Переполох на Буяне

Визит чародейки Мелюзины

В этот вечер на постоялом дворе дядюшки Рошбаха было многолюдно. И не беда, что комнаты для проезжих пустовали. Да, сейчас в вольный город Бреген прибывает не так уж много гостей – ни ярмарки, ни праздника. Ну и что? Зато пиво у дядюшки Рошбаха лучшее в городе. Так почему бы горожанам не собраться вечерком в трапезной, не посидеть за кружкой-другой, а то и за бочоночком? Хорошенькая служанка Люсетта уже забегалась подливать гостям «брегенское темное». Вот хозяин и с прибылью!

А раз собрались, так почему не обмозговать местные новости, не перемыть косточки соседям, не позубоскалить насчет жителей вольного города Амбурга, стоящего на другом берегу реки (каковые жители, бесспорно, сплошь дурачье и ослы), или не послушать бродячего сказителя?

– А расскажи-ка нам, добрый человек, про волшебницу Мелюзину! – попросила хорошенькая Люсетта. И сделала такую умильную мордочку, что ее поддержал даже господин Селиус, бургомистр, хотя обычно он предпочитает послушать про подвиги Болдуина, последнего здешнего короля.

А вот господин Геерц, городской судья, не был так любезен:

– Да выдумки все это! Такому вздору разве что амбургцы поверят!

– Почему – вздор? – вмешался дядюшка Рошбах, балансируя подносом, на котором высилась гора тарелок с закусками. – Мой покойный дед в молодости сам видал Мелюзину. Она через город проезжала, на нашем постоялом дворе останавливалась. Как в сказках говорится: приехала в карете, а на дверце ее герб: ворон держит в клюве розу.

– А как она выглядела, дядюшка? – с замиранием в голосе спросила Люсетта.

– Не юная, говорил дед, но красивая. И требовала, чтоб ее называли госпожой Мелюзиной.

– Еще бы не юная, – хмыкнул бургомистр. – Который век по земле бродит – второй или третий?

– Четвертый, – твердо заявил лавочник Вессель – и тут же скорчил брезгливую рожу, прикрикнул: – А ты чего сюда приперся, урод? Пожрал бы на конюшне! Нечего своим видом порядочным людям аппетит портить!

Вошедший в трапезную конюх, прозванный Чурбаном, не обратил на слова Весселя никакого внимания. Проковылял через трапезную, потянулся к кружке пива, которую несла Люсетта. Кстати, не так уж и мерзко выглядел бедняга – парень как парень, молодой еще. Вот только скособоченный какой-то, при ходьбе левую ногу приволакивал. И говорить толком не мог. Вроде не совсем немой, но сливались у него слова в мычание, с трудом разберешь…

– Не ори на убогого, – строго сказал Весселю трактирщик. – Люсетта, дай парню кружку пива да хлеба с сыром. И посади в уголке, чтоб глаза нам не мозолил.

Трактирщик старался не обижать работника. Где он найдет другого дурня, который бы вкалывал за жратву да за ночлег на сеновале?

А Чурбан хоть и с придурью, а старательный, к делу внимательный. Вот и сейчас: оставил недопитую кружку, вскинул голову, прислушиваясь. Замычал тревожно, вскочил, поковылял к двери.

Тут уж и все услышали за окном топот копыт, конское ржание, свист кучерского бича. Гости разом прекратили разговоры и игру в домино. Приезжие – это всегда интересно.

Первой на крыльцо выпорхнула Люсетта – и тут же возвратилась в трапезную. Глаза круглые, как талеры, рот некрасиво приоткрылся.

– Ой… там… там… кто приехал-то!..

Брегенцы известны неукротимой любознательностью, а потому все ломанулись на крыльцо и застряли в дверях, не пропуская вперед даже бургомистра: перед увлекательным зрелищем все равны. Только хитрый лавочник Вессель кинулся не к двери, а к окну – и уселся на подоконник.

Кое-как все устроились – глазеть подано! – и уставились на карету у крыльца. Точнее, на герб, нарисованный на дверце. Лукавого вида ворон держал в клюве розу.

Чернобородый кучер спрыгнул с козел, распахнул дверцу, откинул ступеньку и подал руку госпоже, помогая ей выйти из кареты.

Статная, с королевской осанкой дама. Не юная, но старухой не назовешь: ухоженное лицо, в меру положено белил и румян. Видно, что госпожа ведет войну с неумолимым временем – и время пока проигрывает. Темные волосы убраны в высокую прическу. Наряд старомодный, но богатый. В руке веер.

Дядюшка Рошбах, распихав зевак, поспешил навстречу незнакомке, поклонился ей.

– Мне нужна лучшая комната! – приказала дама красивым, музыкальным голосом.

Тут бы дядюшке Рошбаху еще раз поклониться и без вопросов провести эту особу в комнату. Проезжие господа не обязаны докладывать хозяину постоялого двора, кто они таковы, откуда и куда держат путь. Но дама приехала в карете с гербом, про который в городе слышал любой, ведь всем в детстве сказки рассказывали! А потому – пусть она изволит представиться! Не любит старый Рошбах загадочных личностей, после них всегда подсвечники пропадают.

– Не соизволит ли госпожа сказать, кого именно привела к нам счастливая судьба?

– Называйте меня «госпожа Мелюзина».

– Редкое имя. А… а фамилия?

– А фамилию я обронила по дороге, так что называйте меня по имени.

«Вот винный погреб в заклад ставлю, что она воровка!» – тоскливо подумал бывалый, опытный Рошбах и твердо решил даму у себя не селить. Пусть снимет комнату в городе. Здесь, конечно, не Амбург, но дураки тоже найдутся, если поискать.

– Вы, госпожа моя, назвались очень громким именем. Про госпожу Мелюзину в Брегене наслышаны. Уж не прогневайтесь, извольте доказать, что вы – она и есть.

– А если не докажу? – строго сдвинула тонкие бровки дама.

– Уж не обессудьте, – нагло сказал Рошбах, – тогда попрошу вас вернуться за оброненной фамилией. Может, ее ветром не унесло, на обочине лежит. – И добавил, понимая, что ничем не рискует: – Зато ежели докажете – ни медяка с вас не возьму, дорогой гостьей в лучшей комнате жить будете.

– Так, да? – жестко спросила дама и огляделась.

Огляделся и трактирщик – и заметил, что конюх уже взял лошадей под уздцы, чтобы отвести их в каретный сарай.

– Эй, Чурбан! – окликнул дядюшка Рошбах работника. – Не спеши. Может, госпожа тут не остановится.

Госпожа чуть сощурила глаза, разглядывая конюха:

– Юноша, подойди-ка сюда!

Чурбан поспешил на зов дамы, приволакивая левую ногу.

– Как твое имя? – спросила незнакомка, назвавшая себя Мелюзиной. – Ты родственник хозяина?

Лицо Чурбана исказилось. Он попытался выдавить из глотки ответ, но вышло, как обычно, натужное «ы-ы-ы»…

– Вот как… – негромко сказала дама (но каждое ее слово четко разобрали зеваки на крыльце). – Значит, повреждены тело, речь… и ум, кажется… Что ж, юноша, смотри сюда, на кончик моего веера!

И она взмахнула сложенным веером перед лицом конюха.

Что случилось потом – про то рассказывали по-разному. Бургомистр уверял, что с кончика веера сорвалась маленькая молния и ударила Чурбану в грудь. Люсетта заявила, что от веера вспорхнула стайка прозрачных мотыльков. Но наблюдательный судья Геерц твердо стоял на своем: не было молнии, не было мотыльков. Но плечи конюха вдруг расправились, спина выпрямилась, голова высоко поднялась. Молодой человек потрясенно огляделся, словно впервые увидел белый свет вокруг, и с неожиданным изяществом опустился перед Мелюзиной на одно колено.

– Прекрасная госпожа, – произнес он звучным, выразительным голосом, – да вознаградят вас господь бог и все святые за то, что сжалились над несчастным и свершили чудо, изменившее всю мою жалкую, ничтожную жизнь!

Рядом раздалось громкое «бух»! Все нервно дернулись на звук, но ничего страшного: это свалился с подоконника лавочник Вессель.

Мелюзина милостиво кивнула конюху и перевела взгляд на хозяина:

– Убедились ли вы, что я не самозванка? Или мне придется привести новые доказательства? Например, передать кому-нибудь недуг, от которого я избавила этого юношу?

Трактирщик умел понимать намеки.

– Прекрасная госпожа Мелюзина! – возопил он. – Для меня честь и счастье принимать вас в этих стенах! Люсетта, живо горячей воды в лучшую комнату, госпожа захочет умыться с дороги!

– Мне кажется, вы говорили «ни медяка не возьму»? – педантично напомнила дама.

Рошбах снова поклонился, пряча кислую физиономию:

– О каких деньгах речь, благородная госпожа, после того чуда, что вы сейчас сотворили?

На что Мелюзина благодушно ответила:

– Ах, что вы, это пустяк. Но на днях я сотворю настоящее чудо. Оно заставит весь мир заговорить про город Бреген. Для этого я сюда и приехала…

Уже стемнело, но никто не расходился. Уйдешь, когда тут такое творится! Гости трактира попробовали расспросить чернобородого кучера о его госпоже, но тот наотрез отказался сообщить что-нибудь интересное.

– Я вам, господа, одно скажу, – мрачно произнес он, – очень неприятно, когда тебя превращают в жабу. А потому не будем сплетничать. И дайте мне спокойно поужинать.

Исцеленный конюх говорил охотно, но из его речей нельзя было выудить ничего сверх увиденного во дворе. Кстати, когда дядюшка Рошбах по старой памяти назвал парня Чурбаном, тот возразил учтиво, но твердо:

– Мои батюшка с матушкой дали мне имя Марк, так меня и крестили. Уж сделайте милость, Марком меня и зовите.

Масла в огонь подлила Люсетта. Примчалась бледная, перепуганная, бухнулась на скамью, не сразу смогла выговорить хоть словечко. Ей поднесли вина, только тогда она пришла в себя и рассказала: мол, принесла Мелюзине воды, а та в зеркало смотрится. Люсетта не утерпела, через ее плечо глянула. А там, в зеркале-то, вместо отражения змея колыхается.

– Как я не померла на месте – сама не знаю, господь уберег. А госпожа-то обернулась и спокойно так говорит: «Все тебе, девушка, померещилось…»

Было уже темно, когда дядюшка Рошбах заявил, что трактир закрывается. Все неохотно разошлись, а бургомистр Селиус предупредил хозяина, что рано утром он вернется – и не один.

Бургомистр сдержал слово. Ранним утром он вернулся на постоялый двор. С ним был весь городской магистрат, все шесть почтенных горожан (и седьмым за ними увязался лавочник Вессель). Но как они ни спешили, а опоздали узреть еще одно чудо.

Посреди двора стоял конюх Марк – тот, кого еще вчера называли Чурбаном – и с изумленным видом гляделся на себя в лохань с водой. Поглядеть было на что. Еще вчера на парне были штаны и рубаха, когда-то принадлежавшие дядюшке Рошбаху и заношенные до такой степени, что их отказался купить старьевщик. Сейчас же конюх был одет в черный бархатный наряд с отложным воротником, отделанным белым кружевом, и с кружевными манжетами. Наряд сидел на парне как влитой.

– Я нес через двор лохань с водой для коней, – восхищенно поведал Марк магистрату. – Госпожа Мелюзина окликнула меня через окно. Я поклонился, а она засмеялась: «Обидно тратить чары на оборванца…» Госпожа взмахнула веером – и я понял, что вторично облагодетельствован…

Члены магистрата переглянулись, а затем бургомистр сказал рассудительно:

– Раз госпожа изволила уже проснуться, мы можем ее навестить.

Вся процессия двинулась к крыльцу. Дядюшка Рошбах на правах хозяина увязался за ними. Задержался лишь, чтобы желчно сказать батраку:

– Ты теперь этаким принцем будешь в конюшне навоз выгребать?

Марк не задержался с ответом:

– Можно и навоз, но сначала не мешало бы поговорить о плате. Я у вас работаю почти месяц, а до сих пор не видел ваших денег и не слышал, как они звенят.

Рошбах покрутил головой, сообразив, что придется ему искать нового работника. Нет, вот зачем было из дамского каприза добавлять конюху ума, а? К чему вообще конюху ум?

Магистрат почтительно обступил стоящую у окна даму. Бургомистр Селиус только что закончил краткую приветственную речь и перешел к тому, что его больше всего интересовало:

– …И мы почтительно просим, госпожа Мелюзина, поведать нам, какое именно чудо вы собираетесь сотворить в нашем древнем и славном городе, дабы мы, по мере скромных наших сил, могли содействовать вам.

Слушая господина Селиуса, Мелюзина поглядывала в окно. А когда он замолчал – спросила:

– Вот там, меж домами, виднеется край шляпы. И острие воздетого меча. Кому воздвигнут этот памятник?

Надувшись от гордости, бургомистр с удовольствием ответил:

– Сей конный монумент в натуральную величину, отлитый из бронзы, – гордость нашего города. Он увековечивает память Болдуина Последнего, правившего в нашем городе сто двадцать лет назад. Болдуин не оставил потомков, и горожане, почитавшие своего правителя, решили, что он будет последним нашим королем.

– Вы помните короля Болдуина? Уважаете его?

На эту благодатную тему заговорили все наперебой:

– Да как же его не уважать! Девять войн начал, две так даже выиграл!

– Ага, крепкий был дядя, кулаком быка мог зашибить!

– Болдуин Последний расширил принадлежащие городу земли до самого Старого Тракта!

– А дальше и не надо, за Старым Трактом уже болото!

– Защитник наш! Грозный и мудрый повелитель!

– А теперь он – символ нашего города! Символ, вот!

– Ага, точно! Вот у амбургцев такого нету!

– Вообще-то есть. У них Змееклювая Дева, основательница города…

– Ну вы сравнили, сударь! Великий воин Болдуин – и какая-то Змееклювая Дева!

– До этакого только амбургцы могут додуматься! Дурни они!

– Точно, дурни…

– Я рада слышать, – мило улыбнулась Мелюзина, – что вы так почитаете Последнего Короля. И я решила сделать Брегену подарок – оживить Болдуина.

Все онемели.

Наконец торговец Вессель робко вякнул из-за спины бургомистра:

– Из могилы поднять, что ли? Так от него же одни кости…

– Зачем – из могилы? – учтиво ответила Мелюзина. – Я вселю его дух вот в эту бронзовую статую… А теперь, господа, позвольте мне остаться одной. Такие чары потребуют много сил, и день-другой я должна отдохнуть…

Ошалевший магистрат вывалился в коридор. Господин Селиус, отирая с бледного чела пот, сказал:

– Господа, это надо обдумать. Убедительно прошу всех держать услышанное в секрете.

Все закивали, полностью соглашаясь с бургомистром.

Увы, это мудрое решение запоздало: их недавняя беседа с чародейкой была подслушана!

На лестнице вихрем взметнулись юбки. Хлопнула дверь в трапезную. Весь дом огласил вопль Люсетты:

– Она хочет оживить Болдуина Последнего!

В этот день весь город, от богатого купца до мусорщика, ушел в глубину истории. Горожане жили в прошлом веке.

Бондарь:

– Слышь, сосед… Болдуин-то этот, король наш распоследний… у него такой, говорят, кулачище был!.. Идешь ты ему навстречу по улице, а он нынче не с той ноги встал. Он тебе в лоб – бряк! Ты с копыт – брык! Тебя поднимают и несут хоронить.

Шорник (боязливо):

– А ежели он бронзовый, так удар-то еще сильнее… И хоронить-то нечего будет…

Пекарь:

– Не о том думаете! Бряк, брык… вы лучше поспрашивайте стариков, какие при том Болдуине были налоги…

Плотник (тоскливо):

– А еще он по женской части был силен. Бывало, как увидит на улице бабу, сразу волочет ее во дворец, как волк – овечку…

Шорник (еще боязливее):

– Так он вроде будет… это… бронзовый?..

Плотник (еще тоскливее):

– Так моя Лина и в бронзовой кукле мужика разбудит!

Лавочник Вессель (мечтательно):

– Да, сосед, твоя Лина в ком хочешь мужика разбудит!

Все, хором:

– И куда, матерь вашу, смотрит магистрат?

А магистрат, собравшись в ратуше, говорил примерно то же самое и в тех же выражениях.

Разница была лишь в том, что бургомистр пригласил на совет городского архивариуса Розенкряка, лучшего брегенского историка. Архивариусу был задан четкий вопрос: что сделает король Болдуин Последний, вернувшись к жизни и власти?

Господин Розенкряк, весьма польщенный таким интересом к его научным изысканиям, ответил, что первым делом, вернувшись к власти, король Болдуин прикажет повесить магистрат в полном составе.

– За что?! – схватился за сердце Селиус.

– Не «за что», а «зачем», – сияя, ответил ученый муж. – Дабы ни с кем не делиться властью. Вторым шагом его величества будет требование о немедленной выплате городом налогов за все сто двадцать лет.

Тут уж за сердце схватился весь магистрат. Кроме тихого старичка, дремавшего в углу.

Никто уже не помнил, сколько лет было господину Кассиусу, владельцу нескольких доходных домов. Поговаривали, что он ровесник Последнего Короля. На собраниях магистрата старик обычно спал, а если просыпался, то ругал амбургцев.

Но сейчас бургомистр был готов ухватиться даже за такую ненадежную соломинку.

– Господин Кассиус, – воззвал он, – а каково ваше мнение о происходящем?

Старик приоткрыл один глаз.

– Мое мнение? – переспросил он ворчливо. – Мое мнение таково, что все амбургцы – ослы.

Бургомистр почувствовал, что последняя соломинка ломается в его пальцах. В самом деле, до чего он дошел – спрашивает совета у выжившего из ума старикашки!

– Додумались тоже! – продолжил Кассиус. – Поставили у реки статую Змееклювой Девы! Мрамора не пожалели! Вот что они станут делать, если их уродина оживет?

Селиус похлопал глазами… широко улыбнулся и низко, почтительно поклонился мудрому старцу.

В тот же день на постоялый двор заявилась делегация, причем весьма многолюдная: к магистрату присоединилась толпа горожан (как уже было сказано, брегенцы известны неукротимой любознательностью).

– Что там, у Селиуса? – поинтересовался пекарь, глядя на сундучок, который бургомистр нес сам, не доверяя никому.

– Там ар-гу-мен-ты! – важно выговорил лавочник Вессель, гордясь недавно подцепленным словом. – Причем аргументы хорошей чеканки и без спиленных краев.

Но пустить аргументы в ход бургомистр сумел не сразу, потому что всех отвлекла происходящая перед крыльцом безобразная сцена.

Хорошенькая Люсетта прижалась к стене. Ее золотистые кудряшки растрепались, голубые глаза были полны слез. А перед нею стояла гневная Мелюзина.

– Это ты, негодяйка, подслушивала у моих дверей? – тихо, страшно говорила пожилая женщина. – Это ты растрепала о моих намерениях всему городу? Ну и во что мне тебя за это превратить?

Бледная Люсетта вскинула руки ко рту, словно хотела задавить рождающийся там звук. И все же наружу вырвалось мерзкое кваканье.

Толпа глядела на это жуткое зрелище. Никто не посмел вмешаться.

Кроме одного человека.

Конюх Марк встал между чародейкой и ее жертвой, закрыл собой девушку.

– Прекрасная госпожа! – воскликнул он. – Если девочка виновата – молю о прощении! Молю во имя твоей волшебной силы, во имя прожитых тобой лет – и лет, которые ты еще проживешь! Что перед тобой эта бедняжка? Что перед тобой все мы? Капли росы на солнце! Миг – и нас нет! Так будь же снисходительна!

– Каким ты получился красноречивым… – криво усмехнулась Мелюзина. – Что ж, будь по-твоему… Брысь, паршивка!

Люсетта в ужасе умчалась, а чародейка обернулась к бургомистру:

– Ну, с чем пожаловали?

Бургомистр произнес заготовленную по пути речь. О, это была очень красивая речь! Суть ее сводилась к тому, что бронзовая статуя короля Болдуина – всего лишь фигура мужчины на коне. Разве требуется особое искусство, чтобы оживить человеческую фигуру? В древности это сделал Пигмалион, а ведь он не был даже волшебником – так, камнерез! А вот на том берегу реки, в Амбурге, стоит мраморная статуя, изображающая Змееклювую Деву, основательницу города. Это настоящее чудовище, изваянное большим мастером. Тот, кто сумеет оживить Деву, прославится в веках!

То ли сыграло роль ораторское искусство бургомистра, то ли произвели впечатление аргументы хорошей чеканки, но вскоре к крыльцу была подана карета с гербом на дверце. Отдохнувшие, сытые кони нетерпеливо перебирали копытами, кучер уже распахнул дверцу перед Мелюзиной.

Но тут на колени перед чародейкой бросился Марк.

– Госпожа! Ты сделала для меня больше, чем любой человек на свете, больше, чем отец с матерью. Окажи еще одно благодеяние – возьми меня с собой! Жизнь моя без тебя станет холодной, пустой и черной! Я буду твоим слугой, твоим защитником. Или убей, или позволь сопровождать тебя!

– Ах, милый мальчик! – проворковала растроганная волшебница. – Что ж, садись в карету!

– Надо же! – шепнула лавочнику Весселю Лина, жена шорника, глядя, как карета выезжает со двора. – А я думала, что конюх женится на служанке. Он так ее защищал от старухи!

– Такие старухи бывают аппетитнее молоденьких! – со знанием дела ответил Вессель.

Обогнув рощу, дорога свернула к речному берегу. Тут кучер вдруг резко остановил коней. Сидящие в карете недоуменно и тревожно переглянулись, но не успели ничего сказать. Дверца распахнулась. В карету впорхнула раскрасневшаяся, запыхавшаяся Люсетта в сбившейся набок шляпке.

– Уф, успела! – выдохнула она, садясь рядом с Марком. – Вы в объезд, а я напрямик бежала, берегом…

Она захлопнула дверцу. Кучер щелкнул бичом над конскими спинами, карета вновь тронулась.

– Это что за фокусы? – рявкнул Марк. – Ты что, сестричка, спятила? Мы же договорились: ты задерживаешься еще на неделю, потом уходишь. Чтоб никто не связал твое исчезновение с нами!

– Ничего! – отмахнулась от него Люсетта. – Я оставила записку: мол, люблю Марка, без него мне не жизнь, пошла топиться… Пусть ищут мое тело ниже по течению! Не хочу оставаться! Ты уедешь, а мне еще неделю пиво разносить и терпеть, чтоб за задницу щипали, да?

– За задницу ее щипали! А ты бы попробовала, как я, месяц навоз выгребать! Я на этот постоялый двор пришел раньше тебя! Бабушка, скажи хоть ты ей…

– Дети, дети, не ссорьтесь, – укоризненно сказала пожилая женщина, открыв сундучок и перебирая талеры. – Главное, мы сотворили чудо. Наш театр спасен. Теперь можно выкупить из заклада костюмы, подновить декорации, купить двух новых лошадок, починить фургоны…

Над ее головой открылось оконце, в нем показалась бородатая физиономия кучера.

– Еще заплатить за карету, когда будем ее возвращать хозяину, – подсказал он.

– Да-да, я помню, Только не забудь смыть с дверцы герб.

– Ой, я так боялась… – призналась Люсетта.

– А чего бояться-то? – улыбнулась пожилая женщина. – Я с самого начала знала, что у нас все получится.

– Так уверена в своем таланте? – хмыкнул Марк.

– И в вашем тоже. Но главное не это. Сначала я немного беспокоилась – но лишь до тех пор, пока не услышала, как эти господа издеваются над амбургцами.

– И что? – не понял юноша.

– Те, кто упорно считают соседей дураками, почти всегда сами дураки и есть. Запомни это, мой мальчик.

На минуту воцарилась тишина, только позвякивали талеры в руках женщины.

– Хороший городок, – сказала наконец Люсетта. – Жаль, что придется проехать мимо, когда будем гастролировать в здешних краях. Тут были бы славные сборы.

– Почему же? – благодушно улыбнулась бабушка, продолжая считать монеты. – Обязательно сюда завернем.

– Но нас же узнают! – удивился Марк.

– С какой стати? Главное – подобрать подходящую пьесу. Я могу играть старую колдунью, сводню или гадалку – с горбом и бородавками. Из Люсетты сделаем знойную восточную красавицу в черном парике. А ты пока обойдешься без главных ролей, будешь играть убийцу в маске или льва в шкуре…

Над пассажирами снова возникла физиономия кучера:

– А мне только бороду снять – и никто меня не узнает! Я могу сыграть все роли Марка!

– Что-о?! – возопил Марк. – Робер будет играть мои роли?! Бабушка, скажи, что ты этого не позволишь! Я покончу с собой! Или уйду из театра! Завербуюсь в солдаты, вот!.. Ну, ба-абушка!..

Мелюзина захлопнула крышку сундучка и сурово посмотрела на внука.

– Слушай, молокосос! – отчеканила она. – Годы мои, конечно, не те. И силы не те. Но если ты сейчас же не заткнешься – я превращу тебя в жабу!

И так уверенно, так властно она это произнесла, что у Марка холод пробежал по спине.

И он заткнулся.