Партизаны Великой Отечественной войны советского народа

Сила ненависти

— Не плачь, мамо, мы еще вернемся!

Матвей наспех поцеловал старуху в сухие, потрескавшиеся губы. Ребятишки (их было двое у Матвея) не понимали, что война пришла на порог их мазанки. Только увидя слезы взрослых, они заревели, стали хвататься ручонками то за юбку бабушки, то за платье матери. Ксения, поторапливаемая мужем, связывала в узел белье и плакала, молча отвернув от детей красивое лицо.

— Матвей, Ксюшу-то оставил бы дома, — уговаривала мать. — Куда с ее здоровьем в партизаны! Я ее в сарае с ребятишками спрятала бы. А? Матвеюшка?

— Мамо, — строго оборвал Матвей и почувствовал, что, сердясь, он легче может избежать слез. — Ксения у нас поварихой в отряде будет. А тебя, мать, очень прошу за детьми последить…

Сняв со стены дробовик, Матвей Телюк шагнул к двери и сердито прикрикнул на жену:

— Давай быстрее, не на свадьбу, на войну собираешься.

На дворе его уже ждал отряд. Матвей — командир — приказал молодому хлопцу, сидевшему на арбе в голове колонны:

— Микола! Погоняй к лесу.

Обоз тронулся.

Старуха стояла на пороге хаты и махала цветным платком, снятым с головы. Глаза ее были сухи и строги.

Уже утих за лесом скрип обоза, похожий на дальний журавлиный клекот, а Федосья Степановна, мать Телюка, еще долго стояла в странном забытьи, глядя на белые венчики ромашек, потоптанные ногами ее сына. Мир погрузился в тишину. Зеленые головки подсолнухов на огороде, налившиеся докрасна вишни над забором, буйная пестрота цветов на лугу — все казалось теперь ненужным и мертвым.

За рекой что-то странно заурчало. Из-за поворота дороги вынырнуло облачко пыли, похожее на степную перекати-поле траву, и вдруг из него вылетели на ясную дорогу пять мотоциклистов. Старая Федосиха метнулась в хату, быстро сняла со стены пожелтевшую фотографию сына в буденновке и в портупее крест-накрест и, запалив пучок соломы, сожгла ее над шестком. Она не забыла сдуть пепел в печку и открыть окно, чтобы выпустить дым. Схватив детей на руки, она быстро вынесла их из хаты во двор. Поставив ребят на землю, Федосиха сбегала в травяник за лестницей, приставила ее к сеновалу и легко, как кошка, перетаскала туда малышей.

Дом бригадира колхоза «Заря социализма» Матвея Телюка стоял в центре села. Резное крыльцо, голубые ставни, железная крыша, палисадник с цветами, а главное, простор и солнце в комнатах привлекли сюда фашистских разведчиков.

— Старуха, приготовь нам яичницу с салом да постели чего-нибудь помягче, ночевать у тебя будем, — крикнул, видимо, старший из девяти офицеров.

Другие стали раскладывать на столе карту.

— Милости просим, — певуче протянула Федосиха. — Только вот насчет еды извините — все колхозники вывезли. Сама третьи сутки голодаю.

Офицеры переглянулись. Двое из них с усмешкой вышли из хаты. Долго рыскали по селу, но, видимо, не найдя съестного, вернулись злыми, спорили, перемешивая немецкие слова с русской бранью. Затем один из них, заметив в садике гуся, выскочил в окно, сцапал птицу за длинные крылья и со злобой, как выжимают мокрый платок, скрутил шею гусю. Последний крик птицы и густой, липкой струей брызнувшая кровь рассмешили немецкого офицера. Он крикнул что-то старухе, стоявшей у окна, но та не поняла по-немецки. Переводчик, обнажив желтые зубы, перевел:

— Господин офицер говорит, что шеи комиссарам и партизанам он будет крутить быстрее, не пачкая кровью костюма.

Старухе захотелось ударить по пухлой роже фашиста. Но тот, словно предвидя ее намерение, сам хлестнул ее в лицо окровавленным гусем.

— На, старая ведьма, да смотри не поленись выщипать гуся так, чтобы я не только пера, но и пушинки не нашел на его теле.

Никто не скажет нам, о чем в эти минуты думала Федосиха. Но одно мы знаем: ей, советской женщине, было трудно смириться с тем, что рядом ходят выхоленные, наглые барчуки с перстнями на пальцах (многие из них выглядели совсем мальчишками). Они бродят с оружием по миру, безнаказанно убивают тысячи людей, насилуют девушек, грабят…

Федосиха сходила за водой к колодцу. На дворе стояли грязные танки. Солдаты после утомительного марша спали прямо на земле. Было тихо. Из села ушли даже собаки.

Она вернулась в хату. Офицер дал ей маргарину, и Федосиха принялась жарить гуся. Запахло жареным.

Федосиха, подав гуся на стол, вышла во двор за водой для самовара. Наглухо закрыла ставни дома, крепко заперев их на болты. Принесла из сарая соломы и постелила гостям на пол вместо постелей. Сама ушла спать в сени. И сюда она натаскала соломы. Потом слазила на сеновал, спустила по лестнице ребятишек и тихо наказала:

— Бегите в лес, к пруду, там вы найдете папу с мамой. Только немцам на глаза не попадайтесь. Слышите?

Ребята удрали. Федосиха разыскала в сумерках бочку с керосином для колхозного трактора, налила керосину в цинковый подойник и прошла в сени. Через несколько минут она приоткрыла дверь, проверила, не следит ли кто за нею. Солдаты спали. Часовой ходил по улице, мимо палисадника, у закрытых ставен. Небо заволокло тучами. Федосиха закрыла двумя болтами дверь сеней. Было слышно, как бьется сердце. Чиркнув спичкой, она подняла с пола пук соломы, зажгла его и, открыв дверь, молча бросила в хату. Офицеры в панике кинулись на огонь. Сбившись в кучу, они стали тушить огонь сапогами. В одно мгновение старуха, с проворством девушки схватив подойник с керосином, плеснула из него на фашистов. Каждый из них превратился в живой столб пламени. Старуха успела захлопнуть дверь на щеколду. Раздались крики и беспорядочная стрельба. Во дворе застрочил пулемет, и солдатские приклады стали бить в дверь. Федосиха взобралась на высокую охапку соломы, достав седой головой потолок, и плеснула керосином еще и вниз.

Пламя красным шарфом окутало ее. Цинковый подойник загремел по полу.

Впрягшись в оглобли вместо коней, солдаты тащили пожарные бочки. Огонь уже рвался сквозь крышу. Стали тушить пожар ведрами. Вытащили баграми обгоревшие трупы офицеров. Но огонь не унимался. Отсветы пожарища касались опушки леса, куда ушли партизаны. А огонь все крепчал, все выше поднимался к небу, и в фантастическом пламени его многочисленных языков таилась чудесная, несокрушимая сила.

А. Гуторович