Перекресток

Не пир во дни чумы – чума во время пира!

Двенадцатая ночь? – нет! дюжина в ночи!

О, пушкинский хорей, ямб Вильяма Шекспира —

Легко вам подражать! Так в унисон мечи

С монетами звенят, так рыло у тапира,

Как хобот у слона, подобием торчит..

У любви, как у пташки, крылья,

Клыки пантеры, драконий хвост,

Бандерилья, Мадрид-Севилья,

Твоя мантилья, мерцанье звезд…

Половое грозит бессилье,

Коль неразборчив и в связях прост.

Я знаю много умных слов,

От новых до старья,

Чтоб громко в обществе ослов

Реветь: «И я! И я!»

А длинноухие скоты

Ревут в ответ: «И ты! И ты!..»

Бродит ветер по лимонным рощам,

Ищет эхо смолкнувшего крика.

Расстрелять поэта много проще,

Чем не расстрелять. Да, Федерико?

Бродит ветер с ночи до рассвета,

Ищет сердце мертвого поэта.

Повадка лисья закулисья,

На сцене беспредел и пьянка,

В партере лица, будто листья,

И в ложах лица, будто пятна.

Театр! Гляжу в тебя со дна,

Иначе вечность не видна.

Грозою летней, беспределом шмона,

Горбатым танком надвигался миф.

Прости меня, смуглянка Суламифь,

Прости меня, седого Соломона.

Любовь чумою бродит меж людьми

В безглазой маске вечного ОМОНа.

Когда пройдет мирская слава

Чеканным шагом лейб-гвардейца,

Наступят тишина и слабость,

И никуда уже не деться

От этой гостьи-тишины,

В которой трубы не слышны.

Урони героя на пол,

Оторви герою лапу,

Умори героя папу,

Сунь ежа герою в шляпу.

И пускай сидит герой

В ж…пе, точно геморрой.

Депрессия, озвученная вслух,

Остра, как клык вампира, и внезапна,

Как кнопка, что вам мальчик подложил

Под зад. Затейник юный, он хохочет,

Он кнопкин нож, он клык вампирий точит, —

Колом его осиновым, колом!

Тополиный пух,

Жаркая зима.

Придавив лопух,

Умирает май.

Друга отпою —

Вот и я, июнь…

С трагическою маской на лице

Он был рожден, с ней век недолгий прожил

И умер с той же маскою на роже,

Ужален хищной мухою це-це.

Когда б он улыбался, злая муха

Не села бы ему на кончик уха.

Циничен в меру, в меру похотлив,

Местами грешен, не без покаянья,

Частично бел – архангельский отлив,

Частично черен – адское сиянье,

Фрагментами я червь, я раб, я бог —

Но целиком: шедевр или лубок?

Нас однажды не будет. Понять это очень не просто.

Будет август и солнце, февраль и продавленный наст,

Возле дома взметнутся деревья саженного роста,

Будет день, будет пища… Но все это будет без нас.

Этих слов безнадежную, вялую, скучную тьму

Никогда не пойму. Хоть убей, никогда не пойму.

Я скрою от тебя, как брали Трою.

Зачем терзать любимую жену

Рассказами про старую войну,

Где бились боги, люди и герои?

Когда ночами я кричу во сне,

Ты просто знай: я снова на войне.

На этой сцене у лжи – котурны,

У правды – пестрый колпак.

Мы все в прицеле литературы,

Литература слепа.

В кого ударит шальная пуля?

Давай, родная. Стреляй вслепую.

Когда окинет землю осень

Холодным взглядом живописца,

С нее мы многого не спросим —

Всего лишь заново родиться

Одним коротким словом: «мы».

Мечты в предчувствии зимы.

Спаси мою душу, прозрачный октябрь,

Хотя бы на час, на минуту хотя бы,

Иначе, беглец, я уйду без души

Туда, где сухие шуршат камыши,

И тихо до марта усну в камышах.

Будь ласков, октябрь. Пусть спасется душа.

Я такой же, как вы. Это кажется, будто иначе

Я хожу и дышу, и пишу, и смеюсь, и грущу.

Не сносить головы, раз в козлы отпущенья назначен —

Отпустите меня, или я вам грехи отпущу.

И как камень в руке, станет тяжкой пушинка стиха:

Кто здесь сам без греха? Ах, простите – здесь все без греха…

…и манит зло. Уже в который раз

Готов поддаться, сдаться, соблазниться.

Кому из нас по нраву власяница?

Кому по нраву вытертый матрас,

А не перина? Но терплю: а вдруг

Матрас с периной – оба не к добру?

Волшебна утренняя нега

В изящно смятых простынях,

А за окном летит в санях

Зима, кудрявая от снега.

В кровати нежится поэт —

Ах, сколько зим, ах, сколько лет!

«Мы пишем так, как дышим!» – часто слышится

От творчески настроенных мужей.

И все же непонятно: как вам дышится

Без запятых и верных падежей?

И тягостна до боли встреча с книжкою,

Где в тексте что ни строчка, то с одышкою.

Ох уж эти греки – Гомер их праху,

Ох уж эти Трои – Эней их стенам,

Ох уж эти сказки – помрёшь со страху,

Если вдруг поймёшь, что раскрыта тема,

Словно двери, настежь – входи, не медли,

Примеряй доспехи из красной меди!

Всегда в сомненьях – сам себя достал,

Всегда на грани – жуткий человек,

Живу недолго – без семи полста,

Но и немало – скоро полувек.

Скажите мне, коллеги-старичьё:

Я – образ и подобие… Но чьё?

Настанет день, и нас убьют,

Настанет день, и мы воскреснем,

Поэтому цени уют

И мягкий плед в знакомом кресле.

Сквозь ледяную вечность лет

Нам греет ноги этот плед!

Редеют кудри смоляные,

Висит унылая мотня,

И косо барышни иные

Глядят с презреньем на меня.

Господь, мою мольбу услышь:

Пошли мне с барышни барыш!

Войдите в положение певца —

Он худ и бледен, сильно спал с лица,

И даже умер. Согласитесь – грустно.

Отдайте лютню, что вам проку в ней,

У мертвых вещи красть всего грешней…

А впрочем, лютню – вам. Певцу – искусство!

В самураев поиграем,

Хорошо быть самураем,

У меня в руке катана,

Я тебя сейчас достану!

Я достал, ты достал —

Холодна катанья сталь…

Не жили – доживали.

Пшеничный хлеб жевали.

Слегка переживали.

Не за себя? Едва ли…

А рядом рвали жилы.

Не доживали. Жили.

Ах, Золушка, жизнь – это партия-блиц,

И мы ее проиграли,

Ах, Золушка, время садиться на шприц,

Года идут, трали-вали…

Но тут из кустов галопирует принц

Верхом на белом рояле.

Ни весь я не умру, ни по частям,

Мой хладный труп в могиле – чушь собачья,

Не доверяйте мясу и костям,

Не сокрушайтесь, милые, не плачьте —

Я здесь. Я просто вышел покурить

И с небом о земле поговорить.

Лихой подарок – бег времен,

Старт – жизнь, и финиш – труп,

Вот за спиною – век знамен,

Вот за спиною – век имен,

Вот прожит век, где я умен,

И начат век, где глуп.

Рассыхается Ноев ковчег в ожиданьи потопа,

Каин с Авелем – братья такие, что жены ревнуют,

У Самсона седые власы и четырнадцать внуков,

У Юдифи роман с Олоферном закончился свадьбой,

А у Йова все живы – и овцы, и жены, и дети…

Это что же за книга, в которой все было иначе?!

– Не в раю Канар ли я,

Словно сокол, гордо рею?

– От кого ж, каналия,

Похватил ты гонорею?

– Это вакханалия.

Я старею и мудрею.

Хамоватый жлоб-брюзга

С накладной брадой пророка,

Нижнегубая лузга,

Матерочек ненароком,

Гений чистой простоты…

Где ни плюну – всюду ты!

Уж сколько раз твердили миру

Во всевозможных интервью:

Не сотвори алтарь кумиру!

Да не убий, не то убью!

Но кто бы бисер не метал,

А только воз и ныне там…

Кричат, впадая в дикий раж:

– Какой, мол, у тебя тираж?

А мы, брат, столько нарожали,

Что закидаем тиражами!

Стою над над пропастью во ржи…

Какие, к черту, тиражи?

Муций Сцевола – редкая сволочь,

Гракхи пошли в олигархи,

Братья Горации дали просраться им,

Братья – плуты, не Плутархи.

Новый, какой-то-там-надцатый Рим

Хором благодарим!

Начинающих поэтов не бывает,

Начинающих поэтов убивают —

Похвалою, оскорблениями, ложью…

Те, кто выжили, об этом забывают.

Ах, кюветы, придорожные кюветы! —

В вас валяются небитые поэты.

Когда уйдет последний дождь,

По зябким лужам шаркая,

И гром ударит, как в бидон,

Над лающими шавками,

Мы победим всех, от и до,

И закидаем шапками.