Перешагнувшие через юность

Глава первая

Грузинское селение Хашми раскинулось километрах в тридцати от Тбилиси. Издали оно походило на декоративный сад. Ни одной постройки невозможно было разглядеть — так густы деревья и кустарники, даже сейчас, в конце ноября. Округлые, продолговатые, причудливо вырезанные листья, то глянцевые, кожистые, то невесомые, тонюсенькие. И все раскрашены осенью.

Сюда, в это селение, один за другим прибывали батальоны полка, а также отдельные команды для его пополнения. Вместо трех стало пять батальонов, оснащенных новой инженерной техникой, хорошо вооруженных. Так на базе 38-го отдельного комсомольского инженерного полка за каких-то двадцать пять — двадцать восемь дней была создана 64-я инженерно-саперная комсомольская бригада.

Новички быстро вливались в коллектив. Были они не всегда старше ветеранов. Выглядели совсем мальчишками и, конечно, все до одного рвались на передовую. Им не терпелось скорее доказать, на что способны.

До прибытия вновь назначенного командира бригадой руководил его заместитель Визиров. Заместителем по политчасти назначили Кизима. Начальником политотдела стал Демин, а его помощником по комсомольской работе — Холодов. Кушкис возглавил партийную комиссию бригады. Партийные и комсомольские вожаки знакомились с новенькими, подбирали актив.

Фронт готовился к решительному наступлению. Инженерным войскам предстояло проложить путь пехоте, кавалеристам и танкистам. Не минировать, главным образом, должны были они, а ликвидировать минные поля, расчищать дорогу для своих войск.

Политрук Никоян читал красноармейцам передовицу газеты «Правда».

«Сейчас внимание нашего народа, народов всего мира обращено к Северному Кавказу. Грозные тучи нависли над его снеговыми горами и предгорьями, над ущельями и долинами Кубани. Дым пожарищ вздымается над станицами и аулами.

Гитлеровские разбойники ворвались на просторы Северного Кавказа. Они рвутся к горам. Враг не знает что Кавказ был всегда страной сильных и смелых народов, что здесь в борьбе за независимость народы рождали бесстрашных борцов, джигитов, что трусость слыла всегда здесь самым позорным преступлением.

Здесь, у подножия гор, воспитались поколения советских людей с львиными сердцами, с орлиными очами. Никогда не станут рабами гордые народы Северного Кавказа».

Кавказцы Джабраил Аллахвердиев и Зия Аметов переглянулись. Так это ж о них! Чтобы они да отдали родной Кавказ врагам? Никогда! Их товарищи собрались сюда со всего Советского Союза, кто с Волги, кто из Украины, кто из Казахстана. Комсомольцы тридцати шести национальностей! Но и для них Кавказ — Родина. А Родину защищают до последней капли крови.

Здесь, в Хашми, получили награды — ордена и медали — десятки комсомольцев и коммунистов полка за выполнение специального задания. В августе 1942 года, когда полк помогал отдельному кавалерийскому казачьему корпусу, 12-й и 18-й армиям, командира полка вызвали в штаб фронта. Командующий фронтом Буденный приказал отобрать двести бойцов, самых надежных, таких, чтобы не подвели конников. Возвратившись из штаба фронта, командир говорил тогда со всем личным составом полка. Демин объяснил, насколько важен приказ Военного совета, Насонов, как специалист-инженер, перечислил трудности, с которыми столкнутся саперы при выполнении спецзадания.

А теперь за это самое спецзадание были вручены людям награды.

Однажды вечером в бригаду прибыли представители комсомола Грузии. Порывистые, черноглазые, они расшевелили всех. Привезли с собой множество книг, дарили их. Патефоны составили в сторонке, а один тут же завели.

Песня рассказывала о верной любви, и ребята задумались, вспомнили про своих любимых. Где же вы, Наташи, Олеси, Зурии? Помните ли? Ждете ли?

Но с грузинскими комсомольцами долго не погрустишь. Они уже пели сами свои темпераментные национальные песни. Потом стройный и гибкий юноша по фамилии Тарханов рассказал, как помогают труженики республики фронту продовольствием и медикаментами.

Гостей заинтересовала красноармейская художественная самодеятельность. А когда лихо сплясал Василий Васютин, они пришли в восторг.

— Ай, хорошо! — приговаривал Тарханов, и глаза его сверкали.

Расстались друзьями.

Через несколько дней Демин получил изящный пакет. Вскрыл его. На стол посыпались пригласительные билеты. Бойцы инженерно-саперной комсомольской бригады приглашались на комсомольскую конференцию в Тбилиси.

— Кого пошлем, Илья Архипович? — обратился он к Холодову. — Ты позаботься, пожалуйста. Нашим там выступить придется, пусть подготовятся.

Николай Пятницкий, Василий Васютин, Леопольд Кушкис, Илюша Холодов и Анатолий Шуклин поехали в столицу Грузии.

Жизнь города очень напоминала мирные дни без суеты и паники. Люди работали, учились, вечерами ходили в кино и театры. Как в доброе старое время, поднимались по фуникулеру на вершину горы, откуда видно далеко-далеко. Лишь строгости прибавилось: всюду патрулирование, милицейские и гражданские посты у магазинов, у ворот предприятий.

А Кура все также торопилась на свидание с Араксом. У моста патрульные проверили документы, быстро возвратили их, даже извинились. И воины-делегаты помчались на машине по широкой улице Шота Руставели, свернули в переулок, где размещалось политуправление. Оттуда направились в городской театр.

Ребят встретили с особой учтивостью. Пригласили в президиум, спросили, кто из них выступит перед участниками конференции. Записался для выступлений Анатолий Шуклин. Пока он обдумывал свою речь, остальные разглядывали со сцены тех, кто сидел в зале. Давно они уже не видели столько девушек сразу вместе! Хороши были смуглые грузинки с длинными косами. Белые батистовые кофточки, темные юбки, иссиня-черные сросшиеся брови плавно изогнуты. «Не пой, красавица, при мне ты песен Грузии печальной», — вспомнил Васютин.

Да, тогда Грузия действительно была печальной, ибо ей угрожали фашистские варвары. Но она верила, что Красная Армия прогонит оккупантов с ее древней земли.

Саперы первого батальона занимались на имитированной полосе заграждений. С миноискателями и секаторами они скрытно подползали к рубежам, перед которыми тянулись ряды колючей проволоки, действовали ножницами, как в боевой обстановке. Если кто-то вел себя неосторожно, в обороне раздавались выстрелы.

Вечерело. Сгустились тучи, стал накрапывать мелкий назойливый дождик. Потом как-то сразу повалили хлопья мокрого снега. Они залепляли глаза, лезли в уши, но занятия продолжались. Вот снова выстрелы в обороне. «Кто там такой неосторожный? — подумал Белоконь. — Обнаружил себя. Надо выяснить».

— Старший лейтенант Донцов! — позвал он. — Что там у вас?

— Уже все в порядке, товарищ майор. — Снег мешает. Погода-то переломилась…

— Лучшей погоды не будет, на то и зима. Объявляйте перекур.

Тесным кольцом окружили саперы комбата, мокрые, усталые. Посыпались вопросы:

— Скоро на передовую?

— Репетируем то, что пройдено на практике!

— Сколько можно…

— Ну-ка, Шаповалов, подойти ко мне, — сказал Белоконь. — Надоело тебе?

— Так точно, товарищ майор.

— А что говорил великий русский полководец Суворов?

— «Тяжело в ученье, легко в бою», товарищ майор.

— Вот именно. Перед штурмом крепости Суворов возводил в тылу подобные ей и учил солдат штурмовать их по всем правилам. Подаст сигнал петушиным голосом, прокукарекает и пошло… Понятно, Шаповалов?

— Так точно, товарищ майор! А скоро вы прокукарекаете?

Ну что ты будешь с ним делать? Смотрит невинно так, ресницами хлопает, а шейка тоненькая, ребячья. Комбат засмеялся.

— Скоро, скоро подам сигнал.

В конце декабря трубач протрубил тревогу. Бригада выстроилась в полном боевом снаряжении. Теперь-то уж настоящее дело дадут — никто не сомневался в этом. Но комбриг полковник Гурьев осмотрел батальоны и коротко сказал командирам:

— Занимайтесь подготовкой согласно последнему приказу.

Что такое? Опять, значит, подготовка? Когда же на фронт?.. А тут еще Донцов ошеломил:

— Отдыхать идем.

Шутит, что ли: какой отдых днем? Потом стало известно, что поступил приказ покончить с учебой, подготовиться к выступлению, а перед ним хорошенько отдохнуть.

На следующий день Белоконь, Блажко, Новиков и Криворучко вывели батальоны за село, взяли направление на север. На старом месте временно остался лишь старший лейтенант Чернега со своим шестьдесят восьмым батальоном да еще переправочный парк.

Куда направлялась бригада, никому пока не говорили. Но разве что скроешь от пытливых саперов? Сами догадались: не к теще на блины, а на передовую, за Крестовый перевал. Ясное дело! Еще до начала марша некоторые постарались прикинуть курвиметрами, а то и просто линейками на карте, высчитать, сколько километров до фронта. Триста! Не меньше, во всяком случае. Ничего себе, путь-дорожка. Пожалуй, не короче, чем в «Железном потоке» Серафимовича. А если приплюсовать сюда пройденный раньше отрезок «Туапсе — Тбилиси», то куда там! И сравнивать нечего.

Едва колонна вышла из Хашми, батальоны остановили. Это был специальный привал — какие-то минуты, за которые нужно перемотать портянки, чтобы пятки не натирали, закрепить котелки, противогазы, в общем, подогнать снаряжение. Ничего в пути не должно мешать, отвлекать.

В первые же сутки саперы осилили по два дневных перехода. Им так хотелось скорее на фронт! Они были молоды, полны сил и спешили применить их. Молодежь всегда торопится.

На вторые сутки шли также легко, а на третьи темп движения снизился. С утра до вечера падал снег, завалил дорогу. Тут еще начался подъем. Ноги скользят, разъезжаются в разные стороны. С такой бы горы, да на лыжах. А надо на гору и в сапожках. В авангарде — второй батальон. Блажко оставил Шуклина и Артюшенко в голове колонны, наказал повнимательнее выбирать, где идти, сам стал поджидать первый батальон. Вот и Белоконь. Сразу спросил:

— Ну как, Иван Григорьевич?

— Скользят хлопцы. Трудновато придется на серпантине, Федор Наумович. Как бы не покатиться вниз. Можно и под скалу угодить…

— Или мы не саперы? На лопаты будем опираться, друг за дружку держаться.

Белоконь храбрился, скрывал тревогу. Обнадеживая соседа, подбадривал и себя. Он ведь тоже понимал, что крутой серпантин — не аллея для прогулки. Дорога-то обледенела, покарабкайся-ка по ней на высоту. Комсомольцы поскальзывались, падали, поднимались и шутили:

— Каток, ребята!

— Ну и паркет, доложу я вам.

— Ой, держите меня, а то назад уеду!

Они младше своих командиров, беспечнее. Привыкли отвечать только за себя, ну да, может быть, за друга и не знают, что такое — ответственность за целый батальон. Все-таки они еще были очень юными.

Хлопья снега, будто пух лебяжий. Медленно-медленно опускались они. Дорога сделалась пушистой и мягкой, как перина. И в ней, этой перине, барахтались, тонули саперы с оружием, миноискателями и взрывчаткой.

Чем выше, тем труднее шагать, больше риска покатиться под откос. Пустили в ход все: лопаты, кирки, альпенштоки. Шли без остановок. Но огромные снежные козырьки над извилистой дорогой не достанешь киркой или лопатой. Они, козырьки, угрожающе нависли. Сорвутся, вызовут обвалы. Тогда страшная горная лавина засыпет все, погребет людей.

— Отправляйтесь на разведку, — приказал Блажко старшему лейтенанту.

Анатолий Шуклин взял с собой помощников. Они поднялись повыше, где команда дорожников расчищала перевал. Посоветовались с их командиром Шевченко.

— Да, возможны обвалы, — подтвердил он опасения саперов.

Это и передал Шуклин Блажко. Комбат второго батальона пошел к комбату первого. Серьезные вопросы они обычно обсуждали вместе. И если уж спорили, то истина в их спорах-таки рождалась, отнюдь не пропадала во множестве аргументов.

— Что ж, давай поговорим с активом, — сказал Белоконь. — Может, подскажут что.

А актив — вот он. Двое обогнали на повороте подразделение, приблизились к командирам, будто знали, что нужны тут. У каждого в левой руке альпеншток, в правой противогазная сумка, туго набитая чем-то. И так оба запорошены снегом, что Белоконь едва узнал их.

— Кушкис! Холодов! Вот кстати! А мы, понимаете, головы ломаем, как с козырьками справиться…

— Какое сегодня число? — спросил Холодов. — Вспомните-ка!

— Братцы, а ведь тридцать первое декабря! — изумился вслух Блажко. — Новый год же!

— Точно, — засмеялся Кушкис. — Мы вам поздравительные открытки принесли.

— По всему потому, — тряхнул сумкой Холодов, — гаркнем всей бригадой: «С Новым годом!». Ни один козырек на месте не удержится.

— Илюша! — Блажко погрозил пальцем. — То моя идея. Я первый придумал.

— А я второй, — стукнул себя в грудь кулаком Холодов.

— Ну, расхвастались, мыслители, — добродушно, со смешинкой в голосе заворчал Белоконь. — Одновременно придумали, так и быть, поверим вам. Чтобы ни один не зазнался.

Согласовав с дорожниками время и место, саперы мощным взрывом так тряхнули горы, что все козырьки пообрывались. Снежные массы двинулись на дорогу, основательно засыпали ее. Однако это никого не страшило. Ребята принялись расчищать завалы. Полетел во все стороны снег. Работали, пока не взмокли.

— Э, да мы так до Нового года провозимся, — высказался Фурманов, разгибая спину.

— Что ж ты, Микола, предлагаешь? — полюбопытствовал Хилько. — Предложение у тебя есть?

— А как же!

— Ну?

— Ложимся на пузе и ползем. Небось, не утонем. Давайте попробую! Федя, лови веревку.

Хилько поймал конец веревки, и тогда Фурманов пополз по снегу по-пластунски, почти не продавливая его. Получилось! Один за другим переправились через завал ребята, Фурманов с веревкой подстраховывал их. Они так утрамбовали дорожку, что следом за их отделением перебирались уже без страховки. Вниз, конечно, не шли, а бежали. Новый год встречали на равнине.

Глава вторая

Снегопад. С утра до ночи, с ночи до утра. И так до самого Орджоникидзе. Шинели хоть крути-выжимай, насквозь мокрые. Голенища на сапогах разбухли от влаги. К ночи вдобавок замело. Разыгралась метель.

— Поздно спохватилась, — усмехнулся кто-то. — Вон уж огоньки показались.

Белоконь разместил батальон, устроил ребят по домам. Намаялись за дорогу. Нужно выспаться как следует. Задремал сам. Но явился посыльный от комбрига, разбудил. Вручил пакет. Сна как не бывало.

Изучив вместе с начальником штаба новую боевую задачу, оба направились в подразделения.

В избе-то уютно, к горячей печке можно прижаться, а по улице поземка метет, деревья в мохнатых снежных полушубках, заборы совсем завалило, одни столбики торчат.

Добрались до первой роты.

— Ну, лейтенант Клушкин, спят ваши?

— И не шевелятся!

— Сейчас оживут. Буди их.

Тут разразилась такая канонада, что ребята без предупреждения повскакали, стали протирать глаза. Подошел Холодов. Закричал весело:

— Пободрее, хлопцы! Войска Закавказского фронта наступают! Началось!

Танкисты на исходных позициях уже ожидали саперов первого батальона. Второй батальон, который они успели перехватить, расчищал им путь возле селения Гизель. Встретив комсомольскую бригаду, начальник инженерной службы 9-й армии генерал Баженов направил головной батальон туда же, на самый ударный участок.

Вот здесь в пяти километрах от Орджоникидзе в ноябре 1942 года гитлеровцы были остановлены. У них захватили сто сорок танков, сто семь бронемашин, семьдесят орудий, сотни минометов и пулеметов, свыше двух тысяч автомашин. Враги перешли в оборону. Окружили селение частыми рядами колючей проволоки, минными полями различного действия. Под слоем снега скрылись все эти «сюрпризы». Нужно было обнаружить их, достать и обезвредить.

Саперы в маскхалатах с миноискателями или простыми щупами копошились в снегу. Блажко наблюдал за ними и волновался — темно еще! А ну, как не углядят мину! Легко ошибиться. Ведь сапер, по общему утверждению, ошибается только раз… Другого раза ему не дано, чтобы исправить ошибку. С Василием Васютиным — чистая случайность. Повезло ему тогда.

Очень уж подозрительны снежные бугорки. Ребята тронут их — там солома пучками.

— Все до одного проверьте, — говорит комбат.

— Да ложные они, товарищ капитан, — заверил Климчук. Доказывая свою правоту, забросил «кошку».

Взрыв! Осколки поранили людей. Хорошо хоть никого не убило. Все тот же случай спас.

— Васютин, иди к головной группе, — приказал Блажко. — Покажи еще раз, как обезвреживать мины натяжного действия. Черняховский, у тебя лучше всех получается с этими колышками, ты быстро находишь их. Научи других.

После взрыва саперы стали пристальнее приглядываться к холмикам из снега. Не притаилась ли там предательская мина? Весь второй батальон знал про Климчука.

В первом тоже старались действовать осторожно. По дороге к Архоцкой, когда сделали привал против растрепанной кучи соломы, младший сержант Шаповалов направился было к ней. Эх, полежать бы!

— Стой! — крикнул Белоконь. — Смотри, сколько пучков соломы вокруг!

— Ложные точки, товарищ майор. Разрешите проверить?

Проверил и убедился, что под той соломой, на которой собирался отдохнуть, — мина натяжного действия. Ничего себе, ложе!

Мины были понатыканы всюду: на дорогах, у дорог, в поле, под кустами, даже там, где вроде бы, не ходят и не ездят. Все равно на всякий случай заминировано. Тяжело приходилось. Однако ведь не ставили мины — убирали их. Наши-то наступали!

Через два с лишним дня войска 9-й армии на многих участках получили «зеленую улицу». Очистили им дороги саперы комсомольской бригады.

Поступил новый приказ: создать перед городом Орджоникидзе оборонительный район. Фортификаторам известно, что это такое. Разумеется, тут и сооружения, и минные поля. Двадцать восемь километров проволочного забора, двадцать две тысячи мин и фугасок. Дело не шуточное! Но не оно пугает. Страшно другое: неужели противник опять собирается наступать?..

Второй и пятый батальоны занялись мостами через Терек. И покатили по ним свежие силы Закавказского фронта. Значит, все-таки мы наступаем!

Гремело у Эльхотовских ворот. Немцы старались превратить их в проходную на тот свет — на каждом шагу мины. Били наши орудия, минометы, пулеметы. Но пехота не могла сдвинуться с места, танки замерли на исходных позициях. Продвигаться вперед — значило подорваться. Вся надежда на саперов.

Первый и третий батальоны как-то ухитрялись под пулями проникнуть к заминированным зонам, проделать проходы, поставить знаки. Знали, что волнуются пехотинцы, как бы не застала врасплох авиация противника. Наконец, Сергей Иванчиков отполз в сторону, просигнализировал, что путь свободен. Началась атака.

Враги отступили к Нальчику и к Прохладному. Стремились оторваться. Чтобы задержать советские части, насовали повсюду мин, поставили автоматчиков для прикрытия. И все пять комсомольских батальонов развернулись по фронту с миноискателями и секаторами для резки проволоки. Вслед за ними пошли команды с инструментами строителей. На их совести — мосты и переправы.

Опытные саперы, такие, как Коля Фурманов, Илюша Харитонов, Зия Аметов, Джабраил Аллахвердиев, Миша Морозов, Толя Панасюк, Миша Тарасевич, Толя Греков и Петя Антонец, перед каждой операцией учили тех, кто пришел в бригаду недавно. Специализировался на минах и Белоконь. А комбат Криворучко больше мостами занимался.

— Давай, Кирилл Иванович, познакомлю тебя с некоторыми немецкими штучками, — предлагал ему Белоконь. — В батальоне твоем поговорю с командирами и рядовыми.

— Вот спасибо, Федор Наумович!

Блажко прославился тем, что готовил разведчиков. В батальоне бережно хранили память о Феде Зайченко — «Зайчонке». Земляк Федя Хилько, такой же маленький, увертливый, заменил его. Бесшумно умел красться отважный Зия Аметов, тоже невысокого росточка, выносливый и крепкий. Про того и другого говорили: «Мал золотник, да дорог». С крыш еще немецкие автоматчики строчат, а Аметов уже на корточках с миноискателем орудует, вылущивает мину за миной. Сколько он их обезвредил под Докшукино и Александровской, под Котляревской и Прохладным? Не перечесть.

Когда части 11-го стрелкового корпуса вели бой за Прохладный, третий батальон получил задание спасти заминированный мост.

— Разрешите, я доберусь до зарядов? — обратился комсомолец Антонец к командиру взвода. — Все поснимаю. Пусть только ребята прикроют.

— Я поддержу тебя, Петро, — пообещал пулеметчик Твердохлеб.

Петр Антонец полз, прильнув к земле. Корява она, холодна, смерзлась вся. Острые льдинки в кровь царапают щеки. Пули взвизгивают тоненько так, противно, словно скулят. А у моста тишина. Пока к зарядам приблизился — пропотел весь. Лоб в испарине. Стащил шапку с головы, отер мокроту. Что это? В шапке дырка. Круглая такая с подпаленными краями. Стало быть, прострелили, не заметил когда… Нахлобучил шапку — и за дело.

Можно сказать, на глазах у врага обезопасил мост.

После атаки загорелись дома на станции — явный признак того, что гитлеровцы уходят на запад под натиском советских войск.

Взвод Сергея Алдушина, как единая дружная семья. Сам он, словно старший брат в этой семье. С кем по душам побеседует, кого похвалит, а кого и пристыдит. Он считает, что пословица «Один в поле не воин» устарела. Во всяком случае, для сапера. Разве Федя Зайченко не один ходил с минами во вражеский тыл под Славянском? Зия Аметов не один обезвредил минное поле при наступлении на Докшукино? Петр Антонец не один ликвидировал заряды на мосту? Нет, не оправдывает себя пословица…

Гитлеровцы зацепились на рубеже Марьинская — Новопавловская. Подступы заминировали разнообразными «сюрпризами». Все они под глубоким снегом, попробуй доберись до них.

Сержант Леня Прудников возглавил группу минных разведчиков, посадил их на броню головного танка, наказал держаться друг за друга. Они жались к башне, старались не свалиться, не выронить миноискатели.

Сверкнула под зимним холодным солнцем темная Кура. У Новопавловской должен быть мост. Где он? Видно, уничтожили его. И танки остановились как раз там, где опаснее всего задерживаться. В люке показался командир подразделения. Спросил саперов:

— Что будем делать?

— Чуть повремените, товарищ старший лейтенант, — отозвался Прудников. И скомандовал своим: — Хлопцы! Мерьте глубину, ищите брод!

Вода покрыта хрустящей ледяной коркой. Осколки ее впиваются в кожу, больно ранят. До чего тяжелы мокрые сапоги! Где же дно? Глубоковато, однако… Нашли помельче. Прощупали до противоположного берега. Здесь, пожалуй, можно пройти. И танки рванулись через водную преграду.

Надо было обезвредить проходы для наступающих — такое задание получил лейтенант Оккерт. Стоило саперам двинуться с миноискателями по заснеженному полю, как гитлеровцы открыли стрельбу из пулеметов и автоматов. Люди прижались к замерзшей земле. Слой снега тонкий — в него не втиснешься. Собственное тело в таком положении кажется непомерно большим, руки и ноги мешают. Застряли комсомольцы на месте. А ведь танкисты ждут.

Стрельбой с двух сторон ребятам удалось отвлечь внимание противника. Тем временем Коля Барлит и Сеня Шмытько поползли вперед. На них белые маскхалаты, может, и не заметят враги. Двое осторожно продвигались и «кошками» — когтистыми инструментами страшные «сюрпризы» вылавливали. Нащупали мины, зацепили их и — в укрытие. Там дернули за концы веревок, подорвали заминированный участок.

Комсомольцы инженерно-саперной бригады действовали согласованно с красноармейцами 9-й армии, которые не отставали от противника, не давали ему возможности оторваться и ускользнуть из-под удара. Когда Белоконь развернул минную разведку на Баксане, недалеко от Нальчика, старший лейтенант Дунаев обнаружил по берегам реки целые рассадники мин. Саперы сняли их тут больше трех тысяч.

Четвертый батальон действовал на Малке. Бойцы его тоже обезвреживали мины. А, кроме того, им предстояло построить в районе Прохладного мост. Сто сорок метров в длину и восемь метров в высоту! Естественно, никто строительными материалами саперов не обеспечивал. Добывали сами, где и как могли. На этот раз повезло — наткнулись в воде на рельсы. Но ведь нужно достать их. Каким образом? Глубина-то изрядная.

— Владимир Васильевич, ты ведь инженер, — обратился комбат Новиков к Васюкову. — Покумекали бы.

Докумекались.

Ларин, Исаенко, Толмачев, Целуйко, Палий и еще несколько комсомольцев всю ночь мокли в воде, поднимали со дна рельсы предложенным Васюковым способом. Двадцать штук извлекли.

Второй батальон Блажко в это время вел разведку между первым и четвертым батальонами. На Георгиевск и дальше шла группа во главе с Шуклиным.

Блажко развернул на столе карту. Разведчики склонились над ней.

— Вот, сейчас мы здесь, — показал командир. — Это Минводы. Вернее было бы назвать «Минобводы». Взгляните-ка, Анатолий Николаевич, сколько здесь преград! Всюду минные поля. Вы поведете головную группу. Я буду находиться в ядре батальона. До станции добирайтесь как можно скорее. Понимаете? У нас данные авиаразведки, по ним — на станции готовят эшелоны, чтобы угнать в Германию. Может, там люди, в этих вагонах… Минные поля вы должны только обозначить. Не прикасайтесь к ним. Договорились?

— Так точно.

Группу разведчиков старший лейтенант Анатолий Шуклин повел параллельно железной дороге. Если попадались мины — ставили знаки. Мины потом обезвреживали саперы, которые шли следом за разведчиками.

В темноте люди и кусты сливались воедино, разглядеть их было трудно. Лишь едва слышно поскрипывал снежок. Шуклин, Шаповалов, Черняховский и Самко подошли к станции, решили присмотреться, понаблюдать.

Так и есть — эшелоны. С усиленной охраной. Уж ясно, что не пустые вагоны, раз охраняют их. Паровозы пыхтят, перекликаются тоскливыми протяжными голосами. Кого же должны везти на чужбину они?

Мимо разведчиков прошел железнодорожник с фонарем. Старый уже, видно, человек. Плечи опущены, ноги приволакивает. Старческая шаркающая походка.

— Оставайтесь здесь, я скоро вернусь, — наказал Шуклин товарищам. — Будьте начеку.

Он подождал, пока засветится окно диспетчерской. Подкрался к двери, приоткрыл ее. Железнодорожник стоял в углу и смотрел на него в упор. Поставить на столик фонарь еще не успел. Тот так и горел ненужным сейчас, слишком ярким для такой и так уже освещенной каморки светом.

— Погаси, отец, — попросил Шуклин, кивнув на фонарь.

— Что? Да, конечно…

— Отец, наши берут город в кольцо. Гитлеровцы не должны угнать отсюда ни одного эшелона!

Диспетчер оживился:

— Ох, сынок, хорошо бы! Только много их, немцев-то…

— Ничего, справимся. Ты скажи, что нужно сделать, чтобы вагоны остались на месте?

— Пугните часовых, а я переведу стрелки. Присел бы, сынок, а?

— После войны, отец, посидим. Сейчас действовать надо.

По сигналу Шуклина саперы дали несколько очередей из автоматов. Среди часовых началась паника. Им и так за каждой кочкой мерещился русский. А тут еще стрельба.

Локомотивы стояли под парами. Некоторые уже потянули составы. Уйдут ведь! Разведчики заволновались. Где диспетчер? Неужели ему ничего не удалось сделать? Они успокоились, когда увидели: эшелон за эшелоном, пристроившись в хвост друг другу, направляются в тупик.

Вовремя подоспела помощь группе Шуклина — теперь их было много. Можно действовать активнее. Они насчитали двадцать два состава с продовольствием и боеприпасами. Вагоны одного из них обкручены колючей проволокой, дымят трубами. Кто в этих вагонах? Сорвали проволоку, раскрыли двери. Сколько же здесь людей! Лежат вповалку на полу, подняться не могут — до того обессилены. Худые — кожа да кости. Помогли им спуститься на землю. Тут только немножко пришли они в себя, осознали, что спасены.

— Братцы! — И поползли слезы по впалым щекам, задрожали щетинистые подбородки.

Взрослые люди, мужчины, плакали. Хрипели:

— Братцы!..

Два совсем молодые. В рваных пиджаках, в сплюснутых фуражках, на ногах какие-то тряпки намотаны, бечевкой крест-накрест перевязаны. Тянут руки к Шуклину:

— Мы ж ваши! Из третьего батальона!

— Как так? — опешил Шуклин.

— Под Ростовом отстали! Нам бы с комиссаром батальона Юрасовым поговорить!

— Он на границе, перевели его. Да и комиссаров теперь нет…

— А Демин? С Деминым можем мы встретиться?

Шуклин подсказал бывшим сослуживцам, как найти политотдел комсомольской бригады. Надо же! Свои ребята, саперы, чуть в Германию не уехали.

Комсомольская инженерно-саперная бригада обеспечивала продвижение 9-й и 37-й армиям. Двадцать километров дороги тщательно осматривали и разминировали ежедневно.

Январский снег выбелил холмы Ставрополья, оставив нетронутой синеву Кумы. Когда-то река сдерживала вражьи полчища, полгода спустя перед ней остановились наши. От частых снегопадов Кума раздалась вширь, сделалась глубокой. Как переправиться через нее?

Начальник инженерной службы 9-й армии Баженов еще раз сверился с картой. Мост обозначен, однако и следа его не осталось. Гитлеровцы взорвали, когда отступали. Преследуя противника, наши танки совершили стремительный бросок. А теперь вот вынуждены остановиться. Тем временем враги закрепляются на новых рубежах, торопятся угнать эшелоны с награбленным добром, отправляют советских людей в неволю. Надо срочно перебрасывать танки на левый берег, помешать им.

Мост необходим! По расчетам он должен быть стометровым, грузоподъемностью в шестьдесят тонн.

— Полковник Гурьев, — обратился Баженов к командиру бригады. — За двое суток построите? Ни минуты больше дать не можем.

— Постараемся, товарищ генерал. Как с материалом?

— Материала нет, ищите сами.

Комбриг Гурьев направился в первый батальон.

— Новое задание, Федор Наумович, — мягко сказал он Белоконю. — Вызови офицеров батальонов.

Пришли начальник штаба Панкратов, замполит Ярченко, командиры рот Клушкин, Блохин и Донцов. Гурьев со всеми поздоровался за руку, каждому приветливо улыбнулся.

— Что же, друзья, получается? — сказал полковник. — Свободен Терек. Рукой подать до Кубани и Дона. Скоро в них будут поить коней казачьи корпуса Селиванова и Кириченко. Рвутся кавалеристы на запад. А тут танки перед Кумой теряют драгоценное время.

Все они не сомневались в том, что сумели бы построить мост за два дня и две ночи. Но где добыть строительные материалы?

Белоконь круто повернулся к заместителю по политчасти:

— Николай Павлович, организуйте ребят первой роты. Ищите, где только можно. Я буду со второй ротой, Лев Иванович с третьей. На первых порах мы поможем вам, а затем переключимся на укладку прогонов моста.

Поисковые группы разошлись в разных направлениях. Одна из них добралась до Минеральных Вод, обнаружила на окраине города разбросанные шпалы, которые растаскивались жителями на топливо. Здесь же были и рельсы. Правда, некоторые погнулись от снарядов во время бомбежек, но в основном они годились. Отыскались и бревна, доски — бывшие стены разрушенных теперь домов.

Ярченко послал за машинами. Прибыли грузовики. Сделали рейс, второй и остановились: бензин кончился. Что поделаешь в таком положении? Повезли материал для моста на санках, потащили на руках. Рельсы примерзали к ладоням.

— Лыжин! Дай хоть одну рукавицу, — попросил Пятницкий.

— Да у меня одна и есть. Вторую уже отдал.

Многие порастеряли свои рукавицы, кто при разминировании, кто в азарте боя, и сейчас обжигались о металл. Как-никак крещенские морозы, при таких градусах вовсе оледенеть можно.

— Клавдия Васильевна! — позвал Ярченко врача Алешину. — Опять пообморозились мои.

Алешина переходила из взвода во взвод, бинтовала саперам руки. Ее невозможно было удержать на месте, оберегая от пуль. «Врач должен прежде всего думать о других», — говорила она. «И начальник штаба тоже», — добавлял Панкратов, когда они встречались там, где снаряды так и свистели над головами. Скоро им стало понятно, что связывает их не только дружба. Очень беспокоились друг о друге, если не виделись долго — ведь смерть с чувствами не считается. А они уже не представляли себе жизни один без другого. Обоим повезло: дожили до победы, поженились. Но тогда-то, военной зимой, они не знали, что судьба их сложится счастливо.

Вместе с Донцовым Панкратов находился все время в третьей роте, которая почти не вылезала на сушу. То измеряли глубину и делали расчеты, то прикидывали, можно ли использовать сохранившиеся ледорезы. Там, где прогоны не доставали до опор, лес и рельсы приходилось сшивать. Мокрая одежда липла к телу, ноги не просыхали.

— Погреться б, — вздыхал Марченко. — Никогда так не мерз.

— Кончится война — согреешься, — говорил товарищу Радченко. — Ишь, чего захотел! Вот солнышко взойдет, веселее будет.

— Ну да, обрадовал! Солнце поднимется и авиация противника тоже.

Вражеские самолеты уже несколько раз пытались бомбить. Спасибо зенитчикам — близко не подпускали. Полковник Гурьев передал комбату, что командарм приказал всеми средствами оберегать саперов комсомольской бригады, зенитчиков подкинули по его личному указанию.

— Не дают нас в обиду, — удовлетворенно отмечал Белоконь.

Вскоре в батальон пожаловали Блажко и Кушкис. Их Белоконь встретил с распростертыми объятиями:

— Мне так нужна ваша помощь! Сроки сжатые, а работы невпроворот!

Им не хотелось огорчать комбата, разочаровывать его. Однако признались:

— Мы как раз за твоей помощью пришли. Вот бумага генерала Баженова, резолюция комбрига…

Белоконь прочитал документ, в недоумении сдвинул брови.

— Выслушай, — сказал Блажко. — Мои люди обводы ликвидируют. Мины снимают вокруг станицы Канглы. Перед Минводами, в окрестностях Пятигорска и Кисловодска. Так? Ты же знаешь, какую участь уготовили Кисловодску фашисты! В Помпею превратить задумали! Тонны взрывчатки в подвалах на Красноармейской, в «Крепости» и разных санаториев. От города не осталось бы камня на камне! Мы еще на месте были, когда комбриг направил в тыл к немцам группу переодетых красноармейцев. По приказу сверху.

Действительно, несколько наших ребят в гражданском через горы вышли на Урух, форсировали Баксан и Малку, спустились за хребтом Джинала. Встретился им местный житель, помог разведать все. Сказал, что копали, мол, немцы, протягивали телефонные провода. Как только команда фашистских подрывников перекочевала за Подкумок, наши следом пошли. Отыскали у железной дороги провод, про который толковал местный житель. Провод, конечно, был не телефонный, а самый настоящий детонирующий шнур. Его перерезали, начали сматывать. И в это время за подкумским мостом громыхнуло. Пострадало девять километров железной дороги. А город был спасен.

— Лев Иванович, — обратился Белоконь к начальнику штаба. — Откомандируйте в распоряжение командира второго батальона взвод по выбору. А вы, Николай Петрович, — сказал он замполиту, — расскажите обо всем в подразделениях.

Оставшиеся ребята работали с удвоенной энергией. Мост возвели в срок. И советские войска пошли по нему к Невинномысску, Армавиру, на запад…

Глава третья

Пока саперы 64-й комсомольской бригады сопровождали наши войска по маршруту: Прохладный — Георгиевск — Минеральные Воды — Невинномысск, они сняли в полосе 9-й армии больше шестнадцати с половиной тысяч мин, фугасов и прочих «сюрпризов», построили пятьдесят четыре моста общей протяженностью свыше тысячи двухсот метров.

Война отодвинулась на запад. Таяли на пригретой солнцем земле последние грязные заплатки снега. Проклевывались ярко-зеленые молодые травинки. Приближалась пора, когда пашут, сеют, выгоняют скот на выпасы. А в Северной Осетии, Грозненской области, Кабардино-Балкарии люди еще гибли от случайных взрывов мин, как на фронте. Мирная жизнь налаживалась плохо, потому что почти все мосты были разрушены — через реки, да еще весной, не переберешься. Командование отвело комсомольскую саперную бригаду снова на Терек и Баксан.

В станице Александровской располагался штаб. Сюда и прибыл новый комбриг Павел Александрович Петров. Задание не казалось ему противоестественным: немцев преследуют войска Северо-Кавказского фронта. И саперы могут помочь людям в тылу.

Собрался партийный актив, где заместитель комбрига по политчасти подполковник Соловьев сделал доклад об авангардной роли коммунистов. Выступили Чернышенко, Семин, Блажко, Ивахненко, Нарбиков, Чемаров, Лебедев, Кригель. Как всегда, сделать предстояло много, а времени на это отводилось мало. Забьешь сваи, положишь прогоны, но не успеешь с настилами — и моста нет. По такому незаконченному сооружению не пройдешь и не проедешь.

После собрания Петров сказал в политотделе Демину, Кушкису и Холодову:

— Товарищи, я здесь недавно. Вы — старожилы. Вот и посоветуйте, кому поручить проектирование мостов. Есть у вас кто-нибудь на примете?

— Крышенинников подойдет, — отозвался Демин.

— И Дудник, — добавил Кушкис.

Холодов предложил кандидатуру Пластинина. Инженер-конструктор. До войны в Москве работал.

— Чудесно! — одобрил комбриг. — Всех их мобилизуем.

Ожили берега рек. Терек, Чегем, Урух, Малка — везде закипела работа. Появились свои рационализаторы, даже целая рота во главе со старшим лейтенантом Магажоковым. Под его руководством действовали сварочные агрегаты.

Из рельс делали свайные опоры. Ими даже наращивали короткие деревянные, обжимая с двух сторон, скрепляя болтами. Составная свая доходила до скалистой породы и вставала прочно, словно врастала. Никаким течением реки нельзя было сбить ее.

В середине марта в бригаде чествовали четвертый и пятый батальоны. В газете появился Указ Президиума Верховного Совета КБССР о награждении этих частей почетными грамотами. Почетных грамот и ценных подарков удостоились свыше ста бойцов и командиров, в том числе Петров, Демин, Евтушенко, Лебедев, Алешина. Высоко оценило работу саперов и правительство Северной Осетии.

Через несколько дней тридцать двух активистов комсомольской работы пригласили в политотдел бригады. ЦК ВЛКСМ наградил их почетными грамотами за образцовое выполнение заданий командования. Среди награжденных были Илюша Холодов, Саша Лазарев, Ваня Сонич, Леня Нарбиков, Федя Хилько, Владик Рупчев, Павлик Мурашкин.

Когда Демину доложили, что его хотят видеть два каких-то паренька, он подумал: «В часть проситься будут, не иначе». Ведь постоянно одолевали просьбами зачислить в комсомольскую бригаду. Добровольцев находилось много.

Начальник политотдела бригады встретил дух юношей сдержанно. В гражданском, а приветствуют, как военные. Один, смугловатый, с перевязанным горлом, не говорит — хрипит:

— Давай, Аркаша, ты скажи…

— Простыл, что ли? — поинтересовался Демин у второго, кивнув на первого. У этого ворот рубашки расстегнут, вихры волос, видимо, давно не чесанных, свалялись в косицы. Ничего себе, видик. Ресницы и те почему-то слиплись. Взмахнул ими.

— Мы ведь, товарищ Демин, красноармейцы ваши бывшие. А простыли в телячьем вагоне.

Гуще стал румянец на щеках Демина. Присмотрелся он к паренькам. Предложил:

— Садитесь-ка. И расскажите поподробнее.

Они отстали под Ростовом. Как раз подрывники выполняли задание у острова Зеленый, и у них что-то там заело. А Петя Деревянко и Аркадий Солнышкин вели огонь по противнику с берега. Деревянко — из ручного пулемета, Солнышкин — из винтовки.

Батальон уже отошел. Потом уехали на машине подрывники, которых они прикрывали. Спохватились ребята — своих уже и в помине нет. По железнодорожному мосту движутся на Батайск немцы, со стороны Аксая выходят на дамбу. Кругом враги. В общем, попали в ловушку.

Спрятались оба в кустах, стали советоваться, как быть.

— Надо, Петя, двигаться на восток, — внес предложение Солнышкин.

— Да ведь машины, — сказал Деревянко. — Ты смотри, как пылят.

— Хорошо, что пылят. В пыли-то, может, нас не увидят. Либо за своих примут. А ночью перейдем через линию фронта. Авось разыщем наш комсомольский! На фронте одна часть такая молодежная.

На дорогу они выбираться не стали. Зачем рисковать? Однако и далеко от нее не удалялись, чтобы не заблудиться… Брели и озирались. Заметят облачко пыли — ложатся плашмя на подсохшую жесткую траву, пережидают машину. Пройдет она — снова встают. И так несколько дней подряд. Сперва-то от голода животы подвело, жажда мучала нестерпимо. Потом кое-как приспособились: подкрадутся к крайнему дому в хуторе, ребятишек позовут. Те и напоят, и хлеба вынесут.

Было в степи тихо, хотя где-то недалеко воевали. Изредка по тракту проносились немецкие машины, тарахтели мотоциклы. Невозможно определить, в какой стороне бой, потому что отдаленный гул слышался то там, то здесь, сбивал с толку.

Ковыляли они, как странники — сами себе начальники. Полная свобода действий. А что делать с этой свободой? Ну что они могли одни, без полка? Уже и Тихорецк позади. Машин там скопилось — не сосчитать. Солнышкин и Деревянко шли по жнивью, отдыхали под беспризорными комбайнами. Как-то остановились на заброшенном колхозном току. Набили карманы пшеницей. Полновесные зерна, их бы размолоть да душистый каравай выпечь, пышный, с поджаристой корочкой. Но людям было не до того, они отбивались от наступавших фашистов.

Ребята устроились на свежей соломе. Хоть ночку поспать как следует, совсем измучились. Ток на отшибе, кто сюда заглянет? Вырыли в соломе нору поглубже, залезли в нее и сверху пучком прикрылись. Однако побоялись за документы, закопали их предварительно в ямку. Мало ли что случиться может? Вдруг да нагрянут немцы в сарай.

И ведь точно — нагрянули. Скрипнула дверь. Вошли двое с винтовкой и автоматом. Полопотали, тряхнули коробками со спичками. Поджечь сарай надумали. А перед тем один винтовку плоским штыком вниз опустил и ну пырять в солому.

Ребята наблюдали за немцами с самого начала в специально проделанные для такого случая отверстия. Сейчас штык подвигался к ним. Вот-вот зацепит…

Хлопнули два выстрела. Кто стрелял? В кого? Ничего не понятно. И вдруг голос:

— Вылезайте, хлопцы!

Какой-то мужчина. Черные всклоченные волосы запорошены половой. Значит, тоже в соломе сидел? Он их видел, а они его нет… И в критический момент выскочил, уложил обоих немцев наповал.

— Да вылезайте же, слышите!

Деревянко и Солнышкин стряхнули с себя соломинки, уставились на незнакомца. А у того глаза горят, будто угольки на ветру, в руке дымится пистолет. Рот полон стальных зубов.

— Не хотел показываться, да пришлось. Что вы от своих отстали, знаю — уже слышал. Кстати, не надо так громко говорить об этом. Ну, снимайте с немцев обмундирование, переодевайтесь и догоняйте полк. Иначе вам отсюда не выбраться.

— Нам бы тридцать седьмую армию найти, — робко высказался Деревянко.

— Идите напрямик, никуда не сворачивайте, — посоветовал незнакомец.

Оставили ребята своего спасителя в сарае и помчались к ближайшему перелеску. И тот, и другой — в немецкой форме. На полянке отдышались. Стали гадать, кто же это такой был?

— Наверное, вроде нас, потерялся он, как по-твоему? — спросил товарища Солнышкин.

Тот покачал непокрытой головой.

— Нет, по-моему, разведчик наш. Должно быть, ведет наблюдение за продвижением немецких войск и по рации сообщает нашим.

— Может, и так.

Под Армавиром ребята зазевались. Пока стояли и соображали, как лучше город обойти, откуда ни возьмись — грузовик. Бежать поздно. Пришлось сойти с колеи, сделать вид, что отстали от колонны. Только шофер, к несчастью, чуткость проявил. Высунулся из кабины, замахал руками, чтобы садились.

Куда деваться? Забрались в кузов. Там старичок подслеповатый на каких-то ящиках притулился. И сколько ни спрашивал его по-немецки Солнышкин, куда машина направляется, он только на уши показывал и кривился. Не слышит, мол.

Через несколько километров машина отклонилась влево. Вот ведь попали. Едут неизвестно в какую сторону. Наконец указатель на дороге: «Ставрополь». Надо прыгать, убегать, пока еще можно. Как раз лесок появился кстати. Но едва заехали в лесок, поняли: не убежишь теперь. Танки, бронемашины, мотоциклы. Трудно сказать, чего больше — деревьев или танков. В одном месте пехота стайками расположилась.

Шофер сам притормозил, ребята выпрыгнули. А дальше что делать? Хорошо, никто внимания на них не обращает. Загремели танки, стали строиться в боевом порядке: два влево, два вправо. Пехота за ними. С кем только сражаться они приготовились — неизвестно.

Но тут из укрытия выкатились орудия. Наши! Ударили прямой наводкой по гитлеровцам. Из окопчиков высунулись красноармейцы, начали забрасывать танки гранатами. Одна вражеская машина загорелась, другая. Решили Солнышкин и Деревянко воспользоваться суматохой, перебежать к своим. Да немцы заметили, устремились за ними, как за «передовиками». Ну и положение!

Попадали ребята, и враги залегли почти рядом. А тут бронемашина стала разворачиваться. Деревянко дал очередь из автомата по немцам, следовавшим за ними. Вместе с Солнышкиным прошмыгнул мимо пылающего танка, и оба с поднятыми руками бросились к своим. Они услышали, как кто-то из красноармейцев закричал:

— Братва! Фрицы фрицев лупят!

Потом, конечно, разобрались, кто к ним явился. Дали ребятам гимнастерки. Три дня шел бой, в котором участвовали и Солнышкин, и Деревянко. Что уж там о них немцы думали, которые видели, как они перебегали, — неизвестно. Так вот и повоевали саперы комсомольского полка в 113-й стрелковой бригаде 1-го стрелкового корпуса.

Демин выслушал пареньков, не перебивая и не задавая попутных вопросов. Но когда они выложили все, что считали важным и нужным, поинтересовался районом боевых действий.

— Близ Сингилеевского озера, — сказал Солнышкин. — Лес называется Ворошиловским.

— Так, так, все совпадает, — подумал вслух Демин. — Удрали, значит, оттуда?

— Почему? Нас отпустили. Даже на попутной машине подкинули, — насупился Деревянко.

— Да вы не обижайтесь, — начальник политотдела бригады усмехнулся. — Под Ростовом не вы одни отстали. Только другие через месяц-полтора пришли, а вы задержались что-то…

— Нам предлагали там остаться. Часть вообще-то понравилась, — заявил Солнышкин. — Конечно, с нашим комсомольским полком не сравнишь, но люди там тоже свойские. Да уж очень нас в родной батальон потянуло. Будто домой. А там гостями себя чувствовали.

— Понятно, — кивнул Демин.

Они долго скитались тогда по Ворошиловскому лесу. В степи картошку подбирали. Пекли на костре. Но сидеть возле огня опасались. По всем признакам немцы были где-то близко. Парни вгрызались в полусырые картофелины, давились, оглядывались по сторонам.

Стали пробиваться на юг. В одном хуторе какая-то сердобольная женщина досыта накормила их, да еще и в дорогу дала хлеба с солью. А главное, пиджачки поношенные выложила перед ними и брюки старенькие. Переодевайтесь!

Добрались до Невинномысска. Там уже немцы. Ребята в соседнюю станицу — и в ней враги. Охотятся за парнями и девушками, на работу куда-то направляют их. Заграбастали Солнышкина и Деревянко. Кто такие, откуда? Повели на допрос.

— Вы партизаны? — спрашивают.

— Нет, — отвечает Деревянко. — Я из Ростова. Эвакуировался. Но дальше Невинномысска поезд не пустили.

Солнышкин наврал, будто был мобилизован в Красную Армию и дезертировал.

— Номер части? — потребовал немецкий офицер.

— Да я там лишь три дня пробыл, — замялся Солнышкин. — Не запомнил номера.

Под вечер их приконвоировали в штаб части, может, дивизии, потому что допрашивал седой генерал. Голова его напоминала подопревшую грушу, зауженным концом вниз. Рыхлое лицо, слезящиеся глазки, но нос гордый, орлиный.

— Ви есть партизан, — не спрашивал, а утверждал он, косясь на оконное стекло, по которому барабанил дождь. По всем признакам, больше всего на свете этот генерал боялся партизан. — Признавайтесь.

Ребята, конечно, отнекивались. Прикидывались простачками и тоже пугливо глядели в окно, даже вздрагивали, на всякий случай, если на улице завывал ветер. Голова-груша немца дергалась, как у контуженного, загнутый нос, похожий на клюв хищной птицы, казалось, вот-вот клюнет в темя.

— Ви есть партизан.

Точно автомат, у которого что-то заело. И голос монотонный, скрипучий. В конце концов генералу, видимо, наскучило его бесполезное занятие. Он откинулся на спинку стула, хрустнул пальцами, отнюдь не вялыми, а длинными и сильными, какие бывают у скульптора. Может, у себя в Германии он увлекался лепкой? Так сказать, созидал. И вот пришел к нам в Россию разрушать…

Солнышкина и Деревянко посадили в погреб. Пахло в нем сыростью и гнилью до головокружения. Когда притерпелись, стали осматривать место, вернее ощупывать, потому что темнота такая — собственных ног не видно. И сразу наткнулись на лопату, да не на какую-нибудь, а на саперную. Как сюда попала?

— Должно быть, хозяева позаботились, Петро, — сказал Солнышкин. — Тут до нас, небось, много заключенных перебывало.

Деревянко засомневался:

— Неужели сами немцы сюда не заглядывают? Не знают про инструмент…

Как бы то ни было, можно копать. Да они бы когтями землю скребли, лишь бы вырваться на волю. Рыли попеременно, то один, то другой. Изрядная нора получилась. Пробили ее насквозь и отчетливо услыхали шаги часового. В погреб хлынул дневной свет.

Явился офицер, посветил фонариком на ребят, на нору, ехидно спросил:

— A-а, копайт? Очень хорошо! Дадим большой лопат. Вылезай!

Тут только до них дошло, почему так легко поддавался грунт. Наверняка не они первые пробовали выбраться таким образом наружу, потешая фашистов.

Вручили им каждому по лопате и повели. Село словно вымерло, улицы безлюдны. Скользнет кто-нибудь из жителей в глубине двора тенью и исчезнет, схоронится за дверью.

Остановились у оврага. Рядом с ним веснушчатый ефрейтор топнул стоптанным каблуком.

— Здесь! Копать!

Не просто готовить самим себе могилу. Нажимаешь на черенок, а лезвие не режет дерн и все. Руки не слушаются, сил нет. Ефрейтор сердится. Подгоняет:

— Быстро! Быстро!

Но куда им, спрашивается, торопиться? На тот свет?

— Быстро!

Эх, стукнуть бы лопатой по голове… Их — двое, немцев — двое. Да ведь дула автоматов не опускают. Выстрелят, прежде чем замахнешься. К тому же близко они не подходят — опасаются. А денек-то на редкость хорош. Облака по небу гуляют, ослепительно белые, невесомые. Солнышко ласковое пригревает. Как в такой день из жизни уходить? Обидно. И жаль, что мало побили врагов.

Задумался Солнышкин. Ефрейтор ругался-ругался, потом огрел его по спине так, что чуть не упал тот.

— Быстро!

Завыла сирена. Оба немца задрали головы вверх. Самолеты! Вынырнули из пушистого облака. Тут уж ребята не растерялись: оглушили своих конвоиров и бежать. Благо, суматоха поднялась, потому что бомбы вниз посыпались. Ох, вовремя! Свои своих спасли.

Деревянко и Солнышкин уже не надеялись отыскать полк. Хоть бы к партизанам попасть. Однако у тех конспирация, попробуй найти их. Один человек в Минводах обещал помочь ребятам. Перед тем, как дать на это согласие, долго прощупывал их остро взблескивающими зрачками:

— Вы не подосланы, случайно?

Оба оскорбились, разоткровенничались.

— Да мы бойцы! От своих отстали…

Слушал, сочувствовал, поддакивал:

— Намаялись.

Кончилось все тем, что их, связанных, доставили в немецкую комендатуру. Потом загнали в вагон, чтобы увезти в Германию. Хорошо, Шуклин подоспел, выручил.

Деревянко кивал, держась за перевязанное горло, чтобы хоть как-то принимать участие в беседе.

— Добро, — проговорил Демин. — Поговорю о вас с комбригом.

Глава четвертая

Отцветали плодовые сады — все сплошь белые и розоватые. Зелени почти не видно: цветы заслонили листья. Кое-где лепестки уже сморщились, осыпались; под яблонями словно осколки фарфоровых чашек вдавлены в землю. Теплы и душисты майские ночи на Кавказе.

Одиннадцать месяцев саперы-комсомольцы сражались за Кавказ и сроднились с ним, с его причудливыми горными вершинами, с его плодородными долинами. А теперь их увозили отсюда эшелоны — через Сталинград и Мичуринск, через Рязань и славную столицу нашей Родины Москву. Надо было спешить на помощь Смоленску, Пультуску, Варшаве.

Приник к вагонному окну Никоян. Ветер теребит волнистые волосы, забирается за ворот гимнастерки. Трудно все-таки отрываться от родных мест. Там, за горами, остались его сыновья, еще малыши, Генрих и Жан, и любимая жена Араксия.

Политрук вздохнул. Пригладил пряди волос, но порыв ветра тут же снова растрепал их. С 1939 года в армии Сурен Амазаспович. До этого учительствовал в Армении. Учил ребятишек выводить на школьной доске мелом: «Мы не рабы. Рабы не мы». Да… Кажется, было это давным-давно. Будто целую жизнь прожил с тех пор.

Когда началась война, его направили в комсомольский полк. Здесь пригодились знания учителя, опыт воспитателя, умение с каждым найти общий язык. Ведь полк сформировали из вчерашних школьников, юношей и девушек, которые совсем недавно сидели за партами.

Он был строг с подчиненными, но строже всего относился к самому себе. Ни малейшей слабости не прощал, никакой поблажки не давал. Как спрашивать с других, если сам не очень организованный человек? По воспитателю равняются воспитанники, живой пример для них всегда убедительнее любых красноречивых фраз.

Кавказ — родная стихия, там он чувствовал себя, как рыба в воде. Точно ориентировался во всякой обстановке, находил выход из любого положения. Мало ли преодолел опасностей?..

Однажды, когда два взвода под его руководством занимались фортификацией на передовой, под горой гитлеровцы готовились к атаке. Они поднялись во весь рост, пошли напролом. Саперы затаились. Подпустив противника поближе, Никоян скомандовал: «Огонь!» Атаку удалось сорвать.

В другой раз он обратил внимание на движение транспорта за передними позициями врага. На рассвете разбудил нескольких ребят, повел их в тыл противника и указал, где ставить мины. На дороге после них остался запретный знак. И соответственно указатель — как обойти «опасное» место. Немецкие машины, послушные указателю, двинулись в ту сторону. Конечно, взорвались.

Целыми днями Никоян бывал с людьми, а по вечерам писал письма жене.

«Меня беспокоит твое настроение, оно проглядывает между строк. Неужели моя Араксия начинает сдавать позиции? Непохоже на тебя! Разве мало лишений ты перенесла и непривычно для тебя противостоять им?.. Ради нашего будущего мы с тобой боролись с трудностями и сейчас должны бороться. Кто не теряет самообладания в трудные минуты жизни, тот выходит победителем. А мы с тобой должны победить! Не растеряй свои лучшие качества, моя Араксия. Все время думаю о тебе и детях…»

Политрук по себе знал, что такое письма из дома. Как согревают они и дают новые силы для борьбы с врагами. Поэтому следил, регулярно ли отвечают ребята своим родным, даже в поезде. Ведь родители так ждут весточки от сына с фронта, беспокоятся. Кое-кто из саперов очень любил получать вести от близких, но ответы писал не всегда сразу, откладывал от случая к случаю.

— Черников! Ты написал матери?

— Собираюсь, товарищ политрук.

— Долго собираешься! Сегодня же садись за письмо.

— Есть!

— То-то, дорогой!

— А ты, сержант, почему не пишешь? — спросил Никоян командира отделения разведки Иванчикова.

— Так ведь мои в Запорожье. Жду, когда освободят его.

— Теперь уж скоро, Сережа.

Тот склонил голову, загрустил.

— Наши семьи на юге, товарищ политрук, а мы вон где…

— Здесь — тоже Родина, Сергей. Каким бы путем ни шли мы к победе, важно, что придем. Правильно, дорогой?

— Конечно, товарищ политрук! По горам вот только я скучаю… Реки тут тихоходные, не то что на Кавказе… Привыкнуть не могу. Красивы леса, а все же горы лучше!

— Так для каждого: место, где родился, — самое дорогое. По секрету тебе скажу: каждую ночь во сне горные вершины вижу… Подожди, разобьем фашистов — и на Кавказ.

Вечером бойцы набились в купе к политруку, стали рассказывать по порядку, кто о родном городе, кто о деревне, в которой родился. Какие сливы созревают там под окнами дома, сизовато-матовые, крепенькие, как пахнут свежеобструганные доски из только что срубленного дерева. Даже крапиву, жгучую, злую, вспоминали с умилением.

Батальоны выгрузились под Истрой. Ровно три недели ехали. А еще через две недели будет два года, как идет война… Это сколько же тревожных дней и ночей позади?

Подразделения соорудили шалаши, натянули брезент, как-то устроились. Все-таки не зима — жить можно. Правда, по утрам иногда приходилось дрожать от холода, пока не вставало солнце. Средняя полоса России, здесь нередки весной заморозки.

Начались занятия. Каждая минута расписана, учитана. Однако Никоян по-прежнему писал домой подробные обстоятельные письма.

«Чудесная эта земля подмосковная. Удобная для тракторов. Только пахать бы! Когда же, наконец, прогоним мы оккупантов и примемся за мирные дела? У нас тут кругом лес. Ребята рубили березы для шалашей, а мне жаль деревья. Молодые они, белоствольные… Рад, что наш мальчик Генрих ходит уже в детский садик. Хорошо ли он говорит по-русски? Приеду — послушаю. Да, растут дети… Моя Араксия, береги их!»

Под Москвой комсомольская бригада резерва Главного командования стала называться Первой штурмовой комсомольской инженерно-саперной…

На третий день в бригаде сформировали роту по подготовке сержантского состава. Руководил ею опытный специалист по фортификации капитан Евтушенко. Взводами командовали лейтенанты Власьев, Данилов, Клейменов, офицеры энергичные, технически грамотные.

Ожили все подразделения: одни отрабатывали действия по блокировке дзотов, штурму высот и узлов сопротивления; другие прорывались через оборонительные рубежи «противника», преодолевали водные преграды. Места были новые, так что приспосабливались к непривычным условиям.

Подразделения, изображавшие противника, создавали укрепления. Их штурмовали, действуя, как в настоящем бою. Перелески и лощины заполнились хлопотливыми людьми с лопатами и миноискателями.

На полянке, окруженной зарослями волчьей ягоды, саперы ставили мины, распределяя их в шахматном порядке. Макеты — вперемежку с боевыми зарядами. Полосу заграждений создала рота старшего лейтенанта Дунаева. Командир наблюдал за каждым сапером. Подсказывал, помогал.

Иванчиков копал гнезда для мин. Уже несколько углублений готово, а земли вырытой не видно. Где же она?

— На плащ-палатке, товарищ старший лейтенант.

— Ты, Сергей, точно золото промывать собрался.

— Хочу обмануть «противника». Он ведь по следам искать будет. Где земляные крошки, там и минка. По логике так. А мы с ребятами землицу в сторонку. Минку дерном замаскируем.

— Вот молодцы!

— Как же, стараемся, товарищ старший лейтенант.

— И дальше так действуйте.

Аккуратно вырублен квадрат дерна. Саперы подхватывают его и прикрывают им углубление, в котором мина. Тщательно заделывают трещины. Выравнивают стебли трав, чтобы помятых не было. Нет, ничем не выделяется травянистый пласт на общем фоне. Будто всегда так было. Значит, все шито-крыто. Попробуй-ка отыскать мину!

А возле оврага, поросшего малиной, занимаются разведчики. Капитан Панкратов дает им вводные. Проверяет знания теоретические и практические.

— Теорию знаете, — одобряет он. — Посмотрим, как примените ее на практике.

И он поставил перед командирами взводов задачу.

— Вперед! — командует лейтенант Дворников.

— Вперед! — подает команду лейтенант Красиков.

Они возглавляют группу разведчиков. Придирчиво последний раз оглядывают каждый своих людей. Справятся ли с заданием?

Цепочки отделений заколыхались. Саперы напрягли зрение и слух, выставили перед собой миноискатели. Панкратов пошел стороной, следя за действиями разведчиков-саперов. Некоторые из них ограничивались узкими проходами, дальше носка своего ботинка не смотрели. И, как правило, ничего не обнаруживали на участке. Это была основная ошибка, характерная для нескольких человек.

Прочесали полянку до зарослей. Что ж, у большинства был богатый «улов». Те, что явились к финишу с пустыми руками, старались оправдать себя. Громко недоумевали:

— Может, мин тут вовсе нет?

Сзади раздались взрывы необнаруженных мин. Выходит, пропустили заряды, халатно отнеслись к делу. А если бы это были не учения? Если бы — самый взаправдашний бой? Не миновать бы жертв…

Капитан Бенецкий вел роту на штурм укреплений. Сделаны укрепления по всем правилам военной фортификации. Так тренировались саперы, совершенствовали свои навыки.

На земле все-таки проще, чем на воде. Там, в воде, опасность подстерегает со всех сторон — снизу выныривают плавучие мины, сверху угрожают бомбардировщики, из-за горы стреляет вражеская артиллерия. С учетом всех этих «сюрпризов» начальник штаба бригады майор Гусаров проводил занятия по применению средств переправы. Саперы мокли, потом их отпаивали горячим чаем, заставляли пробежаться, чтобы согрелись. Были случаи, когда люди простывали, потому что купание в российских весенних реках — удовольствие сомнительное. Однако такие водные тренировки — необходимость. Ведь встретятся на пути речки, через которые придется переправляться. Будут настоящие укрепления под настоящим огнем противника. Об этом все время предупреждал Панкратов:

— Противник укреплял узлы сопротивления больше года. Нам штурмовать их. Готовьтесь, ребята.

К тому же самому призывали саперов и боевые листки. Их редакторы Анатолий Романовский, Михаил Тарасевич, Зия Аметов, Василий Алейник описывали, как проходят учения с мягким, подкупающим всех юмором.

Пролетел месяц. В течение его бригада основательно подготовилась к штурмовым операциям. Ежедневные тренировки дали хорошие результаты: теперь разведчики-саперы не искали мины только под собственными ногами, а шарили миноискателями по сторонам. Хоть как маскируй их дерном, все равно отыщут.

Поступил приказ: вперед, на запад! Батальоны погрузились в эшелоны и прямым сообщением двинулись на Вязьму. В пути вспоминали Кутузова. Здесь он, преследуя Наполеона, воскликнул, смахивая слезы: «Россия спасена!». По дороге от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть французского войска, как свидетельствует Лев Толстой в «Войне и мире». Теперь таяли тут орды Гитлера, претендента на роль Наполеона.

Между Вязьмой и Днепром — станция Издешково. На ней и остановились эшелоны. До неприятеля — рукой подать. Вражеские самолеты то и дело перелетали через Днепр. Но саперов не видели. Если уж те на открытой местности с помощью подручных средств маскировки становились невидимками, то в густых лесах спрятаться куда проще. Комсомольцы готовились к выполнению заданий на передовых рубежах.

Четыре дня бригада по заданию генерал-майора Поленова, командующего 5-й армией занималась улучшением дорог на заболоченных местах. Подновляли старые, строили новые. По ним войска Западного фронта двинулись на Ельню, на Смоленск, на правобережье Днепра…

Наступала 10-я гвардейская армия. На пути — река. Нужен мост. И комсомольские батальоны переключились на помощь этой армии. Переправу-то они создадут, но ведь противник разбомбит ее, запросто достанет из орудий. Единственный выход — сделать невидимый мост, такой, чтоб с самолетов его не рассмотрели.

Саперы возводили подводную переправу на полметра ниже уровня воды. Обнаружьте-ка ее с воздуха! Отделение Джабраила Аллахвердиева забивало сваи. Тюкают и на бойцов Николая Барлита поглядывают — соревнуются с тем отделением. Макушки свай уже на уровне воды. Кувалды чмокают, брызги летят фонтанчиками. Дальше заколачивать трудно, удары слабеют. И рационализаторы изобретают устройство в виде наголовника. Свая погружена, она под надежным водным слоем.

Насадка на сваи под водой особенно трудна. Прогоны подготовлены заранее, лежат на берегу. Размеры точные. Теперь нужно спустить все в реку. Тутик, Дорогих и Голоусенко сбрасывают гимнастерки, снимают сапоги. Плывут с топорами. Ефрейтор Драган ловит конец детали моста, протягивает дальше. Затем направляет выемку на шип.

— Быстрее! — подгоняет его Григоренко.

— Никак не попаду, — отвечает Драган.

Конечно, ведь предметы под водой — как в кривом зеркале.

— Ты на ощупь, — советует Григоренко.

А Голоусенко, Дорогих и Тутик топорами орудуют, подгоняют прогоны, скрытые водой. Приловчились.

— Так мы не успеем леса натаскать, — шутит сержант Иванчиков.

— Жми, Сережа! — подсмеивается Аллахвердиев над своим закадычным дружком. — Вон как Яценко и Лобач стараются, — кивает он на командиров соседних отделений.

И тут наблюдатель подает сигнал:

— Воздух!

Людей на берегу будто и не было. Они прикрылись специально припасенными ветками, затихли. Когда вражеские самолеты улетели, снова закипела работа.

Противник не подозревал, что совсем близко от него строился мост. Изредка постреливал, так, на всякий случай. Шальная пуля вполне могла задеть саперов, но на то война, чтобы рисковать. Конечно, каждый надеялся: минует его снаряд, в стороне разорвется. Такую работу, как постройка мостов, считали будничной, обыкновенной. То ли дело — мины ставить. Или проходы расчищать.

Вскоре потребовались и проходы для наступающих.

— Нужны добровольцы, — сказал Бенецкий саперам из отделения Марченко. — Задание серьезное.

— Я пойду, — шагнул вперед Марченко.

— И я, — почти в один голос подхватили Цибенко с Цирюльниковым.

Лейтенант Мусихин возглавил группу, в которую вошли еще Привалов, Свириденко и другие комсомольцы. Предстояло проделать шесть проходов перед гвардейцами 56-й стрелковой дивизии. Причем, скрытно. Противник ни в коем случае не должен заметить саперов, иначе сорвется внезапная атака.

— Все ясно, товарищ капитан, — отрапортовал Мусихин. — Разрешите инструктировать ребят?

— Инструктировать мы с вами будем вместе. Вот схема.

На месте саперы подробно ознакомились с условиями.

— Здесь наши минные поля, — указал Мусихин. — С них начнем.

Со своими минами ребята знакомы, конечно, лучше, чем с немецкими. Однако при малейшей неосторожности и от них пострадать можно. Еще обиднее на своих-то подорваться…

Темень непроглядная. Какие же зоркие глаза надо иметь, чтобы разглядеть тут что-нибудь! Только бы не выдать себя, не помешать предстоящей атаке.

И вот шесть проходов на своих участках готовы. Пора приниматься за фашистские. Там еще труднее.

— Делайте все по-порядку, — предупредил Мусихин. — Мина, как змея гремучая. Промахнетесь, смертельно ужалит.

К утру задание было выполнено.

Так действовали саперы на участке 255-го гвардейского полка. Лейтенанты Лапко и Сирота руководили группами разминирования четвертого батальона. За ночь они проделали восемь «зеленых улиц» для гвардейцев-стрелков. Каждая улица длиной в сто метров. Сотни противотанковых и противопехотных мин превратились в безобидные железки.

Возле противника минные разведчики орудовали большей частью лежа. Дышать и то старались потише. После того как выполнили задание, так же ползком двинулись восвояси. И потеряли в темноте группу сержанта Голикова.

— Куда они могли деваться? — недоумевал командир взвода Лапко. — Где их носит?

А саперы из этой группы наткнулись на засаду. Гитлеровцы принялись палить. Потом вознамерились захватить русских живыми. Принялись уговаривать:

— Русс, сдавайся!

— Как бы не так! — крикнул в темноту комсомолец Козяр и нажал на спуск автомата. — Получайте!

Враги попытались окружить его. Тогда Иваншин и Мясоедов ринулись на выручку товарищу. Завязалась яростная перестрелка. Группа немецких автоматчиков отрезала отход саперам. Снова начали уговаривать:

— Сдавайся, русс, отпустим!

Перешли к угрозам:

— Сдавайся или смерть!

Ничего не оставалось комсомольцам, как броситься напролом. Что будет — то будет. Может, убьют, а может, и повезет… Хотя, в общем-то, никаких шансов на спасение не было. Тем более, что стало светать.

Над окопами, откуда гремели пулеметные очереди, поднялась одна фашистская каска, вторая, третья… Уж не в безумстве ли подозревали русских, которые бежали прямо на окопы?

Саперы сблизились с противником. Два немца тотчас с двух сторон направили автоматы на сержанта Голикова. Недолго сжимал он в руках оружие — гитлеровцы изловчились и ранили его в обе руки. Теперь он беспомощен. И они подбежали к нему. Но обоих наповал уложил из автомата ефрейтор Козяр. Схватил в охапку Голикова и вынес с поля боя.

Глава пятая

Центральный комитет комсомола Украины постоянно заботился о детище ленинской партии — инженерно-саперной комсомольской бригаде, бывшем полке. Где бы батальоны ни сражались, куда бы их ни перебрасывали, комсомольцы Киева писали письма. А когда бригада готовилась к наступлению на Смоленск и дальше, к форсированию больших и малых рек, к захвату плацдармов на их западных берегах, прибыли сами комсомольцы — представители Центрального Комитета комсомола.

Машины развернулись и остановились в придорожном кустарнике. Встречать гостей вышли начальник политотдела бригады Демин, его помощник по комсомольской работе Холодов, первый комсорг полка Кушкис, комбат второго батальона Блажко со своим замполитом Ивахненко, а также отличившиеся в боях саперы всех подразделений.

Молодой человек в рубашке военного образца, подпоясанной красноармейским ремнем, выступил вперед, и все увидели на его груди Красную Звезду — боевую правительственную награду.

— Секретарь ЦК комсомола Украины Костенко, — представился он, четко выговаривая слова. — А это Мария Пидтыченко, тоже секретарь. — Черноволосая женщина слегка наклонила голову, приветствуя всех. Чудом державшийся на пышных волосах берет не соскользнул с головы, даже с места не сдвинулся. Темный костюмчик облегал чуть полноватую фигуру, на лацкане его — тоже орден.

Секретарь перевел взгляд с Марии Пидтыченко на остальных своих товарищей и назвал их:

— Мария Карпенко, Саша Иващенко, Галина Зинухова, работники наших отделов.

Гости привезли с собой грамоты ЦК ВЛКСМ и Красное Знамя, которое торжественно вручили саперам комсомольской бригады с наказом пронести его до последнего рубежа, где враг будет разбит окончательно.

Сразу начались расспросы. Саперы спрашивали про Киев, про Москву. Может, кто бывал и там, откуда врагов еще не выгнали? Как сейчас на оккупированной территории?

— Наши партизаны совсем недавно из вражеского тыла возвратились, — сказал Василий Костенко. — Да вы сами с ними поговорите. Ну, хотя бы со Щербаковым.

— Так-таки из самого тыла? — скептически произнес Хилько.

Его глаза-вишенки насмешливо заблестели.

— А почему бы нет, Федя? — в упор посмотрел на него Холодов. — Разве ты, например, не проникал в глубокий тыл противника?

— Но ведь не до Мелитополя! — Хилько вытянулся во весь свой маленький росточек. — Не до города, где мать с отцом.

— И мои там, в Запорожье, — тихо произнес Коля Клец.

Тоже самое мог бы сказать и Сережа Иванчиков.

Между тем, Щербаков рассказывал ребятам, как партизанил в их родных местах. Вспоминался милый Донбасс с его шахтами. Вот почему притихли земляки Миша Тарасевич, Толя Греков, Леня Дзерпель, Коля Палехин, Вася Сахно, Андрюша Марченко, Саша Перескок и Коля Древгаль. Еще мальчишками облазили они каждый закоулок в своих поселках, на всех чердаках побывали. Любой камешек на тропинках был знаком.

Василий Костенко выступил на митинге. То и дело одергивая рубашку военного покроя и заметно волнуясь, так, что на щеках выступали красные пятна, он говорил:

— Комсомол есть и будет первым помощником партии. Еще в канун Великого Октября, решая вопрос о вооруженном восстании, партия приняла резолюцию, предложенную Лениным, о создании молодежной организации. А на третьем съезде комсомола Владимир Ильич призывал молодежь учиться коммунизму… Сейчас мы с вами учимся побеждать врагов нашей социалистической Родины. Вы, комсомольцы бригады, делаете это успешно. И я хочу вручить вам почетные грамоты по поручению ЦК ВЛКСМ.

Грамоты получили многие. Коля Клец и Федя Хилько, Илюша Холодов и Таня Мигель, Степа Чумаков и Коля Моргун… Комсомольский вожак Холодов от имени всех комсомольцев поблагодарил гостей. А Кушкис, придерживая Красное Знамя, напомнил исторические слова из обращения шестого съезда РКСМ к молодежи страны:

— Принимая имя Ленина, комсомольцы дали клятву, навеки вписав ее в летопись ВЛКСМ: «Какие бы препятствия на нашем пути ни стояли, каких бы жертв от нас ни требовали, мы выполним все эти задачи, мы не уроним знамени Ленина».

И он обратился к своим комсомольцам:

— Ну как, не уроним, товарищи?

— Не уроним! — прокатилось по рядам. Целый строй откликнулся, как один человек.

— Клянемся пронести его до последнего рубежа победного пути?

И снова будто единый вздох:

— Клянемся!

Оккупанты откатывались на запад из-под Москвы по знаменито-печальной для чужеземцев смоленской дороге. Советские войска, наступающие со стороны Тулы, прижали противника к Спас-Деменску. И скоро 10-я гвардейская армия ринулась на Ельню.

Сверху гвардейцев прикрывали наши краснозвездные самолеты. Спереди — танки. Стрелки за танковой броней чувствовали себя как за каменной стеной. Но самим танкистам приходилось туго — вокруг расстилались минные поля противника. То одна, то другая боевая машина останавливалась. Тут минные разведчики комсомольской бригады были незаменимы. С помощью умных приборов обнаруживали снаряды, выкапывали их, как земляные орехи. Обильные урожаи снимали.

На подступах к высоте с отметкой 227,2, южнее села Барабаново — сплошные минные питомники. Командир второго батальона Блажко увеличил число минных разградителей. И все равно еле управлялись.

— Во что бы то ни стало обеспечьте танкистам проходы, — приказал Блажко старшему лейтенанту Новоселову.

Подброшенные к местам танкового прорыва саперы пустили в ход все свои инструменты. Под непрекращающимся вражеским огнем, прижимаясь к земле, набитой минами, работали Мымриков, Приходько, Барлит и Максимчук. Опасные заряды они вылущивали, словно орехи. Сколько же их тут!

— Будто черт насеял, — ворчал Хилько, переползая от одной находки к другой.

Встречались противопехотные и противотанковые, нажимного и натяжного действия. Зацепишься за любую — впрах разнесет. Но Федя Хилько гибкий, как вьюн, легкий и быстрый. Ни одной пули за ним не угнаться. А с минами он расправляется, словно играючи.

С высоты палили из всех видов немецкого оружия. Били по роте, действующей впереди, так, что сердце у Блажко мучительно сжималось. «Только бы ни в кого не попали».

Но вот на его глазах один сапер слегка приподнялся и сразу же неловко завалился на бок. «Николай Барлит, виртуоз минного дела, — пронеслось в голове Блажко. — Неужели ранен?»

Сержант Барлит истекал кровью. Приходько потащил было его в безопасное место, но тот запротестовал:

— Не надо! Перевяжи здесь. Не могу же я бросить своих людей…

Гитлеровцы стали доставать из орудий по танкам. Произошла заминка.

— Спасайте наши танки! — просил командир 248-го танкового полка командира второго батальона саперов. — Нам же так не сдвинуться с места!

Блажко и сам понимал: у танкистов единственный путь — вперед. Повернуть обратно, значит, подставить под удар наиболее уязвимую часть боевой машины — моторную группу. В таких условиях это очень опасно.

— Старший лейтенант Новоселов, усильте команды саперов! — скомандовал Блажко. — Взгляните, вон там головной застрял.

Уже ранили Максимчука, еще кого-то. Раненые оставались на местах. Неожиданно огневые точки противника на склоне высоты смолкли. Это старший сержант Галкин заставил замолчать их. Он занял удобную возвышенность и ударил по врагу короткими очередями.

— Красноармеец Сердюк! — позвал комбат. — Возьми с собой ребят и марш на выручку машинам, которые остановились перед минами.

— Есть! — Боец мгновение колебался, потом попросил: — Разрешите, я сам разминирую?

— Согласен.

Семен Сердюк ринулся прямиком туда, где только что упал минный разведчик.

— Осторожнее, сорви-голова! — крикнул вслед ему Блажко. — На мину налетишь!

Сердюк перешел на шаг, повел миноискателем. Стал извлекать из спутанной травы дисковые мины. Одна, вторая… Вывинтил взрыватели. И тогда дал сигнал танкистам.

Танки взревели, залязгали гусеницами.

После боя командир 23-й гвардейской танковой бригады представил к награждению орденами и медалями сорок двух саперов комсомольской бригады.

— Заслужили, — скупо похвалил он их.

Начальник инженерного управления фронта генерал-лейтенант Галицкий поделился своими планами с командиром комсомольской бригады Петровым:

— Постараемся сделать из ваших саперов чудо-богатырей. Мы изготовили особые каски и броневые щитки на грудь и на живот. Этакую кольчугу современную.

— Замечательно, товарищ генерал. Я тоже кое-что придумываю, — отозвался полковник Петров. — Если мы подберем подходящих молодцов да экипируем их в богатырские доспехи, наверняка они смогут подняться на любую высоту.

— А кто, по-вашему, поведет такой штурмовой отряд?

— Я бы предложил Белоконя, командира первого батальона. В инженерном деле комбат второго не менее грамотен. Также смел, сообразителен. Однако опыта у него поменьше. Кроме того, Белоконь очень решительный человек, не зря его ребята «Чапаем» прозвали.

Тихое августовское утро. Леса и перелески в дреме. Не шелохнется ветка, не затрепещут листья. Птицы и те еще спят. Скоро проснутся, начнут перекликаться. И не замолкнут, стреляй хоть беспрерывно. Привыкли, что ли, к громким посторонним звукам? Игнорируют их.

Еще не взошло солнце, а саперы уже на ногах. Белоконь, его заместители Лебедев и Балабасов, начальник штаба Панкратов организовали в подразделениях практические занятия по штурму укрепленных высот. Вот стоят в строю отборного батальона Валентин Шибинский, Николай Пятницкий, Сергей Иванчиков, Анатолий Греков, Иван Громак. Много их, штурмовиков-комсомольцев. Все — как на подбор: атлетического телосложения, рослые, сильные парни.

— Подогнать снаряжение, — подает команду Белоконь.

Ребята зашевелились.

— Стойте! — остановил он их. — Кто покажет, как это делается?

— Разрешите, товарищ майор, — обратился к нему Иванчиков.

— Пожалуйста.

Боец шагнул из строя. Повернулся лицом к товарищам. Надел на левое плечо крепление, приладил щиток на груди, опустил нижнюю приставную часть его на живот. Сверху натянул маскировочный халат.

— Наклониться! Присесть на корточки!

Сергей выполнил все команды. Затем нарядились точно так, как штурмовики отборного батальона, и курсанты учебной роты.

— Как бы испытать на прочность? — не утерпел Греков.

— Ну что ж, — сказал комбат. — Давайте испытаем. На макете попробуем. Лев Иванович! — обратился он к Панкратову. — Макетик бы нам.

Сплющенные пули отскакивали от щитка, как от стенки горошины. Значит, надежная экипировка у штурмовиков, не пробьют ее фашисты. Каски тоже непробиваемы.

Стали отрабатывать практику штурма. Имитировали настоящий бой, и вскоре он загремел.

…Восемнадцать месяцев немцы укрепляли высоту 233,3. Превратили ее в серьезную преграду на пути наступления частей Советской Армии, развернувших бои на подступах к древнему русскому городу Смоленску. По десять — двенадцать раз в день бросались наши воины на штурм неприступной высоты. И всякий раз отборные головорезы из дивизии «Ваффен-СС» сопротивлялись с яростью обреченных.

На высоту обрушили огонь гвардейцы 10-й армии. Они должны, обязаны были прорвать сильно укрепленную оборону фашистов. Все тонуло в дыму и пыли. Канонада длилась, казалось, вечность. Склоны все изрыты снарядами — живого места не осталось. На гитлеровцев сыпались и сыпались бомбы. А потом двинулись краснозвездные танки, за ними пошла пехота.

Тут-то и откликнулись многочисленные огневые точки врага, увенчанные бронеколпаками, привезенными из Германии. Они возникали из-под земли неожиданно, вырастали, словно грибы после дождя. Пулеметы, орудия, минометы… Гитлеровцы стреляли так часто, такую плотность огня создали, что и воробью у подножия высоты не пролететь.

Изнурительный бой длился почти сутки без перерывов. Шесть раз поднимались гвардейцы в атаку. Однако так и не удалось им в этот день овладеть высотой. Они приблизились к ней под ураганным огнем и остановились.

Высота была окружена глубоким рвом, обнесена колючей проволокой в два ряда, со всех сторон заминирована. Ее склоны взрезали траншеи и ходы сообщений, позволявшие противнику маневрировать. Пункты наблюдения, связь и система разнообразной сигнализации — все делало высоту неуязвимой. Стоит крепость, и не подступишься к ней.

Пришлось нашим частям вернуться на исходные позиции. Притаились в укрытии тяжелые танки. Молчали, остывая, стволы орудий. Все рода войск готовились к новому штурму. Командование приказало комбригу Петрову создать сводный штурмовой батальон. Воинам комсомольской бригады предстояло штурмом взять эту высоту.

Полковник Петров сам наблюдал, как саперы готовились к этой сложнейшей операции. Наступило утро 10 августа.

— Ну как, Федор Наумович? — спросил он комбата.

— Батальон к выполнению боевой задачи готов. Ждем вашего приказа, Павел Александрович, — ответил Белоконь.

— Давайте-ка заглянем вместе в подразделения.

— Что ж, идемте.

Петров и Белоконь направились к ближайшему перелеску, где саперы учились метко, точно в цель, бросать ручные гранаты. Схватывались врукопашную. Руководил ими начальник штаба Лев Иванович Панкратов.

Комбриг с удовлетворением отметил:

— Вижу, дело у вас налажено по-суворовски! Конкретную задачу поставит вам на месте командир пятьдесят шестой гвардейской стрелковой дивизии. А я познакомлю с обстановкой на карте.

Расстелили карту прямо на пеньке.

— Здесь главные препятствия, которые надо преодолеть в первую очередь, — показал Петров. — Понятно? Возьмете высоту — обеспечите успех частей десятой армии. После того, как они откатились, эсэсовцы успокоились. Прежде всего внезапность. Передвигаетесь и сближаетесь скрытно. Именно в этом залог успеха.

На этом строил свой расчет и командир дивизии.

— При внезапной атаке артиллерийская поддержка не нужна, — сказал он Белоконю. Повернувшись к артиллеристам, добавил: — Но вы будьте начеку. Если потребуется, командир штурмового отряда попросит у вас помощи. Сигнал: две красные ракеты. Вот тогда уж не мешкайте.

Подразделения сосредоточились в укрытии. Панкратов и Лебедев поставили в уголок Знамя, врученное посланцами Центрального Комитета комсомола Украины и ВЛКСМ. Белоконь взял его, развернул кумачовое полотнище.

— Перед нами высота двести тридцать три и три десятых, — сказал он, обращаясь к комсомольцам. — Высота мешает нашим частям продвигаться на запад. Мы должны взять ее, чего бы нам это ни стоило! Так пронесем же наше Знамя сквозь огонь и водрузим его на самой вершине!

Комсомольцы отдавали себе отчет в том, насколько трудная предстоит атака. Кому-то она может стоить жизни… И, готовясь к бою, многие подали заявления в партию. Конечно, они надеялись остаться в живых. Но если уж придется умирать — так коммунистами.

— Лучшей рекомендацией вашей будет то, как вы проявите себя в этом бою, — напутствовал их заместитель комбата по политчасти Лебедев.

Сгустились сумерки. Небо занавесили плотные облака, так что ни луны, ни звезд не видно. Молчала израненная земля, словно набиралась сил.

— Панкратов! Балабасов! Командиры рот! Выводите подразделения на исходный рубеж, — скомандовал Белоконь.

Прошумел по кустам ветерок, перелистал листки. Точно по заказу, он подул со стороны противника: хоть не донесет до него шороха шагов, не заставит прислушиваться.

У подножия высоты офицеры окружили комбата. Белоконь, как режиссер, распределял роли, объяснял, кто куда и за кем пойдет, какие задачи возлагаются на подразделения.

Поднимаются комсомольцы-штурмовики на высоту. Белоконь в цепи второй роты то настороженно смотрит вперед, то оглядываясь по сторонам, отдает через посыльного распоряжения:

— Не отставать!

— Правее!

— Не отклоняться от направления!

Учебная рота растянулась по северному скату, взяла высоту в полукольцо. Слева саперы уже подступили к траншеям вплотную. И почти одновременно, справа и слева, завязался ближний бой, пошли в ход финские ножи, кинжалы. Этого было достаточно, чтобы противник всполошился. Тут и там появились на склоне огневые точки, до того скрытые под землей. Они выныривали из углублений, огрызались огнем.

Оценив обстановку, Белоконь передал приказание залечь на месте и выстрелил из ракетницы. По его сигналу моментально грянули залпы «катюш». Реактивные снаряды рвались перед штурмовиками. Артиллеристы стреляли метко: своих не задевали, а гитлеровцев, не успевших спуститься в подземелье, накрыли.

— Вперед!

И саперы двинулись на высоту. Те, что огибали ее с юга, повернули вправо, северные группы резко взяли направление вверх, повернув налево. Приходилось рвать проволоку, перебираться через рвы и траншеи, обезвреживать мины.

А гитлеровцы все высовывались из подземелья, словно черти из преисподней, били по комсомольцам из автоматов.

Эсэсовцы сопротивлялись отчаянно. Саперы напирали. Бились в траншеях. Сначала туда полетели ручные гранаты. Потом спрыгнули сами штурмовики. Врагов охватила паника, они разбегались. Лейтенант Корнеев бросился наперерез немецкому офицеру. Тот остановился, тщательно прицелился и выстрелил. Каков же был его ужас, когда пуля, будто заговоренная, никакого вреда русскому не причинила! Она просто упала рядом, как самый обыкновенный камешек. А русский шел вперед, на офицера. Торопясь, шепча что-то побелевшими губами, немец снова выстрелил, уже в упор. Попал, ну попал же, ясно видел это. А русский не шелохнулся.

— О, мой бог!

Офицер заслонился пистолетом, закрыл глаза. Он больше не доверял ни своему зрению, ни слуху, ни разуму.

Корнеев выбил из его рук пистолет, но в тот же миг из темноты выскочила группа эсэсовцев. Он открыл по ним огонь и крикнул:

— Ребята, не останавливаться! Бей их, пока не опомнились!

— Вперед! — прозвучал где-то очень близко голос Белоконя.

Перед Марченко — дюжина фашистов, не меньше. Запустил в них ручную гранату и расчистил ход сообщений, ведущий к вершине. Врукопашную схватились с эсэсовцами Гулай, Акопян, Костенко, Танюшин и Лыжин. На каждого сапера — по два-три немца. И все-таки разметали их всех, бросились наверх.

Путь им преградила длинная пулеметная очередь. Вражеский «машингевер» гремел неподалеку. Проследив за танцующими вспышками пламени, Пономаренко подкрался к пулеметчику, короткой автоматной очередью вынудил его замолчать.

Лазарев наткнулся на блиндаж, битком набитый гитлеровцами. Сунулся ему навстречу немецкий офицер, да такой громадный, что оторопь взяла, выстрелил из пистолета. Лазарев замер, как изваяние. Но не рухнул к ногам эсэсовца, как тот ожидал. Всю обойму разрядил гитлеровец в комсомольца. Даже не покачнулся русский, шагнул к пораженному суеверным страхом офицеру и прикончил его. Остальным обитателям блиндажа скомандовал:

— Руки вверх!

Те было схватились за оружие. Тогда швырнул гранату. Это их убедило — уцелевшие послушно подняли руки.

Бой за высоту продолжался всю ночь. К рассвету противник частично вырвался из окружения. Остатки еще сопротивлялись, когда Белоконь с группой комсомольцев забрался на вершину и развернул Красное Знамя.

Высота 233,3 была взята. Но на склонах все еще кипела схватка. Гитлеровское командование бросило в бой резервы, подтянуло артиллерию. И как только на высоте заалело Красное Знамя, началась оглушительная канонада. До чего ж не хотелось фашистам отдавать этот уголок советской земли. Ведь восемнадцать месяцев они его укрепляли. Надеялись удержать подступы к Смоленску.

Столько усилий было затрачено. Под землей расположился настоящий городок с клубом, баней, складами и мастерскими. Комфортабельные жилища, где отдыхали, даже развлекались. Здесь устраивались надолго. Сюда тянулись нити связи с фронтом и тылом. И все же форпост у границ немецкой группы «Центр», на которую фюрер возлагал последние надежды, был обречен.

Захваченный в плен обер-ефрейтор Швайге на допросе объяснил успех русских тем, что, якобы, появилась какая-то странная пехота, действующая без артиллерии и танков внезапно и дерзко.

Он говорил и закатывал выцветшие глаза под лоб, оттягивая ворот короткими пальцами, будто тот душил его.

— Стальная дивизия, о!

Как бы то ни было, отборные части гитлеровцев двинулись спасать эсэсовцев. Завязалась ожесточенная схватка на флангах высоты. Лицом к лицу встретились штурмовики с противником на западном склоне. У саперов — пулеметы да автоматы. И патронов в обрез. Атаку за атакой отражали они без артиллерии. Патронов оставалось все меньше.

— Стрелять только по команде! — предупредил Белоконь. — Бить наверняка.

Досадно: кругом трофейные снаряды, но орудия молчат — выведены из строя.

— Замполит! — позвал комбат.

— Я здесь, Федор Наумович, — отозвался Лебедев.

— Давай сюда трех комсомольцев!

Майор Лебедев и капитан Балабасов присмотрелись к орудиям, выбрали два случайно уцелевших, затем с помощью бойцов выкатили их на открытые позиции. Начали палить прямой наводкой по танкам, по пехоте… Отступили гитлеровцы, оставили на поле боя побитые танки.

Враг вскоре опомнился, снова полез, да так напористо, что и бронированные щитки комсомольцев не спасали. Когда лежишь на груди — они бесполезны. А встать, даже приподняться — невозможно. Свистят снаряды, осколки впиваются в землю. Но вот громыхнуло за высотой. Оттуда ударила по врагам наша тяжелая артиллерия резерва Главного командования.

Началось общее наступление войск нашего фронта.

Глава шестая

После боя проверяли по спискам, кто в строю, а кто выбыл по ранению. Были и убитые… Бирюков, Лазарев, Щербина, Храмов… Да разве только они? Анатолий Греков пропал без вести.

— В начале атаки видел его, — докладывал начальник штаба Панкратов. — Неужели к гитлеровцам в лапы попал?

— Не мог комсомолец сдаться врагам, — отчеканил Белоконь. Жесткие складки прорезались у его рта. — Никогда не поверю. Ищите, Лев Иванович. Он где-нибудь в траншеях или в ходах сообщения, не иначе.

Панкратов организовал несколько групп для поиска, послал их в разных направлениях, чтобы все осмотреть. Пошел сам. Пошел и не вернулся. Куда, спрашивается, девался? Теперь уже искали двоих: Грекова и Панкратова. Оба как в воду канули.

Исчезновение начальника штаба батальона взбудоражило всю бригаду. Высказывали предположения, строили догадки.

— Где же он? — в который уж раз задавал вопрос себе и другим комбриг. — Не могли ведь его немцы схватить средь бела дня. Да еще на нашей стороне! Как вы думаете, Федор Наумович?

— Конечно, нет!

Комбат пожимал плечами, раздражался:

— Фантастика! Все обыскали, все осмотрели… Провалился он, что ли?

— Может, и правда провалился? Ловушек-то сколько эсэсовцы понастроили! Надо в подземелье спуститься, ходы и выходы проверить.

И ведь отыскали. В глубоком колодце, к счастью, сухом. В противном случае начальник штаба и в самом деле бы «канул в воду». Едва его подняли на поверхность, сразу спросил:

— А Греков?

— Грекова не нашли.

— Давайте искать.

— Да вы в себя придите сначала! Передохните хоть!

— Некогда. Грекову, может быть, очень плохо…

Когда началась атака, Анатолий Греков шагал, не сгибаясь даже под пулеметным огнем. Не остерегался. И поплатился за это. Упал сзади вражеский снаряд. Осколки его, точно гвозди, прибили к земле Грекова. Сгоряча он рванулся, хотел на ноги встать. Не тут-то было. Крикнуть и то не смог. Ему казалось, что кричит, а на самом деле только шептал. Никто шепота не услышал.

Он то приходил в сознание, то терял его. Стоило мыслям немного проясниться, как начинал соображать, что надо ползти. А куда? Где свои, где враги — ничего не поймешь. Не хватало еще в траншею к немцам пожаловать. Самому!

Боли он почему-то не чувствовал. Просто тело стало чужим, постепенно немело. Лежал беспомощный. Время тянулось бесконечно. Но должна же когда-нибудь кончиться ночь! Верил он, что утром найдет выход из положения. Может, свои подберут…

Взошло солнце. Греков решил ползти навстречу ему. Стиснул зубы, уперся локтями. Дернулся — и пронзительная боль опрокинула его. Он опять потерял сознание. Ничего не видел и не слышал.

Между тем через поле, где он уткнулся в траву, прошло стрелковое подразделение. Санитары подобрали раненых, отправили в тыл. Потормошили Грекова — недвижим. И до того бледен, что последние сомнения рассеялись: умер, похоронная команда о нем позаботится.

Очнулся он, а рядом мертвые. Совсем близко от него, раньше их тут не было. Понял, что санитары подтащили, и его за убитого приняли. Жутко стало. Ведь если он снова забудется, могут и похоронить. Зароют, тогда уж не выбраться из могилы.

Шевелиться уже не пытался — экономил силы. Целиком положился на волю случая. Весь день изнемогал от жажды. Комары и мухи донимали. Ни пристукнуть назойливых насекомых, ни отмахнуться от них. Шевелил мускулами лица, чтобы согнать, гримасничал. Одолевают и все, спасу нет. Вцепился пальцами в трещину земли, напрягся. Надо двигаться. Другого выхода нет.

Сразу же сделалось дурно. Однако уловил скрежет железа, нарастающий гул. Усилием воли заставил себя открыть глаза.

Танки! Головной мчится на него. Миг — и растолчет, смешает с землей. В последнюю секунду танк резко скрипнул гусеницами, свернул в сторону и встал. Из люка выглянул танкист. Позвал товарищей. Они склонились над Грековым.

— Из комсомольской бригады парень. Ишь, и не слышно, как дышит. Захватим с собой, отправим в санчасть.

Его увезли в деревню Гнездилово, неподалеку от Спас-Деменска, где располагалась санитарная часть 23-й гвардейской танковой бригады.

На участке вяло перестреливались. Полковник Петров взял бинокль и вышел на опушку леса. Его сопровождали офицеры.

— Побеседуем на чистом воздухе, — предложил он им. — Перед нами высота двести сорок четыре три десятых, так? Рядом с ней деревня Матвеевщина. Это единый и, как воображают гитлеровцы, непреодолимый барьер на подступах к Ельне. Наша бригада наступает в полосе шестьдесят второй стрелковой дивизии.

Комбриг охарактеризовал задачу в деталях. Главную роль в ее решении предстояло сыграть третьему батальону.

— Учтите, — предупредил Петров, — штурм начнется не ночью, как на той высоте, а утром. На внезапность рассчитывать нечего, потому что противник наверняка извлек урок из предыдущей атаки. Так что сумерки нам ни к чему.

Гитлеровцы были начеку. Им теперь днем и ночью мерещилась наша «Стальная дивизия». Окрестив так сводный комсомольский батальон, они о нем по всей Германии раструбили и уж, конечно, сочиняли сказки на фронте. Артиллеристы не отлучались от орудий и минометов ни на минуту. Будто суслики, торчали на открытых позициях наблюдатели, глазели через маскировочные сетки. Не идут ли красноармейцы в атаку?

Без единого выстрела проникли в тыл врага разведчики во главе с лейтенантом Олейниковым и сержантом Иванчиковым. Они и доложили про бдительных наблюдателей командиру батальона.

Земляки Иванчикова донбасовцы Барлит, Громак, Чумаков, Шурубенко, Тарасевич снова облачились в боевые доспехи — в непробиваемые каски и бронированные нагрудники. Заместитель командира третьего батальона по политической части Хорунженко посмотрел, как ловко они это делают, и спросил:

— Как настроение перед штурмом?

— В норме, Николай Григорьевич, — отозвался Иванчиков и тут же смутился: фамильярно у него получилось.

— Можно и так, дружище, — успокоил его замполит. — Так, по имени, теплее, верно? Растянуть бы сейчас гармонь, да противник может засечь, артогнем накроет.

— На Кавказе бы сыграли, — вставил Чумаков.

— Ну, там другое дело! — оживился Хорунженко. — В горах трудно запеленговать. Помните молодежную делегацию Грузии? Патефонов тогда навезли, книг. И гармони. Растянул я меха одной из них, а в горах такое эхо грянуло, что врагам показалось: за каждым пригорком русская гармонь играет…

Играл он тогда «Давай закурим» и «Землянку».

Так они и ходят по сей день рядом со смертью. Война проклятая…

— Хоть бы потихоньку сыграть, — мечтательно произнес Тарасевич. — «Синий платочек» бы.

— Артиллерия нам аккомпанировать будет, — рассмеялся замполит. — Бог войны! Чем не музыка?

— На «бога» надейся, сам не плошай, — заметил Иванчиков.

— Верно, Сережа! В бою плошать — другим мешать.

За спиной саперов раздался оглушительный гром орудий.

— Шагом марш!

Лейтенанты Куприянюк, Олейников и Кияшко повели взводы к высоте. Капитан Хорунженко возглавил третью роту, которая двинулась на Матвеевщину. Ведь высота и Матвеевщина — общий узел сопротивления гитлеровцев.

Цепь за цепью поднимались в гору, карабкались по склонам. Лейтенанты торопили солдат.

— Быстро! Быстро!

— Бейлин, поднажми, — подгонял капитан Маслюк.

— Вперед! — призывал весело капитан Хорунженко. Он был жизнерадостный человек, никогда не унывал.

Наша артиллерия стреляла близко. «Р-рр!», «р-рр» — словно ревела. Огонь. Дым. И густющая пыль. Не успела она осесть на землю, грянуло «ура». Гитлеровцы заметались, как караси на горячей сковородке.

— Сержант Беляев! — позвал Хорунженко. — Догоняйте!

Фашисты и в самом деле дали стрекача. Отделение Беляева перехватило их. То тут, то там швыряли беглецы оружие на землю — сдавались. Напрасно орал на них офицер, они больше не подчинялись ему. Тогда он принялся палить в своих.

— Ах, подонок! — возмутился ефрейтор Драган и прикончил его.

Отделение Иванчикова оказалось в самой гуще столпившихся гитлеровцев. Те прятались за кочки, кое-кто строчил из автомата по атакующим.

— Сергей, берегись! — крикнул Ваня Громак.

Обернулся тот и чуть не наткнулся на дуло пистолета. Гитлеровец прищурил один глаз, спустил курок. Пуля скользнула по щитку на груди Иванчикова.

Тяжеловесный «вальтер» выпал из рук ошеломленного немца. Он бессмысленно таращился, голова его запрокидывалась к небу.

— О-о!

Фуражка с эмблемой хищника покатилась под уклон.

Саперы рвали вражеские укрепления. Блокировали доты. Сметали заграждения. До Матвеевщины — рукой подать. Но подступиться к ней не просто: там рокочут автоматы, мелькают немецкие каски. Рота, которую вел Хорунженко, оказалась в затруднительном положении.

— Третья, короткой перебежкой! — подал он команду. — Михайленко, поддержать с фланга.

Николай Михайленко устроился с пулеметом у бугра, нажал на спуск. Длинными очередями он сбивал врагов, короткими доканчивал их.

Рота сблизилась с противником. Началась рукопашная. А Хорунженко хлопнул по плечу своего пулеметчика.

— Ай да молодец! Не запорожец, часом?

— Запорожец, товарищ капитан. Из Константиновки.

— Здорово действовал.

Неожиданно обнаружилось, что исчез пулеметчик Свешников. Где бы ему быть? Хорунженко встревоженно огляделся. Что такое? Группа немецких солдат и офицеров с поднятыми руками. Стоят, не шелохнутся. А Свешников за пулеметом лежит, глаз не спускает с капитулирующих. Много он немцев уложил. Хотели в плен его взять, да пришлось самим сдаваться.

Четырнадцать гитлеровцев разоружили Чумаков, Белоусов, Кузьменко и Маматкаримов, девятнадцать — Драган и Гриценко. Не отстали от них Калашников, Кривонос и Мельников. Громак несколько точек огневых ликвидировал, до дюжины фашистов застрелил. Четыре огневые точки заставили замолчать Барлит и Проценко. Смаилов, так тот расправился со всеми, кто обслуживал шестиствольный миномет, офицера пленного привел.

Высоту 244,3 и деревню Матвеевщина взяли с ходу. Очистили путь к Ельне.

Но было о чем горевать комсомольцам — погиб их жизнерадостный замполит Хорунженко. Подняли его и понесли в тихий уголок. Прибежали Холодов, Кушкис, Демин. Достали из карманчика партийный билет. Странички слиплись от крови. На лицевой обложке: «Член Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Партийный билет № 3376676». Под ребро ударила вражеская пуля замполита. Так что заградительный щиток не помог — на груди он…

Похоронили Николая Григорьевича Хорунженко на той самой высоте, которую отвоевал он у врага. Стоит там и поныне на гранитном пьедестале гранитный воин с автоматом — памятник ветеранам минувшей войны. Далеко его видно.

Глава седьмая

Наша армия вела наступательные бои. Под Красным Знаменем ВЛКСМ в составе войск Западного фронта шла вперед и штурмовая инженерно-саперная бригада. Саперы обезвреживали минные поля, делали проходы для танков и пехоты, штурмовали высоты, блокировали и ликвидировали доты и дзоты. Наши части ударили по засевшим в Рославле и Починке врагам, перерезали, а затем полностью очистили железную дорогу Брянск — Жуковка — Смоленск. Прорывом оборонительной линии Колодня — Ярцево обеспечили обхват Смоленска с севера. И освободили его.

Столица Родины салютовала освободителям Смоленска. А среди них были комсомольцы Первой штурмовой бригады. С того самого дня стала она называться «Смоленской». Но узнали они об этом чуть позже.

Лихачево, куда прибыл майор Лебедев, только что освободили. Этот населенный пункт сейчас трудно было назвать деревней, разве что бывшей, потому что вместо домов — обломки, вместо заборов — одинокие столбики. Улиц как таковых нет: кругом развалины. Груды побитых кирпичей, осколки оконных стекол, обгоревшие доски. И пепел — кучи пепла, которые гонял ветер вокруг единственной уцелевшей хаты.

Сюда, в хату, переместился штаб комсомольской бригады и политотдел. Здесь, в бедно убранной горнице, Холодов и Кушкис ждали Лебедева. Возле них на наскоро сколоченных, неуклюжих и занозистых скамейках чинно расселись местные парни и девушки.

Старший инструктор политотдела вошел, огляделся.

— Что-нибудь случилось? — спросил он Кушкиса.

— Только приятное! Вот, Владимир Федорович, представители сельской молодежи Смоленщины. Хотят поздравить Красную Армию с победой. Ведь их родные места освободили.

— Будем знакомиться, товарищи! — повернулся к девушкам и парням Лебедев. — Да вы не старше наших комсомольцев! Одногодки, наверно.

Несмотря на столь юный возраст, среди гостей были партизаны и подпольщики. Им не приходилось воевать с фашистами на фронте. Но в тылу ведь бороться не легче, а, может, иногда и труднее. В собственном доме от врагов не укроешься, надо обманывать их, делать вид, что ни во что не вмешиваешься, и вредить исподтишка… А до чего же мучительно притворяться!

Многие из прибывших юношей стали проситься в комсомольскую бригаду. Хотелось встретиться с врагом лицом к лицу, без всякой конспирации, наконец.

Как и предсказывал Лебедев, гости и бойцы-комсомольцы разговорились быстро. Уже через какие-то минуты вели себя так, будто со школьной скамьи знали друг друга.

— Вот наш Павлик, он, знаете, клуб с немцами взорвал, — захлебываясь, делилась с Ильей Холодовым шустрая дивчина и все подталкивала своего смущенного товарища. — Расскажи, Павел!

— Да ладно тебе, Верочка, — отнекивался тот, заливаясь краской. — Не надо…

— Как не надо? — Дивчина всплескивала руками. — Ты же трех немецких офицеров на тот свет отправил! Нет, правда, — теребила она Холодова за рукав гимнастерки. — Наш Павлик сам еле живой остался!

— А наш Павлик, Павел Черкасов, погиб, — тихо сказал Холодов.

Комбриг Петров вызвал к себе в штаб работников политотдела. Они тревожно переглядывались, выспрашивали один другого: не знают ли, зачем? Наконец Холодов не выдержал, задал вопрос, который волновал всех:

— Неужели плохие вести с фронта?

— Пора привыкать к хорошим вестям! — отшутился Петров. — Нам пришла телеграмма из Москвы. Слушайте.

«Центральный Комитет комсомола от имени советской молодежи приветствует бойцов, командиров и политработников вашей бригады с блестящей победой — освобождением древнего города русской славы Смоленска. Поздравляем вас с присвоением бригаде наименования „Смоленской“…

Желаем вам, наши славные друзья, новых боевых успехов».

А ровно через десять дней поезд увозил делегацию комсомольцев в Москву.

В Центральном Комитете ВЛКСМ ее встретили торжественно. Приняли рапорт о действиях детища комсомола под Смоленском. Выслушали самих участников сражений. Затем попросили их помочь в подготовке выставки о комсомольских делах. Под руководством Лебедева саперы-комсомольцы справились с этой задачей.

Когда делегаты вернулись в свою часть, их ждали награды.

Начали готовиться к новым боям. Необходим был удар по белорусской группировке, сосредоточенной на рубеже Бобруйск — Минск — Витебск. Пресловутый белорусский выступ еще представлял опасность. Группа армий под названием «Центр», по замыслу Гитлера, должна была снова двинуться на восток.

Глава восьмая

Рота старшего лейтенанта Клушкина готовилась к штурму высоты 199,0.

С высоты были видны подступы к Орше. А от Орши ведут железнодорожные линии: прямо — на Минск, влево — на Могилев и Осиповичи, вправо — на Витебск, как раз туда, где немецкое командование завязало тугие оборонительные узлы. Там сосредоточились несколько армий под общим названием — группа «Центр». Гитлер поставил перед группой две задачи: первая — сделать новый рывок на Москву, вторая, на случай осечки, — удержать оборонительные рубежи на территории Белоруссии с таким усердием, с каким удерживали бы их в самой Германии. Бобруйск, Могилев, Витебск и Орша — как бы вершина белорусского выступа. А высота 199,0 с деревней Старая Тухиня — вроде заслона на подступах к Орше…

— Иван Михайлович, познакомьте меня с обстановкой, — попросила Зайцева Шура, батальонный санинструктор.

Ротный был чем-то озабочен и не сразу понял, что обращаются к нему. Потом, видно, до него дошло. Он рассеянно взглянул на девушку.

— А?..

— Хочу знать точно, как и когда начнется бой, — твердо повторила она. — Не очень-то вы информируете нас, медиков…

— Ну что вы, Шура! — галантно произнес он. — Мы для вас всегда рады стараться!

Зайцева нахмурила тонкие брови.

— А нельзя ближе к делу? — И сама растерялась от собственной настойчивости.

Однако именно это понравилось в ней лейтенанту. Деловая девушка, не из тех, кому все хиханьки да хаханьки. И он рассказал ей о предстоящих задачах роты.

Шура слушала, склонив светловолосую голову набок, сузив глаза, обрамленные длинными ресницами.

Подошла Алешина, откинула со лба прядку волос. Кивнула ротному.

— A-а, Клавдия Васильевна! — обрадовалась девушка.

— Здравствуй, Шурочка! Как вы тут живете-поживаете?

— Здравствуйте. Живем хорошо, праздника ждем.

— А где девочки из других батальонов? — спросила Клавдия Васильевна.

— Да вон они, ваши девочки, — сказал старший лейтенант Клушкин и позвал их: — Сюда! Сюда!

Они подбежали, защебетали. Движения быстрые, голоса, как колокольчики.

— Ой, неужели опоздали?

— На четыре минуты, — строго сказала Алешина, но тут же улыбнулась.

Как на них, звонкоголосых, сердиться? Небось и нарядно одеться хочется, и потанцевать — юные же совсем. А приходится бинты засохшие от ран отрывать, стоны слушать. Такая она — война. Целое поколение перешагнуло через свою юность.

Клавдия Васильевна провела инструктаж младшего медицинского персонала первого, третьего и четвертого батальонов, которым предстояло участвовать в штурме высоты. Объяснила, кто и где будет находиться, куда эвакуировать раненых.

Бой должен был начаться на рассвете 21 октября. Первой ударит артиллерия 31-й армии, без нее теперь саперы шагу не делали.

Конечно, Шуре Зайцевой сложно было разобраться во всех тонкостях военного искусства. Но она каким-то чутьем предугадывала возможные неожиданные повороты в ходе сражения за высоту и деревню Старая Тухиня. Так, по крайней мере, ей казалось. И, понятно, хотелось проверить, как оно будет на самом деле.

Все давно затихли, успокоились. Шура тоже лежала, не ворочаясь. Однако глаза ее были открыты. Вспоминалась почему-то всякая чепуха, упрямо сбивала мысли об атаке. Когда она ходила еще в детсад, подарили ей на день рождения котенка, Черныша. Лакать из блюдечка он не умел, признавал только соску. Сосал, причмокивая, с удовольствием — ну прямо как ребенок. Уж и вырос потом, а все соску просил. Господи, ну при чем здесь Черныш? О чем она думает…

— Маша, ты спишь? — тихонько окликнула Зайцева фельдшера Самборскую.

— Не спится, — отозвалась та. — Думы разные.

— Вот и у меня.

— А у тебя о чем?

— Да так… О котенке.

— О котенке? — удивилась Самборская. Слышно было, как она приподнялась. — Ну, знаешь, в твоем возрасте я больше про любовь думала.

— Какая сейчас может быть любовь!

— Ну, не скажи. Про Оксану и Павла Черкасова слыхала? То-то же. Человеку нельзя без любви. Чтобы что-то или кого-то защищать, надо любить. Любить Родину, за которую мы сражаемся…

— Пожалуй, ты права.

— Так ведь на опыте проверено, милая. Без любви мы бы не побеждали.

Они помолчали. Через некоторое время Шура шепотом позвала приятельницу.

— Послушай, у тебя была настоящая любовь? Ну чтобы один раз и навсегда?

— Она у меня и сейчас есть.

— А у меня нет…

— Разве тебе никто не нравится у нас в полку? Такие ребята! Почему ты не позволяешь ухаживать за тобой?

— Еще не хватало!

— Ты очень сурова, Шура.

— Я стараюсь быть мужественной.

— Женщина должна быть женственной, а не мужественной. Даже на войне. Вот смотрят на нас наши ребята и защитить им всех женщин хочется. Понимаешь?

— И мы их защищаем. Раненых с поля боя выносим!

— Все так, милая. Но не надо подчеркивать свою силу, преувеличивать ее. Женщине среди мужчин легко огрубеть. Курить начнет, ругаться… А потом обижается, что не считаются с ней. Да как же с такой можно считаться?

— Расскажи о твоей любви, а?

— Не умею. Хочешь расскажу о любви поэта? Его стихотворение прочитаю.

— А ты наизусть помнишь?

— Конечно.

Самборская зашевелилась, видно, устраивалась поудобнее. Потом послышался ее голос, изменившийся до неузнаваемости:

— Красиво как, — вздохнула в темноте Зайцева. — Грустное стихотворение. И почему только она его не простила…

— Кто?

— Ну та, к которой поэт обращается. Надо уметь прощать, правда?

— Ты сама-то умеешь?

— Не знаю…

Они бы так всю ночь проговорили, если бы не сонное бормотание третьей обитательницы комнатки.

— Полуночницы… Когда вы уйметесь? Не дадут человеку выспаться…

И в самом деле, пора спать. Завтра — штурм.

Огневые позиции артиллерийских батарей озарились вспышками. Загремели орудия. Начался бой. Саперы трех батальонов, разведчики и курсанты учебной роты сосредоточились на исходных рубежах и ждали сигнала.

Как только канонада оборвалась, в небе вспыхнули три зеленые ракеты. Комсомольские подразделения двинулись вперед. Цепь за цепью, цепь за цепью, сметая на своем пути заграждения, обезвреживая мины.

Обнаружив саперов, противник открыл огонь из всех видов орудий, старался остановить штурмовиков. Но не тут-то было. Батальоны продвигались вперед — словно катилась по склону неудержимая лавина.

Враг потеснен в самом центре опорного пункта. Понеся большие потери, он попятился. Но успел бросить подкрепление на фланги.

Двинулись в контратаку «тигры» и «фердинанды» — тяжелые танки с непробиваемой лобовой броней — и мощные самоходные орудия. Стало ясно, что фашисты вознамерились окружить штурмовые отряды комсомольской бригады.

Они ударили в затылок и с обеих сторон. Падали пробитые вражескими пулями комсомольцы, то один, то другой. Уже ранен командир роты старший лейтенант Клушкин. Склонилась над ним Шура Зайцева. Неужели это она слушала вчера лирические стихи, готова была плакать над любовью поэта? Сейчас девичьи губы сжаты, в глазах — лихорадочный блеск. Ненависть опалила ее. Гибнут боевые товарищи. Как спасти их? Только Шура перебинтовала Клушкина, как сообщили: контужен его незаменимый помощник Коля Клец. И оба не уходят с поля боя. Раненые сражаются.

Враг напирал. Все больше убитых и раненых. Так ведь никого в живых не останется. Но нет, не истребить комсомольскую бригаду задумали враги, а окружить ее.

Кольцо вот-вот сомкнется. И потому фашисты уже не бьют наповал, не торопятся решать участь «особых солдат особого соединения». Гитлеровское командование заинтересовано в том, чтобы сдалась «Стальная дивизия».

Попавшим в беду саперам-штурмовикам помогали части 251-й стрелковой дивизии 31-й армии. В полдень того же дня первый и третий батальоны сокрушили оборону противника и заняли высоту 199,0. Четвертый батальон и учебная рота нанесли удар врагам, которые окопались на окраинах Старой Тухани и еще двух населенных пунктов.

Ударные группы боевых машин сосредоточились в лесах и перелесках. Но двинуться вперед танкисты не могли: долина и подступы к высоте усеяны ранеными. Одни жалобно стонут, другие молчат — совсем ослабели. А над ними свистят пули.

Тогда санинструктор батальона Шура Зайцева пошла прямо на минное поле. Медицинскими ножницами она перерезала шпагат и проволоку у мин натяжного действия. Делала проходы, обозначала их знаками. Чем ей это грозило самой, старалась не думать. Неопытна, плохо в минах разбирается. Так ведь опытным не подняться — кровью исходят… Кто же, если не она? Когда же, если не сейчас? Авось повезет. Не тронет мина, как не тронула пуля.

Раздался взрыв. Вонзились осколки в тело. До чего же больно… Однако жива ведь? Значит, надо действовать. Сделала себе перевязку и крикнула раненым:

— Ползите в траншею!

Раненые зашевелились, приободрились. Шура показала, какого направления придерживаться. Им нужно лежать на дне окопа до тех пор, пока не пройдут над ними свои танки. Иначе подавят.

Но не могли все добраться до убежища — некоторые вовсе обессилели. Тогда Шура, сама раненная, стала перетаскивать их по одному. Продвигалась с тяжелой ношей медленно, сантиметр за сантиметром одолевала.

— Ой, сестричка, ноги отнимаются!

— Потерпи немножко… Вылечат врачи твои ноги…

Она уговаривала их, как детей малых. И, удивительное дело, закаленные, обстрелянные ребята с детским простодушием верили в то, что слышали от нее. Успокаивались. Раз Шура Зайцева рядом, значит, все будет хорошо.

— Танкисты, вперед! — крикнула она.

Никого из наших танки задеть уже не могут. Путь свободен.

И боевые машины ринулись вперед. Подминали под себя вражеские орудия и пулеметы, разгоняли фашистов. Кольцо окружения было разорвано. Почти безостановочно пошли танки на Минск, взламывая оборонительную линию неприятеля: Бобруйск — Витебск.

Разогнавшись, танковый корпус врезался в гущу гитлеровских войск группы «Центр», уничтожение которой предопределяло освобождение Белоруссии, Прибалтики, Польши.

В канун двадцатипятилетия комсомола в Первую штурмовую инженерно-саперную бригаду доставили телеграмму. В ней командующий фронтом генерал армии Соколовский благодарил всех, кто участвовал в штурме высоты 199,0 и освобождении прилегающих к ней населенных пунктов. Наиболее отличившиеся получили ордена и медали. Клавдия Васильевна Алешина тепло поздравила Шуру Зайцеву.

— Шурочка! Орден Красной Звезды заслужила!

«Вот так санинструктор у нас, — переговаривались между собой ребята. — Такую дивчину беречь надо. Настоящий товарищ!»

А «настоящий товарищ» краснела и старательно хмурила тонкие брови. Она по-прежнему считала, что должна казаться суровой, раз уж попала в необычные условия, где люди стреляют друг в друга и даже убивают насмерть.

Глава девятая

Неприветлива в эту пору земля белорусская. Холодный ветер гуляет по ее равнинам, подбрасывает сухие былинки. Комсомольцы поплотнее запахиваются в свои солдатские шинели, постукивают сапогом о сапог. Бр-рр!

Близко Витебск, да в нем фашисты. И вокруг него тоже. Целая группировка вражеских войск притаилась здесь. Ее надо окружить и уничтожить. Прорыв обороны противника на участке Дыманово — Мяклово возлагался на дивизии 33-й армии. А в ее составе действовали подразделения комсомольской бригады.

Батальоны, которыми командовали Ярченко, Чернышенко, Солдатенков и Балабасов, получили особо важное боевое задание и потому спешили к берегам Лучесы. Необходимо задержать гитлеровцев всеми средствами, чтобы не подоспели на помощь витебской группировке.

Одну роту капитан Ярченко послал в район Мяклово, с двумя другими пошел к станции Гусино. Там остался ждать срочного донесения.

Саперы шагали днем и ночью — торопились. По пути встретили разведчиков во главе с командиром подразделения капитаном Магажоковым. Те передали, что советские войска собираются сжать врага с юга и севера в тиски.

— До чего ж находчивый народ — разведчики, — похвалил их Степан Чумаков. — Хоть бы рассказали, как удается все выведать.

Он всегда восхищался этими предприимчивыми ребятами: Агейкиным, Бабкиным, Морозовым, Слеповым, Передерием, Карпенко, Слободнюком и Угольниковым, которого шутя называл Угодниковым. Любил послушать о приключениях ребят и громко завидовал им.

— Ну что, Угодников, опять немцам не угодил? — подтрунивал, бывало, над товарищем.

Тот отмахивался.

— Зубоскал ты, Степа.

— Так это же над собой смеюсь! Обидно мне, что разведчик из меня никудышный…

— Ой, Степан, да ты кому хочешь зубы пообломаешь и корешки повынимаешь, — включался в их дружескую перепалку Николай Михайленко. — Помнишь, как на Дону наплавной мост подрывали? Немцы из пулеметов поливают, свинцовые конфетки подкидывают, а мы с тобой ползем. Разве не ты сообразил тогда, как перебитый кабель соединить? Зубами из винтовочного патрона пулю достал и сделал пороховую дорожку!

— Что ты мне про мои же дела рассказываешь? — хмыкнул Чумаков.

— Да чтоб не наговаривал на себя!

— Ну, спасибо! Давай теперь я тебя расписывать начну. Будет как в той басне: «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку».

И он напомнил про случай, когда два Николая — Свешников и Михайленко — проникли в тыл противника. Их всего двое, а немцев — куча. Застали тех врасплох, положили всех на месте. Потом сами удивлялись: как с ними справились?

Чумакову же и, кроме наплавного моста, было чем гордиться. При штурме высоты с отметкой 233,3 он командовал отделением. Едва взяли первую траншею, как гитлеровцы побежали. Тогда-то его отделение и «подставило ножку» им — преградило отход, отрезало от своих.

Бойцы Чумакова ударили из автоматов по выходам и ходам сообщения. Гитлеровцам ничего не оставалось, как полезть напролом. А у Степана в тот самый момент, будто назло, заело затвор. Встал напротив него немецкий офицер, всадил в Степанову грудь три пули подряд. Смотрит — русский как ни в чем не бывало продолжает возиться со своим оружием. Догадался про надежный нагрудник, прицелился в лицо. Да опередил Таранов фашиста — срезал меткой пулей.

Бойцы отделения Чумакова обнаружили вход в подземелье. Спускаться туда было рискованно, потому что засели там старшие чины эсэсовцев. Степан первым распахнул массивные двери и проник в убежище фашистов. За ним — товарищи. Яркий свет от аккумуляторов ослепил их. Еще ничего не видя, они подняли над собой гранаты:

— Сдавайтесь!

Ошеломленные эсэсовцы побросали оружие. Причем, с такой поспешностью, словно услыхали не крик русских, а глас божий, в который так веровали. Может, им показалось, что пришло возмездие? Та самая минута, когда надо держать ответ за свои злодеяния.

Чумаков расставил часовых у дверей, за которыми находились уже обезоруженные немцы, и послал красноармейца доложить командиру обо всем. Сам остался с фашистами. Как злобно они глядели на него! Не было в них теперь ни малейшей покорности. Наверное, ругали себя: они, потомки немецких рыцарей, испугались какого-то мальчишку! До чего ж у них надменные лица и холодные глаза…

За ту операцию Степана Чумакова наградили орденом Отечественной войны первой степени. Медали у него уже были.

Когда он воевал, награды приходилось прятать в вещмешке. Там же хранился учебник по истории ВКП(б). С ним молодой коммунист ни при каких обстоятельствах не расставался. Стоило улучить момент, как начинал перелистывать книгу.

Батальон капитана Ярченко остановился в районе Мяклово, где намечался прорыв немецкой обороны. Туда направлялись полчища фашистов на выручку витебской группировке.

— Надо помочь нашим переправиться через Лучесу, захватить плацдарм на том берегу и удержать его, — сказал комсомольцам командир саперной роты. — Сперва применим наше верное оружие — мины и малозаметные препятствия в виде спиралей Бруно. Ну а дальше, как пойдет. Возможно, придется огонька подсыпать пулеметного…

— На огонек мы нескупые, — отозвался сержант Чумаков. — И «сюрпризов» всяких наставим!

Пулеметчик Михайленко озабоченно оглядел свое хозяйство.

— Мне бы патронов побольше, товарищ капитан, — обратился он к ротному. — Тогда б мы дали фрицам прикурить…

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнули. Я имею в виду Лучесу.

— Лучесу? Уж Днепр перепрыгнули, а эту речку…

— Ладно, посмотрим. Только имейте в виду: совершать прыжки вам придется в ином направлении, лично вам. Пойдете с Чумаковым в сторону Гусино к Николаю Петровичу. Доложите, что мы прибыли к месту назначения. Ждем его дополнительных распоряжений. На обратном пути проводите транспорт с имуществом для нашей роты. Отправляйтесь сейчас же. Все понятно?

Степан Чумаков и Николай Михайленко переглянулись.

— Так точно, товарищ капитан!

До командного пункта комбата — больше двух километров. Шли по компасу, один за другим. Впереди — Степан. Снег похрустывал под ногами. То и дело попадались обледенелые кочки, припорошенные сверху снежной крупой. Натыкаясь на них, саперы шарахались в стороны: а вдруг это замаскированные снаряды?

Ночь была до того темна, что и сугробы не казались такими уж белыми. Равнина походила на застиранную скатерть, мятую, неряшливую. И как жалкие попытки хозяев хоть как-то украсить стол, накрытый этой скатертью, торчали нелепые прутья кустарника. Их приходилось больше всего опасаться. Неровен час, выскочат из кустов враги, нападут.

Вперемежку с болотными кочками — мины нажимного и натяжного действия. Чумаков осторожно перерезал тонюсенький проводок, прицепленный к колышку. Одну обезвредил, вторую. Э, да сколько их тут! Дальше пришлось просто обозначать мины, чтобы предупредить своих. Разминировать все некогда.

Неожиданно враги напомнили о себе: стали рваться тяжелые снаряды. Степан сразу упал, втиснулся в снег насколько можно было. И услышал, как вскрикнул Николай. Не иначе — задели осколки. Взглянул, а тот скорчился, обхватил руками живот.

Подскочил к товарищу.

— Микола. Что ты?..

— Плохо, Степа. Под ложечку угодило…

— Эх, не повезло!

Приподнял его. Но раненый шагу не мог ступить. Тут же осел вниз, застонал. Степан перевязал Николая, взял на закорки. Потащил. Тяжелый, однако. Вот уж не предполагал, что в нем столько килограммов. На вид-то вроде сухонький, подтянутый.

— Недалеко уж, Микола, — успокаивал он товарища. — Дойдем. Очень больно, да?

— Ничего…

Какой там ничего — еле дышит. Не сознается только. Понимает: нести его Степану не так-то просто. Чем дальше, тем ощутимее тяжесть. И почему-то промок воротничок Степановой гимнастерки, липнет к шее. Да это же кровь! Кровь Николая… Пришлось остановиться, снова делать перевязку.

— Ты только потерпи, Микола!

— Терплю…

Двинулись дальше. Каждый шаг давался с большим трудом. Ноги Степана не подчинялись ему, отказывались идти. Казалось, они увязают в зыбкой трясине. Может, в самом деле болото? Так оно и есть. Сырость, ненадежная почва — нечто вроде студня. Надо обходить гиблые места. Лишние усилия…

— Степа!

— Ну?

— Оставь меня…

— Додумался!

— Прошу тебя, оставь!

— Да замолчи ты!

— Оба пропадем…

Рассвело. Ярченко посмотрел в бинокль. Никак его бойцы? Один другого тащит.

— Санитаров с носилками! — крикнул капитан.

Тяжело раненного Михайленко унесли. Чумакову помогли снять окровавленную одежду. Был он очень бледен, и никто не сомневался, что это от потери крови. Врач Алешина долго осматривала Степана, искала рану.

— Что-нибудь серьезное? — спросил Ярченко.

Она развела руками.

— Совсем ничего!

— Не может быть!

— Говорю вам: ни единой царапины. Лишь контужен.

Чумаков, который только теперь понял их опасения, заявил:

— Да я ж нормально себя чувствую.

Однако ему не поверили. Тем более что вещмешок его был продырявлен.

— Как же так случилось? — волновался Ярченко.

— С рукзаком-то? — хмыкнул Степан. — Понятия не имею.

Он упорно называл свой вещмешок «рукзаком», и комбат обязательно поправил бы его, как делал не раз, но сейчас случай был очень уж странный. Не до правильного произношения. Чумаков, тоже заинтригованный, принялся перетрясать вещи, которые брал с собой. Пара белья, кусок мыла, зубная щетка, учебник по истории партии…

Ну и ну! Книга насквозь пробита. Все страницы, как есть, от корки до корки. Вот, значит, куда угодил осколок фашистского снаряда. Пропорол учебник, да и застрял в вещмешке — видно, потерял силу.

— То-то мне спину припекало, — поежился Степан.

Алешина смотрела на него во все глаза.

— Неужели не услышал? — поразилась она.

— Не до того было.

— Спас тебя учебник-то.

— Так я же счастливый!

— Да, твое счастье, — согласился с ним Ярченко.

Зимние морозы накрепко сковали Лучесу. Игривая река присмирела под ледяной броней, будто затаилась до весны. Примолк и хуторок на заснеженном берегу — дом отдыха, гостеприимно принимавший людей в довоенные годы. Тогда здесь перекликалось их многоголосое эхо. Теперь сутками не смолкает канонада: наступают войска нашей 33-й армии.

Трещит лед на реке под снарядами, в пробоинах — темная студеная вода. Чтобы нашим войскам занять плацдарм на противоположном берегу, нужна переправа, такая, которая выдержала бы тяжелые танки.

— Майор Солдатенков! — позвал командир бригады. — Проверьте и доложите, цел ли мост.

Тот проверил. И доложил, что мост взорван. Значит, новый возводить. Прямо под огнем вражеской артиллерии. А какова глубина и ширина реки?

Определить это предстояло разведчикам четвертого и пятого батальонов под командованием лейтенанта Курышева. Одну из групп возглавил сержант Федоренко, парень атлетического сложения с мягким детским пушком над верхней губой. Пулеметная очередь настигла его на нейтральной полосе. Тяжело осел он, скривились в горестном недоумении губы. Кровь. И жгучая боль в позвоночнике. Приподняться невозможно. Крикнул лежа:

— Кофанов! Делай замеры!

Все также рвались мины. Трещали пулеметы. И все же удалось Кофанову измерить ширину Лучесы — сорок два метра. Теперь узнать, глубока ли. Но лодка перевернулась, сам Кофанов едва не пошел ко дну. Однако не с его характером отступать. Человек он упрямый, пока до конца дело не довел, на берег не вылез.

Все, из чего предстояло строить мост, заготавливали в километре от шоссе, переносили к месту будущей переправы. Работа шла медленно, потому что снаряды и мины изрыли подходы к реке. Того гляди оступишься, в воронку угодишь.

Старший сержант Хачиньян укладывал прогоны. Когда рядом грохнул снаряд, взрывной волной сбросило его в образовавшуюся прорубь. Обсушиваться-то некогда. Ну и работал в мокрой одежде, покрытой ледяной коркой, пока ребята не прогнали греться.

Ефрейтор Виданов, красноармейцы Чепа и Мирошников, подрубая лед, устанавливали на дне реки рамные опоры для моста.

И вот переправа готова. Но враг усилил огонь. Его артиллеристы били по мосту. Прямым попаданием выбило две стойки средней опоры. Вышли из строя два пролета. За ночь саперы починили мост. А на рассвете противник снова разрушил его. Пять раз пришлось ремонтировать в щепки раскрошенный настил, восстанавливать опоры. Наконец, решили взять гитлеровцев хитростью: вырыли глубокую яму и начали стучать возле нее. Немцы тотчас перенесли огонь сюда.

Тем временем комсомольцы построили мост в другом месте. Погилько и Егоров, по указанию майора Солдатенкова, провели понтоны меж опор прежнего, частично сохранившегося моста. По нему-то и переправилась легкая артиллерия, отогнала от берега опешивших фашистов и заняла плацдарм. Пока шел бой за расширение плацдарма, комсомольцы соорудили более мощную переправу. Пошли через Лучесу танки, самоходки, войска 33-й армии.

Степан Чумаков — южанин. Степан Мокшин — северянин. Свела их судьба на Западном фронте, и стали они друзьями. Одного роста, коренастые, тот и другой круглолицые. Похожи друг на друга, как братья. Только первый Степан из тех, про кого говорят «рубаха-парень», бесхитростен и откровенен, а друг его немного «себе на уме». Открывать душу первому встречному не спешил, но если уж доверялся, то полностью.

Стоит Чумакову вспылить из-за чего-нибудь, как Мокшин успокаивает его:

— Ты не кипятись.

— Да не могу я!

— Обидишь человека, потом сам изведешься.

— А что он лезет ко мне! Сейчас я ему все выскажу…

— Подожди. Считай в уме: «Один, два, три, четыре» и так далее.

— Зачем?

— Сначала посчитай, тогда объясню.

Чумаков добросовестно вел счет и незаметно для себя утихомиривался. Уже мог без горячки разобраться в обиде. Почти всегда выходило так, что и он виноват тоже. А ведь чуть-чуть не сорвался, не наговорил товарищу лишнего. Спасибо Мокшину.

— Хитрый ты, — посмеивался над ним Чумаков.

Тот поправлял его:

— Я не хитрый, я рассудительный.

Даже письма друзей разительно отличались. У Чумакова они отрывистые, никакой последовательности в изложении событий, и почерк прыгающий, торопливый. Попробуй разберись, что он накорябает! Каллиграфия Мокшина — безукоризненная. Аккуратные, буква к букве подогнанные строчки. Писал он обстоятельно и много.

Собственно, это и определило служебное положение Степана Мокшина в бригаде. Начальник штаба комсомольского соединения майор Гусаров обязал его, лейтенанта, заниматься канцелярскими делами. Временно, конечно.

Сначала он огорчился. Такая горячая пора, а он должен корпеть за столом над бумагами! Но оказалось, что напрасно тревожился. Рассиживаться было некогда. Его посылали то в одно подразделение, то в другое, прямо на передовую. Скажем, выполняют саперы задание, и он тут же. Отправляются разведчики в тыл врага, и он с ними.

Потому что именно Мокшин описывал подвиги комсомольцев, чья слава гремела на фронте. А для этого нужно было все знать, все видеть самому.

Спал он мало. Все размышлял ночами над боевыми донесениями, над докладами для командования. Перебирал бумаги, припоминал людей, которые перечислялись в них.

Составляя донесение или информацию о боевых действиях саперов за неделю, Мокшин всегда ясно представлял себе тех, о ком писал. Полнее и ярче старался обрисовать боевые эпизоды, подробнее — комсомольские дела. Это ведь было не что иное, как героическая летопись истории комсомола. Чтобы потомки прочитали и поняли, какой ценой отстаивали свободу отцы.

Да и тогда автор тех строк, при всей своей уравновешенности, не мог выводить их спокойно. Вставал, поправлял фитиль лампы и начинал ходить по скрипящим половицам. Изредка произносил:

— Ай да Чумаков!

— Ну и Шура Зайцева!

— А Ярченко-то, Ярченко!

Он переживал за всех так, словно сам полз, обдирая ладони; тащил на себе товарища, задыхаясь; выискивал в земле мины с их опасными усиками. И опять присаживался к столу, макал перо в чернильницу. Ночью писал, днем кочевал по батальонам и ротам. Хоть в ливень, хоть в пургу.

Считалось, что в конце зимы и начале весны 1944 года бригада отдыхает. Но круглосуточные занятия при любой погоде лишь условно можно было назвать отдыхом. Комсомольцы готовились к новым боям.

В марте командование комсомольской бригадой принял полковник Бочаров. Почти в то же время политотдел возглавил подполковник Носенко. Его помощником по комсомольской работе по-прежнему был общий любимец сначала полка, затем бригады Холодов.

Перед майским праздником международной солидарности трудящихся подводились итоги боевой и политической подготовки. Впереди оказался первый батальон.

В честь праздника состоялся торжественный митинг. Представитель Белорусского военного округа вручил бригаде Красное Знамя, а также Почетную грамоту Президиума Верховного Совета СССР.

Наград было много. Командование не оставляло ни один подвиг незамеченным. А Иванчикову даже предоставили шестидневный отпуск.

Это же незабываемое событие в его жизни!

Какая радость у всех Иванчиковых! У матери, у отца… Подумать только: война еще не кончилась, а их сын дома гостит. И шли к нему родители сверстников, с которыми три года назад отправился добровольцем в комсомольский полк. Расспрашивали о своих сыновьях, интересовались.

— За какие же заслуги отпуск тебе дали, Сереженька?

Он улыбался, отмалчивался.

Лишь после парада на Красной площади в честь победы над фашистами родные и близкие Сергея Иванчикова узнали, что в том 1944 году он спас командира батальона.

Глава десятая

Вскоре бригада снова выступила в поход на запад. Севернее Гомеля комсомольские батальоны влились в действующие войска 1-го Белорусского фронта. Опять засверкал перед саперами Днепр. От него ушли, когда снимались в районе Дорогобужа, к нему и пришли по прямой на участок Речица — Рогачев. Дальше — знакомая всем по произведению Льва Толстого «Война и мир» река Березина, в которой утонула слава Наполеона. Перед нею — Друть, тоже свидетельница бонапартовского позора и русской непобедимости.

Эта река доставила много хлопот саперам в июне сорок четвертого года. Какими только средствами переправы ни пользовались они, перекидывая с берега на берег части 3-й армии и танки 9-го танкового корпуса!

Сидел за письменным столом Степан Мокшин и прикидывал: «Рогачев, Бобруйск. Сколько еще рубежей до Восточной Пруссии! Все нужно взять, взломав инженерные укрепления. Легко ли!»

Отодвинув карту, он брался за ручку с ученическим пером, тем самым, которое так ровно выводило волосяные линии букв, делало нужные утолщения. Ложились строчки на бумагу.

«Саперы учатся снимать мины скрытно, бесшумно… Командиры отрабатывают действия по разграждению при наступлении по всем правилам. Комсомольцы подготовили подходы к переднему краю по реке Друть… В районах Вишин и Оборов саперы на болоте проложили две колеи общей протяженностью по тридцать пять метров, построили восемь мостов тяжелогрузных… При выполнении задания особенно отличились комсомольцы третьей роты второго батальона Андреев, Тимохин и Чистяков. При преодолении болотистой местности саперы проявили большую изобретательность: делали широкие лыжи и волокуши, увеличивающие площадь опоры. Приспосабливали на них тяжелые пулеметы и даже орудия. Делали проходы для танков».

Мокшин прочитал написанное. Откинулся на спинку стула. План донесения готов. Теперь надо подробнее описать события, не упустить из виду ни одной детали. Сперва изложить факты, затем сделать выводы. Сколько еще работы! А глаза слипаются — по три часа в ночь спит, на пальце мозоль от ручки…

Нет, он не блестящий стилист, этот Степан Мокшин. Не выражается образно, как писатель, и, может, не всегда удачные сравнения находит, но ему незачем расцвечивать события, приукрашивать людей. Каждая строчка была жизнью, суровой правдой военного времени. И в том их ценность.

Поскрипывает перо. Шуршат листы бумаги. За окном майские жуки над тополями носятся, трепещет молодая листва под ветром. И заманчиво так перемаргиваются на небе звезды.

За неделю до третьей годовщины войны прибыл новый комбриг — полковник Шитиков. Сразу же провел учение с отделениями подвижного разграждения. Саперы учились и практиковались. Свои знания и навыки применяли они в полосе огня, там, где необходимо было проложить дорогу пехоте под носом у противника. Рядом с ними находился и Мокшин.

Однажды он услышал радостный возглас:

— Степа!

Обернулся, а перед ним — Степан Чумаков. Принялись тискать друг друга, похлопывать по бокам.

— Мужаешь, друг!

— Это ты мужаешь! Ишь, загореть успел!

— Так я ж на солнышке, а ты больше все при керосиновой лампе…

— При лампе-то я ночами, днем тоже на солнышке.

Через несколько дней друзья снова встретились. На этот раз не на лесной лужайке, а в штабе. Мокшин разулыбался. Спросил у Чумакова:

— По какому случаю к нам?

— По важному делу.

— Да ну? Тогда выкладывай! Меня же прежде всего важные дела интересуют, или ты забыл?

— Когда я о тебе забывал?

— То-то. Говори, не томи.

— Ты знаешь бывшего санинструктора нашего батальона?

— Виктора Устинова, что ли? Который сейчас комсоргом?

— Ну да. Так вот Устинов придумал одно рационализаторское предложениеце…

Мокшин разочарованно отмахнулся:

— Какие рацпредложения могут быть в армии?

Чумаков, конечно, сразу вскипел.

— Не веришь, так ничего не скажу!

— Посчитай-ка про себя: «Один, два…» Успокоился? Теперь рассказывай.

Усмиренный Чумаков напомнил другу о недавних событиях. Как пошли танки 9-го корпуса на прорыв, а на броне их сидели саперы, которых и посбивали гитлеровцы. Приблизились боевые машины к немецким заграждениям, но некому было проволоку резать, мины снимать.

— Как же, помню, — вздохнул Мокшин. — Я тогда до утра донесение сочинял.

Он уже достал блокнот, подточил карандаш.

— По мнению Устинова, одного, а то и двух саперов можно в танк к танкистам сажать, — сказал Чумаков. — Им саперы не помешают — места хватит. Ну, если и чуть потеснятся, зато в нужный момент мины будут убраны! Как ты считаешь?

— Что ж, в этом есть смысл, — задумчиво отозвался Мокшин.

— Вот и я так думаю!

— Надо сказать командиру бригады и начальнику штаба. Идем?

— Идем.

Их выслушали очень внимательно. Одобрили предложение. Обещали переговорить с танкистами.

9-й танковый корпус смял оборону противника и взял направление на Бобруйск. Виктор Устинов сидел внутри одного из танков и ждал сигнала водителя. По правде говоря, чувствовал он себя здесь неважно: тесновато, душно. Еще бы, после свежего-то воздуха, к которому привык! А сейчас — словно в запертой парной на верхней полке.

Наконец, долгожданный сигнал. Устинов ринулся в люк. Ох, до чего же вкусен весенний воздух! Но нежиться некогда. За дело.

Водитель наблюдал за сапером в смотровую щель. Тот рвал секаторами фашистские тенета. Напрасно плели! Не запутаются тут краснозвездные боевые машины. Устинов уже принялся за противотанковые мины.

Застучали вражеские пулеметы. Сапер упал. «Неужели убит?» — заволновались танкисты. Нет, Виктор был жив, даже не ранен. Но работать дальше можно только лежа, вот почему прижался он к земле.

Впрочем танкисты быстро успокоили врагов из орудий: пулеметы смолкли.

Обо всем этом, как всегда подробно, написал Степан Мокшин. Добавил отзывы членов экипажа о действиях саперов. Методом Виктора Устинова стали пользоваться другие ребята. Внедрили-таки рационализаторское предложение!

Узнал о нем маршал Рокоссовский. Комсомольская инициатива заинтересовала командующего 1-м Белорусским фронтом. В частях и соединениях появился его приказ, где указывалось на необходимость использовать в наступательных операциях опыт войны, собирая его по крупицам, взвешивая, изучая и внедряя. Конкретно указывалось на разумное предложение комсомольца Устинова, благодаря которому видоизменился способ взаимодействия саперов с танкистами. Командирам танковых частей и соединений предлагалось как можно заботливее относиться к саперам комсомольской бригады, оберегать этих надежных проводников и давать им, по возможности, места в машине.

— Не зря хлопотал мой дружок Степа, — заметил вслух Мокшин, прочитав приказ командующего фронтом. — Надо, чтобы инициативу поддержали и в других комсомольских батальонах.

Советские войска продвигались на запад. Танкисты, артиллеристы, пехотинцы — все они нуждались в услугах саперов, потому что встречали на пути хитроумные барьеры.

Второй и пятый батальоны на реке Друть действовали совместно. Второй больше минами занимался, пятый сооружал и разрушал мосты в зависимости от обстановки. Оба батальона в равной мере помогали пехоте и танкам. Расчищали для них дороги в полосе наступления 348-й стрелковой дивизии. Участвовали совместно с 40-м инженерно-танковым полком и полком самоходных орудий бригады в прорыве вражеской обороны.

Инженерно-саперные подразделения ликвидировали мины всех образцов. Только саперы умели ходить так осторожно по минным питомникам. С помощью своих чувствительных приборов они проделали девять проходов и пропустили по ним самоходную артиллерию и колонны танков.

Не удивительно, что саперы и танкисты крепко подружились. Всегда при случае посылали друг другу приветы, расспрашивали, как дела.

И между собой в батальонах бойцы были дружны. Василий Васютин — бывший ученик, Сурен Амазаспович Никоян — бывший учитель. Один с Украины, другой из Армении. До чего ж любили они побеседовать!

Завидит Никоян Васютина и кричит:

— Как самочувствие, дорогой?

Василий обрадуется, кивает приятелю.

— Отличное самочувствие, Сурен! Как ты?

— Прекрасно! Врага-то ведь гоним, дорогой. Березина близко. Ну-ка припомни из школьной программы, от кого там досталось французам?

— От Кутузова, Сурен.

— Верно, дорогой! Ты отличником был, очевидно?

— Не могу похвастаться. По истории как раз больше четверки не получал.

— Ай-яй-яй! Как же так!

— Неусидчивый я.

— Ну, не я твоим историком был, дорогой! А то заставил бы тебя учить только на «отлично».

— Ничего, Сурен, после войны займешься моим воспитанием.

— Непременно!

Вот так сойдутся они, поговорят, отведут душу оба, и каждый в свой батальон. Васютин — во второй, Никоян — в пятый.

Как-то их подразделения занимались разминированием по соседству. К исходу дня гитлеровцы возобновили стрельбу из тяжелых орудий. Саперы стали окапываться, чтобы не зацепил снаряд.

Василий Васютин переходил от взвода к взводу — замполиту приходилось в любое дело вмешиваться. Кроме того, он был общепризнанным специалистом по минам, значит, мог дать дельный совет, подсказать что-нибудь. Ну и не ждал, пока позовут, сам шел.

Только шагнул, как поблизости грохнула мина. Словно иголку магнитом потянуло Васютина к земле. Во рту та же горечь, какую ощутил два года назад в Донбассе, когда сработала в руках трехрожковая немецкая мина. Но тогда потерял сознание, а сейчас отдавал себе полный отчет в том, что ранен.

Он приподнялся. И опять грохнуло рядом. Посыпались градом осколки. Отсюда, из этой опасной зоны, надо было обязательно выбраться, а у него подламывались колени, кровь текла безостановочно.

Между тем сумасшедший обстрел продолжался. «Стукнет сюда еще разок, и ничего от меня не останется, — подумал Василий. — Рядом, как нарочно, никого. А без посторонней помощи мне с места не сдвинуться».

Голова кружилась. В ушах — неумолкаемый перезвон, будто раскачивались колокола. Он закрыл глаза. А когда открыл, увидел знакомый каштановый чуб. Неужели Никоян? Может, кажется? Нет, точно. Его голос с характерным акцентом.

— Держись, дорогой.

— Сурен, — прошептал Васютин. — Сплоховал я…

Никоян обхватил его, потащил. Снаряды рвались беспрерывно, обсыпали их землей. Над головами так и свистело.

— Брось меня, Сурен.

— Зачем так говоришь? — рассердился Никоян. — Разве человек человека может бросить?

— Не донесешь меня…

— Донесу!

Снова мина. Взорвалась впереди. Никоян успел заслонить собой Васютина. Его тело, пробитое кусками рваного железа, дернулось и ослабло. Василий отказывался верить, что тот убит. Нет! Это было бы слишком жестоко.

— Сурен!

Молчит Никоян. Не шевелится.

— Сурен!

Никакого ответа.

— Суре-эн!..

А собирался воспитывать после войны, учить уму-разуму. Хотели вместе в Армению съездить. Как же писать теперь туда жене и детям о том, что случилось? Говорил, бывало: «Моя Араксия любое испытание выдержит». Выдержит ли это?..

Много лет спустя старший сын Никояна Генрих Суренович писал друзьям:

«Мой отец очень любил рисовать (у нас поныне сохранились некоторые папины фронтовые рисунки) и в мои детские годы внушил эту любовь мне. Поэтому в 1956 году я поступил в Ленинградское высшее художественно-промышленное училище… После окончания его работал в армянском филиале всесоюзного Научно-исследовательского института технической эстетики. С 1970 года по конкурсу исполняю обязанности доцента при кафедре… Младший брат стал инженером.

И то, что мы в те трудные и голодные годы выжили, а в дальнейшем получили высшее образование, заслуга нашего отца. В нашем воспитании он принимал участие своими письмами с фронта. Он и теперь направляет наши поступки в нужное русло своими дневниками…»

Так Сурен Амазаспович и после смерти остался воспитателем.

Маршал Рокоссовский пристально следил за действиями комсомольцев бригады. Молоды они были, но до чего бесстрашны! Какой высокой ценой платили за освобождение родной земли! Жизнями своими…

Личный состав 172-го гвардейского стрелкового полка переправлялся на левый берег Вислы. Под Демблином несколько амфибий с людьми неожиданно сели на мель. Противник открыл по реке ураганный огонь. Что тут делать? Оставаться на машинах, которые стали неподвижными мишенями, значило подвергаться опасности. И прыгать в бурлящую воду опасно — утонешь.

К счастью, подоспели саперы. Их маленькие юркие лодки подскакивали к амфибиям, забирали оттуда людей и переправляли на землю. Гитлеровцы усилили стрельбу. Одна лодка перевернулась, вторая, третья… Появились раненые.

В такой кутерьме трудно было что-нибудь разобрать. Однако комсомольцы продолжали действовать четко, слаженно. И тут загудели бомбардировщики. Раздался предупреждающий крик:

— Воздух!

Захлопали наши зенитки. Не обращая на них внимания, «юнкерсы» разворачивались над рекой, готовились бомбить беспомощных людей.

Денин высаживал на берег группу за группой. Виртуозно управлял лодкой. Направляясь в очередной рейс, поднял голову и увидел летящие на него бомбы. «Одна наверняка моя», — подумал он. Сразу прыгнул в воду как можно глубже. Ударил взрыв. Будто оглушенная динамитом рыба, всплыл он на поверхность. Чуть пришел в себя и обнаружил, что лодки на прежнем месте нет. Вместо нее — одни щепки.

До берега оставались считанные метры, да сил не было. Кое-как добрался до твердой почвы, повалился на бок. Но едва отдышался, тут же встал, прыгнул в другую лодку и погнал ее к амфибиям. Сделал еще четыре рейса, пока снова не налетели вражеские самолеты. Опять рухнули вниз бомбы.

На самой середине реки кто-то крикнул Денину:

— Борт пробит!

И в самом деле лодку заливало. Денин быстро стянул с себя гимнастерку, кое-как заделал пробоину. Спас пассажиров. Сколько раз казалось ему: все, выдохся. Однако стоило посмотреть на красноармейцев, метавшихся на обстреливаемых машинах, как откуда-то брались новые силы. Люди нуждались в нем, и он спешил им навстречу.

Глава одиннадцатая

Безбрежны поля Белоруссии, Польши, Прибалтики. Было где развернуться танкам-тральщикам.

Под Белостоком 40-й инженерно-танковый полк имел самостоятельную задачу. Он должен был прорваться через передние рубежи обороны гитлеровцев и протралить подступы к городу. Особенно входы.

Фашисты боялись тральщиков больше всех боевых машин. Засядут в окопы, выставят ручные пулеметы «машингеверы». Перед ними — минные полосы, которые не преодолеть ни танкам, ни пехоте. И вдруг мчатся на них причудливые машины. Вроде бы такие же танки, к каким привыкли, но перед лобовой броней катится каток защитный. Колючий, словно обернутый в шкуру гигантского ежа. Колючки металлические, в землю впиваются, любую мину достают, разрывают ее, если сама не разорвется на части. Несутся танки-тральщики на предельной скорости, утюжат вражеские окопы, бьют из орудий, строчат из пулеметов. Куда от них укроешься?

Как-то в танк-тральщик младшего лейтенанта Болотникова попал немецкий снаряд. Ободренные этой удачей, гитлеровцы открыли из окопов сильный огонь. Экипаж оборонялся, но силы были неравные.

Тогда на помощь танкистам пришел сапер Григорьев — запалил дымовую шашку. Густая пелена дыма укрыла боевую машину. Гитлеровцы не могли разглядеть ее, пошли наугад. Потом подозрительно притихли. Ну так и есть — группу автоматчиков послали.

Их увидел комсомолец сквозь редеющий дым. Предупредил своих:

— Немцы!

Гитлеровцы ползком приближались к танку-тральщику. Пока экипаж отстреливался, Григорьев приготовил ручные гранаты, стал швырять одну за другой. Тут и наши подоспели.

Наблюдая за работой тральщиков, Иванчиков делился с Чумаковым:

— Поле прочесывают, будто боронуют его для урожая. Похоже ведь, Степа?

Тот соглашался:

— Похоже. Эх, Сергей, до чего же хочется, чтобы пришли сюда поскорее настоящие тракторы!

— Теперь уж недолго ждать.

Оба мечтали, как заколосится здесь рожь. Тяжелые усатые колосья с литыми зернами. А по краям поля, как огромный венок, — ромашки и васильки. И чтобы пахло земляникой, краснеющей на солнцепеке.

Так частенько, сойдясь вместе, старались они представить себе мирную жизнь. Потешатся мечтами и вроде легче штурмовать высоты, обеспечивать маршруты наступающих полков и дивизий.

Иногда гитлеровцы до того умело укрепляли свои позиции, что их не могли прорвать даже танки с помощью артиллерии. Во всяком случае приходилось тратить немало усилий, чтобы заставить врагов отступить. Решили выкурить их с помощью огня и дыма.

Сначала использовали для этого ранцевые огнеметы. Затем в бригаде появился огнеметно-танковый полк. Действуя обычно в боевых порядках пехоты, он выкуривал противника из щелей и укрытий. Артиллерийский и огнеметный шквал 510-го полка доставал фашистов повсюду: на земле и под землей, на открытой местности и за стенами.

Огнеметно-танковый, а также инженерно-танковый полки бригады содействовали всем частям фронта при прорыве сильно укрепленных неприятельских рубежей. Они проделывали проходы за короткие сроки, сметали заграждения, корежили доты и дзоты.

Первая штурмовая инженерно-саперная бригада переходила из армии в армию, туда, где была нужнее всего. И с ее помощью победно наступали советские войска.

Мост через Вислу был заминирован, всюду шныряли часовые противника. Они выжидали, когда по нему пойдут наши, чтобы в нужный момент взорвать. Как сохранить переправу?

— Разрешите мне взять это на себя? — обратился к старшему разведывательной группы красноармеец Мустафин.

— Но у тебя нет маскировочного халата! — сказал командир. — Придется идти по льду, занесенному снегом. На белом фоне тебя сразу заметят!

— А я переоденусь.

— Во что?

— Натяну сверху нижнее белье. Оно-то белое.

— Что ж, давай попробуем, — согласился командир. — Все равно иного выхода нет…

Нательное белье он надел прямо на гимнастерку и брюки. И гитлеровцы, как ни посматривали бдительно во все стороны, не заметили сапера. Спохватились они поздно. Не удалось им поднять мост на воздух.

Весь месяц последней военной зимы войска 65-й армии проводили операцию по окружению города Грауденц. На левом берегу Вислы оставалась единственная отдушина, в которую могли вырваться из котла фашисты. Но скоро и здесь кольцо сомкнулось.

Враги затаились. Для нанесения сокрушительного удара за рекой сконцентрировались полки 142-й стрелковой дивизии и два батальона — пятый штурмовой с тридцать шестым огнеметным — комсомольской бригады.

Бойцы начали переправляться через Вислу. Лед под ними угрожающе трещал, запутанная сеть трещин прорезала его. Потом трещины расширились, в них хлынула вода, и задвигались, покачиваясь, раздробленные льдины. Приходилось перескакивать с одной на другую.

Саперы помогали стрелковым подразделениям, которым были приданы для совместных действий в бою. Старались не шуметь. Однако гитлеровцы учуяли неладное, стали палить по реке из всех закоулков города.

Скользили куски льда, переворачивались. И так никакой устойчивости, а тут еще снаряды заставляют шарахаться. Кое-как выбрались на берег.

Во время ночного боя одна рота 946-го стрелкового полка оказалась отрезанной от своих. Преграждая подходы к ней, гитлеровцы стреляли из окон домов, с чердаков, из подвалов. Роте угрожало полное истребление, а то и плен.

Командир стрелкового батальона попросил майора Шуклина и капитана Мазуркевича:

— Вызволяйте, товарищи! Вся надежда на вас…

Сколотив из комсомольцев-саперов небольшой отряд, Анатолий Шуклин повел его в атаку. Однако враги и близко их не подпустили — встретили таким плотным огнем из пулеметов, что быстрокрылой птице и той не перелететь через улицу. Где уж человеку перебежать. Особенно в тяжелом положении оказалось подразделение под командованием капитана Мазуркевича.

Первая неудача не обескуражила. Мазуркевичу удалось проскочить к огнеметчикам.

— Ребята, надо помочь пехоте, — сказал он им.

— Давайте я один уйму немцев, — предложил Бойков, всегда молчаливый и замкнутый.

— Сможешь ли один-то? — засомневался капитан.

— Одному удобнее. Только прикройте меня из пулеметов.

— Договорились.

Приготовления Бойкова заняли несколько минут. Затем он нацепил свою шапку на палочку и выставил ее из-за угла. Выстрела не последовало. Тогда выглянул сам. И тотчас треснула пулеметная очередь. Били с подоконника ближайшего дома, но не по бойцу, а просто простреливали улицу, видимо, на всякий случай.

Он рванулся вперед. С боков, сверху, из окон, снизу, с подвальных лестниц полетели пули. Саперы сразу же засекли обнаружившие себя огневые точки и вынудили их бездействовать. Огонь прекратился, но насиженных мест гитлеровцы покинуть не пожелали. Пригрелись, наверное, там, тепло им было.

«А сейчас будет жарко», — усмехнулся Бойков, снимая со спины аппарат с горючей смесью. Включил. Струя пламени ударила в дом. Оранжевые струйки поползли по наличникам, проникли в подвал. То-то всполошились ошпаренные фашисты!

Между тем отрезанные от своих стрелки тоже не дремали — палили по врагам без передышки. Так, общими усилиями и спасли роту.

В конце февраля стрелки и саперы пошли на штурм города. Куда только ни запрятались враги! В щели, пробитые в каменных стенах, в проемы, замаскированные специальными «занавесами». Автоматчики устраивались чуть ли не под карнизами. Тысячи тайников, которые нужно обнаружить и обезвредить засевших там фашистов.

Гитлер приказал сопротивляться до последнего патрона, лишь бы удержать Грауденц.

Штурмовая операция развертывалась все шире и шире. Наши орудия били по врагу прямой наводкой с открытых и закрытых позиций. Стучали пулеметы, тарахтели автоматы. Плечом к плечу с пехотинцами шли в атаку саперы.

Старший лейтенант Данилов заметил прямо перед собой торчащее дуло пулемета. «Сейчас ударит, — мелькнула мысль. — Надо опередить». И тут же сориентировал огнеметчиков. Вражеский «машингевер», не успев высунуть огневой язык, поперхнулся — получил порцию всепроникающей горящей жидкости.

Огнеметчики выгоняли вражеских солдат отовсюду. Те суетились, перебегали из одного дома в другой. Горели, обваливаясь, крыши, рушились обугленные стены — нигде невозможно было укрыться от всепожирающего огня.

Неприступным оставалось лишь огромное здание, где кишмя кишели гитлеровцы. Солдаты и офицеры смешались в общую толпу в надежде, что тут-то уж не достанут их огнеметы.

Действительно ошпарить дом не удалось. Однако саперы нашли выход из положения.

— Ну-ка взрывчатки сюда побольше! — потребовал Данилов.

Старший лейтенант взял с собой самых опытных, самых сноровистых подрывников. За какие-то восемь — десять минут под зданием был заложен заряд. Грохнул мощный взрыв. Вражеская «цитадель» рухнула. Рассыпались толстенные каменные стены детскими кубиками, завалили доты и дзоты. Погребли под обломками фашистов.

Успешнее всего действовали саперы в темноте. Проникали в расположения противника и устраивали там «фейерверки». От такой «иллюминации» гитлеровцам становилось не по себе. Они отступали. Квартал за кварталом откалывался от города-крепости.

Советские командиры попробовали отпускать некоторых пленных с условием, что не поднимут против нас оружия. И отпущенные приводили с собой целые группы немцев, тех, кто не хотел больше подчиняться бесноватому фюреру.

В самой крепости находились фанатики — безрассудно упрямые, слепо преданные Гитлеру. Они сопротивлялись отчаянно.

Стрелковые полки, в рядах которых сражались первый, второй, третий и пятый саперные батальоны комсомольской бригады, приблизились к крепости вплотную. Из бойниц башен, со всех стен огрызались свинцом вражеские пулеметы. Но выдержать напор красноармейцев они не могли: очень уж метко стреляли русские.

Когда все стихло, появились советские парламентеры. От врагов можно было ожидать всего. Казалось, вот-вот брызнет огонь из какой-нибудь щели или вылетит граната. Однако на этот раз обошлось без эксцессов.

Навстречу нашим вышли немецкие офицеры. Один из них оказался старым знакомым — встречался советскому представителю еще в 1941 году. Правда, тогда, надменный и самоуверенный, он выглядел по-другому, иные слова произносил… Изменились времена. Потому и озирался он сейчас так растерянно.

Советские войска вышли к жизненно важным центрам Германии — к ее водным артериям. Главная из них — Одер. Гитлеровцы пускали в ход все, чтобы помешать наступлению 65-й армии. Они открыли шлюзы на реке. Вода затопила берега и низменность целиком.

Похоже было на наводнение. Но под толщей воды — минные поля. Как же добраться до них? Миноискатели здесь бесполезны, танки-тральщики — также. Их сюда не пустишь. Пришлось поломать голову. Зато не напрасно.

К месту переправы доставили понтонный парк. Командиры саперных рот Найденов, Олейников, Биюжев и остальные провели с красноармейцами третьего штурмового батальона занятия, ознакомили с методами действий. Новые условия — новые методы.

Полупонтоны подносили на руках. Местность-то заболоченная: кочки да трясина. Застревали сапоги, надо было вытягивать их. Одну ногу вытащишь, вторую засасывает. Задерживаться на одном месте никак нельзя. Значит, никаких тебе перекуров. Знай двигайся. Причем под пулями. Потому что неприятель обстрела не прекращал.

И все же за ночь собрали четыре понтона. Особенно старалась группа старшины Беляева. Народ там подобрался такой, что не слышно и не видно его было. Другие переговаривались, сочувствовали друг другу. Эти молчали, но дело делали. И всех обогнали.

Сегаль оказался большим специалистом — руководил работами целого взвода.

Четыре понтона собрал и ввел в линию расчет Дуканина. Когда один из них пробил осколок вражеского снаряда и в пробоину хлынула вода, Саша Дуканин полез в реку заделывать брешь. Коченеющими пальцами впихивал он в дыру лоскуты от шинели. Вода продолжала сочиться, однако бессильна была затопить понтон.

А на берегу Одера четвертый батальон сооружал эстакаду. Саперы под вражеским огнем забивали сваи, укрепляли опорные балки, ложили настил. Комсомольцы равнялись на коммунистов Лыпко и Бабарина, брали с них пример.

Когда третий батальон подвел к эстакаде понтонный мост, дружно началась переправа. Двинулись вперед дивизии генералов Эрастова и Алексеева.

Штурмовиков горячо благодарили. Верховный Главнокомандующий не забывал отмечать в своих приказах комсомольскую бригаду. Многим вручены были правительственные награды. Получили по ордену Красной Звезды Саша Бабарин и Федя Лыпко.

Во время переправы, которой руководили Панкратов, Евтушенко, Ярченко, Шуклин и Степанов, прибыл командующий армией. Посмотрел на Одер, пересеченный понтонами, и поинтересовался у офицеров комсомольской бригады:

— Как настроение ваших ребят?

— Самое боевое! — ответил за всех Панкратов. — Они спрашивают, почему бы нам не подняться выше по течению? Там и Одер у́же и Берлин ближе…

— Понимаю их. Но, к сожалению, должен огорчить: столицу Германии будут брать другие. А нам приказано отрезать приморскую группу врага. Тоже чрезвычайно важно для завершения Берлинской операции. Разве не так?

— Так, конечно…

— Передайте, пожалуйста, личному составу Первой штурмовой мою сердечную благодарность и наилучшие пожелания.

Утром на щите, воткнутом в берег, большими буквами было написано: «Слава героям-саперам, обеспечивающим форсирование реки Одер!» Ребята ходили, как именинники.

Преодолев оба рукава Одера, 65-я армия двинулась на северо-запад. Значительные силы гитлеровского вермахта были прижаты к морю и безоговорочно капитулировали.

Буйной зеленью покрылись сады. Ветки обрастали новыми побегами, и поднималось в лугах разнотравье. Кончался апрель. А с ним и пути-дороги фронтовые. Скоро взовьется над рейхстагом Победное Знамя, ударят праздничные залпы. И разъедутся по домам ребята комсомольской бригады, те, которым от восемнадцати до двадцати двух. Они только жить начали, а уже война позади.

Перешагнули через юность.