Пепел прошлого (СИ)

Глава 13.

*****Лиза*****

Что может быть хуже, чем слышать диагноз? Не знаете? А я знаю…

Хуже — быть врачом, который слышит диагноз, поставленный своему сыну. Я не упала, омывая пол материнскими слезами, а замерла. Прямо посреди людного больничного коридора. Прижалась спиной к прохладной стене. Пыталась услышать собственное сердце, пыталась ощутить дыхание, да хоть что-то, считающееся признаками жизни. Казалось, что жизнь моя кончилась, оставляя лишь звонкую пустоту внутри. Перед глазами поплыли вырезки из журналов с публикациями последних исследований, маленькие листочки из разных лабораторий, с продублированными результатами анализов. Легкие сдавливало, помещение вращалось, мелькали лица, искривленные болью и непониманием. Я не могла вспомнить с кем нахожусь, их имена растворились, осталась только одинокая боль, клубящаяся вокруг сердца

Сынок… Он до сих пор спал, лишь иногда водя носиком. Разрумянившиеся щечки, легкая испарина на лбу, тихое дыхание, но все портила неестественная поза. Он лежал, как оловянный солдатик: ровно и абсолютно безжизненно.

Врачи что-то говорили, пытаясь привлечь мое внимание. Они размахивали папками, притрагивались к рукам, но я не могла оторвать глаз от Ванюши. Хотелось отдать всю себя, лишь бы он снова смеялся и разбивал напольные вазы своей клюшкой. Хотелось ощутить привычный хруст керамики под ногами, услышать его озорной смех, сдобренный полной уверенностью в безнаказанности за очередную проделку.

— Лиза! — вскрикнул Максим, бросившись в мою сторону. На миг я вздрогнула, испугавшись, что он падает. Его красивое лицо, чуть искривленное испугом и растерянностью, слишком быстро приближалось к полу. Но оказалось, это заваливалась я.

Максим прижал меня к себе и начал что-то кричать. Я не могла различать слова и лица. Все смешалось, превратившись в одно размытое пятно. Только его руки. Я чувствовала его тепло и неприятные удары от быстрого шага. Он что-то говорил, периодически прижимаясь губами.

Но было все равно. Я просто переваривала полученную информацию. В какой момент я упустила детей? В какой момент превратилась в просто маму, лишенную зоркого взгляда врача? Эта его постоянная слабость и усталость! Черт! Да почему я раньше не обратила внимания?

Сколько раз я говорила родителям, что их детки не такие, как все. Объясняла, что природа тоже иногда ошибается, что генетика очень коварна. Болезни, прописанные в роду, могут проснуться в любой момент, проявившись в детях, внуках или правнуках. А сколько раз я проводила беседы с родителями, кто решился взять малюток из приюта. Я объясняла, что они берут не просто румяного ангелочка, но и генетическое наследие, длинною в несколько поколений, а иногда и даже дольше.

Я говорила, пытаясь предупредить, обезопасить и подготовить. А кто предупреждал меня? Я оказалась не готова. Мне просто хочется заснуть, а проснувшись громко рассмеяться ужасному кошмару. Хотелось громко смеяться, пытаясь вытолкнуть назойливую боль.

Максим положил меня на кровать в светлой палате, а потом выбежал, не закрыв за собой дверь. Я смотрела в потолок, собирая в голове мысли. Мысленно подшивала все в аккуратную историю болезни. По листикам, по файлам: скрепляла их, анализируя результаты. Мне не нужно было ничего объяснять. Не нужно было рассказывать о существующих методиках лечения, потому что я все знала. Все сама прекрасно знала….

Врачом быть плохо. Очень плохо. Знание убивает…..

…. Я стояла на скрипящей ступеньке, наслаждаясь родным звуком. Цеплялась пальцами за деревянный поручень яркого канареечно-желтого цвета, в тон двери, за которой живет мое счастье. Нет… Жило мое счастье.

По широким ступеням было разбросано мое тряпье. Джинсы висели на металлических балясинах, футболки, белье и платья валялись одним большим клубком у соседской двери. Я переминалась на ступени, отчаянно сжимая разбитый телефон. Скрип был просто невыносим. Я ждала, что в любой момент услышу отчаянный вопль соседки, но нет. Тишина в доме давила, лишь звонкий стук каблуков за дверью квартиры с желтой дверью, заставлял вспомнить тот позор, с которым меня вышвырнули на лестничную площадку в одних трусиках с мультяшными рисунками.

Вслушивалась в русскую речь, почему-то ставшую такой болезненно-противной. Женский голос периодически срывался на визг, осыпая мою голову горой проклятий. Должна была убежать, прекратив эту бессмысленную пытку, но вместо этого я слушала. Впитывала каждое слово, стараясь запомнить их навсегда Сначала мне казалось, что это злая шутка. Что скоро прибежит Макси и скажет, что эта сумасшедшая парочка ошиблись домом. Они просто не могли быть его родителями. Только не моего милого Максика: тонкого, чувственного и нежного. Стояла долго, ожидая чуда. Слышала шепот соседей, что стали невольными свидетелями, чувствовала холод, тянущийся по ногам. Прижимала к обнаженной груди его футболку, еще хранившую родной аромат. Зачем я ее схватила?

Я шла по неровным булыжникам брусчатки, проваливаясь на мягких ногах в неровные расщелины. Тащила за собой большой чемодан, пластиковые колеса которого отвалились еще пару кварталов назад, отчего теперь вся площадь была погружена в противный скрежет металлического крепления по каменной кладке. Любопытные, абсолютно недобрые взгляды были прикованы ко мне. Каждый считал себя обязанным окатить меня волной презрения.

Конечно, девушка с синими волосами в коротких шортах и разных кедах не вызывала в людях доверия. Они осматривали меня с ног до головы, награждая снисходительной улыбкой на прощание.

Я шла вверх по мосту, смотря себе под ноги. Карабкалась по скользким булыжникам. Дождь только усиливался, а я этому радовалась, потому что все равно уже давно промокла, зато улицы мгновенно опустели. Людишки спрятались в теплых квартирках, унося с собой свою жалость и уверенность в собственной правоте. Мне больше не нужно было терпеть осуждение, не нужно было улыбаться Теперь мне нужно придумать, как жить дальше?

Резкая боль в животе заставила разжать руки. Чемодан выпал и покатился вниз, ударяясь по пути о железные перекладины мостового ограждения. Все мышцы свело, а легкие сжались. Я перегнулась через перила, зависнув на железнодорожными путями. Подомной проносились товарные составы, от огромной скорости которых трясся мост. Волосы разлетались в стороны, а воздух наполнялся мокрой пылью с примесью горелого масла. Было нечем дышать. Вцепилась в поручни, чтобы не уступить своей слабости и не рухнуть вниз. Открыла глаза, шаря вокруг взглядом, в попытку найти что-то важное, стоящее, красивое. То, для чего можно было бы продолжать жить. Но находила лишь абсолютно серые, безжизненные и потрескавшиеся от времени стены, разукрашенные уродливыми граффити. Меня тошнило. Хотелось плакать, но горло распухло, а боль растекалась по всему телу. Не могла говорить. Слова растворялись. А дождь продолжал хлестать по щекам, стекал по длинным прядям, падая вниз с моста. Не могла подняться, продолжая нависать через перекладину. Безмолвно…. Горько и опустошенно наблюдала, как по обнаженным ногам текли тонкие струйки алого цвета…

Как плохо быть врачом. Очень плохо. Ты уже не можешь расслабиться от неизвестности, потому что абсолютно точно знаешь, что происходит с твоим телом. И я знала. Но от того становилось только больнее. Эх, Дедуля… Не в этот раз… Как плохо быть врачом…

… Я села, оперев голову на ладони. От воспоминаний стало только хуже. Рука ныла от капельницы успокоительного, которую я почему-то не помнила. За окном стемнело, отчего светлая палата превратилась в синеватую коробку теней. Проезжающие машины разрезали темноту резкими вспышками фар, а постоянно прибывающие кареты скорой помощи раскрашивали скучный мрачный потолок яркими огоньками.

Наверное, каждый проживает горе по-разному: можно рыдать, обнимая сына, можно проклинать врачей, рассыпаясь обвинениями в бестолковом непрофессионализме, а можно тихо принимать решение, от которого зависит вся его жизнь.

Я вышла в коридор и проскользнула в палату. Ванька до сих пор лежал с закрытыми глазами. Я села у кровати, сжав его крошечную ладошку. Мой малыш еще ничего не видел, он ничего не знает. Не ведал любви, страсти, боли и неприятных разочарований, без которых просто невозможно ощутить головокружительный прилив счастья. Он еще ничего не видел….

— Дочь! — родной голос проник сквозь плотный занавес мыслей и страхов.

— Мама! — я бросилась к двери, где застыли мои родители. Мама вытирала слезы рукавом больничного халата, а папа нервно сжимал папку с историей болезни. — Папа!

Мы обнимались, пытаясь прогнать страх и упорное чувство неизвестности. Вкрадчивый голос Були заставил нас вздрогнуть:

— Давайте успокоимся, — она потрепала сына по голове и приобняла маму. — Нам нужно собраться и решить, что делать дальше….

*****Максим*****

Я наблюдал через прозрачную перегородку, как люди в белых халатах, перебирая какие-то бумажки, пытаются договориться. В приоткрытую дверь слышал обрывки фраз, но от слова, что стало чаще всплывать в их разговорах, становилось плохо даже мне.

— Трансплантация, — прошептала бабушка Лизы. Она сидела рядом, нервно сжимая трескучий пластиковый стаканчик кофе из автомата. От неё так ярко пахло смесью валерьянки и корвалола, что кружилась голова. Дэн то входил в кабинет главврача, то выходил оттуда, истерично сжимая голову обеими руками. Мне было его жаль. Наверное, нет ничего страшнее, чем узнать, что твой ребенок болен не обыкновенным гриппом, подхваченном на детской площадке, а чем-то серьезным, настоящим и внушающим страх даже бывалым медицинским работником.

— Это еще не решено, — я не знал, как мне вести себя. Не знал, как утешить старушку, что раскачивалась, в отчаянье сжимая кулаки.

— На это сложно решиться, потому что врачи играют со временем, пытаясь определить правильное решение. Встречалось огромное количество случаев, когда пересадка, а так же послеоперационный период, приносили обратный эффект. Да и давит статистика. Знаешь, с чем врачи постоянно борются?

— Со смертью?

— Нет, Максим, со статистикой. И с подобным диагнозом, статистика не оставляет шансов на позитивный настрой. Это ребенок. От их правильного решения может зависеть не только его жизнь, но и жизнь его родителей.

— То есть трансплантация — не панацея?

— Нет. Да и кусок печени, подходящий по всем параметром, сложно найти. Они не продаются в магазинах.

— А как?

— Нужно искать донора, — она встала и вплотную подошла к окну. Старчески искривленные пальцы провели по стеклу, будто давая сил своим родным. — Порой донор может оказаться на другой стороне земного шара.

— А родственники? Вас же много! Дэн, Лиззи?

— Да, точно, — она опустила голову, отводя от меня взгляд. — Я поеду к Миле. Ей там очень страшно. Присмотришь за Лизаветой?

— Да, конечно.

Она ушла, остановившись только на миг. Старушка, казавшаяся эталоном достойной старости, превратилась в скрюченную тонкую фигурку. Он шла, опираясь на металлический поручень вдоль стены больничного коридора. У лифта она обернулась, растянув посиневшие губы в улыбке.

— Вы справитесь, — прошептала она. — Ты справишься.

Я не мог понять, что делать дальше. Просто сидел в пустом коридоре, быстрые шаги медсестер в котором, превращались в раздражающую и весьма нервирующую музыку. Дэн тоже не мог найти себе места. В кабинет, где шел консилиум, постоянно входили новые врачи, и все начиналось сначала. Это было похоже на детскую карусель: менялись лица, цвета медицинской формы и выражение лиц, на которых отображалась вся тяжесть принимаемого решения, они вновь раскладывали уже затертые результаты анализов, проговаривая все риски.

Лизка больше не плакала, только внимательно выслушивала каждого, делая пометки на руке. Тонкая, чуть трясущаяся рука резкими движениями расчерчивала что-то на бледной коже. Она всегда писала на ладони, потому что бумажки всегда терялись. Лиза постукивала пальцем по чуть заметным звездочкам на запястье, пересчитывая их вслух снова и снова, словно пыталась найти ошибку. Мое сердце сжималось, когда Лиза шумно выдыхала и начинала пересчет заново, потому что прекрасно знал, о чем она сейчас думает.

Врачи вышли из кабинета, когда за окном снова задребезжал рассвет. Лиза застыла в дверном проеме, когда увидела меня. Ее глаза округлились, словно она совсем не ожидала меня увидеть, а может, и не хотела. Она улыбнулась уголками губ, а потом сцепила пальцы в замок. Я рванул с жесткой скамейки в ее сторону. Было просто необходимо прижать ее хрупкое тело к себе, чтобы забрать, хоть каплю боли, что рвалась у нее внутри. Видел ее глаза, почти ощущал солоноватость горечи, осевшей на щеках пролитыми слезами. Но как только я подошел, Лиза отшатнулась.

— Мам, Пап, это Максим, — почти шепотом сказала она.

Я только сейчас заметил, что за ее спиной стоят мужчина и женщина. Они не сводили с меня взгляда, следя за каждым движением.

— Очень приятно, — женщина с теплыми карими глазами обняла меня, проведя пальцами по волосам. Тонкая трясущаяся ладонь задержалась на моей руке чуть дольше, чем следовало, словно привлекала к себе внимание. В ее глазах плескались слезы, а дрожащие губы растянулись в улыбке. — Мне и правда, очень приятно, Максим.

От ее слов мне стало не по себе. Но это были цветочки, по сравнению с острым взглядом отца. Он смотрел на меня поверх позолоченной оправы очков, окатывая льдом презрения. Челюсть дрожала в попытке сдержаться от рвущегося рева. Я видел, что он готов порвать меня прямо здесь, невзирая на толпу врачей и пациентов, высыпавших из своих палат на утренние процедуры. Лиза обхватила отца за шею, почти повиснув на нем. Мама встала на цыпочки, отчаянно шепча ему на ухо какую-то по-волшебному успокаивающую мантру.

Я стоял в посреди людного больничного коридора, стараясь понять, что происходит. Еще никогда мне не было так стыдно. Его взгляд пронизывал до костей. Мышцы сжимались, словно от ледяного душа. Меня вновь и вновь накрывало волнами гнева, которого было предостаточно в этом высоком мужчине. Я не мог отвести взгляд от его прозрачно-голубых глаз. А он то и дело прищуривался, сжимая губы в тонкую линию. Конечно, я мог уйти, но меня так и подмывало узнать, чем же я заслужил настолько "теплую" встречу.

— Давно хотел познакомиться, — прохрипел он и протянул руку. На удивление он не стал пытаться сломать мне пальцы или раздробить суставы. Даже наоборот, его рукопожатие было таким слабым, почти безвольным.

— Привет! — голос Влада прервал наш гипнотический взгляд. Он похлопал меня по плечу, словно старался поддержать. — Влад.

— Мам, это муж Киры Аросевой, — Лиза отошла от отца, сделав пару шагов от меня.

Расстояние в пару метров казалось таким далеким и неправильным, что хотелось закричать и потребовать объяснения. Родители полностью переключились на Влада, который отводил их в сторону кабинета главврача. Лизка застыла, понимая, что осталась совершенно одна.

— Лиза?

— Максим, я не могу. Столько всего в моей голове, — шептала она, отходя все дальше и дальше.

— Ты убегаешь? Снова?

— Я не убегала!

— Ты постоянно убегаешь, когда сталкиваешься с тем, чему не учили на уроках анатомии. Да, Лиз? Сердце забилось, затрепетало? — она уперлась в стену, чем я и воспользовался, прижавшись к ней так крепко, что она выдохнула воздух, что был в ее легких резким стоном. — Да, Лиз? Страшно? Не знаешь, что делать дальше?

— Да, черт! Мне очень страшно!

— Знаешь, а я передумал, — я сжал рукой пачку сигарет в кармане куртки так, что ощутил, как сухой табак рассыпается по пальцам. — Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю все. И сделаю это сам. А когда узнаю, то мы поговорим честно. По-настоящему. Я докажу, что мне можно верить.

— У меня нет сил. Я не смогу еще раз лечь под каток! Не смогу! — кричала она мне прямо в лицо. — Я не хочу этого! Сил нет!

— Зато они есть у меня.

— Нет!

— Ты пытаешься оттолкнуть меня, чтобы не разгребать дерьмо, что случилось с нами! Тебе больно и страшно. Ты думаешь о себе, о Ваньке. И ты снова забываешь обо мне!

Лизка вздрогнула и округлила глаза, словно не знала, как реагировать на мои слова.

— Макс? — Влад окрикнул меня, словно хотел дать понять, что слышит меня не только Лиза.

— И если ты думаешь, что я уйду, то ты глубоко ошибаешься, детка, — я прижался к ней губами.

Слизывал языком высохшие слезы, смывал невысказанные слова, вбирал трепещущий от боли вздох, забирал все, что мог унести. Ее мягкие губы разжались, тело обмякло, наваливаясь на меня. — Я никуда не уйду. Буду с тобой, даже если ты пока не хочешь этого. Докажу, что ты ошибалась тогда. Докажу, что ты ошибаешься сейчас….

Меня подбрасывало, пока я шел к машине. Голоса, звуки, нечаянные касания — все это выводило меня из себя. Не помню дорогу домой. Помню только громкий звук двери в гараж. Я мчался туда, потому что единственное, чего я хотел — выпустить пар. Скинул куртку и стал избивать грушу, подвешенную на цепи. Металлические звенья стонали, разрывая перепонки жалостным звуком, что гулял по бетонным стенам пустого гаража. Глухие удары и мелкие облака белой пыли, поднимающейся в воздух от каждого удара, все это заставляло меня расслабляться. Удар за ударом. Сердце успокаивалось, прекращая биться в истерике. Перед глазами до сих пор стояли кадры: и нескрываемое омерзение в глазах отца Лизы, и страх в ее.

Казалось, что я о себе чего-то не знаю. Когда мальчик с гитарой и объемным рюкзаком с нотными альбомами наперевес превратился в дьявола? Что я упустил? Где прокололся?

— Это твои родители перекрыли ей кислород, сделав так, что ее отказались брать на работу даже самые мелкие клиники города…

Слова Киры всплыли в памяти. Я застыл на месте, лишь в последнюю минуту увернувшись от раскачивающейся груши. По саднившей коже рук текли тонкие струйки крови. Наверное, мне было больно. Наверное, я должен был это чувствовать? Тогда почему боль была не в руках?

Достал телефон, проходясь окровавленными пальцами по гладкому экрану. Всего четыре буквы, а мне уже хотелось разбить телефон.

— Пап?

— Да, сын, — я слышал, как на заднем фоне играла тихая музыка.

— Я передумал.

— Ты о чем?

— Я дам тебе денег.

— Отлично, сын. Я так и думал, что ты сделаешь правильный выбор. Мы же семья! Тогда завтра я жду перевод?

— Нет, ты приезжай? А? Поговорим, покажешь проект, — я обнимал рукой грушу, нависая на ней, чтобы не рухнуть на пол. Меня тошнило от его спокойного тона, тошнило от собственного голоса с наигранной ноткой легкости.

— Сын, ты же знаешь, что я терпеть не могу русскую весну с ее грязными оттепелями и тяжелым небом. Может, ты к нам?

— Я не могу. Давай завтра? Я жду тебя.