ПОВЕСТИ

ОПАЛЕННОЕ ДЕТСТВО

ОККУПАНТЫ

Деревенскому хлопчику Илько Витряку четырнадцать лет от роду. Бродить бы ему сейчас с ватагой дружков по окрестным полям и лугам, нежиться под ярким солнцем на горячем днепровском песке, купаться в ласковых зеленых волнах реки. Но иную, недетскую долю приготовила ему суровая жизнь. На западе все грохочет и грохочет. Уже видны ночами тревожные всполохи на краю темного неба, и даже днем, если пристально вглядеться с высокого кургана, явственно встают на горизонте зловещие черные столбы дыма. Поднимается свежий ветер, и кажется, что несет он едкий запах гари, тяжелый, смолистый, как при лесном пожаре. Становится тревожно, и какие-то тяжелые мысли одолевают светлую юную голову.

Взрослые отмалчиваются, как-то уклончиво отвечают на его вопросы. Но Илько понимает, не маленький: тяжело им, хотя они стараются скрыть свое настроение. Отец стал часто и подолгу задерживаться вечерами. Говорит, что бывает на заседаниях правления колхоза. Как руководитель полеводческой бригады он, мол, обязан заседать. Все это, конечно, правильно, но уж очень продолжительны заседания, и, должно быть, не об уборке хлеба идет у них разговор. Отец возвращается поздно, мать молча, не расспрашивая ни о чем, встречает его, накрывает на стол и весь вечер тяжело о чем-то вздыхает. Илько пробовал вызвать отца на откровенность, но тот всякий раз уводил разговор в сторону, а недавно прямо заявил:

— Не суйся наперед батьки в пекло, сынок. Придет время, все узнаешь. А сейчас ужинай и отправляйся спать.

Вот и сегодня Николай Васильевич вернулся домой поздно. Стрелки больших стенных часов показывали четверть второго ночи.

Мать Илька — Мария Исаковна — за это время успела многое сделать по дому. Ужин был давно готов, но за стол не садились. Ждали отца. Мать по секрету шепнула сыну, что отец задержался на важном партийном собрании.

Когда раздался тихий стук в окно, Илько проворно вскочил и побежал к дверям.

— Ты еще не спишь, Илько? — обняв сына за плечи, спросил Николай Васильевич.

— Нет, батько, мы с мамой беспокоились о тебе. Какой уж тут сон, — ласкаясь к отцу, ответил Илько.

— Что это ты так поздно сегодня, батько? — спросила мужа Мария Исаковна, накрывая на стол.

— Важное дело было, вот и пришлось задержаться, — устало ответил Николай Васильевич.

— Батько, а кто это был чужой у вас сегодня на собрании? — с любопытством спросил Илько, устремив на отца большие карие глаза.

Николай Васильевич с легкой усмешкой посмотрел на сына и сразу не нашелся с ответом. Он вдруг увидел, что сын его уже вырос и все понимает не хуже его. Весь день Илько пропадает на селе и видит, как хлопочут люди, чувствуют надвигающуюся беду. Николай Васильевич подумал, что, пожалуй, нельзя больше скрываться от сына. Время теперь такое, что и дети не останутся в стороне от событий.

— А вы что же это до сих пор не ужинали? — удивился он, садясь за стол, на котором в трех тарелках дымился суп. — Вот уж зря меня ждали!

И, повернувшись к сыну, сказал:

— Это из Ржищева, из райкома товарищ приехал. А где ты его видел, Илько? Он ведь приехал поздно…

— А я в это время возвращался из школы. Вижу, машина подъехала к сельсовету, незнакомый человек вышел из машины и быстро скрылся в коридоре, — ответил Илько. — Я даже рассмотреть его не успел.

— А что у вас в школе? — поинтересовался отец.

— Комсомольцы читали фронтовые известия, — оживленно рассказывал Илько. — Хлопцы постарше собираются завтра идти в военкомат и проситься добровольцами на фронт. Они изучали винтовку, пулемет, гранаты…

— Да, желание хлопцев понятно. Но война только начинается. Пока для них найдется работа и в тылу. Здесь работа так же важна, как и на фронтах.

— А почему ты, батько, не пригласил к нам гостя из райкома ночевать? — спросила мужа Мария Исаковна.

— Василий Алексеевич раньше меня пригласил его. Может быть, ему нужно поговорить с ним наедине. Новости он привез не очень хорошие.

— А какие вести с фронта? — встревожилась Мария Исаковна.

— Мама, ну какая ты, — недовольно сказал Илько. — Ведь я целый час тебе рассказывал о положении на фронтах.

Илько сердито нахмурил брови.

Мать смущенно улыбнулась. Николай Васильевич взглянул на сына и спокойно, как всегда при разговоре с детьми и взрослыми, с чужими и своими, пояснил:

— Илько, мама не так спросила, и поэтому тебе показалось, что она не доверяет твоим словам. Она хотела спросить о новостях, которые мог привезти приезжий товарищ.

Илько смутился и виновато посмотрел на мать. Мария Исаковна обняла сына и, засмеявшись, крепко поцеловала его.

— Товарищ из райкома, — сказал Николай Васильевич, — сообщил нам плохие вести. Фашисты теснят Красную Армию, быстро продвигаются внутрь страны. Надо готовиться к эвакуации.

— Все равно далеко не зайдут проклятые гады! — возбужденно крикнул Илько. — Мы все пойдем на помощь нашей Красной Армии и будем бороться с фашистами. И я пойду тоже, если меня возьмут!

Николай Васильевич с женой молча переглянулись, любуясь сыном. Илько порывисто встал со стула и погрозил кулаком ненавистному врагу. Мальчик словно чувствовал в эту минуту, что скоро враги придут и в его село и он навсегда распрощается с детством. Фашисты отнимут у него радость, заставят его рано узнать тяжкое человеческое горе.

— Никто не сомневается в нашей победе, — сказал Николай Васильевич. — Каждый из нас, сынок, грудью станет на защиту своего отечества. Может быть, и нам доведется сразиться с врагом, надо готовиться к этому.

— Я, папа, буду таким, как ты, как наши солдаты, — Илько стал вдруг серьезным, словно повзрослел на глазах. — Фашисты никогда не победят нас.

…Рано утром, подходя к сельсовету, Николай Васильевич на крыльце увидел парторга колхоза Василия Алексеевича. Тот, оказывается, ждал его.

— Вижу, вижу, друг, что не спал, — здороваясь, сказал Василий Алексеевич. — Не мог заснуть и я, — он тяжело вздохнул. — Думы одолели.

— Ну, когда собрание? На который час думаете назначить? — спросил парторга Николай Васильевич.

— Думаю, на пять вечера. Людей оповестим заранее, чтобы к этому времени закончить работу. А сейчас надо подготовиться к предстоящему собранию. За нужными людьми я уже послал деда Захара.

— Василий Алексеевич, необходимо пригласить представителя от комсомола и кое-кого из актива.

— Не беспокойтесь, Николай Васильевич, предусмотрено все, приглашается и комсомольский и даже пионерский актив. Есть у нас хлопчик Илько Витряк, — думаю, знаете такого? — наш активист, дадим и ему дело по силам.

Василий Алексеевич как-то светло улыбнулся.

— Еще будут бригадиры — дед Ефим и дед Стратон, две доярки. Мне кажется, и достаточно.

— Да, конечно, я с вами согласен.

Собрание состоялось ровно в пять часов. Парторг Василий Алексеевич доложил о положении на фронте. Николай Васильевич рассказал о плане эвакуации.

Тишина стояла полная. Лишь иногда слышались глубокие вздохи. Тяжело было людям бросать насиженные места, родные хаты, где все сделано своим трудом, все было таким близким, дорогим.

А на другой день утром каждый делал свое дело без суматохи, спокойно. Распоряжались скотом, хлебом и другим колхозным добром.

Гул канонады уже доносился до Малого Букрина. Немцы развивали наступление. Проходили отдельные части отступающей Красной Армии, обозы, повозки, пушки и серые от пыли солдаты.

Тревога росла, фронт приближался к Днепру. Черные стаи вражеских бомбардировщиков все чаще пролетали над Днепром. Слышались взрывы. Шли и ехали раненые и здоровые солдаты, угрюмые, молчаливые.

В облаках пыли проносились машины. Торопливо проходили женщины, дети, измученные, с серыми от горя лицами. Слышался беспрерывный скрип телег.

Немцы приближались к селу. Срочно были вызваны в Ржищев коммунисты и комсомольцы Малого Букрина. Решением райкома все они, за исключением товарищей, оставленных для подпольной работы в тылу врага, должны были присоединиться к отступающим частям Красной Армии.

В Малом Букрине для подпольной работы были оставлены Николай Васильевич и Василий Алексеевич.

Илько вскоре свыкся с новой обстановкой. Уже не привлекал его внимания гул вражеских самолетов в воздухе. Но на сердце мальчика легла непривычная тяжесть.

С тревогой и беспокойством всматривался Илько в лица родителей. Очень изменился за последнюю неделю Николай Васильевич. Осунулся, постарел, хотя прежнее спокойствие и выдержка не покидали его.

У матери, доброй и ласковой, прибавилось морщин, в больших карих глазах неизменно стояли печаль и грусть. Но, как всегда, она работала много, до поздней ночи.

Илько, чуткий, любящий сын, хорошо понимал причину этих перемен в родителях. Он стал особенно внимательным, ласковым и старался при случае помогать отцу и матери.

Крепко привязался Илько в эти тревожные дни и к Василию Алексеевичу. Парторг часто давал ему разные мелкие поручения, и Илько всегда аккуратно выполнял их. Мальчик был горд тем, что приносит посильную помощь близким, дорогим людям в эти дни.

Еще недавно он завидовал своим товарищам, которых направили сопровождать колхозный скот в глубь страны. Обижался, что ему не дают никакого задания, тогда как многие ребята, его сверстники, уже занимались делом.

Но как-то утром сторож сельсовета дед Захар постучался к ним в окно. Илько только что вымыл посуду, подмел пол, прибрал в комнате. Дома не было никого. Отец и мать чуть свет ушли куда-то.

— Ты дома, Илько? — крикнул дед Захар.

— Дома, дедусь, дома, — ответил Илько, открывая дверь.

— Василь тебя кличет. Да поскорее.

— Зараз иду, дедусь, — заторопился Илько, радуясь, что его зовет парторг.

Через несколько минут взволнованный Илько был у дверей парторга.

Илько не вошел, а вбежал… и растерялся. За большим письменным столом сидел Василий Алексеевич и рядом с ним в глубоком кресле его отец Николай Васильевич.

Присутствие отца неожиданно смутило мальчика.

— Илько, ты все обижаешься, Что я не даю тебе никаких заданий, — обратился Василий Алексеевич к нему. — Сегодня у меня есть для тебя серьезное поручение. Думаю, его можно доверить тебе. Вот этот пакет надо отнести в село Дудари и вручить лично секретарю парткома и ни в коем случае никому другому. На конверте он должен расписаться в получении бумаг. В дороге будь осторожен. Много разных людей может встретиться, а пакет секретный. Тебе это, конечно, понятно, — наставительно сказал Василий Алексеевич.

— Понятно все, — отрывисто сказал Илько. — Поручение будет выполнено точно.

— А как ты, Илько, будешь пробираться в Дудари? — спросил парторг. — Пойдешь пешком или верхом на лошади?

— Нет, нет, Василий Алексеевич, — возразил Илько, — на лошади теперь опасно, я пойду пешком. Если вдруг кого замечу, спрячусь, а лошадь только выдаст меня.

Николай Васильевич довольно улыбался, едущая дельные рассуждения сына. Улыбнулся и Василий Алексеевич, глядя на серьезного, деловитого мальчика.

— Ты, пожалуй, прав, Илько, — сказал парторг, протягивая ему пакет. — Делай так, как находишь правильным и безопасным.

Илько положил пакет в боковой карман пиджака и вышел.

Прежде чем идти в Дудари, Илько зашел домой и для предосторожности переоделся в старый, рваный костюм.

Витряк Илько — партизан-разведчик.


По дороге в Дудари происшествий никаких с ним не случилось. Поручение он выполнил точно, как ему было указано. На обратном пути Илько пошел через сад, называвшийся Мартыновкой. Шел не по дорожкам сада, а напрямик, через кусты.

Вдруг метрах в двадцати от опушки, выходящей в сторону Малого Букрина, Илько увидел высокого мужчину, скрывавшегося в густых зарослях сада. Это удивило Илька и показалось ему подозрительным.

«Взрослый, а меня, мальчика, испугался. Тут, видно, что-то неладно», — подумал он.

Скоро Илько заметил мальчика с узелком в руках, который осторожно пробирался между кустами в том же направлении, что и он, пугливо озираясь по сторонам. Илько пригнулся, чтобы его не заметили, немного подождал, дал мальчику пройти вперед и выйти из сада, с тем чтобы проследить, куда он направится.

Илько подумал о связи скрывавшегося в зарослях мужчины с этим мальчиком.

Мальчик с узелком шел на Малый Букрин. Илько вышел из сада и быстро догнал его.

Это был сын малобукринского подкулачника Романа Гердюка, осужденного на десять лет тюремного заключения за подрывную работу в колхозе и хищение колхозного добра.

Илько знал и семью Романа Гердюка, который давно сидел в тюрьме.

Когда Илько догнал мальчика, тот растерялся и виновато посмотрел на него.

— Кому это ты носил еду в Мартыновку и кто этот мужчина, что скрылся в кусты, как только вы меня заметили? — спросил Илько.

Ваня, так звали мальчика, замялся и, испуганно глядя на Илька маленькими, заблестевшими от слез глазами, ответил:

— Это тятя, я носил ему еду.

— Почему отец не дома? Почему он прячется в саду? Говори правду!

— Он был дома ночью. Боится, что его арестуют коммунисты, — дрожащим голосом начал Ваня. — Он живет в лесу и ждет, когда немцы зайдут в наше село. Тогда тятя и прийдет до дому.

— Ну, а теперь скажи, когда твой батько вернулся домой? — уже более спокойно произнес Илько.

— Да уже больше десяти дней он тут. Три ночи ночевал дома, а день в Мартыновке, — вытирая кулаком глаза, тихо ответил Ваня.

— А где же твой батько жил до сих пор? — спросил Илько.

— Здесь, в Донбассе, — уже с неохотой отвечал Ваня.

Когда вошли в село, Илько быстро направился к сельсовету.

В парткоме он застал одного Василия Алексеевича. Он сидел за кипой бумаг. Илько торжественно вручил парторгу конверт с отметкой о выполненном поручении.

Василий Алексеевич поблагодарил мальчика и расспросил, благополучно ли по дорогам. Илько смущенно посмотрел на него и в замешательстве остановился.

В это время открылась дверь и вошел Николай Васильевич.

— Ну как, Илько, все ли у тебя в порядке? — спросил отец.

— Молодчина, боевой он у вас, все выполнил хорошо, — за Илька ответил Василий Алексеевич.

Илько просиял от похвалы парторга.

Илько подробно рассказал о встрече в саду с Романом Гердюком и о разговоре с его сыном.

— Да, новость не особенно приятная, — сдвинув сурово брови, тихо сказал Василий Алексеевич. — Спасибо, Илько, за бдительность. Из тебя выйдет хороший разведчик.

— Да, новость неожиданная, — вздохнул Николай Васильевич. — Ну, иди, сынок, домой, отдохни. О Гердюке молчи. Кроме мамы, никому ни слова. Понятно? — Николай Васильевич ласково посмотрел на сына.

— Все понятно, батько, — ответил Илько и вышел.

— Вылазят гады из своих нор. Почуяли поживу, — со злобой сказал Василий Алексеевич.

— Да, этот враг опасен так же, как и фашистский зверь.

В этот день снарядили двадцать человек и под командой Василия Алексеевича в течение двух дней обыскали все кустики Мартыновки и прилегающие к саду балочки. Но безрезультатно. Романа Гердюка обнаружить нигде не удалось.

Прошло несколько дней — и фашистская армия вошла в Малый Букрин.

Вместе с врагами в село пришел и Роман Гердюк. Облеченный властью сельского старосты, он стал хозяйничать, чинить расправы над неповинными людьми.

С черных дел начал Роман Гердюк. Он назвал фашистам колхозных активистов, и на них началась настоящая охота. Кое-кому удалось скрыться, но многие попали в лапы к оккупантам. Не избежал горькой участи и Николай Васильевич Витряк. Перед самым приходом немцев он заколотил дом, укрыл жену и сына у верных людей, а сам хотел уйти из села и переждать тревожное время в безопасности. Но было уже поздно. Роман Гердюк прибыл в село с передовыми частями оккупантов и сразу бросился по следам патриотов.

У бывшего кулака и мироеда были свои старые счеты с односельчанами. Это они лишили его в свое время богатств, мешали ему жить за чужой счет и наконец водворили в тюрьму. Теперь пришла пора отомстить недругам. Все честные советские люди — его враги. И вот предатель Гердюк торопится наказать их. В руки бывшего кулака попадает и отец Илька, Николай Васильевич.

— Теперь сочтемся, сосед, — злорадно приговаривал Гердюк, когда Николая Васильевича вели конвойные. — Кончилась твоя власть.

— Собака! — ответил предателю Николай Васильевич. — Народ не простит тебе этого.

Сняв замки с хаты Витряка, староста разместил там немецкую комендатуру, а сам занял помещение сельсовета. Гитлеровская серо-зеленая саранча расползлась по селу. И начались грабежи, насилия и пьянство.

На другой день оккупанты принялись за установление «новых порядков». В центре села, возле школы, была сооружена виселица. На третий день с утра сюда насильно был согнан народ. И на глазах у всех были повешены двенадцать лучших граждан Малого Букрина.

Избитых, окровавленных, их приволокли на место казни. Люди с трудом держались на ногах. Они были связаны одной веревкой. Несмотря на побои, всяческие унижения, колхозники шли с гордо поднятыми головами, мужество до последней минуты не покинуло их.

Первым в шеренге арестованных стоял Николай Васильевич Витряк. Он выпрямился и, обратив свой взор к народу, молчаливо и скорбно стоявшему толпой, громко крикнул:

— Товарищи, крепитесь, будьте стойкими до конца и беспощадно боритесь с фашистской нечистью! Защищайте нашу родную землю, наших детей. Красная Армия скоро вернется! Да здравствует наш народ!

Немецкий офицер со всего размаха плетью ударил Николая Васильевича. С презрением и ненавистью взглянул Николай Васильевич в наглое лицо немца.

Он посмотрел и в притихшую толпу, стараясь отыскать в ней жену и сына, и, мысленно прощаясь с ними, что-то шептал. Расслышать его слов уже никто не мог.

Витряка повесили первым.

Спрятавшись в толпе, Мария Исаковна горько плакала. Ее заботливо поддерживал дед Стратон, а рядом, крепко вцепившись в ее руку и не отрывая глаз от любимого отца, стоял Илько.

Воспаленные глаза Марии Исаковны с отчаянием смотрели в лицо мужа, стараясь запечатлеть навеки дорогой, близкий образ.

Илько плакать не мог. Лютая злоба и ненависть к врагу душили его.

…Три дня висели трупы на площади. И каждый день Илько тайком пробирался сюда взглянуть на отца. А на четвертый день утром казненных не стало. Где их похоронили, никто не знал.

Осиротевший мальчик пошел искать могилу отца, оставив больную от горя мать. А в это время немцы уже искали Марию Исаковну по всему селу. К деду Стратону, где приютилась она с сыном, прибежала жена Василия Алексеевича и предупредила его об опасности. Мария Исаковна решила бежать к своей сестре в соседнее село Ромашки.

— Илько, сыночек мой, Илько, — беспомощно металась она по хате, зовя сына.

И, не дождавшись его, пошла одна.

Дед Стратон проводил Марию Исаковну огородами до края села, пообещав попозже переправить к ней сына. Убитая горем женщина попрощалась с дедом и пошла одна через луг, навстречу своей гибели. Здесь ждала ее смерть. В пути она наткнулась на мину и погибла.

Дед Стратон, единственный свидетель гибели несчастной женщины, взял Илька к себе. Мальчик остался один в целом свете. Все, чем он жил до сих пор, внезапно рухнуло. Огромное, непосильное горе взвалила жизнь на слабые плечи мальчика.

ВСТРЕЧА С ПАРТИЗАНАМИ

Это было в конце мая. Небольшой партизанский отряд во главе с молодым командиром Болатовым на утренней заре пришел в Мартыновку, что вблизи села Малый Букрин.

Здесь партизаны должны были встретиться с местными подпольщиками.

После непродолжительного отдыха партизаны к восходу солнца из глубины сада перебрались к окраине и укрылись в густом, невысоком колючем терновнике.

И здесь, у опушки, партизаны увидели мальчика. Он стоял, опираясь на толстую суковатую палку, и смотрел куда-то вдаль, в утреннюю степь.

В десяти шагах от него мирно щипали сочную траву три коровы.

— Товарищ командир, — обратился к Болатову один из партизан, — разрешите доставить пастушка.

— Пока нет надобности, — ответил командир и отдал распоряжение осмотреть, изучить места, прилегающие к саду, проверить, нет ли еще кого поблизости.

Партизаны отправились осматривать местность и вскоре вернулись.

— Не видно никого кругом: ни немцев, ни местных жителей, — сообщил молодой партизан Иван Чуляк.

Между тем пастушок, как бы пробужденный от сна, вздрогнул, поднял голову и нехотя, медленно направился прямо к партизанам. Он перешагнул неширокий ров — границу сада, пробрался через колючие кусты терновника и скоро оказался в саду, в трех шагах от партизан.

Партизаны сквозь кусты с любопытством наблюдали за ним. Мальчик остановился, посмотрел вокруг и тяжело, не по-детски, вздохнул.

Чтобы обратить внимание мальчугана и не испугать его внезапным появлением, командир отряда осторожно шевельнул веткой куста, за которым лежали партизаны.

Мальчик заметил движение, насторожился, а после минутного раздумья направился к кустам.

Ни удивления, ни испуга от неожиданной встречи в лесу с незнакомыми ему людьми на его лице не было. Как будто он встретился с близкими друзьями.

Мальчик был невысокого роста, но крепок сложением. Темно-русые волосы густой непокорной прядью падали на высокий спокойный лоб, из-под густых бровей пытливо смотрели карие большие глаза с длинными ресницами.

Одет он был в поношенный коричневый костюм, под пиджаком виднелась темная ситцевая рубашка. Ноги босые, черная фуражка сдвинута на затылок.

Мятый, потрепанный костюм указывал на то, что его хозяин давно не расставался с ним.

— Партизаны?! — не то вопросительно, не то утвердительно полушепотом произнес мальчик.

— Да, партизаны, — ответил командир.

Лицо мальчугана засветилось радостью, вспыхнули глаза, и он обратился к командиру:

— Вы командир?

— Да, я, — ответил Болатов, слегка улыбаясь.

— Я хочу тоже быть партизаном. Примите меня в отряд, — детские глаза с надеждой глядели на командира. — Стрелять я умею, и оружие у меня есть. Здесь недалеко, в балочке, запрятаны винтовки и патроны…

— А кто же за тобой винтовку будет носить? У нас некому, — шутливо заметил партизан Василий Бутченко.

Мальчик серьезно посмотрел на партизана и спокойно ответил:

— С винтовкой мне тяжело, это правильно. Но у меня есть обрез, а с ним я обращаться умею.

— Ты пробовал из него стрелять?

— Стрелял, и не один раз.

— И немцы не отняли его у тебя? — с любопытством спросил один из партизан.

— Фашисты? — удивился мальчуган. — Им, гадам, никогда не узнать, что у нас есть оружие! Мы прячем винтовки и патроны в балочке, вот здесь за садом, — и он хитро улыбнулся. — А учиться стрелять мы ходим далеко, туда, к селу Дудари. Там есть глубокий ярок — наше стрельбище.

— Чье это «наше»? — спросил Болатов.

— У меня есть хороший друг Михайло Гриценко. Мы с ним вдвоем обезоруживаем полицаев, а винтовки прячем, храним для партизан.

— А для чего вам понадобилось стрелять? — лукаво улыбнулся Иван Чуляк.

— А как же иначе воевать с проклятыми? — с укором ответил мальчик. — Как идти в партизаны, если не умеешь стрелять? Кто же нас зачислит в отряд?

— Как же вы ухитряетесь обезоруживать немцев и полицаев? А ну, расскажи, послушаем, — сказал командир, опускаясь на траву.

— Я буду рассказывать все и долго, — предупредил мальчик. — У вас есть время слушать?

Болатов молча кивнул и усадил его рядом с собой. Партизаны расположились вокруг.

— Немцы с полицаями почти каждый вечер устраивают пьянки и пьют, гады поганые, пока не свалятся. А тогда не только винтовки бери, но и их самих за ноги можно вынести… Вот мы с Михайлой в такие ночи и дежурим у дома; он с одной стороны, а я с другой, — начал свой рассказ спокойно, как взрослый, храбрый мальчуган. — И когда у немцев станет тихо, я или Михайло идем узнать, все ли уснули. А делаем мы это так: стукнем в окно или откроем и закроем дверь. Если кто-нибудь выйдет, мы прикинемся бездомными и спрашиваем, где можно переночевать.

А если в хате тихо, никто не шевелится, не подходит к окнам и дверям, то мы смело идем в хату, берем по одной винтовке и патроны и расходимся в разные стороны. Сходимся за селом и уже вместе направляемся вот к этой балочке, зарываем все и уходим уже не в то село, где мы забрали винтовки, а в другое.

— И сколько таких операций проделали вы?

— Три. А сам Михайло ходил один раз. Я тогда лежал больной.

— И каждый раз без всяких оказий?

— Конечно, — с гордостью ответил мальчик, — Мы понимаем, что нужно быть осторожными, — и озорными, умными глазами обвел сидящих партизан.

С большим интересом все слушали серьезные рассуждения пастушка.

— Вот я из села Малый Букрин, а Михайло — из Большого Букрина, — продолжал рассказчик, — и когда мы захватим винтовки у фашистов в Малом Букрине, тогда на ночлег идем в Большой Букрин, а если в Большом Букрине — уходим в Малый Букрин…

Партизаны искренне восхищались маленьким смельчаком. Велика и сильна наша Родина. Даже дети, ее маленькие сыны, вступают в схватку с врагом. Разве можно победить таких людей?

— Товарищ командир, я очень прошу вас принять меня и Мишу в отряд, — мальчик умоляющими глазами смотрел на Болатова. — Мы знаем все тропки, все дорожки по обоим берегам Днепра, все лески и сады на много километров вокруг. Мы знаем, в каком селе сколько стоит фашистов и сколько где полицаев. Мы будем разведчиками, поможем вам, — и снова темные глаза с надеждой смотрели на командира.

— Все это хорошо, мой герой, — ответил Болатов. — Но ты должен знать, что в партизанский отряд принимают лишь проверенных людей, таких, которые своей работой в тылу немцев доказали преданность Родине. Из твоих слов мы видим, что вы с Мишей кое-что сделали, но верно ли это? Говорить можно многое, а мы словам не верим, — Болатов внимательно глядел на мальчугана. — Мы даже не знаем, как тебя зовут и кто ты такой…

Лицо мальчика слегка побледнело, тень грусти мелькнула в глазах, он печально опустил голову.

— Я вам все расскажу о себе, — тихо ответил он. — Меня зовут Илько Витряк. Мне пятнадцать лет. Отец мой — коммунист. Когда в наше село Малый Букрин вступили фашисты, отца повесили, и вместе с ним еще одиннадцать человек. А мать, спасаясь от фашистов, подорвалась на мине.

Илько подробно рассказал о приходе фашистов в Малый Букрин и об их зверской расправе с советскими людьми. Рассказывая о своем большом горе, он полными слез глазами смотрел на партизан и чувствовал, что горе его — это горе всех сидящих здесь.

Партизаны поняли, что тяжелые воспоминания разбередили незажившие раны мальчика, и каждый из них хотел его успокоить.

Илько продолжал:

— И я решил мстить проклятым фашистам за отца, за все, что они сделали не только мне одному. Как это сделать, я не знал. Я был один, и я все-таки еще маленький. Хорошо, что из Киева с большим трудом добралась до Малого Букрина моя сестра Ганна. Она училась в Киеве в пединституте. Маме не пришлось увидеть Ганну, а она так ждала ее приезда. Как плакала моя сестра, узнав о гибели отца и матери! Весь день она ничего не говорила. Только к вечеру пришла в себя.

— Илько, слезами ничего не исправишь, — сказала она потом. — Надо действовать, надо мстить за наших родных.

— Ганна показалась мне тогда сильной и смелой.

Она сказала мне, что отец был не один, что кроме тех одиннадцати погибших должны быть еще люди, оставленные партией для работы в подполье. Их надо найти. Они укажут, как нужно бороться.

Ганна говорила еще, что нужно установить связь с партизанами, которые, как она слышала, находятся в Понятовских и Хоцких лесах. Я готов был сейчас же бежать по селу, обойти все хаты, спрашивать у поселян, кто из них подпольщик.

Я упрашивал сестру не откладывать на завтра, идти сейчас же в Понятовский или Хоцкий лес к партизанам.

Но сестра понимала, что нужно быть осторожными. Я это тоже понял потом.

— Илько, не нужно спешить, мы только повредим себе, — уговаривала меня сестра.

— Но неожиданно новая беда свалилась на нас, — продолжал Илько, печально глядя на командира. — Немцы целой ватагой шныряли по селу, забирали молодежь и отправляли в Германию. Среди ночи схватили Ганну и угнали. Больше я ее не видел.

Подпольщиков в селе я не нашел и собрался в лес к партизанам. Взял кусок хлеба, бутылку с водой, забрал школьную сумку и, помня слова сестры об осторожности, провел ночь в сарае. Решил на рассвете выйти из села. Я боялся уснуть, и когда наступила кругом тишина, а до рассвета было еще далеко, я пустился в дорогу.

Шел долго без дороги, чтобы не встретиться ни с кем. На душе весело, легко. Еще день, другой — и я встречусь с партизанами. Я не чувствовал ни усталости, ни голода.

Илько на минуту остановился, посмотрел на партизан, видимо желая узнать впечатление от своего рассказа.

Командир отряда одобрительно кивнул головой, и мальчик продолжал:

— На другой день к вечеру я наконец подошел к Понятовскому лесу. Лес стоял огромный, молчаливый, без конца и края. Вокруг было тихо-тихо. Мне было страшно войти в лес. Вдруг за мной следят, — думал я. — И я могу навести врагов на след. Нет, к партизанам надо идти только глубокой ночью.

Мне казалось, что наступившему дню не будет конца — так медленно тянулось время.

Илько ненадолго замолчал. Партизаны ждали.

— Наконец стемнело, — продолжал мальчик свой волнующий рассказ. — Мне стало как-то не по себе.

— И не страшно тебе было одному вблизи леса, в степи, темной ночью? — спросили его.

— Страшно? — Илько улыбнулся. — Нет, страшно мне не было. Я надеялся, что в лесу встречу своих людей, с которыми вместе буду мстить за родных. И я ждал этой встречи. Мне казалось, что как только я войду в лес, — Илько застенчиво улыбнулся, — так увижу вооруженного партизана и он поведет меня в отряд. Я не боялся ничего.

Вот я вошел в лес, в густую чащу — никого. Я тихонько кашлял, свистел — ответа нет. Только сушняк трещал под ногами.

Несколько раз снова выходил на опушку, опять входил в лес. Усталый, прилег под дуб и уснул. Разбудил меня сильный холод. Лучи солнца чуть-чуть пробивались между деревьями. От них все равно не было тепла, и я побежал из лесу в степь.

Недалеко виднелись крыши хутора Луковица. Оказалось, много километров я прошел за эту ночь. Мне хотелось есть, хлеб у меня весь кончился, и я пришел в селение. Нужно было добыть хоть кусочек хлеба, а потом уже идти опять в лес. Я был уверен, что найду партизан.

Смело вошел в хутор. По широким улицам его расхаживали фашисты, ездили мотоциклы и грузовые машины. Я постучался в крайнюю хату. Никто не ответил. Я вошел. На полу валялось какое-то тряпье.

— Эй, кто есть в хате? — громко крикнул я.

На мой голос скрипнула дверь за большой русской печкой и вышел старик с длинными седыми волосами и бородой.

— Что тебе надо, хлопче? — спросил старик.

Я поздоровался с ним, и хмурое лицо деда посветлело. Он усадил меня на скамейку и стал подбирать с полу тряпки.

— Видишь, что натворили идолы окаянные, — печально сказал старик. — Все забрали, ничего не оставили в хате.

И дед заплакал.

Я рассказал старику, что моих родителей убили фашисты, сестру угнали в Германию, а я хожу из одного села в другое.

Уходя, попросил у старика хлеба, так как был очень голоден. Попытался было узнать, много ли хуторян ушло к партизанам, но старик подозрительно посмотрел на меня и не ответил. Он молча поднялся и пошел в боковую комнату, откуда вынес большую краюху хлеба и протянул мне.

На улице я увидел, как фашисты из одной хаты выносили подушки, одеяла и бросали в машину. Грабили хуторян. Я вернулся во двор старика, через огороды вышел в степь и направился к Григоровке.

Там была переправа через Днепр, а за Днепром — Хоцкий лес.

Я устал, шел тихо-тихо, жадно ел хлеб. К вечеру был в Григоровке. В селе фашисты. Жителей на улицах не видно.

Я пошел прямо к переправе. Фашистские солдаты суетились на улицах и не обращали на меня внимания.

Добрался до реки. Здесь особенно много фрицев. Галдеж такой, что не слышно ничего. Я хотел переправиться на другой берег, но один из фрицев схватил меня за руку и отшвырнул назад. За ним другой толкнул меня в спину. Я понял, что здесь мне не удастся перейти реку.

Как быть? Я вспомнил, что есть еще переправы: одна недалеко от Переяславской пристани, а другая — у села Бучак. Решил идти к селу Бучак, оно ближе к Хоцкому лесу.

Переправа у села Бучак охраняется только двумя патрулями, но днем пройти трудно. Только ночью можно попытаться пробраться на другой берег.

Целую ночь продежурил вблизи переправы. Караулы сменялись часто, и проскочить незаметно мне не удалось. Я уже не знал, что делать. Помочь мне никто не мог. Я голодал. К партизанам решил пробраться во что бы то ни стало.

Вечером я шел по переулку и увидел в бурьяне худую, голодную собаку, у брюха которой копошились четыре щенка.

Я присел возле собаки на корточки, оттянул одного щенка от брюха матери. Он заскулил. Собака подняла голову, посмотрела на меня без всякой злости и снова положила голову на землю. Я оттянул и другого щенка. Потом осторожно положил их в свою школьную сумку и быстро пошел к переправе. Щенята умолкли. Я прикрыл сумку полой пиджака, чтобы согреть бедных маленьких животных, и сам лег с ними в бурьяне у овражка, ожидая наступления ночи.

Когда стемнело, я стал наблюдать за караулом. Ходят два немца взад и вперед у переправы, переговариваются. От Днепра дует свежий ветерок, и чуть слышно шумит бурьян. Лежу тихо. Под шум ветра ползком приблизился шагов на десять к переправе. Затем оторвал от подола своей нижней рубашки длинный лоскут, привязал щенят за задние ноги одного к другому, оставил их, а сам отполз немного и замер. Прислушиваюсь — щенята молчат.

Я не шевелюсь. Время идет, а щенят не слышно. Неужели, проклятые, заснули? Такая досада и злость взяли меня. Что делать? Вдруг доносится слабый звук.

Я прислушался. Фрицы тоже насторожились. Через минуту ясно послышался тонкий жалобный визг, похожий на плач грудного ребенка.

Фрицы остановились, стали прислушиваться. Один из них что-то тихо сказал другому и, осторожно шагая, направился к щенятам, держа автомат на изготовку. Он шел медленно, а щенята визжали, захлебываясь, на все лады. Но мне от этого было не легче, так как один фриц не отходил от переправы. Затея моя не удалась. А я так надеялся, что оба они обязательно заинтересуются визгом, подойдут поближе к щенятам, а я в это время проскочу на переправу.

Усталый, почти больной, я направился в свое село Малый Букрин.

— А зачем ты связал вместе щенят? — задал вопрос командир отряда, заинтересованный выдумкой мальчугана.

— А чтоб не расползлись далеко в стороны. И продолжал:

— По дороге в Малый Букрин я расспрашивал людей о других переправах через Днепр, а одновременно узнавал о продвижении фашистов, наблюдал их силы.

Вдруг Илько нахмурился и сердито сказал:

— Вот вы улыбаетесь надо мной, думаете: что понимает мальчишка? И зачем ему знать, куда продвигаются фашисты и что за силы у них? А я это узнавал для того, чтобы при встрече с партизанами все им рассказать. Потому что знал: все равно встречу их. А все, что я узнаю о фашистах, будет нужно партизанам.

Илько ненадолго замолчал, будто перебирал в памяти события этих длинных горестных дней. Партизаны не прерывали его дум, и, глядя на него, каждый из них уже знал, что этот осиротевший мальчик стал для всех родным и войдет своим в партизанскую боевую семью.

Илько заговорил после молчания:

— А в феврале я встретился с Михаилом, подружился с ним.

— А ну, давай, представляй нам и своего друга, — сказал командир.

Илько улыбнулся.

— Я рассказал вам и о Мише, это мой настоящий друг.

Однажды я встретил на улице старую женщину и мальчика. Чужие, не малобукринские. Одеты они были не по-зимнему и дрожали от холода.

— Здоров будь, хлопче, — сказала старушка.

— Здравствуйте, бабушка, — отвечаю ей, а сам поглядываю на паренька.

Он немного выше меня, лицо худое, смуглое.

— Не скажешь ли, хлопче, у кого здесь из ваших есть ручная мельница? — спросила меня бабушка.

— Скажу, — ответил я, — пойдемте, я вас проведу туда, — и мы втроем пошли к Екатерине Гордиенко, у которой была ручная мельница.

Старуха шла медленно, опираясь на мальчика, он заботливо поддерживал ее.

— Вот уже три месяца мы едим жареное и вареное зерно, сынок. Старик мой совсем оплошал, — зубов нет, да и я еле-еле ноги таскаю, и сиротка наш вот тоже соскучился по хлебу. Немцы эти проклятые все поразорили, только то и осталось, что успели припрятать. У нас в Большом Букрине негде и горсточку зерна перетереть. Вот мы и приплелись с Михайлой к вам, — по дороге жаловалась старушка.

На ручной мельнице мы с Мишей быстро пропустили несколько килограммов пшеницы, что они принесли. За работой переговорили о многом и сразу стали друзьями, как будто и росли и жили всегда вместе.

Михаил мне рассказал о себе. Он воспитывался в переяславском детском доме. Остался круглым сиротой, когда ему было четыре года. Перед оккупацией детдом должен был эвакуироваться. Все дети вместе с воспитателями, всего сорок семь человек, прибыли на переяславскую пристань. Во время посадки на пароход налетели фашистские самолеты и обстреляли из пулеметов детей и взрослых. Пароход разбили. Сорок пять человек погибли в Днепре. Остались в живых только Михаил и одна воспитательница.

Вспомнив, что в Большом Букрине, где он родился, у него должны быть дальние родственники по матери — двоюродные бабушка и дедушка, Миша с воспитательницей направились к ним.

Дедушка и бабушка оказались живы. Они с радостью встретили и приняли Михаила и его воспитательницу, но через несколько дней пришли немцы и воспитательницу угнали в Германию. Михаил остался у стариков. Ему теперь шестнадцать лет.

— Со дня нашего знакомства мы с Мишей не расставались, — проговорил Илько и внимательно посмотрел на командира. — Есть у меня еще друг, только взрослый. Это наш учитель Витряк Михаил Тимофеевич. Он родом из Большого Букрина, и фамилия у нас одна. Работал где-то под Киевом. Эвакуироваться не успел, и пришлось ему пробираться в родное село, где он скрывается теперь от фашистов.

— Много, однако, у тебя друзей, — командир, как показалось Ильку, недоверчиво поглядел на него и добавил: — Не сочиняешь ли ты нам, хлопец? Очень уж складно у тебя выходит.

— Что вы, товарищ командир, — испугался Илько. — Я говорю правду. Михаил Тимофеевич и научил нас, как досаждать немцам. Мы прокалывали и разрезали колесные шины и камеры у немецких машин, распространяли по селам листовки, которые подбирали в поле после наших самолетов. Собирали оружие, узнавали в ближайших селах и хуторах, какие немецкие гарнизоны там стоят, где есть тайные переправы…

— Ладно, верим, — улыбнулся Болатов. — Продолжай! Время у нас еще есть. Послушаем тебя, пока разведка вернется. Хороший ты, видно, хлопец. Не мешает нам познакомиться и с тобой, и с Мишей, и с Михаилом Тимофеевичем.

— И мы будем рады! — оживился Илько. — Михаил Тимофеевич рассказывал нам, что партизаны находятся в Понятовском и Хоцком лесах и там ведут большую работу. Он давно хочет связаться с ними, да вот все случая подходящего не было.

— Плохо искал твой Михаил Тимофеевич, — заметил кто-то из партизан и улыбнулся, чтобы ободрить смутившегося было Илька.

— Мы, кажется, скорее его найдем.

— Правда ваша. Ах, как это удачно получилось! — Илько даже вскочил. — Я встретился с вами, когда совсем не ожидал этого. А Миша и Михаил Тимофеевич, они не поверят сразу такому неожиданному счастью. Мы ведь не просто так скот пасем! — Илько подмигнул. — Я стал пастухом у себя в Малом Букрине, а Миша — в Большом Букрине. Мы пасем скот между двух сел и наблюдаем за дорогами и селами, советуемся, что предпринять на ночь. Сегодня я должен перепрятать оружие, что мы добыли позапрошлой ночью. Потому и коров пригнал сюда, к Мартыновке. Нам показалось, что оружие плохо укрыто. Нет, нет, я даже сам не верю такому счастью, — радостно повторял Илько. — Как это хорошо, что я встретил вас!

Но вдруг в голосе его послышалась тревога. Он на минуту замешкался, а потом подвинулся к командиру и взял его за руку.

— Вы нас возьмете к себе в отряд? Всех: меня, Мишу и Михаила Тимофеевича? — Илько крепко держал руку командира. — Я рассказал вам правду. Мы с Михаилом будем хорошими разведчиками, да и Михаил Тимофеевич вам поможет. Возьмете? Да?

Командир серьезно сказал:

— Ты что же это — просился вначале сам в отряд, потом просил за Михаила, а теперь просишь еще и за Михаила Тимофеевича. А как ты думаешь, может партизан сразу поверить на слово? Мы ведь тоже соблюдаем осторожность, — и в упор посмотрел на Илька.

Мальчик выдержал взгляд. В чистых, правдивых его глазах стоял упрек. Он чуть сдвинул тонкие брови, нервным движением тряхнул головой.

— Значит, вы мне не верите? — резко сказал он. — Не верите тому, что я вам рассказывал?

Все молчали.

— Ну хорошо, товарищ командир, — обиженный Илько низко опустил голову. — Чтобы вы мне поверили, я принесу сюда из балочки винтовку и патроны. Вы разрешите мне пойти?

— Видишь ли, Илько, партизанский обычай таков: кто случайно попадает к нам из местного населения, может уйти только ночью, — ответил командир отряда.

— Тогда пусть со мной пойдет кто-нибудь из партизан. Здесь недалеко. Вы увидите, что у нас там целый склад оружия и патронов.

— Нет, мой дружок, — улыбаясь, сказал командир отряда, — партизана я с тобой не пошлю, — и переглянулся с комиссаром отряда Николаем Михайловичем Поповым.

Командир понял, что тот согласен отпустить Илька за оружием.

— Так вот, Илько, — продолжал командир отряда, — в доказательство того, что мы с полным доверием отнеслись к твоему рассказу, мы нарушаем твердое партизанское правило и разрешаем тебе пойти за оружием! Но помни, Илько: осторожность прежде всего.

Лицо мальчугана посветлело и, сделав под козырек, он быстро побежал по опушке сада.

Когда Илько скрылся за деревьями, один партизан последовал за ним. Примерно через полчаса партизан возвратился и доложил, что мальчик идет обратно, но без оружия. Идет с поникшей головой.

Партизаны подумали, что оружие кем-то обнаружено и унесено. Если бы Илько обманул, то он не стал бы возвращаться, подумали все. Однако, не успев сделать окончательных выводов, партизаны увидели издали Илька, который весело улыбался им.

Когда он приблизился, все заметили, что за ним тянутся две винтовки, привязанные веревочками за голые ноги. За пазухой у пастушка оказались пачки патронов.

Партизаны удивились такому способу доставки оружия.

— Товарищ командир, вы сказали — осторожность прежде всего. Поэтому я так и поступил. По дороге в балочке я заметил работающих женщин. Чтобы они ничего не видели, я привязал винтовки к ногам. Пиджак засунул в брюки, и место для патронов было готово. Трава везде высокая, и винтовки волочились за мной совсем незаметно. Руки у меня остались свободными.

Партизаны были поражены находчивостью маленького пастушка.

— Молодец, Илько! — мальчик вспыхнул от похвалы. — Мы примем тебя в отряд. А потом поговорим о твоих друзьях, — сказал командир. — Через три дня, когда стемнеет, вы должны прийти к Понятовскому лесу выше хутора Луковица. Возле большого дуба у опушки леса вас встретят наши люди.

— Мы обязательно придем. Спасибо!

— Ну, а теперь иди, — сказал командир, — тебе пора гнать коров. О встрече с нами — молчок. Партизаны болтунов не любят.

…Илько долго стоял у тернового куста и смотрел вслед своим новым друзьям до тех пор, пока они не скрылись в гуще сада. Сердце его часто колотилось от радости.

ПОПОЛНЕНИЕ

В тот памятный вечер, когда Илько распрощался с партизанами, ему казалось, что счастливее его нет никого на свете.

— Я партизан! Теперь я отомщу по-настоящему за отца и мать, — разговаривал сам с собой Илько, подгоняя лениво идущих коров.

Мальчику не терпелось быстрее добраться до Большого Букрина и сообщить друзьям о встрече с партизанами.

А коровы, как нарочно, шли медленно-медленно. Илько стегал их кнутом, кричал на них, а они равнодушно плелись еле-еле.

— Ах вы, бесчувственные, шагайте быстрее, — злился Илько. — Мне некогда возиться с вами. Ну-ну, не оглядывайтесь, а то я и до утра не дойду с такими лентяями.

Илько то кричал на свое небольшое стадо, то ласково уговаривал животных и радостно смеялся. Он знал, что сегодня нашел настоящих друзей. После тяжелых дней, полных большого горя, он впервые чувствовал себя счастливым. Исполнилась его заветная мечта — попасть к партизанам. Теперь он будет мстить врагам, бороться с ними с оружием в руках, беспощадно и жестоко.

Мысли переполняли его детскую голову. Вспомнилось прошлое, счастливые, светлые, ничем не омраченные дни: учеба в школе, работа в пионерлагере, в колхозе, в клубе.

Илько вошел в село. Дед Стратон поджидал его дома. От ужина мальчик отказался, быстро собрал свои пожитки и, уходя, ласково сказал деду:

— Меня скоро не ждите, дедусь дорогой. Я ухожу по важному, большому делу, — и бегом выскочил из хаты.

— Да ты куда, родимый? — крикнул ему вдогонку дед, но Илько уже не слышал его вопроса и мчался по дороге в Большой Букрин.

Дед Стратон с грустью посмотрел ему вслед, смахнул непрошеную слезу.

— Точь-в-точь отец в молодости. Такой же горячий, — вздохнул старик и поплелся в хату.

А Илько тем временем шагал к своим друзьям. Он уже задыхался от быстрой ходьбы, но шага не убавлял.

«Миша мне сразу поверит, а вот Михаил Тимофеевич будет размышлять», — думал Илько.

«Сперва зайду к Мише, — решил Илько, — а потом уже вместе мы пойдем к Михаилу Тимофеевичу. Вот-то они не ожидают, что я им столько новостей принесу».

Михаила дома не оказалось, и Илько побежал к Михаилу Тимофеевичу, где он и нашел их обоих. Друзья ждали его прихода.

Слабо мерцая, тусклый свет коптилки падал на склоненные над столом головы Миши и Михаила Тимофеевича.

Илько вошел возбужденный, веселый, с улыбкой на лице. Поздоровался и, даже не отдышавшись как следует, стал рассказывать о встрече с партизанами.

Друзья замерли. И с каждым словом мальчика разглаживались суровые складки на лице Михаила Тимофеевича и озарялись радостной улыбкой глаза Миши.

— Вот и все. Значит, в пятницу вечером мы должны быть в указанном месте, — закончил Илько.

— В пятницу вечером мы должны быть там? — повторил Михаил. — Какой же ты молодчина! Вот ты уже настоящий разведчик. Нашел все-таки партизан!

А Михаил Тимофеевич, нервно барабаня пальцами по столу, задумчиво сказал:

— Это замечательно, ребята, что так получилось, но партизаны нас спросят, что мы делали все это время. Что мы им ответим?

— Я рассказал им все, что мы делали здесь, — ответил Илько.

— Мало, очень мало мы сделали с вами, ребята. Этого недостаточно. Можно было бы сделать больше.

— В отряде мы скажем, что сделали не так много, а партизаны дадут нам задание, и мы его выполним. Все сделаем, что скажут, — прибавил Михаил.

— Ну хорошо, ребята, будем партизанами, тогда покажем врагу, на что способны! — Михаил Тимофеевич ласково притянул к себе ребят.

— А что нам нужно взять с собой в отряд? — спросил Михаил.

— Ну конечно, оружие, патроны, одежду, обувь, ваши разведочные костюмы, «оборвыши», как вы их называете, — ответил Михаил Тимофеевич. И продолжал:

— А вы знаете, какая у меня сейчас явилась мысль? Нам следует, прежде чем идти к партизанам, сдать экзамен на звание партизана!

— Какой же нам сдавать экзамен? — удивленные, в один голос спросили Илько и Михаил.

— А вот какой. У нас есть две гранаты. Эти гранаты надо использовать в таком месте, где они принесут больше ущерба врагу, — ответил Михаил Тимофеевич. — Вот это и будет наш экзамен на звание партизана. Мы с честью должны сдать его.

— Такой-то экзамен мы сдадим. Здесь ничего нет трудного, — уверенно сказал Илько.

— Нет, Илько, все не так легко, как кажется. Нужно, во-первых, уничтожить побольше врагов, во-вторых, не нанести никакого вреда своим людям и, в-третьих, не понести потерь.

Он посмотрел на притихших ребят и продолжал:

— Теперь подумайте, ребята, какой объект выбрать нам для этой цели.

Илько и Миша задумались на минуту.

— Михаил Тимофеевич! — вскочив с места, крикнул Илько. — Взорвем наш дом… Там комендатура, и каждый вечер там пьянствует все сельское «начальство» вместе с немчурой. Я хочу уничтожить наш дом, чтобы трудом моих родителей враги не пользовались больше.

Слова мальчика прозвучали гневно. В самом деле, перед ним мелькнули счастливые дни в родном доме, а теперь там хозяйничают немцы и полицаи, враги.

— Это ты правильно придумал, — сказал Михаил Тимофеевич. — Объект подходящий, но времени у нас очень мало. Сумеем ли мы это сделать?

— Давайте посоветуемся, как все лучше устроить, — предложил Михаил.

— У меня возникает, примерно, такой план, — продолжал Михаил Тимофеевич. — Завтра среда, до пятницы надо все сделать. Ты, Илько, и ты, Миша, этой ночью перенесете оружие и патроны за село Трахтемиров и спрячете все в кустарнике, что против леса. С этим вы управитесь, примерно, до трех-четырех часов дня. А я буду готовить одежду и продукты на дорогу. В среду вечером вы возвратитесь в Малый Букрин и будете ждать меня в саду у деда Стратона.

Михаил Тимофеевич взглянул на ребят. Илько и Михаил внимательно слушали его.

— Я приду туда с гранатами. Совершим нападение часов в одиннадцать-двенадцать ночи. После операции уйдем в Большой Букрин. Там захватим одежду и направимся дальше на Трахтемиров. Будем идти всю ночь до рассвета. Это будет четверг. В степи отдохнем и пойдем дальше. Думаю, что к вечеру в пятницу будем на месте. Если непредвиденные обстоятельства не помешают нам, то в пятницу мы — партизаны… Ну как, согласны с таким планом?

— Согласны, конечно! — дружно ответили мальчики.

— А помешать нам никто не сможет. До сих пор мы не проваливались! — сказал Михаил.

— Значит, решено. Время распределено. Медлить нельзя, — заторопился Михаил Тимофеевич. — Сейчас подкрепимся, отдохнем — и в путь-дорогу.

Илько и Миша выполнили задание вовремя. Оружие было перенесено за село Трахтемиров, ближе к Понятовскому лесу, и к четырем часам дня в среду они были в Малом Букрине.

Илько не узнал родного села. Еще вчера, казалось, он не замечал того, что стало с селом за эти недолгие месяцы хозяйничания немцев, а сегодня, когда он должен был уйти из этого села, может быть, навсегда, когда он решил взорвать дом, где родился, вырос, где жили его отец и мать, где протекли светлые детские годы, — оно показалось ему чужим.

Многие дворы опустели, всегда прежде веселое село затихло. Не слышно лая собак, пения петухов.

Не видно ни одного живого существа. И это в четыре часа ясного, солнечного майского дня. Жуткая, непривычная пустота и пугающая тишина. А ведь совсем еще недавно беленькие, светлые хаты весело выглядывали из-за низеньких дощатых заборов. Перед каждой хатой — цветы, красные, желтые, бордовые, белые, синие. В густых вишневых садах ни днем ни ночью не умолкал звонкий птичий хор. А теперь и птиц-то не слышно.

Веселая, пестрая детвора, всегда шумная, счастливая, заполняла улицы от зари до ночи.

А теперь! Илько сжал кулаки…

Долго стоял мальчик на одном месте, печально глядя на грустную картину запустения родного села. Много мыслей пронеслось в голове мальчика, но когда он подумал о том, что через несколько дней будет вместе с партизанами, что сможет мстить врагам и поможет очистить поруганную землю и освободить ее, — он вдруг улыбнулся своей прежней улыбкой, как будто уже шагал по освобожденной земле.

— Ты чему радуешься, Илько? — спросил Михаил.

— Я? — Илько вопросительно взглянул на Михаила. — Просто подумал о новой нашей жизни, скоро все переменится.

Занятые разговором, делясь мыслями, строя планы, Илько и Михаил незаметно дошли до хаты деда Стратона. В саду их ждал Михаил Тимофеевич.

— Ну как, все в порядке, ребята? — взволнованно спросил он. — Без происшествий обошлось?

— Все хорошо! — весело ответил Илько.

— Я тоже достал необходимое — одежду, харчи. Все связано, в дорогу готово.

— Теперь остается дождаться ночи, и как только эти гады разгуляются, метнем гранаты — и в путь-дороженьку, — сказал Илько.

— Метнем-то метнем, а вот как их метать, никто из нас не знает. К моему стыду, мне никогда еще не приходилось иметь с ними дело, — с грустью сказал Михаил Тимофеевич.

— Вот так партизаны! — развел руками Михаил. — Ни один гранаты не знает!

— Придумал! — радостно воскликнул Илько. — Мы замотаем гранаты в пучки соломы, одну положим в один угол крыши, другую в другой. Подожжем — и гайда! Крыша у нас соломенная, а от огня ведь они взорвутся.

— Да, это единственный выход, — довольный находчивостью Илька, произнес Михаил Тимофеевич. — Но этим наша операция осложняется. Придется дождаться глубокой ночи, когда все перепьются и заснут. Иначе нельзя.

— Ну, что же, подождем ночи, — сказал Илько и, вспомнив те дни, когда комсомольцы проходили военное обучение, пожалел, что не успел узнать, как обращаться с гранатами, а увлекался только стрельбой.

Глубокой ночью три патриота разными переулками крадучись шли к комендатуре. Одна граната была у Илька, другая у Михаила. Им, мальчишкам, легче проскользнуть незаметными и удобнее вскарабкаться на крышу. Вскоре Илько и Михаил были у изгороди комендатуры. Затаив дыхание, они прислушались. Пьяные возгласы, смех, галдеж резали слух. Пьянка была в самом разгаре.

Ждать пришлось долго. Ребята не сводили глаз с окон и дверей комендатуры. Положить и зажечь гранаты сейчас было рискованно. Нужно ждать, пока враги уснут.

И вот, примерно, в час ночи, открылась дверь, показался староста Роман Гердюк с двумя полицаями. Пошатываясь, они скрылись в темноте.

Илько от досады заскрипел зубами: злейший враг ушел из рук. Но приходилось мириться и с этим. В комендатуре оставались комендант — немецкий офицер, его помощник-немец, начальник полиции — немецкий холуй из местных, и караульный — тоже местный.

Наконец пьяные крики утихли.

Ребята осторожно, как кошки, забрались на чердак. Замотав гранаты в солому и положив их по углам, они подожгли крышу. Тут же проворно спустились на землю и, прячась за изгородь, поспешили к Михаилу Тимофеевичу. Когда они были уже далеко, в мертвой тишине ночи раздался взрыв, через секунду второй. Длинные языки пламени разрезали темноту ночи, и зарево пожара, как гигантская свеча, освещало все село. А минут через пятнадцать, когда в кладовую комендатуры, где хранились патроны, упали горящие бревна, раздался еще один взрыв.

— Как вы думаете, Михаил Тимофеевич, сдали мы экзамен? — спросил Михаил.

— Оценку нам дадут наши старшие друзья, к которым мы идем; полагаю, что оценка будет высокая, — ободряюще сказал Михаил Тимофеевич.

Комендатура сгорела дотла. Из груды пепла извлекли обуглившиеся трупы коменданта, его помощника и полицая. Караульный остался жив. Он успел выскочить из помещения, так как улегся спать в коридоре.

Связная партизанского соединения Татьяна Матузько, находившаяся в ту ночь в Малом Букрине, сообщила в штаб соединения о случившемся.

Партизаны недоумевали: кто мог совершить эту смелую диверсию? Взорвать комендатуру вместе с находящимися там немцами не так-то просто, эта операция требовала большой смелости и организованности.

Все выяснилось с прибытием в партизанский лагерь Михаила Тимофеевича, Илька и Михаила. Представ перед командиром партизанского соединения Иваном Кузьмичом Примаком и комиссаром Емельяном Демьяновичем Ломако, они подробно рассказали о своей длительной, упорной подготовке к вступлению в партизаны и о диверсии, которая была для них своеобразным экзаменом.

— Молодцы, партизаны! Экзамен сдан на «отлично», — с улыбкой похвалил Ломако.

— Служим трудовому народу! — в один голос, по-военному ответили все трое.

По распоряжению командира соединения Михаил Тимофеевич был оставлен при штабе, а Илько и Михаил переданы в отряд Болатова.

Там они были определены в группу разведчиков. Вскоре Илько стал заместителем командира группы разведчиков из двенадцати юных бойцов. Старшему из них, командиру группы Ивану Гаману, было девятнадцать лет, а самому младшему — заместителю командира Илько Витряку — пятнадцать.

В отряде группу разведчиков прозвали «Группой малых». И это прозвание закрепилось за ними твердо. Даже в официальных распоряжениях именовали их «Группой малых».

Все двенадцать юных бойцов были смелыми, мужественными, бесстрашными. В любую минуту они готовы были выполнить самое трудное задание командования.

Илько с большой серьезностью отнесся к своему назначению заместителем группы разведчиков, быстро усвоил законы и обычаи партизан, ходил по-военному подтянутый, хлопотливый и ни на минуту не расставался с оружием — своим обрезом.

ПЕРВАЯ РАЗВЕДКА

Как-то вечером, по заданию командира соединения товарища Примака, командир отряда Болатов вызвал к себе в землянку Ивана Гамана и Илька.

— Вот, ребята, есть одно серьезное задание, — обратился он к ним. — Нам стало известно, что пристани Ходорово и Ржищево готовятся к приему больших запасов зерна. Нужно разведать движение барж с хлебом и силу охранных частей. Требуется отрядить на эту работу двух человек по вашему усмотрению.

— Задание будет выполнено, товарищ командир, — ответил Иван Гаман.

— Разрешите это задание выполнить нам с Гаманом? — обратился к командиру Илько.

— Не возражаю, — ответил командир.

Илько вышел из землянки чуть не прыгая от радости.

— Иван, почему ты не сказал командиру сразу, что первое задание мы договорились выполнить с тобой вдвоем? — укоризненно сказал Илько. — И так уж засиделись. Мне хочется работать, а не гулять по лесу!

— Я и так решил, что мы с тобой вдвоем пойдем в эту разведку, — ответил Иван Гаман. — Ты думаешь, у меня мысли другие?

Оставив начальником в свое отсутствие Михаила, Илько и Гаман на заре отправились в дорогу. Оба вооруженные. Иван — автоматом, а Илько — своим обрезом. Шли обочинами дорог, кустами, осторожно, чтобы не быть замеченными.

Решено было дойти до леска возле Малого Букрина, там спрятать оружие, преобразиться в мальчишек-попрошаек и в таком виде спокойно отправиться дальше к цели.

Направление они держали в сторону села Ходорово.

Стало совсем светло. Скоро должно было взойти солнце. Илько внимательно всмотрелся вдаль и увидел на дороге фигуры трех человек. Они приближались.

— Смотри, Иван, кто-то идет по дороге, — шепотом сказал Илько, как будто его могли услышать.

— Да, идут трое. Кто же это может быть? — Иван остановился.

— Я думаю, полицаи. Смотри-ка, у них винтовки за плечами — вглядываясь в идущих, сказал Илько.

— Да, это полицаи, — ответил Иван Гаман. — Давай засядем за тот кустик.

— Да разве этот кустик нас укроет? — удивился Илько.

— А как нам с ними встречаться? Что мы скажем? Что сделаем?

— Давай обезоружим их и отведем в лагерь? — деловито сказал Илько.

— Хорошо бы! — согласился Иван.

Разведчики залегли за кустик, взяв оружие на изготовку и, не сводя глаз с приближавшихся полицаев, притаились.

Уже слышно стало, что идущие громко разговаривают, смеются. Не помышляя об опасности, они несли оружие за спинами.

Как только враги поравнялись с кустиком, за которым лежали разведчики, Илько и Иван Гаман внезапно, словно из-под земли, выросли перед полицаями с грозным криком:

— Стой! Руки вверх! — взяли их на прицел.

Полицаи беспрекословно подняли руки. Они заметно перепугались и даже не попытались сопротивляться.

Гаман спокойно держал их на мушке, а Илько поспешно обезоруживал. Сняв с них винтовки, Илько побросал их за обочину дороги, предварительно вытащив затворы и положив их к себе в карманы. Отстегнув пистолеты и навесив их на свои плечи, он скомандовал:

— Руки назад! За мной марш!

Ошеломленные полицаи покорно двинулись вслед за Илько, а сзади с автоматом их подгонял Иван Гаман.

Сдав пленных и трофеи командованию, юные смельчаки сейчас же снова отправились на выполнение задания.

Разведка была выполнена блестяще. Отважные партизаны Илько и Иван Гаман собрали все необходимые сведения.

Действительно, пристани Ходорово и Ржищево оказались подготовленными для причала барж. Там были отстроены и временные хранилища для зерна.

В Ходорове уже ждала выгрузки одна баржа с зерном. Усиленная охрана. В селе разместился отряд немцев в шестьдесят человек. В Ржищеве — гарнизон в двести человек!

Разведчики разузнали местонахождение охраны, ее численность.

Командир партизанского соединения отдал приказ напасть на пристань Ходорово.

Для Ржищева была намечена другая операция. Там партизаны должны были совершить нападение на тюрьму и освободить двадцать человек подпольщиков, томившихся в фашистском застенке.

На вылазку в Ходорово было направлено восемнадцать человек бойцов с двумя пулеметами во главе с командиром отряда Болатовым. Их проводником был Илько. Передвигались осторожно, без шума. Напали внезапно. Немецкий гарнизон в шестьдесят человек был полностью разгромлен.

Забрав из помещения, где квартировал гарнизон, все оружие, партизаны взорвали пристань и стоявшую там баржу и вернулись в лагерь с двумя пленными немецкими офицерами.

Илько был доволен. Первая разведка, первый удачный бой окрылили его. А какие храбрые люди эти партизаны. С ними не пропадешь! И командир Болатов, и Гаман, и другие бойцы теперь относятся к нему как к равному, как к своему боевому товарищу. Только бы не подвести их, оправдать доверие. А в бою совсем не боязно. Рядом — друзья, смелые, страшные для врагов партизаны. Они его никому не дадут в обиду, всегда помогут, выручат. Тут, в партизанском отряде, впервые за много месяцев Илько почувствовал себя уверенным в своем будущем. Он стал партизаном, полноправным бойцом славной армии народных мстителей.

СМОЛОКУРНЯ

Июль был особенно жарким.

Командир партизанского соединения сегодня поднялся рано, хотя и лег, как обычно, в три часа ночи. В лесной землянке было душно. Хотелось на свежий воздух.

Лагерь спал. Одни караульные бодрствовали на своих постах. Задумавшись, тихо бродил командир, стараясь не разбудить своих ребят.

Не спалось в эту жаркую ночь и Болатову. Вспоминались недавние события, операции последних дней.

Послышались тихие, но твердые шаги. Он приподнялся и улыбнулся, когда увидел в дверях своей землянки грузную фигуру Примака.

— Не спится, Васек, и тебе? — спросил командир. Он всегда называл его этим русским именем. — И мне не спится что-то. Давай побродим по воздуху, погутарим.

Когда вышли из землянки, командир соединения сказал:

— Вот о чем я хотел поговорить с тобой, Васек: я думаю, пора нам переменить место лагеря. Уж больно много проторенных дорожек ведет к нам. Рискуем, Васек, правда?

Болатов в знак согласия кивнул головой.

— Надо нам и смолокурню проведать. Небось у Вячеслава Владимировича немало новостей набралось для нас, — продолжал Примак. — Давай после завтрака сядем на коней и вдвоем проедем туда. Согласен?

— Конечно, товарищ командир, — ответил Болатов.

Смолокурней назывался небольшой завод по выгонке смолы. Располагался он в левом крыле Хоцкого леса, тянувшегося к Полтавщине.

Заводик состоял из большого сарая и трех хат. Здесь жили несколько рабочих с семьями. У них укрывался и пожилой подполковник Советской Армии Вячеслав Владимирович Иванов, который, попав в окружение, простудился, продолжительное время болел и как-то прижился на смолокурне.

После выздоровления Вячеслав Владимирович связался с местными подпольщиками, а через них — с партизанами.

В крестьянском платье, с роскошной седой шевелюрой, пышной, совсем белой бородой подполковник был похож на патриарха.

Немцы при встрече с ним обращали внимание прежде всего на бороду и не подозревали, кто скрывается под видом этого старца. Строго засекреченный подпольщик, Вячеслав Владимирович раздобывал ценные сведения о противнике и передавал их партизанам.

Партизаны часто посещали смолокурню. Немцев не было. Вот и сегодня на сытых племенных жеребцах, захваченных партизанами у врагов, командир соединения Примак и Болатов направились к заводу.

Ехали рядом, стремя в стремя, без всякой предосторожности. Тихо вели разговор. Никому из них и в голову не приходила мысль об опасности. Не в первый раз совершают они этот путь.

Спокойно подъехав к дверям большого сарая, где обычно партизаны укрывали своих лошадей, они на этот раз вдруг увидели из полуоткрытой двери направленные на них дула винтовок и услышали хриплый голос:

— Въезжайте сейчас же в сарай, или смерть вам!

Примак и Болатов остановились, переглянулись и поняли, что попали в засаду. Защищаться было трудно. Пистолеты в кобурах, и, сделай они попытку достать оружие, бандиты немедленно покончат с ними. Нужно было, не медля ни одной секунды, поворачивать лошадей и скакать в лагерь. Но враги не дремали. Человек десять полицаев уже выскочили на дорогу, загородили путь. Раздалось несколько выстрелов. Лошади испугались и вздыбились. Открылась беспорядочная стрельба. Стреляли и партизаны, и полицаи. Не прошло и двух минут, как Примак и Болатов, прорвавшись через засаду, скакали по дороге. Когда же выстрелы прекратились, Болатов оглянулся — командира не было видно.

Екнуло сердце. Где командир? Где его искать? Жив ли? Ранен или в плену? Болатов обыскал лес вокруг, насколько это было возможно, но командира нигде не было.

«Если он попал в плен, нужно немедленно принять меры к его освобождению, — думал Болатов. — Если же убит, то надо отомстить бандитам, расплатиться с ними! А может, он ускользнул от врагов и мы встретимся с ним в лагере?»

С этими мыслями помчался Болатов в лагерь. Командира там не оказалось. Значит убит? — подумал партизан.

Взяв с собой тридцать бойцов с двумя пулеметами, Болатов направился наперерез врагам к Гильмязовской дороге.

В числе бойцов были Илько и Михаил.

Командир расположил партизан по обочинам дороги. Они залегли в густых зарослях, установили пулеметы. Илька с Михаилом он направил по дороге к смолокурне, чтобы разведать продвижение полицаев. Условились так: если ребята встретят несколько врагов, Илько подает один сигнал. Заметив большой отряд, Илько сигналит многократно.

Нужно сказать, что свисток из дерева у Илька был замечательный. В его руках он имитировал натуральное кукование кукушки.

Правда, такими же сигналами пользовались и немцы. Но их кукование всегда можно было узнать, — оно не походило на естественное.

В укрытии партизаны лежали долго. Время тянулось медленно, людьми овладело нетерпение. А если враги уже успели проехать?

Вдруг до слуха партизан долетело знакомое, четкое ку-ку! Бойцы встрепенулись.

— Понятно! Передовой вражеский отряд разведывает дорогу, — сказал Болатов и распорядился пропустить его, а пятерых направил вдоль дороги опередить противника, встретить его и уничтожить, когда остальные партизаны нападут на главный отряд.

Через некоторое время партизаны увидели трех полицаев верхом на лошадях, с винтовками на изготовку. Тревожно оглядываясь по сторонам, они проехали мимо, на Гильмязово.

И тут снова до слуха партизан донеслось четкое кукование, на этот раз многократное.

— Приготовиться, ребята! — шепотом распорядился Болатов.

Через четверть часа после сигнала показался запряженный парой сытых коней фургон, который сопровождало до шестидесяти вооруженных полицаев. Немцев не было видно.

Болатов все отмечал.

«Командир наш, видимо, ранен, и его везут в фургоне под усиленной охраной», — подумал он и отдал приказ бить по лошадям пониже, не попадая в фургон. Полицаев же уничтожать без разбора.

Бойцы приготовились, и как только бандиты поравнялись с ними, застрочили пулеметы и автоматы. Полицаи кинулись врассыпную, но пули партизан догоняли их.

Все было быстро кончено. Полицаи перебиты. Болатов и несколько человек партизан стремглав кинулись к остановившемуся фургону, надеясь увидеть там своего командира.

Но его там не оказалось. В фургоне сидели гильмязовский староста, организатор засады на партизан, и начальник районной полиции. Оба они были тяжело ранены. Около пятидесяти человек полицаев были убиты наповал. В живых осталось девять, но и те были ранены.

Были уничтожены и те три полицая, которых пропустили партизаны по дороге к Гильмязову.

Но двух врагов чуть было не упустили из рук. Как-то незаметно в суматохе они ускользнули и направились к смолокурне, но там их встретили Илько с Михаилом.

Одного из них Илько уложил на месте из своего обреза. А Михаил, торопясь, промахнулся, и полицай выстрелом из пистолета ранил его. Илько не растерялся и ударил изо всей силы бандита по голове прикладом. Тот, оглушенный, растянулся на дороге. Тут же его обезоружили и доставили в отряд. Из показаний пленных выяснилось, что гильмязовский районный староста, бывший кулак, еще в 1921 году убежал в Германию, где и жил до начала Великой Отечественной войны. На Полтавщине он был возведен в районные старосты и вместе с гитлеровцами явился в Гильмязово. Остальные — местные, подонки, продавшиеся немцам.

Один из немецких холуев, рабочий смолокурни, донес немцам, что партизаны очень часто наведываются сюда.

По заданию районного военного коменданта, староста собрал полицаев со всего Гильмязовского района и устроил засаду.

Приняв Болатова и Примака за передовую разведку, они хотели взять их без выстрела, а потом уж напасть на партизанский отряд. Когда этот номер им не удался, они открыли огонь. Направляясь в обратный путь, полицаи напоролись на партизан, уже совсем не ожидая этой встречи.

Расспросив бандитских главарей, Болатов остался в недоумении: что же случилось с командиром? Где он? Так ничего не узнав о Примаке, Болатов на фургоне, нагруженном трофейным оружием, поехал в лагерь. Там ждала его радостная весть: Примак жив, добрался до лагеря.

Болатов поспешил к нему. Командир тоже обрадовался встрече, попытался привстать, но не смог: он был тяжело ранен.

Примак коротко, — ему было трудно говорить, — рассказал о случившемся.

Когда они вырвались из засады, он взял вправо, намеренно не поехал за Болатовым. Это давало больше шансов остаться хоть одному из них в живых, так как враги вынуждены были вести огонь не по одной, а по двум целям.

Вдогонку ему пустили пулеметную очередь, убили под ним лошадь и ранили его в левый бок. Примак потерял много крови, но продолжал бежать. Когда миновала опасность, он прилег в кустах, перевязал кое-как сам себе рану. Отдохнув, тихонько добрел до лагеря.

Болатов доложил о последней операции.

Командир выслушал внимательно. Слабая улыбка осветила его лицо и, превозмогая боль, он, пожимая руку Болатову, сказал:

— Спасибо, много раз спасибо, Вася, за все!

Через несколько дней после описанных событий партизаны увиделись с Вячеславом Владимировичем Ивановым. Он не знал и не подозревал о готовящейся засаде, в тот день уходил в соседнее село для выполнения одного задания. Предатель же из смолокурни понес заслуженную кару.

РАЗЪЕЗД № 7

Оккупанты свирепствовали. Фашистской Германии нужны были рабы, и немецкие оккупанты старались как можно больше угнать в рабство украинской молодежи. Призывали добровольцев, обещая сытую жизнь в Германии, но никто не шел.

Полицаи проводили ночные облавы, задержанных насильно вталкивали в вагоны. Молодежь убегала.

Фашисты стали наглухо закрывать вагоны и под усиленной охраной везли советских людей к себе в рабство. И все-таки многие смельчаки ухитрялись убегать и из-под запоров.

Советская молодежь боролась всеми способами, чтобы избежать немецкого рабства. Некоторые скрывались дома в погребах. Многие уходили в леса. И несмотря на жестокое преследование, молодежь вела активную борьбу с оккупантами.

Много юношей и девушек спасли от немецкого рабства партизаны.

Сухой и теплый был сентябрь 1942 года. Работа по уборке хлебов со скудных полей подходила к концу. Высвобождалась рабочая сила, и фашисты уже составили график отправки эшелонов с людьми в Германию. Партизанам сообщили, что облавы на молодежь по всем окрестным селам участились.

Однажды командир соединения Примак вызвал к себе Болатова и взволнованно сказал:

— Вася! Срочно надо разведать правильность слухов о готовящемся эшелоне. Слухи упорные.

— Есть разведать, товарищ командир! — ответил Болатов и направился к себе.

Вызвал Илька и Михаила.

— Ребята! Задание срочное и важное. Отправляйтесь немедленно!

— Есть отправиться! — одновременно ответили они и выскочили из шалаша.

Разведчики вернулись и сообщили, что на станции Мироновка стоит большой эшелон с молодежью из двадцати семи вагонов. Станция усиленно охраняется. Отправка — завтра в пять часов дня.

— Это тысячи наших юношей и девушек! — с глубокой тоской произнес командир.

Минуту посидел молча, с поникшей головой, потом сказал Болатову.

— Хорошо, если нам удастся остановить поезд, тогда люди останутся невредимыми, а если нет?!

— Об этом страшно подумать, товарищ Примак! — содрогнувшись, ответил Болатов. — Сколько может быть жертв!

— О жертвах нечего думать, — командир нервно хрустнул пальцами. — Их нельзя допустить!

Примак внезапно встал с места.

— Так вот что, Вася, подготовь сотню молодцов наших. Илька с Михаилом непременно возьми. Они во многом смогут помочь. Руководство операцией я беру на себя, а ты — за начальника штаба. План таков: мы встречаем эшелон на разъезде № 7 и там его останавливаем. Если вдруг нам это не удастся, мы взорвем паровоз в трех километрах от разъезда. Все понятно?

— Понятно, товарищ командир! — ответил Болатов.

— Согласен с таким планом?

— Полностью согласен, товарищ командир.

— Так готовься! Тронемся ровно в три, чтобы я мог сам по телефону принять распоряжение Мироновки встретить эшелон на разъезде номер семь, — сказал командир.

На другой день ровно в три часа дня партизанский отряд в сотню бойцов выступил из лагеря в направлении разъезда.

Маленький разъезд обслуживался двумя железнодорожниками-украинцами, к ним были приставлены еще два немца.

Скоро бойцы отряда залегли в укрытии за полотном дороги, а Примак, Болатов, Луценко, Илько и Михаил вошли в помещение конторы, обезоружили растерявшихся немцев и связали их. Арестованных поручили охранять Михаилу.

Командир сел у телефона в ожидании. Ровно в пять часов раздался звонок, и станция Мироновка сообщила о выходе эшелона. Командир спокойно и твердо ответил о готовности разъезда № 7 к приему эшелона.

Тотчас с помощью железнодорожников-украинцев были даны все железнодорожные сигналы для остановки поезда на разъезде.

Каждому в отдельности было дано задание.

Болатов и Илько должны были обезоружить машиниста.

Все с волнением ждали. Наконец показался белый дымок. С каждой минутой клубы дыма увеличивались. Эшелон приближался. Протяжный гудок — и, замедляя ход, тяжело пыхтя, поезд остановился.

Эшелон мрачный, темный. Вагоны наглухо закрыты. Не заметно и признаков жизни в них, не видно даже охраны поезда.

Партизаны без шума сняли пулеметчиков. Болатов и Илько обезоружили и связали немца-машиниста.

Партизан Луценко, знавший немецкий язык, спросил у машиниста, в каком вагоне находится охрана и сколько ее, но фашист сначала молчал.

— Скажи, гад, в каком вагоне охрана и сколько ее? — навалились на машиниста партизаны.

Дрожащим голосом машинист ответил:

— В двенадцатом вагоне от хвоста, человек пятнадцать будет.

— Так бы и говорил, фашистский ублюдок! — с ненавистью бросил Илько, обжигая машиниста взглядом ненависти.

Направились к двенадцатому вагону. Двери закрыты. Стучат — никто не отзывается. Луценко предлагает всем выйти из вагона, обещая сохранить жизнь, иначе вагон будет взорван.

Медленно открывается дверь вагона — и с поднятыми вверх руками один за другим выходят фашисты. Жалкие, испуганные.

А из вагонов уже доносится глухое «ура». Стучат в двери, стены, потолки, кричат, поют.

Пленники почувствовали, что это свои, но выйти не могли. Все окна и двери вагонов снаружи забиты толстыми досками.

Бойцы, вооружившись ломами, кирками, кусками рельсов, открывали у вагонов двери и окна. Люди выходили на свободу. Одни плакали от радости, другие обнимали партизан, благодарили их за освобождение.

Никогда еще разъезд № 7 не был таким шумным, не видел такого оживления!

Командир соединения, стоя в некотором отдалении на перроне, смотрел неестественно блестящими глазами на шумную молодежь и радовался, что все удалось совершить так, как было задумано. Больше тысячи юношей и девушек были избавлены от фашистского рабства.

— Вася! — раздался громкий голос комиссара Ломако. — Построй всех, пару слов хочу сказать.

И на перроне разъезда начался митинг.

— Дети мои! — торжественно начал Емельян Демьянович. — Наша доблестная Красная Армия теснит врагов по всему фронту. Недалек уже час окончательного освобождения нашей советской земли от оккупантов. Всеми силами старайтесь не попадать к фашистам в рабство. Каждый из вас, кто чувствует силу и имеет желание, кто не боится трудностей партизанской жизни, может идти с нами!

Партизаны спешно взорвали паровоз, разобрали железнодорожный путь, сожгли вагоны, забрали трофеи и вернулись в Хоцкий лес.

ЧЕТЫРЕ НА СЕМНАДЦАТЬ

Вскоре после удачной операции на разъезде партизанам стало известно, что для строительства большого моста через Днепр и дома отдыха для немецких офицеров в район Большого Букрина прибыли крупные немецкие силы.

Командир вызвал Болатова и сказал:

— Поручаю тебе лично не позднее завтрашнего дня внести ясность в эти сообщения, так как они противоречивы.

— Будет исполнено, товарищ командир! — ответил Болатов.

И ровно в девять утра, через три дня после операции на разъезде, Болатов и его неизменный помощник Илько, начальник штаба Григорий Давыдович Алексеенко и партизан Василий Клопов верхом на лошадях направились к Большому Букрину.

Илько был счастлив: в награду за боевые заслуги он получил от товарища Примака автомат. А боевых заслуг у Илька было уже немало. Он точно выполнял любое задание, и после его донесений дополнительных вопросов не возникало. Казалось, не было положения, из которого Илько не нашел бы выхода.

Он стал постоянным участником всех разведок и операций отряда.

Михаил был все время рядом с другом.

До Большого Букрина партизаны доехали быстро. В глубокой балке у села спешились. Оставив с лошадьми одного, Болатов, Илько и Григорий Давыдович пошли в село. Хотя было уже десять часов утра, на улицах пусто и мертво. Огородами и переулками добрались до хаты одного подпольщика. Он рассказал, что на днях приезжала в село комиссия из десяти немецких офицеров, осматривала место как будто для постройки дома отдыха, а про постройку моста он ничего не знал.

Задерживаться не было надобности, и разведчики перелесками направились в обратный путь на Трахтемиров.

По дороге, в полукилометре от села, разведчикам встретился связной Семен Григорьевич Власенко, старик, житель Трахтемирова.

— Здравствуйте! — старик поднял руку и приветливо улыбнулся.

— Здравствуй, дедусь! — за всех ответил Илько, и партизаны остановились.

— А что, старина, рад встрече или не рад? — лукаво прищурив глаза, спросил Григорий Давыдович.

— Как же не рад! — воскликнул старик. — Я сам торопился к вам, сказать, что в село наше опять приехала из района полиция, требуют хлеб, забирают скот.

— А сколько их? — спросил Болатов.

— Я пятерых видел. Сидят сейчас в школе, списки какие-то составляют, — ответил старик.

Болатов взглянул на товарищей, и они без слов поняли друг друга: надо обезоружить этих пятерых.

— Хорошо, дедусь. Будем действовать, — ответил Болатов.

— Оце добре! — с благодарностью сказал старик. — Спасибо, родные сыночки, — и он нагнул убеленную сединами голову.

Партизаны спешились, отдали старику поводья и вчетвером направились в село, к школе. Было двенадцать часов дня. Неподвижно высоко в небе стояло солнце.

Шли быстро. По лицам катился пот градом. На улицах по-прежнему никого. В центре большой пустынной площади — одинокое здание школы.

Четверка действовала быстро. Илько был оставлен у наружных дверей следить, чтобы никто не вошел, Клопов — у левого угла здания для наблюдения за переправой через Днепр. Болатов со своим начальником штаба направились в здание школы.

Перед ними открылся длинный коридор с дверьми по обеим сторонам. В первых двух классах не было никого. Когда Болатов открыл третью дверь, они увидели полный класс полицаев. Взяла оторопь, но надо было действовать. В одну секунду окинув взглядом комнату, Болатов увидел в правом углу пирамиду винтовок.

Резко, будто не своим голосом, он крикнул:

— Встать! Руки вверх! Вы окружены партизанами.

Грозный крик и неожиданность появления партизан парализовали полицаев. Они медленно вставали со своих мест и поднимали трясущиеся руки. Растерянный вид предателей предал партизанам смелости.

— Выше руки! — командовал Болатов, водя автоматом. — Стройся к стене, живо! — приказал он полицаям.

Все, как один, с высоко поднятыми руками стали в один ряд под стенкой. Колени у них дрожали, выстукивали дробь зубы. Каждый боялся смерти.

— Обыскать! — приказал командир.

При обыске Григорий Давыдович извлек из карманов пленников пять пистолетов и сотни полторы винтовочных патронов.

— Жду дальнейших распоряжений, товарищ командир! — озорно улыбнулся Григорий Давыдович и вытянулся перед Болатовым.

— Все оружие немедленно сдать командиру первого взвода! Второму взводу соединиться с третьим и здесь, на площади, ждать дальнейших моих распоряжений!

— Есть, сдать оружие первому взводу! — отчеканил Григорий Давыдович и бросился к винтовочной пирамиде.

Командир первого взвода Илько Витряк принимал оружие от начальника штаба, а Болатов тем временем разговаривал с полицаями.

— Мы, партизаны, знаем, что многие из вас не по своей воле служат немцам. Сейчас мы отпустим вас, расскажите всем о гуманности партизан, помогайте нам в борьбе с оккупантами! Красная Армия по всему фронту перешла в наступление и теснит фашистов. Немцы обманывают вас, говорят, что взяли Москву и Ленинград. Это ложь.

Затем, сурово сдвинув брови, Болатов приказал Григорию Давыдовичу, который стоял по стойке смирно перед ним:

— Вывести этих граждан на площадь и построить перед зданием школы!

Жалкие полицаи гуськом, покорно нагнув головы, направились к выходу.

Болатов остановился в стороне, держа автомат наготове, стал считать полицаев. Семнадцать!

Когда после проверки всех комнат он вышел последним из здания школы, то увидел занимательную картину. На площади, где уже толпился народ, построенные в одну шеренгу, с опущенными головами стояли полицаи. Вдоль шеренги, с автоматом, важно, с достоинством вышагивал Илько.

— Как дела, товарищ командир первого взвода? — весело обратился Болатов к юному партизану.

— Принимаю парад полицаев, товарищ командир отряда! — задорно ответил Илько.

Дружный смех раскатился по площади.

Одураченные полицаи только теперь поняли, что их обезоружили всего четверо смельчаков!

Болатов подошел к шеренге врагов.

— Там, в здании школы, я обещал вам сохранить жизнь, отпустить всех на свободу. В школе вас было много, а нас — четверо. Теперь перед вами народ. Я не имею права решать сам вашу судьбу. Народ мне скажет, что делать с вами. Это его право.

И люди вынесли смертный приговор шестерым из них, сынкам бывших кулаков, которые замучили много невинных за время оккупации.

— Смерть злодеям! — кричала толпа.

И здесь же, на площади, перед лицом народа Болатов оформил протокол. От имени полевого партизанского суда был вынесен смертный приговор шести изменникам Родины.

Остальных отпустили на свободу. Они, все одиннадцать, стали настойчиво проситься в партизанский отряд. Их не взяли.

Илько громко сказал им, что таких в партизаны не берут, но кто захочет искренне и честно бороться с врагами, тот со временем сумеет найти и партизан.

Трахтемировцы дали партизанам две подводы, и они с неожиданно большими трофеями двинулись в лагерь.

По прибытии в лагерь Болатов подробно доложил командиру соединения о проведенной операции. Командир пригласил всех четверых к себе и, крепко пожимая руки, сказал:

— Спасибо, ребята, еще раз!

— Служим трудовому народу! — ответил за всех Илько.

НАЛЕТ

В июле 1943 года по всему фронту успешно развивались наступательные операции нашей славной Красной Армии. Правда, гитлеровская армия еще была сильна, борьба с ней трудна, но она уже не могла остановить свою гибель, которая приближалась с каждым новым ударом наших войск.

Линия фронта передвигалась на запад.

Партизаны действовали еще в тылу врага в Приднепровье, но ясно видели, что дух в гитлеровской армии уже не тот. Обозленные неудачами на фронте, фашисты зверели. Начался повальный грабеж населения. Спешно вывозилось награбленное добро, поглубже в тыл перебрасывались лагери военнопленных.

Партизаны усилили свои действия. В их задачу входило помогать Красной Армии, не выпускать отступающего врага живым с нашей земли. Стычки с немцами происходили все чаще и чаще. «Группа малых» во главе с Ильком и Михаилом шныряла по окрестным селам Приднепровья, вела разведку.

Однажды разведчики донесли, что по золотоношскому шоссе к селу Хоцкому под конвоем сотни немцев движется большая группа советских военнопленных. Вслед за ними идет колонна из двадцати доверху нагруженных машин.

Выслушав донесение юных разведчиков, командир Примак и комиссар Ломако приказали Болатову разведать место остановки колонны на ночлег.

Для этого снова были посланы Илько и Михаил.

Часам к семи вечера они сообщили, что колонна расположилась на ночлег в Хоцком, а военнопленные заперты в колхозной конюшне.

У обеих дверей конюшни стоят по три немца с автоматами. Машины поставлены в два ряда вдоль конюшни и не охраняются. Остальные немцы разместились в колхозной клуне. Кроме автоматов немцы вооружены еще четырьмя пулеметами. Подступы к конюшне и к клуне удобны для предстоящей операции. А по количеству выставленной охраны можно полагать, что немцы не ожидают нападения.

— Очень хорошо, ребята, — довольный разведкой, сказал Болатов. — Собираемся!

— Я готов, товарищ командир! — отрапортовал Илько.

Но Болатов заметил усталый взгляд юного разведчика. Мальчик сутки не спал. Командир спросил:

— А не следует ли тебе отдохнуть, Илько? Ты ведь устал за эти дни.

— Что вы! Разве можно? — горячо возразил он. — Только мы с Михаилом обследовали подступы к конюшне и к клуне. Мы и должны вести отряд на операцию.

— Ну, хорошо, пусть будет так, — Болатов улыбнулся, внутренне одобряя стойкость и выносливость юного бойца.

Для выполнения предстоящей операции командование соединения выделило сто двадцать партизан с двумя пулеметами. Этот боевой отряд и направился к селу Хоцкому.

Ночь была темная. Дул слабый ветерок, и шелест листвы на деревьях заглушал осторожные шаги партизан.

У села Болатов разбил отряд на две группы: часть отряда, которую сопровождал Михаил, он направил к конюшне с военнопленными, а сам с другой пошел к клуне.

Командиру группы, направившейся к конюшне, он приказал залечь вокруг помещения и ждать его распоряжений.

В селе было тихо и темно, ни огонька. Лишь из дверей клуни яркие лучи света вырывались в ночь.

Действительно, как оказалось, охраны у дверей клуни не было. Это говорило о полной беспечности немцев.

Партизаны оцепили клуню. Болатов с пулеметом расположился прямо против дверей. Неслышно, как кошка, подкрался к дверной щели Илько, чтобы узнать, что делают немцы. В щель он увидел, что враги сидят за двумя большими столами и пьют водку. Ждать, когда немцы перепьются, Болатов не стал. Он решил поджечь стены клуни с трех сторон. Когда немцы кинутся к выходной двери, спасаясь от огня, их встретит пулеметная очередь. А кто прорвется — попадет под автоматный огонь бойцов.

Илька Болатов послал к конюшне передать бойцам, чтобы сразу, как только застрочит пулемет, бросились на охрану конюшни.

Своим бойцам он отдал приказание одновременно с трех сторон поджечь клуню. Партизаны поползли к немцам.

Огонь медленно разгорался. Не подозревая опасности, немцы громко разговаривали и смеялись в клуне.

Болатов лежал у пулемета и ждал.

Серый дымок нехотя окутывал стены клуни, но пламя не показывалось. Туго увязанная солома сначала не горела, а тлела.

Неожиданно налетел ветер, и пламя огненными языками пробилось внутрь клуни.

До партизан вдруг донесся галдеж, затем послышались испуганные крики, звон разбитой посуды, и немцы, как стадо баранов, ринулись к выходу.

Широкая дверь клуни не пропустила всех бросившихся в нее.

Вот тут их и встретил пулемет. Подкошенные пулеметной очередью немцы валились, как снопы. На убитых падали живые.

Автоматчики не дали уйти никому.

Иное положение создалось у бойцов, окруживших конюшню.

Как только застрочил пулемет, немцы, охранявшие конюшню, кинулись врассыпную и скрылись в темноте.

Не теряя драгоценного времени, партизаны выломали обе двери и выпустили на свободу пленных. Их оказалось около двух тысяч, изможденных, худых, одетых в рубища. Пленные плакали, смеялись, благодарили за спасение.

А Михаил тем временем, осмотрев автомашины и груз, побежал с донесением к Болатову.

— Товарищ командир! Автомашины все в исправности. Груз на них — награбленный фашистами скарб. В некоторых есть винтовки и патроны.

— Хорошо, Михаил. Сейчас распорядимся, — ответил Болатов.

Не успел отойти от командира Михаил, как подошел Илько:

— Товарищ командир! В клуне все имущество немцев сгорело. Два ручных пулемета достали из-под трупов, остальное оружие пришло в негодность.

— Спасибо, Илько! Молодчина! — сказал Болатов.

Но Илько не дослушал похвалы командира, — он уже был в гуще военнопленных и громко взывал:

— Товарищи красноармейцы, кто умеет водить машины — ко мне!

Из огромной толпы к нему подошла большая группа людей.

— По два человека в машины! — распорядился Илько, как заправский воин и командир.

Болатов не мог нарадоваться расторопности своих юных друзей и помощников.

А Илько и Михаил быстро готовились к отъезду. Вскоре партизаны отправились на свою базу.

ЗА РОДИНУ!

Наступил август 1943 года. Линия фронта приблизилась к Днепру. В Приднепровье царила паника. Железные, шоссейные и проселочные дороги переполнены движущимися на запад поездами, машинами и повозками с людьми, скотом, хлебом и награбленным добром.

Еще не слышно фронтовой канонады, не видно отступающих фашистских регулярных частей, но по всему чувствуется, что фашисты долго не задержатся в Приднепровье.

Все чаще и чаще прорезают воздух советские штурмовики и бомбардировщики, наводя панику на оккупантов.

Ожило местное население. Люди прячут добро, чтобы ничего не забрал отступающий враг.

Командование партизанского соединения отрядило группу разведчиков на правый берег Днепра, поручив им разведать все на станциях Мироновка — Кагарлык и доставить сведения о положении немцев.

Группа разведчиков состояла из двадцати человек и возглавлял ее командир Григорий Спижевой.

Поручить такую серьезную и опасную разведку юным партизанам значило рисковать их жизнью.

Но Илько, знакомый хорошо с этими местами и обладавший способностью как-то незаметно пролезать всюду, каким-то образом оказался членом и этой группы. Вместе с бывалыми партизанами он шел на выполнение ответственного задания.

Разведка показала, что по линиям железных дорог беспрерывно движутся эшелон за эшелоном с военнопленными, имуществом и ранеными военными. Эшелон сопровождает усиленный конвой, станции и разъезды охраняют крупные части войск.

Выполнив задание, разведчики возвращались в лагерь.

По дороге, между селами Малый Букрин и Македоны, Илько, зорко следивший за окружающим, заметил далекий обоз.

— Товарищ командир! Смотрите, идут подводы со стороны Малого Букрина, — обратился он к Спижевому. — Разрешите разведать?

— Да, надо разведать, сынок, — ответил командир группы.

Илько проворно исчез в зарослях кустарника, а группа в ожидании остановилась на короткий привал.

Вернулся Илько через полчаса с донесением, что это эвакуируются полицаи с семьями. Их всего пять семей, но подвод десять, и все доверху нагружены разным скарбом.

Решено было остановить обоз и обезоружить полицаев.

Группа разведчиков пошла наперерез обозу. Примерно метров на двести впереди обоза партизаны залегли в кустах.

Подводы ехали медленно. Худые, голодные крестьянские лошади с трудом передвигали ноги. Возницы, злые, хмурые, тоже как-то нехотя плелись по пыльной дороге.

Впереди обоза так же медленно, с уныло опущенными головами шагали вооруженные винтовками полицаи.

Одновременно как из-под земли выскочили из-за кустов отважные разведчики. Навели дула автоматов на растерявшихся полицаев.

— Ни с места! Руки вверх! — резким голосом крикнул командир.

Полицаи остолбенели и покорно подняли руки. Их тотчас обезоружили.

На одной из подвод послышался громкий плач.

Илько повернулся в сторону подводы — и кровь бросилась ему в голову: он увидел полусогнувшегося малобукринского старосту Романа Гердюка, убийцу его отца и одиннадцати активистов родного села.

Да, это был тот самый Роман Гердюк, который в первый день вступления немцев в село Малый Букрин выдал фашистам его отца! Из-за него погибла и мать Илька, и многие невинные люди.

Побледнев, Илько подбежал к старосте и наставил на него автомат.

— Узнаешь меня? Убийца, палач, предатель! — стиснув зубы, шептал он.

Староста в упор смотрел на мальчика и молчал. С подводы раздались испуганные причитания жены Гердюка.

— Замолчать! — крикнул Илько.

Мгновенно все стихло.

К подводам подошел с тремя бойцами и командир группы Спижевой. Илько доложил дрожащим от волнения голосом.

— Товарищ командир, перед вами — убийца моего отца, матери и одиннадцати лучших советских граждан села Малый Букрин. Это Роман Гердюк — староста немецкий, продажная шкура и холуй!

— Не волнуйся, Илюша, из твоих рук он уже не уйдет, — спокойно и твердо сказал Спижевой.

Полицаев обыскали. В кармане одного из них был найден приказ немецкого командования об эвакуации на запад от Днепра, на пятьдесят километров, всех учреждений, военного имущества, лагерей. Это было важной находкой для партизан.

Тем временем Илько связал длинной веревкой старосту и всех полицаев.

На немой вопрос командира Илько возбужденно ответил:

— Так они, убийцы, привели к виселице связанными одной веревкой моего отца и одиннадцать его товарищей. Я хочу напомнить это палачам!

— Их будет судить партизанский полевой суд, — проговорил командир, — изменники Родины не уйдут от смерти.

Предатель Роман Гердюк, палач и убийца, был казнен партизанами.

Так Илько отомстил за гибель отца и матери, за землю Родины, оскверненную врагами.

ВПЕРЕД, НА ЗАПАД!

Днепр пылал в огне. Горели прибрежные поселки, баржи и лодки, черный густой дым плыл над вспененной водой. Передовые части Советской Армии штурмовали водную преграду. На ранней заре «пели Катюши», в синее небо стремительно летели хвостатые реактивные снаряды, и на крутом правом берегу реки грохотали тяжелые взрывы. Шел бой. В воду падали бомбы и снаряды, над Днепром стоял неумолчный гул вражеских самолетов.

Партизанская разведка, проводив передовые части советских войск за реку, вернулась в лагерь. Он был теперь неузнаваем. Люди вышли из землянок и тайных окопов, приводят в порядок одежду, чистят оружие. Повсюду шутки, смех, изредка вспыхивает задорная песня. Люди радуются встрече с победоносной армией. Все знают, что наша армия не остановится и на правом берегу Днепра, будет беспощадно гнать врага с родной земли. Настал час расплаты с фашистами!

Глубокой ночью ушли разведчики на выполнение важного задания: провести танковую бригаду через партизанские леса к берегу Днепра. Танки должны открыто подойти к переправам и с ходу форсировать реку. Среди разведчиков — Илько Витряк. Он так рвался скорее увидеть своих, так умолял командира отпустить его к танкистам, что тот согласился.

— Ступай! — сказал командир. — Обними от имени всех нас русских солдат. Скажи, что мы ждем их с нетерпением.

…И вот в глубине леса зарокотали моторы, потом до партизан донесся сплошной гул множества машин. Это шли танки, наши, советские. Долго ждали их партизаны, и когда первый танк с лязгом и грохотом выскочил на поляну, танкистов оглушило громкое партизанское «Ура!». На башне зеленого краснозвездного танка белым пламенем горели слова: «Вперед, на запад!» На танке, размахивая красным флагом, стоял Илько. Он что-то кричал товарищам, но из-за шума нельзя было ничего разобрать.

— Илько! — крикнул Болатов. — Ты что, уже танкистом стал?

— Уже, дядя Вася! — смущенно и радостно, совсем не по уставу, ответил Илько. — Если похлопочете за меня, танкисты в свою часть возьмут.

— Похлопочем, — смеется Болатов. — Обязательно возьмут. И танкистам храбрые люди нужны.

…Но Илько не попал к танкистам. Они в тот же день переправились через Днепр и погнали врага на запад. Илько остался в партизанском лагере и заметно погрустнел. Ему и жаль было покидать товарищей и в то же время хотелось стать солдатом, уйти в армию, сражаться с врагом. Прошло несколько томительных дней. Партизаны занимались своими обыденными делами. Командир соединения уехал в штаб, приказав никому не отлучаться из лагеря. Илько не находил себе места.

— Что мы здесь отсиживаемся? — возмущенно говорил он. — Так в лесу и переждем всю войну?..

— Войны нам с тобой еще хватит, — отвечал Болатов. — Ты, Илько, не горячись. Вернется командир — и мы все узнаем. О твоей судьбе могу сказать заранее: ты и вся ваша группа останетесь в тылу.

— А вы? — спросил Илько.

— Мы — другое дело, — говорит Болатов и обнимает мальчика. — Мы — солдаты. Многие пойдут в регулярную армию, а некоторых, может быть, опять в тыл врага забросят.

— А разве мы не можем воевать? — горячился Илько. — Ребята наши уже не маленькие, вы сами нас партизанами считаете.

— Можете, Илько, — вздыхает Болатов. — Но вам учиться надо. Жизнь после войны вам строить. Что же вы будете делать без образования?

…Илько, конечно, остался при своем мнении: он должен воевать. Но командир распорядился иначе. Вся «Группа малых», как и говорил Болатов, была отчислена из отряда. Илько со слезами на глазах простился с Болатовым и Михаилом Тимофеевичем, который был назначен помощником комиссара отряда. Партизаны тепло проводили юных бойцов, пожелали им успехов в жизни. Вскоре отряд вышел из леса, навсегда покинув свою надежную партизанскую базу.


Илько Витряк через несколько лет встретился с друзьями-партизанами.

На вокзале в Киеве молодой солдат горячо обнимал коренастого человека в штатском — партизана Болатова, прибывшего из далекого Казахстана навестить своих друзей-партизан.

— Вот ты и солдат, — сказал Болатов, с восхищением разглядывая ордена и медали на широкой груди Илька. — Настоящий солдат.

…Долго стояли они на перроне, и грезились им темные леса, горящий Днепр и неумолчный грохот давних, но незабываемых боев.


Перевод И. Урсатьева.

МАЛЬЧИК В ТЫЛУ ВРАГА

В суровые годы Отечественной войны десятилетний мальчик-казах оказался в тылу врага и долгое время провел в рядах украинских партизан. Можно легко представить себе, какое горе пережил этот мальчик, какие испытания и трудности пришлось ему вынести. Много лет прошло с тех пор, но образ юного партизана живет в моей памяти. Когда всплывают картины давних жестоких боев, мне неизменно вспоминается маленький герой с нелегкой судьбой, выпавшей на его долю. Эти воспоминания всегда глубоко волнуют меня.

Мне много раз приходилось рассказывать товарищам о суровой героической жизни этого мальчика, и всегда я слышал неизменный настойчивый совет: «Напиши обо всем этом книгу. Пусть дети узнают боевую историю Серика Мергенбаева».

Мысль рассказать юным читателям о маленьком партизане давно уже завладела мной, но только теперь я решил взяться за перо.

С большим волнением приступаю к изложению событий, которые память и сердце хранили столько лет, и приглашаю читателя терпеливо следовать за мной по пути юного героя. Это будет рассказ не только об одном мальчике, а о судьбе целого поколения советских детей, которых опалило жестокое пламя великой войны нашего народа с фашистской Германией. Они много вынесли на своих слабых плечах, но не сломились под тяжестью грозных ударов, а выстояли, как и их отцы, старшие братья и сестры, сокрушившие фашизм.


Это было в один из теплых июньских дней, когда лето набирает силы и природа щедро одевает землю в свой богатый наряд. Не шелохнутся под ветром травы; ни облачка, ни тучки в бездонном синем небе. Все располагает к покою, к тихим радостным думам. Даже птицы примолкли, словно удивившись наступившей тишине.

И странно было видеть в этой тишине вдруг появившуюся на полевой дороге быстро мчащуюся машину и взволнованных, возбужденных людей в ней. Видно, какие-то чрезвычайные события заставили путников так торопиться. Мотор ревел, из-под колес выбивались дымные клубы пыли. На крутых поворотах пыль окутывала открытую «эмку», но люди, казалось, не обращали на это никакого внимания.

В машине сидели двое: шофер и рядом с ним плечистый человек в форме майора Красной Армии, Майор беспрестанно торопил водителя:

— Торопись, друг, опоздаем! Гони изо всех сил. Не молоко везешь — не расплескаешь.

— Успеем. И так едем на пределе, — спокойно отвечает шофер и широко улыбается. — Тише едешь, дальше будешь…

— Ты видишь эту телеграмму? — горячится майор и сует чуть ли не под самый нос шоферу помятый листок бумаги. — Сын ко мне едет, Серик… Он два года не был дома.

— Успокойтесь, — говорит шофер и прибавляет газ, — прибудем точно в срок.

Майор откидывается на спинку сиденья, прячет телеграмму в карман и вытирает платком пыльное вспотевшее лицо. Он то улыбается, то хмурит брови. Машина въезжает в город и, не снижая скорости, мчится по широкой улице.

— Понимаешь, дружок, — радостно говорит майор шоферу, — мой сын уже перешел в четвертый класс, а когда я отвозил его к дедушке, ему не было восьми лет. Вырос, наверное, за это время. Как же мне не волноваться?

— Потерпите немного, — утешает шофер, — сейчас будем на вокзале.

Машина стремительно пересекает привокзальную площадь. Майор на ходу выскакивает из машины и смешивается с толпой встречающих. К перрону медленно приближается поезд. Наиболее нетерпеливые уже бегут рядом с вагонами, кидают в окна букеты цветов.

— Папа! — доносится радостный детский крик.

На подножке вагона стоит невысокого роста черноволосый малыш. Майор бежит к нему.

И вот уже над толпой в сильных руках отца барахтается хохочущий мальчик. А рядом с ними — улыбающаяся, радостная женщина. Майор наконец отпускает сына и обнимает жену.

— Едем домой, — говорит он. — Я так соскучился по вас.


Всю дорогу от вокзала до дому не было конца разговорам. Жамал — жена майора Мергенбаева — рассказывала мужу о новостях из дальнего казахстанского аула, где жил у дедушки их сын Серик. Новостей было много. С тех пор как Жомарт покинул аул и уехал в армию, там многое изменилось. Колхоз разбогател и построил свою электростанцию, клуб, животноводческие фермы.

— У дедушки теперь есть электричество, — с гордостью сказал Серик. — Свет провели и в нашу новую школу. Теперь там хорошо.

— Вот как, — улыбнулся Жомарт. — Ты, пожалуй, и не захочешь теперь жить в городе. Опять сбежишь к своему дедушке.

— Дедушка очень расстроился, когда провожал, — сказала Жамал. — Видно, правду говорят, что человек под старость превращается в младенца. Он со слезами просил, чтобы мы не держали здесь долго Серика и к середине августа отправили опять к нему.

— Нет. Теперь Серик будет жить у нас, — Жомарт ласково погладил сына по жесткому ежику волос — Друзей себе заведет. У нашего комиссара есть мальчик примерно его же возраста. Борисом зовут. Будут дружить.

— У Серика много друзей осталось в колхозе, — сказала как бы с сожалением Жамал. — Дети провожали нас до самой станции.

Они шли по широкой улице города. Серик беспрерывно задавал вопросы отцу о городе, расспрашивал, есть ли здесь кинотеатры, зоопарк, цирк.

— Все есть, сынок, — отвечал отец. — Поживешь, обо всем узнаешь, побываешь и в цирке, и в зоопарке.


…Серик проснулся от пронзительного телефонного звонка. Он протер глаза и увидел в полуоткрытую дверь отца. Тот одной рукой держал трубку телефона, а другой торопливо натягивал на себя одежду. Было раннее утро, в окна едва пробивался свет.

— Майор Мергенбаев слушает!

Серика поразил встревоженный голос отца.

— Да, да… Есть! Сейчас буду.

Прошла какая-то минута — и отец уже был готов в дорогу. В комнату вошла мать. Ее тоже разбудил телефонный звонок, и она торопилась узнать, куда отец отправляется в такую рань.

— Что случилось, Жомарт? — испуганно спросила она.

— Вставайте и собирайтесь, — не отвечая на вопрос, строго сказал Жомарт.

Потом, взглянув в растревоженное лицо жены, тихо добавил: — Будьте готовы ко всему. Немецкая армия перешла нашу границу… Война. Меня вызвали в полк по боевой тревоге.

Жомарт поцеловал жену, обнял притихшего в своей кровати Серика и быстро пошел из комнаты. После его ухода Жамал начала суетливо собираться. От волнения она не могла найти нужные вещи.

— Мама! — заволновался и Серик. — Почему надо собираться? И куда так рано ушел папа?

— Война, сынок, — Жамал обняла сына и заплакала.

Серику непонятно было волнение матери. Ну хорошо, немцы перешли границу. Но ведь там пограничники. В городе, наконец, много военных. Неужели они допустят фашистов сюда?

Жамал хорошо представляла всю опасность положения.

Город стоит всего в сорока километрах от границы. Конечно, врага остановят. Но каждую минуту могут появиться самолеты противника. Что делать с Сериком? И Жамал пожалела, что привезла сына из аула. Там, в казахских степях, ему не грозила никакая опасность.

Неужели теперь этому маленькому мальчику придется бояться за свою жизнь на родной земле? Что ждет его? Жамал вышла на балкон и увидела в соседних домах необыкновенную суету. Видно, и там люди уже знали страшную весть. Из полковых казарм выезжали галопом артиллерийские упряжки; натужно ревя моторами, по улице шли военные машины.

Что же это такое? Жамал видела стройные колонны солдат, идущих по улице. Строги и сосредоточенны были лица воинов. Но это ничуть не успокоило ее. Звук военной трубы, неожиданно раздавшийся где-то неподалеку, острой болью отдался в сердце Жамал. Предчувствие какой-то неотвратимой беды заставило затрепетать сердце молодой женщины.

— Мама, — Серик подошел к Жамал и прижался к ней, — а папа придет домой?

— Придет, сынок, обязательно придет.

Жамал успокаивала сына, а самой ей хотелось плакать. Слишком неожиданно все случилось. Еще вчера были мир и счастье, а сегодня — все рушилось. Что нужно немцам на нашей земле?

Серик смотрел, как по улице шли войска, и его сердце наполнялось гордостью за своего отца. Его отец — командир. Возможно, что все эти военные — из его части. Серик завидовал отцу и очень хотел быть на его месте…

На улице тревожно пели военные трубы, а оттуда, со стороны границы, доносился непонятный глухой грохот.


Когда Жомарт забежал домой, Жамал и Серик были уже одеты и сидели на узлах с вещами. Серик, увидев отца, кинулся навстречу и повис у него на руках. Жомарт расцеловал сына и сказал жене:

— Мы сейчас уходим. По приказу командования все семьи военнослужащих должны эвакуироваться в тыл. Я пришел проводить вас.

Жамал молча слушала мужа. До нее не сразу дошел смысл его слов. Он вынужден был повторить все опять. Да, есть приказ отправить семьи, а самим немедленно выступить на фронт. Еще неизвестно, куда повезут их. И выяснять это некогда. Жамал должна будет написать, где остановится их эшелон.

— Прощайте, — глухо проговорил Жомарт. — Береги сына, а ты, сын, заботься о маме.

— Жомарт, — тихо сказала Жамал, — кто знает, сколько времени продлится война, нам надо ехать к дедушке. Тебе легче будет отыскать нас.

— Да, так будет лучше, — Жомарт обнял жену, привлек к себе сына. — Вам хорошо будет у отца. Добирайтесь туда.

…Так в один из июньских дней 1941 года разлучилась дружная семья. Майор Мергенбаев, проводив жену и сына на вокзал, выехал на фронт.


Медленно движется эшелон с эвакуированными. Он подолгу стоит на полустанках, пережидая воздушные налеты. За три дня пути Жамал и Серик отъехали совсем недалеко от пограничного городка. Рядом бушевала война. Они видели громадные пожарища, слышали орудийную канонаду. Вражеские самолеты беспрерывно преследовали беженцев. Много вагонов из эшелона было разбито бомбами. Оставшиеся в живых люди перебирались в другие вагоны, и эшелон медленно полз на восток.

Многие были ранены. Жамал и Серик попали в один вагон с женой комиссара полка, Анной Ивановной Савченко. С нею был ее сын Борис — новый товарищ Серика. Матери сдружились. Общее горе сблизило их.

Жамал, сидя на нарах вместе с Сериком, грустными, задумчивыми глазами смотрела на Анну Ивановну. Они вспоминали своих мужей, которые теперь сражались с фашистами. Как-то они там? Живы ли? Женщины не падали духом, хотя их положение ухудшалось с каждым часом.

Гул орудий приближался, над эшелоном то и дело проносились вражеские самолеты.

Заслышав пальбу зенитных орудий, Анна Ивановна крепче прижимает к себе сына и тревожно смотрит в полуоткрытые двери вагона.

На маленьком полустанке суетятся люди. Кто выгружается из вагонов, а кто, наоборот, стремится занять место в поезде. Эшелон стоит уже несколько часов подряд. Говорят, что впереди бомбами разрушен путь. В тревожном ожидании медленно тянется время.

За окнами вагонов неожиданно звонко застрекотали пулеметы, и вслед за этим послышался страшный рев самолета, идущего в пике. Опять налет, снова рвутся бомбы, заглушая крик испуганных детей. Серик крепче прижимается к матери. По крышам вагонов стучат пули, со звоном сыплются разбитые стекла. Самолеты заходят один за другим и сбрасывают на беззащитных людей свой смертоносный груз.

— Быстрее выходите из вагонов! — доносится чей-то встревоженный крик. — Эшелон горит…

И тут начинается что-то невообразимое. Матери хватают детей и с ужасом бегут из вагонов. Жамал подхватила Серика и кинулась за бегущими. Люди устремились по полю к небольшому леску, расположенному неподалеку от полустанка. Эшелон горел. Ныряя в дым и пламя, над вагонами с ревом проносились самолеты, осыпая их градом пуль.

Поле усеяно бегущими людьми. Жамал, задыхаясь, тащит за собой ошеломленного, испуганного сынишку.

— Скорее, Серикжан, скорее! — торопит она сына. — В лесу мы спасемся…

Серик бежит из последних сил. Часть самолетов, оставив горящий, разгромленный эшелон, появляется над полем. И вот уже падают сраженные пулеметными очередями женщины и дети. Жамал спотыкается, и оба они с Сериком летят в какую-то яму.

— Серик? — спрашивает Жамал. — Ты жив?! Почему ты молчишь?!

Оглушенный падением, Серик не может выговорить ни слова. Он со страхом смотрит в побледневшее лицо матери. Глаза ее показались мальчику страшными. Они то и дело обращаются к дымному и грохочущему небу.

— Я жив, мама! — кричит Серик. — Давай уйдем отсюда… Опять летят самолеты!

Жамал подымается, делает неуверенный шаг и неожиданно падает, широко раскидывая руки.

— Мама! — кричит Серик. — Мама!

Жамал пытается подняться, но снова падает. И тут Серик замечает алое быстро расплывающееся пятно на груди матери. Серик понял: мать ранена. Слезы полились по его щекам. Жамал прижала руки к груди, словно пытаясь прикрыть ими рану, тяжело застонала и затихла. Смерть настигла молодую женщину, а Серик стоял и никак не мог понять, что же ему делать.

— Мама! — твердил он. — Мама, вставай.

Но мать не отвечает сыну, и мальчика охватывает страх. Он похож на привязанного ягненка в безлюдной степи.

Встав на колени у распростертого тела матери, Серик плакал навзрыд, не отрывая глаз от неподвижного дорогого лица. Жамал не отзывалась на слезы сына. Не трогал ее теперь и злой рев самолетов, все еще носившихся над опустевшим полем и маленьким лесом, где скрылись люди. Жамал была мертва.

Серик просидел у тела матери несколько часов. Он был растерян, убит горем, неожиданно свалившимся на его худенькие плечи. Куда идти? Что теперь делать? Серик задавал себе эти вопросы и не мог найти на них ответа. Ему казалось, что он остался один на всем белом свете.


Самолеты улетели. Черный дым от взрывов и догорающего на путях разбитого эшелона стелется над поляной, плывет над верхушками деревьев. На окраине леса приютились Анна Ивановна и Борис. Их трудно узнать. Одежда разорвана, лица и руки покрыты копотью. Борис молча оглядывает дымное пустынное поле, покрытое рваными воронками от авиабомб. Вдруг его внимание привлекает фигурка согнувшегося мальчика.

— Мама, — говорит Борис, — смотри, видишь, кто-то там сидит. Почему он не прячется в лесу? Его могут заметить с самолетов и обстрелять…

Анна Ивановна подняла голову и, еще не понимая, в чем дело, посмотрела, куда указывал сын. Сердце ее тревожно замерло: сжавшись в комочек, в воронке сидел мальчик. Что-то знакомое было в его фигурке. Неужели Серик?..

— Мама! — вскрикнул вдруг Борис, решив сомнение матери. — Ведь это Серик! Я узнал его… Это он!..

— Тише, Боря, — Анна Ивановна привстала с земли. — Кажется, это он. Но где же Жамал?..

В голове Анны Ивановны пронеслась страшная мысль: погибла?!

— Боря, побудь здесь, — решительно говорит она. — Я пойду и узнаю, что произошло.

Сын молча кивнул головой. Анна Ивановна торопливо пошла по развороченному полю. Когда она приблизилась к мальчику, Серик вскочил на ноги и бросился к ней. Женщина обняла его и заплакала. Плакал и Серик.

— Не плачь, Серик, — утешала Анна Ивановна и, еще не веря худшему, с надеждой спросила: — Где мама?

Серик не ответил, только показал глазами. Анна Ивановна поспешила туда, склонилась над телом убитой, потрогала ее уже холодные руки.

Женщина вдруг растерялась. Она не хотела, не могла представить Жамал мертвой. Смуглая, красивая, с длинными черными косами, живая Жамал, ее соседка, жена сослуживца мужа, стояла перед глазами. Как много хорошего было в их жизни еще недавно! Как часто Жамал весело смеялась! Три часа назад они сидели вместе в вагоне. И вот ее нет.

Серик молчал. Лицо его словно окаменело, и он, казалось, лишился дара речи. Вот мальчик наклонился над матерью, обнял ее холодеющее тело. Анна Ивановна не мешала ему. Она думала о том, как предать тело Жамал земле, что делать с Сериком. Ее тяжелые думы прервал рокот моторов. С запада снова шли самолеты. Анна Ивановна сорвала с себя платок и закрыла им лицо Жамал. Потом она схватила мальчика за руку и потянула за собой.

— Идем, Серик! Опять летят фашисты. В лесу нас ждет Боря. Бежим к нему.

Серик отрицательно покачал головой: он не хотел уходить от матери.

— Серик! — настойчиво повторила Анна Ивановна. — Идем скорее! Ведь мы погибнем здесь.

Серик нехотя пошел за Анной Ивановной, поминутно оглядываясь назад. Над полем разворачивались самолеты. Посылались бомбы, и все вновь заволокло черным зловещим дымом.


Уже много дней подряд идет дождь. От него нельзя укрыться даже в темном густом лесу. А именно здесь люди пытаются найти пристанище. Измученные долгой дорогой, чудом уцелевшие от бомбежек и обстрелов, беженцы сбились в лесу в надежде отдохнуть, собраться с силами. Их много. Здесь дети и женщины, есть и военные, отставшие от своих частей. Каждый день к уходящей на восток колонне эвакуированных присоединяются новые люди. Они приносят нерадостные вести: Красная Армия отступает, враг занимает один город за другим.

Укрылась в лесу и Анна Ивановна с двумя детьми. Они приютились под высоким ветвистым деревом и сидят часами молча, тесно прижавшись друг к другу. Тяжелые думы тревожат Анну Ивановну. Нет теперь у них никакого транспорта, а далеко ли уйдешь пешком! Кончаются продукты. Через день-два нечем будет покормить детей. Борис и Серик так похудели, что на них жалко смотреть.

Что будет, если они все попадут в руки немцев? Эта мысль ужасает Анну Ивановну. Она — член партии и ясно представляет себе, как отнесутся к ней фашисты. А если погибнет она, не уцелеть и мальчикам. Что они будут делать одни в незнакомых краях? Анну Ивановну все эти дни тревожит Серик. Он сильно тоскует по матери, часто зовет ее во сне. А днем все больше молчит и вздыхает.

Сама Анна Ивановна уже забыла о сне и отдыхе. Она думает об одном: как спасти детей? После долгих раздумий она наконец нашла, как ей казалось, выход из положения. Анна Ивановна родилась в селе Зозулино на Винничине. Идти в родное село — единственный путь, к спасению. Там среди своих можно укрыть детей, да и самой найдется какое-нибудь дело.

Анна Ивановна разломила пополам черствую горбушку хлеба и отдала ребятам.

— Ешьте, сынки, — ласково говорит она, и глаза ее затуманиваются. — Подкрепитесь. Нам надо собираться в дорогу.

Беженцы покидали лесок. Они медленно выходили на дорогу и шли небольшими группами на восток. Кое-кто шел без дорог из предосторожности. Люди устали и, казалось, погрузились в состояние какого-то отупения.

Анна Ивановна пошла вслед за другими по грязной, размытой дождями дороге. Шли молча, шлепая по грязи натруженными ногами. Многие шли босиком. Печальная это была картина: молча бредут люди, а над ними низко плывут тяжелые свинцовые тучи и сеют мелкий, колючий дождь.

Дождь изнурял и радовал: в плохую погоду не летали фашистские самолеты и можно было не бояться бомбежек. Но людей подстерегала другая беда… Когда Анна Ивановна поднялась на холм, она увидела в страхе разбегавшихся в стороны от дороги людей. Через минуту послышалась трескотня автоматов.

— Немцы! — крикнула Анна Ивановна и, не раздумывая, побежала к лесу. За ней, схватившись за руки, бежали Борис и Серик.

Оказалось, что на дорогу, по которой отходили эвакуированные, выскочила колонна немецких мотоциклистов. Фашисты даже не пытались выяснить, кто оказался перед ними: солдаты или мирные граждане. Они с ходу открыли огонь из автоматов по безоружным людям. Женщины и дети падали под пулями врагов. Уцелевшие спешили добежать до леса, который не раз уже спасал людей от смерти.

Перед самой кромкой леса Анна Ивановна задохнулась и стала.

— Бежим, мама! — кричал ей Борис, но она не могла выговорить ни слова.

Мальчики силой потащили ее к лесу. Выстрелы четко звенели в сыром воздухе, и людям казалось, что их обстреливают со всех сторон. Анна Ивановна очнулась только в лесу и не могла припомнить, как и когда они добрались сюда. Обессилевшая женщина села под деревом. У нее был приступ болезни сердца.

— Кто это стрелял, мама? — спросил Борис, когда Анна Ивановна пришла в себя.

— Враги, Боренька, немцы…

— Разве они так далеко ушли от границы? — Серик изумленно посмотрел на Анну Ивановну. — А как же наши? Как мой папа и все солдаты?

Что могла ответить на это Анна Ивановна? Она и сама не могла подумать до сегодняшнего дня, что немцы прорвутся в глубь советской территории. Но это было так. Там, на дороге, все еще слышалась стрельба. Даже в лес залетали пули.

Борис и Серик раздвинули ветки кустов и стали наблюдать за дорогой. Почти все уже скрылись в лесу, на поле и на дороге остались лежать убитые и раненые. Мотоциклисты не обращали на них никакого внимания. Ревя моторами и изредка постреливая по сторонам, они промчались по грязной дороге и вскоре скрылись за холмом.

— Это не наши солдаты, — тихо сказал Борис. — Это фашисты, мама.

Анна Ивановна смотрела на детей и впервые видела их необычно серьезные, даже строгие лица. «Фашисты настигли нас, — с горечью подумала Анна Ивановна. — Что же теперь будет?!.»

По лесу свистели вражеские пули.

* * *

Ночь Анна Ивановна провела с детьми в сыром и тихом лесу. Измученные дети спали под деревом; к утру тяжким, тревожным сном забылась и Анна Ивановна. После скудного завтрака Анна Ивановна объявила детям, что они пойдут в ее родное село.

— Что бы ни случилось, — сказала Анна Ивановна, — нам надо идти вперед. Может быть, скоро и выберемся из беды.

О том, чтобы продолжать дальнейший путь по дороге, нельзя было и думать. Теперь на дорогах хозяйничали враги. Анна Ивановна торопила Бориса и Серика. Ей казалось, что скоро они доберутся к своим, и она дорожила каждой минутой.

Так шли они несколько часов, скрываясь за деревьями, пока за лесом не показалась деревня. Она вся была окутана дымом. Горели скотные дворы и сараи. Анна Ивановна повела детей в обход пожарища. Ей не хотелось ни с кем встречаться. Издали путники увидели в селе немецких мотоциклистов. Они стремительно носились между горящими домами.

— Фашисты село подожгли, — сказал Серик.

— Торопитесь, дети, — то и дело приговаривала Анна Ивановна, — нам надо спешить.

Путники обогнули горящее село и решили отдохнуть. Зайдя в густую чащу, они расположились под деревом. Мальчики сильно устали: долгий путь, тяжелые испытания измотали их, и они уснули тотчас. Анна Ивановна, оберегая сон детей, боялась пошевельнуться. А они спали, как будто не было вокруг стрельбы и пожарищ, кровавой войны.

Вдруг Серик заплакал во сне, забормотал.

— Мама… мама… идем скорее! — вскрикнул он и проснулся.

— Что с тобой, Серик? — участливо спросила Анна Ивановна, обняла мальчика и стала ласково гладить его по голове. — Спи, сынок, я здесь…

Но Серик поднялся и недоуменно огляделся. Проснулся и Борис.

«Бедный мальчик, — думала Анна Ивановна, — мать постоянно снится ему — как бы не заболел. Такое горе не легко перенести и взрослому…

…Так они посидели еще в кустах, но больше никто уже не заснул. Анна Ивановна собиралась было идти дальше, но тут со стороны деревни послышались крики и выстрелы. Женщина и дети оцепенели в первое мгновение, а потом, не сговариваясь, побежали к опушке леса. И тут перед ними предстала уже знакомая картина: из села к лесу бежали люди. У многих на руках были дети.

Впереди всех бежала женщина с ребенком. Она была без платка, волосы рассыпались по плечам. Поравнявшись с Анной Ивановной, женщина закричала:

— Чего стоите? Бегите в лес! Фашисты жгут дома и стреляют в людей.

Анна Ивановна не успела ничего ответить — засвистели пули.

— Подлые убийцы, — с гневом прошептала Анна Ивановна. — Они стреляют даже в детей. Нет, это не люди… Нет…

Поток бегущих увлек за собой Анну Ивановну, Бориса и Серика. Вскоре они оказались в глубине леса. Преследователи, мчавшиеся из села на мотоциклах, не посмели войти в лес. Они постреляли некоторое время из автоматов и удалились. Люди сбились в кучу. Когда фашисты скрылись, Анна Ивановна спросила у беглеца, что случилось в их селе.

— Несколько часов назад, — рассказывала Анне Ивановне молодая женщина, — в селе были наши солдаты. Только они ушли, как заявились немцы и стали шарить по дворам. На чердаке дома деда Савчука нашли двух русских солдат. Они встретили фашистов очередью из ручного пулемета. Многих побили. За это немцы и расправились с нами. Стали хватать и вешать первых попавшихся, поджигать дома… Люди кинулись в лес.

Женщина замолчала и вытерла заплаканное лицо. Видно, она была потрясена случившимся. У многих в селе остались родные, и люди не надеялись уже больше увидеть их. Они смотрели из леса, как подымается дым над селом, и сердца их обливались кровью.


Анна Ивановна расспросила у женщин дорогу к родному селу, и они пошли. Теперь уже шли по чистому полю. Путникам удалось без особых приключений добраться до реки. Река оказалась глубокой, и не было никакой возможности переправиться.

Решили искать брод. Отправились вверх по реке. Через три-четыре километра показался мост. Пошли к нему в надежде перейти на другой берег. Только перед самым мостом Анна Ивановна заметила немецких часовых и в замешательстве остановилась.

— Ком! Ком! — крикнул солдат и поманил рукой.

Часовые давно уже наблюдали за путниками и нарочно подпустили их к самому мосту.

Анна Ивановна окаменела. Она боялась, что немцы найдут у нее партийный билет, и тогда без разговоров расстреляют ее и детей. Анна Ивановна знала, что рано или поздно ей придется встретиться с врагами, и надежно спрятала дорогую книжечку: на одном из привалов она зашила свой партийный билет в борт пиджака Серика. Как теперь все обойдется? Неужели часовые будут обыскивать детей?

Эти мысли пронеслись мгновенно, но Анне Ивановне показалось, что они стоят уже целую вечность перед солдатами. Не хотелось идти на зов часового, но иного выхода не было. Стараясь не показать своей растерянности, Анна Ивановна взяла детей за руки и пошла к мосту.

— Что ты здесь ищешь? — коверкая русские слова, спросил немец.

— Мы идем домой, — спокойно ответила Анна Ивановна.

— Домой? А где твой дом? — спросил немец и сделал знак своим солдатам.

Те мгновенно обыскали всех троих.

Кроме паспорта у Анны Ивановны ничего не нашли. Солдат заметил у нее на руке часы и с довольной улыбкой снял их.

— А где другие документы? — спросил все тот же солдат, видно, старший.

— Больше ничего нет.

Не зная, что еще потребовать от задержанных, солдат накинулся на Анну Ивановну:

— Это чей мальчик? — спросил он, тыча пальцем в сторону Серика.

— Мой сын, — ответила Анна Ивановна и привлекла к себе Серика.

— Врешь! Он — азиат, — заорал солдат. — Он не русский и не украинец.

— Азиат, азиат… — загалдели солдаты.

Анна Ивановна вдруг подумала, что солдаты могут отнять у нее Серика. Ведь это фашисты. Им ничего не стоит застрелить человека только за то, что у него смуглая кожа. Серик инстинктивно почувствовал опасность и прижался к Анне Ивановне, крепко обняв ее. Солдаты о чем-то поговорили между собой и направились к Серику.

— Ты азиат, да? — спросил немец и погрозил мальчику пальцем.

Краска залила лицо Серика.

Анна Ивановна уже не слушала, что говорили фашисты. Словно в забытьи, она повторяла:

— Мой сын… мой сын.

Наконец солдат вернул паспорт Анне Ивановне. Послышался гул моторов. К мосту приближалась большая колонна автомашин, крытых брезентом. Солдаты засуетились и бросились открывать шлагбаум. Один из них, пробегая мимо Анны Ивановны, взволнованно проговорил:

— Я — чех. Мы с вами одной крови. Немцы — людоеды и грабители… Быстрее уходите!

Анна Ивановна взглядом поблагодарила солдата, позвала детей, и они быстро пошли вдоль берега.

* * *

Они опять свернули в лес. Обидно было сознавать, что приходится прятаться на своей собственной земле. Но лес теперь стал единственным надежным местом, где можно было отдохнуть, собраться с мыслями.

— Мама, Серик устал, — сказал Борис, когда путники отмерили уже порядочное расстояние по лесной чаще. — И у меня болят ноги. Давайте отдохнем.

Мать согласилась, и все в изнеможении опустились на зеленую траву. У них еще была кое-какая еда, и это ободряло. Радовало и то, что они так удачно отделались от часовых на мосту. Дети ели и разговаривали веселее обычного.

— Мама, — заговорил Борис, — если бы мы шли по дороге, то я и Серик могли бы снять ботинки. Босиком легче. Хорошо бы по дороге…

— Эх, Боренька! — вздохнула Анна Ивановна. — Теперь нам дороги заказаны. Там нас сразу схватят фашисты. Видели, как они налетели на нас у моста? Но ничего… Теперь нам уже немного идти осталось. Дня через два будем дома.

— Мама, — опять сказал Борис. — А ведь нам добрый немец попался на мосту. Пожалел нас и дорогу показал.

— Он не немец, а чех. Сам так сказал, — Анна Ивановна вздохнула и добавила: — И среди немцев есть хорошие люди. Не все же фашисты.

— Тогда почему они напали на нас? — резко спросил Серик.

— Их Гитлер насильно послал. За отказ идти на войну он расстреливает даже родственников солдата, — ответила Серику Анна Ивановна и подала ему ломтик хлеба.

— Гитлер — зверь! — сказал Серик.

— Конечно! — горячо поддержал друга Борис. — Ты же видел, что творится в селах: и жгут, и убивают — все по приказу Гитлера.

— Ладно, дети, ешьте хлеб, — прервала разговор ребят Анна Ивановна.

Она видела, как волнуются Борис и Серик, какой гнев таится в их глазах. Дети повзрослели за последние дни. Горе и страдание ожесточили их.

После короткого отдыха путники снова двинулись вдоль реки. Впереди показалось село. Анна Ивановна опасалась встречи с немцами и не хотела заходить в село. Пока они советовались, как им поступить, на реке показалась лодка. Она направлялась в их сторону. Лодочник заметил людей на берегу.

— Здравствуйте, — сказала громко Анна Ивановна и пошла к лодке.

— Здорово! Здорово! — приветствовал их лодочник. Он сложил весла на дно лодки, приподнялся и оглядел Анну Ивановну. Что-то знакомое показалось ей в приветливом лице лодочника.

«Где же я его видела? — попыталась вспомнить Анна Ивановна. — Кажется, знакомый человек».

— А я… мы с вами встречались, — уверенно проговорил мужчина, выходя на берег.

— И я так думаю, но не могу никак припомнить. — Анна Ивановна подошла к лодочнику.

— Вы в Виннице учились?

— Училась… — Анна Ивановна подумала немного и вдруг спросила: — Вы Иващенко?

— Да. Я Иващенко, — улыбнулся лодочник. — А как ваша фамилия?

— Полищук.

— О! Теперь и я вас узнал. Аня! Как же ты оказалась здесь? — Иващенко сердечно приветствовал Анну Ивановну и обнял ребятишек.

— Коля! Ты изменился! Усы и бороду носишь!

Анна Ивановна с волнением и изумлением рассматривала своего бывшего однокурсника. Он совсем не был похож на веселого студента Винницкого педагогического института, какого она знала.

— Времена теперь такие, Аня. Мне сорока еще нет, а пришлось превращаться в старика… Ну, об этом мы еще поговорим, — Иващенко взглянул на ребят, отошедших в сторону, чтобы не мешать разговору взрослых, и спросил: — А ребята чьи? И вообще, откуда ты идешь?

— Издалека, Коля, — вздохнула Анна Ивановна, — из-под самой границы. А дети?.. Который побольше — мой сын, Борисом зовут. Ему уже двенадцать лет. А это — Сережа… Теперь тоже мой сын.

…До позднего вечера проговорили они о своем житье-бытье, многое вспомнили. Анна Ивановна рассказала о жизни в пограничном городке, о своих скитаниях с первого дня войны. По-иному сложилась жизнь Иващенко. После окончания института он вернулся в родные края, работал секретарем райкома комсомола. Через несколько лет его избрали вторым секретарем райкома партии, а уже перед самой войной — первым. Иващенко не счел нужным скрывать от Анны Ивановны, что он оставлен партией для работы в подполье.

Долго длилась беседа двух старых товарищей. О многом узнала Анна Ивановна и по-новому взглянула на происшедшее. Значит, военные неудачи — дело временное. Советский народ борется. И даже в тылу врага он чувствует себя хозяином своей судьбы. Это радовало и ободряло, и все пережитое становилось не таким страшным.

— Разговорились мы с тобой, — спохватился Иващенко и показал на ребят, прикорнувших у прибрежных кустов. — Дети, наверное, проголодались. Я сейчас привезу из села продуктов. А вы спрячьтесь пока в березняке и ждите меня. Не дай бог, чтобы вас кто-нибудь заметил. По приказу военного коменданта, все, кто бродит в лесу, объявляются партизанами и подлежат расстрелу. Людям запрещено появляться на улице после восьми часов вечера.

— И ты береги себя, Коля, — сказала на прощание Анна Ивановна, — остерегайся…

— Мое дело привычное, — ответил Иващенко, — места знакомые, и люди есть надежные. Прощай пока…

Иващенко легко сбежал к берегу, спрыгнул в лодку, и вскоре она бесшумно двинулась по темной реке. Анна Ивановна пошла к ребятам. Они крепко спали, и Анна Ивановна не решалась потревожить их, пока не вернулся Иващенко. Все вчетвером они наскоро поужинали, и Иващенко весело сказал:

— Друзья, прошу на мой корабль. Ведь я теперь перевозчик. Правда, не всех довожу до другого берега, но вас доставлю благополучно.

…Быстро и бесшумно шла лодка по спокойной воде. Видно, часто приходилось Иващенко совершать подобные рейсы. Тихая волна вынесла лодку на песчаную отмель, и путники сошли на берег.

— Ну, Аня, счастливого пути, — тихо сказал Иващенко. — Будь осторожна и жди вестей от меня. Я верю, что ты не будешь сидеть сложа руки и поможешь нам.

— Спасибо, Коля. Верь в меня, как в самого себя, — твердо ответила Анна Ивановна. — Я постараюсь оправдать доверие.


Только на третий день в сумерки Анна Ивановна добралась до своего родного села. Прежде чем идти в дом отца, она решила зайти к подруге детства Тамаре, это было по пути. Тамара жила на западной окраине села, и Анна Ивановна направилась к ее дому огородами, ведя за руки уставших детей.

Село спало. Казалось, что в нем не было ни души. Ни в одном окне не было света. Наглухо запечатан ставнями и дом Тамары. Анна Ивановна обошла вокруг и решилась заглянуть в щель ставни, откуда пробивался свет. То, что она увидела, испугало ее. В комнате, освещенной маленькой керосиновой лампой, за столом, уставленным бутылками и тарелками, сидели немцы.

До слуха Анны Ивановны донеслась чужая речь. Немцы вели себя как хозяева, и это неприятно поразило Анну Ивановну. Рядом с офицером, который дымил сигарой, развалясь на стуле, сидела женщина, но ее почти не было видно, и Анна Ивановна не разглядела толком ее.

— Пошли отсюда! — шепнула Анна Ивановна и отошла от окна.

Теперь ей ничего не оставалось, как идти к своему дому. Может быть, и там пировали немцы, но другого выхода не было. К счастью, по дороге никто не встретился, и путники благополучно добрались до места.

Дом отца погружен во мрак, хотя вечер еще не поздний. Неужели так рано ложатся спать? Вряд ли. Может быть, хозяев уже нет в живых? От этой мысли сердце Анны Ивановны похолодело. Пересилив волнение, она наконец подошла к окну и заглянула в него. В комнате мелькнула чья-то тень. Через минуту в окне показался человек.

— Кто тут? — испуганно спросил он.

Анна Ивановна узнала голос отца, но от охватившего ее волнения не могла выговорить ни слова.

— Кто, кто тут? — уже нетерпеливей и громче спросили из комнаты.

— Папа! Папа! Это я — Аня.

Анна Ивановна подошла к окну, а отец, узнав ее, кинулся к дверям.

— Боже мой, Анечка! — заплакал старик, обнимая дочь и притягивая к себе ребятишек. — Идемте скорее в дом, там мама…

Старушка встретила их на пороге слезами.

Как только все вошли в дом, старик завесил окна одеялами и зажег коптилку. С минуту он оглядывал дочь удивленными, ничего не понимающими глазами, потом обнял ее и снова заплакал.

— Не плачь, папа, — утешала его Анна Ивановна. — Поздоровайся с ребятами. Это — Борис и Сережа, — назвала она Серика по-русски.

Старик обнял детей, поцеловал и усадил их рядом с собой на широкую скамью. Только теперь он рассмотрел своих гостей. Исхудалые, оборванные, измученные, они вызывали жалость. Видно, немало пришлось перенести бедным путешественникам. Как еще остались живы в такой передряге?

— Аннушка, дочка моя! Что же это творится на белом свете? Ведь мы погибнем. И куда запропала наша армия? — горько, со слезами на глазах говорил старик и смотрел на Анну Ивановну, словно она была в ответе за все, что случилось.

— Не знаю, отец, — тихо заговорила Анна Ивановна. — Не знаю, что происходит, но думаю, что советские люди не сдадутся фашистам. Ведь всегда побеждает справедливое дело. А наш народ за правду постоит.

— Эх-хе-хе, — тяжело вздохнул старик. — Здесь вот Антон Архипович Чумак и дочка его, Тамарка, немцев-то хлебом-солью встречали. Конец, говорят, советской власти пришел.

Анна Ивановна встрепенулась.

— Что ты, отец! — растерянно сказала Анна Ивановна. — Тамара? Хлеб-соль? Правда, отец ее, кажется, не любил советской власти. Трудиться не хотел, тянул все из колхоза и в тюрьме за это сидел. Но Тамара-то! Что с нею случилось? Неужели и она за отцом пошла?

…Анна Ивановна вспомнила дом подруги, щель в ставне, пирушку немцев. Значит, немцы — ее гости?

— Тамара свихнулась. Немецкие офицеры от них не выходят. А она совсем про своего Николая забыла, — вступила в разговор Софья Павловна — мать Анны Ивановны, до тех пор только вытиравшая концом передника слезы.

— Вы-то как тут живете? Кто есть в селе из мужчин?

— Мало кто остался, — сказал старик и опасливо покосился на детей. — Есть хорошие люди, но я тебе после о них расскажу… Открыто ходят только «благонадежные». Это те, кто с советской властью не в ладах.

Анна Ивановна радовалась встрече с родителями. Отец, кажется, не ударился в панику, он осуждает людей, угодничающих перед немцами. Видно, что он всей душой ненавидит врагов. Она подумала, что ее отец может многое сделать для подпольщиков, о которых говорил ей Николай на переправе.

— А что слышно о фронте, отец? — спросила Анна Ивановна. — Далеко ли отступила наша армия?

— Кто его знает! — ответил старик. — Вернулся недавно сын Олейника. Он сказывал, что на Днепре уже фронт. Наши на левой стороне стоят и дальше, будто бы, немцев не пускают…

— Ничего, отец, не горюй, — успокаивала старика Анна Ивановна. — Все будет хорошо. Наполеон до Москвы доходил, а чем все кончилось? Надо верить в победу и не слушать разных болтунов.

— Все это так, Аннушка, — вздохнул старик, — но ведь у Гитлера — армии многих государств. Кого он только не погнал на нас!..

— Крепись, папа! Нам, видно, еще многое придется пережить. Но надо обязательно выдержать.

Еще вчера жизнь села была совсем другой. С приходом оккупантов всеми овладела тревога. По приказу коменданта, в селе введены жестокие порядки: никто не имеет права отлучаться из дому без специального на то разрешения немецкой комендатуры. Ночью по улицам патрулируют полицейские.

В один день не стало законов, охраняющих человека. Оккупанты свирепствовали. Бывшие кулаки, воры и уголовники, которых в свое время справедливо наказывала советская власть, теперь стали прислужниками немцев: старостами и полицаями. Они ревностно служили врагам, выдавали немцам советских активистов, преследовали честных людей.

…Анна Ивановна стала мирно жить дома. Через несколько дней встретилась с Тамарой. Та первая подошла, увидев Анну Ивановну за стиркой во дворе дома отца. Женщины поздоровались, и Тамара спросила:

— Когда ты приехала?

— Только сегодня, — ответила Анна Ивановна.

Борис и Серик выбежали на двор.

— А это чьи дети? — Тамара посмотрела на мальчиков.

— Мои! — ответила Анна Ивановна.

— У тебя же был только один сын! — удивилась та.

— Нет, двое, — ответила Анна Ивановна.

Тамара больше не расспрашивала, она сухо простилась и ушла.

«Что она задумала? — мелькнуло в голове Анны Ивановны. — Во всяком случае, ее следует остерегаться».

Опасения Анны Ивановны очень быстро подтвердились. Часа через два после разговора с бывшей подругой она получила повестку с требованием немедленно явиться в комендатуру вместе с детьми. Было ясно, чьих рук это дело. Вначале Анна Ивановна растерялась, не зная, что предпринять, но потом решила явиться в комендатуру.

Борис и Серик, казалось, не волновались. По дороге в комендатуру они с любопытством разглядывали попадавшихся им навстречу немецких солдат. Комендатура помещалась в центре села, в бывшем здании средней школы. У входа в комендатуру стоял полицейский с винтовкой в руках. Когда Анна Ивановна проходила мимо него, тот слегка кашлянул и сказал:

— Аня, здравствуй!

Анна Ивановна от неожиданности приостановилась, недоуменно посмотрела на полицейского и не ответила на приветствие. Она узнала его. Раньше этот человек был колхозным бригадиром, а теперь вот вырядился в немецкую форму!

Кабинет коменданта располагался в просторной комнате. За большим столом Анна Ивановна увидела немца с длинным худым лицом.

Комендант взглянул из-под очков на вошедших и кивнул пожилой рыжеволосой женщине, сидевшей у края стола.

— Как ваша фамилия? — спросила женщина на чистом русском языке.

— Полищук, — ответила Анна Ивановна и взглянула поверх головы коменданта.

На стене она увидела портрет Гитлера и надпись под ним: «Гитлер — освободитель народа». «Вот так освободитель!» — подумала Анна Ивановна, и сердце ее сжалось. Она вспомнила весь свой путь в родное село, бомбежку эшелона, расстрел мирных людей, слезы матерей. И все это — по приказу «освободителя»!

— А вы разве не жена комиссара Савченко? — хитро усмехнувшись, спросила переводчица.

Анна Ивановна вздрогнула, но тут же овладела собой и спокойно заговорила:

— Да, первый мой муж, действительно, был комиссаром. Но мы давно разошлись с ним. Сейчас у меня другой муж — машинист паровоза, казах по национальности. Вот этот мальчик — его сын.

Комендант встал из-за стола, прикурил потухшую папиросу, пыхнул дымом и о чем-то стал спрашивать переводчицу хриплым голосом. Переводчица кивнула на Анну Ивановну и детей и быстро заговорила по-немецки. Комендант крякнул, нацепил на нос большие очки и в упор взглянул на Серика. Мальчик со злобой посмотрел на немца и отвернулся. Комендант покачал седой головой и неожиданно громко закричал. Лежавшая у его ног овчарка навострила уши, оскалилась и зарычала. Кажется, ей передалось настроение хозяина. Чем громче кричал комендант, тем яростнее рычал взъерошенный пес. Наконец немец замолчал, и переводчица, поминутно оглядываясь на коменданта, стала снова допрашивать Анну Ивановну.

— Вы лжете! По сведениям, которыми располагает господин комендант, вы являетесь женой комиссара Савченко. И сами вы — большевичка. Почему скрываете это? Говорите правду, не то будет плохо.

— Я сказала правду, — спокойно ответила Анна Ивановна.

— Тогда пеняйте на себя, — обозлилась переводчица. — Господин комендант заставит вас сказать правду.

Выслушав переводчицу, комендант замычал, подскочил вдруг к Анне Ивановне, ткнул в ее грудь и заорал:

— Комиссар? Большевик?

Анна Ивановна молчала. А дети испугались опять зарычавшей собаки и попятились. Комендант размахнулся и ударил женщину. Борис закричал:

— Мама! — и бросился к Анне Ивановне.

Он закрыл лицо руками и зарыдал. Заплакал и Серик, перепуганный зверским видом коменданта и разъяренной собакой. Переводчица схватила пса за ошейник и загнала его под стол, потом подозвала Серика. Тот медленно подошел.

— Это твоя мама? — с притворной лаской спросила она у мальчика.

— Да, да. Это моя мама… — торопливо заговорил Серик. — Моя!

Анна Ивановна старалась ничем не выдать своего волнения. Действительно, мальчик в эти тревожные, опасные дни привык к ней, привязался. Анна Ивановна и вправду заменила Серику погибшую мать.

Ответ мальчика поставил в тупик переводчицу. Она недоуменно уставилась на коменданта, а тот в свою очередь вопросительно глядел на переводчицу. Наконец комендант что-то буркнул и кивнул головой на детей.

— Господин комендант, — сказала переводчица, — приказывает вам каждую неделю являться в комендатуру для регистрации. А сейчас можете уходить.

Во дворе комендатуры Анна Ивановна опять встретилась с Тамаркой. Та, видно, торопилась к коменданту. Не имея возможности отомстить предательнице, Анна Ивановна гневным взглядом обожгла свою бывшую подругу и молча прошла мимо. Та зло усмехнулась и что-то пробурчала вслед.

Через два дня комендант снова вызвал Анну Ивановну с детьми. Она догадывалась, что это Тамарка не оставляет ее в покое. Было страшно подумать, что ждет ее на втором свидании с комендантом. Скорее всего ее могут арестовать, а детей отобрать и отправить в Германию. Так, в раздумье, Анна Ивановна сидела у окна в ожидании назначенного часа. Она даже не услышала, как кто-то подошел к окну и окликнул ее. Встрепенувшись от осторожного стука по стеклу, Анна Ивановна увидела за окном женщину. Это была Полина Петровна, ее знакомая, как потом выяснилось, подпольщица. Женщина чуть приоткрыла окно и встревоженно зашептала:

— Аня!.. Тебе привет от Бориса Андреевича. Надо скорее уходить из села. Тебя должны сегодня арестовать… Не теряй времени!

Женщина ушла так же тихо, как и появилась. Только серый платок мелькнул несколько раз между ветками вишневого садика. Анна Ивановна быстро собрала свои вещи, позвала детей и, ничего не объясняя им, повела за собой из дома. Они прошли через сад, крадучись пробрались огородами к реке. А вскоре родное село осталось позади. Путников снова ждала неизвестность.


Но все обошлось пока для Анны Ивановны как нельзя лучше. Оказывается, подпольщики были хорошо осведомлены о положении в селе, где укрылась Анна Ивановна, и вовремя пришли ей на помощь. По заданию одного из руководителей подполья, Бориса Андреевича Олейника, связной Алексей встретил Анну Ивановну с детьми и переправил их в другое село, где для них уже имелась заранее подготовленная квартира.

В доме, куда их привел связной, гостей приветливо встретила молодая женщина. Это была жена подпольщика Николая Михайловича Абраменко — Мария Николаевна.

Хотя женщины были незнакомы, между ними сразу установилась атмосфера доверия и взаимного понимания.

— Хозяина дома нет. Он придет завтра, — поздоровавшись, сказала Мария Николаевна. — Я ждала вас. Проходите.

Мария Николаевна внимательно разглядывала усталое, худое лицо Анны Ивановны и продолжала:

— Отдохнуть вам надо хорошенько. А тут опасно. Полицейские ходят по квартирам каждый день. И предателей в селе немало… Если вы не возражаете, я спрячу вас с детьми.

— Конечно, не возражаю, — сказала Анна Ивановна. — Делайте как лучше.

— Тогда идемте за мной!

Мария приподняла железную вешалку — ив стене вдруг открылась маленькая потайная дверь. Она была так узка, что взрослый человек мог пройти через нее только боком. Когда все прошли в эту дверь, Мария плотно закрыла ее, зажгла в темноте ручной фонарик и повела своих гостей по узкому проходу. Они спустились куда-то вниз по лестнице и попали в землянку.

Мария достала из ниши десятилинейную лампу, протерла закопченное стекло и зажгла огонь. Анна Ивановна внимательно осмотрела свое новое убежище и осталась довольна. Землянка была размером в пятнадцать-шестнадцать метров, с высоким потолком. На полу лежала сухая свежая солома, в углу у стены — дощатые нары на шесть-семь человек, посередине землянки столик и четыре стула. У другой стены — пирамида винтовок, а рядом — ящики с патронами. Анна Ивановна часто видела такие пирамиды в воинских казармах. Она догадалась, что жилье это предназначалось совсем не для нее, а для людей, которые должны сражаться, а может быть, уже сражаются с оружием в руках.

— Действительно, это, кажется, надежное место, — сказала Анна Ивановна и присела на стул.

— Я знала, что вам понравится, — улыбнулась Мария и добавила: — Ну, а теперь располагайтесь тут и отдыхайте. Дети, наверное, хотят есть? Я подымусь наверх и принесу еды. А вы все-таки тут будьте осторожны. Сами понимаете, Анна Ивановна, в какое время мы живем. Об опасности мы сообщим вам вот этим звоночком.

Мария подошла к стене и показала Анне Ивановне на тонкую медную проволоку.

— Как услышите сигнал, быстренько отправляйтесь вот через этот ход, — Мария показала на маленькую дверцу в углу землянки. — Он выведет вас в наш сад, в ста метрах от дома. А как будет дальше — посмотрим по обстоятельствам.

Мария ушла. Анна Ивановна еще раз внимательно оглядела землянку и облегчено вздохнула. Она теперь уже знала, что попала к надежным, верным людям, и впервые за много недель почувствовала себя спокойнее. Самое главное, дети находились в безопасности. И Борис, и Серик, который все еще тревожно бормочет что-то по ночам и зовет свою мать, теперь тоже смогут немного отдохнуть и успокоиться.


Несколько дней спокойно прожили в землянке под домом Николая Михайловича Абраменко. Мария по нескольку раз в день навещала их, приносила еду, рассказывала о новостях. И хотя ничего утешительного она не сообщала, Анна Ивановна была довольна, что они не одиноки в этом полутемном жилье, — кто-то думает и беспокоится о них.

Однажды раздался условный сигнал, и Анна Ивановна встревожилась. В землянку вошли двое мужчин. Один из них — среднего роста, худощавый, лет сорока человек — первым поздоровался и представился.

— Абраменко, — сказал он и, указывая на своего спутника, молодого черноволосого паренька со шрамами на лице, добавил: — а это — Шевченко.

После того как все перезнакомились, пришедшие извлекли из холщового мешка какой-то ящичек, батарейки и стали налаживать радиоприемник. Серик и Борис слезли с нар и подошли к взрослым, с любопытством наблюдая за их работой.

— Хотите Москву послушать? — с улыбкой спросил Шевченко тихонько.

Ребята с недоверием поглядели на него и решили, что он просто шутит над ними. Но на всякий случай неуверенно ответили:

— Хотим.

— Тогда помогайте мне, — сказал Шевченко и сунул в руки Серику провод.

Борис с завистью посмотрел на товарища и тоже схватился за провод.

— Помощники нашлись, Николай Михайлович, — серьезно сказал Шевченко, посмотрел на свои ручные часы и вдруг забеспокоился: — Ого! Через полчаса нужно принимать сообщение. Пусть Мария налаживает свою машинку.

Абраменко быстро вышел из землянки. Пока Шевченко хлопотал у приемника, настраиваясь на нужную волну, вернулся Абраменко. Вслед за ним пришла Мария с ученической тетрадкой и карандашом в руках. Вдруг в приемнике послышалось шипение и знакомый, привычный голос негромко сказал: «Говорит Москва…».

Все затаили дыхание. Голос Москвы особенно взволновал Анну Ивановну, давно оторванную от внешнего мира. Вдруг передача оборвалась. Обеспокоенный Шевченко стал лихорадочно копаться в приемнике, а Николай Михайлович в ожидании глядел на него. Наконец снова послышался четкий голос: «…героическая Красная Армия громит отборные полчища Гитлера. После ожесточенных боев нашими войсками временно оставлен город Н…».

— «Оставлен город Н… Оставлен город Н…», — не сводя глаз с приемника, машинально повторяла Анна Ивановна.

Видя волнение матери, растревожились Борис и Серик. Они поняли, что вести получены тяжелые.

Когда диктор закончил сообщение и приемник затих, все несколько минут еще сидели в тех же позах. Мария подправляла что-то в своей тетради, полной загадочных знаков, крючков и черточек. Она взглянула на Шевченко, и тот коротко бросил:

— Напечатай!


Серик проснулся ранним утром и испуганно огляделся. Анны Ивановны не было. Рядом с ним вниз лицом лежал Борис и сладко посапывал. Серик растолкал его.

Ничего не понимая спросонок, Борис долго смотрел на мальчика и наконец спросил:

— Что случилось?

— Мама еще не пришла?

Борис отрицательно покачал головой.

— Когда же она придет? Скоро? — опять спросил Серик.

— Придет, Серик. Должна прийти, — успокоил Борис.

Скоро в землянку вошли Мария и Анна Ивановна. Они оживленно говорили вполголоса.

— Удачно мы справились сегодня с листовками! — довольно сказала Мария. — Я только успела вернуться. Если все пройдет хорошо, то сегодня придут Николай и Константин…

Мария вдруг осеклась, вспомнив, что Анну Ивановну ждет тяжелая весть, и мысленно обругала себя за то, что чуть было не проговорилась.

Серик и Борис между тем, обрадованные приходом матери, встали и пошли к рукомойнику. Они спешили умыться, так как Анна Ивановна строго следила за чистотой, и ребятам частенько попадало, если кто-нибудь из них забывал вымыть руки. Анна Ивановна обласкала ребят, словно она уходила от них не на несколько часов, а была с ними в долгой разлуке.

В лице Марии Николаевны была затаенная тревога. Она порывалась рассказать Анне Ивановне о постигшем ее горе, но потом решила посоветоваться сначала с мужем и поступить так, как он скажет.


— Галя, выйди погуляй на улице, — сказала Мария своей сестре Галине, — как бы не забрел кто неожиданно.

Галя молча поднялась из-за стола и направилась на улицу. И сегодня она должна была выполнять свои несложные, но очень важные обязанности: следить, не появится ли вблизи полицейский, она должна вовремя предупредить об этом подпольщиков.

А в доме тем временем совещались Николай Михайлович и Костя Шевченко. Мария вошла в комнату и подождала, пока они окончат свой деловой разговор. Потом вдруг заплакала и стала рассказывать о горе Анны Ивановны.

— Ты знаешь, Николай, — сквозь слезы рассказывала Мария, гестаповцы вчера повесили отца и мать Анны Ивановны. Говорят, их выдал тот старик со своей дочкой Тамаркой.

— Анна Ивановна знает об этом? — спросил Абраменко жену. — Ты ей рассказала?

— Нет, Коля, не говорила пока. Жалко мне ее…

— И не следует говорить, — вздохнул Николай Михайлович. — Я сегодня же сообщу обо всем Ивану Кузьмичу.

— Да, она не должна знать об этом, — поддержал товарища Шевченко. — И без того у женщины много горя, а эта весть свалит ее.

…У окна вдруг появилась Галя. Она дважды стукнула пальцами по стеклу и прошла мимо. Это означало, что к дому идут полицейские. Костя мгновенно юркнул в потайную дверь и скрылся в подземелье. Когда Галя появилась на пороге, она увидела только Николая и Марию.

Полицейские были уже во дворе.

— А-а, пан Абраменко! Как поживаете? — едва успев ввалиться в дом, заговорил пожилой рябоватый полицай и бесцеремонно протопал к столу.

Он заметил, что слово «пан» не понравилось хозяину дома, но не подал вида.

— Что там о жизни спрашивать! — проговорил Абраменко. — В доме дров нет. А раз нет дров, то нет ни тепла, ни уюта. Вот за дровами сейчас собираемся идти.

Николай Михайлович достал из-за стола большой топор и молодецки подбросил его и поймал. Стоявший у двери молоденький полицейский отпрянул, но потом, видя, что хозяин не собирается нападать на них, шагнул к своему товарищу и угодливо заговорил:

— Нам бы выпить чего, хозяин… Головы трещат.

— Э, паны-господа полицаи. Какая там выпивка! Если бы в доме была хоть капля самогонки, разве я сидел бы, как дурак, трезвый? Напился бы и отплясывал себе гопака.

— Ну, до другого разу, хозяин. Наведаемся еще, может, добрее будешь, — рябой полицейский встал и пошел к выходу.

За ним, поглядывая на топор, который все еще держал в руках Николай Михайлович, трусливо засеменил другой. Николай Михайлович знал, что полицаи будут до ночи шляться по хатам, вымогать самогон и закуску, пока не напьются.


Глубокой ночью кто-то постучался в дом Николая Абраменко.

Он подошел к двери и хотел было уже открыть ее, но передумал: мало ли кто это! Может быть, опять полицейские? Но за дверью послышалось легкое движение и раздался голос:

— Это я, откройте.

Николай Михайлович узнал голос и открыл дверь. В дом неслышно проскользнул чернявый, среднего роста паренек лет восемнадцати. Это был Иван Гаман — член подпольной комсомольской организации. Он прошел в комнату, огляделся и уж потом поздоровался с Абраменко.

— Что нового? — спросил Абраменко.

— Новостей много, Николай Михайлович. Вчера ночью у нас был Иван Кузьмич!

Иван Гаман сверкнул глазами и, довольный произведенным эффектом, тихонько засмеялся.

…Иван Кузьмич Примак — отважный, храбрый человек, неутомимый организатор подполья, настоящий патриот! В свои тридцать лет он, благодаря высокому росту и сложению, выглядел старше и солиднее. Его авторитет и влияние на людей были огромны. Партия специально оставила Примака в тылу врага для организации сопротивления оккупантам в Киевской и Полтавской областях.

Он постоянно появлялся в Мироновском, Переяславском и Каневском районах, а здесь, в Ржищевском районе, Примак только второй раз. Он приехал познакомиться с работой подпольщиков и дать им распоряжения на будущее. Вот почему упоминание о Примаке так взволновало Абраменко.

— Правда? Где же он? — прервал Ивана Николай Михайлович. — Надолго ли сюда?

— Сейчас он у нас дома… А меня к вам послал. Хочет с тобой встретиться.

— Веди его сюда! Он один?

— Один. Одному, говорит, спокойнее путешествовать.

— Отправляйся скорей, — нетерпеливо перебил Ивана Абраменко. — Время уже позднее.

Гаман выскользнул из дома. За двором у тополя стояла его маленькая шустрая лошаденка. Иван вскочил в седло и, не таясь, поскакал по тихим пыльным улицам села. Когда затих стук копыт, Николай Михайлович закрыл дверь на засов и спустился в землянку, чтобы рассказать о ночном госте Анне Ивановне.


В то время, к которому относится наш рассказ, в Ржищевском районе действовали уже три-четыре подпольные организации. В них велась подготовка к открытой партизанской борьбе с оккупантами. Руководители подбирали людей, добывали оружие, создавали тайные склады боеприпасов и продовольствия.

Кое-где уже провели небольшие операции против немцев. Во время одной из таких операций в плен к жандармам попал молодой подпольщик. Он оказался трусом.

После первого же допроса немцам стали известны адреса и явки многих подпольщиков. Начались облавы и аресты.

Облава нагрянула и в дом Николая Михайловича Абраменко. Жандармы арестовали Марию и ее сестру Галю. Мария в последний момент сумела подать сигнал в подземелье: узники должны были уходить через подземный ход. Марию и Галю увезли в тюрьму. На воле случайно остался пятилетний сын Марии. Он находился в это время в доме у Ивана Гамана на маленьком хуторе. Избежал ареста и сам Николай Михайлович. Он выполнял особое задание подполья и был далеко от села.

…Когда раздался сигнал тревоги, в землянке кроме Анны Ивановны, Бориса и Серика находились еще два подпольщика. Все быстро собрались и по подземному ходу вышли к небольшой яме в вишневом саду. Редкие деревья не могли укрыть людей, и они вынуждены были ждать темноты. Анна Ивановна поняла, что явка провалена. Немцы, конечно, не ограничатся арестом одной семьи Абраменко. Может быть, захватят и Гамана. Как помочь ему?

Перед войной родители Вани Гамана умерли, и он остался старшим в семье, где еще были сестренки Мария и Галя и маленький мальчик Миша. Ему было всего одиннадцать лет. Сейчас у них в доме находится и пятилетний Витя Абраменко. Как помочь им всем? Если даже сам Иван будет вне подозрений у немцев, то его все равно повесят, когда узнают о маленьком Вите Абраменко. Тот, кто предал Марию и Галю Абраменко, конечно, хорошо знает состав их семьи.

«Может быть, вот сейчас их арестовывают, — с горечью думала Анна Ивановна. — Надо немедленно спасать семью Гамана и Витю. Анна Ивановна глянула на своего Бориса и тихо спросила:

— Боря, вы ведь бывали с Сериком в доме у Гамана. Помните, вы носили ему листовки?

— Это тот самый, мама, у которого есть братик Миша? — спросил Борис.

— Да, да. Это он, — ответила Анна Ивановна. — Можешь ли ты найти его дом? Мы должны предупредить Ивана об опасности.

Борис посмотрел на Серика, тот — на него. Оба стали вспоминать, как найти дом Ивана. Они были там только один раз и ночью, трудно сейчас вспомнить дорогу. Серик все-таки проговорил:

— Я найду. Они вон там, на том хуторе.

— Эх, Серик, — вздохнула Анна Ивановна, — найти-то ты найдешь, да посылать тебя нельзя!

Группа партизан. Слева направо: Иван Гаман, Емельян Ломако, Николай Попов. Стоят: Галя Гаман, Мария Гаман.


Дело в том, что их давно уже разыскивали. По селам был разослан приказ коменданта, в котором предписывалось найти и арестовать женщину с двумя детьми. Сообщались приметы. Серика называли «азиатом» и «чернокожим». Конечно, любой предатель, если бы он встретил Серика, опознал бы его и выдал полиции. Днем ему нельзя было и носа показывать на улицу.

Но в теперешних обстоятельствах другого выхода не было, и после долгих колебаний Анна Ивановна решила все-таки послать с Борисом и Серика. Она выглянула из ямы и осмотрела сад. В нем никого не было. Где-то в селе раздавались выстрелы. Анна Ивановна вернулась.

— Что будем делать? — спросила она. — Надо посылать кого-то к Гаману.

— Я знаю местность, — сказал один из подпольщиков. — Идти надо, но можно нарваться на неприятности. Ведь сейчас идет облава.

— А я и не думаю посылать взрослых, — сказала Анна Ивановна. — Пойти должны дети. А мы дождемся темноты и тоже выберемся отсюда.

— Если Боря сможет найти дом Гамана, — сказал другой подпольщик, — придется идти ему.

— Боюсь, что Боря один не справится с этим делом, — Анна Ивановна внимательно посмотрела на Бориса и потом на Серика. — А вот Серик, пожалуй, найдет. Ведь он — степняк, и у него очень хорошая зрительная память. Надо послать их обоих.

— Вы поступите так, дети, — стала инструктировать ребят Анна Ивановна. — Когда дойдете до хутора, Серик покажет дом Гамана. В хутор войдет Боря, а Серик переждет где-нибудь в укромном месте. Если Серика кто увидит, будет плохо.

Все молча согласились с Анной Ивановной, и она стала собирать ребят в дорогу. Просмотрев холщовые мешки, с которыми мальчики обычно ходили с листовками по хуторам, Анна Ивановна вынула блокнот и стала писать записку.

— Это письмо отдадите Ивану, — напутствовала она ребят. — Тут указано, где нам надо встретиться. Вы останетесь с Иваном. Позже и мы присоединимся к вам.

Анна Ивановна обняла и расцеловала ребят. Мальчики ловко выползли из ямы, и вскоре их фигурки скрылись за деревьями.


…Ребята спрятались в придорожных кустах неподалеку от хутора. Оба они, затаив дыхание, осматривают дорогу, дома и дворы. На улице видны спокойно играющие дети, изредка доносится лай собак. Ничего подозрительного как будто нет. Борис облегченно вздыхает и говорит товарищу:

— В хуторе немцев еще нет.

— Тогда идем скорее туда. Отнесем письмо. Я даже отсюда вижу домик Ивана. Вон он белеет, и из трубы идет дым, — нетерпеливо говорил Серик.

— У дома, вроде бы, стояло дерево, — задумчиво говорит Борис. — Что-то я его не вижу.

— А я вижу. Вон, чуть в стороне от дома!

— Хорошо, — Борис встал и поправил сумку за плечами. — Тогда ты обожди меня здесь. Я отнесу письмо и быстро вернусь за тобой.

— Я тоже пойду, — поднялся Серик.

— Нет, — твердо сказал Борис. — Мама велела идти только одному. Тебе ведь нельзя показываться.

— Ладно! В таком случае пойду я, а ты подождешь.

— Серик, — умоляюще заговорил Борис. — Тебе никак нельзя показываться на хуторе. Ты ведь приметный.

— Чем же я приметный? — удивился Серик.

— Жандармы ищут нас. Они хотят арестовать маму. — Борис взял руку Серика и ласково потрепал ее. — В приказе коменданта так и написано: «…задержать женщину с одним белокурым и одним черным мальчиком». Понял? Белокурых, мальчишек тут полным-полно, а таких, как ты, в здешних местах нет. Тебя сразу опознают и схватят. Помнишь, когда мы жили у дедушки и нас вызывал комендант? Он очень хорошо нас запомнил. И если бы мы не убежали тогда, нас бы повесили.

Серик молчал. Он только теперь до конца все понял. Анна Ивановна не говорила детям всего. Их разыскивают. Оказывается, только из-за него они вынуждены скрываться. Его темная кожа тому причиной. Не будь его, Анне Ивановне с Борисом было бы легче скрыться. Серик впился в Бориса своими черными глазами и тихонько сказал:

— Хорошо. Иди. Я буду ждать здесь. Только возвращайся скорее.

Борис кивнул Серику и направился в хутор. Серик лег в густую траву и провожал его взглядом. Вот Борис дошел до крайних домиков, завернул в сад, скрылся. А через некоторое время на дороге появились двое ребят. Они побежали к оврагу за огородами. За детьми последовали еще двое. Серик узнал Ивана и Бориса. Они были нагружены какими-то вещами и шли медленно. Вот они достигли оврага. Борис остановился, посмотрел в сторону Серика и помахал ему рукой. Серик понял, что Борис зовет его. Он быстро поднялся и вприпрыжку побежал к оврагу, где уже скрылись Борис с Иваном.


Борис и Серик благополучно покинули хутор вместе с семьей Гамана, а буквально вслед за ними из села Македоны примчались машины с жандармами. Враги кинулись обыскивать дома. Им помогал провокатор из местных — Андрей. Это был еще не старый человек, всегда хмурый и злобный.

С немцами была и рыжая переводчица коменданта. Когда они подошли к маленькому белому домику Гамана, Андрей сказал офицеру:

— Вот этот дом, господин офицер…

Офицер тотчас подал команду солдатам. Дом немедленно был окружен. Немцы ворвались и перевернули там все вверх дном, но ничего не нашли. Офицер стал орать на своих подчиненных. В это время к ним подошел мужчина лет пятидесяти, староста хутора. Офицер кинулся к нему.

— Гаман?.. Абраменко?.. — и рука его невольно потянулась к пистолету.

Ему объяснили, что это староста.

— Где сейчас находится семья Гамана? — спросила старосту переводчица. — Господин комендант спрашивает.

— Днем они были дома. Никуда они не могли деться, — отвечал староста.

— Их укрыли жители. Так предполагает господин комендант, — сказала переводчица и строго добавила: — Если их не найдут, из села будут взяты заложники… Вы не знаете даже, что творится у вас под носом, на этом маленьком хуторе.

К старосте приблизился высокий человек, до этого стоявший молча. Это был начальник районной полиции Синявский.

— Послушай, — грубо сказал Синявский, — Гаман наверняка связан с партизанами и подпольщиками. И ты должен знать об этом. Постарайся заслужить доверие господина коменданта.

…Жандармы так ни с чем и покинули хутор. Поднятую их машинами пыль заметил мальчик, одиноко бредущий по дороге, он на всякий случай свернул на обочину. Это был Миша Гаман, братишка Ивана. Вчера вечером они вместе с Витей Абраменко ушли в соседнее село к тете — Ольге Карповне Семещенко. Витя остался там, а Миша возвращался сейчас к себе домой.

Мальчик торопился. Он нес домой мешочек с пшеницей, который дала ему тетя. Миша спешил накормить своих сестренок пшеничной кашей, но ему не суждено было попасть домой. С машины заметили его. Бежать было поздно и бесполезно. Из кузова выскочил солдат и схватил Мишу.

— Это один из Гаманов! — обрадованно сказал Андрей и стал объяснять коменданту, кого им удалось поймать.

Офицер скомандовал что-то солдату. Тот подхватил мальчика и подсадил его в кузов автомашины. Маленький Миша уже знал привычки палачей и не ждал от них пощады. Прижавшись в углу кузова, он закрыл лицо руками и затих, словно птичка, посаженная в клетку.


Жандармы допрашивали арестованных, согнанных из всех сел. Допрашивали они и Мишу, надеясь с его помощью напасть на след подпольщиков. Миша молчал. Он видел жестокие пытки, которым подвергали фашисты советских патриотов, но они не вызывали в маленьком сердце страха, а рождали решимость и желание подражать героям, быть хоть немного похожим на них. Мишу били.

После очередного допроса староста закрыл мальчика одного в сарае. Около часа просидел Миша в темном углу, с минуты на минуту ожидая прихода врагов. Но его никто не беспокоил. Тогда Миша подобрался к двери и посмотрел в щелочку на двор. Там никого не было; лишь из дома до него доносились обрывки громкого разговора. Мальчик догадался, что жандармы по обыкновению веселятся.

Село, в котором находился сейчас Миша, было очень хорошо знакомо ему. Совсем недавно он играл здесь со своими маленькими друзьями. Он знал в этом селе не только своих сверстников, но и взрослых. Здесь жил хороший товарищ его старшего брата — Игнат Исакович.

Миша не один раз видел, как они подолгу вечерами беседовали с братом и потом куда-то ходили с оружием. Мише хочется повидаться с Игнатом Исаковичем, рассказать о своем горе. Дядя Игнат в шутку называл его «генералом Мишей». Посмотрел бы он сейчас, как разукрасили жандармы этого «генерала».

А еще Миша хотел рассказать, как ему удалось сегодня рано утром повидаться с Марией и Галей Абраменко, которых фашисты заточили в тюрьму. Он знает, что их привезут сегодня вечером на допрос в село Македоны. Может быть, Игнат Исакович знает, где сейчас Ваня, старший брат.

В этих невеселых думах мальчик забылся и потерял счет времени. Он вздрогнул оттого, что кто-то позвал его. Миша метнулся к стене, откуда послышался голос, и в широкую щель увидел человека. Он узнал его тотчас. Это был дядя Игнат! От радости Миша заплакал.

— Дядя!.. Дядя!.. Дядя Игнат, — со слезами говорил Миша. — Спасите меня.

— Не плачь, Мишенька, не плачь, тебя освободят, — успокаивал Мишу Игнат Исакович.

— Нет, дядя, они не отпустят меня. Они меня расстреляют, — сказал Миша. Потом встревоженно спросил: — Дядя, а Ваню и сестренок моих тоже посадили? Вы их не видели?

— Нет, Миша, они на свободе. Я видел их и сейчас снова пойду к ним, — сказал Игнат Исакович. — Ты о них не беспокойся.

— Передайте им, — сквозь рыдания проговорил Миша, — что тетю Марию повезут нынче вечером в село Македоны. Она просила меня передать это Николаю, но я, видите, не могу…

— Когда? Когда? — спросил вдруг Игнат Исакович и неожиданно сильно рванул доску из стены сарая, так, что она отлетела. — Беги, Миша, беги скорее!

Игнат Исакович скрылся. Мальчик выглянул в пролом и увидел у крыльца дома старосту и двух жандармов. Они курили и громко хохотали. Миша кошкой прокрался из сарая в огород и побежал к лесу, находящемуся неподалеку от села. Он надеялся встретить там партизан, о которых все время говорили немцы.

Окрестные жители называли этот лес «Голубым», за то, видно, что в нем росли голубовато-зеленые сосны. Миша бежал к этому лесу что было мочи.

Но слишком быстро обнаружили жандармы его исчезновение и кинулись по следу. Миша уже почти добежал до леса, когда заметил погоню. Жандармы гнались за ним на мотоцикле. Мальчик ускорил бег, и уже зеленые кроны сосен готовились укрыть беглеца, как сзади раздался выстрел. Это враги, боясь, что мальчик скроется от них в лесу, послали вдогонку ему смертельную пулю. Что-то больно толкнуло мальчика в спину, и он упал. Но сгоряча вскочил, рванулся к сосне и обнял ее слабеющими руками. Переведя дыхание, он снова попытался бежать. Сделав несколько шагов вперед, мальчик почувствовал сильную слабость, потом увидел кровь на теле и закричал:

— Ваня!.. Спаси меня, Ваня!

Только звонкое эхо ответило на этот страшный крик. Миша упал, потом приподнялся и пополз по траве, оставляя за собой кровавый след. Он вдруг, как живых, увидел своих сестренок, брата Ваню. Потом все помутилось перед его глазами, и ясный солнечный день, который он видел несколько мгновений назад, сменился для него темной, бесконечной ночью.

…Немцы настигли уже мертвого Мишу. Он лежал в пыльной траве вниз лицом, широко раскинув руки, сжатые в маленькие острые кулачки.

— Встать! — заревел жандарм, наставив винтовку на мальчика и ткнув своим кованым тяжелым сапогом в его босые пятки. Но Миша не мог встать… Озверелые палачи не сказали больше ни слова и заторопились от места своего кровавого преступления. Взревел мотоцикл, поднялось облачко пыли из-под его колес и на какую-то минуту закрыло яркое солнце, совсем недавно светившее маленькому храброму Мише.


Отряд ушел в поход. В партизанском лагере остались только раненые и дети. Анна Ивановна выполняла обязанности коменданта. Это хлопотное, беспокойное дело ей поручил командир отряда. Она, конечно, хотела бы находиться сейчас вместе со всеми в походе, но приказ есть приказ. Ночью иногда Анна Ивановна проверяла посты, и случалось, что не хватало времени для сна.

Обстановка была напряженная. После того как партизаны стали действовать активнее, усилились и репрессии против них. Все чаще по следам партизан посылались карательные отряды. Стало известно, что готовится нападение врагов на центральную партизанскую базу. Отправляясь в поход, командир приказал быть начеку.

Анна Ивановна провела беспокойную ночь. Над лесом нависли тучи, пошел дождь, надо было позаботиться о раненых, накормить и обсушить постовых. В потайных секретах стояли теперь и ее мальчики. Вот вернулся с поста Серик. Анна Ивановна накормила его и ласково сказала:

— Отдыхай, Серик. А то вернется Боря, вас не уложишь тогда.

— А он на каком посту? — спросил Серик. — Я хочу сходить к нему.

— Нет, к нему нельзя, — сказала Анна Ивановна. — Разве ты не знаешь, что никто не имеет права подходить к часовому, кроме начальника караула?

— Да, правда… — смутился Серик.

Тут вдруг раздался сигнал с первого тайного поста: туда требовали начальника караула.

Анна Ивановна поспешила в землянку.

— Данила Артемьевич, — обратилась она к раненому комиссару Витряку, — меня вызывают на пост. Я схожу?

Комиссар, раненный в руку в одном из последних боев, кивнул Анне Ивановне и здоровой рукой потянулся за автоматом. Анна Ивановна направилась на пост. На краю леса она увидела двух женщин. Одна из них оказалась совсем молоденькой девушкой.

— Нам надо видеть командира отряда, — сказала женщина постарше и назвала пароль. — Я из подпольной организации села Трахтемиров. Имя мое — Надежда Ивановна Воронецкая. А это — Варя, тоже член нашей организации… Вы нас, конечно, не знаете, но мы хорошо знакомы с командиром отряда.

Воронецкая Надежда Ивановна — партизанка-разведчица.


— Я вас знаю заочно, — улыбнулась Анна Ивановна. — Командир говорил о вас.

— Иван Кузьмич? — спросила женщина.

— Да.

— А как вас зовут. Может, и мы вас знаем?

— Савченко Анна и тоже Ивановна, — ответила Анна Ивановна и улыбнулась.

Эти женщины показались ей давно знакомыми, родными и милыми.

— Да, да, слышали. Вы были в селе Македоны, — Надежда Ивановна вдруг сделалась серьезной. — Мы принесли важные вести. Надо повидать командира.

— Командира нет в лагере. Можете передать мне, — сказала Анна Ивановна.

Надежда Ивановна стала докладывать, с чем они пришли.

— В село Ходорово прибыли два отряда карателей. Завтра они собираются прочесывать этот лес. Могут пожаловать и раньше… Нужно быть готовыми.

— Спасибо, — поблагодарила Анна Ивановна. — Я передам командиру.

Женщины-подпольщицы попрощались с Анной Ивановной и направились из леса, а она вернулась в лагерь.

Данила Артемьевич внимательно выслушал новости, подумал немного и сказал:

— Своими силами нам не управиться. Надо немедленно сообщить обо всем этом отряду. Снаряжай своих орлов и отправляй.

Анна Ивановна сняла Бориса с поста. После недолгих сборов Борис и Серик вышли на поиски отряда, чтобы сообщить командиру о нависшей над лагерем опасности.


Мальчики прошли уже километра три по маршруту, который им указала Анна Ивановна. Почти всю дорогу их поливал дождь.

К ночи ребята добрались до небольшой березовой рощи, расположенной севернее Канева, и решили здесь провести ночь. Они вымокли до нитки. Чтобы не было холодно ночью, ребята разделись, выжали и проветрили одежду. Завернувшись в плащ-палатку, ребята немного согрелись и крепко заснули. Их разбудила стрельба.

Со сна мальчики не могли сообразить, где они находятся и что происходит. Наконец они поняли, что где-то поблизости идет бой. Стрельба то затихала, то усиливалась. Мальчики хорошо слышали характерный треск немецких пулеметов. Может, это их отряд громит карателей? Ребята даже были уверены, что это так. Но вот стрельба прекратилась, где-то далеко разорвались две тяжелые мины, и все затихло.

— Теперь мы не найдем отряд, — тревожно проговорил Борис.

— Почему? — удивился Серик.

— Ведь был бой.

— Ну так что же? Наши разбили немцев! Утром отряд будет возвращаться на базу, и мы встретим его. Мама говорила, что отряд должен переправляться через Днепр. Другой дороги здесь нет.

У мальчиков не было иного выхода, как дожидаться утра. Они вновь завернулись в палатку и в конце-концов забылись в чутком, тревожном сне.


— Боря, Боря, вставай! — тормошил Серик друга.

Борис поднял голову, протер кулачками глаза и пробормотал:

— Что? Что такое?

— Отряд возвращается. Слышишь голоса?

Серик прислушался.

— А если это немцы? — испуганно спросил Боря.

— Немцы? — Серик на секунду задумался. — Если пойдут немцы, то мы увидим их отсюда и успеем скрыться. Добежим до Днепра, а там недалеко и до лагеря.

— Но нам ведь не велели возвращаться, пока мы не найдем отряд. Как быть?

— Немцы пойдут в лагерь и окружат его, — вслух размышлял Серик. — А в лагере теперь одни раненые. Надо бежать хоть к ним и помочь им спрятаться.

Голоса людей между тем становились все слышнее. Мальчики различили русскую речь и очень обрадовались. Они вскочили и побежали навстречу приближающимся людям.

Серик издали узнал партизан, братьев Сильвестра и Василия Горовенко. Он с криком бросился к ним. Встрече обрадовались и партизаны.

— Откуда вы здесь? — удивился Сильвестр.

Мальчики не нашлись сразу с ответом.

— Видно, они сбежали из лагеря и увязались за нами следом, — предположил Василий Горовенко и пытливо посмотрел на ребят.

— Нет, дядя Василий, мы несем командиру записку из лагеря, — сказал Борис.

— Тогда бегите к командиру. Он идет сзади отряда.

Мальчики со всех ног бросились, куда указал Сильвестр. Партизан проводил их погрустневшим взглядом. Он думал: война — занятие не для детей. Может случиться, что мальчики погибнут. А ведь у них самая прекрасная пора жизни — детство. Учиться бы им сейчас да радовать своих родителей. А вот война забросила их в глухие лесные места, заставила жить в тяжком труде и опасностях. Борису легче — рядом с ним мать. А Серик — сирота, мать потерял, и отец неизвестно где.

Вспомнил Сильвестр и о своем сыне Жоре. Он тоже находится вместе с ним в отряде. Сейчас там, в лагере, стоит на посту, охраняя жизнь и покой раненых. Подумав об этом, партизан вдруг встрепенулся и сказал брату:

— Слушай, Василий, а ведь мы и не узнали у ребят, с какой вестью пришли они сюда. Может быть, в лагере несчастье какое?

— Не похоже, — ответил Василий. — Ребята бы нам сказали. А впрочем, гадать не будем. Слышишь: дают сигнал остановиться.

Отряд стал, и тут же была подана команда собраться, командирам групп подойти к Ивану Кузьмичу. А через полчаса небольшой отряд конников помчался в лагерь. С конниками отправился и Серик. Мальчик еще в ауле у дедушки научился обращаться с конем, и поэтому командир конников Григорий Вовк взял его с собой. Борис остался в отряде и, конечно, очень завидовал Серику.

— Сережа, — позвал Вовк Серика к себе, когда отряд решил дать отдых усталым коням.

Серик подстегнул своего коня и подъехал к командиру. Тот, видно, был доволен умением мальчика держаться в седле. Приветливо улыбнувшись ему, он вдруг спросил:

— Кем ты хочешь быть, Сережа, когда вырастешь?

— Я? — Серик засмущался, на минуту задумался, потом, увидев, что командир спрашивает его об этом серьезно, уверенно ответил: — Хочу командовать кавалерией или… или стану артиллеристом.

— Ишь ты какой! — засмеялись партизаны.

— Расскажи лучше, Серик, как вы с Борисом полицейского поймали, — попросили партизаны. — Это интереснее.

— Да он ведь был пьяный и спал без задних ног, — нехотя начал Серик. — Его и ловить нечего было. Мы подошли, забрали у него винтовку, потом разбудили и повели в лагерь.

— Что ж, он не сопротивлялся? — хохотали партизаны.

— Нет. Мы ему руки связали. Борис винтовку на него наставил.

Партизаны весело смеялись.

— Однако нам надо торопиться, — напомнил Вовк.

Отряд перешел на рысь и через некоторое время прибыл к северной окраине леса, откуда ожидалось нападение на партизан. Спешились. Вовк тут же отправил Серика с запиской в лагерь. Конники стали готовиться к обороне.


…Серик возвращался из лагеря. Помня наставления Анны Ивановны, он старался не горячить коня. Но скоро ему прискучила тихая езда, и он поскакал по лесу. Мальчик не заметил, как свернул в сторону от нужной ему тропинки, и опомнился только тогда, когда конь вынес его на опушку леса. Вдали виднелось село. Серик узнал его — это была Григоровка — и понял, что едет совсем не в ту сторону. А то, что он увидел затем, страшно напугало мальчика.

Из села в сторону небольшого лесочка двигалась колонна солдат, одетых в черное и зеленое. Серик бывал в разведке с опытными партизанами и поэтому без труда разобрался в происходящем. В лес шли немецкие солдаты и жандармы. Долго не раздумывая, он во весь опор поскакал назад, к партизанам.

— Где командир? — закричал еще издали Серик. — Где товарищ Вовк?

— Зачем он тебе? — спокойно спросил один из партизан. — Слезай с коня. Как там в лагере?

— Некогда разговаривать, — серьезно сказал Серик. — Командир нужен. Немцы подходят вон с той стороны.

А командир уже сам бежал навстречу Серику. Он внимательно выслушал юного разведчика и заволновался.

— Почему же они пошли по берегу Днепра, а не степью? — задумался командир.

Он достал карту, развернул на коленях и углубился. Потом он стал что-то быстро записывать. Командир сложил листок бумаги вчетверо и подал Серику.

— Ты хорошо запомнил дорогу, по которой мы приехали сюда? Сейчас же скачи и передай это Ивану Кузьмичу. Фашисты идут по нашим следам. Понял? Езжай быстрее.

— Понятно, — четко ответил Серик и круто повернул своего белолобого коня. — Сюда мне не возвращаться?

— Нет! Будешь с отрядом. Иван Кузьмич сам распорядится, — сказал Вовк. — Нас ты здесь уже не застанешь.

Серик кивнул, отпустил поводья и поскакал.


Иван Кузьмич сделал несколько пометок красным карандашом на командирской карте и обратился к своему помощнику Константину Спижевому:

— Вот здесь поставишь «максимы», а это направление оставь свободным. Когда их разведка пройдет, выдвинешь ручные пулеметы. Будьте осмотрительнее. Пусть немецкие дозоры пройдут без помех. Когда подойдут основные силы, только тогда открывайте огонь. Вовк находится вот в этой сосновой рощице. Когда вы отобьете первый натиск пулеметами, Вовк пустит в дело своих кавалеристов. В помощь тебе даю Бутенко и Алексеенко.

— Все понятно, — сказал Спижевой. — Разрешите выполнять?

— Выполняйте!

Командир свернул карту и спрятал ее в полевую сумку.

— Людей берегите. Особенно следите за ребятами. Они ведь по существу еще дети. Смотрите за ними.

— Хорошо. Нашего Сережу пули не берут, — весело сказал Спижевой и крикнул: — Эй! Где там наш Амангельды? — так в отряде часто называли Серика. — Давай-ка сюда, дело есть.

Серик подбежал к командиру. Тот знаком приказал ему следовать за собой и быстро зашагал к небольшой группе партизан, выстроившихся на опушке леса. Вскоре партизаны скрылись в лесу. Вслед за первой двинулась вторая колонна. Она направилась в сторону лагеря, чтобы предотвратить нападение карателей на беззащитную партизанскую базу.


Спижевой осматривает в бинокль дальнюю высоту. У ее подножия виднеются белые домики под соломенной крышей. Это — Григоровка, родное село Спижевого. Здесь он родился, провел юные годы. Сейчас там находятся его престарелая мать Софья Павловна и старшая сестра Надежда Ивановна. Трудно им приходится. Много горя принесли немцы семье Спижевого. Фашисты повесили его отца, и только случайно остались в живых мать и сестра. Но их ждала та же участь.

Константин Спижевой узнал о расправе с отцом, когда вышел из окружения и пробрался в родное село. Спижевой не опустил рук. Он связался с подпольем и стал бороться против оккупантов. Вместе с Емельяном Ломако и братьями Горовенко Спижевой руководил работой подпольных организаций Переяславского и Каневского районов. Потом его, как военного человека, направили в партизанский отряд. Спижевой стал опытным партизанским командиром. Не случайно Примак доверил ему сегодня самую важную часть операции.

Широконос Надежда Ивановна — партизанка-разведчица.


Командир переводит бинокль на сосновую рощицу, где притаились конники Вовка. Долго глядел и никого не увидел. Он было забеспокоился, но потом понял, что партизаны хорошо замаскировались. Справа от леска показались немцы. Спижевой без труда отличил среди них предателей-полицаев. Они были одеты в черную форму. Навербованные из подонков общества, полицаи были страшнее немцев. Они хорошо знали местность, а жестокость их не знала границ.

Враги скрылись в большой ложбине. Через некоторое время они снова появились и цепью двигались вперед. Теперь немцев хорошо видят Борис и Серик. Ребята укрылись за деревьями. Они то и дело поглядывают на командира и не понимают, почему он до сих пор не приказывает открыть огонь. Ведь враги близко. Командир, словно поняв волнение ребят, дает им знак, что, мол, еще рано, еще нельзя обнаруживать себя.

Но вот враги подошли совсем близко. В их сторону взлетела красная ракета. Тут же заработали пулеметы. Немцы смешались и повернули назад. Вслед им полетели гранаты. Из рощицы выскочили конники Вовка. Враги в панике бежали к Днепру, надеясь в воде спастись от преследования. Большой группе немцев и полицаев удалось оторваться от партизан.

— Серик! — крикнул командир. — Скачи к группе Янцелевича. Пусть он перехватит немцев у Днепра!

Серик вскакивает на своего Белолобого и мчится к Днепру, в обход убегающих немцев. Враги оправились от первых неудач и теперь метко отстреливались. У партизан появились раненые. Особенно пострадали конники, бывшие в самых жарких местах боя. Не повезло и Серику. Немецкие пули свалили Белолобого, а одна из них попала в руку мальчика. Но немцы не спаслись. Партизаны отряда Янцелевича все-таки настигли их у берега Днепра и перебили.

Поздно вечером в лагере собрался весь отряд. Партизаны праздновали победу. А на другой день командир отряда в торжественной обстановке вручил Серику Мергенбаеву и Борису Савченко личное боевое оружие. Это означало, что они теперь стали полноправными партизанами.


Борис с Сериком возвращались из разведки. Долго колесили они по Переяславскому району, добыли много ценных сведений, и настроение у ребят было хорошее. Против села Зарубенцы мальчики решили свернуть к Днепру и пробираться дальше прибрежными кустами. По берегам реки здесь на много километров идут тальниковые заросли. Они надежно укрывают путника от посторонних глаз, защищают от палящего летнего солнца.

А жара в тот день стояла сильная. Ребята устали, поэтому собрались немного отдохнуть на берегу и выкупаться. Но когда они подошли к реке, то увидели двух человек, оживленно барахтающихся в воде. На песке горкой лежала одежда купающихся, а рядом, прислоненные к дереву, стояли две винтовки.

— Немцы! — зашептал Серик. — Ишь ты, купаться захотелось.

— Это полицаи, — уточнил Серик. — Это они прострелили мне руку, проклятые.

— Что будем делать? — тихонько спросил Борис. — Видишь, как далеко они от берега… Давай заберем у них винтовки?

Немцы были почти на середине реки. На противоположном берегу какой-то мужчина отвязывал лодку. Немцы, видно, ждали, когда он приплывет за ними и переправит через реку.

— Мало забрать винтовки, — зло проговорил Борис. — Надо дождаться, когда они подплывут к берегу, и уничтожить их.

— Ты разве забыл, что нам запретили стрелять? — спросил Серик. — Лагерь близко. Мы можем навести немцев на след партизан.

— Оставим их в живых — над нами смеяться будут, — сказал Борис. — Голых врагов упустим — какие же мы вояки?!

Ребята заспорили. Наконец, они решили утащить сначала хоть винтовки и одежду. Быстро выскочили на песок, похватали все и скрылись в кустах. Серик в брюках обнаружил пистолет.

— О-о! — удивился Борис. — Где ты нашел?

— В одежде, — ответил Серик. — Это, должно быть, офицер. Нельзя оставлять их живыми…

Мальчики взяли винтовки, подползли кустами близко к берегу. Купающиеся возвращались. Один из них заметил пропажу одежды и громко вскрикнул. Затем они оба вскочили и зашагали по отмели к берегу. Тут же — почти одновременно — раздались два выстрела. Голые фашисты рухнули на мели.

…Лодочник на том берегу испуганно поднял голову. Увидев распластанных немцев, он стал торопливо карабкаться по обрыву.

— Бежим! — крикнул Серик, и мальчики изо всех сил помчались.


Отряд, которым командовал в начале войны Иван Кузьмич Примак, потом вырос в большое партизанское соединение. Теперь его уже не устраивал прежний лагерь, и партизаны после жестоких боев с карателями перебазировались на левый берег Днепра в Хоцкие леса. Это было в начале сентября 1943 года. По показаниям захваченных пленных, партизаны знали, что фашистская армия давно отступает, оставляя город за городом, село за селом.


Анна Ивановна устроилась на отдых в домике одинокой старушки в селе Шоботки Переяславского района. С нею были Борис и Серик. В этом селе кроме партизанского отряда стоял в резерве артиллерийский полк. Ребятам интересно было бродить по селу, бывать у артиллеристов. Но Анна Ивановна боялась за мальчиков и старалась не отпускать их от себя. Много пережившая женщина в эти дни задумалась о своей судьбе и судьбе детей. Что их ждет? Она не имеет никаких сведений о своем муже, комиссаре Савченко, ничего не известно и об отце Серика Жомарте. Может, их давно уже нет в живых?..

Идти в родное село? Но там еще властвуют немцы. Да и что там? Родные погибли, дом сожгли оккупанты. Лучше всего, конечно, было бы добраться до Киева, поступить на работу и определить мальчиков в школу. Но и Киев в руках врагов.

Годные к воинской службе партизаны сразу же влились в регулярные части Советской Армии, многие бывшие партийные и советские работники отправились в освобожденные районы налаживать новую жизнь, разрушенное войной хозяйство.

В селе теперь осталось лишь небольшое число партизан во главе с комиссаром. Они подводят итоги борьбы в тылу врага, чтобы отчитаться затем перед Центральным штабом партизанского движения Украины, перед партией. Анна Ивановна в меру своих сил помогает им в этой работе. А в основном она следит за ребятами, старается поправить их после неудобной лагерной жизни в лесу.

…В один из дней ребята исчезли. Утром они играли во дворе — вот их нет. Никто не знает, куда они делись. По селу то и дело проносятся машины, идут танки, проходит пехота. Мало ли что может случиться! Анна Ивановна не на шутку переполошилась и бросилась на поиски.


А дело было так.

Мальчики бродили по селу. Все им было интересно на улицах. Они с восхищением смотрели на проходящие колонны наших солдат, на машины и орудия.

— Если бы у нас были такие пушки, — сказал Борис, — партизаны показали бы немцам!

— Конечно, — согласился Серик. — Ведь командир Спижевой — артиллерист. Он бы дал фашистам жару!

— Серик! — вдруг крикнул Борис — Смотри, на машине какие-то рельсы установлены.

— Это не рельсы, — вмешался усатый солдат, подойдя к ребятам, с любопытством глазевшим на незнакомую им машину. — Это «Катюша»! Как же это вы «Катюшу» не знаете?

— «Катюша»? — удивился Борис. — Вот чудо. А как она стреляет?

В это время мимо проходил молодой смуглый лейтенант. Он задержал взгляд на Серике, приостановился и спросил:

— Мальчик, ты казах?

Серик засмущался и не отвечал. Борис взял Серика за руку и сказал:

— Да, он казах.

— А по-казахски говоришь? — спросил лейтенант. — Я вот тоже казах…

— Говорю, — отвечал Серик на родном языке.

Лейтенант оживился. Он подошел близко к ребятам и через короткое время уже знал все подробности их жизни. Необычайная судьба Серика заинтересовала лейтенанта. Он узнал и то, что отец Серика — артиллерист и что они не виделись с ним с первого дня войны.

— Вот как! Идемте со мной в штаб. Я познакомлю вас со своим командиром, — пригласил ребят лейтенант.

Мальчики замялись, но лейтенант спросил:

— Что же вы стоите? Разве партизаны бывают такими робкими?

Ребята пошли. Когда они вошли в небольшой белый домик, где помещался штаб, встретившийся им офицер спросил:

— Откуда ты взял этих хлопцев, Миша?

— Это — партизаны! — ответил тот.

И стал знакомить ребят с офицером. — Вот это — Серик Мергенбаев, мой земляк, а это — Боря Савченко.

Дверь одной из комнат распахнулась — и на пороге показался высокий человек в форме подполковника:

— Кто здесь?

— Товарищ подполковник, — доложил лейтенант, — к нам партизаны в гости пришли.

— А-а! Ну, давайте их ко мне, — подполковник улыбнулся и пропустил ребят и лейтенанта в свою комнату.

Лейтенант коротко рассказал подполковнику о мальчиках. Во время его рассказа лицо подполковника то светлело, то хмурилось. В полку все знали, что начальник штаба с самого начала войны не имел известий о своей семье. Жена и сын его в начале войны оставались в Полтаве. И только недавно он узнал, что его жену — подпольщицу, расстреляли фашисты. Казнили они и сына. Вот почему начальник штаба подполковник Красюк живо заинтересовался судьбами этих ребят.

— Они сыновья наших друзей — артиллеристов, — вздохнув, сказал подполковник, — и наш долг — позаботиться о них. Во-первых, накормите ребят, потом прикажите, чтобы мальчиков одели в форму их отцов. Если пожелают, могут остаться в полку. Закончится война, ребята пойдут учиться и станут артиллеристами.

…Серик молча глядел на подполковника. В его памяти, как живой, всплыл дорогой образ отца. Мальчику захотелось спросить, не видел ли подполковник его, не служили ли они вместе. Ведь артиллеристы должны знать друг друга.


Анна Ивановна сбилась с ног, разыскивая ребят. А они были в гостях у артиллеристов. Уставшая женщина подошла к усатому солдату, охранявшему «Катюшу», и только тут сообразила, что давно надо было искать детей не на улице, а у военных.

— Товарищ, — тихо обратилась Анна Ивановна, — вы не видели двух ребят? Один из них смуглый, а другой беленький.

— Ребят? — переспросил солдат и, увидев взволнованное лицо женщины, утешил ее: — Да вы не волнуйтесь. — Никуда они не денутся. Видел я хлопцев. У начальника штаба они. Пройдите вон в тот домик…

Анна Ивановна легко разыскала подполковника. Она вошла к начальнику штаба, тот как-то сразу сообразил, в чем дело, и спросил:

— Ребят ищете?

— Да, — ответила Анна Ивановна и, увидев слегка смущенное лицо подполковника, растерянно добавила: — Не натворили они чего-нибудь?

— Нет, с ними все в порядке.

Усадив Анну Ивановну, он рассказал ей о своей встрече с ними, о беседе.

Анна Ивановна прослезилась.

— Я не могу отдать детей в полк, — твердо сказала она. — Мы столько пережили: и холод, и голод, видели смерть. Теперь все будет по-другому. Я пойду работать и сумею обеспечить детей всем необходимым. Им нечего делать на войне.

— Я просил бы вас подумать, — сказал подполковник. — В полку они получат хорошее воспитание… Впрочем, с сыном вам, конечно, виднее. Но Серик — сирота, сын такого же, как мы, артиллериста. Вам он чужой. Поверьте, в полку ему будет хорошо…

Анна Ивановна задумалась. Перед ее взором мгновенно пронеслись все события от первого выстрела зениток в начале войны до встречи с Советской Армией. Она ясно увидела Серика склонившимся над холодным телом матери, вспомнила его слезы…

— Нет, товарищ подполковник, — Анна Ивановна подняла на собеседника грустные, задумчивые глаза. — Серик для меня теперь — как родной сын. Мы так много пережили, что не сможем расстаться. Я не отдам его!

— Что ж, — вздохнул и слегка нахмурился подполковник, — не буду вас неволить. Но мне не хотелось бы терять Серика из виду. Прошу вас записать наш адрес и писать нам. Мы всегда при случае поможем вам… Ребята сейчас в столовой. Идите к ним.

— Спасибо, — поблагодарила Анна Ивановна.

Она быстро разыскала ребят. Они были уже в мастерской. А через два дня Борис и Серик щеголяли в новенькой форме артиллеристов, подаренной им подполковником. Полк ушел вперед, и ребята тепло распрощались со своим новым другом.


Анна Ивановна, проводив своих товарищей-партизан, стала работать на Переяславском маслозаводе. От образцового предприятия, которым был завод до войны, почти ничего не осталось. Война разрушила его.

Но труд людей творил чудеса. Уже через некоторое время на завод стало поступать молоко, завод выпускал творог и масло.

Работали в основном женщины, многие из них, как и Анна Ивановна, совсем недавно вышли из лесов, где рука об руку с мужьями и братьями сражались против немецко-фашистских оккупантов. Анна Ивановна подружилась с бывшими партизанками Татьяной Похолок, Надеждой Широконос и Татьяной Матузько. Женщины работали не покладая рук. Война недалеко ушла от Переяслава. Часто появляются над городом фашистские самолеты. Но все это стало уже привычным для Бориса и Серика. Не страшась обстрелов, мальчики каждый день ходили на реку, ловили рыбу, купались. Рыба в ту пору служила им основной пищей. Голодно было в разоренном оккупантами краю.

Но положение постепенно менялось. Линия фронта продвигалась вперед. Все реже и реже появлялись самолеты врага над городом, а потом их не стало совсем. Анна Ивановна с нетерпением ждала того дня, когда можно будет побывать в родном селе. Ведь там у нее осталось самое дорогое — ее партийный документ… И вот этот день настал.

— Мама! — радостно крикнул Боря, вбегая в кухню. — Дедушкино село освободили… Теперь мы поедем туда?

— Откуда ты узнал это, сынок? — встрепенулась Анна Ивановна.

— Передали по радио, — сказал Серик. — Разве вы ничего не слышали?

Женщина долго ждала этого часа, и когда он пришел, то вместе с радостью ее охватили горькие думы. Анна Ивановна заплакала. Борис растерянно смотрел на мать. Анна Ивановна плакала, заново переживая недавнее прошлое…

Ее родители погибли в тот же день, когда она с мальчиками вынуждена была бежать из села. Только через год, находясь в партизанском отряде, Анна Ивановна узнала об этом. От детей она скрыла страшную весть.

Вспомнилась ей теперь и ее бывшая подруга, и жажда справедливой мести зажглась в груди женщины. Она решила немедленно ехать в свое село. Хотелось побывать на родном пепелище, посмотреть, что сталось с деревней, отыскать свои документы, которые она спрятала тогда в отцовском саду. Анна Ивановна попросила кратковременный отпуск на работе, захватила с собой Бориса и Серика и на попутной машине выехала.


Анна Ивановна не узнала своего села. Когда-то большое и красивое, оно лежало теперь в развалинах. Не было ни одного целого домика. Лишь чудом уцелевшие печные трубы напоминали о том, что здесь когда-то было человеческое селение.

…Грузовик остановился у груды обгоревших развалин. Женщина с двумя мальчиками сошла на землю, поблагодарила солдата-шофера и направилась на пепелище. По уцелевшим тополям, что стояли во дворе бывшего дома, Анна Ивановна угадала свое родное гнездо и снова горько заплакала.

— Мама, видно, в дом попал снаряд? — спросил Борис. — Тут, наверное, шел бой?

— Нет, Боря, — сквозь слезы ответила Анна Ивановна. — Дом сожгли немцы.

— А дедушка и бабушка? — встревожился Серик.

— Дедушка… Нет нашего бедного дедушки, — проговорила Анна Ивановна. Больше она не могла сказать ни слова. Молчали и дети, чувствуя, что здесь произошло что-то страшное и тяжелое.

Все трое подошли к дереву, у которого они спрятали когда-то документы.

— Без лопаты тут не обойтись. Вы подождите, ребята, а я схожу за лопатой, — сказала Анна Ивановна и пошла к соседям.

Скоро она вернулась с лопатой. Откопали сверток. — Анна Ивановна развернула клеенчатую обертку, достала красненькую книжечку и прижала ее к своей груди. Дети молча смотрели на взволнованное лицо матери, мысленно переживая ее большую радость.

Потом они вышли из садика и направились в контору сельского совета, помещавшуюся в полуразрушенном домике в центре села. Анна Ивановна встретила там своего старого знакомого Василенко. Он-то и был председателем сельсовета.

— Анна, родная, жива? — взволнованно заговорил председатель, поднимаясь навстречу вошедшим. — Легка на помине. Сейчас мы только о тебе говорили… О-о! И солдаты с тобой! Добрые выросли хлопцы.

— Хорошо, что мы вас встретили, — сказал один из военных, бывших в сельсовете. — Мы — члены комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских оккупантов. Вы должны нам помочь в уточнении некоторых данных о бывшем старосте Чумаке и его дочери.

— Вы их поймали? — невольно вырвалось у Анны Ивановны.

— Да, они сейчас находятся под стражей.

…Долго рассказывала Анна Ивановна. Нелегко ей было вспоминать, но она должна была до конца разоблачить предателей народа, подлых подручных оккупантов. Ее сбивчивый рассказ дополняли и уточняли ребята.

Односельчане помогли Анне Ивановне отыскать могилу ее родителей. Вместе с другими они были с почестями похоронены на братском кладбище в центре села.

Вернувшись в Переяслав, Анна Ивановна послала письмо начальнику штаба артиллерийского полка. Она сообщила ему, что работает сменным мастером на заводе, что Борис и Серик находятся при ней, что все они живы и здоровы. Сообщила она также и о поездке в родное село, обо всем, что пришлось пережить за последнее время.

Ответ пришел быстро. Начальник штаба писал, что их полк победно продвигается на запад. Он утешал Анну Ивановну сообщением о том, что послал запрос в Москву об отцах мальчиков.

…Шли дни за днями. С фронта приходили радостные вести: фашистская армия отступала, наши войска уверенно продвигались вперед. И хотя еще очень тяжело было в тылу, Анна Ивановна радовалась, жила ожиданием скорой победы.

Однажды на завод пришло письмо от подполковника Красюка. «Отец Серика нашелся…» — прочла Анна Ивановна, и из глаз ее брызнули слезы. Не сразу смогла она продолжать чтение. Но дальше вести не порадовали ее. Подполковник сообщал, что розыски комиссара Савченко пока не дали результатов.

«Как же так? — спрашивала себя Анна Ивановна. — Ведь они были вместе, в одной части. Куда же девался мой муж?»

«Подполковник Мергенбаев Жомарт, — читала Анна Ивановна, — командует полком в частях Третьего Украинского фронта. Мы связывались с ним по радио, сообщили ему ваш адрес, и он обещал немедленно найти вас».

…Письмо, пришло в воскресенье. Серик и Борис в это время играли в мяч возле школы, которая уже работала.

Анна Ивановна решила пойти к ребятам. Если сказать Серику о письме, он, конечно, обрадуется. Но что будет с Борисом? Ведь и он спросит о своем отце, а ответить ему будет нечего.

«Может быть, — думала она, — Красюк получил плохие вести о муже и не хочет огорчать меня? Может быть, он погиб?»

Анна Ивановна на этот раз ничего не сказала ребятам о письме. Она чего-то ждала, на что-то надеялась. Ей не хотелось волновать ребят. Дети так много пережили, так сдружились!

В какой-то горячке, не наблюдая времени, жила в ту пору Анна Ивановна. Однажды среди бессонной ночи она услышала настойчивый стук в дверь. Сердце ее встрепенулось, забилось встревоженно и учащенно.

— Кто там?..

— Это я, Анна Ивановна, Варя, — послышался за дверью голос соседки. — Впусти меня.

Анна Ивановна поднялась, открыла дверь и, впустив соседку, вдруг спокойно спросила:

— Ты за спичками, Варя? Спичек нет. Возьми головешку из печки, там еще с вечера остался огонь.

— Какие там спички, — почти закричала соседка. — Вас опрашивает какой-то командир. Смуглый такой. Уж не отец ли вашего Серика?

Анна Ивановна в растерянности стала хвататься за первые попавшиеся на глаза вещи.

— Да, да. Это, наверно, он, — Анна Ивановна обняла соседку и заплакала.

В таком положении и застал их вошедший в комнату Мергенбаев. Увидев его, Анна Ивановна кинулась к нему.

— Жомарт!

Больше она не могла произнести ни слова. Молча взяла она Жомарта за руку и повела его в другую комнату. Там на кровати в обнимку спали дети. Жомарт бросился к Серику, взял его на руки. Проснулся и Борис. Жомарт подхватил и его.

— Боря, Серик! — твердил Жомарт. — Неужели это вы? Ах, какие большие парни!

— Папа… папа… — говорил Серик, обнимая отца.

Сын спрятал голову на широкой отцовской груди и заплакал.

— Не плачь, Серик, — утешал Жомарт сына. — Ведь я же приехал. Теперь все будет хорошо.

…Так встретились эти четыре человека. До утра проговорили Жомарт и Анна Ивановна. Она узнала о трагической судьбе своего мужа — комиссара Савченко, а Жомарт — о гибели горячо любимой Жамал. Счастливая встреча с сыном отчасти смягчила боль утраты, но Жомарт знал, что и годы не изгладят из памяти дорогой образ, не возместят этой безвозвратной потери.

— Тяжелы наши потери, — сказал он Анне Ивановне, — но ничего не поделаешь. Не вернешь теперь ни Жамал, ни Степана Сергеевича, нашего дорогого комиссара… У нас остались дети, и нам надо думать о них.

Об отце Бориса Жомарт рассказал:

— Вы помните, конечно, утро 22 июня. Мы столкнулись с врагом у самой границы. Наши пушки стреляли хорошо, и люди не отступали. Но силы были на вражеской стороне. Немецкие танки шли лавиной и все сметали на своем пути… Степан Сергеевич собрал группу бойцов и ушел с ними навстречу танкам. Четыре грозных машины подорвали они гранатами, но и сами погибли.

…Анна Ивановна плакала. Перед глазами ее стоял Степан — живой, сильный, веселый. Теперь его нет. Он погиб в первый день войны.

— Потом, — рассказывал Жомарт, — к нам подоспело подкрепление, и мы отбили атаку… В этом бою меня ранило в бедро, и я был отправлен в госпиталь.

Жомарт Мергенбаев рассказал о скитаниях по госпиталям, о попытках разыскать следы жены и сына. Сотни писем написал Жомарт, но не получил ни одного утешительного ответа.

— И вдруг я получаю известие от Красюка, — радостно говорит Жомарт. — Я сразу же пошел к командиру дивизии. Конечно, он отпустил меня.

Анна Ивановна молча слушала. Увлеченный своей радостью, Жомарт не сразу заметил грустные, заплаканные глаза женщины и понял, как неизмеримо тяжело ей сейчас. А ведь встречей со своим сыном он обязан ей — простой, храброй, самоотверженной женщине-матери. Это она сберегла Серика, заменила ему и мать и отца.

— Анна Ивановна, — волнуясь, тихо проговорил Жомарт, — что стало бы с Сериком, если бы не вы оказались с ним рядом! Как и чем отблагодарить мне вас за все, что вы сделали для моего сына и для меня?

— Я выполнила свой долг, Жомарт, — сказала Анна Ивановна. — Долг матери и советского человека… и я вас благодарю. За Степана… Я знала, что он сумеет достойно умереть за Родину.

Когда подошло время прощаться, Жомарт сказал:

— Я беру Серика с собой. А как вы собираетесь жить дальше?

— Останусь здесь, — ответила Анна Ивановна. — Дел тут много. Хозяйство восстанавливать надо, сына воспитывать.

— Поедемте все к нашему дедушке? — предложил Серик. — Там хорошо у них в ауле… Мы с Борей будем работать в колхозе и учиться.

— Что ты, Серик, — Анна Ивановна погладила мальчика по голове. — Ты должен быть с папой. Еще идет война… Встретимся после победы…

Жомарт собрался в дорогу. Борис и Серик в обнимку дошли до машины. Расставаясь, они плакали. Может быть, вспомнилась им бомбежка на полустанке, партизанские походы, тяжелая жизнь в тылу врага.


Наступил великий день, о котором мечтало все человечество. Война закончилась. Фашистская Германия, долгие годы попиравшая честь и свободу народов, была повергнута в прах. Впереди были мир, счастье, творческий созидательный труд на благо Родины. Советская Армия разгромила врага и заслужила благодарность народа.

Наступил мир. Но люди еще долго не забудут войну, не забудут жертв, которые принесли они во имя торжества правды и справедливости, во имя счастья на земле. Вот уже прошло двадцать лет, как смолк последний выстрел великой войны, но солдат ничего не забыл из прошлого. Ничего не забыл и я — сам активный участник Великой Отечественной войны. Ибо забыть о тех трагических и победных днях было бы преступлением перед подрастающим поколением. Молодежь должна знать, во имя чего приносились великие жертвы и как достойно наш народ вышел из суровых испытаний войны против фашизма.


Перевод П. Якушева.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги