Переселение, или По ту сторону дисплея

Вы любите играть в компьютерные игры? Смотрите не заиграйтесь! Виртуальный мир имеет свойство втягивать в себя самую сущность человека, оставляя на земле лишь пустую оболочку. Так и случилось с героем этой книги, внутренне переселившимся в виртуальную действительность. Но его близкие не согласны его потерять. Десятилетний сын героя отправляется на поиск заблудившейся в заэкранных пространствах личности отца…

Надежда Владимировна Веселовская

ПЕРЕСЕЛЕНИЕ, ИЛИ ПО ТУ СТОРОНУ ДИСПЛЕЯ

роман

1

Наступало первое сентября – день крутых жизненных перемен и, как услышала вчера Ирина в толчее школьной ярмарки, великого переселения народов. Это что-то из истории, точнее она не помнила. Но народы действительно переселялись: вот уже вторую неделю в их опустевший за лето многоквартирный дом стремительно съезжались жильцы, возвращавшиеся из отпусков. Во дворе появилось много людей, которых прежде не было видно. Резвились подросшие за лето дети. В подъезде постоянно хлопала входная дверь, лифт без перерыва ходил вверх-вниз. С каждым днем поднимался градус человеческой активности, нарастал какой-то тревожно-упоительный ажиотаж, сопровождающий преддверие очередного этапа в жизни детей и взрослых – нового учебного года. Дети спешили погулять напоследок, родители тоже позволяли себе вздохнуть посвободнее перед тем, как осень вновь затянет их в ежегодную будничную колею. И все смаковали прошедший летний отдых, наперебой рассказывали друг другу, кто где побывал: на даче, в походе, на морском побережье… Показывали фотографии и сувениры, хвалились загаром и новыми впечатлениями.

Соседи Стайковы съездили аж в Египет. Их Славик, дружок и ровесник Ирининого Тимки, взахлеб расписывал во дворе свое путешествие в дальние края. Оказывается, мальчишку катали на настоящем верблюде. Тимка слушал упоенно, но, кажется, без зависти – ему самому выпало в этом году очень неплохое лето. Фирменная стоматология, где Ирина служила координатором («Достойное качество по доступным ценам» – смотря для кого, конечно, доступным) производила ремонт с установкой нового оборудования, и весь персонал отправили в долгосрочный отпуск. Так Ирина оказалась свободной на три летних месяца. Внешне она поддерживала охи-ахи своих коллег по поводу вынужденного отдыха без оплаты, но в глубине души не чувствовала себя несчастной. Надо же когда-то и отдохнуть как следует, уделить внимание сыну. Денег у них с Павлом было достаточно, так как сначала они собирались всей семьей на юг. Но потом выяснилось, что у Павла отпуска вообще не будет, его присутствие требуется на работе в течение всего лета. И тогда Ирина решила пожить с Тимкой в деревне, в деревянном домике, граничащем с лесом, так что даже малина у забора перепуталась: лесная, мелкая и душистая, с садовой – крупной, мясистой, но без аромата. И все три месяца рядом будет Иринина любимая бабуля, когда-то вырастившая ее в этом домике.

Ирина не помнила своих родителей: отца у нее вообще не было, а мать умерла вдали от дома, на молодежной стройке, куда поехала в поисках лучшей доли. Произошло это, когда Иринке еще не исполнилось года. В детстве она знала только свою бабулю, которая и вывела ее в жизнь: после школы отправила в районный техникум, потом в Москву – ищи, дитятко, свое счастье. И счастье действительно нашлось: в Москве Ирина встретила Павла, родила Тимку. Со временем они стали благополучной городской семьей: Павел работает в небедной фирме, Ирина секретарь-координатор в стоматологии. Простая работа, не требующая квалификации, только женского терпеливого внимания, – но Ирине она как раз подходит. Даже с жильем устроилось как нельзя лучше: Павел прежде обитал в трущобном рабочем бараке, который вскоре снесли, а им на троих дали двухкомнатную квартиру. Теперь они приезжают к бабуле, как дорогие и, увы, нечастые московские гости.

В это лето Ирина с Тимкой жили у бабули целое лето. Павел не навещал их в далеком уединении, но Ирина не огорчалась: должен же кто-то в семье работать, пока остальные на отдыхе! Тревожные мысли о мужской верности не смущали ее. Это был уже пройденный этап жизни: в первые годы после замужества Ирине случалось заполошно ревновать, но не потому, что на то были причины, а просто от пылкости чувств. Теперь же они с Павлом и вовсе как две ласточки над гнездом, из которого выглядывает птенец, – истинный координатор их жизни.

Перед отъездом в деревню случилось еще одно радостное событие: Павел купил сыну компьютер. Подарок приурочили к тому, что Тимка окончил начальную школу, осенью ему предстояло идти в пятый класс. А это вам не что-нибудь, с напускной серьезностью сказал Павел, в пятом классе надо шевелить мозгами на все сто процентов. Так вот тебе, сын, электронный друг и помощник, эдакий экскаватор-камнедробилка, чтобы не сломать зубы о гранит науки.

Ирина тогда рассмеялась этой шутке. Почему бы не посмеяться, если все у тебя хорошо, и от новой вещи, внесенной в дом, ждешь только лучшего? Тем более такой значительной вещи, поднимающей семью на новую ступень социальной и культурной жизни?

Павел учил сына включать «экскаватор-камнедробилку», и сам заглядывал при этом в инструкцию. Так получилось, что до сих пор он не общался с электронным разумом напрямую. Вот Ирина – другое дело, она постоянно заглядывала в базу компьютерных данных, чтобы определить, какой клиент когда должен прийти, кто платит со скидкой, у кого какой врач и так далее. Она-то и научила своих мужиков самым простым операциям: как включить компьютер, как выключить, как вставлять в него игровую кассету.

Однако Тимка не успел насладиться «электронным другом»: на следующий день они с Ириной должны были уезжать. Родители утешали сыночка: вот подожди, вернешься осенью, а компьютер тебя ждет! Тогда и играй сколько хочешь – разве это не здорово?

И вот обещанное время действительно наступило. Уже третий день Ирина с Тимкой жили в Москве. Календарь показывал тридцать первое августа – завтра с утра предстояло проводить Тимку в школу, а самой выйти на работу. Не то чтобы это огорчало Ирину: после долгого отдыха ей самой хотелось возвращения спокойных, стабильных трудовых буден. Но что-то в их едва начавшейся московской жизни было не так, какой-то неопознанный червячок подсасывал внутри... Или это только казалось?

Ирина достала из шкатулки бусы, приложила к переливающемуся платью. Завтра парадная линейка в школьном дворе, и Светка Стайкова, мать Славика, наверняка явится в чем-нибудь сногсшибательном. Так что нельзя ударить перед ней в грязь лицом. День Знаний – праздник ностальгический, он будит в родителях давнюю жажду самоутверждения, зародившуюся еще тогда, когда они сами впервые пришли на школьный двор...

Никакие другие впечатления не заслонили в памяти Ирины солнечный осенний денек, когда первоклассники с трех окрестных деревень выстроились у крыльца деревянного двухэтажного дома с высоким крыльцом. Позади них умиленно вздыхали матери и бабки: отцов, у кого они были, не отпустила уборочная страда. А вокруг пестрело много цветов: от клумб во дворе до букетов в школьной линейке. Георгины, астры и попроще – ноготки, бархотки… Особенно много было золотых шаров, неприхотливо растущих во всех садах, – казалось, от них повсюду прыгают солнечные зайчики…

Таким было первое школьное утро Ирины, с которого и началось все, что продолжается по сей день. Школа – это не десять, теперь уже одиннадцать лет обучения, заканчивающиеся выдачей аттестата. Школа – это на всю жизнь: меняются лишь учебные предметы, а суть остается прежней. С тем же трудом, с теми же успехами, или отсутствием таковых, поколение Ирины штурмует сейчас вместо Литературы и Математики Доход, Карьеру, Семейные отношения. Вместо физкультуры – Здоровье, предмет, включающий в себя водные процедуры, диеты, прогулки, полноценный сон… если, конечно, все это получается делать. А вот Домоводство так и осталось Домоводством, только теперь уже не навскидку, а по-настоящему. И есть еще один трудно определимый предмет, который не преподавался в школе отдельно, но присутствовал и продолжает присутствовать в любой области жизни. У него даже нет конкретного названия, то есть его еще предстоит назвать… Он постоянно ощущается рядом – вот как порою трепещет перед глазами Иринин локон, выбившийся из прически… Самый главный предмет: попытка все, познаваемое со временем, все страданья, все достиженья, весь опыт свой уложить в одну общую мозаику. И тогда, может быть, с этого узора на тебя глянет Смысл жизни…

В квартире стояла глубокая тишина, что само по себе, при нахождении дома Тимки и Павла, казалось странным. Обычно эта пара устраивала тарарам, превращаясь то в лошадь и всадника, то в двух борцов, то еще в какой-нибудь достойный альянс. А сегодня? Принимая во внимание, что отец с сыном давно не виделись, тишина за стеной не имела объяснения. Пойти, что ли, посмотреть?

Когда Ирина выглянула из спальни, ей открылась весьма выразительная картина: в одном углу комнаты сидел за компьютером Павел, в другом забился на диван явно обиженный Тимка. Казалось, даже его затылок имеет горестное выражение: дескать, никому я не нужен, променяли сына на электронику. Действительно, у Павла был такой вид, словно ему нет дела до Тимки – как и вообще ни до чего на свете, кроме его занятия. В лице мужа отражалось то напряженное, зачарованное внимание, какое бывает у хирурга, подцепившего на крючок аппендикс, или у рыбака, осторожно выводящего из воды большую сопротивляющуюся рыбину.

Усмехнувшись, Ирина вернулась в спальню. Сейчас она закончит приготовления к завтрашнему дню, а потом поменяет своих мужиков местами: сына посадит за компьютер, благо он для него и куплен, а мужа водворит на диван… И сама сядет рядом; надо же им, в конце концов, поговорить после долгой разлуки. До сих пор они только обменялись поверхностными «здравствуй» и «как доехали?» и т.п. Ирина вдруг поняла, чего ей не хватало последние три дня, – общения с мужем, не стесненного временем и всякими побочными обстоятельствами.

Сейчас время как раз было, и обстоятельств, могущих отвлечь их внимание друг от друга, не предвиделось. Тимку займет компьютер, а его родители побеседуют рядышком на диване, смогут хоть в глаза друг другу взглянуть. Вот и получится мирный семейный вечер, подумала Ирина, торопясь закончить сборы на завтрашний день. Такие вечера и есть самые счастливые, несмотря на то, что протекают без помпы. Зато в них присутствует единение близких людей. Сейчас Ирина уберет платье в шкаф, и в ее семье начнется тихий вечерний праздник единения с близкими людьми…

Но человек предполагает, а Бог располагает. «Тили-бом, тили-бом», – прокатился в тишине квартиры дверной звонок.

Было слышно, как Тимка спрашивает, кто там, и в ответ ему зазвучал еще один мальчишеский голос – Славки Стайкова. А потом самоуверенный женский – это, конечно, Светка, мать Славика. Значит, соседи пожаловали в гости. Пришлось оставить платье неубранным и поспешить в столовую.

Конечно, это были Стайковы: худенький, но крепкий светловолосый Славик, на полголовы выше Тимки, и жизнерадостная Светлана, никогда не сомневавшаяся в том, что пришла вовремя и ее рады видеть.

- Здравствуй, Ириша, а мы к вам. Скажи моему сыну, куда положить эту громадину, не то он сам сейчас упадет! – (Славик еле удерживал половину огромного арбуза). – Вот купили сегодня на базаре, а чтобы съесть, нужна ваша помощь.

- Ну что ты, Света, зачем, – слабо протестовала Ирина, принимая из рук Славика плоскую зеленую чашу, снизу твердую и холодную, а сверху красную в черных крапинках. От нее мимолетно пахнуло в лицо ароматом нежной пьянящей зрелости.

- Как жизнь, Ириша? Давно из деревни приехали?

- Позавчера. А вы, я знаю, были в Египте…

- Ну да. Я решила зайти с тобой поболтать. Заодно и про пирамиды расскажу, и о всяких там природных явлениях... про луну в пустыне!

- Как интересно...

Эти слова не отражали истинных мыслей Ирины. На самом деле ей хотелось сейчас побыть наедине со своей семьей – но ведь не скажешь гостям, чтобы, не успев прийти, убирались восвояси? Да и Тимке, наверное, приятно видеть Славика…

- Мальчишки, а вы что встали столбом? – весело прикрикнула Светка. – Взрослые разговоры охота слушать? Нет уж, лапушки, подождите, пока у вас усы вырастут… Павел, привет! – крикнула она в глубину комнаты.

- Привет, – не поворачивая головы, отозвался Павел.

Это вскользь брошенное словцо прозвучало на редкость небрежно, в нем даже слышалось явное неудовольствие. Похоже, муж испытывал то же, что и Ирина, только не давал себе труда держаться в рамках приличия. Не очень любезно с его стороны. Конечно, Светка была особой болтливой и подчас утомительной, но все же она их соседка, к тому же Тимка дружит со Славиком. Ирине пришлось замазывать несветское поведение мужа:

- Что же вы встали у дверей? Проходите в комнату, сейчас я принесу чай…

- Можно. Будем чаевничать, пацаны? – обратилась Светка к мальчишкам. – Ириша, не хлопочи, дорогая. Раз уж мы с тобой дорастили сыновей до пятого класса, теперь имеем право расслабиться!

- А неизвестно, кто у них будет классным руководителем? – спросила Ирина, ставя на стол чашки и вазочку с печеньем.

- Слухом земля полнится, но полной ясности нет. Кто говорит – такая страшная по литературе, кто – старуха по математике… Ну, помнишь, она в вестибюле дежурила? Еще бросалась на всех, как цепной пес…

Тимка и Славик с интересом внимали Светкиному красноречию. Ирина повела на них глазами, напоминая соседке ее недавнюю озабоченность тем, чтобы мальчики не слушали разговоры взрослых. Светка засмеялась:

- Разве от них убережешься! Пошли бы пока на компике поиграли, а то вон отец совсем уже забалдел, – кивнула Светка в сторону компьютера, – Нет, серьезно, Ирина, родитель просто обязан быть в школе значимой фигурой. Сейчас об этом везде говорят и пишут. Мы должны действовать по принципу «Доверяй, да проверяй». А то мало ли чего они там напридумают…

- Например? – спросила Ирина.

- Ой, да полный набор! Новые предметы какие-нибудь, типа сексуального воспитания. Говорят, жуть что такое! Или будут учить какой-нибудь мути, типа там парапсихологии… Или вот в соседней школе был случай: училка собрала с родителей кучу денег на кабинет – и шторы ей новые, и коврик перед доской, и специальные такие настилочки на подоконниках… теперь, говорят, уволилась, а кабинет весь ободранный стоит!

Светкина болтовня одновременно и развлекала и утомляла – Ирина словно покачивалась на приятных, но исподволь, в самой своей глубине, раздражающих волнах. Что-то было не совсем так – может быть, вовсе и не Светка… Но в таком случае вопрос заходил в тупик. Вообще вечер выдался пестрый, с застольем и разговорами, с легкой усталостью, подчеркивающей насыщенность жизни. Пришлось достать из духовки приготовленный на завтра пирог, так как мальчишки прикончили все поданное к столу печенье. Краснел нарезанный широкими дольками арбуз, вздрагивали в кувшине пышные игольчатые астры, белые и лиловые, купленные для того, чтобы Тимка отнес их завтра в школу. Надо сказать, сын не комплексовал по поводу окончания каникул и с радостным, чуть тревожным любопытством ждал завтрашнего дня…

Ребенок в порядке, муж дома, соседи набиваются с дружбой – что еще нужно женщине, чтобы чувствовать себя счастливой?

Поздно вечером, когда, перемыв посуду и выбросив в мусоропровод арбузные корки, Ирина скользнула под бок к уже уснувшему Павлу, в ней опять шевельнулось чувство какого-то тайного неблагополучия. С чем оно связывалось: с чьим-то словом, жестом, выражением лица? Прокручивая в уме минувший вечер, Ирина не могла понять, что же в нем было такого неприятного или, точнее, настораживающего. Светкина болтовня о школе, где подчас допускается лишнее и опасное? Но ведь Светка не такой человек, чтобы все ее слова принимать за чистую монету. Да и вообще – как гласит современная мудрость, проблемы надо решать по мере их поступления. Не станет же Ирина, как «глупая Эльза» из одноименной сказки братьев Гримм, плакать о том, что когда-нибудь на сыночка упадет колода! И все-таки теперь она понимала эту Эльзу лучше, чем прежде: бывают в жизни минуты, когда действительно хочется плакать без всякой причины… вот как Ирине сейчас… кажется, уголок подушки уже стал влажным?..

В конце концов ей оставалось лишь усмехнуться над собой – дескать, закрутилась ты, девушка, со всякими дурацкими мыслями и предчувствиями! Вон даже к мужу вовремя не поспела, пока еще не заснул. И то сказать – эта Светка Стайкова кого хочешь вымотает, ум за разум зайдет с ее болтовней. Наверное, Павел был прав, выказывая ей нежелание общаться – так и сидел весь вечер, уткнувшись в свой стакан с чаем, а при первой возможности сбежал опять за компьютер.

Вот оно! Ирина наконец вычленила момент, который ей не понравился в сегодняшнем вечере: поведение Павла. Тут было «горячо», как кричали сегодня друг другу Тимка и Славик, отыскивая нарочно спрятанный в комнате кубик-рубик. Хорошо хоть им было весело… А вот Ирина вдруг ощутила себя обворованной, словно у ней украли счастливый семейный вечер и чуть ли не семейное счастье вообще. Хотя на самом деле это было смешно: Светка украла ее семейное счастье! Да она раздражала Павла еще больше, чем Ирину, – не зря он вел себя с нею, прямо сказать, невежливо. И сама уже не зная, успокаивает ее это или огорчает, Ирина закончила вечер по принципу «глупой Эльзы» – уткнулась в подушку и расплакалась. Она старалась не разбудить при этом мужа, хотя в глубине души ей хотелось, чтобы он проснулся и успокоил ее. Но Павел не проснулся.

2

Школьный двор, заполненный пестрой толпой, гудел приглушенным говором, шуршал целлофановыми обертками дорогих букетов. Линейки учеников уже выстроились: впереди полукругом стояли малыши, такие трогательные со своей сквозящей в лицах готовностью как на страшное горе, так и на великую радость. Позади них поместились средние классы, среди которых растворились Тимка со Славиком. А дальше шли старшеклассники – высокие, выше взрослых, юноши в новых костюмах; девочки, сверкающие новенькой глянцевой красотой только-только раскрывшегося бутона. Небось думают, их ждет сплошной праздник жизни – с сочувствием, а также не без легкой зависти усмехнулась Ирина… И всю заполненную учениками сердцевину школьной площадки обнимало колышущееся родительское море, нарядное и растроганное.

К своему облегчению, Ирина потеряла в нем обоих Стайковых, вместе с которыми шла позади мальчишек на школьный двор. Собственно, она ничего не имела против родителей Славика, но ей еще предстояло найти Павла, задержавшегося при выходе из дома… Пока она его что-то не видела.

– Буквы разные писать

Тонким перышком в тетрадь

Учат в школе, учат в школе, учат в школе, –

вдруг грянуло из динамика, и многие мамы полезли за платочками, вытирать заслезившиеся от умиленья глаза. Эта песня будит у людей чувства. Кто-то очень талантливый создал ее такой - радостной и в то же время ностальгически грустной. Словно испек сладкую плюшку на лимонной цедре, где неотъемлемой частью вкуса является пощипывающая язык кислота. Потому что вкус самой жизни замешан, увы, на кислоте, на горечи, от которой в сто раз острее ощущается мимолетная сладость, когда ее выпадет вкусить...

Ни первоклашки, ни средние, ни юные дурочки, со всех ног спешащие на праздник жизни, еще не знали этой скрытой подоплеки бытия. А знали ее как раз мамы, со времени стояния в школьных линейках перекачавшие в себе немерено всякой кислоты и горечи. И сейчас, умиляясь на детей, они заодно всплакнули о собственных пропавших надеждах – обо всем, что не сбылось в жизни…

– Вычитать и умножать,

Малышей не обижать,

Учат в школе, учат в школе, учат в школе! –

гремело на школьном дворе с поверхностным весельем, со слезами в подоплеке…

Но по-настоящему горьких слез пролито не было. Самые горькие слезы могли бы пролить те, кому вообще не требовалось приходить сегодня на школьный двор. А всех присутствующих так или иначе осенил своими крылами веющий здесь праздник…

– Книжки добрые любить

И воспитанными быть

Учат в школе, учат в школе, учат в школе…

Когда классные линейки одна за другой исчезли в школьных дверях, градус праздничного накала резко понизился. Родители вздыхали с облегчением, словно сбросив с плеч дорогую, но все же отягощающую ношу. Расходились, перебрасываясь шутками, заводя напоследок легкие, ничего не значащие разговоры. Двор стал лучше просматриваться – Ирина увидела невдалеке Стайковых и отступила за дерево, чтобы не делить с ними обратную дорогу. Она все еще не могла найти Павла, с которым из года в год – с тех пор, как Тимка пошел в первый класс – стояла на этом празднике рядом. Видно, муж в свою очередь не сумел найти ее в толпе и наблюдал школьное шествие с другой точки, а после отправился домой, решив, что там они с Ириной и встретятся. В контору он уходил позднее, а она сегодня и вовсе поменялась дежурством со сменщицей, сын которой шел в десятый класс и категорически запретил кому-либо из родных появляться на школьном дворе.

3

Ирина спешила домой сквозь осенний солнечный денек, наперерез слетающим с веток желтым листьям. Ей вдруг загорелось скорее, как можно скорее увидеть мужа. Несмотря на то, что они провели вместе уже трое суток, она еще не успела его почувствовать, не насладилась тем душевным вкусом, который был закодирован для нее в слове ПАВЕЛ. До сих пор ей не удалось ощутить аромат его личности – вот как вчера от половинки арбуза пахнуло нежной созревшей сладостью. без этого дуновения красно-зеленый срез должен был остаться холодным безжизненным муляжом. Так скорее домой – ощутить присущий Павлу импульс, его живое тепло, его человеческую близость! Какое счастье, что дорога до дому коротка и через десять, максимум пятнадцать минут они встретятся!

Это ненормальное, обостренное желание увидеть мужа заставило Ирину почти бежать по улице. Интересно, кто из них раньше вернется домой? У нее уже нет сил ждать, ей нужно открыть дверь – и чтобы он был там!

Он был там, но их встреча оказалось совсем иной, чем представляла себе Ирина. Бледный и какой-то отстраненный Павел едва взглянул на нее, сидя у компьютера. В его лице застыло то же самое, что и вчера, выражение хирурга, подцепившего аппендикс, или рыбака, выводящего из воды большую рыбину…

Казалось, Павел вообще не выходил сегодня из дому: его куртка в передней висела точно так же, как в тот момент, когда Ирина, торопясь вслед за нетерпеливым Тимкой, крикнула мужу, чтобы он их догонял. И кроссовки стояли в точности таким образом, как она их поставила, отодвинув подальше от прохода.

- Ты что, не был на школьном дворе?

- Не был, – эхом откликнулся он.

- Тебе не хотелось в такой день проводить сына?

Павел ответил не сразу, и Ирина вдруг испугалась, что он не ответит ей уже никогда. И вообще не будет с ней разговаривать, а останется для нее как фотография – застывшее лицо с неподвижным, устремленным на дисплей взглядом.

- Если бы хотелось, я бы пошел, – наконец холодно обронил он. – Давай обойдемся без лишних объяснений.

Это говорил совсем не тот Павел, которого Ирина знала больше десяти лет. Тот, настоящий, готов был горы свернуть, лишь бы первого сентября самолично отправить Тимку в школу. Однажды он, еще в прежней конторе, крупно повздорил с начальством, которому заблагорассудилось послать его первого сентября в командировку. Павел никуда не поехал – отправился с Тимкой на школьный двор. Вследствие чего и стал необходим переход на новую работу.

- Павел, я не понимаю, Павел, подожди, Павел, – говорила Ирина, проходя вслед за ним на кухню, где он включил газ и поставил чайник. – Да что же это такое…

- Что такое? Что особенного произошло?

- Почему ты так со мной разговариваешь?

- Нормально разговариваю.

Спокойствие Павла не вписывалось в ситуацию. Во всяком случае, у них с Ириной обычно был другой стиль общения.

- Ты отвык от нас с Тимкой, – уже чуть не плакала она. – Не разговариваешь, вообще не обращаешь на нас внимания. Вчера весь вечер просидел за компьютером. И ночью – я думала, ты так сразу не уснешь, подождешь меня… ведь сколько не виделись! – И дальше само собой вырвалось скороспело поднявшееся откуда-то со дна души:

- У тебя что, другая женщина?!

- Вот сразу и женщина,– усмехнулся он.

- Нет, ты ответь! Пожалуйста, ответь мне – да или нет?

- Глупости, – сказал Павел.

Дальше он ходил по квартире, собираясь в свою контору, пил на кухне чай, запирался в ванной, откуда вышел выбритый и пахнущий туалетной водой, переодевался… А Ирина все это время ходила за ним как собачка и лезла из кожи вон, пытаясь выжать из него хоть какой-нибудь признак прежнего любящего мужа:

- Павел, я тебя очень прошу… ну я тебя умоляю – давай поговорим по-человечески!

- Я говорю по-человечески.

- Разве так мы разговаривали прежде?!

Она барахталась в унижении, понимая сама, что делает все неправильно. Если действительно появилась любовница, надо не выявлять, а, наоборот, затушевывать этот факт, чтобы вернее сохранить мужа. Стать спокойной и отстраненной, даже слегка рассеянной, будто ничего на сей счет не замечаешь… И ждать, чтобы все кончилось само собой. Ей нельзя рисковать, хотя бы из-за Тимки, который, в случае чего, не перенесет разлуки с отцом. Ведь они были так близки…(ох, неужели в прошедшем времени?!)

Но она столь жаждала услышать от Павла какое-нибудь утешение, что продолжала выспрашивать, следуя за ним по пятам:

- Павлик, ну скажи мне… ведь я же переживаю… скажи, прошу тебя, я должна знать!

- Что ты хочешь знать? – наконец остановился Павел, уже шествовавший с дипломатом в переднюю.

- Есть у тебя другая женщина?

- Я же сказал, что нет.

И он хлопнул дверью, а Ирина так и осталась стоять в прихожей, прижавшись лбом к холодному дверной обивке. Он сказал «нет», и что-то внутри нее отозвалось внутренним согласием. Ирина чувствовала, что это правда. Но странное дело – вместо огромного облегчения, которое должно было охватить ее всю вплоть до кончиков ногтей, вместо острой радости после страха потерять мужа Ирина испытывала сейчас то самое гнетущее чувство, в первый раз возвестившее о себе вчера вечером. Только теперь оно многократно увеличилось в размере. Сомнений не было – на всех них наползало нечто гадкое и опасное, коренящееся не во внешних обстоятельствах, а изнутри, точнее, в самом Павле. Несмотря на то, что он сказал правду: любовницы у него действительно нет.

4

Если первоклашки – новички в школе, то пятиклассники – новички в школе средней ступени, на третьем, взрослом, этаже. Раньше он был для них запретным, а теперь новая учительница, «страшная по литературе», как говорила Славкина мама, сама привела их туда и впустила в класс. Здесь чудесно пахло новизной: недавно высохшей краской, свежим линолеумом и нетронутым пластиком, которым обивают боковые бортики столов. Это был запах новой жизни, на ступень ближе к жизни взрослых. Начинать учебу в таком классе – все равно что мчаться на большом папином велосипеде, которым еще не умеешь как следует управлять, но от силы и стремительности которого захватывает дух. Страшно, но все равно здорово – ни в жизнь не захочешь пересесть на свой низенький привычный «Аист».

Славка тоже оглядывался в новом классе, вертел головой во все стороны, с удовольствием втягивал в себя не до конца выветрившиеся запахи летнего ремонта. И другие ребята озирались, присматривались, принюхивались. Учительница рассадила всех по местам, собрала букеты и поставила их в ведро с водой – ни в какую вазу они бы, конечно, не поместились.

Начался первый урок, состоящий в основном из разных объявлений и объяснений: ведь никто из ребят еще не знал, какие правила в средней школе…

«Страшная по литературе» оказалась совсем не страшной: она смотрела на всех по-доброму, говорила негромко и очень понятно все объясняла. Тимка сразу же перестал ее бояться. Он догадался, что Славкина мама имела в виду под словом «страшная»: нос у учительницы был приплюснутый, глаза выпуклые, а все лицо как будто вдавлено внутрь. Но разве это имеет какое-нибудь значение? Тимка вообще считал, что красивыми бывают только девочки, а взрослым тетенькам достаточно быть добрыми и умными. Особенно если ты учительница...

- Раскройте свои дневники. Сейчас мы заполним самую первую страницу…

Новая учительница записала на доске названия всех предметов, которые проходят в пятом классе, и как какого учителя зовут. Саму ее звали Людмилой Викторовной. Вдруг дверь задергалась, как бывает, когда в класс заглядывает кто-то из коридора, но войти боится, или просто ждет, когда его пригласят. Людмила Викторовна посмотрела в сторону двери:

- Входите, пожалуйста, вы как раз кстати. Ребята, в этом году с вами будут работать не только учителя, но еще и психолог. Вот познакомьтесь – Артур Федорович Неведомский.

Тимка не знал, что значит психолог, и посмотрел на Славку. Славка со своего места развел руками – он тоже не знал. В класс вошел полный дяденька с серыми, зачесанными за уши волосами, в расстегнутом пиджаке (может, ему тесно было застегиваться, потому что у него над брюками выпирал большой живот). Дяденька как будто смеялся и подмигивал – дурак догадался бы, что он не учитель. А психологу, значит, так положено… Взгляд у него был веселый и острый, как щекотка. Тимка стал смотреть в стол, чтобы не встретиться с ним глазами: от такого взгляда обязательно вздрогнешь, а ему вздрагивать нельзя. Врач-невропатолог, к которому они ходили с мамой, велел «избегать острых ощущений». После этого папа перестал щекотать его во время возни на диване и не подкидывал больше под потолок. А вчера он вообще не обращал на Тимку внимания – хотя они столько времени не виделись…

- Расскажите, как вы будете заниматься с ребятами, – попросила психолога Людмила Викторовна.

- Заниматься? – удивленно переспросил дяденька. – Ребята, вы что, хотите, чтобы я с вами занимался?! Разве у вас и так всяких занятий не под завязку? – Он чиркнул себя ладонью по горлу. – А мы с вами будем… знаете, что мы с вами будем делать?

Класс заинтересованно ждал.

- Мы с вами будем просто общаться и получать от этого удовольствие. Я хочу, чтобы вы приходили ко мне, как к другу. А что делают друзья, когда встретятся?

- Играют, – пискнула маленькая Карлова, которая была выскочкой и всегда старалась обратить на себя внимание взрослых. Вот даже не побоялась этого странного психолога, лишь бы вылезти со своим ответом!

Он захохотал, словно Карабас Барабас:

- Правильно, моя умница. Такие друзья, как вы, конечно, играют. Впрочем, взрослые тоже, но только в другие игры… – Он нахмурился и потер ладонью лоб. – Однако я хотел вам сказать, что друзья еще и помогают друг другу. И когда у вас возникнут в жизни проблемы, я готов вам помочь.

- Как помочь? – спросил осмелевший Славка.

- Для этого, друг мой, существует целая наука под названием психотерапия. Когда человек заблудится по жизни, она помогает ему снова найти свой потерянный путь. Вот я и буду для вас таким помощником, иначе говоря, жизненным проводником…

- Спасибо, Артур Федорович, – за весь класс ответила Людмила Викторовна. – Это очень важно.

- Итак, друзья мои, жду вас на четвертом этаже, кабинет рядом с учительской. До скорой встречи!

Уходя, он снова подмигнул классу, и всем стало тревожно-весело, словно от щекотки…

На первом уроке в 5 «А» то и дело заглядывали разные люди. Не успели все прийти в себя после этого странного психолога, как перед классом появилась тетенька из ЦДТ – Центра детского творчества, находящегося на соседней улице. Она приглашала записываться в разные кружки. А после еще одна, в свитере и спортивных, с полосками, брюках, – инструктор районного клуба «Путешественник». Это клуб детского туризма, для тех, кто любит ходить в походы. Все сразу загалдели:

- А когда пойдем?

- А куда?

- С ночевкой?

- А можно взять с собой брата…сестру…родителей?

Тетенька, смеясь, зажала уши и покрутила головой:

- Не могу говорить, когда вокруг такой шум… Дату и место похода я вам сообщу дополнительно. С ночевкой, да. А насчет того, чтобы брать с собой домашних – нет, ребята, не получится. У нас не семейный клуб – спальные места строго ограничены. Вот если вы принесете свою палатку…

Класс приуныл – видно, с палатками у всех было напряженно. Только Аркашка Меньшибратов решил еще поклянчить:

- А собаку можно? Ей отдельного места не надо. Она у меня на животе будет спать…

- Нет, ребята, давайте без собак, – не согласилась тетенька.

Потом она еще сказала, что первый поход будет в конце сентября, а записываться надо заранее – прийти в «Путешественник» и записаться.

- Пойдем? – спросил на перемене Тимка у Славика.

В это время мимо проходил щекастый Денис Коротков, знаменитый тем, что его тетя работает в каком-то там комитете ОБЖ – обеспечения жизненной безопасности. Два года назад она выступала у них в классе, рассказывала, как надо себя вести, чтобы с тобой не случилось ничего плохого: не входить в подъезд с незнакомыми, не рассказывать о себе первым встречным и не садиться в чужие машины.

- В походы ходить? Да вы что?! Между прочим, в таких походах детей воруют. Уйдешь, а назад не придешь. Почему нельзя родителей с собой брать? – Денис прищурился и надул от важности свои без того толстые щеки. – Потому что они спросят: «А зачем это вы нашему ребенку маску на лицо положили и куда это вы его на своей машине увозите?»

- Ух ты! – не выдержал кто-то из остановившихся рядом.

- А из-за чего, по-вашему, нельзя брать собаку? – еще больше заважничал Денис.

- Потому что она будет защищать ребенка, – догадался пораженный Тимка.

- Во-во! Тоже еще придумают – походы! – и Денис, фыркнув, хотел продолжать свой путь, как вдруг кто-то сзади сказал:

- Ну тогда давайте в Центр творчества ходить.

- Ку-даа? – переспросил Денис, нарочно сморщившись так, будто ему под нос сунули банку с хреном. – В Це-ентр тво-орчества? А вы знаете, какие там бывают кружки?

- Какие? – удивились ребята.

- Нет гарантий, что вас там не будут использовать, – Денис даже оттопырил от важности губу. – Обирать…как это… энергетически. И вообще есть занятия, которые плохо влияют на психику детей, вот!

- Слушай, Деня, я давно хотел у тебя спросить, – вдруг заговорил Славик, незаметно подталкивая Тимку локтем. – Скажи. пожалуйста, ты ведь все знаешь… а по улицам ходить можно?

Все засмеялись. Обиженный Денис дернул плечом:

- Вот когда тебя украдут или еще что, тогда ты будешь спрашивать. Даже взрослых крадут, я знаю. Мне тетя все рассказывает…

- Ну что она тебе рассказывает, твоя тетя?

- Что надо! Взрослых крадут, а уж детей тем более!

Тимка отошел от ребят и сел в сторонке на корточки, привалившись спиной к стене. Ему вдруг стало грустно, даже в носу защипало. Как сказал Денис: «Даже взрослых крадут…» Может быть, его папу тоже украли? Того, настоящего, который любил их с мамой и всегда обращал на них внимание… А тот, что сидел вчера и позавчера за компьютером, может быть, вовсе и не папа?

С Тимкой иногда бывало так, что он сам что-нибудь придумает и сам же потом не может это придуманное забыть. Вроде бы полная чепуха: как можно считать человека украденным, если он продолжает жить с тобой в одном доме? И кому под силу вытащить из папы его самого, оставив одну пустую оболочку?

Тимка понимал, что это глупости. Но ему словно кто-то нашептывал на ухо: «Украли…украли!» – и смеялся неживым смехом, похожим на лязганье больших ножниц.

5

- Валентина, проверь рюкзаки, – сказала директор клуба, старорежимная грымза, ветеран еще аж довоенного туризма. – С прошлого похода, по-моему, несколько лямок вот-вот оборвутся. Посмотри, пока время есть… Была ты сегодня в школе?

- Как же, Кира Михална, – откликнулась Валя, вынужденная говорить с начальницей оптимистичным тоном.

Иначе выйдет себе дороже: стоит только допустить интонацию, соответствующую Валиному настроению, как нетерпимая к проявлениям упадничества и безысходности старуха начнет придираться к ней на каждом слове.

- Ну и как народ? Есть желающие завязать с нами дружбу?

- Желающих хоть отбавляй, – бодрым тоном рапортовала Валя. – И такие чудики ребятки, все хотели взять кого-нибудь с собой: родителей там, друзей, кошку-мышку. Один говорит – моей собаке места в палатке не надо, она у меня на животе будет спать!

Вполне счастливая, старуха рассмеялась низким басистым смехом, а Валя прошла в пахнущую резиной, длинную и темную кладовую, где с одной стороны лежали в мешках палатки, а с другой висели на крючках рюкзаки. У некоторых из них лямки, действительно, держались на честном слове. Но дело было не в этом! Дело было совершенно не в этом...

- Валентина, поди сюда, посмотри в окошко. Что это он там стоит?

На улице, напротив их вывески «Детский районный турклуб «Путешественник» торчал восточный человек лет под сорок, в костюме с иголочки, как все они одеваются, стоит им только выйти из-за рыночных прилавков. В соответствии со своей генетической традицией часами глядеть на луну, незнакомец застыл на месте, не сводя глаз с их входной двери.

- Что ему здесь нужно, ты как считаешь? – беспокоилась старуха.

- Ой, да не нервничайте вы. Ну, просто остановился человек, думает о чем-то своем.

- Но почему напротив нас?! Может, он террорист, прикидывает, что как можно сделать…

- Террорист! – Валя фыркнула в кулак. – Террорист бы куда-нибудь в другое место пошел, что-нибудь другое взрывать! Нужны ему наши рюкзаки…

А про себя она вдруг подумала, что, может быть, это было бы и неплохо. Гори они синим пламенем, все эти оторванные лямки, запачканные землей палатки, все сметы-отчеты, ведомости, списки членов клуба и прочее. И они с Кирой в придачу. Старухе давно уже пора на тот свет, а ей, Вале, до жути все надоело, вся ее безрадостная и никому, в том числе ей самой, не нужная жизнь. Главное, ничего нельзя изменить... Женщина среднего возраста, средних способностей, средней степени миловидности – почему, казалось бы, не иметь ей среднестатистического счастья? А вот счастья на ее долю ни крупицы не выпало. Да и откуда оно возьмется, если женщина изо дня в день крутится возле малолеток, готовит их к походу, а потом отправляется с ними на два дня за город? А если к группе примкнет какой-нибудь мало-мальски симпатичный человек, то это обязательно отец кого-то из ее подопечных...

Так было из года в год – в Валиной судьбе ничего не менялось. Ведь не повесишь себе на грудь табличку «Ищу спутника жизни»! Правда, сейчас многие знакомятся через интернет, но это, считала Валя, подходит более молодым девчонкам. И вообще – это ее кто-то должен увидеть, с нею пожелать познакомиться. Пусть Валя несовременный человек, но все-таки инициативу должен проявлять мужчина…

От таких не в первый раз приходящих мыслей заныл зуб – был у нее один недолеченный, время от времени напоминающий о себе. Лечить его в районной поликлинике не брались, ссылаясь на какие-то специфические сложности, которых в действительности, скорее всего, не существовало. Просто врач не хотел возиться – с какой стати, если это все равно не оплачивается. Надо было пойти в платную стоматологию, но Валя все собиралась с духом. Не так легко взять да и выложить одним махом половину своей зарплаты.

- Кирочка Михална, – вслух сказала она. – У вас нет анальгинчику? Что-то у меня зуб заболел.

Директорша принялась шарить в своем ридикюле времен первой, от силы второй пятилетки, но ничего из его недр не выудила. Оказалось, вчера, мучимая ломотой в пояснице – память о посвященных туризму годах – она прикончила все свое болеутоляющее. Однако, воспитанная на принципах коллективизма и взаимовыручки, старуха не могла видеть, как товарищ по общему делу кривится рядом от боли.

- Поди сходи в аптеку. Рюкзаки подождут – все равно ты в таком состоянии не работник…

Валя живо собралась и пошла. Кроме прочего, ей хотелось вырваться из надоевшего, пахнущего резиной подземелья на свежий воздух, пройтись по открытому пространству. Вдоль проспекта ветер гнал желтые повядшие листья: еще не сухие, но уже и не полные молодых соков, как летом… словно она сама. Придет время, и ее плоть станет высохшим, аж коричневым листком, а она все будет работать здесь, в этом детском туристическом клубе, разве что на месте старухи. И ничего в ее судьбе не изменится.

День Знаний, уже переживший свой утренний апофеоз, потихоньку доцветал на проспекте: гаврики как раз закончили учебу и высыпали на улицу. Малыши расходились по домам в почетном сопровождении взрослых. Многие родители отпросились сегодня с работы, чтобы встретить ребенка из школы, а заодно попраздновать с ним. Взрослые с детьми создавали на проспекте атмосферу особой торжественности, заслуженной гордости собой и друг другом. Как же, одни – выросли, другие – вырастили, есть чем похвастаться в первый день сентября. Вальяжного вида бабушка подвела свою малявку к ларьку выбирать мороженое. Было видно, что девчушку завораживает сама возможность выбора - пока он не сделан, вся витрина кажется твоей.

У Вали сжалось сердце: ну почему первый же аборт навсегда лишил ее материнства? Можно было вырастить ребенка и без отца. Например, привезти из пригорода свою тетку-пенсионерку, а самой сразу после декрета выйти на работу… Как-нибудь бы прожили. Вопрос решался семь лет назад – не продешеви она тогда, и картина с девочкой, выбирающей мороженое, могла бы иметь к ней самое непосредственное отношение… Валя достала платочек, чтобы вытереть вспотевший лоб… ну и глаза заодно промокнуть...

- Дэвушка? – с восточным акцентом сказали сзади.

6

Небольшая школьная комнатка психолога была обставлена изысканной мебелью: круглый столик, два низкой посадки кресла и обитый замшей диванчик у стены. На столе вазочка, в ней – голая ветка изогнутой как змея японской сакуры. А возле двери теснились плотно набитые в ведро с водой гладиолусы, георгины, астры, гвоздики, розы, от которых на всю комнату наносило нежным цветочным запахом.

- Можно к вам, Артур-сан? – спросил за дверью твердый молодой голос.

- Входи, Кимушка. Как говорится, прошу к нашему шалашу.

В комнату зашел невысокий смуглый человек крепкого сложенья, черные волосы которого резко контрастировали с белым полотняным костюмом. Глаза у него были словно не до конца прогоревшие угольки, вдруг вспыхивающие в темной глубине красными точками. От всей его складной пружинистой фигуры исходила нетерпеливая энергия.

- Неужели ты вот так нараспашку по улице шел? – с восхищением прищелкнул языком Артур Федорович.

- Я в кимоно и зимой хожу, не то что сейчас. Тем более от Центра до вашей школы не более километра…

- Да, – вздохнул Артур Федорович. – Вот я и передвинулся, выходит, на километр. В Центре нет теперь драмкружка… Или уже завели новый?

- Не успели. Да вы не расстраивайтесь, Артур-сан, всегда можно переиграть.

- У тебя все просто, самурай. А я уже пожилой человек, много повидавший и, увы, много переживший. «Я хочу свободы и покоя», как Лермонтов, «Я б желал забыться и заснуть!»

- Ну-ну, сан, не мечтайте: кто забудется, того разбудят. Из океана сущего выпасть нельзя. Водку пить будете? – Ким достал из-за пазухи бутылку «Столичной».

- Ба-а, да ты понимаешь, где мы с тобой находимся? Что будет, если директор или кто еще увидит, как мы тут с тобой распиваем…

- А у вас разве нет ключа?

Артур Федорович театрально шлепнул себя по лбу, потом достал, пошарив в кармане, ключ и запер дверь изнутри. Ким тем временем ставил на круглый столик пластмассовые стаканчики и такое же блюдце, на которое высыпал из пакета горсть кроваво-красных ягод кизила. Блики от них заиграли в его глазах, перекликаясь со вспыхнувшими внутри точками.

- Выпьем, Артур-сан.

- Отчего же теперь не выпить, – кивнув на запертую дверь, согласился хозяин комнаты. – В водке есть витамин, сказал Хо Ше Мин. Твое здоровье, самурай!

- За торжество сущего, – не согласился Ким.

Потом выпили за боевые искусства Востока, а в третий раз – за музу Мельпомену, которой Артур Федорович был предан с юности. Когда-то он пытался сделать карьеру артиста, потом долгое время руководил детским драмкружком. А вот на старости лет пришлось переквалифицироваться в психолога, благо у него завалялась давняя справка об окончании соответствующих курсов. Эх, жизнь пропащая…

После третьего тоста Артура Федоровича развезло, на его оплывших щеках проступила мелкая розовая сыпь, а глаза застлали прозрачные слезы. Он вертел в пальцах пустой стаканчик, заглядывал в него, словно ища на дне осадок того самого витамина, о котором высказался вьетнамский лидер:

- Вот ты пьешь, Кимушка, и все как огурчик. А во мне спиртное рождает слабость. На слезы и на слова…Я ведь сейчас тебе все свои тайны могу выдать…

- Да какие там тайны, – махнул самурай полотняным рукавом. – Будто я их не знаю, коли на то пошло!

- Спорим, что не знаешь! – Хранитель тайн в возбуждении пристукнул о стол ладонью.

- Что на кон?

- Все эти цветы, – плавным жестом артиста Артур Федорович повел рукой в сторону ведра с букетами. – Все эти розы, астры и георгины, принесенные в школу невинными детскими руками…

- Нужны они мне, – отмахнулся гость.

- Ты только подумай, скольких баб сможешь осчастливить, ибо каждая решит, что цветы куплены специально для нее. И недешево! Ведь бабы не догадаются, откуда…

- Что это вы все о бабах, Артур-сан? – прищурился Ким. – Можно подумать, они вам очень нужны! Будто я не знаю, что ваши, скажем так, пристрастия лежат в другой плоскости…

- В к-какой другой? – повторил Артур Федорович, у которого на глазах отвисла челюсть.

- Будто я не знаю, из-за чего вам пришлось оставить ваш любимый драмкружок! А потом достали какую-то липовую справочку о психологии и заделались школьным душецелителем, благо подвернулась возможность. Я знаю, почему именно школьным!

Артур Федорович издавал не вполне членораздельные звуки, выражающие потрясенье, страх и конфуз.

- Да вы не переживайте, сан, – покровительственно усмехнулся ничуть не смущенный Ким, бросая в рот ягоду кизила. – Это еще не то, из-за чего стоит переживать…

- Не то? – ошарашено переспросил Артур Федорович.

- Вот именно. Это житейская мелочь, не имеющая прямого отношения к серьезным вещам. А иначе наш разговор был бы совсем иным.

- Но откуда ты… – вдруг забеспокоился Артур Федорович. – Это что – видно по мне, по моей манере? Как я что делаю – заметно, да?

- Ничего не видно и ничего не заметно. Работайте себе в школе, если вам так нравится. А детей, которые к вам придут, направляйте еще в ЦДТ, в секцию боевых искусств востока. Мне как раз нужны на первых порах такие, которые ходят к психологу…

- Какие? – не понял Артур Федорович.

- Ну рефлексирующие, неуверенные в себе…

- А зачем они тебе, Кимушка? – вылупил глаза Артур Федорович.– Ведь ты сам не…

- Нет, я не потому занимаюсь с детьми, – вновь усмехнулся каратист. – Мои действия связаны с моим мировоззрением, а не с желанием развлекаться, – пренебрежительно добавил он, и в его глазах снова вспыхнули красные точки. – А дети мне нужны в общем всякие, но с податливых легче начинать. Чтобы уже без противодействий…

- Разве они тебе противодействуют, Кимушка? Тебя нельзя не послушать: и по дисциплине боевых искусств, и по характеру… Мне самому подчас хочется упасть перед тобой на колени и молить, чтобы ты меня пощадил, – заплетающимся языком лепетал Артур Федорович. Видимо, так сказывалось его эмоциональное потрясение, действие которого наложилось на только что принятый алкоголь.

- Возьмите себя в руки, сан. И не выходите отсюда сразу, сперва смочите платок, – Ким кивнул в сторону ведра с цветами, – и оботрите физиономию. Ибо она у вас розовая, как спина осьминога.

- Мудрый совет. Непременно исполню, непременно…

- И присылайте ко мне в секцию мальчишек, робких и безвольных, которые боятся возвысить голос! Я бы, конечно, справился и в ином случае, но не хочется сразу иметь дело с родителями. Родители – следующий этап… – добавил Ким, уже не для Артура Федоровича, а словно размышляя вслух. – Посылайте их ко мне, а уж я разберусь!.. - добавил он, обращаясь лично к нему.

Артур Федорович с растерянным видом кивал головой.

- Договорились? – подвел черту Ким. – Значит, жду в Центре рекомендованных вами мальчишек. И девочек тоже. Но ведь вы будете работать именно с мальчишками, не так ли? – подмигнул он своим угольно-черным глазом.

Артур Федорович уронил отяжелевшую, с явными залысинами голову на скрещенные ладони.

- Хорошо, что моя ветка стоит у вас на столе, – как ни в чем не бывало продолжал Ким, трогая голую извилистую сакуру. – Она одна сто́ит сотни таких цветов, как ваши! – презрительно скривился он в сторону набитых в ведро школьных букетов. – Через три дня ото всей этой мишуры ничего не останется. Разве такой должна быть настоящая красота?

- Она на змею похожа, Кимушка, - лепетал ослабевший во всех отношениях хозяин комнаты. - Я, конечно, поставил ее на вид, как твой подарок… но ведь это совсем гадюка…

Ким в который раз усмехнулся:

- А что такое гадюка, вы себе представляете? Сочетанье ума и силы! Змея вообще символ мудрости, а с помощью яда она утверждает свое могущество, – вдохновенно поучал Ким. – Мы должны не губы кривить, а учиться на ее примере…

С этими словами он ловко поддел со стола ключ и через секунду исчез за дверью.

7

Внешне Ирина продолжала жить как прежде: ходила на работу, по магазинам, дома стояла у плиты, мыла пол, запускала стиральную машину. Но на самом деле все в ее жизни изменилось. Внимательный человек мог заметить в ней главную перемену: она стала больше молчать. Раньше, когда медсестры и регистраторши, собравшись вместе, начинали жаловаться на жизнь, – вот, мол, сидим мы, бедные, в клинике с утра до ночи, а дома гора всяких дел, – голос Ирины звучал в этом хоре не из последних. И на мужа она была не прочь посетовать – дескать, такой-сякой, по хозяйству помогает мало, и в театр его не вытащишь. На самом же деле эти жалобы были своеобразным кокетством, ибо таили в себе оттенок похвальбы. Мало помогает, когда у многих мужья не помогают совсем. А сколько женщин были бы счастливы назвать своей основной проблемой с мужем то, что его трудно вытащить в театр! И вообще, искусственно прибедняясь в оценке своей семейной жизни, Ирина давала собеседникам понять, что ее критерии в данной области весьма высоки...

Теперь наступила полоса молчания. Говорить хотелось только об одном, а об этом она не могла никому сказать из гордости. Разве что бабуле, но та была далеко. Ирина молчала с медсестрами, в который раз полощущими, как стирку, тему своей обездоленности; молчала со Светкой Стайковой, без умолку болтавшей о том, что теперь ее Славик будет ходить в походы, на карате, плюс к школьному психологу, и недоумевавшей, почему все это не колышет Ирину касательно Тимки. Молчала со случайно встреченными знакомыми, молчала в очередях, обсуждавших качество товара. Теперь ее горло постоянно сжимал невидимый внутренний обруч, и даже необходимые слова подчас давались с трудом.

Известно, что существует медицински обусловленная связь между немотой и глухотой. Онемевшая Ирина перестала слышать людей, в смысле эмоционального восприятия. Ее теперь хватало на пониманье только самых простых вещей: да, нет, сколько стоит, пора накрывать на стол. В клинике она механически фиксировала телефонные звонки, вела запись к стоматологам, искала карты, выписывала квитанции. Так мог работать наполовину глухой человек.

Она не слышала даже Тимку. Первого сентября он пришел домой бледный и какой-то взъерошенный и тут же кинулся ей, как в детсадовские времена, головой в колени. Оказалось, сынишкой завладела навязчивая идея – что у них подменили папу. Якобы настоящего украли, а теперь сидит за компьютером некто внешне похожий на него, но на самом деле не он. Тимка стал говорить об этом из раза в раз, и однажды Ирина, чувствующая в душе нечто похожее, произнесла почти бессознательно, не соображая, с кем говорит:

- Да, украли… украли у нас нашего папу!

На Тимку эти слова подействовали самым страшным образом – с ним началась истерика. Рыдания перешли в конвульсии, мальчика трясло. Ирина моментально встряхнулась: детский невропатолог предупреждал ее, что у Тимки есть какая-то судорожная готовность, и при сильном потрясении может произойти припадок. Когда Ирина с бесполезным стаканом воды стояла над задыхающимся, бледным и опухшим от слез ребенком, в дверях стал поворачиваться ключ – пришел Павел.

- Что у вас тут такое?

Это уже было большим облегчением – что Павел их заметил! В нынешнем своем состоянии он мог вообще не принять во внимание больного сына, не говоря уж о ней самой. Но он их заметил! Окрыленная этой нежданной радостью, Ирина возбужденно заговорила:

- Павел, Тимке плохо! Он стал сильно плакать и теперь не может остановиться! Боюсь, чтобы не перешло в судороги... Наверное, это потому, что последнее время… ну, ты понимаешь… ладно, не будем сейчас об этом говорить…

Ей казалось дико выяснять отношения над все еще не пришедшим в себя, хотя и стихшим немного Тимкой. Но с другой стороны, лучшего времени вскрыть этот гнойник не предвиделось. Если Павел сейчас приласкает сына, может быть, все и закончится – навсегда уйдет из их жизни то страшное, что, недавно поселившись у них, с каждым днем разрасталось, захватывало всех троих своими щупальцами и тащило в общую мясорубку.

Ирина застыла, ожидая, что сделает сейчас Павел. А он наклонился и поднял с дивана Тимку, сразу же бессознательно сцепившего руки за отцовской шеей. Отец понес его в спальню, очевидно, решив, что там, на широкой родительской софе, ребенку будет удобнее и спокойнее. Счастливая Ирина следом вбежала в спальню и чуть дыша остановилась у двери. Неужели Тимкино состояние проняло Павла, и теперь он станет прежним – вот как остановившиеся часы после встряски вновь начинают стучать?.. Господи, хоть бы вправду!..

Потом он вышел – наверное, посмотреть, что у них есть в аптечке, находившейся в большой комнате. Ирина не двигалась, боясь спугнуть чудесное обретение настоящего Павла словом, жестом либо еще каким-либо проявлением своего присутствия. Так она простояла минуту, а может быть, две, три, четыре …

- Папа!.. Где папа?! – приоткрыл Тимка один припухший после рыданий глаз.

- Здесь, милый, здесь. Ты же его только что видел. Ты знаешь теперь, что никто его не украл…

- А где он сейчас? – охрипшим голосом повторил настрадавшийся ребенок.

Действительно, Павлу уже полагалось возвратиться: не столь велика была их домашняя аптечка, чтобы рыться в ней более трех минут. Особенно если тебя ждет больной ребенок, лучшее лекарство которому – твое присутствие. Однако его все не было...

Наконец Ирина выглянула из спальни и увидела как раз то, о чем уже подспудно догадывалась, но словно не разрешала себе догадаться: Павел сидел в большой комнате за компьютером. Перенося сына в спальню, он просто расчищал себе путь к своему любимому ящику. Просто освобождал место. Вы, мол, там болейте и умирайте, сходите себе с ума, только меня оставьте в покое. И вот тогда стало ясно, что его действительно украли, ибо сам он так поступить не мог. Это уже действительно был не Павел, а кто-то другой… кукла, сделанная по образцу человека.

Но такого ведь не бывает, с отчаяньем думала Ирина. Не бывает, но есть, отвечало ей внутреннее «я», тот самый глубинный голос, который определяет сущность человека. Наверное, его и называют душой. Он-то как раз и пропал у Павла в последнее время, отчего и пошли все проблемы. Выходит, Тимка прав – кто-то украл у его отца душу…

8

Раньше Павел часто вспоминал свое детство, особенно глядя на сына. Когда он сам переживал нынешний возраст Тимки, они с матерью обитали на рабочей окраине Москвы. Отвратительное, надо сказать, было место: какие-то серые пустыри вокруг блочных двухэтажных домов, переполненные мусорные ямы, раскисающие в период дождей дороги. Впрочем, тогда окружающее воспринималось иначе. Удивительно, но факт: все мальчишки, в том числе Павел, чувствовали себя как рыба в воде среди этих жутких трущоб, на этих запущенных пустырях. Сколько игр переиграно, казавшихся тогда страшно интересными, а теперь, как взглянешь издалека, на удивленье тупых и диких. И негигиеничных! Павел задним числом содрогался, вспоминая пропускаемый меж пальцев серый песок с кладбищенских холмов, ребра сдохших собак, заменяющих в игре изогнутые казацкие сабли, всякое барахло со свалок, окружавших их родные дома. Поранившись, ободравшись в этих не по дням, а часам растущих помойках, просто стирали грязной ладошкой кровь – и никаких тебе уколов от столбняка!

Мать Павла была ограниченной женщиной – впрочем, тогда она тоже представлялась ему совсем в ином свете. Прежде он очень любил мать, вероятно, от этого и не замечал ее очевидных недостатков. До самого последнего времени не замечал. Лишь этим летом, беспристрастно поразмыслив над прошлым, Павел сделал четкий и непредвзятый вывод: жизнь его матери была столь же серой, как завершивший ее могильный холмик. Тот самый, куда он систематически приходил до тех пор, пока его жизнь в корне не изменилась…

Мать была женщиной низких духовных запросов, работящая, робкая и пугливая. Мещанство – вот кодовое слово, вкупе определяющее все ее шитые салфеточки, стирки со щелоком, рассыпаемые вдоль плинтусов порошки от тараканов, побелки потолков с помощью зубного порошка… и так далее, и тому подобное. Мать была настоящей мещанкой, беспрестанно заботившейся в сущности ни о чем. Правда, она вырастила его, но если бы не чудесное превращение, на которое он набрел случайно, вся жизнь Павла должна была оказаться сплошным прозябанием. Вот об этом его мать не думала: для чего растит сына, будет ли он счастлив, когда вырастет. Сама она привыкла довольствоваться крохами жизненного пира: несмотря на постоянный труд, зарабатывала мало денег, не стремилась выделиться среди подружек, таких же мещанок, как она сама. Даже о внешности своей не заботилась. Рано овдовев (Павел вообще не помнил отца), преждевременно записалась в старухи; волосы стала свертывать пучком, не носила туфель на каблуках и навсегда вросла в один и тот же коричневый жакет, в котором и теперь стоит как живая перед глазами…

Павел сморгнул: он не хотел подолгу думать о матери, но ее образ словно караулил минуты, когда ему случалось расслабиться. Вероятно, так сказывалась привычка, рефлексия чувств.

И со школой было нечто подобное. Он точно помнил, что любил свою школу, но если посмотреть на нее из сегодняшнего дня – да это же просто тоска зеленая! Чего стоили одни сборы макулатуры и особенно металлолома, изобильно водившегося в уже упомянутых ямах. Как убивались они, мальчишки, с этим металлоломом, как, словно муравьи, тянули на спину непосильные ноши! Наверное, сейчас у многих его однокашников из-за этого болит спина. У Павла пока не болит, но, как говорится, песня еще не спета – в старости все поврежденья вылезут наружу. А ради чего старались? Исключительно за похвалу, за право чувствовать, что делаешь что-то правильное, хорошее … то есть за воздушные замки, которых на самом деле не существует.

Если вспомнить учебу, тоже не выудишь из памяти ничего утешительного. В школе не велось никаких дополнительных предметов, а обязательные преподавались на невысоком уровне. Сами учителя, хотя среди них были примитивно-добрые, интеллектом отнюдь не блистали. Школьный инвентарь вопиюще нуждался в обновлении: даже мяч, который они с непонятным теперь удовольствием гоняли по школьному двору, всегда оказывался наполовину сдут. Там внутри была повреждена камера, и вместо того чтобы купить новый, физкультурник из года в год выводил команды разыгрывать этот вечно мягкий мяч.

В общем, детство выпало Павлу самое незначительное. Но вот странно! – он понял это недавно, где-то около месяца назад. Раньше, много лет, Павел считал свою жизнь счастливой – наверное, потому, что просто не было времени остаться наедине с собой, поразмыслить о собственном существовании. После школы учился в техникуме и одновременно подрабатывал на жизнь, потому что пенсии матери не хватало даже на самое необходимое. Вскоре мать умерла, а в жизни Павла появилась Ирина, и вслед за ней – Тимка. Думаете, легко дорастить ребенка хотя бы до десяти лет? Легко, наверное, если все у вас идет как положено: вы оплачиваете ясли, потом детсад, потом отдаете сына на школьную продленку, а летом посылаете в лагерь. Жена стирает ему и готовит, покупает необходимые вещи, сидит с ним во время болезней – все! Остальное идет само собой, не требуя вашего участия. Но они с Ирой, когда завели ребенка, придумали столько лишних дел, что всю свою жизнь поставили с ног на голову. Ладушки-ладушки… полетаем к потолку… кто сводит малыша в парк?.. пора учить буквы… поедем, сам выберешь подарок ко дню рождения… и так далее, и тому подобное. Уф, как он, Павел, от всего этого устал, хотя осознал свою усталость, как ни странно, совсем недавно. Видимо, она в нем копилась, копилась и наконец выплеснулась из подсознания. Зато уж теперь его в этот хомут больше не запряжешь – хватит, поездили...

Вот даже и к компьютеру Павел обратился сперва исключительно из-за Тимки, не предчувствуя, какое значение это будет иметь для него самого. Прежде он очень переживал за сына: хрупкое сложение, чрезмерная впечатлительность, установленная врачами высота нервных реакций… Полный несуразной родительской любви, перехлестывающей в жалость, Павел хотел поддержать своего словно бы обделенного судьбой птенца, хоть чем-то компенсировать ему недополученное от жизни. Вот тут и замаячил на горизонте компьютер, способный переместить сына на более высокую ступень дворовой и школьной иерархии. Ведь дети сейчас отлично осведомлены, у кого что есть, а кто живет без дорогих игрушек. К тому же, говорят, школьнику легче учиться, когда у него на службе домашняя электроника…

Но прежде всего требовалось научить Тимку пользоваться компьютером, а еще раньше – научиться самому. Удивительно, что до тех пор Павел не сталкивался с подобной проблемой, так как в своей конторе занимался иной областью работы. Пришлось уткнуться в инструкции, а тут как раз наступило время отпусков, и жена с сыном отбыли в деревню. Павел не привык быть дома один. Чтобы хоть чем-то заняться, он подсаживался вечерами к компьютеру и постигал премудрости управления. Вот приедут Тимка с Ириной – а он уже все изучил, до всего дошел, все умеет…

Простейшие операции усвоились скоро. Гордый собой, Павел набрал на клавиатуре письмо Ирине и Тимке, но посылать не стал: почта в деревню к теще (за неимением настоящей тещи он считал таковой Иринину бабулю) приползала со скоростью черепахи. Это письмо он оставил на память, чтобы показать жене и сыну по возвращении, но потом, когда для него открылись иные горизонты, просто забыл о нем. До того ли ему стало, чтобы сентиментально хранить какой-то клочок бумаги?

Если бы у Павла была склонность к литературному творчеству, наверное, он в первые дни увлечения компьютером стал бы писать роман. Но Павел никогда не интересовался сочинительством. Зато он увлекся технической стороной дела, к изучению которой все больше примешивалось восхищение: ну и машина, ну и разум, не хуже человеческого! Да что там не хуже – гораздо лучше. Никакой человек не соображает так, как это делает комплект из пары-тройки серебристо-серых ящиков. Конечно, в его устройство заложены человеческие мысли – но он и сам собой не дурак, думал Павел, если решает многочисленные задачи по раз навсегда полученным указаниям.

Вследствие таких размышлений пользователь стал уважать своего электронного соавтора. Теперь Павел относился к нему личностно, как к какому-нибудь сказочному мудрецу. Ждал от него чего-то чудесного, необычного. Серебристый цвет компьютера напоминал Павлу редкие чудеса, случавшиеся в его детстве: однажды под Новый год мать достала откуда-то золотой и серебряной бумаги, из которой он вырезал много переливающихся волшебным светом звезд. И вот сейчас, почти через тридцать лет, в пору городской жары снова вспомнились те новогодние звезды – как предчувствие грядущих чудес, новых увлекательных возможностей...

И чудо вправду произошло. Недавно Павел понял простую и в то же время великую истину – надо, чтобы человек обрел в жизни счастье. Не такое куцее, каким до сих пор обладал он сам: семья, относительный достаток, воспоминания пусть убогого, но все-таки прикипевшего к сердцу детства… Нет, человек должен быть счастлив иначе – чтобы все задуманное им в тот же час свершалось наяву. А достичь этого можно не в обычной действительности, где радости отмеряются крупицами, а внутри компьютера, готового исполнить твое любое желание. Не важно обладать, важно чувствовать себя обладающим. Какая разница, зиждется ли твое удовольствие на реальной основе или существует в ином пространстве? Ты его ощущаешь, и точка. Нажать клавишу компьютера все равно что взмахнуть волшебной палочкой, которая превращает тыкву в карету, крысу в кучера, а твои подлинные лохмотья в ослепительные наряды. И ты едешь на бал, на свой собственный праздник жизни, где все твое и все для тебя – как, собственно, и должно быть в настоящем мире. Однако увы… Бог редко дает человеку счастье, и никогда – полной чашей, ибо жизненный путь, как известно, тернист. И вот уже кто-то другой прокладывает параллельно этому неподъемному пути свою удобную, крытую асфальтом улочку. Где пойдет человек? Конечно, там, где легче идти, – хотя бы в его путевой карте было отмечено совсем другое…

К тому, чтобы вот так запросто отправляться на праздник жизни, Павел пришел не сразу. Сперва он добросовестно штудировал устройство компьютера и лишь в конце вечера разрешал себе поиграть в какую-нибудь игру. Диски были куплены еще раньше, для Тимки. Не все они оказались в равной степени интересными, но все поражали общим удивительным свойством: сочетанием вымышленного и настоящего. С одной стороны, происходит полная смена декораций, с другой – игрок остается самим собой и действует по собственной воле. Для того, чтобы сполна ощутить иное бытие, не требовалось перевоплощаться; это вокруг тебя возникали разные ситуации.

В долгие летние вечера Павел побывал ковбоем, принцем, детективом, русским воином, рабочим при взятии Зимнего дворца, исследователем джунглей… И все это не изменяя собственной личности, без необходимости втискивать ее в рамки заранее уготованных образов. Он был сам по себе, и обстановка игры – сама по себе: Павел мог выйти из нее, как только захочет. Но он, как правило, не хотел, и просиживал у дисплея до тех пор, когда глаза уже начинали слипаться. Пустая квартира, где никто тебя не окликнет, никто не собьет с мысли, давала возможность продлить ощущение игры даже после того, как она заканчивалась. Павел додумывал ее, умываясь на ночь, стеля постель, переодеваясь в пижаму – а утром ему вспоминались сны, настоянные на тех компьютерных реальностях, в которые он погружался вчера. Других снов не было, или Павел их просто не помнил.

Между тем обычная жизнь шла своим чередом. Все меньше дней оставалось до приезда Ирины с Тимкой, и все с меньшим нетерпением это событие ожидалось. Если поначалу Павел тяжело переносил свое вынужденное одиночество, то теперь мог бы сформулировать свое ощущение так: «Если им хорошо в деревне, пусть отдохнут подольше». Само собой, он не думал вовсе отказываться от жены с сыном или задеть каким-то образом их интересы. Просто если им там хорошо… А ему пока было хорошо здесь. Вряд ли когда-нибудь повторится такое волшебное лето: день в конторе, вечер – у дисплея, то есть в каких угодно компьютерных странствиях... Что ж, ведь и Павлу надо немного отдохнуть и развлечься. Тем более, это не стоит никаких дополнительных денег: все равно диски уже куплены! А он должен как-то компенсировать себе отсутствие отпуска: днем работает, зато вечером отдыхает…

Однако хорошего всегда бывает мало: еще через месяц Павел стал ловить себя на том, что и в конторе продолжает думать о незаконченной накануне игре. Нет, он по-прежнему выслушивал своего начальника, делал положенную работу, – но теперь все это выполнялось им механически, что называется, без души. Казалось, он поменялся местами со своим электронным другом: если компьютер стал для него живым мудрецом, то сам он в конторе опускался до уровня запрограммированной на необходимые действия машины.

Эта программа включала в себя и человеческое общение. Павел по-прежнему разговаривал, даже шутил с коллегами – только эти шутки уже не звучали искренне, а потому от них не было смешно.

Зато домашние вечера становились еще более захватывающими, более фантастичными. Постепенно все опробованные им игры и программы слились для него в одну, вмещающую в себя весь мир. Павел был уверен, что по ту сторону дисплея найдется все, чего он только ни пожелает. И это будет тем самым счастьем, которое положено иметь человеку.

От бешеного желания попасть в пространство за дисплеем у Павла что-то сместилось внутри, и – вот оно, чудо! – вслед за тем изменился по отношению к нему и сам компьютер. Как избушка на курьих ножках могла поворачиваться «ко мне передом, к лесу задом», так и этот современнейший электронный разум откликнулся на просьбу человека. Павел не знал никакой особой программы, чтобы очутиться в компьютерном зазеркалье. Ему не приходилось нажимать разные кнопки и щелкать мышью, – достаточно было пожелать, и он проходил за дисплей, словно в гостеприимно распахнутые двери. А по ту сторону его стали встречать – как же не встретить гостя?.. Изнутри к Павлу спешили здешние обитатели, с виду похожие на людей, в черных костюмах с ослепительно белыми рубашками – ну прямо служащие престижной фирмы! Представившись, они назвали себя кураторами. Их целью было доставить Павлу максимум удовольствия, выявить его подсознательные желания, до которых он сам зачастую просто не мог доискаться. При этом кураторы из кожи вон лезли, чтобы ему угодить.

После знакомства с кураторами началась переоценка ценностей: Павел по-другому увидел и минувшее детство, и личность матери, и свою нынешнюю жизнь. В сравнении с зазеркальем (точнее, заэкраньем, если считать дисплей экраном) все это смотрелось ужасающе неприглядно. Как он только мог выносить гнет обычного мира на протяжении десятков лет!

Но зато теперь у него появилась отдушина – в заэкранье он отдыхал и восстанавливал истраченные в действительной жизни силы. Немудрено, что Павла стало тянуть туда как магнитом. В связи с этим ему вспоминался эпизод из собственной юности, когда он, пополняя свой студенческий бюджет, работал вечерами на химзаводе. Приходилось натягивать на себя до невозможности заляпанную робу, прикрывать лицо маской и в таком виде таскать мешки с порошком, парящим сквозь упаковку мельчайшими удушливыми частицами. Павел покрывался изнутри липким потом, а снаружи – ядовитой пылью. Между тем душ на заводе не работал, начальство не горело желанием его чинить, считая, что немногочисленные пользователи вроде Павла могут помыться дома (он жил тогда с матерью в барачной постройке, где для мытья посреди кухни ставилась табуретка, а на нее – таз со специально подогретой водой). Поэтому хотелось решить вопрос как-то иначе. При институтском спорткомплексе был бассейн, и вот Павел приловчился подгадывать свой сеанс плавания к концу рабочей смены (плюс время, затраченное на дорогу). Из проходной химзавода он, не заезжая домой, отправлялся прямо в бассейн, где прежде всего шел в душ. Единственным недостатком этой системы была необходимость тащиться по городу в потной запачканной робе… Ох эти до сих пор не забывшиеся тяжесть на плечах, неприятный запах, стыд перед сторонившимися его попутчиками! Но ведь не мог же он натянуть единственную приличную одежду на немытое тело? Зато уж в светлый вестибюль спорткомплекса Павел вступал с победным предвкушением того, как он сейчас преобразится, каким буквально скрипящим от чистоты выйдет через пять минут из душевой кабины. Словно в сказке про Сивку-Бурку: в одно лошадиное ухо влез дурачок-недотепа, из другого вылез супермен.

И вот такое же превращение ожидало теперь Павла каждый раз при входе в параллельную действительность. Прежде всего он стремился смыть с себя все нахватанное по эту сторону дисплея: свои заботы, комплексы, неувязки. Он входил в заэкранье заплетающимися от усталости ногами, шатаясь под бременем проблем, возложенным на него действительностью, И сейчас же к нему, как спасатели к выползшему из-под обломков, устремлялись кураторы. Носилки, обтиранье душистой губкой, расслабляющий массаж… Потом, когда Павел уже приходил в себя, ему прелагали выбрать, как бы он хотел провести сегодняшний вечер. И в этом кураторы (а еще они подчас называли себя инструкторами, менеджерами, агентами) оказывали деятельную помощь: выискивали в его собственных желаниях такие глубокие оттенки, о которых сам он даже не подозревал. Получалось, Павел только указывал направление, а они его разрабатывали. «Все для полного удовольствия клиента», – так звучал девиз кураторов.

Павел был их единственным клиентом: во всяком случае, они ждали его в любой момент, и ему никогда не приходилось встречать здесь кого-либо еще. Но по логике вещей должны были быть и другие пользователи этой удивительной системы. Очевидно, для них существовал свой круг кураторов, либо эта проблема решалась как-то иначе… Например, по принципу параллельности: наряду с ним кураторы могли обслуживать кого-то еще, и еще, и еще – бесчисленное количество «еще»! Однако Павел чувствовал на себе всю полноту кураторского внимания, и это было для него главным. Сделав с помощью кураторов выбор, он наслаждался вплоть до утра, когда уже надо было идти на работу.

9

В салоне красоты собралось сразу несколько женщин, жаждущих доверить свои прически рукам одной и той же искусной парикмахерши. Запись записью, а такие накладки случаются и в нашу раннекапиталистическую эпоху: очередь. В теплом, пропитанном парфюмерными запахами зале томились ожиданием охотницы за красотой.

Две рядом сидящих женщины от нечего делать разговорились. С виду они были не одного поля ягоды: ухоженная, в модном костюме, слушала худенькую, обветренную и возбужденную, часто встряхивавшую лохматой нестриженой головой. Одета она была в скромный свитер и спортивные, с полосками, брюки.

- Правда, я всегда считала, что такое только в книжках придумывают, – блестя глазами, говорила лохматая. – А в жизни не бывает. Ну вот вы посмотрите на меня – что я такое? – Она обвела вокруг себя растопыренные ладошки, приглашая оценить степень собственной женской привлекательности. Точнее, отсутствия этой привлекательности.

- Ну вы… вполне нормально выглядите! Вот еще прическу вам сделают…

- Бросьте! – махнула рукой лохматая. – Если по-честному, у меня ни кожи ни рожи. Да вы не думайте спорить: что я, в зеркало никогда не смотрелась?!

- Каждая хороша по-своему, – чуть жеманно возразила ухоженная в модном костюме. – Знаете, как говорят: нет некрасивых женщин – есть женщины, которые не знают себя… Это еще Екатерина II…

- Она так говорила, да? – перебила лохматая. – Интересный пассаж! Вот как вы все знаете, а я и не слыхала об этом никогда…

- Давай на «ты», – неожиданно предложила ухоженная собеседница, которой явно понравилась такая простота и откровенность.

- Давайте, если хотите, – чуть смущенно отозвалась лохматая. – Мы ведь с вами, наверно, ровесницы, в одном классе могли учиться.

- С тобой, – поправила ухоженная в модном костюме. – Ну да, я тоже подумала: мы одних лет…

Однако они не уточнили, каких именно. Обе женщины были уже не первой молодости, да и вторая началась для них не вчера. Но они, несомненно, были женщинами, ибо главное место в их мыслях и мечтах по-прежнему занимал его величество Мужчина.

- Ну так нам надо познакомиться, – улыбаясь, сказала лохматая. – Я Валя, а тебя как зовут?

- Светлана. Очень приятно.

- Мне тоже приятно, правда… Ну так вот, Света, я прямо как в тумане каком хожу, – продолжала она. – Это ж надо такому случиться – счастье само в руки упало! Главное, я давно уже не ждала…

- Погоди, рассказывай по порядку. Значит, ты не ждала – и вдруг?

- Вдруг у меня зуб заболел! И ноет, ноет, сил нет терпеть…

- Только-то, – усмехнулась Света, – нечего сказать, хорошо счастье!

Валя, не соглашаясь, помотала растрепанной головой.

- С этого все началось – с того, что зуб заболел. Начальница отпустила меня в аптеку за анальгином. Я вышла на улицу, иду, знаешь, воздухом дышу… на работе у меня душно, резиной пахнет… Ну вот, иду себе и вдруг слышу за спиной – девушка! Оборачиваюсь – он.

- Ну и как он тебе на первый взгляд показался?

- Хорош, как и на второй. Нет, – перебила себя Валя. – Если честно, я на него сразу в таком плане не посмотрела. Это уж потом… это уж теперь…

- Теперь-то я вижу – по уши втюрилась, – добродушно усмехнулась Света. – А сразу отчего не смотрела?

- Стереотип сработал, подружка. Думаю, черномазый – значит террорист, либо наркобарон какой-нибудь, – в общем, опасный человек! Такая вот цепь в мозгу, чисто автоматически.

- А он, значит, черномазый? – все более втягивалась в интригу Света.

- Ну да: узбек или там азербайджанец. Я плохо их различаю…

- Ну и что дальше? – поторопила заинтригованная слушательница.

- Сперва я хотела просто от него убежать – но, видишь, не судьба…

- Догнал и лапши на уши навешал!

- Не то чтоб догнал… Кстати, меня так просто не догонишь, – Валя с достоинством встряхнула своими лохмами. – Я спортсменка, занимаюсь профессиональным туризмом. Разряд имею!

- Вот как! Значит, он решил за тобой не гнаться…

- Не знаю, что он про себя решил. Тут троллейбус подошел, я сразу и заскочила! А он за мной не поспел…

- Значит, ты уехала от него на троллейбусе? И что дальше?

- Вот слушай. Вернулась я на работу, зуб у меня сам собой, кстати сказать, прошел, от эмоционального потрясения. Ну, стала заниматься делами, а вечером выхожу – он возле двери ждет, с розами.

- Ничего розы? – полюбопытствовала Света.

- Высший класс! До сих пор у меня дома стоят, не завяли. А было неделю назад. Так вот, протягивает он мне розы и говорит, быстро так, чтобы я снова не убежала – девушка, говорит, это вам, мне от вас ничего не надо, если хотите, больше меня не увидите.

- Да они все так говорят! А ты что?

- А я спрашиваю – раз вам ничего не надо, зачем цветы, и вообще, говорю, что все это значит? А он – я бы мог вам объяснить, только ведь вы, наверное, никуда со мной не пойдете, где можно было бы посидеть-поговорить?..

- Штамповка, – откомментировала Света. – Обычный трюк. Все они так подводят – надеюсь, ты не клюнула?

- Нет, конечно, в смысле я не пошла с ним в ресторан. Давайте, говорю, сядем на скамеечку в сквере, и мы мне все объясните.

- А постоять вы не могли?

- Не могли, – вздохнула Валя.

- У него что, ноги отваливаются?

- Понимаешь, моя начальница должна была выйти следом за мной… А это такая старушенция, во все нос сует! – Валя объясняла истово, с горячим желанием точно обрисовать ситуацию. – Она как из окна его увидела, сразу начала кудахтать: ах террорист, ах взорвет сейчас весь наш инвентарь! Все наши справочки – документы – сводки… ну и нас самих заодно!

Женщины засмеялись.

- А что у вас за инвентарь, Валя, может, в нем бриллианты спрятаны? А в документах, случайно, не содержится информации о местонахождении Усаны бен Ладана? Говорят, его не убили, а только так говорят…

- В том-то и дело, – вытирая заслезившиеся от смеха глаза, подтвердила Валя. – Именно про эту самую личность. А вообще я в бюджетной организации работаю, – уже серьезно продолжала она. – В детском спортивном клубе. Инвентарь последний раз обновляли в девяностом году. Так что насчет бриллиантов проехали!

- Проходите, дамы, – пригласила освободившаяся парикмахерша, к которой они стояли в очереди.

Но дамы, вопреки логике, медлили. Вале и Свете жаль было прерывать спонтанно развернувшееся общение. Обе они чувствовали зарождающуюся симпатию друг к другу. Кроме того, одна из них хотела высказаться, а другая – дослушать. Рассказ еще только приближался к своей кульминации, самое интересное обещало быть впереди…

Промедленьем воспользовалась невесть откуда взявшаяся тетка строгого облика, объявившая, что она, заняв очередь, отходила пока в магазин. А та, за кем она занимала, тоже куда-то отошла, кажется, в отделение массажа. Таким образом, сейчас законный черед ее самой, отходившей и вернувшейся. В ином случае ни Света ни Валя не сочли бы это объяснение убедительным, но на этот раз спорить не стали.

- Итак, Валюша…

- Значит, отошли мы с ним на скамеечку, тут и началось. Я, говорит, могу полюбить только настоящую женщину, в смысле хорошую, умную и трудовую. Не пустышку какую-нибудь, не бездельницу – и к тому же еще красавицу. Я спрашиваю, а при чем тут я? И вот представляешь, Света, оказывается, ты видишь перед собой ту самую женщину, которую только и можно полюбить! Единственную из всех…

- И ты поверила такой пошлости? – поморщилась собеседница.

- Это когда я рассказываю, получается пошлость, а когда он говорил, совсем другое дело, – обиженным тоном отозвалась «единственная». – Потому что если человек искренен…

- Ладно, с этим все ясно! Что дальше было?

- Дальше я думаю – это ведь все слова… надо, думаю, на дела его посмотреть!

- А какие у тебя с ним могут быть дела? – вновь перебила Света. – Разве можно заводить дела с первым встречным?

- Ничего я не завела… Адрес, телефон свой давать не стала и провожать себя запретила. Так что ты думаешь – на следующий день он встречает меня возле работы с корзинкой винограда! Возьмите, говорит, мне ничего от вас не нужно, просто я вам хочу подарить!

- Ты взяла? – В голосе Светы звучало неодобрение.

- А что, надо было человека обидеть? Ведь он от чистого сердца!.. Да и виноград просто чудо – мускатный, все пальчики оближешь!

Света хмыкнула, но ничего конкретного не сказала. Какое-то время длилась пауза.

- А еще что-нибудь он тебе дарил? Я имею в виду потом?

Валя зачарованно кивала – подарков у нее за одну только неделю набралось достаточно. Да и почти каждое его слово было само по себе подарком. Как он говорил: «Ты очень красива, Валия, только еще сама этого не знаешь. Потому и другие не замечают. Надо всем показать, какая ты красивая», – и дал ей денег на то, чтобы показать, в том числе на эту самую парикмахерскую.

- Понимаешь, Света, я никогда не занималась собой, как вот ты и другие женщины, – вновь заговорила она. – У меня не было на это средств, времени… да, честно сказать, и стимула тоже! Но теперь-то я наверстаю… – Валя бросила взгляд в сторону кресла, где обрабатывали голову той самой тетки, втершейся не в свою очередь. – Я теперь и кожу и рожу себе сотворю! Ты не смотри, что у меня штаны спортивные, я просто еще не успела…

- Слушай, а ведь это может быть неспроста, – вдруг с беспокойством сказала Света. – Что, если ему от тебя что-то нужно?

Валя вскинулась, словно ее шилом кольнули. Похоже, она уже сама задавала себе этот вопрос, и сейчас надеялась, что он не всплывет в разговоре. А он вот все-таки всплыл, взбаламутив в душе осадок собственных сомнений, о которых она хотела забыть:

- Что ему может быть нужно? Моя квартира? Так я в коммуналке живу, где потолок скоро на голову упадет! Или, может, деньги, которых у меня сроду не было? – Валя так возбудилась, что почти кричала, привлекая взгляды со стороны. – Или я великий ученый, чтобы выкрасть у меня какое открытие, формулу какую ядерную?!

- Вы в сушку, – прозвучал утомленный голос парикмахерши. – А следующая в кресло.

- Знаешь что, Валя, напиши мне свой телефон, – вставая со стула, попросила Света. – Я тебе потом позвоню. Мне не хочется, чтобы мы с тобой потерялись...

Валя уже опять радостно улыбалась:

- Если везет, так уж во всем… Не думала я, что здесь в очереди подругу найду. Просто потрясающее везенье!

Она снова начала сиять, имея в виду, конечно, не только и не столько подругу. Но характер у нее, сразу видно, был простой и отходчивый. Свете действительно захотелось с ней дружить: она любила людей без комплексов, у которых душа нараспашку. А то вон взять соседку Ирину: и квартиры-то у них рядом, и сыновья одноклассники, а настоящей дружбы нет и не предвидится. Ты ей обо всем расскажешь, всю себя наизнанку вывернешь, а она молчит, словно ей язык защемили. Света таких молчунов не уважала – все-таки человек, как говорится, существо общественное…

Она проследовала в кресло, а Валя начала рыться в сумочке, ища карандаш и бумагу, чтобы записать телефон. Тут к ней со стороны сушки подошла давешняя тетка с головой, замотанной в полотенце. Из-под мохнатого тюрбана смотрели острые напряженные глаза – такие бывают у людей, постоянно вынужденных отбиваться от разных напастей, неприятностей, нападений. Меж глаз залегла косая морщинка.

- Женщина, хочу вам сказать. Вы тут так громко обсуждали свои дела…В общем, от человека сейчас можно получить не только квартиру или еще какие-нибудь материальные блага.

- Что? – растерялась от неожиданности Валя. – А что ж еще, если не квартиру и не блага?..

- Можно получить его самого, – жестко продолжала незнакомка. – На органы, например…

Валя открыла рот, чтобы поставить ее на место, но от потрясенья не могла найти подходящих слов. А вот эта мрачная прорицательница за словом в карман не лезла:

- Не на органы, так что-нибудь еще – разные бывают случаи… Через определенного человека можно получить доступ к другим людям либо к каким-то особым сведениям. Извините, но я должна была вас предупредить. Я не раз сталкивалась с этим по службе...

После своей прокурорской речи дурная тетка повернулась и пошла назад в сушилку, Валя даже не успела ничего ей ответить. Да и стоило ли отвечать? Есть такие люди, во всем готовы видеть плохое. Сама небось уже никому не интересна – вот и не нравится, когда другие устраивают свою судьбу! Везде ей подвох мерещится. А Валя, может, такого случая всю жизнь ждала и в другой раз уже не дождется…

Все-таки ей сегодня испортили настроение!

10

В понедельник у 5 «А» последним уроком была литература. Тимка любил бы этот урок, если бы мог думать последнее время о чем-нибудь, кроме своей беды. Она заполняла его без остатка. Нельзя жить по-прежнему, в то время как у тебя украли папу – несмотря на то, что кто-то очень похожий на него каждый вечер сидит в большой комнате за компьютером.

А по литературе проходили сказки Андерсена. Тимка их очень любил, еще с тех пор, как сам не умел читать и просил, чтобы ему читали вслух. Особенно нравилась ему «Снежная королева», которую как раз разбирали сегодня на уроке. В прошлый раз было задано дочитать дома последнюю главу, а теперь Людмила Викторовна задавала вопросы:

- Как вы думаете – из-за чего у Кая испортился характер?

- Потому что ему в глаз попал кусочек кривого зеркала!.. И в сердце тоже!.. – закричали в классе. – Если бы не они, Кай оставался бы таким же добрым и умным, как раньше!

- Что же это за зеркало было, от которого разлетелись такие вредные осколки?

- Это было колдовское зеркало! Его сделал злой тролль…

Тимка подумал, что тут, пожалуй, есть нечто похожее на ситуацию с папой: какие-то новые выдумки злого тролля позволили заменить папу прежнего на того, которым он стал теперь… То есть украсть его настоящего и заменить неживым, ничего не чувствующим.

- Вспомним, что подумала об этом Герда…

Сзади на стол шлепнулась записка – от Славки, наверное. Друг был выше ростом, поэтому их никогда не сажали вместе. Раньше оба они всерьез об этом переживали, но последнее время Тимка понял, что, оказывается, все к лучшему. Сейчас бы у него просто не хватило сил на такого заводного соседа, как Славка. Раньше, когда он сам был счастливым и беззаботным, у них нашлось бы много интересных дел, которыми можно заниматься во время урока, так, чтобы не заметила учительница. А сейчас все изменилось: Славка остался самим собой, в то время как Тимка уже не годился для прежней, озорной и веселой, жизни. И хотя они продолжали оставаться друзьями, им теперь было не по дороге: один стремился к радости, другого покрыла тьма. Тимка остро нуждался в поддержке, но чувствовал: нельзя просить друга войти вместе с ним в его горе. Этот путь, как он уже понял, делят с человеком только самые близкие… да и то большую его часть каждый проходит в одиночку.

На клочке бумаги было написано: «Тимыч, будь человеком, пойдем со мной сегодня к психологу. Мать меня посылает, а на хрен я один пойду! Бауньки?» Тимка вздохнул – друг все еще не понял того, о чем сам он только что думал. Счастливые не все понимают. Их проблемы кажутся им серьезными, в то время как на самом деле гроша ломаного не стоят. К примеру, раньше Тимка тоже готов был бояться этого странного психолога, а теперь ему все равно. Чего еще можно бояться, если самое плохое уже случилось?

Но для Славки-то все оставалось по-прежнему – ему и в самом деле страшно пойти в уединенную комнатку на четвертый этаж, все равно что подняться в замок людоеда. Не зря друг просит составить ему компанию. И Тимка приписал внизу бумажного лоскута: «Ладно, старик, если буду жив». Мало ли что может случиться: говорят, с горя иногда разрывается сердце…

- А сейчас Маша Малышева расскажет нам, какое решение приняла Герда, когда исчез Кай, – прозвучал ровный голос Людмилы Викторовны.

Отличница Малышева встала с места:

- Она пошла за ним, чтобы вернуть его домой.

- А она знала, где искать?

- Нет, не знала. Но она решила обойти весь свет, чтобы найти Кая.

- А ведь это нелегко, ребята, обойти весь свет, – сказала Людмила Викторовна. – Как вы думаете, почему Герда сумела преодолеть все трудности? В чем заключалась ее сила?

- В том, что она «милый невинный ребенок»! – подскочила на стуле Карлова. – Это сказала старушка финка!

- А как ты понимаешь ее слова?

Карлова не нашлась что ответить. Вообще-то в прежние времена она нравилась Тимке, несмотря на недостатки характера. Он даже начал было влюбляться в нее, то тут произошла история с папой, и все эти глупости сами собой отпали.

- Повторяю вопрос: почему Герде удалось найти Кая? Думаем все!

- Она очень хотела его найти, а когда человек чего-нибудь хочет, у него это получается, – сказала Маша.

- Она нашла Кая потому, что правильно искала! – Толстощекий Денис говорил, чуть выпячивая от важности нижнюю губу. – Когда проводишь поиски, надо обходить заранее намеченные участки… ну, места, где он может быть, и всех о нем спрашивать. Герда так и делала, поэтому она его и нашла!

- Ей помогали разные животные, – добавил Аркашка Меньшибратов – тот самый, который хотел взять в поход свою собаку. – Ворон с вороной, олень и лесные голуби, которые указали дорогу!

- А еще маленькая разбойница! – подскочила на месте Карлова. – И две старушки-волшебницы, лапландка и финка!

- Не перебивай, Лиза, – остановила ее Людмила Викторовна. – Иначе мы просто перестанем слышать друг друга.

- Да я уже все сказал, Людмила Викторовна, про животных.

- И я уже все сказала про людей!

- Послушаем Тимофея, – вдруг вызвала Людмила Викторовна.

- Меня? – растерялся Тимка.

Ведь он не поднимал руку, как делает ученик, когда хочет что-то сказать! А просто так вызывают только в начале урока, когда проверяют домашнее задание и ставят за него отметку в журнал. Во время общего разговора Людмила Викторовна спрашивала обычно тех, кто сам хотел ответить.

- Не волнуйся, Тимофей, просто скажи свое мнение: почему Герде удалось спасти Кая?

- Потому что она его любила, – необдуманно брякнул Тимка.

Это было сказано сгоряча и вызвало в классе шквальный взрыв хохота:

- Ха-ха-ха! – тряс щеками толстый Денис.

- Хи-хи-хи! – заливалась Карлова.

И все вокруг веселились, только Славка из дружеской солидарности смотрел, нахмурившись, в стол, как бы говоря: ну и сморозил же ты, старик, глупость – вот теперь расплачивайся…

- Тихо! – стукнула ладонью о стол Людмила Викторовна.

Класс притих: обычно учительница не стучала и даже голос повышала не часто.

- Почему это вы смеетесь – о любви никогда не слышали? Да мы тут вовсе не про ту любовь говорим, о которой вы все подумали. Совсем о другой любви!

Теперь все стали поглядывать на Тимку с уважением: есть, значит, какая-то особенная любовь, о которой никто не знает, а Тимка Лучинин знает. Славка перестал хмуриться и поднял руку:

- А что это за «другая любовь», Людмила Викторовна?

Учительница на минутку замялась.

- Как бы вам объяснить... В общем, это такое чувство, которое побуждает творить добро. Человеческая любовь…

- Какая еще «человеческая»? – недоумевал Славка.

- Если ты любишь кого-то по-человечески, ты будешь выручать его из беды. Даже подвиг для него совершишь, если потребуется. Как Герда… ведь она, в сущности, совершила подвиг – спасла своего друга от злых чар.

- Значит, она все-таки любила Кая?

В глазах Славки зажглись лукавые огоньки, говорящие о том, что слово «любовь» он понимает по-прежнему, безо всяких там «добро» или «подвиг».

- Любовь, о которой мы говорим, должна быть между всеми людьми. Вот ты любишь своих родителей?

- Ну люблю. – Славка посмотрел озадаченно – при чем тут родители? – Конечно, люблю, только мама меня много куда ходить заставляет. И в клуб «Путешественник», и к психологу записала, а психолог еще сказал, что надо в Центре творчества заниматься карате, – жаловался Славка. – А у меня голова после этого болит!

В классе опять приготовились смеяться, Карлова уже тоненько фыркнула – на пробу, поддержат ее или нет. Людмила Викторовна нахмурилась, и она деловито сморщила лоб, как будто нет девочки на свете серьезней и озабоченней ее.

- Может быть, Славик, тебе действительно трудно всюду поспеть. Но мы говорим сейчас не об этом. Я думаю, ты любишь своих родителей. Если бы с ними, не дай Бог, случилась какая-нибудь беда, ты пришел бы на помощь, правда?

- Конечно, – вздохнул Славка.

- Вот это и есть та самая человеческая любовь, о которой идет речь. Любовь-Добро, Любовь-Благо. Такой Любви учит нас христианство – религия, которую принес на землю Иисус Христос.

- Кто это Христос? – переспросили в классе. – Он, что ли, Бог?

- Богочеловек, если сказать точнее… То есть Бог, воплотившийся в человека.

- Зачем?

- Чтобы спасти людей. Насколько я знаю, надо было принести жертву за человечество и от лица человечества, а никто не мог сделать этого, кроме Бога, – объясняла Людмила Викторовна. – Поэтому Бог принес ее в человеческом виде, а для этого сначала стал человеком. Вот и получилось такое уникальное явление – Богочеловек.

Несколько секунд класс молчал. Что-то было во всем этом особенное, не до конца понятное, но значительное. И еще привлекало то, как разговаривала с ними учительница – совсем по-взрослому, словно сама раздумывала над своими словами и советовалась с классом, насколько в них можно верить.

- Откуда вы обо всем этом знаете? – выскочила Карлова.

- Это основы христианской религии, – пожала плечами Людмила Викторовна. – Их должен знать каждый культурный человек, как верующий, так и неверующий.

- А вы сама верующая?

- Сложный вопрос, – призналась учительница. – Теоретически – да, пожалуй. Но я не хожу в церковь, не молюсь, не ношу креста. Меня всему этому не учили…

- А Иисус Христос как-нибудь помог Герде? – вдруг спросил Славка.

- Ах да! Я как раз хотела вам рассказать, – спохватилась Людмила Викторовна. – Вернее, прочитать. Андерсен написал об этом, но это место сохранилось только в старинных книжках. Потому что советская цензура вырезала эту часть текста… Вы знаете, что такое цензура?

После того как объяснили значение слова, Людмила Викторовна достала книгу с пожелтевшими от времени страницами, принадлежавшую, как она сказала, еще ее бабушке. Оказывается, Андерсен написал о том, что, подходя к замку Снежной Королевы, Герда читала «Отче наш» – главную молитву, которую принес на землю Иисус Христос. Этим она отбивалась от нападавших на нее снежных хлопьев, на самом деле являвшихся передовыми отрядами войска Снежной королевы. «Было так холодно, что дыхание девочки сейчас же превращалось в густой туман, – звучал ровный голос Людмилы Викторовны. – Туман этот все сгущался и сгущался, но вот из него начали выделяться маленькие, светлые ангелочки, которые, ступив на землю, вырастали в больших грозных ангелов со шлемами на головах и копьями и щитами в руках. Число их все пребывало, и, когда Герда окончила молитву, вокруг нее образовался уже целый легион. Ангелы приняли снежных страшилищ на копья, и те рассыпались на тысячу кусков. Герда могла теперь смело идти вперед; ангелы гладили ее руки и ноги, и ей не было уже так холодно».

- Здорово! – воскликнул Славка. – Чтобы от слов получался туман, из которого выходят воины!.. А вы знаете эту молитву – «Отче наш»?

Не успела Людмила Викторовна ответить, как уже прозвенел звонок. Литература была последним уроком, после которого можно уходить домой. Все стали поспешно запихивать в портфель книжки, тетради, пеналы; шуметь и галдеть, толкаться в дверях класса. Тех, кто оставался на продленный день, Людмила Викторовна повела в столовую. А Тимка сидел на месте, пораженный внезапно сложившейся в сознании мыслью: да ведь это ему, как Герде, надо пуститься в странствия и спасти любимого человека от колдовских чар! Найти настоящего папу, которого украли злые силы… Как же он раньше до этого не додумался?!

- Ты идешь домой? – подбежал к нему Славка.

- Я потом… я сегодня дежурный, – соврал он первое, что пришло в голову.

- Давай, помогу тебе отдежурить?

Тимка замотал головой. По лицу друга было видно, что он вздумал обидеться – но тут на него сзади навалились Аркашка Меньшибратов и толстый Денис, которым не терпелось устроить кучу малу. Славка на своей спине выволок их в коридор, где все трое клубком покатились дальше, к лестнице.

А Тимка все сидел за своим столом, думая об одном и том же. Когда за дверью затих шум возни, он встал и направился к выходу, не глядя по сторонам. Он просто не мог смотреть на знакомые стены класса, зная, что видит все это в последний раз: и портреты писателей, и стенгазету, и подоконники с цветами в горшках. Если он вернется когда-нибудь сюда, то очень не скоро… Герда с Каем успели вырасти во время своих странствий, так и он к моменту возвращения станет высоким и взрослым, и у него вырастет борода... А сегодня мама не дождется Тимку домой, и еще много-много дней не дождется… Тимкины глаза защипало от жалости – к маме, к себе, обреченному на длительные скитания, и к папе, которому долго ждать освобождения. Но другого пути, по-видимому, нет.

11

Сидя в удобном кресле посреди своей артистически обставленной комнатки, Артур Федорович предавался размышлениям не самого приятного свойства. Вот уже несколько дней в установленное время к нему не приходит ни один ученик. В начале учебного года заглядывали две-три мамаши, записывали к нему детей – но дальше, увы, дело не пошло. Подростки сейчас тяжелы на подъем: готовы сидеть весь день за компьютером, а к психологу на верхний этаж подняться лень. Или он плохо агитировал их первого сентября? Вроде старался увлечь, заинтересовать, развеселить – и подмигивал им, и обещал, что занятий как таковых проводить не будет. Ведь само слово «занятия» уже набило у детей оскомину, а вот равноправное общение со взрослым человеком должно поднимать шкетов в собственных глазах!

Однако все ухищрения не принесли результатов, и Артур Федорович проводит время в гордом одиночестве. Если так пойдет дальше, придется снова менять работу, а ведь он только что устроился школьным психологом. Своим отсутствием дети попросту перекрывают ему кислород. Или они чувствуют нечто… то, о чем недавно вслух заговорил Ким в этом самом кабинете?..

С тихим стоном Артур Федорович уткнул лицо в ладони и затряс головой, снова переживая свой недавний позор. Он-то думал, никто ни о чем не догадывается. Но не зря говорят: сколько веревочке ни виться, а кончику быть. Последнее время он все чаще подрывается на своей основной мине. Ведь и из Центра творчества, где у него был классный драмкружок, пришлось уволиться по не совсем… м-м-м… благовидным обстоятельствам. Оставил одного мальчишку под предлогом дополнительных занятий и даже пальцем к нему не притронулся – а тут уже в студию ворвалась бабушка, злая, словно фурия. Почему она сразу заподозрила то, что Артур Федорович тщательно скрывал в течении многих лет? И устроила скандал, в результате которого ему пришлось уволиться. А ведь он не сделал бы пацану ничего плохого, даже если бы эта неприятная бабушка спокойно сидела дома на диване. Он не злодей, не маньяк, насилующий детей, – да ему легче было бы умереть, чем пойти на что-нибудь подобное! Артур Федорович действовал исключительно в рамках своего воображения. Ему достаточно наблюдать мальчишек с близкого расстояния, просто чувствовать, что они поблизости. Остальное – дело фантазии. Да, ему нравится представлять себе пацанов в пикантных ситуациях, но не более того. Ведь от представлений никому нет вреда. Ни один мальчишка не узнает, что был героем виртуального фильма, придуманного старым артистом для его собственного тайного удовольствия. А раз не знал, так о чем тут, спрашивается, говорить? Ту же самую мысль проводит и Набоков в романе «Лолита», который, кстати, включен сейчас в расширенную школьную программу для старшеклассников …

Вот если бы что-нибудь совершилось наяву, тогда другой разговор. Тогда – и он это понимает – преступление. Потому что в любом случае мальчишке обеспечено жуткое потрясение, как говорили в старину, душевная травма. Кроме того, паренек после этого может стать со временем таким же порочным стариком, как сам Артур Федорович... Вот вам и готовая трагедия. Ведь он сам себе не рад с тех пор, как вымазался в этой грязи, из которой до сих пор не может отмыться!

Правда, современное общество оставляло ему одну психологическую лазейку – не считать себя виноватым. Человек свободен в своей интимной жизни: делай что хочешь, только не нарушай действующее законодательство. Он его не нарушает – следовательно, может ходить с высоко поднятой головой. И кому какое дело, что творится в его душе, как строятся мысли? Вот и Ким, разгадавший его неблаговидную тайну, тоже сказал – это еще не то, из-за чего стоит комплексовать… Так в чем же тогда проблема? Почему Артур Федорович чувствует себя так, словно с первого сентября стал практически рабом Кима? Он и прежде его побаивался, тушевался перед его молодой энергией и сконцентрированной волей, но теперь Ким словно держит над ним занесенный кнут – знание об его тайном пристрастии. Достаточно одного намека, и Артур Федорович готов сквозь землю провалиться… Может быть, зря? Может быть, надо воспитывать в себе иное отношение к жизни – такое, о котором он только что думал? Не считать себя виноватым?

Но вот парадокс: когда он старался уверить себя, что стыдиться ему нечего, на сердце становилось совсем тяжело и безрадостно. А после переживаний, тайного самобичевания кажется, что еще можно жить…

Дверь в его кабинет, скрипнув, приоткрылась. В щелку робко просунул голову бледный веснушчатый мальчик – тот, которым Артур Федорович подчас любовался на школьных переменах. Впрочем, тогда малыш был прекрасен и весел, заливался свирельным смехом, словно греческий пастушок, и даже не казался веснушчатым, потому что все его личико покрывал здоровый румянец. Теперь же он выглядел так, словно должен переступить порог людоеда. Кажется, Артур Федорович не позволял себе ничего такого, что могло бы настроить малыша на эту волну… Во всяком случае, внешне. А о виртуальных фильмах с его непосредственным участием этот пастушок знать не мог. Неужели у детей настолько развита интуиция?..

- Смелее, мой друг. Проходи и закрывай за собой дверь.

- А вы сегодня не принимаете? – с надеждой спросил юный посетитель.

- Совсем напротив, – усмехнулся Артур Федорович. – Я, видишь ли, как раз принимаю. Чего ты боишься; разве во мне есть сходство с людоедом?

Мальчуган наконец решился переступить порог и стоял теперь в кабинете, испуганно озираясь по сторонам.

- Садись в это кресло, – предложил Артур Федорович. – Не правда ли, у меня уютно? И совсем не похоже на замок Синей Бороды...

- Какой бороды? – недоуменно переспросил этот продукт современного школьного образования. Нынешние дети растут вдали от известных всему миру легенд и сказок, литературных образов, ставших символами.

- Ладно, замнем для ясности. Итак, мой друг, скажи – какие в твоей жизни появились проблемы?

- Никаких, – уныло повесил голову пастушок.

- Судя по твоей интонации, это не совсем так. Как тебя, кстати, зовут?

- Стайков, Слава.

- Так вот, Стайков Слава, ты находишься в весьма редком человеческом состоянии – когда нет никаких проблем… Скажи, у тебя есть друзья?

Мальчуган слегка оживился:

- Да, у меня есть друг. Точнее, был. Сегодня он меня обманул, и я с ним больше не общаюсь! – щегольнул он взрослым словечком.

- Ну вот видишь. А говорил – никаких проблем!

- Я просто не люблю, когда обманывают, – насупился пастушок. – Если уж обещал пойти с другом в одно место, значит, должен пойти…