Перепутья

XXXVIII

— Ну, Шарка, далеко ли еще до Вежишкес? Я почти уже замерз, — обратился боярин Мишкинис к проводнику Шарке, которого ему дали в Риттерсвердере, и передернулся.

— Теперь недалеко, боярин: как только выедем из леса, сразу увидим крепость.

— А большая крепость у Судимантаса?

— Его крепость, боярин, это окрестные болота, топи, непроходимые леса, а замок — только башни, обнесенные бревенчатым забором… Да и самого боярина вряд ли застанем дома — он постоянно на охоте. Прежде, бывало, в лесах на границе с Пруссией крестоносцев ловил, а теперь, когда князь запретил, охотой занялся. Он и дань князю платит дичью… Ну и морозец сегодня, боярин. Может быть, уже последний. В начале марта всегда такие морозы стоят. Слава Праамжюсу, что хоть снега неглубокие.

— Разве ты не христианин, что своих богов вспоминаешь? — спросил Шарку боярин Мишкинис.

— А зачем мне чужие… Да и как знать, боярин, что будет, когда князь крестоносцев прогонит: то ли мы опять к своим богам вернемся, то ли еще придется крестам поклоняться?

— Откуда ты знаешь, Шарка, что князь прогонит крестоносцев?

— Люди говорят. Да и сам я вижу: прежде князь гостем бывал в ихних замках, а теперь, гляжу, уже как хозяин. А на свадьбе Рингайле ⁵³ — чем наш князь не король! Все ему кланялись, лебезили перед ним и крестоносцы, и мазуры. Да и свадьба, свадьба-то, боярин, воистину королевской была. Скажи, боярин, кто выше: князь, король, цесарь, император или епископ?

— Все высокие.

— Но все-таки кто из них выше?

— Цесарь.

— А император?

— Император — то же, что и цесарь.

— А потом?

— Король.

— А после короля?

— После короля князь и епископ опять же оба равны.

— Выходит, муж Рингайле ровня нашему князю?!

— Наш князь — тоже король, мы еще в позапрошлом году провозгласили его своим королем, только поляки не хотят признавать его.

— А что нам поляки! Мы ихние замки рушим!

— Конечно.

— В том-то и дело, боярин, что теперь и они нашего князя боятся. И поляки боятся, и орден. А люди говорят, что, если только князь наденет корону, он, как прежде король Миндаугас, сразу же избавится от крестоносцев и снова начнет поклоняться своим богам. Поэтому люди и не отходят от своих богов — всё ждут…

Оба всадника ехали и разговаривали. Боярин Мишкинис, хотя и знал побольше своего проводника, но не хотел до конца открываться перед ним. Дорога все время шла по пуще. Иногда она совсем скрывалась под снегом и, казалось, терялась, извиваясь между деревьями. Но Шарка и без дороги ехал прямо. Подмораживало. Дул северный ветер. На дороге и в лесу было полно звериных следов. За долгое путешествие оба всадника устали, промерзли и, кутаясь в шубы из медвежьих шкур, разгоняли скуку разговорами.

— Как знать, боярин, вот теперь, когда наш князь породнился с христианскими государями — князьями московским, мазовецким и мазурским, — как знать, а не помогут они нам изгнать крестоносцев? — все спрашивал Шарка.

— Да ведь наш князь даже не помышляет изгонять крестоносцев: они помогают ему воевать Скиргайлу и Ягайлу…

— Но как люди ненавидят крестоносцев! И если бы только князь позволил, мы бы сами с ними разделались. Один Судимантас со своими ребятами скольких побил бы.

— Придет время, Шарка, и всему наступит конец, а пока терпение и покорность, — закончил разговор боярин Мишкинис и спросил: — А где же полосы боярина Судимантаса, чего их не видно?

— Полосы его, боярин, там, где никто ничего не сеет и не жнет, — за лесами и за болотами. Там у него погреба набиты щитами, доспехами, латуневыми пряжками, двуручными мечами, а стерегут его добро прикованные к цепям скелеты крестоносцев! Там он и своих пленников держит в кандалах.

— Неужели ты бывал там?

— Я-то не бывал, но люди рассказывают. Говорят, издали слышно, как пленники Судимантаса гремят кандалами.

Выбравшись из леса, путники увидели замок боярина Судимантаса. Стены его были деревянные, а издали замок напоминал недостроенный, доведенный только до крыши, огромный сарай. Вокруг замка комлями вверх стояли толстые бревна, которые были гак прислонены к гребню стены, чтобы от малейшего толчка они всей тяжестью падали вниз и давили врага. За стенами замка виднелись крыши изб, покрытые толстым слоем снега, и несколько толстенных дубов. К воротам замка вела дорога, проторенная в снегу.

Боярин Мишкинис остановился и, подняв к губам рог, затрубил.

Через некоторое время открылась одна половинка ворот. Всадников впустили в замок.

— Да хранит вас Перкунас или христианские боги, — заговорил боярин Мишкинис с людьми, встретившими их возле ворот.

— Ни польским, ни немецким богам у нас нет места: здесь гостят только наши боги! Да хранит и вас наш грозный Перкунас, — ответил встретивший их старший воин и, закрыв ворота, спросил: — Что скажете, люди добрые? Если вы гости добрые, просим в горницу, будем пить пиво и медок; если же чьи-нибудь лазутчики, то ворота перед вами не откроются больше!

— Я — боярин Мишкинис, посол нашего государя, короля Витаутаса, и хочу немедленно видеть хозяина замка боярина Судимантаса и говорить с ним.

— Коли так, пожалуйте в горницу, — и воин повел посла со слугой в избу.

— А это — мой проводник, — показал боярин Мишкинис на Шарку. — Не пожалейте ему хмельного медка; за это он расскажет вам, что мы в пути видели, что слышали, сколько лисиц, сколько волков стрелой проводили.

— Эй, Стирна! — хлопнул в ладоши воин.

Тут же в стене открылась маленькая дверца, и в горницу вошел мужчина с кинжалом за поясом. За дверцей боярин Мишкинис успел заметить много таких вооруженных мужчин.

— Иди, доложи хозяину, что прибыл гонец из Риттерсвердера, от короля Витаутаса, — приказал ему старший воин.

Мужчина вышел, вскоре вернулся и велел боярину Мишкинису следовать за ним. Шарку уже окружили воины, они разговаривали с ним и угощали медком. Когда боярин Мишкинис проходил через двор, то увидел, как в ворота замка проехал отряд вооруженных мужчин, закованных в броню.

— С охоты ребята возвращаются? — спросил Мишкинис своего спутника.

— Нет, это они вас до замка проводили.

— Но ведь мы их не видели.

— Они вас так и провожали, чтобы вы не видели, — ответил воин и, повернувшись к боярину, улыбнулся: — И мы вас ждали.

— А откуда вы знали, что мы приедем?

— Едва вы въехали в наши леса, все сороки принялись трещать, чтобы мы ждали гостей… Ну, мы и ждали!

— А ваш боярин знает о нас?

— Нет, не знает: мы сообщаем ему лишь тогда, когда появляется отряд из трех десятков всадников или побольше, а если меньше, то, окажись они нашими недругами, мы с ними управляемся сами, зачем еще хозяина тревожить… Ну, теперь иди к нашему государю! — И провожавший воин открыл дверь избы.

— Мир тебе, Судимантас, да благословит тебя Перкунас! — поприветствовал хозяина замка боярин Мишкинис и поклонился.

— Мир и тебе, Мишкинис; и тебя да благословит Перкунас, если ты еще не продался чужим богам. — И хозяин замка вышел из-за стола на середину горницы.

— Наш государь король Витаутас прислал меня к тебе, Судимантас, по очень важному и секретному делу, — начал было Мишкинис, но Судимантас прервал его:

— Наверно, новое крещение Жемайтии?

— Нет.

— Тогда, может быть, начнут священные дубравы вырубать?

— Погоди, боярин, сейчас скажу…

— Может быть, хотят священный огонь в Паланге потушить?

— Да нет же, Судимантас, терпение…

— Тогда уж, наверняка, будут новый храм для христианских богов строить?.. Или прикажут мой замок крестоносцам отдать?

— Боярин, будь бдителен!

Боярин Судимантас выпучил глаза.

— Будь бдителен, боярин, и готовься… Здесь никто нас не слышит?

— Говори смело. Он, — Судимантас показал на человека, сидевшего за столом, на котором лежали канклес, — он, когда требуется, глух как червь, слеп как крот и нем как рыба. Говори.

— Судимантас, в Риттерсвердере большие торжества. Прибыли послы Ягайлы! Приглашают нашего князя в Вильнюс, на трон великих князей литовских, и отдают ему всю Литву с русскими землями… и Луцк! Но с условием: избавиться от крестоносцев!

— А посол кто?

— Брат мазовецкого князя, плоцкий епископ Генрик с множеством бояр.

Судимантас нахмурился, задумался, но не обрадовался. Он медленно засунул руки за пояс и, словно совсем позабыв про посла, вернулся к столу. Подумав, спросил:

— А князь уже принял предложение Ягайлы?

— Посол еще там. Влюбился в сестру Витаутаса Рингайле, посватался, и теперь в замке гуляют свадьбу. Много гостей. Есть и крестоносцы из Мариенбурга, и чужеземные рыцари, и много других благородных бояр.

— А орден еще не проведал о предложении Ягайлы? — спросил Судимантас и снова вернулся к столу.

— Нет.

— Садись, Мишкинис, гостем будешь, — словно проснулся Судимантас и указал боярину место рядом с собой.

Мишкинис подошел к столу и посмотрел в глаза жрецу, сидевшему за канклес.

Здравствуй, боярин Мишкинис, вот где мы вновь повстречались, — заговорил жрец и поклонился.

— Виделись, но где — не помню, — наморщил лоб Мишкинис.

— Когда-то виделись под Вильнюсом, боярин, когда мы с Шаркой прибежали из Ужубаляйского замка.

— Кулгайлис, ты! Помню, помню! Как же, хорошо помню. Ну, как твои родные, нашел ли кого в живых?

— Только кучи пепла и костей, боярин…

— Значит, теперь ты жрец? — помолчав, спросил Мишкинис.

— Нет, не жрец: я поклялся богам и теням своих предков мстить крестоносцам, пока сам не превращусь в прах… За это наш князь приказал поймать меня и повесить, но я вместе со своими канклес пристал к Судимантасу, и у него в горнице я жрец, а в лесах мы вместе на крестоносцев охотимся…

Хозяин прервал его:

— Весть эта радует нас, Мишкинис: я тоже поклялся своим богам вечно мстить крестоносцам. До сих пор мстил тайно, а теперь-то уж возьмусь за это во всю силу. — И внезапно повеселевший Судимантас потер руки.

— Ты не горячись, Судимантас, и сначала выслушай, что тебе князь приказывает: князь велит тебе набрать как можно больше мужчин, подойти к Неману и ждать. Как только крестоносцы начнут возвращаться из Литвы после похода, а на сей раз они будут побитые и еле живые, ты нападешь на них возле Немана, а князь Витаутас тем временем предаст огню Риттерсвердерский замок и пойдет на Гродно. Тебе помогут возвращающиеся из похода жемайтийцы, под твоим командованием должны быть сметены все замки крестоносцев, что стоят на Немане.

— О боги, что я слышу! — поднял к потолку глаза Кулгайлис. — Значит, таково решение князя? О Перкунас! О Праамжюс могучий! Значит, теперь сам Пикуолис начнет мстить им за наши страдания, за наше рабство… Пусть моя рука без устали рубит им головы!..

И Кулгайлис, повернувшись к стене, где в небольшом жертвеннике теплился огонек, начал молиться могучему Праамжюсу и мстительному Пикуолису…