Педология: Утопия и реальность

ОТ АВТОРА

Чрезвычайно трудно писать сейчас об умственном труде в условиях СССР. В науке Запада и тем более у нас — до Октября — не было серьезного тяготения к обоснованию приемов умственной работы. Литература по гигиене и рационализации умственной работы исчисляются ничтожными единицами.

Объясняется это в значительной степени индивидуализмом, «интимной механикой» умственной деятельности, при которых лишь с большим трудом можно создавать массовые практические указания. Однако основная причина равнодушия западной науки к методике умственного труда заключается, конечно, в отсутствии там массового запроса на действительно серьезную умственную работу.

У власти, на мозговых высотах, находятся лишь немногие, притом достаточно «умелые» мозговые работники, — массе же нельзя и мечтать о продвижении к этим общественным высотам, — оттого и не возникало массового нажима на науку. Нажим же господствующего класса мог быть лишь «обратным», так как не в интересах буржуазии было уяснить массам пути к приемам наилучшего мозгового роста.

Из этой бедности научного материала явствует, что построить серию практических указаний в области умственной работы невероятно трудно. Однако в СССР затруднения этим еще далеко не исчерпываются. Все то, что мы в науке знаем об умственной работе, относится к спокойной, комнатной, «камерной» мозговой деятельности (ученых, «творцов», в лучшем случае, учащихся), при которой культура мозгового процесса нарастает длительно, постепенно, при благоприятствующих технических и воспитательных условиях.

Между тем ответственные мозговые деятели Советского Союза — это вся пришедшая к власти масса трудящихся. Ни длительных навыков мозговой культуры, ни технически благоприятных условий сейчас для развития этих навыков она не имеет.

Мозговой актив СССР — это, в массе, недавние рабочие и крестьяне или дети рабочих и крестьян. Умственная их деятельность развертывается в обстановке непрерывного напряжения, в условиях острейшей борьбы за новое, притом в технической обстановке, наименее пригодной для спокойных процессов умственной работы.

Между тем основной аппарат умственной деятельности — мозг, являясь наиболее мощной частью организма по своей творческой продуктивности, в то же время сурово требует максимально осторожного, бережного с собой обращения. Можно, конечно, в той или иной степени «выдрессировать» его на предмет приспособления к боевой атмосфере — к спешке, к шуму, к потрясениям, к голодовке, — но эта тренировка, давая свой посильный результат, — отнимет в то же время много ценностей у качества мозговой работы.

Писать в советских условиях о научном идеале мозговой деятельности — значит, однако, писать всуе, так как для 99 % умственных работников подобный идеал пока еще неосуществим. Поэтому придется все время «дипломатически» лавировать, соблюдая должные пропорции близости к советской реальности: давать основные указания — в плане научного максимума, — с вариантами, доступными при условиях, далеких от этого максимума. Это лавирование и трудно и опасно, и участь его — сердить два лагеря: научный лагерь — частым отходом от тех обязательств, от которых отходить теоретически никак нельзя, и «советского мозговика» — «фантастической» неосуществимостью наших пожеланий. Мы смело идем на этот риск, так как надо же, наконец, начать всерьез кампанию по рационализации мозговых процессов — бурно, но стихийно растущей массы трудового населения СССР. Пусть изъяны нашей работы будут исправлены теми, кто захочет ее продолжить и углубить[227].

В СССР в активную, ответственную мозговую работу включилась новая человеческая масса.

У многих первые годы после Октября бродили сомнения, справятся ли социальные «низы» с выпавшим на их долю «противоестественным» мозговым грузом. Для врагов эти «научные» сомнения были неисчерпаемым источником злословия, клеветы: «Победили там, где требовался кулак, а вот попляшите-ка сейчас, когда надо пускать в ход мозги!»

За десять лет выяснилось с полной очевидностью, что с выпавшей на долю «низового мозга» колоссальной исторической задачей масса партсоветского актива справилась. Однако темп, в котором развертывалась революционно-творческая работа СССР, тяжелейшие условия, в которых протекала эта работа, стоили мозгу чрезвычайно дорого: необходимо уменьшить наши мозговые издержки, надо добиться наибольшего социально-творческого результата при наименьших мозговых затратах.

Эпоха экономической и бытовой рационализации в одну из первых очередей должна разрешить проблему рационализации мозговой работы. Культурная революция выдвигает длительную, глубокую боевую кампанию по культуре мозга.

Как ни бедна научная литература указаниями о законах и правилах умственной деятельности, все же при внимательном использовании накопившегося психологического и физиологического материала можно оформить ряд практических советов, представляющих значительную ценность для работников умственного труда.

Основные сведения, которые должен усвоить всякий «мозговик», сводятся к немногим главным положениям. В эти положения вливается то главное, что известно сейчас в науке о функциях мозга. «Культура мозга» в первую очередь должна практически овладеть этими основными положениями и на них строить свою повседневную практику.

I

«ВОЛЕВАЯ» И «ВНЕВОЛЕВАЯ» УМСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.

МОЗГ ПРОДОЛЖАЕТ РАБОТАТЬ И ПОСЛЕ ПРЕКРАЩЕНИЯ НАМИ СОЗНАТЕЛЬНОЙ ВОЛЕВОЙ МОЗГОВОЙ АКТИВНОСТИ.

Этот тезис оказывается основным для рецептуры умственной деятельности. Однако именно он меньше всего известен массе мозгового актива. Объясняется это недоразумение тем, что многие ставят знак равенства между мозговой и мышечной работой, — отсюда и возникают нелепейшие кривотолки об измерении мозговой нагрузки, о регулировании ее и т. д.

Работающая мышца, если я выключаю ее из активного действия, на самом деле бездействует, отдыхает, так как никаких толчков для движения она больше не получает. «Выключение» же мозга далеко не сразу приводит к такому же результату. Мозг работает не только под толчками нашего «волевого заказа», но имеет и свою могучую инерцию, зачастую определяющую собой крупнейшую часть творческого эффекта.

Если я перестал сознательно толкать мозг к работе, это не значит, что мозг перестал работать. Кажущееся «мозговое без делие» — вовсе не безделие, так как в «выключенном» нами мозгу продолжают бродить «неразжеванные» мысли, заканчивается подытоживание не законченной нами работы. Мы гуляем, отвлечены к другим областям, казалось бы — забыли, нарочно забыли (для отдыха) о начатой нами системе мыслей, однако помимо воли, даже наперерез воле, то одна, то другая мысль из «выключенного» слоя прорывается в сознание, нарушает нашу волевую установку, не дает заказанного нами отдыха.

Прочел я нужную мне книгу, отошел от нее, забыл о ней, — переключился на другую работу, отдыхаю, — однако через 2–3 дня выясняю, что материал книги усвоен мною гораздо глубже, чем это было тогда, когда я отбросил книгу. В чем дело? Мозг, несмотря на «сознательный» мой отход от той или иной работы, меня «не послушался» и продолжал оборванную мною 2–3 дня назад работу.

Отсюда же и поговорка — «утро вечера мудренее». Казалось бы, исчерпывающий отдых — ночной сон — должен давать мозгу полную передышку. Между тем за ночь, во сне, сплошь и рядом «доделывается» начатая накануне работа, — разрешаются подчас сложные проблемы, притом как раз те, которые плохо удавались вечером. Планы докладов, нужные художественные образы, воспроизведение в памяти забытого материала — рождаются иногда «внезапно» в момент пробуждения: очевидно, процессу «рождения» предшествовали именно во сне последние, активные фазы «беременности», — мозг спал, но не полностью.

В этом «мозговом непослушании» скрываются чрезвычайные творческие ценности, но в нем содержатся и наиболее грозные опасности, недоучет которых чаще всего ведет к массовым «неврастеническим» срывам. Плюсы этого непослушания — в «бесплатном приложении», которые получает мозг — помимо нашего волевого усилия, незаметно для нас, в периоды, казалось бы, полного отдыха Минусы его, при неумелом использовании этой «внутримозговой инерции», в недоучете фактической мозговой нагрузки и в «нечаянной», «бессознательной» разгрузке, которая ничуть не менее опасна, чем перегрузка сознания.

Фактически 6-часовой рабочий день мозгового работника превращается, помимо его воли, в 12–14-часовой и больше, т. е. удваивается, утраивается, так как заводской гудок о прекращении работы — хороший сигнал для мышц, но он лишен права приказывать мозгу.

Оратор приготовил доклад, преподнес его аудитории, выслушал возражения, ответил на них, — все это отняло, положим, «волевых» 15 часов: 10 часов в течение двух дней (по 5) на подготовку, 5 часов в аудитории. Однако 5 подготовительных часов в течение двух преддокладовых суток фактически превращались в 10-часовую и большую ежедневную работу, так как материалы ответственного доклада, соображения о докладе вторгались поминутно в повседневную деятельность, мешая ей, добавочно отягощая, превращая один час текущей нагрузки в два и три часа.

Доклад прерывался и в часы отдыха, привлекая напряженное внимание к неразжеванным своим частям, нагружая собой и часы отдыха. Однако и после «сдачи экзамена», после публичного выступления нагрузка докладом не заканчивается: мозг продолжает разжевывать впечатления дискуссии, подбирает новые, убийственные возражения противникам, которых не успел придумать в аудитории, отмечает дефекты в технике выступления, в материалах доклада, — одним словом, продолжает свою неугомонную работу, несмотря на все сигнальные гудки, взывающие к окончанию мозгового процесса.

В указанной нами мозговой особенности скрывается одна из крупнейших опасностей, угрожающих умственному работнику. Недоучет ее, неуменье рационально использовать это своеобразное мозговое качество приводит мозг к состоянию непрерывающейся работы, к потере способности выключать вовремя мозг из работы, к угасанию способности отдыхать.

В планировке мозговой работы при подсчете числа намечаемых рабочих часов необходимо зорко уловить и эту «внеплановую», дополнительную нагрузку, не менее утомительную, чем плановая. Вместе с тем, в бюджете времени «мозговика» надо так построить различные секторы работы, чтобы отдых в нужные моменты оказывался фактическим, а не мнимым, без загромождения его непрошеным, внеплановым грузам.

Добиться этого можно лишь при условии внимательного учета всех последующих наших указаний, и в первую голову ближайшего, второго нашего тезиса «мозговой культуры».

Имеются достаточно явственные симптомы, при которых можно с известной уверенностью предполагать, что эта неосознаваемая нами мозговая работа действительно переходит в перегрузку.

Так, сновидения наши сплошь и рядом насыщены материалом, «неразжеванным» в течение дня. Перерабатывающая работа сна сильно изменяет, искажает этот материал, но в то же время он остается чем-то вроде «занозы» в мозгу, нагружает собою мозг во время сна и тем мешает ему отдохнуть, освежиться.

Такая перегружающая, нецелесообразная мозговая работа во сне проявляет себя чувством утомления после пробуждения, понижением работоспособности и т. д. Очевидно, если сон действительна забит этим дополнительным, излишним грузом, необходимо провести значительную перестройку в системе текущей мозговой работы: не нагружать наиболее сложным материалом мозг перед сном, а если и это не помогает, надо еще уменьшить и общую суточную дозу этого сложного груза.

Другим симптомом значительной перегрузки мозга неосознаваемой работой является усиливающаяся отвлекаемость, рассеиваемость работника, ослабление тонуса его внимания.

Если мы замечаем у себя нарастающую слабость внимания, следует задуматься, не скрывается ли за этим протекающая в мозгу, вне нашей воли и сознательного контроля, «сверхплановая» работа? Ведь это неосознаваемое нами, но вполне реальное внутреннее сосредоточение на непроработанном еще материале, ушедшем «в подполье», отнимает огромную часть активности у процессов нашего внимания и оставляет слишком мало возможностей внимания, мало резервов его на другие, нужные нам сейчас работы…

Конечно такое дополнительно внутреннее сосредоточение очень ценно, незаменимо для тех мозговых работников, которые заняты одним лишь содержанием работы, не перебрасываясь на другие фронты (об этом дальше). Однако для деятелей, которым приходится в течение дня и недели сосредоточиваться на ряде дополнительных областей, это бессознательное пересыщение одной областью оказывается тормозом для повседневного внимания и нарушает работоспособность.

Следовательно, и здесь приходится менять методику работы — не только в смысле уменьшения доз «непрожеванного» груза, но и в смысле порядка подачи этого груза: застревающий в подсознании материал давать лишь перед работой, сходной с ним по содержанию, либо же перед работой, не требующей значительного внимания.

Приведем иллюстрации. Политический деятель (партработа) одновременно занят практически-хозяйственными вопросами (совнархоз) и, кроме того, ведет научную работу в области экономики. Итак — три нагрузки на один мозг.

Если оказывается, что сон нашего деятеля насыщен обильными и утомительными сновидениями (характер их безразличен для нашей задачи сейчас, так как сон искажает материал, входящий в состав сновидений, заняться же анализом этих искажений — дело непосильное для обычного работника) главным образом после вечерних научных занятий по экономике, надо перевести их на другое время, предварительно, конечно, убедившись, что политические и административно-хозяйственные вопросы такого влияния на сон не имеют.

Далее, если выясняется, положим, что отвлекаемость днем особенно сильна — опять-таки после той же экономики, — нужны еще, дополнительно, два рода мер: а) понизить дозу этой экономики в течение дня и вообще перевести ее, по возможности, на те дни, когда общая нагрузка качественно гораздо более мягка; б) если надо совмещать ее с последующей другой работой, лучше всего использовать для этого не политические вопросы (не первую нагрузку), но чисто хозяйственную область работы (вторую нагрузку), так как между научной экономикой и практическим хозяйствованием гораздо больше непосредственных связей, чем между теоретической экономией и общей политикой: если вслед за работой по теоретической экономии намечать хозяйственную работу, то «непрожеванный» материал первой не будет внедряться инородным телом во вторую, но займет родственную по отношению к ней позицию, связываясь общими ассоциациями, — взаимно подталкиваемые.

К этим двум главным мерам надо добавить и третью, частную поправку: делать паузу — отдых — после экономики, памятуя, что она у данного работника медленно «утрамбовывается» в мозгу.

II

РАЗДРАЖИТЕЛЬНАЯ СЛАБОСТЬ И УМСТВЕННЫЙ ТРУД.

НЕРВНАЯ КЛЕТКА В СТАДИИ СИЛЬНОГО УТОМЛЕНИЯ РЕАГИРУЕТ НА ЭТО СОСТОЯНИЕ ЯВЛЕНИЯМИ ВОЗБУЖДЕНИЯ — ТАК НАЗЫВАЕМОЙ РАЗДРАЖИТЕЛЬНОЙ СЛАБОСТЬЮ.

В то время как сильно уставшая мышца становится пассивной, вялой, теряет способность к деятельности, сколько бы мы ни толкали ее к продолжению работы, — усталый, истощенный мозг… перевозбуждается. Это перевозбуждение уставшего мозга сплошь и рядом принимается многими за повышенную работоспособность, в результате чего — ужасающие, зачастую непоправимые, качественные мозговые срывы.

Возьмем для примера переигравших детей, слишком долго игравших, слишком уставших от игры: хотят ли они отдохнуть, тянет ли их ко сну? Нет, после окончания игры начинаются бесконечные капризы, возбужденный крик, борьба с укладыванием в постель, тугое засыпание. Чрезмерное утомление сказывается не в потребности покоя, а в усиленном возбуждении.

Работники, пересидевшие на заседании (а заседают часто по 8–12 часов без перерыва), — если уходить нельзя, если надо слушать, проявлять активность, — как они реагируют на нарастающее утомление? Атмосфера заседания накаляется докрасна, голоса хрипнут от возбуждения, от «внепланового, добавочного озлобления» (отзвук раздражительной слабости), — шум в комнате утраивается, жестикулирующие руки все чаще с треском опускаются на столы и прочую мебель, мелкие части которой иногда приобретают к концу заседания способность летать по комнате. Там, где мозговому утомлению вовремя не дали выхода в покой, отдых, сон, — там прорывается добавочное возбуждение, раздражение — раздражительная слабость.

Если и на заседании нелегко уловить, какая часть возбуждения приходится на объективный материал дискуссии, какая — на долю утомления, — тем труднее субъективно разобраться в этом отдельному работнику. «Голова ведь работает, даже слегка возбужденно работает, — работоспособность налицо, даже нарастает, — отдыхать не хочется, ну и великолепно, могу сэкономить на этом. Очевидно, натренировался!»

Этот невежественный «тренаж», убийственный для культуры мозга, отучил бы человека «совсем» от сна, если бы, к счастью, наши горе-спортсмены наконец не попадали (понятно, поневоле) в лапы к психиатрам и невропатологам. Поведение, напоминающее побасенку о корове попа Якова, которую тот тренировал «на предмет» отвычки от еды и совсем было отучил ее от этого неэкономного занятия, если бы на беду дура-корова «нечаянно» не околела.

Мозговой работник, по неведению принимающий раздражительную слабость за повышенную работоспособность, живет на шпорах. Он подстегивает все свои силовые резервуары, использует все энергетические запасы нервной системы и приводит нервную клетку к состоянию непоправимого истощения, — когда вместо «количества» — функциональной слабости — создается уже патологическое «качество» — изменения самой ткани клетки. О ценности же такой «пришпоренной» мозговой продукции и говорить не приходится.

Таким образом нервная клетка постепенно разучается отдыхать, процессы утомления не возмещаются, работа поглощает уже самый творческий остов — стержневую ткань нервного аппарата, и утомление, через переутомление, превращается в нервно-мозговое истощение, дающее вскоре нарастающую инвалидность во всех областях умственной деятельности.

Вовремя отдыхать, зорко прослеживать субъективную и объективную границу утомления, за которую не следует переступать мозговой работе, — таково второе правило мозговой культуры.

Опасность недоучета явлений раздражительной слабости не исчерпывается чувством мнимого повышения работоспособности и дополнительной перегрузкой из-за этого. Она захватывает и ряд других ответственнейших областей поведения умственного работника.

Так, при первых стадиях возникновения раздражительной слабости могут появиться, в частности, симптомы обостренного полового возбуждения. Усиленная общая чувствительность работника при ослаблении задерживающих возможностей и при понижении способности переключать возбуждение на нужные пути может превратиться в усиление половой чувствительности, в нарастающее половое влечение.

Это состояние, рождаясь при раздражительной слабости, особенно опасно именно в период раздражительной слабости, так как излишние половые акты питаются в первую очередь как раз той энергетической зарядкой, которую всего больше надо сохранить для переутомленных нервных аппаратов.

Половым взвинчиванием утомленный «мозговик» пытается отвлечь себя от чувства изнеможения, от субъективного упадка, — и тем опаснее нарастание в такой период полового влечения. Результат этого — дополнительная растрата рабочих сил, с одной стороны, и сильный упадок самой половой активности — с другой стороны: половой акт в стадии раздражительной слабости биологически обходится гораздо дороже обычного полового акта — не только по линии неврологической растраты, но и по утечкам непосредственно из секреторного фонда половых желез.

Еще одна огромная опасность раздражительной слабости заключается в повышенной наклонности заболевшего к наркотическим средствам: к вину, к бешеному самообкуриванию, к азартному и возбуждающему «досугу»: вино, табак — биологический наркотик; азарт и пр. — социальный наркотик.

Объясняется эта наркотическая тяга тем, что бессознательно, инстинктивно работник все же чувствует, как работоспособность его протекает под неким болезненным нажимом; поскольку естественных источников для этого нажима у него уже нет, он в состоянии продолжающегося возбуждения ищет искусственных источников укрепления рабочих сил и находит их в наркотиках.

Наркотики же и вообще искусственные возбуждения опасны в период раздражительной слабости больше, чем когда бы то ни было, так как индивидуальная чувствительность организма, реакция организма на наркотики, здесь усугубляется до невиданных в норме степеней: та же рюмка водки, тот же крепкий табак, та же возбуждающая фильма вызывает вдвое и втрое большее потрясение в организме, в сравнении с обычными условиями влияния этих ядов.

Характерно, что первые — алкогольные, карточные и половые — соблазны серьезных работников, соблазны, которые в дальнейшем приводили их к растратам и тюрьме, возникают чаще всего в периоды раздражительной слабости: избыточная добросовестность ведет тут к своей противоположности — к преступлению.

Работа, производимая при раздражительной слабости, страдает грубыми качественными погрешностями, и специфическое ее отличие еще в том, что сам работник обычно не замечает этих изъянов, избыточно высоко оценивая в состоянии возбуждения свою продукцию.

Таким образом, вполне ясно, что лучшим видом утомления нервной системы является общий упадок, атоническая слабость[228], а не возбужденная слабость: атоническая: слабость является естественным тормозом для дальнейшего продолжения работы, так же как и мышечная атония при так называемой физической работе, между тем как возбужденная слабость является лишним, притом фальшивым стимулом для продолжения работы.

Как же, однако, заметить у себя переход обычного утомления в состояние раздражительной слабости? Как предупредить его тяжелые последствия?

Обычное утомление, не перешедшее законные границы, выражается в понижении внимания, апатичности к работе, общей вялости, зевоте, тяге ко сну и т. д. Раздражительная же слабость проявляет себя в повышенной раздражительности, в уменьшении выдержки, в усилении жестикуляции, в повышении тона голоса, в частых покраснениях лица — даже без особого внешнего повода (вялый, атонический прилив крови — так называемая пассивная гиперемия), в появлении дрожи в руках и уменьшении общей двигательной устойчивости — и, наконец, что особенно важно, — в нарушении качества и количества сна.

Если работник замечает (или другие обращают его внимание), что он дошел до этой стадии, необходимо срочное и энергичное вмешательство — немедленный отрыв от работы, а в дальнейшем — смягченная нагрузка; вплоть до изъятия этих явлений. Иначе временная «функциональная» раздражительная слабость перейдет в стойкое, непоправимое изменение нервной ткани.

III

ПРОБЛЕМА ДОМИНАНТЫ И УМСТВЕННЫЙ ТРУД (ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА РАБОЧЕЙ ДОМИНАНТЫ ПРИ УМСТВЕННОМ ТРУДЕ).

ОТВЕТСТВЕННО РАБОТАЮЩИЙ МОЗГОВОЙ УЧАСТОК ТРЕБУЕТ ВОВЛЕЧЕНИЯ В СВОЕ ВЕДЕНИЕ ОСНОВНОГО ВНИМАНИЯ, НАИБОЛЬШЕГО ИНТЕРЕСА, ПРИВЛЕЧЕНИЯ К СЕБЕ НАИЛУЧШИХ ЭНЕРГИЧЕСКИХ РЕСУРСОВ ОРГАНИЗМА.

ОТВЕТСТВЕННО РАБОТАЮЩИЙ МОЗГОВОЙ УЧАСТОК ДОЛЖЕН БЫТЬ ДОМИНАНТНЫМ, ГОСПОДСТВУЮЩИМ В МОМЕНТ СВОЕЙ РАБОТЫ.

Умственная деятельность не терпит «многолюбия», отвлечения внимания и энергии в области, чуждые развернутому сейчас целевому заданию. Работающая мозговая область должна сделаться сосредоточием всех основных интересов личности, и только при этом условии дает она наилучшую продукцию при наименьших затратах.

Читаю книгу, — казалось бы, понимаю все, между тем плохо комбинирую материал, не могу увязать его с предшествующим своим опытом, — быстро забываю. В чем дело? Откуда это поглупение, которого не было вчера, хотя я читаю сейчас книгу легче вчерашней? Оказывается, причина поглупения — в оттоке основного интереса к другим областям, не связанным с данной книгой, и отсюда — материал книги в мозгу не получает должного энергетического, питательного подкрепления. Работающий над книгой мозговой участок оказался вне доминантного поля, вне рамок господствующей сейчас целеустремленности, и это сразу резко ухудшило творческую продукцию.

Возьмем другой пример. Сижу на лекции, зеваю от скуки, глазею по сторонам, едва слышу слова оратора, плохо понимаю, о чем говорится, — улетел грезами в воспоминания об юге или о только что прочитанном романе. И вдруг — умелый удар лектора по моему «улетевшему» вниманию: одним образом, несколькими словосочетаниями он меня снова втиснул в аудиторию, зажег в моем мозгу совсем было потухший участок, связанный с его материалом, и я перестал зевать, остро слышу, слежу за мимикой оратора, жадно ловлю его слова, мысли, творчески их комбинирую, перестраиваю на свой лад — и скуки, глупости — как не бывало: снова вернул себе и сообразительность и память.

Если в мускульном труде интерес тоже, конечно, оказывается важным для качества продукции, все же в простых мышечных процессах не он, а нажитая ловкость и мышечная сила оказываются решающим фактором. В умственной же работе — чем она сложнее, тем грандиознее делается роль доминанты, значение интереса.

Физиологическое значение этого явления заключается в том, что к работающему сейчас высоко ценному мозговому участку притекает много силовых ресурсов организма (по Павлову — очаг оптимального возбуждения; по Ухтомскому — доминанта), делающих этот участок чрезвычайно плодотворным. Туда включается много нервного возбуждения (положительного), — притекает добавочное количество крови, улучшающее питание в этом участке. Нервно-мозговой ток в пределах доминантного мозгового поля протекает с большой скоростью, в путь его вовлекается добавочная масса нервных волоконец, благодаря чему качество процесса оказывается чрезвычайно совершенным.

Отсюда правило: мозговой процесс, процесс умственной работы, должен быть доминантным, должен интересовать, привлекать к себе основное внимание, удовлетворить, — ни в коем случае не должен навязываться.

Непревзойденная ценность этого правила — в колоссальном «бесплатном приложении», которое получает мозг при рациональном к нему подходе. Оказывается, что все не занятые в организме силовые ресурсы привлекаются к доминантному участку, верой и правдой его обслуживая. Зарядив этот участок, мы как бы превращаем его в магнит, тянущий к себе все не занятые сейчас в теле запасы энергии. Все, что, казалось бы, не имеет отношения к доминантному участку, даже противоречит его направленности, — все это на время его господства оказывается его верным рабом.

Поучительны в этом смысле опыты с доминантой.

Ухтомский при могучей весенней половой доминанте лягушки добивался усиления этой доминанты за счет возбуждения, извлеченного из причиняемого в опыте… болевого раздражения. Возбуждение боли притягивалось к половой доминанте и переключалось там в дополнительное половое возбуждение.

«Доминанта соревнования». Юнец стремится получить приз путем определенных мускульных или иных достижений. Ему всячески мешают звуками, световыми отвлечениями и т. д., однако эффект этих «контрраздражений» оказывается обратным: внимание конденсируется, изобретательность нарастает, энергия преодоления препятствий переключается в энергию доминантного достижения: вместо проигрыша — сугубый барыш.

Таким же примером «бесплатного» использования контрраздражений для целей доминанты является любовная биография Гёте. Доминанта художественного творчества использовала те трагические, «болевые» раздражения, которые испытал Гёте в неудачных своих притязаниях на Шарлотту, и развернулась (в романе «Вертер») с невиданным до того блеском. Сюда же относится и «перетягивание», переключение полового возбуждения в доминантную активность научного творчества, общественной деятельности, героизма и пр.: питание социальной, творческой доминанты за счет половой сублимации.

Таким образом, превращение умственной работы в доминантный процесс великолепно реорганизует все психофизическое бытие организма: создаются иные, новые энергетические сочетания, обильно питающие заряженный на умственную работу мозговой участок.

Однако закон этот обладает и обратной силой. Если умственная работа не становится доминантной (по неумению или по непреодолимым объективным обстоятельствам), — энергетические ресурсы организма уплывают в иные, внетворческие и противотворческие области. Неиспользованное богатство мстит. Взамен интеллектуально-творческой доминанты создается доминанта паразитарная.

Таким именно образом формируются преждевременные, «разбухшие» половые доминанты у детей, прозябающих в гнилых школах, с затхлой постановкой учебы: переключение резервного, неиспользованного возбуждения из высоких мозговых участков (исследовательство, социальная активность и пр.) в низшие, — в данном случае — в половой канал. Таким же образом создается и переключение на обжорство: взамен творчества (если к нему плохо приучают) — на пищевкусовые процессы, и т. д., и т. д.

В области серьезной умственной работы необходимо создавать доминантное состояние — главное условие для прилива сюда энергии, для увеличения продукции, для уменьшения затрат.

Основываясь на этом положении о ценности доминанты для умственных процессов, многие пытаются истолковать его, как «право на лень» в творческом процессе. «Ну что же, нет у меня доминанты, среда и ее раздражители не создали у меня доминанты, — не буду же я ломать себя вопреки интереса, наперекор интересу: ведь это вредно, неэкономично, нелепо с точки зрения рационализации. Подожду, пока явится доминанта».

Такая «умная» позиция — лучший способ для перевода творческой доминанты в ее противоположность — в доминанту паразитарную. Если вовремя, энергично, особыми приемами не направить наше внимание, наши интересы по нужным сейчас путям — иные интересы отвлекут нашу праздную активность, используют и поглотят ее, — и добиться тогда желательной доминанты будет связано с тройным трудом.

Имеются вполне определенные предпосылки для построения доминанты, которые и необходимо учитывать при организации нужной рабочей доминанты. Этих предпосылок в основном пять[229]: а) конституциональные качества работающего; б) состояние организма в данный момент (здоровье, утомление, сытость и т. д.); в) прошлый опыт работающего; г) степень общей организованности, «вытренированности» работника; д) возрастные свойства его.

Каждая из этих предпосылок требует детальнейшего практического учета и специальных приемов подхода к ним.

Имеются люди, которых можно «зарядить», «настроить» на определенную умственную работу лишь при обязательном условии энергичнейшего вовлечения в эту работу зрительных процессов. Как бы ярко ни говорил оратор, как бы близки ни были его мысли и образы такому слушателю, как бы хорошо ни слышал он речь, — интерес его, однако, оказывается тусклым до тех пор, пока он ясно не видит лица оратора, его жестов, движений и т. д. Стоит ему прорваться через шеренгу людей, застилавших от него фигуру оратора, — и сразу, внезапно, появляется дремавшая до того доминанта, утраивается сообразительность и т. д.

Или другой пример. Медленная, торжественная, размеренная музыка вызывает у некоего коллектива доминантное состояние с богатой работой воображения, с особо глубокой настроенностью и т. д. Лишь один из коллектива оказался исключением — музыка не создала у него доминанты. Оказывается, он принадлежит к конституциональной группе гипертиреоидиков, т. е. к лицам с усиленно работающей щитовидной железой, которая и располагает часто к более быстрому темпу воздействий[230] и, наоборот, часто не дает нужных реакций при медленном темпе.

Третий пример, обратный второму: ускоренный темп музыкальных воздействий создает тяжелое состояние, утомляемость, расстройство внимания и пр., в то время как медленный темп обостряет все психические способности, создает усиленную внимательность и пр.: у ваготоников[231] (с преобладанием антагонистов, конкурентов щитовидной железы) — с установкой на замедленные движения, восприятия и т. д. (у ваготоников — медленный пульс, более редкое дыхание и пр.).

Из наших примеров явствует, что для построения желательной рабочей доминанты (т. е. усиленного интереса к тому или иному заданию, к некоей проблеме и пр.) необходимо учитывать свойства конституции работающего: в одном случае — преобладание у него зрительного аппарата; в другом — особый тип темпа; в третьем — особое расположение к двигательным процессам (тяга лишь к той умственной работе, которая связана попутно с технической работой, с движениями: исследования в экскурсиях, работа в лабораториях, наклонность к хирургии и пр.).

Основные конституциональные группировки, которые следует учитывать при построении рабочих доминант, сводятся к следующим:

а). Конституция и органы чувств. Установка на преобладание того или иного органа чувств (анализатора) или группы их: зрительный, слуховой, двигательный тип и т. д. и комбинации этих типов.

Так, резкое переутомление, усиленную отвлекаемость, слабость доминант у многих представителей недавнего физического труда можно объяснить неправильным педагогическим подходом к их индивидуальным особенностям: зачастую им дают отвлеченный книжный материал, теоретические лекционные рассуждения вместо того, чтобы ориентироваться на преобладание у них зрительной, двигательной и т. д. остановки и давать конкретные, наглядные сведения (зрение) в сопровождении опытов, при обязательном проведении этих опытов самими слушателями (движения) и т. д.

б). Установка на преобладание того или иного темпа работы. (Конституция и темп.) Люди с резко выраженным конституциональным замедлением мозговых процессов могут часто создавать великолепную по качеству продукцию, если не ускорять темпа работы сверх известного стандарта, не создавать добавочных нажимов на темп. И обратно — слишком медленно развертывающийся материал работы (кропотливый анализ рисунков, медленная речь, сложный стиль, мелкий шрифт и т. д.) может создать резкое заторможение у представителей противоположного типа.

С этим индивидуальным темпом приходится усиленно считаться, и в несоответствии темпа работы с темпом работающего часто лежит разгадка малой мозговой продукции и преждевременной утомляемости: не создалось доминанты.

Тип темпа обусловлен одновременно как индивидуальными свойствами центральной нервной системы (качества нервной ткани), так и преобладанием той или иной группы желез внутренней секреции (щитовидной и т. д.).

Не надо думать, будто темп человека — «рок» его, не поддающийся реорганизации и перевоспитанию: длительным сочетанием средовых влияний и приемов работы можно чрезвычайно много перестроить в этом темпе, создав новые его комбинации для работы, новые варианты (в зависимости от материала работы и пр.). Однако в каждой работе необходимо считаться с тем типом темпа, который для данного момента и для данного материала работы у работающего имеется в наличности.

Вне сомнения, многие тяжелые расстройства нервной системы и желез внутренней секреции у современных умственных работников в обстановке боев и революционной стройки обусловлены непомерно скорым темпом рабочих процессов мозга, непосильным для его структуры.

в). Конституция и сила раздражения. Третье из важнейших конституциональных свойств, которое надо учитывать при наших попытках создавать рабочие доминанты, — это установка на известную интенсивность раздражителей.

Так, некоторые работники очень плохо выносят яркие краски, сильные звуки, резкие формы и линии, крупные величины, в то же время великолепно реагируя на мягкие цветовые тона, низкие звуки, плавные линии, малые величины; и обратно — внимание другого человека привлекается лишь при большой интенсивности получаемых раздражений.

Искать исчерпывающих объяснений этого качества в преобладании определенной группы анализаторов (органов чувств) не приходится, так как стоит лишь изменить интенсивность тех же самых раздражений (зрительных и пр.), — и доминанта налицо. Нет почвы и для исключительного объяснения этой особенности типом темпа, так как темп может оказаться одним и тем же, в то время как одна лишь перемена интенсивности меняет качество мозгового процесса.

Понять это третье свойство можно тоже, очевидно, исходя из неврологических и эндокринных[232] особенностей работающего: более заторможенные организмы, склонные к установкам на внутренние процессы, требуют для пробуждения себя к внешней деятельности усиленных раздражителей, иначе их не выведешь из нейтрального состояния, т. е. из позиции внерабочего покоя; и обратно — организмы, сильно возбудимые, с повышенной рефлекторной деятельностью, обнаруживают часто нетерпимость к усилителям их возбуждения, так как это влечет взамен рабочей доминанты к непродуктивному рассеиванию возбуждения (иррадиация) и к распылению сосредоточения, т. е. к ломке доминанты.

Этим свойством объясняется разница в рабочей мозговой продукции у разных людей при чтении книжного материала, насыщенного слишком яркими образами, дающего слишком много сильных эмоций; одному это дает доминанту, другой ее лишается. На одного действует суровый нажим, повышенный тон голоса — это усиливает его сосредоточение, — у другого это ломает остатки его внимания.

г). Конституция и ритм. Четвертое важное конституционально-индивидуальное качество — ритм работы.

Нервная клетка обнаруживает различную выносливость в течение суток, и эта выносливость может быть выражена в виде индивидуальной кривой у каждого отдельного работника.

В эту кривую входят, конечно, и приобретенные навыки развертывать интенсивную работу в известные части дня (газетные работники — к вечеру, служащие — утром и т. д.); сюда же входит и состояние здоровья работника в данный момент (отдых, истощение, болезнь), однако известная часть этой кривой является как бы стойким рабочим «хребтом» мозгового процесса, давая специфическую работоспособность по определенным частям дня, после тех или иных перерывов, в границах такого-то времени и т. д.

Один особо хорошо работает через 1–2 часа после начала, раскачивается тогда сразу на 4–5 часов и замирает потом на весь день; другие обостряют работоспособность лишь к вечеру и дают в течение дня вялую продукцию. Третьи работают за день тремя концентрированными кусками по 2–4 часа, с соответствующими перерывами и т. д.

Эту кривую индивидуальной работоспособности за сутки, этот индивидуальный рабочий ритм необходимо серьезно учитывать при планировании и организации работы, — иначе не создается рабочей доминанты.

Таким образом, конституциональные свойства умственного работника приводят нас к необходимости учитывать при построении рабочей доминанты четыре главные условия организации работы: 1) содержание материала работы, 2) темп работы, 3) интенсивность раздражителей, организующих работу, 4) ритм, фазы развертывания работы.

Если мы хотим вовлечь в данный мозговой процесс наилучшие механизмы мозга и наибольшие его силы (т. е. создать рабочую доминанту), мы обязаны строить технику, план и содержание работы в самой тесной связи с развернутыми сейчас конституциональными чертами работника. Конечно, эти черты должны быть предварительно внимательно изучены работником на самом себе, причем он должен отделить временную, текучую часть этих черт, обусловленную преходящим состоянием здоровья, техническими обстоятельствами и т. д. — от стойкого, неизменного их содержания, которые и требуют приспособления к себе всего рабочего процесса.

Кроме конституциональных особенностей работника необходимо для построения рабочей доминанты зорко учитывать состояние здоровья в данный момент. Этот фактор сплошь и рядом резко меняет, даже ломает привычные конституциональные установки, и если механически базироваться только на последних, — рабочий процесс часто будет направлен мимо цели.

Так, предположим, что индивидуальный ритм данного работника обычно указывает на сугубую работоспособность в утренние часы; вдруг этот ритм срывается, и подъем работы появляется лишь к вечеру. Причина этого? Расстроенный ночной сон, несвежая голова утром, и отсюда подавление мозговых процессов в первые часы дня: вечерний же подъем объясняется, положим, спортивным оживлением мозга на протяжении дня (коньки, и т. д.), дневным сном в течение часа и т. д.

То же может случиться и с установкой на степень интенсивности раздражений: организм, привыкший к наиболее сильным раздражениям, дающий при них стойкую доминанту, вдруг начинает реагировать на эту интенсивность по-новому. внимание работника рассеивается, сообразительность падает. Оказывается: организм перед тем был переутомлен, вышел из состояния равновесия, проявляет черты обостренной рефлекторной возбудимости, и полезное для него прежде — превращается теперь в травму.

Вообще состояния утомления, истощения, упадка сил организма всегда противодействуют образованию прочных рабочих доминант: ведь доминанта — это состояние максимального сосредоточения, между тем как упадок сил — это состояние «рассредоточения», иррадиации, т. е. рассеивания возбуждения (вместо концентрации, т. е. собирания возбуждения в нужном нам участке).

Поэтому, если мы замечаем довольно значительные изменения в нашем обычном, конституциональном рабочем уклоне (в установках на ритм, темп, интенсивность и пр.), надо задуматься над вопросом: не имеет ли здесь место начинающееся заболевание или какая-либо иная перестройка в сочетании биологических сил?

Понятно, если это заболевание, изменение настолько выражено, что резко подавляют работоспособность, тогда не может быть и речи о попытках продолжать работу, т. е. о попытках строить доминанту какими-либо новыми, необычными приемами: эти попытки будут лишь нажимом на раздражительную слабость (см. выше).

Однако далеко не всякая временная перестройка в конституциональных чертах выражает собою резкий упадок работоспособности, — наоборот, иногда она связана с повышением рабочей продукции, с улучшением процесса образования доминанты, но при обязательном условии — изменить в это время приемы воздействия на рабочий аппарат.

Например: довольно значительная категория работников, осенью и зимой дававшая наибольшую продукцию к вечеру, в разгар весны и летом «ломает» свой ритм и выявляет продуктивный максимум лишь до 1–2 часов дня, а затем дает нарастающий упадок. Причины этого? Биологическая нетерпимость к солнцу, к теплу, преобладание в этот сезон двигательных процессов и пр.

Освеженный утренним сном, еще не включенный в сильные двигательные затраты, еще «не перегретый», не «перевозбужденный солнцем», он дает необычный для себя высокий подъем мозговой рабочей кривой в первую часть дня. В дальнейшем влияние травматизирующих факторов резко снижает эту кривую, давая некоторое повышение к вечеру, так как эффект «травмы» рассеивается очень медленно.

Имеются и обратные влияния, когда именно летом продукция нарастает к вечеру у тех работников, которые обычно отличались высоким подъемом по утрам: зимой утомление дня срывало вечернюю работоспособность, летом же солнце, тепло, воздух (в данном случае в качестве положительных факторов) с одной стороны отвлекали днем от работы, с другой стороны заряжали большой рабочей энергией к вечеру, когда «отвлечение» уже исчезало.

Такая же временная перестройка обычных, конституциональных черт может иметь место при вмешательстве в жизнь организма сильного и сложного, привходящего эмоционального фактора.

Человек, подталкиваемый любовно-половым чувством или иным сильным влечением социального характера (чувство долга, честолюбие и пр.), может на время диктатуры этой эмоции (иногда очень долго — в зависимости от типа эмоции) сильно перестроить обычную для него ритмику мозговых процессов — как в положительную, так и в отрицательную сторону: качество этого эффекта целиком зависит от того, совпадает ли путь влияния эмоции с направлением рабочего процесса.

Так, если любовная эмоция работника, адресованная женщине, идейно связанной с его общественной деятельностью, совпадает во времени с подготовкой важного для них обоих доклада, — в таком случае рабочая доминанта получает дополнительную движущую силу. И обратно — идейная чуждость любовников является тормозом для рабочей доминанты: столкновение двух конкурирующих доминант.

Вполне очевидно, что присоединение к мозговому рабочему процессу такой могущественной дополнительной доминанты может резко перестроить обычную ритмику, тип темпа и пр. В зависимости от «успеха» или «неуспеха» на фронте новой доминанты, в зависимости от тех сил, которые она специально для себя потребует, «профиль» рабочей продукции может сделаться неузнаваемым.

Из приведенных примеров и объяснений к ним становится очевидным, что для продуктивной организации мозгового процесса, т. е. для построения рабочей доминанты, необходимо в приемах работы учитывать основные изменения, возникающие в это время в организме: как болезненные, так и нормальные, хотя бы «и необычные».

Сезонные перемены рабочего ритма требуют соответствующей перепланировки суточного рабочего режима, и это обеспечит наилучшую доминанту. Эмоциональные перемены — как «дружественные», так и конкурирующие — открывают новые пути — то к усилению, то к смягчению нагрузки, то к ускорению темпа работы, то к понижению его, и т. д.

Умственный труд часто ведет к своеобразному самообману: плохо учитывается действительный результат проведенной работы. В так называемом физическом — мускульном труде продукт работы вполне конкретный, качества его явственны — их можно осмотреть, ощупать, выверить на практике. Между тем при умственной деятельности чрезвычайно часто продукт сделанной работы, впредь до делового его использования, остается в мозгу работающего (в его памяти, в опыте), и учесть действительную его добротность в этот период чрезвычайно трудно.

Кажется, что прочитанное, услышанное тобою хорошо усвоено и переработано, но стоит столкнуться с запросом — и выясняется, что так только «казалось»: на самом же деле усвоение было плохим, «работа сделана» скверно. И наоборот, может случиться, что недоверие к проделанной работе необоснованно, и качества ее вполне хороши.

Самообман этот может возникать из разных источников: переоценка своих сил или, обратно, излишняя недоверчивость к себе, — возбуждение при состоянии раздражительной слабости и т. д. Но основным и наиболее частым оказывается недостаток опыта, нужного для проведения данной работы.

Для построения мозговой рабочей доминанты необходимо тесное соответствие между содержанием проводимой работы и предыдущим опытом. При таком соответствии и работа будит развертываться продуктивно, и оценка ее (как в ее этапах, так и в конечном результате) будет действительно объективной.

Сплошь и рядом мы долго в недоумении ищем причины, мешающей нашим рабочим умственным процессам. Казалось бы, учтены конституциональные черты, общебиологическое состояние, а все же работа не клеится, должного огня (доминанты, интереса) не создается.

При мускульном труде подобные сомнения немедленно рассеиваются, так как неумелая техника рабочего процесса и порча материала сразу уясняют, что работник не подготовлен к заданию, что у него нет должного опыта для последнего: он тотчас же получает нужные указания или же отстраняется временно от работы, если «отставание» его серьезно.

При умственном труде не так легко установить подобную неумелость: читаешь — «как будто» понимаешь, «как будто» запоминаешь, — «как будто» все приемы работы правильны, «материала не портишь», а между тем работа идет туго, и продукт ее, как выясняется позже, недоброкачественный (забыл, «потерял общую нить», «не увязал» и т. д.). Причина же этого, как показывает последующий анализ, лежит чаще всего в отсутствии питательной почвы для данной работы: у работника нет тех материалов в мозгу, тех знаний, умений, навыков, за которые новый материал (из книги, лекции т. д.) должен бы «зацепиться».

Доминанта не может быть построена из одних лишь внешних воздействий Горячий, искренний оратор зажигает одну часть аудитории, злит другую часть аудитории, оставляет равнодушной третью. Почему? У первых двух слоев он находит «зацепки» в их опыте (классовом, научном и т. д.), и это создает у них доминанты — то под знаком плюс (восторг), то под знаком минус (злоба); третий же слой аудитории по своему опыту чужд материалу речи и доминанты не создает («не понял», или же речь шла о социальных вопросах, которые для него новы, т. е. опять-таки «непонятны»).

Сама по себе доминанта, т. е. состояние концентрированного, целенаправленного возбуждения в организме еще не создает творческого процесса. Важно, из какого материала она построена. Доминанта, не базирующаяся на богатом опыте, может разыграться в виде простого, но лишь усиленного возбуждения — бесцельного, бесплодного: я вызвал интерес к чему-либо, но если интерес этот зацепился не глубоко (а глубина — это опыт), интерес может прорваться впустую, дать двигательный или речевой взрыв — и иссякнуть.

Для того, чтобы интерес, доминанта действительно оказались длительной двигательной силой, необходимо дать ей внутреннее топливо: одним из главнейших, часто решающих элементов этого «топлива» является предыдущий опыт.

Доминанта ускоряет темп продвижения нервного тока по волокнам мозга, увеличивает размах мозговых процессов, стимулирует наиболее богатые и гибкие сцепления мозговых участков, создает в них новые, более сложные связи (все это за счет усиления кровообращения на доминантном фронте).

Представим себе, что материал зародившейся доминанты не имеет для себя почвы — опыта в организме работника. Это значит, что волокон, заинтересованных в продвижении по ним тока, в мозгу нет — «размахнуться» мозгу не над чем; связи создавать не из чего, — и «порыв» пропадает впустую.

Неудивительно, что внимание в таких условиях быстро раздробляется, и усвоение в итоге ничтожно. Мало того, подобная доминанта — «мыльный пузырь» — вызывает часто взрыв озлобления или отчаяния у работника: субъективно он готов на все 100 % — и интерес, и усердие, и техника — все великолепно, — результат же ничтожен: в чем дело — не поймешь. От злобы, отчаяния и прочих дезорганизующих аффектов не поздоровится дальнейшей мозговой работе, так как травматические чувствования — злейший враг умственной деятельности.

Таков вред от неуменья строить работу на основе предыдущего опыта.

Наши соображения по этому поводу имеют чрезвычайно актуальное значение именно у нас, в советских условиях. Пробившиеся впервые к знанию новые массы стихийно, в бешеном темпе порываются сразу овладеть всеми достижениями научной культуры.

Рост масс действительно бешеный, невиданный в истории, но при этом случаются и больные срывы: когда стремление захватить сразу все, бешеная энергия, бросаемая в атаку, горячий интерес — натыкаются на недостаток подготовки к овладеваемому материалу. Нужна последовательность, ступенчатость: соблюдая их (обязательно соблюдая их!), при такой мощной доминантной зарядке наши массы действительно способны творить чудеса — и творят их.

В мозговой работе новое надо строить на основе уже приобретенного. Казалось бы, элементарнейшее правило, «азбучное — до идиотизма», но именно оно забывается особенно часто при умственной деятельности, так как при ней очень слаб контроль, учет проделанного; уродств процесса работник не замечает и продукт работы переоценивает.

Проверь себя — готов ли к предстоящей работе? Имеется ли у тебя для нее опыт?

В трех развернутых нами главах об элементах доминанты мы шли всецело за организмом работающего: приспособляли рабочий процесс к конституции, к биологическому (в том числе и эмоциональному) состоянию, к опыту (т. е. к следам, оставленным им в организме).

Могло даже создаться впечатление, что мы идем «в хвосте организма», на 100 % применяемся только к его качествам, не пытаясь его перестроить по пути наших целей. К несчастью, подобный хвостизм наиболее часто встречается именно в подходе к умственному труду. Уже одна хотя бы яростная защита «вдохновения» чего стоит!

Ведь фактически теория «вдохновения» целиком строится на самом фаталистическом хвостизме: обеспечь все — для «выявления» вдохновения из «стихии организма», из стихии «подсознательного». Предполагается тем самым, что «вдохновение» не организуется, не «делается», но «возникает само», «изнутри организма», для сего поставленного в благоприятные условия.

Наш четвертый тезис целиком направлен на борьбу с этим нелепым, мистическим в корне своем, хвостизмом.

Да, в умственной работе надо обязательно учитывать организм, — но вместе с тем надо энергично вести его за собою — по пути наших деловых целей.

Необходимо в интересах наилучшей умственной продукции провести систему настойчивейшего, непрерывного тренажа нашего мозгового аппарата. Мало того, ни одна рабочая доминанта «мозговика» не будет прочной, глубокой, если она не связана с системой тренировки, организации мозга.

Часто говорят: «Сделай все, что следует, для появления интереса (доминанты, „вдохновения“ и пр.), затем уж жди, пока этот интерес придет. Не нажимай на мозг — это не мускул: насилия, сурового приказа мозг не любит». Звучит эта формула извне довольно хорошо, но построена она достаточно безграмотно.

Действительно, «давить» на мозг нельзя: давить — значит работать без доминанты, а такая работа затрачивает много и дает ничтожно мало. Однако и «ждать» доминанты, «обеспечив для нее предварительные условия», тоже нельзя: интерес — явление капризное и не обеспечив ему устойчивой, притом активной опоры, мы рискуем в любое время снова упустить эту «синюю птицу».

Надо добиться такого состояния мозга, при котором он легко подчинялся бы нашим заданиям без того, чтобы сам работник испытывал чувство насилия над собою, чувство «нажима». Эта и удается путем проведения настойчивой предварительной тренировки, путем длительного организующего воспитания нашего мозгового аппарата.

Наилучшая мозговая работа — это вовсе не «безвольная» работа, но работа, которая явилась результатом предварительных длительных «волевых» процессов: волевое привычно автоматизировалось и субъективно кажется нам «безвольным».

Пример. Сидят в аудитории студенты, слушают лекцию. Лекция всех их интересует — сильная доминанта налицо. Условно (конечно, абстрактно) положим, что у всего коллектива доминанта одинаковой силы. Во время лекции являются запоздавшие: они бестактны, а потому шумят, рассаживаясь, стучат сапогами, шепчутся. Проследим реакции сидящих на эту шумиху, проверим «поведение» их доминанты.

Одна часть, проделавшая в прошлом большую работу по волевой тренировке внимания и пр., не только не отвлекается от лекции, но наоборот, приобретает от нового раздражителя дополнение к своей доминанте, усиливая ее (по примеру лягушки Ухтомского — см. выше).

Другая группа, лишь начинающая свою тренировку, напряженно противодействует новому раздражителю, старается не смотреть на входящих, но часть внимания их все же рассеивается: доминанта лишается части своих двигательных сил. Третья группа, привыкшая лишь к «расхлябанным», хвостистским мозговым процессам (по «вдохновению»), тренировки не проводившая, быстро сламывает свою доминанту и «во все глаза», «во все уши» изучает (?) хулигански ворвавшихся товарищей.

Во всяком нашем рабочем мозговом процессе одновременно сталкивается несколько сил: а) силы, содействующие рабочему процессу (как внутри организма работника, так и вне его): все мысли, переживания, функции, ощущения, идущие по пути рабочего процесса и питающие его; все элементы внешней среды, содействующие мозговому процессу (техническая обстановка, нужные пособия и т. д.); б) силы, препятствующие рабочему процессу, дробящие элементы процесса, отвлекающие его от нужной нам целенаправленности: внутриорганические тормоза (сторонние — отвлекающие или конкурирующие — мысли, переживания, функции, ощущения) и средовые тормоза (шум, нецелесообразное освещение и т. д.).

Группа «а» этих сил далеко не сразу уходит на питание текущей рабочей установки, и от предварительной воспитательной работы зависит — шире или уже охватить сейчас все попутные силы для целей работы. Вторые же — группа «б», — являясь антагонистами рабочего процесса, должны быть обезврежены, во-первых, и должны быть использованы, в порядке переключения, на цели рабочего же процесса; и то и другое в основном является результатом тренировки.

Перед образованием нашей рабочей доминанты у работника наблюдаются одновременно и центробежные, и центростремительные явления.

Положим, ему нужно готовиться к ответственному докладу по советской экономике. Все данные для образования доминанты налицо: часы максимальной продуктивности свободны, чувство долга заострено, утомления нет, знаний для темы достаточно, — задание срочное. Принялся за работу, но «почему-то» рабочая доминанта хрупка, часто срывается (внимание рассеивается, сообразительность сужена и пр.) В чем дело?

Оказывается, значительная часть сил группы «а» и силы группы «б» обнаруживают центробежную тягу. Работе мешают мысли, связанные с необходимостью подготовляться еще и к очередной лекции (тоже по экономике, но по частному ее вопросу), — страх «провала» (перевернутое наизнанку чувство долга), «заскакивания» отдельных частей слишком обширного материала, подготовленного к докладу и т. д. Все это силы, попутные рабочему процессу, потеряв их, мы суживаем размах доминанты, ухудшаем качества работы.

Если нет предварительной тренировки по подтягиванию внимания, по сосредоточению, «стиснув зубы», на центральном участке работы, — тогда эту центробежную тягу не уймешь и процесс не наладится: цифры из лекций, волнения из-за чувства ответственности, разрозненные, неспланированные пока пласты материала, — все это будет жить обособленно, без доминантной тяги к рабочему центру, вместо пользы — вред. Мало того. Рядом с этими неиспользованными силами, дружественными рабочему процессу, «волнуются» силы, конкурирующие с ним: воспоминания о недавней утрате близкого человека — отца (область эта «вне темы доклада»), — шум в комнате и т. д. Надо подавить эти силы, даже переключить их в проводимую работу: без предварительной тренировки сделать этого нельзя.

Если человек на протяжении значительного времени приучил себя работать, не обращая внимания на отвлекающие эмоции и внешние раздражения, — для него эта центробежная тяга не страшна. Наоборот, некоторый нажим, который требуется для оттеснения в сторону этих тормозов, входит как добавочная двигательная сила в развивающуюся работу.

Автору известны многие даровитые артисты, ораторы, преподаватели вузов и т. д., которые часто перед особо ответственным выступлением создают себе подобный нажим нарочито. Надо выступить в новой пьесе, в новой речи; все готово, нужное настроение имеется, — но наш артист, оратор зачем-то причиняют себе сильную и длительную физическую боль (!?).

Казалось бы, бессмыслица? Между тем в этом акте скрывается своеобразная целесообразность: создается конкурирующий раздражитель (боль совсем не нужна для выступления — должна бы, наоборот, мешать), и реакция на него, сдержанная «силою воли» (ни крика, ни изменения мимики, дыхания не должно быть в этом акте: абсолютное терпение), переключается на творческие пути, усиливая эмоцию, силу, настроенность сценического, ораторского выступления[233].

Пример этот ярко рисует, как враждебные силы при условии тренировки оказываются в подчинении, в использовании у творческой доминанты. Он же показывает и обратное — как без тренировки сила, враждебная работе, может отвлечь на себя же ценнейший материал из творческих областей: так строится паразитирующая доминанта.

В частности, наш работник, без тренировочного стажа, одолеваемый наряду с тягой к докладу печалью о личной потере, может после трехчасовой неудачной попытки сосредоточиться, встать из-за стола с утроенным чувством боли по поводу понесенной им утраты отца: эмоция горя приобрела дополнительную силу из энергии неиспользованных рабочих областей.

Таким же образом вырастают паразитические доминанты полового характера — за счет плохо включенного общественного и прочего материала.

Вот что значит предоставить себя «вдохновению» — ждать доминанту «сложа ручки»! Если откинуть мистическую сердцевину формулы Гёте — «гениальность — это гениальная воля», — рабочее ее содержание полностью соответствует действительности: лучшая доминанта, максимальная продукция — результат наилучшей организованности рабочего процесса, т. е. плод наилучшей тренировочной, воспитывающей системы («воля»).

Рационализация умственного труда, рационализация действительного мозгового творчества — должна объявить беспощадную войну теории «стихийного вдохновения»: это развращающая теория, в своей практике создающая наихудшие виды паразитирующих доминант, зловреднейшие навыки уродливейших умственных процессов.

В тренировке мозговых процессов мы насчитываем следующие ее подразделения: а) тренировка техническими методами, б) тренировка логическими методами. По времени своего проведения тренировка может быть общей, длительной (вся система тренирующих мер) и эпизодической — применительно к тому или иному очередному заданию[234].

Со школьных (вернее, еще с предшкольных лет) надо начать систему этой тренировки — только тогда работник встретит во всеоружии ответственный заказ на его умственный труд. Если же этой тренировки в прошлом не было — никогда не поздно и всегда необходимо ее начать: надо проводить ее тогда параллельно текущей работе, в виде «дополнительной нагрузки» (ничего не поделаешь). Затраченное на нее окупится вдесятеро как продукцией, так и экономией трат.

а). О технических методах тренировки. Физиологическая тренировка. Материалист диалектик-монист понимает, что подготовка к умственному труду не может исчерпаться одной лишь подготовкой «умственного аппарата». Человек, не умеющий терпеливо выносить боль, не в силах бороться и с отвлекающими переживаниями, мыслями. Человек, плохо координирующий свои двигательные процессы, не будет отличаться блестящим вниманием.

Конечно, ни в коем случае нельзя сводить умственное воспитание к мускульному воспитанию, и нелепо, понятно, звучит формула: воспитание воли — это воспитание мускулов. В такой формуле — грубо механистический подход к толкованию психических явлений. Так же нелепо звучит и другая «империалистическая» формула: воспитание ума — это воспитание органов чувств.

Вместе с тем, если империалистические притязания этих формул нелепы, часть их рабочего содержания использовать необходимо. Психика, интеллект обладают совершенно особым качественным специфизмом, но одновременно они не живут ведь «вне пространства» — вне организма. Психика черпает свой материал из двигательных процессов, из раздражений органов чувств и т. д., и состояние этих областей далеко не безразлично для душевной, т. е. и для умственной деятельности.

Двигательная точность помогает логической точности (не исчерпывает ее, но помогает ей), — четкая работа органов чувств (анализаторов) укрепляет четкость, конкретность мыслительных процессов. Кто не привык «аккуратно» смотреть, слушать, делать моторную (двигательную) работу, тот будет плохо справляться с задачами на логическую точность, сообразительность и т. д.: провалы скажутся в наиболее ответственных частях умственной «механики».

Поэтому в первую очередь тренировка ума должна заключаться в общей тренировке всего тела.

Надо научиться координированно двигаться, упорядоченно и точно пользоваться работой органов чувств, приучить себя к преодолению разнообразных «телесных» трудностей (боли, холода, усталости и т. д.) и, что особенно важно, надо добиться максимальной упорядоченности во всех физиологических функциях: нарушения ритма сердечной, пищеварительной работы и т. д. обязательно скажутся и в нарушениях умственной деятельности. Об этих приемах тренировки мы подробнее скажем особо в главах ниже — пока же отнесем их целиком к рубрике обще-физиологической тренировки.

Приведем убедительную иллюстрацию, подтверждающую колоссальное психологическое значение этой общефизиологической тренировки. Иллюстрация — случай, очень часто встречающийся в медико-педагогической практике.

Подросток или юноша при удовлетворительном в общем состоянии соматического («физического») здоровья — обнаруживает, однако, зябкость, обостренную чувствительность к боли и вместе с тем хрупкость внимания, повышенную умственную утомляемость, — одним словом, он — «невропат». Тренируют его на предмет приучения к холоду: подвергают ступенчато все более прохладным процедурам — конечно, осторожно, под руководством врача.

Через некоторое время закалка на зябкость дает эффект: окраска кожи после холодной процедуры нормальная, изменений пульса нет и т. д. Но этим дело не исчерпывается, — оказывается, и болевые реакции тоже смягчились; те же прежние дозы болевого раздражения вызывают гораздо более легкий эффект, хотя «болевой» тренировкой мы не занимались.

Но и этого мало. Сверх «бесплатного приложения» в виде болевого сюрприза создается еще одно приложение в виде чисто интеллектуального выигрыша: оказывается, что и хрупкость внимания, и умственная утомляемость тоже смягчились.

Как объяснить это «чудо»? Очевидно — способностью мозга всякое приобретенное закалкой качество переключать и на другие свои участки.

Закалка в отношении к холоду оказывается в итоге закалкой вообще — в том числе и для умственных процессов. И обратно, хрупкость в области, внимания и т. д., если она обусловлена недостатком тренировки, всегда связана с той же хрупкостью и в других областях.

Не надо лишь смешивать расстройства тепловой, болевой и прочих реакций — от «распущенности» (дефект в воспитании «тормозов», недостаток закалки) — со слабостью от заболеваний, истощения и пр.: в последних случаях действовать, конечно, следует не тренировкой, но общим укреплением организма.

Наш же случай для иллюстрации отобран именно со здоровым «распустехой». Этих «недотренированных» распустех много, очень много в нашем быту, и значительную часть неуспеваемости в области умственного труда надо объяснять именно плохим воспитанием общих тормозов.

б). Методы психологической тренировки. Как мы видели, всякий тип физиологического тренажа в конечном итоге оказывается и психологической закалкой, воспитанием умственного аппарата (конечно, и обратно). Однако в непосредственном приближении к умственной работе имеются и специальные приемы самовоспитания, вплотную улучшающие, организующие ту или иную специальную функцию рабочего процесса мозга.

Так, имеются упражнения для выправления внимания, для улучшения памяти и пр. Необходимо, вместе с тем, именно здесь указать, что в вопросе о психических упражнениях (психоортопедия)[235] нет научного единодушия.

Существует точка зрения, что никаких специальных, обособленных от жизненных задач упражнений не следует применять в отношении к психике. Для нашей умственной работы, — говорят представители этой позиции, — лучшие упражнения создаются жизнью и ее обязательствами. Задачи жизни организуют как нельзя лучше наше внимание, требуют от нас целеустремленности, толкают нас к нужным запоминаниям и т. д. Все это, — продолжают они, — связано с эмоциональным нажимом, так как именно жизнь создает у нас рабочие эмоции, а это, в свою очередь, улучшает, углубляет процесс работы. Искусственные же упражнения оторваны от жизни, не создают эмоции, требуют нарочито усилия и не дают будто бы нужного эффекта.

Защитники этой точки зрения правы, но не до конца. Жизнь и ее обязательства, конечно, воспитывают и организуют лучше всяких искусственных влияний, однако при неумении работать, при так называемом формальном недоразвитии навыков необходимо для уменьшения рабочих затрат, для сокращения времени выучки еще воздействовать и непосредственно, сужено, на те или иные, наиболее слабые части рабочего процесса. Жизнь встретит тогда рабочий механизм, гораздо более подготовленный для общей борьбы[236].

Так, для развития формального внимания можно взять упражнения с подсчетом из текста двух, а затем трех, четырех и т. д. букв, специально отобранных: положим, из всего текста извлекаются буквы «а», «н», «к» — и одна за другой подсчитываются: 3 «а», 2 «н», 5 «к» и т. д. Участвует здесь и работа памяти. Внимание требуется в подобном упражнении для учета каждой из попадающейся нам нужной буквы; память — для запоминания количества букв. Чем крепче делается внимание, тем большее количество букв может быть вовлечено в упражнение.

Усложнение этого опыта заключается еще в добавлении отвлекающего фактора: положим, при упражнении ритмически подымают и опускают левую руку. Наши материалы показывают, что если подобные упражнения продолжаются 8–10 минут в день (вначале — меньше) — при обязательном условии гигиенической организации быта и правильной организации всего рабочего процесса, то в дополнение к последним, упражнения эти имеют большое значение, с избытком окупая затраченные на них силы. Даже при недостаточном интересе к той или иной работе, даже при отвлекающих раздражителях (как внутренних, так и внешних), — внимание у тренированных делается гораздо более устойчивым.

Основное значение подобных упражнений, как и физиологической тренировки, выражается в ставке на сопротивление, на преодоление. Надо приучить наш мозговой аппарат, нашу «умственную машину» к преодолению препятствий.

Если мускульный, физический, технический труд всегда является борьбой — борьбой со средой, преодолением сырого материала и его сопротивления, — точно так же и акты умственной работы оказываются все той же борьбой, все тем же преодолением сопротивления со стороны среды, материала и т. д. Тот активнее, устойчивее будет мыслить — кто приучил себя бороться с препятствиями, именно в этом главное значение общей и специальной закалки для «мозговика».

Мы полагаем, что в результате длительной ставки на преодоление вырабатывается у человека и особая доминанта, которую мы назвали бы доминантой преодоления: чувство удовлетворения от усилия и результатов его — превращается в новый стимул для продолжения и углубления работы при уменьшенной в то же время трате сил.

Ясно, что базировать умственную работу исключительно на первичном интересе к ней значит сплошь и рядом идти в хвосте организма, быть «мозговым пассивистом». Конечно, интерес — главное условие умственной работы (доминанта), — но сам-то интерес сплошь и рядом создается далеко не сразу, требует ряда предварительных мер, иногда совсем «не интересных», ряда преодолений.

К счастью, в этих преодолениях заключается, как мы видим, и свой особый интерес, что облегчает нам предварительную нагрузку: в дальнейшем же, «вонзившись» в материал, закончив вводные этапы работы, мы оказываемся уже полностью в атмосфере интереса, и «преодолений» требуется от нас все меньше и меньше.

Таково значение общей и специальной тренировки для умственной работы, для мозговой рабочей доминанты.

в). Эпизодическая самоорганизация. До сих пор мы разрабатывали вопрос о системе тренировки — о системе длительной повседневной закалки, самоорганизации. Она сводилась к общей организации быта и телесных процессов (режим, воспитание физиологических функций, воспитание правильных торможений и т. д.) и к организации отдельных психических функций. Каждый день мозговика должен быть заполнен элементами этой системы — иначе при «эпизодическом» столкновении с суровыми требованиями жизни мозг не выполнит задания.

Существует у «мозговика» один из нелепейших видов легкомыслия: сотни изъянов в повседневном быту, никакой общей системы тренировки, — но зато в случае острой нужды — он «мобилизуется» на все 100 %: делает все, что прикажут, — только бы справиться. Результатов, однако, это не дает, и качество продукции, длительность работоспособности — оказываются плачевными. Наказание за легкомыслие: мозговая машина должна быть непрерывно в состоянии мобилизации, должна быть всегда готова к сложнейшей работе, — лишь при этом условии «эпизод» ее не захватит врасплох: иначе же — поражение неминуемо. Таково значение системы.

Однако это не умаляет ни в малейшей степени роли эпизодических мер в дополнение к общей системе. Каждая работа является «эпизодом» и требует своих мер подготовки к ней, особой самоорганизации со стороны работника.

Отвлеченно мозговую работу часто представляют себе так: надо, — ну и сел за стол, обложил себя материалами, — и действуй! Сел за стол, а доминанты все же нет, и «действие» идет под непрерывным, тягостным нажимом, давая жалкую продукцию. Надо победить и здесь «эпизодическое» сопротивление материала: следует быть вообще готовым ко всяким сопротивлениям (на то и система тренировки), но для каждой данной работы требуется осилить и особое сопротивление, — нужны и особые меры.

В эти меры входит:

а) приспособление личного быта к требованиям, предъявляемым данной работой: порядок дня, обстановка, тип питания, развлечения и т. д. — применительно к требованиям задания;

б) оттеснение всех прочих — вне данной работы — доминант (интересов, сильных эмоций) на задний план, чтобы не мешали, — наоборот, чтобы были использованы для работы;

в) создание таких условий, при которых главная часть внешних впечатлений шла бы по линии развернувшейся сейчас работы (встречи, беседы, книги и пр.);

г) систематическое, предварительное накапливанье материала, нужного для включения его в работу;

д) составление общего плана работы: ее структура, этапы ее развития, намечающиеся выводы, — стержневая цель;

е) планирование каждого очередного куска работы (иногда даже ежедневно), чтобы точно знать, чего ждешь от себя на ближайшее время;

ж) внутренний предварительный нажим всякий раз, когда после перерыва снова садишься за работу; «раскачка» — она требует особых приемов;

з) тщательное приведение всех частных технических моментов работы: система записей, справок и т. д.

Подробнее остановимся на отдельных деталях этой «программы».

г). Обстановка умственной работы. Принципы организации обстановки: а) максимум факторов, вовлекающих в процесс работы; б) минимум раздражителей, отвлекающих от рабочего процесса, дезорганизующих его; в) возможное приспособление обстановки к целям данной, очередной работы; г) максимальная разгрузка рабочего процесса: уменьшение количества рабочих действий, уничтожение так называемых лишних действий и т. д.

Таким образом, техническая обстановка умственной работы (конечно, в идеале) должна содержать в себе как черты постоянные, нужные для любой фазы труда, так и черты меняющиеся, приспособляемые к очередному нашему заданию.

Рабочая обстановка должна сосредоточивать наше внимание, должна настойчиво втискивать мозг в тот материал, в те процессы, которые входят в состав нашей ближайшей работы. Все в рабочей комнате должно напоминать о содержании ближайшего задания, подталкивать к новым мыслям об этом задании, должно помогать сокращению «сырого» периода работы — периода так называемой «раскачки».

Книги на полках, пособия и другие материалы на столе не должны застывать «на веки веков» в одном порядке, но их надо пересочетать, концентрируя по господствующему сейчас признаку, определяемому главной нашей работой: в глаза должны «вталкиваться» как раз те заголовки, имена, гравюры, диаграммы, которые ближе всего связаны с содержанием очередных заданий.

Подсознательное значение этих «толкачей» колоссально, так как каждый заголовок, автор и пр. вызывает без усилия памяти целый комплекс ассоциаций, незаметно помогающих нам увязывать материал дальнейшей работы и разгружающих трудный процесс «начальной раскачки».

Такова должна быть динамика обстановки. Что же касается статики — она чрезвычайно проста. Сосредоточению помогает: небольшая величина комнаты (зрение не разбрасывается), окраска комнаты не яркая (нет лишних возбуждений), но и не мрачная (не подавлять рабочего тонуса!). Окно сбоку от рабочего стола или сзади его, но не спереди, иначе — утомление зрения (двойное поле внимания: окно, стол) и перевозбуждение зрительного центра излишком света.

Освещение средней силы, сосредоточенное главным образом вокруг «рабочего места» и не рассеянное по другим частям стола, тем более — по всей комнате. В комнате — небольшое количество вещей, самых необходимых: меньше отвлечений, и кроме того освобождается место для «прохаживаний» в периоды рабочих пауз.

Стол по возможности широкий: а) чтобы не ограничивать на нем движений рук (переворачивание страниц, писание), так как лишняя двигательная связанность в рабочем процессе (рука) сказывается препятствием для мозгового сосредоточения (ощущение неудобства, отвлечение); б) чтобы свободно поместить на нем в нужном порядке первоочередные материалы и пособия.

Придвинуть к столу лишний стул или небольшую этажерку (если имеется), поместив на них те необходимые материалы, которые не уложились на столе: всякое лишнее движение к шкафу, копание среди полок — является дезорганизующим обстоятельствам для развернутого рабочего процесса.

Настойчивая борьба со звуковыми отвлечениями — с шумом, с голосами вблизи (из окна, за стеной, тем более — в самой комнате); особенно опасны внезапные, резкие слуховые раздражения, которые могут надолго разбить налаженное сосредоточение; к монотонному, непрерывному шумовому раздражению небольшой силы можно в процессе работы привыкнуть. Вообще же слуховые отвлечения — злейшие враги умственной работоспособности: это значит, что надо в ответственные рабочие периоды выключать телефон, вывешивать записки «не стучать в дверь» и т. п.

Вышина стула должна быть приспособлена к вышине стола (никаких двигательных напряжений), сиденье — достаточно широкое (не срываться при нечаянных «зигзагах» рабочей позы), по возможности со спинкой (откинуться — когда задумаешься или для отдыха уставшей спины). Мягкие стулья не годятся для сосредоточенной умственной работы: активный корковый процесс — боевой акт организма, и все разнеживающие, убаюкивающие условия лишь мешают ему.

Температура комнаты — ни в коем случае не слишком теплая (вялое кровообращение, замедленное дыхание, — они и без того характерны для большой умственной работы), но и не холодная, иначе — спазм периферических сосудов, который и без того велик при умственном напряжении (зябкость утомленного «мозговика»): в среднем, 12–13°R. Чаще проветривать комнату, прохаживаясь, пока форточка (окно) открыта: не так зябко, и кроме того — двигательное отвлечение для уставшего мозга.

Не тяжелая, не связывающая дыхания и движения одежда, достаточно теплые ноги (иначе вялая циркуляция крови по телу). Чернила крепкой, резкой окраски (зрительная фиксация более четкая), — пишущая ручка — «по руке», — лучше всего массивная и достаточно длинная (твердое ощущение обхвата, прочность двигательного процесса — записывания).

Но как быть, — скажут нам сердито (часто говорят!), — если нет отдельной комнаты, нет стола, нет тишины, нет подходящего освещения?! Зачем тогда расписывать неосуществимый идеал!

К сожалению, методики записи в темноте, методики подготовки доклада стоя на площадке трамвая и т. д. гигиена умственного труда не знает. Надо использовать все средства для приближения условий работы к идеалу! Ясное представление об образце, об идеале — никогда не мешает работе, — наоборот, без него работа невозможна. Идеал, образец создает развернутую перспективу, т. е. рождает и более активную целеустремленность.

Мы потому так настойчиво боремся за коммунизм, что ясно представляем себе конечный идеал наших стремлений — образец общественной жизни: идеал освещает весь наш рабочий путь, дает возможность сопоставлять прошлое с настоящим, достижения и срывы вносят поправки в наши ошибки.

Если сидишь на полу — борись за возможность работы хотя бы на табуретке. Если у тебя только табуретка, — борись за право хотя бы на краешек стола. Если вокруг шумят пятеро товарищей — постарайся, чтобы шумели только двое, а если сумеешь, утихомирь и этих двух, так как они воруют и твое мозговое достояние, и других, т. е. золотой фонд родного всем вам класса.

Такова должна быть борьба за приближение условий умственной работы к их идеалу. Пока же, впредь до создания стойких удовлетворительных условий, распланируй работу так, чтобы наиболее ответственные ее части включались в наиболее благоприятные моменты: когда тише, светлее, когда стол свободен и пр. Другими словами, будь диалектиком в работе! Если ты диалектик в общественной своей установке — всегда сумеешь и в рабочем процессе извлечь из идеала тот минимум, который применим в данных конкретных условиях.

Понятно, — чем обстановка хуже, тем больше придется внести в рабочий процесс волевого усилия, нарочитого нажима, тем хуже будет формироваться доминанта, тем сквернее продукция, острее утомляемость.

Наша борьба должна вестись не в плане пропаганды методов работы при наихудших условиях (тут фатум: плохое не создает хорошего!), а в плане отстаивания всеми способами рациональных условий для мозговой деятельности. Здесь надо мобилизовать широкое общественное мнение, привлечь правительственное внимание, агитировать в быту, перевоспитать сослуживцев, семью, соседей, — одним словом, бороться за хорошую мозговую продукцию надо так же, как бороться за жизнь-, ведь основная борьба за жизнь ведется сейчас не кулаками, не зубами, но… мозговой корой!

Ну, а пока, на сегодня, немедленно — тренироваться, тренироваться, тренироваться! Закалить себя, приучить себя к сосредоточению в условиях тяжелых отвлечений! Методика этого в своем месте была указана.

д). Техническая разгрузка мозга. Система справок, цитат, библиографический материал, тетради записей, — все это в целом является огромной возможности вспомогательным материалом, разгружающим раз навсегда нормальную активность мозга.

Надо избавить мозг от лишних рабочих процессов, переводя соответствующие запросы на «мертвый» материал: записи, справочники. Не следует запоминать то, что легко найти в нужном справочном источнике. Надо знать по возможности о всех систематизированных источниках, накопивших и расслоивших нужный нам материал (энциклопедия, словари, сборники диаграмм, книжные списки и пр.), чтобы не «открывать америк», тратя на это силы и время.

Группировку этого технического нашего накопления надо вести самым внимательным образом, в применении к нуждам своей работы: по главным проблемам, по школам и т. д. Из всего собранного капитала надо заранее выбрать и приготовить ту его часть, которая всего нужнее для очередной нашей работы. Внимание, память наши не должны засоряться «балластом», так как рабочая емкость мозга в каждый отдельный момент ограничена.

е). Записи. Все, что привлекает активное внимание умственного работника, должно быть записано. Никогда не следует доверять своей памяти, как бы хороша она ни была: у жизни и у мозга слишком много способов извращать работу наших воспоминаний.

Система записей преследует следующие цели: а) при записывании мысль лучше запоминается (зрительно-двигательное подкрепление): б) при записи мысль лучше охватывается, понимается, усваивается: не пассивно выслушал, вычитал, но дал и нечто свое-, запись — не безразличный акт для всей мозговой активности, даже если это «свое» дополнение и не осознается пока работником; в) запись помогает дальнейшей группировке, классификации зафиксированной мысли: при расшифровке она включается в наиболее для нее близкий материал.

Из этих ценностей, содержавшихся в системе записей, вытекают и принципы техники записей:

а) нужна особая тетрадь для фиксации сырого, еще не сгруппированного, не расслоенного материала, и кроме того, нужны специальные тетради — для проведения в них записей по проблемам, по дисциплинам, по ближайшим заданиям и т. д.;

б) записи необходимо пересматривать и переключать в соответствующие рубрики; очевидно, это требует внимательной классификации интересующих тебя вопросов и включения этих вопросов в качестве особых глав в систему твоих записей;

в) перед крупной очередной работой надо пересмотреть по возможности все записи — не только те, которые узко связаны с данной работой: в крайнем случае, хотя бы и смежные рубрики. Такое привлечение «стороннего» материала создает «вихрь сырья», который взрыхлит почву для дальнейшей, уже суженной работы.

Надо записывать сжато, формулировки давать четкие, точные, — почерк должен быть разборчивым (неряшливый почерк губит массу ценностей, делает бесплодной большую работу прошлого: «не разобрать»).

Запомним формулу: «покажи мне свои записи — и я увижу, правильно ли мозг твой работает». В этой формуле недвусмысленно выражена ценность записей для общей мозговой самоорганизации.

ж). Коллективизация умственной деятельности. Мыслительная работа является интимным процессом лишь в определенные свои стадии, когда действительно следует замкнуться, сосредоточиться обособленно, не допуская никакого внешнего вмешательства. В предварительной же и «предокончательной» стадиях разработки вопроса совсем не плохо его коллективизировать. Уменье коллективизировать работу — одно из крупнейших качеств самоорганизации «мозговика».

В коллективизации мыслительного процесса содержатся следующие основные ценности:

а) речевые проявления — как свои, так и чужие.

Своя речь — колоссальной важности мыслительный стимул. Впервые выслушиваешь свою мысль (прежде же продумывал, записывал), видишь ее в дополнительных сочетаниях, которых, возможно, не нашел бы, если бы не приспособлял мысль к немедленному внедрению ее в аудиторию, — контролируешь ее гораздо более зорко, чем наедине с собой.

Слушая же чужую речь, направленную на твои мыслительные сочетания, получаешь совершенно новые ассоциации, встречаешься с резкими противопоставлениями твоим мыслям, видишь новые — анализирующие, расслаивающие подходы к своим выводам. Причем все это происходит на фоне сильных чувственных впечатлений, в которые втягиваются области организма, обычно не включенные в мыслительный процесс: мимика, жесты собеседника, перемены его голосовых интонаций, — все это вызывает своими толчками (через зрительный, слуховой, двигательный аппарат и т. д.) взрыв совершенно новых логических комплексов, которыми ты овладеваешь, так как они идут целиком по путям, выдвинутым твоими соображениями (хотя бы и противопоставлялись последним);

б) социально-боевые стимулы, «соревновательные» толчки в коллективе — точно так же имеют колоссальное значение для организации, усиления мыслительного потока. Как часто «ленивый» мозг, туго развертывающий свои процессы, энергично вспыхивает при получении такого «соревновательного», боевого толчка. Как часто долго не налаживающаяся доминанта получает окончательное закрепление после острой полемики, вливающей новый эмоциональный жар по пути этой доминанты. Иногда даже рекомендуется «вялому» работнику для сугубой энергизации его работы нарочито выступить перед коллективом, «раздразниться» там, чтобы ему, задетому за живое, нельзя было возвращаться снова в свою «вялость».

Предрассудки об интимной природе мыслительного процесса должны быть изъяты. В коллективистических стимулах, в коллективном контроле, в коллективном творчестве лежит ценнейшее, зачастую основное средство регулирования ответственной умственной работы. Однако это средство требует умелого использования: надо научиться включать свои мысли, элементы своей текущей работы — в речевые построения, понятные и «вкусные» для окружающих: кстати, это оздоровит и мысль по существу, социализирует ее, сделает ее социально-распространимой, — иначе какая же другая ценность мысли? Все это, конечно, требует специальной тренировки — установки на мышление для коллектива и в коллективе.

з). О логических методах тренировки. Можно, не затрагивая существа той или иной рабочей темы, готовиться к ней общими путями, на что мы и указывали в главах о технической тренировке. В этих указаниях мы технически приспособляли организм в целом, и в частности, его психический аппарат, к преодолению самых разнообразных препятствий, которые будут возникать в содержании той или иной работы.

Однако в процессах работы чрезвычайно часто наблюдаются и такие препятствия, которые полезно бывает осилить с помощью, если угодно, «логических средств», проникающих в специальный смысл, в органическое существо данного препятствия.

Так, во время ответственнейшей подготовки к докладу (общественно-творческая доминанта) — врагом доклада вдруг оказывается внезапно остро вспыхнувшая половая доминанта — сильное половое влечение к определенному лицу: учащаются тяготения к половому акту, воображение заполняется соблазнительными образами, — рабочее внимание рассеивается, утомляемость нарастает и т. д.

Если действительно этот «прорыв» губительно отражается на работе — работник начинает применять «технические» меры борьбы с конкурирующей доминантой: он занимается для отвлечения физкультурой, не ест возбуждающих вещей, проводит спартанскую установку в отношении ко сну (жесткая постель, прохладная комната), к одежде (не кутается); занимается упражнениями с отвлечением внимания (попытка ударить по тому отвлечению, которое исходит из половой доминанты), старается не встречаться это время с лицом, вызывающим у него половое возбуждение, и наоборот, участить встречи с людьми, смягчающими его половой фон, и т. д.

Все эти меры сводятся к увеличению обороны работающего организма против «полового» его врага; все они, конечно, имеют под собой серьезное основание, дают свою долю пользы, однако они не пытаются проникнуть внутрь лагеря противника, — они обстреливают его сбоку, подкапываются под него снизу и т. д. Вонзиться же в самое существо вражеского фронта — это значит попытаться логически его переоценить, логически снизить его «вздувшуюся» сейчас ценность.

Не надо думать, будто сила нашего мыслительного аппарата ничтожна в сравнении с мощью эмоций: чем больше привыкли мы к преодолениям, тем влиятельнее оказываются наши логические процессы для регулирования даже наиболее «стихийных» форм поведения: думать обратное — значит грубо недоучитывать достижения нашей мозговой, т. е. в первую очередь, корковой культуры[237]. Можно обосновать в своем сознании сильные этические возражения против «полового наскока», привести ряд образцов из истории революции, где этическое самообладание разрубало самые сильные «половые узлы»; можно обесценить и самый объект, возбуждающий половое влечение: снизить его умственные, этические, даже эстетические достоинства до того уровня, которого он действительно заслуживает («набухшее» половое влечение обычно слишком высоко оценивает этот объект).

Можно специально усесться за отдельные художественные произведения, где проводится уничтожающая расценка подобного же положения вещей, можно сходить к более сильным и умелым товарищам — для воспитательных влияний, по существу, с их стороны, и т. д., и т. д.

Все эти приемы — логическое внедрение во вражескую доминанту, совместно с техническими мерами, дают зачастую высокоположительный результат. В данном случае мы имеем как бы логическую тренировку отрицательного порядка (логика — против врага), но тот же подход применяется и в положительных целях, для непосредственного усиления рабочей доминанты.

Надо, положим, углубить интерес к определенному заданию, сделать внимание к нему более устойчивым, — и для этого проводится, по существу, та же серия мер, что и выше: логически и этически обосновывают перед собою значимость задания, сближаются теснее с впечатлениями, близкими к заданию, идут к людям, у которых можно получить наиболее стимулирующее содержание; вызывают в своем воображении возможные — удачные и печальные — перспективы, в зависимости от качеств выполнения задания, и т. д.

Все подобные тренирующие меры логического порядка относятся по преимуществу к «эпизодической» группе, так как адресуются обычно ближайшему сектору работы. Однако они же могут войти и в систему общих мер, если дело касается создания общей длительной профессиональной установки в отношении к занятию, которое навязано жизнью — вопреки отвращению к нему. Если отвязаться от этой обузы не удастся, остается лишь путь длительно-тренировочного приспособления к нему, причем кроме мер технических здесь, конечно, применимы и логические приемы.

Каждому возрасту присущи ряд специальных качеств, которые вызывают у него преимущественные тяготения в ту или иную сторону. Рабочие доминанты особенно легко строятся и сугубо прочны, если связывать их с этими возрастными качествами.

Так, по своим психофизиологическим свойствам дети пред-переходного возраста (8–11–12 лет) особо сильно тяготеют к индуктивному методу мышления (от частного — к общему), к конкретному содержанию впечатлений, к технической деятельности и т. д. Ясно, что абстрактным материалом, обширными обобщениями, разговором и т. д., их привлечешь к работе лишь с большим трудом, и продукция окажется в таких случаях слабой: доминанте не за что уцепиться.

Наоборот, критический возраст подростка (14–17 лет) особо тяготеет к «дальнему», к общему, к отвлеченному, обширному и т. д.; вовлечь его в индуктивные приемы мышления, в техническую деятельность можно, исходя главным образом из «обратных» его тяготений: от общего к частному, от дальнего к ближнему и т. д.: при таком подходе — на основе возрастных доминант этот труднейший возраст дает изумительные рабочие результаты.

Старики любят писать мемуары — основа этого в возрастном изменении мозга: память крепка лишь на прошлое, слабеет в отношении к настоящему.

Наиболее совершенные синтетические установки, охватывающие глубже всего интеллектуальный материал, обычно наблюдается между 30–45 годами с значительными колебаниями в обе стороны — у отдельных групп, и эта пора — возраст наиболее глубоких, длительных, мощных рабочих доминант. В жизненном плане к этому периоду следует приурочить наиболее ответственные и трудные задачи.

IV

О ДЛИТЕЛЬНОСТИ ПРОЦЕССОВ УМСТВЕННОГО СОСРЕДОТОЧЕНИЯ.

УЧАСТКИ ГОЛОВНОГО МОЗГА, УЧАСТВУЮЩИЕ В ОТВЕТСТВЕННОЙ УМСТВЕННОЙ РАБОТЕ, НЕ ДОЛЖНЫ СЛИШКОМ ЧАСТО ПЕРЕКЛЮЧАТЬСЯ.

ПРОЦЕСС СЕРЬЕЗНОГО УМСТВЕННОГО ТРУДА ДОЛЖЕН БЫТЬ ОТНОСИТЕЛЬНО ДЛИТЕЛЬНЫМ.

Всякому серьезному мозговому сосредоточению предшествует стадия «раскачки», период предварительной подготовки. Содержание этой стадии сводится в основном к извлечению из прошлого опыта (из памяти) именно того материала, который необходим для текущей работы, к вовлечению в поле текущего внимания нужных новых впечатлений, к установке всего психофизического аппарата на цели начатой новой работы, — к намечению основных вех для нее.

«Раскачка» — целевая подготовка — необходима всякий раз, когда заново принимаешься за умственную работу, так как головной мозг слишком сложен для того, чтобы быть всегда готовым к выполнению очередного нашего задания: необходимо сузить его размах, создать установку в направлении к определенной цели (условный термин — «раскачать на данную работу»).

При всякой новой фазе умственной работы надо учитывать время, используемое для этой подготовки («раскачки»), так как без нее нет возможности получить в процессе работы богато скомбинированный материал, являющийся именно результатом этой предварительной, взрыхляющей работы. Вместе с тем надо всемерно избегать слишком частого повторения этих сеансов «раскачки» — как в интересах экономии времени, так и для углубления качества работы: другими словами, усевшись за серьезную работу — исчерпать определенный ее сектор и лишь после этого отрываться от нее.

В самом деле, представьте, что мы готовимся к докладу, зачету, пишем статью, прорабатываем серьезную книгу, — начали эту работу, посидели над нею немного, обрываем ее и «переключаемся», перепрыгиваем на другую работу. К чему ведет такое частое переключение мозговых участков? Всякий раз перед началом работы надо заново «включаться», «раскачиваться», взрыхлять старый материал: трата времени! С другой стороны, самое включение при таких «перерывах тока» всякий раз проводится все с меньшей тщательностью, требует нарастающего напряжения, дает замедленные и ухудшенные результаты, так как связано с привходящими трениями из приведенных в движение сторонних, отвлекающих мозговых возбуждений.

Отсюда практическое правило: нельзя вовлекать мозг одновременно в несколько ответственных рабочих процессов, каждый из которых требует своего специального внимания и своих особых стадий раскачки. Ответственный умственный процесс должен развертываться длительно, и рядом с ним могут фигурировать лишь самые несложные занятия, не требующие особого внимания. Новая ответственная работа (включение нового участка) может быть начата лишь после окончания предыдущей — не раньше.

Отсюда и противоестественность «совместительств» — в особенности если они относятся к отраслям, непосредственно друг с другом не связанным: пример — подготовка к серьезному докладу по международному положению и одновременно — проработка материала для ответственной лекции по высшей математике. Такой «дуализм» недопустим. «Или — или», но никак не «и — и».

Мы видели уже (гл. I), как этот «дуализм» оставляет в мозгу «неразжеванным» большую часть проработанного материала, что ведет к «бессознательной занозе», мешающей спать, сосредоточиваться в другой работе и т. д. Вред этим, однако, не исчерпывается. Вместе с этим ухудшается способность к специализированной мозговой работе вообще.

Если не дать возможности серьезно упрочиться данной рабочей доминанте, если рвать начавшееся включение различных материалов в работающий мозговой участок, — это «развращает», разнуздывает последний, распыляет его возбуждение по случайным направлениям, отучает его от подчинения нужным деловым сигналам, ломает его рабочую дисциплину. Не выигрывает от этого и способность к общей, неспециализированной работе.

«Общую» работу нельзя представлять себе в виде беспорядочного перебрасывания нервных токов по разнообразнейшим направлениям мозга. Общая работа — тоже специальная работа, но иного масштаба: шире захватывает материал, но приводит его в итоге к единству, т. е. «втискивает» также в отграниченную мозговую область. Потерять способность в специализации мозгового возбуждения — значит парализовать вообще всякую способность к упорядоченной мозговой работе.

Понятно, в период революции совместительствовать еще долго придется — пока не подтянутся дополнительные кадры работников. Наши соображения требуют лишь возможной рационализации этих совмещений, — хотя бы минимальной, тем более что «перешвыривание» участками мозгового возбуждения — опасно и для работы, и для работника.

V

ПОДСОЗНАТЕЛЬНАЯ УМСТВЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И МЕТОДЫ ЕЕ ОРГАНИЗАЦИИ.

ЧРЕЗВЫЧАЙНО СЛОЖНАЯ, КРОПОТЛИВАЯ, ПОДГОТОВИТЕЛЬНАЯ УМСТВЕННАЯ РАБОТА ВЗРОСЛОГО ЧЕЛОВЕКА СОВЕРШАЕТСЯ В ТЕНИ СОЗНАНИЯ, «ПОДСОЗНАТЕЛЬНО».

В сознании нашем мы даем лишь основную целевую установку предстоящей работе, намечаем для нее главные вехи, включая в ее орбиту исходный, имеющийся у нас материал. Сознанием организуем систему работы. Кропотливая, мелочная деятельность по извлечению из «мозговых кладовых» старых материалов для нового их использования развертывается по нашему заказу в «подвальных» этажах психики, где материалы эти подвергаются черновой отделке и затем уже извлекаются в поле ясного сознания.

Было бы грозной опасностью недоучесть эту своеобразную и ценнейшую «машинизацию», автоматизацию значительной части нашей мозговой работы. Если бы во всех наших творческих мероприятиях мы возлагали весь груз на сознательные процессы, на деятельность, связанную с непрерывным контролем, с постоянным волевым усилием, — мы чрезвычайно быстро опустошили бы все наши мозговые ресурсы и достигли бы ничтожных качественных результатов. Надо строить умственную работу именно таким образом, чтобы, регулируя основные эти этапы, руководя основным ее направлением, — в то же время предоставить «мозговым автоматизмам», «подсознанию» наиболее кропотливую и мелочную, громоздкую часть нагрузки.

Сижу над докладом 2 недели: трачу, сидя за столом, на подготовку его 10 дней, по 4 часа ежедневно, — итого 40 часов «сознательной», волевой работы. А «без меня», в течение всех минувших 14 дней, ряд часов мозг мой «подсознательно» доделывал, перерабатывал, связывал с предыдущим то, чему я давал основную зарядку в течение «волевых», плановых четырех часов.

Нужные элементы прежнего моего опыта, нужные мозговые участки приведены в движение моей плановой системой, встряхнулись и развернули «подпольную», муравьиную работу совершенно исключительной для меня ценности, так как многие комбинаторные этапы рождаются в недрах подсознания, если хорошо, умело руководить последним, если держать его под организующим контролем, если не давать ему разнуздываться.

Отличие мускульной работы в том, что при ней действуют именно те части, которые ты сознательно, волей пустил в ход. Сверх них в поле работы больше ничего не вовлекается. При умственной же деятельности в ход я включил лишь веховые, направляющие, «заказные» элементы, — а те уже без меня зацепили сложнейшие подпольные механизмы, перекинулись на самые отдаленные интимные области моей памяти, и в результате заработала целая сложная «мозговая фабрика».

Весь материал этой подсознательной мозговой фабрики — конечно, целикам опытного происхождения. Наше подсознательное было прежде сознательным, прошло через наш контроль, через критический целевой наш фильтр, стало привычным, утрамбовалось и автоматизировалось. В интересах биологической и творческой экономии оно не мозолит нам обычно глаза, не мешает вовлечению в психику новых впечатлений и ждет целевых заказов, чтобы быть приведенным в движение.

Научиться так организовать работу, чтобы извлекать в нужное время необходимые части этого золотого нашего мозгового запаса — это значит научиться рационализировать мозговые процессы.

Хороший, умелый пианист не следит за пальцами, не считает такта и вместе с тем разыгрывает бешеным темпом сложнейшую музыкальную вещь. Как это происходит? В сознании его — лишь основной мелодийный стержень произведения, все же мелкие (т. е. в данном случае решающие) детали, в результате блестящей предварительной тренировки, автоматизировались и беспрекословно подчиняются основному мелодийному приказу. Представим себе пианиста вдруг потерявшим эти подсознательные, послушные, вытренированные автоматизмы: позорный провал концерта, так как волевой контроль за движениями пальцев, за тактом захватит все поле творческого внимания, и аудитория услышит бездушную, медленную, дряблую, обрывающуюся музыку.

Таков же «автоматизм» умелого оратора, докладчика. В руках его конспект, дающий лишь направление, предъявляющий заказ к подсознательной, подпольной части мозга. А зачастую фразы, образы комбинируются из «золотого фонда» — в порядке импровизации, «вдохновения», корни которого, как видим, в изумительной предварительной сработанности, в великолепном волевом тренаже.

«Гений — это гениальная воля», — говорил Гёте. В переводе на материалистический язык формула Гёте гласит: наилучший творческий результат получается при наилучшей волевой организации «подсознательных автоматизмов», — при наилучших методах использования всего того опыта, который некогда был у нас сознательным. Иначе — нудное крохоборчество, требующее непрерывных и огромных усилий, связанное с чудовищными и непродуктивными биологическими тратами, — медленно развертывающееся, дающее ничтожные творческие результаты.

Нужно так строить фазы умственной работы, чтобы в нужные этапы включалась и работа подсознания — причем включалась в наиболее сейчас нужных его участках.

Наилучшим образом организованная рабочая доминанта дает наиболее продуктивное использование этих подсознательных механизмов.

Рабочая доминанта необходима, конечно, и в мускульном труде, но там влияние ее гораздо уже, чем при умственной работе: дает увеличение выносливости, улучшает двигательную координацию, гибкость, а затем иссякает при перерыве работ. В умственной же деятельности доминанта продолжает свою работу и во время перерывов, — более того, сплошь и рядом боевая, заряжающая ее работа наиболее актуально развивается именно после технического отрыва от рабочего стола (во время пауз, при занятиях другим делом и т. д.).

Эта инерция мозговой работы как создающая дополнительную, неучитываемую нагрузку для организма была в главе I разобрана нами с ее отрицательной стороны: как помеха для отдыха, как внутренне отвлекающий фактор, препятствующий подойти к другой работе. Возникает ответственнейший вопрос: как же добиться максимума этой творческой подсознательной инерции при минимуме ее травматического влияния? Как организовать мозговые процессы, чтобы ценнейшая подсознательная их часть не мешала отдыхать или переходить на другой тип работы?

Основной ответ на этот вопрос дан в главе о предпосылках по построению доминанты. Чем глубже и точнее считаться с этими предпосылками — тем полнее будут использованы подсознательные стадии доминантного процесса. Идти по линии индивидуальных возрастных качеств, следовать за текущей установкой организма, связать работу с уже приобретенным опытным «капиталом» и провести все необходимые меры по общему и эпизодическому тренажу — все это, в конечном итоге, дает наилучший подсознательный «добавок».

При таком рабочем подходе весь опыт организма, весь наличный его энергетический фонд, все свободные от текущей работы участки мозга — будут пущены в боевой оборот, обслуживая поручение, данное им сознанием. Внутреннее внимание будет связывать в концентрированные пучки («комплексы») наиболее сейчас подходящие куски воспоминаний, наибольший нервный ток будет привлекаться к участкам, особенно близким к проведенному в мозг заданию, ускоряя темп их работы, уточняя и утончая качество их работы.

Надо лишь принять суровые меры против появления раздражительной слабости, так как часто самая тяжелая, добивающая перегрузка нервной системы подходит незаметно — под флагом напряженной бессознательной работы («я ведь не работаю сейчас! от чего же уставать?»). Меры эти, как и меры борьбы с вредной «подсознательной занозой», были указаны выше (гл. I и II), (но здесь нам необходимо подробнее остановиться еще и на дополнительных технических приемах, наиболее полезных при организации творческого подсознания.

Рабочее подсознание любит деловое «однолюбие» и наоборот — оно ненавидит раздвоение интересов. Могучая, единая целеустремленность — главное условие лучшей подсознательной продукции.

Если мы ждем в данное время от мозга особо интенсивной подсознательной помощи, надо принять меры по «самоочищению» от заданий и эмоций, чуждых сейчас нашей боевой задаче. Это система общих мер.

Более узкие меры:

а) наилучшие по продукции часы дня, дни недели и т. д. уделять именно той работе, которая должна повлечь за собой наисильнейшие подсознательные взрывы;

б) устраивать в эти часы и пр. более длительные, сравнительно с обычным временем, перерывы в работе, так как переключение стимулов, проработанных за столом, в область подсознания требует большего числа внерабочих, не загруженных часов;

в) часы работы за столом над данным материалом должны быть максимально организованными, так как подсознание — исполнитель сознательного заказа, и качества осознанной работы («за столом») неминуемо отразятся на качествах подсознательной доработки. О содержании же этой эпизодической организации мы уже слышали (предварительные меры, план, техника, «раскачка» и т. д., см. выше);

г) сочетать основную работу с более легкой и чуждой по материалу: 1) пишу доклад по экономике (основная работа); 2) делаю перерывы для подсознательных дополнений; 3) оставляю часы для легких отвлечений в другую сторону (читаю художественную литературу, просматриваю текущую публицистику, — или же принимаю посетителей, посещаю музеи, участвую в менее ответственных заседаниях и т. д.). Соотношение времени, затрачиваемого в день на все три вида поведения, приблизительно следующее: I — 50 %; II — 25 %; III — 25 %.

Эта отвлекающая легкая работа очень полезна как своеобразное «поддразнивание» основного, сейчас наиболее раздраженного участка: после нее деловой прорыв подсознания особенно силен, так как ему надо прорваться через добавочное препятствие. Предостережение, это отвлечение не должно быть серьезным, трудным — иначе вместо легкого поддразнивания создается сильный конкурент, который оттянет на борьбу с собою значительную часть сил и материалов из того же подсознания;

д) на протяжении каждых 7–8 дней непрерывной работы в данной основной области — устроить хотя бы по одному дню полного от нее отрыва — с тем же, но более сейчас длительным, легким отвлечением. Смысл этого — усиление поддразнивания. В начале работы эти отрывы устраивать реже, как и более короткие отвлечения: надо еще раскачаться всерьез, — не рассеиваться. В середине работы — по 1 дню на неделю. К концу работы — еще реже, чем в начале работы, так как в ход пущены уже все рабочие механизмы, вся творческая «инерция», и в добавочных толчках нет больше нужды;

е) сугубое внимание к отдыхам в периоды работы, требующей большого подсознательного напряжения. Угроза в этой области двойная: «незаметный» перерасход, а с другой стороны — ухудшенное качество подсознания, которому не дано времени для «утрамбования» материала, принятого из сознания.

Если работники, подвизающиеся исключительно на «текущей работе» (техническая, исполнительская, распорядительская), не нуждающиеся в особом, подсознательном дополнении, еще могут разрешать себе роскошь — «плохо отдыхать», «добродетель» эта неосуществима для творческого умственного труда, связанного с большой деятельностью подсознания; ответственная политическая работа, научная, литературная, художественная работа, подготовка серьезных докладов, систематическая (неразбросанная) учебная работа (студенчество и т. д.), ответственная организаторская работа (продумывание планов, деловой «стратегии») и т. д.

VI

УМСТВЕННЫЕ ПРОЦЕССЫ И ФИЗИОЛОГИЯ РАБОТНИКА.

ГИГИЕНА УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА.

НАИБОЛЕЕ СЕРЬЕЗНАЯ, СОСРЕДОТОЧЕННАЯ МОЗГОВАЯ РАБОТА РАЗВЕРТЫВАЕТСЯ ПРИ РЕЗКО ОГРАНИЧЕННОЙ МУСКУЛЬНО-ДВИГАТЕЛЬНОЙ АКТИВНОСТИ. СЕРЬЕЗНАЯ УМСТВЕННАЯ РАБОТА СВЯЗАНА С УСИЛЕННЫМ КРОВЕНАПОЛНЕНИЕМ ЧЕРЕПА И ВЛЕЧЕТ К ОСЛАБЛЕНИЮ КРОВЯНОГО ТОКА ВО ВСЕМ ОРГАНИЗМЕ. ОНА ЖЕ ВЕДЕТ К ЗАТОРМОЖЕНИЮ ВСЕХ ОСНОВНЫХ ФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ.

Активность двигательных процессов как бы переключается на активность мозговой коры. Экономия тела на движения перерабатывается в повышенную продукцию мозга.

Структура этого явления сложна. Во-первых, движения для регулирования их требуют внимания, которое тем самым является конкурентом творческого внимания, целиком необходимого сейчас для интеллектуального процесса. Во-вторых, движения связаны с определенной биологической затратой, ущербляющей энергетические ресурсы развертывающихся сейчас процессов в мозговой коре. Кровь в большом количестве оттекает от черепа, кровенаполнение черепа оказывается подчиненным не только закономерностям мозговой работы, но и тем перераспределениям кровяного тока, которое связано с движениями, — все это дезорганизует столь хрупкий процесс, каким является серьезный умственный труд.

Великолепная скульптура Родэна «Мыслитель» — характерна именно этой напряженной мускульной скованностью при изумительной мимической выразительности. Та же напряженная мышечная неподвижность отличает и статую Антокольского «Мефистофель». Очевидно, мускульно-двигательное ограничение действительно характеризует умственный труд.

Лица, бегающие по комнате при большом мозговом сосредоточении, являются большой редкостью, — да и то проделывают это они в период «раскачки», чтобы основательнее «собраться с мыслями»: конденсированная же работа у них протекает в условиях неподвижности. Ораторы, бегающие по трибуне, обычно проделывают это при агитационных выступлениях (профессиональная манера агитатора), дабы усилить резкими, обширными движениями выразительность своих слов и, отчасти, чтобы сильнее возбудить самих себя. При серьезных научных публичных докладах «бегают» (очень редко!) лишь в том случае, если весь материал доклада великолепно проработан и продуман заранее, почему и можно разрешить себе эту «двигательную роскошь». Обычно же движения серьезно говорящего, тем более серьезно думающего (читающего, пишущего и т. д.) — чрезвычайно скупы, несложны, однообразны, жесты его немногочисленны и почти всегда одни и те же (мимическая стереотипия мозгового сосредоточения).

Но мозговой работник, защищенный в своей «профессии» ограниченной подвижностью, оказывается в итоге мускульным уродцем. Длительная, хроническая связанность движений, столь полезная в процессе работы для мозговой продукции, оказывается, однако, для организма в целом чрезвычайно дезорганизующим обстоятельством. Долгая задержка движений ведет к замедлению, к вялости кровообращения в конечностях и во всем теле, к ослаблению окислительных процессов, к нарушению обмена веществ и к другим функциональным извращениям, характерным для мозгового профессионала.

Отсюда возникает одна из первоочередных проблем культуры мозга — культура движений умственного работника. В интересах правильных пропорций между работой черепа и прочих областей тела, в интересах «обменного» и кровераспределительного равновесия — необходимо построить серьезно продуманную систему двигательных процессов, вводящих полупарализованного мозговика в нормальную двигательную колею. Этот вопрос тем более серьезен, что вместе с ограничением движений в умственной работе мы имеем и целую серию других факторов, хронически подавляющих разнообразные функции мозгового труженика.

Хорошо черепу — даже не черепу, а наиболее высокому его содержимому — коре мозга, — плохо телу в целом. Но если плохо организму в целом, очевидно, от этого не поздоровится в конце концов и мозгу. Мозговой работник действительно попадает в «заколдованный» кругооборот, из которого выбраться можно лишь сложной, непрерывной самоорганизацией.

В самом деле, как дышим мы при умственной деятельности? Медленно, поверхностно, едва-едва подымая грудную клетку. При мозговом сосредоточении — не до глубоких вдыханий. Что это физиологически значит? Это значит, что мы не добираем необходимый нам кислород из окружающего воздуха. Это значит, что мы задерживаем слишком долго в организме, не выдыхая, угольную кислоту — ядовитый продукт обмена. Это значит, что мы вяло передвигаем грудобрюшную преграду (диафрагму): но энергичные движения ее необходимы для тех сложных двигательных процессов в брюшной области, с которыми так тесно связаны наши пищеварительные функции.

Медленное и поверхностное дыхание — это вялое проталкивание вперед по сосудам артериальной крови, это замедленная разгрузка сосудов от изношенной венозной крови. Это вялый обмен между кровью и тканями, это заторможение всех процессов ассимиляции в теле. В конце концов, это источник ухудшения функций и в самом головном мозгу: отравление мозга путем подвоза к нему недоброкачественной крови, переполнение мозга застойной кровью благодаря недостаточному общему оттоку ее.

Как видим, проблема рационализированного дыхания — культура дыхания — оказывается немаловажной главой культуры мозга, к несчастью — главой, мало до сих пор привлекавшей внимание мозгового работника.

В не меньшей степени тормозит умственная деятельность пищеварительные процессы. Часть этого торможения обусловлена указанными уже двигательными и дыхательными нарушениями. Часть возникает из неравномерного распределения крови между черепом и брюшной областью, с хроническим отвлечением ее (крови) к голове — как раз в те моменты, когда она остро необходима для усиления выделительных процессов в пищеварительных железах и для двигательного подталкивания мышц пищеварительного аппарата.

Хроническое застаивание крови в черепной полости, ведущее к общей физиологической вялости, обрекает мозговика, кроме того, на слабость аппетита, на частое вкусовое привередничество, которому так трудно угодить при нашей нищей «культуре кулинарии».

Снова проблема — культура питания; вопросы о соотношении времени питания с временем мозговой работы (ритмика питания и пищеварения), — о специальных вкусовых возбудителях (субъективные факторы пищеварения), о дыхательно-двигательных процессах, необходимых для пищеварения, — о специфическом химическом составе пищи.

Умственные работники, подвизающиеся в ответственных условиях, в обстановке эмоционального напряжения, дают особенно часто специфические болезненные явления, которые автор выделил в 1923 г. в «триаду»: склерозизм (раннее затвердение артерий), артритизм (вялый обмен веществ), неврозизм (расстройства нервной системы). Эта специфическая «триада» достаточно четко говорит о специальных видах профвредностей у мозгового работника и о необходимых предупредительных мерах.

Вот область — наименее известная деятелям мозга, наиболее у них запущенная. Между тем именно эта область гигиены быта представляет для умственного работника совершенно исключительную важность. В чем смысл и мудрость движений для умственной деятельности?

Движения усиливают процессы горения, окисления в организме, протекающие, как мы знаем, у мозговика очень вяло. Движения, таким образом, ускоряют обмен веществ и, вместе с тем, укрепляют общий тонус всех физиологических процессов. Но этого мало. Движения, правильно проводимые, требуют усиленного, углубленного, равномерного дыхания; дыхание же, активированное таким образом, способствует упорядочению работы сердца (облегчая движение токов крови), регулирует кровяное давление, отличающееся обычно у мозговика наклонностью к болезненным «зигзагам» (вверх и вниз). Отсюда — улучшение общих условий кровообращения.

Кровераспределение по тканям тела страдает у мозгового работника рядом диспропорций: избыток кровенаполнения черепа, вялое кровообращение в кишечной области, застои в нижних конечностях (недостаток движений). Упорядоченные движения устраняют эти диспропорции, перебрасывая должные порции крови к внутренним органам, конечностям и т. д.

Равномерные, ритмизированные движения (прогулки, мягкая гимнастика, легкий спорт), внося порядок в систему всех телесных иннерваций, являются, вместе с тем, крупным источником систематизации самих мозговых процессов: упорядоченные движения ведут к упорядочению процессов возбуждения и торможения в мозговой коре, энергично помогают дифференцирующей, ассоциативной работе мозга (синтез «физического» и «психического»).

Совершенно особое, исключительное значение имеют движения для недавних работников физического труда. Быстрые неврастенические срывы последних часто бывают обусловлены не столько переутомлением, не столько непривычкой к работе мозга, сколько внезапным, неожиданным для организма, «отрывом черепа от всего тела».

Движения, дававшие недавно этим работникам (физического труда) главный источник их самочувствия, внезапно прекращаются (переход к столу и перу: мозговой труд), — и организм вдруг лишается одного из крупнейших своих физиологических возбудителей: отсюда и быстрый срыв в «неврастению». Именно этому особо важному для нас социальному слою необходимо помнить о колоссальном значении движений для умственной деятельности.

Особое значение имеют движения для пищеварения. Пищеварение мозговика страдает не только секреторной слабостью (вялое выделение соков), — но и мышечной дряблостью: плохая перистальтика (сокращение) желудка и кишок. Движения тела, производя давление на брюшные мускулы, способствуют двигательной энергизации всех органов брюшной полости. Тут же серьезная разгрузка дыхания, резко суженного при двигательной вялости кишечника (см. ниже).

Знает ли об этих «чудесах» двигательной гигиены наш типический мозговой деятель? Неуклюжий, легко утомляемый при ходьбе, хронический «седун», — он обычно не любит, «презирает» движения: «Зачем время терять на глупости? Лучше книжку почитать».

Двигательный режим можно свести у мозговика к трем категориям процессов: 1) легкие гимнастические движения; 2) прогулки; 3) легкие спортивные движения.

Не следует увлекаться гимнастикой тонко специализированного типа. Она не для мозговиков: требует усиленного внимания, вызывает добавочное напряжение, затрачивает лишние силы. Гимнастику, раза два в день по 4–5 минут, следует строить из 6–8 легких движений, охватывающих основные костно-мышечные группы тела: руки, ноги, спину, таз и брюшную область. Обязательно — в сопутствии равномерного, глубокого дыхания, с небольшим отдыхом после окончания. Сроки: утром (лучше раздетым) и после дневного отдыха. Условие: открытое окно или, минимально, форточка. Смысл этих гимнастических движений: а) общая координация всего нервно-двигательного аппарата; б) систематизация, упорядочение дыхательного акта; в) отток застоявшейся крови от черепа. 8–10 минут в сутки для этих процедур с лихвой заменят получасовую и более долгую прогулку. Такая легкая гимнастика разрешается даже и при уставшем сердце (тонизирует его), но необходима, конечно, санкция врача. Ни гирь, ни иных «снарядов» не следует пускать в ход.

Утренняя легкая гимнастика с успехом сопровождается мягко проведенным обтиранием водой комнатной температуры — можно с небольшим количеством соли. Протереть спокойно, по частям все тело, по частям же насухо его стереть — все при глубоком дыхании. Значение обтирания — в тепловом (прохладное) воздействии на нервы кровеносных сосудов (игра сосудов: сжатие с последующим расширением их) и в усиленном дыхательном толчке, даваемом току крови по телу. Отсюда — помощь в закалке сосудов, обычно страдающих в своем тонусе, улучшение эмоционального тонуса (игра сосудов), помощь в оттоке излишка застоявшейся крови от черепа.

Спорт, с разрешения врача, в самых легких, несложных, спокойных видах, два-три раз в неделю, по 1–1 ½ часа, с отдыхами, в день. Лучше всего — коньки, легкая лодочная гребля. Никаких «турниров», «гонок». Медленные движения при этом, без напряжения, без усталости, при спокойном, глубоком дыхании. Для многих такой вид спорта, в качестве отдыха и переключения возбуждения с черепа на периферию тела, оказывается полезнее дневного сна: надо индивидуально это изучить на себе. Необходимо ввести в связи с этим в массовый обиход мозговика летнюю туристику, но не очень напряженную, не очень дальнюю (об этом ниже).

Прогулки — не меньше часа в день двумя-тремя порциями (не считая спорта). Гулять не стремглав, без лихорадочной спешки, — спокойно, без разговоров, следя за дыханием. Не бойтесь потери времени при всех этих «безмозглых» движениях. Спорт и прогулки, отнимая минимум внимания, оставляют мозг свободным, — и тот проделывает в это время ценнейшую «подсознательную» работу, — гораздо более высокую, чем та, которая проводилась бы нами в эти часы в состоянии усталости — за книжкой, за пером. Прогулки — особо приурочивать к срокам после напряженной мозговой работы, перед обедом, перед сном (обязательно).

Материалист-монист должен помнить, что гигиена мозга — это не только гигиена умственных процессов, но и моторная, двигательная культура: органическая диалектическая связь движений в мозговой коре с движениями в других участках тела. Будьте диалектиками-монистами, помните о психофизическом единстве, учтите, что череп и все тело имеют общее кровообращение, общий обмен: не отрывайте череп от организма в целом!

Для образца можно взять следующую простую схему гимнастических движений[238], не требующих ни значительных сил, ни большого времени.

Упражнение 1. Стать перед открытой форточкой и, потягиваясь, вдыхать, поворачивая наружу ладони опущенных вниз рук, с одновременным подниманием на носки, а опускаясь на пятки и поворачивая ладони внутрь, — выдыхать.

Проделать это надо 8–10 раз.

Упражнение 2. Взять руки на пояс (локти в плоскости туловища), приседать на носках. На раз — подняться на носки — вдох; на два — присесть (корпус прямо) — выдох; на три — вытянуть ноги — вдох; и на четыре — опуститься на пятки — выдох.

Проделать 6–8 раз.

Упражнение 3. Поднимать вытянутые руки перед собой вверх и нагибаться назад до стены, стоя от нее на полшага. Живот втягивать, ноги сохранять прямыми. Назад — вдох; выпрямляясь и опуская руки вниз — выдох.

Проделать 4–6 раз.

Упражнение 4. Стоя прямо, руки вверх, и сделав вдох — нагибание с прямой спиной вперед и вниз, доставая пол руками, не сгибая ног (удается не сразу). Вниз — выдох, вверх — вдох.

Проделать 4–6 раз.

Упражнение 5. «Рыбка». Лежа на животе (на полу или на кровати), руки на пояснице, приподнимание прямых ног и спины со вдохом и прилегание к полу с выдохом.

Проделать 4–6 раз.

Упражнение 6. Опираясь руками на табуретку или стул, выбросить ноги назад на носки и постараться удержаться с прямым туловищем, затем приставить ноги к табуретке.

Проделать 3–4 раза. Слабым не рекомендуется.

Упражнение 7. Сесть на пол, ноги под комод или иную мебель — нагибаться назад со вдохом и подниматься вверх с выдохом. Тучным и имеющим грыжу или расположенным к ней не рекомендуется.

Вообще вначале — не более 4–6 раз.

Упражнение 8. Взять руки на бедра и прыгать поочередно на одной ноге, другую отводя в сторону. Дыхание учащенное.

10–20 прыжков на каждой ноге.

Упражнение 9. Походить по комнате, затем стать перед форточкой и дышать, как в первом упражнении, но вытягивая поочередно одну ногу назад на носок.

10–12 раз.

Все упражнения, кроме 8, делаются медленно.

После гимнастики нужно хорошенько вымыться, чистыми мокрыми руками смочить не только лицо, но и все тело, растереть быстро и крепко, вытереться полотенцем и одеться.

Несколько слов о зимнем и летнем спорте.

Зима. Сидячий мозговик сугубо «засел». Душные, непроветриваемые комнаты (жаль тепла) для работы и сна. Отдых — в душном же театре, душном клубе: «не возражаю» против культурной ценности хорошо вентилируемых театра и клуба, но вместе с тем настаиваю на зимнем спорте.

Ясно, что надо во что бы то ни стало привлечь мозговика на воздух, заставить его там подвигаться. В зимних движениях, а в частности, в зимнем спорте, много неповторяемого в другие сезоны эмоционального наслаждения, — много той пользы, которую не получишь в иное время года. Движения более быстрые, реакция организма более активная, дыхание более энергичное, мышечная система «электрифицируется», кровеносные сосуды проделывают великолепную гимнастику (а вялость сосудов мозговика — одна из страшных угроз!), улучшается душевный тонус, растет работоспособность, — крепнет общая закалка.

Если сердце органически не очень изменилось (совет врача!), лыжи, коньки — блестящие помощники в умственном труде: конечно, надо научиться ходить, ездить на них и, конечно, не до бесчувствия. Мозговик — на лыжи, на коньки! Коньки еще доступнее лыж (город, хаток), зачастую меньше утомляют (охватывая не столь обширную мышечную систему), но вместе с тем могут оказаться и своеобразной психической гимнастикой (тонкая координация движений, фигурная езда): по дыханию, игре сосудов, субъективной реакции и пр. у коньков все преимущества лыж.

Важное предостережение для зимоспортсменов-мозговиков! Вопрос об одежде при зимних спортивных движениях. Опасно перегревание тела и затем остывание на морозе — в особенности, учитывая привычно вялую реакцию сосудов и дыхания у мозгового «седуна»: нейтрализация этой тепловой неувязки может оказаться неудовлетворительной, — и отсюда простуда (длительная термическая травма тела). Меры противодействия этому — не очень теплая и не тяжелая, свободная, пористая одежда, при которой развившееся в теле тепло не застаивается в одежде, не вызывает «закупоренного» потения.

Лето: лодка, купание.

Плаванье в воде — соединение планомерных движений с великолепной реакцией на тепловое раздражение (холод). Прохлада воды дает толчок для эластичных реакций всей сосудистой системы (борьба с сосудистой дряблостью), для углубленного дыхания, для усиленной работы сердца, — создает прочный тонус внутренних органов (бодрящий удар по вялым мышцам пищеварительного аппарата), и т. д., и т. д. Ценность реакции — в сочетании прохладного влияния с размеренными плавательными движениями, которые ускоряют регуляцию тепла, «ушибленную» прохладой воды, усиливают дыхание, кровообращение и т. д.: расширение грудной клетки, увеличение размаха диафрагмы, увеличение емкости легких, — все это разгружает сердце, сильно «массирует» вялый пищеварительный аппарат, освежает состав крови, «выдавливает» мелкие застойные остатки из черепа и других полостей тела.

Но и здесь наш дряблый мозговик должен соблюдать большую постепенность и осторожность, чем обычные купальщики: его профессиональное уродство требует особых мер. Приучать себя к прохладной воде надо последовательно (чем больше утомления — тем больше постепенности!) остывать на воздухе до воды надо подольше; перед водой освежить себя несколькими пригоршнями (голова, шея, подмышки, грудь, таз, ноги), приучить тело к холоду, чтобы не получилось при опускании в воду слишком сильного напора крови по вялым сосудам к ленивому сердцу; в воде находиться короткое время — гораздо меньше обычных счастливцев, и т. д.

Мозговой работник, купавшийся летом (разрешение врача!), резко отличается тонусом сердца и сосудов, рефлекторной возбудимостью, обменом веществ — т. е. и работоспособностью — от убоявшегося воды.

Летом же мозговик должен еще обратить внимание и на лодочный спорт: гребля — это один из лучших видов естественной дыхательной гимнастики, которой так недостает умственному работнику (см. ниже). В гребле одновременно содержатся и элементы психической гимнастики: координированные движения различных мышечных систем, необходимых для наилучшего целевого эффекта.

Гребля охватывает как раз те мышечные участки, которые в сугубом загоне у мозговика: брюшной пресс, спину, тазобедренные мышцы и т. д. Гребле, как и всем видам спорта мозгового работника, надо предпослать классическое указание: не создавать из спорта нового вида утомления, так как затрата сил на эти процессы идут из того же организма, снабжающего энергией мозговую работу. В области гребли — особая осторожность (врач!). Спорт как тренировка, как стимуляция, как отвлечение на периферию, но не как новый вид большой нагрузки!

Несколько слов о летних спортивных играх. Хорош для мозговика волейбол: веселые оживленные движения разнообразного характера, не очень быстрые, не требующие чрезмерного напряжения внимания, не связанные со сложными правилами, безопасные, дающие паузы для отдыха, — все это условия, вполне приемлемые для умственного работника.

Неплох и лаун-теннис, но он требует большего напряжения внимания, более быстрых, внезапных движений, и пользоваться им следовало бы лучше в недели отпусков, чтобы не создавать им добавочной нагрузки в трудовые дни.

Приведем несколько выразительных цифр, показывающих, как меняют движения всю систему окислительных процессов в организме, т. е. всю систему обмена веществ, — фактически — всю жизнедеятельность организма. Цифры эти связаны с простым процессом — ходьбой, но пусть мозговик применит их от обратного тоже к простому процессу — к своему вечному сиденью.

Оказывается, что человек, двигающийся равномерно со скоростью 3,6 км. в час, увеличивает свою потребность в кислороде на 110 %; скорость — 6 км в час — увеличение потребности в кислороде на 420 % и т. д. Но увеличение потребления кислорода — это «электрификация» всего тела: освежение состава крови, усиление дыхания и сердечно-сосудистой работы, взбадривание нервной системы и т. д. Теперь представим себе не двигающегося, сдавленного, скрюченного мозговика: какова его потребность в кислороде? Не нужна ли серьезная гигиеническая поправка к его профессиональной установке? Мозг человека, лишенного движения, — плохой мозг![239]

Чрезвычайно много накопилось материала о значении дыхания для мускульного труда, но совершенно не писалось о влиянии дыхания на умственный труд. Считалось почти за правило, что так как мозговик не двигается, поэтому ему и «дышать не полагается».

Но именно игнорирование дыхательного акта осуждает мозгового работника на неисчислимые бедствия, так как именно у мозговика дыхание резко ослаблено — по типу его профессии. Дыхание — решающий фактор, стимулирующий процессы обмена в организме, создающий устойчивый тонус для сосудов, поддерживающий в нужном направлении сердечную мышцу. Недостаточное дыхание — это слабый подвоз нужной крови к мозгу, это ленивый отток непереработанной крови из черепа, — это голодание и отравление работающей мозговой машины.

Мы говорили уже о значении движений для дыхания, но двигательной гигиеной (прогулки, спорт, гимнастика) гигиена дыхания мозговика далеко не исчерпывается.

Гигиена дыхания вливается в три основные русла. Надо: 1) освободить окружающий воздух от сгущения и от отравляющих элементов; 2) освободить легочный аппарат от тормозов механического характера; 3) «раздышать легкие» — создать устойчивый автоматизм глубокого, правильного дыхания при всех обстоятельствах.

Отсюда — колоссальная роль «проблемы воздуха» в мозговой работе. В жилых, тем более в рабочих комнатах должен быть максимально чистый воздух. Необходимо как можно чаще и длительнее проветривать комнаты, по возможности максимум времени проводить при открытой (или полуоткрытой) форточке — даже зимой.

Спать в хорошо проветренной комнате, и, если в комнате зимой температура не падает ниже 10°R, — при открытой форточке, не закрывать ее или же держать приоткрытой настолько, чтобы температура оставалась приблизительно на этом уровне. Вообще, температуру комнат не подымать выше 13–14°, так как теплый воздух труднее вдыхается. Не опускать, однако, тепло в комнате при работе ниже 12°R, так как иначе понадобится добавочная работа организма по теплорегуляции, что окажется лишней нагрузкой для усиленно работающего центрального нервного аппарата.

Изгнать из жилых, и тем более рабочих помещений табак. Вспомним, как усиленно и настойчиво боролся т. Ленин с табакокурением во время заседаний: он-то хорошо был знаком с бытовой гигиеной мозговика. Никотин, засоряя воздух, убивает его живительные свойства, и кроме того является самостоятельным ядом для дыхательного акта.

Все эти меры совместно приведут окружающий нас воздух к состоянию, пригодному для свободного, без нажима, вдыхания его.

Борьба с механическими тормозами дыхания в основном сводится к упорядочению положения грудобрюшной преграды (диафрагмы), к гигиенической реформе одежды, к устранению «сора» и ненужного давления из дыхательного аппарата.

Вопрос о положении диафрагмы у мозговика должен быть сугубо заострен. Благодаря вялому дыханию при мозговой работе грудная область не может противостоять давлению пищевых масс и газов, находящихся в брюшной области. Отсюда — часто высокое стояние диафрагмы, давление ее на грудную полость и сужение дыхательного поля легких, смещение сердца и крупных сосудов с тяжелыми физиологическими последствиями: для кровообращения, обмена — и в первую очередь — для самой мозговой работы.

Поэтому необходимо тщательно устранить все механические факторы, способствующие излишнему брюшному давлению на диафрагму: бороться с запорами (движение, правильное питание и пр., о чем уже говорилось), ликвидировать избыточные газы, обусловленные обычно тоже пищевыми и двигательными нарушениями.

Вот тут-то надо особо вспомнить о «шкурническом» жевательном процессе, против которого, как «обжорнического» акта, часто восстают наши «идейные» оппоненты: чем хуже жуешь — тем больше в кишках непроработанной пищи, тем больше газовых отбросов, тем больше и непосредственнее отравлена кровь (всасывание ядов) и тем сильнее сдавлен дыхательный механизм, что тоже в итоге отравляет кровь.

«Враги жеванья» превращаются, как видим, в врагов продуктивной работы.

Очень важна для мозговика и проблема одежды. Организм дышит не только легкими, но и кожей. Значение кожного газообмена чрезвычайно велико, в особенности оно велико для плохо дышащего легкими мозговика. Поэтому стеснения со стороны одежды, препятствующие удовлетворительному кожному дыханию, оказываются для работы мозга сугубо вредными: узкая, стягивающая, слишком теплая, слишком тяжелая одежда.

Неразумная одежда может непосредственно мешать и легочному дыханию: стягивание грудной клетки, живота и т. д. связывает движения легочного аппарата. При всякой возможности, в свободные минуты, во время отпусков мозговик обязан озаботиться об освобождении легких от лишней тяжести и кожи от лишних покрышек. Помни: все, что недополучишь в дыхании, будет ударом по работе мозга. «Мозговая профессия» — наиболее неудачливая для дыхательного акта, вот почему именно о дыхании мозговик должен думать неотступно.

Механическое давление на дыхательные органы особенно велико у курящих. Никотин путем отравления окончаний легочных нервов непосредственно вызывает сжатие (спазм) легочных веточек, что, конечно, грубо суживает площадь дыхания. Кроме того никотин как сор непосредственно загромождает легочные ходы, наполняет их мелкими пробками, препятствующими свободному току воздуха по ним и свободному газообмену между легочной тканью и кровью. Помимо общеневрологического вреда никотина (об этом, ниже), он, как видим, является также одним из злейших врагов дыхания, и без того грубо обиженного при мозговой: работе. Именно мозговик, к несчастью, особо часто грешит по части никотина.

К области серьезных механических тормозов дыхания следует отнести также и сильные эмоции. Всякое волнение вызывает дезорганизацию дыхания, то суживая, то расширяя легочное поле. Между тем налаженная общегигиеническая установка (в области питания, движений, дыхания и т. д.) оказывается серьезнейшим противоядием для этих эмоциональных ударов по дыханию. Обостренная эмоционально-дыхательная чувствительность, столь частая именно у мозговиков, изменчива в огромной степени, зависит от общей бытовой системы, и в первую очередь — от дезорганизованной манеры работать: «растрепа» особенно легко треплет и свое дыхание; рационализатор будет хорошо дышать и при тяжелейших эмоциональных испытаниях.

Особо важное место в «мозговой гигиене» занимают меры по систематическому развертыванию дыхательного акта: меры по тренировке дыхательного аппарата.

Если лица самых разнообразных мускульных профессий глубоко и сильно дышат по инстинкту, под нажимом самой работы — так как иначе они физиологически не осилят своего технического задания, — этот инстиктивный дыхательный процесс, к несчастью, резко ослаблен у мозговика, и нужны серьезнейшие, настойчивые коррективы для борьбы с его дыхательной апатией.

На первом месте в этой системе дыхательного тренажа находятся описанные нами выше прогулки, спорт, гимнастика: основной их смысл и главное условие — в урегулированном дыхании. Полезность такого дыхания не только эпизодическая (для данной процедуры), но и систематическая — для всего дыхательного процесса в целом, который от частого и настойчивого тренирующего нажима приобретает устойчивый автоматизированный навык к правильным и объемистым дыхательным взмахам[240].

Однако для мозговика этими тремя типами «тренажа» вопрос не исчерпывается. Момент дыхания должен вспыхивать в сознании мозгового работника почти непрерывно. Во время работы надо проводить специальные небольшие паузы, — вставать и, глубоко, правильно вдыхая — выдыхая, несколько минут пройтись по комнате (конечно, влив в комнату максимум нового, свежего воздуха). Пользоваться минутами менее напряженной работы и дать волю развернутому, более глубокому дыханию — даже во время работы.

Пользоваться всяким представившимся случаем (намеренно чаще создавать эти «случаи») для усиления и систематизации дыхательных актов. В результате такой настойчивой, постоянной тренировки в течение нескольких месяцев углубленный дыхательный акт сделается неотъемлемым, бессознательным процессом у мозговика: то, что 5–6 месяцев назад требовало нарочитого внимания, автоматизируется, будет проводиться «само по себе», «по инстинкту», даже во время глубокой мозговой работы.

Настойчивость окупится сторицей: оздоровленное дыхание мозговика даст ему неисчерпаемые творческие преимущества, ценнейшие фонды здоровья, великолепное самочувствие. Урегулированное дыхание, ничуть не ослабив эмоционального богатства, — наоборот, чрезвычайно его усилив, — в то же время сконденсирует эмоциональность, сделает человека одновременно и ярко чувствующим, и легко сдерживающим ненужные подчас проявления этих чувств, т. е. уменьшит биологические на них траты. Отсюда — общий рост личности. Материалиста не удивит, конечно, такая непосредственная связь нашей «души», «вдохновения» с грудной, брюшной и прочими полостями. Если плохо внизу, никогда не будет хорошо наверху. Конечно — и наоборот тоже, но, к сожалению, не всегда; между тем первая формула обязательна на 100 %.

Советский мозговой актив (политический, хозяйственный, профессиональный, культурнический, молодняко-вузовский, научный и пр.) отличается «в мировом масштабе» особым развитием речевого процесса и особой необходимостью в речевых выявлениях: действительная революция действительных масс дала такой колоссальный размах речевых общений в среде человечества, какого еще никогда не знала история.

Отсюда — особая глава именно в нашей массовой мозговой гигиене — глава о гигиене речи. Глава эта тем более существенна, что речь, помимо совершенно исключительного социально-активирующего ее значения, имеет еще и непосредственно «производственное» влияние на самую мозговую продукцию: речевые этапы — это зачастую наиболее творчески насыщенные и творчески толкающие, тренирующие эпизоды мозговой работы. Напрасно так мало думает мозговик о гигиене речи.

Однако вместе с тем речь оказывается одним из наиболее сильных дезорганизующих факторов для дыхательного акта, и гигиена речи в основе своей является гигиеной дыхания.

Верхняя часть дыхательного аппарата, напряженно занятая речевым актом, оказывается вырванной из колеи систематизированного дыхания. Дыхание оказывается в руках речи, в руках речевого темпа, эмоциональных зигзагов речи, силы голосового нажима и т. д.

Конечно, известная часть дыхательного процесса, к счастью, ускользает из-под этого непрошенного вмешательства (глубоко наследственные, безусловные дыхательные автоматизмы), однако опасно было бы преуменьшать действительную роль речевого давления на дыхательный акт. Поверхностное, прерывистое, спазматическое дыхание — слишком частое и вреднейшее свойство наших «говорунов», особенно же публичных ораторов, находящихся в состоянии эмоционального взрыва или депрессии — «по положению» и непрерывно ломающих налаженную дыхательную систему.

Мы имеем десятки точно проверенных опытов, в которых твердо уяснилось, что подобные длительные речевые выступления в эмоциональной обстановке (да и не только в эмоциональной) буквально потрясали весь организм, и в первую очередь — вследствие дыхательной неналаженности. Нарушения ритма и глубины дыхания коверкают весь сердечно-сосудистый тонус, извращают кровераспределение в теле, и раньше всего, — в черепе, непомерно нагружают сердечную мышцу, способствуют накоплению застойных явлений и т. д… и т. д. — со всеми общими и частными, отсюда идущими последствиями.

Сюда надо добавить и специальный удар, идущий от сильной эмоции и достающийся главным образом эндокринному аппарату (железам внутренней секреции), испытывающему при этом значительные изменения к своей деятельности: то повышение, то — обратно — понижение соковыделительной работы, срыв ее качества и пр. Сорванное дыхание дает этому «эндокринному шатанию» дополнительный сильнейший удар, и страдающим объектом прежде всего здесь оказывается центральная нервная система — мозговая кора в первую очередь. Ясно, что страдает при этом сильнейшим образом и самый процесс мышления, ради которого и силами которого живет речь.

«Режим речи» заключается раньше всего в той автоматизации углубленного, урегулированного дыхательного акта, о которой мы только что детально говорили. Настойчивый общий тренаж дыхания сделает дыхательный аппарат гораздо более сопротивляемым и при тех дезорганизующих ударах, которые наносит дыханию речь. Тренированное в целом дыхание не так легко поколебать. Однако речь требует и своих специальных гигиенических подходов.

Перед интенсивными речевыми проявлениями необходимо всемерно усилить «дыхательное питание» организма. Готовясь к длительной и сложной речи, надо всячески усилить, углубить дыхательные акты (в прогулках, в особых приемах и т. д.), надо втолкнуть в легкие максимум свежего воздуха (следить особо внимательно за окнами, форточками, чаще быть на улице), всячески ослабить механические препятствия к дыханию (газы, запоры, стягивающая одежда и пр.: см. выше). Во время речевого акта использовать все возможности контроля за дыханием: говорить размеренно, в частые логические паузы вкладывая более глубокие вздохи.

Темп речи не ускорять без специальной агитационной в том нужды; не захлебываться в «ораторском соку», так как более медленная речь (относительно медленная: слишком медленная речь — тормоз для внимания аудитории) — наилучшее условие регулярного и глубокого дыхания. Не увлекаться длительными речами или же, во всяком случае, каждые 50–60 минут — делать 10-минутные антракты, используя их для дыхательной компенсации, кстати, озаботившись и о дыхательной разгрузке аудитории (открыть окна, не боясь сквозняка). В аудиторном помещении обеспечить максимальные возможности свежего воздуха как до выступления, так и во время речи. Перед речью не наедаться, освободиться от всех моментов, механически мешающих дыханию (узкий воротник и кушак, тяжелая, стягивающая одежда и пр.).

Большое значение имеет специальная речевая тренировка — обучение громкой речи при рациональном дыхании. Можно провести эту тренировку и без особого инструктора, если доверять своему вниманию и настойчивости.

Лица, сделавшие все нужное в области общего дыхательного тренажа и в области специально-речевой тренировки, приобретают в небольшой срок автоматический навык правильно дыхательно построенной речи: правильное дыхание, даже при самой сложной речи, удается им тогда без особого усилия внимания, — совершенно свободно, легко приходит к ним «по наитию», без той назойливой, непрерывной слежки за собою, которая так надоедает в первые месяцы «дыхательных испытаний». Настойчивость многократно вознаграждается результатами.

VII

ГИГИЕНА ПИТАНИЯ УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА.

УМСТВЕННАЯ РАБОТА, В ОТЛИЧИЕ ОТ МУСКУЛЬНОЙ, ПОГЛОЩАЕТ ЗНАЧИТЕЛЬНО БОЛЬШЕ БЕЛКОВЫХ ЭЛЕМЕНТОВ, МИНЕРАЛЬНЫХ СОЛЕЙ И ТРЕБУЕТ ОСОБО УСИЛЕННОГО ВИТАМИНИРОВАНИЯ ПИЩИ.

Умственная работа не сопровождается таким усиленным выделением тепла, как это наблюдается при мускульном труде. Если мозг слегка нагревается при умственном напряжении (прилив крови, усиление в нем обмена), организм в целом, наоборот, даже слегка понижает свою температуру, что объясняется общей неподвижностью, ослабленным дыханием и вытекающим отсюда замедленным сгоранием, дряблым окислением. Поэтому ясно, что в состав пищи умственного работника, при серьезном, конечно, учете калорийных элементов пищи (т. е. элементов, выделяющих тепло, содержащих в себе тепловые единицы), особое внимание должно быть обращено на состав, связанный с распадом работающей нервной клетки, т. е. на белки и фосфорийные соли.

Самая напряженная умственная работа связана с выделением тепла чуть ли не вдесятеро меньшим, чем это наблюдается при самой напряженной мышечной работе. Даже если приучить мозговика к культуре движений и дыхания, что приведет к усиленному кровообращению и обмену, все же дополнительный химический специфизм скажется в белковисто-солевых тратах, которые потребуют и особого дополнительного пищевого возмещения.

Однако одним механическим сочетанием, в определенной количественной пропорции, элементов белка, минеральных солей и пр. проблемы нервно-мозгового питания разрешить нельзя. Затрачивается живая часть наиболее дорогой ткани тела — нервной, — и возмещение ее необходимо также и в качественной плоскости.

Как ни рационализируй дыхание и движения (а тут, как мы знаем, мозговик пока еще очень далек от идеала), — все же качественный дефект, нанесенный нервной клетке работой, целиком этой общей рационализацией и количественной комбинацией пищевого химизма не может быть восполнен. Требуется еще и пища, нервно энергизирующая по самому своему качеству, как бы электрифицирующая нервную систему своим составом. Такой пищей являются продукты, богатые витаминами — особыми «пищевыми электрификаторами».

Вся проблема питания в наше время радикально перестраивается под знаменем «витаминной революции» (витамины открыты недавно), но самым жадным клиентом витаминоза должен быть, с одной стороны, ребенок (наиболее биологически дорогие процессы роста), с другой стороны — работник умственного труда (наиболее дорогие рабочие затраты).

Мы только что указывали на специфизм пищеварительных процессов и обмена веществ у мозгового работника. Отсюда — три основных принципа питания, обязательные для сохранения рабочей продуктивности и здоровья: 1) специальный состав пищи; 2) место питания в общем режиме дня; 3) сопутствующие процедуры, способствующие энергизации пищеварения.

Часто мозговых гигиенистов обвиняют в особом «социальном» пристрастии к умственным работникам: «Ваша мозговая гигиена воспитывает барина, сибарита, вкусёну, привередника». Из вышеизложенного материала, опирающегося на точные опыты и наблюдения, вполне ясно, что именно тип напряженной мозговой работы требует этого «пристрастия» (конечно, не социального, а биологического). Машина качественно совершенно особого типа по-особому должна и отапливаться.

Физический труд, нормально организованный, развивает большое количество тепла, ускоряет кровообращение, усиливает обмен веществ, способствует (при нормальной нагрузке) выделению желудочного сока, подталкивает двигательные процессы в кишечнике и т. д. Между тем умственная работа, доставленная в обычные современные условия, создает как раз обратные результаты: тепла выделяется ничтожное количество, иногда температура тела даже несколько падает после напряженного мозгового труда, кровообращение и обмен замедляются, пищеварительные процессы подавляются. Ясно, что их химические траты здесь специфичны и подталкиватели пищеварения здесь тоже нужны особые.

Мозговой труд в социалистическом строе — не барский труд, но труд наиболее высокой квалификации, связанный с качественно наиболее дорогими затратами телесных сил. Если это «обидно» с классовой точки зрения признать в буржуазных странах, где мозг на 99 % куплен эксплуататорами и делается там действительно барским, в СССР творческий мозг — друг и соратник социализма, создающий пролетариату высочайшие производственные ценности (политические и хозяйственные деятели, рабоче-крестьянский культурный актив, молодежь, учителя, военные и технические работники и т. д.). Словечки о мозговом барстве пора бы у нас кинуть.

В пище, потребляемой мозговиком, серьезное внимание необходимо обратить на белки, витамины и минеральные соли. Белки — в расчете на усиленный расход белковой основы напряженно работающей нервной клетки (при физическом труде распадаются главным образом жиры, углеводы — элементы тепла). Витамины — энергизаторы («электрификаторы») тела в усиленном составе совершенно необходимы при специфической подавленности обменных процессов. Минеральные соли в изобилии находятся в моче после большой мозговой работы, что указывает на интенсивное истребление их работающим мозгом.

Гигиенисты ведут сейчас дискуссию о ценности различных типов белка (животные, растительные белки), но дискуссия эта ведется в общей плоскости, без учета специфизма мозговой работы.

В отношении же к умственной деятельности, подавляющее большинство научных деятелей (у нас — Минор и др.) требуют достаточного количества животных белков (мясо, рыба, яйца): мотив — они наиболее легко усваиваются, без усиленной технически двигательной работы пищеварительного аппарата, — между тем растительная пища усваивается далеко не вся и требует большой перистальтической (двигательной) работы кишечника; они дают непосредственный, быстро рабочий эффект, кроме того они обладают добавочной вкусовой активностью, энергично содействующей усилению подавленного обменно-пищеварительного тонуса мозговика.

Однако значительная часть пищевого состава должна приходиться на долю витаминозных овощей, зелени, фруктов, ягод. Необходимо вместе с тем помнить, что животно-белковое питание (даже в количестве 80–90 суточных грамм чистого белка) обладает и отрицательной стороной: при вялых движениях, вялом обмене, слабости дыхания продукты не вполне переработанного животного белка загружают организм и отравляют его. Отсюда и наши особые указания о гигиене движений, дыхания и пр. (см. выше).

Витамины — химический «электрификатор» пищи, при отсутствии которого погибает организм, находятся по преимуществу в сырых продуктах. Сохраняются они и при быстром сваривании овощей и пр. вместе с отваром, но гибнут на длительном огне. Лучше варить эти продукты на сильном огне, но быстро.

О витаминах и вообще о химизме питания надо с мозговым работником поговорить подробнее.

Вопрос о пищевом возмещении энергетических затрат в области умственного труда стоит гораздо острее, чем где бы то ни было. Спасители организма и в особенности мозга — витамины (жизнедавцы) открыты всего лишь в 1910 г. и за минувшие недолгие годы радикально перестраивают всю систему питания. Меньше всего знает об этом масса умственных работников.

Витамин группы А способствует росту и прочности различных частей организма и костного остова в первую очередь (дряблая статика мозговика), энергизирует обмен веществ (вялость его у мозговика), усиливает деятельность жировых и потовых желез (вялость кожи у мозговика), укрепляет общую сопротивляемость к заразным болезням (пониженный общий тонус у мозговика!).

В значительном количестве А содержится в желтых животных жирах (масло, яичный желток, рыбий жир), в зеленых частях растений (шпинат, капуста, салат), в окрашенных корнеплодах (морковь, томаты), в органах животных (мясо, рыба). Может при готовке выдержать нагревание до 120°. Питание им одним, без витамина В — недопустимо.

Витамин В не выдерживает долгого нагревания. Роль его: способствует росту, массивности, упругости тканей (атония у мозговиков!), усиливает пищеварительные процессы (слабость сокоотделения у мозговика, дряблость у него пищеварительных движений — перистальтики), энергизирует работу желез внутренней секреции и в особенности половой железы (пониженная активность этих желез у мозгового работника).

Витамин В содержится обильно во всех пищевых веществах, особенно же в растительных. Важное указание: в зернах он входит лишь в зародыш и в наружную оболочку зерна (отруби).

Витамин С очень чувствителен к нагреванию и высушиванию. Основное значение его — борьба с различными заболеваниями крови, особенно с цингой; качественно энергизирует кроветворение (помни о низких окислительных процессах мозговика!). Много витамина С в зеленых частях растений, в фруктах (лимон, апельсин, малина), в прорастающих семенах. Мало его в яблоках, грушах, сливах. Совсем нет С в консервах[241], сухих овощах, стручковых, злаках, в долго варенной пище.

Витамин D — ближайший, непосредственный «друг мозга»[242]. Содержит много фосфора, необходимого для мышц и нервной ткани, и без включения его в пищу нервная система теряет работоспособность: нервная и мышечная ткань перерождается, — грубо нарушается деятельность желез внутренней секреции.

D — содержится во всех растительных веществах, но нет его совсем в зернах без оболочки, в консервах: очень чувствителен к высокой температуре.

Витамин Функа (по имени открывшего его) — тоже из группы прямых неврологических энергизаторов, тонизирует работоспособность нервной клетки: содержится почти во всех растительных и молочных веществах, совсем нет его внутри зерен и в консервах.

Общая — и непосредственно неврологическая — энергизация организма — такова главная роль витаминов, которые тем самым дают мозговому работнику как раз то, чего он особенно сильно лишен по специальным, профессиональным вредностям его труда. Терпима ли безграмотность мозговика в области витаминов?

Кроме указаний о влиянии каждого типа витаминов в отдельности, теория и практика витаминоза поучает нас и общей мудрости питания, — авангард мозговой культуры эту мудрость обязан усвоить раньше всех:

а) дело не в избыточных количествах белков, жиров и т. д. (как часто в домах отдыха, во время отпусков мозговик жадно требует трех мясных блюд в день, обильных жиров и т. д.!), но в энергизирующем качестве пищи — отсюда колоссальная роль (не исключительная, понятно) растительной пищи для мозговика с его слабой тканевой «энергетикой». Ближе к сырой растительной пище или, во всяком случае, к недолговременной ее варке! Не налегать на консервы! Не сливать отвара овощей — в нем клад!

б) Хлеб следует «реформировать»: не гоняться за очищенными зернами, за мелким помолом (нужны ли «тонкие» сорта пшеничной муки мозговику? Он так мечтает о «нежных» булках!), так как в подобном составе нет витаминов! Зерна нужны при наличности наружной их оболочки — грубый помол! Нужны рожь, овес, рис, ячмень, пшеница, при ранении их наружной оболочки. Иначе гибель для организма![243]

Если учесть всерьез эту «хлебо-зерновую реформу», вводимую теорией витаминоза (обязательную для всех живых организмов, не только для мозговиков!), — мы сэкономили бы тогда ежегодно по всему Союзу сотни тысяч тонн в год. Не мешало бы мозговику встать во главе борцов за эту великолепную, реформу.

Подробнее проиллюстрируем также степень заинтересованности мозгового работника в калорийности пищи. Картина получается обратная той, которую мы только что видели.

Тепло, выделяемое работающим организмом (т. е. теряемое им вместе с составными частями, породившими тепло), измеряется особой единицей — калорией. Чем больше интенсивных двигательных процессов требует работа, тем больше теряется телесного тепла, тем сильнее процент сгорания соответствующих тканей и тем больше взамен утрат должно быть теплосодержащих, т. е. калорийно богатых элементов в принимаемой пище. Каковы же эти теплозатраты разных видов труда в сравнении с умственным?

При легком сидячем физическом труде (портной, сидящий наборщик и пр.) или при простой ходьбе за 8 часов работы в день тратится 2600–2800 калорий в сутки (считая здесь и траты на обычную жизнедеятельность тела[244]). Более тяжелый физический труд (металлиста, столяра, маляра) — 3400–3600 калорий. Труд грузчика — 4500–3600 калорий. Умственный труд как таковой (без наших спортивных и прочих добавлений), 2200–2400 калорий.

Можно ли, исходя из этих цифр, заявить, что умственный труд легче мускульного? Меньше-де затрат! Меньше калорийных, тепловых затрат, т. е. меньше движений, но очевидно больше каких-то иных расходов — качественно иных!

В час работы сапожник тратит 80–115 калорий, домашняя хозяйка (физическая работа по дому) — 85–175, гуляющий (ходьба) — 130–200 калорий, — умственный работник (сидя) — 25–30 калорий. Цифры убедительные, требующие для мозговика, очевидно, совсем иной культуры питания.

Калорийные утечки в основном возмещаются углеводами и жирами: в 1 грамме углеводов — 4 калории, в 1 грамме жиров — 9,5 калории. Очевидно, если мы перегрузим пищу калорийностью — это сведется к пересыщению организма непроработанными остатками калорийного богатства — в виде лишних жировых отложений: вялый, дряблый, лишний жир мозговика — добавочное украшение для его «красивого» биологического профиля, украшение неизбежное — при минимальных его движениях и отсутствии путей для сгорания калорий.

Кстати, небольшая таблица калорийности различных элементов пищи[245]. Углеводы: в 100 г сахара — 98 г углеводов, т. е. 392 калории; в 100 г ржаной муки — 70 г углеводов — 280 кал.; в 100 г крупы (в среднем) — 70 г углеводов — 280 кал.; в 100 г картофеля — 21 г углеводов — 84 кал. Жиры: в 100 г сливочного масла — 82 г жира — 764 кал.; в 100 г молока — 4 г жира — 38 кал.; в 100 г говядины — 11 г жира и т. д. Жиры, помимо большой калорийной концентрации в сравнении с углеводами — (9,55: 4) в различных их видах, богаты еще и витаминами, что мы и видели выше: коровье масло, говяжье сало, рыбий жир и т. д. В растительных жирах — подсолнечном и других маслах — витаминов нет.

Калорийность пищи поэтому не должна быть однобокой (о том, что она не должна и быть чрезмерной, мы говорили уже), ее надо сочетать и из жиров, и из углеводов. Соотношение тех и других для умственного работника приблизительно 1:6, 1:7. Обычное же сочетание — около 1:8 — слегка заостряется для мозговика в сторону жира по двум причинам: во-первых, из-за витаминоза рада жиров, во-вторых, из-за того, что работающая нервная клетка потребляет и часть своего жирового содержания, а это требует и особого добавочного жирового восполнения.

Расчет провести на 2200–2400 калорий в сутки, учтя еще при этом, что часть калорийности входит и в другие пищевые вещества, к которым и перейдем.

Мы много говорили выше о белке энергично растрачиваемом при мозговой работе. Белок — наиболее сложная и ценная часть живой ткани организма. Если живая ткань состоит на 20 % из плотных элементов и на 80 % (приблизительно) из воды, то около 85 % этого плотного, наиболее ценного состава ткани приходится на белок; удельный вес его тем самым сразу делается вполне ясным.

Белки воистину строят живую ткань организма, служат восстановлению уже отработанных тканей. Важнейший их вид — полноценные белки, содержащие в себе все для жизнедеятельности тканей. Они находятся во многих веществах: в зеленых частях растений, в органах и мышцах животных, в крови, молоке, яйцах, картофеле.

Таблица пропорций белка в пище: на 100 г сырой говядины и телятины среднего качества — 19 г белка; на 100 г судака — 8 г белка; 100 г икры — 27 г белка; 100 г курицы — 22 г белка; на 1 яичный желток — 2,55 г белка (помни о витаминах в желтке!); на яичный белок — 3,5 г; на 100 г молока — 3 г белка; на 100 г сливочного масла 0,5 г белка; на 100 г сыра среднежирного качества — 27 г белка. В зелени, в овощах, фруктах весового белка мало (на 100 г — от 0,5 до 2–3 г белка), но пищевая их мощь — в витаминах!

Ясно, что интенсивно работающая у мозговика — наиболее хрупкая, сложная и чуткая живая ткань наша — нервная ткань — особенно сильно заинтересована в белковом содержании пищи. В белковых тратах — специфизм умственных затрат. Но значит ли это, что надо переедаться белками, пересыщать ими организм? Опасны, грозно опасны оба «белковых уклона». Белковое недоедание ведет к трате резервных сил клетки, ее «костяка», т. е. к непоправимому разрушению клетки. Белковое обжорство ведет к накоплению продуктов непроработанного белка в крови, к пересыщению ими тканей, к образованию вреднейших адов, из влияния которых растут такие специфические враги мозгового работника, как артериосклероз, подагра, рад тяжелых «неврозов отравления»: яды эти особенно наглы потому, что мозговик отвратительно их нейтрализует (вялые движения, дыхание и т. д.).

Дискуссия о норме белка в пище не закончена, ведется она в обстановке лабораторий, и считать ее ориентировочные соображения за догмы — пока нельзя. Однако переходить за грань в 90–100 г чистого суточного белка приходится крайне редко — лишь при условиях крупнейшего эмоционально-мозгового напряжения. В среднем, при правильной калорийности (до 2 тыс кал. в день), при обильном витаминозе, при условии богатого включения растительной пищи, 80–90 г белка в день можно, пожалуй, считать близкой к норме для усиленно работающего мозга. Дни больших эмоционально-мозговых затрат требуют некоторого усиления этого стандарта; дни усиленных движений ведут к нажиму на калорийность.

Средние суточные пропорции разных видов пищевого состава (в чистом их виде) для умственного работника таковы: 40:6:7 (на 1-м месте схемы стоят углеводы, на 2-м — жиры, на 3-м — белки). Конечно, пропорции очень приблизительны.

Поскольку мы занялись укреплением пищевой «грамотности» умственного работника, надо обратить его внимание еще на два огромной важности пищевых элемента, о которых обычно либо не знают, либо охотно забывают: 1) о минеральных солях в пище; 2) о воде.

Соли — их значением физиология питания занялась лишь в последнее время, между тем клиницистам уже давно, по чутью было известно, что крупнейшая часть неврозов, тем более неврозов умственного работника, обусловлена потерей солевого равновесия в организме.

Роль минеральных солей — активно участвовать во всех химических процессах тела, все химические элементы которого соединяются друг с другом лишь в присутствии солей. Соли поддерживают таким образом весь химический тонус тела, энергично содействуя внутреннему равновесию при давлении различных жидкостей.

Задержка в организме отработанных солей и недополучение новой их порции (нужна смена солей) ведет к усиленному давлению жидкостей в тканях и в крови и к угнетению всех физиологических процессов — особенно таких чутких, какой является работа нервной ткани. Нормальное же потребление солей является великолепным противоядием для артериосклероза и обменных отравлений, растущих из пересыщения белками, так как в присутствии солей организм меньше нуждается в белках: соли помогают быстрее, глубже усваивать белок, что особенно важно для мозговика, химическая усвояемость которого вообще резко понижена, почему он легко и отравляется даже нормальной для него дозой белка, т. е. при самых благих намерениях.

Соли активируют работу желез внутренней секреции, а в первую очередь — поджелудочной (важно для нашей дезинфекционной и сложно-химической лаборатории — печени — и для нашей пищеварительной фабрики: ранимые места у мозговика) и надпочечника (важно для тонуса кровеносных сосудов и нервной системы). Как видим, о солях в пище умственный деятель не смеет забывать.

Механическое пополнение трат белками, без учета солевых включений — даже при наилучшей витамизации — не восполнит тех действительно специфических расходов, которые связаны именно со сложной, напряженной умственной работой.

Из основных солей железо и фосфор находятся в достаточном количестве в самых разнообразных пищевых веществах, и у взрослого человека обычно в этих солях нет недостатка. Так называемые «неврозы умственного труда» редко нуждаются в добавочном железе, и малокровие «невропатов» чаще всего — предрассудок. Что же касается недостатка фосфора у особо переутомленных и издерганных мозговиков (обнаруживается в усиленном выделении фосфористых солей с мочой — фосфатурия), — его легко восполняют глицерофосфатами (глицеро-фосфорнокислый кальций — по 0,6–0,9 в день, фитин — по 3–4 капсюльки).

Не так просто обстоит с солями кальция, роль которого для мозговой деятельности колоссальна. Можно сказать твердо, что если бы в области снабжения кальцием у мозговика все обстояло благополучно, — специфическая профвредность мозговой работы была бы сильно смягчена. Кальций способствует энергичному выделению мочи (т. е. с мочой — ядовитых продуктов: вялый мозговик долго задерживает у себя эти «продукты»), усиливает обмен фосфористых солей (т. е. стимулирует нервную и мышечную ткань!), активирует растворение мочевой кислоты в моче (избыточная мочевая кислота — злейший враг мозговика: источник подагры и артериосклероза), является боевым противоядием для гнилостных процессов в организме (пищеварительная вялость мозговика! Понижение бактерицидных — «бактериоедских» свойств его крови!), сохраняет в прочности костяк, зубы (дряблая статика мозговика!).

Кальций, как и другие ценнейшие соли, является очень частым соседом витаминоза, — хотя встречается и без связи с ним: он содержится во всех корнеплодах, особенно в картофеле (мозговик должен повысить картофель в чине, во всяком случае — по солевой линии), в овощах, почти во всех фруктах. Много солей в молоке, моркови, свекле, шпинате, томатах, бобах, клубнике, яблоках. Важное примечание: если местная вода бедна кальцием (исследовать!), необходимо пополнить этот изъян усиленным добавлением к пище молока, зеленых овощей, черного хлеба с отрубями.

Особо несколько слов о поваренной соли. Бедный мозговой работник должен зорко учитывать и эту, казалось бы, такую безобидную разновидность минеральных солей. Роль ее особенно велика — в процессе растворения белка в крови, в поддержании телесного жидкостного равновесия и специально — в выработке свободной соляной кислоты желудочного сока (вялые пищеварительные катары, соковые атонии у мозговика — от недостатка соляной кислоты!).

К несчастью, приходится не столько привлекать нас к поваренной соли, сколько отвлекать от нее. Вкусовое привередничество умственного работника толкает его на усиленное «подсаливание пищи» и этим бьет организм с другой стороны: избыток поваренной соли притягивает избыточную жидкость, способствует застаиванию лишней воды в организме, толкает к усилению отеков, отечной дряблости тканей, — нужно ли это дряблому, вялому мозговику? Спокойные, разумные пропорции во всем!

Наконец — о самой воде — о совсем безобидной воде! Однако и здесь — благоразумие! Остро необходимый, но далеко не безобидный пищевой элемент!

Человек без еды, но с водой живет дольше, чем с сухой едой — без всякой воды! Вместе с тем, избыток воды (чай, пиво, питье после соленого — сколько этих грехов на совести мозговика!) губит. Организм сам регулирует свою нужду в воде чувством жажды. Избыток воды в организме дает дряблость тканей, отеки, задерживает движение основных тканевых соков, перегружает сердце и почки ненужной работой, ослабляет концентрацию желудочного сока (кстати, не пить воды при еде!).

Памятуя, что именно в этих областях у мозгового работника неблагополучно, — осторожно и с водой! Мозговой аппарат дает ценностей во много раз больше других «аппаратов» тела, но он же требует и более бережного с собой обращения.

Из трех основных пищевых процедур в сутки (завтрак, обед, ужин) первая должна содержать около 35 % всего суточного пайка, вторая — около 40 %, третья — 25 %; (на ночь не обременять пищеварительный аппарат).

Вкусовой элемент имеет для мозговика огромное значение, если учесть слабую сокоотделительную и двигательную работу его пищеварительной «фабрики». Заработавшийся мозговик — законный привередник, а не барин. Отсюда — необходимость некоторого разнообразия в блюдах, большая роль вкусовых кореньев, соли, тяга к поджаренным блюдам и т. д. Вкусовой момент обычно при внимании обходится недорого и не требует особых хлопот.

Однако обеспечить химизм питания — еще недостаточно. Необходимо наладить систему питания. За час до обеда надо озаботиться о постепенном отливе крови из черепа к брюшной области, которая иначе не будет иметь стимулов к пищеварению: отсюда правило — уменьшить напряженность черепной работы перед обедом и слегка пройтись.

Во время еды не отрываться посторонними обстоятельствами и не погружаться в ответственные размышления, так как иначе пища пройдет впустую, не переработанная, напрасно обременив собою организм, заставив его бесплодно провести весь громоздкий пищеварительный процесс. Надо хорошо разжевывать пищу, так как это усилит выделение слюны и желудочного сока и, кроме того, механически облегчит работу дальнейшим пищеварительным «цехам», обычно у мозговика вялым (ремонт зубов).

После утренней еды медленно пройтись к месту службы. После обеда — указанный выше часовой отдых, иначе пострадает и мозговая работа и пищеварение («классовая борьба этажей»). Фиксировать еду к определенным часам, так как в противном случае грубо нарушится автоматизм пищеварительной работы и потребуется добавочная трата нервных сил для нового, «сверхштатного», не вовремя, неврогенного возбуждения пищеварительной активности.

Нарушение ритма питания опасно еще и тем, что организм, вовремя не получив свою порцию «горючего», работает под нажимом, усиленно тратит свои резервы и при этом производит гораздо менее доброкачественный продукт, что в общей сложности обходится непоправимо дорого.

Каким бы «шкурничеством» ни казались все эти наши советы, некий минимальный стержень их должен извлечь всякий мозговой работник, даже и наиболее занятой. Вулканические обстоятельства бывают не каждый день, а без рационализации питания мозг не будет работать. Борьба с таким «шкурничеством» — один из вреднейших видов поповщины. Именно материалист должен знать, что материальная основа ума — мозг — имеет свои вполне объективные законы бытия и работы: отрицать это — значит быть мистиком в своих воззрениях на «душевную» деятельность…

VIII

РЕЖИМ УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА.

«ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ АППАРАТ» УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА — МОЗГОВАЯ КОРА — ПРОДУКТИВНО РАБОТАЕТ ЛИШЬ ПРИ УПОРЯДОЧЕННОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПОДКОРКОВЫХ ЦЕНТРОВ. ПРЕДПОСЫЛКА ЭТОГО — ТВЕРДЫЙ РЕЖИМ.

В деятельности организма имеется своя автоматизированная ритмика. Все функции тела — кровообращение, дыхание, пищеварение и пр. — обладают своими «привычками», глубоко укоренившимися на протяжении сотен поколений (безусловные рефлексы). Эта наследственная взаимозависимость разных функций является спасительной для организма, так как еще при рождении снабжает его бесперебойно работающими механизмами, приспособляющими к окружающей среде. Не будь этих механизмов, еще в младенчестве животное погибло бы под непосильными для него обязательствами, накладываемыми средой.

Чем сложнее мозговая кора животного, т. е. чем большее значение имеет для него нажитой, накопленный в течение личной жизни опыт (условные рефлексы), тем большей хрупкостью отличаются безусловные рефлексы, испытывающие, через поколения, сложные перестройки под влиянием длительно накоплявшихся новых навыков[246]. Именно у кортикально богатого человека эти врожденные автоматизмы особенно легко разлаживаются, почему он и оказывается гораздо дольше беспомощным, чем эта наблюдается у менее сложных (в нервном отношении) животных.

Особенно велика эта разлаживаемость автоматизированной ритмики у тех людей, которые делают именно мозговую кору основным своим «производственным орудием».

Непрерывная нагрузка, которую несет кора, не дает ей возможности с достаточной четкостью регулировать связь биологических автоматизмов с окружающей средой (это тоже основная ее специальность), — и древняя ритмика органических процессов грубо расстраивается. Появляются все более глубокие условно-рефлекторные извращения кровообращения, дыхания, пищеварения, внутренней секреции и т. д., сильно отражающиеся в первую очередь, конечно, на работоспособности наиболее чуткого органа тела — той же коры.

Поэтому создание таких условий, которые жестко вправили бы вывихнутую биологическую ритмику, является первоочередным вопросом культуры мозга. Богемский быт, отсутствие твердого режима, бивуачная обстановка жизни и работы — опаснейшие враги сосредоточенной мозговой работы и, кроме того, злейшие разрушители здоровья мозговика. Кора «не должна думать и заботиться» об упорядочении биологических функций, это должна делать за нее окружающая среда — правильной своей организацией, своей системой ритмических сигналов (часы еды, отдыха, сна, работы, движений), — и если ее (кору) понуждают активно обслуживать эти «нижние» функции — горе ей, горе творчеству!

В самом деле, пищеварительный аппарат в течение столетий усвоил известную ритмику работы. На протяжении жизни эта ритмика частично перестроилась под влиянием окружающих условий, воспитания, но все же сохранила некий остов, характерный для данного организма. Теперь представим себе поведение мозговика, не подчиняющегося этой ритмике, ведущего себя совершенно анархически в области питания. Что происходит в нем физиологически?

В определенные часы (сигнализация) пищеварительный аппарат проделывает (сам без понуждения, автоматически — в этом гениальная биологическая экономия) всю подготовительную работу: даются толчки для выделения пищеварительных соков, создается установка на передвигание пищевых комков, кровообращение тяготеет в сторону брюшной области и т. д. Фабрика заряжена. Однако «хозяин не является», не ест, и вся подготовительная, ритмизированная, мудрая работа оказалась впустую.

Легко ли снова приступить к ней, когда «хозяин» наконец соблаговолит явиться? Совсем нелегко, а в конце концов почти и невозможно. Если питание протекает в самые разнообразные отрезки времени, подготовительная работа и вся пищеварительная функция требует совершенно специальных, добавочных — притом сильных — затрат со стороны мозговой коры. В «неожиданные» часы пищеварительный аппарат не готов к работе (готовился раньше), — выделительная и двигательная функция его слаба, — надо его заново заряжать, возбуждать, нервировать, давать толчки, тратить на него массу нервной энергии, — из той же коры, которая только что и без того истощилась на процессах умственного труда.

Таким образом, «бесплатное», автоматизированное пищеварение оказывается оплачиваемым — притом по самой дорогой цене, как раз из того же источника, который именно сейчас нуждается в сугубом отдыхе. Качество же этого «неожиданного» пищеварения в конечном итоге, несмотря на все затраты, оказывается достаточно скверным, так как никакие добавочные, «сверхплановые» сигналы не сделают того, что делает сам организм в процессе своей автоматической работы.

В совершенно одинаковой степени наши указания касаются не только пищеварения, но и кровообращения и прочих физиологических функций: ритмика движения, дыхания, отдыха, введенная в жесткие режимные рамки. Чем сложнее и ответственнее мозговая работа, тем более твердым должен быть режим.

Особенно чутко обязан считаться с этим новый социальный мозг, лишь сейчас, в первом поколении, быстрым темпом включившийся в громоздкие творческие умственные процессы: режимная твердость, настойчивость быстро сократят статистику ранних мозговых склерозов и преждевременных инвалидностей в нашем активе. Закон этот обязателен для всех и всяческих работников умственного труда. Нельзя нелепо тратить дорогие силы мозга на такие процессы, которые по существу своему являются «безмозглыми».

Однако вместе с тем, вопрос о режимизации, о твердой организации быта умственного работника в СССР представляет невероятные трудности. Эпоха революционных боев и революционной стройки не терпит бытовых трафаретов, застывших стандартных указаний о быте.

Именно революция требует невиданного напряжения человеческого мозга. Но именно человеческий мозг, для наиболее правильного использования его динамики, тоже требует… необычайно бережного с собой обращения, т. е. как раз того, что в боевые этапы революции неосуществимо.

Неудивительно, что автору этих строк, неустанно, с 1918–1919 гг., воюющему за рационализацию быта и работы, кидается иногда упрек: «рационализировать быт бойца — значит отказаться от революции; когда льется кровь, рвутся сосуды, ломаются нервы; когда сердце и мозг заживо сгорают, — тут не до рационализации быта, не до режима, не до гигиены. Или шкурничать — или революцию делать!» Как видит читатель, сказано крепко.

К счастью, не менее крепкими оказываются и наши защитники: «Сколько сил и жизней было бы сохранено за минувшие годы, если бы, наряду с уменьем драться, мы были культурны и в области гигиены, быта, работы; даже в самые тяжелые периоды имеется минимум возможностей по рационализации повседневности, и никакие вулканические события не должны мешать выполнению этого скромного минимума. Революция — это не бред сумасшедшего; делать ее надо с горячим сердцем, но холодным мозгом.

Часто гораздо легче бестолково метаться, купаться в бытовом хаосе, чем, стиснув зубы, заставить себя выполнить обязательный бытовой минимум. Дело не в шкурничестве (иногда шкурничество в обратном: слабоволие), а в бережном обращении с золотым фондом класса — его мозгом: плохой мозг даст плохую революцию. Надо рационализировать процессы революционного горения».

Конечно, дискуссия еще не закончилась. Защитники «неограниченного пафоса» и «организованного целеустремления» еще долго не примирятся, однако, не боясь «шкурнического» ярлыка, мы открыто поднимаем знамя рационализации быта нашего общественного актива и нашего мозгового актива в целом.

Понятно, советы наши не следует понимать механически. Имеются периоды, когда они выполнимы лишь в минимуме. Наоборот, бывают времена, когда удается их осилить на все 100 %. В отдельных слоях умственных работников бытовой рационализацией, жестоким режимом по условиям среды и работы можно овладеть с относительной легкостью (ученые, кабинетные работники, педагоги, писатели, артисты и т. д.).

Наиболее государственно ответственный мозговой слой — политические деятели СССР, к несчастью, поставлены в условия наихудших рационализаторских, т. е. и режимных, возможностей: обстановка и темп работы, эмоциональная напряженность, непредвиденности и т. д. Однако при известном нажиме из всей «рационализаторской» бытовой системы мозгового работника, из режима его можно извлечь сердцевину, осуществимую и в наихудших условиях труда.

Кроме «принципиальных» возражений мы слышим также обвинения «непосредственно» практического характера. Система твердой режимизации быта, говорят наши оппоненты, явится для безумно занятого общественника новой, вконец непосильной «донагрузкой». Надо выкроить дополнительное время для режимных отрезков, надо напрягать внимание, чтобы не забыть о «бытовом обряде за № таким-то», нужны добавочные усилия для того или иного гигиенического процесса (гимнастика, обтирания и т. д.) и пр. и пр. «Где, черт подери, взять для этого время и силы!?» — сердито кричит первая группа «практических» наших противников.

Вторая категория оппонентов ищет «стратегических» возражений. Она заявляет, что эмоциональная яркость революционера (это же говорят и о работниках искусства: тоже люди «эмоции») биологически не терпит «режимной схематизации», ограничения, сужения, «нотизации»; эмоциональность выхолостится, личность посереет, омещанится в бытовом и трудовом НОТе.

К счастью, сбить эти «практические» возражения не трудно. Основное, решающее условие для проведения режима — настойчивость. Все режимные (гигиенические, трудовые) правила, требующие вначале, по новизне их, напряжения, усиленного внимания, — в недалеком времени начинают выполняться с прогрессивно уменьшающимся усилием, делаются все менее заметными для внимания, требуют все меньше воли, автоматизируются.

Процесс автоматизации новых режимно-бытовых навыков становится тем более легким, что уже в короткое время сказывается объективный и субъективный эффект режимизации быта: улучшается самочувствие, вырастает работоспособность, т. е. сил и времени для выполнения «режимного ритуала» накопляется гораздо больше, чем их было в начале «тяжелого» нового стажа.

Добиться, однако, этой быстрой автоматизации возможно лишь при максимальном сосредоточении воли на том режимном минимуме, выполнение которого ты сделал своим обязательством. Чем больше твердости, непреклонности проявлено с первых же дней для проведения этого минимума, — тем легче и скорее автоматизируются новые бытовые установки, тем глубже и шире скажутся их биологические и творческие результаты.

В этом принципе «максимальной настойчивости» коренится ответ второй группе наших «практических» противников. Настойчивость в самоорганизации никогда не выхолостит эмоционального богатства, — наоборот, сделает его особо мощным, сконденсирует его силы, превратит эмоциональность в «психический динамит» — с колоссальной творчески взрывчатой энергией.

Такая режимная «механизация» быта не ущемит и «диалектических умений» интеллекта, чего тоже опасаются оппоненты второй категории: диалектическая гибкость мозга вовсе не рождается из бытовой растрепанности. Боюсь обратного: как бы наши бытовые растрепы не оказались и в области идеологии слабоватыми по части диалектики.

Итак, в области режимной рационализации быта — настойчивость, настойчивость и настойчивость!

Придется нам оглушить читателя-общественника с первых же слов. Ждем улыбки злобного скептицизма, крепкой ругани («фантазер», а то и хуже бывало!), но пойдем напролом. Режим, общие основы его — это область, в которой уступки годятся меньше всего: мы даем здесь минимум.

Что такое режим? Это общая схема главных бытовых этапов. Режим — это разделение суток на основные отрезки, включающие в себя первоочередные процессы жизни: работу, питание, отдых, досуг и прочие связанные с ними процедуры. Режим — это организация среды соответственно твердо проведенному разделению частей суток. Режим — автоматизация работы тела, приспособляющего различные свои процессы к твердо фиксированному времени.

Можно выполнить количественно определенные научные указания (такое-то количество часов сна, работы и пр.), но качественно здесь все же не будет режима, если выполнение указаний не свяжется с определенной системой, в которой и заключается сущность режима. Режим — это система, определенный, настойчиво проведенный порядок.

В чем смысл и мудрость режима? Во-первых, в том, что куски времени, необходимые для работы, отдыха и пр., «обрубаются» нашим мозгом «подсознательно», без специального к тому привлечения внимания: мозг получает наконец снова свою способность к саморегулированию, чего он так часто лишается именно у мозговика. Во-вторых, организм автоматизирует при режиме свои процессы, и для начала той или иной функции организм при твердом режиме не требует предварительной «раскачки», которая проводится в нем «подсознательно»: не надо возбуждать аппетита — он сам является; не надо усыплять себя — сон сам приходит, и т. д.

Каковы минимальные нормы режима мозгового работника и каков их порядок?

Серьезно работающий мозг требует не меньше семи часов ночного сна в сутки и не меньше одного часа полного отдыха в середине рабочего дня.

Помимо отдыха мозговой работник обязан провести не меньше часа в день на воздухе, в спокойных, не быстрых движениях[247].

В течение суток процедур питания должно быть не менее трех — притом довольно основательных процедур.

Разбить рабочий день на такие отрезки, чтобы наиболее напряженная мозговая деятельность одновременно развертывалась на срок не больше трех часов. При этом наиболее интенсивную работу надо приурочивать ко времени после утреннего сна и после часового дневного отдыха (после обеда), постепенно ослабляя напряжение к ночи. Последний час перед сном — никакой новой мозговой инициативы.

В течение недели должны быть совершенно свободны от служебных и общественных обязанностей не меньше 18 часов (1 ½ рабочих дня)[248]. Из них — 6 часов должны быть «вполне шкурническими», «безмозглыми» (воздух, прогулка, лежанье и пр.), остальные же могут быть потрачены на легкую, отвлекающую, разнообразную работу мозга (беллетристика, концерт, театр и пр.).

Дни, связанные с особо серьезной ответственностью (публичные выступления, доклад, волнения и пр.), требуют увеличения прогулочно-воздушного минимума до 1 ½ часов и уменьшения общей рабочей напряженности в степени, соответствующей силе добавочного груза: так, перед большими публичными выступлениями интенсивность общего напряжения должна быть смягчена не меньше чем вдвое и т. д.

Перед обедом за полчаса — час работа должна постепенно смягчать свою напряженность.

Прогулки — приурочивать к утреннему началу работы, ко времени перед обедом и ко сну, итого три небольших прогулки.

Питаться — в 8 часов утра, 3 часа дня (обед), 8 часов вечера (приблизительно). Не мешает около 12 часов съесть легкий завтрак.

Таковы основные количественные нормы и их очередность: как видим, в среднем на долю работы в течение суток мы сохраним (понимая под работой служебную, общественную деятельность и более серьезную работу дома) не меньше 12 часов в сутки; из них около половины — на работу значительной интенсивности, другую половину — на более легкую работу.

Это колоссальный минимум, который будет, конечно, резко опротестован западными гигиенистами как непосильный для серьезно работающего мозга. Однако у нас он опротестовывается с другой стороны — как… неосуществимый: работу общественника-де меньше чем в 15–16 суточных часов не уложишь! Внесу поправку: «плохо работающего общественника». При условии режима и трудового НОТа то, что он делает сейчас в 16 часов, он мог бы с гораздо большим качественным эффектом проделать в 8 часов.

Наш минимум работы связан с категорической предпосылкой — месячного полного отдыха в течение года.

IX

СМЕНА РАБОЧИХ СИСТЕМ ПРИ УМСТВЕННОМ ТРУДЕ.

ТРЕБУЕТСЯ ДОСТАТОЧНАЯ СМЕННОСТЬ РАБОТАЮЩИХ МОЗГОВЫХ УЧАСТКОВ. НЕОБХОДИМА СМЕНА ИНТЕНСИВНОСТИ МОЗГОВОГО НАПРЯЖЕНИЯ.

В IV главе мы указывали, что нельзя «перепрыгивать» с одного сложного мозгового процесса на другой. Нельзя, однако, непрерывно загромождать один и тот же участок одним и тем же материалом и напряжением одинаковой интенсивности, — иначе это поведет к непосильной перегрузке.

Если в течение 10 часов напряженной работы мы будем сидеть за одним и тем же делом, совсем не переключая работающих мозговых участков (хотя бы и с перерывами для отдыха), — это лишит творческую работу ее сочности и гибкости. Целесообразнее разделить работу на два сектора: например 4–5 часов писать, остальное время — подбирать материал для последующего писания; или же 5–6 часов (с перерывами) писать, а остальное время заняться новым вопросом, не входящим в первую задачу.

При этом условии наиболее ответственно работающий первый участок на время окажется в тени и соберется с новыми силами и новым материалом: это для него не период бездействия, это фаза подсознательной консолидации материала, невозможная, если не переключиться временно в сторону другого участка. Одностороннее возбуждение допустимо как редкое исключение (при крайней спешке), но не как система.

Точно так же обстоит и с интенсивностью работы. Десятичасовая большая интенсивность в течение суток непосильна для коры, даже при рациональных паузах. Переход к средней и малой интенсивности — эта не «паразитирующие» часы, наоборот, это переход к качественному углублению следующей могучей фазы, начальная проработка которой подсознательно идет уже в стадии средней и малой интенсивности: отступление (не бегство, не сон!), во время которого происходит сложнейшее перемещение боевых сил.

Правила разумного использования подсознательного фонда (о котором мы говорили в гл. V) в основном сводятся к осмотрительной смене работающих мозговых участков и к перестройкам интенсивности работы.

Физиологическое объяснение этого явления — в законе смены работающих систем, в законе чередования этих систем.

В работающем участке мы имеем всегда одностороннее распределение крови, даже при наилучших условиях организации работы. Кровеносное русло на этом участке расширяется: расширяются как сосуды, подвозящие топливо действующему участку (артерии), так и отвозящие переработанную кровь (вены). Общий фонд подвозимого топливного материала увеличивается в этом участке, но соответственно уменьшается питание на других, не работающих сейчас участках.

В этой максимальной мобилизации на работу одной лишь рабочей системы заключается, в общем, величайшая целесообразность (принцип доминанты именно в этом, так как для двух работающих систем не хватает крови, топлива). Но при чрезмерном нажиме на одну и ту же систему получается и величайший вред: непрерывно работающая система перегружается, лишается своей эластичности, а нерабочие участки, долго лишенные достаточного питания, тоже теряют часть своей активности.

Это правило относится как к частным системам, так и к обширным, целостным рабочим группам. Так, исключительный, непрерывный нажим на мозг при игнорировании физического труда — двигательных процессов — опасен для всего организма в целом — и в первую очередь для того же нервного и двигательного аппарата. Или: игнорирование часов пищеварения и постоянная мозговая работа во время наиболее интенсивного пищеварительного процесса ведут к хронической слабости последнего, но вместе с тем, прямо и косвенно страдает, конечно, также мозг.

По линии этого закона чередования рабочих систем организм на протяжении сотен тысячелетий накопил изумительную ритмику в своей работе. Переключая активность с одного участка на другой (автоматически, без наших волевых стараний!), он дает возможность отдохнуть одному участку одного и того же органа и переводит нажим на другой участок… того же органа.

Так, сердце наше, к изумлению многих неосведомленных читателей, никогда не работает полностью: делит обязанности равномерно между своими отделениями — желудочками и предсердиями: итого, оказывается, в течение суток желудочки заняты лишь по 8 часов, а предсердия — по 4 часа. Дыхательный аппарат не менее распорядителен и заставляет различные группы дыхательных мышц работать лишь по 5 часов в день. Пищеварительный аппарат работает 15 часов. Центральная нервная система, наиболее хлопотливая, связанная со всеми процессами тема, занята 16 часов.

Таковы результаты использования закона чередования. Ясно, что мозговой работник всегда обязан учитывать этот закон. На этом же законе строится, между прочим, один из важнейших видов отдыха мозгового работника — относительный отдых[249], заключающийся в перемещении нервного возбуждения из работающего участка в неработавший: первый успевает отдохнуть, хотя работа, иногда очень интенсивная, и продолжается, но другая работа.

Возникает естественный вопрос: как связать, однако, «закон чередования возбуждения» с «законом длительности возбуждения», развернутым в нашей IV главе? При поверхностном подходе ведь может создаться впечатление, что оба закона противоречат друг другу.

Понять соотношение этих законов можно лишь тогда, если подойти к делу диалектически. В чем заключается длительная установка на один и тот же комплекс вопросов? Неужели в том, что все дни, все часы продумывается одна и та же область, одним и тем же темпом, одними и теми же приемами? Конечно, нет. «Сегодня» — это собирание материалов: чтение, записи, систематизация собранного по рубрикам, разверстка по частям плана и т. д. «Завтра» — это литературное оформление накопленного. «Послезавтра» — коллективное обсуждение законченной части работы.

В первой фазе тип работы таков: расширение полей внимания — метод мышления индуктивный (из крупиц, из частей); главный процесс основан на технических, вспомогательных приемах, — непрерывного напряжения нет (хотя работа непрерывная и ответственная).

Во второй фазе область сосредоточения сужена (от одного целевого участка работы к другому), работа творческая, метод синтетический, — напряжение, самоорганизация непрерывные.

Третья фаза: добавляется новый эмоциональный стимул (люди, коллектив, полемика, непосредственная ответственность), формулируются совершенно новые, свежие логические построения (возражения слушателей и реакция на них); мышление идет по путям речевого процесса (речь часто перестраивает наши логические предположения); внимание варьирует — то сужаясь, то расширяясь (в зависимости от логической реакции аудитории или от полемического материала) и т. д.

Тема, как видим, одна, — единая целеустремленность, доминанта — прочная, глубокая, а вместе с тем, как богаты методические варианты работы! На языке физиологии мозга эти «варианты» превращаются в перемещение участков возбуждения.

Нет ничего вреднее для мозга — недели за неделями неотрывно сидеть за одним лишь «литературным оформлением» материала. Варьируя приемы подхода к материалу, мы освежаем не только мозг, но и самый материал, который получает добавочное освещение, строится в новые сочетания, приобретает дополнительный интерес.

С этой точки зрения наш метод «поддразнивания», о котором мы говорили в V главе, хорошо иллюстрирует значимость «закона чередования», однако — с наиболее узкой его стороны.

«Закон чередования рабочих систем» гораздо шире и сложнее «поддразнивания». В последнем — легкое оттеснение доминанты, чтобы дать ей потом с сугубой силой «сердито» прорваться. В «чередовании» же мы действительно основательно отводим «основной рабочий комплекс» вглубь, в тыл, назад, — даем заново устояться его материалу, даем ему пересочетаться и лишь после этого снова к нему возвращаемся. Здесь не «драчливость», но «рабочая дружба» — дружеская смена.

Видов подобных чередований может быть много: а) перемена методов работы (см. выше); б) переход к другим частям работы (т. е. к другому ее материалу); в) смена интенсивности рабочего напряжения; больше или меньше пауз, переход от сложной главы, даже не закончив ее, к более легкой (конечно, с тем, чтобы вскоре снова вернуться к первой); г) более долгий отрыв от работы (даже не законченной) с переходом к новому, непосредственному накоплению свежего материала, живых впечатлений для той же работы; д) временный отход от работы вообще (на 1–2 недели и т. д.), временное переключение на другую область, даже не связанную прямо с данной работой, — в том числе и на легкий физический труд; е) внерабочий перерыв вообще («отдых») — более или менее длительный.

Все эти приемы могут отличаться степенью длительности каждого из этих этапов — от нескольких часов до нескольких дней и даже недель, причем в первую и последнюю фазы работы («раскачка» и «завершение») вариантов надо включать поменьше; в фазе развертывания (третья, центральная фаза) — вариантов можно больше. Одно лишь правило остается в силе во все фазы работы: не создавать конкурирующего участка, — не создавать этими «вариантами» борьбы между двумя мощными доминантами.

С точки зрения «закона чередования» можно бы даже одобрить и наши пресловутые «совместительства», если бы только… материал совмещения целиком зависел от нас. Совместительство действительно содержит в себе ряд черт, включающихся в принцип рабочего чередования; однако черты эти обычно стихийно развертываются: часы дня и дни недели, напряженность заданий, — все это зависит почти целиком от «объективных» условий, т. е. плохо регулируются работником, и в результате вместо «отвлечения» — новая огромная нагрузка; вместо «ухода в тыл» — открытая, жестокая война двух, а то и трех сильных доминант; каждая из этих доминант «обгрызает» другую, и в итоге все они — вместе и порознь — становятся немощными, мозг же в целом «иррадирует», т. е. теряет способность к концентрации вообще.

Таким образом, идя по пути «закона чередования», мы не против совместительств, но за рационализацию их: а) все они должны относиться к одной, центральной, стержневой области работы; б) среди областей совмещения одна должна быть главной по ответственности и нагрузке, другие же — второочередными. Совмещения по нескольким важнейшим секторам не должно быть; в) совмещая — внимательно распределять части времени и части заданий так, чтобы они совпадали с наибольшей продукцией мозга (см. все сказанное в предыдущих главах).

При таких условиях совмещение подчинится «закону рабочего единства», т. е. включится в зону действительного влияния рабочей доминанты. В противном случае — работа под непрерывным волевым нажимом, при постоянном сознательном контроле, т. е. порча как продукта, так и рабочего аппарата.

X

ГИГИЕНА ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА.

ИНТЕНСИВНАЯ УМСТВЕННАЯ РАБОТА НЕ ДОЛЖНА СОВПАДАТЬ С УСИЛЕННЫМИ ВОЛНЕНИЯМИ.

Всю серьезную мозговую работу, связанную с наибольшим сосредоточением, требующую наиболее богатых комбинаторных процессов, надо проводить в обстановке спокойствия и без спешки. Умственный труд и без того дорого обходится нервной клетке, — если же связывать его с волнениями, пострадает качественная продуктивность и сугубо поплатится нервная ткань.

Волнения — это бурные колебания кровообращения, которые особенно резко отзываются на кровообращении в черепе. Нарушения же мозгового кровенаполнения являются глубоким бедствием для процессов умственной деятельности. Поэтому если та или иная работа неминуемо потребует волнений, необходимо так спланировать ее, чтобы творческая, наиболее ответственная ее часть была проведена до периода волнений и на последний пришлась бы лишь исполнительная ее часть.

Особо внимательно должны быть при этом учтены публичные выступления. Потрясения, вызываемые ими, двоякого порядка: как волнения — с одной стороны, и как тяжелая речевая нагрузка — с другой. Речевой процесс в большой аудитории, помимо создаваемых им эмоций, является, кроме того, резким механическим ударом по дыханию и кровообращению, отягощая их в дополнение к волнующей нагрузке.

Перед неминуемыми волнениями, перед публичными выступлениями большая мозговая работа должна быть приостановлена, — материал ее должен быть закончен до них. Дни волнений и больших речей должны быть днями особо сурового режима для работников мозга.

Для иллюстрации подавляющего влияния «привходящих» эмоций на умственную деятельность воспользуемся яркими опытами, проведенными в психологической лаборатории Академии коммунистического воспитания.

Были исследованы молодые товарищи, поступавшие в Академию. Исследование было сделано до экзаменационных дней и после них. Цель изучения — выяснить, насколько эмоции, связанные с предстоящей тяжелой экзаменационной ответственностью (риск, возможность «провала» и т. д.), отражаются на качестве мозговой продукции, т. е. на подготовке к самим экзаменам.

Казалось бы, яркая целеустремленность налицо: страстное желание выдержать, быть принятым в АКБ. Все организующие усилия тоже приведены как будто в движение: максимум часов на работу, нет отвлечений и т. д. Однако несмотря на это интеллектуальная картина получилась ужасающая.

Волнения, связанные со страхом неудачи, так дезорганизовали мозговой процесс, что резче выступали при исследовании не явления сосредоточения, но явления грубейшей рассеянности; не прочная фиксация воспринимаемого, но ужасающая забываемость. Мыслительные процессы оказались сильно замедленными, мыслительный поток оказался легко «волнуемым», причем в качестве волнующего фактора выступали и впечатления, ничего общего не имевшие с экзаменационными драмами (явление разлитого, общего аффективного возбуждения).

Характерно, что мыслительные реакции, относящиеся к материалу, непосредственно связанному с самим содержанием изучаемых предметов (физика, химия, истмат и т. д.), оказывались наиболее заторможенными: а надо бы, конечно, ждать обратного — ведь это основной материал их мышления в данные дни.

За несколько дней до экзамена эта дезорганизация охватывала всю умственную деятельность, а непосредственно перед экзаменом она разрушала преимущественно те области, которые были ближе всего к содержанию экзаменационного испытания (наиболее сейчас нужные, но вместе с тем именно сейчас наиболее ранимые).

У особо чутких товарищей этот «экзаменационный травматический невроз» давал тяжелые отзвуки и после окончания экзаменов — даже при удаче последних: «рецидив экзаменационной эмоции».

«Привходящая эмоция» давала не только ломку интеллектуального аппарата, но потрясала и всю биологическую сопротивляемость «жертвы».

Исследования крови в разные фазы — до экзамена и после него — показали, что «предэкзаменационная» эмоция резко понижала каталазу крови (один из ферментов, обусловливающих собою интенсивность процессов, протекающих в крови), т. е. грубо подавляла все жизненные процессы организма: понижала сопротивляемость его к инфекциям и т. д.

В текущей общественной работе возможно сопротивление подобным эмоциям и даже — при уменье — переключающее использование их на цели того или иного нашего задания (по примеру артистов, ораторов) (из гл. III). Однако напряжение, вызываемое такой борьбой, тем более попытками переключить, настолько тяжело, что его ни в коем случае не следует сочетать с ответственной частью работы: надо либо покончить с этими эмоциями до ответственной работы, либо «отсрочить» их до окончания последней.

Один из приемов борьбы с эмоциональными отвлечениями при выступлениях — составление детального конспекта: какие бы волнения ни вызывало выступление (огромная аудитория, недовольные реплики с мест и т. д.), — основной процесс организован заранее (конспект), и сорваться с него меньше риска. В таких случаях заучивание доклада наизусть или надежды на импровизацию, «вдохновение» во время самой речи одинаково недопустимы: «эмоция» сорвет работу памяти, и без помощи конспекта прорвется хаос: (это в первом приеме); во втором случае — «вдохновение» то ли будет, то ли нет, — выхода же «без вдохновения» никакого, и лучше вооружиться заранее.

Конечно, огромное значение для гигиены эмоций имеют общая и специальная закалка, как длительная, так и эпизодическая, но о ней много говорилось выше, гл. III.

Чрезвычайно большую значимость имеют в вопросах умственного труда эмоции, связанные с половой жизнью. Недаром некоторые психопатологи пытались все творческие процессы свести к половому источнику.

Конечно, в таком предположении господствует мистическая чепуха, но вместе с тем нельзя преуменьшать значение половой жизни для умственной деятельности. Надо при этом учесть целую серию вполне научно подтвержденных положений.

Половая любознательность вплетается в общую любознательность — питает последнюю и ею питается. Половое соревнование таким же образом сливается с общественным соревнованием, и т. д. В этом — психологические связи интеллекта и сексуальности.

Биологические связи их чрезвычайно глубоки. Половая железа снабжает своим химизмом мозг не только в области полового его фонда, но и в сфере общетворческого его содержания. В этой области между чувственно-половой областью и общетворческой сферой появляются сплошь и рядом конфликтные боевые взаимоотношения: половое поглощает часть химизма, снабжающего высокие процессы в коре, и последние, соответственно, беднеют.

Бывает и «комбинированное» положение, когда напитавшийся корковым фондом половой порыв, преобразившись в творческий порыв, вплетается в кору и окрашивает ее работу в половые тона. Конечно, по первому и по второму вопросу случаются и обратные отношения: оттягивание из полового к интеллекту.

Очевидно, гигиена и рационализация половой жизни, половых эмоций представляют для умственного труда исключительно большой интерес.

На практике отношения полового и интеллектуального в основном сводятся к следующему:

1. Для умственной деятельности важно, в каком направлении развивается половая эмоция: составляет ли она особую доминанту, противопоставленную текущей рабочей доминанте, или же она может органически включиться в последнюю, стимулируя ее своим материалом? 2. Для умственной деятельности важно, насколько часто совершаются половые акты, так как половой акт одновременно является и значительной химической тратой, и большим эмоциональным потрясением: и то и другое, если они в избытке, питается за счет химизма и эмоций, подлежащих использованию в интеллектуальном аппарате.

Регулирование обоих элементов полового поведения — качественного и количественного — представляет собою одну из сложнейших и наиболее дискуссионных задач в деле организации умственной работы.

Всем известно колоссальное значение так называемой сублимации, т. е. перевода задержанного (сознательно или вследствие любовных «поражений», неудач) полового влечения на пути творческой деятельности. Нельзя, однако, понимать процесс сублимации механистически. Не всякий отказ или отрыв от полового удовлетворения ведет к творческому переключению, и далеко не всегда вообще «отказы» нужны для творчества.

Задержка полового возбуждения, если последнее не отыщет себе своевременных, хорошо построенных путей для творческого использования, может оказаться вредной зарядкой, усиливающей сумму общего, болезненного, внутреннего возбуждения. Наоборот, удовлетворение полового влечения вовремя — ожидание этого момента, борьба за него — может в различные этапы работы оказаться фактором, стимулирующим творчество. Где же «равнодействующая»?

Качественно она, по-видимому, в следующем:

1. Любовно-половая эмоция умственного работника должна быть в теснейшей связи с общественными его устремлениями, со всем содержанием его мозговой коры, идейная близость с любимым человеком, единство исканий, интересов, если возможно — даже общность работы. Это — условие для объединения рабочей доминанты с половой и для подчинения полового общественному: правильно построенная половая жизнь всегда связана с подчинением полового общественному. В таких случаях половое не мешает, но стимулирует кору; кора же, в свою очередь, углубляет и утончает половую жизнь.

2. Половые акты умственного работника должны быть редкими, хотя это само собой следует из первой формулировки: половое влечение как синтетическое завершение объединенного — коркового и чувственно-полового — влечения оформляется в таком завершающем виде не легко и не часто.

3. Ни новых половых эмоций, ни интенсивных половых затрат не должно быть в периоды наиболее ответственной умственной работы.

У мозговых работников чаще всего мы встречаем два типа половых отклонений: 1) уменьшение половой активности — в результате излишних переключений полового химизма в мозговую работу или же в результате длительного мозгового переутомления: половая астения; 2) искусственное взвинчивание половой активности, являющееся обратной стороной непрерывного, напряженного мозгового сосредоточения (половая гиперэмоция): «рассеяться, развлечься, развязать эту вечную скованность, оживить монотонный фон умственных процессов» (тяга к частым половым переменам, лишним половым актам и т. д.).

Второй тип полового отклонения обычно встречается у лиц подневольного мозгового труда («не по призванию») или же у лиц, еще не привыкших к настойчивой умственной работе, которая с первых этапов может показаться однообразной, серой, «безэмоциональной», — или же у страдающих раздражительной слабостью (см. гл. II).

Первый тип — половая астения мозгового работника — встречается сейчас довольно часто. Огромный новый социальный слой, недавно внедрившийся в серьезнейшую мозговую работу, потребовал со стороны желез своей внутренней секреции колоссальных затрат. Мозг, как уже указывалось, в своей работе питается всей биохимической наличностью, и в одну из первых очередей — тем химизмом, который выделяется половой железой. Поэтому слишком поспешная, сгущенная, и в особенности плохо организованная, мозговая работа является фактором значительной утечки непосредственно-половых возможностей.

Отсюда и довольно частые «половые церебрастении» даже у сексуально скромной части нашего молодняка, рано и сверх сил нагрузившего свой мозг. Правда, мозг советской демократии оказался неизмеримо выносливее и творчески богаче, чем это мыслится зловещим сплетникам типа Питирима Сорокина[250].

Однако нерациональная его нагрузка, несоблюдение всех тех принципов, о которых мы говорили выше, и скверная техника самой работы — оказываются тяжелым ударом для половой секреции.

Не в лучшем положении оказывается и группа «взвинченных». Лишь в первое время эта «активность» производит, наружно, впечатление повышенной половой потенции. На самом же деле «взвинченность» — продукт раздражительной половой слабости, за которой следует уже и настоящий половой упадок. Мозговая перегрузка, в особенности спаянная с половой перегрузкой, фатально ведет к сексуальной астении.

В основу половой гигиены мозговика должен, как мы говорили уже, лечь принцип: у половых актов и у мозговой работы имеется общий, питающий их источник. Повторяем, принцип этот никак нельзя толковать механически-равномерно в обе стороны. Первая половина принципа: чем грубее и дезорганизованнее протекает половая жизнь, тем хуже для мозговой продукции, лишающейся одного из крупнейших — питающих и организующих ее — источников. Вторая половина: чем менее рационально налажена мозговая работа, тем больше она утомляет и тем дороже она обходится для половой секреции.

Вторая часть нашей формулы полна стопроцентного оптимизма в отношении к сексуальности мозговика. Рационально (хотя бы и очень много) работающий мозг — мозг живущий и действующий в хороших общегигиенических условиях — не создает полового импотента. Мозговая работа, насыщенная ярким эмоциональным целеустремлением, протекающая в условиях бодрящего общефизиологического тонуса, поддерживает в устойчивом состоянии также и весь психобиологический аппарат сексуальности.

Пресловутая «приватдоцентская потенция» (резко пониженная) характерна для буржуазно-интеллигентского Запада с его интеллектуальной однобокостью, физиологической выхолощенностью («голый мозг — без тела»), лихорадочным карьеризмом, работой поневоле. Общественный, культурнический, научный актив СССР, со своей могучей боевой целеустремленностью, волевой напористостью, ярким и бодрым эмоциональным фондом, с его полнотой жизненных впечатлений, застрахован от «приватдоцентской» болезни: общий жизненный тонус его поставлен в особо благоприятные условия, т. е. и половой тонус. Однако… Однако лишь при обязательной предпосылке: синтез «тела» и «духа», — гигиеническое равновесие психофизиологических сил. При этом условии мы не получим, правда, «потентов» типа случных жеребцов, но половая активность будет вполне достаточной для создания здорового потомства, для питания общей жизнерадостности и для насыщения ею любовных эмоций.

В общем, половой «аскетизм» вовсе не полезен для вполне физиологически созревшего умственного работника. Представлять механически переключение полового химизма в мозговую активность было бы, повторяем, нелепостью. Формула: «сбереженное в половом уйдет на мозговое» — вульгарна и неправильна. Иначе все действительные аскеты были бы высоко талантливыми людьми, чего на самом деле, конечно, нет.

Химизм половой железы претерпевает сложные изменения до включения его в мозговую кору, и бодрость общего тонуса, эмоциональный подъем играет в этом отношения решающую роль. Без бодрого жизненного тонуса половой химизм не «сублимируется» (не перейдет в творчество), а «конвергируется», т. е. переключится на паразитические пути и создаст самые тяжелые виды страха, подавленности, возбуждения и другие проявления общего нервного перенапряжения.

Бодрый тонус, однако, в значительной своей части питается также и половыми эмоциями, которых, следовательно, вовсе не следует исключать из обихода мозгового работника (есть и такая тенденция — «толстовское рационализаторство»). Половая жизнь, половая любовь занимает очень крупное место в тонизировании мозговой работы: любовное целеустремление, радость влечения, разрядка излишнего возбуждения, освежение тканей после полового акта и т. д. Все дело лишь в том, чтобы половая эмоция умственного работника была в полной гармонии с мозговой корой, чтобы первая регулировалась и подчинялась второй, а не наоборот.

Голый, разнузданный половой инстинкт, не сдерживаемый социально-этическими и творческими тормозами, является злейшим врагом продуктивной мозговой работы. Мозг, мозговая деятельность обязывает к скромности в половых отправлениях: не к аскетизму, но к скромности — как в области частоты половых актов, так и в области полового разнообразия. Серьезно работающий мозг требует в половом вопросе экономии даже и при наличности больших физиологических возможностей. Каковы же цели «половой экономии» мозговика?

Первое — сберечь дорогой химизм для высоких мозговых процессов. Если нет механического знака равенства между этой экономией и получающимся в результате творчеством, — все же излишние растраты — удар, в первую очередь — именно по творчеству.

Вторая цель «половой экономии» — уберечь головной мозг от частых и бурных физиологических потрясений, каковые всегда несет в себе половой акт. Мозговая кора, профессионально работающая, представляет собою хрупкую, чрезвычайно чувствительную область, остро реагирующую на всяческие грубые физиологические травмы, ей причиняемые.

Между тем половой акт всегда является большим сердечно-сосудистым и общим эндокринным сотрясением организма, особенно сложно отдающимся именно в центральном нервном аппарате: изменения сосудистого тонуса, кровяного давления, значительное ослабление общего кровообращения и даже состава крови — при половом акте и после него, — все это, в скромной дозе полезное, в избытке создает антитезу: нарушения тонкого психизма, подавленность, утомление. Ведь интеллект и эмоции — и без того дорогой для мозга расход, поэтому надо быть сугубо осторожным с особо сложными и могучими эмоциями, каковыми являются эмоции половые.

Третья цель режима половой экономии мозговика: не опускать слишком часто мозговую кору «в низшие» психофизиологические этажи. Половой инстинкт, прорвавшийся к непосредственному удовлетворению, на некоторое время ослабляет тонкость и сложность высоких кортикальных процессов. Даже сдерживаемый и регулируемый корой, он все же содержит в себе слишком много «подспудного», бессознательного, подкорково-спинно-мозгового материала, — слишком много, чтобы можно было часто давать ему непосредственно прорываться. Сложная работа высших эмоций, поддерживаемая устойчиво регулируемой половой эмоцией, срывается, однако, если слишком часто будет срываться половой регулятор.

Наконец, четвертая цель половой экономии связана с ограничением в разнообразии половых объектов. Новые «персональные» половые установки, создавая новые участки возбуждения и отвлечения в мозговой коре, являются сильными конкурентами для тех полей внимания, которые заняты творческой работой. Если могучая, глубокая, длительная любовь консолидирует эти творческие поля, насыщая их новым энергетическим материалом, «пестрая» любовь раздробляет эти поля, мешает творческой концентрации, нарушает цельность и ценность наиболее ответственной ассоциативной работы.

На самом деле, действительно серьезно работающего мозговика не потянет ни на частые половые акты, ни на «половую пестроту». И вовсе не потому, что он относится к группе импотентов, — исключительно потому, что высоко развитая и многочасно занятая кора подчиняет деловой инстинкт себе, связывая его своим содержанием, внося в него сосредоточенность, устойчивость, упорядоченность, глубину, сложность. Мозговик не потянется к половому без коркового окружения этого полового, — последнее же очень привередливо и не станет формироваться под влиянием любого случайного, нового возбуждения.

Половая избыточность и растрепанность отдельных слоев мозговиков — симптом плохого их мозгового состояния:, очевидно, творческая их самоорганизация и качественная продуктивность слабоваты. В итоге они дорого поплатятся и в области интеллектуального, и в области полового «производства»: будущие церебрастеники плюс половые астеники — одновременно.

Мозг — дорогой аппарат и легкомысленного с собой обращения не терпит. Частота и растрепанность сексуальности у мозговика вообще вызывает неврологическую тревогу: очевидно, человек, способный при большом мозговом напряжении на большое добавочное половое напряжение, находится в стадии искусственного «навинчивания» возбуждения, каковое слишком часто сигнализирует начавшуюся раздражительную слабость. Вместо гордости повышенной потенцией приходится, как видим, именно в этом периоде быть сугубо начеку.

Возражения, будто половое разнообразие толкает мозговое творчество («новый интерес, новый стимул, новая цель — новое творческое возбуждение»?!), легко отводятся указанием, что воистину богатая и сложная мозговая работа не требует частой перемены своих объектов и добавочного подталкивания, — наоборот, боится последних. Очевидно, с такой мозговой работой что-то неладное творится в исходных ее корнях, и половое ее питание окажется вскоре равноценным алкогольному и наркотическому питанию.

«Пестрые» половые стимулы действительны лишь в мозговой работе, насыщенной авантюризмом, или же в специальностях, связанных с непосредственным культом полового начала (порнография в искусстве и пр.). Здесь острое специфическое навинчивание действительно является «профессионально полезным», но нашей задачей не является писать о гигиене для этого сорта «мозговых деятелей».

Высокая культура мозга несет с собою не половую слабость, но половую углубленность, сложность, сдержанность. Таковы половая установка и половая гигиена серьезного умственного работника.

XI

УМСТВЕННЫЙ ТРУД И ОБЩЕКУЛЬТУРНОЕ РАЗВИТИЕ РАБОТНИКА.

МОЗГ УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА ТРЕБУЕТ НЕПРЕРЫВНОГО РОСТА ОБЩЕКУЛЬТУРНОЙ КВАЛИФИКАЦИИ.

Все, что выше говорилось о доминантной установке, об использовании подсознания, ритмизации и пр., осуществимо лишь при условии непрерывного культурного роста работника в соответствии с ростом запросов среды. Среда непрерывно обновляется, усложняется, выдвигает новые требования, и разучиться отвечать на них — значит потерять способность мозгового маневрирования, т. е. в итоге потерять способность руководства мозговыми процессами вообще.

Тот, кто отстает в своем общем культурном росте, не только социально, идеологически теряет, но и теряет грубо-производственно, так как мозг его хуже работает и количественно, и качественно. Мы знаем десятки добросовестнейших, упорядоченных работников, залезших по горло в работу и оторвавшихся от общекультурных изменений и запросов среды. И что же? Вскоре, неожиданно для себя, они оказываются негодными работниками вообще. Погрузившись целиком в узко специальные отрасли своей производственной работы, они рвут общие нити, связывающие их с жизнью, культурно дичают, т. е. выдыхаются творчески, а в конце концов — и производственно, так как «умственное производство» питается из общетворческого, общемозгового источника.

Общая целеустремленность — основа основ деятельности умственного работника. Содержание и направление миросозерцания, общекультурный уровень — главный источник опыта, откуда черпает свой материал любой процесс умственной деятельности. Ни один бытовой шаг вверх и вниз, ни один этап культурного подъема и срыва не оказываются безразличными для той работы, которую ведет мозг.

Особенно хорошо запоминается то, что ближе общему содержанию личности. Особенно легко понимается и усваивается то, что имеет в мозгу больше общих связей, больше общих впечатлений и подтверждений. Специализация даже на такой обширной области, как политика, хозяйство, не терпит, однако, отрыва от художественных областей; закон смены работающих систем и метод «поддразнивания» здесь связываются с новым законом: законом расширения и углубления общих целеустановок.

Максимальная концентрация внимания, связанная с наиболее узким полем этого внимания, делается возможной лишь при максимальной шири в области общих вопросов: чем богаче в области «широкого», «общего» — тем продуктивнее этапы, требующие специализации, сужения, концентрации. Человек, умеющий наряду со своей научной работой читать и художественную литературу, будет гораздо сильнее вооружен и в специальной своей сфере. Человек, дополняющий свою техническую квалификацию сведениями из экономики и биологии, легче усвоит новое, свежее — творческое — содержание из своей же специальности.

Мозговая работа, как бы узка ни была она, никогда механически не изолируется от прочего мозгового материала, — она питается его фондом и дает туда свой же резонанс: чем богаче, сочнее эти взаимные связи, тем полноценнее специальная, узкоцелевая продукция, тем меньше нужно для нее нарочитого нажима, особых усилий.

Если некоторым, будто бы особо расчетливым людям часто кажется, будто из недельного времени нельзя преступно выкраивать часы для «роскоши» — для чтения по более широким вопросам, тем более — для впечатлений, не связанных прямо с работой (художественная литература, музей, театр и т. д.), эта расчетливость не заслуживает похвалы: «широкие» материалы для мозга — то же, что прочный фундамент для дорогого здания: роскошь ли — строить прочный фундамент?

Мозг так же легко разрушается, раскалывается, дезорганизуется (иррадиация), как и плохо сконструированное здание.

Требование непрерывного общекультурного роста для мозговика — не «интеллигентщина», не «мечтание», но один из основных устоев рационализации умственной деятельности. Общий режим, рабочие часы, — тем более время рабочих пауз и отпусков — обязательно должны учитывать и эту важнейшую область повседневного мозгового питания.

XII

ОТДЫХ И ДОСУГ УМСТВЕННОГО РАБОТНИКА.

ДАЖЕ ПРЕДЕЛЬНОЕ ВЫПОЛНЕНИЕ ВСЕХ ПРЕДШЕСТВУЮЩИХ ПРАВИЛ ПО ГИГИЕНЕ И РАЦИОНАЛИЗАЦИИ МОЗГОВОЙ РАБОТЫ НЕ ДАЕТ ЭФФЕКТА, ЕСЛИ НЕ НАЛАДИТЬ ВМЕСТЕ С ТЕМ ПРАВИЛЬНУЮ ОРГАНИЗАЦИЮ ОТДЫХА И ДОСУГА.

Работающий организм утомляется, т. е. отравляется продуктами обмена веществ (засорение тела ядами) и истощается благодаря расходованию составных частей работающих органов (порча органов).

Утомление выражается субъективно в затруднительности продолжения работы, в ряде неприятных ощущений, в ухудшающемся общем самочувствии; объективно это сказывается в ухудшении качества работы, в замедлении ее темпа, в появлении многих добавочных процессов, которые до того оказывались лишними.

В частности, нарастающее утомление работающего мозга ведет еще к временному усилению его возбуждения — к так называемой раздражительной слабости. Состояние утомления вообще заключает в себе элементы величайшей целесообразности. Утомление — самозащита организма против попыток работника перейти грани биологически возможного.

Утомление при физическом труде вначале оказывается местным, ограничиваясь сферой одного лишь работающего органа, в котором и накопляются ядовитые продукты. В дальнейшем, если не приостановить работу, оно превращается уже в общее утомление, так как яды переносятся током крови по всему организму. Для работающего же мозга утомление сразу, тут же оказывается общим состоянием, так как этот орган по своему физиологическому значению непрерывно связан со всеми процессами в теле, и нарушения в его работе немедленно отражаются во всех функциях организма.

При «физическом», мускульном утомлении организм энергично пускает в ход ряд средств, направленных на нейтрализацию ядовитых продуктов: печень, эта главная противоядная лаборатория, перерабатывает в себе ядовитые продукты; грудная клетка усиливает и ускоряет дыхательные экскурсии — для увеличения количества кислорода в организме, с целью ускорить им процессы сжигания ядов; сердце ускоряет и усиливает свои удары для ускорения тока крови по телу — с целью быстрейшего удаления ядов (дыханием, мочой, потом): почки интенсивно работают — для энергизации тока мочи, выводящей яды утомления, и т. д.

Вся эта нейтрализующая, противоядная защитная система, обслуживающая мускульный труд, оказывается гораздо менее удовлетворительной при борьбе с умственным утомлением. Ведь мозговая работа обладает «профессиональной способностью» подавлять как раз те функции, которые больше всего нужны для борьбы с ядами утомления: дыхание замедляется, сердце работает более вяло, потоотделение уменьшается (спазм сосудов кожи) и т. д.

Да и субъективный порог утомления — гораздо менее точный при умственной работе, чем при физическом труде, так как состояние душевного возбуждения (эмоция), волевой нажим, даже возбуждение от самого утомления могут заставить мозг работать значительно дальше той грани, которая является объективно, биологически законной.

При физическом труде отработанная ткань очень легко восстанавливается, так как мышцы обладают несложным анатомическим строением. В умственной работе основа ее — нервная клетка — обладает сложнейшей структурой, изменение которой очень медленно восстанавливаются. Малейший «перегиб» в этой области, вызывающий более глубокий изъян в нервной клетке, ведет к невосстановимым изменениям в ней (утомление перешло в истощение).

Следовательно, при мозговой работе надо учесть три осложняющих обстоятельства: а) худшую деятельность организма по нейтрализации ядов утомления; б) легкий переход через границы допустимой работы; в) трудную восстановимость отработанных частей органа.

Ясно, что щепетильность, осторожность в отношении к умственному утомлению должна быть максимальной. Предупреждение утомления и борьба с ядовитыми продуктами его не «филантропия», но основное условие хорошей работы. Иллюстраций этого бесконечно много.

Так, в одном экспериментальном случае[251], до момента рационализации работы, до правильного построения ритмики работы и отдыха, продукция одного рабочего в день выражалась в переноске 12 тысяч килограммов (погрузка болванок). После внимательных вычислений этапов работы (на три рабочих процесса 43 % времени, на отдых — 57 % времени) и перестройки методики ее продукция увеличилась до 58 880 килограммов в день (в пять раз), при том же числе рабочих часов.

В другом случае[252] две группы солдат (английских) конкурировали на скорость: группа одинакового состава, одинаковой силы. Задача — рытье окопов. Первая группа работала с большой энергией, но без перерывов. Вторая разделилась на три подгруппы, каждая из которых работала лишь по 5 минут (ритм: 5 мин. работы — 10 мин. отдыха). В итоге — вторая группа оказалась у цели… скорее.

Опыты эти, убедительные для мускульного труда, тем более обязывают в отношении к умственному труду, требующему сугубой эластичности и свежести работающего органа.

К сведению дон-кихотов, воюющих с принципом отдыха: кровь, извлеченная из тела утомленного работой, до того вполне здорового человека и впрыснутая в кровь совершенно здорового, не работающего животного, вызывает у последнего резкое ослабление двигательных процессов, грубое понижение мышечной возбудимости и эластичности, серьезные изменения в коре мозга.

Ясно: утомление — это яд, и фразеология, даже при лучших намерениях, направленная против борьбы за отдых — это фразеология непроходимой глупости и тупого ханжества.

Сон. Основа всех видов отдыха мозгового работника — это сон.

Мускульный аппарат отдыхает, как только прекращаешь работу: он тогда бездействует в истинном смысле слова, т. е. отдыхает. Мозг же, как мы знаем, даже после приказа о прекращении работы, после ухода от стола, от книги продолжает все же работать, и максимальный отдых, которого может добиться умственный деятель, — это только отдых сна.

К несчастью, даже сон далеко не всегда обеспечивает отдых, так как и в содержание сна вклинивается то «непрожеванный» за день материал, то остаточное общее возбуждение. Вот почему забота о сне и рационализация способов использования сна являются ответственнейшей главой гигиены умственного труда.

Если нет количественно достаточного и качественно хорошего сна — нет удовлетворительной мозговой работоспособности, и дальнейшая работа идет уже под нажимом за счет невосстановленных резервов (за счет истощения, т. е. изменения самой нервной ткани). В то же время по сну, по его качеству, по степени освежения и отдыха, даваемого сном, всегда можно судить о том, насколько рационализирована умственная работа данного человека: сон часто портится не из-за большой работы, но из-за плохо налаженной работы, проводимой к тому же в условиях хаотического быта.

Можно удвоить интенсивность работы и в то же время удвоить качество сна, если… усвоить при этом рационализаторские приемы. Кто плохо спит, тот плохо работает, — эта формула для умственного работника равнозначна с обоих концов: а) от плохой умственной работы, от плохо налаженной умственной работы — плохой сон; б) от плохого сна — плохая работа.

Как по температуре, по пульсу и т. д. при острой болезни можно судить о степени развития инфекции и о силе сопротивления организма, так и по типу сна можно четко выяснить степень правильности рабочего и бытового поведения мозговика. Если со сном плохо, надо срочно пересмотреть величину и качество нагрузки, приемы и обстановку работы, условия быта и пр.; при внимании, при элементарной культурности здесь можно многое предвидеть. При дальнейшей же пассивности — невознаградимая потеря для социалистической культуры, которая так остро нуждается в хорошо работающем мозге творцов ее.

Получается «каламбурное» положение: вопрос о сне — одна из острейших проблем культурной революции. Но этот «каламбур» насыщен тяжелейшим драматизмом, и пусть издеваются над ним те, кто желает бессонницы бойцам армии пролетариата.

Отличие у сна работников мускульного и умственного труда заключается еще и в том, что сильное мускульное утомление, требуя сна, дает сон, в то время как сильное умственное утомление, тоже требуя сна, этого сна не дает — дезорганизует сон. Вот почему первое правило для сберегания сна: не доводить мозг до сильных степеней утомления.

Механическое предоставление для сна определенного числа часов (даже нашей нормы — в 8 часов) еще не дает сна: человек может систематически ложиться в определенное время с благочестивым расчетом на нормальное число часов сна и столь же систематически может все эти часы — или большую их часть — не засыпать, вставая с постели более уставшим, чем ложась в нее. Называется это известное всякому мозговику состояние бессонницей.

Бессонница может быть случайной — в ночи после особо сильных нарушений мозговой гигиены, но она обладает особым качеством после нескольких повторных «случайностей» легко переходить в хроническую. Часто повторяющаяся бессонница — сигнал грозного бедствия для умственного работника. Кровообращение в мозгу извращается, застойные остатки и ядовитые продукты после вчерашней работы из черепа не удалены, общий обмен нарушен, — основные физиологические функции подавлены (кровообращение, дыхание, пищеварение).

Но испорченная нога не может работать дальше, так как она биологический примитив — исполнительский орган, между тем как испорченный мозг — сложнейший, богатейший, инициативный орган — продолжает еще работу: сон ухудшается сугубо, и начинаются… неврозы умственного работника, а за ними — ранний склероз мозга и сердца, грубые расстройства в железах внутренней секреции и т. д. и т. д. Отсюда — и чудовищная, преждевременная смертность нашего лучшего актива.

Чем в основном питаются хронические расстройства сна умственного работника?

1. Чрезмерным количественным мозговым напряжением: количественной перегрузкой непосильной работой, слишком быстрым темпом работы, слишком сильными эмоциональными добавками к труду и т. д. Остаток напряжения вторгается в сон (см. выше гл. I).

2. Недостаточной рационализацией методики мозговой работы: без учета личных черт и прочих правил до организации доминанты и подсознательной деятельности, без должной систематизации различных секторов работы, без планировки ее и т. д. (см. выше, гл. III и др.). Остатки работы вторгаются в сон.

3. Недостаточным или качественно несовершенным питанием — в смысле соответствия его специальным тратам мозговой работы: нервная ткань, не восстановленная питанием в своих тратах, перевозбуждается и портит сон.

4. Общими изъянами повседневного режима и разлаженностью в связи с этим всех физиологических функций (дезорганизация подкорковых механизмов): расстройство кровообращения, дыхания, пищеварения врываются в сон непосредственно (как «рефлексы» из соответствующих органов: удушье, давление, тяжесть, тошнота и т. д.) и «посредственно» — путем отравления самой нервной системы.

5. Искусственными возбудителями, которыми часто пользуется уставший работник для добавочного «повышения» продукции (вино, табак, половые излишества): перегружая и отравляя нервную систему, эти «чудодейственные усилители» мозга уродуют, кстати, и сон.

Имеется ли особая, специальная гигиена сна? Из развернутых сейчас соображений о причинах бессонницы явствует, что без радикальной реформы во всех областях работы и быта сон улучшить нет возможности.

Специальных рецептов для получения хорошего сна не существует. Все частные способы улучшения сна большей частью используют искусственные приемы, которые в дальнейшем лишь углубляют порчу сна, так как отучают организм от естественных путей самоусыпления.

Конечно, неплохо, если имеешь возможность получать перед сном теплые ванны, так как они смягчают возбуждение уставшего мозга; но при длительном пользовании они теряют свой эффект, так как тело привыкает к их температуре и относится к ней в дальнейшем безразлично. Следовательно, и на ванны надо смотреть как на временное, узко-лечебное средство (т. е. не постоянное, не бытовое), недействительное без коренной реорганизации работы и быта.

Такое же значение, но еще меньшее, имеют горячие ножные ванны: отвлечение крови от мозга, и этим — смягчение его возбуждения. Длительное применение этих ванн расслабляет сосудистую систему ног, приучает мозг к пассивному опорожнению от излишней крови, т. е. отучает от эластичной, активной борьбы с этими излишками, и кроме того, быстро превращается в привычку, т. е. перестает влиять.

Применение снотворных лекарств является для сна самоубийством: ослабляются естественные автоматизмы сна, организм привыкает к внесению инородного начала для смягчения возбуждения, что в корне уродует как раз те процессы, из которых должен бы формироваться здоровый сон; кроме того, сами снотворные являются сильным ядом, вредным именно для нервной системы.

Очевидно, для борьбы с бессонницей к лечебным средствам надо прибегать лишь в крайнем, безвыходном случае, когда иного пути нет, а вмешательство срочное необходимо.

Что же касается общей системы работы и быта, при реализации ее в целом, можно из нее извлечь и отдельные частности, имеющие более близкое отношение к борьбе за сон: а) вся активная мозговая работа должна быть кончена не позже чем за час до сна; б) в вечерние часы, во всяком случае последние 2–3 часа перед сном, изъять все сильно возбуждающие впечатления; в) в вечерние часы не вести той работы, которая потребует сложного дальнейшего подсознательного усвоения; г) последнее питание провести не позже чем за 2–2 ½ часа до сна; д) непосредственно перед сном пройтись 20–30 минут по улице; е) спать в хорошо проветренной комнате (если погода позволяет — и при открытых окне, форточке), хорошо закутавшись; в квартире с иссушивающим центральным отоплением (паровое) на ночь развешивать на батареях мокрые простыни; ж) в ночи после дня с сильной нагрузкой воздержаться от половых актов.

Все эти меры, повторяем, не улучшат сна, если они не будут органически связаны с радикальным улучшением всей системы работы и быта.

Однако сон представляет собою лишь центральную часть главы об отдыхе умственного работника. Имеется целая система отдыха мозговика, игнорирование которой лишит работника и сна.

Как существует целостная система работы и быта, так в ней существует и особая система отдыха. Все звенья этой системы — системы отдыха — должны быть прочно приделаны одна к другой, — лишь при этом условии работник получит и хороший сон, и богатую рабочую продукцию. В основном эта система отдыха могла бы расслоиться на четыре главных отдыха[253]: а) максимальный отдых; б) отдых — подсознательная работа; в) отдых-переключение;

г) отдых переходный.

А. В группу «максимального отдыха» входит не только сон, но и всякое иное наше состояние, в котором мы пытаемся обеспечить себе по возможности полный отрыв от всякой нагрузки, в том числе и от подсознательной нагрузки (поскольку это в наших силах: см. гл. V).

Условия для получения этого типа отдыха, конечно, равнозначны с предпосылками сна: заранее уменьшить общее напряжение, освободиться от «непрожеванной» завали, оторваться от рабочей и вообще возбуждающей обстановки («напоминающей», «толкающей», «раздражающей»); после такого отдыха не сразу начинать интенсивную, сложную работу — дать «собраться» развязавшейся мозговой механике.

Такой тип отдыха, помимо сна, занимает очень крупное место в серии наших рабочих перерывов, отпусков и т. д. Среди дней и недель нашего отпуска, планируя различные части его (путешествие, чтение беллетристики и пр.), необходимо заранее учесть, спланировать вполне прочное место и для этого типа отдыха — кроме сна: на несколько часов в день во время отпусков делаться совершенно «безмозглым», приняв соответствующие меры, — оторваться от всех забот, стараться ни о чем не думать: «спать наяву». Надо заранее продумать, какая часть дня, недели, года может и должна быть использована именно для этого типа отдыха: когда он окажется наиболее нужным и наиболее осуществимым.

В течение рабочего дня этот тип отдыха должен захватить тот час перерыва, который мы обязаны получить после обеда; в течение недели — несколько часов из свободного дня, и т. д.

Б. Второй тип отдыха, которого совсем не знает мускульный работник — это отдых — подсознательная работа.

О подобном «своеобразном» типе мозговой деятельности мы уже слышали в гл. V, но там мы рассматривали этот материал как тип активности, здесь же развернем его как тип отдыха.

Если принять все меры по максимальной концентрации мозга на нужном задании, если собрать нужные материалы, построить вводный план, — тогда наступает момент, в течение которого полезно временно отойти от сознательного напряжения в этой области и «уйти в пустоту». Разница между «максимальным отдыхом» и этим состоянием такая: там все меры приняты для того, чтобы не было подсознательного груза — никакого груза; здесь же все меры приняты, чтобы максимальный груз сейчас взяло на себя подсознание, освободив на время сознание от напряжения, усилий, обязательств.

Но ведь это же работа, — не отдых! — скажут нам. Да, работа, поскольку через некоторое время без дополнительных сознательных усилий мы получаем «стихийный», «неожиданный» продукт. Но вместе с тем — и отдых, так как волевого нажима, нарочитого сосредоточения, осознанных процессов в этот период не было. Что подобная установка, несмотря на «работу», действительно дает отдых, подтверждается и физиологическими, и психологическими данными: улучшением аппетита, пищеварения, обмена, кровообращения и, что особо важно — сна, укреплением сознательного внимания после перерыва и т. д.

Этот тип отдыха удается лишь тому, кто умеет хорошо организовать свое подсознание (гл. Ill, V). Времяпрепровождение подобного периода не обязательно безмозглое, но ни в коем случае не активные, инициативные процессы: «жить рефлексами» (слушать музыку, смотреть картины природы, легкий физический труд и т. д.).

Включить второй вид отдыха в суточный и прочий план трудно, так как он вытекает из типа и нужд работы (не всегда требуется перемещение процессов в подсознание).

В. О третьем типе отдыха мы тоже уже слышали, но в связи с рассмотрением активной, рабочей его стороны. Надо перемещать участки рабочего возбуждения, — говорили мы. Перемещать — для усиления интенсивности вновь поднятого участка. Однако участок, от которого мы отошли, сейчас ведь отдыхает. Было бы несчастьем, если бы в ход пускались сразу все наши рабочие участки мозга: переход к новому участку — это отход от прежде работавшего, который и включается в фазу отдыха: отдых — переключение, отдых — от переключения.

Работа, как видим, продолжается, но и отдых одновременно налицо: чередование рабочих систем. Положим, я совмещаю медицинскую работу с педагогической: переход ко второй — отдых для мозговых областей, занятых первой. Общественная же работа является, таким образом, для меня отдыхом от обоих специальных типов деятельности. Но мы уже сообщали, что нельзя переключаться «до бесчувствия» (гл. IV): частые и пестрые переключения участков работы — дополнительный груз, а не отдых. Кроме того, без отдыха первого и второго типа третий тип отдыха один ничего не дает, так как сознание при нем непрерывно напряжено: процесс наиболее дорогой для мозга, наиболее дорого биологически стоящий.

Нормировка этого типа отдыха в серии других должна быть целиком подчинена принципам, выявленным в гл. IX — по вопросу о методике чередования рабочих систем.

Г. Наконец, четвертый тип отдыха — отдых переходный, — отдых как этап, переходный от тяжелой работы к максимальному отдыху.

Какие бы часы ни фиксировали мы для максимального отдыха, мы никогда не используем этих часов полностью, если сразу после тяжелой работы будем пытаться проникнуть в этот отдых. Остаточное возбуждение еще слишком велико и долго не рассеивается. Необходимо смягчить это возбуждение заблаговременно, постепенно понизив интенсивность работы — так, чтобы к фазе максимального отдыха «остаток» оказался минимальным.

Очевидно, подобный отдых является относительным, оказываясь лишь количественным понижением проводимой до того нагрузки. Так, чтобы легче уснуть или максимально «забыться», надо перед тем тяжелую работу по планированию доклада или по литературному его оформлению заменить более легкой — по собиранию материалов (больше исполнительской установки, чем творческой). Речь как сильно возбуждающий процесс перед уходом «в максимальный отдых» должна замениться легким чтением или слушанием чужой речи.

Неплохо, если после усиленного груза, до «отдыха № 1», мы слегка займемся физической работой и т. д. При подобном переходном отдыхе можно включиться в «главный» отдых уже без «непрожеванных» остатков, что обеспечит хорошее качество главного отдыха.

Этот тип переходного отдыха ценен и при использовании третьего типа — отдыха-переключения: два напряженно работающих участка, сменяющих друг друга, лучше приготовятся к этой смене, если первый, переключающий, участок постепенно понизит силу своего напряжения; это даст возможность второму — принимающему — участку постепенно же войти в работу: переходный отдых, т. е. понижение напряжения, окажется и здесь незаменимым подспорьем.

В общем, все виды так называемого «свободного» времяпрепровождения умственного работника могут быть включены в ту или иную описанную нами выше группу отдыха. Так, чтение художественной литературы («досуг») научным или политическим работником — это чаще всего «отдых — подсознательная работа»: для высококультурного человека — это уход от главного, трудного — в легкое, почти «в пустоту»; но это же чтение — «отдых-переключение» для человека более слабой культуры (трудный процесс, сменяющий другой, обычный — тоже трудный процесс).

Ясно, что люди разного культурного богатства, т. е. разной степени подготовки к художественной литературе, театру и пр., должны по-разному биологически расценивать один и тот же тип «досуга»: для одних — это тоже большая нагрузка, но с иным материалом (отдых «№ 3»), для других — это максимальное отвлечение от активированной, волевой умственной работы (отдых «№ 2»), для третьих (профессионалов художественной области: беллетристы, поэты, драматурги, актеры и т. п.) — это отдых «№ 4», так как вместо построения своего материала они читают тот же, но чужой профессионально-обычный материал (та же область работы, но более легкая).

Однако никогда этот тип отдыха не явится максимальным отдыхом, так как последний не терпит никакой мозговой активности: идеально полный мозговой покой.

Отсюда и разная планировка одного и того же типа «досуга» во времени (количество), разная связанность с другими частями работы, с бытовыми процессами (качество). Вместе с тем, необходимо помнить, что область художественно-эмоциональных впечатлений является одним из полезнейших источников отдыха умственного работника независимо от его специальности. Эмоции, испытываемые при чтении беллетристики, при сценических, музыкальных впечатлениях и т. д. (театр, кино, радио), «развязывают» мозг, понижают его напряжение, освежают его новым, непривычным и сравнительно нетрудным материалом.

Вместе с тем, они увеличивают чувство жизни у читателя, зрителя, слушателя, заставляя его сопереживать — увязывать новый, богатый материал с собою: надо помнить, что напряженный, непрерывный умственный труд нередко понижает «чувство жизненного тонуса».

Мало того: они расширяют общий кругозор работника, способствуют его общекультурному росту, который зачастую тормозится постоянной специализацией.

Такова ценность тех категорий отдыха, которые возникают из художественных впечатлений. В этой области, однако, мозговику часто угрожает опасность: погоня за дешевыми эффектами, за бравурным, возбужденным, оглушающим материалом — за бульварной халтурой с ее «ужасами», «страстями», «чудесами», «неожиданностями»! К этим будто бы «отвлечениям» — стихийная, слепая тяга перенапряженного мозга: желанье забыться, оторваться, противопоставить утомляющей обычности невиданное.

Этого же рода тяга мозговика адресуется головоломкам, рискованным, возбуждающим страсти развлечениям «Луна-парков», «цирков» и пр. (у Горького: «Город желтого дьявола»), азартным физкультурным демонстрациям, боям быков и, наконец, собственному азарту (карты, половой разгул и пр.). Конечно, все эти «слепые» тяготения гибельны для утомленной нервной системы: не организуют ее, не укрепляют ее, не дают ей отдохнуть, но снова возбуждают и перегружают ее. Это новый, нелепый, непродуктивный «труд», а никак не отдых: мнимый отдых!

Лучшие типы отдыха-досуга для умственного работника заключаются в эмоциях художественного порядка, в зрительных и прочих впечатлениях, даваемых природой, и в хорошо организованных двигательных процессах (переключение центра на периферию), включая сюда и легкий физический труд. О движениях как фазах отдыха много говорилось выше, — сейчас же — несколько слов о туристике и о способах проведения более длительных отпусков.

Вне сомнения, погоня за неподвижным и абсолютно «безмозглым» длительным отдыхом в подавляющем числе случаев вредна для мозгового работника. Лишь совершенно истрепанные, да еще к тому соматически больные (сердце, легкие, почки и т. д.) люди действительно подлежат именно такому типу отпусков в соответственных, конечно, лечебных учреждениях и местах.

Мозговой же середняк с гораздо большей пользой, если сумеет организационно устроиться, отдохнет вне санаторных и курортных условий. Кстати, значительную долю всяких сердечных, пищеварительных, эндокринных (внутренняя секреция) заболеваний умственных работников надо отнести в их начальной и даже средней стадии за счет цереброгенного (мозгового) их источника, и до тех пор, пока болезнь далеко не зашла, надо обращаться с этими больными не как с соматиками (сердечными и пр.), а как с невропатами, переутомленными, дезорганизованными: не гнать их на курорты и в специальные санатории, где они заполучат лишь ряд болезненных самовнушений и уродливых навыков в области отдыха (слаба еще индивидуальная система подхода и общая гигиеническая пропаганда в санаторно-курортном деле!), а предоставить им относительно обычные условия быта, — конечно, хорошо устроенные.

Надо изолировать «мозгового отпускника» от его привычной — деловой и бытовой — обстановки, водворить в условия природы, дать ему возможность максимального пребывания на воздухе, богатого насыщения природными впечатлениями, упорядоченными движениями Не надо «переедать», перекармливаться в эти периоды (погоня во время отпусков за белками и жирами!?), иначе вместо отдыха организму — новая перегрузка его ненужной, непосильной химической и механической работой.

Предосторожность: все эти меры (дача, туристика, путешествие, охота) должны проводиться в обстановке упорядоченного режима (расписание дня!), при обязательном своевременном отдыхе, без излишних испытаний, лишений и пр., иначе — снова перегрузка.

Профсоюзы и другие общественные организации, особо сильно связанные с умственным трудом, должны всерьез озаботиться о скорейшем построении технических условий, облегчающих их работникам именно такой тип отпускных отдыхов: сколько средств из страхкасс, сколько санаторных коек, сколько инвалидных столетий, сколько творческих ценностей будет сбережено при подобном подходе.

Хорошо организованный отдых «природно-двигательного типа» надо сочетать с несложными, не утомляющими художественными впечатлениями, с легкой культурно-просветительной работой (не вести ее самому, а быть ее «объектом»).

Как хорошо было бы, если бы в местах обширного скопления отдыхающих мозговиков проводилась планомерная гигиенически-рационализаторская пропаганда — не «вообще», а в применении к условиям умственного труда! Борьба за культуру, за здоровье при таком подходе действительно вступила бы на твердую почву. Из отпуска работник извлек бы не только восстановленную работоспособность, но и уменье отстаивать ее впредь!

Несколько слов о шахматах как типе мозгового отдыха. В этом вопросе нет единодушия. Шахматная «игра», хотя и называется игрой, требует большого мозгового напряжения — иногда большего, чем обычный, даже серьезный, умственный труд. Процесс шахматной игры — не разгрузка, а нагрузка мозга: правда, иным типом груза — в сравнении с текущей работой, — но с утомляющим эффектом того же типа, при тех же симптомах утомления.

Шахматы можно рассматривать, пожалуй, как «отдых-переключение» (перевод напряжения из одного участка в другой), но с тем отличием, что данное переключение не имеет непосредственного делового значения: перевод из ответственно работающего участка на ответственно «играющий» участок.

Для некоторых умственных работников этот процесс имеет, пожалуй, значение «переходного отдыха»: если они перенапряжены длительной работой повседневного, технического, узко-делового, житейски-конкретного характера, они за шахматной доской получают возможность смягчить свое общее напряжение уходом в отвлеченные процессы шахматной «стратегии».

Во всяком случае, существует риск — шахматный отдых может нередко похитить часть действительного отдыха и часть действительного творчества: не случайность, что умственные работники, всегда «отдыхающие» на шахматах, дают более ленивую добавочную творческую продукцию — их хватает лишь на повседневное мозговое напряжение. Шахматная доска поглощает все ту же единую энергию из рабочего источника.

Конечно, если шахматы конкурируют с пивной — шахматы неизмеримо лучше. Но в борьбе с коньками и прогулкой рабочий мозг должен от шахмат отказаться. Шахматы можно еще, пожалуй, рассматривать как интенсивную интеллектуальную гимнастику-тренировку, но и как все тренировки мозговика — этот новый тип должен быть вводим лишь в умеренных дозах, без предшествующего и последующего утомления.

Вино, табак. Вопрос о них, конечно, надоел читателю: слишком часто об этом говорят. Однако в работе об умственном труде нельзя игнорировать вопросы наркомании, тем более что в специальном применении к умственной работе вопросы эти ставятся реже всего.

Влияние табака: возбуждение нервной системы, спазм кровеносных сосудов, засорение крови никотинным ядом, засорение легочных ходов никотинными пробками. К табаку привыкают, и он делается нужным в усиливающихся дозах, при уменьшающейся способности организма нейтрализовать его ядовитое влияние (бесполезность самозащиты организма, так как курение продолжается). Таково общее значение табака для организма.

Специально для умственного труда: вместо естественного нажима на подсознание, на предшествующий опыт, вместо естественного процесса сосредоточения (процессы психологического порядка) — приковывание внимания к ощущениям, связанным с куреньем, — искусственное физиологическое возбуждение мозга, перебрасывающееся затем на нужную задачу.

Результат привычного курения: часть внимания, отвлеченного на «чувственное наслаждение», изымается тем самым из творческого процесса, часть творческой динамики, присущей самому мозгу, заменяется искусственной динамикой, — не используется, т. е. отцветает, теряет свои дальнейшие силовые возможности; вместе с тем, работающий орган непосредственно отравляется.

Получается с работающим мозгом то же, что с половой жизнью при онанизме (да простят нас курильщики за термин — «никотинный онанизм»): естественные возбудители ослабляют свое влияние, активная половая способность тускнеет, — половое влечение окружается особым выдуманным содержанием («воображение мастурбанта»).

Конечно, незачем трагически запугивать: как табак, так и онанизм, одни, сами по себе, не дают разложения личности. Их вред — относительный, частичный, но все же достаточно явственный, чтобы крепко учесть его при рационализации умственной работы.

Если курят — значит не хватает естественных возбудителей мозгового процесса: выход тогда, конечно, не в табаке, а в отыскании этих утерянных здоровых возбудителей (методы работы, быт, нагрузка?). Если выход не найден (после энергичных поисков!), тогда, конечно, лучше табак, чем деловой паралич!

Зачастую курение действует не как наркотик, но как условный раздражитель: «запах напоминает», «запах» толкает, сосанье трубки «организует» и пр. В таких случаях оторваться от табака особенно легко: надо, чтобы «вкус» работы «напоминал», «толкал» сильнее «запаха» и «сосанья»: усилить нажим на работу при одновременном отказе от этих нелепых «сигнализаций»!

Конечный вывод: массовое распространение куренья среди мозговиков указывает на глубокие изъяны в их рабоче-бытовых установках и углубляет эти изъяны. Кстати: т. Ленин категорически запрещал куренье на заседаниях с его участием, — жаль, что этот пример не превратился в закон.

Вино. О нем надо сказать либо очень мало, либо очень много: сейчас нам доступно, конечно, первое. Поэтому выдвинем лишь тезисы.

Эмоции ответственного мозгового труда ведут к раннему склерозу, — вино ускоряет темп склероза. Утомление работающего мозга вызывает иррадиацию (распыление возбуждения, «рассредоточение»), — вино углубляет эту иррадиацию. Эмоции, лежащие вне данного рабочего мозгового процесса, отягощают, дезорганизуют работу, — вино вызывает именно эти эмоции.

Умственный труд требует хорошего развития тормозного аппарата (закалка, тренировка сюда же!), — вино разрушает в первую очередь тормозной аппарат. Умственный труд требует гибких, комбинированных процессов (богатого ассоциирования), — вино уплощает, притупляет ассоциативную работу. Мозговая работ ослабляет общефизиологические процессы, — вино душит их, и т. д., и т. д.

Два слова о «маленьком алкоголизме», о «рюмочках — но не бутылках»: эмоциональная напряженность мозгового труда (понижение сопротивляемости, ослабление тормозов — «воли»!) очень легко переводит рюмочки в бутылки, и кроме того, «маленькие дозы» алкоголя в малой степени имеют те же элементы вредности, что и большие дозы. Одна лишь особенность. Утомленный мозг дает гораздо более сильную (т. е. более вредную) биохимическую реакцию на алкоголь — как в крупных, так и в ее «слабых» дозах: «рюмочки» же принимаются обычно «для поднятия тонуса», в состояниях особо сильного утомления.

Итак: мы не за святошество, не за аскетизм — мы за революционную экономию.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Два главных фронта борьбы в области умственного труда.

А. Борьба за общую целеустремленность умственного работника.

Основной принцип, господствующий во всех отраслях умственной деятельности, — это принцип доминанты. В принцип доминанты вложено все: наибольший интерес, наилучшее сосредоточение, величайшая глубина, широчайший охват, максимальная гибкость, — одним словом, все то, что дает наилучшую рабочую продукцию мозга.

Доминанта в исчерпывающей ее расшифровке — это целеустремленность. Тот процесс оказывается доминантным, который связан с наиболее ярким и сильным целеустремлением.

Но мозг представляет собою некое единство, в которое вливаются все отдельные, частные его рабочие процессы, поэтому отдельные доминантные установки всегда органически вырастают из основного, руководящего целеустремления. Если это общее целеустремление выражено слабо, — нет твердости и в частных, отдельных целеустановках — в рабочих процессах мозга. Борьба за умственную продукцию — это в основном борьба за общее целеустремление работника.

Лишь тесная, непрерывная взаимозависимость мировоззрения, общежизненных целей и текущих мыслительных процессов обеспечит последним действительно ценную продукцию.

В мышлении главное — это внимание, доминанта — блестяще организованное внимание. Именно поэтому мыслительная деятельность не терпит идейного раздвоения, этически-волевых шатаний, разрывов между идеалом и стремлениями практики: в таких раздроблениях личности — раздробление работающего мозгового аппарата, — постоянные удары по сосредоточению, по основному источнику для построения доминант.

Могучая общая целеустремленность — наилучшее противоядие для вторгающихся в мозг «отвлекающих» факторов.

В условиях развивающегося социализма единственной животворящей целеустремленностью может быть лишь целеустремленность социалистическая. Социалистическое, т. е. марксистско-ленинское, миросозерцание выявляет собою в условиях СССР единственную целеустремленность, богато, ярко, актуально связанную со всем жизненным окружением, со всеми областями нарастающей новой жизни.

В освещении такой целеустремленности нет в человеческом поведении частностей, оторванных от целого. Каждая деталь нашего мышления, нашей работы освещается общим светом целого, приобретая для себя двигательную силу из этого целого. Нейтрального, неценного, «не доминантного» не бывает при такой установке: на фоне общего все ярко, горячо, ценно (или ненавистно — что тоже полезно для создания доминанты).

В каждом малом рабочем процессе — часть общего процесса: борьба за социализм. Это единство рабочих процессов, рабочих доминант, вливающихся в центральную, социалистическую доминанту, является совершенно исключительным биологическим фактором, обеспечивающим не виданную еще в истории массовую мозговую продукцию.

Им обеспечивается максимально приподнятый, бодрый тонус всех физиологических процессов, — он гарантирует чрезвычайную быстроту, точность, гибкость всех психофизиологических актов, так как в нем все частные доминанты имеют уже оформленное общее направление: нет распыления возбуждения по разобщенным путям, — возбуждение легко «собирается», концентрируется вокруг основной обобщающей установки, вокруг главной доминанты: идет либо от нее, либо к ней.

В таком положении вещей — залог колоссальной экономии сил и времени: минимум бесполезных трений, ненужных отвлечений, ясный целевой уклон, — все это гораздо меньше утомляет, давая одновременно неизмеримо более высокую продукцию.

В условиях СССР, где растущий социализм — основа и стержень всех творческих процессов, нелепо думать о максимальной мозговой продукции — вне социалистической целеустремленности, вне социалистической доминанты. Все, что мы говорим в нашей работе о рационализации мозговой деятельности, в социалистической доминанте находит свое логическое и техническое завершение.

Первоочередная задача на фронте борьбы за мозговую рационализацию — это борьба за социалистическую целеустремленность работников ума.

Б. Второй, не менее важный фронт борьбы за мозговую рационализацию — это борьба за скорейшее обеспечение объективных условий, необходимых для упорядоченного умственного труда.

Представим себе рационализатора, который при 12–14 часах суточной нагрузки все же ухитряется наладить часовой отдых днем, обед в определенное время, и т. д. и вдруг — экстренный вызов по телефону, срочное заседание, неожиданный посетитель, — дополнительная, срочная нагрузка: режим сорвался. Часть этих «неожиданностей» — за счет темпа революционной работы, но подавляющая их часть — за счет неосмотрительности, легкомыслия, организационного неуменья; основной же источник — неосведомленность о законах умственной работы.

Ведь знаем же мы у нас общественные организации, уменьшившие число заседаний вдвое, число внезапных нагрузок — втрое при улучшенной общей продукции. Очевидно, есть возможность реформировать этот вандальский подход к мозгу.

Надо установить максимальный стандарт нагрузки для работников разной квалификации; надо твердо фиксировать время, в течение которого нельзя врываться к работнику ни с заседаниями, ни с приемами, ни с иной «экстрой».

Почему бы не устроить в середине дня всесоюзный полуторачасовой перерыв для всех умственных работников — по примеру обеденной паузы на производстве? Почему бы не ограничить время заседания определенным максимумом: это дело культуры председателя и самовоспитания участников! Назначить предельное время для вечерних заседаний и выступлений и т. д., и т. д.

До тех пор, пока эти вопросы будут прорабатываться лишь в книгах и статьях и проводиться в жизнь десятками, даже сотнями «героев», — ничего особо ценного из этого не получится.

Необходимо вмешательство партии, профсоюзов, правительства в вопрос о стандартизации главных этапов мозговой работы. Иначе на фронте боев за культурную революцию мы обезоружим основную армию культуры — обезоружим головной мозг.

Литературная справка: другие материалы по рационализации различных видов социального поведения напечатаны в след, основных работах автора: 1) «Основные вопросы педологии» («Р. Пр.», II изд.); 2) «Вопросы советской педагогики». (Гиз, II изд.); 3) «Организм и внушение» (Гиз); 4) «Половое воспитание» («Р. Пр.», II изд.); 5) «Коммунистическая целеустремленность» (печатается, М. обл. Гиз — «Моск. Рабочий»).