Переселение, или По ту сторону дисплея

Когда Людмила Викторовна сдавала гардеробщику плащ, к ней подступили две бабушки и мама из ее класса. С этой мамой она как раз собиралась поговорить. Вот и хорошо, что случайно встретились: теперь не придется вызывать ее в школу.

- У Лизы все в порядке, – отбивалась Людмила Викторовна от особо назойливой и активной бабушки Карловой. – Хотелось бы пожелать ей побольше сдержанности, чтобы не стремилась постоянно привлекать к себе внимание… А Наташа, наоборот, чересчур застенчива… Им бы немножко приглядеться друг к дружке, позаимствовать черты характера!

- Дай-то Бог, – кивали бабушки. – Мы и сами стараемся, чтобы они дружили. Вот и в Центр вместе ходим…

- Чем они тут у вас занимаются – танцами? – спросила Людмила Викторовна. – Ну и хорошо… Скоро обещают похолодание, не давайте детям ходить нараспашку, – обратилась она ко всем троим сразу и затем шагнула в сторону. – Светлана Владимировна, можно вас на минутку?

Бабушки настороженно проводили их глазами – что еще за разговор такой, для которого надо уединяться? Почему учительница позвала только мать Стайкова – не значит ли это, что их внучкам перепадает меньше учительского внимания?

Людмила знала эту родительскую-бабушкинскую ревность и давно научилась не обращать на нее внимания. Она будет говорить с тем, кто, по ее наблюдениям, в этом нуждается. То есть чей ребенок нуждается в разговоре с его родными…

- Светлана Владимировна, Славик на уроке упомянул, что ему приходится посещать после школы много дополнительных занятий. Психолог, карате и туристический клуб – вам не кажется, что это чересчур насыщенно?

- Но ведь это все нужные занятия, – удивилась мама такой постановке вопроса.

- Любую пользу надо еще переварить. Вот, например, вы не кормите сына двумя завтраками и тремя обедами…

- Понимаю, что вы хотите сказать!.. – засмеялась Светлана Владимировна. – Но я, действительно, стараюсь кормить Славку почаще. Ведь он такой бледный стал, и потом – растет. Но не водить его на занятия – это, мне кажется, не выход. У него сузится кругозор…

- Нельзя объять необъятное, – напомнила Людмила Викторовна.

- Такие полезные занятия…Карате, туризм – та же физкультура, а психолог и нам, взрослым, нужен… а уж детям тем более… – сыпала словами общительная Стайкова. – Я так обрадовалась, когда узнала, что в нашей школе есть психолог!

- Да, конечно. Я согласна с вами, что все занятия полезные…

Говоря так, Людмила Викторовна несколько кривила душой. Во-первых, она не была уверена в профессиональной безупречности Артура Федоровича; во-вторых и в в-главных, не забывала, для чего пришла сегодня в Центр. Но Стайкова не заметила ее внутренних колебаний:

- Ну вот видите!

- И все-таки советую вам задуматься. Сами замечаете, что мальчик стал бледным. А что растет, так ведь это тоже нагрузка на организм... Смотрите, чтобы мальчик не надломился!

Благодушное выражение собеседницы сменилось тревогой. Безусловно, она была любящей и заботливой матерью, просто до сих пор вопрос не вставал перед ней в таком свете: что сына можно перегрузить. Она старалась не упускать малейшей возможности стимулировать всестороннее развитие своего ребенка. Ей казалось: чем больше занятий, тем лучше. К сожалению, это очень распространенное родительское заблуждение.

- Почему же он мне сам не сказал, что устает?

- А он вам разве не говорил?

- Нет, конечно. Хотя…

Она запнулась, вспомнив, что говорил, притом достаточно часто. А она отвечала: не ной, не кисни, соберись с силами, и все успеешь. Вот еще одно заблуждение родителей: не принимать всерьез того, о чем говорит им ребенок. Родители начинают задумываться над проблемой уже потом, когда она всплывет на более высоком уровне. А ведь чего проще – обсудить все с сыном или с дочкой, тогда и учителю не придется вмешиваться…

- Но как же быть, Людмила Викторовна… Посоветуйте, чем пожертвовать, – просила Стайкова. – Походы так расширяют кругозор, столько приносят новых впечатлений… Да Славик и сам их любит!

- Ну, раз любит, оставьте ему походы.

- А психолог… жалко терять психолога!

- А к нему Славик тоже любит ходить?

Славина мама замялась:

- Мальчишка, знаете… не понимает своей пользы…

- Так освободите его от занятий с психологом, – предложила Людмила Викторовна. – Не запрещайте, но и не настаивайте. Захочет – сам пойдет. А насчет карате… знаете, об этом я вам скажу потом.

- Я вспомнила, Славик жаловался, что после карате у него болит голова…

Людмила Викторовна приняла это к сведению. Может быть, головная боль мальчика как-то связана с «идолопоклонством»? Однако не следует делать предварительных выводов, коль скоро ей суждено увидеть все своими глазами…

- Извините, сейчас мне пора идти.

- Спасибо. Знаете, я подумаю, как мне разгрузить сына…

- Вот и хорошо. Если что, приходите в школу, – на прощанье добавила Людмила Викторовна.

Кивнув, она пошла дальше. Каратисты занимались на втором этаже. Из-за разговора со Славиной мамой Людмила Викторовна опоздала к началу занятий, и дверь в спортивный зал была уже закрыта. Изнутри доносились четкие отрывистые команды:

- Встать всем в одну линейку! Р-равняйсь! Смир-р – но! Готовы ли вы начать занятие?

- Готовы начать, учитель! – раздался в ответ нестройный, но трепетный в желании соответствовать хор мальчишеских голосов.

Не заходя в зал, Людмила Викторовна тихонько поднялась по боковой лестнице на галерейку, с которой все было видно и слышно. Лучшего места для наблюдения нельзя было найти. Сама она отступила в тень, а под ней как на ладони раскинулся прочерченный белой спортивной разметкой зал. Посередине выстроились линейкой мальчишки в белых полотняных штанах и блузах с поясами – все вместе это называется кимоно. Напротив ребят стоял невысокий крепкий человек с четко очерченным лицом. Очевидно, это его команды звучали из-за двери. На нем тоже было белое кимоно, еще больше подчеркивающее смуглую кожу и черноту волос. Он держался уверенно и, похоже, чувствовал себя здесь полным хозяином. Сразу бросалось в глаза, что этот человек концентрирует в себе недюжинную волю и ищущую выхода энергию. Также природа не обделила его интуицией, ибо в следующую секунду он поднял взгляд ровнехонько на то место, откуда смотрела в зал Людмила Викторовна. Она едва успела отступить за колонну, украшавшую галерейку этого старинного здания. Таким образом, он ее не увидел.

- Сколько человек на занятии – тридцать три? Мы не будем стоять одной шеренгой. Никогда не забывайте, что числа имеют в жизни людей особое значение – а «тридцать три» число несчастливое! Какие есть счастливые числа?

- Семь и восемь! – вразброд выкрикнуло несколько мальчишеских голосов.

- Так, семь и восемь. Первые семь человек сделали два шага вперед. Следующие восемь встали в проемы между ними. Так…Еще семь! Еще восемь. Сколько осталось – трое? Снова неподходящее число! Последняя семерка – встаньте десяткой!

По тому, как толково мальчишки выполняли все указания, можно было понять, что комбинации числового построенья они совершают не в первый раз. Вскоре группа слаженно перестроилась в новом порядке.

- Глубоко вдохнуть – выдохнуть! Потрясти головой – пусть отлетят суетные мысли! – приказывал учитель, сам выполняя озвученные действия. – Пусть от нас отлетят суетные мысли! Как сухие листья за окном гонит ветер, так пусть отлетят от нас все суетные мысли!

Это уже было похоже на заклинание, либо на пролог к гипнозу. Мальчишки трясли головами так, словно хотели вообще сбросить их с плеч долой. Учитель еще раз посмотрел вверх, причем в глубине его взгляда пульсировали какие-то странные красноватые искры. Или это свет так отблескивал? Но Людмилы Викторовны он опять не увидел, так как она стояла за колонной. Наверное, у купца здесь когда-то был бальный зал, а на эту галерейку гости поднимались для приватных бесед. И, конечно, именно за колонной было удобно сунуть записку в трепещущую девичью ручку...

Но это уже были представления из сферы ее детских фантазий. А пока следовало сосредоточиться на реальной действительности, тем более что внизу началось-таки то, ради чего она пришла сегодня в Центр.

- Поклон богу Ямале, покровителю боевых искусств!

Только теперь Людмила заметила – рядом с учителем возвышалось нечто, с первого взгляда напоминающее спортивный снаряд. На самом деле это была весьма странная фигура, вырезанная, очевидно, из пенопласта: круглая, как тыква, башка, дырки глаз, оплывший внизу живот – все вместе напоминало неумело скатанную снежную бабу. Но, несмотря на грубость исполнения, можно было понять, что по замыслу данное существо относится к мужскому полу. Об этом говорил усмехающийся кривой рот, обрамленный двумя полосками висячих усов. Мальчишки усердно гнули спины перед уродом.

- А теперь попросим Ямалу, чтобы он сделал нас сильными телом и душой. Закройте глаза и мысленно повторяйте за мной: Ямала, возьми меня слабого, робкого, безвольного… недостойного твоего внимания… обогати меня твоей силой и снова выпусти в океан сущего… Возьми мое, дай свое!

- …дай свое! – завороженно повторяли мальчишки.

Еще прежде Людмила Викторовна слышала, что экстрасенсы могут отбирать у людей их внутреннюю энергию. Не это ли происходит сейчас в зале? «Возьми мое, дай свое…» А что может быть своего у этой страхолюдной фигуры? Может быть, что-то и есть, да не от этого ли у Славы Стайкова болит после занятий голова?

Мальчишки, сидящие на корточках с закрытыми глазами, покачиваясь, бормотали вслед за учителем странные заклинания, и – то ли свет так падал, то ли еще что, но их лица показались Людмиле словно повторяющими оскал урода. Кажется, он уже «давал им свое». В детском центре, тайком от родителей, мальчишки выполняли навязанный им религиозный языческий обряд!

- А теперь по залу – р-разой-дись!

Вслед нетвердо двинувшимся во все стороны мальчишкам полилось мелодичное треньканье – музыка, состоящая из одних звоночков. Длинь-длень, длинь-дилень… Очевидно, магнитофон был спрятан за тучным туловищем Ямалы, потому что звуки, казалось, сыплются прямо из его живота.

Дальше случилось совсем уже необычное: Людмиле захотелось вдруг танцевать. Разве она не в бальной зале, и разве музыка не влечет ее за собой, делая необычайно легкой? Вон и мальчишки внизу стали кружиться на месте, пританцовывать. Однако внутри нее поднялось также и несогласие с этой музыкой, с этим плавно уводящим от насущных проблем движением – а более всего с тем, что ей навязывают чужую волю. Она изо всех сил стиснула перила галерейки, дабы побороть в себе тягу к этому сомнамбулистическому кружению. Ее каблуки нечаянно стукнули и чуткий, как кошка, каратист вновь вскинул вверх свои мерцающие красными точками глаза. Встретившись с ним взглядом, она вздрогнула, как будто прикоснулась к оголенному проводу.

Его губы искривила презрительная усмешка: значит, теперь он знает, что за ним следили. Но она успела уже увидеть достаточно.

Больше взглядов учителя Людмила на себе не ловила. Внизу выполнялись обычные, насколько она могла судить, упражнения карате: разминка, тренировка мгновенного выпада, удар. Когда время истекло, мальчишки отдали новый поклон чудищу Ямале, после чего учитель объявил, что занятие окончено. Утомившиеся мальчишки порскнули в раздевалку, как стая снявшихся с места воробьев. Вероятно, голова болела не только у Славика.

А для взрослых наступило время поединка: сейчас Людмила спустится в зал, либо каратист поднимется к ней на галерейку, и начнется… Может быть, ей лучше сейчас уйти, а потом действовать совместно с тетей Дениса? Но тогда получится, что она просто боится этого сумасшедшего учителя. А это несправедливо: бояться должен не правый, а виноватый. Иначе говоря, как гласит поговорка нашего времени, «вор должен сидеть в тюрьме».

Людмила спускалась по лестнице, бессознательно замедляя шаги, словно первоклашка, впервые посланная с поручением в кабинет директора. Перед дверью ей пришлось сдержать участившееся дыхание, а в следующую секунду она инстинктивно отпрянула назад, потому что дверь сама распахнулась ей навстречу. На пороге стоял собственной персоной Ким Аланович Якутан, руководитель секции восточных единоборств, поклонник пенопластового Ямалы. На мгновенье они молча застыли друг против друга, как два борца перед схваткой.

- Здравствуйте, Ким Аланович. Я классный руководитель 5«А», той школы, где работает психолог Неведомский. У меня с собой список детей, пожелавших ходить на ваши занятия.

- Но теперь вы будете их отговаривать? – понимающе усмехнулся он уголком рта, при том, что глаза его смотрели пристально, без улыбки.

- Не скрою, так и будет. Вы не имеете права принуждать детей к культовым действиям, тем более без согласия родителей.

- Вот только не надо меня пугать, я не из пугливых!..

После этой высокомерно выпаленной фразы учитель чуть помолчал и продолжал уже мягче:

- Вы, вероятно, считаете, что Ямала некрасив, нехорош и прочее… Действительно, с первого взгляда он должен казаться именно таким…

- Думаю, что не только с первого!

- Но на самом деле красота и безобразие очень близко граничат, – не откликаясь на ее реплику, продолжал учитель. – Так же близко, как добро и зло. По сути дела, это два равнозначных проявления всеобъемлющего лика сущего.

- Что? – удивилась Людмила. – Равнозначных?

- Все составляющее нашу жизнь относительно. Надеюсь, с этим вы не будете спорить?

- Ну положим… – растерялась Людмила.

- …И в то же время значительно. Вот и у Ямалы есть свое значение, и, если посмотреть вглубь, совсем немалое…

Но Людмила уже оправилась от своей растерянности и крепко держала нить всех этих путаных рассуждений:

- Немалое, говорите? Есть отрицательные величины, которые чем больше, тем больший вред в себе заключают...

- А чем, позвольте спросить, вы определяете понятие «вред»? Например, яд змеи полезен, по-вашему, или вреден?

- В зависимости от того, для чего используется.

- Вот! – Ким восторженно поднял вверх палец. – Важно, с какой позиции посмотреть.

- Важно, какое иметь намерение. Если змея кусает – это плохо. Если из яда приготовлено лекарство против проказы – тогда это хорошо.

- Но то и другое сходится в змее – так же и в нашей жизни вред, как вы выразились, соседствует с пользой, красота с безобразием, а добро со злом. Именно это я и сказал вначале.

Людмила не собиралась на этом с ним примириться. Совершалось вопиющие нарушение педагогических правил, даже норм конституции, в разделе о правах детей и правах родителей. А если у Славика и, возможно, у других мальчишек болит после занятий голова, это уже причинение вреда здоровью.

- Вы вправе придерживаться любой философии. Но речь идет о детях…

- Если я прав, то и детям хорошо. Подержите ладонь над головой Ямалы, – внезапно предложил он. – Вы сами увидите, что воздух вокруг него теплее и слегка колышется…

- Даже если так – о чем это говорит?

Ким снисходительно усмехнулся:

- Не догадываетесь? Это говорит о том, что от него исходит энергия! Наш Ямала имеет свою собственную энергетику, причем в ярко выраженной форме. Еще и с вами поделится, если попросите…

- Откуда же у него так много? – язвительно спросила Людмила. – Может быть, эту самую энергетику вы перекачали в него из детей, которые здесь сейчас были? Кстати, вам известно, что после ваших занятий у некоторых из них болит голова?

- Хотите идти на конфликт, Людмила… не знаю вашего отчества. Впрочем, я предпочитаю обходиться без отчеств. Имейте в виду, я знаком с директором вашей школы.

- Да хоть с министром образования! – возмутилась она.

- И в министерстве у нас есть свои люди…

Это уже было слишком – до сих пор никто не разговаривал с ней таким тоном. На секунду она стушевалась перед его напором, но еще через секунду вскинула голову. Вот и хорошо, что все складывается так определенно! Если человек одержим какой-то странной идеей с оттенком агрессивности, его надо как можно скорее остановить. Даже если для этого придется бороться. Она приготовилась выдержать еще один взгляд, подобный тому, который тряхнул ее на галерейке подобно электрошоку. Для этого она полусознательно развела локти и крепче уперлась каблуками в пол. Но новой встряски не последовало. Когда, выждав минуту, Людмила подняла глаза, каратист смотрел на нее уже по-другому. Теперь в его глазах не было враждебности – скорее удивление, в глубине которого просматривалось какое-то совсем иное чувство… вроде бы, что-то наподобие восторга?

- Вы необычная девушка, Люда-сан. Ваша мантра наиболее приближена к служению сущему, но ваше перевернутое сознание мешает ей реализоваться… Дайте мне список, который вы с собой принесли.

- Вот уж не дождетесь! – возмутилась Людмила, шокированная тем, что он думает, будто она способна на столь быструю смену решений.

Лесть, конечно, испытанное оружие, как говорится, «Который раз твердили миру…» Но все же льстецам не мешает знать, что есть люди, с которыми этот номер не проходит. А он, видно, думал, Людмила сейчас растает, стоит ей получить от него комплимент! Весьма странный, к тому же, – про какую-то непонятную мантру…

- Дайте список. Клянусь, я не буду использовать его по назначению!

- Тогда зачем он вам? – спросила она, подозревая подвох.

- Просто на память об этом вечере, когда мы с вами впервые посмотрели в глаза друг другу! Прошу у вас какой-нибудь сувенир: носовой платок, запасную пуговицу…

Само собой, Людмила не собиралась ничего ему давать, но слышать такое было для нее внове и, надо признать, приятно. До сих пор никто не просил у нее запасных пуговиц. Как бывает с прекрасным полом, в ней мгновенно произошло переключение на другую волну: вместо готовой воевать за правду учительницы в зале стояла мечтательная женщина, какою Людмила бывала по ночам. Внутри нее задрожала томительно-сладкая струна: как, оказывается, упоительно слышать обращенную к тебе просьбу мужчину, ощущать свою значительность, мужскую покорность и зависимость от твоего решения… И сама попадешь в тягуче-сладостную зависимость, распутывая которую, будешь увязать все глубже… Но так и должно быть, как поется в когда-то любимой Людмилой водевильной песенке:

Под конец, уж как ведется,

Жертвы требуя взамен,

Крепость воину сдается,

Воин сам сдается в плен!

Неужели этому каратисту суждено дать импульс долгожданному превращению лягушки в Василису Прекрасную?

Но что-то мешало ей чувствовать себя на пороге прекрасных перемен. Людмила перевела взгляд со слегка склонившего голову Кима на белый манекен в углу зала… Ямала – вот что было помехой, странная грязно-белая фигура снежной бабы и все связанные с ней бредовые философствования... Хотя не все ли равно? У одних поклонники собирают марки, у других – коллекционируют окаменелости, у третьих – поют в свободное время в хоре, либо пишут стихи, либо засушивают кузнечиков, либо еще что-нибудь. Личные увлечения не помеха тем отношениям, которые с удивительной быстротой стали устанавливаться сейчас между ними. Пусть каратист делает что хочет, лишь бы разомкнул окружающее Людмилу каменное кольцо одиночества, сознания своей женской невостребованности. Портреты классиков – это, конечно, хорошо, но порой хочется чего-то более осязаемого...

Как же Людмилу угораздило вспомнить портреты классиков! После этого все ее разумные умонастроения пошли вразнос. Мысленно она тут же увидела перед собой изученные до последней черточки лица: Пушкин, Лермонтов, Гоголь... Первый свесился из рамы и чуть не схватил ее за руку, рассказывая о подобных Ямале фигурах в Царскосельском саду:

То были двух бесо́в изображенья…

Один – Дельфийский идол, лик младой,

Был гневен, полон гордости ужасной,

И весь дышал он силой неземной.

Другой – женообразный, сладострастный,

Сомнительный и лживый идеал –

Волшебный демон – лживый,

но прекрасный…

Это были статуи древнегреческих богов и в то же время – олицетворение человеческих страстей. Из-за них не мог успокоиться Пушкин, едва не пропала его юность и вообще вся жизнь. Только великая, всепоглощающая любовь к Натали помогла ему удержаться на высоте духа. А может быть, причиной тому талант, подобного которому нет в России: ведь «Гений и злодейство – две вещи несовместные…» Но в любом случае Пушкин предостерегал Людмилу против Ямалы, а значит, и против Кима…

Лермонтов так не горячился, однако, щелкнув языком, отрицательно покачал головой: ничего здесь хорошего не выйдет. Безнадежно закрыть глаза на то, что вызывает в тебе внутренний протест. Я сам – признавался он – пробовал перекроить себя под более расхожие мерки, жить по принципам не столь глубоким, какие мог вместить… Ну и что в результате? Ссоры, конфликты с окружающими, третья, непоправимая, дуэль – а ведь сколько еще осталось не сказано!..

Но больше всех взволновался Гоголь. Он тянул с портрета раскрытые ладони, словно на них лежал готовый ответ Людмиле, а в его темных, всегда загадочных глазах тонким слюдяным блеском стояли слезы. «Не так… не так…», – повторял он, и скоро эти два слова стали звучать в самой Людмиле, в такт усилившемуся биению пульса. Гоголь буквально умолял ее не закрывать глаза на философию Кима, даже ради ее женской выгоды. Но ведь сам он всегда был мистиком… Разве вы, Николай Васильевич, поменяли свой взгляд на то, что человеческая жизнь тесно соприкасается с неведомым?.. Новый знакомый Людмилы как раз об этом и говорит: аура, мантры, энергетика, наконец, сама фигура Ямалы – уродливая, конечно, но символичная…

Гоголь отвечал, что мистика, безусловно, существует, и мы призваны участвовать в ней, ибо и душа наша неземной природы… но не так! не так! Есть два входа в мистику: сверкающая белизной лестница в Царский град и черный ход, облепленный грязью и паутиной… Первый ведет к Истине, второй – к подмене, которой пытается увлечь ее этот человек с проскальзывающими во взгляде искрами. Два противоположных пути не однозначны! Добро и зло, красота и безобразие, истина и ложь – не одно и то же!

Людмила оглянулась на пенопластовую фигуру в углу – действительно, сложно было бы убедить себя в том, что она может действовать во благо – если она вообще может как-то действовать. Но почему Ким, человек безусловно неглупый, не понимает очевидного? Впрочем, он не смешивает, а скорее подменяет понятия: безобразный Ямала для него объект поклонения, нарушение правил – доблесть, а нахальство – способ оправдания собственных беззаконных действий… Словом, все переставлено с ног на голову. Но во имя чего?

- Я вижу, вы смотрите на Ямалу, – негромко сказал Ким, долго пережидавший ее молчание. – Значит, теперь он вас заинтересовал?

- Скорее вы, – призналась она. – Не пойму, что заставляет вас возводить эту своеобразную, скажем так, фигуру в эстетическое и идейное совершенство?

Глаза Кима на секунду блеснули, готовясь возобновить недавнее противоборство, но тут же вернулись к своей изначальной антрацитовой черноте. Он сказал негромко, словно посвящая Людмилу в некую тайну:

- Ямала может дать силу… подъем, поддержку в жизни… Если вы попробуете вступить с ним в контакт, убедитесь сами!

- Значит, вы поклоняетесь ему исключительно ради выгоды?

Ким удивленно воззрился на нее: для чего же еще?

- Вам все равно, от кого получать жизненную поддержку?

- Если я ее получаю, я благодарен тому, кто ее дает. Скажем так: для собаки всегда прав ее хозяин, и было бы странно, если бы она чувствовала иначе!

- Человек не собака. Угождая этому существу, – кивнула Людмила в сторону пенопластового урода, – вы энергетически обираете мальчишек. Вот один уже чувствует головную боль, другие тоже получают ущерб, которого, может быть, пока не осознают, во всяком случае, не связывают с вашими занятиями.

- Это на первом этапе. Вот вы, например, тоже испытываете сейчас неприязнь к Ямале. Это обычная реакция непосвященного человека, со временем она пройдет. Стоит вам внутренне повернуться…

Но она повернулась не внутренне, а въявь, самым что ни на есть зримым образом. Пусть ей суждено навсегда остаться лягушкой, она не может разделять эти опасные странности. Ее дело – защищать интересы детей, а уж после все остальное.

Воспользовавшись секундным оцепенением каратиста, она метнулась мимо него к выходу и оттуда на лестницу. Он не успел либо не пожелал ее задержать. В следующую минуту Людмила уже спустилась в шумный веселый вестибюль, где ее закружило движение суетливой повседневной жизни. Это было как пробуждение от кошмарного сна: дети, родители, цвета, звуки, нормальное существование... Неужели совсем недавно она почти соглашалась пропускать мимо ушей страшную философию каратиста в обмен на его мужское внимание? Нет уж, лучше остаться при своем, лишь бы не влипнуть в эту навязчивую путаницу возвышенной истины и помойной ямы...

23

- На чем вы ездите в походы, Валия?

- На электричке, – несколько удивленная вопросом, ответила она.

- А на автобусе?

- Раньше мы нанимали автобус, еще до перестройки. Теперь вот уж пятнадцать лет как не нанимаем.

- Почему?

- Можно, конечно, собрать деньги с родителей, чьи дети идут в поход, но старуха не разрешает, – объяснила Валя. – Директор наш, Кира Михайловна. Она считает, что для детей у нас все должно быть бесплатно, как в советские времена. Мы ведь на электричке их без билетов возим… берем в управе специальную бумагу…

- А если я дам вам автобус?

- Алишер! – ахнула Валя. – Я знала, что ты самый добрый и самый щедрый из всех людей! Что для меня – знала. Но с какой стати тебе тратиться еще и на клуб?!

- Клуб – это тоже ты, – нежно сказал этот самый лучший на свете человек.

- Ты знаешь, во что обходится аренда автобуса?

- Неважно, Валия. Лучше скажи – ты умеешь водить?

- Водить? – недоуменно переспросила она.

- Ты можешь быть за рулем водитель? – нетерпеливо пояснил Алишер.

- Я? Конечно, нет! Зачем тебе, чтобы я …

- Ясно. Шофер нужен другой. Он должен быть наш известный человек.

- Как это? – не поняла Валя.

- Нам надо ехать… и ты поедешь, и твой поход… все мы поедем на одном автобусе – вместе!

- Куда поедем? Почему вместе? – Валя почувствовала, что у ней вдруг засосало под ложечкой – так ее организм обычно реагировал на еще не осознанное дурное предчувствие.

- Самый серьезный разговор, Валия. – Он немигающе-пристально смотрел на нее своими матово-черными глазами. – Главный разговор. Согласишься – радость, не согласишься – тогда пропал Алишер! Пропала наша любовь.

- Господи, да что же случилось?! – испуганно встрепенулась Валя. – Объясни как следует!

- Нужно, чтобы ты кое-что сделала… Если дорогой тебе Алишер…

- Конечно, дорогой… Что надо сделать?

- Когда ты пойдешь следующий раз на работу?

Этот вопрос всколыхнул в Вале тревожное чувство. При чем тут ее работа, если речь идет об их с Алишером любви? Почему он говорил про автобус, строил какие-то непонятные планы… и вот она должна что-то сделать!

Вале вдруг вспомнилась та женщина в парикмахерской, испортившая ей однажды настроение… Но нет – это, наверное, ерунда. То, что она тогда говорила, не могло иметь отношения к Алишеру!..

- Один человек, Валия… дядя мой родной. Так ему случилось… надо уехать из страны. У тебя ведь нет здесь родных?.. Мешок денег…

Все это Валя слышала как сквозь вату, внутренне спрашивая себя – неужели так и бывает? С тобой знакомится человек, уверяет тебя, что любит, добивается ответной любви, чтобы после просить помощи в незаконном деле, иначе говоря – в преступлении. И тут еще дети – они-то каким концом ко всему этому относятся? Не хочет же он сказать…

Наверное, у нее был чересчур ошарашенный вид, потому что Алишер повторил все заново, одно за другим. На этот раз сомнений не осталось: ему нужно выехать из страны с каким-то своим дядей, наверняка скрывающимся от правосудия (тут могло быть что угодно: терроризм, наркобизнес, похищение людей). Автобус же они с дядей достают для того, чтобы всех детей, которые в него сядут, для собственной безопасности взять в заложники…

- Честный слово, Валия: как только самолет – все дети отпускаем! Зачем нам тогда дети? Мы в самолет, они по домам… – Он склонился к ней, нежно-нежно, как бывало порой, блестя глазами. – Турция пускай нам двоим, больше никого. Дядя – пшик! – дальше поедет. Ирак, Аравия – сам не знаю, клянусь Аллахом! А нам подарок оставит – будем жить как Алладин с лампой, такие богатые! Вот честный слово…

Валя вздохнула и закрыла глаза. Теперь ей все было ясно: надо как можно скорее уносить ноги. Невыразимо трудно оторваться от праздника жизни и вновь вернуться к тому серому существованию, где нет ни любви ни удовольствий, ни свободы в деньгах ни перспектив; так трудно было бы, наверное, младенцу из широкого мира попасть обратно в утробу матери. Но это потом, Валя еще успеет это пережить. Сейчас ей предстоит нечто более ужасное, чем возвращение к прежней жизни, – притворство с Алишером, которого она успела искренне полюбить. Фальшивая нежность с любимым, которого вскоре предстоит потерять навеки… Но это тоже потом: сейчас главное – заложники. Она не должна допустить, чтобы план Алишера удался, и они с дядей увезли детей.

Все это пронеслось в Валиной голове, пока он, прищурившись, ждал ответа. Валя жеманно вздохнула вслух:

- Знаешь что, милый, я сейчас устала. Я обо всем этом подумаю, хорошо? А теперь уже поздно, спать хочется. Давай договорим завтра!

С миндальной улыбкой, от которой она прежде теряла голову, Алишер протянул к ней руки.

- Значит, разговор хочешь завтра. Сегодня хочешь спать. Пусть будет, как хочешь… Ну иди ко мне!

Мелькнула шальная мысль – а не воспользоваться ли этой прощальной близостью, которую дарит судьба? Ведь больше они с Алишером никогда уже не будут вместе… Но в следующую секунду Валя сообразила, что это очень опасно: попасть сейчас в его объятия. Ведь в самый такой момент она может не выдержать взятой на себя роли, выдать себя… И тогда рухнет надежда предотвратить ужасное. Ей нужно быть очень осторожной, чтобы пятьдесят московских семей не захлебнулись в глубоком горе...

- Сегодня нам нельзя, Алишер. Я сегодня не могу...

Он смотрел на нее насмешливо – или ей так казалось? Раньше Валя не замечала, что его нежная улыбка, оказывается, напоминает презрительную ухмылку.

- Не можешь, не надо! Если ты решила, пусть опять будет по-твоему…

- Ты только не обижайся, хорошо? Я приду к тебе завтра, а сейчас очень хочется спать…

- Зачем ждать завтра? – насмешливо спросил Алишер. – Хочешь спать? Ложись! – Он кивнул на широкую тахту, которая ей была хорошо знакома – самые острые и сладостные моменты их с Алишером отношений были связаны с этой тахтой.

- А ты где будешь спать?

- Я на пол. Постелю ковер. Кинь мне одну подушку...

- Но зачем так? Зачем мне спать у тебя? – С возрастающим беспокойством допытывалась Валя. – Давай я лучше пойду домой, а завтра мы снова встретимся…

- Домой нельзя, Валия, – покачал головой Алишер. – Ведь в Турции ты мне будешь жена. Тебе надо привыкать – всегда вместе!

Теперь уже было очевидно, что он смеется… и вовсе не добродушно, как мог любящий мужчина усмехнуться на причуды любимой женщины. Нет, он откровенно смеялся над ней, и вообще это был уже совсем другой Алишер, таящий в себе целую бездну ужаса и опасности... Валя почувствовала, как по ее спине побежали противные липкие мурашки. Надежда предотвратить трагедию висела на волоске!

- Ты не вернешься теперь домой, Валия, – серьезно повторил он. – Жди новый дом на берегу моря. А пока живешь здесь, где мой дом.

- Но как же так… – пыталась возразить Валя. – Я не взяла с собой вещи… Ведь мне нужно собраться, правда, Алишер?

- Чего ты хочешь? Лифчик-трусы, щетка для зубов? Пиши на бумаге список, получишь все прямо из магазина!

- Зачем же из магазина, если я могу взять свое? Я хочу свои собственные вещи!

- Свои? – злобно прищурившись, насмехался Алишер. – Вах-вах, держите меня! Что у тебя там, сокровище? Как у калифа Гарун эль Рашида?

Валя покрылась румянцем – действительно, ее собственные, не подаренные Алишером, тряпки оставляли желать лучшего. Но это не дает ему права издеваться… Впрочем, по сравнению с общей ситуацией сам вопрос не стоил выеденного яйца. Главное, что он не хочет выпускать ее из дома, – вот это уже серьезно. Но ей следует притвориться, будто она ничего не поняла. Надо вести себя, как блондинка, про глупость которых ходит много анекдотов. Тем более что она и есть самая натуральная блондинка: как легко позволила себя обмануть...

Вслух Валя сказала следующее:

- Конечно, Алишер, у меня не лучшие вещи. Прямо сказать, не самые модные, да уже и не новые. Но я к ним привыкла, понимаешь?

- Привыкнешь снова. Тебе теперь много привыкать – новая жизнь.

- Это через несколько дней. Ты говорил – послезавтра. – Валя сглотнула вставший в горле комок – неужели так реально, так ощутимо скоро? – Тогда все новое, а до отъезда позволь мне носить прежнюю одежду! Я так хочу, я так задумала, понимаешь?!

- С магазина лучше, да и домой тебе незачем ходить, – буркнул он, искоса глядя на Валю, притворяющуюся беззаботной. На самом деле она готова была потерять сознание.

- Зачем тебе домой? – повторил мучитель.

«Но я ведь там родилась», – чуть не выкрикнула Валя.

Но вовремя спохватилась – бесполезно говорить ему это, все равно не поймет, только выставишь себя перед ним дурой. Что ему до того, где она родилась? Это ей отчаянно хочется еще хоть раз побывать в кособоком коммунальном пенале, с трещинами на потолке, с окном во двор – том самом, возле которого она просиживала малышкой с компрессом на горле, когда ее не пускали из-за ангины гулять. Сегодня утром она безразлично уходила оттуда, не зная, что уходит навсегда. У нее защипало в носу – даже не попрощалась! А ведь там жили ее родители, там с нею самой совершались таинственные превращения человеческой жизни – из ребенка в девушку, потом в женщину… А вот состариться ей предстоит на чужбине, в непривычном климате, среди звуков чужой речи. Скорее всего, она закончит жизнь презренной нищенкой-попрошайкой, ибо все разговоры Алишера о женитьбе, конечно, обман… Да и нужен ли ей такой муж, который лишит ее всего, что ей дорого? Оказывается, у Вали было удивительное богатство – родина, язык, родная коммуналка, которую она привыкла поносить в разговорах с людьми, но которая на самом деле была ей бесконечно дорога… И чувство причастности к общей жизни… До самой последней минуты она и не представляла себе, какими сокровищами владеет. «Что имеем, не храним, потерявши, плачем», – как любила повторять чудная старушка из Валиного детства, в шляпке с черной вуалью и с большой булавкой у ворота кружевной пожелтевшей блузки. Она выходила посидеть на лавочке в тот самый двор, куда маленькую, больную ангиной Валю когда-то не пускали гулять…

Но надо было бороться. Не за себя – с ней уж, как говорится, все ясно. Надо было бороться за те пятьдесят семей, которые, ничего не зная, пока еще жили своей обычной жизнью.

Она попыталась рассуждать – что сейчас могло подействовать на Алишера? Только что-то связанное с его планом, ставящее этот план под угрозу. Валя еще раньше проболталась ему, что поход назначен на послезавтра, сбор возле клуба в восемь часов утра. Детей уже обзвонили, предупредили, напомнили. Сейчас они вместе с родителями собирают нужные вещи, закупают продукты. Послезавтра пятьдесят малолетних участников похода будут во дворе клуба, кроме тех, кому повезет простудиться, расстроить желудок или подцепить какую-нибудь заразу. Да, всем заболевшим крупно повезет... Еще неизвестно, не лукавит ли Алишер со своим «честный слово» отпустить всех детей, чуть только им дадут самолет на Турцию! Говоря об этом, он как-то странно отводил глаза…

- Мне нужно позвонить начальнице, – вслух сказала Валя. – Если я до завтра не объявлюсь, она сама будет мне звонить, чтобы убедиться, что я готова. Не найдет меня дома и поднимет шум.

- Ты хочешь меня обманывать, Валия?

- Я говорю, как есть. Если ты скажешь не звонить, то я и не буду. Подумаешь, старуха меня не найдет! Да пусть хоть в милицию обращается…

Алишер задумался – видно, слово «милиция» было не самым приятным для его слуха. С другой стороны ему, понятно, не хотелось допускать никаких контактов Вали с окружающим миром. Помолчав с минуту, ее озадаченный тюремщик все же подвел пленницу к телефонному аппарату, по пути вытащив из шкафа что-то длинное, узкое, завернутое в переливающуюся ткань. Золотые звездочки на черном фоне, как из сказок «Тысяча и одной ночи», отметила про себя Валя. Подумать только, какие мелочи замечает человек, на котором висит пятьдесят детских жизней!

Когда полоса красивой материи была сдернута и отброшена на тахту, оказалось, что она скрывала в себе узкий серебристый клинок с резной рукоятью. Кинжал. Вот до чего довелось дожить – Алишер угрожает ей кинжалом! Но оказалось не совсем так. Кивнув на телефон, Алишер поднес клинок к проводу, словно говоря: видишь? Как только начнешь болтать лишнее, перережу!

- А про автобус сказать? – по-прежнему стараясь казаться беззаботной, спросила Валя.

- Зачем автобус? – насторожился он.

- Так ведь старуха не знает, что мы отправимся на автобусе! Потом удивится и начнет расспрашивать, а родители, которые придут провожать детей, могут что-то заподозрить. А если я ей скажу, тогда все пройдет спокойно.

Алишер на минутку задумался:

- Скажи автобус. И еще скажи, что это ты сама заказала.

Дрожащими пальцами Валя покрутила диск. Хоть бы старуха оказалась дома! Милая, дорогая старуха – твой голос сейчас как глоток свежего воздуха, как сигнал из прошлого мира детей, палаток и рюкзаков – мира утерянного, неповторимого счастья…

- Алло, – густым женским басом отозвались на другом конце провода.

- Кира Михална? – встрепенулась Валя. – Здравствуйте, Кира Михална, это я, Валя!

- Что с тобой, Валентина? – вскинулась чуткая старуха. – Ты словно колом подавилась! Что-то произошло?

- Нет, все нормально, – еле выговорила она. – Вам показалось. Я только хочу сказать насчет похода…

- Что – насчет похода? Какие-то изменения?

- Будет автобус, Кира Михална. Я заказала в Мосагентстве в кредит. Так что будет автобус, прямо к нашему клубу…

- Валентина, ты что, белены объелась? – возмутилась старуха. – Чем мы будем этот кредит оплачивать?

- Кирочка Михална, – быстро заговорила Валя, боясь, что сейчас Алишер скомандует отбой. – Вы не волнуйтесь, я договорилась, они дадут нам автобус. Не удивляйтесь, когда увидите автобус! Дети поедут на автобусе, раз уж его дали в кредит. И я с ними. Остальное все как договорились, только автобус…

- Заканчивай, – тихо предупредил Алишер.

Хоть бы старуха расслышала на другом конце провода его голос! Но на это не стоило надеяться – она и так была глуховата.

- До свиданья, Кира Михална. Значит, не удивляйтесь, что на автобусе… до свиданья!

- Погоди, Валюша…

Но в ушах директора клуба уже звучали короткие гудки.

24

Артур Федорович сидел у себя в комнатке, рассуждая о своей незадавшейся судьбе. Смолоду он мечтал о славе, которая так и не посетила его – даже кратковременным визитом не осчастливила. Всю свою молодость он проездил с гастролями по периферии (в крупные города не приглашали), приобщал к искусству население страны, соблазнял со скуки провинциальных девушек. Тогда он был хорош собой, еще не помят жизнью, а главное – не отмечен той склонностью, которая появилась у него потом на основе любви к античной культуре. Ну и еще, признаться, было желание подняться выше природы, совершить некий выверт над собственным естеством. В театре тогда об этом ходило немало слухов: сплетничали, что такой-то народный и такой-то заслуженный… Он хотел подражать осиянным славой, по дешевке приобрел порочную склонность, угрызения совести, отсутствие семьи. В результате остался один как перст.

Собственно говоря, изначально им двигало тщеславие. Он и имя себе в молодости сменил, Александра на Артура. Казалось, среди бесчисленных Александров легко затеряться: зрителю будет трудно выделить его из прочих, численность которым легион. Правда, были еще Пушкин, Гончаров, Грибоедов, с честью выдержавшие конкуренцию своих одноименных соплеменников. Но куда ему до великих! Как говорится, что позволено Юпитеру, не позволено быку…

Снедаемый жаждой перемен, Артур-Александр и отчество хотел переделать на западный лад, с Федоровича на Теодоровича. Но тогда у него умер отец, и намерение осталось неосуществленным. Ну, а если бы бывший присяжный поверенный Федор Матвеевич Неведомский скончался позже, разве такая замена не должна была нанести ущерб его памяти? Ведь если разобраться, каждый, меняющий отчество, в какой-то степени отказывается от своего отца.

Хорошо, что он тогда одумался, хоть одна крупная ошибка в жизни прошла стороной. Хоть перед отцом он не повинен. Да и как бы это сейчас звучало: Артур Теодорович? Многие без того принимают его за немца – говорят, он похож на Гете.

С нижнего этажа приглушенно доносились крики колесом ходящих на перемене мальчишек. Можно было сойти по лестнице, чтобы оказаться в эпицентре их возни. Старикам интересно наблюдать ребячьи штуки-выверты… Но он уже устал пожирать глазами веселящихся детей, не имея силы духа приблизиться к ним, даже с самыми лучшими намерениями. Потому что они не желали видеть Артура Федоровича своим старшим другом, отвергали его психологическую помощь, не успев испробовать. Может быть, они чувствовали, что он позволяет себе думать о них особым образом?.. Говорят, интуиция больше всего развита у животных, а в следующую очередь – у детей, несмотря на то, что они доверчивее взрослых.

Как бы там ни было, Артура Федоровича избегали в школе все: не только мальчишки, но и девочки, относительно которых он ничего такого не думал. Они тоже не обращались к нему как к психологу. Естественно, на работе так долго не продержишься. Вот и получается, что жизнь дала трещину по всем швам: на сцене он больше не играет, из драмкружка в Центре вылетел, здесь тоже не ладится... Это у Гете всегда все было в ажуре: юная жена в восемьдесят лет, слава и прочее. А у него одни поздние сожаления об ошибках, которые уже невозможно исправить…

Славик Стайков был единственным, кто иногда появлялся в его логове, хоть и дрожа со страху. Артура Федоровича грустно забавляло то обстоятельство, что мальчуган за глаза зовет его людоедом. Однажды он услышал за дверью звонкий мальчишеский голос: «Куда ты, Славка?!» и ответ, выдавленный обреченным шепотом: «Я должен к Людоеду…» Вслед за тем на пороге возник сам поникший мальчик-с-пальчик: «Можно к вам, Артур Федорович?»

А последнее время и Славика не видать. Недавно, встретив его в коридоре, Артур Федорович собрался с духом задать вопрос «Почему не заходишь?» Мальчуган мялся – то да се, да времени не хватает… А Артур Федорович смотрел на него и думал: если бы у него был такой чудесный внук, он бы излечился от своей тайной порочной страсти. Чтобы кто-нибудь, в том числе я сам, посмел взглянуть на моего внука с такими мыслями?! Да лоб разобью! Но Славик не его внук, и все эти мальчишки, которые от постоянного верчения в коридоре кажутся бесчисленными – все они, к великому сожалению, не его внуки. То есть ни один из них. А ведь в сердце несостоявшегося деда нашлась бы настоящая, родственная любовь к тому мальчику, который мог бы спасти его от всего сразу: от нечистых мыслей, от одиночества, от сознания бесцельно прожитой жизни. Как говорится, семь бед – один ответ. Но такого мальчика не существует в природе…

У Артура Федоровича защипало в носу – он вообще стал последнее время слаб на слезы. И тут за дверью послышались шаги. По всем правилам сценического искусства в комнату должен был войти прекрасный отрок с сияющими как звезды глазами. И он должен сказать: «Дедушка, я твой внук».

Но вошел самурай Ким, который хотя и годился ему по возрасту в ранние внуки, но по специфике отношений был скорее строгим наставником. Артур Федорович перед ним трепетал в полном смысле слова, до дрожи вдоль позвоночника. Правда, Ким пока держался с ним снисходительно, возможно, приберегал волевое давление на особый случай. И Артур Федорович заранее был готов сделать все, чтобы этот случай не наступил.

- Чем заняты, Артур-сан?

- Ничего не делаю, Кимушка, ворон считаю. Водки сегодня не принес? В самый раз бы...

- Сегодня… нет, не принес, – отозвался гость с нетипичной для него нечеткостью интонации: прежде он никогда не делал пауз между словами.

- Так, может быть, послать в буфет за чаем?

- Ничего не надо, Артур-сан. Я пришел с вами поговорить.

- Говори, друг мой, – откликнулся Артур Федорович, несколько удивленный таким оборотом дела. – Слушаю тебя со вниманием.

Далее произошло нечто странное – Ким пару минут молчал, как молчат люди, собираясь с мыслями. Обычно он хорошо знал, с чего начать, о чем говорить, что ему нужно в конечном счете. Сперва Артур Федорович, глядящий в стол, просто пребывал в ожидании: потом поднял голову и с недоумением воззрился на своего гостя. Ким сидел, подняв взгляд к потолку – не будь у него глаза страшные, как у черта, можно было бы сказать по-старинному: «возвел очи горе». В таком необычном состоянии Артур Федорович видел его впервые.

- Скажи, дорогой, – что-нибудь случилось?

- У вас в школе есть учительница, – заговорил он чуть медленнее, чем всегда. – Людмила Викторовна. Она преподает русский язык и литературу, а еще классный руководитель 5А...

- Ну да, – подтвердил Артур Федорович, не понимая, к чему он клонит.

- Так вот, мне нужно знать о ней все. Что она любит, как ладит с учениками, что ест в буфете, во что одевается, какие у нее проблемы – все до последней мелочи… Кроме того, мне нужна какая-нибудь ее вещь.

- То есть как это? Какая вещь? – не понял Артур Федорович.

- Платок, перчатка, губная помада – что-нибудь такое, к чему она часто прикасалась.

- А зачем?.. – от неожиданности глупо спросил он, но тут же прикусил себе язык – не его дело спрашивать Кима. Захочет, сам объяснит.

- И как же ты рассчитываешь получить эту вещь?.. – вслух спросил он. – Будешь просить сувенир на память?

- Какой еще сувенир! – вскинулся Ким, сразу выпав из своей романтической заторможенности. – Вы плохо ее знаете, Артур-сан. Она не дает сувениров. Эту вещь для меня придется достать вам.

- Но почему ты думаешь, что мне она согласится ее отдать?..

- Конечно, не согласится! С чего ей вам что-то давать! Вы должны будете выбрать удобную минуту и прикарманить…

- То есть за кого же ты меня принимаешь? – не выдержал старик. – Знать до последней мелочи… Передавать сведения… Прикарманить вещь… Кто я тебе – шпион? Соглядатай? Да и вор к тому же?

- Не горячитесь, сан, чтобы потом сразу не охладеть. Во всем соблюдайте меру, – отчеканил Ким таким ледяным голосом, что у Артура Федоровича действительно похолодело внутри.

- Да нет, я ничего… Но согласись, такое предложение!

- Вы еще не такие предложения от меня услышите, и будете их выполнять! Если, конечно, не хотите, чтобы я из вашего друга превратился в вашего врага. А моим врагам, уверяю вас, живется несладко…

- Ладно, не заводись, – слабо махнул рукой Артур Федорович. – А в чем, собственно, дело?

Ким снова помолчал, а после изрек слова, которых от него никак нельзя было ожидать, даже в шутку. Но с одного исподволь брошенного взгляда Артур Федорович определил: шутками здесь не пахнет.

- Дело в том, что я влюбился в Людмилу. Она самая прекрасная женщина из всех, кого я встречал в жизни.

- Она-а? – с искреннем недоумением протянул Артур Федорович. – Самая прекрасная?

- Я знаю, что вы все считаете ее некрасивой. – Ким встал со стула и взволнованно заходил по комнате, едва не задевая краем кимоно бедного Артура Федоровича. – Вы тут все слепые кроты, роющиеся в песчаном холме и ничего не видящие на свету. Это женское лицо отражает главные черты сущего: страстность луны, четкость горных контуров, недоступность звезд и твердость камня. Я просто не могу найти слов…

- Ты уже нашел их, Кимушка, я вполне проникся, – поспешил заверить Артур Федорович. – Но если она столь совершенна, почему б тебе…э…не приударить за ней?

Ким с сожалением вздохнул – сожаление, разумеется, стоило отнести в адрес безнадежной тупости Артура Федоровича:

- Потому что она не хочет, чтобы все пошло этим путем. А у меня нет вещи, которую я вам заказал. Поэтому я не могу на нее воздействовать! А без этого она ко мне, увы, не придет. Эта девушка обладает волей дюжины самураев...

- Мне в свое время нравились характеры помягче, – заметил Артур Федорович. – Но тебе, конечно, видней…Может быть, стоит немного выждать? – через секунду предложил он. – Когда женщина видит, что ее воздыхатель готов, как говорится, сорваться с крючка, она подчас пересматривает свое поведение…

- Я еще не знаю, какое решение приму. Ясно одно: эта девушка должна быть принесена на алтарь сущего…

- Погоди, погоди… – наморщил лоб Артур Федорович. – Ты что, хочешь с ней того самого… либо ее на алтарь?

- И то, и другое. Разве я могу соединиться с непосвященной? – возмутился Ким.

- Ах вот как… и тут посвященье… смотря что разуметь под посвященьем… – бормотал себе под нос Артур Федорович. – Но если так, то я, честно сказать, не завидую этой самой Людмиле!

Обращенные вслед за тем на него уничижающие, убийственно жестокие глаза Кима говорили о том, что на сей раз пощады ему не будет. Он слишком расслабился, видя своего повелителя в необычном состоянии, и как следствие потерял над собой контроль. Слишком много себе позволил – теперь пришла расплата.

- Не завидуешь? Всякая баба должна завидовать той, которая станет моей избранницей! – отчеканил Ким своим безжалостным голосом. – Всякая подлая старая баба, с вожделением глядящая на мальчишек, к которым не смеет подойти!

И Артур Федорович почувствовал, как неприятно вздрогнула голова, словно его ударили по темени… хотя руки каратиста, сцепленные одна с другой, лежали сейчас на черном поясе его кимоно. Изучая психологию, он вскользь читал о том, что можно наносить удар взглядом, но принял тогда эти сведения за очередную байку. А голова болела по-настоящему…

25

- Ну все, Тимыч, теперь ты со мной рассчитаешься, – говорил Славка в первый же день, как они встретились после Тимкиного гостеванья в деревне. – Теперь ты со мной и в поход пойдешь, и на карате! А еще к психологу – ведь ты написал, что пойдешь, «если будешь жив!»? А ведь ты жив, разве нет?!

- Некогда мне с тобой всюду ходить, – вздохнул Тимка.

- А у меня, думаешь, есть время? – закричал в ответ Славик. – То есть в поход я хочу, – оговорился он. – Там в палатках ночевать будем, костер разведем. А на карате надо ходить, чтобы стать сильным. Только потом голова болит…

- Почему?

- Потому что Ким Аланович, это наш учитель, заставляет говорить с Ямалой.

- С кем говорить? – не понял Тимка.

- С Ямалой. Это бог такой, он стоит в зале – Ким Аланович поставил. Говоришь с ним мысленно, так что никто не слышит, а потом болит голова.

- Ну и зачем мне, чтобы она болела? – удивился Тимка. – Что у меня, своих проблем нет?

- Проблем?! – как ненормальный завопил Славка. – Значит, у тебя есть проблемы?

- Ну, допустим, есть… А чего ты орешь как ненормальный?

- Старик, да это как раз то, что надо! Людоед ко мне каждый раз пристает – какие у тебя проблемы? А я не знаю, что ему отвечать!

- Кто это – людоед?

- Ну Артур Федорович, психолог. Он сам сказал – ты ко мне в комнату входишь, как в замок людоеда, у которого синяя борода. А на самом деле он вообще безбородый!

- Я знаю, – кивнул Тимка. – Я ведь его видел.

Это было в тот день, когда Денис впервые сказал, что взрослых людей тоже могут украсть. Именно тогда Тимка понял, что у него украли папу…

- Мне теперь мама разрешила ходить к Людоеду пореже, – звенел над ухом беззаботный Славкин голос. – Но хоть раз в неделю надо прийти. А ему обязательно нужны проблемы!

- Так я же не хочу никому рассказывать…

- Вот, значит, как! – Славка всерьез обиделся. – Значит, у меня нет проблем – я должен о них рассказывать, а у тебя они есть – и ты не хочешь! Тоже мне друг называется…

Славка потускнел, как те поля в окнах электрички, на которые смотрел Тимка по пути к бабушке. Ладно уж, он пойдет навстречу своему другу. Пусть там – и на карате, и в походе, и у психолога – ему будет очень скучно, но друзей надо выручать. Они договорились, что с этого дня начнут ходить всюду вместе.

26

Наступившая ночь тянулась бесконечно. Забившись в уголок необъятной тахты, под негромкий храп свернувшегося внизу на ковре Алишера, Валя полоскала свои гнетущие думы. Пришло время выбирать: либо подвиг, либо переселение в Турцию и вообще переселение – в другую личность, в другую внутреннюю систему. Потому что прежней Валей она тогда быть не сможет. Разве прежняя Валя в состоянии допустить, чтобы из-за нее пострадало пятьдесят детей и еще вчетверо больше родителей, бабушек-дедушек? Лучше уж она за всех них пожертвует собой. Для этого нужно на тот момент, когда посадка в автобус еще не началась, громко крикнуть что-нибудь такое, отчего дети должны разбежаться в разные стороны… Если Алишер и сможет кого-нибудь схватить, то, по крайней мере, двух-трех. Тем более руки у него будут заняты – ведь ему придется держать саму Валю…

Однако, работая в детском турклубе не первый год, она знала, из-за чего этот план, скорее всего, сорвется. Дети не пожелают разойтись, чтобы не лишиться предвкушаемых радостей похода. Они не поймут, насколько серьезно положение, и будут переминаться на месте, надеясь, что поход все-таки состоится. А тем временем Алишер быстренько запихнет Валю в автобус и скажет детям: «Она пошутила». И будет уже поздно предпринимать дальнейшие шаги, потому что за ней будут следить, а при первом удобном случае, вероятно, ликвидируют.

Странное дело, еще недавно – в тот день, когда Алишер впервые появился возле их клуба – Валя совсем не боялась смерти. Услышав от старухи, что это, может быть, террорист, она тогда с легкостью подумала: «гори все синим пламенем». Так неужели теперь, после полного крушения своего кратковременного счастья, ей еще стоит для чего-то беречь свою жизнь? Может быть, так даже лучше… Но ей нельзя умирать просто так, без пользы для пятидесяти гномиков с привешенными за спину рюкзаками. Ведь им грозит не только душевная травма, сама по себе способная искалечить дальнейшую судьбу. Скорее всего, их потом продадут на рынке как невольников…

Вот если бы найти способ предупредить старуху! Конечно, она выйдет на крыльцо проводить отъезжающих, и тогда Валин последний крик, предупреждающий об опасности, не должен пропасть впустую… Старуха не сможет задержать автобус, но она тут же свяжется с милицией. По крайней мере, их будут без промедления спасать…

Теперь план выглядел более осуществимым – надо только собраться с духом и не сплоховать в последний момент. Однако она с отвращением признавалась себе, что скорее всего ничего не сделает. Непреодолимым был не страх смерти (во всяком случае сейчас, пока не пришла минута), а страх развязки. Валя не знала, сможет ли вынести то неимоверное напряжение, с которым придется ожидать готовый обрушиться на нее гнев Алишера. Ибо несмотря ни на что, душу одержало доледниковое, первобытное табу приниженной женщины перед подчинившим ее мужчиной: не идти наперекор повелителю. А он все еще оставался Валиным повелителем, ужасным и презираемым, но тем не менее. Она просто не дерзнет возвысить против него голос! Да у нее и не будет в решительный момент голоса – одна хрипота в горле… Труднее всего сбросить с себя эти внутренние оковы, заставляющие трепетать перед преступником…

Валя уже еле сдерживала поднявшуюся в теле дрожь. Ей просто необходимо успокоиться, это будет началом всех правильных действий, которые сейчас могут быть предприняты. Табу–не табу, ей необходимо мобилизовать всю свою волю, чтобы подняться выше этой первобытной зависимости. Когда-то она была пионеркой в отряде имени Зои Космодемьянской, и все девчонки, включая ее саму, искренне считали: если потребуется, они смогут повторить Зоин подвиг. Вот теперь для Вали это время пришло. Оказывается, детские ожидания порой действительно сбываются в жизни. А методы фашистов, скорее всего, мало отличаются от методов тех, в чьи руки она попадет – если не самого Алишера, то его дяди и прочих подельников…

Таким образом Валя будет достойна звания своего пионерского отряда. Все ясно, все просто, все хорошо. Но как же все это ужасно!..

Вале хотелось застонать, завертеться волчком на огромной тахте – однако стоило ей пошевелиться, как негромкий храп Алишера становился настороженным. Он стерег ее даже во сне.

Следующий день они почти не виделись. Этот Лев Аллаха, как расшифровывалось его имя (Валя мысленно переиначила – шакал дьявола) уходил по своим преступным делам, а она оставалась одна в квартире, запертая на ключ. Балконная дверь тоже была заперта, а единственное не замурованное окно выходило в серый уличный тупик с редкими прохожими. Валя была уверена: если кричать, никто из них не поднимет головы, разве что найдется старушенция, которой до всего дело – вроде ее Киры Михалны. Но попасть на такую было бы слишком большой удачей.

И еще одна ночь прошла, а на следующее, то самое, утро шакал бегал вокруг нее, суетился, юлил хвостом. Вале хотелось надеть свои старые спортивные брюки с полосками, неизменно служившие ей в походах двенадцать лет, и столь же верную старую ветровку. Но все это осталось дома, в ее бесценной коммуналке, при воспоминании о которой горло перехватывало тугим обручем. Дорогой спортивный костюм, купленный шакалом, оказался на два размера мал. Он недооценил Валю – для него она была меньше, чем на самом деле. Хоть бы он правда ее недооценил!

Шакал опять сходил в магазин и вернулся с новым костюмом, точно таким же, но большего размера. Он даже не попытался обменять старый, просто заплатил второй раз. Конечно, зачем ему мелочиться, если дядя-террорист готовит своему спасителю крупную сумму, чтобы жить как «Алладин с лампой»?

Валя оделась, обула новые кроссовки, повязалась своим, прежним, платочком, который лежал у нее в сумке. Там же валялась нераспакованная пачка анальгина, купленная ею в тот самый день – первый день эпохи Алишера. Все последующее время ее так крутило счастливым вихрем, что не нашлось минуты перетряхнуть сумку. Интересно, удастся ли ей проглотить тайком несколько таблеток перед тем, как ее начнут избивать?..

Появился шакал с походной сумкой через плечо. Он взял Валю под руку, – как она прежде любила опираться на его руку! – вроде бы корректно и сдержанно, но весьма цепко. И всю дорогу до клуба ловил каждое ее движение: как посмотрела, куда повернулась, что подумала. Но он не мог бы определить, решилась она или нет… потому что Валя сама еще этого не знала.

Перед клубом уже стояли ребята со своим барахлишком, уложенным в заранее розданные рюкзаки. Их счастливые мордочки сияли от предвкушения удовольствий. Они не захотят понять Валю, даже если ей удастся выкрикнуть, что конечным пунктом похода является невольничий рынок в Турции, детский сектор. Шакал заглянул в проулок, махнул кому-то рукой – из-за угла медленно выполз, покачивая выпуклыми боками, междугородний автобус с белыми наголовниками на креслах. В глазах провожающей на крыльце старухи вспыхнула благородная гордость…

Автобус произвел впечатление на детей: они притихли, с уважением оглядывая внушительную машину, а потом стали робко подтягиваться к дверям. Шакал словно клещами стиснул Валин локоть, понимая, что в этот последний момент угроза разоблачения с ее стороны особенно велика. Шофер, еще смуглее шакала, выглядывал в окно и корчил детям потешно-одобрительные гримасы. А рядом с ним в кабине сидел человек постарше, тоже смуглый, но предпочитающий себя не афишировать, – не иначе как сам дядя...

Пока оба они находились достаточно далеко, Валя вдруг резко дернулась и завернула держащую ее руку вверх, к лопатке – известный болевой прием самообороны. Не ожидавший подобного шакал согнулся пополам, а она отпрыгнула в сторону и заорала изо всех сил:

- Никто не садится в автобус, это ловушка! Идите все по домам! – и тут же почувствовала, как уже вновь очутившийся рядом шакал начинает ее трясти, раскачивать из стороны в сторону для того, чтобы шмякнуть головой о борт автобуса. Оказывается, мгновенная смерть тоже страшна… да еще как… помогите!!!

- Проснись, Валия! Тебе страшный сон.

На секунду Валя подумала, что страшным сном было вообще все, начавшееся со вчерашнего вечера, а над ней склоняется ее милый, родной Лев Аллаха. Но перехватив его взгляд, поняла – шакал. И все правда, а сном было лишь то, что Валя решилась протестовать. Сможет ли она это на самом деле?..

Тянулась глухая ночь.

27

Людмила Викторовна закончила проверять тетради, да так и осталась сидеть, вложив ручку в последнюю из них и устремив взгляд в окно. Ее мысли занимало недавнее посещение секции восточных единоборств. Пока еще она не приняла никаких мер по ограждению своих учеников от опасности, только раздумывала, как это лучше сделать. Тетя Дениса Короткова обещала ей поддержку своего Комитета – но только через несколько дней, потому что сейчас им необходимо устроить одно срочное дело. Таким образом, оставалось ждать. Подводя итоги, касающиеся ее лично, Людмила Викторовна мысленно хвалила себя: она поступила правильно, не клюнув на подброшенный ей крючок мужского интереса, читавшегося в глазах Кима. Даже если допустить, что приманкой на крючке было искреннее чувство. Проглотив такую наживку, Людмила неизбежно оказывалась втянутой в иное мировоззрение, и тогда уже не смогла бы с полной отдачей защищать детей.

Одно время она боялась, не станет ли каратист ее преследовать. Если он в самом деле обладает какими-то парапсихологическими знаниями и приемами, то Людмила вполне могла оказаться их жертвой. Ведь сама она в этом не смыслит, ей нечего противопоставить Киму на этом поле. Противник силен, ты беззащитна – тут есть над чем задуматься…

Но пока каратист никоим образом не напоминал о себе, не встречал ее на улице и не звонил по телефону. Может быть, все и обойдется. Жалобу на секцию восточных единоборств подпишет не только школа, но и Комитет, в котором работает тетя Дениса, – так что это не будет выглядеть личной инициативой Людмилы Викторовны. Ну, а что касается мелькнувших на мгновенье надежд… что ж, ей, видимо, на роду написано оставаться старой девой. Никто не собирается ее расколдовывать, и надо с этим жить. Каменное кольцо женской невостребованности – оно ведь в то же время и защищает от многих опасностей, которым подвержены красивые, любимые, пирующие на празднике жизни.

Как ни странно, Людмиле теперь частенько докучал человек, совершенно не подходящий на роль поклонника, – школьный психолог Артур Федорович. Он наведывался в класс вечером, когда ребята уже разойдутся по домам, мешал заниматься делом (вот сегодня его нет – она все тетради за неделю проверила), с неутомимым рвением расспрашивал о жизни. Его интересовало буквально все: где она была, что делала, о чем думала, с кем про что говорила. Конечно, Людмила не выдавала своих сокровенных тайн, но и совсем не отвечать было бы невежливо.

Она предпочитала держаться золотой середины. Где была? Да здесь, конечно же, в школе. Каждый день, кроме выходных, она проводит здесь: ведь у нее полная недельная загрузка. Что делала? Конечно, вела уроки. О чем думала? Да разве здесь дадут о чем-нибудь подумать, Артур Федорович, миленький! Только успевай следить за детьми, а до раздумий, как говорится, руки не доходят!

Иногда он делал ей комплименты: и такая-то она умная, и своеобразная, и уж так-то приятно с нею беседовать! Людмиле оставалось только недоумевать: неужели в моду вошли вдавленные лягушачьи лица и манера держаться синим чулком? Наверное, так и есть, ибо впервые в ее жизни один за другим появилось два мужчины, проявляющие к ней внимание.

За дверью покашляли, и немолодой, хорошо поставленный голос манерно произнес «Разрешите войти?» Значит, опять принесло Артура Федоровича. Ничего не поделаешь, как гласит французская пословица: «Когда вспоминают о солнце, видят перед собою его лучи».

- Я вам помешал? – Лицо старика изобразило озабоченность, хотя он не мог не догадываться, что мешает ей из разу в раз, с уже установившимся постоянством.

- Входите, Артур Федорович. Садитесь.

- Благодарю вас. Ну и денек, все вокруг бегают как сумасшедшие, а между тем никакой причины для беготни как будто не видно… А у вас что новенького?

- Никаких особенных новостей. Вот тетради проверяю.

- Ах эти тетради, куда от них только деться! – театрально закатил глаза психолог, сам никогда, по-видимому, не занимавшийся этим каторжным учительским трудом. – Скажите, Людмила, – а дома вы тоже их проверяете?

- Случается. Почему вы спрашиваете?

- Мне было бы очень интересно узнать, чем вы занимаетесь дома. Такая целеустремленная женщина…

- Дома, Артур Федорович, все женщины одинаковы: стирка–плита–уборка…

- Но вы ведь особенная, – возразил он, пристально глядя ей в глаза. – Вы ни на кого не похожи…

- Уверяю вас – в этом вопросе я похожа на всех и все на меня.

- Ну допустим… – Он, очевидно, понял, что разговор бессмысленно вертится вокруг собственной оси. – А теперь мне хочется попросить вас об одном маленьком одолжении…

Судя по тому, как он это сказал, было видно – ответ имеет для него особенное значение…

- Что же это такое?

- Подарите мне на память какой-нибудь сувенир! Маленькую вещицу – салфеточку там или какой бумажный цветочек…

Признаться, эта просьба Людмилу ошарашила. Она все-таки считала психолога умнее, чем он оказался на самом деле. Ну и манера ухаживать, как в слащаво-сентиментальной мыльной опере!

- Простите, я… ни салфеток не вышиваю, ни цветов из бумаги не делаю. Впрочем, если вы любите такие вещи, подойдите, пожалуйста, вон к тому шкафу. Там у нас за витриной выставка «Умелые руки»...

- Но я имел в виду другое… чтобы вы дали мне свой сувенир…

- Людмила Викторовна, к телефону! – крикнула из коридора шлепавшая тряпкой уборщица.

- Слышите, Артур Федорович, – меня зовут в учительскую…

- А вы ждете от кого-то звонка? – полюбопытствовал этот странный тип.

- Возможно, жду. Это касается только меня, – одернула его Людмила.

На самом деле ей собирались позвонить из окружного методического кабинета, но почему она должна посвящать в свои дела посторонних?

- Простите меня. Кажется, я вам докучаю…

Его лицо на секунду приняло сконфуженное выражение, но тут же вновь засияло искательной улыбкой:

- Можно подождать здесь, пока вы вернетесь?

Она пожала плечами: у него есть очень уютная комнатка на четвертом этаже, но сидеть он предпочитает здесь, в пустом классе. Что же ему все-таки надо, этому Артуру Федоровичу? Неужели вправду влюбился? Но почему тогда в нем ощущается какая-то натянутость, принужденность, словно человек сам себя заставляет…

О том, что его заставляет кто-то другой, она даже не подумала. Ей такое и в голову не могло прийти.

Поднимаясь по лестнице, Людмила набрасывала в уме план разговора с методистом из окружного кабинета. Но как только она вошла в учительскую и увидела телефонный столик с лежащей на нем снятой трубкой, ее пронзила догадка – это не методист. Вот и дождалась, Людочка, начинается... Ким как будто выпрыгнул из слухового отверстия трубки секундой раньше, чем прозвучал его голос:

- Здравствуйте, Люда-сан! Узнаете?

- Узнаю, – стараясь быть сдержанной и спокойной, подтвердила она.

- Вы, наверно, не ожидали меня услышать?

- Не ожидала. А что, собственно говоря, заставило вас позвонить?

Он чуть-чуть помолчал – видимо, не был готов к тому уравновешенному тону, которым она с ним разговаривала.

- Я думаю о вас чаще, чем мужчина должен думать о женщине. Может быть, и вы меня вспоминаете?

- Только в связи со своим учительским долгом.

- То есть чтобы устроить мне неприятности?.. А я вот полагаю, что скоро вы станете вспоминать меня весьма часто… Очень часто станете вспоминать, просто забыть не сможете... – Он как будто ввинчивал фразы в ее сознание, одну за другой. – И учительский долг будет тут не при чем!

- Я не поняла – вы мне чем-то угрожаете?

- Пожалуй, что так. Но не думайте обо мне слишком обыденно – я не намерен вынырнуть перед вами из темноты как примитивный хулиган. В моем распоряжении более утонченные методы…

- Помощь Ямалы, да? Знаете, ведь таким путем ничего не достигнешь…

- Вы не правы, учительница. – Теперь Ким чувствовал себя на твердой почве: его голос набирал силу. – Вы в корне не правы. Именно таким путем достигается очень многое, можно сказать, в с е!

- Так уж и все, – усмехнулась Людмила, хотя на душе у нее было невесело: от слов Кима и впрямь веяло какой-то угрожающей силой.

- Ваша правда – есть исключения, когда эта сила не действует. Точнее сказать, некоторые люди для нее недоступны. Но лично вы к этой категории не относитесь!

- А что это за люди? И почему вы так уверены, что я к ним не отношусь?

- Потому что в противном случае я бы об этом уже знал… Итак, вы по-прежнему не хотите добровольно принять мое приглашение?

- Приглашение? – не поняла Людмила. – Куда?

Ее сердце забилось чуть быстрее, ибо само это слово, исходящее из уст мужчины, не может оставить женщину совсем равнодушной. Не так уж важно, куда именно тебя пригласят – в театр, в ресторан, на прогулку – лишь бы кто-то проявлял к тебе интерес, нуждался в твоем обществе, добивался твоего внимания...

- Может быть, вы подумали, я имею в виду какие-нибудь увеселительные места? – тут же спросил Ким. – Театр, ресторан, пикник?.. Да запросто! Но только не это главное. На самом деле я приглашаю вас в новую жизнь…

- Замуж? – удивилась Людмила столь стремительному развитию событий.

- Замуж? – с презреньем переспросил он. – Бумажка из ЗАГСа, отметка в паспорте? Все это ни о чем посвященному человеку не говорит. Но я согласился бы и на такую житейскую пошлость, если бы был уверен в главном...

- В чем? – спросила она, хотя и сама уже догадывалась.

- Что мы – две половинки, призванные к совместному служению сущему…

- Чему будем служить? - с чуть заметной усмешкой уточнила Людмила.

- Безбрежному океану бытия, который все создает и сам же все поглощает... беспредельному могуществу, которое умеет награждать своих верных слуг…

- Но я не желаю ему служить! – не выдержав спокойно-ироничного тона, крикнула в трубку Людмила. – Я вообще не принадлежу ни к какой религии, а живу, кстати сказать, в России, где существует своя тысячелетняя духовная традиция!

- При чем тут традиции России?.. – холодно возразил Ким. – Я говорил совсем не об этом.

- А я об этом!

Она не могла унять поднявшегося из глубины души возмущения. Что же такое, в самом деле? Разве она человек без Родины, чтобы так настойчиво тянуть ее в чужую религию, в чуждую ментальность?

- Если бы я почувствовала потребность стать верующим человеком, то выбрала бы традиционную русскую духовность – православие!

Когда она смолкла, казалось, что сейчас нечто произойдет: телефонная трубка разлетится в черепки, либо сам потолок обрушится ей на голову вследствие того гнева, который выплеснет на нее Ким.

- Ваши косные мысли доказывают лишь то, что с вами не нужно ничего обсуждать, – еле выговорил он сквозь душившую его ярость. – И вообще не стоит церемониться. Скоро я поговорю с вами по-другому…

- Ну старый осел, если он опять ничего не сделает!.. – добавил Ким словно бы для себя: в драматургии такие реплики обозначают ремаркой «в сторону».

- Я вас не поняла, – дрожащим голосом сказала Людмила, сердце которой вдруг сжалось тоскливо-безнадежным предчувствием.

- Скоро поймете!

28

Во время этого необычного разговора «старый осел» Артур Федорович метался по пустому классу, то приближаясь к учительскому столу, то вновь отскакивая в сторону. Самый обычный с виду стол притягивал его как магнит – ведь на нем находились личные вещи Людмилы Викторовны. В то же время внутренние принципы Артура Федоровича не позволяли ему исполнить приказание Кима. Он считал себя порядочным человеком (с некоторыми оговорками, но тем не менее), а взять чужую вещь – это, простите, воровство! Однако столь удобный случай вряд ли представится снова. Несколько раз Артур Федорович протягивал руку к бежевому шарфику, вложенному в серый берет, к сумке на ремешке, зацепленном за уголок стола. И всякий раз отдергивал. А если его, кроме прочего, застанут на месте преступления? Вот сейчас войдет уборщица, гремящая ведром в коридоре, а он роется в чужих вещах!

Артур Федорович стукнул по столу кулаком, выражая свое отношение к роли, определенной для него Кимом. Стол пошатнулся, и из раскрытой тетради выкатилась вложенная между листов ручка. Наконец-то удача улыбнулась старику: ручка – это не столь серьезно, и в то же время вещь, лично принадлежащая Людмиле Викторовне.

Конечно, Артур Федорович знал, что сознательно упрощает проблему: ведь главный смысл действия заключался отнюдь не в стоимости украденного. Ким не скрывал, что с помощью «сувенира» попробует овладеть сознанием хозяйки. Говорят, человек идентичен информации о себе самом, а эту информацию можно «считывать» с какой-либо принадлежащей ему вещи. Потому что внутренняя сущность невидимо оседает на предметах, к которым человек прикасался; пропитывает его одежду, место, где он жил и т.д. В этом, надо полагать, коренится смысл почитания верующими святых мощей, источающих особые цельбоносные токи.

Однако заявленный принцип может действовать и в обратном направлении: например, колдуну для воздействия на человека тоже требуется вещь, находившаяся в личном употреблении. Она послужит колдуну дверью во внутренний мир намеченной жертвы, если, конечно, этот мир не защищен чем-то изнутри. Но это уже отдельный вопрос – о прочной защите. Пока же Ким, получив пресловутую ручку, обретает над Людмилой Викторовной определенную власть.

Артур Федорович был не настолько глуп, чтобы этого не понять. Но если он опять предстанет перед Кимом с пустыми руками… В прошлый раз Ким предупредил, что дает ему последнюю отсрочку! А ведь он может просто уничтожить бедного старого неудачника, не пробившегося наверх артиста…

Перед этим доводом все прочие казались не столь значительны. Нахмурившись, Артур Федорович решительно опустил свой трофей в карман.

А через минуту оказалось, что госпожа удача предпочитает закон парности: если уж она улыбнулась тебе один раз, можно рассчитывать и на вторую улыбку. В класс, запыхавшись, вбежали два мальчугана: прекрасный пастушок Слава Стайков и еще какой-то щуплый парнишка небольшого роста.

- Людмила Викторовна, мы тут забыли…

- Входите, мои юные друзья, – пригласил Артур Федорович. – Людмила Викторовна вышла, но она вернется. А пока мы с вами можем приятно побеседовать!

Мальчуганы увидели, что деваться некуда – слишком поздно они, милые зайчики, заметили свернувшегося на их пути удава. Оба вошли в класс и повесили носы, чувствуя себя неловко. Но теперь им не оставалось ничего иного, как пребывать в обществе Артура Федоровича, притворяясь, что все в порядке. Иначе говоря, делать хорошую мину при плохой игре...

- Ну-с, так о чем же мы побеседуем, поджидая Людмилу Викторовну?

- Артур Федорович, это мой друг Тимка, – нахмурившись от решимости, представил Славик щуплого мальчонку. – Вы всегда спрашиваете, у кого есть проблемы, – так вот у него они есть!

Мальчонка не изъявил радости, что о нем заговорили в таком контексте, но вслух ничего не возразил. Лицо его было напряженным, словно малыш хронически переносит острую душевную боль. Похоже, Славик прав: у его дружка действительно есть проблемы. Настоящие либо выдуманные – в данном случае это неважно, потому что сам мальчик страдает от них как от настоящих.

- Знаете, чего боятся все на свете напасти? – спросил Артур Федорович. – Обсуждения. Страхи роятся в темноте, а как только выведешь их на свет, они рассеются и исчезнут. Все равно что змеи, которые живут под камнями: отодвинешь камень – змея уползет.

Последнее сравнение было взято Артуром Федоровичем из старинных церковных книг, которые он читал когда-то, намереваясь сыграть в спектакле священника. Там это говорилось про исповедь, в том смысле, что змея – грех, а камень – утаивание. Перестанешь таить, назовешь грех на исповеди – сдвинешь камень, и змея уползет. А ведь точно подмечено! Если бы, к примеру, Артуру Федоровичу предстояло рассказывать о том, с каким чувством он смотрит на этих малышей, он бы, наверное, перестал так на них смотреть. Недозволенная сладость должна оставаться тайной – либо вовсе уйти из твоей жизни.

- Давайте выпускать змей! – с воодушевлением закричал Славик.

Другой мальчонка взволнованно передернул плечами. Все его сомнения читались на худеньком выразительном лице. Мальчугану явно была нужна поддержка, однако он боялся, что его не поймут. Иначе говоря, не испытывал доверия к собеседнику.

- Может быть, тебе трудно начать? – спросил Артур Федорович как можно мягче. – Давай сделаем по-другому: я задаю вопросы, а ты на них отвечаешь. Согласен? Вот и прекрасно. Скажи мне, с кем ты живешь?

- С мамой, – отвечал мальчуган и почему-то вздохнул.

- Только с мамой?

- Еще с отцом, – вмешался Славик. – У него отец есть, дядя Паша. Что ж ты не говоришь, Тимыч, когда тебя спрашивают!

- Подожди, друг мой. – Рука Артура Федоровича потянулась погладить классическую овальную головку белокурого подсказчика и вернулась с полпути на место. – Вот когда ты, мой красавчик, будешь рассказывать о себе, тогда мы будем молчать и слушать. А сейчас рассказывает твой друг. Какие у тебя отношения с мамой? – спросил он Тимку.

- Хорошие, – выдавил из себя мальчонка.

- Совсем хорошие? – уточнил Артур Федорович. – Или что-то все-таки не так?

- Мне жалко маму, – угрюмо признался Тимка.

- Значит, ей трудно живется?

- Да. У нас, знаете, что случилось…

После этих слов мальчуган замолчал. Он еще дважды начинал шевелить губами, но так ничего и не выговорил.

- Понятно, – вздохнул Артур Федорович. – Не хочешь рассказать о своих проблемах. Что ж, твое дело. Только я в таком случае не смогу тебе помочь.

- Так нечестно, Тимыч, – насупился молчавший уже минуту Славик. – Мы ведь договорились, что ты расскажешь…

- А я расскажу! – заявил вдруг мальчуган. – Про маму я, пожалуйста, расскажу… Она сирота. Ее мать когда-то влюбилась в артиста, родила ее, а сама от тоски погибла. То есть ее деревом в тайге привалило, но это и получилось от тоски. В общем, она умерла.

Сведения были впечатляющими, непосредственный Славик даже приоткрыл рот. Да и Артуру Федоровичу стало немножко не по себе. Как ни говори, ситуация была знакомой: девушка влюбилась в артиста и родила от него ребенка… А артист, конечно же, не остался там, где это произошло, – где-нибудь в провинции, столь хорошо известной Артуру Федоровичу. Артист уехал из захолустного городка либо поселка, где зрители подчас сморкаются во время спектакля, гулко хлопают в ладоши, а иногда и притопывают кирзовыми сапогами… Впрочем, все это было в далекие времена: сейчас, конечно, другая публика, другие манеры. Вот только девушки так же липнут к артистам, словно мухи к варенью.

- Значит, твоя бабушка влюбилась в артиста, – задумчиво повторил Артур Федорович. – И как же его звали?

- Кого? – глядя исподлобья, уточнил Тимка.

- Ну, артиста, твоего деда.

Тимка замешкался и не ответил. Артур Федорович понимал, что его любопытство в данном случае является непрофессиональным – что изменилось бы, назови мальчик какое-нибудь имя? Оно не имело отношения к психологии, разве что к психологии самого Артура Федоровича. Его размягченное воображение уже нарисовало картину, где он узнавал себя в молодости, когда еще не был привержен своей порочной страсти и гулял, как положено, с девушками. Одна из них после его отъезда родила ребенка – мать Тимки. Соответственно, этот угнетенный и мужественный малыш становится его не опознанным до сих пор внуком.

- Значит, не знаешь, как звали дела? – повторил Артур Федорович. – Но ведь это отец твоей мамы. Мамино отчество ты ведь должен знать!..

- Его маму зовут Ирина Александровна, – снова вмешался Славик.

Значит, Александровна!.. Судьба приняла затеянную Артуром Федоровичем игру, дразнит его слабенькой, почти нереальной надеждой на чудесное обретение внука. Жалко, что он тогда еще не переделал себя в Артура – как ни говори, Артуровна более редкое отчество, оно дало бы лучшие шансы на продолжение игры… Нет, все-таки, пожалуй, не жаль, поскольку Александр – его настоящее имя, данное ему родителями. Мир устал от подмен: лживых слов, суррогатных чувств, нелюбимых профессий, браков по расчету и прочее. Так вот пусть в этот океан лжи упадет капля искренности: старый артист, жаждущий оказаться дедом, не пожалел, что в далекие времена его еще звали настоящим именем. Даже если он никогда не узнает, доводится ли ему внуком этот чудесный мальчик, отважно борющийся со своими трудностями… Потому что Александров в России пруд пруди, и установить личность Тимкиного деда не легче чем отыскать иголку в стогу сена. Или в стогу соломы – ведь ясно, что он цепляется в этой нелепой игре за соломинку…

- Знаете что, мы сейчас, наверно, пойдем, – услышал Артур Федорович голос Славика, соскучившегося от молчанья и безделья. – Мы вообще приходили за сменной обувью. Тимка забыл ее в классе, но я уже нашел!

Славик победоносно поднял над головой мешок с нашитой на него надписью «5А, Лучинин».

Не дожидаясь команды, внутренний компьютер Артура Федоровича моментально включил сигнал поиска, обращенный в глубины памяти. Теперь он проверял своих давних подруг на фамилию, глядящую с детского мешочка для обуви. Не было ли среди них какой Лучининой?

Тимка и Славик потоптались возле стола, но, видя, что психолог точно заснул с открытыми глазами, потихоньку двинулись к выходу. Они шли на цыпочках, боясь его разбудить. Они уже предчувствовали свободу, когда за два шага до двери он – надо же! – все-таки пришел в себя и решил их задержать.

- Стойте, ребята, как же так? Ты ведь мне ничего еще толком не рассказал! – воскликнул он, глядя на Тимку. – Я еще ничего не успел тебе посоветовать…

- В другой раз, – быстро пообещал Славик. – На сегодня мы уже позанимались. Нет, правда, понимаете – нам надо скорее сделать уроки, чтобы пораньше лечь спать, потому что завтра мы идем в поход.

- Мы правда идем, – мягко сказал Тимка, очевидно, заметивший в глазах собеседника огорченное недоверие. Вот ведь какой чуткий мальчик!

- Да что вы говорите!.. В настоящий поход?

Славик гордо выпятил грудь и поглядел на Артура Федоровича со снисходительным превосходством:

- Конечно, в настоящий! Мы пойдем от клуба «Путешественник». Там есть палатки, так что с субботы на воскресенье заночуем. А вернемся только в воскресенье вечером…

- Круто, – одобрил Артур Федорович, употребив словечко, подхваченное им здесь же в школе.

- Вот так. А сегодня нам надо сделать уроки на понедельник, а то Людмила Викторовна обидится. До свидания!

- Погодите, ребята! – остановил их Артур Федорович. – Я желаю вам хорошо сходить в поход, получить много новых впечатлений! Чтобы потом было что вспомнить… А после похода загляните ко мне?

- Заглянем, – пообещал Тимка, в то время как Славик сделал вид, что ему надо срочно завязать шнурок.

Не успел несостоявшийся дедушка моргнуть, как за ними уже захлопнулась дверь.

29

И вот оно наступило по-настоящему, это утро. Алишер не юлил, не суетился, как тогда во сне, но с неусыпной бдительностью следовал за ней взглядом везде, куда бы она ни повернулась. В глубине его миндалевидных черных глаз таилась усмешка: что, мол, ты там себе думаешь – все равно все будет по-нашему… Эта усмешка, если снять с нее все покровы, навеянные глупой женской доверчивостью, оказалась попросту алчной, насмешливой и злобной. Теперь уже Валя не сомневалась, что коль скоро у шакалов все получится, по прилету в Турцию ее ждет не семейная жизнь, а продажа в рабство.

У подъезда стояла машина, на которой они доехали до клуба. Все время поездки Алишер многозначительно поглядывал на Валю и крепко сжимал ей руку: вроде как ласково, но и с предупреждением. В его понимании, вероятно, все женщины были дуры. Но Валя прекрасно чувствовала несвоевременность каких-либо действий: даже если этот шофер не член группировки, а обычный никем не ангажированный извозчик, он, скорее всего, не станет лезть в чужие дела. Тем более такие опасные. Кому охота подвергать себя риску? Вот разве что его собственный ребенок должен пойти сегодня в поход…

Она еще не успела собраться с мыслями, как вокруг замелькали знакомые декоративные кусты с белыми шариками-сережками, из-за угла выступило здание клуба, и машина остановилась. Так и есть – на площадке перед входом уже ждали разноцветные фигурки с привешенными на спины хмуро-зелеными рюкзаками. Яркие курточки, комбинезоны, шапки с помпонами – будто на праздник. Сколько раз Валя говорила, что в поход надо надевать поношенную одежду, но эту публику ничем не проймешь. Если крикнуть сейчас «Разойдись по домам!!!» – тоже никто не послушает. Она только выдаст себя, а делу пользы не будет.

Алишер галантно помог ей выбраться из машины, но теперь он сжимал ее руку словно тисками. Наверно, рассчитывал на то, что мужская сила психологически подавляет женщину, тем более такую измученную и смятенную, какою была сейчас Валя. И она действительно опустила голову, чтобы не смотреть на ребятишек, которым, скорее всего, ничем не сможет помочь.

- Стой, Валюша! Неужели это ты?

Чей-то знакомый голос звал ее по имени. Алишер напрягся, словно леопард перед прыжком, но в следующую секунду замер на месте. Вероятно, его мозг лихорадочно переваривал это новое препятствие – что кто-то зовет Валю по имени. С одной стороны, это естественно: ведь она работает в клубе, ее тут знают и в любую минуту могут окликнуть. С другой стороны, никакие отступления от плана, разработанного им вместе с дядей, крайне нежелательны.

Пока Алишер раздумывал, Валя подняла голову: им навстречу спешила Светка, с которой познакомились в парикмахерской. Впереди себя она подгоняла двух ребятишек, один из которых, по-видимому, был ее сыном. Ведь она говорила, что у нее есть сын, который учится в пятом классе.

Сегодня он у нее действительно есть, а что будет завтра, одному Богу известно…

Валя почувствовала, что не может выдерживать такого напряжения. Скорей бы уж наступила развязка: она выкрикнет свое предостережение, хотя бы это оказался крик в пустоту! И после будь что будет…

Между тем Светка с улыбкой остановилась рядом.

- Здравствуйте, – не без жеманства поздоровалась она с Алишером. – Валюша, а я смотрю, ты это или не ты. Только сейчас сообразила, что твоя работа связана с туризмом и с детьми тоже, так, значит, ты и есть сопровождающая. Забавно, правда? Вот привела тебе двух походников, – Светка оглянулась назад, но ее мальчики уже успели отбежать в сторону. – Мой сынишка и его друг, учатся в одном классе.

- Да… это хорошо… – выдавила из себя Валя.

Светка перевела взгляд на Алишера:

- А вы тоже пойдете в поход?

- Я? Да…– смешался шакал, не ожидавший прямого вопроса. – Грущик буду… палаток много таскать…

- А разве у вас не будет автобуса?

Словно в ответ на ее слова из-за угла вырулил «Икарус», очень похожий на тот, который Валя видела во сне. Только шторка кабины оказалась задернутой, и шофера не было видно.

- Какой красавец!.. Вы знаете, я и сама пошла бы с вами в поход, – доверительно сообщила Светка. – Да только боюсь, что Славку моего будут потом дразнить – маменькин сынок! Как это у мальчишек бывает, знаете…

«Где старуха?» – тоскливо думала Валя. Светка, сама того не подозревая, проводила отвлекающий маневр, и сейчас, пожалуй, можно было бы подать голос, прежде чем шакал зажмет Вале рот. Но надо, чтобы этот голос был кем-то услышан. Светка, конечно, тоже взрослый человек, но в сравнении со старухой никуда не годится. Старуха всегда боялась террористов, до смешного много думала о них – поэтому и могла моментально врубиться в суть дела. Она, и больше никто. А болтливая, чересчур общительная Светка вряд ли сумеет сориентироваться в ситуации.

- Вы давно знакомы с Валюшей? Она мне много о вас рассказывала! В наши дни это редкость – когда кто-то так красиво ухаживает за женщиной…

- М-м-м, – промычал шакал, не знающий что сказать.

- Летом вы, наверное, повезете ее отдыхать в свой родной город? Вы ведь живете на море, правда? Или ближе к пустыне? А я, знаете, была в Египте…

«ЗАЛОЖНИКИ…» – Валя мысленно приготовилась произнести одно это слово. Больше не успеет, а это можно попробовать сказать. И надо сейчас, не то уже будет поздно…

- На свадьбу-то пригласите? – приставала к шакалу Светка. – У Валюши это первая свадьба, а у вас? Ой, я, наверное, неделикатно…

- М-м-м… – мычал злополучный жених.

- Приходите к нам в гости. Вот как вернетесь из похода, так сразу договоримся…

- ЗА – ЛОЖ… – громко начала Валя.

Ну до чего долго говорить вслух, гораздо медленнее, чем про себя! В следующий момент крепкая ладонь зажала ей рот.

Дальше казалось, что она опять видит сон, как это уже было прошлой ночью. Светка замерла, а через секунду отпрыгнула, словно кенгуру, в сторону детей. Цветные курточки колыхнулись, но отнюдь не подумали броситься врассыпную; наоборот, еще плотнее сдвинулись посмотреть, что будет. Но среди них, как в мультике, выросли невесть откуда взявшиеся пятнисто-зеленые фигуры, бесшумно устремившиеся к автобусу. В следующий момент Валя почувствовала себя мячом, который баскетболист выбивает из рук противника и пасуют игроку своей команды. А тот – другому игроку. Два-три таких паса – и она, оглушенная и непонимающая, оказалась на крыльце клуба. Во всяком случае, теперь под ее насильно пригнутой головой были знакомые полустертые ступеньки.

- Что вы, наша сотрудница… – раздался где-то сверху густой басистый голос старухи. – Это она предупредила меня о том, что готовится теракт.

Тогда мяч снова бросили, и он полетел в угол. Очнувшись, Валя увидела два склоненных над собою лица: старухи и еще чье-то… тоже женское, немолодое, смутно знакомое. Затем появился стакан с водой, от которого остро пахло аптекой; старуха и другая склонившаяся к ней женщина повторяли два слова, смысл которых Валя никак не могла понять: «выпить успокоительное». Наконец до нее дошло...

Потом эти женщины стали гладить Валю по волосам, тянули за руки, чтобы поднять с полу. Валя вдруг осознала, что сидит в углу, привалившись спиной к стене, и трясется как в лихорадке. А они говорили наперебой:

- Валюша, уже кончилось, теперь все страшное позади… Пойдем, приляжешь у меня в кабинете!

- Дети спасены, понимаете? Опасности больше нет! И с вами все хорошо – через полчаса вы будете в порядке…