Перикл

ЭЛЛАДА В ЭЛЛАДЕ

Перикл строил.

Строил энергично, не считаясь с расходами, невзирая на упреки аристократов. Он хотел создать памятник вечной славы Афин и украсить их сооружениями, которые всегда будут напоминать о величии города, спасшего Элладу от порабощения.

Другая цель была более прозаичной, но не менее важной — прокормить праздное население, заняв его производительным трудом. Ведь государство, по мысли Перикла, обязано кормить своих граждан, иначе демократия останется лишь пустым и звонким словом. К тому же средства для этого давали союзники, вносившие форос, и благосостоянию самих афинян ничто не угрожало.

«Перикл хотел, чтобы рабочая масса, не несущая военной службы, не была обездолена, но вместе с тем, чтобы она не получала денег в бездействии и праздности.

Поэтому Перикл предоставил народу множество грандиозных проектов сооружений и планов работ, требовавших применения разных ремесел и рассчитанных на долгое время, чтобы остающееся в городе население имело право пользоваться общественными суммами нисколько не меньше граждан, находящихся во флоте, в гарнизонах, в походах.

И правда, там, где были материалы: камень, медь, слоновая кость, золото, черное дерево, кипарис; где были ремесленники, обрабатывающие эти материалы: плотники, мастера глиняных изделий, медники, каменотесы, красильщики золота, размягчители слоновой кости, живописцы, эмалировщики, граверы; люди, причастные к перевозке и доставке этих материалов: по морю — крупные торговцы, матросы, кормчие, а по земле — тележные мастера, содержатели лошадей, кучера, крутильщики канатов, веревочники, шорники, строители дорог, рудокопы; где, словно у полководца, имеющего собственную армию, у каждого ремесла была организованная масса низших рабочих, не знавших никакого мастерства, имевшая значение простого орудия при производстве работ, — там эти работы распределяли, сеяли благосостояние» (Плутарх).

В результате, по словам того же Плутарха, «росли здания, грандиозные по величине, неподражаемые по красоте. Все мастера старались друг перед другом отличиться изяществом работы; особенно же удивительна была быстрота исполнения. Сооружения, каждое из которых, как думали, только в течение многих поколений и человеческих жизней с трудом будет доведено до конца, — все они были завершены в цветущий период деятельности одного государственного мужа». По инициативе и под контролем Перикла украшается Акрополь — возводятся Пропилеи, Парфенон, храм Ники Бескрылой.

В короткий срок Афины превращаются в политический, торговый и умственный центр эллинского мира. Отовсюду сюда стекаются уроженцы союзных городов — торговцы, ремесленники, рабочие, моряки, в надежде найти здесь выгодную работу. Приходят лучшие мастера живописи, архитектуры, скульптуры, учить и учиться приезжают философы, находящие в Афинах благодатную аудиторию. Они проповедуют на улицах, собираются в домах богатых афинян. И почти каждый неизбежно приходит к Периклу.

Его жилище становится магнитом, притягивающим лучшие умы Греции.

С некоторых пор Перикл полюбил свой дом. С того момента, как в нем появилась Аспасия.

Дочь Аксиоха родилась в Милете. Этот город, вызывавший зависть у соседей, славился богатством и могуществом. Ему были обязаны своим возникновением черноморские колонии: Синопа, Кизик, Абидос, Томы, Ольвия. Выходцы из Милета основали и первую греческую колонию в Египте — Навкратис. Еще большую известность принесли ему его ученые. Там жили Фалес, Анаксимандр и Анаксимен, создавшие так называемую милетскую школу — родоначальницу натурфилософии. Там появились первые сочинения крупнейших логографов, предшественников Геродота, — Гекатея, Кадма, Дионисия.

Когда Аспасия поселилась в Афинах, неизвестно. Зато все древние историки единодушны в том, что своим возвышением она обязана сочетанию редкого ума, образованности и обаяния.

Перикла познакомил с ней Сократ в начале 50-х годов. С огромным трудом уговорил он Перикла посетить эту женщину, чьей благосклонности добивались многие из афинян. Перикл колебался. Он давно уже отказался от развлечений, не участвовал в пиршествах друзей. Лишь раз он позволил себе побывать на свадьбе своего родственника и ушел сразу же, как только гости совершили возлияние и приступили к трапезе.

И вот его, крайне осторожного в выборе друзей, привыкшего к одиночеству, Сократ пытался свести с новыми людьми, обещая, что он не пожалеет об этом. Ведь Аспасия принимает у себя умнейших из эллинов и на равных беседует с ними. Даже он сам, Сократ, завидует ее умению спорить и с удовольствием слушает ее.

Может быть, Перикла смущает, что Аспасию называют гетерой? Но разве еще Солон не говорил, что именно гетеры обеспечивают нерушимость брака, избавляя мужей от многочисленных похождений? Или Перикл так любит жену, что только в ней находит советчика и друга?

Перикл был равнодушен к жене. Она родила ему двух сыновей — Ксантиппа и Парала, которых он воспитывал вместе с Каллием, ее сыном от первого брака. Верный супружескому долгу, он выполнял все обязанности главы дома, стараясь не показывать, сколь тягостна для него унылая и бесцветная семейная жизнь с бесконечно далекой от него женщиной.

В конце концов нет ничего зазорного, если он станет гостем в доме гетеры. Он свободный человек и волен поступать так, как считает нужным!

Общегреческая мораль и в самом деле узаконивала мужскую неверность. Обычай не запрещал мужьям обзаводиться любовницами, посещать публичные дома. Считалось, что это отнюдь не унижает достоинств ни главы семьи, ни его супруги, чей мир ограничивался стенами ее жилища.

Мужья редко бывали дома. Большую часть времени они проводили на площади, в собрании, суде. Они занимались деловыми операциями, путешествовали, участвовали в спорах, кутежах. Женщина обречена была сидеть взаперти, нередко даже под надзором слуг. На ее долю оставались лишь хозяйственные заботы и воспитание детей. Укрывшись в гинекее (женской половине дома), она даже не выходила к гостям, навещавшим мужа. От нее требовалось немногое: послушание, верность и скромность.

В IV веке до н. э. афинский оратор с гордостью скажет: «У нас есть куртизанки для развлечения, любовницы, чтобы о нас заботиться, и жены, чтобы рожать законных детей».

Величайшая слава для женщины, считали афиняне, если о ней вообще не говорят в мужской среде — ни хорошего, ни дурного.

Лишенная политических прав, она не могла выбрать мужа. Браки по любви заключались редко, и судьбу девушки определяли родители. В 15 лет ее обычно сватали за 30-летнего мужчину, и накануне свадьбы она приносила в дар Артемиде куклу.

Опекун (отец или брат) подписывал за нее брачный договор, к нему возвращалась она после развода. Развод осуществлялся по первому желанию мужа: в любой момент он мог отослать жену к опекуну, возвратив приданое и уплатив полтора процента за каждый месяц брачной жизни. Развод по требованию мужа так и назывался «отсылкой». Дети при этом оставались у мужа.

Если же расторгнуть брак хотела женщина (такой развод именовали «оставлением»), вмешивалось государство: архонт удовлетворял ее требование только в том случае, если она предоставляла убедительные письменные доказательства тяжелых проступков супруга. «Тяжел и труден тот путь, — писал афинский комедиограф Анаксандрид, — по которому приходится идти жене, желающей оставить жилище своего мужа и вернуться назад к отцу. Этот путь не пройти без краски на лице».

Перикл разошелся с женой без особых волнений. С ее согласия он, как опекун, — а для замужней женщины именно муж выступал в этой роли, — сосватал ее, и вскоре в его доме появилась новая хозяйка. С ней пришло то, чего Периклу так долго недоставало, — ощущение счастья и покоя. Его не могло омрачить даже то, что по афинским установлениям такой брак не признавался законным: ведь Аспасия была милетянка, а между Афинами и Милетом не существовало договора об эпигамии (право на брак с иностранцами). Это означало, что дети, рожденные Аспасией, будут лишены гражданских прав. Думал ли Перикл, предлагая несколько лет назад закон, по которому гражданином считался только сын афинянина и афинянки, что все это обернется против него? Кто мог предвидеть, что на Афины обрушится эпидемия, которая унесет в могилу Ксантиппа и Парала, и ему, первому стратегу, руководителю государства, придется слезно вымаливать, чтобы его единственного наследника — Перикла-младшего — Народное собрание признало полноценным гражданином?!

Он добьется этой привилегии — и погубит любимого сына. Ирония судьбы обернется трагедией. Как полноправный афинянин, Перикл-младший успешно сделает карьеру, его изберут стратегом, и в 406 году он примет участие в крупнейшем морском сражении, в котором будет разгромлен пелопоннесский флот. Вместе с другими военачальниками его сначала наградят за блестящую победу, а затем предадут суду за то, что остались непогребенными погибшие воины и не получили помощи матросы на кораблях, разбросанных бурей. И суд приговорит потомка первого гражданина к смертной казни.

Союз Перикла и Аспасии вызвал немало толков в Афинах. Разумеется, никому не возбранялось вступать в связь с гетерами. На женщин подобного сорта давно уже перестали смотреть, как на обычных содержанок, принимающих у себя богатых покровителей. В их обществе эллины находили то, чего были лишены в собственном доме. Свободные, независимые, пренебрегающие многими условностями женщины, поражавшие красотой, вкусом и образованностью, собирали вокруг себя художников, поэтов, философов, устраивали диспуты. Нередко они влияли и на политиков, давая советы руководителям государства.

Они служили моделью для скульпторов, и эллины не видели ничего кощунственного в том, что в статуях бессмертных богинь они обнаруживали знакомые черты прославленных гетер. Иногда само государство удостаивало их почестей. Гетеру Леену замучил пытками сын Писистрата Гиппий. Она умерла, но не призналась, что знала о заговоре Гармодия и Аристогитона, убивших тирана Гиппарха. В память о ней афиняне воздвигли у входа на Акрополь фигуру медной львицы (Леена значит «львица»), лишенной языка.

Но ввести гетеру в свою семью и сделать полноправной хозяйкой дома — это казалось слишком необычным, смелым и предосудительным.

В доме Перикла стало шумно.

Здесь не устраивали кутежей вроде тех, которыми славился Кимон, поражавший сограждан своею щедростью. Сюда приходили беседовать, спорить, обсуждать государственные и даже семейные дела. Когда Сократа спрашивали, как воспитать хорошую жену, он решительно отвечал: «Все это гораздо лучше объяснит Аспасия». Она была душой кружка, объединившего философов, поэтов, художников, ораторов — тех, кто составлял духовную элиту тогдашних Афин. Поговаривали, что она не только учила красноречию, но и помогала Периклу сочинять речи. Ее считали советчицей и наставницей. И нередко, пренебрегая традиционными обычаями, мужья приходили к Периклу, не стыдясь брать с собой жен.

Что-то неуловимо менялось в общественной атмосфере. Об эмансипации женщин, разумеется, еще не помышляют. Но век Просвещения (как позднее назовут эпоху Перикла) начинал уже оказывать свое влияние. На женщину перестают смотреть как на простую служанку, существо низшего сорта. Пробуждается интерес к ее внутреннему миру; поэзия, в которой издавна звучали женоненавистнические ноты, все чаще воспевает человеческие достоинства женщин. Драматурги делают их главными героинями трагедий. Перед афинским зрителем предстают софокловские Электра и Антигона, еврипидовские Алкеста и Ифигения. Они покоряют величием, нравственной чистотой, мужеством, способностью к самопожертвованию.

Афиняне постепенно приходят к мысли, что женщина заслуживает лучшей участи. Вскоре на это обращают внимание и комедиографы. Феопомп напишет комедию «Женщины-солдаты», а Аристофан — «Лисистрату», «Женщины на празднике Фесмофорий» и «Женщины в народном собрании», где будет насмехаться над стремлением женщин к равноправию. Но даже карикатура не сможет скрыть правды — возросшей умственной зрелости афинянок, их недовольства тем, что они отстранены от общественной жизни. И в течение многих десятилетий для доказательства женской правоты станут приводить в пример ослепительную Аспасию.

Ее репутацию не пошатнут даже издевательские нападки комедиографов, которые именовали ее новой Деянирой (женой Геракла, погубившей могучего героя), Омфалой (лидийской царицей, которой Геракл был продан в рабство). Миронид называл ее блудницей, а Kpaтин — наложницей:

Пройдут два десятилетия, и против нее выдвинут более серьезные обвинения. Кроме личной безнравственности, ей припишут еще сводничество, совращение свободных афинянок, которых она якобы зазывала в дом Перикла для любовных утех хозяина. И тогда вспомнят о разговорах, которые велись в кружке: их сочтут слишком опасными для государства и кощунственными по отношению к богам.

Аспасия собирала вокруг себя разных людей. И их речи действительно могли показаться странными. В доме Перикла предпочитали говорить не о богах, а о природе, высмеивали суеверия, доискивались до первоосновы вещей и явлений.

Частыми гостями Перикла и Аспасии были Сократ, историк Фукидид, трагик Софокл, архитектор Гипподам, философ Зенон.

Аспасия ближе познакомила Перикла с софистами, с которыми всегда спорил Сократ, с успехом, однако, воспринявший их манеру рассуждать и дискутировать. Слово «софия» означало «мудрость» и прилагалось обычно ко всем видам ремесла и искусства, к тому, что требовало не столько сноровки или физической силы, а разума и вдохновения. Софистом Эсхил называл Прометея, а в гомеровском гимне говорилось, что искусство мудрости изобрел неутомимый и лукавый Гермес.

В отличие от натурфилософов софисты мало занимались изучением природы. Их интересовали не строгие научные законы, управляющие миром, а человек и его практическая деятельность. Моя наука, утверждал Протагор, — «смышленость в домашних делах, умение наилучшим образом управлять своим домом, а также в делах общественных. Благодаря ей можно стать всех сильнее и в поступках, и в речах, касающихся государства. Я делаю людей добрыми гражданами».

Софисты, выражаясь современным языком, развивали теорию познания и закладывали основы научной этики. Они первыми провозгласили, что нет вечных истин, данных богами, что человеческие установления зависят от самих людей и подвержены изменениям. Соглашаясь с Гераклитом в том, что ничего не стоит на месте, Протагор сделал вывод, что относительны не только вещи, но и понятия о них — и нет абсолютного добра, справедливости, истины. Всякое знание относительно — и потому следует доверять чувствам, а не абстрактным домыслам. «Человек есть мера вещей — существующих, что они существуют, несуществующих — что они не существуют». Сделав человека главным объектом изучения, софисты задумались и над природой человеческого общества, над законами, им управляющими. «Что каждому городу карается справедливым и похвальным, то и есть для него справедливое и похвальное, пока он так думает», — говорил Протагор. Отсюда неумолимо вытекало, что судить о законах с позиций божественной справедливости по меньшей мере нелепо.

Следующий вывод поражал своей неотразимой логикой. Природа создает всех людей одинаковыми, и только жизнь возвышает одних и обращает в рабство других. «От природы все люди братья, и преграды между ними возвел закон», — скажет Гиппий из Элиды. А если это так, то рабство безнравственно и достойно осуждения.

Обратившись к духовному миру человека, софисты сознательно отказались от занятий натурфилософией. Поскольку всякое знание относительно и в суть вещей проникнуть невозможно, надо вообще отказаться от исследования природы, как занятия бесплодного и бессмысленного. Самое важное — научить человека правильно мыслить и действовать.

Впервые софисты высказали мысль, что добродетель прививается людям, а не дается от рождения; что добро надо делать не из страха перед карой богов или общественным мнением, а только потому, что оно добро; что цель наказания — не месть за совершенное, а исправление преступника.

В спорах софисты не имеют себе равных. И их умение построить речь, опровергнуть аргументы соперника привлекает к ним слушателей и учеников. Риторика становится наукой. В Сицилии Эмпедокл создает основы теории красноречия. Появляются первые учебники риторики. Протагор занимается грамматикой: он впервые различает части речи, вводит понятие рода существительных, времени и наклонения глаголов, изобретает грамматические термины, которыми пользуются и поныне.

Перикл относится к софистам с любопытством и настороженностью. Его смущает, что они с такой легкостью опровергают привычные представления и доходят даже до того, что отрицают существование олимпийских богов. Но мысль о добродетели, о гармонии среди людей и ему кажется справедливой. И разве не к этому направлены его стремления? Разве не очевидно всем, что в Афинах установился мир и порядок, исчезли раздоры среди граждан и свободные афиняне имеют возможность существовать безбедно, получать врачебную помощь, посещать театр, обучаться в гимнасиях и наслаждаться произведениями искусства?

Различные оплаты и вознаграждения и в самом деле смягчили остроту противоречий между различными слоями демоса, хотя отнюдь не ликвидировали бедность. Перикл воспользовался еще одним способом, который стал возможен благодаря гегемонии Афин. На землях Афинского союза организовывались военно-земледельческие поселения — клерухии. Представители низшего, четвертого класса получали на территории союзников земельные наделы, иногда даже основывали колонии, и одновременно контролировали окрестные районы. И нашлось не так уж мало жителей, которые охотно покинули Афины, надеясь разбогатеть на новых местах. Около тысячи человек отправилось во Фракию, 500 — на остров Наксос, 250 — на остров Андрос, 600 — в Синопу.

Смысл этой политики четко определил Плутарх: Перикл «руководствовался желанием освободить город от ничего не делающей и вследствие праздности беспокойной толпы и в то же время помочь бедным людям, а также, держать союзников под страхом и наблюдением, чтобы предотвратить их попытки к восстанию, поселяя афинских граждан подле них».

Афинская демократия утверждала себя с помощью силы. Она не скрывала того, что являлась демократией избранных. Но она еще была демократией рабовладельческой.

Рабы! Вечный источник беспокойства в греческих полисах! Перикл убежден: в Афинах им нечего жаловаться на судьбу. Афинян даже упрекают, что они слишком избаловали рабов. Но он, Перикл, вовсе не хочет, чтобы Афины, подобно Спарте, превратились в вулкан, в любой момент грозящий извержением.

Рабов в Афинах много, гораздо больше, чем свободных. Их покупают на невольничьих рынках, захватывают на войне, во время пиратских набегов. Есть и такие, кто родился и вырос в доме хозяина. Используют их повсюду: в ремесленных мастерских, на строительстве, в рудниках и каменоломнях. Часть рабов принадлежит государству. Подметальщики следят за чистотой на улицах, 1200 скифских стрелков охраняют порядок в городе. Рабы служат писцами, секретарями, ведут дела храмовых и государственных архивов. Для особых работ их нанимают у частных лиц и платят им столько же, сколько свободным (правда, деньги получает хозяин).

Повсюду господина сопровождает слуга. Появиться без него просто неприлично. Как правило, у рядового афинянина — один-два раба. Если их нет — это признак крайней нищеты.

Домашнее хозяйство ведется руками рабов. Они пекут хлеб, ткут, прядут, вышивают, покупают продукты на рынке, готовят пищу. Няньки, кормилицы, воспитатели занимаются детьми. Рабам доверяют даже управление имениями и крупные торговые операции.

Эллины среди них редки. В основном рабы родом из «варварских» стран — Фракии, Фригии, Лидии, Пафлагонии, Сирии, из Северного Причерноморья. Но они быстро усваивают язык греков, их нравы и обычаи.

Теоретически раб абсолютно бесправен и рассматривается как вещь. «Говорящим орудием» назовет его позднее Аристотель. Рабу не разрешалось иметь семью, имущество, поскольку он полностью принадлежал господину. Но собственность оберегалась. И никто не мог безнаказанно расправиться с чужим рабом — ведь это наносило ущерб его владельцу. Да и сам хозяин не волен был поступать с рабом, как ему вздумается. Афинский закон карал за убийство раба или жестокое обращение с ним. Раб имел право укрыться в храме, отдав себя под защиту богов, и требовать, чтобы его продали другому господину.

Рабы участвовали в религиозных церемониях, посещали театральные представления. В исключительных случаях к ним обращались за помощью, и они сражались вместе с гражданами, как это было при Марафоне.

Внешне они ничем не отличались от остального населения (кроме беглых, носивших клеймо). Один из противников демократии с раздражением заметит, что «очень велика в Афинах распущенность рабов и метеков; нельзя тут побить раба, и он перед тобой не посторонится. Если бы позволялось свободному бить раба, метека или вольноотпущенника, часто били бы афинянина, приняв его за раба, потому что и по одежде, и по внешнему виду народ тут нисколько не лучше, чем рабы и метеки».

При всем том, однако, несмотря на откровения софистов, не возникало и не могло возникнуть мысли об уничтожении рабства. Афиняне мечтали о богатстве. О том, чтобы избавиться от тягот изнурительного труда. Для этого нужны были союзники, которые платят дань. Нужны были рабы.

Успешные военные походы, карательные экспедиции против восставших союзников резко увеличили приток рабов. Стоили они недорого — 2–2½ мины (мина равнялась 100 драхмам, а драхма — 6 оболам). Квалифицированных ремесленников продавали за 3–4 мины. За особо талантливых, искусных и высокообразованных рабов платили по 10–15 мин. Жизнь в Афинах в ту пору была дешевой. Человек мог прокормиться на 1 обол в день. 1 обол стоил козленок или заяц, 2 драхмы — овца, 5 драхм — теленок или свинья. За 8 драхм покупали красивую обувь, за 12 — плащ (хламиду), 3 мины стоила колесница. Ежедневный же чистый доход от раба составлял 1 обол, так что затраты полностью окупались за 2–2½ года. Еще большую прибыль хозяин получал, сдавая рабов в наем. Естественно, рабовладельцы старались возместить свои расходы как можно быстрее, выжимая из рабов максимум возможного. И никакие меры, облегчавшие участь рабов, не могли изменить того непреложного факта, что рабов подвергали нещадной эксплуатации. А это значит, что в государстве постоянно существовал обширный слой людей, недовольных своим положением.

Протестовали они? Боролись ли против угнетения?

Разрозненные, лишенные возможности объединиться, рабы не могли в тогдашних Афинах поднять восстание. Их протест выражался в иных формах — в бегстве, отлынивании от работы, порче орудий.

Раб — «говорящее орудие». Но, имея дело с животными и инструментами, раб на них вымещает свою ненависть, как бы давая им почувствовать, что он все-таки человек. «Дурно обращаясь с ними, — замечает К. Маркс в «Капитале», — и со сладострастием подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономический принцип такого способа производства — применять только наиболее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее всего подвергаются порче».

Гегемония на море, огромная военная добыча, обильная дань союзников, широкое развитие ремесла и торговли — вот на чем строилось благополучие Афин V века до н. э. В «Капитале» К. Маркс объяснил причины их расцвета: «Как мелкое крестьянское хозяйство, так и независимое ремесленное производство… представляют экономическую основу классического общества в наиболее цветущую пору его существования, после того как первоначальная… общинная собственность уже разложилась, а рабство еще не успело овладеть производством в сколько-нибудь значительной степени».

Режим, основанный на рабстве, нес в себе неизлечимую болезнь. Рост рабовладения тормозил развитие науки и техники. Более дешевый рабский труд неизбежно вытеснял труд свободных. Усиливалось презрение к труду, как к занятию, недостойному гражданина. Все более широкие слои общества проникались паразитической психологией.

Перикл добивался того, чтобы государство не испытывало нужды ни в денежных средствах, ни в рабах. Он выполнял требования демоса, которые ему, сыну своего времени, были понятны и близки. Задумывался ли он, какой ценой куплено это благополучие, за счет чего могло существовать то самое государство, которое гордо именовало себя «Элладой в Элладе»?