Патология общественной жизни

§ I. Постановка вопроса

Потребление пяти субстанций, открытых в последние два столетия и вошедших в наш обиход, в последние годы так выросло, что грозит неузнаваемо изменить облик современных обществ. Эти пять субстанций таковы:

1. Водка или спирт, основа всех ликеров, которые появились в последние годы царствования Людовика XIV и были изобретены, дабы согреть его зябкую старость.

2. Сахар. Эта субстанция лишь недавно[236] появилась на столе у народных масс, поскольку французская промышленность научилась производить ее в больших количествах и продавать по той цене, которую он имел, пока не стал редкостью и не вырос в цене. Эта цена, конечно, еще уменьшится, несмотря на старания налоговой администрации, которая только и ждет, чтобы обложить ее налогом.

3. Чай, известный уже полсотни лет[237].

4. Кофе. Хотя арабы открыли его давно, в Европе это возбуждающее средство получило широкое распространение с середины восемнадцатого века.

5. Табак, употребление которого посредством сожжения стало всеобщим и чрезмерным только с тех пор, как во Франции воцарился мир.

Прежде всего рассмотрим вопрос с самой возвышенной точки зрения.

Какую-то часть своей силы человек тратит на удовлетворение той или иной из своих нужд; отсюда вытекает ощущение, которое мы называем удовольствием; оно бывает различным и зависит от темперамента и от климата. Наши органы — распорядители наших удовольствий. Почти у всех органов двойное предназначение: они воспринимают субстанции, вводят их в наш организм, а затем возвращают их обратно, целиком или частично, в той или иной форме, в общее хранилище, землю или атмосферу — арсенал, где все создания черпают свои неокреативные силы. В этих нескольких словах заключается вся химия человеческой жизни. Ученые не пойдут дальше этой формулы. Вы не найдете ни одного чувства, к какой бы области оно ни относилось (а под чувством следует понимать весь его механизм), которое не подчинялось бы этому правилу. Всякое излишество основано на удовольствии, которое человек хочет получать вновь и вновь, не считаясь с незыблемым законом, установленным природой. Чем меньше силы расходует человек, тем больше он тяготеет к излишествам, ибо мысль неудержимо влечет его к ним.

Отсюда следует, что чем дальше продвинулось общество по пути цивилизации и чем спокойнее его жизнь, тем больше оно предается излишествам. Для иных людей мирная жизнь пагубна. Быть может, именно это внушило Наполеону мысль о том, что «война — состояние естественное»[238].

Чтобы поглотить, всосать, разложить на части, усвоить, после чего вернуть или воссоздать какую-нибудь субстанцию — операции, которые являют собой механизм всякого без исключения удовольствия, — человек направляет свою силу или часть ее в тот орган или органы, которые управляют любимым удовольствием.

Природа требует, чтобы все органы принимали одинаковое участие в жизни человека, меж тем как общество обостряет у людей жажду того или иного удовольствия, а удовлетворение этой жажды приводит к сосредоточению в том или ином органе большой части, а часто даже и всей силы; эти приливы силы происходят в ущерб всем остальным органам и обделяют их ровно настолько, сколько потребляют органы-лакомки. Отсюда болезни и, в конечном счете, сокращение жизни. Эта теория страшна в своей достоверности, как все теории, основанные на фактах, а не выдвинутые априори. Постоянная умственная деятельность вызывает усиленную работу мозга, сила сосредоточивается там, растягивает его нежную оболочку, обогащает его пульпу: но она так сильно опустошает нижний этаж, что гениального человека подстерегает болезнь, благопристойно именуемая в медицине фригидностью[239]. Напротив того, если вы проводите свою жизнь у ножек диванов, на которых возлежат бесконечно очаровательные женщины, если вы отважно влюбляетесь, то станете тупым, как монах-францисканец[240]. Ум теряет способность подниматься в высокие сферы познания. Истинная сила находится между этих двух излишеств. Ведя разом жизнь умственную и любовную, гениальный человек умирает, как умерли Рафаэль и лорд Байрон[241]. Целомудренный человек умирает от избытка работы, так же как сластолюбец от беспутства; но такого рода смерть — чрезвычайная редкость. Злоупотребление табаком, кофе, опиумом и водкой вызывают серьезные нарушения и приводят к ранней смерти. Орган, который беспрерывно раздражают, без конца пичкают, гипертрофируется: он разрастается до ненормальных размеров, страдает и разрушает организм, который в конце концов не выдерживает и гибнет.

По нынешним законам всяк сам себе хозяин. Но если граждане, имеющие право быть избранными, так же как и пролетарии[242], которые читают эти строки, полагают, что причиняют зло одним себе, когда дымят, как буксирное судно, или пьют, как Александр[243], то они, как ни странно, ошибаются; их поведение губит потомство и влечет за собой вырождение, что приводит к опустошению страны. Одно поколение не имеет права вредить другому.

Прикажите высечь эту аксиому золотыми буквами у вас в столовых. Странно, что Брийа-Саварен, потребовав от науки увеличения числа чувств за счет чувства продолжения рода[244], забыл отметить связь, которая существует между тем, что производит человек, и субстанциями, которые могут изменить условия его жизнедеятельности. С каким удовольствием я прочел бы у него следующую аксиому:

Судьбы народа зависят от его пищи и диеты. Зерновые культуры создали народы художников. Водка погубила индейские племена. Я называю Россию автократией, держащейся на алкоголе. Кто знает, не явилось ли злоупотребление шоколадом одной из причин упадка испанской нации, которая в эпоху, когда был открыт шоколад, могла стать сильной, как Римская империя[245]. Табак уже расправился с турками, голландцами и угрожает Германии. Ни один из наших государственных мужей, которые обыкновенно больше заняты собой, нежели делами общественными, разве что считать за таковые их честолюбивые планы, их любовниц и их капиталы, не знает, куда идет Франция, неумеренно потребляя табак, употребляя сахар, картофель вместо пшеницы, водку и т. д.

Посмотрите, сколь различны колорит, очерк великих людей современности и великих людей ушедших эпох, а ведь великие люди — выразители своего поколения и нравов своего времени! Сколько мы встречаем разного рода загубленных талантов, сломленных первой же неудачей! Наши отцы — виновники нынешнего измельчания.

Вот результаты опыта, произведенного в Лондоне; за достоверность сведений поручились два человека, заслуживающих глубокого уважения: один из них — ученый, другой — политический деятель; этот опыт имеет отношение к интересующим нас вопросам.

С дозволения английского правительства трем приговоренным к смертной казни был предложен выбор: либо быть повешенными по обычаю этой страны, либо продолжать жить, питаясь при этом исключительно чаем, кофе или шоколадом, и ни в коем случае не принимать никакой другой пищи, какой бы природы она ни была, и не пить никакой другой жидкости. Эти чудаки согласились. Быть может, так поступил бы всякий осужденный. Поскольку продукты были разные и, следственно, давали разные шансы на спасение, преступники бросили жребий.

Человек, который питался одним шоколадом, умер через восемь месяцев.

Человек, который питался одним кофе, прожил два года.

Человек, который питался одним чаем, протянул целых три года.

Я подозреваю, что Ост-Индская компания добилась этого эксперимента в своих интересах.

Человек, питавшийся шоколадом, сгнил заживо, изъеденный червями. Члены его отмирали один за другим, как члены испанской королевской семьи.

Человек, питавшийся одним кофе, заживо сгорел, словно его испепелил огонь Гоморры. Из его останков можно было делать известь. Такое предложение поступило, но было отклонено как противоречащее бессмертию души.

Человек, питавшийся одним чаем, исхудал и стал почти прозрачным; он истаял, как свеча: тело его просвечивало; филантроп мог поставить лампу позади него и читать «Таймс». Более смелый опыт англичане сочли неподобающим.

Я не могу не отметить, сколь филантропическим поступком является использование осужденного на смерть для научных опытов, вместо того чтобы просто отрубить ему голову. Анатомические театры уже поставляют животный жир для производства свечей; стоит ли останавливаться на полпути? Пусть же осужденные на смерть будут отданы на растерзание не палачам, а ученым.

Во Франции был проведен опыт с сахаром.

Г-н Мажанди[246] кормил собак одним сахаром; результаты его опытов были обнародованы, так же как и то, какой ужасной смертью умерли бедные животные — друзья человека, они разделяют и его пороки (собаки азартны); но результаты этих опытов ничего не доказывают относительно людей.

§ II О водке

Виноград первым открыл законы брожения — нового действия, которое под влиянием атмосферных условий совершается между его составными частями и после перегонки образует химическое соединение, содержащее спирт; с тех пор химия нашла его во многих ботанических продуктах. Вино, продукт, полученный непосредственно из винограда, — древнейшее возбуждающее средство: по заслугам и честь, мы ставим его на первое место. Впрочем, алкоголь нынче убивает больше всего народу. Раньше все боялись холеры. Водка — не менее грозный бич.

Какой гуляка не видел вокруг большого парижского рынка между двумя часами пополуночи и пятью часами утра пестрый человеческий ковер — это завсегдатаи винокуров, чьим убогим лавчонкам далеко до дворцов, построенных в Лондоне для потребителей, отдающих себя на потребу, но где происходит то же самое. Это именно ковер. Лохмотья и лица сливаются между собой, и уже непонятно, где кончаются лохмотья и начинается плоть, где колпак, а где нос; часто лицо грязнее, чем рваное белье, которое торчит из-под верхнего платья; так выглядят эти невзрачные, с ввалившимися глазами, хилые, поседевшие, иссиня-бледные, искореженные водкой чудища. Эти люди плодят жалких выродков, которые либо гибнут, либо превращаются в жутких оборвышей — парижских беспризорников. Стойки винных лавок порождают тщедушные существа, которые составляют рабочий люд. Парижские девушки загублены злоупотреблением спиртными напитками.

Я был бы недостойным наблюдателем, если бы не уделил должного внимания результатам опьянения. Я должен был изучить наслаждения, которые прельщают народ и которые, скажем прямо, прельстили Шеридана, потом Байрона и tutti quanti[247]. Дело было нелегкое.

Как человек, пьющий воду и, быть может, закаленный многолетней привычкой к кофе, я ринулся в атаку на вино, но оно не оказывает на меня ни малейшего воздействия, сколько бы я ни выпил, в зависимости от вместимости моего желудка. Я дорогой сотрапезник. Зная эту мою особенность, один из моих друзей захотел сокрушить мою непорочность. Я никогда не курил. Он надеялся одержать победу благодаря этим первым дарам, принесенным на алтарь diis ignotis[248]. Итак, в 1822 году, в один из дней, когда в Итальянской опере давали спектакль, мой друг бросил мне вызов в надежде заставить меня забыть о музыке Россини и голосах Цинти, Левассера, Бордоньи и Паста и уложить на диван, который привлекал его взгляды еще во время десерта и на который он в конце концов улегся сам. Семнадцать пустых бутылок стали свидетелями его поражения. Он заставил меня выкурить две сигары[249], и, спускаясь по лестнице, я почувствовал воздействие табака. Мне показалось, будто ступени прогибаются у меня под ногами, но я держался довольно-таки прямо и благополучно добрался до кареты; серьезный и не расположенный к беседам, я отправился в театр. В карете я почувствовал себя как в пекле, открыл окошко, и тут свежий воздух окончательно «ударил мне в голову» — это выражение пьяниц. Перед глазами у меня все плыло. Ступени лестницы оперного театра еще сильнее прогибались у меня под ногами, чем ступени дома, где я был в гостях; но я без всяких приключений поднялся на балкон и занял свое место. Я не мог поручиться, что нахожусь в Париже среди ослепительного общества, ни туалетов, ни лиц которого я пока не различал. Душа моя была пьяна. То, что я слышал из увертюры к опере «La Gazza»[250], было фантастическими звуками, которые льются с небес, достигая слуха женщины, находящейся в молитвенном экстазе. Музыкальные фразы долетали до меня сквозь сверкающие облака, лишенные недостатков, свойственных творениям смертных, и полные божественного совершенства, запечатленного вдохновенным художником. Оркестр представлялся мне большим инструментом, где совершалась какая-то работа, но я не мог уловить ни ритма, ни механизма ее, смутно различая манжеты басов, взмахи смычков, золотые изгибы тромбонов, кларнеты, отдушины труб, но совсем не различая людей. Только одна или две напудренные неподвижные головы да два надутых гримасничающих лица тревожили меня. Я дремал.

«От этого господина идет винный дух», — тихо сказала дама, которая часто задевала своей шляпкой мою щеку и которую я, сам не замечая, также часто задевал щекой.

Признаюсь, я был уязвлен.

«Нет, сударыня, — возразил я, — это дух музыки». Я вышел, держась подчеркнуто прямо, с холодным спокойствием человека, которого не ценят, и потому он удаляется, вселяя в недоброжелателей опасение, что они травят непризнанного гения. Дабы доказать этой даме, что я не имею привычки выпивать и исходящий от меня запах — не более чем досадное недоразумение, совершенно чуждое моим нравам, я вознамерился отправиться в ложу госпожи герцогини де... (сохраним ее имя в тайне), чью прелестную, утопающую в перьях и кружевах головку я завидел издали и так удивился ее немыслимому головному убору, что желание проверить, действительно ли все это сооружение находится у нее на голове или это какой-то обман зрения, получившего на несколько часов особый дар видеть все в причудливом свете, неудержимо повлекло меня к ней.

«Когда я буду там, — подумал я, — подле элегантной знатной дамы и ее жеманной и притворно добродетельной подруги, никому и в голову не придет заподозрить меня в том, что я под хмельком; видя меня в обществе столь достойных дам, все примут меня за важную особу». Но я все еще блуждал по нескончаемым коридорам Итальянской оперы в поисках этой проклятой ложи, когда спектакль закончился и толпа, хлынувшая к выходу, прижала меня к стене. Этот вечер, несомненно, был одним из самых поэтических в моей жизни. Я никогда не видел столько перьев, столько кружев, столько красивых женщин, столько окошек, через которые любопытные и воздыхатели заглядывают в ложу. Я никогда не обнаруживал столько энергии, никогда не проявлял столько характера, я бы даже сказал, упрямства, если бы не уважение, с каким надо относиться к самому себе. Стойкость голландского короля Вильгельма[251] в бельгийском вопросе не может сравниться с упорством, какое я выказывал, поднимаясь на цыпочки и сохраняя на лице приветливую улыбку. Однако порой меня охватывали приступы ярости, в иные мгновения на глазах у меня выступали слезы. Эта слабость ставит меня ниже голландского короля. Кроме того, меня терзали ужасные подозрения, когда я представлял себе, что эта дама может обо мне подумать, если не увидит меня в обществе герцогини и ее подруги; но я утешался мыслью о презрении ко всему роду человеческому. Тем не менее, я был неправ. В тот вечер в Итальянской опере собралась славная компания. Все были со мной весьма предупредительны и старательно уступали мне дорогу. Наконец одна очень красивая дама, выходя, взяла меня под руку. Такой честью я обязан был Россини, сказавшему мне несколько лестных слов, которых я не помню, но которые, верно, были замечательно остроумны: он такой же превосходный собеседник, как и музыкант. По-моему, эта дама была герцогиня, а может быть, и капельдинерша. Воспоминание мое очень смутно, и я думаю, что это скорее была капельдинерша, чем герцогиня. Однако у нее были перья и кружева. Опять перья и опять кружева! Короче говоря, я оказался в своей карете; кроме всего прочего, этому способствовало то, что мой кучер находился в столь же удручающем состоянии, что и я, и уснул в одиночестве на площади перед театром. Шел проливной дождь, но я не помню, чтобы на меня упала хоть капля. Впервые в жизни я вкусил одно из самых острых, самых фантастических удовольствий, я познал неописуемый восторг, неземное наслаждение, которое испытываешь от езды по Парижу в половине двенадцатого ночи, мчась среди уличных фонарей, видя, как мелькают мириады магазинов, огней, вывесок, лиц, кучек людей, женщин под зонтиками, ярко освещенных перекрестков, темных площадей, замечая сквозь струи ливня тысячу вещей, которые, кажется, где-то видел днем, но на самом деле не видел никогда. И снова перья, и снова кружева! Даже в кондитерских!

В тот день я хорошо понял, в чем прелесть опьянения. Опьянение набрасывает покров на реальную жизнь, заглушает сознание тягот и горестей, позволяет сбросить груз мыслей. Мне стало понятно, чем оно привлекало великих гениев и почему народ предается пьянству. Вместо того чтобы возбуждать мозг, вино его одурманивает. Будучи далеко от того, чтобы вызывать приток силы от желудка к голове, вино после первой же выпитой бутылки притупляет вкусовые ощущения, каналы пресыщаются, вкус отбивается, и пьяница уже не может различить качество поданных напитков. Алкоголь проник в организм и частично перешел в кровь. Итак, запомните следующую аксиому:

Постоянно возвращаясь к этой отраве, пьяница в конце концов изменяет природу своей крови, он замедляет ее ток, разрушая ее основные элементы или портя их, и они приходят в такое расстройство, что большинство пьяниц теряет способность к продолжению рода, либо их испорченная кровь приводит к тому, что у них рождаются дети, больные водянкой мозга. Не забудьте, что на следующий день после оргии, а часто уже в конце ее, пьяницу мучает смертельная жажда. Эта жажда, совершенно очевидно происходящая от истощения желудочных соков и слюноотделительных желез, может служить доказательством справедливости наших выводов.

§ III. О кофе

Относительно этого вещества сведения, сообщаемые Брийа-Савареном, далеко не полны[252]. Я могу кое-что добавить к тому, что он говорит о кофе, ибо пью этот напиток очень часто и могу наблюдать его действие в широком масштабе. Кофе — внутренний жар. Многие люди считают, что кофе придает остроты уму, но все могли убедиться, что зануды, выпив его, становятся еще занудливее. Наконец, хотя бакалейные лавки открыты в Париже до полуночи, иные авторы не становятся от этого остроумнее.

Как совершенно верно заметил Брийа-Саварен, кофе убыстряет ток крови, заставляет бить ключом духовные силы; возбуждение ускоряет переваривание пищи, прогоняет сон и позволяет дольше поддерживать умственную деятельность. Я позволю себе внести в эту статью Брийа-Саварена изменения, основанные на личном опыте и наблюдениях нескольких великих умов.

Кофе воздействует на диафрагму и на мышцы желудка, а оттуда его воздействие распространяется до самого мозга, причем столь незаметно, что ускользает от всякого анализа; тем не менее можно предположить, что нервный флюид — проводник электричества, которое эта субстанция освобождает, находя его в нас и приводя в действие. Его власть над нами не является ни постоянной, ни безраздельной. Россини проверил на себе воздействие кофе, уже известное мне по собственному опыту.

«Кофе, — сказал он мне, — хватает на пятнадцать — двадцать дней, к счастью, это ровно столько, сколько нужно, чтобы сочинить оперу».

Это правда. Но можно продлить время, в течение которого человек наслаждается благотворным воздействием кофе. Это умение столь необходимо многим людям, что не стоит пренебрегать описанием способа достигнуть желаемого результата.

Все вы, замечательные люди, свечи, начинающие гореть с головы, подходите и слушайте евангелие бдений и умственного труда!

I. Кофе, растертый по-турецки, вкуснее, нежели кофе, размолотый в мельнице[253].

Во многих механических вещах, имеющих целью доставить человеку наслаждение, жители Востока стоят гораздо выше европейцев: их созерцательность, родственная привычке жаб, которые подолгу сидят без движения, раскрыв свои золотые, словно два солнца, глаза на природу, позволила им увидеть в действительности то, что мы познаем путем научного анализа. Пагубная основа кофе — танин, вредное вещество, пока еще недостаточно изученное химиками. Когда оболочка желудка подвергается воздействию танина или когда дубильные свойства кофе из-за частого употребления притупили ее чувствительность, она перестает резко сжиматься, а именно этого добиваются труженики. Отсюда, если любитель не отказывается от кофе, происходят серьезные сбои в работе. В Лондоне живет человек, которого неумеренное употребление кофе скрутило так, что он стал корявым, как старый подагрик. В Париже я знал одного гравера, которому понадобилось пять лет, чтобы излечиться от того состояния, до которого его довело пристрастие к кофе. Наконец, недавно один художник — его звали Шенавар[254] — просто-напросто заживо сгорел. Он заходил в кафе, как рабочий заходит в кабачок, — то и дело. Любители кофе поступают так же, как все люди, охваченные какой-либо страстью; они идут все дальше и дальше и, как у Николе[255], поднимаются все выше и выше, вплоть до злоупотребления. Раздробляя кофейные зерна, вы распыляете их на странных форм молекулы; аромат при этом выделяется, а танин остается в них. Вот почему итальянцы, венецианцы, греки и турки могут без всякой опасности для себя непереставая пить кофе, который французы презрительно называют кофеек. Такой кофе пил Вольтер.

Итак, запомните следующее. Кофе состоит из двух веществ: первое — экстрактивное вещество, легко растворяющееся в холодной или горячей воде, оно проводник аромата; второе — дубильное вещество, хуже растворяющееся в воде и медленно и с трудом отделяющееся от ареолы, окружающей молекулу. Отсюда следующая аксиома:

II. Если говорить о кофе, приготовленном с помощью бессмертного кофейника способом де Беллуа, а не дю Беллуа[256] (тот, чьим размышлениям мы обязаны этой экуменической методе, доводился кузеном кардиналу и, как и он, происходил из древнего знатного рода маркизов де Беллуа), то кофе имеет больше крепости, когда его заливают холодной водой, чем тогда, когда его заваривают кипятком. Это второй способ усиливать его воздействие.

Когда вы размалываете кофе, оно выделяет разом аромат и танин, что услаждает вкус и возбуждает нервное сплетение, которое воздействует на тысячи клеток мозга.

Таким образом, есть две ступени: дробленый кофе по-турецки и молотый кофе.

III. От того, сколько кофе насыпано в верхний сосуд, от того, сильно ли его растирают, и от того, сколько налито воды, зависит крепость кофе, что являет собой третий способ приготовления кофе.

Таким образом, в течение более или менее долгого времени — одной, самое большее двух недель — вы можете добиться возбуждения с помощью одной, потом двух чашек дробленого кофе, заваренного кипящей водой, постепенно повышая его крепость.

Еще неделю вы заливаете кофе холодной водой, размалываете кофе, растираете порошок и уменьшаете количество воды, тем самым снова добиваясь той же дозы умственной энергии.

Когда вы мельче всего растерли порошок и налили меньше всего воды, вы увеличиваете дозу, выпивая две чашки, потом иные буйные головы доходят до трех чашек. Это помогает продержаться еще несколько дней.

Наконец я открыл ужасный и жестокий способ, который могу посоветовать только людям чрезвычайно могучим, с черными жесткими волосами, с кожей охряно-красного цвета, с сильными руками, с крепкими, как столбы балюстрады на площади Людовика XV, ногами. Речь идет об употреблении натощак молотого кофе, растертого холодного ангидрида (химический термин, обозначающий полное или почти полное отсутствие воды). Кофе попадает к вам в желудок, который, как вы знаете от Брийа-Саварена[257], является бархатистым изнутри мешочком, покрытым сосочками и бугорочками; в желудке у вас пусто, и он набрасывается на эти нежные сладостные стенки, занимая место пищи, алчущей их соков; он вытягивает соки, он заклинает их, как прорицательница заклинает своего бога, он не жалеет эти чудные стенки, как возчик, который нещадно хлещет резвых коней; нервные сплетения воспаляются, они горят, и искры от них летят до самого мозга. С этого мгновения все приходит в движение: мысли строятся, как батальоны наполеоновской армии перед боем, и тут на самом деле разыгрывается сражение. Воспоминания, развернув знамена, устремляются в атаку; легкая кавалерия сравнений скачет галопом; артиллерия логики спешит на помощь со своими орудиями и зарядными картузами; остроты летят как стрелы; появляются образные выражения; бумага испещряется чернилами, ибо бдение начинается и кончается потоками черной жижи, как битва — черным порохом.

Я посоветовал питье, приготовленное этим способом, одному моему другу, который хотел во что бы то ни стало закончить к следующему утру обещанную работу; он решил, что отравился, слег и не вставал с постели, словно новобрачная. Он был высокий, с редкими светлыми волосами; стенки желудка у него были тонкие, как бумага. Мне не хватило наблюдательности.

Когда вы дошли до того, что стали пить кофе натощак в виде насыщенных эмульсий, и когда даже это не помогает, то если вы осмелитесь продолжать, с вас будет катиться пот градом, вами овладеет нервная слабость, сонливость. Я не знаю, что будет дальше: мудрая природа посоветовала мне остановиться, ведь я не приговорен к немедленной смерти. Пора подумать о диетической пище, перейти на молочные продукты, есть цыплят и телятину, наконец, сделать передышку и вернуться к праздной, кочевой, ничтожной и растительно-паразитической жизни буржуа, удалившихся от дел.

Состояние, в которое приводит вас кофе, приготовленный по вышеописанному рецепту и выпитый натощак, — нервное возбуждение, родственное нервному возбуждению в приступе ярости: слова ударяют вам в голову, жесты выражают болезненное нетерпение; человек хочет, чтобы все шло, как задумано; он вспыльчив по пустякам; он становится непостоянен, как поэты, которых так бранят лавочники; он приписывает другим ясный ум, который имеет сам. Человеку умному нельзя появляться на людях и не следует никого подпускать к себе. Я открыл для себя это странное состояние духа, когда несколько раз приводил себя в возбуждение, каковое, за неимением работы, изливалось на окружающих. Друзья, которых я приехал навестить в деревню, видели меня сварливым и упрямым, заядлым спорщиком. На следующий день я признавал свою неправоту. Мы стали искать причину моего поведения. Мои друзья были крупными учеными, так что мы быстро поняли, в чем дело. Кофе властно требовал добычи.

Эти наблюдения не только справедливы и не подвержены никаким изменениям, кроме тех, которые связаны с различными идиосинкразиями, они согласуются с опытами многочисленных практиков, в число которых входит знаменитый Россини, один из людей, глубже всех изучивших законы вкуса, герой, достойный Брийа-Саварена.

НАБЛЮДЕНИЕ. У некоторых слабых натур кофе вызывает приток крови к мозгу; это безопасно, но вместо того, чтобы чувствовать прилив сил, эти люди хотят спать, поэтому они говорят, что кофе нагоняет на них сон. У этих людей могут быть быстрые ноги и луженый желудок, но они не приспособлены для умственных занятий. Два молодых путешественника, господа Комб и Тамизье[258], увидели, что абиссинцы по большей части бессильны: оба путешественника без колебаний отнесли это прискорбное явление на счет неумеренного потребления чрезвычайно крепкого кофе. Если эта книга попадет в Англию, то к английскому правительству есть просьба: решить этот серьезный вопрос на первом попавшемся осужденном, если только это не женщина и не старик.

Чай также содержит дубильное вещество, но оно имеет наркотические свойства; оно не оказывает влияния на мозг, но воздействует только на нервное сплетение и кишки, которые быстрее и лучше всасывают наркотические вещества. До сего дня способ приготовления чая не вызывает споров. Я не знаю, до какой степени воздействие чая зависит от того, сколько воды выливают любители чая себе в желудок. Если верить опыту англичан, он дает английскую мораль, бледных мисс, английское лицемерие и английское злословие; достоверно известно, что он приносит женщине морального вреда не меньше, чем физического. Там, где женщины пьют чай, любовь испорчена в своей основе; эти женщины бледные, болезненные, болтливые, скучные, любят поучать других. Некоторые могучие организмы крепкий чай в больших количествах раздражает и повергает в глубокую меланхолию; он пробуждает грезы, но не такие яркие, как опиум, ибо эти видения посещают вас в дымной и хмельной обстановке. Ваши мысли податливы, как дамы-блондинки. Ваше состояние — не крепкий сон, который отличает здоровые уставшие организмы, но какая-то смутная дрема, нечто вроде утреннего забытья. От чрезмерного употребления кофе, как и от чрезмерного употребления чая, кожа становится сухой и горячей. От кофе вас часто прошибает пот и мучает сильная жажда. У тех, кто им злоупотребляет, слюна очень скудная и густая.

§ IV. О табаке

Я недаром оставил табак напоследок, во-первых, это излишество появилось последним, и кроме того, оно преобладает над остальным.

Природа поставила нашим удовольствиям пределы. Боже меня упаси определять здесь боевые качества любви и задеть чувства почтенной публики; но неопровержимо доказано, что славу Геркулесу принес его двенадцатый подвиг[259], который сегодня, когда женщины гораздо больше страдают от дыма сигар, чем от огня любви, принято считать легендарным. Сладкое всем очень быстро приедается, даже детям. Злоупотребление крепкими напитками позволяет прожить не больше двух лет; злоупотребление кофе приводит к болезням, заставляющим с ним распроститься. Что до курения, то человеку кажется, что он может курить до бесконечности. Но он заблуждается. Заядлый курильщик Бруссе[260] обладал геркулесовой силой; если бы он столько не работал и столько не курил, он бы дожил до ста лет: недавно он умер, и учитывая его циклопическое сложение, можно сказать, что он умер во цвете лет. Наконец, один денди, грешивший табакопоклонничеством, как богу, получил заражение глотки, и поскольку удалить ее было совершенно невозможно, скончался.

Поразительно, что Брийа-Саварен, назвавший свою книгу «Физиология вкуса» и прекрасно показавший, какую роль играют в услаждении нашего вкуса носовая и ротовая полости, забыл включить в нее главу о табаке.

Табак долгое время потребляли носом, прежде чем стали потреблять ртом; он воздействует на парные органы, которые чудесным образом отметил у нас Брийа-Саварен: нёбо, прилегающие к нему области и носовую полость. В то время, когда знаменитый профессор сочинял свою книгу, табак, действительно, еще не завоевал все слои французского общества, как это происходит сегодня. В течение целого столетия его потребляли не столько в виде дыма, сколько в виде порошка, а сегодня сигара отравляет общество. Никто никогда не подозревал, как сладостно быть дымоходом.

Поначалу курение табака вызывает сильное головокружение; у большей части неофитов оно вызывает обильное слюноотделение, а также тошноту и рвоту. Несмотря на такое поведение возмущенной природы, табакопоклонник не сдается, он старается привыкнуть. Тяжкое ученье длится иногда несколько месяцев. Курильщик в конце концов одерживает Митридатову победу[261] и испытывает райское блаженство. Как еще можно назвать воздействие табака? Бедняк ни секунды не сомневается, что ему выбрать: хлеб или курево; молодой человек, не имеющий в кармане ни единого су, целыми днями слоняющийся по бульварам и заставляющий любовницу трудиться день и ночь, также без колебаний выбирает сигару; корсиканский бандит, которого вы встречаете в неприступных скалах или на далеко просматривающейся отмели, готов избавить вас от вашего врага за фунт табаку. Люди, облеченные властью, признаются, что сигары утешают их в самых больших несчастьях. Денди ни за что не расстался бы с сигарой, даже ради любимой женщины, как каторжник предпочел бы остаться на галерах, если бы ему там давали вволю табаку! Какую же силу имеет над нами это удовольствие, за которое царь царей отдал бы половину своих владений и которое прежде всего утешает несчастных? Я отрицал это наслаждение и выдвигал следующую аксиому:

Ключом от этого сокровища я обязан Жорж Санд[262]. Но я допускаю только индийский кальян или персидское наргиле. Воистину в материальных наслаждениях восточные люди стоят гораздо выше нас.

Индийский кальян, как и персидское наргиле, — очень элегантный аппарат, он радует глаз причудливыми и волнующими формами, которые дарят тому, кто им пользуется, своего рода аристократическое превосходство в глазах изумленного буржуа. Это пузатый, как японский кувшин, сосуд с глиняным стаканчиком наверху; в глиняном стаканчике сгорают табак, пачули, — вещества, дым которых вы вдыхаете, ибо можно курить многие ботанические продукты, одни привлекательнее других. Дым проходит через тонкие кожаные трубки длиной в несколько локтей, расшитые шелковыми и серебряными нитями; мундштуки их погружены в сосуд, на дно которого налита душистая вода, куда спускается трубка из более высокой трубы. Вы вдыхаете дым, который проходит через воду и достигает вас посредством того, что природа не терпит пустоты. Проходя через эту воду, дым оставляет в ней весь свой смрад, освежается, становится душистым, не теряя основных качеств, которые производит обугливание растения, он поступает в тонкие спирали кожаных трубок и приходит к вашему нёбу, как юная дева на ложе к своему супругу, чистая, благоухающая, сверкающая белизной, желанная. Этот дым услаждает ваши вкусовые органы, он напитывает их и поднимается к мозгу, как мелодичные, благоухающие ладаном молитвы — к божеству. Вы лежите на диване без дела, но вы заняты, вы размышляете без устали, вы пьяны без вина, без отвращения, без сладкой отрыжки, которую дает шампанское, без нервной усталости, которую вызывает кофе. Ваш мозг обретает новые способности, вы уже не чувствуете костлявого и тяжелого свода вашего черепа, вы витаете в мире фантазии, вы гоняетесь за вашими порхающими видениями, как дитя бегает с сачком по зеленому лугу за стрекозами, вы видите их в самом соблазнительном обличье, и вам хочется немедля их осуществить. Самые радужные надежды уже не кажутся вам несбыточными, они обрели плоть и прыгают, как стайка Тальони, да с какой грацией! Вам это знакомо, курильщики! Зрелище это украшает природу, все жизненные трудности отступают, жизнь легка, рассудок ясен, все предстает нам в розовом свете, но — странное дело — театральный занавес падает, как только гаснет кальян, сигара или трубка. Какой ценой вы добились этого райского наслаждения? Посмотрим. То, что мы увидим, равным образом относится к кратковременному воздействию водки и кофе.

У курильщика перестает выделяться слюна. А если не перестает, то совершенно изменяется, превращаясь в более густую массу. Наконец, если он никогда не выплевывает слюну, то тем самым засоряет сосуды, закупоривает или уничтожает вкусовые сосочки, сливные трубы, хитроумные бугорочки, восхитительный механизм работы которых относится к области, исследуемой Распаем[263] с помощью микроскопа, и описания которых, совершенно, на мой взгляд, необходимого, я жду с нетерпением.

Путь различных слизистых выделений, чудесной пульпы, расположенной между кровью и нервами, — одна из самых хитроумных человеческих циркуляций, придуманных великим часовым мастером[264], которому мы обязаны изобретательной шуткой по имени Человечество. Посредник между кровью и главным ее продуктом, на котором зиждется будущее рода человеческого, эти слизистые выделения так важны для внутренней гармонии нашего организма, что сильные переживания вызывают в нас острую нужду в них, дабы выдержать удар по некоему неведомому центру. Наконец, они так нужны в жизни, что все те, кто пришел в большую ярость, могут вспомнить, как у них вдруг пересыхало в горле, сгущалась слюна и как она потом медленно возвращалась в обычное состояние. Это явление так сильно меня поразило, что я захотел проверить его в области самых ужасных впечатлений. Я загодя добился приглашения на ужин в обществе людей, которых приличия делают изгоями[265]: начальника сыскной полиции и палача Парижского королевского суда, впрочем, оба они являются гражданами, избирателями и имеют такие же права, как все прочие французы.

Знаменитый начальник сыскной полиции сказал мне, что всем без исключения преступникам, которые прошли через его руки, требовалось от недели до месяца, чтобы у них восстановилось нормальное слюноотделение. Позже всех это наступало у убийц. Заплечных дел мастер никогда не видел, чтобы преступник перед казнью сплевывал, начиная с того момента, когда он приходил, чтобы подготовить его к казни.

Позвольте мне привести случай, который рассказал мне сам командир корабля, где он произошел, и который является еще одним доказательством.

На одном королевском фрегате перед революцией произошла кража. Поскольку фрегат был в открытом море, все понимали, что преступник находится на борту. Несмотря на самый строгий обыск, несмотря на то, что на корабле все живут одной семьей и знают все друг о друге, ни офицеры, ни матросы не могли отыскать вора. Его искала вся команда. Когда капитан и его помощники отчаялись найти преступника, старший помощник сказал: «Завтра утром я скажу, кто вор».

Все очень удивились. Наутро старший помощник выстроил всю команду на палубе и объявил, что будет искать преступника. Он приказал всем подставить руку и насыпал каждому на ладонь немного муки. Потом он велел матросам увлажнить муку слюной и скатать из нее шарик. Один матрос не смог этого сделать: во рту у него не было слюны.

«Вот преступник», — сказал старший помощник капитану.

И он не ошибся.

Эти наблюдения и факты показывают, какую важность придает природа Слизи; излишки ее выделяются через органы вкуса, из слизи в основном состоит желудочный сок, этот ловкий химик, за которым никак не угонятся наши лаборатории. Медики скажут вам, что самые серьезные, самые долгие, самые тяжелые с первого дня болезни — те, которые связаны с воспалением слизистой оболочки. Наконец, ринит, именуемый в просторечии насморком, на несколько дней лишает нас самых драгоценных способностей, хотя является всего-навсего легким раздражением слизистых оболочек носа и мозга.

Во всяком случае, курильщик затрудняет эту циркуляцию, уничтожая ее сливную трубу, ослабляя деятельность сосочков или заставляя их поглощать закрывающие отверстие соки. Поэтому, пока курильщик курит, он все время как в дурмане. Курящие народы, такие, как голландцы, которые первыми в Европе пристрастились к курению, по большей части вялые и апатичные, население Голландии растет медленно. Рыба, соленья и очень крепкое туренское вино, вино из Вуврэ, которое голландцы потребляют в избытке, борются с влиянием табака; но Голландия всегда будет принадлежать первому же завоевателю; она держится только благодаря зависти других государств, которые никогда не допустят, чтобы Франция прибрала ее к рукам. Наконец, курение или жевание табака имеет местные последствия, о которых также стоит упомянуть. Постепенно разрушается эмаль на зубах, десны распухают, из них начинает сочиться гной, который смешивается с пищей и отравляет слюну.

Турки, которые не знают меры в потреблении табака, ослабляя его воздействие выщелачиванием, рано утрачивают мужскую силу. Поскольку немного найдется турок, довольно богатых, чтобы владеть знаменитыми сералями, где они могут растрачивать свою юность, остается предположить, что главными причинами утраты способности к продолжению рода, когда тридцатилетний турок все равно что пятидесятилетний европеец, являются табак, опиум и кофе — эти три похожих возбуждающих средства. Климат тут не играет особенной роли: это не такие уж далекие от нас широты. Кроме того, способность к продолжению рода есть критерий жизненной силы и тесно связана с состоянием слизистых выделений.

В этом отношении я знаю один тайный опыт, который хочу обнародовать в интересах науки и государства. Одна очень милая дама любила своего мужа только тогда, когда он находился от нее на почтительном расстоянии, — случай чрезвычайно редкий и заслуживающий особого упоминания, — но не знала, как не подпускать его к себе, не нарушая власти Кодекса[266]. Муж ее был старым моряком, дымившим, как пароход... Она стала наблюдать за его любовными порывами и заметила, что в те дни, когда в силу каких-либо обстоятельств ее муж выкуривал меньше сигар, чем обычно, он был, как говорят ханжи, более любвеобилен. Она продолжала свои наблюдения и обнаружила, что перерывы в любви напрямую зависят от потребления табака. Пятьдесят сигар или сигарет (он доходил до такого количества) приносили ей спокойствие, тем более желанное, что моряк принадлежал к погубленному роду рыцарей старого режима. В восторге от собственного открытия, она позволила ему жевать табак — привычка, которой он когда-то ради нее пожертвовал. Через три года жевания табака, курения трубки, сигар и сигарет, вместе взятых, она стала одной из самых счастливых женщин в королевстве. У нее был супруг, но не было супружеских обязанностей.

«Привычка жевать табак обеспечивает нам власть над командой», — говорил мне один капитан корабля, отличающийся необычайной наблюдательностью.

§ V. Выводы

Власти вряд ли согласятся с этими соображениями относительно возбуждающих средств, которые они же нам и навязали; но мои взгляды обоснованны, и смею утверждать, что немцы во многом обязаны своим спокойствием трубке: она освобождает человека от излишней энергии. Налоговая служба по природе своей глупа[267] и вредна для общества, она готова ввергнуть страну в пучины слабоумия ради удовольствия перекладывать экю из одной руки в другую, как это делают индийские жонглеры.

В наши дни все слои обнаруживают наклонность к пьянству; моралистам и государственным мужам следует с ней бороться, ибо пьянство, в какой бы форме оно ни проявлялось, замедляет развитие общества. Водка и табак — серьезная угроза современному обществу. Посмотрев на лондонские дворцы, где пьют джин, начинаешь ценить общество трезвости.

Брийа-Саварен, одним из первых заметивший влияние того, что входит в рот человека, на человеческие судьбы, мог отстаивать пользу статистики и пытаться отвести ей достойное место, кладя ее в основу деятельности великих умов. Статистика должна стать бюджетом вещей, она может пролить свет на серьезные вопросы, которые ставят современные излишества относительно будущего народов.

Вино, это возбуждающее средство, распространенное в низших классах, содержит в себе вредные вещества; но ему хотя бы требуется какое-то время, в зависимости от телосложения, чтобы полностью уничтожить человека; случаи, когда оно оказывает свое губительное действие мгновенно, чрезвычайно редки.

Что касается сахара, то Франция долгое время была лишена его, и мне известно, что болезни легких, которые поражали поколение, родившееся между 1800 и 1815 годами, с частотой, удивлявшей медицинских статистиков, можно приписать этому лишению, меж тем как чрезмерное его употребление вызывает кожные болезни.

Несомненно, спирт, являющийся основой вин и напитков, которыми злоупотребляет большинство французов, кофе, который весьма способствует пробуждению патрицианских чувств, сахар, который содержит фосфоресцирующие вещества и флогистон и который потребляется в чрезмерных количествах, должны изменить условия продолжения рода, теперь, когда наука доказала, что рыбная диета влияет на потомство.

Власти, быть может, более безнравственны, чем случай, более порочны, приносят больше вреда обществу, чем Рулетка. Водка пагубна, и за ее продажей необходимо следить. Народы — большие дети, и политика должна была бы проявлять о них материнскую заботу. Питание народа в целом — огромная и самая пренебрегаемая часть политики, осмелюсь даже сказать, что она находится в младенческом возрасте.

Эти пять видов излишеств приводят к сходным результатам: жажда, пот, скудость слизистых выделений и, следственно, потеря способности к продолжению рода. Пусть же эта аксиома войдет в человеческую науку:

Человек обладает совокупностью жизненной силы, которая разделяется поровну между циркуляцией крови, слизи и нервной субстанции; когда же одна субстанция поглощает другую, человек на треть мертв. Наконец, дабы подвести итог, сформулируем аксиому:

1839 г.