Пенумбра. Шесть готических рассказов.

Девид сделал паузу и проверил собак.

- Продолжай, - сказал Баррис тем же голосом.

- А мне больше не о чем рассказать, сэр. Птицы так и не вернулись.

- А это странное... движение воды в озере?

- Я понятия не имею, что это было, сэр.

- Может косяк лосося? Хотя постойте, рыба не могла напугать птиц...

- Одумайтесь, сэр. Даже если сотня рыб промчится по водной глади они не вызовут подобного эффекта. Хоулетт, ты как думаешь, это возможно?

- Нет, - ответил Хоулетт.

- Рой, - обратился ко мне Баррис. - Девид ведь нам говорил, что подстрелил утку сегодня утром, поэтому нам не стоит беспокоиться о еде. Я собираюсь взять Пирпонта и пойти домой. Хоулетт, Девид и собаки тоже пойдут с нами - есть кое-что, что нам стоит обсудить. Если хочешь - можешь пойти с нами. Если же нет - можешь доесть ужин, и прогуляться по лесу. Единственное условие - вернись домой к восьми. Думаю, вам будет любопытно посмотреть, кого мы с Пирпонтом выловим этой ночью.

Девид позвал Гамина и Миоче, взял их за поводки и последовал за Хоулеттом, пробивающим себе дорогу через чащу к дому. Я решил взять Волли, взял его поводок, проверил свой пистолет и повернулся к Баррису.

- Я вернусь к вечеру, - сказал я. - Ты всё же надеешься поймать кого-нибудь из златогонов, правда?

- Да, - устало ответил Баррис.

Пирпонт начал что-то бормотать о китайцах, но Баррис велел ему заткнуться и живее идти вперёд, и, кивнув мне на прощание, пошел в след за Хоулеттом и Девидом. Когда они исчезли, я достал свой пистолет из кобуры, держа его на изготовке. Волли следовал за мной.

Эти странные появление китайцев с незавидной периодичностью здорово обеспокоили меня. Пусть только попробуют сунуться ко мне. Я, во что бы то ни стало, разберусь, что за чертовщина происходит в Кардинал Вудс. Если бы я смог поймать хоть одного из них... Для меня конечно пленник будет бесполезен, и я не получу ничего, кроме морального удовлетворения, вот Баррис был бы рад поработать с ним. - Я бы тут камня на камне не оставил - решительно подумал я. - Я избавлю лес от этих косоглазых ублюдков. Интересно, у Девида есть теория по поводу того, что же они с Хоулеттом всё же видели? Это, должно быть, рыба. А что ещё то? Конечно рыба. Лосось - подумал я. Вероятно нервная система Хоулетта и Девида была чересчур перевозбуждена после погони за призраками их воображения.

Лай собаки прервал мои пространные размышления, и я осмотрелся. Я был на той самой поляне. Собака уже мчалась к камню, по влажной, мягкой земле, туда, где сидела моя знакомая. Я увидел, как Волли, умастившись поудобнее, положил свою голову на подол её шелкового платья; Я видел, как она склонилась над ним, посмотрев в глаза. Я перевёл дыхание и начал медленно пробираться к центру поляны. Девушка робко протянула свою тонкую, белую руку.

- Теперь, когда ты вновь посетил меня, - сказала она, - Я могу рассказать тебе многим больше о своей работе. Помнишь, я говорила, что умею делать гораздо больше, чем просто вырезать на камне фигуры бабочек, стрекоз и прочего, что ты уже видел ранее. Почему ты так смотришь на меня? Тебе нездоровится?

- Изольда... - пробормотал я.

- Да, - отозвалась она. Под её глазами была лёгкая синева.

- Я... я думал, что никогда больше не увижу тебя, - сказал я неуверенно. - Ты... я... я... думал ты всего лишь мой сон.

- Ты думал, что я тебе приснилась? Тебе не кажется, что это немного... странно?

- Это? Странно...? Но куда ты делась так внезапно когда... после того как мы достали твой инструмент из воды? Я видел твоё лицо рядом с моим - оно отразилось в воде, а затем ты исчезла, и в отражении не осталось ничего, кроме клочка вечернего, тёмно голубого неба и первых, мерцающих огоньков звёзд.

- И поэтому ты подумал, что это был сон, да? - спросила она. - Ты ведь так думаешь?

- Я - сплю?

- Быть может... по крайней мере, это один из вариантов, ведь у тебя такой усталый вид... вот я и вернулась.

- Вернулась? Но откуда?

- Куда. Я вернулась сюда, что вырезать несколько новых узоров на камне. И вот ещё кое-что - сегодня я принесла с собой свою новую работу.

Я взял из её рук небольшую статуэтку - маленькая, но как для ящерицы довольно крупная золотая статуэтка с острыми коготками, покрытая золотой филигранью, что была настолько тонкой, что солнечный свет огнём вспыхивал на её поверхности, отбрасывая на землю рябь золотых бликов.

- Бог мой! Это же невероятно! Кто... кто научил тебя этому? Эта вещь, она... бесценна!

- О, я очень надеюсь, что это так, - сказала она искренне. - Я не могу сама продавать свои работы, поэтому мой приёмный отец делает это за меня. Это моя вторая работа для него, и вчера он сказал, что нужно, чтобы я сделала ещё. Наверное, он очень беден.

- Не понимаю, как он может быть беден, если он смог достать столько золота, чтобы ты могла сделать свою работу, - воскликнул я изумлённо.

- Золото! - сказала она. Золото! У нас в доме есть комната, полная золота! Он создаёт его.

Я, ошеломлённый, сел на землю прямо подле её ног.

- Почему ты так странно смотришь на меня? - спросила она обеспокоенно.

- Где живёт твой приёмный отец? - наконец решился спросить я.

- Здесь.

- Здесь?!

- В лесу у озера. Жаль, но ты никогда не сможешь найти наш дом.

- Дом?

- Конечно. Или ты подумал, что я живу на дереве? Глупо. Я живу со своим приёмным отцом в красивом доме, - он не очень большой, но очень красивый. Он создаёт там золото, но люди, которым он отдаёт его, никогда не заходят к нам домой, потому что не знают, где он, а если бы и знали, дом бы их не выпустил просто так. Мой приёмный отец носит им золото в своей большой сумке. Когда набирается полная сумка, он относит её в лес, туда, где живут эти странные люди, а что происходит потом, я не знаю. Хотелось бы мне поскорее продать всё золото, чтобы он стал достаточно богатым, чтобы мы могли вернуться в Айн, где вода в реках сладкая, как мёд и реки текут под тысячью мостов.

- Айн - это город? - спросил я в полголоса.

- Айн? Не знаю. Там всегда пахнет сладким нектаром и слышен звон тысячи серебряных колокольчиков. Вчера я принесла с собой цветок высушенного лотоса из Айна. Он был здесь. - Она прикоснулась к своей груди. - И весь лес пах им. Ты ведь тоже слышал его запах?

- Да.

- Ты ведь был удивлён прошлой ночью, не так ли. Какой хороший у вас пёс. Я люблю его. Вчера весь вечер только и думала, что о нём. И в предыдущий вечер тоже.

- В предыдущий вечер... - повторил за ней я.

- О тебе я тоже вспоминала. Почему ты носишь коготь дракона?

Я быстро прикрыл лицо ладонью, что скрыть отметину.

- А что такое коготь дракона? - спросил я.

- Это символ Лунного старца, а Лунный старец - глава Кюэнь-Ёиня. Так говорит мой приёмный отец. Это он меня всему научил. Мы жили с ним в Айне, пока мне не исполнилось шестнадцать лет. Сейчас мне восемнадцать - Мы два года уже живём в лесу. Смотри! Какие прекрасные, алые, пёстрые птицы! Интересно, как они называются? В Айне все птицы были одного цвета...

- Этот Айн, это где, Изольда? - едва сдерживая себя, спросил я.

- Айн? Не знаю.

- Но ты ведь там жила.

- Да, почти всю жизнь.

- Это за океаном, Изольда?

- Это через семь океанов и великую Реку, что длиннее, чем от земли до луны.

- Кто тебе это сказал?

- Как кто? Мой приёмный отец. Он мне всё рассказывает.

- Как его зовут, Изольда?

- Я не знаю. Мне достаточно знать, что он мой приёмный отец.

- А тебя как зовут?

- Это ты и так знаешь - Изольда.

- Да, но у тебя должна же быть фамилия?

- Я Изольда, и это всё. У вашего народа принято иметь два имени? Почему ты так нетерпеливо смотришь на меня?

- То есть твой приёмный отец делает золото, так? И ты тоже знаешь, как его делать?

- Разумеется. Он делает его там, в Айне. И мне нравится наблюдать за его работой - цветные искры такие красивые, особенно ночью. Они похожи на золотых пчелок. Айн так прекрасен... в нём множество зелени. Из моего сада открывался чудесный вид на тысячу мостов и белые горы.

- Люди. Изольда, расскажи мне о людях, - попросил я.

- Народ Айна? Я видела много людей, они как муравьи - их очень много! Их миллионы миллионов и каждый из них проходит свой путь по одному из мостов.

- Как они выглядели? Так же, как и я?

- Я не знаю. Они были слишком далеко от меня, чтобы я могла рассмотреть их. В течение всех шестнадцати лет я видела их лишь издалека, наблюдая за ними из своего сада; но я никогда не была на улицах Айна, поскольку никогда не покидала сада - мой приёмный отец запретил мне делать это.

- И там больше не было никого другого, с кем бы ты могла поговорить? - в отчаянии спросил я.

- Мои птицы. Такие большие и красивые птицы. Их перья розовые и серые.

Изольда склонилась над водной гладью и протянула свою нежную ручку к её поверхности.

- Почему ты постоянно спрашиваешь меня о чём-то? - спросила она. - Я чем-то обидела тебя?

- Расскажи мне о своём приёмном отце, - продолжил настаивать я. - Он выглядит так же, как и я? Он носит такую же одежду и говорит так же, как и я? Он американец?

- Американец? Я не знаю. Он не одевается так, как ты и говорит совсем по-другому. А ещё он стар. Очень и очень стар. Иногда он говорит так же, как и ты, а иногда так, как принято у нас в Айне. Я тоже так умею.

- Тогда скажи мне что-нибудь на языке Айна, - поторопил её я. - Давай, скажи. Почему ты... Изольда? Почему ты плачешь? Я обидел тебя? Прости меня, я не хотел... Я и подумать не смел сделать что-нибудь подобное. Прости меня. Видишь, я стою перед той на коленях и прошу прощения.

Я остановился - мой взгляд зацепился за маленький золотой шарик, который висел на блестящей цепочке на её поясе. Я видел, как он колыхается на её талии; я видел, как он меняет свой цвет, малиновый, теперь фиолетовый, и вот он вспыхнул алым... Это символ Кюэнь-Ёиня.

Она наклонилась ко мне и положила свою ладонь на мою руку.

- Почему ты спрашиваешь меня об этом? - спросила она, и слёзы серебром блестели на её ресницах. - Мне больно здесь, - она прижала руку к груди. - И я не знаю, почему; ах... теперь твой взгляд холоден и твёрд; ты так пристально смотришь на золотую сферу у меня на поясе. Ты ведь хочешь знать что это, верно?

- Да, - честно сказал я, глядя на инфернальное, цветастое пламя, которое потихоньку угасало, когда я начал вновь говорить и теперь сфера была в своём обычном состоянии.

- Это символ Кюэнь-Ёиня, - сказала она дрожащим голосом. - Почему... почему тебя это так волнует?

- Это твоё?

- Д... Да.

- Где ты взяла это? - резко спросил я.

- Мой приёмный о...

Затем она изо всех сил, на которые была способна, оттолкнула меня от себя, и закрыла лицо руками.

Если бы я только тогда обнял её... привлёк к себе... Если бы только поцеловал её руки, по которым медленно катились её солёные слёзы... Если бы я сказал ей о том, как сильно я люблю её; и как больно было сердцу моему, когда я видел, как она несчастна; я ведь всего лишь исполнял свой долг... Когда она улыбалась сквозь слёзы... задорные огоньки плясали в её глазах, она любила меня, по настоящему любила... и это заставляло мою душу трепетать от счастья. Я чувствовал себя живым, поскольку внутри меня тоже разгоралось пламя, и было оно ярче, чем свет среброглазой луны и золотой диск солнца.

Затем, что-то юркнуло в траве у моих ног. Воздух наполнился влагой.

- Изольда! - крикнул что было сил я, но больше не чувствовал тепла её рук в своих ладонях - моя рука была холодной и скользкой от утренней росы.

- Изольда! - снова позвал я, но мой язык онемел от страха.

Это… это ведь сон, да? Всего лишь кошмар, ужасный кошмар… Я вдыхал этот влажный, сладковатый запах и почувствовал, как что-то больно вцепилось в моё колено. Почему так быстро наступила ночь? Где я? Моё тяжелое, окоченевшее, раненое и кровоточащее тело не желало подчиняться мне, будто я был мёртв, лежа на пороге собственного дома. Волли слизывал запёкшуюся кровь с моего лица; и Баррис склонился надо мной в свете масляной лампы, ярко горевшей в ночной тьме, что испускала в ночной воздух удушливый, серый дым, как смоляной факел. Чёрт! Едкий запах коптящей лампы привёл меня в чувство, и я из последних сил закричал:

- Изольда!

- Какого чёрта с ним произошло? - спросил Пирпонт, беря меня на руки, как ребёнка. - Кто сделал это с ним, Баррис?

Часть седьмая

Через несколько минут я смог заставить себя встать на ноги, чтобы самостоятельно дойти до своей комнаты, где Хоулетт уже подготовил для меня горячую ванну и стакан вязкого скотча. Пирпонт вытер полотенцем моё горло, чтобы убрать запёкшуюся кровь. Рана была лёгкая, почти не заметная и выглядела как угол от стилета. Искупавшись и помыв голову, я стал чувствовать себя намного лучше - холодная вода в сочетании со спиртовой растиркой сделали остальное.

- Теперь, - сказал Пирпонт, залпом выпив свой стакан огненной воды и сел рядом. - Хочешь жареную перепелку?

Я покачал головой.

- Хорошо, я думаю тебе гораздо лучше.

Баррис и Пирпонт пристально наблюдали за мной, когда я сидел на краю кровати, между тем поедая птицу и запивая её моим Бордо. Пирпонт тяжело вздохнул.

- Итак, - сказал он любезно. Ты ведь просто был пьян, упал где-то и порезался, верно? А то я уж грешным делом подумал, что тебя закололи...

- Я не был пьян, - сказал я, взяв с тарелки немного зелени.

- А ты уверен? - полным иронии голосом спросил Пирпонт.

- Бред, - сказал Баррис. - Отстань от него, Билли. Рой, может ещё зелени? Она поможет тебе заснуть.

- Я не хочу спать - отрезал я. Ну и как охота? Вы с Пирпонтом поймали хоть кого-то?

Баррис вынул из кармана свои механические часы, посмотрел на время и лязгнул металлической крышкой.

- Час ещё до охоты. Хочешь пойти с нами?

- Да, пожалуй... мне всего-то надо выпить чашку кофе. И тебе Билли тоже надо выпить кофе - у тебя совсем усталый вид. Хоулетт, где ты там? Принеси мне мою табакерку с импортными папиросами, и графин воды ещё в придачу. А теперь, Баррис, с твоего позволения я переоденусь, а ты Пирпонт просто сиди на месте, не рыпайся и просто внимательно слушай, что я буду говорить. Я надеюсь, дверь заперта?

Баррис запер дверь на засов и сел на своё прежнее место.

- Спасибо, - сказал я. - Баррис, ты когда-нибудь слышал о городе Айн?

Зрачки Барриса сузились, как будто он испугался, и я почувствовал, как на мгновение его дыхание прервалось.

- Такого города нет, - ответил Баррис. - А что, я разговаривал во сне?

- Это город, - спокойно продолжил я. - Где великая Река течёт под тысячью мостами, где сады наполнены сладким, пахучим нектаром, а воздух наполнен мелодией серебряных колокольчиков.

- Стоп! - выпалил Баррис, подскочив со стула. Сейчас он выглядел старше своих лет.

- Рой, - вмешался Пирпонт. - Что за чушь ты сейчас смолол Баррису?

Я посмотрел на Барриса, Баррис внимательно посмотрел на меня. Через секунду он вернулся на место.

- Хорошо Рой, продолжай, - сказал он.

- Я хочу сказать... - продолжил я. - Что я теперь полностью уверен, что всё, что со мной происходило, не было сном.

Я рассказал им всё. Но, как я и говорил ранее, мой рассказ был настолько расплывчатым, настолько невнятным, нереальным и невозможным, что время от времени я делал небольшие паузы, чтобы перевести дыхание и кровь могла отойти от моей головы, делая всё тише и тише звон в ушах. Казалось просто невозможным, что умные, образованные люди в год 1896 от рождества господа нашего, могли на полном серьёзе рассуждать о вещах, подобных этому. Кроме того, я начал опасаться, что Пирпонт вновь начнёт глумиться, но к моему удивлению, он даже не улыбнулся. Что же касается Барриса - он взял трубку обеими руками и, склонив голову к груди, жадно затянулся. Когда я закончил свой рассказ, Пирпонт медленно повернулся и посмотрел на Барриса. Дважды он безгласно шевелил шубами, видимо желая что-то спросить, но будто останавливал себя, так и не промолвив ни слова.

- Айн - это город, - сказал Баррис с улыбкой - видимо он вспоминал что-то хорошее. Господа, вы ведь хотите узнать что это, ммм, Пирпонт?

Мы молча кивнули.

- Айн - это город, - повторил Баррис. - Где великая Река течёт под тысячью мостов, сады полны душистых цветом, а воздух наполнен мелодией серебряных колокольчиков.

Мои губы задали немой вопрос: «Где это место?»

- Но это ведь не правда, - сказал Пирпонт. - Через семь морей и реку, что длиннее, чем расстояние от луны до земли. Что ты вообще хочет нам этим сказать?

- Ах... - вздохнул Баррис, прикрыв глаза. - Я использую аллегории для описания этого места. Иногда со мной бывает. Скоро пройдёт. Разве я не рассказал вам о Кюэнь-Ёине? Айн - его столица. Он скрыт в гигантской тени страны, что мы зовём Китаем, он так загадочен, так огромен, словно ночное небо. Terra incognita, terra impenetrabilis (земля не ведомая, земля непроницаемая)

- Непроницаемая... - повторил Пирпонт с придыханием.

- Я хочу увидеть это место, - мечтательно сказал Баррис. - Ибо я видел мёртвые земли пустошей Китая, я пересёк горы Смерти, чьи вершины поднимаются выше облаков. Я видел, как тень Шанги ускользнула от демона смерти Аббадона, вечного жнеца преисподней. Лучше тысячу раз познать физическую смерть от Йед в чернейших безднах этого мира, чем узреть при жизни как тень Шанги падает на белый лотос! Я спал среди развалин Шанги, где никогда не стихает ветер, и в ночном, холодном, разряженном воздухе слышны троекратные вопли мёртвых...

- И голоса Айна, - добавил я.

На лице Барриса были какие-то странные, непередаваемые эмоции, и он медленно повернулся ко мне.

- Айн... я жил и познал любовь там. Когда моё бездыханное тело покинул мой бессмертный дух, драконий коготь исчез с моей руки.

Он поднял руку, и мы увидели серебряный полумесяц под его локтем, сияющий, словно сталь.

Когда свет очей моих исчезла навсегда, тогда я поклялся, что никогда не забуду город Айн. Потому что это мой дом! Эта великая Река, и тысяча парящих в небесах мостов, белые пики гор за её пределами, душистый запах лилий, приятный шум летнего ветра, жужжание пчёл и колокольный перезвон - всё это было моим... Вы думаете, почему Кюэнь-Ёинь так страшился когтя на моей руке, когда срок моей службы истёк? Тоже считаете, что если Лунный старец имеет право дать всё, что пожелает, в равной степени он может и отнять всё, что посчитает нужным? Является ли от тем Шанги, что не даёт распуститься цветку лотоса. Нет! Нет! - взревел Баррис со всей возможной страстью. - Это не он, не Лунный старец, не этот проклятый чародей, Создатель лун был кузнецом моего счастья! Это было по-настоящему, это была не тень, что рассеивается как предрассветная дымка с первыми лучами солнца. Может ли чародей иметь власть дать смертному мужу ту, что будет венчана ему судьбой? Неужели Лунный старец так же велик, как и Шанги? Шанги есть Бог. В его собственном мире, где время течёт по-другому, а его доброта и милосердие не знает границ, он снова приведёт меня к моей суженной. И я знаю, что она ждёт меня у подножья трона Господа.

В напряженной тишине, которая охватила всю комнату, я отчётливо услышал двойной удар своего сердца, и увидел лицо Пирпонта, бледное и обессиленное. Баррис встал и встряхнул головой. Его лицо налилось яростью, и это испугало меня.

- Страшись! - сказал он мне, буквально испепеляя меня своим взглядом. - Ибо печать когтя дракона находиться на челе твоём, и Лунный старец знает об этом. И если суждено будет тебе любить, то ты полюбишь всем сердцем, всей душой, всей своей сутью; но помни, что тебе всё равно не миновать врат Ада, где твоя душа будет гореть вечно. Как имя твоей возлюбленной?

- Изольда, - ответил я.

Часть восьмая

В девять часов вечера нам удалось поймать одного из златогонов. Я не знаю, как Баррис сумел заманить его в ловушку - всё действо, которому я сам был свидетель, уместится в две минуты моего описания.

Мы вышли на широкую дорогу примерно в миле от нашего дома. Пирпонт и я заняли позицию с одной стороны дороги, расположившись под высокими орехами, Баррис же со своим помповым ружьём окопался с другой стороны. Я как раз хотел спросить у Пирпонта сколько времени, и он уже даже собирался мне ответить, оторвав свой взгляд от наручным часов, но мы едва успели занять позиции, прежде чем услышали цокот копыт и заметили приближающегося всадника. После из винтовки Барриса вырвалось грохочущее пламя, и тёмный силуэт всадника вместе с лошадью покатился по земле.

Пирпонту хватило пары секунд, чтобы скрутить оглушенного падением человека. Его лошадь была убита выстрелом наповал, и едва он успел зажечь спичку, чтобы посмотреть на лицо человека, которого им удалось поймать, из ночного воздуха соткалась ещё пара наездников.

- Понятно, - сказал Баррис с хмурым видом. - Это Шиннер, контрабандист.

Мы склонились над лежащим телом, чтобы получше рассмотреть, о ком он говорит. У Шиннера были рыжие, всклокоченные волосы, он был довольно упитан и его маленькие, поросячье глазки зыркали на нас в темноте; создавалось чувство, что мы заманили в медвежью яму огромного, злого борова. Баррис методично обыскал его, пока Пирпонт держал его тело в вертикальном положении, я же обеспечивал нам свет.

Шиннер был не иначе как из компании златогонов - карманы его плаща, рубашки, в его шляпе, за пазухой, и даже в его намертво зажатом, чёрно-бордовом от грязи и крови кулаке, был зажат самородок мягкого, чистого золота. Баррис решил допросить этого златогона - мы давно уже между собой их так называли. Мы сняли с Шиннера тяжелое, охотничье пальто, чтобы упростить процесс допроса. Баррис вернулся через несколько минут, жестом приказав своим людям разобраться с Шиннером. Мы с Пирпонтом наблюдали за ними из мрака ночи, нервно косясь на их оружие на поясе, и медленно уводя за собой лошадей.

- Кто такой Шиннер? - спросил Пирпонт, засунув пистолет обратно в кобуру.

- Златогон, фальшивомонетчик, лжец и просто нехороший человек с большой дороги, - ответил Баррис. - И чует моё сердце - наверняка ещё и убийца. Драмонд будет счастлив лично пообщаться с ним, так что он ещё пожалеет, что не стал отвечать на мои вопросы.

- Он так ничего и не сказал? - спросил я.

- Ни слова. Пирпонт, что ты там возишься? Хватит уже, дело сделано.

- А что на счёт меня? Разве ты не вернешься с нами?

- Нет, - отрезал Баррис.

Некоторое время мы шли по тёмной, ночной дороге не произнося ни слова, и я думал о том, что же теперь будет делать Баррис, но я решил, что не буду задавать ему лишних вопрос до тех пор, пока мы не придём домой. Едва мы пришли, он начал жать двумя руками руки Пирпонту, затем мне, прощаясь так, будто собирается в длинное и очень долгое путешествие, из которого он может и не вернуться.

- Как скоро ты вернёшься? - спросил я, когда он был уже возле калитки.

Он быстрым шагом вернулся к нам, крепко взял наши руки и начал трясти, что свидетельствовало о такой к нам привязанности, о которой даже не подозревал.

- Я ухожу, - сказал он. - Чтобы поставить, наконец, точку в этой истории. Я знаю, друзья мои, вы и подумать не могли, чем я на самом деле занимаю во время своих коротких прогулок после обеда. Я расскажу вам. По правде говоря, я избавил этот грешный мир от четырёх «златогонов» - мои люди настигли их чуть ниже по течению, у большого останца в четырёх милях отсюда. В живых осталось только трое: Шиннер - вы с ним уже знакомы, ещё один хмырь с погонялом «Желтяк», Яллер, если на местном наречии, а третий...

- Кто третий? - взволнованно спросил Пирпонт.

- Кто был третьим я и сам не знаю - я ещё не видел его. Но я догадываюсь, кем он может быть... нет, теперь я точно знаю. И если он человек, а не какая-нибудь сверхъестественная тварь, значит, у него тоже есть кровь, и она прольётся сегодня ночью. Когда Баррис закончил говорить, лёгкое колебание воздуха привлекло моё внимание. Высокий человек бесшумно шел по зелёному лугу в свете звёзд. Когда он подошел поближе, и Баррис поднёс факел, чтобы увидеть его лицо, мы заметили, что человек несёт на своём плече труп.

- Яллер, собственной персоной, полковник Баррис, - сказал мужчина, хлопнув по подошве ботинок мертвеца.

Эта мрачная картина заставила меня поёжиться, и после того как я вдоволь насмотрелся на бездыханное тело с неестественно широко раскрытыми глазами, я отступил на пару шагов назад.

- Опознан,- сказал Баррис. - Отвези тело в пост в четырёх милях отсюда - у него будет последнее путешествие в Вашингтон, так что Джонсон - головой за него отвечаешь.

Человек поудобнее взял жуткую ношу, и Баррис снова подал нам руки, уже в последний раз. Затем он ушел, весело присвистывая на ходу, и мы с Пирпонтом вернулись в дом.

В течение часа мы сидели, молча уставившись пустоту, предоставленные сами себе, и курили свои папиросы в зале перед огнём. Первым тишину нарушил Пирпонт, разразившись потоком слов:

- Да что это такое вообще?! Почему Баррис не взял одного из нас с собой сегодня ночью?!

Я задумался, и ответил:

- Баррис должно быть знает, что делает.

Эта мысль не утешила ни меня, ни Пирпонта, как и не помогла продолжить нашу беседу. Через несколько минут Пирпонт пожелал мне доброй ночи, и позвал Хоулетта, чтобы тот принёс ему горячей воды. Когда Хоулетт выполнил его просьбу, я зажег лампу, отпустил собак с Девидом и сказал Хоулетту, что он свободен до утра. Я был слишком перевозбуждён, и знал, что всё равно не усну. Я пытался почитать книгу, которая лежала на столе рядом с камином, и даже открыл её, прочитав пару страниц, но мои мысли всё равно упорно были направлены в другую сторону.

Шторы были раздвинуты, и я поднял свой взгляд на звёздное небо. Ночь была безлунной, но звёзд было так много, и горели они так ярко, что их блеклое сияние было на порядок ярче сияния полной луны, почти полностью освещая поля и лес. Из леса доносился голос ветра - мягкий, приятный, тёплый ветерок, что шептал мне её имя - Изольда.

- Слушай, - прошептал мне ветер.

- Слушай, - вторили его голосу листья деревьев.

И я слушал. Я не слышал стрекота стрекоз на лугу, но я чётко слышал, как ветер шепчет её имя - Изольда. Я слышал этот шепот даже в застывшем воздухе и порхании крыльев мотыльков. Я слышал это в каждой капельке зарождающейся росы, чьи тяжелые капли звонко падали на деревянный пол крыльца. Безымянный луговой ручеёк шептал мне её имя - Изольда, Изольда, Изольда.

Дрозд пел свою песню в чаще неподалёку, и я решил выйти на веранду, чтобы послушать его песню. Через мгновение всё повторилось, только на этот раз звук был немного дальше, и я решил отправиться в путь.

Я вновь услышал этот далёкий шепот в лесу, и я последовал за ним, потому что знал, что это поёт моя возлюбленная Изольда. Когда я вышел на тропинку, отходя от главной дороги чуть ниже подлеска, я начал сомневаться, но красота ночи уже почти поглотила все звуки, и ночные дрозды звали меня из глубины чащи.

В сиянии звёзд, среди зарослей травы, полевых цветов, блуждали странные тени, хоть и не было луны, чтобы окрасить их в полноценный чёрный цвет. Луг и ручей, поля и травы - всё вокруг было освещено бледным свечением. Подобно тысяче солнц, планеты свисали с высокого купола неба; они смотрели на округу, словно тысяча очей. Я шел по пояс утопая в мокрой, серебряной траве, пробираясь через отцветший клевер и сухие заросли овса, мимо сладкой, пурпурной, дикой сливы, пока низкий гул водопада, доносившийся с дамбы, не оповестил меня о том, что дальше ходу нет.

Но я и не подумал останавливаться, поскольку ночной, влажный, холодный воздух был наполнен ароматом лилий, что стайками роились на низких, извилистых склонах во влажном, исполненном росой, луговом грунте. Где-то вдалеке раздался сонный клич водоплавающих птиц. Я спустился к озеру. Путь бы ясен, и я не учёл лишь спутанную траву, что норовила сбить меня с ног, и мелкую живность, что сновала у меня под ногами. Ночные дрозды умолкли, но я не хотел оставаться один. Высокие, длинные, сочтённые тени преследовали меня, но это оказалась пушистая норка, что бежала рядом со мной, возможно возвращаясь к себе домой, или напротив, убегая от неминуемой смерти, или же вовсе сама выслеживала добычу. Я никогда не видел этих мелких лесных зверьков по ночам. Я начал задумываться - куда они все так торопятся и почему все бегут в одном направлении? Кусты дёрнулись и оттуда выпрыгнул заяц. Когда деревья вокруг меня стали чуть ниже, два лиса тихо пробежали по сухой листве. Чуть дальше целая толпа живности вывалилась из подлеска - за ними бежала рысь, сверкая своими глазами-угольками. Она не обращала внимания ни на крупного лося, ни на меня, флегматично устремившись на север. Она просто мчалась вперёд.

- Интересно, почему? - задал сам себе я немой вопрос, очень удивлённый таким поведением животных. Не было же вроде в округе никакого лесного пожара, или стихийного бедствия. Если Баррис был здесь до меня, мог ли он видеть тоже, что и я? Вряд ли. Даже два полка пехоты не могли напугать столько лесных жителей, чтобы заставить их вести себя подобным образом.

- Какого чёрта происходит...? - подумал я, разворачиваясь всем корпусом в пол оборота, чтобы лучше разглядеть убегающую кошку. - Что же всё-таки заставило зверей вести себя так странно в эту пору ночи?

Я посмотрел на небо. Его безмятежная пульсация мигающих звёзд успокаивала меня, и я смело шагнув в узкую полоску ельника, простирающуюся до самого береза Озера звёзд. Дикая клюква и какие-то высокие кустарники путались у меня под ногами, ветки мокрыми розгами били по голени, а толстые еловые иглы царапали лицо, когда я прокладывал свой путь через сплошные заросли мшистых стволов, спотыкаясь почти через шаг, пока не добрался до усыпанного мелкой галькой берега озера.

Хотя ветра и не было, мелкая рябь всё равно скользила по поверхности озера, и я слышал, как прибой бьёт о камни. В бледном звёздном небе тысячи лилий распустили свои бутоны, словно приветствуя небесный простор. Я пробежался по берегу, то и дело переводя дыхание, и посмотрел на противоположный берег. Брызги и всплески вдоль берега, всё выше, выше, и выше, пока водная гладь, которую будто покрывала невидимая, сверкающая плёнка, не растворилась, и брызги воды не стали доставать до моего локтя. Я не мог понять, что происходит. Уровень воды явно рос на глазах, но нигде точно не было дождя. Вода пребывала по всему берегу. Вот она уже на уровне осоки. Сорняки за моей спиной, что росли на берегу, тоже уже почти погрузились в воду. Лилии, словно лодки, качались на волнах, дрейфуя на поверхности воды, то утопая, то поднимаясь из воды пока всё озеро не превратилось в сплошное поле из лилий. Как сладок и глубок их аромат... А потом вода начала медленно уходить, и волны отступали, отливая от берега, пока снова не появились мелкие, шлифованные, белые камушки; их поверхность сверкала, и казалось, что это самоцветы. Ни одно животное, даже тяжелый лось не мог вызвать такой прилив, если конечно в озере не было кита, или большого судна. Может, озеро подпитывается ещё откуда-нибудь? Возможно, дождь был где-то очень далеко? Я не находил другого рационального объяснения этому, и всё же, когда я пересёк дамбу, я не увидел чтобы в её желобе было много воды. Когда я осмотрелся, подул слабый ветерок, и поверхность озера стала вновь наводняться бутонами лилий. Ольха шумела подле меня. Я слышал дыхание леса у себя за спиной. Ветки шумели, хлёстко наседая друг на друга.

Что-то - скорее всего это была сова, вынырнуло из сумрака и вернулось обратно, будто испугалось чего-то, и я услышал далёкий голос, как будто сдавленный крик, что разнесся по водной глади - Изольда!

Тогда, впервые за всё время, я решил быть честным с собой, поскольку моё сердце требовало, чтобы я дал выход своим чувствам; и я выкрикнул её имя. Мои глаза заливала вода, когда я снова поднял голову - прилив вновь настиг меня; и моё сердце бешено билось в груди.

- Хватит, хватит, - тверди я себе, но моё сердце не солгало мне, поскольку, когда я поднял голову к небу, я увидел, что она была рядом, стояла неподвижно, и всё ещё шептал её имя: - Изольда.

Она протянула ко мне руку.

- Мне было так одиноко - сказала девушка. - И я пошла на нашу поляну, но в лесу полно испуганных существ, и они напугали меня. Что случилось с ними? Почему все бегут в горы?

Взявшись за руки, мы гуляли по берегу, и шум дамбы был ниже звука наших голосов.

- Почему ты бросил меня, даже не объяснившись, там, у источника?

- Я оставил тебя?

- Да, ты сделал это. Ты и твой пёс довольно проворны - не всякий зверь так карабкается по склонам. Ох, как же ты тогда напугал меня.

- Я оставил тебя...

- Да, после...

- После?

- Ты ведь поцеловал меня...

Затем мы склонились над тёмной, мутной водой, усыпанной звёздами. Точно так же, как тогда мы сделали это над источником.

- Ты помнишь? - спросил я.

- Да. Видишь - звёзды растворились в воде. На её поверхности лишь лилии, а звёзды там, глубоко под толщей воды.

- Что это за цветок у тебя в руках?

- Это водяной лотос.

- Расскажи мне о Лунном старце, Дзил-Нбу и Кюэнь-Ёине. - прошептал я ей на ухо, поднимая голову, чтобы видеть её глаза.

- Тебе и правда так сильно хочется это узнать?

- Да, Изольда.

- Всё то, что я знаю, как и я сама, теперь принадлежит тебе. Подойди ближе. Что именно ты хочешь узнать о Лунном Старце? Лунный старец - Дзил-Нбу, и владыка Кюэнь-Ёиня. Он живёт на Луне. Он стар. Очень и очень стар. И прежде, чем он вернулся, чтобы вновь управлять Кюэнь-Ёинем, он так же был стариком, который связывал красной нитью судьбы души мужчин и женщин, которым суждено быть вместе, ведь как только он завяжет свой узел - ни что на свете больше не будет способно разлучить их. Но всё изменилось с тех пор, как он пришел править Кюэнь-Ёинем. Теперь он больше не следует этому пути, он изменил самому себе, самому свету, и он создаёт из частей своего тела ужасных монстров, которых он называет Синь. Это существо чудовищно, поскольку у него не одно тело, а сотни и сотни тысяч разных тел, живые существа без ртов, слепые и живущие по воле хозяина; они отчаянно сражаются за жизнь, как сверженный монарх цепляется за потерянную власть. Все они одно целое, и в то же время каждый из них вполне самодостаточен. Однако, если ранить хоть одно существо, все почувствуют его боль. Это мерзко - огромная живая масса этих существ, подчиняющихся воле своего владыки.

- Кто рассказал тебе об этом?

- Мой приёмный отец.

- И ты веришь ему?

- Да. Я тоже видела одно из этих существ - Синь.

- Где, Изольда?

- Здесь, в лесу.

- То есть ты хочешь сказать... тут есть Синь?

- Да, я думаю, в озере...

- Так Синь живёт в озере?

- Да, и в семи морях тоже. Но я не боюсь их.

- Почему?

- Потому что я ношу символ Кюэнь-Ёиня.

- Тогда мне, наверное, угрожает опасность - улыбнулся я.

- Да, но сейчас я защищаю тебя. Хочешь ещё что-нибудь узнать о Синь? Когда Синь намереваются убить кого-нибудь из смертных, летучие мыши снуют над озером всю ночь.

- Кто такие псы Йета, Изольда?

- Псы Йета - это собаки без головы. Это духи убитых детей, что в час ночной бродят по лесу и плачут, упиваясь своей печалью.

- И ты в это веришь?

- Да, потому что я ношу желтый лотос.

- Желтый лотос?

- Желтый - символ веры.

- Во что?

- В Айн - сказала она тихо.

Через некоторое время я спросил:

- Изольда, а ты знаешь что-нибудь о Боге?

- Бог и Ксанги - одно и то же.

- Ты когда-нибудь слышала о Христе?

- Нет, - ответила она тихо.

Ветер вновь загудел в кронах деревьев. Я почувствовал, что она крепче сжала мою руку.

- Изольда, ты веришь в чародеев?

- Да, Кюэнь-Ёинь - это чародеи. Лунный старец - чародей.

- А ты видела их колдовство?

- Да. Колдовство - спутник драконов Синь. Что-нибудь ещё? Мой амулет - золотой шар, символ Кюэнь-Ёиня. Ты ведь видел, как он изменялся? Как плясали драконы в алом пламени?

- Да, - коротко ответил я. А затем я понял, что кое-что упустил, поскольку внезапная дрожь во всем теле послужила первой ласточкой грядущего ужаса. Баррис так же чётко и зловеще рассказывал о культе этих чародеев, и тоже видел, как плясали драконы на золотой сфере.

- Тем не менее, - сказал я вслух. - Бог всюду, и чары - лишь одно из его воплощений.

Изольда тяжело вздохнула, и подошла ближе ко мне. - В Кюэнь-Ёине, да и в Айне, люди говорят что Бог - все лишь слово.

- Они лгут, - прошептал я яростно.

- Тебе стоит быть осторожнее, - уже умоляющим тоном говорила она. - Они могут нас услышать. Не забывай о метке дракона на своём лбу.

- Что это? - спросил я, вспоминая белый шрам на руке Барриса.

- Разве ты не знаешь, что те, кто избраны когтем дракона, становятся свитой Лунного старца, в сути своей не являясь ни добром, ни злом, но если ты выберешь путь зла, это означает твою смерть, ибо зло оскорбляет светлого владыку.

- Ты веришь в эту чушь?

- Я не верю, я знаю, - вздохнула она.

- Кто это тебе сказал? Твой приёмный отец? Ради всего святого - он же обычный человек! Китаец!

- Я не знаю кто он. Но он не похож на тебя.

- Ты... что-нибудь рассказала ему обо мне?

- Знает ли он о тебе? Нет. - Я ничего не рассказала ему о тебе. Ах, что это? Видишь? Ты видишь? Верёвка, верёвка на моей шее!

- Откуда это появилось? - спросил я удивлённо.

- Это должно быть... должно быть, Лунный старец, что связал наши судьбы, - мой приёмный отец говорил мне. Он говорил. Он говорил, что свяжет нас...

- Чушь! - сказал я почти грубо, и схватил конец верёвки, но, к моему удивлению, он испарился в моих руках, как дым.

- Что за фокусы? - сказал я сердито, но мой гнев превратился в страх, когда я понял, в чём тут дело. Отражаясь от поверхности озера, всего в паре шагов от него, стояла фигура, скрученная и склонившаяся к земле - невысокий старик, раздувающий искры от живого угля, который он держит голыми руками. Уголь пылал в его руках, освещая алым светом его чёрное лицо и желтый песок у его ног. Но его лицо! Жуткое лицо азиата, на котором играли тени. Сверкающие, змеиные разрезы глаз пылали ярче, чем уголь у него в руках. Уголь?! Нет, не уголь, это была та самая, раскалённая золотая сфера, это был символ Кюэнь-Ёиня.

- Ты видишь! Ты видишь! - сказала Изольда, дрожа от ярости. - Я вижу, как луна всходит в его руках. Я думала, что ты мой приёмный отец, а ты, оказывается, Лунный старец, Создатель Лун, нет, нет! Мой приёмный отец - Бог! Нет никакой разницы!

Застыв от ужаса, я упал на колени, нащупывая свой револьвер, который был у меня в кармане.

Но что-то не давало мне сделать это – что-то сковывало мои руки, мои мысли, словно плотная паучья сеть. Я пытался сопротивляться, и развернулся, но сеть стала сильнее. Это было над нами, и вокруг нас, в воздухе, она притягивала нас друг к другу, пока мы не соприкоснулись носами, сомкнули руки, тело и ноги, трепеща, задыхаясь, как пара пойманных в силки голубей.

И эти существа ниже по течению! Каковым был мой ужас, когда я увидел Луну, огромную, серебряную, словно диск между пальцев, что стремится вверх, взмывая в невесомый воздух, и поднимается на небосвод в ночном небе, в то время как ещё одна Луна поднималась от его пальцев, и ещё одна, и ещё, пока весь небосвод не был заполнен Лунами, а земля светилась, словно отшлифованный бриллиант.

Великий ветер начал дуть с востока и до моих ушей донесся далёкий скорбный вопль - крик на столь противоестественный, что казалось на мгновение моё сердце замерло в груди.

- Псы Йета! - всхлипнула Изольда. - Ты слышишь?! - Они идут по лесу. Синь рядом!

Тогда вокруг нас зашуршала сухая трава, словно заросли были полны мелких животных, и удушливый запах влаги наполнил воздух. Я чувствовал запах, я видел, как вокруг меня кружатся эти крабоподобные существа, похожие на раков без клешней, и их жесткая, желтая шерсть шуршит по траве. Они пришли, их было сотни, они отравляли воздух, урча, извиваясь, ползая с поднятыми, слепыми головами. Птицы, спящие во тьме, трепетали перед ними в беспомощном испуге, мелкая живность покидала свои убежища, ласки скользили как летающие тени. То, что осталось от живых существ, населяющих лес, поднялось и скрылось от зловещей опасности. Я услышал писк испуганного зайца, фырканье павшего оленя, и тяжелый галоп медведя. И всё это время я задыхался, наполовину задушенный отравленным воздухом.

После, я изо всех сил пытался освободиться от шелковой ловушки, которая уже подкралась к моему горлу, с неподдельным страхом я посмотрел на колдуна на другом берегу, и в тот же момент я увидел, как он повернул свой взор в другую сторону.

- Стоп! - раздался возглас из кустов.

- Баррис! - закричал я, на секунду позабыв, что нахожусь в ловушке.

Я видел, как колдун устремился вперёд, и услышал звук глухого удара, и стрельбы. Бах! Бах! Стрелял револьвер, и когда колдун упал у края озера, я увидел, как Баррис выпрыгнул на белый участок, и снова выстрелил один, второй, третий раз в корчащуюся фигуру у его ног. Затем произошло ужасное.

Из тёмных глубин озера выползла угрожающая тень, гротескная масса, безголовая, слепая, огромная, поглощающая всё на своём пути.

Приливная волна, вызванная тварью, ударила Барриса, он упал, и проехался телом по гальке, и волны снова накрыли его, а затем это упало на него - упал и я, потеряв сознание. Это то, что мне известно о Лунном старце и Синь. Я не боюсь насмешек учёных и прессы, поскольку знаю правду. Баррис покинул меня навсегда, и то, что убило его, всё ещё живо и по сей день и обитает в недрах Озера звёзд, а его спутники, эти гнусные твари, всё ещё ползают по окрестным лесам в Кардинал Вудс. Игры закончились, леса вокруг озера пусты от любых живых существ, кроме этих драконов, которые подчиняются зову Синя.

Генерал Драмонд знает, что потерял вместе с Баррисом, и мы, Пирпонт и я тоже знаем, что потеряли друга. Его последнюю волю мы нашли в ящике, я открыл его ключом, что он дал мне. Это было завёрнуто в клочок пергамент, на котором было написано:

«Лунный старец здесь, в Кардинал Вудс. Я должен убить его или он убьёт меня. Он создал и дал мне женщину, которую я любил - он сделал её - я видел это - он создал её из цветка белого лотоса, когда родился наш ребенок, он снова потребовал вернуть её, вернуть ту, которую я любил. Затем, когда я отказался, он ушел, и ту же ночь моя жена и ребенок исчезли из моего дома, и я нашел на подушке лепестки лотоса. Рой, женщина твоей судьбы, Изольда - может так статься, что она моя дочь. Бог поможет вам, ибо Лунный старец дал и отнял её у тебя, как если бы он был Ксанги, который и есть Бог. Я убью его, прежде чем он ускользнёт от меня, или же умру в попытке сделать это».

ФРАНКЛИН БАРРИС

Теперь мы знаем, что думал Баррис о Кюэнь-Ёине и Лунном старце. Я вижу, что газеты пестрят подробностями, которыми Ли-Хун-Чанг предоставил журналистам из подпольного Китая и Кюэнь-Ёиня. Змей Кюэнь-Ёиня зашевелился.

Мы с Пирпонтом забрали свои вещи из Кардинал Вудс. Мы морально и физически готовы к тому, чтобы присоединиться и возглавить первую правительственную операцию, которая будет направлена на Озеро Звёзд и очистит лес от этих крабов-драконов. Но для этого нужны люди, которые смогли бы составить конкуренцию этим тварям, поскольку мы так и не нашли тело колдуна, и я не знаю жив ли он или нет, я боюсь его. Всякое возможно...

Пирпонт, который нашел Изольду лежащей без сознания на берегу, не нашел ни следов крови, ни вообще каких-либо следов присутствия кого-нибудь, кроме нас. Быть может, он упал в озеро, но боюсь, что Изольда всё ещё думает, что он жив. Мы так и не смогли отыскать ни её дом, ни волшебную поляну, ни источник с камнем. Единственное, что осталось от её прежней жизни - это золотой змей в столичном музее и её золотой шар, символ Кюэнь-Ёиня; но последний больше никогда не менял свой цвет.

Когда я пишу эти строки, Девид и его собаки ждут меня во дворе. Пирпонт находится в оружейной, сортируя боеприпасы, а Холетт принёс только что ему холодного эля в большой деревянной кружке. Изольда склонилась над моим столом - она положила свою руку на мою и сказала: «Разве ты не думаешь, что сделал на сегодня достаточно, любимый? Довольно изводить бумагу своими домыслами».

Г.Б.Мэрриот Уотсон

«Оборотень»

Мой отец не из этих мест, и никогда прежде не жил в Харц-Маунтинс. В своей прежней жизни он был не более чем крепостным одного знатного венгерского дворянина, у которого было большое и богатое имение в Трансильвании, тем не менее, не смотря настолько, казалось бы, незавидную участь, он был хорошо образованным и состоятельным человеком. Я даже могу сказать более - он был на пути к богатству. Благодаря своему гибкому уму и врождённому благородству, которыми он сильно отличался от прочих, он был назначен своим господином ни много ни мало - на должность управляющего. Таков был закон - не важно, чего ты добился и каким количеством денег располагаешь: кто родился крепостным навсегда остаётся крепостным. Вот и отец мой был таким. Он был женат около пяти раз, и нас у него было трое: мой старший брат Сизар, Герман (это я) и наша сестра - Марселла. В той стране, где мы тогда жили, латынь всё ещё оставалась самым распространённым языком, по этой причине у нас были столь вычурные имена. Моя мать была очень красивой женщиной, но эта же ещё добродетель к всеобщему несчастью сыграла с ней злую шутку - её красоту приметил не только наш отец, но и господин, на службе у которого он был. Моего отца тогда отправили по какому-то делу, и пока его не было дома, моя мать, польщённая вниманием и ухаживаниями господина, дала ему то, чего он так хотел. Так сложилось, что отец вернулся раньше, чем его ждали, и увидел достаточно, чтобы понять что произошло. Свидетельство бесчестья моей матери было более чем красноречиво: он увидел их прямо в постели! Поддавшись порыву очевидных чувств, он быстро понял, что ему сейчас хотелось сделать больше всего на свете; и в тот же миг он решился убить свою неверную жену как и её любовника. Понимая, что он лишь крепостной и случись суд, вряд ли кто-то будет входить в его положение и разбираться в причинах его поступка - петля ему гарантирована, он спешно собрал все свои пожитки и накопленные деньги, которые успел заработать за годы службы, и тут же - как раз была середина зимы - запряг пару лошадей, подготовил нас к дороге и той же ночью мы покинули наш прежний дом, удаляясь всё дальше и дальше от нашего настоящего, которое медленно становилось прошлым. Отец опасался, что его будут искать, и если найдут, ему нечего им предложить что бы откупиться, поэтому нам пришлось уехать из той страны, где мы жили (местные власти всюду бы нашли его). Он гнал нашу повозку так долго, насколько смог, пока мы не вошли в лабиринт уединённый скалистых гор Харца. Разумеется, всё, что я вам сейчас рассказываю, сам я узнал многим и многим позже. Мои первые воспоминания о тех местах были связаны с пусть и немного ветхой, но уютной хижиной, в которой мы жили всей нашей семьёй. Располагалась она на границе трёх великих лесов, которые занимали почти всю Северную часть Германии. У нас был не большой участок земли, которую в летние месяцы возделывал отец, и хоть участок не давал такого уж богатого урожая, как бы нам хотелось, нам всего хватало. Зимой же мы почти никогда не выходили на улицу; и когда отец уходил в лес на охоту, он оставлял нас дома одних - снаружи было небезопасно, потому что в округе часть встречались волки. Мой отец купил этот дом у одного из местных охотников, которые жили в основном добычей зверя, а порой, когда подворачивалась такая возможность, подрабатывали кочегарами на здешней сталеварне. От нашего дома, до любого жилья в окрестностях, было около двух миль. Я до сих пор помню, как выглядело место, где он находился: высокие сосны, что росли выше по склону, прямо над нами, и широкая зелёная долина прямо под нами. Благодаря такому расположению, чтобы полюбоваться видом долины, не нужно было даже выходить из дому - склон под нами стремительно возвышался над округой. Летом пейзажи были просто потрясающие, а вот зимой всё прекращалось в настоящую ледяную пустыню. Я говорил, что отец охотился зимой. Каждый день он уходил, обязательно запирая за собой дверь, чтобы мы не выходили на улицу, пока его не было с нами. У него не было никого, на кого бы он мог нас оставить, или, по крайней мере, помочь с хозяйством - сами понимаете - довольно тяжело найти служанку в такой-то заповедной глуши; но было кое-что ещё. Даже если предположить, что он бы нашел подходящую кандидатуру, вряд ли бы он согласился на её присутствие, поскольку он питал явную неприязнь, не сказать даже - некое подобие страха пред всеми женщинами. Это сильно было заметно в отношении к нам, двум его сыновьям и нашей сестрёнке Марселле, которой доставалось сильнее всех. Вы можете подумать, что отец о нас не заботился. Это одновременно было и так, да и не совсем так. Нам всем было очень тяжело, потому, что отец, почему то был уверен, что мы можем причинить себе какой-то вред, потому он не позволял нам топить печь, пока его не было дома. Чтобы не замёрзнуть, нам постоянно приходилось находиться под тяжелыми медвежьими шкурами; и оставаться под ними столько, сколько сможем, пока отец не вернётся вечером домой. Мы очень радовались жаркому, пылающему, яркому пламени. Мой отец мог показаться странным в своей осторожности, но думаю, у него была тогда причина поступать именно так. Было ли это спровоцировано муками за совершенное им преступление, или таким образом он пытался привыкнуть к новой обстановке и ритму жизни, или и то и то в равной мере, но тем не менее он никогда больше не был счастлив, и чувствовал себя более-менее приемлемо, только когда занимался чем-то. Дети, которые много времени проводят наедине с собственными мыслями, начинают задумываться о том, о чём детям задумываться не свойственно. Мы были именно такими. В течении непродолжительных зим мы сидели в тишине, мысленно вспоминая те дни, когда снег растает, на деревьях появятся почки, затем листья, а птицы затянут свои трели, и самое главное - мы сможем гулять на улице.

Такова была наша не совсем обычная жизнь в лесу, пока нашему братцу Сизару не исполнилось девять лет, мне семь лет, а нашей сестрёнке - пять. Именно тогда случилось то, что стало основой для этого рассказа, с которым вы и ознакомитесь далее.

Однажды, отец пришел домой позже обычного; он вернулся с охоты ни с чем, потому что очень не вовремя рассвирепела буря - снег валил, не переставая, и теперь отец не только продрог, но и был в крайне дурном расположении духа. Он, наконец, принёс долгожданные дрова, и мы все втроём радостно принялись помогать ему, разжигать огонь, высекая кремнем искры. Внезапно, он схватил малышку Марселлу за руку, и отшвырнул её в сторону. Она упала и разбила губу, которая теперь сильно кровоточила. Мой братец побежал ей на помощь. Привыкшая к подобному, она побаивалась отца, но не решалась плакать при нём, но сейчас я видел, как её глаза наливаются слезами. Наш отец подвинул стул ближе к огню, пробормотав что-то не очень целесообразное к пересказу по поводу всех женщин, и занялся огнём, от которого мы с братом отошли, когда увидели, что произошло с сестрёнкой. Вскоре вспыхнуло яркое пламя; но мы, обычно всегда гревшиеся подле него, на этот раз держались в стороне. Марселла, чья губа всё ещё кровоточила, стояла в углу и мы с братом были рядом, в то время как отец в одиночестве угрюмо смотрел на огонь. Мы стояли так, где-то часа пол, когда внезапно услышали завывание волка во дворе, прямо под нашими окнами. Отец встал и взял ружьё, меж тем вой повторился ещё несколько раз. Отец замер, ещё какое-то время посмотрел на пламя, засыпал его землёй и поспешно покинул дом, закрыв за собой дверь. Мы все ждали (с тревогой прислушиваясь к каждому шороху), и нам казалось, что если ему удастся подстрелить волка, то он придёт домой в лучшем настроении. Он был очень суров с нами, и особенно с сестрёнкой, но мы все равно любили его. Лучше всего, когда он был весел и счастлив - чего ещё нам было желать? Тут я отступлю немного, и скажу, что может быть, не было на свете трёх детей, которые бы так сильно заботились друг о друге. Мы никогда не ругались между собой и не спорили, как другие дети; и если и возникали какие-то разногласия между мной и братцем Сизаром, сестрёнка Марселла подбегала к нам и целовала нас обоих, дабы своими устами установить мир между нами. Марселла была чудесной, милой девочкой. Я могу вспомнить её прекрасный облик даже сейчас... Ах! Бедная, бедная сестрёнка Марселла!

Мы ожидали какое-то время, пока прозвучит выстрел, но его не было, и тогда Сизар сказал:

- Отец, наверное, пустился в погоню за волком, и теперь не понятно когда будет дома. Марселла, позволь нам умыть тебя - у тебя все губы в крови. Хватит нам уже стоять тут – пошли, разведём огонь и согреемся.

Мы так и поступили, ожидая его до полуночи, каждую минуту всё чаще задаваясь вопросом, почему отец так и не вернулся домой. Мы не знали, грозила ли ему какая-то опасность, поэтому решили для себя, что он просто увлёкся охотой.

- Я только одни глазком взгляну, может папа идёт домой, - сказал Сизар, подходя к двери.

- Осторожно, - сказала Марселла. - Если там волки, мы не сможем защититься от них, братик.

Мой брат осторожно приоткрыл дверь, всего на пару дюймов, и выглянул наружу.

- Я никого не вижу, - сказал спустя некоторое время он, а после вновь присоединился к нам у огня.

- Мы не ужинали, - сказал я.

Еду всегда готовил отец. Он жарил мясо, как только возвращался домой. За время его отсутствия само собой у нас не появилось ничего - со вчерашнего дня осталось лишь пару кусочков.

- Когда наш папа вернётся с охоты, Сизар, - сказала Марселла, - я думаю, он будет рад тому что ужин уже готов. Давайте приготовим ужин для него и для себя.

Сизар встал на стул, чтобы дотянуться до полки, где лежало мясо - он уже точно не помнил, что это было, не то оленина, не то медвежатина. Мы поделили его на порции и сделали с ним всё тоже, что обычно делал папа. Мы все были заняты тем, что накрывали на стол, поджидая его прихода, когда мы услышали звук рога. Мы услышали какой-то шум снаружи, и через минуту зашел отец, пропустив вперёд себя девушку и высокого, черноволосого мужчину в охотничьей шубе.

Теперь, наверное, стоит рассказать вам о том, что тогда случилось. Когда мой отец вышел из дому, он сразу же увидел большого, белого волка примерно в тридцати ярдах от него. Как только зверь понял, что его заметили, он медленно начал отступать назад и скалить зубы, издавая угрожающий рык. Мой отец начал медленно подходить ближе. Волк не убегал, он скорее пытался держать его на определенной дистанции от себя. Мой отец был человеком действия - он не хотел стрелять, не будучи точно уверенным, что пуля попадёт в цель. Погоня продолжалась какое-то время, волк уже практически скрылся в заснеженной чаще; но вдруг остановился, обернулся в сторону преследователя и оскалился, повторяя всё как в первый раз. Пытаясь догнать зверя (белые волки для нашей округи - большая редкость), отец продолжал погоню ещё несколько часов, в течение которых ему постоянно приходилось преодолевать высокие заносы и взбираться на пологие склоны, прокладывая себе путь по пересечённой местности.

Вы, разумеется, слышали истории о том что в горах есть такие места, не совсем обычные, в которых, как говорили старики (и что докажет моя история) обитают злые духи. Местные прекрасно знают, где они, потому предпочитают обходить их десятой дорогой. Так вот, одно из таких мест - широкая поляна рядом с кромкой соснового леса - было именно таким, и мой отец точно слышал о нём от местных охотников; но он не придавал значения этим небылицам, то ли так увлёкся охотой, что позабыл о том, на чью землю ступает - теперь уже не узнать наверняка. Тем не менее, я не сомневаюсь, что волк целенаправленно заманил его туда, на открытый участок перед лесом, где он остановился, прекратив бегство. Мой отец приблизился к нему, выйдя на расстояние выстрела, поднял ружьё, и уже хотел было нажать на крючок, когда волк внезапно исчез. Отец подумал, что, стало быть, блики на снегу ослепили его, и он опустил ружьё и протёр глаза, но зверя уже нигде не было видно. Он искренне не понимал, как зверюга только ухитрилась скрыться в зарослях так, что он даже не заметил, что бы снег где-то падал с веток. Раздосадованный долгой и безрезультатной погоней, он хотел было пойти по своим следам обратно, когда услышал где-то неподалёку звук рога. Он не ожидал услышать этот звук в столь позднее время - да и ещё и в промёрзшей ледяной пустоши. Звук рога на мгновение заставил его забыть о досаде, и теперь он замер на месте, раздумывая, что же делать дальше. Через минуту звук рога повторился; и он точно был уверен, что его источник был ближе, чем в первый раз. Отец продолжил стоять на месте, вслушиваясь в порывы ветра, пока звук не раздался в третий раз. Я забыл, каким словом этот звук называют охотники, но мой отец точно знал его смысл, поскольку, таким образом дули в рог тогда, когда кто-то терялся в лесу. Через несколько минут мой отец увидел мужчину верхом на лошади и девушку за его спиной. Он выехал из зарослей на поляну и направил лошадь в его сторону. В памяти отца внезапно всплыли те самые «небылицы», повествующие о сверхъестественных созданиях, которые, как гласили здешние поверья, обитали в горах; но чем ближе путники приближались к нему, тем лучше он мог разглядеть их, пока он не убедился в том, что они такие, же люди, как и он сам. Как только они подошли достаточно близко, всадник обратился к нему.

- Друг охотник, вам тоже не повезло оказаться ночью в этой глуши? Впрочем, тем лучше для нас... Мы проделали долгий путь, и уже начали беспокоиться о сохранности своих жизней, поскольку умирать нам очень не хотелось бы. Горы разрешили нам уйти от погони; но если мы не сможем найти ночлег и еду, вряд ли это поможет нам избежать плачевной участи - мы замёрзнем раньше, чем умрём от голода. Моя дочь, девушка у меня за спиной, скорее мертва, чем жива... Скажите, вы можете помочь нам с нашей бедой?

- Мой дом находится в нескольких милях отсюда, - ответил отец. - Но мне нечего предложить вам, кроме приюта. Вы можете переждать непогоду у меня. Я знаю, это не много, но это всё что я могу сделать для вас, но прежде - могу я просить - что или кто преследует вас?

- Да, друг, теперь это не будет для вас тайной. Мы покинули Трансильванию, где честь моей дочери и моя собственная жизнь находились в равной степени под угрозой.

Такого ответа было более чем достаточно, чтобы мой отец проникся как минимум любопытством. Он вспомнил о том, как ему пришлось бежать самому; он вспомнил о потерянной чести его жены и трагедию, которая с ней произошла. Отец тотчас же радушно предложил любую возможную помощь со своей стороны, какую он только сможет оказать.

- Значит, нам не стоит тратить время, господин, - заметил всадник. - Моя дочь сильно замёрзла и уже едва держится в седле. Погода не была милостива...

- Следуйте за мной, - сказал отец, направив шаг к нашему дому.

- Я оказался тут потому, что был увлечён охотой на большого белого волка, - сказал отец. - Зверь бродил под самым моим домом. Я не привык бродить по округе в столько позднее время.

- Существо миновало нас, как только вы покинули пределы леса, - сказала девушка мягким, певучим голосом.

- Я разрядил в него почти все патроны, - сказал охотник; но раз он свёл нас с вами, он сослужил нам хорошую службу, и теперь я даже рад, что ему удалось скрыться. Примерно часа через пол, в течение которого отец шёл быстрым шагом, насколько позволял путь по сугробам и темноте, они прибыли к дому; и как уже было сказано мной ранее, вошли внутрь.

- Вижу, мы как раз вовремя, - сказал темноволосый охотник, почуяв в воздухе запах жареного мяса, едва он подошел к огню, где увидел моего брата, сестрёнку и меня.

- У вас есть поварята, господин.

- Я рад, что нам не придётся тратить время на ожидание, - ответил отец. Ну, госпожа, прошу садиться ближе к огню - вам нужно согреться. Вы, наверное, совсем замёрзли в дороге.

- Господин, а где я могу оставить свою лошадь? - спросил охотник.

- Я позабочусь о ней, - ответил отец, и вышел по двор.

Описание внешности нашей гостьи требует отдельного внимания. Она была юна, думаю, ей было где-то лет двадцать. Она была одета в тёплую одежду для странствий, с белым, меховым воротником, а голову венчала горностаевая шапка. Черты её лица были мягкими и привлекательными, по крайней мере, я думал именно так, и отец, похоже, разделял моё мнение. Её волосы переливались на свету; они были гладкими и блестящими, словно зеркало. Её губы, хоть и были всегда слегка приоткрыты, я мог разглядеть её белые зубы, и всё это определённо мне что-то напомнило; но что-то в неё взгляде было такое, не хорошее, что заставляло нас, детей, держаться от неё подальше. Взгляд её был лукавым и каким-то диким. Я не мог тогда сказать, почему нам так показалось, но я чувствовал, что в её глазах пылает ярость; и когда она попросила нас подойти к ней, мы двинулись вперёд с опаской и дрожью. Всё равно она была очень красивой, даже более чем. Она ласковым тоном говорила с моим братом и мной, и гладила нас по голове. Марселла же не подошла к ней. Напротив, едва увидев её, она убежала и спряталась под одеяло; и вся её радость по поводу грядущего ужина тотчас исчезла, хотя она очень сильно этого хотела всего около получаса назад. Когда мой отец оставил лошадь на привязи в притолоке между сараем и домом, ужин уже стоял на столе. Когда мы поужинали, мой отец настоял, что бы юная леди заняла его кровать, а он изъявил желание посидеть ещё у огня и пообщаться с её отцом. После некоторой неуверенности, она согласилась; и я, и мой брат присоединились к Марселле, поскольку мы были ещё детьми, и мы спали все вместе.

Но нам не спалось. Было что-то не так, и нас не только тревожил факт, что в доме были незнакомцы, но и то, что они остались ночевать с нами в одном доме, а мы не привыкли к тому, что в доме посторонние. Что же касается сестрёнки Марселлы, она хоть и ничего не говорила, я всё равно чувствовал, что она дрожала почти всю ночь под одеялом; а порой мне казалось, что я слышу её сдавленные всхлипы. Мой отец принёс бутылку, к которой он очень редко прикасался; и они вместе с этим странным человеком, который называл себя охотником, распили её за задушевной беседой у очага. Мы готовы были услышать любой, даже самый тихий шепот - нам очень сильно было любопытно, о чём они говорят.

- Вы сказали, что приехали из Трансильвании, - начал отец.

- Именно так, господин, - подтвердил охотник. - Я был крепостным в доме знатного вельможи. Мой господин требовал, что бы я отдал свою девочку ему на потеху. Всё закончилось тем, что я дал ему ответ в форме несколько дюймов моего охотничьего ножа, причём не единожды.

- Мы, похоже, земляки и товарищи по несчастью, - сказал отец, взяв охотника за руку и крепко пожав её.

- Правда? Значит вы тоже из Трансильвании?

- Да, я оттуда, и я тоже, как и вы, бежал оттуда, что бы спасти свою жизнь; но у меня несколько другая, более печальная история.

- Как ваше имя?

- Кранц.

- Да? Тот самый Кранц?! Я слышал истории о вас. Думаю, вам не стоит воскрешать в памяти призраков прошлого и теребить старые раны. Очень, очень приятно познакомится, господин Кранц; и я даже могу сказать вам больше - я как ни как тоже в какой-то степени часть твоей семьи. Я твой двоюродный брат, Уилфред из Вансдорфа, - промолвил охотник и встал, обнимая моего отца.

По старой немецкой традиции они наполнили свои рога (вместо кубков) и выпили на брудершафт. Затем они продолжили беседу, но теперь они старались говорить тише. Всё, что мы смогли извлечь из беседы, так это то, что он наш какой-то дальний родственник и ещё о том, что он и его дочь какое-то время поживут в нашем доме. Примерно через час они оба откинулись на стульях, и кажется, уснули.

- Марселла, сестрёнка, ты слышала? - прошептал Сизар.

- Да, - тоже шепотом ответила Марселла. Я всё слышала. Но братик, я не могу быть спокойной, пока эта девушка находится с нами. Я боюсь её.

Мой брат ничего не ответил ей, и мы все трое в скором времени уснули. Проснувшись следующим утром, мы увидели, что дочь охотника встала явно гораздо раньше нашего. Она была просто великолепна. Она подошла к Марселле, и приласкала её. Малышка плакала, у неё была практически истерика, как будто каждое прикосновение причиняло ей боль.

Но я не хочу утомлять вам излишне затянутой историей, охотник и его дочь остались с нами. Отец и его новый друг ходили на охоту каждый день, в то время как Кристина оставалась присматривать за нами; она занималась всем домашним хозяйством и была очень добра к нам; и со временем неприязнь Марселлы к ней угасла, а вот отец изменился сильно. Он, по всей видимости, преодолел свою неприязнь к женщинам; и был очень обходителен с Кристиной. Часто, как только её отец и мы уже были в постели, он перешептывался с ней сидя у огня. Я должен оговорить, что мой отец и Уилфред спали в другой комнате в доме, и что кровать, где всегда спал папа и принадлежа теперь Кристине. Они жили в нашем доме три недели, пока однажды ночью, после того как нас отправили спать не состоялась одна важная беседа. Наш отец сделал предложение Кристине, и хотел, что бы она стала его женой. Ему удалось получить как её согласие, так и благословение её отца. После этого состоялся разговор, а был он приблизительно таким:

- Ты можешь взять в жены мою дочь, господин Кранц, да будет благословенен ваш союз; и как только состоится церемония, я оставлю вас и найду себе какое-нибудь другое жильё.

- Почему бы тебе не остаться с нами, Уилфред?

- Нет, нет, нет. Сейчас я больше нужен в другом месте. Это всё, что я могу сказать, и больше не пытайтесь меня переубедить. Теперь моя дочь - твоя ответственность, господин Кранц.

- Я благодарю тебя за это, и клянусь заботиться о ней. Но всё же, есть один нюанс.

- Я понял, о чём вы. В такой глуши даже священника не найти. Нет длани Господа, что свяжет ваши души. Но всё вступит в силу только, когда церемония состоится. Ты не против, если священником буду я? Если так, то я прямо сейчас могу засвидетельствовать ваш союз.

- Я согласен, - сказал отец.

- Тогда, возьмитесь за руки. Теперь, господин Кранц, говорите слова клятвы.

- Клянусь... - начал отец.

- Всему духами гор Харц…

- Стоп, а почему не Небесами? - прервал мой отец Уилфреда. - Это совершенно не приемлемо, и если это шутка - то дурная.

- Если я предпочитаю свою клятву, может быть менее официальную, чем положено, у вас всё равно нет повода не принять её.

- Ладно, пусть будет по-вашему. Вы будете заставлять меня клясться на том, во что я даже не верю?

- Но многие прилежные христиане поступают так же, - возразил Уилфред. - Вы будете препираться со мной или жениться? Мне что, забрать свою дочь с собой?

- Продолжайте, - нетерпеливо сказал отец.

- Клянусь духами гор Харца, всей силой его милостивой и не милостивой воли, что я возьму Кристину в жены. Что я буду всегда защищать её, заботиться о ней и любить её, и что моя рука никогда не повернётся против неё, чтобы причинить ей вред.

Отец повторил слова Уилфреда.

- И если я нарушу этот священный обет, пусть ярость духов обрушиться на меня и на детей моих. Пусть тогда их жизни заберёт птица, зверь или иное дитя леса. Пусть их плоть будет отделена от костей, а то, что останется, сгложет пустошь. Я клянусь, что это так.

Отец явно колебался, повторяя последние слова. Сестрёнка Марселла не могла сдержаться, когда слышала, как он говорит слова своей клятвы, и расплакалась. Это внезапное обстоятельство заставило моей отца промедлить, и это ему сильно не понравилось. Он говорил ей жестокие слова, пытаясь сделать так, чтобы она перестала плакать, в то время как она куталась в одеяло.

Таким был второй брак моего отца. На следующее же утро охотник Уилфред запряг свою лошадь и уехал.

Отец снова спал в своей кровати в той же комнате, что и мы; и всё было точно так же, как и до свадьбы, за исключением того что наша новая «мама» перестала проявлять к нам всяческие признаки доброты. Так всё и было, и когда отца не было дома, она часто колотила нас, особенно доставалось бедняжке Марселле. Глаза нашей мачехи горели ненавистью, когда она смотрела на нашу замечательную и милую сестрёнку.

Однажды ночью сестрёнка разбудила меня и Сизара.

- Что такое? - спросил Сизар.

- Она куда-то ушла, - сказала Марселла.

- Вот пусть и катится!

- Да, вышла через дверь в своем ночном наряде, - сказала девочка. - Я видела, как она встала с кровати, проверила, спит ли папа, а затем встала и пошла к двери.

Что могло заставить её встать и выйти из дома в таком-то виде, да ещё и в мороз, когда за окном метель, мы не могли дать ответа. Мы не смогли больше уснуть, и где-то через час услышали рычание волка под нашим окном.

- Это волк, - сказал Сизар. - Он её на кусочки разорвёт.

- Нет! - воскликнула Марселла.

Через несколько минут после этого появилась наша мачеха. Она была в одной пижаме, как и говорила сестрёнка. Она тихо опустила задвижку на двери, чтобы ни создавать лишнего шума, подошла к ведру с водой, умыла лицо и руки, а затем снова легла в кровать рядом с отцом.

Нам всем было очень страшно, мы не понимали почему, но мы решили всё разузнать следующей же ночью. Мы следили за ней все последующие ночи, и выяснили, что всегда примерно в одно и то же время, мачеха вставала с кровати и покидала дом - и после того, как она уходила, мы слышали неизменное рычание волка со двора. По возвращении она как обычно умывалась и ложилась обратно в постель. Мы так же заметили, что она редко садилась за стол; и что когда она ела вместе с нами, она, похоже, заставляла себя есть; но когда мясо для обеда только было подготовлено для жарки, она не редко засовывала целый его кусок себе в рот.

Наш братец Сизар был очень храбрым. Он не хотел ничего говорить отцу, пока не узнает больше. Он решил проследить за ней и выяснить, в чём же дело. Мы с сестрёнкой пытались отговорить его от этого замысла, но он не хотел нас слушать и сделал всё по-своему. На следующую ночь он специально лёг спать в одежде, и как только мачеха покинула дом, он встал, взял отцовское ружьё и последовал за ней. Думаю, вы можете представить, как волновались за него мы с Марселлой, терзаемые неизвестностью, в то время как с нами его не было. Через несколько минут прогремел выстрел. Это не побеспокоило сон отца, и мы сильно испугались. Сразу же после этого мы увидели, как мачеха возвращается домой - и подол её ночной рубахи был окровавлен. Я прижал ладонь к губам Марселлы, чтобы она ни крикнула, хотя я сам был напуган не меньше её. Наша мачеха подошла к кровати отца, проверила, спит ли он, затем склонилась над остывшим очагом, и всполошила слабо тлеющие угольки.

- Кто тут? - спросил отец, проснувшись.

- Отдыхай, милый, - сказала мачеха. - Это всего лишь я. Я разведу огонь - мне нужно вскипятить воду. Что-то мне совсем не хорошо.

Отец повернулся на бок и вскоре уснул, но мы продолжали наблюдать за мачехой. Она переоделась, и бросила ту одежду, которая была на ней ранее, в огонь; и тогда мы заметили, что её правая нога истекает кровью, как будто она получила огнестрельное ранение. Прежде чем переодеться, она перевязала её, и сидела перед пламенем до самого рассвета.

Бедная сестрёнка Марселла - её маленькое сердечко билось так быстро, что я обнял её чтобы успокоить. Куда пропал Сизар? Как наша мачеха получила свою рану? Не из отцовского же ружья?

Наконец, отец проснулся, и тогда я первым сказал.

- Папа, где наш братец, где Сизар?

- Сизар! - воскликнул он. - Где ты?

- Боже милосердный! Вчера вечером, когда мне не спалось, - заметила мачеха, - мне показалось, я слышала, как кто-то отпирал дверь. Милый, а где твоё ружьё?

Мой отец поднял взгляд на полку над камином и понял, что его там нет. Нам мгновение показалось, что он растерялся; а затем, взяв широкий топор, он вышел из дома, не сказав нам ни слова.

Он не успел уйти далеко. Через несколько минут он вернулся, неся на руках искалеченное тело нашего брата. Он положил его на пол и закрыл лицо руками. Наша мачеха поднялась и осмотрела тело, в то время как Марселла отшатнулась от неё в сторону, плача и громко всхлипывая.

- Все ложимся спать, - резко приказала она.

- Муж мой, - обратилась она к отцу. - Твой сын, стало быть, взял твоё ружье, чтобы поохотиться на волков, но животное оказалось ему не по зубам. Бедный мальчик! Он дорого заплатил на своё безрассудство.

Отец не проронил ни слова. Я хотел было высказаться, рассказать, как всё было, но Марселла, которая ясно поняла мои намерения, держала меня за руку, и по выражению её лица я понял, что не стоит этого делать сейчас.

Поэтому, тогда мой отец не узнал правды. Но сестрёнка и я, хоть и не имели доказательств, были уверенно в том, что наша мачеха как-то причастна к смерти Сизара.

В тот день он пошел в лес и выкопал там могилу; и когда он положил тело в землю, он положил над могилой несколько больших камней, чтобы волки не могли разрыть её. Шок от потери сына стал для моего отца сильнейшим ударом. В течение следующих нескольких дней он не охотился, хотя иногда на него находила ярость, он что-то бормотал про месть и шел в лес искать волков.

Но в то время, когда он держал траур, ночные прогулки нашей мачехи продолжались с той же регулярностью, что и прежде.

Наконец, отец взял своё ружьё и принялся за его починку. Но вскоре вернулся и был сильно чем-то не доволен.

- Кристина, ты поверишь, что волки - чума на весь их род - на самом деле умудрились выкопать тело моего бедного мальчика, и теперь от него не осталось ничего, кроме костей?

- Какой ужас! - ответила мачеха.

Мы с Марселлой переглянулись, и по выражение её красноречивого взгляда я понял, что она хотела сейчас сказать.

- Волки рыщут по нашему двору каждую ночь, отец, - сказал я.

- Да, правда? Почему ты мне не говорил ничего? Если снова услышишь - буди меня без промедления.

Я видел, как мачеха отвела взгляд. Её глаза вспыхнули яростью, и она скрипела зубами.

Отец снова вернулся на то место, где в первый раз похоронил сына, и обложил большим количеством камней то, что осталось от моего брата после того как им полакомились волки. Таков был первый акт этой трагедии.

Потом пришла весна: снег растаял, и нам разрешили выходить на улицу. Но я не на минутку не оставлял свою младшею сестрёнку, которая после смерти нашего брата была привязана ко мне сильнее, чем когда бы ни было. Я боялся оставлять её наедине с нашей мачехой, которая казалось, испытывала какое-то неестественное удовольствие от жестокого обращения с ней. Отец работал на нашем небольшом участке земли, и теперь я мог помочь ему с этим.

Марселла всюду сопровождала нас, пока мы с отцом работали, оставляя мачеху одну в доме. Я не мог не заметить, что по мере того, как приходила весна, наша мачеха уменьшила количество своих ночных прогулок, и мы всё реже слышали рычание волка под нашими окнами после того, как я рассказал о волках отцу.

Однажды, когда мы с отцом были на грядках, и Марселла тоже была рядом с нами, наша мачеха вышла их дому, и сказала, что собирается в лес, дабы собрать некоторые травы, о которых просил её отец, и что Марселле теперь придётся пойти домой и приготовить ужин на всех. Марселла пошла домой и мачеха вскоре скрылась в лесу, взяв направление совершенно противоположное от дома, оставив нас с отцом как бы между ней и сестрёнкой.

Примерно через час мы были напуганы жутким криком, раздавшимся из дома. Кричала, очевидно, Марселла.

- Марселла, наверное, обожглась, - сказал я, бросая лопату.

Отец тоже отвлекся, и мы вместе направились к дому. Прежде, чем мы успели зайти внутрь, из дома выскочил большой, белый волк, который тут же попытался скрыться в лесу. У моего отца не было при себе оружия. Он рванул в дом, где увидел на полу бедную сестрёнку Марселлу, истекающую кровью. На её теле были глубокие, рваные раны, и кровь что сочилась из них, образовала небольшую алую лужицу на полу. Сначала отец хотел схватить ружьё и ринуться в погоню за кровожадной тварью, но он слишком был поражен ужасом прошедшего. Он упал на колени перед телом своей умирающей девочки и разрыдался. Марселла смотрела на нас такими добрыми глазами ещё несколько секунд, а затем её веки закрылись навсегда.

Мой отец всё еще стоял на коленях перед телом моей сестры, когда мачеха вернулась домой. Увидев, что случилось, она выразила наигранное беспокойство, но, похоже, вид крови как и мёртвого тела отнюдь не напугал её, как испугалось бы большинство девушек.

- Несчастная малышка! - сказала она. - Должно быть, этот тот большой белый волк, который промелькнул мимо и очень меня напугал. Она мертва, Кранц.

- Я вижу! Я вижу! - рыдал отец, захлёбываясь слезами.

Я думал, что мой отец никогда не сможет оправиться от потери второго ребёнка. Он горько оплакивал свою милую девочку в течение несколько дней, так и не похоронив её за это время, хотя мачеха настаивала, чтобы он это сделал. Наконец, он уступил ей, и вырыл для неё могилу рядом с той, в которой лежали останки моего брата и принял все возможные меры, чтобы звери ни добрались до её тела. Теперь мне было очень одиноко, когда я лежал в кровати, которую я когда-то делил с братом и сестрой. Я не знаю почему, но я был уверен, что моя мачеха точно причастна к этим смертям, но у меня не было доказательств. Но теперь я её не боялся. Моё сердце переполняла ненависть к ней и жажда мести.

В ночь после того, как отец похоронил сестрёнку, я не мог уснуть. Я понял, что моя мачеха встала и покинула дом. Я выждал некоторое время, потом оделся и выглянул через щель в двери, которую я немного приоткрыл. Луна была полной и светила очень ярко, и я мог видеть место, где были похоронены мои брат и сестра. И как я был испуган, когда я увидел, как моя мачеха усердно выворачивает установленные камни над могилой моей сестры.

Она была в своём белом ночном платье, и луна освещала её. Она рыла руками землю, и бросала камни позади себя со свирепостью дикого зверя. Прошло какое-то время, прежде чем я смог собраться с мыслями и решить, что мне делать дальше. Наконец, я увидел, как она прекратила рыть - видимо добралась до тела - и вынула его из могилы. Я больше не мог на это просто так смотреть. Я побежал в дом, и разбудил папу.

- Папа! Папа! - сказал я, - Оденься и возьми ружьё.

- Что?.. - спросил отец. - Волки, да?

Он быстро поднялся, оделся, и в своём порыве беспокойства не заметил отсутствия жены. Как только он был готов, я открыл дверь, и последовал за ним. Представьте, какой ужас он испытал (он явно не был готов увидеть такое), когда подошел поближе к могилам, что не волк, но его жена, в ночной рубашке, стоя на четвереньках, над телом моей сестры отрывает большие куски её плоти и с наслаждением зверя пожирает их. Она была слишком увлечена трапезой, чтобы заметить нас. Мой отец уронил ружье, и его волосы встали дыбом, как и мои. Он тяжело дышал, а потом его дыхание будто остановилось вовсе. Я поднял ружьё с земли и положил ему в руки. Внезапно взгляд его стал как прежде, и он быстро преисполнился яростью, что оживила его. Он прицелился, выстрелил, и, издав громкий вопль, тварь упала, которую он пригрел на своей груди.

- Боже милостивый! - закричал мой отец, опуская ствол после выстрела. Прежде чем он пришел в себя вновь, я какое-то время прятался за ним.

- Где я нахожусь? - сказал он. - Что случилось? - О, да, да! Я всё вспомнил. Да простит меня небо!

Мы оправились и подошли к могиле. Каково же была наше удивление и ужас, когда мы обнаружили, что вместо трупа моей мачехи, который мы и ожидали найти, рядом с телом моей сестры лежал труп большой белой волчицы.

- Белый волк! - воскликнул мой отец. - Белый волк, который был тогда в лесу, - это точно был он. - Это был дух гор Харца.

Некоторое время отец не проронил ни слова, прибывая в глубоких раздумьях. Затем он осторожно приподнял тело моей сестры, положил его обратно в могилу, и закопав, как прежде, пнув пяткой сапога мёртвого зверя бубня себе под нос какую-то чушь, словно сошел с ума. Он вернулся в дом, закрыл двери и лёг на кровать. Я сделал тоже самое, поскольку увиденное так же сильно впечатлило меня.

Рано утром нас обоих разбудил громкий стук в дверь, и в дом ворвался охотник Уилфред.

- Моя дочь! Эй, ты! Моя дочь? Где моя дочь?! - воскликнул он яростно.

- Я думаю там, где и положено быть всем демонам, - ответил он с не меньшей яростью. Она должна сгореть в аду!.. Покиньте мой дом, или будет хуже.

- Ахахаха! - рассмеялся охотник. - И что же ты противопоставишь силе духов гор Харца? Глупый смертный, который женился на оборотне.

- Вон, демон! Я не боюсь ни тебя, ни твоей силы.

- Но ты знаешь, что теперь будет. Помнишь свою клятву? О, как это было торжественно... и моя рука никогда не поднимется против неё, чтобы причинить ей вред.

- Я не приносил клятв злому духу.

- И всё же ты это сделал. И если вы не смогли сдержать своё слово, духи желают получить обещанное. Ваши дети должны погибнуть от птицы, зверя или...

- Вон... ВОН, Демон!

- И кости их сгложет пустошь! Ахахаха...

Мой отец, переполняемый яростью, схватил свой топор и поднял его над головой Уилфреда, чтобы нанести удар.

- Я клянусь в этом, - продолжил охотник с издёвкой.

Топор упал ему на голову. Но он прошел сквозь него как прошел бы через воздух, и мой отец, потеряв равновесие, тяжело рухнул на пол.

- Смертный! - сказал охотник, расхаживая подле тела отца, - у нас есть власть над теми, кто совершил убийство. Ты виноват в убийстве двоих, - ты должен был оплатить свой долг, исполнить свою клятву. Ты потерял двоих детей. Третьему ещё предстоит дорога к духам, и они будут преследовать ЕГО потому что ТЫ дал клятву. Ты свободен, ибо было бы слишком милостиво убить тебя. Твоё наказание - твоя жизнь!

Ф.М.Кроуфорд

«Призрачная кукла»

Это было ужасное несчастье, и в одночасье, весь устоявшийся уклад жизни жителей поместья Кранстон-Хаус выбился из привычного ритма и замер на одно мгновение. Старый дворецкий после этого случая был вынужден выйти в отставку, поскольку в этот момент позволил себе бездельничать. Две служанки одновременно появились в холле. Они остановились у главной лестницы, и те, кто доподлинно помнит все дальнейшие события, утверждали, что их экономка, миссис Принглвас тоже была там.

Едва ли я могу передать те чувства, которые испытала старшая горничная, подотчётные ей служанки и няня. Старшая горничная положила одну руку на шлифованную мраморную балюстраду, и своим немигающим взором остановилась на лестнице. Одна из её служанок стояла позади неё с каменным, бледным, как мел лицом, прислонившись спиной к гладкой, холодной стене. Няня, едва не упав в обморок, присела на самый край белых ступеней, туда, где их не касалась бархатная ковровая дорожка - и заплакала.

Леди Гвендолин Ланкастер – Дуглас - Шрауп, младшая дочь девятого герцога Кранстона - шести лет и трёх месяцев от роду, подобрала подол своего платьица и села на третью ступеньку от подножья парадной лестницы в Кранстон-Хаусе.

- Ох! - воскликнул дворецкий, прежде чем уйти.

- Ах! - воскликнула прислуга и тоже поспешила убраться подальше.

- Это всего лишь кукла, - отчётливо послышался голос миссис Принглвас, наполненный нотками негодования. Служанки слышали её слова. Затем, все трое подошли к леди Гвендолин, утешительно поглаживая по спине, осторожно вытащили у неё из рук разбитую вещь и незамедлительно покинули дом настолько быстро, насколько смогли, поскольку знали, что это они позволили случиться тому, что случилось. Это они не уследили за юной леди Гвендолин Ланкастер-Дуглас - Шрауп и позволили ей упасть с парадной лестницы, и вместе с ней по мраморным ступеням покатилась и разбилась её кукла. Она была разбита почти вдребезги, и тогда одна из служанок собрала осколки и завернула их в шаль леди Гвендолин. Это случилось в окрестностях Гайд-Парка, и когда леди Гвендолин пришла в себя после падения, они тут же озаботились узнать как она - нет ли на ней синяков, и хорошо ли она себя чувствует. Ковёр, устилавшей парадную лестницу хоть и был мягкий, текстура его была довольно плотной, и это не делало твёрдый мрамор под ним многим мягче.

Леди Гвендолин Дуглас - Шрауп иногда повышала голос, но никогда не устраивала истерик. Она упала с лестницы потому, что одна из её служанок оставила её одну вместе с её куклой - Ниной, которую она держала в одной руке, положив вторую руку на балюстраду, и в тот же момент она оступилась, зацепившись за край ковра. Она упала с лестницы, и её кукла разбилась. Когда служанки были полностью убеждены, что с их госпожой было всё в порядке, они перевели свой взгляд на разбитую куклу, чтобы посмотреть что стало с ней. Это была очень красивая кукла: высокая, со светлой кожей и розоватым румянцем на щеках. Соломенные волосы были как настоящие, как и веки, которые могли открываться и закрываться, создавая видимость движения её больших, чёрных глаз. Более того, если поднять её правую руку вверх, она скажет «Па-па», а если опустить вниз, скажет отчётливое - «Ма-ма».

- Я слышала, как она сказала свой «Па», когда разбилась, - заметила одна из служанок, которая была свидетелем всего происходящего. - Но она должна была сказать «Па-па».

- Потому что её рука не до конца поднялась вверх во время падения, - сказала старшая горничная. Она скажет другое «Па» когда я подниму её руку до конца.

- Па, - сказала Нина, когда её рука была приведена в нужное положение. Звук её голоса исходил из её губ. Лицо было надтреснуто, и неказистый скол шел по лбу, через носик вниз до самого бледно-зелёного воротничка её шелкового, старомодного платья, а у самых её ног лежало несколько раскрошившихся осколков разбитого фарфора.

- Я думаю, это вообще чудо, что она всё ещё может говорить, будучи в таком состоянии, - сказала служанка.

- Тебе придётся отнести её мистеру Паклеру, - сказала старшая горничная. - Его дом неподалёку, но будет лучше, если ты поторопишься.

Леди Гвендолин в этот момент была занята флегматичным рытьём земли небольшой лопаткой, и, казалось, не обращала внимания на своих служанок.

- Госпожа, что вы делаете? - спросила служанка, глядя на неё в упор.

- Нина умерла, и теперь ей нужна будет могилка, - ответила её милость с многозначительным выражением лица.

- О, ну что вы такое говорите! Она снова оживёт, - уверила её служанка.

Она снова завернула Нину в шаль и поспешила удалиться. Очень к месту там оказался любезный служивый, который предложил проводить её к мистеру Паклеру и сопроводить обратно в поместье.

Мистер Бернард Паклер и его маленькая дочь жили в небольшом домике на уединённой аллее, которая выходила на спокойную, узкую улочку неподалёку от площади Балгрейв. Мистер Паклер был известным на всю округу кукольным мастером, и особенной популярностью пользовался его талант среди знати. Он чинил куклы всех размеров и возрастов, кукол мальчиков и кукол девочек, детские куклы в длинных одеждах и взрослые куклы в благородных одеяниях. Говорящие и обычные, немые куклы, и куклы, которые сами открывали и закрывали глаза, стоило только их положить на стол, и те, чьи глаза всегда должны были быть открыты с помощью удерживающего их в таком положении хитроумного проволочного механизма.

Его дочери, Эльзе, было всего двенадцать лет, но она уже была опытной и способной мастерицей по части кукольного ремесла и уже умела делать им причёски, что было гораздо сложнее, чем казалось обывателю на первый взгляд, хоть куклы и не двигались, когда она укладывала их искусственные волосы.

По происхождению мистер Паклер был немцем, но как и многие иностранцы, все его национальные черты канули в омутах Лондона, не оставив и следа. Но это никак не помешало ему завести пару приятелей-немцев. Они часто приходили к нему субботними вечерами: они курили, играли в «пикет» или «скат», пока кто-нибудь не набирал положенное ему количество очков. Они звали его просто - «герр Доктор» и это, похоже, очень ему льстило.

Он выглядел старше своего возраста. У него была очень длинная и косматая брода и редкие волосы, в которые уже влилась седина. А ещё он носил очки в роговой оправе.

Что же касается его дочери, она была очень худенькой, кожа её имела неестественно бледный цвет, но, тем не менее, она была прекрасна - у неё были тёмные глаза и длинные, каштановые волосы, заплетённые в хвост за её спиной, и перевязанные чёрной ленточкой. Она чинила одежду кукол и относила их заказчикам, когда они были уже готовы.

Их дом был хоть и не большой, но и не настолько маленький, чтобы жить в нём только вдвоём. В доме находилась уютная гостиная, окна которой выходили во двор, три комнаты на этаже и мастерская в задней части дома. Мастер и его дочь почти всё своё время проводили в ней, поскольку много времени посвящали работе, с раннего утра до самого вечера.

Мистер Паклер положил Нину на стол и долго разглядывал её. Он смотрел на неё до тех пор, пока горькие слёзы не начали наполнять его глаза за роговой оправой очков. Он был очень эмоциональным человеком, и часто влюблялся в своих же «клиенток», которые ему приходилось чинить. Ему обычно очень трудно было вновь расставаться с ними, когда они вот так, молчаливо улыбались ему в течение нескольких дней. В его глазах, это были настоящие маленькие леди, с собственным характером, мыслями и чувствами. Он трепетно, нежно и с любовью относился к каждой их них. Но некоторые западали ему в душу с первого раза, когда к нему приносили изувеченных и сильно поломанных кукол. Тогда, их состояние казалось ему настолько беспомощным, что слёзы наворачивались на его глаза сами собой. Вы должны понимать, что он жил среди кукол большую часть своей жизни, и потому отлично понимал их.

- Почему ты так уверена, что они ничего не чувствуют? - то и дело спрашивал он Эльзу. - Тебе нужно бережно и уважительно относится к ним. Тебе ничего не стоит быть милой с этими маленькими созданиями, и быть может, это имеет для них очень большое значение.

Эльза понимала его, и хоть была ещё ребёнком, она точно знала, что значит для отца гораздо больше, чем все эти куклы вместе взятые.

Он влюбился в Нину с первого взгляда. Может быть, это случилось потому, что у неё были красивые, карие, стеклянные глаза, так похожие на глаза его Эльзы, которая всегда была у него на первом месте, поскольку, он любил её всем сердцем и душой. Помимо этого, случай был более чем необычен.

Дело было в том, что Нина была ещё совсем новенькой. Цвет её лица был идеален, волосы были шелковистыми, там, где они и должны были быть шелковистыми и вились там, где и должны были быть кудряшки. Её шелковое платьице тоже было совершенно новым. Но её прекрасное лицо обезображивала жуткая рана, словно удар острого клинка, глубокая и тёмная внутри, но частая, с острыми гранями по краям. Когда он аккуратно соединил все кусочки её лица, что бы закрыть рану, тогда осколки издали чудесный скрежет, который было больно слышать. Тёмные зрачки её глаз подёргивались и чуть смыкались, и создавалось впечатление, будто Нина испытывала сильную боль.

- Бедная Нина! - печально воскликнул Мастер. - Я не причиню тебе вреда, но тебе понадобиться много времени, чтобы силы снова возвратились к тебе.

Он всегда спрашивал имена сломанных кукол, которых ему приносили. Иногда клиенты знали, какие имена их дети давали своим куклам, и тогда рассказывали об этом Мастеру. Ему нравилось имя «Нина». За эти годы через его руки прошло множество кукол, но не одна из них не нравилась ему также сильно, как Нина. Он испытывал к ней некого рода привязанность, и потому он дал себе слово, что обязательно починит и полностью вылечит её в не зависимости от того, сколько у него уйдёт на это времени.

Мистер Паклер работал спокойно, и некоторое время Эльза наблюдала за ним со стороны. Она ничего не могла сделать для несчастной Нины, чью одежду не было необходимости чинить. Чем больше времени старый Мастер уделял ей, тем больше влюблялся в её золотистые волосы и прекрасные, карие, стеклянные глаза. Он работал так увлечённо, что порой забывал про иных кукол, которые безвольно ждали своей очереди на починку. Они лежали бок обок на полке, и наблюдали оттуда часами, глядя на лицо Нины, в то время как Мастер ломал голову над тем, как преобразить ей облик так, что бы скрыть малейшие следы приключившегося с ней несчастья.

В конце концов, она была прекрасно отреставрирована. Мастер был вынужден признать это. Были соблюдены все, даже мельчайшие условия для успешной реставрации. Раствор клея был достаточно густой, и склеить удалось всё с первой попытки. Погода, в свою очередь, была тёплой и сухой, что имело очень большее значение в деле починки кукол в мастерской. Но шрам, едва ли заметная тонкая линия, протянувшаяся через всё лицо вниз, справа налево, - всё ещё была видна его опытному глазу.

Наконец, ему пришлось признать, что он больше ничего не может сделать, кроме того, служанка уже дважды приходила узнать, готова ли кукла, напрямую намекая на то, что работа над ней несколько затянулась.

- Нина ещё не до конца окрепла,- отвечал каждый раз мистер Паклер, потому что не мог решиться на прощание с ней. И, сейчас, сидя за своим рабочим, прямоугольным столом, Нина лежала перед ним в последний раз, а рядом стояла большая коричневая бумажная коробка для неё. При мысли о том, что ему придётся положить её туда, накрыв салфеткой её милое личико, закрыть крышкой и перевязать верёвочкой, его взор мутнел, а на глаза наворачивались слёзы. Он никогда не сможет больше заглянуть в её бездонные, прекрасные, стеклянные глаза и услышать как её нежный, пусть и ненастоящий голосок говорит ему «Па-па» или «Ма-ма». Ему было очень тяжело смириться с этим.

В тщетной надежде отсрочить время неизбежного расставания, он переставлял туда-сюда маленькие бутылочки с липким цементом, клеем, камедью и краской, тщательно рассматривая каждую, а затем возвращаясь взглядом к лицу Нины. Все его рабочие инструменты лежали перед ним, кропотливо уложенные в один ряд, и он понимал, что больше никогда с их помощью он не сможет помочь Нине. Она должна быть достаточно сильной, в стране, где ему бы хотелось, чтобы не было жестоких детей, которые могли бы обидеть её. Ему хотелось, чтобы она просуществовала ещё как минимум сто лет с этой едва заметной линией скола на своём лице, что была свидетельством печальной истории, которая приключилась с ней на мраморных ступенях Карстон-Хауса.

Внезапно сердце Мастера переполнилось чувствами. Он резко встал с кресла и отвернулся.

- Эльза, - позвал он дрожащим голосом. - Ты должна будешь сделать это за меня. Я не могу спокойно смотреть на то, как она снова возвращается в коробку.

Итак, он отошел к окну, повернувшись спиной к столу, в то время как Эльза сделала то, что не позволяло сделать ему его сердце.

- Ты сделала это? - спросил он, не оборачиваясь. - Тогда забери её, моя милая. Надень свою шляпку и поскорее верни её в Карстон-Хаус. Когда ты уйдёшь, я снова примусь за работу.

Эльза давно привыкла к такому весьма не обычному отношению своего отца к обычным куклам, и хотя она никогда не видела его настолько тронутым расставанием, она не была сильно удивлена этому.

- Возвращайся поскорее, - сказал он, когда услышал, как её рука отодвигает задвижку. - Сейчас уже так поздно. Я понимаю, что не должен посылать тебя в такое время, но я не могу больше терпеть это мучительно ожидание разлуки.

Когда Эльза исчезла в проёме двери, он отошел от окна и сел на своё рабочее место за столом, ожидая, когда девочка вернётся домой. Он прикоснулся к месту, где буквально только что лежала Нина, нежно проводя рукой по столу, и тут же вспомнил мягкое, матовое, розовое личико, стеклянные глаза и золотые локоны волос, пока почти по-настоящему не увидел их.

Время тянулось медленно, и вечер обещал быть долгим, поскольку на дворе стояла поздняя весна. Очень скоро совсем стемнело, а Эльза всё ещё так и не вернулась домой. Её не было уже полтора часа, что было уже на много дольше, чем он мог ожидать, поскольку от Белгрейв-стрит до Карлстон-Хаус было всего-то около полумили. Он, было, подумал, что малышку, должно быть, заставили подождать, но когда сумрак усилился, он не на шутку забеспокоился, и чтобы снять напряжение начал расхаживать туда-сюда в полумраке мастерской. Он больше не думал о Нине. Всего его мысли находились где-то там, с его, такой милой, такой живой девочкой, которую он так сильно любил. Неопределённое, тревожное чувство медленно нарастало в его сознании. Липкий холодок прошелся по спине, взъерошив волосы на затылке. Он был бы рад сейчас любой компании, лишь бы только не оставаться наедине со своими мыслями ещё дольше. Тревога медленно, но верно превращалась в страх. Он что-то бубнил себе под нос с сильным немецкий акцентом. Он говорил себе, что он старый глупец, который даже не может найти спички в своём собственном доме и тоже начал переживать по этому поводу. Он точно знал, где они должны были бы быть. Он никогда не перекладывал их, держа всегда в одном месте - рядом с небольшой жестяной коробочкой, в которой он держал куски цветного воска для опломбирования и пару рабочих инструментов. Но он всё равно не как не мог найти их.

Он был абсолютно уверен, что с Эльзой что-то случилось. По мере того, как его волнение нарастало, он чувствовал, что ему стало бы легче, если он сможет зажечь свет, и посмотреть который сейчас час. Он снова назвал себя старым глупцом, и звук его собственного голоса испугал его в сущем сумраке. Он не мог найти спички.

За окном всё было серое. Тем не менее, ему пришло в голову, что он сможет различить который сейчас час, если подойдёт к нему поближе. К тому же, это бы точно помогло ему достать спички из шкафа. Он отодвинулся от стола, встал со стула, и медленным шагом направился к окну.

Он остановился. Что-то преследовало его в темноте, барабаня по дощатому полу, словно это были чьи-то маленькие ножки. Он на мгновение замер и почувствовал, как волосы зашевелились у него на голове. Нет ничего страшного. Он всего лишь старый глупец, и теперь у него было этому доказательство. Затем он сделал ещё два шага вперёд, и был вновь уверен, что слышал небольшие постукивания неподалёку. Он повернулся спиной к окну, плотно прислонившись к распахнутым створкам, пока стекло не лопнуло, и он не столкнулся лицом к лицу с темнотой. Всё было как обычно, и в комнате царила тишина: пахло клеем, цементом и опилками.

- Эльза, это ты? - спросил он, и был поражен тем, каким испуганным был у него голос. Ни кто не ответил. Тогда он подошел к часам, и попытался рассмотреть, сколько сейчас было времени, раз за окном уже серели такие глубокие сумерки. Он чувствовал, что это была не обычная тьма. Насколько он мог видеть, было три или две минуты чего-то. Он определённо был долгое время один. Его начало трясти. Он очень боялся за Эльзу, оказавшейся одной на улицах Лондона в столь поздний час. Он рывком метнулся через комнату к двери, и когда он лязгнул засовом, он вновь услышал звук маленьких ножек позади себя.

- Мыши! - тихо пробубнил себе под нос он, открывая дверь.

Он быстро закрыл дверь за собой, чувствуя, будто что-то холодное село на его спину и начало медленно извиваться вокруг его тела. В коридоре было темно, но всё же он машинально нащупал свою шляпу и через мгновение уже оказался в переулке. Прохладный ночной воздух наполнил лёгкие, хотя постойте... в следующий момент он очень удивился, обнаружив, что на улице было ещё достаточно светло. Он ясно видел вымощенную дорогу под ногами, и чуть дальше по аллее до него отчётливо доносился задорный детский смех. Дети играли так в какую-то игру. Он задался разумным вопросом - как он мог так перенервничать, и в какой-то момент он уже надумал возвращаться домой и спокойно подождать дочь там, но в то же время подсознательный страх похитил его решимость. Так или иначе, ему следовало бы лучше отправиться в Крестон-Хаус и самому расспросить слуг о девочке. Быть может, кому-то из женщин в поместье она пришлась по душе и сейчас её угощали горячим чаем с печеньем.

Он быстрым шагом направился на площадь Бэлгрейв, а затем по широким улицам, прислушиваясь к каждому звуку и шороху, на предмет соответствия ему другому звуку - семенящих крошечных шагов. Но ему так и не удалось ничего услышать, и он беззвучно рассмеялся над собой, как раз в тот момент, когда позвонил в колокольчик прислуги у задней двери поместья. Нет сомнения, девочка должна быть здесь.

Человек, который открыл ему дверь, был довольно таки весьма невысокого роста, и не смотря на то, что это была задняя, а не парадная дверь, он соблюдал все манеры приличия, глядя на мистера Паклера снизу вверх.

- Никакой маленькой девочки я не видел, - сказал он. - И знать ничего не знаю ни о какой кукле.

- Она моя дочь, - требовательно сказал мистер Паклер, поскольку его беспокойство усилилось десятикратно. - И я боюсь, что с ней могло что-то случиться.

- С ней ничего не могло случиться в этом доме, просто потому что её тут никогда не было, - грубо ответил карлик. Мистер Паклер вынужден был признать, уж кто-кто, а слуга должен был знать. Поскольку это была его обязанность впускать и выпускать гостей, поэтому он попросил, чтобы ему дали возможность поговорить с горничной, с которой он был знаком. Но карлик поступил ещё более грубо, чем до этого, громко хлопнув закрывающейся дверью перед его носом.

Когда Мастер снова оказался на улице, он держался за перила. Он чувствовал, словно ломается надвое - как ломаются иногда куклы - с середины позвоночника. Вскоре он подумал, что нужно придумать что-то ещё, чтобы помогло ему найти Эльзу, и это воодушевило его. Он начал идти так быстро, насколько только мог, мчась по улицам, исследуя глухие тупики и укромные переулки, по которым его малышка могла бы следовать в поместье, чтобы выполнить его поручение. Он так же спросил нескольких полицейских, видели ли они кого-нибудь похожего. Большинство из них отвечали ему уважительно, поскольку они видели, что он был абсолютно трезв и совершенно в своём уме, кроме того, у многих из них тоже были дети.

Был уже первый час ночи, когда он вернулся к двери своего дома: усталый, отчаявшийся, убитый горем. Когда он повернул ключ в замке, его сердце на мгновение замерло, потому что он знал, что это всё реально, а не его сон. Он действительно слышал это крошечные шажки, которые приближались к нему, стремительно приближаясь к нему по коридору. Но он был слишком несчастен, чтобы испугаться. Его сердце сжимала в тисках тоска, а в голову отдавала острая, пульсирующая боль. Объятый печалью, он вошел в дом, не глядя, повесил свою шляпу, нашел спички в шкафу и взял со своего места подсвечник в углу. Мистер Паклер так устал и так измучился, что сел в кресло перед своим рабочим столом и почти потерял сознание. Его лицо упало на раскрытые ладони. Рядом с ним мерно горела свеча. Её пламя было ещё слабым в тёплом воздухе.

- Эльза! Эльза! - зарыдал он, вытирая слёзы желтыми костяшками пальцев. Это было всё, что он мог сказать, но от этого ему не становило легче. Отнюдь - сам звук её имени отдавался в груди новым приступом острой и ноющей боли, которая проникала в его уши, голову и само его естество. Каждый раз, когда он повторял её имя, это могло значить, что его маленькая Эльза, возможно, могла быть уже мертва; и теперь, лежала где-то там, на одной из многочисленных улиц Лондона, одна, в темноте. Ему было до того нестерпимо больно, что он даже не почувствовал, как что-то украдкой тянет его за край длинного пальто так робко, что это было похоже на движения лапками маленькой мышки. Он мог действительно подумать, что это была мышь, если бы заметил это.

- Эльза! Эльза! - стенал он, закрыв лицо ладонями. Затем, прохладный ночной ветер взъерошил его седые волосы, и низкое пламя единственной свечи почти полностью угасло до алого уголька, более не мерцая, словно ветер намеревался покорить её; и пламя мерно затухло, будто устало повинуясь ему.

Мистер Паклер почувствовал, что его руки напряглись от страха. Затем, он услышал слабый шелест, словно на маленькую, шелковую ленточку подумал лёгкий ветерок. Он сел прямо, резко выпрямился и тут же содрогнулся, услышав в тишине знакомый голос.

- Па-па, - сказал он, делая остановку между слогами.

Мистер Паклер встал в одном прыжке. Его стул с грохотом упал на дощатый пол. Свеча уже почти погасла.

Это был голос той куклы, Нины. Он бы точно узнал его среди голосов сотни подобных кукол, но в тоже время было в нём нечто большее, нежели нотки одушевлённого жалобного возгласа, призывающем о помощи и казалось даже детский плач. Мистер Паклер встал, полный решимости, и попытался оглянуться, но у него ничего не получилось, потому что ему показалось, что он словно окаменел с головы до ног. Он приложил много усилий, чтобы поднести руку к своей голове, чтобы изменить положение своей головы так, если бы он сам был куклой. Свеча горела так слабо, что возможно, к тому моменту она уже совсем угасла. Сначала, комната казалось абсолютно чёрной, но после он всё-таки рассмотрел кое-что. Он не мог поверить, что был сейчас более напуган, чем когда-либо до этого. Его колени дрожали, потому что он увидел её - Нину, - стоящей посреди комнаты. Она светилась слабым и призрачным сиянием. Её красивые, стеклянные глаза пристально смотрели на него. На её лице светилась тончайшая линия скола, которую он тщательно скрыл, словно она была воссоздана загадочным светом горящего внутри неё былого пламени. Но было что-то в её глазах, что-то такое родное, человеческое, прямо как у Эльзы, но как будто кукла смотрела её глазами, а не сама девочка. Тем не менее, всё же это была в достаточной степени Эльза, что одновременно вернуло ему всю пережитую им боль, но и в тоже время заставило забыть свой страх.

- Эльза! Моя маленькая Эльза! - воскликнул он.

Призрак подался вперёд. Её маленькая ручка медленно поднялась вверх, и с грацией гильотины упала вниз.

- Па-па, - сказала она.

На этот раз ему показалось, что её голос был ещё больше похож на голос Эльзы, чьи нотки проскальзывали где-то между искусственным голосом куклы. Он доходили до его слуха отчётливо, но всё также недостижимо. Эльза звала его. Он был уверен в этом.

Его лицо было совершенно белым во мраке, но колени его уже не тряслись. Он чувствовал, как цепкие лапы страха постепенно отпускают его.

- Да, дитя! Но где ты? Где? - спросил он. - Где ты, Эльза?!

- Па-па!

Звук снова тихо распространился по комнате. Послышался лёгкий шелест шелкового платья, стеклянные, карие глаза медленно отворачивались, и мистер Паклер услышал быстрые шашки маленьких ножек, обутых в бронзовые туфельки, когда кукла побежала прямо к двери. Свеча снова горела мерно и высоко. Комната была полна света, и он был в ней один. Мисткр Паклер протёр глаза и огляделся. Но мог видеть всё довольно чётко, и он подумал, что должно быть, задремал, хотя он стоял, вместо того, что бы сидеть, как было бы, если бы он только что проснулся. Свеча теперь горела, как ей и положено - ярко. На полках всё ещё лежали куклы, которые нужно было починить, вытянув свои ручки вперёд. Третья справа потеряла свою правую туфельку, и Эльза уже делала для неё новую. Он точно знал это.

Как и знал, что это бы никакой не сон. Как и отнюдь не грёзами были те шаги за закрытой дверью, когда он вернулся домой после своим тщетных поисков. Он не уснул в своём кресле. Как он мог отдыхать, когда его сердце разрывалось от горя? Он всё время был в сознании.

Он перевёл дыхание, поставил упавший на пол стул на место и повторил с ещё большей решительностью, что был просто старым глупцом. Сейчас он должен быть там, на улице, разыскивать своего ребёнка, расспрашивать прохожих и задавать вопросы полицейским в своим участках, где и какие пришествия произошли, как только о них становилось известно, или, по крайней мере, обойти все близлежащие больницы.

- Па-па!

Тоскливый, жалобный стон знакомого уже голоса донёсся до него из коридора. Мистер Паклер застыл на мгновение. Его лицо вновь побелело, и он встал, как вкопанный. Через мгновение его рука оказалась на задвижке. Затем, он, шагнув в открытый дверной проём; и свет заструился из-за открытой двери позади него. На другом конце коридора он увидел маленький призрачный силуэт, ярко светившийся в полумраке. Его права рука, казалось, звала его, прежде чем снова подняться и упасть. Он понял всё, и это отнюдь не испугало его, меж тем кукла медленно удалялась. Когда она скрылась, он смело подошел к входной двери. Он знал, что она там, на улице, ожидает его.

Он тут же позабыл про свою усталость и том, что он ничего не ел на ужин, скитаясь целый день по улицам, поскольку внезапная надежда вдруг окрылила его, как золотой поток жизни. И, конечно же, на каждом углу улицы, и на каждом переулке и на площади Балгрэйв, он видел перед собой маленький призрак. Порой, это была лишь тень, особенно когда был иной яркий свет, но затем отблеск лампы начинал играть на её бледно-зелёном, старомодном, шелковом платье; а когда порой улицы становились тёмными и тихими, вся фигурка ярко светилась своими золотыми локонами и розовой шеей. Он, казалось, шел как маленький ребёнок по дороге усыпанной сладостями. Мистер Паклер едва улавливал стук её бронзовых туфелек, семенящий по вымощенной мостовой. Она двигалась так быстро, что он едва поспевал за ней, придерживая одной рукой свою шляпу на голове, чтобы проказник-ветер ни сорвал её с него. Его очки в роговой оправе крепко сидели на его носу.

Время от времени он даже не мог толком понять, в какой части города он был. Ему было по просто всё равно, поскольку он был уверен, что следует верному пути. Затем, наконец, на широкой, пустынной улице он остановился у большой, массивной двери у которой было две лампы с каждой стороны, и полированный латунный колокольчик, в который он тотчас же позвонил. Внутри, когда дверь оказалась распахнута перед ним, при ярком свете светильников, краем взгляда он заметил бледно-зелёный отблеск платья и тень золотистых локонов; и тогда сдавленный всхлип донесся до его ушей, менее жалостливый, но более тоскливый.

- Па-па!

Её тень резко стала густой и её яркие, красивые, карие стеклянные глаза радостно смотрели на него, в то время как её розовые губы улыбались так мило, что призрачная кукла выглядела почти как маленький ангел.

- Вскоре после девяти часов вечера сюда привели маленькую девочку, - сказал тихий голос вахтёра больницы. - Я думаю, что её просто оглушили, и она потеряла сознание. Она держала в руках большую, коричневую, бумажную коробку. Нападавшие так и не смогли отнять её. У неё была длинная коса из собранных в конский хвост каштановых волос - она свисала с носилок, когда её привезли.

- Это моя милая дочь, - сказал мистер Паклер, едва сдерживая слёзы. Он наклонился к знакомому лицу в мягком свете палаты, и когда он стоял там минуту, красивые карие глаза открылись и посмотрели на него.

- Папа! - воскликнула Эльза. - Я знала, что ты придёшь!

Мистер Паклер на несколько мгновений потерял контроль над собой, не зная что ему делать и что говорить, поэтому он бубнил что-то о том, что всё стоило того его страха, ужаса и отчаяния, которые чуть не убили его этой ночью. Но всё это время пока он говорил, она рассказывала ему свою историю. Медсестра позволила им поговорить, не смотря на то, что в палате было ещё двое детей, которые уже поправились и крепко спали.

- Это были высокие мальчики со злыми лицами, - сказала Эльза. - Они попытались отнять у меня Нину, но я держалась. Я сопротивлялась, как могла, пока один их них не ударил меня чем-то. Я больше ничего не помню, потому что упала. Полагаю, они сразу же убежали, а потом кто-то нашел меня на улице, но боюсь, Нина снова разбилась.

- Вот коробка - сказала медсестра. - Мы не могли забрать её у девочки, до тех самых пор, пока она не пришла в себя. Хотите взглянуть, что стало с куклой?