Педагогическое наследие

ЯНУШ КОРЧАК

«Трудное это дело — родиться и научиться жить. Мне осталась задача куда легче — умереть… Я хотел бы умирать в полном сознании, сохраняя присутствие духа. Не знаю, что я сказал бы детям на прощание. Хотелось бы сказать многое, главное же — что они вольны сами избрать свой путь».

Эту запись в «Дневнике» — книге размышлений и воспоминаний — Януш Корчак сделал 21 июля 1942 г., в канун своего последнего дня рождения. Простота слов, ясность и спокойствие духа перед лицом приближающейся смерти. Позади — 64 года жизни, из них последние полтора — за стенами приговоренного к вымиранию варшавского гетто.

Он думает о главном, чему была посвящена жизнь, — о детях. В тот вечер, однако, он не мог еще знать, что у последних двухсот его воспитанников никакого выбора уже не будет: назавтра последует приказ о «депортации» гетто, и спустя 15 дней все они будут умерщвлены в газовых камерах лагеря смерти Треблинка П. Он не мог знать и того, что в тот день — 5 августа последний выбор между жизнью и смертью будет лишь у него самого: рассчитывая использовать его популярность, гитлеровцы предложат ему остаться.

Бросить перед лицом смерти двести детей, отцом которых он сам вызвался быть не по долгу службы, а по внутреннему решению? Для него такой дилеммы не существовало. Он навсегда сделал свой выбор 30 лет назад. И когда судьба подвела его к последней черте, он остался верен этому выбору до конца.

Утром 5 августа 1942 г. дети «Дома сирот» вместе с девятью воспитателями прошли через Варшаву к вокзалу единым строем, неся над головой зеленое приютское знамя надежды с четырехлистным золотым клевером. Януш Корчак шел во главе колонны, держась за руки с двумя самыми маленькими.

На месте их смерти сейчас стоит камень: «Януш Корчак и дети».

Со времени смерти Я. Корчака прошло почти 50 лет. И все эти годы интерес к его личности и творчеству (начавшийся, впрочем, еще при жизни) неуклонно возрастал. Его наследие обретало все большее число сторонников как в самой Польше, так и за ее пределами. В 1978 г. в Варшаве было создано Международное общество Корчака, имеющее сейчас свои филиалы во многих странах мира.

Возможно, всему этому способствовал трагический и вместе с тем символический финал его жизни. Но главная причина все растущего интереса к его наследию — в самом наследии. Один из великих педагогов XX в. — Януш Корчак был выдающимся теоретиком и практиком воспитания — его реформатором, давшим ответ на труднейшие проблемы, выдвинутые эпохой.

Корчак являл собой уникальный тип педагога «божьей милостью». Всех близко знавших его поражала в нем редкая способность непосредственного контакта с детьми, удивительный дар общения с ребенком на основе абсолютного взаимного доверия и понимания.

Однако Корчак не был просто практик — самородок, педагогическая система и воспитательное мастерство которого выросли на основе обобщения ярко индивидуального и своеобразного личного творчества и опыта. Непосредственный опыт был лишь верхней частью айсберга его педагогической системы. Созданная им целостная социально — педагогическая концепция при всей кажущейся простоте и непосредственной данности ее педагогических принципов опиралась на широкий научный фундамент, она была результатом синтеза обширного комплекса наук о человеке — от медицины и биологии и до философии и истории культуры. Ее органичность — следствие того, что Корчак — педагог, писатель, исследователь и практик в одном лице — в полной мере обладал даром, присущим художникам и ученым — теоретикам, — даром целостного видения мира.

Концепция Корчака родилась в начале XX в. в русле реформаторских теорий, возникших как следствие кризиса традиционной педагогики XIX в. Педагогический кризис этот в свою очередь был обусловлен общественным сдвигом конца XIX в., ощутимым изменением социально — исторических условий бытия индивида, потребовавшим раздвижения границ его субъектной самостоятельности и свободы. Налицо была острая диспропорция между новой общественной ситуацией жизни индивида и старой практикой его подготовки к жизни, традиционалистским авторитарным воспитанием, односторонне видевшим в ребенке лишь объект императивного педагогического воздействия. Не случайно поэтому педоцентризм, выдвинувший на передний план цель формирования суверенной человеческой индивидуальности, оказался компонентом достаточно широкого круга педагогических систем, весьма неодинаково — едва ли не полярно — решавших проблему соотношения общества и личности.

Педагогическая концепция Корчака носила ярко выраженный последовательно — демократический, предельно гуманистический характер. Именно поэтому ответы, найденные им на запросы эпохи, — будучи полностью в русле исторического вектора развития человека — далеко перешагнули границы его поколения, страны и времени.

Выдающийся польский педагог, писатель, публицист и общественный деятель Януш Корчак (Генрик Гольдшмит) родился 22 июля 1878 (или 1879) г. в Варшаве. Его отец был известным юристом.

Детство Генрика протекало первоначально по обычным канонам домашнего воспитания. Жизнь, однако, сложилась так, что распрощаться с детством и вступить в мир взрослых он должен был еще гимназистом, после неожиданного банкротства, сумасшествия и смерти отца. Благополучие внезапно кончилось. Двенадцатилетний мальчик остается единственной опорой сестры и матери. В богатые гостиные, куда еще недавно он входит с отцом как гость, как человек своего круга, он входит теперь как репетитор, старающийся сохранить независимость и соблюсти дистанцию и достоинство.

Но, расставшись с детством и перейдя в мир взрослых, выдержав нелегкое испытание на взрослость, юный Генрик сохранил, однако, мироощущение, не присущее взрослым: его оценки и симпатии остались на стороне его маленьких подопечных. Именно в этой нестереотипной позиции — умении взглянуть на мир с «обратной» стороны, с позиции интересов ребенка, — можно, кажется, предугадать исходный момент, который в конце концов не только определит выбор им дела жизни, но и, развившись и окрепнув, станет ядром его социально — педагогической концепции.

Корчак найдет себя не сразу, его путь к детям займет почти полтора десятилетия. В 1898 г. 20—летний Генрик Гольдшмит оканчивает русскую гимназию и становится студентом медицинского факультета Варшавского университета. По необходимости продолжает репетиторствовать — нужно содержать семью. Однако начинающий студент — медик не замыкается в кругу профессиональных интересов. В напряженной атмосфере тех лет он с головой погружается в разнообразную общественную деятельность, пробуя себя в разных качествах: посещает нелегальный «Летучий университет», выступает как журналист в демократической и социалистической печати, ведет просветительскую работу в бесплатных читальнях Варшавского благотворительного общества, учит ребятишек в младших классах нелегальной школы Стефании Семполовской. При этом его явственно тянет к детям — в мир подлинных чувств и искренних отношений. Он сталкивается с огромным миром нового для себя детства — социально — обездоленным детством трущоб и рабочих пригородов Варшавы. Картина этого мира, требующего неотложной практической помощи, потрясает. В многообразии врачебных профилей студент — медик решает избрать специальность педиатра. Корчак навсегда связывает свою жизнь с миром детей.

Тот же жизненный выбор отразит и его публицистическая деятельность: многообещающий литератор, подписывающийся псевдонимом Януш Корчак, все более концентрируется на детской проблематике — пишет о положении детей в обществе и no вопросам воспитания. Повесть «Дитя гостиной» (1904–1905), содержащая критику буржуазной семьи, приносит ему широкую литературную известность.

Университет окончен, начинается новый этап жизни, в котором Корчак продолжает врачебную и общественно — литературную деятельность. В 1904 г. он работает в одной из детских больниц Варшавы. Затем участвует как медик в русско — японской войне, по возвращении с которой опять работает в клинике.

Семь лет ежедневных встреч с детскими болезнями, семь лет ежедневных прямых столкновений с социальными язвами, эти болезни порождающими. Больница и врачебная практика, резко раздвинув социальные границы известного ему мира детства, не только ясно продемонстрировали ему чудовищную обездоленность детства низов — они беспощадно и в полном объеме обнажили перед ним всю бесправность мира детства в целом. И одновременно они с новой глубиной открыли ему чистую и ясную подлинность достоинств маленького человека. Тридцать четыре года спустя он поделится главным потрясением тех лет: «Больница показала мне, как достойно, зрело и мудро умеет умирать ребенок».

Детская больница все более настойчиво толкает его к постижению социальных и педагогических корней тех явлений, с которыми он имеет дело как медик. Наступает момент, когда круг его профессиональных интересов резко расширяется, целиком захватывая единый комплекс вопросов: ребенок и детство, проблема ребенка и детства во всей ее реальной полноте и целостности. Корчак ставит перед собой новую чрезвычайно масштабную цель — постичь общую картину детства, понять до конца, что и почему на сегодня существует, как должно быть и, главное, что следует делать. Поискам ответов он отдает себя целиком.

Это решение, определившее новые цели и смысл его профессиональной деятельности, не было и не могло быть холодным актом чисто профессионального выбора: оно носило четкий гражданский характер. Решение приходит к нему за границей. Во время второй поездки за рубеж (Париж, Лондон) контраст со столыпинской Россией вызывает у него особенно острое ощущение своего двойного бесправия. «Раб не имеет права иметь детей. Польский еврей под царским гнетом. Это подействовало на меня как самоубийство. Силой воли и упорством шел я через жизнь, которая казалась мне беспорядочной, одинокой и чужой. Сыном стала мне идея служения детям и их делу», — напишет он в письме к другу, вспоминая об этой минуте тридцать лет спустя.

Итак, благополучный детский врач и литератор — критик социальных пороков — все уже позади. Теперь это борец, для которого примирение с этой действительностью невозможно, человек, избравший борьбу, нашедший свою дорогу борьбы. Корчак открывает свой путь воздействия на общество, на ток его истории: это борьба за утверждение свободы и достоинства личности человека — ребенка. Задача — изменить воспитание, изменить детство. Последствием этого, полагает он, будет и изменение существующего общества, несправедливого к детям.

Педагогическая теория Корчака, пишет профессор Александр Левин, была частью его своеобразной историософии — общефилософской концепции, рассматривавшей детство как неполноправный, лишаемый своей доли общественных благ «класс» общества. В этой концепции Корчак смог нащупать зависимость не только детства от общества, но и общества от детства. (В истории педагогики это не первый случай, когда педагог и социальный мыслитель предстает в одном лице.)

«Реформировать мир — это значит реформировать воспитание». Этот тезис раннего Корчака может показаться слишком наивным, просветительским. Разве не ясно, что школа классово, что общественное воспитание подчинено эгоизму правящего класса, стремящегося не к развитию, а к консервации существующего положения вещей? И пока в его руках государство, думать иначе — либо иллюзия, либо идеалистическая утопия. Действительная взаимосвязь обратно — сначала следует добыть свободу, революционно изменить мир, и только это позволит изменить воспитание. Разве не убеждает нас в этом крах периодически предпринимавшихся просветительских попыток изолированных воспитательных реформ? Вспомним хотя бы основателя Смольного института И. И. Бецкого, полагавшего, что можно обновить общество путем интернатского воспитания «новой породы людей». В сословном обществе из этой попытки, разумеется, ничего не получилось. Затем что — то похожее содержалось и в замысле Царскосельского лицея.

Но с другой стороны, решает ли дело одна свобода, свобода без культуры? Можно ли изменить мир, не изменяя воспитания? Одностороння ли эта связь изменения мира и человека? Зависит ли она лишь от вселенских процессов смены общественно — экономических формаций?

И здесь исторический опыт говорит, что отвергать эту просветительскую мысль с порога вряд ли следует: она не столь наивна и проста, как может показаться на первый взгляд. Ведь и эгоизм господствующего класса может натолкнуться на потребности выживания нации или государства в условиях уничтожающего напора экономической конкуренции или военного конфликта. И тогда — все — таки школьная реформа (разумеется, вкупе с другими социальными преобразованиями) как средство изменения мира через воспитание. История знает тому немало примеров. Радикальная школьная реформа вообще редко была делом добровольным.

Поэтому не будем спешить с категорическими выводами в старом споре: от свободы к просвещению или от просвещения к свободе. Изменение мира через изменение человека есть действующий фундаментальный закон общественного развития эволюционного типа. Он был открыт, вернее, предугадан еще три с лишним века назад великим Я. А. Коменским. Правда, специфические социальные детерминанты проявления этой взаимосвязи, равно как и ее абсолютная непреложность, стали ясны общественному сознанию значительно позже — с развитием индустриального общества на первый план выдвигаются интенсивные факторы общественного прогресса. Преимущество во все ускоряющейся экономической гонке оставалось в конечном итоге за тем, кто обеспечивал лучшие условия для реализации творческой активности *человеческого материала». Одним из таких факторов становится воспитание. Кризис традиционной педагогики в конце XIX в. был одним из первых сигналов нового порядка вещей.

В этом контексте замысел Корчака уже совсем не представляется социальной утопией. Дело, следовательно, вовсе не в Корчаке — дело в зрелости общества и эпохи, которым он адресовал свои идеи. И вопрос, таким образом, нужно перевести совсем в другую плоскость — возможность общественного резонанса новых идей в застойных общественно — исторических условиях, целесообразность усилий личности, противостоящей общественной инерции.

«Великий синтез ребенка — вот о чем грезил я, когда, раскрасневшись от волнения, читал в парижской библиотеке удивительные творения французских классиков клиницистов», — напишет он несколько лет спустя.

Дерзость замысла была очевидной. Нужно было досконально знать ребенка от младенчества до юности, знать полностью условия и характер воспитания детей в зависимости от социальной среды, глубинно понимать и чувствовать мотивы и формы поведения самого ребенка — наедине, со взрослыми, в группе детей, поведения детской группы и, наконец, определить социальные и педагогические пути и условия, действительно обеспечивающие становление ребенка как личности.

Эта огромная и целеустремленная теоретическая работа заняла несколько лет. Корчаком двигал, как уже было замечено, не только азарт исследователя, но и одержимость человека, страстно верящего в социально — преобразовательный смысл своих поисков.

Теоретическая модель нормальной организации мира человеческого детства интересовала Корчака не сама по себе — она должна была стать практическим ключом к преобразованию всей сферы отношений «взрослые — дети», «дети — взрослые». Как же, однако, можно было превратить эту исподволь уже сложившуюся у него социально — педагогическую концепцию в действующую программу повседневной жизни?

Первый путь — проблема «общество — дети» выступает прежде всего как проблема «родители — дети». Нужна новая практика их отношений, что изменит в конечном счете атмосферу в семье, а с ней — всю эту огромную сферу человеческого бытия. Правда, чтобы пробить панцирь привычных стереотипов обыденного сознания, проповедь должна обладать особой силой. Корчак не отвергает этот путь, хотя он и не станет для него главным.

Другой путь — собственная практическая деятельность. Именно в этой связи у Корчака постепенно нарастает неудовлетворенность врачебной деятельностью — ее социальной неэффективностью. Корчак — врач приходит к выводу, что в данных условиях более насущной помощью детству является не эпизодическая помощь врача, а систематическая работа воспитателя — работа в приютах для сирот, где необходимо создать для детей должные жизненные условия, избавить их от голода, беспризорности, душевной заброшенности, организовать им нормальное человеческое детство.

В 1912 г. Корчак бесповоротно отказывается от карьеры врача и становится директором реорганизованного «Дома сирот», которым будет руководить на протяжении 30 лет — до конца своей жизни. Помогать ему в этом будет Стефания Вильчинъская.

Не прерывая литературной, публицистической и общественной деятельности, он посвящает себя прежде всего теории и практике воспитания. Он начинает реализовывать свою педагогическую концепцию — свою систему «организации детства» и воспитания личности.

Пробными шагами в этом направлении были два его выезда (1907 и 1908 гг.) в детские летние колонии, где он работает как воспитатель. (Впечатления об этом нашли свое отражение в книжках «Моськи, Иоськи и Срули» — 1910 г. и «Юзьки, Яськи и Франки» — 1911 г.)

Его последовательное углубление в анализ проблем современного воспитания, ребенка и детства отражают обширная педагогическая публицистика («Современная школа», 1905; «Школа жизни», 1907–1908) и его литературные произведения этой поры — повесть «Слава» (1913), рассказы «Бобо», «Исповедь мотылька» и «Роковая неделя», изданные в 1914 г.

Но все это были лишь подходы к чему — то главному. Главное же — необходимость обобщить достигнутое, выстроить накопленный, продуманный и проверенный материал в целостную конечную систему — «великий синтез ребенка».

В 1914 г. начинается мировая война, и Корчак на четыре года превращается в ординатора полевого госпиталя русской армии. Четыре года скитаний по военным дорогам — от Восточной Пруссии до Тернополя. С весны 1917 г., будучи откомандирован для работы врачом в польских и украинских детских приютах, Корчак целый год живет в Киеве, где сотрудничает с известной польской общественной деятельницей Марией Фальской. (После войны он будет руководить вместе с ней варшавским детским приютом «Наш Дом».)

Основной результат его фронтовых лет — рукопись главной книги «Как любить ребенка». Несмотря на необычные условия создания, книга эта настолько цельна, что кажется написанной на одном дыхании. Это кредо Корчака, редкий по силе сплав мыслей, чувств и опыта, синтез его размышлений о ребенке и детстве. Как заметил писатель Игорь Неверли, работавший в свое время секретарем Корчака, Корчак будет впоследствии кое — что уточнять и аргументировать («Право детей на уважение»), популяризировать («Беседы старого Доктора по радио. Шутливая педагогика»), У него будут новые художественные достижения («Когда я снова стану маленьким», «Король Матиуш Первый»), но к этой основной своей концепции ребенка и мира он уже ничего не добавит и ничего в ней не изменит.

Остановимся на мгновение, вдумаемся в это неожиданное название — «Как любить ребенка». А может быть, как любить ребенка? Сколь многозначно в свою очередь и это к а к! Такова вся работа. Ее не стоит читать залпом. Лучше читать ее медленно, небольшими дозами, вчитываясь и перечитывая отдельные абзацы и эпизоды, открывая для себя философскую глубину самых, казалось бы, обыденных и очевидных вещей, постигая обнажаемую автором совсем не очевидную связь их с главными проблемами человеческой жизни и счастья, обнаруживая за педагогическими и психологическими характеристиками и оценками незаметных, будничных явлений их общесоциологический масштаб.

Несмотря на литературную форму, это отнюдь не легкое чтение, ибо содержание книги — тончайшая и капризнейшая материя психологии повседневных межличностных отношений родителей и детей, взрослых и детей, трудная как для детей, так и особенно для взрослых.

К медленному чтению, чтению — впитыванию располагает и внутренняя конструкция книги: она выстроена из небольших, порой всего в десяток строк, миниатюр, связанных общим замыслом, строгим планом и внутренней системой и как бы самостоятельных. Читатель найдет в них последовательный разбор всех основных проблем, которые преодолевает ребенок в своем развитии от младенчества до юности. В эту своеобразную форму и влит выраженный порой афористически концентрированный педагогический опыт ее автора.

Автор поставил перед книгой трудную цель. Она совсем не в том, чтобы сообщить читателю сумму достоверных знаний по вопросам воспитания, дать в руки справочник готовых рецептов. Ее смысл глубже и масштабнее: повлиять на определенную сферу общественных отношений, на социальное поведение, на практику отношений «родители (взрослые) — дети».

Именно поэтому книга не просто информирует о чем — то, предлагая размышление, оценку и выбор. Это манифест, который апеллирует к сознанию и доброй воле взрослых, побуждая к действию. Не случайно в разных частях своей книги Корчак применяет одинаковый прием и начинает буквально с лобовой атаки собеседника: познал ли ты самого себя, воспитал ли ты самого себя, чтобы взять на себя ответственность воспитывать другого человека — ребенка? Ибо воспитание ребенка — «это не милая забава, а работа, в которую нужно вложить усилия бессонных ночей, капитал тяжких переживаний и множество размышлений…»

И каждая из многих десятков миниатюр — несмотря на неторопливый, казалось бы, тон беседы, неизбежный при размышлении

о глубинной сути вещей, — настойчиво преследует ту же цель: пробиться через коросту «привычных истин» и рутину расхожих стереотипов, разбудить сознание для творческого усилия. «Всякий раз, когда, отложив книгу, ты начинаешь прясть нить собственных размышлений, книга достигла цели».

И действие, которого добивается автор от читателя, не требуеi в общем — то каких — либо особых возможностей и условий. Оно чи сто «субъективно», в том смысле, что речь идет о самовоспитании

о внутренней переделке самого себя, о перестройке характера своего отношения к ребенку. Правда, у этого субъективного действия — пробуждения, осознания своей ответственности перед личностью ребенка — есть свои причины и условия. Но в принципе оно возможно и посильно для каждого.

Исходный пункт педагогической концепции Корчака — ребенок как личность и его благо. Ребенок — это самостоятельная «отдельность» и независимая от другой воли личность. Согласно Корчаку, ребенок имеет право даже на смерть. Готовы ли мы сегодня даже профессиональным нашим педагогическим сознанием, сложившимся в русле традиционных авторитарных устано— вок_у безоговорочно принять этот принципиальный тезис?

Следующий пункт. Вопреки принятому представлению, что ребенок лишь будущий человек, а детство — подготовительный этап взрослой жизни, Корчак решительно утверждает тезис о полноценности ребенка как человека и о самоценности детства как подлинного, а не предварительного этапа будущей «настоящей» жизни. «Детей нет — есть люди, но с иным масштабом понятий, иным запасом опыта, иными влечениями, иной игрой чувств». Отсюда — «одна из грубейших ошибок считать, что педагогика является наукой о ребенке, а не о человеке».

Ребенок есть отличающаяся, но отнюдь не низшая или более слабая психическая организация. В области чувств ребенок превосходит взрослых силой, ибо не отработано торможение. В области интеллекта, по меньшей мере, равен им, недостает лишь опыта. Его — то и накапливает ребенок. «Основным лейтмотивом, содержанием психической жизни младенца является стремление к овладению неведомыми стихиями, тайнами окружающего его мира, откуда идет добро и зло. Желая овладеть, стремится познать… Ребенок — это ученый в лаборатории, напрягший всю свою волю и ум для решения труднейших задач».

Детство есть полноценный этап жизни человека — сама жизнь. «Разве существует жизнь в шутку?» «Чем же сегодня ребенка хуже, менее ценно, чем его завтра?» «Нет, детский возраст — долгие, важные годы в жизни человека». Детство — фундамент жизни: без безмятежного, наполненного детства, считает Корчак, последующая жизнь будет ущербной. Лишь такое детство создает условия для нормального созревания и развития личности.

Отсюда вытекает следующий тезис Корчака — о равноценности ребенка и взрослого. Поэтому традиционное, пренебрежительное отношение к нему как к младшему, более слабому существу должно быть решительно заменено новым отношением — уважением, признанием права ребенка на уважение, признанием его человеческого достоинства.

Но что имеет место в действительности? «Все современное воспитание, — отмечает Корчак, — направлено на то, чтобы ребенок был удобен, последовательно, шаг за шагом стремится усыпить, подавить, истребить все, что является волей и свободой ребенка, стойкостью его духа, силой его требований». (Когда это написано — 70 лет назад, вчера или в нынешнее время?) В семье — «не любовь к ребенку, а родительский эгоизм, не благо личности, а амбиции толпы, не поиски пути, а путы шаблона». А чего хочет общество, поручившее ребенка воспитателю, чего ждут государство, церковь, работодатель? «Государство требует официального патриотизма, церковь — догматической веры, работодатель — честности, а все они — посредственности и смирения».

Корчак требует полной и решительной ломки существующего отношения к детям, изживания общепринятого пренебрежения ребенком, манипулирования его личностью, проявляющихся как в бездумной бесцеремонности родителей, так и в тотальной нивелировке детей государством, в социальной обездоленности детства.

Признание равноценности и самоценности личности ребенка означает, наконец, признание за ним права «быть тем, что он есть», — права на индивидуальность.

Целью воспитания является полное, свободное и гармоничное развитие внутренних сил и способностей каждого конкретного ребенка, формирование личности «в уважении к добру, к красоте, к свободе», личности, свободной от конформизма и эгоцентризма, уважающей нормы человеческого общежития и достоинство другого человека, личности, обладающей внутренней самостоятельностью и чувством собственного достоинства.

Как же организует Корчак достижение этой цели, в чем специфика его пути к ней? Ведь эта цель с теми или иными оттенками выдвинута многими педагогическими системами.

Стержень воспитательной системы Корчака — осознание и признание ребенка наиболее важным, в конечном итоге — ключевым звеном в цепи субъектов воспитания. «Воспитания без участия в нем самого ребенка не существует». Отсюда ядро, фокус всего долгого и длительного воспитательного процесса — пробуждение и развитие в самом ребенке потребности к самопознанию, самооценке, самоконтролю и воли к самосовершенствованию. Самостоятельная работа ума и чувств, самостоятельные поиски жизненных принципов и истин, выработка собственного характера и мировоззрения, закалка воли в процессе преодоления своих слабостей — таков путь, который постепенно и неизбежно должен пройти каждый, формируя себя как личность. Ибо только такое личное «переживание» всеобщего человеческого опыта даст возможность каждому найти себя и выработать, расставаясь с детством и юностью, собственную программу жизни и формулу счастья.

Все остальное в системе Корчака подчинено этому главному, поставлено ему на службу.

Начальным условием, предпосылкой нормального воспитательного процесса является, прежде всего, создание в семье или в детском коллективе атмосферы доброжелательности и взаимного доверия, любви и уважения, атмосферы, исключающей какое — либо насилие, гарантирующей свободу ребенка и удовлетворение его характерных интересов и потребностей. Только тогда каждый может ощущать себя свободно — тем, что он есть, и развиваться в направлении того, чем он может стать.

Для воспитателя детей «вообще» не существует. Каждый ребенок конкретен. Отсюда — необходимость точного индивидуального подхода. Корчак начинает с изучения ребенка путем наблюдения, внимательном чутко следя за его поведением и реакциями, не пренебрегая кажущимися мелочами, стремясь доброжелательно постичь самые сокровенные желания и самые тонкие переживания. Эти ежедневные наблюдения воспитатель документирует — записывает. Чем лучше знание ребенка — тем меньше ошибок в воспитании.

Это исходный пункт работы воспитателя, работы творческой, сопряженной с постоянными размышлениями, с поисками решения повседневных текущих воспитательных ситуаций, с построением живого отношения к воспитаннику. Преследуя цель ослабить или облагородить те или иные качества, воспитатель строит свое отношение на основе разумной любви, снисходительности, такта, уважения к ребенку — человеку. При этом задача воспитателя как в том, чтобы создавать и поддерживать нужные условия и атмосферу жизни коллектива, так и в том, чтобы организовывать воспитывающие ситуации с целью выявления и поощрения активности и инициативы ребенка как средства становления его самостоятельности.

Таким образом, Корчак не допускает подчинения воли ребенка ради удобства взрослых, послушания ребенка путем наказаний и запретов. Значит, все позволять? Ни за что, отвечает Корчак. «Из скучающего раба мы сделаем изнывающего от скуки тирана». Но как в таком случае, отказавшись от принуждения и приказа, избегать другого полюса — своеволия ребенка? Корчак находит такой выход во взаимопонимании. Принуждение, как писала М. Фальская, излагая педагогические принципы «Нашего Дома», заменяется «добровольным и сознательным приспосабливанием личности к формам коллективной жизни. Не слова, не поучения — весь уклад, атмосфера интерната должны быть таковы, чтобы дети ценили свое пребывание в нем, сами были заинтересованы, чтобы овладеть собой, победить себя, приспособиться и примениться к требованиям и нуждам окружающих».

Как же Корчаку удается организовать жизнь большого детского коллектива, в котором обеспечивалось достижение этих столь непростых условий и целей — полноты жизни отдельного ребенка и органичности его индивидуального саморазвития, включения его в нормы коллективного бытия и автокоррекции его поведения с помощью самовоспитывающих нравственных усилий?

Таким инструментом стала продуманная, действительно демократическая организация детского коллектива, базирующаяся на реальном детском самоуправлении и гласности. Ее конкретными элементами были, прежде всего, выборные детский сейм, товарищеский суд и судебный совет. Задача этих институтов, однако, отнюдь не принуждение — они несли воспитательную нагрузку. Их смыслом было заставить детей размышлять, научить относиться к себе критически, лучше понимать себя и других, научить с уважением относиться к правилам общежития. Кодекс суда, например, представлял широкую шкалу моральных оценок наиболее типичных проступков. Он не назначал кары — он порицал.

Другими важными элементами демократической организации жизни коллектива, гласности были газета, доска информаций, ящик для записок и запросов. Среди форм морального воздействия следует назвать систему поощрительных индивидуальных памятных открыток, широкую практику официальных пари (фиксация индивидуальных нравственных обязательств) и особенно плебисциты доброжелательности. Им, кстати, подлежали и новые воспитатели после прохождения испытательного срока. Плебисцит фактически устанавливал степени «гражданственности». (В «Нашем Доме» их существовало четыре: товарищ, жилец, безразличный жилец, обременительный пришелец. В «Доме сирот» звания были несколько иные.) Периодически проводимый плебисцит являлся весьма сильным средством моральной оценки. Описание живого механизма деятельности всей этой системы читатель найдет в соответствующих главах «Как любить ребенка» и некоторых других работах Корчака.

Эта абсолютно демократическая организация внутренней жизни детского коллектива оказалась способной, таким образом, обеспечить защищенность личности ребенка, в особенности младших и слабых, от любых форм нажима и насилия со стороны старших и взрослых, построить жизнь в коллективе на законности, откровенности и доверии — обеспечить условия для становления самостоятельной личности.

Одновременно с этим самоуправление, система гражданских и трудовых обязанностей, стимулирование общественной активности, система осуждений и поощрений, механизм периодических моральных оценок и воздействие через мнение среды сверстников способствовали развитию самооценки, самокритики и закалке воли ребенка.

Такая организация жизни детского коллектива и была реализована Корчаком на практике в варшавском «Доме сирот» накануне первой мировой войны. Эта концепция будет фундаментом всей его последующей педагогической деятельности.

Корчак возвращается в Варшаву в 1918 г. Годы межвоенного двадцатилетия в его жизни всецело отданы педагогической и литературной деятельности. Он руководит двумя детскими приютами — «Домом сирот» и «Нашим Домом», преподает в Институте специальной педагогики, Свободном польском университете, педагогическом училище, выступает как эксперт в суде по делам несовершеннолетних, сотрудничает в различных журналах, редактирует детскую газету «Малый обзор», выступает с беседами по радио и т. д.

Внушителен перечень книг, которые он выпускает в эти годы. По педагогике — помимо «Как любить ребенка» — он издает «Воспитательные моменты» (1919), «О школьной газете» (1921), программную книгу «Право ребенка на уважение» (1929), «Правила жизни» (1930), «Шутливую педагогику» (1939), а также десятки статей.

Одновременно создает художественные произведения для детей и о детях: «Король Матиуш I» (1923), «Король Матиуш на безлюдном острове» (1923), «Банкротство юного Джека» (1924), «Когда я снова стану маленьким» (1925), «Кайтусь — волшебник» (1935), «Упрямый мальчик. Жизнь Л. Пастера» (1938) и ряд других.

И вместе с тем, два межвоенных десятилетия были для Корчака неравноценными. В середине 30—х гг. он, как отмечают его биографы, переживает внутренний кризис. Одна из причин — уход из «Нашего Дома» в результате разрыва с М. Фальской, в тесном сотрудничестве с которой он проработал 18 лет. Другая — вынужденный уход с польского радио, где он под псевдонимом Старый Доктор вел популярнейшие передачи, чаще всего на воспитательные темы. Играет свою роль ухудшение общественной атмосферы, оживление антисемитских настроений. Корчак болезненно переживает все это, однако на предложение эмигрировать в Палестину отвечает отказом.

Война, оккупация Варшавы гитлеровцами, попытка в этих чудовищных условиях ценой невероятных усилий сохранить «Дом сирот», перемещенный с конца 1940 г. на территорию гетто, — содержание последних трех лет жизни Корчака. Арестованный немцами за патриотическое ношение офицерского мундира, он несколько месяцев сидит в тюрьме «Павиак», пока его не выкупают оттуда его бывшие воспитанники.

Документом особой силы является «Дневник» Корчака, писавшийся им в гетто весной — летом 1942 г. Отклонив предложения друзей о побеге, Корчак остается до конца верен детям и погибает вместе с ними.

«Корчак доходит до нас медленно, долгими годами, действительно «как свет угасших звезд», — писал А. Шаров по случаю выхода первого однотомника педагогических произведений Я. Корчака (8—тысячным тиражом) в 1966 г. Слова эти, к сожалению, не устарели и сегодня. Правда, после 100—летнего юбилея Корчака, широко отмеченного в 1978 г. по инициативе ЮНЕСКО во всем мире, частота и масштабы издания его педагогических работ и особенно художественных произведений несколько возросли. Суммарный тираж его изданий у нас за четверть века начал приближаться к одному миллиону экземпляров. Но это в основном за счет литературных произведений.

Если же говорить о выборке его педагогических работ, то книга, которая должна лежать на столе у каждого педагога, быть в каждой молодой семье, имела скромные тиражи, десятилетние интервалы между изданиями, произвольные купюры в текстах. Не следует думать, что это случайно — социальные причины здесь очевидны: гуманист и демократ Корчак — антипод казенно — бюрократической, авторитарной педагогики. Он вызывал и вызывает идиосинкразию у ее авгуров. Отсюда фарисейское признание сквозь зубы, поверхностный эклектизм интерпретаций, снисходительная тональность оценок: «…не дошел до понимания путей, ведущих к справедливому общественному устройству».

Многие произведения Корчака все еще продолжают оставаться незнакомыми советскому читателю. Для сравнения — объем выпущенного в 1978 г. польского юбилейного издания избранных педагогических работ Корчака составляет 4 тома. У нас же публикация новых фрагментов его творчества идет буквально микродозами — в настоящее издание наконец — то включена * Роковая неделя», ранее на русском языке никогда не печатавшаяся. И уж что совершенно непростительно — до сих пор не переведен и не опубликован полностью «Дневник» Корчака.

Всем этим объясняется и трудность исследования творчества Корчака. За единичными исключениями, у нас нет специальных исследований его педагогической системы, не вызывают нашего любопытства даже «русские» периоды его жизни. А ведь именно на этом пути возможны бесценные биографические находки, ибо пережившие катастрофу войны варшавские архивы, увы, вряд ли что-нибудь еще скажут.

Не есть ли все это причина того, что мы в итоге до сих пор так и не имеем серьезной обобщающей работы, где жизнь и творчество Корчака были бы описаны и проанализированы во всей полноте и методологической глубине, с позиций современного научного знания. Если педагогическая наука и практика действительно хотят сбросить с себя змеиную шкуру казарменной педагогики и встать на уровень гражданских задач обновления нашего общества — они не могут избежать решительного поворота к Корчаку. Ибо проблема формирования свободной и самостоятельной личности неразрешима вне русла той педагогики гуманизма, одним из великих творцов которой в нашу эпоху был Януш Корчак.

М. Н. Кузьмин