Перезагрузка

5

Пробуждение наступило очередной раз, правым глазом я увидела свет. Левый был плотно закрыт неприятно давящей повязкой. Боль оставалась, но вполне терпимая, несильная. Я слегка повернула голову (в ней что-то болезненно колыхнулось): ну конечно же, это наш госпиталь. По крайней мере, мы так называли эту подвальную комнатушку – с окном, самую светлую в подвале. В руку мне была вставлена канюля, сверху по трубке что-то капало. Рядом со мной вдруг оказался Зильбер. Это не позывной, а фамилия у него такая. Давно уже старый военный хирург сотрудничал с нашим ГСО. Ну просто на самом деле приходил, когда нужно было, а нужно было часто.

– Евгений Михалыч, – прошептала я. Зильбер скривил лицо.

– Лежи спокойно. Болит? Еще лекарства добавить?

– Да не, не сильно болит. Евгений Михалыч, что у меня с глазом?

Доброе лицо Зильбера, прорезанное морщинами, помрачнело.

– Глаз все, Маша. Глаза нет. Но жить будешь. Могло быть хуже.

Некоторое время я переваривала эту информацию. Вот, значит, как. Мне восемнадцать лет. Одного глаза уже нет, и это – навсегда. Но я вижу свет вторым глазом. Я жива. Могла вчера остаться там. Если бы не Чума – осталась бы точно… где она, кстати? Блин, надо ее поблагодарить – да даже и не знаю, не благодарят за такое. Только понятно, что теперь я Чуме обязана по гроб жизни.

– Евгений Михалыч, мне на работу завтра… сегодня ведь девятое?

– Да, сегодня девятое. С ума сошла – на какую работу? Мозг у тебя не задет, просто чудом, но повреждены кости черепа. Осколок из глазной впадины я вынул, но… считай, в рубашке родилась. Нет, завтра ты еще не встанешь, лежи и радуйся, что жива.

У меня на этот счет было свое мнение, но я промолчала. Пока, конечно, можно радоваться, что жива. Вот только если я и эту работу потеряю, все равно ведь зимой сдохну. И еще сдохнет Дана заодно. А ходить я могу – вчера с поддержкой и без обезболивающих вон сколько проперла.

– А с животом что у меня?

– Все остальное в норме, – он подвесил мне к капельнице еще какой-то флакон, – гематом много. Попадания в броню. Ушибы ребер, но кости целы, внутренние органы тоже.

Ну да. Лицо, несмотря на щиток – все равно уязвимое место. А граната есть граната, ничего не поделаешь.

Зильбер покормил меня супом. Для госпиталя у нас всегда откладывали продукты, чтобы раненых кормить. Я немного подремала. Потом явилась Чума с плохо отмытым лицом. Лицо будто осунулось, и в глазах что-то новое появилось. Настороженность как будто.

Чума села рядом со мной.

– Ну как ты?

– Нормально, – буркнула я, – че там говорят-то? Про разведку?

– Ниче. Ворон с Иволгой нас здорово похвалили, сказали, что наградят и вообще. Скоро, наверное, будем Горбатого брать.

И опять эта мысль – а меня-то хоть возьмут? Я-то смогу? Ясно, что тянуть с атакой они не будут, но смогу ли я встать и с ними пойти? Да ладно, что загадывать – разберемся.

– Слышь, – сказала я, – спасибо тебе. Если бы не ты, я бы сдохла.

Чума пожала плечами.

– Ну а что мне делать было? Какие еще варианты? Хорошо, что нас Ворон подобрал, а то бы сил не хватило, наверное. И потом, ты же меня тоже из болота этого вытащила.

– Да, что еще делать-то.

Мы замолчали, и это было хорошо. В первый раз я поняла, что у меня есть человек, с которым можно просто молчать, сидя рядом, и все понятно, и хорошо, и больше объясняться не нужно.

Не успела уйти Чума, как явилось все остальное отделение. Настюха смотрела на меня испуганно и с восторгом. Мерлин притащил банку засоленных гусениц, мол, белок нужен для восстановления. Леди – большой кусок сахара и полезную вещь, аккуратненькую черную повязку на один глаз. Сама сшила из рабочих обрезков. Пока правда мне все равно надо будет ходить в бинтах.

Потом еще пришли Гермиона, Чингиз, Пуля и еще несколько человек, точнее, целая толпа, уже и не помню, кто. Все говорили мне разные хорошие слова, и после их посещения под койкой скопилось целое богатство – четыре банки белкового засола – насекомых разных, мешочек сухарей, две банки морской капусты и даже два поздних яблока. Одно яблоко я тут же употребила. И наконец ближе к вечеру явились на пару Иволга и Ворон. Сели по обе стороны койки. Иволга нашла мою руку и крепко сжала.

– Маус, ты молодец. И подруга твоя тоже. Скоро можно будет начинать.

– Слизь эта… мы ведь ее принесли? Что это такое?

– А-а, это штука интересная, – кивнула Иволга, – что-то вроде организма… вот представь раковую опухоль, но живет она отдельно от тела. Я посмотрела уже под микроскопом.

– Что за дьявол, как это получилось-то?

– Ну… в общем, просто примитивный многоклеточный организм. Любопытно, конечно. Как это получилось – надо будет выяснять. Потом, конечно, сейчас не до того.

– Мы еще северную часть не прошли, – заметила я. Ворон мотнул головой.

– Сама знаешь, там уже ошметки. Ничего важного нет. Главные дружки и отборные боевики живут ближе к городу. Теперь мы хорошо представляем, где у них семьи расположены, где казармы, где начальство. Так что… можно брать.

– Маус, – вступила Иволга, – мы тут решили учредить наградные знаки. Ну не ордена, конечно, а так – знаки. Вы с Чумой получите их первыми.

– Да ладно, – хмыкнула я. Хорошо, конечно, с каким-нибудь значком на груди походить, но целого глаза оно не стоит.

– Вообще, – продолжила Иволга, – если тебе что-нибудь нужно… проблемы какие-то есть. Ты говори, не молчи. Мы наверняка сможем помочь.

– Нужно! – вырвалось у меня, – может, кто-нибудь сходит… У меня ребенок дома один.

– Ребенок? – я увидела, как брови Ворона ползут вверх, – ты что…

– Да не мой же ребенок. Девочка соседская. Она без матери осталась. Ну в общем, мы теперь с ней вместе живем. Ей восемь лет. Я ей велела, если не вернусь – пусть в приют попробует устроиться… но там же знаете как? Пусть кто-нибудь сходит, скажет, что я жива и вернусь завтра.

– Да конечно, Маус, не вопрос! – воскликнула Иволга, – сейчас же пошлем кого-нибудь. Почему же ты молчала? Надо было перед выходом предупредить.

Хороший вопрос. В самом деле – почему я молчала? А если бы я в самом деле кирдыкнулась?

Да не привыкла я потому что свои проблемы на других перекладывать. И никто у нас не привык. Вопрос выживания у каждого остро стоит. Заботятся только о членах своей семьи, а остальные… ну уж кто как сможет. И ожидать от других, что они будут решать твои проблемы – по меньшей мере глупость.

– И это… если кто пойдет туда, то пусть продукты, ну тут, под койкой, тоже ребенку отнесут.

– Да конечно, – Ворон сжал мое плечо, – сейчас пошлю, тебе же все равно надо дорогу объяснить. И продукты захватят. Ты лежи, Маус, поправляйся.

И от того, как он на меня смотрел своими серыми глазами, у меня внутри что-то сжалось. И я вспомнила, что всего три года назад была, как дура, в него влюблена. Вот просто каждый раз, когда он мимо проходил, у меня внутри все пело. А если касался случайно, я это место потом ощущала целых два дня.

Но теперь, конечно, я в него не влюблена. Хотя все равно приятно вот, что он рядом.

Просыпаться по внутреннему будильнику я умею давно. Стояла еще полная темень, и на настенных часах – ничего не разобрать. Но у Зильбера прибор такой на столе стоит, там электроника время показывает. Я села на койке, переждала головокружение. Башка, конечно, болела, но что сделаешь. Потом осторожно сдвинулась к концу кровати и стала вглядываться. Красные цифры на часах показывали 5.45.

Рановато на работу еще, конечно. Но Зильбер в соседней комнатке спит, да и на территории кто-то всегда есть. Проснутся – не выпустят.

Я встала и пошатнулась. Блин, как же я до работы-то доберусь? И работать как буду? Нет, об этом лучше не думать. Как-нибудь. Только восемь часов выдержать-то надо, а потом весь день можно лежать, и завтра тоже.

Одежду мою никуда не дели – она тут же в углу валялась. Я быстро натянула на себя камуфло. Футболка на мне так и оставалась. Грязная, конечно, но я же не могла стирать. Пистолет мой лежал там же. Я аккуратно, пошатываясь, выбралась из госпиталя.

Морозный воздух ударил в лицо. За ночь выпал снежок. Останутся следы. Ну да с другой стороны плевать, они же поймут, куда я ушла. По холоду стало даже как-то легче. Как будто больную башку охладили. Ужасно болел глаз – не ощущалось, что его нет, а наоборот – будто он распух и лезет из глазницы. Я аккуратно, по стеночке дошла до угла. Пересекла двор. В караульной будке горел тусклый огонек, но никого почему-то не было. Разгильдяйство, конечно. Но мне сейчас на руку. Я вознамерилась было шмыгнуть в ворота, но тут дверь будки распахнулась.

На пороге стоял парень из новичков, азиат, я его имя забыла. Куртка у него была не застегнута, и накинута прямо на голое тело. Зато «Колю» в руке он держал крепко.

– Стой, кто идет, – он это пробормотал так, как будто не знал точно – вроде и надо задерживать, но вроде он тут и ни при чем, да и попасть может. Из-за плеча парня вдруг выглянула Пуля. На ней сверху тоже было что-то накинуто, а ноги – голые. Красивые светлые кудряшки Пули разметались по плечам.

– Блин, Маус, ты, что ли?

– Так, народ, – быстро сориентировалась я, – вы меня сейчас выпускаете. А я никому не говорю, чем вы заняты на посту.

– А ты куда? – спросила Пуля. Парень – он явно и был часовым – исчез в будке. Одевался, наверное. Пуле же все было пофигу. Она стояла в одной футболке, такая длинноногая, симпатичная, и разговаривала со мной, как ни в чем не бывало.

– На работу мне надо. Выгонят ведь.

– Так ты ведь больная еще. Зильбер поди не разрешил.

– Пуля, – сказала я проникновенно, – ты меня знаешь. Тебе, что ли, разрешили тут сейчас находиться? Отработаю – вернусь обратно.

– Ладно, договорились, – решила Пуля, – только вернись потом. Лечиться же надо.

– Приятно вам время провести, – хмыкнула я и шмыгнула в проход. Часовые тоже мне. Охраннички.

Как я дошла до Завода – сама не знаю. Останавливалась, присаживалась на камни – передохнуть. Невыносимая боль ломила глаз. И на всю голову распространялась волнами. Еще и мороз разошелся – ноги и руки вскоре задубели, чувствовать их я перестала. Если бы меня кто-нибудь на машине отвез или мотоцикле! Но они не повезут, нет, скажут – не валяй дурака, лечись. Ага, лечись… А жрать я что буду всю зиму? Работу терять ну никак нельзя. Лучше бы меня пристрелили сразу. Это я на полном серьезе. Все так боятся смерти, но на самом деле есть много вещей куда похуже. Заболеть, например, раком, это же часто бывает. Или просто потерять работу. Тоже смерть – но отсроченная и мучительная.

Так что на Завод я могу не пойти только в одном случае – если сдохну или упаду в обморок. А пока сознание есть – надо идти.

До моей работы оставался еще час, но утренняя смена как раз заходила, так что все в порядке – пластиковая карточка пропуска у меня есть, а разбираться, в какое мне там время нужно, никто не будет.

Я заранее все продумала. Склад, ясное дело, еще закрыт, и ключи у Яры. После проходной я направилась к складам готовой продукции, потому что там размещались, в числе прочего, нужники. Их посещали обычно только в перерыв, но перерывы бывают в разное время. Мужики вообще редко беспокоились о том, чтобы дойти до нужника, обильно поливали желтым снег за цехами. Мне повезло – туалеты были открыты. Ясное дело, они не отапливались, но в помещении по-любому теплее и ветра нет. Туалет был привычно грязен, с рядом кафельных дырок в полу, даже не отгороженных друг от друга фанерками. Я присела возле последней в ряду дырки, нахохлилась и настроилась переждать час. К запаху мой нос вскоре привык.

Яра окинула меня долгим взглядом – голова и глаз забинтованы, и ничего не сказала.

– Вчера консервы привезли, иди разгружай.

Я пошла разгружать ящики. Работать было тяжело, конечно, но что делать? Сцепишь зубы и вперед. Боль в голове пульсирует и кувалдой бьет в глаз. В конце концов, утешала я себя, это только восемь часов. И сегодня получка, кстати. Я пообещала себе, что возьму сухарей и сразу сожру два. Нет, три. Так светлая мысль об окончании рабочего дня и получке вела меня вперед.

Я разгрузила ящики с консервами, занесла их все в базу данных. Вымыла полы. Расчистила снег позади склада, куда подвозят продукты. Вернулась к Яре – та сидела за компом и гоняла по экрану нарисованные лодочки, с которых рыбаки удили рыбу. Возмущение шевельнулось во мне сильнее обычного. Вот что за сволочь? Она всегда так – но ведь сейчас-то видит, что я ранена, догадывается, наверное, что мне больно и плохо, но нет, давай, Маша, паши как мул, а я тут пока в лодочки поиграю.

Она начальство, ей можно.

– Что еще сделать? – буркнула я. Яра повернулась ко мне, поставив игру на паузу.

– Сядь пока. Где это тебя угораздило?

– Птичка клюнула, – буркнула я.

– Что с глазом?

– Нет глаза больше, – я подумала и добавила, – но работать я смогу, вы не волнуйтесь.

Яра вздохнула.

– Чаю хочешь?

Ну и вопрос! Это у нее редко бывало. Сочувствие все же проснулось? Яра налила мне в жестяную кружку горячего кипятку, подкрашенного неизвестно чем. И вдруг расщедрилась – протянула сухарь. Я, конечно, со скоростью барракуды вцепилась в него зубами. Бабушка, помню, учила сухари в чае размачивать…

– Современные возможности, – сказала Яра, – позволяют восстановить глаза. Кажется, делают протез, но в него встраивают механизм, позволяющий видеть. Связанный со зрительным нервом. Нейропротезы конечностей делают сейчас неотличимые от живых.

Я покосилась на ее собственную ногу на простой деревяшке. Ну точнее, на пластике или из чего там ее палка сделана.

– Да, – Яра поймала мой взгляд, – я надеюсь, что мне когда-то заменят ногу. Шансы есть.

Она с расстановкой откусила от бутерброда. Живут же люди. И бутерброд не с червями, а с ветчиной из банки. Я отвела взгляд. Не хватало еще пялиться ей в рот.

– Многие не знают, – продолжала Яра, – что война не только разрушила планету. Она еще и дала толчок новому всплеску технологий. Буквально во всем. Не только в военной области, хотя и здесь многое было изобретено в последние годы. Изобретено или доведено до ума. Производство дешевой аэропоники – пищевые фабрики, гибридные реакторы для электростанций, генно-инженерные достижения, микроботы для медицины и промышленности, вот нейропротезирование… Это может дать нам шанс на выживание.

– Нам – это кому? – чай был очень горячим, я пила его маленькими глоточками. Горьковатая вода, как лекарство.

Яра усмехнулась.

– Человечеству, Маша. Жителям Кузина это вряд ли светит. Скорее всего, все вы умрете. Включая уже рожденных детей. Кажется, что самый мрак позади, а это не так – маховик голода, эпидемий только раскручивается. Но, – она подняла палец, – элита человечества выживет. С помощью новых технологий. Так что шансы у нас, как разумного вида, еще есть.

Я хотела спросить – почему умрете «вы», себя она не причисляет к жителям Кузина, что ли? Вообще она права, и где-то в глубине души каждый это понимает. Люди мрут ведь не меньше, чем в послевоенный Холод. Наоборот, холод отступает, так приходит холера, грипп и еще что-то непонятное. Рак часто бывает, лейкемия. Да, сдохнем все. Но пока не сдохли, жить как-то надо, верно? А пока живешь – на что-то надеешься. Когда эту неизбежность – сдохнем все – кто-то озвучивает, все равно мороз по коже.

– А вы откуда, Яра? Вы ведь не местная.

– До войны я жила в Москве, – ответила она.

– А что там сейчас, в Москве?

– Там… на поверхности никто уже не живет, – Яра проглотила последний кусок бутерброда, – на поверхности там, как у нас в лесу – мутированные животные и растения, заросли. Радиация очень сильная. У нас здесь одну Бомбу взорвали, и то не в самом городе. И бомба чистая была. А Москву буквально уничтожили. Но население там есть. Все ушли жить в подземку. Там метро было очень большое, не знаю, в курсе ли ты.

– Метро – это подземные поезда.

– Точно. Там множество станций, на каждой теперь отдельный поселок, ходят друг к другу по туннелям. На поверхность почти никто не поднимается. В туннелях тоже, конечно, муты и чертовщина разная.

Она помолчала.

– Рассказывали, что в Москве на поверхности даже чуть ли не новая разумная раса завелась. Мутированные приматы, а может, и люди так изменились. Но разведчики, которые из метро поднялись, это дело увидели, и шарахнули по этой новой расе еще одной ракетой. Но скорее всего, это выдумки. Про мутов много фантазий бывает. На самом деле большинство мутантов нежизнеспособны, а те, что выживают – обычно просто уроды, не так уж сильно они от нас отличаются.

Я вспомнила, что Иволга тоже как-то про мутации рассказывала. Что это такое и почему. Я не все поняла. Но по-моему, Яра неправа – на самом деле муты очень жуткие бывают. Не только по слухам, но я и сама видела. Даже из растений – та же загребуха! Это вообще уму непостижимо. Или железный чертополох. Или крапивные деревья – впрочем, о крапиве вообще разговор отдельный. А животные? Сама я, правда, видела только гигантских крыс, про остальное мне рассказывали. Животных теперь мало, как и птиц.

– Ладно, вали работать, – Яра забрала у меня кружку, – надо еще полки на складе очистить, сегодня новая поставка у нас будет.

Я уже почти соскучилась по дому. Кара вышла мне навстречу, понюхала и завиляла хвостом. Я погладила собаку по большой лохматой башке. Вошла на первый этаж, и тут меня остановил истошный крик.

Вопила женщина, и похоже, опять Лизка из угловой. Я нашарила «Удав» на поясе. Стукнула в дверь ногой. Дверь у них хлипкая, деревянная. Лизка завопила еще громче, крик сгустился до хрипа, а потом оборвался. Елы, да что же там происходит? Я примерилась и ударила ногой в место, где стоял хлипкий засов. Дверь отлетела.

Лизка лежала на полу, под головой расплывалась лужа крови. Ее сожитель Вова – здоровенный мужик, раньше на Заводе работал, но вроде как уже несколько месяцев работу потерял, где-то доставал самогон и пил по-черному – стоял, пошатываясь, обеими руками сжимая рукоятку топора. Внутри у меня похолодело.

– Ты че, сука! – завопил пьяный, неуверенно поднимая орудие в мою сторону. Я выхватила «Удав».

– В сторону, гад!

– Да ты че тут делаешь! – Вова еще не осознал ситуацию. Какая-то баба пришла тут мешать ему жить! Я выстрелила в пол. Жаль патрона, но что делать? Звук выстрела отрезвил лизкиного сожителя. Он пробормотал что-то и пошатываясь, побрел в соседнее помещение. Здесь он всю нехитрую мебелишку – собранный им же из досок стол, старый комод – раскрошил топором. По всей комнате валялись обломки мебели. Я подошла к Лизке и сразу поняла, что все кончено. Попал-таки топором в затылок. Лизкино тело было основательно избито, одежда порвана.

Надо убрать труп, пока я еще здесь. Не факт, что пьяный вообще до этого додумается. А когда труп долго лежит в помещении, он начинает вонять на весь дом, потом крысы собираются, а крысы у нас такие, что даже Кару могут загрызть. Я подхватила мертвую Лизку под плечи и потащила. И так устала как собака, и башка болит, а еще вот этим надо заниматься.