Пассажир без билета

Глава I В городском саду

Три неразлучных босоногих друга: загорелый крепыш Левка, тощий, длиннорукий и горбоносый Миша Кац и хрупкая, беленькая Сабина — увидели на круглой тумбе серую рукописную афишу:

На цирковое представление детдомовцам купили двадцать билетов. Бросили жребий. Левка попал в число счастливчиков.

В городской сад ребята пришли задолго до начала представления. Они сразу заметили широкоплечего атлета с лицом гориллы. Очень загорелый, в ярко-зеленой шляпе и белой майке, он сначала сидел в кассе: продавал билеты, — потом встал на контроле.

— На шее-то крестик, гляди! — шепнул ребятам Миша Кац.

— Не то, что у тебя, некрещеного, — пошутил Васильев.

— Проходите, проходите, пацанье, что уставились? — сказал борец, обнажив ряд крупных зубов.

— Ребята, на уши гляньте, — тихо сказал Васильев. — Жуткое дело!

Уши силача походили на пельмени, все хрящи были переломаны от бесконечных схваток на ковре.

Атлет надорвал билеты, и ребята уселись на скамью, с нетерпением ожидая начала.

— Вот бы пощупать его уши! — мечтательно сказал Левка. — Интересно, жесткие они или мягкие.

— Подойди, пощупай! — предложил кто-то из детдомовцев. — Такую плюху получишь, что сто раз перекувырнешься!

— Да, здоровый бычище, — сказал Миша Кац. — Вы думаете, они по-взаправдашнему будут бороться? У них заранее все подстроено. И роли распределены, как в театре. У них есть и герои, и комики, и злодеи.

— Ну да! — не поверил Левка.

— Я тебе говорю. Отец объяснял. Он-то знает точно! Всю жизнь в центральном проходе Одесского цирка главным билетером простоял. Они заранее сговариваются, кто на какой минуте под кого ляжет.

— Не бреши!

— Не верь, твое дело!

На эстраду хромающей походкой вышел человек в черном лоснящемся костюме и, поклонившись, сказал:

— Привет! Привет всем впереди сидящим! А также позади стоящим!

Зрители зааплодировали. На сцену выставили табурет с баяном, покрытым куском желтого бархата.

— Первым номером нашей программы — «Турецкий марш» в исполнении известного баяниста-виртуоза Панича, то есть меня!

Кончив играть, баянист раскланялся и объявил:

— Следующим номером нашей концертной программы...

В этот момент за спиной у Левки, прямо над его ухом, раздался оглушительный звон и стук. Левка обернулся и не поверил своим глазам. За ним сидели... его любимые киногерои: длинноусый тощий Пат в котелке и коротышка Паташон в своей неизменной чаплашке на бритой голове. Паташон бил в большие медные тарелки, Пат — в огромный барабан. Ударяя в него войлочной колотушкой, он вопил:

— Ой-та-ри-ра-ра! — вторил Паташон, продолжая нещадно колотить в тарелки.

Зрители дружно захохотали и захлопали. Никто и не заметил, когда артисты успели занять места на скамейке. Панич очень рассердился на клоунов:

— Будьте любезны, не поднимайте шума! Эти места не для вас! Эти места для публики!

— У нас сегодня выходной! Мы сегодня публика! — закричали артисты. — Значит, это наши места!

— А билеты у вас есть?

— Мы их отдали билетеру у входа!

— Сейчас узнаю! — строго сказал Панич и скрылся с эстрады.

Артисты растерялись.

— Ребята! — обратился Пат к Левке и Мише Кацу. — Одолжите нам, пожалуйста, свои билеты. Мы их предъявим и тут же вернем!

Едва ребята успели вручить билеты, как вернулся Панич.

— Никаких билетов вы контролеру не отдавали!

— Прошу не оскорблять! Вот наши билеты!

Панич извинился перед артистами, убедившись, что все в порядке.

— Ну, а если бы у нас билетов не было? — спросил Пат.

— Тогда бы я вас за шиворот и вон!

Пат и Паташон уставились на Левку и Мишу Каца и начали хохотать. За ними весь зал. А Левка и Миша Кац громче всех.

— А ну-ка, проверьте билеты у этих ребят! — хором закричали Пат и Паташон и побежали на сцену. Панич с извинениями вернул билеты ребятам и тоже поднялся на эстраду.

— Я продемонстрирую факирский номер под названием «Человек-аквариум» или «Человек-фонтан!» — объявил он.

Вынесли аквариум с лягушками и рыбками, ведро и поднос со стаканами. У ног баяниста поставили большое корыто. Панич зачерпнул стакан воды и выпил его залпом. За ним — второй, третий, десятый... Ребята не верили своим глазам, удивленно глядели на Панича, который все пил и пил воду.

Зал хором считал количество выпитых стаканов:

— Двадцать девять... Тридцать...

— В первый раз такой номер вижу, — сказал Миша Кац, — тридцать девять... сорок... Только от отца слышал...

Панич пил стакан за стаканом. Потом вставил в рот какую-то трубочку и выпустил через нее три высоких фонтана. Вставил новую — выпустил четыре. Новую — пять!

Артист подошел к аквариуму.

— Какой ужас! — брезгливо сказал за спиной Левки чистенький старичок. — Неужели и лягушек будет брать в рот? Это же негигиенично!

Старичок угадал. Артист глотал лягушек и выплевывал их в корыто, предварительно вежливо осведомившись у зрителей:

— Как пожелаете, товарищи? Чтобы лягушки выходили изо рта вперед головками или задними лапками?

В заключение номера Панич пил какую-то желтоватую, маслянистую жидкость, поджигал щепочку, прыскал на нее точно так, как делают хозяйки во время глаженья, и изо рта извергалось пламя.

— Неужели керосин? — удивился Васильев.

— Не может быть. Тут какой-то фокус! — сказал Левка.

— Какой фокус? Не чувствуешь разве? — пошевелил ноздрями Миша Кац. — Мне отец про такие номера рассказывал! Артисты так и называются: «керосинщиками».

Закончив номер, Панич объявил:

— Знаменитый атлет Ян Дойнов продемонстрирует упражнения с гирями и красоту фигуры!

Дойнов оказался тем самым силачом в ядовито-зеленой шляпе и белой майке, что сидел в кассе. Сейчас он был в одних трусах.

— Демонстрируются мышцы! — объявил Панич после того, как Дойнов пожонглировал гирями и штангами. — Бицепсы и трицепсы!

Атлет заложил руки назад за спину, сжав кисти вместе. На руках проступили могучие мускулы. Потом, положив руки на голову, согнув локти, Дойнов заиграл мышцами.

— Вот это сила! — завопили детдомовцы.

— Знаменитый танец «Ойра-ойра»! — объявил Панич.

Под кожей Дойнова в такт музыке заплясали мышцы.

— Для следующего трюка попрошу на сцену нескольких желающих! — пригласил Панич.

Левка и Миша Кац выскочили первыми. На эстраду выкатили легкую двухколесную тачку с одной оглоблей, к концу которой была прибита небольшая рейка.

— «Римская колесница»! — объяснил Панич. — Прошу усаживаться!

В тачку забрались человек двенадцать. Атлет повернулся к «колеснице» спиной, развел в сторону лопатки и захватил ими рейку. Громко задышав, он двинулся вперед и прокатил колесницу по сцене несколько кругов.

Зрители зааплодировали так, что Паничу с трудом удалось объявить антракт.

— Вот это силач! — восторгались детдомовцы, гуляя по саду. — Скорее бы борьба начиналась! Конечно, Дойнов всех уложит!

На одной из аллей громко возмущался чистенький старичок:

— Это же «дикая» бригада! Жульничество! Частная антреприза! В наше время! Самозванцы! Халтурщики! А номер с лягушками? Антисанитария! Тьфу!

— Чего же вы не ушли? — спросил старичка Миша Кац.

— Как же я уйду, не посмотрев борьбы, хлопчик? — рассмеялся вдруг старичок. — Знаю, что это липа, лавочка, а все равно каждый день ходить буду! Обожаю борьбу!

После третьего звонка ребята вернулись на свои места.

— Начинаем открытие чемпионата французской борьбы, организованного мною для борцов-профессионалов всех категорий! — объявил здоровенный толстяк в косоворотке. — Парад-алле! Маэстро, марш, прошу!

Панич заиграл «Марш гладиаторов». Неторопливой походкой, чуть вразвалку выходили борцы. Кто в линялых трусах, кто в поношенных трико разных цветов, с наколенниками на ногах. Описав круг, борцы выстроились в ряд, безразлично рассматривая зрителей. Самым красивым и молодым среди них был Дойнов. Но на арену его вызвали последним. Арбитр объявил:

— Вызываю на ковер премированного борца-геркулеса Яна Дойнова-Донца, ловкого, как рысь, гибкого, как змея, в весе ста шести килограммов, и непобедимого колосса Хаджи Мурата-второго, неоднократного победителя чемпионатов французской борьбы, мастера ураганного темпа, в весе ста пятидесяти килограммов.

В зале оживленно загудели:

— Слон!

— Бегемот!

— Туша!

— Гора!

Это была, конечно, самая интересная схватка. Дойнов блестяще владел техникой: вертелся вьюном, стоял на голове, пируэтами уходил от партнера. Лучше всего у него получались «мосты». Лысый, большеголовый Хаджи Мурат-второй, вызывая всеобщую ярость зрителей, ставил подножки, мучил «двойными нельсонами», зажимал Дойнову рот, нос, кусал его за ногу, бил с размаху по шее — отпускал «макароны» — пыхтел и рычал, как зверь.

— Есть! — наконец торжествующе пробасил Хаджи Мурат-второй и, хрипло, зловеще захохотав, уложил Дойнова на лопатки.

— Неправильно! За ковром! Не считается! — ревели зрители.

Арбитр пошел совещаться с судейской коллегией. Они долго о чем-то спорили. Арбитр вернулся и объявил решение:

— За время схватки борцы к фактическому результату не пришли! Однако, по существующим для данного матча правилам, жюри считает возможным победу засчитать Хаджи Мурату-второму, как проявившему большую инициативу! Правильно!

— Неправильно! Долой Хаджи Мурата-второго! Сапожники! — завопили зрители.

Дойнов неожиданно поднял руку, и все стихло:

— Прошу реванш!

— Реванш! Реванш! — закричали зрители.

После долгого совещания с членами жюри арбитр объявил:

— Решительная схватка без ограничения времени между Дойновым и Хаджи Муратом-вторым разрешается! Завтра пара будет бороться снова.

Зал заревел от восторга. Арбитр объявил состав пар, и борьба закончилась.

— Каждый день будем ходить! Любыми способами прорываться! — произнес разгоряченный, счастливый Левка, подходя к детдому.

Глава II Счастливый день

Две недели спустя Левка, Сабина и Миша Кац возвращались с прогулки в детдом. Палило солнце. Они шли босиком, вздымая клубы пыли.

— Неужели и сегодня пойдете на борьбу? — спросила Сабина. — Неужели не надоело?

— Неужели пропустим? — сказал Левка. — Финальные схватки! Четыре пары! Без ограничения времени! До окончательного результата! Удивляюсь, как тебе борьба не нравится!

— А что хорошего?

— А что хорошего? — переспросил Левка и завопил: — Смотри! Эй ты, презренная «подкладка», Железная Маска, борец Кац Мурат-третий!

— Что, трусливое животное, Красная Маска, борец Осинский?

— Я, чемпион детдома Уральского, в весе двухсот семидесяти килограммов, вызываю тебя, Фому Неверующего, на «буревую» схватку!

— Я, чемпион мира и его окрестностей, в весе тысячи пудов, принимаю твой вызов!

Друзья покатились по траве. Мгновенно уложив Мишу Каца на лопатки, Левка поставил на его хилую грудь ногу и закричал, совсем как арбитр:

— На первой секунде, приемом «тур-де-бра» — броском через плечо — победил атлет-геркулес Осинский! Правильно!

Сабина громко смеялась.

В детдоме их встретили возбужденные ребята.

— Левка! Где ты пропадал? Тебя Донец ищет!

— Дойнов? — страшно удивился Левка. — Зачем?

— Он приходил в детдом, — перебивая друг друга, рассказывали ребята, — хочет кого-нибудь усыновить!

— Как так — усыновить?

— Ему пацан нужен для номера. Такой, чтобы гнуться мог. Мы ему про тебя рассказали, как ты стойки жмешь. И про Сабинку, как она танцует. Пошли скорей!

Всей ватагой ребята отправились в городской сад.

— А клоун им не нужен? Клоун не нужен? — горячо расспрашивал по дороге Миша Кац.

— Нет, про клоуна ничего не говорил...

— А может, говорил? Может, вы не расслышали?..

Борцы репетировали в раковине на матах. Дойнова среди них не было. Ребята спросили арбитра:

— Вы Дойнова не видели?

— Сейчас придет! — ответил арбитр и скомандовал борцам:

— Теперь в стойки! Пируэты на голове! Обратные парады! Классические призы!

Борцы старательно выполняли все упражнения.

— Ух ты! — сказала Сабина. — Работать-то как приходится!

— Это ты верно сказала, девочка, работать! — раздался сзади чей-то голос. — Цирк — это труд.

Ребята обернулись и увидели «злодея» — громадину Хаджи Мурата-второго, сидящего верхом на скамье. Борец уплетал телячью ногу. Перед ним стояло несколько кружек пива и глубокая миска со сметаной. Он уже не казался таким страшным, как во время матчей.

— В цирке завалишь трюк — сорвался, разбился насмерть! Тут не схалтуришь, все на чистом масле! А уж о спиртном и говорить нечего. Даже пива ни-ни! Режим!

— А это что? Режим? — вежливо осведомился Миша Кац, указав на кружки с пивом.

— Худею, — горько вздохнул и жалобно пробасил великан. — Сегодня взвесился — всего сто сорок три кило! Расстроился — ужас: мне никак в весе сбавлять нельзя! Должность такая! Вот и приходится пиво со сметаной смешивать. Полкружки сметаны на полкружки пива. Верное средство. Да вот не помогает что-то!..

Подошел Дойнов.

— А, артистов привели...

Борцы и детдомовцы окружили ребят.

Дойнов быстро ощупал Левку с ног до головы своими сильными руками, раскрыл ему рот, оглядел зубы.

«Совсем как барышник лошадь!..» — подумал Левка.

— Стойку жмешь?

Левка кивнул.

— Руки-в-руки стоял?

— Нет.

— Ладно, попробуем! Держись туго!

— Как это туго?

— Не расслабляй мышцы!

Атлет легко поднял Левку, поставил к себе на плечи, протянул свои железные ручищи ладонями вверх.

— Жми.

Левка оперся на ладони Дойнова. Дойнов захватил его запястья, а Левкины ноги рывком оттолкнул плечами. Мальчик выжал стойку. Ребята разинули рты:

— Вот это да! Ай да Левка! Ай да артист!

— Никакой он не артист! — сказал Дойнов, опустив Левку на пол. — Трюк вышел благодаря моему опыту. Очень неверный трюк. Руки-в-руки надо почувствовать!

«Не примет! — испугался Левка. — Не чувствую!..»

— А ты, пацанка, что умеешь? — спросил Дойнов Сабину.

Девочка выгнулась колесом назад и обхватила себя руками за щиколотки. Дойнов скривил рот.

— Щупловата маленько... Совсем дохленькая.

Левка увидел, как расстроилась Сабина.

— Я поправлюсь, товарищ борец, — сказала она чуть не плача и умоляюще посмотрела на силача. — Я... пиво буду пить... со сметаной смешивать!..

Все рассмеялись. Дойнов спросил:

— А шпагат умеешь?

Сабина сделала шпагат.

«Как бы меня не заставил!» — испугался Левка. Сердце его забилось часто-часто.

— А ты, пацан, гнуться можешь?

— Пробовал.

— Гнись.

Левка согнулся. Дойнов очень удивился.

— Природные способности! — оживились борцы.

«Слава богу! — обрадовался Левка. — Только бы про шпагат не спросил!..»

— А как насчет шпагата? — тут же спросил Дойнов.

Левка покраснел, увидел встревоженное лицо Миши Каца, подумал в страхе: «Не возьмет!.. Отправит назад!.. Рискнуть, что ли?..»

— Шпагат умеешь, спрашиваю?

— Умею.

— Тогда садись! Что резину тянешь?

Левка сел и тут же почувствовал резкую боль между ногами и под коленями. Казалось, с хрустом надорвались все связки и сухожилия, лопнула не то кожа, не то штаны. Он попробовал подняться, но не смог. В глазах поплыли разноцветные круги.

— Вставай!

— Не могу!

Дойнов легко, как котенка, поднял Левку за шиворот и посадил на пол. Боль не утихала.

— Ты, чмур! — выругался Дойнов. — Мог разорвать пах! Но ничего, сможешь шпагат делать, выйдет из тебя каучук!

— Чего-чего? — спросил Левка, задрав голову.

— Не знаешь? Гнуться будешь туда-сюда. Как резиновый. Кто вперед гнется — тот клишник, кто назад— каучук. Варишь мозгой? А я тебя и вперед и назад научу. И вправо и влево. Ляжешь в постель, сумеешь левой ногой почесать за правым ухом. Человеком-змеей будешь! Гуттаперчевым пацаном! Можешь подняться?

Левка еле встал.

— Алле за мной!

Они вышли на улицу. Дойнов купил Сабине и Левке по стакану газированной воды с сиропом.

— Угощайтесь! А вечером приходите на программу. Поговорим после борьбы.

Дойнов снимал небольшую комнату неподалеку от городского сада. Вся она была заставлена фикусами, пальмами, в двух клетках прыгали канарейки. Стены борец украсил афишами.

Из большого кофра Дойнов вытащил два выцветших, стареньких матросских костюмчика с якорями.

— Приложьте, приложьте к себе! Красотища, а не костюмчики! В трумо, в трумо гляньте! Хороши!

— Очень красивые! — сказали восхищенные ребята.

— Будут ваши! А тебе, пацаняга, вдобавок еще и шляпу нацепим! Знай наших!

— Я не хочу шляпу, — сказал Левка.

— Ничего не понимаешь! — рассердился Дойнов. — Шляпа — символ артиста! На-ка, мерь!

Дойнов снял шляпу и передал ее Левке. Тот примерил. Она тут же съехала ему на нос.

— Идет тебе! — восхитился Дойнов. — Ты в ней просто как граф! Как херувим! Глянь в трюмо, глянь! А великовата, — так не беда! Из газеток обруч соорудим, внутрь подложим! Ежели договорюсь насчет вас в детдоме, с завтрашнего дня афидерзей! Переедете ко мне! Ну как, рады?

— Ясное дело, рады.

— Еще бы не рады! Какой макака не желает артистом стать? Красивая жизнь! Цветы! Поклонники!

Дойнов вытащил из кофра толстый альбом с фотографиями. С первой страницы приветливо улыбалась красивая женщина в клоунском костюме, расшитом блестками.

— Моя жена — клоунесса! — с гордостью сказал Дойнов. — А вот и я сам!

Рядом с женой Дойнова стоял огромный клоун в клетчатом сюртуке до колен, коротких полосатых брючках и больших тупоносых ботинках.

— Так вы еще и клоун? — удивились ребята.

— Да еще какой! — похвастался Дойнов. — Пат и Паташон мне в подметки не годятся! Слабаки! Бездари!

— А это что за ребята? — спросил Левка, указав на фотографию мальчика и девочки в матросках.

— У меня работали, — нахмурился Дойнов. — Сбежали, охламоны! Вы теперь вместо них будете!

— А почему сбежали? — спросил Левка.

— Паскуды, вот и сбежали! Переманил их один подлец!

— А что они делали?

— Пацан со мной этюд, а паразитка — каучук. Жаль, что их костюмы для работы вам не подойдут. Все навыворот получается: ты будешь каучук, а она — этюд! Придется новые шить! Но ничего, выдюжу!

— А почему вы сейчас в цирке на арене не работаете?

— Так... Есть причины... — уклончиво ответил Дойнов. — У нас теперь свое дело будет, повыгодней. Бригада будет что надо! Павел и Валерия Абашкины — салонные жонглеры. Я — три номера, ты — один, Сабина со мной — этюд, Панич — «Человек-фонтан», баян, конферанс! Загинай пальцы! Лихо? То-то! Нешто это в госцирке будешь иметь? Там человеку заработать как следует не дадут! Будут посылать по разнарядке, куда хотят, да еще не дай бог в коллектив засунут. А у нас житуха вольная. По морям, по волнам, нынче здесь — завтра там! Куда захотел, туда и поехал. Вольные птицы! Кумекаешь? Варишь мозгой? То-то!..

Ребята вернулись в детский дом очень поздно. На лестничной площадке Левку поджидал Миша Кац.

— Ну как? — спросил он с волнением. — Говорил насчет меня? Не надо клоуна?

— Говорил. Ничего не выйдет, Миша... Он сам клоун... И жена его клоун...

— Эх, жаль... А я-то надеялся... — вздохнул Миша.

Глава III Репетиции

На другой же день Дойнов забрал Левку и Сабину из детского дома. Репетировать начали во дворике.

— Каучук — особый жанр, — объяснял Левке Дойнов, — у тебя должны расходиться позвонки. Но не слушай, ежели кто треп пустит, что это для роста плохо! Болтают!

— Как? — испуганно спросил Левка.

— Не бойсь! Ты знаешь, что каждый человек к вечеру становится ниже ростом?

— Ну да? — не поверил Левка.

— А как же! Не слыхал, темнота? За счет жидкости между позвонков. За день человек находится, намыкается, его позвоночный столб на сантиметр-полтора дает усадку. Отдохнет тело за ночь, утром снова подлиньше стал! На себе проверь! Смерься утром и вечером — увидишь! А ежели артист, кто работает каучука, повиснет руками на турнике, расслабит мышцы, повисит минуты две, его тело вытянется на десять—пятнадцать сантиметров, а то и побольше! Так должно стать и у тебя! Потренируемся. Ничего страшного. Увидишь. Помять тебя, конечно, придется что надо! Но коли артистом решил стать, держись!

Дойнов поставил побледневшего Левку лицом к себе. Левка сделал мостик. Дойнов с силой потянул его за плечи. Мальчик вскрикнул.

— Терпи! Твоя башка должна лечь на задницу! Гнись назад! Гнись! Сызнова гнись!

Дойнов опять сильно надавил, и Левка еще раз вскрикнул от боли.

— Не бойсь! Не сломаю! Теперь садись на пол!

Громадина-борец всей своей тяжестью стал давить на мальчика сверху, мять ручищами. Эта пытка продолжалась около двух часов. Вспотевший, измученный, Левка к концу репетиции еле дышал.

— Теперь сходим в баню, попаримся как следует, потом — обедать. Любишь париться-то? Молодец!

После бани Дойнов торжественно вручил ребятам заветные матроски.

— Как херувимы вы у меня! Как куклята!

— Мы пойдем в детдом. Наших навестить!

— Дело! Стой, куда без шляпы-то? Спятил?

— Не надо шляпы...

— Как так не надо? — мгновенно рассвирепел Дойнов. — Чмур упрямый! Что такое шляпа, я тебе объяснял? Повтори!

— Символ артиста, — робко пролепетал Левка.

— Ну, вот! То-то! Чтобы по улице без шляпы ходить не смел! Только в комнатах разрешаю сымать! Подложи газетины и дуй!

Было ужасно стыдно идти в шляпе. Левке казалось, что вся улица смотрит на него. Мимо пробежали трое мальчишек.

— Велипут! Цилиндра! — закричали они.

Левка снял шляпу.

В детдоме старенькие матроски с якорями произвели фурор.

— Вот повезло вам! — с завистью говорили ребята. — А шамовка хорошая?

— Мировая! Не то, что в детдоме.

Левка с Сабиной еле успевали отвечать на вопросы.

— А лягушки у хромого дрессированные?

— Ясное дело, дрессированные! Будут тебе обыкновенные лягушки вылезать изо рта вперед задними лапками! Знаешь, сколько с ними репетировать приходится! С ума сведут, пока их не вразумишь!

— Неужели все понимают?

— Абсолютно! Только что не разговаривают! Одна ему прикурить спички приносит! Сам видел! Умора! Ее Люськой зовут. А Манька по утрам будит. Приползает на подушки, квакает, как будильник! И всегда в шесть утра. Ровно! А возит он их в особом чемодане с аквариумом. У каждой своя подушечка! Как буржуйки! Только на мягком спят!

— Брешешь!

— Не верь, твое дело!

Ребята ахали, слушали, раскрыв рты.

— А как он столько воды выпивает?

— Он несчастный человек. Этот номер работать очень трудно. Его учили с детства. Он здорово желудок разработал. Конское ведро входит. На двенадцать литров! Выдует ведро, напряжет мускулы и обратно...

— А керосин он на самом деле пьет?

— Да, он обедает в час дня. Потом до вечера ничего не жрет. Приходит за час до работы, промывает водой желудок. И после керосина час промывает. Потом ужинает. И так каждый день.

— Веселенькая житуха!

— Умора! Пришли мы в керосинную лавку. Панич не знает, какой сорт брать. Попросил попробовать. Продавщица не поверила. Думает, шутит человек. Он взял в рот, проглотил. У нее глаза на лоб! Дала всех сортов и денег никаких не взяла. Чуть не заплакала от жалости. Иди, иди, говорит, алкоголик, несчастный человек, пропащая душа твоя, погубитель своей жизни!

Ребята долго хохотали.

— А Дойнов вас не калечит?

— Что ты! Сказал тоже! Он совсем, как родной!

Тем же вечером Дойнов случайно встретил Левку на улице со шляпой в руке.

— Я что тебе сказал, упрямый чмур? Будешь слушаться или нет?

Залепив Левке увесистую оплеуху, Дойнов по самые уши нахлобучил на него шляпу.

Летели дни.

Как-то к Левке и Сабине в гости пришел Миша Кац. Из комнаты хозяйки доносился равномерный стук швейной машинки. В клетке распевали канарейки. Сабина отдыхала, лежа на диване, Левка — на вытертом коврике для выступлений.

— Есть такая казнь, — рассказывал Левка, глядя на Мишу, — наклоняют макушки деревьев, привязывают к ним за ноги человека и отпускают деревья... Вот и мне так же больно, когда делаю шпагат... А когда Донец мять начинает, еще больней...

— Больше сил нет, — неожиданно вздохнула Сабина, — шпагат мне дается легко. А вот когда стою на руках, тошнит и запястья болят... А уж сколько времени репетируем...

— А я на любые муки согласен, лишь бы в клоуны взяли, — вздохнул Мишка Кац.

— Это тебе так кажется, — сказала Сабина. — Ни рукой, ни ногой не пошевелить... Верно Дойнов говорит, слабенькая я... И температура тридцать восемь и два.

— И у меня повышенная, — сказал Левка, — тридцать семь и девять... Это просто коропатура...

— Что за «коропатура»? — спросил Миша.

— Перетренировались маленько. С непривычки. Большая нагрузка на мышцы...

— Так ведь целые дни репетируем, — сказала Сабина. — И с Дойновым и без него...

— Пошли ко мне, бедолаги! Костюмы будем мерить! — позвала хозяйка.

С трудом передвигаясь, ребята отправились вслед за хозяйкой. Костюмы получились убогие, безвкусные, но ребята этого не заметили. Левка очень понравился себе — в шароварах из марли с синим поясом и в красных матерчатых тапочках. На голове пестрый платок.

— Совсем как разбойник из сказки про Али-Бабу! — воскликнул Миша Кац. — А ты, Сабинка, похожа на Золушку, когда она уже принцесса! Только юбочка малость коротковата.

В комнату вошел радостный Дойнов с портфелем в руках и объявил:

— Все! Скоро можем отплывать! Вот документы на испытательный срок, вот бумаги на право работать! Поедем по селам, по местечкам, по городишкам. Лафа! Житуха, как у птахов разных! Лети на все четыре стороны! Отсюдова на юг махнем — в Кисловодск, а может, в Тбилиси! Но это все потом! А пока разведку боем провернем. Вокруг Уральска помотаемся пару месяцев! Все от вас зависит. Выдержите испытательный срок — артистами станете, нет — будете в макаках весь век ходить! Сдрейфили? Нет? Молодцы! А сейчас, хозяюшка и пацанчик, садитесь — поглядим на артистов. Ну-ка, Левка, ложи коврик и весь номер с начала до конца.

Левка налил из графина воды, поставил стакан себе на лоб.

— Продажу! Сразу же давай продажу! Как я учил! — крикнул Дойнов. — Комплимент выдавай!

Левка развел руки в стороны, медленно повернулся налево, потом направо.

— Жми дальше!

Продолжая держать стакан с водой на лбу, Левка плавно опустился на коврик, лег на спину, балансируя стаканом, поднял ноги до головы, согнул их, зажал коленями стакан и коленями же поставил его на пол за своей головой, перевернулся, встал и раскланялся, расставив в сторону руки.

— Улыбайся! Улыбайся! Что за комплимент без улыбки?

Левка улыбнулся.

— Нет, это у тебя «собачья улыбка» выходит: одни губы улыбаются, а глаза плачут! Глазами улыбайся! Всем мордоворотом! Так! Уже лучше. Теперь в обратном порядке всю комбинацию! Алле!

Дойнов бросил на пол веточку сирени. Левка встал к ней спиной и, медленно прогибая тело назад, вспотев от сильного напряжения, с трудом ухватил цветок зубами, но неудачно. Он выпал.

— Сызнова! — закричал Дойнов. — Настоящий артист цирка будет повторять трюк, пока не получится!

Левка никак не мог ухватить сирень зубами. Ее запах дурманил, кружилась голова.

— Сызнова! Сызнова! — кричал Дойнов до тех пор, пока Левка не выполнил трюка. — Теперь шпагат!

Левка медлил.

— Шпагат, чучело! Не бойсь! Сейчас больно будет, зато потом мне спасибо скажешь! Ну! Садись!

Левка сжал зубы, заранее предчувствуя знакомую боль, медленно расставил ноги, опустился... и улыбнулся.

— Ты чего?

— Не так больно уже! Не так больно!

— А я что говорил, чмур? Кончается коропатура!

Сабине тоже на этот раз было не так больно.

Отрепетировав, Дойнов собрался отдохнуть.

— Можно нам с ребятами пойти в детдом? — спросил его Миша Кац.

— Нет! — ответил Дойнов. — Сегодня никаких детдомов. И завтра. Сейчас надо разминаться и разминаться до бесчувствия. Вот будем уезжать, сходят попрощаются!

— А когда вы уезжаете? — спросил Миша Кац.

— Скоро уже! Совсем на днях. Едем на гастроли.

Глава IV На гастролях

Панич объявил:

— Юный артист Лев Осинский — «Человек-змея»!

Левкино сердце застучало. Руки тут же вспотели. Страшно волнуясь, он вышел на сцену и раскланялся. Словно в тумане, стал наливать в стаканчик воду. Руки дрожали, не слушались, вода расплескивалась через край. Левка поставил стакан на лоб, сел на коврик и тут же уронил стаканчик. Вода полилась по полу. Не помня себя от стыда, Левка попятился на четвереньках, оторвал от пола задник и нырнул под него. В зале захохотали.

— Получай, чмур! — зло прошептал Дойнов и дал Левке оплеуху. — Это за «собачью» улыбку! А вот это за дрова[4].

Залепив вторую пощечину, Дойнов вытолкнул его на сцену. Левка снова «завалил» трюк и убежал в кулису. Получив еще одну затрещину, он с грехом пополам выступил и забился под стол в пыльном, темном углу. Из зала за кулисы прибежала Сабина.

— Где Лева? — спросила она у Дойнова.

— Вон твой жених под столом сидит, рыдает.

— Дрова, одни дрова! — чуть не плакал Левка с досады.

— Да брось ты, все хорошо! — утешали Левку Сабина и жонглер Абашкин.

В Гурьеве Левка написал маслом портрет Сабины. Портрет получился на славу. Дойнов, увидев его, присвистнул.

— Может, ты и рекламу сумеешь делать? А то у нас не афиши, а черт знает что! Панич пишет, как курица лапой! Сумеешь?

— Конечно, сумею!

— И значок Госцирка сумеешь в углу намалевать?

Дойнов показал афишу с эмблемой девушки в полете на фоне трапеции, под надписью ГОМЭЦ[5]. Девушка тянулась руками к красной звездочке.

— Сумею.

Афиши вышли замечательные. Все артисты наперебой расхваливали Левкину работу. Особенно восторгался Абашкин.

— А меня во фраке с хризантемой изобразить можешь?

— Могу, конечно.

— Сколько слупишь?

— Что ты, Паша! Нисколько!

— Ну, тогда подарю тебе что-нибудь! Красок куплю, бумаги, холста!

— Все у меня есть. В детдоме дали. Вот только если белил немного...

— Бочку достану! На одну хризантему и манишку, знаешь, сколько белил уйдет?

Когда все вышли из комнаты, Абашкин, кивнув на афишу, шепнул Левке:

— А девушка, знаешь, на кого похожа?

— Какая девушка?

— Не знаешь? Брось притворяться! Та девушка, что на трапеции?

— На кого? — спросил Левка сдавленным голосом, и уши его запылали.

— На Сабину! — весело сказал Абашкин и многозначительно подмигнул.

Левка ничего не ответил, но уши его покраснели еще гуще. Абашкин рассмеялся, понимающе стукнул Левку по плечу.

— Идем, что ли, жених!

На другой день с утра Левка и Паша Абашкин отправились покупать белила.

— Можешь снять шляпу-то! — сказал жонглер, когда они отдалились от дома.

— Нет. Я слово дал... — тяжело вздохнул Левка.

— Стойте, ребята! — крикнул сзади Панич, размахивая палкой. — Вы куда?

— На рынок.

— И я с вами. Мне новый аквариум нужен. Вчера разбил.

Купив в ларьке белила, они прошли на шумную, людную барахолку. С трудом протискиваясь сквозь толпу, подошли к забору, около которого среди всякого хлама Панич разыскал аквариум. За него пришлось отдать все деньги.

— А ну, кому ботиночки? Мировые ботиночки! Налетай! Хватай! Даром отдаю! — кричал верзила в сетчатой майке, раскручивая синие ботиночки, связанные за шнурки. — Эй, шляпа, ботинки бери! По дешевке! К твоему кокошнику как раз подходят!

— Бери, — сказал Панич. — Стоят!

— Красивые, — вздохнул Левка. — Да денег нету...

— Денег нет, так я их мигом заработаю, — сказал Панич. — Пошли за мной! А ты, парень, жди нас! Вернемся, заберем ботиночки! Никому не продавай!

Они остановились у пивной.

— Ты войдешь попозже, будешь набивать цену! — сказал Абашкину Панич.

Левка ничего не понял: «На что набивать цену? Чем Панич торговать собирается?»

В пивной было людно. Левка и Панич уселись за длинным столом, покрытым старой, липкой клеенкой. К ним подошла официантка. Панич сделал заказ.

«У него же нет ни копейки!.. Чем расплачиваться будет? — подумал Левка. — Ну и отчаянные люди эти артисты!»

— Сейчас карася поймаем! — тихонько шепнул Панич.

— Какого карася? — изумился Левка, покосившись на аквариум.

— Увидишь!

Панич приглядывался к посетителям. Его взгляд остановился на румяном толстяке, который сидел напротив. Медленно потягивая пиво, тот сдувал с кружки пену и, судя по всему, был настроен весьма добродушно.

— Подходящий карась! — шепнул Левке Панич и вежливо осведомился у румяного толстяка: — Сколько, извините, приняли внутрь?

— Четвертая!

— И хорошо проходит?

— Великолепно!

— А норма у вас какая?

— Кружек восемь выпью!

— За весь вечер?

— Конечно. Часа за четыре.

Официантка принесла заказ.

— А вы что же, только одну кружечку? — приветливо улыбнулся толстяк. — Маловато больно.

— Мне много не выпить... — пожаловался Панич. — Организм не принимает. Обидно даже...

Левка прыснул и чуть не испортил все дело.

В пивную вошел Абашкин с банкой белил в руках. Попросив разрешения, он занял место рядом с толстяком, заказал водки и пива.

— Рыбками интересуетесь, молодой человек? — спросил он у Левки, указав на аквариум.

— В основном карасями! — совершенно серьезно ответил Левка.

— Приятное занятие... Не помешал вашему разговору? О чем беседуете?

— Да вот, товарищ рассказывает, что восемь кружек за вечер выпивает, — сказал Панич.

— Извините, — спросил Абашкин, — а за раз сколько можете?

— Кружки две-три, наверное...

— Спорим, что не выпьете! Угощаю! Все три оплачиваю!

Толстяк согласился. Абашкин крикнул громко, на всю пивную:

— Товарищи! Прошу всех сюда! Всех, кто в выпивке понимает. В судьи зову! В свидетели!

Посетители окружили стол тесным кольцом. Принесли пива. Первую кружку толстяк опорожнил залпом, вторую выпил с остановками, третью — с трудом. Его глазки покраснели, стали рачьими, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

— Больше не угодно? — вежливо спросил жонглер.

— Нет, спасибо!

— Здоровье героя! — крикнул Абашкин. — Молодец! Хотя я одного типа знал, так тот десять кружек за раз выпивал. Правда, потолще был, раза в четыре.

— Ну, это вы, извините, брешете! — сказал толстяк.

— Ясное дело, брешет! — зашумели посетители. — Хоть в сто раз толще будь, а столько за раз не выпить!

— А я верю! — сказал Панич. — Что тут особенного? Сам бы, кажется, запросто мог выпить!

Все рассмеялись.

— Да у вас, извините, кишка тонка! — сказал толстяк. — Сколько времени сидите, все с одной кружкой никак не справитесь, а это как-никак пять литров. Молчите лучше!

— А вот возьму да пять литров и выпью! Спорим!

Все зашумели, загалдели. Толстяк крикнул:

— Выставляю десять кружек!

— Нет, это уж не по-честному выходит! — вмешался Абашкин. — Человек, можно сказать, за ради нашего удовольствия будет жизнью рисковать и за бесплатно! Такой спор может состояться только на деньги! Как скажете, товарищи понимающие? Как, товарищи пьющие, на деньги будет справедливо?

— Справедливо! Только на деньги! О чем разговор!

— За вашу справедливость и понятие предлагаю чокнуться!

Посетители выпили. Назначили сумму.

— Ну, деньги на стол, и бейте по рукам!

— По рукам! — подхватили посетители.

Принесли пива. Официанты и буфетчик, чтобы лучше видеть, залезли на стулья. Панич поставил в ряд десять кружек по краю стола.

— Сроду такую махину не одолеть! — заметил кто-то. — Это ж бегемотом надо быть!

— Тихо! — крикнул Абашкин. — Перед опытом предлагаю всем выпить за здоровье смельчака!

Снова принесли водки, пива. Посетители выпили.

— Ну, в добрый путь! — крикнул Абашкин.

Панич, сдувая пену, легко выпил первые две кружки...

После третьей он взялся за сердце. После шестой оглядел всех помутневшим взглядом и тихо спросил:

— Минуты две передыху дадите?

— Отдыхай! — загудела толпа.

«Здорово играет, артист!» — восхитился Левка.

— Не осилит! — обрадовался толстяк.

— Осилит! — возразил кто-то.

Поднялся страшный шум. Абашкин суетился больше всех. Он заказал еще водки, пил, чокался со всеми направо и налево, заключал новые пари. Страсти разгорались.

— Две минуты прошло! — крикнул толстяк. — Пора!

Панич поднялся со стула, не спеша, отдыхая после каждого глотка, выпил три кружки. Десятую пил медленно, с остановками, маленькими глоточками. Наконец он сделал последний глоток и с трудом опустился на стул. Посетители кричали, хлопали в ладони, стучали ногами. Толстяк лез целоваться.

— Денег не жалко за такое удовольствие! Качать его!

— Качать!

— Нет! — закричал на всю пивную Левка. — Помрет он! Не дам брательника! Не дам!

— Прав пацан! Нельзя качать! Смертоубийство может случиться!

Панич вышел в туалет и вскоре вернулся.

— Вылили? — поинтересовался шепотом Левка.

— Все в порядке! Смотри, что сейчас будет! — тихо сказал Панич и закричал на всю пивную:

— Внимание! А что, если бы я выпил еще десять кружек без остановки, одну за другой, в один присест, не сходя с места?

— Спятил!

— Обалдел!

— Совсем окосел! И так еле живой!

— Новое пари! Новое! — засуетился Абашкин.

— Эх, пропадай моя телега, все четыре колеса! — завопил толстяк. — Ставлю пиво и еще столько же!

— Это мало! Удваивай ставку! Гони монету!

— Согласен!

Принесли пива. Панич бодро встал, разом выпил десять кружек. Толпа ахнула. Замерла. Панич получил деньги и под изумленными взглядами вышел из пивной. Левка с аквариумом — за ним.

Купив ботинки, они отправились на розыски Абашкина.

Сильно захмелевший жонглер стоял неподалеку от рынка рядом с женой Валерией. Она тащила его за рукав.

— Пошли домой, Паша! Еле на ногах держишься!

— Отстань!

Увидев Левку и Панича, он радостно сообщил заплетающимся языком:

— Потерял белила! А знаешь, почему? Потому что неизвестно, кто из нас больше выпил!

— Пошли домой, Паша...

— Отстань, Валера!.. А ты, Панич, вылил обратно пиво-то?..

— Конечно. Сразу же.

— Ну и дурак! Я бы ни за что не выливал, — с трудом выговорил жонглер, покачнулся и затянул: — «Бывали дни... веселыя... гулял... я молодец...»

Глава V Большие перемены

Левка сидел совершенно убитый: вернувшись в Уральск, он узнал, что Дойнов больше не берет на гастроли Сабину.

— Ты чего? — спросил Дойнов, входя в комнату. — Чего нос повесил?

— Сабину жалко. Переживает...

— Ишь ты! Жалко! А чего ей переживать? Матроску же я назад не отымаю! И какую матроску! Почти совсем новую! Пускай ходит!

— При чем тут матроска? Ей артисткой стать хочется!

— Кому же не хочется красивой жизни? Только у меня не лазарет и не богадельня! Разве это дело, чтобы у акробатки голова кружилась? Пусть в балет идет! И вообще, ежели в человеке сидит хворь, так дома надо отлеживаться. Ты выдержал срок, она — нет. Сколько времени кормил, поил, обувал, катал — хватит! Вернется в детдом. Совсем неплохо. Я же заранее предупреждал, никого не обнадеживал, верно?

— Предупреждали... Все равно жалко...

Левка пошел в детский дом.

— Выйдем поговорим, — сказал он Мише Кацу.

Они вышли на пустынную улицу.

— Прошу тебя, помогай Сабине... Во всем помогай, обещаешь?

— Клянусь!

— Вызови-ка ее.

На крыльцо вышла Сабина, увидела Левку, подошла к нему. Они стояли и молчали. Сабина заплакала. Левка погладил ее по плечу, не зная, чем утешить. Почувствовав, что вот-вот разрыдается сам, проговорил с трудом:

— Ну... ладно тебе... хватит...

Она порывисто поцеловала его в щеку, взбежала на крыльцо, крикнула:

— Будь счастлив, Левка! — и скрылась за дверью.

Левка слышал, как простучали ее тяжелые башмаки по лестнице. Он еще долго стоял внизу у забора, потом вздохнул и медленно зашагал прочь...

Бригада выехала на гастроли. Сборы были безрадостными. Все ходили мрачные: денег нет, нечего есть, нечего продать.

— Что бы мне загнать? — рассуждал Абашкин. — Ничего не осталось... Разве вот чемоданчик?..

Он показал Левке небольшой чемоданчик, оклеенный линялым дерматином, разукрашенный изнутри вырезками из старых цирковых афиш и программ, фотографиями артистов, полуобнаженных красоток, рисунками лошадей.

— Жаль такой шик загонять! — вздохнул Абашкин. — Сколько лет прослужил мне верой и правдой! Знаешь что, Левка, — неожиданно предложил он. — Бери-ка ты его, на память! Все равно никто красоты этой не оценит...

— Что ты, — сказал Левка, — такую ценность! И потом мне нечего в него складывать...

— Разбогатеешь еще! — пообещал Абашкин. — Бери...

Вскоре после этого разговора Абашкину пришла телеграмма. Его жена Валерия сообщала о рождении дочери, звала в Тбилиси. Левка отправился на станцию проводить друга. Абашкин с бригадой не поехал.

— Жду тебя в Тбилиси, Левка! Вот адрес! Рассчитывайся и приезжай! Жить будешь у меня! Места — вагон! Начнем сразу репетировать, попытаемся наняться в настоящий государственный цирк. Надоело мне мотаться с Дойновым. А пока суд да дело, поступим в филармонию, поработаем на эстраде. Не пропадем! Жди писем!

Письма шли одно за другим. В них Абашкин расхваливал жизнь в Тбилиси, звал Левку к себе. Тот наконец решился, сложил в чемоданчик, подаренный Абашкиным, все свое имущество: трусики для работы, матерчатые тапочки, старый резиновый бандаж, альбом и пачку махорки.

«Даже полотенца не нажил, артист... — с горечью усмехнулся Левка, захлопнув крышку. — Поеду в общем вагоне зайцем. Не тратить же деньги на билет. Лучше купить подарки для Паши, Валерии и новорожденной...»

Тбилиси поразил его. Левка вышагивал по улицам, заглядываясь на говорливых прохожих, красивые здания, высокие горы, обступившие город со всех сторон.

«Первым делом схожу в бани! — решил он. — В знаменитые серные бани, о которых рассказывал Паша. И сколько бы это ни стоило — найму банщика. Пашка объяснял, что без банщика серные бани — не бани! А потом — к Абашкиным!»

Левка сравнительно легко разыскал бани. В них противно пахло сероводородом. Он лег на каменную скамью, и банщик в белых мокрых кальсонах принялся делать ему «глубокий массаж»: выворачивал руки, ноги, тер Левку какой-то шершавой рукавицей, намылил белую наволочку, надул ее и бил ею Левку, который только кряхтел да удивлялся. А потом проехался пяткой по Левкиному позвоночнику и снова мял, растирал, выворачивал руки.

— Слышишь, как тело скрипит? Так чисто, как в наших банях, нигде в мире не вымоешься! — сказал банщик, закончив работу. — На сто лет помолодел, верно?

И Левка почувствовал, что действительно помолодел на сто лет...

Он вышел на проспект Руставели, свернул к Верейскому спуску и, проходя мимо Куры, увидел старенькое здание цирка. Подбежав к нему, Левка прочел объявление, вывешенное на дверях: «Цирк закрыт на ремонт». Левка постоял немного в раздумье и отправился по магазинам. Купил погремушки новорожденной, расческу и наборный поясок Паше, конфеты и пудреницу Валерии. А себе зачем-то рог для вина.

Свернув на новую улицу, мальчик глянул на гору и обомлел. На ней стоял огромный цирк. Он был похож на сказочный дворец.

«Нет, это не цирк... Не может же в городе быть сразу два цирка...» — подумал Левка, но тут же перебежал площадь и стремглав бросился вверх по нескончаемым ступенькам. У цирка стоял дворник.

— Это цирк? Это цирк?

— Ты что... слепой, мальчик? Не видишь? Конечно. Не аптека.

— Значит, в Тбилиси два цирка?

— Ты что, считать не умеешь, мальчик? Конечно, два.

«Раз в городе два цирка, значит, есть шанс попасть!» — радостно думал Левка, слетая со ступенек.

Вот наконец и техникум физкультуры, где обосновались Абашкины. Усатый привратник неодобрительно покосился на Левку.

— Сама с младенцем гуляет. Сам, кажется, дома. Последняя комната. Там спросишь! — Он пропустил мальчика через проходную.

Разыскав дверь, Левка постучал. Никто не отозвался. Левка постучал еще, толкнул дверь и очутился в душной комнатенке с голыми стенами. Детская люлька, два венских стула, стол, железная койка, большой фанерный ящик для циркового багажа — вот, пожалуй, и вся обстановка.

На веревке сушились пеленки. На полу у окна темнела груда старого тряпья.

Неожиданно в ней что-то зашевелилось, показалась взлохмаченная голова Абашкина. Он оперся на руки, поглядел на Левку осоловелыми глазами и повалился обратно в тряпье.

— Паша! — крикнул Левка, поставил на пол чемоданчик и бросился к Абашкину. — Пашенька!

Он долго тряс Абашкина за плечи, тер уши. В это время открылась дверь и вошла Валерия с дочкой на руках. Увидев Левку, заплакала.

— Счастье, что ты приехал! Запил Пашка! Ничего не слушает. С работы выгнали, никуда не принимают. Хоть бы ты заставил его заняться делом. Живем без гроша.

Левка как мог успокоил Валерию, вытащил подарки. Она растрогалась. Левка спросил:

— Как же я тут помещусь у вас? Вам самим тесно!

— Никуда я тебя не отпущу! Ты будешь спать на ящике, мы — на койке...

Громко, во весь голос заплакала девочка. Абашкин очнулся, приподнял голову, тупо посмотрел на дочь, перевел взгляд на Валерию, потом на Левку, долго, пристально глядел, не узнавая.

— Паша... Это я, Паша...

— Ты, что ли?

— Я, — обрадовался Левка. — Я, Пашенька, я! Приехал я, Паша! Вот я и приехал!

— Ах, приехал... значит, приехал... — повторил Абашкин, по-прежнему не узнавая Левку. — А раз приехал, тогда что надо сделать? Выпить! Пойдем выпьем?.. А?.. Ну, хоть по сто? Хоть по пятьдесят!.. А?..

Глава VI Новые беды

Пригородный поезд трясло. Дуло в щели. За окнами вагона — непроглядная темь.

«Больше пригородными поездами на концерты ездить нельзя, — думал Левка. — Надо садиться в поезда дальнего следования. В них теплее. И билеты проверяют реже».

Левка поежился, подул на пальцы, спрятал их под мышками. Вагон покачивало сильней и сильней. Соседи-колхозники громко, гортанно о чем-то спорили. Пианист, певица, чтец сидели тихо. Видно, тоже устали после концерта. Левка закрыл глаза.

Ему вспоминался день приезда в Тбилиси, серные бани, приход к Абашкиным. Как давно это было!.. В тридцать восьмом! А на дворе уже конец тридцать девятого! Левке уже пятнадцать, шутка сказать! В кармане — бумажка, обтрепалась по краям. Сколько раз рвалась, вся клеена-переклеена! Буквы стерлись: «Осинский Лев — внештатный артист филармонии. Жанр — «каучук»... Внештатный... Вот и работает Левка без гарантий, а от случая к случаю... А нет выступлений, так приходится открытки рисовать, торговать ими на рынке или около почты. Или еще как-нибудь промышлять, изворачиваться. А промышлять все трудней — холод на улице. Холод, а как Левка одет?

Увидел бы сейчас Дойнов, обрадовался бы: «Так тебе и надо, чмур упрямый! У меня уже другой пацан есть. Не хуже тебя! И не в тряпье, как ты, а в новой матроске и шляпе ходит! Не захотел, дурак, настоящим артистом быть, с «великим мастером» связался! Многому этот спец тебя научит! Не получается ваш номер! И не получится».

Кто-то тронул Левку за плечо.

— Твой билет, мальчик!

Левка открыл глаза. Никакого контролера. Это пианист решил подшутить. Смеется:

— Приехали, Левка! Тбилиси! Пашке кланяйся!

Дрожа от холода, он сел в трамвай. Билета не купил. Увидел издали контролера, соскочил на ходу, пошел пешком. Проходя мимо цирка, остановился. У входа стоял огромный щит.

Левка несколько раз перечитал афишу. Прибежав к Абашкиным, он рассказал о приезде труппы.

— Скорей поправляйся, Паша, будем репетировать без устали, чтобы показать наш новый номер. Могут принять, если понравимся!

— Нечему еще нравиться, — возразил Абашкин. — Ничего не готово. Ничего не получается.

— Ты, я вижу, совсем руки опустил, — вмешалась Валерия. — Что значит не получается? Надо больше работать, и получится!

— С ног валюсь, а ты говоришь: работать! Слабость у меня, нервная трясучка! Булавы из рук валятся!.. Мне уже не поможешь! Петля у меня! Понимаешь — петля!

— Не надо пить! — закричала Валерия. — Не будет никакой петли!

— Не на свои пью! Не перевелись еще у Абашкина поклонники в Грузии! Есть ценители таланта...

Наутро они поднялись рано.

— Я в филармонию, Паша! Пойдем со мной?

— Нет. У меня есть дела в городе. Насчет иллюзионной аппаратуры. Свидание со специалистом.

Абашкин вырядился в черный костюм, надел галстук, пальто, ушанку. Они вместе вышли на улицу и разошлись в разные стороны. Левка пришел в филармонию, дождался приема к директору.

— Я к вам с просьбой: нельзя ли концерты в черте города иметь... Хоть немножко...

— Ладно, попробуем. Но на много не надейся! У тебя не такой номер, с которым можно работать на больших площадках! Балаганом пахнет! Филармония — очаг культуры: лекции, концерты. И вдруг... «человек-змея»! Да и приодеться тебе не мешает! Не на артиста похож, а на беспризорника! И еще! Будешь «зайцем» кататься, позвонят еще раз из милиции — уволю! Так и знай!

Директор посмотрел на часы. Левка понял, что разговор окончен, и вышел из кабинета.

— О чем беседа шла? — спросил в коридоре Левку пианист. — Что кислый?

— Я не кислый! С чего же киснуть, когда директор решил прибавить мне ставку, похвалил номер и обещал давать концерты только на больших столичных площадках!

— Ну?

— Вот вам и ну!

В этот же день Левку ожидала новая неприятность.

— Не велено тебя больше пускать, — сказал ему в проходной привратник.

— Как так не велено? — растерялся Левка.

— Очень просто. Комендант узнал — ругался. Без прописки живешь, без документов! У нас не ночлежка! Так что поворачивай оглобли, парень!

— У меня же там вещи... Мне нужно...

— Ничего не знаю. Не велено пускать! Принесешь записку от коменданта — пропущу, нет — все!

Левка некоторое время стоял на тротуаре напротив дома, ждал Валерию. Она не появлялась.

«А может, она к родственникам с младенцем ушла... — подумал он. — Пойду-ка поброжу по городу!..»

Мальчик долго шатался по улицам, вышел на Кирочную, увидел церковь.

«Зайду, погреюсь немного... Заодно погляжу, как там внутри...»

Шла служба. Народу было много, откуда-то сверху доносилось пение. Мелодия молитвы была красивой, торжественной.

Еще громче зазвучал хор.

«Где же артисты спрятаны? — думал Левка. — Почему же их не показывают? Вот вышли бы сейчас из ворот в костюмах ангелов или святых... Было бы куда интереснее! И поаплодировали бы им».

Молебен закончился. Священник протянул молящимся большой крест.

«И как не боятся заразиться друг от дружки? — удивился Левка. — Разве я стал бы целовать крест после вон того алкоголика с подвязанной щекой? У него и рожа-то вся в красных пятнах... А девушка с косой поцеловала... Неужели ей не противно?..»

Левка чуть не сплюнул, отвернулся, глянул вправо и увидел в толпе рядом с гробом Абашкина. Левка удивился еще больше, когда Пашка поцеловал иконку на груди усопшей.

«Наверное, это умерла родственница специалиста по иллюзии, вот он и попал вместе с ним в церковь, — подумал Левка. — Где же он сам?»

Павел не замечал Левку. Он был, по-видимому, совершенно убит горем: стоял со скорбным лицом, сложив руки на груди, беззвучно бормотал что-то, закатив глаза. Левка чуть не рассмеялся, но понял, что его тут же с позором выведут из церкви, и тоже скорчил скорбную рожу.

— Дайте проститься! Дайте проститься! — послышалось за Левкиной спиной.

Левку оттолкнул и протиснулся к гробу алкоголик с завязанной щекой.

Громко заплакала пожилая женщина, по-видимому, сестра покойной. Она покачнулась. Павел подскочил к ней, подхватил под руки, сопровождал до кладбища.

«Наверное, она сама и есть иллюзионный мастер!» — думал Левка, плетясь в конце процессии.

Около могилы Пашка одним из первых бросил на заколоченный гроб горсть земли, вытирал глаза, ни на шаг не отступая от убитой горем женщины. Но вот его на миг оттянул за рукав в сторону алкоголик с перевязанной щекой. Левка услышал хриплый шепот:

— Пашка, брось ты эту старуху! За углом побогаче мертвяка приволокли! Слышишь, оркестр жарит? Еще пышнее будут поминки! Пошли стараться туда!

Левка подскочил к ним, оттолкнул проходимца, задыхаясь от гнева, резко выпалил в лицо Павлу:

— И не стыдно? Докатился! Это твои поклонники? Это иллюзионные мастера! Так ты заботишься о номере! О Валерии! О дочке! Эх, ты! Ты...

Левка повернулся и бросился бежать.

Бледный, растерянный Павел нагнал мальчика у ворот кладбища, крепко схватил за плечи.

— Прости, Левка! Все! Завязал! Больше не повторится! Самому стыдно! Верь!

И Левка поверил. Первым протянул руку. Успокоившись, рассказал о разговоре в филармонии, о случае с привратником.

— Сволочи! — выругался Абашкин, выслушав Левку. — Жить не дают! Ничего, попробуем потолковать с комендантом, может, и уломаем! А не выйдет, так можно перелезать через ограду. Даже интереснее! Будешь рано утром уходить, ночью возвращаться. Это когда есть концерты. А когда свободен, — весь день репетировать будем. Не унывай!

Они перемахнули через ограду.

— Видишь, как просто! — сказал Паша.

— Вижу! Здорово! — попытался улыбнуться Левка, но улыбка получилась невеселой.

Второго января Левка выступал на новогодней елке. В клубе было очень холодно. Мальчика продуло. Во время разминки он вдруг почувствовал боль в пояснице, не смог ни повернуться, ни вздохнуть. С острым приступом радикулита его отвезли домой и уложили в постель.

— Надолго ты выбыл, — вздохнула Валерия. — У меня был радикулит... Знаю, что это такое...

Спать легли рано. Левка лежал тихо, боясь пошевелиться. Хотелось спать. За окном уныло свистел ветер, мел снег. И вдруг Левка услышал какой-то хруст.

Он доносился со стороны койки Абашкиных.

«Что это? Неужели грызут сахар? — мелькнула мысль, но он тут же отогнал ее. — Не может быть... От меня тайком... Накрывшись одеялом... вдвоем грызть сахар... Почудилось...»

При мысли о сахаре рот наполнился густой слюной. Он не видел сахара четыре месяца. Левка кашлянул. Хруст тут же прекратился.

«Это мышь... Это мышь... — убеждал себя Левка. — Не могут же они так... Тайком...»

Он заснул только под утро. С нетерпением ожидал, когда все уйдут и оставят его одного.

— Что с тобой, Левка? — спросила Валерия, подавая на стол картошку. — Давай есть!

— Спасибо, не хочется... Поясницу ломит...

Ему было стыдно глядеть на них.

Первым ушел Павел, за ним — Валерия. Левка приткнул дверь стулом, открыл гвоздем один замок, потом второй, долго не решался снять их с петель.

«Дай бог, чтобы я ошибся ночью... Дай бог...» — думал он, снимая замки. В сундуке лежало немного масла и сахара.

Левка долго плакал от обиды.

В тот же день — третьего января — он собрался на концерт. Валерия ужаснулась.

— Куда ты? С ума сошел? Снова за город? С радикулитом?

— Ничего, поеду!

— Хоть спину обвяжи моим платком! И голову шарфом! И, смотри, билет купи!

Левке удалось после концерта прошмыгнуть в бесплацкартный вагон, забраться под скамью и тут же заснуть. Перед Тбилиси проводник и контролер обнаружили его, осветили карманным фонариком.

— А ну, вставай, безбилетник!

Левка вылез из-под скамьи сонный, измазанный пылью, с шарфом на голове, озираясь, как затравленный звереныш. Его окружили пассажиры.

— Плати штраф, заяц! А нет — отправим в милицию!

Левка испугался.

— Сколько?

— Десять рублей!

— У меня только три... Остальные занесу завтра!

— Занесет он, ждите! — процедил пассажир в шубе, брезгливо глянув на Левку.

— Володя! Коля! — позвала миловидная женщина в широком сером пальто.

К ней подошли два очень похожих друг на друга молодых человека.

— Что случилось, Марина?

«Братья... — определил Левка. — Второй постарше».

— Воришку поймали! — весело сообщил братьям пассажир в шубе.

— Ну зачем вы так! — возмутилась Марина.

Пассажиры загудели, заспорили.

— Вы меня не учите! — обиделся пассажир в шубе. — Я ихнего брата-безбилетника хорошо знаю! Откуда у него чемоданчик? Ясное дело: украл!

Пассажиры снова загалдели.

— Эй, ты, полегче на поворотах! — решительно сказал один из братьев, постарше на вид, которого Марина назвала Колей. — А на тебе откуда шуба? Мотай-ка лучше отсюда, пока цел!

Пассажир, отругиваясь на ходу, поспешно удалился. Все рассмеялись.

— Тбилиси! Подъезжаем! — объявил проводник.

— Какой с пацана штраф? — спросил Владимир.

— Десять рублей, — ответил контролер.

— Держите! Сыпь домой, малец!

Левка быстро сунул в руку Володе три рубля, буркнул «спасибо» и выскочил в тамбур.

Марина и братья вышли из вагона. Владимир нагнулся над небольшой плетеной корзинкой, укрытой теплым платком, приподнял край.

— Выгружайся, Трефка. Ты у нас не собака, а заяц. Как тот пацан!

Из корзинки выскочила мохнатая длинношерстая собачонка, отряхнулась, завиляла хвостом, запрыгала, подметая огромными ушами перрон.

— Побегай, побегай, разомнись! — сказал Николай. — А ты присядь пока на чемодан, Марина. Что-то не видать экспедитора...

Николай сложил губы трубочкой и громко засвистел какие-то странные позывные, напоминающие первые ноты популярной песенки о чижике-пыжике:

— Сиу-сиу... сиу-сиу...

Никто не отозвался. К выходу потоком двигались пассажиры. Перрон быстро пустел.

— Сиу-сиу... сиу-сиу... — свистел и свистел Николай, озираясь по сторонам.

Владимир не выдержал, тоже засвистел:

— Сиу-сиу... сиу-сиу... сиу-сиу...

По-прежнему никто не отзывался на этот странный свист. Подул холодный ветер. Посыпал снег. Трефка забрался в свою корзинку.

— Вечная история, — недовольно сказала Марина, — как поздно в город приезжаешь, так не встречают...

— Ну, это ты напрасно, — возразил Владимир. — Мы сами виноваты. Телеграмму-то когда дали? Может, не дошла...

Лязгнув буферами, пустой состав отошел от платформы. Часть фонарей погасла.

— Сиу-сиу... сиу-сиу... сиу-сиу... — вдруг донеслось издалека, со стороны вокзала.

Все обернулись. Навстречу прибывшим, насвистывая, шел незнакомый человек в короткой зимней куртке.

— Сиу-сиу... сиу-сиу... сиу-сиу... — громко и радостно засвистели в ответ все трое.

Трефка затявкал из своей корзинки.

— Наконец-то! Слава богу! — сказала Марина.

Незнакомец приветливо помахал рукой.

— Товарищи Волжанские?

— Да! Что же так поздно, товарищ экспедитор?

— Только что принесли телеграмму.

— Ну, что я говорил? — сказал Владимир Марине.

— Сиу-сиу... сиу-сиу... сиу-сиу... — снова раздался свист со стороны вокзала.

— Нина с Васей встречать пришли! — радостно воскликнула Марина.

— Что же вы так поздно телеграмму дали? — тоненькими голосами закричали оба лилипута, подбегая к Волжанским. — Весь коллектив волнуется! Мы говорили, надо было вместе с нами ехать!

— Врач меня не пускал, вы же знаете, — сказала Марина.

— Что он сказал?

— Говорит, надо ждать мальчишку. Примерно через месяц, а может, и раньше.

— Пошли, пошли, товарищи, — заторопил экспедитор, — машина ждет.

Все уселись в небольшой, холодный автобус...

Тем временем Левка подошел к техникуму. Перемахнул через ограду, прокрался в комнату, открыл дверь. Уронив голову на стол, спал пьяный Абашкин...

«Петля... — подумал Левка, — петля...»