Павлов И.П. Полное собрание сочинений. Том 4.

Лекция двадцать третья. Приложение экспериментальных данных, полученных на животных, к человеку

Мм. гг.! Если сведения, полученные на высших животных относительно функций сердца, желудка и других органов, так сходных с человеческими, можно применять к человеку только с осторожностью, постоянно проверяя фактичность сходства в деятельности этих органов у человека и животных, то какую же величайшую сдержанность надо проявить при переносе только что впервые получаемых точных естественно-научных сведений о высшей нервной деятельности животных на высшую деятельность человека. Ведь именно эта деятельность так поражающе резко выделяет человека из ряда животных, так неизмеримо высоко ставит человека над всем животным миром. Было бы большим легкомыслием первые шаги физиологии больших полушарий, полной по программе только, а, конечно, не по содержанию, считать уже за какое-то решение грандиозной задачи о высшем механизме человеческой натуры. Поэтому всякая узкая регламентация в настоящее время работы об этом предмете была бы только свидетельством чрезвычайной ограниченности мысли. Но, с другой стороны, временно, конечно, чрезвычайно упрощенное тестирование предмета со стороны естествознания не должно встречаться враждебно, что, к сожалению, также случается нередко. Сложное берется наукой только по частям и обрывками, но оно захватывается ею постепенно все более и более. Следовательно, будем надеяться и терпеливо ждать, когда точное и полное знание нашего высшего органа - головного мозга - сделается нашим подлинным достоянием, а с этим и главной основой прочного человеческого счастья.

После того, что приведено во всех предшествующих лекциях, едва ли можно оспаривать, что самые общие основы высшей нервной деятельности, приуроченной к большим полушариям, одни и те же как у высших животных, так и у людей, а потому и элементарные явления этой деятельности должны быть одинаковыми у тех и у других как в норме, так и в патологических случаях. На нормальных случаях, как очевидных, я остановлюсь коротко, приведя лишь немногие отдельные примеры, главным же образом заиму теперь ваше внимание патологическими случаями.

Очевидно, наше воспитание, обучение, дисциплинирование всякого рода, всевозможные привычки представляют собой длинные ряды условных рефлексов. Кто не знает, как установленные, приобретенные связи известных условий, т. е. определенных раздражений, с нашими действиями упорно воспроизводятся сами собой, часто даже несмотря на нарочитое противодействие с нашей стороны? Это одинаково касается как производства тех или других действий, так и выработанного их задерживания, т. e. как положительных, так и отрицательных рефлексов. Известно далее, как иногда нелегко развить нужное торможение в случае как отдельных лишних движений при играх, при манипуляциях в разных искусствах, так и действий. Точно так же практика давно научила, как исполнение трудных задач достигается только постепенными и осторожными подходами к ним. Все знают, как экстренные раздражения задерживают и расстраивают хорошо налаженную обычную деятельность и как путает и затрудняет изменение раз установленного порядка движений, действий и целого уклада жизни. Опять общеизвестно, что слабые и однообразные раздражения делают людей вялыми, сонливыми, а некоторых и прямо усыпляют. Так же хорошо знакомы всем разные случаи частичного бодрствования при обыкновенном сне, например случай спящей матери у больного ребенка, и т. д. и т. д. Это все факты, с которыми мы раньше в этих лекциях встречались на наших животных.

Обращаюсь к патологическим случаям.

Современная медицина различает нервные и душевные болезни, неврозы и психозы. Но различение это, конечно, совершенно условное. Точной разграничительной линии между теми и другими никто бы провести не мог, потому что ее нет и в действительности. Как можно было бы себе представить психическое расстройство без нарушения мозговой ткани, если не в структурном, то в функциональном отношении? Различие между нервным и психическим заболеванием есть различие или по сложности, или по тонкости нарушения нервной деятельности. К этому нас склоняют и опыты на наших животных. Пока мы имеем дело с животными, у которых наши разные приемы функционального характера или чрезвычайности жизненных условий (прошу припомнить случай с наводнением), или, наконец, незначительные операции на полушариях нарушают их нервную деятельность, мы можем понимать более или менее удовлетворительно механизм этих нарушений в терминах нервной физиологии. Но как только мы разрушили большие участки полушарий или делает это разрастающаяся рубцовая ткань, для нас возникает трудность всегда полно и ясно представить себе механизм наступающих расстройств в нервной деятельности, и мы прибегаем к предположениям, которыеще требуют доказательства их соответствия действительности. Очевидно, разница в нашем положении относительно предмета в том и другом случае имеет сбое основание в большей сложности нарушений в последнем случае и в недостаточности для них теперешнего физиологического анализа. Наверное, многие врачи психологи, смотря на тех и других животных, про первых сказали бы, что они нервнобольные, последних назвали бы душевнобольными. Мы же, отказываясь \входить воображаемый внутренний мир наших собак, повторили бы при этом, что перед нами нарушенная деятельность больших полушарий --- в первом случае меньше и проще, во втором случае больше и сложнее.

Теперь сопоставим разные нервные расстройства у наших животных и у людей.

На собаках мы познакомились с двумя условиями, производящими функционально нервные расстройства. Это - трудная встреча, столкновение раздражительного и тормозного процессов и сильные чрезвычайные раздражения. Они же составляют и обыкновенные причины нервных и психических заболеваний людей. Жизненные положения, возбуждающие нас в высшей степени, например в случае жестоких оскорблений, сильного горя, и вместе с тем обязывающие нас сдерживать, подавлять естественные реакции на них, часто и ведут к глубокому и долговременному нарушению нервного душевного равновесия. С другой стороны, люди также часто делаются нервно и психически больными, подвергаясь чрезвычайным опасностям, угрожающим им самим, а также их дорогим близким, или даже только присутствуя при страшных событиях, ни их самих, ни их близких непосредственно не касавшихся. При этом замечается, как правило, что те же обстоятельства остаются без этих последствий для других лиц, как говорят, не расположенных к заболеванию, т. е. с более сильной нервной системой. Совершенно то же самое наблюдалось и на наших собаках. В отношении таких заболеваний имеются очень большие различия между отдельными животными. У нас были собаки, у которых один из действительнейших приемов для нарушенервного равновесия, именно непосредственная смена тормозного ритма механических раздражений кожи на одном и том же месте на положительный, при ежедневном повторении в течение долгого срока времени, нисколько не влиял вредным образом на животное. У других нервное расстройство появлялось только после многократного повторения. У третьих же нервное состояние наступало уже после однократного применения приема. Точно так же, как это было упомянуто ранее, чрезвычайное наводнение произвело заболевание, очевидно аналогичное травматическому шоку людей, только у немногих собак, именно очень тормозимых.

Далее только что упомянутый прием, как сообщалось раньше, обусловливает разные формы заболевания в связи с разными типами нервной системы: то в сторону преобладания раздражительного процесса у собак с более сильной нервной системой, то в сторону преобладания тормозного процесса у собак с более слабой нервной системой. Насколько позволительно судить, главным образом на основании обыденных наблюдений, мне кажется, что этим двум вариациям нарушения нервной деятельности у животных отвечают две невротических человеческих формы: именно неврастения и истерия, если первую характеризовать преобладанием процесса раздражения и слабостью тормозного, а вторую, наоборот, преобладанием тормозного и слабостью процесса раздражения. Есть практические основания признавать неврастеников, по крайней мере некоторых из них, за сильных, способных даже к очень большой работе, людей, истерики же, конечно, совершенно не жизненные субъекты, полные инвалиды. Что неврастеники вместе с тем имеют периоды бессилия, временной негодности, - это понятие, раз в другое время они так продолжительно возбудимы и продуктивны: нервная расточительность должна же быть возмещена. Можно бы сказать, что они представляют собой другую, именно более длинную против обычной, периодичность в смесе работы и отдыха, и поэтому у них сравнительно с обыкновенными уравновешенными людьми так утрированы периоды возбуждения и торможения. Что у истериков, с другой стороны, бывают припадки возбуждения, конечно, нисколько не говорит за силу их нервной системы. Это возбуждение бесцельно, бесплодно, так сказать грубо механично. В нашем наблюдательном материале на собаках, как мне кажется, имеются некоторые указания на происхождение и характер этого возбуждения. У нас была собака (описанная Фроловым) очень тормозимого типа, говоря обыденным языком, - в высшей степени трусливое, покорное существо. Эта собака служила для опытов над желудочной секрецией и должна была выстаивать в станке многие иасы. При этом замечалось, что она при этом никогда не спала, но стояла в бодрой позе удивительно покойно, почти не шевелясь, лишь изредка осторожно переступая ногами. Однако это не было оцепенение. На обращение к ней с кличкой она реагировала. Но в момент снятия ее со станка, когда начинали ее освобождать от привязи, она приходила в совершенно невероятное возбуждение: визжала и сильнейшим образом рвалась, так что могла опрокинуть и станок. И это возбуждение ничем нельзя было прекратить, ни громкими окриками, ни ударами, собака становилась совершенно неузнаваемой. Несколько минут прогулки на дворе - и собака делалась прежней: сама шла в экспериментальную комнату, вскакивала на станок и опять стояла неподвижной. Мочеиспускательный и испражнительный рефлексы всываемом факте существенной роли не играли. Подобный факт наблюдался иногда и у других собак, но никогда не выражался в такой исключительно резкой форме. Всего проще понять его как кратковременную положительную индукцию, взрыв возбуждения после продолжительного и напряженного торможения. Это могло бы быть одной из причин припадков возбуждения у истеричных при их частых и глубоких проявлениях торможения. Но вероятно соучастие и другой причины, демонстрированной другой нашей собакой (описанной Подкопаевым). Это - спокойное, уравновешенное животное, малоподвижное, на станок само никогда не вскакивает, в станке держится неподвижным, но отнюдь не спит, положительные и отрицательные условные рефлексы очень постоянны и точны. У нее с голени через туловище до запястья на одной половине тела расположен ряд приборчиков для механического раздражения кожи. Из раздражения голени сделан условный положительный пищевой раздражитель, из раздражения всех остальных мест - отрицательные раздражители. Последние вырабатывались скоро и были постоянными. Собака при всех кожных раздражениях оставалась спокойной, не делая совершенно местных движений, даже двигательная пищевая реакция при условном раздражении почти отсутствовала; еду брала не спеша. Выработка отрицательных рефлексов была начата с раздражения запястья как самого удаленного пункта от места положительного рефлекса. Такое положение оставалось некоторое время. Затем неожиданно раздражение на запястье начало сопровождаться двигательной реакцией в виде резкого отдергивания раздражаемой конечности. Иногда эти отдергивания совпадали с ритмом механических раздражений. Затем такие же местные реакции стали появляться последовательно на тормозных местах, все более и более приближающихся к месту положительного раздражения, причем двигательная реакция делалась все более обширной в виде переступания всех конечностей. Голова и шея оставались неподвижными, так сказать, безучастными к тому, что происходило в задней части тела. Слюноотделения при этом не было. Когда раздражение на бедре, ближайшем пункте к положительному, было сделана также положительным, описанная двигательная реакция на него совершенно исчезла. То же произошло и с другими местами, когда раздражения их также были превращены вожительные, кроме самых удаленных двух, которые при раздражении вместе с полным слюноотделительным эффектом все же обнаруживали местную оборонительную реакцию, хотя в ослабленной форме. Ход развития описываемого явления (не с начала опытов с каждым раздражителем, а лишь после выработки дифференцировки) и местный характер его дают основания для заключения, что это - спинномозговые рефлексы, появлявшиеся благодаря функциональному и притом частичному выключению коркового кожного анализатора. То же можно было бы принимать в некоторых случаях и у истеричных субъектов при их корковых торможениях.

В нашем материале есть и другие случаи, которые тоже отвечают более или менее известным патологическим состояниям нервной системы у людей. Прошу припомнить собаку (Рикмана), которая была приведена в такое состояние, что совершенно не выносила условных раздражителей из физически сильных агентов, сейчас же непременно переходя в тормозное состояние, и лишь при слабых раздражениях могла быть и продолжаться условнорефлекторная деятельность. Едва ли будет натяжкой, если я этот случай, конечно не в полном размере, а лишь по его механизму, буду аналогировать со случаями продолжительного многогодового сна у людей, как это было описано Пьером Жанэ на одной молодой девушке и как это наблюдалось в одной из петербургских психиатрических больниц на взрослом мужчине. Дело шло о пациентах, которые, казалось, были погружены в постоянный сон. Они не делали никаких движений, ничего не говорили, приходилось искусственно их кормить и держать опрятными. Лишь ночью, когда затихала дневная жизнь с ее разнообразными и сильными раздражениями, для них являлась иногда возможность некоторой деятельности. Пациентка Пьера Жанэ ночью порой ела и даже писала. О петербургском больном тоже были сообщения, что он изредка ночью вставал. Когда этот больной почти после двадцатилетнего сна к старости (60 годам) начал освобождаться от него и мог говорить, он заявил, что часто и прежде и слышал и видел, что происходило около него, но не имел силы сделать какое-либо движение или что сказать. В этих обоих случаях явно имелась в сильной степени ослабленная нервная система и ослабленные специально большие полушария, которые сильными внешними раздражениями быстро переводились в сплошное тормозное состояние, в сон.

На той же собаке мы выше познакомились и с другим патологическим симптомом нервной деятельности, который также, по нашему мнению, нередко воспроизводится невропатологической казуистикой людей. У нее было хроническое узко локализированное функциональное поражение слухового анализатора в коре, прикосновение к которому соответственным раздражением производило последовательно тормозное состояние всей массы полушарий. Сколько есть разнообразных случаев болезненного нервного состояния людей, когда у них нормальная деятельность поддерживается более или менее только до тех пор, пока их не коснутся компоненты, хотя бы и очень незначительные, даже в виде словесных намеков, тех сильных и сложных раздражителей, которые первоначально обусловили нервное заболевание.

Наконец здесь же надо напомнить приведенный в девятнадатой лекции случай периодического зрительноео иллюзионирования одной из наших собак. Оно имело, по всей вероятности, свое основание в осложнении внешнего раздражения коры виутренним, исходящим из действия разрастающегося рубца. Так же могут пониматься и некоторые случаи иллюзий у людей при тех или других внутренних раздражениях коры.

Это из области патологии. То же подобие между нашими экспериментальными животными и нами наблюдается и в отношении лечения нервных расстройств помимо тождественного действия фармацевтических средств. Как уже и раньше сообщалось, отдых, вообще перерыв опытов, часто помогал возврату к норме. При этом наблюдаются некоторые подробности, одну из которых считаю нелишним привести здесь. Одна из наших собак приемом столкновения тормозного и раздражительного процесса была приведена в чрезвычайно возбужденное состояние (опыты Петровой). Все виды внутренего торможения были нарушены, т. е. все ее отрицательные условные рефлексы превратились в положительные. При всех условных раздражителях, как прежних положительных, так и при прежних отрицательных, начиналась одышка как обыкновенный симптом сильного возбуждения. Отмена отрицательных условных рефлексов положение дела не изменила. Продолжалась одышка, и положительные рефлексы оставались очень увеличенными сравнительно с нормой. Тогда было решено из условных положительных раздражителей применять только физически слабые, т. е. световое и кожно-механические, отменив звуковые как обыкновенно в наших опытах физически более сильные. Благоприятный результат обозначился сейчас же. Животное стало спокойным. Одышка исчезла. Величина слюноотделительного эффекта вернулась к норме. Некоторое время спустя можно было постепенно ввести и сильные положительные раздражители без того, чтобы нарушить результат лечения. Больше того. Еще позднее на несколько дней и дифференцировка кожного раздражения по месту как более легкий вид внутреннего торможения оказалась налицо, не вызвав возбуждения животного. К сожалению, опыт на этом был прерван за неимением времени у экспериментатора. Интересный случай, показывающий, как уменьшение количества внешней энергии, поступающей в большие полушария в виде условных раздражений, повело к падению болезненно повышенного положительного тонуса полушарий. Конечно, людская нервная терапия широко пользуется в виде разнообразных жизненных рецептов ограничением внешних раздражений, падающих на болезненно раздраженные полушария.

Позволяю себе привести здесь подробно еще один наш случай, представляющийся мне очень поучительным с точки зрения терапии. Этот случай относится к собаке с совершенно необычной, очевидно ненормальной, реакцией на механическое кожное раздражение, реакцией, носящей характер какого-то сильного возбуждения больших полушарий (наблюдения и опыты Пророкова). При обыкновенном нашем механическом раздражении кожи на бедре собака сейчас же начинает вертеть задом, переступает всеми конечностями, закидывает как-то странно голову кверху, при этом подвизгивает и иногда зевает. При подаче кормушки во время еды реакция прекращается. Сверх ожидания своеобразная реакция нисколько не помешала образованию условного рефлекса на раздражение кожи, что обыкновенно делают местные двигательные рефлексы (отдергивание соответственной конечности, местная игра под местом раздражения platysma myoides), встречающиеся у других собак. Здесь, наоборот, рефлекс образовался скоро, и, что совершенно исключительно, этот кожно-механический условный рефлекс по его слюноотделительному эффекту был в громадном большинстве случаев больше, чем при самых сильных звуковых раздражениях. Точно так же и пищевая двигательная реакция, обыкновенно сменявшая своеобразную вышеописанную реакцию в половине срока каждого изолированного условного кожно-механического раздражения, была резко усилена сравнительно с тем, какой она была при других раздражителях. Обыкновенно продолжающееся некоторое время по прекращении подкармливания пищевое возбуждение животного тоже при этом было и продолжительнее и сильнее. Кроме того, при применении в опытах кожного раздражения собака сделалась вообще очень возбудимой. На малейший звук, исходивший из-за двери, за которой находился экспериментатор, собака реагировала комплексом тех же особенных движений. Все это вело к заключению, что кожное раздражение у этой собаки вызывало сильное разлитое возбуждение больших полушарий. Что это за возбуждение - осталось для нас невыясненным. Против полового характера говорило отсутствие эрекции. Мы остановились на предположении, не аналогично ли это эффекту щекотания? Во всяком случае это было необычное, ненормальное нервное явление, и мы поставили себе задачей устранить его. Для этого мы применили процедуру развития внутреннего торможения в виде дифференцировки кожного раздражения по месту. Раздражение на плече сначала дало и особенную реакцию и условную в силу первоначальной генерализации условного раздражения. Но при повторении его без сопровождения подкармливанием скоро исчезла основная пищевая реакция, как двигательная, так и секреторная (к восьмому разу), a затем (к сороковому разу) и особенная двигательная. На бедре же раздражение давало прежнюю картину и особенной и пищевой двигательной реакций, сменявших одна другую. Затем было прибавлено кожное раздражение ближе к бедру, на боку, тоже дифференцируемое. Повторилось совершенно то же самое, что было при раздражении на плече, а особенная реакция на бедре все оставалась, не уменьшаясь. Наконец была выработана дифференцировка на задней лапе. На этот раз особенная двигательная реакция при раздражении бедра начинает ослабевать и, наконец, исчезает совершенно. Таким образом развитие обширного торможения в корковом конце кожного анализатора устранило своеобразный посторонний кожный рефлекс, сохранив и сделав нормальным (из увеличенного) условный кожный пищевой рефлекс. Этот случай, как и некоторые другие наблюдения, подал нам мысль применять прием постепенного развития торможения в полушариях для восстановления вообще нарушенного в них равновесия. Мы пробуем это на собаке, у которой имелся описанный в восемнадцатой лекции узко локализированный болезненный пункт в звуковом анализаторе. Так как этот пункт был специально связан с ударами метронома, то мы при других звуковых раздражениях, действующих на здоровые пункты анализатора, развиваем дифференцировочное торможение в расчете, что иррадиирование его на больной метрономный пункт, может быть, подействует на него благоприятно, вернув его к нормальной возбудимости деятельности. Опыт ведется. Я не знаю, может быть, что-нибудь подобное применяется и в людской нервной терапии, если не считать разные успокаивающие процедуры виде тепловатых вани и т. д.

Теперь я займу ваше внимание такими состояниями нервной деятельности наших собак, частью нормального, частью патологического характера, которые, если бы их переносить на человека, пришлось бы называть психическими. Это у собак - гипнотические фазы, переходные между бодрым состоянием и сном, и пассивно-оборонительный рефлекс.

Мы видели в шестнадцатой лекции, что переход животного из бодрого состояния в сон имеет свое основание в развитии в головном мозгу тормозного процесса, начинающегося в полушариях под влиянием определенных раздражений и представляющего разные степени экстенсивности и интенсивности в различных фазах наступающего сонного состояния. В настоящее время едва ли можно сомневаться в том, что этих фактов на животном более или менее достаточно для физиологического понимания основных явлений человеческого гипнотизма.

Прежде всего идет вопрос об условиях, вызывающих гипнотические состояния. У животных, как мы это уже знаем, они наступают более или менее медленно при слабых и средних однообразно и продолжительно повторяющихся раздражениях (обыкновенный случай при наших опытах), быстро - при сильных раздражениях (случай давнего гипноза животных). При этом непосредственно действующие раздражители, как слабые, так и сильные, могут быть сигналызируемы другими раздражениями, являющимися условными по отношению к первым. Прошу припомнить особенный способ образования условных отрицательных рефлексов, описанных в конце шестой лекции (ольборта), когда индифферентные раздражители, повторенные несколько раз одновременно с ранее выработанными тормозными, тоже делались тормозными. Процедура гипнотизирования людей вполне воспроизводит описанные условия у животных. Ранний классический способ гипнотизирования -- это так называемые пассы, т. е. слабые, однообразно повторяющиеся раздражения кожи, как в наших опытах. Теперь постоянно применяющийся способ - повторяющиеся слова (к тому же произносимые в минорном однообразном тоне), описывающие физиологические акты сонного состояния. Эти слова суть, конечно, условные раздражители, у всех нас прочно связанные с сонным состоянием и потому его вызывающие. На этом основании может гипнотизировать и гипнотизирует все, что в прошлом совпадало несколько раз с сонным состоянием. Это все аналоги цепных отрицательных рефлексов (Фольборта), подобных цепным условным положительным рефлексам, т. е. рефлексам разных порядков, описанным в третьей лекции. Наконец гипнотизирование истеричных, по Шарко, достигается сильными неожиданными раздражителями, как в старом способе гипнотизирования животных. Конечно, при этом могут действовать также и физически слабые раздражители, сигнализирующие сильные, т. е. сделавшиеся в силу совпадения во времени условными по отношению к сильным. Как у животных, так и у людей большинство гипнотизирующих приемов тем скорее и вернее приводят к цели, чем они чаще применяются.

Одно из первых проявлений гипноза - потеря человеком произвольных движений и каталепсия, т. е.ерживание частями тела положения, приданного им внешней силой. Конечно, это есть результат изолированного торможения двигательного анализатора (двигательной области коры), не спустившегося на двигательные центры, лежащие ниже полушарий. При этом другие отделы полушарий могут правильно функционировать. Загипнотизированный может понимать, что мы ему говорим, может знать от нас, какую мы ему придали уродливую форму, желать ее изменить и все же не иметь возможности это сделать. Все это наблюдается при гипнотическом состоянии и у животных. Мы уже упоминали в лекции о гипнотических состояниях, как некоторые собаки совершенно сохраняют активную позу, но теряют все условные рефлексы полностью. Случай заторможенности всей массы полушарий без перехода торможения ниже полушарий. Другие собаки реагируют на все условные раздражители деятельностью слюнных желез, а еды не берут. Случай торможения только двигательного анализатора. Наконец у животных, загипнотизированных по давнему способу, оставались неподвижными туловище и конечности, а глаза часто следили за тем, что происходило около них, и они даже иногда могли есть предлагаемую им пищу. Случай еще более дробного торможения, так что, кроме всей остальной массы полушарий, даже двигательный анализатор не был заторможен полностью. Конечно, совершенно понятны при полном торможении этого анализатора как животных, так и у человека тонические местные рефлексы при соответственных внешних раздражениях.

Когда дело касается более сложных форм гипнотического состояния, понятно, что провести полную параллель между животным и человеком становится трудным или даже сейчас и невозможным по нескольким причинам. Может быть, мы еще не уловили всех фаз гипнотического состояния, специально что касается степени его интенсивности, а наверное точно не знаем их порядка и преемственности, как этозано раньше. Мы, вероятно, незнакомы со всеми формами его проявления у животных, не наблюдая животных среди их обычной жизни индивидуальной и социальной, а только в узкой обстановке лабораторного опыта, т. е. как бы отвлеченно ох всего поведения. Значит, мы или не умеем еще ставить всех нужных вариаций опытов, а, может быть, иногда не догадываемся правильно отмечать и понимать все сюда относящиеся явления. А у человека мы знакомы с ними при более разнообразных условиях жизни, воспроизводим их и исследуем их, пользуясь грандиозной сигналыстикой речи. Конечно, надо иметь также в виду и то, что при чрезвычайной разнице в сложности поведения человека и животных у последних, может быть, и вовсе нет некоторых форм проявлений гипнотического состояния. Поэтому дальше приходится пользоваться элементарными данными, полученными на животных, только для некоторого пробного физиологического понимания разных обнаружений гипнотического состояния у человека.

Возьмем автоматизм загипнотизированных, когда они стереотипно воспроизводят то, что проделывает перед ними гипнотизер, или когда правильно исполняют движения (ходят) по сложному, запутанному и трудному пути. Очевидно, перед нами известная заторможенность некоторых отделов полушарий, которая исключает нормальную более или менее сложную деятельность, направляемую новыми или хотя бы и старыми, но вновь постоянно комбинирующимися раздражениями данного момента. Эта заторможенность, однако, допускает или даже улучшает, вне влияния сложных воздействий, старую, прочно и давно практикованную связь известных раздражений с определенной деятельностью, с определенными движениями. Таким образов в яркой форме при гипнозе воспроизводится подражательный рефлекс, при помощи которого у всех нас в детстве складывается и вырабатывается сложное индивидуальное и социальное поведение. Точно так же смена предметов с их особенностями, вызывавшая раньше и многократно соответственные движения и действия, последовательно раздражая известные анализаторы находящегося в определенной стадии гипноза человека, безошибочно стереотипно направляет его среди этой смены. Разве это не обычная вещь, что мы, занятые главным образом одним делом, одной мыслью, можем одновременно исполнять другое дело, очень привычное для нас, т. е. работать теми частями полушарий, которые находятся в известной степени торможения по механизму внешнего торможения, так как пункт полушария, связанный с нашим главным делом, конечно, является тогда сильно возбужденным? В, что это понимание дела отвечает действительности, я убеждаюсь теперь постоянно на себе при стариковском падении реактивности мозга (ухудшающаяся память событий текущего времени). Чем дальше, тем больше я лишаюсь способности, занятый одним делом, вести исправно другое. Очевидно, сосредоточенное раздражение определенного пункта при общем уменьшении возбудимости полушарий индуцирует такое торможение остальных частей полушарий, что условные раздражители старых, прочно зафиксированных рефлексов оказываются теперь ниже порога возбудимости.

Описанное состояние загипнотизированных субъектов, может быть, можно было бы аналогировать с той гипнотической стадией собак, которую мы называем наркотической, когда сильные и старые рефлексы продолжают существовать, а слабые и молодве исчезают.

Среди гипнотических явлений у человека привлекает к себе и законно - особенное внимание так называемое внушение. Как понимать его физиологически? Конечно, слово для человека есть такой же реальный условный раздражитель, как и все остальные общие у него с животными, но вместе с тем и такой многообъемлющий, как никакие другие, не идущий в этом отношении ни в какое количественное и качественное сравнение с условными раздражителями животных. Слово, благодаря всей предшествующей жизни взрослого человека, связано со всеми внешними и внутренними раздражениями, приходящими в большие полушария, все их сигнализирует, все их заменяет и потому может вызвать все те действия, реакции организма, которые обусловливают те раздражения. Таким образом внушение есть наиболее упрощенный типичнейший условный рефлекс человека. Слово того, кто начинает гипнотизировать данного субъекта, при известной степени развивающегося в коре полушарий торможения, концентрируя по общему закону раздражение в определенном узком районе, вызывает вместе с тем естественно глубокое внешнее торможение (как в только что указанном моем собственном случае) во всей остальной массе полушарий и тем самым исключает какое-либо конкурирующее воздействие всех других наличных и старых следов раздражений. Отсюда большая, почти неодолимая сила внушения как раздражителя во время гипноза и даже после него. Слово и потом, после гипноза, удерживает свое действие, оставаясь независимым от других раздражителей, неприкосновенное для них, как в момент его первоначального приложения к коре не бывшее с нами в связи. Многообъемлемость слова делает понятным то, что внушением можно вызывать в гипнотизируемом человеке так много разнообразных действий, направленных как на внешний, так и внутренний мир человека. Можно бы возразить, откуда идет такая сила внушения сравнительно с сновидениями, которые большей частью позабываются и только редко имеют некоторое жизненное значение. Но сновидение есть следовое и притом большее частью давнее раздражение, а внушение - наличное. Далее, гипноз представляет меньшую степень торможения, чем сон, следовательно, внушение вдвойне по раздражающей силе больше сновидения. И, наконец, внушение как раздражение - коротко, изолированно и цельно, а потому и сильно; сновидение обыкновенно представляет цепь разнообразных и противоположнох следовых раздражений. Факт, что гипнотизируемому можно внушить все противоположное действительности и вызвать реакцию, прямо противоположную действительным раздражениям: сладкий вкус вместо горького, необыкновенное зрительное раздражение вместо самого обыкновенного, и т. д., без натяжки можно бы понять как парадоксальную фазу в состоянии нервной системы, когда слабые раздражения имеют больший раздражающий эффект, чем силь ные. Реальное раздражение, например от сладкого вещества, идущее прямо в соответствующую нервную клетку, надо думать, больше сравнительно с раздражением словом "горький", переходящим из соответствующей звуковой клетки в клетку, отвечающую реальному раздражению горьким, как условный раздражитель первого порядка всегда сильнее условного раздражителя второго порядка. Парадоксальная фаза, может быть, имеет более широкое значение, чем только указанное ранее, и теперь в патологических случаях. Можно представить себе, что она же дает себя знать и в тех нормальных людях, которые больше поддаются влиянию слов, чем фактам окружающей действительности.

Возможно, что мы когда-нибудь научимся делать внушение и животным во время гипнотического состояния.

Факт, что известные фазы гипнотического состояния у челсвека остаются более или менее стационарными, повторяется и у собак. Точно так же у людей, как и у животных, при известных внешних условиях и в зависимости от индивидуальности нервной системы, гипнотическое состояние более или менее скоро переходит в полный сон.

В определенной связи с гипнотическим состоянием стоит пассивно-оборонительный рефлекс. Как уже сказано раньше, давнюю форму гипноза животных можно с основанием рассматривать как пассивно-оборонительный рефлекс, состоящий при встрече с чрезвычайным или сильным внешним раздражением в большем для меньшем обездвижении животного путем задерживания (развивающегося прежде всего в коре полушарий) скелетно-двигательной системы. Этот рефлекс многократно обнаруживался у наших экспериментальных животных в различных степенях интенсивности и в несколько разных формах, неизменно удерживая свой основной задерживающий характер. Вариации его состояли как в большем или меньшем ограничении движений животного, так и в ослаблении и исчезании его условных рефлексов. Пассивнооборонительный рефлекс обыкновенно вызывали чрезвычайные и сильные внешние раздражения. Но чрезвычайность и сила внешних раздражений, конечно, совершенно относительные величины. Чрезвычайность определяется тем, чему животное подвергалось ранее, а сила действия внешнего раздражения зависит от состояния данной нервной системы: от ее врожденных свойств, от здоровья или болезни ее, наконец, от различных стадий здорового существования. Все это мы видели на наших собаках. Собаки, выставляемые ранее много раз перед многолюдной аудиторией, оставались перед ней, наконец, совершенно нормальными; впервые перед ней появляющиеся приходили в сильно тормозное состояние.

Ранее описанная исключительная собака Умница относилась к малейшим колебаниям среды как к сильным раздражениям и чрезвычайно ими тормозилась. Некоторые собаки, подвергшиеся сильному влиянию чрезвычайного наводнения и, очевидно, впавшие в хроническое болезненное состояние, тормозились сильными условными раздражителями, которые раньше на них такого действия не имели. Наконец некоторые собаки представляют такое тормозимое состояние только при известных степенях гипнотического состояния. Последний случай производит на наблюдателя чрезвычайное впечатление. Вот собака, которая в обстановке наших опытов раньше оставалась все время бодрой, быстро и жадно ела подаваемую ей после условных раздражителей пищу. Частым и сплошным применением слабых условных раздражителей мы привели ее в известную степень постоянного гипнотического состояния в опытной обстановке, собака сделалась малоподвижной. Теперь наступает следующее странное положение дела. Мы применяем сильные условные раздражители; собака, не раз повернувшись к месту, где подается еда, затем резко отворачивается в сторону и к пище не прикасается. Всякий, смотря на собаку, непременно скажет, что собака чего-то боится. Пустим в ход слабый условный раздражитель -- собака сейчас же подходит к подаваемой кормушке и спокойно ест. Рассеем, устраним гипнотическое состояние, и все условные раздражители дают нормальный эффект. Ясно, что в особом состоянии животного прежние обычные раздражители действуют каень сильные и производят тормозной рефлекс. И наоборот, на нашей исключительно тормозной собаке Умнице, как только некоторыми приемами нам удавалось несколько поднять раздражительный тонус ее полушарий, сейчас же можно было наблюдать значительное ослабление ее иначе почти беспрерывноео пассивно-оборонытельного рефлекса.

Во всех только что приведенных случаях всегда бросаются в глаза характерные пассивно-оборонительные позы животного. Когда перед вами проходят все эти опыты, нельзя не прийти к заключению - и оно должно быть признано правильным, по крайней мере во многих случаях, - что то, что психологически называется страхом, трусостью, боязливостью, имеет своим физиологическим субстратом тормозное состояние больших полушарий, представляет различные степени пассивно-оборонительного рефлекса. Конечно, после этого является вполне оправданным рассматривать бред преследования и фобии как естественный тормозной симптом болезненно ослабленной нервной системы.

Есть формы страха и трусости как паническое бегство и специальные рабские позы, которые, повидимому, противоречат высказанному заключению, что в основании их лежит тормозной процесс. Надо принимать, что это безусловные рефлексы, исходящие от центров, расположенных прямо под большими полушариями, и вступающие в деятельность именно при заторможенности больших полушарий. Последнее доказывается исчезанием при этом условных рефлексов.

Несколько слов по поводу наших опытов, описанных в конце предшествующей лекции. Если они при повторениях и вариациях найдут полное подтверждение, то ими, может быть, будет брошен некоторый свет на темные явления нашего субъективного мира, касающиеся отношений между сознательным и бессознательным. Эти опыты показывали бы, что такой важный корковый акт, как синтезирование, может совершаться и в частях полушарий, находящихся в известной степени торможения под влиянием преобладающего в коре в данный момент сильного раздражения. Пусть этот акт тогда не сознается, но он произошел и при благоприятных условиях может обнаружиться в сознании готовым и представляться как возникший неизвестно как.

В заключение всех этих лекций повторяю, что все наши опыты, как и подобные опыты других авторов, направленные к чисто физиологическому анализу высшей нервной деятельности, я рассматриваю как первую пробу, которая, однако, по моему глубокому убеждению, вполне оправдала себя. Получилось неоспоримое право сказать, что исследование чрезвычайно сложного предмета вышло, таким образом, на настоящую дорогу и ему предстоит, конечно, не близкий, но полный успех. Про себя мы можем сказать, что теперь перед нами гораздо больше вопросов, чем сколько их было раньше. Прежде по необходимости мы искусственно упрощали, схематизировали предмет. Теперь же, при некотором знании общих основ его, нас обступают, вернее сказать - подавляют, массы частностей, требующих детерминизации.