Вновь долгим временем обоз осенний движим,
Вновь шествовать волам, медлительным и рыжим,
Вновь синью пронзена засохшая листва,
Октябрь — электроскоп, лишь дрогнувший едва.
Дни каролингские. Мы — короли испуга,
Мечты у нас бредут вслед за стадами с луга;
И знаем мы едва про гибель на меже,
И о делах зари закат забыл уже.
Мы бродим по пустым заброшенным жилищам,
Без жалоб, без цепей, без слёз по пепелищам,
Мы призраки зари, мираж средь бела дня,
Фантомы жизни той, где жгла любовь меня.
Вновь — гардероб былых привычек, пересудов,
Вновь — двадцать лет спустя. Вновь тысячи Латюдов 32
Шагают взад-вперёд в Бастилиях своих,
Ни холод и ни зной не задевают их.
Бессмысленных речей вновь наступила эра,
Считает человек, что ум и честь — химера,
И на устах его, бесцветен и фальшив, —
Исчадье радио — затасканный мотив.
Да, только двадцать лет. Да, только детства дата.
Быть может, велика за первородство плата,
Коль видеть довелось, как двадцать лет спустя
По тем же рытвинам с тобой идёт дитя.
Вновь — двадцать лет спустя. Ирония заглавья,
Вместилась наша жизнь в него с мечтой и явью,
В нём тень былых страстей, дерзаний и сердец:
Насмешливым бывал старик Дюма-отец!
Теперь она одна — всех лучше, всех красивей,
Как осень рыжая под небосводом синим, —
Я вижу в ней любовь, надежду и беду,
И я, считая дни, её посланья жду.
Час юности уже прошёл, когда с тобою
Мы встретились, и жизнь не щедро нам обоим
Дни счастья отвела, но это — счастья дни,
И люди говорят о нас с тобой: «Они».
Зачем тебе жалеть о том повесе юном,
Исчезнувшем, как след, змеившийся по дюнам,
Как птичьи письмена на влажности песка,
Что первая ж волна слизнёт наверняка.
А мы меняемся — как тучи в синей глади.
Согрела ты меня, мне нежно щёки гладя,
Со мною ты была в дни горя и тоски,
И вновь ладонь легла на белые виски.
Любовь, любовь моя — и ныне, как вначале,
Со мной ты в этот час, в миг сумрачной печали,
Где я теряю всё — и нить поэмы новой,
И голос радости, и самой жизни нить.
Хочу тебе сказать: «Люблю», но это слово
Мне без тебя лишь боль способно причинить.