Пёрл-Харбор, 7 декабря 1941 года - Быль и небыль

Чтобы как-то остановить речи словоохотливых собеседников, Курусу сухо заметил Хэллу: "Необходима немедленная помощь, и если пациенту нужна тысяча долларов на лечение, то триста долларов не помогут"{247}.

19 ноября Токио информирует некоторые японские посольства и миссии, аккредитованные за рубежом: "В случае возникновения чрезвычайных обстоятельств (опасность разрыва наших дипломатических отношений) и разрыва международной системы связи следующие предостережения будут включены в середину ежедневных бюллетеней о погоде, передающихся из Японии на коротких волнах: 1) в случае опасности в японо-американских отношениях - "восточный ветер, дождь", 2) в японо-советских отношениях - "северный ветер, облачно", 3) в японо-английских отношениях - "западный ветер, ясно"{248}.

Руководители американской разведки полностью оценили важность этой и последующей телеграммы, уточнявшей детали, дешифрованных 26-28 ноября. Несколько радиостанций перевели на круглосуточную работу - прослушивать и записывать все радиопередачи Токио. В результате если раньше в неделю поступало 3-4 фута телетайпных лент с японскими радиопередачами, то теперь в день получали 200 футов таких лент. Всем работникам, имевшим касательство к "чуду", раздали карточки, на которых было указано значение условных фраз.

Как адмиралы, так и молодые офицеры, в той или иной мере занятые в системе разведки, всегда имели при себе эти карточки, уносили их с собой домой на случай экстренного ночного вызова. Вашингтон настороженно ждал.

Официальные переговоры к этому времени вызывали у Хэлла тошнотворное чувство. Ему надоело, по собственным словам, "двигаться вокруг да вокруг по одному и тому же кругу". Посвященный в тайну "чуда" государственный секретарь прилагал нечеловеческие усилия, чтобы сдерживаться, когда его поучали, как руководить внешней политикой. Интересы сохранения государственной тайны и профессиональная этика не позволяли ему обуздать непрошеных советчиков. Он только горько жаловался своему заместителю А. Берли: "Все эти советчики ходят ко мне с ножами и дубинами"{249}.

20 ноября Номура и Курусу вручили Хэллу несколько смягченный план Б: оба правительства обязуются не продвигать своих сил в любые районы Юго-Восточной Азии и южной части Тихого океана, за исключением Индокитая, где уже находятся японские войска; японское правительство выводит свои войска из Индокитая по установлении мира между Японией и Китаем; Япония и США будут сотрудничать в целях получения необходимого сырья из Голландской Индии; Япония и США обязываются восстановить свои торговые отношения, а США будут поставлять Япониилеобходимое количество нефти; США обязываются воздерживаться от принятия таких мер, которые помешают установлению мира между Японией и Китаем{250}. В Токио уверовали, что Соединенные Штаты пойдут на предлагавшийся модус вивенди, и снабдили Номура и Курусу преамбулой к ожидавшемуся соглашению, текстами нот, которыми надлежало обменяться с английским и голландским правительствами.

Когда Хэлл принимал документ от японских послов, у Номура и Курусу сложилось впечатление, будто американское правительство согласится с ним. Номура радостно извещает Токио: 20 ноября "главный праздник Америки. Они называют его "Днем благодарения". Несмотря на это Хэлл не только согласился побеседовать с нами, но, по-видимому, был рад повидаться с нами обоими, со мной и послом Курусу, когда мы пришли к нему"{251}. Хэлл пообещал послам "благожелательно рассмотреть" японские предложения{252}. Это обнадежило Того, и он добился в Токио небольшой, последней отсрочки. 22 ноября министр телеграфирует послам:

"Нам страшно трудно изменить дату, установленную в моей телеграмме No 736. Вы должны знать это, но я знаю и то, что вы прилагаете сверхчеловеческие усилия. Придерживайтесь нашей политики и делайте все возможное. Не щадите никаких усилий, чтобы добиться желательного для нас решения. Вы не можете и догадаться о причинах, по которым мы хотим урегулировать японо-американские отношения к 25, однако если в течение ближайших трех или четырех дней вы сможете закончить ваши переговоры с американцами, если подписание соглашения может быть завершено к 29 (давайте я напишу эту дату для вас прописью - к двадцать девятому), если окажется возможным обменяться соответствующими нотами, если мы сможем добиться понимания с Англией и Голландией и, коротко говоря, если все будет завершено, мы согласны ждать до этого дня. Но эту дату абсолютно нельзя изменить. После нее события будут развиваться автоматически. Пожалуйста, помните это и приложите еще большие усилия, чем раньше. Об этом в настоящее время должны знать только вы - двое послов"{253}.

Того переоценил надежность японского кода, его инструкции немедленно стали известны значительно большему кругу лиц - телеграмма была перехвачена, дешифрована, переведена и доложена руководителям США в день передачи - 22 ноября. Президент и государственный секретарь держали в руках новое доказательство того, если еще требовалось таковое, что быть или не быть войне на Тихом океане и Дальнем Востоке зависит от американского ответа.

Американский ультиматум 26 ноября

Если правительство США стремилось к тому, чтобы оттянуть вооруженный конфликт с Японией (а имеющиеся документы подтверждают это), то Соединенные Штаты должны были пойти на модус вивенди. Государственный департамент и командование вооруженных сил, зная об этой установке правительства, считали ее разумной.

21 ноября у Хэлла состоялось совещание, на котором рассматривались предложения о модус вивенди, разработанные госдепартаментом. Они не слишком отличались от японского плана Б. Что касается японских предложений, то генерал Л. Джероу, представлявший на совещании командование армии, подчеркнул: "Документ удовлетворителен с военной точки зрения... Принятие этих предложений дает возможность достичь одной из наших главных целей избежать войны с Японией... Особо следует выделить, что модус вивенди остро необходим для успеха наших военных усилий в Европе"{254}.

22 ноября государственный департамент выработал американский проект модус вивенди сроком на 90 дней. Его отличие от японского плана Б заключалось главным образом в том, что США требовали немедленного вывода японских войск из Южного Индокитая, а в северной части страны должно было остаться не более 25 тысяч японских солдат. Остальные американские условия в общем совпадали с японскими предложениями. 22 ноября Хэлл ознакомил английского и китайского послов, посланников Австралии и Голландии с американским проектом. Все согласились. Хэлл считал возможным уже 24 ноября дать этот ответ Японии. Действия американской дипломатии до вечера этого дня представляется возможным проследить с большей или меньшей степенью точности. Объяснить мотивы американского правительства в последующие 12 дней, до начала войны, значительно труднее.

Утром 25 ноября состоялось полуторачасовое совещание Хэлла, Стимсона и Нокса. Участники согласились, что нужно передать американские предложения Японии. О том, что еще говорилось на этом совещании, данных нет. В 11 часов утра все трое прибыли в Белый дом, где с участием Маршалла и Старка состоялось новое полуторачасовое совещание у президента. О нем почти нет сведений, за исключением загадочной записи в дневнике Стимсона: "Президент, вместо того чтобы обсуждать "Виктори пэрэйд" (условное обозначение действий США в случае участия в войне в Европе. - Н. Я.), занялся только вопросом об отношениях с Японией. Он указал, что на нас, по-видимому, будет совершено нападение, быть может, не позднее следующего понедельника (30 ноября. - Н. Я.), ибо японцы, как известно, атакуют без предупреждения. Что нам делать? Проблема сводится к тому, как нам сманеврировать, чтобы Япония сделала первый выстрел, и в то же время не допустить большой опасности для нас самих.

Это трудная задача"{255}. На совещании были высказаны предположения, что Япония может двинуться в сторону Южных морей, однако американские владения не подвергнутся нападению. Тем не менее было решено передать Номура и Курусу американские предложения о модус вивенди.

Военные участники совещания, четверо из шести присутствовавших, были глубоко удовлетворены. Они получали время для военной подготовки на Тихом океане. С таким впечатлением оба министра - Стимсон и Нокс и главкомы армии и флота - Маршалл и Старк ушли из Белого дома.

Сразу же после заседания Старк пишет Киммелю: "Я не знаю, что будут делать США. Разрази меня гром, если я знаю. Я бы хотел знать. Я знаю только одно: мы можем совершить любой поступок и к этому нужно быть готовым, а, может быть, мы ничего не будем делать, но все же скорее всего я склоняюсь в сторону "любого" поступка"{256}. Едва ли эта информация помогла Киммелю. На следующий день после совещания с военными президент и государственный секретарь приняли решение, противоположное согласованному с военными руководителями.

Как и почему это случилось? Нет сомнения в том, что в Белом доме должное внимание было уделено сообщениям, поступившим из Берлина 25 ноября 1941 года, - там с большой помпой был продлен на пять лет "антикоминтерновский пакт". На это в Вашингтоне смотрели серьезно{*12}. Тут же поступили разведывательные данные, указывавшие, что Япония, по-видимому, собирается "поскользнуться", оправдав самые мрачные опасения Рузвельта. Было замечено 30-50 судов южнее Формозы (Тайваня), следовавших, по-видимому, к берегам Индокитая.

Вечером 25 ноября Стимсон отправил докладную об этом президенту, а с утра на следующий день позвонил ему и осведомился о судьбе документа. "Президент буквально взорвался, так сказать взлетел в воздух, - записал Стимсон в дневнике. - Он сказал, что пока не видел докладной, но вся обстановка изменилась. Это свидетельство вероломства японцев. Они ведут переговоры о полнейшем перемирии - полном выводе войск (из Китая. - Н. Я.) и в то же время направляют эту экспедицию в Индокитай"{257}.

Рузвельт преисполнился решимости проучить японское правительство. Он вызвал Хэлла и потребовал взять твердый тон в переговорах. Проект модус вивенди был отброшен. В большой спешке в государственном департаменте был подготовлен пространный документ - "программа десяти пунктов". Эти "пункты" первоначально предлагались для дальнейшего обсуждения в случае принятия модус вивенди. Теперь, когда от него отказались, им предпослали вступление - о приверженности США к высшим принципам мира и т. д.

Конкретно США предлагали Японии заключить многосторонний пакт о ненападении на Дальнем Востоке; подписать коллективный договор о целостности Индокитая; вывести все войска из Китая; США и Япония будут поддерживать в Китае только чунцинский режим; оба правительства вступят в переговоры о заключении торгового договора. Наконец, ни одно из соглашений, участниками которого являются соответственно США и Япония, не должно толковаться как противоречащее данному американо-японскому соглашению. Таковы были основные положения этого документа. Коротко говоря, Соединенные Штаты предлагали Японии восстановить по доброй воле положение, существовавшее на 18 сентября 1931 года, то есть до начала японских захватов. На всем протяжении американо-японских переговоров в 1941 году правительство США не выдвигало условий, хотя бы отдаленно напоминавших "программу десяти пунктов".

В пять часов вечера 26 ноября Хэлл вручил подготовленный в пожарном порядке ответ Номура и Курусу. Послы, бегло прочитав документ, не могли поверить глазам. Они осведомились о судьбе модус вивенди. Хэлл заявил, что в руках послов ответ. Государственный секретарь заметил, что "его линчуют, если выяснится, что нефть поставляется в Японию". Номура возразил: "Иногда государственные деятели, придерживающиеся твердых убеждений, не имеют симпатий у общественного мнения. Только мудрецы могут понять будущее и порой нести мученический венец, однако жизнь коротка и каждый должен выполнить свой долг". Курусу присовокупил: американский ответ "равносилен концу переговоров"{258}. Хэлл, по словам Курусу, остался "тверд как скала". На том и расстались.

Действительно, американский ответ, который написали чиновники госдепартамента под руководством Хэлла 26 ноября 1941 года, был программой-максимум, когда-либо выдвигавшейся Соединенными Штатами в отношении Дальнего Востока и Тихого океана. Крупнейший американский историк первой половины XX века Чарлз А. Бирд подчеркнул:

"Никогда в истории американских дипломатических отношений с Востоком, если можно доверять опубликованным материалам, правительство США не предлагало Японии немедленно убраться из Китая под замаскированной угрозой войны и под давлением экономических санкций, которые могли привести к войне. Даже самые отчаянные империалисты, действовавшие под эгидой республиканской партии, никогда не осмеливались официально применять этой доктрины в отношениях с Японией... соблюдать в Китае политические и экономические принципы, когда-то сформулированные в лозунге, на первый взгляд носящем справедливый характер - Открытые Двери, а на деле старую формулу республиканской партии, предусматривающую американское вмешательство в Китае, и также руководствоваться принципами международной морали, изложенными Хэллом... Президент Рузвельт пошел на то, что не осмеливались сделать империалисты-республиканцы: он поддержал решительными экономическими санкциями опасный, хотя и обветшалый жупел Открытых Дверей, а в переговорах с Японией довел дело до выдвижения максимальной программы, которая вела к войне на два фронта. Антиимпериалисты, как демократы, так и республиканцы, могли легко различить в меморандуме его смысл - старый империализм в новых одеждах"{259}.

Хотя личные нападки Бирда на Рузвельта придают особый колорит его суждениям, суть дела изложена в контексте как традиций внешней политики США, так и традиционных американских интерпретаций.

Старик Бирд, профессиональный историк, правильно указал на суть американских требований, но совершенно упустил подоплеку, которую имели в виду составители "программы десяти пунктов". Они угрожающе указывали Японии, что влечет для нее агрессия в южном направлении, но отнюдь не закрывали дверь для продолжения переговоров, если Токио бросит затеи, внезапно вызвавшие к жизни беспримерный документ. Сам Хэлл сразу после войны писал: "Документ, врученный японцам 26 ноября, был не больше чем подтверждением давних основополагающих принципов нашей страны". И еще сообщил: "В нем решительно не было ничего, что бы не приняла с радостью миролюбивая нация, проводящая миролюбивую политику"{260}.

Главный советник Хэлла по делам Дальнего Востока в госдепартаменте, как и надлежит подчиненному, поторопился поздравить начальника с ответом 26 ноября. В самых отборных выражениях Хорнбек писал Хэллу на следующий день: "Документ, врученный Вами японцам, на сто процентов соответствует принципам, которые Вы повторно декларировали и которые Вы постоянно отстаивали... Я считаю, что он не может быть раскритикован ни с какой точки зрения и ему нельзя противопоставить сколько-нибудь весомых аргументов". Надо думать, Хэлл с величайшим удовлетворением прочитал эти строки, но вот дальше Хорнбек продемонстрировал понимание дела, которое едва ли обрадовало государственного секретаря, написав с большой проницательностью: "Но по сути своей это отнюдь не честный до конца документ, ибо если на словах его целью является способствовать поддержанию мира на Тихом океане, максимум, что мы можем ожидать от него, - выигрыш времени для укрепления обороны, мы надеемся получить преимущество над японцами". Нужно ли говорить, что Хэлл в немедленном пространном ответе Хорнбеку благочестиво отрицал само предположение о подобных намерениях{261}.

Японские государственные деятели оказались людьми попроще. Они не постигли тонкости хитроумной логики американцев. Депеша Номура с текстом ответа Хэлла пришла во время заседания Координационного комитета. Тодзио жадно схватил ее, прочитал вслух и воззрился на присутствовавших. Молчание прервал чей-то возглас: "Это ультиматум!" Наверное, все же фарисейский: японское правительство допустило опубликование его текста только после начала войны, причем весь тираж газеты, напечатавшей американский ответ, был конфискован. "Ультиматум", по словам Того, ударил его прямо "в солнечное сплетение".

Ах, сокрушается современный американский историк Дж. Толанд, почему императорское правительство не проникло в суть замысла Хэлла? "Ведь что возмутило всех присутствовавших тогда в зале заседания, - пишет Толанд, это категорическое требование очистить весь Китай. Завоевание Маньчжурии потребовало немалой крови и пота. Утрата ее означала экономическую катастрофу. Ни одна держава, обладавшая достоинством, не могла пойти на это.

Предложения Хэлла были порождены негодованием и нетерпимостью, однако оскорбительный абзац был трагически неверно понят. Для Хэлла слово "Китай" не включало Маньчжурию, и он отнюдь не намеревался требовать, чтобы японцы расстались с этой территорией. Конечно, в американской ноте нужно было ясно сказать об этом. Исключение Маньчжурии не сделало бы ноту Хэлла приемлемой, но это могло бы дать возможность министру иностранных дел Того уговорить милитаристов продолжить переговоры, во всяком случае отодвинуть крайний срок, истекавший к 30 ноября.

Вот так и случилось, что две великие державы, которых объединял страх перед Азией под господством коммунизма, встали на путь, ведший к столкновению. Кого винить? Япония, конечно, почти целиком несла ответственность за то, что встала на дорогу войны... Но как могли США с их богатейшими ресурсами и землями, не опасавшиеся нападения, понять положение крошечной, перенаселенной, островной империи, почти не имевшей естественных ресурсов, находившейся под постоянной угрозой нашествия беспощадного соседа - Советского Союза?.. Япония и Америка никогда бы не оказались на грани войны, если бы не случился социальный и экономический взрыв в Европе после первой мировой войны... И война, которую не нужно было вести, стала неизбежностью"{262}.

Что же, объяснение как объяснение, не хуже других. Упускается из виду - и очень обдуманно - решающее обстоятельство - "ультиматум" Хэлла имел в виду не спровоцировать Японию на войну против Соединенных Штатов, а, напротив, отбить у нее охоту к продвижению на юг. Чтобы Англия и эмигрантское правительство Голландии не сорвали игры Вашингтона, Ф. Рузвельт 27 ноября поручил передать им: США не дают никаких гарантий, что придут на помощь в случае нападения Японии на английские и голландские владения{263}.

Влиятельные силы в Вашингтоне продолжали попытки побудить Токио направить агрессию в другом направлении - против Советского Союза.

Американские историки, особенно те, кто задним числом обосновывают разумность образа действия, предлагавшегося "изоляционистами", сводят все к тому, что Ф. Рузвельт вовлек США в войну без особой на то необходимости. Действительно, Соединенные Штаты внезапно оказались в войне - Пёрл-Харбор тому достаточное доказательство. Но это было следствием не продуманной политики, а громадного политического промаха.

Понятно, что в этом направлении творческая мысль американских официальных историков не работает, они только сетуют, как делали Лангер и Глисон: "До тех пор и если не будут добыты дополнительные документы, о роли как президента, так и государственного секретаря Хэлла можно только гадать"{264}. Или, как пессимистически заявлял в 1950 году профессор С. Бемис, "историки еще сотни лет будут спорить о характере и деталях переговоров Хэлл - Номура в 1941 году"{265}. Предсказание оправдывается с величайшей точностью. Спустя три с половиной десятилетия у Г. Пранджа в книге 1986 года читаем: "Более подробно о ноте Хэлла смотрите в книге "Мы спали на рассвете", глава 49". Открываем указанную главу в его же книге 1981 года, к которой нас отослали, и читаем: "Этот документ позднее прославился как нота Хэлла, или "программа десяти пунктов". Мы не можем здесь рассматривать подробно эти вопросы". Это-то в книге почти в 900 страниц убористого текста и освещающей менее года предыстории и истории Пёрл-Харбора!{266} Так и "спорят" современные американские историки.

Факты неоспоримо говорят о том, что американский ответ, или ультиматум, от 26 ноября и был "большой дубиной", при помощи которой США иной раз добивались своих целей. На исходе 1941 года хотели толкнуть Японию против Советского Союза, а самим остаться в стороне.

Если не принять этого тезиса, следует согласиться либо с политическими спекулянтами в США, которые обвиняют Ф. Рузвельта в том, что он умышленно подставил Тихоокеанский флот как приманку для Японии, чтобы получить повод и вовлечь американский народ в войну, либо заподозрить эпидемию массового безумия в Вашингтоне: зная о подступавшей войне, там не приняли никаких мер предосторожности. Но руководители внешней политики Соединенных Штатов пребывали в здравом уме и твердой памяти.

"Чудо из чудес", беспомощность "чуда"

В Вашингтоне твердо считали, что нападение Японии на Советский Союз последует тогда, когда военное положение нашей страны резко ухудшится. Там было известно также о том, что подготовка Японии к войне против СССР займет примерно шесть месяцев. В конце ноября 1941 года, с точки зрения американских политиков, оба эти условия были налицо: немецко-фашистские полчища осаждали героический Ленинград, пробились на ближайшие подступы к Москве и все еще продвигались, на юге вышли к Дону, а из Японии поступали сообщения о громадном усилении Квантунской армии, занявшей исходные позиции на советской границе{*13}. Дислокация японских вооруженных сил в целом едва ли могла быть секретом для американской разведки. Из 51 дивизии, которыми располагала Япония в ноябре 1941 года, 21 дивизия находилась в Китае, 13 в Маньчжурии, 7 дивизий требовалось для обороны метрополии и, следовательно, лишь 11 дивизий можно было использовать в других районах. Равным образом из 5 воздушных флотов 3 находились на материке и на Японских островах и лишь 2 были свободны. Описанная дислокация сухопутных сил и авиации отражала подготовку Японии к войне против СССР.

В этих условиях действительно трудно было поверить, чтобы Япония начала войну против США и Англии, против которых можно было бросить (и так действительно случилось) лишь 11 дивизий, то есть около 20 процентов японской армии{267}. В то же время "чудо" и все службы дешифровки продолжали оповещать о завершении подготовки японских вооруженных сил во всех районах, где бы они ни находились. В этом потоке информации терялись телеграммы Токио японскому генеральному консульству в Гонолулу и обратно. Но вся масса перехваченных сообщений давала основания полагать, что в Токио решение о направлении агрессии будет принято в самый последний момент. "Код ветров" убедительно свидетельствовал о том, что война возможна против любого из трех противников - США, СССР и Англии.

Американские политики то посулами, то угрозами стремились не допустить, чтобы Япония "поскользнулась". Еще 29 октября 1941 года С. Хорнбек подчеркнул в меморандуме Хэллу: "Япония не будет склонна предпринимать новые военные авантюры в тех районах, где она имеет основания ожидать, что встретит энергичное сопротивление, а скорее нанесет удар по слабым районам, которые легко захватить"{268}. 27 ноября, на следующий день после вручения ультиматума, ликующий Хорнбек докладывает правительству свое мнение: "Сегодня меньше оснований, чем неделю назад, ожидать, что Япония пойдет войной на нас. Если бы можно было заключать пари, то нижеподписавшийся поставит пять против одного, что США не будут в войне с Японией или до 15 декабря (то есть к тому времени, когда, по словам генерала Джероу, завершится передислокация наших войск), три против одного, что США не будут воевать с Японией до или 15 января (то есть через семь недель), один против одного, что США не будут воевать с Японией до или 1 марта (то есть более чем через 90 дней, в течение которых, по мнению наших стратегов, мы выиграем время для дальнейшей подготовки)... Коротко говоря, нижеподписавшийся не верит, что страна стоит на пороге скорой войны на Тихом океане"{269}.

26 ноября Хэлл и взялся разъяснить Японии, что Соединенные Штаты наконец заняли твердую позицию. Теперь, рассуждали в Вашингтоне, перед лицом вооруженных до зубов США ("Б-17" на Филиппинах!) Япония сделает свой выбор и устремится на север, против Советского Союза, истекающего кровью в смертельной схватке с Германией и ее европейскими сателлитами. Но в Токио лучше представляли военные возможности СССР, чем в Соединенных Штатах. Того заметил в своих мемуарах: "После начала германо-советской войны я испытывал значительные опасения по поводу военных перспектив Германии и никогда не мог избавиться от опасений, что эта война закончится для нее так же, как война 1914-1918 годов"{270}. Американские политические деятели на поверку оказались куда более легковерными в отношении глупейших измышлений геббельсовской пропаганды, твердившей о неминуемом "крахе" СССР.

Американский ответ от 26 ноября положил конец последним колебаниям в Токио. События начали "развиваться автоматически".

В этот день, 26 ноября, молодой антрополог д-р Г. Филд, выполнявший поручения Рузвельта, был вызван к доверенному секретарю президента Грейс Талли. Обычно разговорчивая, Талли на этот раз была необычайно сдержанна. Она чуть ли не тоном приказа поручила Филду отправиться к директору бюро цензов Дж. Кэпту и потребовать от него, чтобы немедленно был составлен поименный список всех японцев и американцев японского происхождения, проживающих в США, с точным адресом каждого. За основу взять переписи 1930 и 1940 годов, списки в запечатанных конвертах "на мое имя передать лично через часового у главного входа (Белого дома. - Н. Я.). Он даст вам расписку за каждый конверт", - сказала Талли и закончила инструктаж: "поручение чрезвычайной важности" и "совершенно секретное".

Кэпт, услышав о задании, воздел руки к потолку кабинета - таких поручений бюро цензов никогда не получало, и потребуются месяцы и месяцы работы, чтобы справиться с ним. Филд указал на срочность дела. Пресловутая американская деловитость показала себя. Сотрудников бюро засадили за круглосуточную работу. На время ее солдаты морской пехоты встали часовыми вокруг здания бюро цензов. Из 110 миллионов карточек на тогдашнее население США при помощи счетных машин были отсортированы все лица восточного происхождения. Из них отобрали имена и адреса 126 947 японцев и американцев японского происхождения. 3 декабря Филд доставил последний конверт в Белый дом. Копии списков разослали ФБР, губернаторам штатов и командующим военными округами{271}. Коль скоро до Японии далеко, президент, надо думать, готовился схватиться с неприятелем доступным, под рукой, проживающим в США. И посему заранее велел обзавестись адресами, врага нужно знать в лицо!

Командование вооруженных сил США узнало об ультиматуме, предъявленном Японии, не от собственного правительства, а от "чуда" - с помощью перехваченной и дешифрованной телеграммы японского посольства в Вашингтоне. Пораженный до глубины души Стимсон утром 27 ноября связался по телефону с Хэллом, спросив, какая судьба постигла проект, согласованный на совещании у президента 25 ноября, - предложить Японии трехмесячное "перемирие". Хэлл безмятежно ответил, что он вообще прекратил переговоры. "Я умываю руки в этом деле, - сказал он, - теперь все дело зависит от Вас и Нокса, армии и флота". Тогда Стимсон позвонил президенту. Рузвельт радостно подтвердил, что переговоры "закончились великолепнейшим заявлением, подготовленным Хэллом"{272}.

Утром 27 ноября командующие вооруженными силами США собрались на совещание. Сошлись на том, что, "если переговоры закончатся без достижения соглашения, Япония может напасть". Вновь перечислили возможные объекты агрессии. Как обычно, среди них видное место заняли "приморские провинции" СССР. О Гавайях никто и не заикался. Накануне вечером генерал Маршалл заверил своих советников: "Риск нападения на острова слишком велик, чтобы Япония могла пойти на него"{273}. Решили все же быть начеку.

С согласия президента 27 ноября командование армии и флота послало предупреждение командующим на местах, в том числе и на Гавайские острова. Боясь, чтобы подготовительные меры не были использованы японцами как повод для нападения, командующих особо предупреждали действовать осмотрительно, не вызывая ненужной тревоги среди гражданского населения. О том, как поняли эти указания из Вашингтона на Гавайских островах, мы уже видели. На том в столице Соединенных Штатов успокоились.

30 ноября Тодзио выступил с речью, которая вызвала тревожные комментарии американской печати, но не поколебала каменного спокойствия правительства. Через несколько дней взял слово Того. Он заявил: "На основании соглашения с Францией мы заняли Южный Индокитай для совместной обороны. Едва просохли наши следы, и вот появляется старый, добрый дядюшка Сэм и захватывает Голландскую Гвиану (эта территория была оккупирована США "с целью защиты" 24 ноября 1941 года. - Н. Я.). Если США в собственных интересах понадобится любая американская страна, тогда под флагом совместной обороны они захватят ее, как только что доказали". В Японии высоко взметнулся гребень волны антиамериканских настроений. В Вашингтоне продолжали ждать.

Рузвельт и Хэлл глубокой осенью 1941 года по-прежнему верили в то, что "чудо" и другие средства перехвата своевременно введут их в курс намерений Японии. В это время американцы дешифровывали в день в среднем 58-75 документов, а как-то это число возросло даже до 130. Некоторые документы занимали по 15 страниц машинописного текста. "Чудо" так отладили, что Хэлл получал телеграммы, адресованные Номура и Курусу, за час до адресатов. Дешифрованные японские материалы докладывались президенту и другим допущенным к ним дважды в день - утром и вечером. Ответственные - Д. Крамер от флота и Р. Браттон от армии - поочередно (через день) объезжали правительственные ведомства с папками, в каждой из которых было примерно по 25 важнейших документов, отобранных по их усмотрению из перехваченных и дешифрованных.

Изобилие материалов вызвало недовольство Дж. Маршалла. Он высказался в том смысле, что ему, "чтобы прочитать все, нужно уйти в отставку с поста начальника штаба армии". Браттон отреагировал - стал помечать красной галочкой наиважнейшие документы среди 25 важнейших в ежедневной добыче разведки. Аккуратнейший Крамер предпочитал не марать документы, а отмечать заслуживающие внимания среди них цветными закладками.

Оба офицера попытались облегчить высокопоставленным получателям чтение дешифрованных материалов. Они стали представлять краткие аннотации их содержания. Такая система долго не продержалась, и первым против нее выступил президент. Ссылаясь на осложнение отношений с Японией, он потребовал представления материалов только в оригинале. В Дж-2, памятуя о майском скандале с генералом Ватсоном, по-видимому, заупрямились, что наложило отпечаток на межведомственное решение 12 ноября Оп-20-Дж и СИС. Военная разведка Дж-2 взяла на себя обеспечение материалами Хэлла, оставив Белый дом в компетенции флота{274}.

Требование представлять документы в оригинале отражало досаду Рузвельта, первого должностного лица государства. Вероятно, это было еще и следствием советов У. Черчилля. В середине 1941 года он отказался принимать резюме дешифрованных сообщений "Энигмы", властно заявив подчиненным: "Такая форма коллективной мудрости меня не устраивает, я предпочитаю знакомиться с оригиналами... таким образом я скорее приходил к собственным выводам"{275}. Трудно сказать, какую пользу объективно извлек из этого образа действия английский премьер-министр, но пошедший по его пятам американский президент, несомненно, осложнил себе жизнь. Он наверняка потратил массу времени, читая дешифровки, и, если судить по Пёрл-Харбору, без видимого толку...

1 декабря было дешифровано указание МИД Японии в Лондон, Гонконг, Сингапур и Манилу - уничтожить в посольствах и миссиях шифровальные машины и сжечь шифры. Посольство в Вашингтоне исключалось. В другой телеграмме в тот же день посольству в столице США предписывалось: "Когда поступит указание об уничтожении шифров, обратитесь к нашему военно-морскому атташе. У него есть для этого специальные химикаты". Это обнадежило.

"Северный ветер, облачно" или "восточный ветер, дождь"?

На Гавайях 1 декабря радиоотдел 14-го военно-морского округа Дж. Рошфора был повергнут в глубокий траур. В полночь японский флот внезапно изменил свои позывные, действовавшие всего тридцать дней. На отдел снова свалилось титаническое бремя - идентифицировать 20 000 позывных радиостанций на военных кораблях, торговых судах и берегу. Принципиально ничего нового в этом не было, в прошлом позывные регулярно изменялись, но с интервалами в полгода. А теперь всего месяц, за который было достигнуто не так много.

С проклятиями, тяжкими вздохами и жалобами на пропащую жизнь криптоаналитики Рошфора на Гавайях и в других подразделениях радиоразведки засели за работу. Единственный светлый луч - в считанные часы они убедились, что радиообмен сообщениями в японском флоте примерно повторяет наблюдавшийся в июле 1941 года во время оккупации Южного Индокитая. Тогда перехваты показывали - по радио передаются распоряжения командных инстанций эскадрам и кораблям в море, но не наоборот. Это говорило о том, что флот уже выполнял задания, как и выяснилось впоследствии. Особенно примечательно - в радиоперехватах не фигурировали авианосцы. Криптоаналитики сделали вывод - эти корабли оставались во внутренних водах империи в качестве резерва. Когда канула в прошлое сумятица, вызванная операциями в Южных морях, подтвердилось: да, японские авианосцы не покидали родных вод. Теперь отдел Рошфора во всеоружии опыта сразу установил резкий скачок радиоуказаний в регионе Южных морей, то есть развитие ожидавшихся операций в направлении Сингапура и Таиланда. Как и в июле, криптоаналитики на Гавайях поместили авианосцы 1-го воздушного флота на базы в Японии - в южной части Кюсю и Куре! О чем и доложили командным инстанциям.

В этот же богатый событиями день 1 декабря "чудо" осведомило Рузвельта и Хэлла насчет последних инструкций Номура и Курусу о том, что хотя крайний срок, поставленный Токио в переговорах с США, прошел, тем не менее, "чтобы не допустить ненужной подозрительности со стороны Соединенных Штатов, мы информируем печать и т. д. - несмотря на определенные разногласия между Японией и США, переговоры продолжаются. Это только для вашего сведения". Послам вменялось посетить Хэлла и "сделать необходимые представления" в связи с тем, что США отвергли предложения Японии о модус вивенди"{276}.

Номура и Курусу соответственно пришли к Хэллу, знавшему от "чуда" о цели их визита. Он заверил послов: "США будут рады предоставлять Японии любое нужное ей сырье и материалы, как только военные правители страны покажут, что Япония намеревается проводить мирную политику". Но он тотчас же поспешил добавить: "Мы не предлагаем сотрудничества с этими лидерами". Сразу после беседы с послами Хэлл отправился к президенту. Они сошлись на том, что Япония вот-вот поднимет оружие{277}.

Японская и американская печать широко оповестили о выходе 2 декабря из Иокогама в Сан-Франциско с заходом в Гонолулу судна "Татута Мару". На его борту были иностранцы, выехавшие из Японии. "Татута Мару", сообщали газеты по обе стороны Тихого океана, придет в двадцатых числах декабря в Сан-Франциско и заберет японцев, покидающих США, затем с той же целью посетит два мексиканских порта и 27 декабря отправится в Японию. Плавание "Татута Мару" было задумано как маскировка. Капитана судна предупредили, что примерно 8 декабря он получит важный приказ по радио и должен будет? выполнить его. Опасаясь, чтобы американцы на борту не заставили экипаж следовать в США, как предусматривав лось, японские разведчики тайком снабдили судно оружием{278}.

Из этой мозаики фактов не складывалась четкая картина, тем более что личные убеждения американских деятелей никак не уступали им по значимости. В самом деле, что из того, что японские авианосцы - основная ударная сила флота - якобы находились во внутренних водах метрополии? Рассуждая уже после войны, начальник оперативного управления штаба флота адмирал Р. Тернер вернулся к своим настроениям осенью 1941 года. Он признался: "Я не верил, что возможна война (Японии) против США, англичан или голландцев в течение по крайней мере месяца (какого именно, Тернер не уточнил. - Я. Я.).

Совершенно по-другому дело обстояло у русских, ибо Япония находится очень близко от русских. У них уже была армия в Маньчжурии, развернутая или нет, мы не знали. Равным образом Япония держала большую часть своего флота в своих водах. Поэтому действия против России можно было предпринять с максимальной быстротой"{279}. В конце ноября - начале декабря 1941 года командование американского флота, "потерявшее" основные японские авианосцы и, как ему представлялось, обнаружившее их в водах японской метрополии, успокоилось. Япония вот-вот, наверное, обрушится на СССР.

Последние доказательства этого, по-видимому, принесли сообщения по "коду ветров".

4 декабря станция радиоперехвата флота в Челтенхеме, штат Мэриленд, приняла долгожданный сигнал, передававшийся для сведения посольства в Лондоне, с которым больше нельзя было снестись шифром. Капитан II ранга Л. Саффорд так рассказывал после войны о достопамятном происшествии: "Вот, наконец, она", - сказал Крамер, вручая мне телеграмму с "кодом ветров". Именно для перехвата этой телеграммы и были мобилизованы все наши возможности. Мы достигли выдающегося успеха. Эта информация давала возможность обезопасить американский Тихоокеанский флот от внезапного нападения в Пёрл-Харборе, то есть такого нападения, которому русские подверглись в свое время в Порт-Артуре. Именно к этому готовилась радиоразведка флота со дня своего основания - к войне с Японией". Саффорд утверждает, что перехваченный сигнал ("западный ветер, ясно" и "восточный ветер, дождь", означавший войну Японии против Англии и США) немедленно доложили начальнику управления связи флота контр-адмиралу Л. Нойсу, который разослал его по разметке - президенту, военному и военно-морскому министрам. Саффорд давал эти показания под присягой в 1946 году объединенной комиссии конгресса, расследовавшей обстоятельства нападения на Пёрл-Харбор.

Другие работники разведки под присягой дали противоположные показания. Начальник дальневосточного отдела военно-морской разведки капитан А. Макколлум подтвердил, что 4 или 5 декабря была перехвачена телеграмма с "кодом ветров", однако она гласила: "Северный ветер, облачно", то есть война против Советского Союза. Посоветовавшись с Крамером, он решил, что это был обычный прогноз погоды. Так что же было получено в действительности и что было доложено президенту? Проверить, кто прав, не удалось: те, кому по разметке была направлена дешифрованная телеграмма, начисто отрицали ее существование. Когда комиссия конгресса обратилась к сверхсекретным архивным папкам, выяснилось, что чьи-то заботливые руки изъяли документ. Очень тщательные поиски не дали никакого результата. В описях остался только порядковый номер - исходящий 7001, под которым, по-видимому, значился этот документ. Какие-то силы в Вашингтоне были заинтересованы в том, чтобы истина никогда не была установлена{280}.

История не из тех, которыми гордятся американские государственные мужи, и поэтому предельно запутанная. Обширная выдержка из показаний объединенной комиссии конгресса ключевого свидетеля адмирала Р. Тернера живо иллюстрирует это. Адмирал, кстати, не был таким агнцем, каким держал себя под присягой, а прославился на весь флот как пьяница, склонный к рукоприкладству, самодур, проливавший зря кровь моряков в войне на Тихом океане. Надо думать, он с трудом сдерживал себя, ведя кроткий диалог с главным советником комиссии Митчеллом.

"Митчелл. Давали ли вам до 7 декабря (1941 года) какое-нибудь "исполнительное послание" по коду ветров с условными словами "восточный ветер, дождь"; "западный ветер, ясно"; "северный ветер, облачно", означающие: "война с США", "война с Англией", "война с Россией"?

Значилось ли подобное сообщение среди полученной вами информации?

Вы поняли мой вопрос?

Адмирал Тернер. Я все понял. Но хочу начать с того, что случилось, и только потом дам вам прямой ответ.

Митчелл. Хорошо, пусть будет по-вашему.

Адмирал Тернер. Днем в пятницу, как я думаю...

Кифи (конгрессмен). Какого числа?

Адмирал Тернер. 5 декабря адмирал Нойс позвонил мне по телефону или по внутренней связи, сейчас не помню, и сказал: "Сообщение о погоде" или, быть может, слова, означавшие "пришло первое сообщение о погоде". Я спросил, что в нем? Он ответил: "Северный ветер, ясно". А я сказал: "Тут что-то не то". Он ответил: "И я так думаю" и положил трубку.

Я никогда не видел самого текста и не знаю, откуда он взял это сообщение. До недавнего времени думал, что это было аутентичное сообщение. С тех пор, как я вернулся (в США после войны. - Н. Я.), я заключил: дело обстояло совершенно по-иному, но никто так и не объяснил мне. Ведь если бы сообщение было аутентичным, я убежден, мне бы представили копию его.

Митчелл. Если бы в нем имели в виду войну с США, тогда в таком сообщении шла бы фраза "восточный ветер, дождь"?

Адмирал Тернер. Да, сэр.

Митчелл. Вы видели ее когда-нибудь?

Адмирал Тернер. Нет, сэр.

Митчелл. Войну с Россией означала фраза "северный ветер, облачно".

Адмирал Тернер. Может быть, там значилось "облачно" вместо "ясно", но ведь указывалось "северный ветер", что смехотворно.

Митчелл. Может быть, это освежит вашу память. В докладе станции прослушивания Федеральной комиссии связи указано: эта станция перехватила сводку погоды радио Токио, переданную примерно в 22 часа по Гринвичу 4 декабря. Работник станции, владеющий японским языком, доложил, что он слышал следующее: "Сегодня в Токио северный ветер, довольно сильный, может стать облачно, завтра облачно и прекрасная погода".

Теперь обратите внимание, что это сообщение по смыслу близко подходит к фразе "северный ветер, облачно", что означает войну с Россией, но этот работник услышал не совсем это. Таково и было сообщение?

Адмирал Тернер. Я думаю, это так. Это ближе к тому, что я помню "северный ветер, ясно". Но послушайте, говорилось-то осторожно.

Митчелл. Может быть, он правильно поступил, сказав: "Северный ветер, может стать облачно", что означает в момент, когда он говорил, было ясно, разве не так?

Вот другое сообщение, перехваченное Федеральной комиссией связи примерно в 21.30 по Гринвичу 7 декабря. Нет, я напутал. Речь идет о перехвате в 21.30 5 декабря: "Сегодня северный ветер, утром облачно, днем ясно". И это не совсем подходит к фразе "северный ветер, облачно". Не это ли сообщение?

Адмирал Тернер. Быть может, так оно и есть. Не знаю. Он позвонил мне только раз в конце дня 5 декабря между 22 и 23 часами по Гринвичу.

Митчелл. Вы уверены, что было сказано: "северный ветер", а не "западный ветер"?

Адмирал Тернер. Я уверен - было сказано "северный ветер", так как сам поставил это под сомнение"{281}.

Обсуждение истории с "кодом ветров" заняло еще сотни страниц "слушаний" объединенной комиссии конгресса, но не прояснило больше, чем сказал адмирал Тернер. Сказал в здравом уме и твердой памяти, ибо когда адмирал давал показания в комиссии, "он жил гостем в доме своего бывшего адъютанта капитана У. Мотта, прилагавшего отчаянные усилия, чтобы Тернер успевал протрезветь к слушаниям "{282}. Так что адмирал Тернер в 1945 году был авторитетным свидетелем происходившего в 1941 году в высшей военно-морской иерархии США.

Действия правительства Соединенных Штатов в эти критические дни говорят сами за себя и не оставляют ни малейших сомнений в том, что соответствующая телеграмма была перехвачена, хотя Тернер и другие, по-видимому, ошибочно прочли "война против СССР" вместо "война против США". Предположение не является слишком смелым. В пользу его можно привести свидетельство человека, который никак не заинтересован в том, чтобы выставить к позорному столбу собственное правительство, о главном историографе американского флота профессоре С. Морисоне. Этот очень крупный американский историк описал операции ВМС США в минувшую войну. Его труды в Соединенных Штатах - самый авторитетный источник по проблеме.

В одной из своих книг, вышедшей в 1963 году, профессор Морисон заметил: "Положение офицеров разведки армии и флота в Вашингтоне напоминало положение женщины, пытающейся посоветоваться по телефону с доктором о здоровье своего больного ребенка, в то время как соседи выкрикивают ей прямо в уши противоположные советы, собаки лают, дети плачут, а мимо дома с грохотом проходят грузовики. Личные качества людей также играли роль. Вице-адмирал Тернер, руководивший оперативным управлением штаба флота, держался предвзятых мнений, и с ним было трудно работать. Он запретил всем офицерам, владевшим японским языком, заниматься дешифровкой и переводом, и даже начальнику разведки флота - делать выводы из перехваченных документов, настаивая на том, что только он лично будет делать это. А сам Тернер до конца ноября непоколебимо считал, что Япония нападет на Россию, а не на владения Англии и США"{283}.

Уместная и компетентная характеристика Морисоном Тернера дает недостающее звено. Ясно, что он не мог предупредить правительство о нависшей опасности, которое само, впрочем, недалеко ушло от начальника оперативного управления штаба флота. Только поэтому американские вооруженные силы не были подняты по тревоге. Телеграмма с "кодом ветров" рассеяла последние сомнения, если они вообще были: в Вашингтоне сочли, что США в безопасности.

"Мы должны пожертвовать нашими дипломатами"

Последние дни угасающего мира в Токио. Некоторые японские политики, хотя уже не занимавшие ответственных постов, сделали посильную, а следовательно, слабую попытку предотвратить войну. Среди них наиболее активным оказался бывший японский посол в Лондоне Сигэру Иосида. Он ухитрился получить полный текст американской ноты от 26 ноября и отметил слова, которые открывали документ: "Строго секретный, предварительный и без обязательств". Никто в японском правительстве не обратил на них внимания. Иосида же заключил: нота не ультиматум, а имеет в виду продолжение переговоров.

Сделав это открытие, он бросился 29 ноября к Того. "Каковы бы ни были истинные намерения, кроющиеся за документом, - горячо внушал Иосида министру, - нам никоим образом не предъявлен ультиматум... и если вы не можете предотвратить объявление войны Японией Соединенным Штатам - подайте в отставку. Это прервет работу кабинета и заставит задуматься даже армию. Если же в результате вы будете убиты, то вас постигнет счастливый конец". Того не обратил внимания на тонкий анализ документа, а рекомендованный Иосида образ действия, по-видимому, не устраивал министра. Он не торопился надеть мученический венец.

Чиновники МИД Японии были заняты совершенно иным: они делали официальный перевод на японский язык ноты от 26 ноября в усиленном варианте, то есть придавали ее и без того резкому содержанию определенно угрожающий характер. Тем временем Иосида встретился с Грю, последний заверил его, что нота никоим образом не ультиматум{*14}, а "просто указывает основу, на которой можно вести дальнейшие переговоры между Японией и США"{284}. Посол вызвался объяснить это лично Того. Однако министр отклонил настойчивые предложения Грю встретиться с ним. На то были веские причины - время слов прошло.

На заседании Координационного комитета 29 ноября Того осторожно осведомился у адмирала Нагано:

" - Скажите, на какой день намечено выступление. Иначе я не смогу вести дипломатические дела.

- Ладно, я отвечу вам, - сказал Нагано и, понизив голос, сообщил, - 8 декабря (7 декабря по вашингтонскому времени. - Н. Я.). Еще есть время, и вы бы занялись такой дипломатией, которая поможет выиграть войну.

- Но мы не можем продолжать держать наших дипломатов в неведении, заметил Того.

Кто-то из присутствующих (в протоколе заседания не указано) немедленно произнес:

- Мы должны пожертвовать нашими дипломатами. Нам нужно вести дипломатию так, чтобы США до самого последнего момента продолжали думать о них, мы же будем ставить перед ними все новые вопросы, держа в тайне наши подлинные планы"{285} .

1 декабря Координационный комитет принял окончательное решение о войне против США, Англии и Голландии. Докладчик Тодзио подчеркнул: "Теперь ясно, что японские требования не могут быть удовлетворены путем переговоров". Днем начала войны было подтверждено 8 декабря по токийскому времени (7 декабря по гавайскому времени). Военные заверили комитет, что в отношении Советского Союза будет проявляться "величайшая бдительность"{286}.

Хотя правительство приняло решение, ставившее на карту судьбу страны, за исключением военных никто из его членов не знал об оперативных планах командования. В особой тайне сохранялась "Операция 2" - налет на Пёрл-Харбор.

Но как быть с международным правом? Командование вооруженных сил предложило министру иностранных дел Того вручить ноту с фактическим объявлением войны 7 декабря в 12.30 по вашингтонскому времени. По расчетам штабов бомбы начнут падать на Пёрл-Харбор ровно через час после этого. Следовательно, Япония открывала боевые действия, предупредив о них. Но потом адмирал Нагано и генерал Сугияма спохватились: а не много ли - давать американцам час? 5 декабря их представители явились к Того и предложили изменить время вручения на 13.00. Министр все же полюбопытствовал, сколько времени пройдет между передачей ноты и первыми выстрелами. Посланцы военных очень сухо ответили, что это "военная тайна". Того не стал настаивать, тем более они заверили его, что дело шло лишь об исправлении некой "ошибки" в подсчетах.

Была и еще одна забота - окончательно договориться с европейскими державами "оси". 28 ноября германское посольство в Вашингтоне информировало Берлин о том, что Хэлл вручил японцам практически ультиматум, "результатом которого будет немедленный разрыв переговоров". Гитлер поручил Риббентропу передать Осима: американо-японские переговоры рухнули. Если Япония решилась воевать с США и Англией, пусть не колеблется, это в лучших интересах "оси". Пораженный Осима осведомился, должен ли он заключить, что Германия и США скоро окажутся в войне? "Рузвельт фанатик, - напыжился Риббентроп, совершенно нельзя предугадать, что он сделает". Рейхсминистр заверил, что Германия выступит на стороне Японии против США.

1 декабря Осима сообщил обо всем в Токио, и в тот же день в Берлин пошел ему ответ Того. Министр поручал послу: "Сообщите самым доверительным образом (Гитлеру и Риббентропу. - Н. Я.), что существует величайшая опасность внезапного возникновения войны между англо-саксонскими державами и Японией... Заявите им, что наше движение на юг отнюдь не означает ослабления давления на СССР и, если Россия войдет в более тесные отношения с Англией и США и окажет нам вооруженное сопротивление, мы готовы обрушить на нее всю нашу мощь. Однако в данный момент нам выгоднее сделать акцент на юге".

Незримые японским дипломатам читатели - американские разведчики приняли к сведению этот обмен сообщениями между Берлином и Токио. Макколлум в большом разочаровании откомментировал: "Японцы извиняются перед немцами за то, что не бросились на Россию". Педантичный Крамер отметил другое: японцы впервые "открылись перед немцами и сообщили своим союзникам о ходе переговоров"{287}. 2 декабря японское правительство попросило у Германии и Италии формальные обязательства о том, что они будут воевать совместно с Японией против Соединенных Штатов и не заключат сепаратного мира. Муссолини ничему не удивлялся. Он дал заверения, высказавшись в привычной для него манере, что японо-американская война неизбежна "ввиду крайнего тупоголовия Соединенных Штатов и склочной натуры президента Рузвельта"{288}. В 4 часа утра 5 декабря Риббентроп передал Осима больше, чем просил Токио: текст германо-итальянско-японского договора о совместном ведении войны и незаключении сепаратного мира{289}.

Американская и английская разведки тем временем доложили о том, что конвои с японскими войсками, эскортируемые военными кораблями, движутся на юг. Одновременно усилилась концентрация японских войск в Индокитае. Вашингтон был несколько озадачен. Хэлл осведомился у Номура и Курусу, что это значит. Ответ, который они дали по поручению Токио, был явно лживым. Об этой беседе А. Берли записал в дневнике: Хэлл "хорошенько облаял (японских послов) и пробрал их за то, что Япония делает, особенно в свете заявления Тодзио". Вернувшись из государственного департамента, Курусу по телефону (используя условный код) заклинал Токио: "Помогите нам! Премьеру и министру иностранных дел следует изменить тон своих речей! Понимаете? Будьте более сдержанны!"{290}.

Острый обмен мнениями по официальным каналам совершенно не затрагивал уже сложившийся в Вашингтоне стереотип взгляда на ближайшие действия Японии. Любая попытка сломать его была обречена на провал, как узнал на собственном опыте некий полковник О. Садтлер. Он, ведавший секретной связью в штабе армии, по должности знакомился с перехватами японской шифр-переписки и с тревогой следил за нарастающим напряжением в отношениях с Токио, неоднократно обсуждал это с руководством Дж-2. Услышав от Нойса, что получено сообщение по "коду ветров", Садтлер решил проявить инициативу. Он сочинил предупреждение: "Надежные источники сообщают - война с Японией разразится очень скоро. Примите все меры, чтобы предотвратить повторение Порт-Артура. Информируйте флот. Маршалл"{291}.

Полковник отправился по канцеляриям руководства, домогаясь подписи предупреждения Дж. Маршаллом. Он предполагал направить его по отдаленным гарнизонам, включая Пёрл-Харбор. Садтлера практически высмеяли. В тот самый день, когда он обивал пороги приемных высоких чинов - 5 декабря, Дж-2 ориентировал правительство и государственный департамент: Япония "имеет перед собой множество стратегических целей, однако по ряду причин она не может с надеждой на успех сосредоточить для достижения их достаточное количество сил. Исключение в этом отношении составляет возможность серьезного ослабления русских сил в Восточной Сибири". И далее эти цели перечислялись следующим образом: "А. Напасть на Сибирь. В. Напасть на провинцию Юньнань, перерезать Бирманскую дорогу, чтобы быстро покончить с войной в Китае. С. Оккупировать Таиланд. О. Через Таиланд напасть 1) на Бирму и Бирманскую дорогу; 2) на Малайю. Е. Напасть на Филиппины и Гонконг, готовясь к наступлению на Сингапур или Голландскую Индию..."{292}.

Имея на руках данные о подозрительных и широких передвижениях японских войск и приведенную оценку ближайших целей Токио, Белый дом больше не медлит. Старая идея - личное обращение президента к императору претворяется в жизнь. Решено на самом высшем уровне предостеречь Японию. То, что в служебных документах разведки излагалось сухим, скучнейшим языком, приличествующим творчеству канцеляристов, под пером политических лидеров приобрело волнующий характер. Одновременно содержание было решительным образом извращено. Президент ни словом не обмолвился о том, что фигурировало на первом месте среди возможных объектов японской агрессии "напасть на Сибирь", а говорил только о губительных последствиях японского продвижения на юг.

В личном послании императору Рузвельт сокрушался: "События, совершающиеся на Тихом океане, грозят лишить наши народы и все человечество благ длительного мира между нашими странами". Он указал дальше, что в результате концентрации японских войск в Индокитае "совершенно понятно, что народы Филиппин, сотен островов Голландской Индии, Малайи и Таиланда задаются вопросом - не собираются ли японские войска нанести удар" по ним. Рузвельт давал заверения от имени США, брался получить гарантии от властей Голландской Индии, Малайи и правительства Таиланда и даже Китая о том, что никто из них не нападет на Индокитай. В заключение президент настаивал на том, что ни один из перечисленных им азиатских народов не может "бесконечно сидеть на бочке с динамитом", и просил императора предпринять действия, чтобы "рассеять тучи войны"{293}.

Текст послания передан открытым текстом Дж. Грю в Токио в 9 часов вечера 6 декабря. Послание, задержанное доставкой в Токио, передали послу уже после начала войны.

Эхо в Вашингтоне

В течение дня 6 декабря с 12 до 21 часа американские криптоаналитики были заняты дешифровкой перехваченного пространного документа - ответа японского правительства на ультиматум Хэлла от 26 ноября. Документ передавался четырнадцатью частями. Номура и Курусу были предупреждены, что о времени вручения ответа они будут уведомлены отдельной телеграммой, и особо о том, чтобы не доверять оформление документа в интересах соблюдения тайны машинисткам. Хотя в тексте меморандума не было ничего нового подробно излагался ход американо-японских переговоров в 1941 году, - его тон говорил о том, что Япония намеревается порвать отношения с Соединенными Штатами. В 21.30 Крамер доставил в Белый дом и передал помощнику военно-морского адъютанта президента капитану III ранга Л. Шульцу текст расшифрованных и переведенных 13 пунктов японского ответа. Шульц взял папку и, получив разрешение, явился в кабинет президента. Там находились Ф. Рузвельт и Г. Гопкинс.

Президент углубился в чтение документа, а затем передал его Гопкинсу. Последний также прочитал. Рузвельт проронил: "Это война". Гопкинс согласился. В присутствии Шульца Рузвельт обсудил с Гопкинсом известную дислокацию японских сил. Гопкинс сказал, что дело явно идет к войне. Очень плохо, что Соединенные Штаты не могут упредить противника, первыми нанести удар и лишить японцев преимуществ внезапности. Президент кивнул и заметил: "Нет, мы не можем этого сделать. Мы демократический и миролюбивый народ". И, вероятно, вспомнив, что говорит в присутствии Шульца, возвысил голос и добавил: "Но у нас хорошая репутация". Единственное, что сделал президент вечером 6 декабря в связи с этими событиями, попытался связаться с Г. Старком по телефону. Рузвельту ответили, что адмирал находится в Национальном театре на спектакле "Принц-студент". Рузвельт не захотел вызывать его из театра, так как это, несомненно, было бы замечено публикой и вызвало ненужные толки{294}.

По возвращении из театра Старку доложили, что звонил Рузвельт. Когда после войны адмирала спрашивали, о чем он говорил с президентом поздно вечером 6 декабря, он заявил, что вообще не помнит, был ли какой-нибудь разговор. Что касается Дж. Маршалла, то секретарь штаба армии полковник Б. Смит, выставивший накануне полковника О. Садтлера, не счел нужным 6 декабря передавать документ Маршаллу, который начисто забыл, что он делал вечером этого дня. Ноксу были посланы тринадцать частей японского ответа. О его реакции, равно как Хэлла и Стимсона, которые не могли не быть извещены, ничего не известно.

Около 7 часов в воскресенье 7 декабря в японское посольство поступила шифровка, оказавшаяся заключительной частью меморандума, переданного накануне. Она была, как обычно, перехвачена, дешифрована и приготовлена к рассылке - последняя, четырнадцатая часть японского меморандума. Она гласила: "Очевидно, намерение американского правительства состоит в том, чтобы тайно сговориться с Великобританией и другими странами и помешать усилиям Японии установить мир путем создания нового порядка в Восточной Азии, а также в том, чтобы сохранить англо-американские права и интересы, вытекающие из состояния войны между Японией и Китаем. Такое намерение явно обнаружилось в ходе настоящих переговоров. Таким образом, искренняя надежда японского правительства урегулировать японо-американские отношения и сохранить и укрепить мир в зоне Тихого океана путем сотрудничества с американским правительством была окончательно потеряна. Японское правительство сожалеет, но не может не уведомить американское правительство, что ввиду указанной позиции американского правительства достижение соглашения путем дальнейших переговоров японское правительство считает невозможным".

Номура и Курусу предписывалось вручить ответ Хэллу в 13.00 по вашингтонскому времени (7.30 утра по гавайскому времени){295}. Намерения Японии были совершенно очевидны, а указание часа передачи меморандума имело особенно зловещий смысл.

В 9 часов утра документ был доставлен в кабинет Старка. Прочитав его, адмирал воскликнул: "Боже мой! Это означает войну. Я должен немедленно предупредить Киммеля". Однако Старк не сделал этого, а попытался найти Маршалла. Генерал совершал обычную утреннюю верховую прогулку в окрестностях Вашингтона. Вице-адмирал Уилкинсон все же посоветовал позвонить по прямому телефону с кодирующим устройством Киммелю.

Присутствовавший капитан А. Макколлум застыл в удивлении - Старк, помешанный на соблюдении военной тайны, положил руку на трубку телефона! Но "Бетти" в его характере взяла верх. "Нет, - нерешительно произнес он, - я лучше позвоню президенту". Телефонный узел Белого дома ответил: президент занят. С видимым облегчением Старк положил трубку и объявил: он дождется возвращения Маршалла.

В 10 часов утра военно-морской адъютант президента Берделл принес Рузвельту четырнадцатую часть японского ответа. Президент еще не встал и просмотрел ее в постели. Он заметил: "Похоже на то, что японцы собираются разорвать отношения" - и отпустил адъютанта. Вошел личный врач президента адмирал Р. Макинтайр, занявшийся осмотром пациента, на что потребовалось два часа. В течение их было запрещено беспокоить президента и по телефону, в чем убедился Старк.

В 10.30 в кабинете государственного секретаря собрались Хэлл, Стимсон и Нокс. Они занялись рутинным делом - обсуждением проекта послания президента конгрессу. Совещание прервал Крамер, который примерно в 10.45, взмыленный, бегом, принес расшифрованное указание Токио Номура и Курусу вручить ноту в 13.00. Хэлл высказал твердое убеждение в том, что "Япония готовит какой-то дьявольский ход". Все трое принялись гадать, где будет нанесен удар. На всякий случай решили подготовить ультиматум Японии. Хэлл продиктовал стенографистке текст: "Учитывая жизненно важные интересы США, Великобритании и Голландской Индии, любое выдвижение японских экспедиционных сил в воды вблизи Филиппин или в Южно-Китайское море южнее 10° северной широты будет по необходимости рассматриваться указанными правительствами как враждебный акт". Свершив государственное дело, трое министров в 12.00 прервали труды и отправились на ленч.

В 11.25 Маршалл, окончив верховую прогулку и приняв душ, появился, наконец, на службе. Неторопливо прочитал документ. Посвященные в "чудо" помощники гарцевали от нетерпения перед столом Маршалла, напрасно пытаясь привлечь его внимание к тому, что ноту надлежало вручить в 13.00. Затем Маршалл переговорил по телефону со Старком. Они решили, что отдаленным гарнизонам, включая Гавайские острова, нужно направить предупреждение в штабы армии. Специального предупреждения флоту не посылать. Маршалл написал телеграмму: "Сегодня в 13.00 по восточному поясному времени Япония намерена сделать представление, равносильное ультиматуму. Японские послы имеют указание о немедленном уничтожении своих шифровальных машин. Что именно может быть предпринято в назначенный час, нам неизвестно, однако будьте в соответствующей готовности. С настоящей телеграммой ознакомьте военно-морское командование"{296}.

Генерал Маршалл имел богатый выбор возможностей для скорейшей передачи предупреждения. На его столе стоял телефон с кодирующим устройством, обеспечивавший прямую связь со штабом Шорта. ФБР располагало собственной телефонной линией с Гавайскими островами. Старк предложил использовать радиостанцию военно-морского флота, более мощную, чем радиостанция армии. Маршалл избрал путь, который оказался самым медленным, - в 11.52 телеграмма была передана на радиостанцию армии. Там потеряли драгоценное время, разбирая почерк генерала, - Маршалл отнюдь не был мастером каллиграфии. С трудом разобрали текст и зашифровали его.

С Гавайскими островами связаться через армейскую радиостанцию не удалось, - как назло, мешали атмосферные помехи, и телеграмму направили через обычные коммерческие каналы связи - компанию "Вестерн юнион". На шифрограмме отправитель - штаб армии - не проставил грифа "срочно". По получении на станции компании в Гонолулу (через три минуты после 13.00 по вашингтонскому времени) ее положили в ящик почты для форта Шафтер. Юноше-посыльному еще предстояло на мотоцикле привезти шифровку в штаб генерала Шорта.

Она была исправно передана и вручена адресату. Через несколько часов после окончания налета на Пёрл-Харбор{*15}.

С отправкой предупреждения на Гавайские острова государственные и военные деятели в Вашингтоне сочли свою миссию оконченной, за исключением Хэлла, знавшего, что ему придется получить от Номура и Курусу пространный документ, текст которого он уже изучил. Офицеры разведки еще посудачили, пытаясь решить, что именно собирается предпринять Япония в 13.00. Они подсчитали поясное время и высказали предположение, что в этот час - на рассвете или до него - в Тонкинском заливе или у Филиппин может что-нибудь произойти. О Гавайях никто не думал - там будет 7.30 утра.

Рузвельт и Гопкинс заперлись на втором этаже Белого дома в Овальном кабинете. Президент в рубашке с короткими рукавами, без галстука разбирал свою коллекцию марок. Гопкинс, как всегда небрежно одетый, валялся на диване, играя с любимой собакой президента Фала. Все телефоны выключены, и узлу связи отдан строжайший приказ - не тревожить воскресного отдыха президента. Сели обедать, болтая о пустяках. Вскоре после часа дня раздался телефонный звонок. Недовольный президент - он как раз завершал обед - взял трубку. Звонил Нокс.

Военно-морской министр неуверенно начал: "Господин президент, похоже на то, что японцы напали на Пёрл-Харбор..." - "Не может быть", - в смятении воскликнул президент. Но это было горькой правдой. Через несколько минут в Вашингтоне все, кому полагалось, знали о том, что произошло. Теперь генерал Маршалл счел возможным связаться по телефону со штабом Шорта. Во время разговора он отчетливо слышал в телефонной трубке грохот разрывов японских бомб.

Рузвельт позвонил Хэллу и сообщил, что произошло. На мгновение государственный секретарь потерял дар речи. Президент посоветовал не подавать и виду, что он знает о налете на Пёрл-Харбор. Встретить послов формально, холодно и выставить из кабинета.

Пёрл-Харбор: стратегический успех или провал

На Токийском процессе главных японских военных преступников в 1946-1948 годах американское обвинение разоблачало адские планы японских милитаристов, придав особое значение тому, что уведомление, которое можно рассматривать как объявление войны, было вручено Хэллу после начала нападения на Пёрл-Харбор. Жизнь много проще, чем представляют ее изощренные умы, иссушенные юриспруденцией.

Текст ноты, подлежавший вручению Хэллу, стал передаваться в японское посольство с утра 6 декабря. Приступив к работе, японские шифровальщики с удовольствием обнаружили, что МИД не обременяет посольских переводом перед ними был английский текст. Приятное открытие задало темп, часам к 6 расшифровали восемь из поступивших тринадцати частей документа. Затем перерыв: шифровальный отдел в полном составе проследовал на прощальный вечер в отель "Мейфлауэр", устроенный X. Терасаки, главой японского шпионажа в Западном полушарии, в связи с отъездом. В теплой, дружеской атмосфере вино и подогретое сакэ лилось рекой, однако долг превыше всего около 10 часов вечера шифровальщики вернулись в отдел и вдохновенно подготовили к полуночи еще пять частей.

Что делать дальше? В первую очередь следовало бы позаботиться об оформлении меморандума, то есть перепечатывать начисто документ по мере расшифровки. Нетрудно было сообразить, что, поскольку Того запретил доверять это дело машинисткам, перепечатка пространного документа (22 страницы) кем-нибудь из дипломатического персонала выльется в длительную процедуру. Простая мысль никого не осенила. Всю ночь шифровальщики томились в посольстве в ожидании заключительной части документа. Чтобы занять время, они довершили приказанное ранее уничтожение шифровальных машин, а на рассвете разошлись по домам.

Около 7 часов утра 7 декабря дежурный по шифровальному отделу принял пачку телеграмм из Токио. Среди них - четырнадцатую часть меморандума. Он по телефону вызвал своих коллег, которые часам к 10 утра уселись за работу. Они начали с более длинных телеграмм, зная по опыту, что эти важнее. В 11.30 шифровальщик Юти Иосида с ужасом прочитал расшифрованное короткое сообщение - вручить ноту Хэллу в 13.00. Немедленно к Номура! Посол тут же связался с госдепартаментом и договорился о встрече, затем - бегом в шифровальный отдел. Там первый секретарь Окумура по своей воле с раннего утра прилежно перепечатывал начисто ноту. Однако похвальное трудолюбие единственного старшего дипломата в посольстве, считавшегося владеющим машинкой, не могло изменить простого факта: он печатал двумя пальцами.

Лишь к полудню Окумура завершил этот процесс, справившись с тринадцатью частями. Шифровальщики никак не могли дать заключительную часть, и у Окумура нашлось время критически осмотреть дело своих пальцев. Он заявил, что непристойно вручать столь плохо изготовленный документ, и засел за машинку переписывать самые грязные страницы. Тут подоспели две телеграммы из Токио с незначительными поправками к тексту, шифровальщики принесли четырнадцатую часть, а Номура беспрестанно просовывал голову в дверь, осведомляясь, как идут дела. Конечный итог оказался плачевным - лишь в 13.50 Окумура передал дрожавшему от нетерпения послу готовый текст.

Номура и Курусу лавиной скатились по лестнице посольства, прыгнули в машину и через четырнадцать минут стояли у дверей кабинета Хэлла. Государственный секретарь задним числом негодовал на безответственность японских дипломатов. Он разгневанно писал в мемуарах: "Последняя встреча Номура со мной была организована таким же глупейшим образом, каким он вел переговоры с самого начала. Намерение его правительства, приказавшего провести встречу в час дня, заключалось в том, чтобы вручить ноту за несколько минут до удара по Пёрл-Харбору. Посольство Номура испортило все это, задержав расшифровку. Тем не менее, поскольку Номура понимал необходимость явиться в указанный час, ему бы следовало встретиться со мной точно в час дня, хотя бы у него на руках были тогда лишь первые строки ноты, дав указание посольству подвозить оставшийся текст по мере готовности"{297}.

Хэлл отлично знал, о чем собирались говорить с ним послы. Он продержал их в приемной четверть часа, затем двери кабинета распахнулись. Номура и Курусу наконец смогли выполнить миссию, возложенную на них императорским правительством. О встрече Хэлла с послами госдепартамент передал в печать следующее официальное заявление:

"В 1 час дня японский посол обратился с просьбой, чтобы государственный секретарь принял японских представителей. Встреча была назначена на 1.45 дня. Японские представители прибыли на прием к государственному секретарю в 2.05. Государственный секретарь принял их в 2.20 дня. Японский посол вручил государственному секретарю документ, который рассматривается как ответ на документ, переданный ему государственным секретарем 26 ноября. Государственный секретарь Хэлл внимательно прочитал заявление, врученное ему японскими представителями, затем повернулся к японскому послу и с величайшим негодованием сказал: "Я должен заявить, что во время всех моих переговоров с вами на протяжении последних девяти месяцев я не сказал ни одного слова неправды. Это абсолютно ясно из документов. За все мои пятьдесят лет государственной службы я никогда не видел документа, преисполненного такой гнусной ложью и извращениями - гнусной ложью и извращениями в таких размерах, что до сегодняшнего дня я никогда бы не поверил, чтобы хоть одно правительство на нашей планете было способно на это"{298}.

Хэлл величественно кивнул головой в сторону двери. Послы, молча откланявшись, покинули кабинет в крайнем замешательстве: они еще не знали о Пёрл-Харборе. Чиновник, закрывавший дверь в кабинет, слышал, как благороднейший государственный секретарь бормотал: "мерзавцы, мерзавцы", а дальше непечатная брань{299}.

Легко понять чувства Хэлла. В Вашингтоне, затеяв сложную дипломатическую игру, подверглись той участи, которую готовили другим. Руководителям американской внешней политики оставалось винить только самих себя, а ничто не вызывает такого гнева, как осознание собственного промаха.

* * *

Сильнейшие эмоции вызывает по сей день у политиков, стратегов и историков несравненно более значительный промах - отказ адмирала Нагумо 7 декабря 1941 года продолжить боевые действия у Гавайских островов. В этом пункте сходятся адмиралы, воевавшие друг против друга в ту войну. Победитель Ямамото через год, когда японский флот был уже обожжен войной, заметил в доверительной беседе с другим японским адмиралом: "События показали, что отказ от нанесения второго удара по Пёрл-Харбору был грубейшей ошибкой"{300}. Побежденный Киммель доложил объединенной комиссии конгресса в 1946 году: "Если бы они (японцы) уничтожили тогда запасы нефти, хранившиеся в наземных хранилищах... это бы заставило наш флот отойти к (Тихоокеанскому) побережью США, ибо (на Гавайях) не было нефти для обеспечения операций флота"{301}.

Но вот что писал, безусловно наделенный даром литератора, М. Футида в 1951 году: "Говоря о причинах отхода Нагумо, следует остановиться на гораздо менее логичных рассуждениях, которым часто предаются после войны. Для многих казалось непонятным, почему японцы сразу не захватили Гавайские острова и ограничились ударом по Пёрл-Харбору. Подобные рассуждения возникли благодаря крупному успеху, которым неожиданно закончилось наше нападение. Когда принималось решение о проведении операции, мы вовсе не были уверены в успехе. В то время мы чувствовали себя так, как если бы нам предстояло выдергивать перья из хвоста орла, и, естественно, захват Гавайских островов не входил в наши планы"{302}.

Удар по Пёрл-Харбору, являвшийся вспомогательной операцией, создал условия для успешного выполнения основного плана войны - продвижения и захватов на юге. Впрочем, и этот тезис оспаривается, по крайней мере американскими экспертами. Господствующую в военно-исторической науке США точку зрения на Пёрл-Харбор профессор С. Морисон четко сформулировал давным-давно. В журнальной статье в 1961 году, в канун 20-летней годовщины Пёрл-Харбора, он воскликнул: "Внезапное нападение на Пёрл-Харбор было не "стратегической необходимостью" (о чем японцы толковали даже после войны), а стратегическим слабоумием. Во всей истории войн нет другой операции, которая оказалась бы столь фатальной для агрессора. Тактически - при ударе по Пёрл-Харбору ошибочно сосредоточились на кораблях, а не на портовых сооружениях и нефтехранилищах. Стратегически - этот удар был полнейшим идиотизмом. На высшем политическом уровне - катастрофой"{303}.

Для профессионального историка поразительные издержки стиля. В серьезной монографии спустя два года он был более сдержан, но суть аргументации не изменилась: "Решение (на эту операцию. - Н. Я.) для человека с таким интеллектом, как Ямамото, представляется странным, ибо оно отражало не только неверную, а просто катастрофическую стратегию... Учитывая слабость флота в Пёрл-Харборе (о чем он отлично знал) и длительный период времени, который потребовался бы для подхода его в филиппинские воды, совершенно непонятно, почему Ямамото считал необходимым уничтожить флот в самом начале войны. По всей вероятности, он считал, что Япония не может допустить "существования флота" (одна из концепций Мэхана) на своем фланге, даже если этот флот находился на расстоянии тысяч миль"{304}.

Зная, что Морисон в свое время был крупнейшим американским историком флота, японские адмиралы вступились за своих павших флотоводцев и стратегию императорского флота. Адмирал С. Такаги, которому, видимо, все было ясно, лаконично написал: "Критика Пёрл-Харбора Морисоном, который был вынужден извратить историю войны в интересах американского флота, всегда будет вызывать смех в будущем". Адмирал С. Фукудоме, однако, счел нужным подробно разобрать и опровергнуть доводы критиканов: "Если припомнить, что успех воздушного налета на Пёрл-Харбор свел на нет план американского флота "Рейнбоу-5" и ему потребовалось два года для восстановления сил, а тем временем мы смогли без перерывов овладеть Южной Зоной Ресурсов, мы, изучающие стратегию, не можем согласиться с критикой д-ра Морисона японской тактики. Если бы японский флот не провел атаку против Гавайев и, следовательно, столкнулся бы с американским флотом, продвигавшимся по плану "Рейнбоу-5" к Маршалловым островам и западным Каролинским островам, японский флот не смог бы нанести флоту противника большего ущерба, чем добился в Пёрл-Харборе"{305}.

Вот так и идет эта дискуссия, оживившаяся в 40-ю годовщину Пёрл-Харбора. Профессор Г. Прандж дал свое взвешенное, по американской мерке, и самое авторитетное в западной историографии суждение на сегодняшний день:

"Не воспользовавшись шоком, замешательством и смятением на Оаху, не использовав полностью преимущества свирепого нападения на корабли Киммеля, не превратив в пыль базу Пёрл-Харбор, не уничтожив громадные запасы топлива на Оаху, не разыскав и не пустив на дно американские авианосцы, Япония совершила первую и, вероятно, самую большую стратегическую ошибку во всей войне на Тихом океане".

В подтверждение своих выводов Прандж привел немаловажные мнения выдающихся участников и влиятельных очевидцев тогдашних драматических событий. Среди них первым по достоинству (и кто дерзнет оспорить разумный выбор?) он поставил М. Гэнда, который заявил: "Гавайи были ключом к последующим операциям на Тихом океане. Хозяин Пёрл-Харбора крепко держит в своих руках центральную часть Тихого океана. Пока Япония не овладела и не укрепилась в Пёрл-Харборе, она не могла нанести поражения американскому флоту"{306}.

Гэнда стоял на этом до, во время и после Пёрл-Харбора.

Не изменил своей точки зрения всю жизнь. "Если бы меня послушали, заявил он в одном из послевоенных интервью американским журналистам, - мы бы вторглись на Гавайи. После удара по Пёрл-Харбору и другим объектам на Оаху мы без большого труда овладели бы Гонолулу. Тем самым мы лишили бы американский флот самой лучшей островной базы на Тихом океане. В результате мы перерезали бы жизненную артерию Австралии, и этот континент упал бы в наши руки, как перезревшая слива".

Так почему, почему не поплыли в декабре 1941 года к Гавайям под прикрытием 1-го воздушного флота транспорты с войсками?

"Мы не захватили Гавайские острова, ибо у нас не было ни одного солдата для их оккупации. Армия берегла своих солдат для воины против России"{307}, - заключил свои сетования Гэнда.

Как гитлеровская Германия по дороге к войне прошлась по всей континентальной Европе, так и Япония попыталась предварить войну против СССР, поход на север серией кампаний на востоке, юге и западе. Подготовка к смертельной схватке с Советским Союзом определила лицо всей войны на Тихом океане и Дальнем Востоке, обрекла стратегию японских вооруженных сил на катастрофический провал. Таков вердикт истории по поводу Пёрл-Харбора.

Как это объясняют в США

Нападение на Пёрл-Харбор глубоко потрясло США. Американский флот на Тихом океане был разгромлен. Вечерние выпуски газет намекали, что США потерпели серьезное поражение.

По несчастному совпадению утром 7 декабря на первых страницах газет был помещен ежегодный отчет военно-морского министра Ф. Нокса. "Я горд сообщить, - писал министр, - что американский народ может испытывать полную уверенность в своем флоте. По моему мнению, преданность, моральное состояние и выучка личного состава не имеют себе равных. С любой точки зрения, флот Соединенных Штатов - сильнейший в мире. Международная обстановка такова, что мы должны вооружаться с возможной быстротой, чтобы обеспечить выполнение наших оборонительных задач против любой коалиции противников одновременно на обоих океанах. Наша цель должна всегда заключаться в том, чтобы иметь достаточные силы, что даст нам полную свободу действий на одном океане, в то время как на другом океане останутся силы, обеспечивающие эффективную оборону"{308}.

Звучало так волнующе, и в этот же день американские корабли пошли на дно не в битве, с развевающимися флагами, а запертые в тесной мышеловке гавани Пёрл-Харбор. Кто виноват?

Выступая по радио 9 декабря, Ф. Рузвельт постарался воздействовать на общественное мнение в нужном направлении. Голос президента звучал с большим подъемом: "Я могу сказать с величайшей уверенностью, что ни один американец сегодня или спустя тысячу лет не будет испытывать ничего, кроме гордости по поводу нашего терпения и наших усилий на протяжении многих лет, направленных на достижение мира на Тихом океане, который был бы достоин и справедлив для всех стран, больших и малых. И ни один честный человек ни сегодня, ни тысячу лет спустя не сможет подавить чувства негодования и ужаса по поводу предательства, совершенного военными диктаторами Японии под прикрытием флага мира, который несли среди нас их специальные представители"{309}.

Итак, овцы были отделены от козлищ, виновники заклеймены, невиновные оправданы - на тысячу лет.

Итак, японцы напали на Пёрл-Харбор. По этой причине в первые трое суток после 7 декабря в США арестовали 1291 лицо, подозреваемых в том, что они японские агенты. С врагом внутренним за и на 72 часа разобрались. Сложнее с врагом внешним. Почему нападение оказалось внезапным и кто виноват в Соединенных Штатах? Правительству нужно поторопиться известить народ, заключил военно-морской министр Ф. Нокс. Прежде всего следует самому побывать на Гавайях и собственными глазами увидеть, что случилось. Рузвельт поинтересовался: что это даст? "Там, на месте, можно узнать куда больше, чем здесь" - ответил Нокс и добавил, что его "страшит" сама мысль "о неприятном расследовании конгресса". Рузвельт по достоинству оценил аргумент, и уже 9 декабря Нокс вылетел на Гавайи. Г. Стимсон и Дж. Маршалл отправили полковника расследовать катастрофу по линии армии. Он вылетел 12 декабря из Феникса, штат Аризона, вместе с генералом, которому надлежало принять дела у генерала Шорта на Оаху. Самолет разбился в горах на западе США, трупы посланцев нашли только в мае 1942 года в снегах и льду горы Берг.

Нокс с группой офицеров 11 декабря спокойно долетели до Гавайев. Но на подлете к аэродрому все надели парашюты и спасательные жилеты, стрелки взялись за пулеметы. Приготовились к самому худшему. Но больших ужасов, кроме разбитых кораблей в Пёрл-Харборе, еще дымившихся обломков "Аризоны" и обгоревших остовов самолетов на аэродроме, не увидели. Разговоры Нокса с Киммелем и Шортом были короткими и суровыми. Интеллектуальный уровень министра и адмирала не ослеплял. Они оба и другие начальствующие лица сошлись на том, что японская "пятая колонна" нанесла громадный вред.

Нокс еще спросил Киммеля: "Разве вы не получили в субботу, предшествующую Пёрл-Харбору, предупреждение о том, что мы тайным образом узнали - японское правительство приказало Номура и Курусу вручить их последнее послание г-ну Хэллу в час дня, в воскресенье 7 декабря?" Министр напутал, указание послам было дано не 6, а 7 декабря и нигде не указывалось, что это "последнее послание". Плюс - Киммелю никогда не сообщали, что в Вашингтоне могли "тайным образом" читать шифрпереписку Токио со своими послами. Киммель и другие изумились и ответили отрицательно на вопрос Нокса. В порядочном замешательстве он произнес: "Странно. Я знаю, что такое послание было отправлено Харту (командующему Азиатским флотом на Филиппинах. - Н. Я.), и я думал, что оно было направлено и вам"{310}.

К 15 декабря, времени возвращения в Вашингтон, чувство неловкости, возникшее было у Нокса, исчезло без следа. 15 декабря он совещался с Рузвельтом. Было решено в интересах сохранения военной тайны не раскрывать действительные размеры ущерба. Представителям прессы Нокс сообщил, что во время японского нападения на Пёрл-Харбор был потоплен линкор "Аризона", другой линкор, "Оклахома", перевернулся, но будет восстановлен. Потоплены корабль-мишень "Юта", три эсминца и вспомогательное судно. Повреждено несколько других кораблей. Погибло 2897 моряков и солдат{311}.

Обо всем этом Нокс поведал на пресс-конференции в тот же день, особо подчеркнув героизм американских моряков и солдат 7 декабря. Министр пообещал немедленное "расследование".

В конгрессе уже раздавались голоса о настоятельной необходимости расследования беспримерной катастрофы. Эти предложения были крайне опасны для администрации: не говоря уже о духе партийной борьбы, неизбежной в таком случае, правительству было бы трудно поставить под контроль действия сенаторов и конгрессменов. Ф. Рузвельт опередил события: 16 декабря он назначил собственную следственную комиссию в составе пяти человек, возглавлявшуюся заместителем судьи Верховного суда О. Робертсом. Этот юрист давно отстаивал необходимость ведения войны для создания "мирового правительства". Остальные члены комиссии были тесно связаны с администрацией. Контр-адмиралы в отставке В. Стендли и Д. Ривс едва ли могли критиковать военную неподготовленность на Гавайских островах. Оба совсем недавно на своих постах несли прямую ответственность за обороноспособность баз флота. Отставной генерал-майор Ф. Маккой, руководитель "Ассоциации внешней политики", был ярым сторонником Ф. Рузвельта. Пятый член комиссии - бригадный генерал действительной службы Дж. Макнерни являлся ближайшим советником генерала Дж. Маршалла. 17 декабря назвали "козлов отпущения" - X. Киммель и У. Шорт были сняты со своих постов.

Свою основную обязанность комиссия усмотрела в оправдании правительства и высшего командования вооруженных сил, одновременно закрепив вину за Киммелем и Шортом. Отсюда и ее стиль работы. Несмотря на то что Робертс знал все тонкости американской юриспруденции, он не позаботился опросить многих важных свидетелей и изучить документы. Больше того, сама процедура опроса, включая Киммеля и Шорта, оказалась беспрецедентной. Робертс то расшаркивался перед ними, то вел себя, как прокурор. Члены комиссии, за исключением Стендли, оставили у них самое неприглядное впечатление. Киммель о Ривсе: "Он предан Белому дому душой и телом, если у него есть душа". Самый молодой член комиссии, 48-летний Макнерни стремительно делал карьеру и посему заслужил от Киммеля: "Лживый сукин сын, у него не больше морали, чем у ползучей змеи". Да, согласился кроткий Шорт, "по-видимому, он сукин сын этой комиссии"{312}.

Члены комиссии знали о существовании "чуда", однако не проявили никакого любопытства к этим материалам и не истребовали их. О. Робертс заявил после войны: "Я бы не потрудился прочитать перехваченную японскую документацию, даже если бы она была нам показана. ...Мне нужно было знать только одно - были ли командующие извещены о критической ситуации"{313}. Доклад комиссии был представлен президенту на просмотр и утвержден им.

24 января 1942 года доклад был опубликован. В первой части расхваливались политические и военные руководители США. "Государственный секретарь, - говорилось в докладе, - выполнил свои обязанности, подробнейшим образом информируя военное и военно-морское министерства о международной обстановке и в деталях сообщая им о ходе и возможном окончании переговоров с Японией. Военный и военно-морской министры полностью выполнили свои обязанности, часто совещаясь с государственным секретарем и друг с другом, сообщая начальникам штабов армии и флота о переговорах с Японией и об их существенных последствиях". Все факты истолковывались в пользу Вашингтона.

Задержка с отправкой предупреждения Дж. Маршалла 7 декабря, например, объяснялась так: "Оно было лишь дополнительным предупреждением, учитывая переданные раньше предупреждения и приказы. Если бы даже предупреждение пришло в назначенное время, то все равно оно не принесло бы значительной пользы ввиду того, что командиры на месте не приняли мер до предполагавшегося момента получения этого предупреждения, которые дали бы возможность эффективно отразить нападение".

В чаду хлопот по спасению реноме правительства и высшего командования комиссия Роберта попрала самые устои американского судопроизводства приняла показания без присяги, исходившие от заинтересованных лиц, например Старка и Маршалла!

На основе таких шатких, с юридической точки зрения, доказательств комиссия заключила, что "главной причиной" японского успеха в Пёрл-Харборе было "невыполнение своего долга" Киммелем и Шортом, "каждый из них не сумел должным образом понять серьезность обстановки". В числе дополнительных причин комиссия перечислила: нарушение Японией норм международного права, ограничения на ведение контршпионажа, существовавшие в США. "За исключением незначительных случаев, употребление спиртных напитков личным составом вечером накануне дня нападения не снизило его возможностей".

Выводам комиссии была придана самая широкая гласность. Президент поблагодарил О. Робертса "за тщательное и всестороннее расследование"{314}. Народ Соединенных Штатов теперь знал имена злоумышленников - X. Киммеля и У. Шорта, навлекших на великую страну неслыханный позор{*16}.

Оба оказались в незавидном положении. Военное и военно-морское министерства потребовали от них подать рапорты об отставке. В официальных кругах и печати неоднократно требовали предать Киммеля и Шорта суду военного трибунала. Добрые граждане со всех концов страны слали им письма, иной раз высказывая намерения лично покончить с преступниками, если медлит юстиция. Авторы некоторых писем взывали к профессиональной чести. Некий бывший судья Д. Микс писал Киммелю 11 февраля 1942 года: "Как американский гражданин, налогоплательщик, выпускник Йельского университета и один из тех, чьи предки сражались во всех войнах, которые вели США, я предлагаю: вместо того чтобы трусливо просить об отставке и стать иждивенцем налогоплательщиков - пенсия 6 тысяч долларов в год - и учитывая то, что в Пёрл-Харборе в результате вашей небрежности, беззаботности и бездумности была уничтожена на миллионы долларов собственность налогоплательщиков, вы должны попытаться показать, что вы настоящий мужчина: возьмите пистолет и покончите с вашим земным существованием, ибо, конечно, вы не нужны ни себе, ни американскому народу"{315}.

Достойная гражданка Г. Гроус из Оак Парк, штат Иллинойс, обратилась к президенту Рузвельту: "Я надеюсь, что Киммель и Шорт положат конец своей жизни еще до того, как вы вынесете решение об их наказании. Поступив таким образом, они по крайней мере сумеют продемонстрировать то же равнодушие к своей собственной жизни, какое они проявили к жизни прекрасных американских юношей, погибших в результате их небрежности". В дом Киммеля потоком шли письма - как смеют трое сыновей адмирала служить офицерами на флоте, ведь их отец "бесчестный предатель"! Младший сын Киммеля Нед, случайно встретивший адмирала Старка, ожидал дружеского приветствия от человека, знавшего его с детства. Ледяной взгляд, короткая фраза и спина адмирала. Вот все, что запомнил юноша об этой встрече{316}.

22 февраля 1942 года Киммель в письме на имя Старка (разумеется, не в связи с этим случаем!) заметил: "Следует подождать суждения истории, когда все факты можно будет предать гласности. Но я полагаю, что было бы справедливо, если бы военно-морское министерство не делало ничего больше, чтобы еще сильнее разъярить народ против меня". Однако травля продолжалась. 1 марта 1942 года с большим шумом объявили, что Киммель и Шорт увольняются в отставку, а в дальнейшем, когда позволят "общественные интересы и безопасность", их предадут суду военного трибунала. Это решение означало, что оба должны будут объяснять свои действия или бездействие военным судьям, а до тех пор молчать. Короче говоря, Киммелю и Шорту заткнули рот.

Тем временем в США нарастала, набирая темпы, антияпонская кампания. Проживавшим в США японцам и американцам японского происхождения предстояло оплатить счет за Пёрл-Харбор. Популярнейший публицист У. Липпман после инструктажа военными настаивал: "Проблема "пятой колонны" очень серьезна... Над западным побережьем США нависла непосредственная угроза комбинированного нападения извне и изнутри". Другой известный журналист, Г. Маклемор, взывая к призраку Пёрл-Харбора, требовал: "Я за немедленную высылку всех японцев с западного побережья в глубь страны. Причем отнюдь не в привлекательную местность. Давайте погоним их туда и скучим на самых скверных землях. Зажмем их в тисках нужды, пусть им будет плохо, пусть они голодают и подыхают там... Я лично ненавижу япошек. Всех до единого".

О том же писали в служебных документах ответственные лица. Генерал-лейтенант Дж. Девит, назначенный командующим западным оборонительным округом (охватывавшим штаты Калифорния, Орегон и Вашингтон), заключил: "Японская раса - враждебная раса. Хотя немало японцев во втором и третьем поколении, родившихся в США, являются американскими гражданами и американизированы, их расовая природа не изменилась". Тогдашний генеральный прокурор штата Калифорния Э. Уоррен (в будущем председатель Верховного суда США) подстрекал: "У нас нет саботажа и вылазок "пятой колонны"... считают, что их не готовят... Я думаю, что нас убаюкивают ложным чувством безопасности. Единственная причина, по которой мы избежали катастрофы в Калифорнии, заключается в том, что для нас назначен другой срок".

Президент Рузвельт 19 февраля исполнительным приказом поручил военному министерству поместить всех японцев - около 112 тысяч человек, - независимо от того, имели ли они американское гражданство или нет, в концентрационные лагеря. В городах и поселках по западному побережью расклеили стандартное объявление: "Приказ всем лицам японского происхождения... Граждане США или нет подлежат депортации из (данного) района к 12. 00 дня (такого-то числа). Размеры и вес багажа ограничиваются тем, что может унести в руках отдельный человек или семья". Распродав за бесценок или бросив свое имущество, те, кто считались японцами, под конвоем солдат депортировались в 13 концентрационных лагерей в отдаленных местностях. Разумеется, самым отвратительным по климатическим и иным условиям.

Там они содержались за колючей проволокой под стражей почти всю войну в отвратительных, а в штрафном лагере в Туле Лейк на севере Калифорнии - в нечеловеческих условиях{317}. Среди депортированных примерно 112 тысяч человек 78 тысяч были американскими гражданами. Работники американских спецслужб, занимавшиеся проблемой японского "шпионажа", единодушно признавали - среди депортированных за всю войну не обнаружили ни одного "агента". Офицер военно-морской контрразведки США К. Рингл, в послужном списке которого было нашумевшее в 1941 году дело Тачибана, ряд тайных взломов в японском консульстве в Лос-Анджелесе, даже сочинил обширную справку для правительства, доказывая необоснованность репрессий в отношении этих 112 тысяч человек. Все напрасно.

После войны где-то в правительственных канцеляриях тайком признали, что великая "демократия", насмерть перепуганная Пёрл-Харбором, карала направо и налево ни в чем не повинных людей. По этой бесспорной причине сочли за благо предать забвению всю неприглядную историю. Главный архитектор депортации К. Бендетсен, напомнил в ее 40-летнюю годовщину "Вашингтон пост мэгэзин", "ныне живет в богатстве и почете в Вашингтоне, о его деяниях в годы войны практически забыто... Он подготовил приказ, по которому любой с одной шестнадцатой японской крови подлежал депортации как враг народа. В нацистской Германии, дабы попасть, в эту категорию, требовался в два раза больший процент еврейской крови"{318}. Еще он настаивал - депортировать круглых сирот, "если у них хоть одна капля японской крови". Расист менее чем за год вырос от капитана до полковника, а в 1950 году стал заместителем военного министра.

Поползновения лиц, побывавших в 1942-1945 годах в лапах военной контрразведки в концентрационных лагерях, добиться признания несправедливости обращения с ними и компенсации пресекались судами. Даже в 1984 году суд отверг претензии, ибо "прошло много времени, память ослабела, а многие действующие лица умерли". Все происходило за глухой стеной молчания, сооруженной "свободной" американской прессой. Свет забрезжил только в 1986 году. Апелляционный суд признал обоснованным иск 19 бывших заключенных по той причине, что "правительство скрыло - интернированные (в концентрационных лагерях) не представляли опасности для национальной безопасности". Теоретически правительству могут быть предъявлены иски за имущественный ущерб, нанесенный депортацией в размере 24 миллиардов долларов{319}. "Никто не собирается разбогатеть на этом деле", - заявил адвокат истцов, но все же американский еженедельник озаглавил заметку, оповещающую об этом, "Победа над колючей проволокой". В сентябре 1987 года палата представителей проголосовала за то, чтобы выплатить по 20 тысяч долларов каждому из этих лиц, "утративших собственность или свободу в результате интернирования"{320}.

Если в спорах по поводу судьбы американцев японского происхождения и их собственности в годы войны в какой-то мере обозначился просвет спустя сорок с небольшим лет, то этого никак нельзя сказать по всему комплексу проблем, связанных с Пёрл-Харбором. Узлы, завязавшиеся в годы второй мировой войны, так и не распутаны. По сей день.

Объединенная комиссия конгресса расследует...

Узлы эти затянулись уже в первые военные годы. Бросив по адресу Киммеля и Шорта серьезные обвинения, власти, по всей вероятности, дальше встали в тупик. Обвиненные со своей стороны вели себя в высшей степени достойно. Люди отнюдь не молодые, они не стали в одиночестве растравлять раны, а занялись делом. Судостроительная фирма в Нью-Йорке в июне 1942 года взяла на работу Киммеля. Он возглавил проектирование и постройку плавучих доков, остро необходимых для кампаний войны на Тихом океане. Шорт с сентября 1942 года - глава отдела перевозок компании Форда в штате Техас, которая была занята исключительно военным производством.

Тем не менее оба не были удовлетворены своим положением и настойчиво требовали суда. Но никаких юридических действий против обвиняемых не предпринималось. Американское законодательство, действовавшее на 7 декабря 1941 года, предусматривало, что лица, виновные в преступлениях, инкриминировавшихся Киммелю и Шорту, должны предстать перед судом в течение двух лет. Когда в декабре 1943 года истек установленный законом срок, конгресс специальной резолюцией продлил его на шесть месяцев.

Киммель, естественно, готовился к процессу. Он потребовал в конце 1943 года от военно-морского министерства документы, касавшиеся предыстории Пёрл-Харбора. Ему ответили, что документов масса, их соберут, но пока интересы безопасности не позволяют передать их адмиралу.

Тут Киммелю протянул руку помощи "безумный гений" Саффорд. С началом войны его повысили в звании, а в феврале 1942 года сняли с должности главы ОП-20-Дж. Не потому, что он не справлялся, место понадобилось родственнику пробивного офицера. Саффорд отныне был волен досыта заниматься любимым делом - криптоанализом, который, видимо, побудил его к размышлениям.

Возвращаясь мысленно к 7 декабря 1941 года, он, по всей вероятности, подверг события анализу и пришел к поразительным выводам. Вашингтон не сообщил на Гавайи важную информацию, прежде всего о "чуде". От этого заключения один шаг до мысли о том, что ее "утаивали" от Киммеля злоумышленно. Открытие опасное! Посему Саффорд, вступивший в переписку с Крамером, продолжавшим работать на Гавайях, пользовался шифром собственного изобретения. В феврале 1944 года он явился к Киммелю, заявив, что адмирал "жертва самого грязного заговора в истории флота и у меня есть доказательства этого"{321}.

Как раз в это время военно-морской министр Ф. Нокс приказал бывшему командующему Азиатским флотом адмиралу Т. Харту провести расследование Пёрл-Харбора в интересах будущего суда над Киммелем. Расследование велось в строжайшей тайне. Киммель отказался принять участие в нем, а Саффорд привел в замешательство Харта своим видом и таинственными открытиями, которым расследователь, вероятно, не поверил. Адмирал Харт трудился с 15 февраля по 15 июля 1944 года, однако раскопанное им так и осталось в тайне. По причине секретности расследования и смерти заказчика - 28 апреля 1944 года скоропостижно скончался Ф. Нокс.

В столичных кругах все чаще шептались, что с расследованиями, касающимися Пёрл-Харбора, дело неладное. Слухи проникали в печать. 13 июня 1944 года конгресс принял новую резолюцию, продлившую срок суда над Киммелем и Шортом еще на шесть месяцев, а также потребовал нового расследования катастрофы в Пёрл-Харборе военным и военно-морским министрами.

Значительную роль в оживлении интереса ко всему делу сыграла проходившая в это время очередная кампания по выборам президента. Республиканцы проявляли к Пёрл-Харбору явно нездоровый интерес. Сенатор Г. Трумэн, кандидат на пост вице-президента, попытался погасить его, но в действительности подлил масла в огонь. В статье в "Кольерз мэгэзин" 26 августа 1944 года Г. Трумэн "объяснил" причины катастрофы личной неприязнью между Киммелем и Шортом, которые не могли наладить взаимодействия между флотом и армией. Трумэн писал: "На Гавайях генерал Шорт и адмирал Киммель встречались друг с другом лишь в те периоды, когда они разговаривали между собой. Обычно они ограничивались обменом телеграммами и радиограммами".

Совершенно необоснованное обвинение в дополнение ко многим другим сплетням, распространявшимся печатью, побудило Киммеля нарушить молчание, которое он хранил два с половиной года, и взяться за перо. Адмирал с возмущением писал Г. Трумэну: "Ваши инсинуации насчет того, что генерал Шорт и я не разговаривали, не верны. Ваши заявления о том, что мы будто бы не сотрудничали и не согласовывали своих действий, также лживы... До тех пор пока я не предстану перед гласным судом, крайне несправедливо повторять лживые обвинения по моему адресу, в то время как официальные органы постоянно лишают меня возможности защитить себя публично". X. Киммель передал письмо в печать{322}.

Трумэн не ответил, сославшись на то, что у него есть документы, подтверждающие обвинение. Учитывая большой политический резонанс Пёрл-Харбора, военный и военно-морской министры дали указание вести новые расследования, назначенные в соответствии с июньским решением конгресса, в глубокой тайне.

А в это время шла напряженная кампания по выборам президента. Рузвельт баллотировался в четвертый раз. Республиканцы гремели словами, определенно подбираясь к Пёрл-Харбору. 30 августа публицист Р. Юз уподобил положение Киммеля и Шорта делу Дрейфуса во Франции. "Дрейфус провел на Острове Дьявола четыре года. К декабрю Киммель и Шорт проведут в чистилище три года. Правительство прячет концы в воду. Конечно, если будет избран Томас Е. Дьюи, полетят пух и перья... Ведь во Франции потребовалось избрать нового президента, чтобы вызволить Дрейфуса из страшного ада". Пошли слухи о том, что накануне Пёрл-Харбора в Вашингтоне знали о предстоящем ударе, и т. д. На пресс-конференции 22 сентября Рузвельт безмятежно шутил: "Ну, конечно, будет полно утверждений такого рода утром, днем и вечером вплоть до 7 ноября (день выборов. - Н. Я.)".

Посвященным в правительстве было не до шуток. Они боялись превращения вопроса о Пёрл-Харборе в предмет борьбы на выборах. В этом случае неизбежно всплывет история с дешифровкой японских сообщений, а "розовый код", как и некоторые другие, Япония в 1944 году все еще использовала. Последствия всего этого для ведения войны были бы неисчислимы. Дж. Маршалл в совершенно секретных письмах, доставленных доверенным офицером, уведомил об этом Т. Дьюи. Тому деваться было некуда. Генерал заверил его, что содержание писем известно еще только главкому ВМС адмиралу Э. Кингу. Обласканному доверием Дьюи оставалось браниться в пространство в присутствии посланца Маршалла: "Будь я проклят, если поверю, что япошки все еще используют эти два кода!" - и обещать не касаться публично споров по поводу Пёрл-Харбора{323}. Свое обещание Дьюи сдержал. Избирательная кампания 1944 года прошла без использования республиканцами в политических целях Пёрл-Харбора. Они проиграли. Впрочем, едва ли Дьюи поздоровилось, если бы в разгар войны он открыл тайну "чуда"!

Только 1 декабря 1944 года от имени военного и военно-морского министров были опубликованы краткие сообщения об итогах работы следственных комиссий армии и флота. Г. Стимсон заключил: "В любом случае собранные ныне доказательства не оправдывают возбуждения судебного дела против какого-либо офицера в армии". Военно-морской министр Дж. Форрестол добавил: "Собранные доказательства не оправдывают суда военного трибунала против лица или лиц, находящихся во флоте". Оба министра также довольно туманно сообщили, что были допущены ошибки не только на Гавайских островах, но и некоторыми сотрудниками военного и военно-морского министерств{324}. До опубликования полных текстов докладов комиссий о причинах катастрофы в Пёрл-Харборе можно было только гадать. Однако стало ясно одно - виновников нужно искать не только на Гавайских островах.

Шло время. Наконец сложила оружие Япония, и 29 августа 1945 года Г. Трумэн устроил пресс-конференцию в Белом доме. На столе перед собравшимися корреспондентами возвышалась груда документов - многочисленные экземпляры текстов докладов следственных комиссий военного и военно-морского министерств. Объем каждого экземпляра, отпечатанного на ротаторе, составлял более 400 страниц. Трумэн сообщил, что он передает документы печати, заметив, что "полностью доверяет искусству, энергии и компетентности всех наших военных руководителей - как армии, так и флота". Президент скромно признался, что не читал докладов. Толпа корреспондентов, с трудом сдерживавшая нетерпение, не слишком внимательно выслушала краткую речь. Едва он кончил, как представители печати, энергично работая локтями, бросились к столу. В мгновение ока стол опустел, корреспонденты разъехались по редакциям.

На следующий день газеты посвятили первые страницы поспешному анализу преданных гласности документов. Оказалось, что не менее девяти раз катастрофу Пёрл-Харбора расследовали, а именно: военно-морской министр Ф. Нокс в декабре 1941 года; комиссия О. Робертса; следственная комиссия военного министерства, назначенная в соответствии с решением конгресса 13 июня 1944 года; следственная комиссия военно-морского министерства, назначенная тем же решением конгресса; адмирал Т. Харт с 15 февраля по 15 июля 1944 года; адмирал Г. Хевитт с 14 мая по 11 июля 1944 года; майор Г. Клаузен с 23 ноября 1944 года по 12 сентября 1945 года; полковник К. Кларк 14 - 16 сентября 1944 года и с 13 июля по 4 августа 1945 года. Тем не менее особой ясности нет. Основываясь на докладах, газеты обрушили на администрацию шквал обвинений.

Трумэн понял, что допустил промах. На следующий день он созвал новую пресс-конференцию, на которой заявил: "Я прочитал доклады очень внимательно (более 400 страниц за сутки! - Н. Я.) и пришел к выводу, что все это результат политики, которую проводила сама страна. Страна не была подготовлена. Каждый раз, когда президент пытался провести программу военной подготовки через конгресс, ее урезали. Когда бы президент ни выступал с заявлением о необходимости подготовки, его предавали анафеме. Я думаю, что нужно винить страну в целом не менее, чем любого человека, за то, что произошло в Пёрл-Харборе"{325}. Виновны все без исключения американцы! Заявление Г. Трумэна еще более запутало дело.

6 сентября 1945 года лидер большинства в сенате сенатор А. Баркли предложил создать объединенную комиссию конгресса для расследования обстоятельств японского-нападения на Пёрл-Харбор. Предложение было единодушно поддержано в обеих палатах. Объединенной комиссии конгресса предстояло внести ясность. Комиссия состояла из пяти сенаторов и пяти членов палаты представителей. Господствовавшая партия в конгрессе демократическая - позаботилась, чтобы большинство в комиссии принадлежало ей - на шесть демократов четыре республиканца.

Объединенная комиссия конгресса по очевидным причинам не могла игнорировать выводы предшествовавших расследований. Обнародование докладов следственных комиссий армии и флота объяснило, зачем после их продолжительной работы потребовалось еще поручать адмиралу Хевитту и старшим офицерам Кларку и Клаузену снова заниматься Пёрл-Харбором. Оказалось, что следственная комиссия флота пришла к выводу: Киммель и Шорт работали в тесном контакте, "каждый из них знал о мерах, предпринимавшихся другим для обороны Пёрл-Харбора. Всего этого было достаточно в интересах дела". Планы Киммеля были "здравыми", нельзя предавать суду ни одного офицера, ибо "нападение при тогдашних условиях нельзя было предотвратить. Когда оно произойдет, предсказать было нельзя". Но вот адмирала Старка следственная комиссия осудила, указав, что он не предоставлял Киммелю имевшиеся у него данные, "особенно утром 7 декабря"{326}. Примерно таким же образом следственная комиссия армии обошлась с генералом Маршаллом. Коротко говоря, впервые ответственность за Пёрл-Харбор была возложена и на Вашингтон.

Вот министры Стимсон и Форрестол и приказали своим подчиненным провести дополнительные служебные расследования, дабы смазать эти выводы. Те не очень преуспели. Как записал в своих выводах адмирал Хевитт, расследовавший вместе со специальным помощником военно-морского министра Дж. Соннетом мутные дела, связанные с "чудом" и прочим: адмиралы Киммель и Старк "не проявили, особенно в период с 27 ноября по 7 декабря 1941 года, высокого понимания проблем, необходимого для осуществления командования, приличествующего их рангу и обязанностям"{327}.

Из материалов следственной комиссии флота предстал Киммель во всем блеске оскорбленной чести военного моряка. Он четко и ясно излагал свои мысли, безмерно возмущаясь коварством Вашингтона. Как и следовало ожидать, гранитной основой теперь уже не защиты, а нападения Киммеля было сообщение ему Саффордом о "чуде". Неду Киммелю навсегда запал в память "бешеный гнев отца" после разоблачений Саффорда: "Ей-богу, он превратился в тигра!" С несколькими юристами и преданными офицерами Киммель подготовил внушительную документацию, оправдывая свои действия в канун Пёрл-Харбора и понося Вашингтон.