Партизаны Великой Отечественной войны советского народа

Дети

Особую страницу в историю героизма впишут дети.

Безразлично, какую фамилию носил этот двенадцатилетний мальчик, как его звали. Таких, как он, появляется теперь много. Я пишу именно о нем потому, что как раз его историю, простую и потрясающую, рассказал мне очевидец.

Уже гудят по дороге немецкие танки. Вот-вот покажутся у околицы стальные каски. Старая украинская деревня, которая хорошо помнит борьбу с немцами двадцать с лишком лет назад. Поблизости лес — можно углубиться в зеленую чащу, притаиться, нападать издали на вражеские части.

Все мужчины уходят в лес. На лошадей — и айда! На дороге пыль. И в облаке пыли бежит за верховыми двенадцатилетний мальчик. Партизаны уходят, оставляют его в деревне.

Детские руки хватаются за стремена, дрожащие пальцы вцепляются в конские гривы. Но как взять с собой в лес двенадцатилетнего, на долю и недолю, на жизнь и на смерть, на борьбу, в которой нужны силы мужчины и выдержка мужчины?

И все же жаль этого мальца, который, обливаясь слезами, бежит за лошадью, отчаянно цепляясь за стремена. Детское сердце ранено до дна: не признали достойным партизанских рядов, не признали достойным взять в руки оружие. А он чувствует, всей душой чувствует, что и он может так же. Так же, как другие. И он хочет быть таким же, как другие. Лошади бегут все быстрее. Босые ноги не поспевают по запыленной дороге. В голосе отчаяние.

И вот кто-то, сжалившись, наклоняется с седла, подает небольшой предмет.

— На-ка гранату. Сиди в деревне, если что — дашь знать. Замечай, что и как. А если понадобится — лупи гранатой.

Слезы моментально высыхают. Детские руки обхватывают холодный металл гранаты. Да, теперь все в порядке. Граната. Как у партизан. И поручение — как взрослому человеку.

Граната спрятана за пазуху. Двенадцатилетний мальчик идет, возвращается в деревню. Как поручено — примечает. Никто не обращает внимания на ребенка. Немцы еще не осмотрелись в деревне, еще осторожно задержались на окраине.

Мальчик примечает. В избе у дороги — штаб. Суетятся немецкие офицеры. Часовые у дверей. За пазухой прикосновение металла. Маленькая рука осторожно проверяет. Нет, граната никуда не девалась, она тут, за пазухой. А в избе, на окраине деревни, — немецкий штаб, немецкие офицеры.

Прежде чем они начнут грабить деревню, прежде чем начнут жечь избы, убивать детей и женщин, прежде чем разразится ад, о котором малыш хорошо знает, — прямо-прямо в ту избу. Его голос не дрогнет, глаз не моргнет, когда его резким голосом окликнет часовой. Он жестами показывает, что у него есть сообщение для штаба, что ему непременно надо войти.

В дверь выглядывает офицер. На ломаном украинском языке спрашивает, в чем дело. Голос мальчика не дрожит. Он смотрит прямо в глаза офицеру. Так и так, он хочет сообщить, где скрываются партизаны.

Его ведут в избу. Там за столом сидят шестеро тех. Склонившись над картой, они трещат по-своему между собой. Глаза от карты поднимаются на вошедшего.

Так и так. Мальчик подсчитывает, примечает. Шестеро. Эполеты, знаки различия. Нет никаких сомнений — высшее офицерство.

За пазухой холодное прикосновение гранаты. Холодно смотрят детские глаза. Считают, рассчитывают. Как и куда надо подойти. Как надо сделать, чтобы удалось. Он отвечает спокойно, рассудительно. Так, мол, и так. Ушли из деревни партизанить. Все до одного.

Жесткие голоса нетерпеливо расспрашивают. Мальчик медленно, спокойно отвечает. Рассказывает целую историю. По-крестьянски, не торопясь, подробно. Чтобы было время рассчитать. Чтобы успокоить этих за столом, если они случайно что-нибудь заподозрят.

Наконец самый главный — он сидит посредине — машет рукой. Довольно. Он уже все знает — что ушли и как ушли. Осталось узнать одно: где они?

Переводчик повторяет мальчику вопрос:

— Где партизаны?

Мальчик делает шаг вперед. Вот он уже у стола. Лицом к лицу с шестерыми. Спокойным, недетским голосом он говорит прямо в лицо шестерым офицерам:

— Партизаны везде.

И молниеносным движением выхватывает из-за пазухи гранату. Молниеносным движением в тех за столом. Прежде чем они успели вскочить, прежде чем успели крикнуть, понять, что происходит, приходит смерть.

И с ними двенадцатилетний мальчик. Один за шестерых. Его детское личико застывает в жесткие, суровые черты взрослого человека. На мертвом лбу величие героя.

Его не схоронит никакая могила, его не засыплет родимая земля. Детское тело обратится в золотое пламя в сожженной хате. Золотым пламенем загорится над украинской деревней пламенное отроческое сердце.

И потому безразлично, как была его фамилия, каким именем звала его мать, когда он бегал по полю. Он один из сотен — этот порыв детского сердца, мужество ребенка, который знает, понимает и умеет любить так же горячо, как взрослый человек. И умеет погибнуть так же прекрасно, как взрослый человек.

По дороге движется большая черная машина. Поля серебрятся от росы. Дорога из серебряного блеска впадает в черную раму леса.

И тут сразу на опушке — оклик. Из рва выскакивают двое. Им не больше чем по пятнадцати лет. Деревенские мальчики. В руках оружие — старые берданки.

Машина останавливается. Осторожно, с нацеленными дулами они подходят к автомобилю. При блеске месяца ясно видно, как дрожат в их руках берданки. Крадущимися шагами, готовые на все, они подходят.

Подумайте — глухая ночь, на горизонте пожары, вдали монотонный непрестанный грохот. Черный лес, пустая дорога, и на пустой дороге большая черная машина. Не видно, кто сидит внутри. Быть может, там десяток вооруженных до зубов людей, быть может, пулеметы, быть может, черт знает что. Это могут быть торопливо несущиеся вперед диверсанты, шпионы, немецкие офицеры.

И навстречу этому неведомому из лесу выскакивают двое, не больше чем по пятнадцати лет.

— Стой!

Мы останавливаемся. Торопливо открываем дверцу. Торопливо прячем выхваченные револьверы.

— Пропуска!

Суровый детский голос. Конечно, мы показываем пропуска. Малец при лунном свете внимательно, со сдвинутыми бровями читает. Возвращает пропуска. На детском лице — облегчение. Теперь они уже спокойно разговаривают с нами. Их руки уже не дрожат. Караул, да, караул. Тут сейчас за лесочком их деревня. А они сторожат на дороге. Мало ли что может случиться.

Мы уезжаем, оставляя за собой этот караул, двух пятнадцатилетних мальчиков, которые с берданками в руках сторожат дорогу у своей деревни. Двух мальчиков, которые выскочат из рва, кто бы ни появился на дороге. Двух мальчиков, которые в эту жуткую лунную ночь, полную шепота и вздохов деревьев, глядят на розовеющее зарево в небе, слушают далекий грохот и несут на своих плечах всю тяжесть ответственности за этот отрезок дороги. Нервы натянуты до крайности. Воля напряжена до последних границ. Легко быть героем, когда не понимаешь, что такое тревога. Но эти двое героически преодолевали в себе обыкновенный детский страх. Страх перед ночью, войной, страх перед неизвестным. Эти двое вопреки дрожи в руках шли навстречу чему-то, что могло оказаться смертельной опасностью, что в их представлении, когда они выскочили из рва, и было опасностью.

Двое пятнадцатилетних. А сколько их вчера, сегодня караулит по лесам, по дорогам, по околицам деревень и поселков? Сколько их, заменяющих ушедших на фронт мужчин, на оклик «стой» получают пулю в сердце! Кто назовет имена их всех, запишет деревни и местечки, где они жили и в которых уж никогда не достигнут возраста взрослого человека!

Имя им легион.

Собственной кровью платят наши дети долг родине, которая дала им солнечное, счастливое детство советского ребенка. Собственную кровь льют наши дети на чашу весов, которую мужество, любовь и истина перетянут на нашу сторону.

Ванда Василевская