Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

ГЛАВА XXVI.

Нападение японских войск на революционные войска 4 и 5 апреля. — Казни и расстрелы — Слет белогвардейщины. — Согласительная комиссия. — Гибель Сергея Лазо, Луцкого и Сибирцева.

На-ряду с принципиальными спорами, разгоревшимися в партийных кругах Владивостокской организации, среди рабочих и в партизанских отрядах по вопросу о характере и форме власти происходила напряженнейшая работа коммунистов во всех областях партийного, государственного и профессионального строительства. Главное внимание было уделено, конечно, армии. Она была первейшей заботой партии. Перешедшие на сторону революции бывшие колчаковские воинские части нужно было взять под свой политический контроль и повести там политическую работу. При Военном совете Временного приморского правительства был организован политический отдел, который занялся созданием в военных частях партийных организаций и укреплением авторитета политических уполномоченных. Институт политических уполномоченных в ротах, батальонах, полках и т. д. был введен сейчас же после переворота. На эту работу политотдел совместно с Владивостокским партийным комитетом выделил лучшую часть коммунистов. В крупных гарнизонах, в бригадах и дивизиях были также созданы политотделы. В первую очередь они были введены в городе Никольск-Уссурийске и во флоте. Везде закипела работа, и через некоторое время армия, названная народно-революционной, будучи покрыта сетью партийно-политических организаций, стала расти и укрепляться не по дням, а по часам, как действительно надежная опора революции. Из бывших колчаковских полков была изъята офицерская масса, которая проявила в прошлом активность в борьбе с революцией, а наиболее лойяльная ее часть стала работать вместе с нами не за страх, а за совесть, движимая, правда, патриотическими чувствами, подогреваемыми японским империализмом.

На-ряду со строительством народно-революционной армии шла не менее энергичная работа и в других направлениях. Партия, вышедшая из душного подполья и из-за тюремных решеток, также быстро собирала и сколачивала свои силы, создавала свои ячейки в учреждениях, на фабриках и заводах, в воинских частях и на морских судах. Спор, который происходил по вопросу о власти, принимал оживленный и страстный характер еще и потому, что условия подполья, которые порождали разобщенность членов партии и невозможность обсудить совместно вопросы текущей политики и тактики, накопили много сомнений и невысказанных мыслей у каждого коммуниста.

Наша победа над колчаковщиной развязала могучие творческие силы партии, каждый товарищ горел желанием активно принять участие в строительстве и укреплении рядов революции; поэтому дискуссия имела необычайно широкий размах. С другой стороны, каждый из товарищей за годы нечеловеческих страданий накопил в себе такую злобу и ненависть к контр-революции и такую страсть и желание скорее восстановить на нашей территории советскую власть, диктатуру пролетариата, реализовать свои идеалы, — что лозунги советской власти в чистом виде, естественно, не могли не получить широкой поддержки в партийных и рабоче-крестьянских массах. Во владивостокском народном доме очень часто происходили многолюдные митинги по этому и другим вопросам. Работы — край непочатый стоял перед партией.

Немало усилий было приложено партией для создания профессиональных союзов, разгромленных колчаковской контр-революцией. На каждом заводе, в учреждении, казармах, всюду, куда ни заглянешь, гудело, точно улей пчел, проснувшихся от зимней спячки. Конечно, не мало в это время было ненужной суеты, напрасной траты сил. Демонстрации, устраивавшиеся по различным поводам, отличались небывалой многолюдностью, торжественностью и энтузиазмом. Чувства и настроения трудящихся масс Приморья сливались в единый бурно кипящий поток всенародного ликования, и сила этого потока была так велика, что оказалась в состоянии расплавить даже некоторые японские войсковые части, скованные железной дисциплиной милитаризма. В те дни, когда улицы Владивостока захлестывало от края до края людское море, часто в ряды демонстрантов вливались группы японских солдат. Расплывшиеся в добродушную улыбку широкие желтые лица, с белыми зубами, с черными, еле заметными, укрывшимися в косых узких щелях глазами, говорили о неподдельном чувстве ликования и радости. Солдаты расстегивали свои гимнастерки, с гордостью показывали демонстрантам приколотые на внутренней стороне красные ленточки и, выставляя большой палец сжатой в кулак руки, говорили на ломаном русском языке: «Моя тоза барсука[15], барсука шибко хоросе». Так было во Владивостоке, Шкотове, Никольск-Уссурийске и других местах.

Неменьшее оживление было среди сельского населения. Происходили волостные и уездные съезды трудящихся, устраивались по примеру города митинги, демонстрации. Смежные села выходили с красными флагами целиком, вместе с детьми, женщинами и стариками, в определенные пункты и там устраивали многолюдные народные празднества. Сюда приезжали представители партии и рабочих, разъясняли необходимость создания демократической власти, указывали на тяжелую международную обстановку и на наличие на нашей территории японских войск, вынуждающее нас временно отказаться от введения советской власти. Крестьяне оказали немалое сопротивление попыткам ввести у них в селах демократическую власть. Они говорили: «Бились за советы, а когда победили, — на́ тебе демократию. Если создать советы нельзя, проклятые японские буржуи не дают это сделать, тогда вы у себя вверху делайте буфер, а нам в деревню дайте советы».

В марте состоялся областной съезд трудящихся; партия намерена была перед рабочими и крестьянами поставить вопрос о введении демократической власти и убедить их в необходимости временно воздержаться от советов. На этом съезде присутствовал приехавший из Москвы т. Виленский-Сибиряков. Он долго и красочно рассказывал о героической борьбе, страданиях рабочего класса и крестьянства Советской России, о тифе, голоде, разорении, которые испытали трудящиеся в борьбе с контр-революцией. От имени рабоче-крестьянских масс, партии, от имени вождя Ленина он предлагал съезду трудящихся согласиться на образование Дальневосточной демократической республики. С затаенным дыханием и неослабным вниманием съезд слушал тов. Виленского. И, как ни настроен был съезд установить у себя советы, авторитет партии и Ленина заставил его согласиться на выполнение их воли. Директива Ленина была принята к исполнению. Областная земская управа, выполнявшая функции временного правительства, была оставлена как переходная форма к демократической власти. В ее состав были введены коммунисты тт. П. Никифоров и Кушнарев.

Нужно отметить, что борьба двух течений — за и против буфера приняла наиболее острый характер именно во Владивостоке и вот почему. В самом городе и вблизи его были сосредоточены партизанские отряды, где требование советов было выражено наиболее ярко и непримиримо. Против политики уступок и компромиссов в вопросе о власти были настроены также и рабочие массы. Под давлением этих настроений здесь, а также в наиболее революционном Ольгинском уезде были сделаны некоторые отступления от принятой линии. Эти уступки характеризовались тем, что на-ряду с областной земской управой — временным приморским правительством в городе Владивостоке и в волостях Ольгинского уезда были избраны городской и сельские советы. Правда, постигшие нас неожиданно в ближайшие же дни после избрания советов события исключили всякую возможность существования этой двухпалатной системы управления (вверху буферная форма, внизу советы). Однако самый факт избрания упомянутых советов является показательным в том отношении, что он характеризует высокую степень давления на партию со стороны трудящихся масс. Это показывает, насколько глубоко и прочно идея советовластия вросла в сознание трудящихся масс Приморья и Дальнего Востока.

Разумеется, что развернувшийся всюду, на всех участках (армия, профсоюзы, партия), небывалый темп организационного строительства не мог оставаться незамеченным со стороны японских милитаристов, бдительно следивших за нашей работой. С одной стороны, перестроение армии, ее укрепление, вооружение вышедших из сопок многотысячных отрядов партизан, происходившее за счет богатейших материальных ресурсов владивостокских интендантских складов и арсеналов, находившихся под строгим японским наблюдением и контролем, и, с другой стороны, процесс разложения японских частей, доходивших иногда до открытого проявления своего недовольства перед почтенными самураями, заставляли японские штабы всерьез тревожиться за судьбы своей империалистической политики на Дальнем Востоке. Избрание городского совета во Владивостоке, тот энтузиазм масс, с которым было встречено первое его заседание, для японского штаба являлись сигналом назревающей опасности для контрреволюционных сил. Японские генералы с грустью и тревогой должны были смотреть за процессом катастрофического разложения и вырождения всех противосоветских политических партий — кадетов, эсеров, меньшевиков и т. д. В самом деле, армия охвачена большевистскими организациями, профсоюзы целиком идут за коммунистической партией, авторитет Военного совета укрепился: все это не могло не оказать соответствующего результата на распад белогвардейских элементов. Вполне законная тревога японских милитаристов обнаруживалась ежедневно — сначала в виде всевозможных мелких придирок по отношению к нашей власти, а затем и в виде открытого вторжения японцев в нашу работу. То внезапно появляются японские части на центральном телеграфе, то ими захватывается вокзал, то происходят конфликты с отдельными воинскими частями и гарнизонами. Там, глядишь, окружен наш склад с вооружением и обмундированием, опечатан японскими офицерами, выставлен патруль, арестовывается заведующий этим складом. Там захватят нужные для нас казармы и лишают возможности разместить наши воинские части. Все эти булавочные уколы требовали много сил, чтобы сдержать негодование партизан. Мы ясно понимали, что наши завоевания стоят как кость в горле у японских хищников и что при дальнейшем укреплении нашего дела перед японцами фатально должна будет стать альтернатива: или покинуть территорию Дальнего Востока, или объявить нам вооруженную борьбу. Поэтому мы не теряли времени и всеми силами старались как можно больше выхватить из Владивостока оружия и приступить к поголовному вооружению трудящегося населения. Совершенно естественно, что потратившая так много сил и средств на организацию колчаковской контрреволюции и достаточно свыкшаяся с мыслью о том, что добрую часть Дальнего Востока можно будет захватить в свои империалистические лапы, Япония всеми мерами старалась сохранить белогвардейщину на тот случай, если развернется вновь борьба против рабочих и крестьян. Через свои партизанские полки и в первую очередь через 1-й Дальневосточный советский полк, который по нашим расчетам должен был явиться организационным центром возможной партизанской войны, мы вывозили в села большое количество оружия, припасов и обмундирования. В частности почти поголовно было вооружено корейское население.

Сучан и Ольгинский район, понятно, являлись опорными пунктами и базой на случай вооруженной борьбы с японскими интервентами. Внешне официальные японские круги старались показать свое миролюбие. Они часто устраивали банкеты, рауты, широко принимали участие в наших парадных торжествах. Дипломаты Исоме, Мацудайра, Хужесуки и другие бессменно работали то в той, то в другой русско-японских согласительных комиссиях, создававшихся на почве «недоразумений», как называли японцы свои повседневные вторжения в нашу горячую творческую работу.

В конце марта 1920 г. была создана во Владивостоке русско-японская согласительная комиссия, куда с нашей стороны входил представитель Военного совета т. Цейтлин. Задачей этой комиссии считалось урегулирование взаимоотношений с японцами; мы надеялись через комиссию добиваться оттяжки неминуемого столкновения с ними. Особенно неприязненно относились японцы к партизанам.

Учитывая это, а также в целях наиболее успешной подготовки населения к вооруженному сопротивлению японцам на случай их выступления, мы разместили партизанские отряды по преимуществу не на территории города Владивостока. Это обстоятельство должно было облегчить нашу политику оттяжки выступления интервентов против нас. Однако, не смотря на внешнее спокойствие и показное дружелюбие японцев, их воинские части все время держались начеку и тем самым обязывали нас к бдительности и настороженности. Загадочное передвижение японских военных эшелонов по железной дороге, сооружение окопов, насыпей, проволочных заграждений вокруг японских казарм — все это предвещало наступление грозы и указывало на неизбежность столкновения с японцами. Нам нужно было оттянуть час наступления японцев еще и для того, чтобы дать передышку партизанским отрядам, боровшимся целые годы с контр-революцией в условиях тайги, полуголодного существования, лишений и невзгод. Не в меньшей мере требовалась эта передышка для рабочих и крестьянских масс, переживших ужасы казней, расстрелов, террора и надругательств. Стратегически же в первую очередь нужно было разбить войска атамана Семенова, выбить «забайкальскую пробку»[16], которая разъединяла нас с Советской Россией.

Одним словом, мы должны были уступать японцам для того, чтобы окончательно разгромить русскую контр-революцию и получить хотя бы небольшую передышку. Все это заставляло нас, скрепя сердце, заседать в различных согласительных комиссиях. Напряженное состояние, которым сопровождались работы согласительной комиссии, должно было, как казалось, смениться, в результате достигнутого сговора, более спокойной обстановкой.

4 апреля, в 5 часов дня, был заключен с японцами договор, согласно которому устанавливались наиболее терпимые взаимоотношения. Он носил характер обоюдных обязательств и формально признавал за обеими сторонами равноправие. Все верили, что опасность столкновения, по крайней мере на самое ближайшее время, миновала. Но мы ошиблись в расчетах. Мы не могли подумать, что через час-два после соглашения мир явится свидетелем небывалого злодейства и коварства японских империалистов. Никто из нас не думал, что это соглашение явится дымовой завесой, заслоняющей перед нами варварские намерения нашего врага. Надо полагать, что в тот момент, когда мы успокоились в результате достигнутого соглашения, японское командование отдало приказ по всей линии расположения своих военных сил приготовиться к бою.

В 11 часов ночи с 4-го на 5-е апреля, т. е. через шесть часов после заключения дружественного соглашения, на главных улицах Владивостока, в районе расквартирования наших воинских частей и учреждений, повсеместно и одновременно раздались раскаты ружейной, пулеметной и артиллерийской стрельбы. Японская эскадра, расположенная в бухте Золотой Рог, открыла ураганный огонь по городским кварталам. Все важнейшие пункты — областная земская управа, Военный совет, штаб войск, морской штаб, вокзал, флотские казармы и т. д. — были атакованы и захвачены многочисленной японской пехотой, и затем над этими зданиями были вывешены японские флаги.

По городу сновали автомобили, перебегали бесконечные цепи японских солдат, воздух наполнился трескотней пулеметов, винтовок и гулом артиллерийской пальбы. Город превратился в ад. Женщины и дети с ужасом перебегали из квартиры в квартиру, пытаясь найти убежище от разрушающего артиллерийского огня. Наши военные части, захваченные врасплох, частью сдались в плен, частью дрались с полчищами озверелой японской армии. Сотнями убитые и раненые валялись на улицах. Здание, где помещалось правительство, было изрешетено из установленных на балконах противоположных домов японских пулеметов, здание Военного совета было разгромлено цивилизованными вандалами: столы, стулья и прочая мебель изрублены, изломаны, во всех окнах выбиты стекла, все комнаты превращены в развалины.

Разгулу японской военной реакции теперь почти никто уже не мог противостоять. И вот почему.

Наши руководящие и партийные центры с самого начала, как только мы пришли к власти, считали столкновение с японскими милитаристами неизбежным. Э т а н е и з б е ж н о с т ь б ы л а з а л о ж е н а в с а м о м ф а к т е п р и с у т с т в и я в о о р у ж е н н ы х д о з у б о в и н т е р в е н ц и о н н ы х я п о н с к и х д и в и з и й. Да и вся тогдашняя политика Японии по отношению к русскому Дальнему Востоку предопределяла их попытки в о о р у ж е н н о г о н а п а д е н и я и з а х в а т а П р и м о р ь я — по крайней мере. Исходя из этого, Военный совет заблаговременно разработал стратегический план действия для наших войсковых частей на случай выступления японцев. Согласно этому плану, который был заранее сообщен специально собранным командирам отдельных частей и гарнизонов, военные части в гарнизонах должны были быть расквартированы так, чтобы их можно было с наименьшими жертвами вывести в область в момент внезапного нападения противника. По части боевых действий приказом давалась директива в том смысле, что сопротивление противнику могло быть оказано в той мере, как это было необходимо для наиболее организованного вывода частей из-под огня японцев.

Как видно из сказанного, командование не предполагало ввязываться с противником в серьезные бои. В основе этого приказа — плана действий — лежал здравый реальный учет соотношения живых и технических сил своих и противника. Перевес был полностью на стороне японцев.

Однако события развернулись так, что этот приказ остался невыполненным, и в результате этого наша армия, точнее — некоторые гарнизоны, оказались разбитыми, разоруженными и частью сдались в плен, причем понесли и довольно значительные жертвы. Помимо внезапности выступления японцев, нужно указать еще на одно важнейшее обстоятельство, деморализовавшее в критический момент наши части и содействовавшее полному разгулу японцев.

Состоявший в качестве командующего войсками при временном правительстве — тогда еще эсер — А. А. Краковецкий, назначенный на этот пост больше по дипломатическим соображениям, допустил следующий шаг: узнав о выступлении японцев, он в первый же момент немедленно отдал приказ по войскам «не оказывать японцам сопротивления и сдавать оружие», причем приказ этот был отдан без согласования хотя бы с отдельными членами Военного совета, которому Краковецкий непосредственно был подчинен.

Такое распоряжение естественно предрешило исход дела: оно развязало японцам руки и дало возможность быстро разгромить и разоружить в первую голову владивостокский гарнизон.

Остается и до сих пор непонятным, почему все-таки Краковецкий поспешил сепаратно избрать такой выход из положения, чреватый тяжелыми последствиями не только для нашей армии.

С большим трудом и риском для жизни членам Военного совета — тт. Лазо, Луцкому и Мельникову, а также секретарю парткома Вс. Сибирцеву удалось в момент развернувшихся событий собраться в здании Следственной комиссии (на Полтавской ул. в д. № 3), откуда они полагали, связавшись с частями, руководить их действиями.

Прежде других им удалось связаться с одним из пехотных полков, располагавшимся в Гнилом Углу (предместье Владивостока); этот полк и сообщил Военному совету о полученном от командующего приказе. Полку дано было распоряжение в боевом порядке и готовности отступить из города, когда были получены сведения из ряда других частей о таком же приказе и о том, что они разоружены, взяты в плен или окружены японскими войсками и лишены возможности выйти из города.

Естественно, для таких частей, поставленных под дуло винтовок и пулеметов, было бы безрассудством вступать в драку с японцами, и они с проклятием должны были исполнять приказ Краковецкого.

Вскоре Военный совет потерял всякую связь с войсковыми частями: телефонные провода были перерезаны.

На здание Следственной комиссии напали японцы и здесь арестовали всех перечисленных выше товарищей.

Однако этой участи ловко избежал главком Краковецкий. Он во-время скрылся в штабе чехо-словацких войск, а через несколько дней покинул Владивосток и на морском транспорте, вместе с чехо-словацкими легионами, под их покровительством, уехал в Чехо-Словакию, в Прагу, и уж потом оттуда пожаловал в Советскую Россию.

Нападению подверглись наши гарнизоны также в Никольск-Уссурийске, Имане и Спасске, а наибольшую жестокость японцы проявили в Хабаровске, где были сосредоточены главным образом партизанские отряды. Город в значительной своей части был подвергнут полному разрушению. Лучшие здания были превращены в развалины и пепелища снарядами японских батарей. В эти страшные дни 4—5 апреля японцами были схвачены и арестованы и затем расстреляны тысячи русских граждан. Сотни и тысячи молодых жизней были загублены японскими генералами. Особенно зверски японцы расправились с корейцами. Нечеловеческая ненависть японцев к корейцам в те дни была продемонстрирована в неподдающихся описанию видах. Корейская Слободка, — окраина Владивостока, где проживали корейцы, — пережила потрясающие разбои и насилия. Озверелые банды японских солдат гнали несчастных корейцев из Слободки, избивая их прикладами. Пленные, оглашая стонами и воплями улицы Владивостока, избитые до полусмерти, путаясь в своих длинных белых халатах, разодранных и залитых кровью, шли, еле поспевая за японскими конвоирами. Подвалы, погреба, тюрьмы были заполнены арестованными. Трудно сказать, сколько корейских товарищей погибло в эти дни от рук палачей.

Тогда же были арестованы японцами во время делового заседания тт. Сергей Лазо, Луцкий, Мельников и Сибирцев. За исключением Мельникова, сумевшего ловко обмануть японцев и освободиться из-под ареста, все эти товарищи, — в том числе и наш партизанский вождь — т. Лазо, — погибли. После пыток и издевательств они были при помощи русских белогвардейцев живьем брошены в топку паровоза и там сгорели. Тов. Лазо, будучи под арестом, первое время не был опознан, и партийная организация уже наладила ему побег. Однако этот благороднейший товарищ, видя вокруг себя много других арестованных бойцов, отказался от побега, считая предложение партийной организации неприемлемым для себя вследствие того, что оно ставило его в привилегированное положение по отношению к другим арестованным бойцам. Сергей заявил: «Или все будут освобождены, или я вместе со всеми должен умереть». И он умер трагической смертью. Сравните героическую смерть Лазо с поведением Краковецкого, бежавшего в Прагу в момент казни рабочих и крестьян, и тогда личность Сергея представится еще более возвышенной.

Конечно, нападения японцев не ограничились разгромом войсковых частей. Жесточайшим разрушениям и репрессиям подверглись рабочие и крестьянские организации. Сапог и приклад японского солдата — слепого орудия в руках генералов — здесь проявил свою безобразную власть. Но что могли сделать рабочие в тот момент, когда армия разрушена и разгромлена? Со скрежетом зубов им приходилось итти в подполье, а город отдать на хозяйничание варварам. Террор усилился еще пуще, когда после описанных событий во Владивосток из Харбина стали прибывать группы офицеров и солдат белогвардейских частей, разбитых на фронтах Сибири Красной армией. Под явным покровительством японских штабов эта разношерстная банда семеновцев, дутовцев, хорватовцев, каппелевцев, калмыковцев и прочих многочисленных «защитников родины» здесь почувствовала себя как щука в омуте. Заломив лихо шапку набекрень, демонстративно навесив достаточно поблекшие погонишки, эта сволочь занялась ремеслом собак-ищеек. Хватали на улицах всякого, кто по их соображениям казался большевиком или партизаном; производили направо и налево казни и порки. Ходили слухи, что японцы передадут этому белогвардейскому сброду власть в городе и что этот «переворот» должен состояться в 20-х числах апреля. К этому дню пришли со станции Пограничной несколько эшелонов с офицерами. Партийным комитетом была выделена «тройка» для организации защиты города от захвата власти белогвардейскими головорезами; в состав «тройки» были назначены тт. Рукосуев-Ордынский (расстрелянный в 1921 году каппелевцами), Титов М. и Костя Пшеницын. «Тройка» наскоро вооружила грузчиков Эгершельда[17], рабочих судостроительного завода и партийцев винтовками и бомбами и одела их в форму милиционеров (милиция японцами была разрешена тогда в числе 300 человек, и называлась она «дивизионом народной охраны»). В указанный срок устроены были засады в основных стратегических пунктах и общественных учреждениях города. Но переворот не состоялся, очевидно потому, что японцы еще не потеряли надежду путем давления на нас добиться добровольной передачи власти белогвардейским элементам. Все коммунисты находились на полулегальном положении. В атмосфере террора и угрозы в любой момент быть раскрытыми, схваченными и растерзанными приходилось нам, сравнительно небольшой по численности группе коммунистов, искать выхода из ада кромешного, не имея связи с внешним миром, находящимся за пределами города, а порой даже улицы. В первый же момент после разгрома японцы наглухо закупорили город со всех сторон. Бойцы нашей армии, ринувшиеся из города в сопки для вступления в ряды партизанских отрядов, встречали почти на каждой тропинке, не только на дороге, японские цепи, которые без всякого предупреждения открывали ружейный огонь по ним и убивали на месте. Поэтому выход из города в первые дни после погрома почти был немыслим. Однако постепенно кровавый ураган проходил, и мы мало-по-малу, снабжая товарищей подложными паспортами, стали отправлять их в одиночку и небольшими группами в разные концы губернии. Тяга в таежные сопки была невероятная. Да оно и понятно. Каждый сознавал, что в городе он бессилен что-либо сделать, что в деревнях крестьянство тоже достаточно растерялось и не отдает ясного отчета в событиях и что, следовательно, нужно всем революционерам, могущим стать в ряды бойцов, отправиться туда и создавать военные части. Началась разгрузка города. Ежедневно днем и ночью уходили товарищи в тайгу, минуя японские кордоны. Были похожие на анекдот случаи, характерные для того момента. Так напр., через два-три дня после разгрома мы принялись за очистку складов с вооружением и обмундированием, находившихся при различных русских частях. Обозы из ломовых извозчиков, рискуя головой, вывозили на пароходы и китайские шаланды все ценное имущество прямо на глазах у японцев. Когда японцы пытались препятствовать этому, наши товарищи заявляли, что они купцы и везут товар мирного значения. Такие контрасты, как необычайная жестокость японцев, проявлявшаяся на каждом шагу ко всякому в малейшей степени заподозренному в сочувствии коммунистам и партизанам, и, с другой стороны, полное спокойствие и находчивость тех же коммунистов и партизан, под носом врага разгружающих склады военного имущества, могли уживаться только в обстановке, свойственной полной неразберихе и сумятице.

Что же в это время происходит в других городах?

В момент выступления японцев в Никольск-Уссурийске заседал Приморский областной съезд трудящихся, где решались вопросы о власти. Часов в 6 вечера 4-го апреля в этом городе вокзал был внезапно захвачен японскими жандармами. Местная власть начала вести с японцами переговоры для ликвидации инцидента. Однако переговоры затягивались. Ночью около вокзала японские цепи стали окапываться и не допускали к нему никого из русских. Через некоторое время наши части также стали принимать боевой порядок. В 2 часа ночи со стороны японцев началась редкая ружейная стрельба, которая вскоре была подхвачена их же артиллерией, направившей огонь по нашим казармам. Благодаря постепенному развертыванию событий наш гарнизон имел возможность более организованно, нежели в других местах, отступить из города. Отступавшие войска брали направление к городу Спасску. Однако все важнейшие пути и железная дорога были уже заняты японцами, и поэтому нашим частям пришлось пробиваться с боями. Небольшая часть гарнизона во время боя в городе подверглась сильнейшему обстрелу японцев и должна была отступать в беспорядке. В это время был весенний разлив многоводной реки Суйфуна. Некоторые части, дезорганизованные огнем противника, пытались перейти реку вброд, и многие погибли. Однако через 6—7 дней войска никольско-уссурийского гарнизона все же достигли района города Спасска.

В самом Спасске до переворота японский гарнизон имел тысячи 2—2¹/₂ солдат различного рода оружия при 3 бронепоездах. Расположенные в казармах на окраине города, японцы после своего выступления укрепились, опутали казармы в несколько рядов проволочным заграждением и устроили окопы. К моменту событий численность их гарнизонов удвоилась. Инициатива боевых действий и здесь, конечно, принадлежала им. Наш гарнизон со значительными потерями отступил из города, но потом, приведя себя в боевой порядок, предпринял наступление на японцев. В результате упорных боев наши заняли сначала вокзал, а затем и бо́льшую часть города. Когда прибыли части никольско-уссурийского гарнизона, нами был взят весь город, а японцы заперлись в своих казармах. Они таким образом потеряли связь с Владивостоком и Хабаровском. С приходом войск из Никольск-Уссурийска был образован спасский фронт. По стратегическим соображением мы оставили город, который после этого представлял собою нейтральную межфронтовую полосу. Во главе фронта стоял полевой штаб; командующим фронтом являлся т. Андреев, и начальником штаба — Ильюхов. Однако, если японцы были изолированы от своих главных сил, то и мы не имели никакой связи с Владивостоком, откуда можно было бы получить информацию и директиву. Штаб фронта расценивал положение так: выступление японцев знаменует собой оккупацию Приморской губернии, которая должна перейти в аннексию если не всего Дальнего Востока, то большей его части. Исходя из этого, штаб считал необходимым держать в состоянии изоляции японский спасский гарнизон, образовать заслон на Красной Речке, около Хабаровска, и в случае наступления японцев, против которого мы оказались бы не в состоянии держаться, произвести разрушения железнодорожной магистрали и всех укреплений, чтобы японцам оставить пепелища. Из Хабаровска японцы делали несколько попыток пробить наш заслон для оказания помощи спасскому гарнизону, но эти попытки были безуспешны. В селах в эту пору, благодаря отсутствию нашей информации, ползли всюду самые нелепые слухи. Белогвардейщина распускала сведения, что коммунисты сговорились с японцами и собираются предать рабочих и крестьян и отдать их на растерзание интервентам; говорили, что главари сейчас состоят на службе у японцев и получают большие деньги. Вернувшиеся в свои села, зараженные паникой, деморализованные партизаны иногда поддерживали эти слухи. Особенно ревностно занялись такой «работой» партизаны анархистствовавших ранее отрядов Гурко в Имано-спасском районе и не безызвестного марионеточного атаманчика Савицкого на Сучане. Отряд его перед выступлением японцев занимал окраину Шкотова и не подвергся нападению японцев; вместо того, чтобы оказать поддержку партизанам 1-го и 2-го советских полков, на которых был сосредоточен весь огонь японцев, отряд ушел из Шкотова в сопки почти в полном своем составе.

Когда т. Титову пришлось снова, по приказу партийного комитета, отправиться на Сучан с целью собрать оставшиеся партизанские отряды и организовать их, он встретил со стороны части партизан, с которыми долгое время провел в сопках, довольно недружелюбное и недоверчивое отношение; так была сильна агитация против коммунистов и руководителей, якобы продавшихся японцам. Немало потребовалось усилий, чтобы дать ясное понимание смысла происходивших событий и рассеять черные провокационные слухи об измене и предательстве. Нужно сказать, что вскоре Владивостокский комитет партии отправил значительное количество партийцев, бывших политических уполномоченных в военных частях, по деревням с целью дать правильное освещение событий, подкрепить настроение бойцов и организовать их снова для дальнейших битв. Основные наши силы должны были сосредоточиться на левом берегу р. Амура, где предполагалось образовать фронт против японцев. Тт. Титов и Соскин собрали партизан на Сучане и решили отправиться с ним через тайгу в город Иман, а затем на барже плыть по реке Уссури до села Казакевичей и оттуда на фронт. Во время своего перехода отряд стал разбухать за счет присоединявшихся к нему партизан. Многие товарищи последовали совету партии и отправились за сотни верст по глухой тайге на фронт, терпя нечеловеческие лишения.

Совершив омерзительный разбой в городах Приморской губернии, японское командование остановилось на распутьи, что делать дальше: объявить формально оккупацию в Приморьи или держаться иной тактики? Для оккупации как будто не было достаточных условий, не было одобрения со стороны других иностранных держав, к тому времени эвакуировавших свои войска с Дальнего Востока. Оставить Приморье в руках Японии империалистические государства, конкурирующие с ней за сферу влияния, не соглашались, — уж больно жирный и лакомый кусок представляло это побережье Тихого океана. Наступил период фактического междувластия, который однако долго длиться не мог. Японцы начинают через своих дипломатов разыскивать т. Никифорова, с тем чтобы он составил правительство. Так как т. Никифоров, по директивам партии, отказывался от разговоров с японцами по этому вопросу, последние вынуждены были согласиться на признание власти временного правительства Приморской области, которое было избрано на съезде трудящихся. Это правительство предъявило японцам ряд требований в духе признания за ним законных прав и настаивало на выполнении обязательств, которые японцы взяли на себя в договорах, заключенных до событий 4—5 апреля. Опять на сцене появляется русско-японская согласительная комиссия, которая больше известна была как комиссия т. Цейтлина.

В эту пору американские резиденты и многочисленные корреспонденты с видом туристов расхаживали по городу, фотографировали разрушенные здания, трупы расстрелянных и убитых и собирали документы для коллекций о былых днях своего интервентского господства на Дальнем Востоке.

Японские газеты — «Владиво-Ниппо» и другие — усиленно муссировали версию, что на японских солдат, этих «невинных и беззащитных» людей, в ночь на 4—5 апреля внезапно напали русские части и притом именно шайки красных партизан и что в целях обороны японцы вынуждены были сражаться. Это подлое лицемерие, эта невероятная ложь с полной очевидностью могли быть опровергнуты хотя бы тем, что на зданиях, откуда громили город японцы, при всем желании нельзя было обнаружить ни одного пулевого знака. Американцы, конечно, знали цену этим утверждениям японских газет и дипломатов. Они засняли разгромленное здание областной земской управы и тот дом, из окон и с балкона которого был пущен свинцовый дождь из японских ружей и пулеметов по зданию управы. Расстояние между этими двумя домами не превышало 30—35 метров, и очевидно, что, как бы плохо ни стреляли наши бойцы, но на такой дистанции должно было бы попасть в трехэтажный дом хотя бы несколько пуль. Словом, американцы вполне могли составить себе представление о событиях в их истинном свете, но перед рабочим классом и крестьянством они не желали разоблачать своих соратников.

29 апреля между нашим правительством и японским командованием был заключен договор, согласно которому ни в одном городе Приморской губернии и в пределах 30-верстной железнодорожной полосы мы не имели права держать военных сил. Для охраны порядка нам разрешалось иметь лишь милицию численностью не свыше трех с половиною тысяч человек, из которых 1100 человек могли находиться во Владивостоке. Однако фактическая численность милиции была гораздо меньше, так как японцы не давали нам оружия и удостоверений личности, без которых милиционер не мог выполнять возложенных на него обязанностей. Этот договор обычно называли «брестским договором», но такое сравнение едва ли является правильным. Дело в том, что в силу создавшегося положения мы без японцев, без японского документа не имели права носить оружие, ставить на милицейский пост милиционера, передвигать милицейские части из одного пункта губернии в другой, не получали железнодорожного подвижного состава, без визы японских интендантов не могли получить ничего для обмундирования милиционера, ни одного фунта муки для довольствия дивизиона народной охраны. Договор от 29 апреля был подписан под дулом револьвера нашими товарищами, согласившимися на такой шаг в интересах революции.

Часть русско-японской согласительной комиссии выехала на фронты с целью добиться добровольного отступления наших войск на левый берег Амура, где договор уже не имел силы. В числе выехавших на фронт членов комиссии от нас были тт. Уткин и Граженский, а также товарищ Владивостоков. Эти товарищи вместе с японскими представителями объехали все фронты и, выполнив свои поручения, возвращались во Владивосток. Поезд, в котором они следовали, охранялся японскими войсками. В г. Имане белогвардейцы при содействии японцев ворвались в вагон русской делегации и выстрелами из револьвера убили Уткина и Граженского. Убийцы не были не только задержаны японскими часовыми, но им было оказано даже содействие для побега. Вскоре после этого возвращавшийся из г. Имана в гор. Владивосток бывший командующий спасским фронтом т. Андреев был в г. Спасске снят с поезда японцами и затем, по примеру с т. Лазо, был также живым брошен в топку паровоза. Перед нами продемонстрирован был новый акт коварства и наглости японских генералов. С болью в сердце переживали мы все унижения. Партизаны, рабочие и крестьяне Приморья не могут забыть этих надругательств. Но не было у нас сил обуздать распоясавшихся международных бандитов. Боль от унижения лишь с большей силой сплачивала борющиеся массы. Вокруг партии и ее лозунгов, вокруг идеи диктатуры пролетариата в железную фалангу сковывались революционные ряды рабочих и крестьян.

В Приморской губернии не осталось почти ни одной воинской части, за исключением небольшого отряда в селах Ракитном и Анучине.

События 4—5 апреля, в результате которых мы потеряли тысячи лучших товарищей и в числе их нашего любимого вождя т. Лазо, открыли новую главу борьбы рабоче-крестьянских масс за советскую власть на Дальнем Востоке. Долго трудящиеся Приморья будут вспоминать эти события и, скрепя сердце, ждать достойной расплаты с виновниками многочисленных жертв, страданий и надругательств.

ГЛАВА XXVII.

Антоновское правительство. — Организация технического отдела. — Два восстания белогвардейцев. — Каппелевцы стекаются в Приморье. — Восстание белых 26 мая. — Свержение антоновского правительства. — Возобновление партизанской борьбы.

После кровавых событий 4—5 апреля в Приморьи, особенно во Владивостоке, создалась обстановка необычайно сложная и ответственная. Перед партией стояла задача во что бы то ни стало удержать здесь власть в своих руках. Штаб японских войск, напротив, был заинтересован в том, чтобы в противовес образовавшемуся в гор. Верхнеудинске правительству Дальнего Востока, возглавлявшемуся т. Червонным, было создано правительство из правых партий, ведших борьбу с Советской Россией. Японский штаб хотел создать в Приморья черный буфер, а в случае неосуществимости этого плана японцы намерены были добиваться соглашения с правительством «розового буфера» и вырвать от него больше уступок. Несомненно политика японского штаба, фактическое руководство которой принадлежало умному начальнику штаба интервентских войск генералу Такаянаги, была не беспочвенной и обещала серьезные успехи. Для противодействия японской политике мы к этому времени располагали явно недостаточными силами, притом часто эти силы не считались политически надежными. Дивизион народной охраны, который формально считался резервом милиции, находился всецело под нашим влиянием, зато эскадрон личной охраны командующего войсками был укомплектован главным образом офицерами и являлся прямым нашим врагом. Бежавшие из Западной Сибири целые полчища контр-революционных политических деятелей различных антисоветских партий, начиная от откровенных монархистов и кончая эсерами и меньшевиками, стали развивать энергичную деятельность, направленную на создание правого правительства. Каждая из этих политических группировок пыталась организовать вокруг себя кадры офицерства и белогвардейских солдат, заполнивших города Приморья после разгрома забайкальского фронта. На ст. Гродеково, в центре уссурийского казачьего войска и бывшей столице атамана Калмыкова, образовалось войсковое правление, которое, под руководством калмыковских генералов Савельева и Савицкого, приступило к организации казаков для свержения нашей власти в губернии. В Гродеково начали стекаться все бывшие калмыковцы и различный сброд из местной «золотой молодежи»: студенты, гимназисты, всякие бездельники и авантюристы. В г. Спасске также хозяйничала шайка белых бандитов, руководимая казачьим офицером Бочкаревым. Словом, под руководством японского штаба повсюду форсированным темпом создавались белогвардейские военные организации, которые все силы направляют на то, чтобы создать в Приморьи свою власть и затем в той или иной форме, опираясь на поддержку японских войск, начать борьбу против верхнеудинского правительства. Легко понять, что нам было нелегко удержаться у власти при таком соотношении сил, когда мы всерьез не располагали и 300 штыками, без пулеметов, с одними только винтовками, к которым, по договору 29 апреля, мы имели право держать не более 50 патронов на каждую. Давление на антоновское правительство (так называлась наше правительство, возглавляемое т. Антоновым) со стороны японских генералов и правых политических партий было настолько сильно, что это правительство нередко становилось малоспособным к решительному отстаиванию своих позиций и шло от одного компромисса к другому. В конце концов эти уступки нашей власти привели к тому, что решающие министерские посты попали в руки наших врагов, представителей эсеров и либералов из лагеря правых[18]. Ведомством внутренних дел управлял непримиримый противник верхнеудинского правительства эсер Гуревич; начальником областной милиции, в ведении которого формально должен был находиться и дивизион народной охраны, наша единственная опора, был назначен известный в Приморьи полуавантюрист Колесниченко, правая рука Гуревича. Этот Колесниченко всячески вел борьбу с нами и в своей сепаратистской политике, инспирированной, конечно, его патроном, ставил нам на каждом шагу затруднения. Он дошел даже до такой наглости, что однажды арестовал нашего политического уполномоченного при начальнике дивизиона народной охраны коммуниста М. Зона.

Управляющим военным ведомством и командующим войсками был назначен генерал Болдырев, который по замыслу партийной организации должен был играть роль ширмы для нас; японцы почти открыто вмешивались в назначение руководителя на этот пост, отводили всех коммунистических кандидатов и добивались того, чтобы командовало войсками лицо, не имеющее никакого отношения к коммунистам. Менее важные в нашей обстановке правительственные посты занимали коммунисты и близкие к нам беспартийные. Для того, чтобы выбить из рук правых и японцев аргументы против верхнеудинского правительства, которое они обвиняли в «недемократичности» и в том, что персональный состав этого правительства являлся прямой «агентурой Москвы», антоновское правительство созвало Народное собрание Приморской губернии, избранное по всем правилам четыреххвостки. Таким образом у нас создалась целая система государственного управления со своими министрами, парламентом, с многочисленными парламентскими фракциями, со спикером и прочими атрибутами пресловутой западно-европейской демократии. Впрочем, как и нужно было полагать, настоящие дела делались вне этой фальшивой государственной системы. Доподлинная борьба происходила в подпольи, где два лагеря энергично готовились к решительной схватке: японский штаб и окружавшие его правые политические партии, опиравшиеся на многочисленные белогвардейские организации, с одной стороны, и коммунистические организации вместе с рабочим классом и трудящимся крестьянством — с другой.

При губкоме нашей партии был создан технический отдел, в задачу которого входила организация военных сил партии. В состав этого отдела были введены военные партийные работники: тт. Пшеницын, Ильюхов, Лебедев и Шишлянников Рафаил. Технический отдел, помимо чисто военной работы, широко развернул потом чрезвычайно важную работу, идентичную с работой ГПУ, и начал создавать боевые дружины в селах и на заводах. Характерно, что во главе госполитохраны, этого важнейшего государственного органа охраны, в то время стоял член Сибирского союза с.-р. Лимберг (Тарасов), который занимался больше тем, что подкармливал свою организацию из кассы госполитохраны.

В гг. Владивостоке и Никольск-Уссурийске военные организации белогвардейцев создавались вокруг многочисленных сановных генералов разбитой армии Колчака и Семенова; они нередко враждовали между собой, и объединяло их лишь желание бороться против нас и получить деньги из японского штаба. Наличие самой близкой связи белогвардейских организаций с японским штабом, в частности с ген. Такаянаги, мы неоднократно доказывали документами, которые посылались в японский штаб с нотами протеста нашего правительства. Эти ноты оставались или без ответа, или встречали бессодержательные заявления японских генералов о том, что они постараются изучить документы, после чего примут необходимые меры. Наиболее сильными военными организациями русских белогвардейцев считались дружины генералов Потиешвили, Савельева, Лебедева, бывшего начальника штаба колчаковской армии, Лохвицкого, бывшего командира русского легиона во Франции во время империалистической войны, и других авторитетов и вождей белого движения. Эти военные организации испробовали свои силы в попытке сделать переворот еще до образования антоновского правительства, когда приморскую власть возглавлял наиболее решительный товарищ П. М. Никифоров, который в этот момент выехал в Читу для участия в образовании правительства ДВР.

Новые попытки переворота со стороны белых не заставили себя ждать. Весь май 1920 года белогвардейцы изо дня в день меняли сроки восстания, но все же не оставляли намерения хотя бы к концу месяца сделать решительный шаг. 24 мая мы получили сведения, что в 2 часа ночи они окончательно решили произвести переворот в городе Владивостоке, а затем и в остальных пунктах Приморской губернии. Сложность обстановки заключалась не только в том, что мы были слабы в военном отношении, но и — главным образом — в том, что японский штаб уже несколько раз предупреждал нас в самых категорических выражениях о своем намерении ни в коем случае не допускать на улицах города боевых действий и заявлял, что, если с нашей стороны это будет нарушено, то интервенты не остановятся перед разоружением обеих борющихся сторон. Смысл этих заявлений для нас был, конечно, совершенно ясен: японцы вели речь о том, что они разоружат нас и тем самым предоставят белогвардейцам возможность бескровно захватить власть. Опасность этих заявлений подтверждалась еще и тем, что при активном вмешательстве японцев мы не смогли бы воспользоваться помощью наших рабочих боевых дружин, над созданием которых технический отдел потрудился не мало. Исходя из этого, тактику нужно было применить именно такую, которая могла бы предупредить военные действия и в то же время привела бы к разгрому белогвардейские организации. Зная точно расположение белогвардейских сил, технический отдел решил арестовать их штабы и наиболее видных руководителей и тем парализовать силы «переворотчиков». По строго рассчитанному плану нами были мобилизованы все автомобили и автобусы, при помощи которых мы за полчаса до восстания с такой головокружительной быстротой сделали облаву на белогвардейские организации, что ошеломленные белобандиты не смогли ничего предпринять для своей защиты. Их силы в ожидании восстания были стянуты в определенные пункты, и поэтому легко было произвести операцию с арестами. Таким образом переворот был предупрежден. Однако не долго нам пришлось радоваться успехам. На следующий день утром правительство получило ультимативную йоту японцев, в которой те в самых грубых выражениях требовали немедленного освобождения всех арестованных офицеров или предъявления обвинительных материалов, касающихся их преступных деяний. Естественно, что таких «достаточно обоснованных» с японской точки зрения обвинений мы предъявить не могли, и потому, после непродолжительных переговоров, «переворотчики» были освобождены из-под ареста.

Из этого урока мы должны были понять ту истину, что при наличии интервенции, открыто поставившей себе целью создать в Приморьи «черный буфер», нам удержаться у власти будет трудно. Следовательно нужно было взяться за немедленную организацию рабочих и крестьянских масс в целях подготовки новой партизанской войны, которая должна развернуться в результате захвата власти белыми. Для наибольшего успеха этой подготовительной работы нам нужно было в первую очередь завоевать аппарат военного ведомства (до сих пор саботировавший или даже противодействовавший нашей работе) и затем при помощи этого аппарата приступить к разгрузке богатейших интендантских складов владивостокского гарнизона и отправить аммуницию, продовольствие, вооружение и инженерное имущество в села под охрану революционного крестьянства. Мы и раньше пытались произвести такую разгрузочную работу, но генерал Болдырев, без разрешения которого военные чиновники не давали нам ни одной тряпки, в этом открыто противодействовал нам.

Наконец техническому отделу после длительных настояний удалось добиться отставки царского генерала и назначения на его место нашего товарища. Из Читы был прислан к нам красный командир т. Лепехин, который должен был на первое время разыгрывать роль патриотического военспеца и не выдавать себя как коммуниста; в противном случае он встретил бы противодействие со стороны японского штаба и мог бы не получить поста командующего войсками. Но Лепехину больше удавалась роль примерного боевика, а не дипломата. Он быстро себя раскрыл и, не замечая того сам, сделался в глазах японцев тем, чем он был на самом деле. Однако японцам уже неудобно было требовать устранения т. Лепехина, после того как он пробыл на своем посту около двух месяцев и в течение этого срока против его назначения со стороны японского штаба не поступало протеста. Чтобы особенно не раздражать японцев, мы в штаб своих войск посадили на фиктивные посты видных либеральных генералов, а коммунистами заместили такие должности, которые давали полную возможность осуществить все наши планы. В то время, когда наши генералы сидели над разработкой проблемы обороны побережья Тихого океана на случай войны с Японией, изучали состояние армий капиталистических государств и ездили на банкеты к японцам, мы самым энергичным образом разгружали владивостокские военные склады и отправляли в села военное имущество. Для большего успеха в работе на должность генерал-квартирмейстера[19] (названия штабных должностей мы оставили старые тоже по дипломатическим соображениям) был назначен т. Ильюхов.

Но не дремали и белогвардейцы: они продолжали энергично готовиться к новому перевороту. В это время они получили очень внушительную поддержку извне. Дело в том, что разбитые на забайкальском фронте семеновские и каппелевские банды при содействии китайских властей эшелонами стали прибывать по Восточно-китайской жел. дороге в Приморскую губернию и размещаться в гг. Никольск-Уссурийске, Спасске и на станциях Уссурийской жел. дороги и в ближайших от магистрали селах. Навстречу к ним выехала парламентская комиссия Приморского народного собрания, которая должна была договориться с командованием отступающих белых частей о том, чтобы они возвратились в Советскую Россию в свои родные места и занялись бы мирным трудом. Парламентская комиссия должна была заключить на этот счет определенное соглашение и не допустить банды в Приморье, так как по приходе их, по нашим расчетам, неминуемо должна была начаться гражданская война. Задержать военной силой отступление белых, разумеется, мы не могли, поэтому и пришлось встать на путь соглашения. Каппелевцы отказались удовлетворить наши требования и стремительно продвигались к Приморью. Тогда мы попытались препятствовать их продвижению: не подавали им паровозов, вагонов и т. д.; но это препятствие они с успехом для себя обошли, получив от управляющего Восточно-китайской дорогой инженера Остроумова подвижной состав и полное содействие.

С прибытием каппелевцев, которые, кстати сказать, заверяли нас и население в своих мирных целях и желании во что бы то ни стало закончить гражданскую войну и приступить к мирному труду, местная белогвардейщина не без основания подняла голову. Между прочим, вокруг каппелевского корпуса в местной правой прессе разгорелась весьма острая перепалка между различными контр-революционными группировками на тему о том, за кем пойдет эта армия. Эсеры доказывали, что каппелевцы ведут свою родословную с восстания на Ижевских и Воткинских заводах, которым в свое время руководили эсеры, и что в данный момент вся армия будет сочувствовать этой партии. Кадеты возражали, энесы протестовали, монархисты, вспоминая учредиловские симпатии вождя армии генерала Каппеля, выжидали и предлагали не торопиться делать выводы. Однако выводов ждать долго не пришлось: каппелевцы через некоторое время, оправившись от панических настроений, с которыми они бежали из Забайкалья, решили взять реванш в Приморьи путем свержения власти антоновского правительства и, сделавшись здесь хозяевами, вновь организовать борьбу с революцией. Генерал Вержбицкий, командовавший армией после смерти Каппеля, взялся за укрепление нелегальных военных организаций во Владивостоке, которые к этому времени объединились под общим руководством генерала Лебедева. Первоначально Вержбицкий не намерен был вводить в дело свою армию, — неудобно же было с места в карьер открыто демонстрировать противоречие между делами и теми мирными заявлениями, которые он делал перед приходом в Приморье. Благодаря умелому руководству, белые теперь стали готовиться к перевороту более основательно. Первым делом они взялись за объединение всей антисоветской общественности, начиная от крайне правых и кончая эсерами. Нам было точно известно, что военный отдел партии с.-р., которым в то время заведывал небезызвестный Алко, поддерживал сношения с командирами Воткинского и Ижевского полков. Эсеры вообще установили довольно тесные связи с каппелевцами. Однако влияние кадетских и монархических партий во всей этой авантюре стало господствующим, и контр-революционное движение пошло по линии неприкрытого, откровенного мракобесия. Был создан объединенный руководящий центр всех несоциалистических организаций, который должен был идеологически возглавить движение под общим лозунгом борьбы с социалистами и коммунистами. Таким образом эсеры, вопреки своей воле, стали играть в деле создания «черного буфера» второстепенную роль, хотя они своим провокационным поведением в Народном собрании и шумливой антисоветской газетной кампанией не мало потрудились в помощь «несоциалистическому движению». 19 марта белогвардейцами был созван во Владивостоке съезд «несоциалистических организаций», лозунгом которого значилось: «борьба против социализма всех оттенков и мастей». На этот съезд послали своих представителей такие организации, как союз домовладельцев, союз торговцев, попы, приходские советы, реакционное учительское общество и т. п. На съезде выступал даже какой-то «крестьянин» Спасского уезда, который после оказался скупщиком старых вещей; нашлись тут и свои «рабочие» и «служащие». Словом, комедия со съездом была разыграна так, чтобы у обывателя могло составиться мнение о нем как о представительном органе русского народа, населяющего Дальний Восток. Все это предприятие было инспирировано японским штабом и имело своей целью воскресить в мелкобуржуазной, деклассированной и обывательской массе, являвшейся когда-то резервом для черносотенных организаций, ненависть к революционному движению и создать впечатление, что белую авантюру поддерживают широкие общественные круги. Технический отдел губкома, все военные работники и большинство состава губкома партии, видя в этом слете мракобесов, назвавшем себя «съездом несоциалистических организаций», зародыш будущей контр-революционной власти, настаивали самым энергичным образом на разгоне съезда и аресте его руководителей, местных торговцев и спекулянтов братьев Н. и С. Меркуловых. Тт. Антонов и Цейтлин (последний был уполномоченным министерства иностранных дел ДВР) сопротивлялись этому нашему настоянию, ссылаясь на особые симпатии к съезду японцев, которые не допустят его разгона, а также на то, что допущенная нами д е м о к р а т и я не позволяет им согласиться на такой шаг. Съезд открылся. С деланной и совсем не скромной торжественностью начал он заседать в здании Художественного театра на глазах у власти. Лидеры съезда братья Меркуловы, Всеволод Иванов[20], генерал Лохвицкий и другие произносили неистовые речи против советской власти, ДВР, той самой «демократии», на которую ссылались тт. Антонов и Цейтлин; они призывали к восстанию, оглашали программу своего будущего правительства. Газеты подняли вокруг съезда шум, со всех сторон началась травля коммунистов и нашей власти. Обыватель насторожился, а мы в силу нашей тактики вынуждены были казаться спокойными и пассивно наблюдать за движением в лагере контр-революции. Попы затеяли даже крестный ход, но этого им организовать не удалось благодаря противодействию с нашей стороны. Занимательно, что рядом с этим съездом «несоцев» заседало Народное собрание Приморской губернии, которое своим молчанием соглашалось и принимало факт образовавшегося двоевластия и без сопротивления готово было уйти вовсе с политической арены, если бы не существовали пролетарские боевые дружины, которые, несмотря ни на что, готовы были самым энергичным образом бороться против контр-революционных авантюр. С трибуны Народного собрания не было слышно ни одного голоса протеста (не считая, конечно, коммунистов и революционных крестьян) против съезда «несоцев».

Вопреки позиции тт. Антонова и Цейтлина технический отдел вынужден был пойти на рискованный шаг. Потеряв надежду на получение санкции со стороны власти на разгон «несоцев», он вечером, кажется 18 или 19 марта, с согласия губкома, оцепил частями дивизиона народной охраны здание Художественного театра, объявил съезд распущенным, а его участников арестованными. Перед этой операцией все рабочие дружины были приведены в готовность на случай боя. После объявления о роспуске съезда из зала заседания послышались протестующие крики, но уже было поздно. Мы предложили всем участникам съезда выходить из зала театра, имея целью освободить из-под ареста мелкую рыбешку и задержать только карасей. «Несоцы» отказались выполнить наше требование. Через полчаса, после переговоров по телефону президиума съезда с тт. Антоновым и Цейтлиным, мы к своему огорчению получили приказ от т. Антонова об освобождении белогвардейцев из-под ареста. По соглашению с т. Антоновым съезд должен был закончить свою работу через два дня. Как ни мало устраивало нас это ни с чем не сообразное соглашение, технический отдел вынужден был ему подчиниться.

После съезда события стали развертываться форсированным темпом.

31 марта 1921 г. мы получили сведения, что ночью белогвардейцы намерены произвести восстание. Исходя из того, что масштаб ожидаемых событий должен иметь более широкие рамки, нежели это было прежде, губернский комитет партии — для наибольшей организованности и лучшего руководства нашими силами — решил сосредоточить всю полноту фактической власти на время событий в Совете обороны, который был составлен из тт. Масленникова, Ильюхова и Лебедева. Правительство на время работы Совета обороны должно было фактически отойти от дела, заняться Народным собранием, дипломатией и не препятствовать работе Совета обороны. По опыту мая 1920 года, в этот день Совет обороны решил вновь взять инициативу событий в свои руки и предпринял массовые аресты белогвардейского актива. Через час-полтора в наших руках оказался весь штаб белых во главе с ген. Лохвицким, который был засажен в подвал госполитохраны. Казалось, что обезглавленные белогвардейские организации уже не решатся на выступление; поэтому мы, расставив свои силы дивизионцев и дружинников во всех важных пунктах города больше для предосторожности, нежели для серьезного дела, готовы были уже успокоиться. Вдруг получаем по телефону донесение, что наши товарищи, производившие обыски в гостинице «Золотой Рог», где размещались обычно офицеры, захвачены в плен подошедшим неизвестно откуда к гостинице кавалерийским отрядом белых. Факт был действительно изумительный! Весь центр города мы с вечера оцепили нашими дружинниками и комсомольцами таким порядком, что в город незамеченным пройти никак было нельзя не только отряду, но и одиночке; а тут как из земли вырос кавалерийский отряд, притом на главной улице города почти против бывшего дома губернатора, где обосновался Совет обороны! Но раздумывать было некогда. Заранее мобилизованные нами автомобили и автобусы были пущены в дело. Дружинники и дивизионцы, вооруженные винтовками и гранатами, были размещены на них и брошены против белых кавалеристов. Не успели автомобили подъехать к месту расположения белогвардейцев, как послышалась ружейная стрельба вблизи госполитохраны: это пехота белых, подошедшая на помощь кавалеристам, сражалась с нашими товарищами, которые защищали госполитохрану. Под натиском белогвардейцев наши после 20-минутного боя вынуждены были сдать белым здание госполитохраны и отойти к вокзалу. Ген. Лохвицкий и десятка три-четыре его штабных офицеров были освобождены. В это время встретились наши автомобили с кавалеристами и завязался бой.

Так как Совет обороны белогвардейцами был отрезан от вокзала, который нужно было защищать в первую очередь, дабы не пропускать эшелонов каппелевцев в город, то по суше мы не могли дать подкрепления Кокушкину, который руководил обороной вокзала. Поэтому пришлось конфисковать несколько катеров и лодок и при их помощи через бухту Золотой Рог переправить подкрепление т. Кокушкину. К этому времени во всех концах города завязалась жаркая стрельба. Кто-то из товарищей напомнил, что японцы могут вмешаться в события, раз они приняли характер военных действий. Срочно был вызван в Совет обороны заместитель председателя русско-японской согласительной комиссии полковник Попов, один из честнейших наших попутчиков; он быстро завязал сношения с японским штабом и начал переговоры с целью добиться разоружения мятежников. Из японского штаба полковнику Попову на все вопросы отвечал адъютант генерала Такаянаги; поэтому переговоры не могли дать существенных результатов. Ответственные японские офицеры и сам Такаянаги в это время спали, а корректный адъютант не мог побеспокоить отдыхающих самураев. Вокзал был все же защищен. Наши товарищи после часовой перестрелки бросились на белых в атаку и рассеяли их по улицам города. Успех на этом участке оказал благоприятное действие на операции в других кварталах: белые переворотчики вынуждены были отойти с участка, расположенного между Алеутской и Светланской улицами. Автомобили наши начали преследовать отступающих и расстреливать их в спину. Мы приготовились было не выпустить из пределов города ни одного бандита живым. Но события неожиданно изменились. Противник отступал по Алеутской улице с определенным расчетом. На этой улице помещался штаб японских войск, которые открыли ворота в свой двор, обнесенный высокой каменной стеной, и впустили переворотчиков, нашедших тут свое спасение. Протесты, ноты, газетная кампания, резолюции рабочих организаций, требовавших от японцев выдачи властям мятежников, оказались гласом вопиющего в пустыне. Белогвардейцы дня через три были отправлены японцами в Раздольное, где размещался каппелевский гарнизон.

Таким образом и эта, уже третья по счету, попытка переворота не удалась. Белогвардейские патриоты рвали на себе волосы с досады: кто же думал встретить такое сопротивление со стороны совсем небольшой горсточки рабочих и дивизионцев, окруженных со всех сторон многочисленной белогвардейщиной?

Вся сложность обстановки заключалась в том, что, несмотря ни на какие наши военные успехи, мы не могли добиться гарантий для спокойной государственной работы. Владивостокский пролетариат и организация нашей партии в этот момент представляли собой заложников, попавших в лагерь контр-революции, на время притворившейся спящею, но в каждый момент готовой наброситься на своего пленника и разделаться с ним так, как подсказывает ей дикая безудержная ненависть к трудящимся. Нужны были хорошие нервы и ясное сознание своего революционного долга со стороны горсточки приморского пролетариата и крестьянства, чтобы не оставить своих позиций и продолжать защищать свое дело от натиска беспощадного врага. Совершенно понятно, что поражение белых, которых самым активным образом поддерживали японские интервенты, насчитывавшие в своих рядах до 30 000 штыков, не отбило у них охоты к новому восстанию. Наша разведка каждый день доставляла тревожные вести. Прежде всего нам стало известно, что к следующему перевороту готовится вся армия каппелевцев и что белыми уже создано правительство, выдвинутое съездом «несоцев», с братьями Меркуловыми во главе. По своему составу это правительство представляло сброд монархических мракобесов и местных спекулянтов и мошенников — грязная накипь царского колонизаторства. Вообще местная торговая буржуазия, представители которой руководили правительством «несоцев», являла собой самый худший сорт наших врагов. Она воспитывалась на дрождях царской колонизации, грабежах туземцев и получала неслыханные прибыли на военных поставках. Немудрено, что эта буржуазия, будучи детищем царизма, оказалась самым непримиримым и самым отъявленным врагом трудящихся России и свою борьбу против революции ознаменовала лозунгом «борьбы против социалистов всех мастей». Население Владивостока этих авантюристов, конечно, прекрасно знало и пойти за ними не могло, но и оказать сопротивление в данной обстановке не имело сил. Японский штаб, в особенности почтенные самураи генералы Тацибана и Такаянаги, руководители японского экспедиционного корпуса, добросовестно выполнявшие миссию, возложенную на них микадо, постарались обеспечить «несоциалистическое движение» всеми средствами и поддержкой, чтобы на этот раз не получить пощечины от горсточки революционеров и наверняка свергнуть нашу власть.

В наших рядах в свою очередь шла энергичная подготовка к событиям. Мероприятия технического отдела шли по двум направлениям: во-первых — оборона городов Владивостока и Никольск-Уссурийска и во-вторых — форсирование подготовки новой партизанской войны на случай нашего поражения в городах. Сельская власть, рудничные комитеты шахтеров расположенных вокруг города каменноугольных копей, участковые комитеты железнодорожников, фабкомы — все было военизировано и превращено в боевые органы по подготовке к предстоящей войне. Из города Ольги до села Чугуевки по высокому горному хребту Сихото-Алин мы начали проводить телефонную линию на расстоянии 90—100 верст по трудно проходимой тайге. Этой работой самоотверженно руководил т. В. Повелихин. К этой линии, согласно нашему плану, должны были присоединиться вспомогательные телефонные линии, ведущие к нашим «базам»[21], с таким расчетом, чтобы заранее в тайге была создана своя партизанская коммуникация, соединяющая разрозненные уезды Приморской губернии. В городах рабочим раздавалось оружие, создавались новые боевые дружины; то же происходило в деревнях. Обстановка сложилась так, что к военным операциям готовились почти открыто обе стороны; формальности, договоры, дипломатические этикеты обеими сторонами были забыты, раз в порядок дня стал вопрос о штыке и пулемете. Совет обороны, нелегальный военный орган, был распущен, и вся военная работа была сосредоточена в штабе округа. В ожидании восстания мы каждую ночь занимали правительственные здания, выставляли усиленное охранение, высылали патрули; город окружался цепочкой из рабочих, комсомольцев и работниц. Рабочие после дневного труда собирались к вечеру на явочные пункты и, пренебрегая отдыхом, на целую ночь направлялись на дежурства: кто помоложе — в дружины, а старики и женщины — в оцепление города. Смысл оцепления состоял в том, что рабочие располагались на расстоянии 25—30 шагов друг от друга вокруг центральных кварталов, где была сосредоточена наша военная сила, и доносили о всех передвижениях в городе и на его окраинах. К такой мере мы вынуждены были прибегнуть вследствие того, что охранение вести сами не имели возможности, так как нельзя было распылять и без того наши немногочисленные вооруженные силы. Комсомолки, жены рабочих и работницы под руководством женотдела несли разведывательную службу и занимались шпионажем в стане врага. Если ночь проходила спокойно, то все возвращались на работу, а на следующий день эта картина повторялась снова. Мы не могли приостановить работ на заводах и учреждениях, дабы не дать повод к различным слухам и разговорам, которые усилили бы панику в городе.

Празднование Первого мая в городе не состоялось во избежание провокации со стороны японцев и белых. Такая напряженная обстановка продолжалась в течение всей первой половины мая. Все переутомились до крайности. Однако организованность и дисциплина не только не снизились, но, пожалуй, возросли. В технике военной организации мы достигли таких успехов, что в течение полутора часов могли собрать с заводов и квартир всех рабочих, комсомольцев и женщин, расставить их по местам, мобилизовать в городе все автомобили и быть вполне готовыми к боевым операциям.

Белые свое выступление назначали почти на каждый день и затем откладывали его. Тут они, конечно, действовали так, чтобы мы, переживая нервное состояние, возможно больше истратили своих сил и потеряли боеспособность. 25 мая восстание, по всем данным, должно было начаться. Об этом говорили не только наши осведсводки, довольно точно передававшие о мероприятиях белых, но и почти открытая перегруппировка сил противника. Мы, по примеру прошлого, решили вновь предупредить восстание облавами и арестами. Это было сделать довольно легко, потому что белые к тому времени обосновались в 10—15 квартирах и превратили их в постоянное свое обиталище. Эти квартиры принадлежали японским гражданам, подставным лицам японского штаба, и считались неприкосновенными вследствие того, что охранялись японским флагом, хотя по дипломатической конвенции право экстерриториальности на них никогда не распространялось. Впрочем в районе расположения интервентов никакие права и обычаи не имели действия; здесь действовал только произвол командования. Достаточно было представителям нашей власти потребовать от хозяина квартиры, где размещались белогвардейцы, разрешения на производство обыска, как через 5—10 минут появлялась японская жандармерия, которая ультимативно требовала оставить в покое жильцов этой квартиры. Конечно, нам приходилось уступать и соглашаться на признание за этими гражданами права организовывать под нашим носом контр-революционные банды для восстания против нас: ведь в руках японцев находились такие неотразимые аргументы, как эскадра, треугольником расположившаяся в живописной бухте Золотой Рог и готовая каждую минуту открыть артиллерийский огонь по рабочим кварталам, а также 30-тысячная экспедиция императорской армии, расположенная в Никольск-Уссурийске и Владивостоке. При содействии японцев белогвардейцы приобрели немалые привилегии. Лучшая в городе гостиница «Версаль» была превращена в резиденцию штаба белогвардейских дружин. На станции Гродеково, где помещалось казачье правление, возглавлявшееся генералом Савельевым, была создана так называемая «гродековская пробка». Для того, чтобы проехать эту станцию, нужно было согласиться на обыск и проверку документов со стороны казаков. Таким образом некоторые железнодорожные участки были взяты под контроль переворотчиков. Всех подозрительных и тем более коммунистов они высаживали из поезда и тут же на глазах у публики расстреливали на перроне вокзала. В гор. Спасске продолжала бесчинствовать банда есаула Бочкарева, которая самым безнаказанным образом расправлялась с крестьянами и рабочими, обнаруживавшими свои симпатии к нашей власти. По губернии в разных концах бродили вооруженные офицерские банды и терроризировали население. В Никольск-Уссурийске, где наши силы определялись всего лишь в 120 штыков, была расположена дивизия каппелевской армии под командой генерала Смолина. В Раздольном, в 60 верстах от Владивостока, стояла дивизия генерала Молчанова. На Русском острове, вокруг бывшей академии генерального штаба, которая в 1918 году перебежала из рядов Красной армии к Колчаку, группировались генералитет и офицерские организации. Во всех важнейших пунктах губернии размещались интервенты. До сих пор это враждебное нам кольцо, в окружении которого мы находились уже вот более года, пыталось несколько раз сжать и раздавить наши силы, но оно наталкивалось на сопротивление, которому, конечно, не мало способствовала благоприятная для нас общая политическая ситуация; поэтому силы отталкивания заставляли это кольцо вновь разжиматься. В данный момент политическая ситуация стала изменяться так, что, если бы японцы не пошли на решительный шаг к свержению нашей власти, момент для создания противосоветского буфера мог бы оказаться окончательно упущенным. В самом деле, в Дальневосточной республике созвано Учредительное собрание, куда, вопреки ожиданиям, истерическим крикам и провокации правых и социалистических партий, даже на основах всеобщего, равного и т. д. избирательного права прошло подавляющее большинство коммунистов партизан и крестьян, поддерживающих нашу партию. Армия ДВР стала укрепляться, расти качественно и количественно. На местах создавалась местная власть, повсюду возрастали симпатии населения к правительству и Учредительному собранию ДВР. Словом, с каждым днем укреплялась база буферного государства, ориентировавшегося на Советскую Россию и считавшего себя органически спаянным с созданной Октябрьской революцией государственной системой. Вследствие всего этого с каждым днем уменьшались шансы на возможность создания на нашей территории контр-революционного буфера, и терялась надежда на возможность организовать борьбу против Советской России. Поэтому японцы должны были спешить с осуществлением своих планов переворота. Логическим следствием этих планов и явилось оживление белогвардейских организаций.

Чтобы подорвать моральное состояние рабочих и дивизионцев, японцы чуть не каждый день стали устраивать нам провокации. Ночью, а иногда и среди белого дня японские войска без всякого повода вдруг окружают казармы дивизиона народной охраны и начинают проверку численности и состава вооружения дивизионцев. Эти налеты обычно сопровождались грубыми выходками и оскорблениями по адресу комсостава и политуполномоченных, а иногда и арестами. Неоднократно такие облавы распространялись и на рабочие организации — профсоюзные, культурно-просветительные и т. д. Газета «Владиво-Ниппо», орган местных японских резидентов, представлявшая худший сорт бульварной «литературы», продажная, наглая, клеветническая, полна была «необычайных разоблачений» коммунистов, публиковала «тайные документы» наших военных организаций и вела самую дикую и безудержную травлю против нас. Белогвардейская пресса, — газета «Вечер», орган несоцев, кадетский орган «Голос родины» и другие (во Владивостоке в это время выходило около десятка газет, из них только две наших), — в той или иной форме поддерживали тон «Владиво-Ниппо» и, смакуя, комментировали на разные лады эти слухи и «разоблачения», чем помогали штабу подготовлять «общественное мнение» к предстоящим событиям. Деловая жизнь города в это время почти замерла. Поддерживали в ней огонек лишь многочисленные спекулянты и контрабандисты, изрядно расплодившиеся в это время в Приморьи и делавшие гешефты с валютой и товарами темного происхождения. Несмотря на зловредность спекулянтов, игравших на понижение нашей валюты, мы не имели возможности обращать на них особое внимание. Поэтому спекулянт и авантюрист в этой сгущенной и напряженной обстановке чувствовали себя как рыба в воде. 19 мая японцы приготовили нам неслыханный сюрприз. В 11 часов утра они окружили своими войсками казармы дивизиона народной охраны, губпрофсовет, губком партии, штаб войск и правительственные здания, рассыпались цепями в важнейших кварталах города, а затем разоружили все наши военные силы, арестовали ответственных военных работников, оказавшихся в это время в казармах или в штабе, и тем создали обстановку совершившегося переворота. Так как наше правительство оказалось свободным от ареста, коварный маневр японских генералов нам представлялся совершено непонятным. Мы не могли решить: у власти мы, или нас окончательно свергли? При переговорах нашего правительства с японским дипломатом Мацудайра от него можно было получить только двусмысленный, ничего абсолютно не говорящий ответ, который сводился к тому, что «японское командование применило этот свой маневр с целью изучить состояние наших военных сил и убедиться в их способности защищать свое правительство». Метод, которым пользовались японские «экспериментаторы» и «исследователи», напоминал собой прием разбойника, который, чтобы определить способность сопротивления и физическую силу человека, берет его за горло и начинает давить со всей своей разбойничьей силой и ловкостью, а потом, натешившись, освобождает свою жертву, чтобы убедиться, жива она или нет. Продержав нас в своем плену часов около шести, японцы освободили дивизион народной охраны и всех арестованных, почтительно заявив, что мы «можем продолжать свой мирный труд и заниматься своими делами». Эти не совсем обычные приемы по изучению нашей обороноспособности, как оказалось, были прелюдией к событиям, в которых мы должны были перед лицом японского генералитета демонстрировать ту самую обороноспособность, которой так внимательно интересовались они 19 мая.

25 мая в гор. Никольск-Уссурийске дивизия генерала Смолина выступила против местной власти. Выступление это носило не совсем обычный для всех прошлых попыток переворота характер. Нужно заметить, что эта дивизия формально была не вооруженной, и поэтому характер выступления ее должен быть таким, чтобы, с одной стороны, он привел к низвержению власти, а с другой — не обнаруживал бы наличия у каппелевцев скрытых у них винтовок, частью выданных японцами, частью привезенных с забайкальского фронта. Поэтому Смолин затеял комедию с мирной демонстрацией, причем эта демонстрация по его замыслу должна была быть настолько внушительной, чтобы мы перед ней оказались морально разоруженными и пошли на соглашение о добровольной передаче власти. Кадры демонстрации составлялись из тех же каппелевцев, разбавленных торговцами, попами и черносотенцами, идущими за несоциалистическими организациями. Таким путем была создана картина недовольства нашей властью не только со стороны каппелевцев, но и со стороны «населения».

Смолинская демонстрация долго фрондировала по улицам Никольск-Уссурийска и закончилась тем, что был захвачен ряд милицейских участков и создана «народная милиция». Из Владивостока мы, несмотря на скромность своих сил, выслали туда роту дивизионцев и политического уполномоченного при начальнике губернской милиции т. Г. Лебедева. Отправка этой нашей экспедиции сопровождалась ответной контр-демонстрацией пролетариата гор. Владивостока на выступления каппелевцев в Никольск-Уссурийске. Маленькая группа дивизионцев была окружена многочисленной массой рабочих, работниц и советской интеллигенцией, которые с красными знаменами и революционными песнями проводили дивизионцев до вокзала.

Ночью мы получили сведения из Никольск-Уссурийска от нашего политуполномоченного т. А. Слинкина о том, что генералом Смолиным предъявлено требование к нашей власти: «в интересах восстановления спокойствия и порядка» (который был нарушен самим же Смолиным) передать ему власть и тем удовлетворить требования «народа». Прибытие дивизионцев в Никольск-Уссурийск, понятно, не внесло ничего нового в развертывающиеся события, хотя несколько и продолжило момент окончательного перехода власти в руки контр-революции. 25 мая, под давлением штаба Смолина, председатель городской думы, начальник гарнизона и командированный из Владивостока т. Лебедев подписали приказ милиции и частям дивизиона разоружиться и передать охрану города Никольск-Уссурийска в руки генерала Смолина. Для нас этот факт показался неожиданным тем более, что на этом коллективном приказе значилась подпись и самого Смолина — факт, показывавший хотя бы внешне добровольное соглашение о передаче власти. Этот крайне нетактичный поступок названных товарищей, так сказать, узаконил белогвардейский переворот в Никольск-Уссурийске и фактически предрешил исход события во Владивостоке.

Ночью 25 мая, несмотря на такую ситуацию, мы решили во Владивостоке защищать свои позиции. С этой целью мы предприняли вновь массовые аресты белогвардейских переворотчиков и разоружение их. Если в прежнее время мы не решались врываться в квартиры японских граждан, укрывавших у себя белогвардейских офицеров и были уступчивы в отношении японских домогательств, то теперь, когда все поставлено на карту, пришлось не стесняться ничем. Переодетые в форму милиционеров рабочие проникали в эти квартиры и арестовывали там белогвардейских обитателей. Тайны этих квартир оказались занимательными. В приличной буржуазной квартире, обставленной довольно комфортабельной мебелью, одну-две наиболее просторные комнаты занимает группа офицеров. Тут у них стоят у стены пирамиды для винтовок, патронные ящики, а нередко и пулемет. Вдоль стен в казарменном порядке в один ряд расположены кровати, на которых весь день валяются безработные и вечно пьяные офицеры «русской» армии, лишь по ночам выходящие на улицы «на промысел». В эту знаменательную ночь много было разорено таких безмятежных гнезд, и многие из их обитателей подверглись переселению в менее удобные камеры местной тюрьмы. Японское командование протестовало против наших «дерзких» поступков, угрожало нашему правительству и требовало прекратить наши действия, беспокоящие мирных японских резидентов. Но для правительства стало совершенно ясно, что удовлетворение требований японского командования в этот момент, при сложившейся обстановке, означало бы фактическое наше разоружение и передачу власти белогвардейцам.

Утром 26 мая стали высаживаться на берег бухты Золотой Рог и на ближайших от города железнодорожных станциях каппелевские отряды. В 11 часов утра белогвардейское восстание началось. Переворотчики напали на тюрьму, вокзал, штаб войск, здание морского штаба и другие важнейшие городские пункты. Части дивизиона, рассеявшиеся в первый момент, были отведены в Шефнеровские казармы, расположенные около Дальневосточного судостроительного завода. Небольшая группа милиционеров и коммунистов в числе 13—15 человек, находящаяся в здании штаба дивизиона на Полтавской улице, оказалась отрезанной от наших сил и была окружена со всех сторон восставшими белогвардейцами. На эту группу товарищей напало около 300—400 человек каппелевцев. Началась перепалка. Осажденным грозила смерть. Поэтому они решились на отчаянное сопротивление. Поведение некоторых товарищей из этой группы, особенно тт. Каунова и Казакова, было исключительно смелым и отважным; об их храбром сопротивлении тотчас же разнеслись слухи по городу, и на Полтавскую улицу стали стекаться массы народа для того, чтобы своим сочувствием дать моральную поддержку товарищам. Дивизион народной охраны был оцеплен японцами, и никто не выпускался из казарм; поэтому нельзя было дать помощь этим товарищам. Осажденные стреляли в белых из окон, другие расположились на балконе и бросали бомбы в тех из офицеров, которые пытались прорваться через дверь внутрь здания. А т. Каунов, видимо сжившись с мыслью о смерти, стал на крышу здания, укрепил возле себя красное знамя и метко, на выбор, стрелял в белогвардейцев. Всякий раз как только удавалось нашим товарищам отбить атаку белых, среди собравшейся толпы народа раздавались крики «ура», посылались приветствия храбрецам. Собравшаяся здесь масса жила в этот момент одними мыслями и одними чувствами с осажденными и, с затаенным дыханием наблюдая за боем, ожидала момента решительной схватки. Офицеры, конечно, не могли ничего сделать с толпой, так как были заняты своим делом, хотя и не мало проклинали ее. К вечеру к месту этого незаурядного боя подошла японская воинская часть и предложила нашим товарищам разоружиться на том основании, что стрельба в районе расположения японских войск не допускается и что в данном столкновении белых с красными красные якобы первые открыли стрельбу. Наши сдаться и разоружить себя отказались и заявили, что готовы умереть. Японцы с деланной гуманностью призывали их к благоразумию и убеждали в необходимости сдать оружие, чтобы спасти свою жизнь. Характерно, что переговоры с японцами происходили на расстоянии 40—50 шагов, так как наши товарищи заявили им, что они не подпустят к себе никого и при попытке подойти к ним ближе этого расстояния будут стрелять. Наши кричали японцам из окон и с балкона здания, а японцы стояли на улице и оттуда отвечали им.

Эти переговоры в конце концов привели к соглашению, но на весьма почетных для наших товарищей условиях. Смысл соглашения состоял в том, что осажденные оружия не сдают, побежденными себя не считают и согласны освободить здание лишь при условии, что японцы под своей охраной доставят их в дивизион народной охраны. Многочисленная масса народа была свидетельницей этого соглашения, и, когда осажденные под охраной японцев были отправлены в дивизион, вся эта масса сопровождала их по городу. Вскоре здание штаба перешло в руки белых. Во время этого эпизода погиб командир дивизиона т. Казаков, все же остальные товарищи оказались невредимыми.

Несмотря на то, что основные пункты города уже были захвачены переворотчиками, обстановка продолжала оставаться, совершенно невыясненной. Образовалось двоевластие. В одной части города расположилась власть «несоцев», возглавляемая С. Меркуловым, а в другой части оставалась власть нашего правительства. Все это время происходили вооруженные стычки «дивизионцев» и рабочих с белогвардейцами. По улицам разъезжали наши и белогвардейские автомобили и через каждые час-два после боя на правительственных зданиях сменялись флаги: красные — царскими трехцветными и наоборот. Белогвардейцы тысячами разбрасывали заготовленные заранее летучки; по улицам дефилировали японские и каппелевские части. Словом, сохранялась обстановка типичная для уличных боев. Особенную сложность и запутанность в события вносили японцы своим двусмысленным поведением и коварной дипломатией. Они заверяли нас в том, что командование экспедиционным корпусом не станет вмешиваться в события, если эти события не перейдут границы мирных демонстраций, и в то же время на наши требования дать гарантию этим своим заявлениям путем немедленного разоружения бунтовщиков генералы пожимали плечами, ссылаясь на свою неосведомленность об этих фактах, и указывали, что гарантией справедливости и правдивости их слов служит уже одно то, что они, генералы императорской армии, принадлежат к сословию самураев и носят мундир японской армии, каковое обстоятельство само по себе должно внушить нам абсолютное доверие. Наконец мы добились у них согласия на то, чтобы мы очистили от белых часть города, где расположено мятежное правительство Меркулова, и восстановили порядок. На основании этого мы предприняли наступление на те кварталы, где засели белые. Через час, много полтора нами были отбиты народный дом, морской штаб и весь центр города. Белые стали отступать на Эгершельд в тупик. Обстановка стала резко изменяться, и переворот обещал провалиться. Видя такой поворот событий, японцы вынуждены были оставить дипломатничанье и пойти на открытую. Они расположили свои пехотные цепи, бронеавтомобили, артиллерию между нашими и белогвардейскими цепями и предложили обеим сторонам сдать оружие, угрожая в случае отказа открыть огонь по городу. Мы вынуждены были согласиться на выполнение ультиматума, так как вокруг наших цепей были сосредоточены военные силы японцев. Половина дивизионцев, находившихся на виду, сдала оружие, а другая половина вместе с рабочими дружинниками сумела ускользнуть от японцев с оружием.

Тут на наших глазах проявилось неслыханное по наглости издевательство. Отнятое у нас оружие японцы на виду у всех, ни от кого не скрываясь, передавали каппелевцам. 5 минут тому назад японцы требовали разоружения обеих сторон; теперь отбирают винтовки только у наших товарищей и на наших же глазах наше оружие передается нашему врагу.

Актом этой постыдной комедии с разоружением закончился переворот в пользу белых. Закончились и дни существования нашей власти в городах Владивостоке и Никольске. Но за нами остается крестьянство и вся деревенская губерния, куда каппелевцы без боя вступить не могут. Борьба принимает новые формы. Эту борьбу будут продолжать и поддерживать рабочие массы, оставшиеся в городе под властью контр-революции.

Мы решили центр своей военно-политической работы перенести в деревню. Во Владивостоке был создан Революционный комитет партии в составе В. Шишкина (Володя Маленький), Н. Грихина, Бахвалова и других. Для губернии тут же был создан руководящий центр, в задачу которого входила организация вооруженной борьбы с контр-революцией. Так как во время переворота пропал без вести командующий войсками т. Лепехин, который был окружен каппелевцами в своей квартире, то для руководства военными делами Дальбюро ЦК РКП(б) назначило коллегиальный орган — «Военный совет партизанских отрядов Приморской губернии» в составе тт. Ильюхова (председатель), Владивостокова (военком), В. Шишкина, Игоря Сибирцева и других[22].

Закипела работа по организации партизанских отрядов из рабочих и крестьян. Началась новая тяжелая, потребовавшая много сил и жертв, вторая партизанская война в Приморской губернии. Попытка создать в Приморьи черный буфер — оплот для борьбы с Советской Россией — провалилась. Жалкие остатки царской черной сотни, идейно возглавившие это позорное движение, были смешны, если сравнить их с многомиллионной фалангой пролетариата, молодого, бодрого, охваченного пламенным огнем революционного энтузиазма, восходящего на историческую арену. На основе такого соотношения сил дерзания Меркуловых, Дитерихсов, Молчановых оказались ничтожными. Только благодаря активной поддержке со стороны японских империалистов эта клика авантюристов и царских приспешников могла обороняться от партизанских действий. Только японской поддержкой можно объяснить тот факт, что, несмотря на энергичный натиск партизан, белогвардейцам удалось продержаться у власти больше года. Только активной и открытой поддержкой со стороны японцев вдохновлялась эта контр-революция, а партизанам пришлось оставить на поле боев не мало своих товарищей, сраженных в схватке с ненавистной монархическо-буржуазной реакцией. И лишь 25 октября 1922 года, под давлением успехов революции, японцы вынуждены были наконец эвакуировать Дальний Восток. День эвакуации японцев был днем позорного крушения белогвардейской авантюры.