Персидский фронт (1909) Незаслуженно забытые победы

Когда началась схватка, разъезд сразу же был обстрелян в спину из близкого Софиана. Казаки оказались под перекрестным огнем. Среди них был убит урядник Степан Сапожников. Нападавшим конным и спешившимся курдам удалось отрезать казакам путь отступления к своим. Перестрелка продолжалась два часа, в ходе которой казаки не позволили нападавшим приблизиться к себе. Курдские всадники, лихо подскакивая к возвышенности, на ломаном русском языке кричали, чтобы казаки сдавались в плен. Но в ответ им летели только пули.

Когда патроны стали заканчиваться, хорунжий Николаев повел разъезд на прорыв. Казаки, вскочив на коней, «ударили в шашки». Они вырвались из кольца окружения, недосчитавшись еще одного человека — Мирона Полоротова. Тела погибших казаки вынести из боя не смогли. В противном случае разъезду грозила гибель. Отстреливаясь на ходу от преследователей, хорунжий со своими подчиненными ушел к своему отряду.

Утром следующего дня с карательной целью на селения Софиан и Джалдиан (оттуда тоже с тыла велась стрельба по казачьему разъезду) выступили две сотни казаков с пулеметным взводом. Экспедицией командовал есаул Косяков. Но им уже готовилась хитроумная ловушка.

По дороге в Софиан были встречены пять курдов, шедших под белым флагом в город Ушнуэ. Они заверили казачьих офицеров в том, что вооруженные люди, участвовавшие во вчерашнем нападении, ушли из Софиана и Джалдиана на юг, в горы. Но когда казаки оказались перед селением Софиан, над которым тоже в большом числе развивались белые флаги, их с близкого расстояния встретила частая ружейная пальба. Сразу же начался обстрел и с тыла.

Курды отступили от Софиана только тогда, когда от огня казачьих винтовок и пулеметов потеряли несколько десятков человек. Казачьи сотни ворвались в селение Софиан, из которого жители бежали заблаговременно, «чувствуя за собой вину». На сельской окраине были найдены раздетые и страшно изуродованные тела Сапожникова и Полоротова.

Есаул Косяков и его помощник подъесаул Церельников повели казачьи сотни к селению Джалдиан. Здесь их поджидал многочисленный отряд курдов, укрепившийся на возвышенных местах. Вновь завязался огневой бой, который продолжался до наступления темноты.

Ворваться в Джалдиан казакам в тот день так и не удалось, и они стали отходить с поля боя. На обратном пути селение Софиан было предано огню вместе с запасами продовольствия и фуража его жителей. Тела двух погибших в предыдущий день казаков были взяты с собой. Товарищи похоронили их на чужой земле с воинскими почестями и по христианскому обряду.

Через несколько дней селение Джалдиан, жители которого бежали, было взято с боем, после жаркой перестрелки. Располагавшаяся рядом старинная крепость Калапасоо тоже была брошена курдами, которых «загнали в горы, где их ожидала суровая зимовка». Впрочем, для кочевников, привыкших к шатрам и палаткам, такую зимовку суровой можно было назвать только с определенной натяжкой.

Большие запасы хлеба и фуража (сена), найденные в Джалдиане и Калапасоо, были сожжены. Вывезти все это возможностей не было. Захваченный трофейный скот пополнил отрядный провиант. Конфискация скота у кочевников являлась в ходе Первой мировой войны на Кавказском фронте одной из самых действенных мер наказания за диверсионную, разбойную деятельность в русских тылах.

Операции в Урмийском районе проводились не только против «немирных» курдских селений, но и по занятию городов на важнейших путях в горах, которые вели к близкой турецкой границе. Так, в середине ноября южнее озера Урмия силами сводного отряда был взят город Соудж-Булат.

Отряд состоял из двух казачьих сотен (по одной из 3-го Кубанского и 3-го Верхнеудинского), одной пешей роты 291-й армянской дружины, взвода 4-й конно-горной Кавказской батареи и искровой станции (радиостанции). То есть это был по своему составу типичный сводный отряд русских экспедиционных сил для действий в горной местности на северо-западе и западе Персии.

Заняв гарнизоном этот персидский город, отряд начал вести конными разъездами «интенсивную разведку», оттеснением курдских отрядов от русской коммуникационной линии, которая шла от железнодорожной станции Джульфа до Урмии и дальше на Миандоаб. Редкий день проходил без перестрелки с курдами с казачьими дозорами.

Русские отряды в остане Западный Азербайджан действовали в одном западном направлении, забираясь все дальше и дальше в горы Иранского Курдистана, все ближе к границе с Турцией. Сестра милосердия Кавказского фронта Христина Семина в своих мемуарах «Трагедия Русской армии Первой Великой войны 1914–1918 гг.» рассказывает о том, в каких условиях войска совершали переходы в горах:

«…Из Урмии мы ехали все время на запад, к горам, которые виделись вдали синей полосой. К ним поднималась постепенно и почти незаметно огромная равнина-степь без кустов и деревьев, но вся покрытая травой и цветами. Местами ее пересекали неглубокие овраги, по дну которых бежали весенние ручьи. Первая ночевка была прямо в степи. Когда солнце стало спускаться к горам, весь отряд остановился. Один из офицеров стоял на дороге и показывал, кому куда заезжать. И скоро все кругом оживилось. Выросли палатки; загорелись костры, и тысячи людских и конских ног стали вытаптывать свежую, нетронутую степную траву… Пелена дыма скоро покрыла всю местность кругом, и вся она заполнилась сложным, но не громким шумом лагеря».

Действующие силы русского Азербайджанского отряда уходили все дальше и дальше в горы. За ними поспешали отрядные тылы, среди которых был и полевой лазарет. Сестра милосердия Христина Семина в своих мемуарах вспоминала о той походной жизни:

«Кругом горы! Мы все время поднимаемся. А впереди нас все горы и горы. Все покрыты дубовым лесом. Иногда ущелье совсем суживается, и тогда тропа подходит к самому краю пропасти над рекой, бурлящей где-то глубоко под нами… Жутко и посмотреть в пропасть… А каково сорваться в нее с нашей узкой тропы?.. Хорошо еще, что лошади не боятся этого обрыва…

Только через трое суток мы догнали штаб. Нам отвели место на биваке и сказали, что мы должны развернуться и быть готовыми к приему раненых. Мы здесь вышли уже на большое плоскогорье с перелесками и полянами, между которыми бежала речка. На одной из полян мы поставили палатки — нашу и для лазарета. Санитары и все наше хозяйство поместились на другой поляне, рядом. Главные войска ушли вперед, а со штабом остались несколько сотен казаков для охраны.

Мы поставили большую палатку, на двадцать пять человек, натянули холст на походные кровати, набили подушки сеном; развели марганец, борную кислоту для обмывания ран и стали ждать раненых. Их привезли на вьючных носилках. Потом привезли их еще. Потом привезли просто больных, а потом, наконец, и просто тифозных…

Мы у себя не задерживали ни раненых, ни больных. Перевяжем; накормим; отдохнут сутки, и отправляем дальше, в Урмию, в лазарет…»

Бои в горах давали много работы полевому лазарету, в котором служила сестра милосердия Христина Семина. Она описывает лазаретные будни так:

«…Сегодня у нас полная палата раненых казаков-забайкальцев. Таких спокойных и безразличных даже к своему ранению людей я за всю войну еще не видала. Что ни спросишь — все один ответ:

— Да! Подходяще!

— Видно, что ему тяжело лежать в такую жару раненому; весь потом обливается, не может сам повернуться; другой не может и пить попросить! Подойдешь, поправишь подушку, дашь пить…

— Что тяжело лежать-то? Жарко?

— Подходяще, сестрица. — Никогда не пожалуется, не застонет…

— Болит рана? — спрашиваю.

— Подходяще… — вот и весь ответ…»

В таком «заурмийском» положении Азербайджанский отряд генерал-майора Ф.Г. Чернозубова застала высадка в каспийском порту Энзели (Бендер-Энзели) русского экспедиционного корпуса для действий на территории Персии, где уже отгремели первые бои с турками и их союзниками в образе курдских племен иранского приграничья.

К тому времени в шахской нейтральной Персии вызрела военнополитическая ситуация, грозившая России новыми очагами войны на ее южных границах. И причиной тому являлись «заблаговременные» враждебные действия Берлина, Стамбула да и союзной им Вены. Австро-Венгерская империя династии Габсбургов тоже имела «свои виды на Ближнем Востоке», не говоря о том, что она воевала с империей династии Романовых.

Германия и Турция с началом второй военной кампании Великой войны, то есть с начала 1915 года, стали делать все от них возможное, чтобы столкнуть шахскую Персию с позиции нейтрального государства. Об этом ярко пишет в своей книге «Великий князь Николай Николаевич» генерал-лейтенант старой русской армии Юрий Никифорович Данилов.

В годы мировой войны он был и генерал-квартирмейстером Ставки Верховного главнокомандующего, и командиром армейского корпуса, и начальником штаба Северного фронта, и командующим 5-й армией этого фронта. Затем служил в Красной Армии, руководил группой военных экспертов при подписании сепаратного Брест-Литовского мира. С августа 1920 года — в стане Белого дела. Стал белоэмигрантом, закончившим свой жизненный путь в Париже.

Генштабист Ю.Н. Данилов был известен в среде русского генералитета своими стратегическими воззрениями, мотивированным пониманием стратегической ситуации, в том числе на Кавказе и Ближнем Востоке. То есть в этих вопросах он являлся признанным авторитетом, и с его суждениями в наши дни трудно не соглашаться.

В своей книге, впервые увидевшей свет в Париже в 1930 году, Данилов так оценивает ситуацию, сложившуюся в зоне ответственности Отдельной Кавказской армии после страшного по людским и моральным потерям поражения турецких войск под Сарыкамышем и Ардаганом:

«…Турки после наступательной операции, проведенной ими в конце 1914 г. в Закавказье, которая закончилась для них полным разгромом под Сарыкамышем и Ардаганом, держали себя на кавказско-турецком фронте выжидательно. Небольшие операции проходили только в Месопотамии и на территории Северной Персии, остававшейся нейтральной.

Однако Германия задалась в этот период времени уже широкой целью при помощи Турции вовлечь в войну не только Персию, но и Афганистан. В дальнейшем ей рисовалось образование союза из магометанских государств и объявление ими „священной войны“ под руководством Берлина, принявшего на себя роль покровителя ислама.

Утверждение немецкого влияния в Персии и Афганистане представляло для России огромную опасность ввиду слабости тех сил, которые Россия могла уделить для востока. Но не меньшие опасности заключались в этом стремлении и для Англии.

Удар со стороны Афганистана или Персии по Индии являлся вполне возможным, и это обстоятельство не только в высокой степени осложняло положение Англии, но и затрудняло переброску индусских контингентов в Европу или привлечение их к обороне Египта, по территории которого пролегал важный для благополучия не только Англии, но и Франции Суэцкий канал.

Сверх того, успев проникнуть через Афганистан на территорию Китая, германские агенты получили бы возможность организации всякого рода беспорядков в глубоких тылах как России, так и Англии…»

Обстановка в нейтральной Персии стала накаляться не в лучшую для Антанты, и для России — в частности, сторону с лета 1915 года. Все началось с того, что «поднятые на ноги враждебными слухами» российские граждане, в своем большинстве этнические закавказцы со знанием местных языков, стали стекаться в город Казвин под защиту стоявшего там русского воинского отряда.

Казвин находился в сотне с небольшим верст от побережья Каспийского моря, на дороге из Тегерана в Тебриз и дальше в российские пределы. Город вполне мог в конфликтной ситуации стать притягательным для Персидской казачьей бригады, которую в тех условиях нельзя было спровоцировать на антиправительственные выступления, и тогда она становилась гарантом общественной безопасности. В силу этих известных причин город Казвин к концу лета оказался переполнен толпами беженцев. Среди них далеко не все были гражданами России.

Это были чиновники и торговцы, служащие различных российских учреждений с семьями, духовные миссионеры. Они покидали столичный Тегеран, города Тебриз, Исфахан, Кум, Хамадан, железнодорожные станции, портовые города на Каспии… Российскоподданные были напуганы всполохами религиозной нетерпимости в стране и враждой к русским, слухами о погромах, столь частых в этом регионе Азии и совершаемых «ослепленными ненавистью мусульманскими фанатиками».

Слухи о кровавых погромах не являлись чем-то надуманным и ложным. С апреля 1915 года на территории Западной Армении турками началась ожесточенная резня христианского населения, прежде всего армян. Тогда больше всего пострадал Ванский район. При этом германские советники султанской армии оказались «не в стороне» от действий военных людей, им подчиненных.

Беженцев тревожило и то, что персидская сторона спустила российские флаги над консульскими миссиями в Кянгевере (здесь покушались на жизнь консулов России и Англии), Керманшахе, Урмии и в ряде других мест. Более того, толпы «возбужденной черни» занимались «поруганием флага державы». В Исфахане неизвестными террористами был убит российский вице-консул Кавера.

Факт «трудов» германской и турецкой агентуры здесь виделся налицо, поскольку все эти случаи имели прямую направленность против России, воюющей на Кавказе, и ее союзницы по Антанте, Англии. Тоже воевавшей на Ближнем Востоке, в южной части Месопотамии и в Египте с Палестиной.

Нельзя сказать, что такие события в Персии летом 1915 года не беспокоили Петрограда и Лондона. Там понимали, что надо использовать все возможное для нейтрализации германо-турецкого влияния на правительство в пока нейтральной Персии. Ибо в противном случае эта страна могла в Великой войне оказаться на стороне Берлина и Стамбула.

Обстановка накалилась до такой степени, что вскоре дело дошло до открытых вооруженных столкновений. Начала их враждебная России сторона. В начале осени большой отряд персидской жандармерии, которым командовал шведский майор Чальстрем, напал по дороге из Тегерана в Хамадан на русскую миссию барона Черкасова, консула в Керманшахе (город в Иранском Курдистане). Она следовала в этот город с обозом (имущество миссии и ее сотрудников, продовольствие) на основании российско-персидской договоренности о водворении ее по месту службы. Российские дипломаты возвращались в Керманшах, откуда летом их изгнали религиозные фанатики.

Охранявшие караван миссии триста с лишним шахских казаков после короткого боя с жандармами частью рассеялись, то есть бежали, а частью сложили оружие и сдались в плен нападавшим. Барон Черкасов со своими сотрудниками был вынужден спешно возвратиться в Хамадан. Вскоре он вернется в этот город вместе с полком казаков-кубанцев из экспедиционного корпуса и будет исполнять свои консульские обязанности.

Ситуацию внутри и вокруг Персии решили «выправить немалой суммой в английских фунтах стерлингов и золотых русских рублях». Великобритания и Россия официально «заявили о намерениях оказать Тегерану значительную финансовую помощь, сначала в виде единовременных авансов, а затем ежемесячными субсидиями, начиная с 8 сентября 1915 года».

Заявления о такой финансовой помощи подействовали на персидские правящие круги, на шахский двор. Но каким образом? Шах по мотивам личных взаимоотношений уволил церемониймейстера двора Эхтесаболь-Молька, человека влиятельного и хорошо осведомленного. Тот по спорным по сей день побуждениям (не только из чувства мести) довел до сведения посланников России и Британии подробности двуличной игры главы правительства Мустоуфи-эль-Мемалека.

И фон Эттер, и Чарлз Марлинг поняли, что глава Кабинета министров делает все от него возможное, чтобы дать германцам и туркам выигрыш во времени. Для первых — закончить формирование отрядов своих сторонников в самой Персии. Для вторых — перебросить из Месопотамии в Персию регулярные войска. И тогда два союзных по Антанте государства в противодействии таким замыслам оказались бы застигнутыми врасплох.

Теперь фон Эттер и Марлин имели полное право потребовать объяснений, что они и незамедлительно сделали. Министрам Мустоуфи-эль-Мемалека пришлось оправдываться и пытаться убедить посланников России и Англии в том, что они здесь ни при чем. Что якобы в иранском Курдистане, в Керманшахе мятеж против шахской власти подняли расквартированные здесь отряды жандармерии во главе со шведскими, немецкими и турецкими офицерами. И что жандармов поддержали вооруженные отряды «борцов за веру» — муджахидов.

Министры доказывали, что против мятежников уже посылались отряды шахских казаков, но все безуспешно. Они или разбегались в начале боевых столкновений. Или, как правоверные мусульмане, «садились в бест», то есть укрывались от преследователей, тоже правоверных мусульман, в святых местах — мечетях, мавзолеях. А в святых местах оружие не обнажалось.

Члены правящего кабинета говорили фон Эттеру и Чарлзу Марлингу слова вполне правдоподобные, но дипломаты имели совсем иную достоверную информацию. И не только высказанную им бывшим церемониймейстером шахского двора, но и полученную ими по другим каналам.

Само собой разумеется, что посланники сразу же доложили о признаниях Эхтесаболь-Молька в Лондон и Петроград. Реакция оттуда не заставила себя ждать. Министры иностранных дел Великобритании и России Эдуард Грей и Сергей Сазонов выступили с резкими официальными заявлениями, которые сразу же стали известны властным структурам шахской Персии.

Их суть сводилась к тому, что заключенный тегеранским кабинетом тайный союз с противниками Антанты развязывает ее державам руки в отношении нейтральной Персии, вплоть до оккупации ее своими войсками и последующего раздела страны. О разделе персидской территории на зоны влияния речь уже не шла.

В условиях идущей Великой войны это были не пустые слова: Антанта не могла допустить того, чтобы Персия оказалась на стороне кайзеровской Германии и султанской Турции. Тогда большая война пришла бы на границы российского Туркестана и британской Индии и свою роль в ней мог бы сказать «мусульманский фактор Востока».

Угрозы, которые прозвучали в адрес Персии из уст глав МИДов двух держав Антанты, заставили официальный Тегеран предпринять ряд шагов в «обратном направлении». Но таких шагов от правительства Мустоуфи-эль-Мемалека в Берлине и Стамбуле вряд ли могли ожидать. Персидскую столицу пришлось покинуть германскому послу принцу Генриху Рейсскому с его дипломатическим аппаратом, а также послам Австро-Венгерской империи и Турции. Из Тегерана пришлось уехать и наиболее одиозным сторонникам персидского-германского сближения.

Изменилось и «лицо» шахского Кабинета министров. В его состав были введены три сторонника сближения Персии с Россией и Англией, то есть с воюющей Антантой. Это были престарелый принц Сапехдар (или Сепехдар), получивший портфель военного министра, представитель Каджарской династии Ферман-Ферма, ставший министром внутренних дел. То есть эти два человека возглавили силовые структуры нейтральной страны. Третий русофил и англофил стал министром без портфеля.

Пока шли эти перестановки и уменьшалось количество дипломатов, аккредитованных в Тегеране, противники Антанты на персидской территории не теряли времени даром. То есть за какие-то считаные дни внутриполитическая обстановка в стране накалилась до предела, когда могли вспыхнуть боевые столкновения в жизненно важных центрах Персии.

В непосредственную близость от столицы стали сходится немалые числом вооруженные отряды кочевых племен, в первую очередь воинственных бахтиаров, обитавших западнее Исфахана. Кочевники «подбадривали друг друга» призывами истребить русскую казачью бригаду, стоявшую в Казвине. Съехавшиеся туда беглецы из различных городов страны являли собой богатую военную добычу, взятие которой всегда являлось «делом жизни» кочевых племен, где каждый дееспособный мужчина имел оружие и коня.

Вокруг города Хамадана и на перевале Султанбулаг полным ходом началось возведение различных оборонительных сооружений. Полевыми фортификационными работами руководили опытные немецкие и турецкие офицеры. Такое строительство всегда требовало больших средств и много рабочих рук, но в данном случае деньги были.

В священном для мусульман-шиитов городе Кум (к югу от Тегерана) с легкой руки графа Каница было создано два прогерманских комитета. Один — «национальной обороны», другой — «защиты ислама». И тот, и другой комитеты выпускали воззвания с призывом к правоверным взяться за оружие.

Глава персидского правительства Мустоуфи-эль-Мемалек, внешняя политика которого отличалась известным двуличием, в стороне от этих событий не был. Он стал настойчиво уговаривать правителя юного Султан-Ахмед-шаха покинуть столицу и перебраться в священный Кум. Появление там шаха могло консолидировать силы, которые выступали против держав Антанты.

В своей книге «Персидский фронт. 1915–1918» свидетель тех событий А.Г. Емельянов так описывал возможный сценарий последующих событий. С прибытием шаха в город Кум ожидалось объявление антирусского джихада, то есть священной войны против России. После этого по всей стране начались бы истребление иноверцев (не только российскоподданных) и грабеж их имущества, нападения на русские казачьи отряды, инциденты на государственной границе и тому подобное.

Фигура шаха могла стать действительно «козырной» в том противостоянии, учитывая значимость восточного монарха из династии Каджаров в умах большинства его верноподданных, прежде всего этнических персов. Белоэмигрант Ю.Н. Данилов так описывал ту ситуацию вокруг юного Султан-Ахмед-шаха:

«…Угроза беззащитному Тегерану заставила германцев подумать об оставлении этого пункта. Новым центром для продолжения из него своей агитационной деятельности был избран германцами г. Исфахан.

Германский посланник принц Генрих XXXI Рейсский употреблял все усилия, чтобы настоять на переезде в этот пункт шаха, дабы не потерять над ним своего влияния. Шах колебался, учитывая значение русских побед.

Чтобы склонить повелителя Персии на сторону немцев, император Вильгельм особой телеграммой предлагал обеспечить шаху при всяких условиях убежище и обеспеченные средства к жизни. Но телеграмма эта пришла уже тогда, когда немцы фактически покинули город (Тегеран. — А.Ш.) и ушли на юг. Шах остался в районе столицы.

Таким образом, благодаря наступлению русских войск под начальством генерала Баратова авторитет германцев (в Персии. — А.Ш.) был сильно поколеблен…»

Если бы события в нейтральной, но крайне неустойчивой внутри Персии развернулись таким образом, то, вне всякого сомнения, страна могла быть автоматически втянутой в Первую мировую войну на стороне Германии и Турции. Такой прогноз развития событий по сценарию графа Каница и принца Генриха Рейсского, однако, не оправдался. Да и не мог оправдаться: в Берлине и Стамбуле «востоковеды» и «специалисты по Персии» явно преувеличивали свои возможности и способности.

В российском Министерстве иностранных дел с началом Великой войны сочли, что единственным выходом из создавшегося положения — то есть реалий появления враждебного Персидского фронта — может быть только посылка войск в шахские владения. То есть речь шла о применении открытой силы. Глава МИДа С.Д. Сазонов полагал, что достаточная численность экспедиционных войск была около 10 тысяч человек.

Необходимость решения такой проблемы министр иностранных дел поставил перед Ставкой Верховного главнокомандующего и штабом Отдельной Кавказской армии, то есть перед генералом от инфантерии Н.Н. Юденичем. По мнению Сазонова, главные силы экспедиционных войск должны были разместиться под Тегераном.

Ставка, в свою очередь, посчитала, что успокоение северной части Персии (зоны российского влияния) невозможно без «ареста главнейших агитаторов, не исключая германских и турецких дипломатических представителей». Был поставлен вопрос о пресечении вооруженной рукой караванной доставки оружия из сопредельной Турции, то есть из ее Месопотамии. Ставка предлагала выдвигать войска в виде походных колонн с одновременным установлением контроля («быстрого наблюдения») на заранее определенных территориях.

Для того чтобы обеспечить спокойствие в той части Персии, которая прилегала к Туркестану, Хорасанский отряд полковника Гущина усиливался вдвое. Теперь он состоял из 1-го и 2-го Семиреченских казачьих полков при 4 пулеметах (всего 1000 человек).

Семиреченские казаки, имевшие на своем счету захват нескольких караванов с оружием и боеприпасами, надежно прикрыли в Хорасане пустынную границу с Афганистаном.

У германцев и турок в этом северо-восточном остане Персии, самом огромном по территории, так и не нашлось надежных пособников, готовых взяться за оружие. Так что Хорасан в годы Первой мировой войны оказался одной из самых спокойных персидских провинций. И это несмотря на то что здесь проживали немало кочевых и полукочевых племен, имевших в достатке оружие для мужской половины.

Речь шла о племенах пуштунов (афганцев), джемшидов, теймуров, караях, хазарейцев, белуджей, гоударей. Почти все они имели соплеменников в соседнем Афганистане. То есть если бы эти племена в персидском Хорасане взялись за оружие против русских экспедиционных войск, то их выступление, вне всякого сомнение, имело бы отклик в соседней стране. Однако этого вопреки желаниям в далеких Берлине и Стамбуле так и не случилось.

Англичане, в свою очередь, ввели войска в Систан, заселенный преимущественно кочевниками-белуджами. Так была создана достаточно эффективная завеса от Каспия до Оманского залива против проникновения в Афганистан и Белуджистан германской и турецкой агентуры и доставки туда оружия. Более того, эта мера внесла известное успокоение в восточной, приграничной части Персии.

Вопрос о посылке в Персию значительных экспедиционных сил решался сложно. Отдельная Кавказская армия, немалая часть войск которой была отправлена на европейский Восточный фронт, в это время вела тяжелые бои на Алашкертском направлении. Резервов она почти не имела, равно как и достаточных запас патронов и снарядов (часть их запасов была отправлена с Кавказа), провианта и военного имущества.

Поэтому новый царский наместник в Тифлисе, он же главнокомандующий Отдельной Кавказской армией великий князь Николай Николаевич-младший (бывший Верховный главнокомандующий России) доносил в Могилевскую Ставку о том, что не в состоянии выделить в Персию 10-тысячный отряд, о необходимости которого говорил глава российского МИДа.

Но именно с прибытием великого князя в Тифлис штаб Кавказской армии вплотную начал разработку «секретной операции» по вводу в Персию экспедиционного кавалерийского корпуса. Николай Николаевич-младший, поддержавший предложение главы МИДа России, в телеграфных переговорах убедил Ставку в необходимости проведения операции без промедления.

Однако предложение министра иностранных дел Сазонова великий князь Николай Николаевич-младший и командующий Отдельной Кавказской армией генерал от инфантерии Н.Н. Юденич отклонили. Во-первых, это был пассивный вариант действий. Во-вторых, в военном отношении ошибочный, то есть он не решал стратегической задачи «секретной Персидской экспедиции».

И, наконец, в-третьих, размещение 10-тысячного корпуса в Тегеране для контроля за обстановкой в персидской столице не давало контроля над самой страной. В первую очередь в областях сосредоточения прогерманских сил и границы Персии с Турцией. То есть речь шла о западных, приграничных провинциях, в том числе о горном Иранском Курдистане.

Великий князь и Юденич предложили Ставке Верховного главнокомандующего иной, свой план. Суть его состояла в следующем: с высадкой на каспийском берегу Каспия (в порту Энзели) экспедиционных войск предъявить шахскому правительству ультиматум об удалении с территории страны всей агентуры вражеских Антанте держав.

Одновременно экспедиционные войска составляли две сильные походные колонны на Хамаданском и Керманшахском направлениях. Тем самым прерывалось сообщение вражеской агентуры внутри страны с соседней Турцией. То есть прогерманские вооруженные отряды (жандармерия и конные племенные ополчения) лишались возможности получить поддержку извне.

В случае открытого вооруженного противодействия экспедиционным силам предусматривалось ведение активных действий против вражеских сил. То есть уничтожение прогерманских отрядов и действия по их интернированию (если это были турецкие и иные иностранные формирования на территории Персии).

В итоге с высочайшего волеизъявления нового Верховного главнокомандующего полковника Николая II Романова посылка экспедиционных войск стала делом решенным. Сила экспедиционного корпуса определялась в 2 пехотных батальона, 2 дружины государственного ополчения, 39 казачьих сотен и кавалерийских эскадронов при 20 конных и горных орудиях. Первоначальная численность корпуса составляла всего 8 тысяч человек.

Основу Кавказского экспедиционного корпуса кавалерийского (переименованного затем просто в Кавказский кавалерийский корпус) генерала от кавалерии Н.Н. Баратова в 1915–1918 годах составляла кавказская казачья конница. Она была хорошо приспособлена для действий в горной и пустынной местности, способна совершать в любое время года марш-броски, обладала высокими морально-боевыми качествами, отличалась в самую лучшую сторону своей организацией и высоким уровнем воинской дисциплины.

Была и другая веская причина того, что основу экспедиционных войск в Персии составила именно казачья иррегулярная конница. На обширном театре предстоящих военных действий, где хороших дорог было крайне мало, а расстояния огромны, жизнь воина зачастую зависела от его коня.

Первоначально состав Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса, организационно вошедшего в состав Отдельной Кавказской армии, был на 1 декабря 1915 года таков:

— 1-я Кавказская казачья дивизия (4 полка, 24 сотни);

— 2-я Кубанская и 1-я Терская казачьи батареи (12 конных орудий);

— взвод 2-й отдельной Кавказской мортирной батареи (2 гаубицы);

— 47-я саперная полурота с командой подрывников;

— 235-я Симбирская и 561-я Саратовская дружины Государственного ополчения;

— автомобильная команда.

1-я Кавказская казачья дивизия (командующий дивизией — генерал-майор Эрнест Раддац, командиры 1-й и 2-й бригад — полковники Александр Перепеловский и Николай Федюшкин) состояла на 1 декабря 1916 года из следующих четырех первоочередных полков:

Кубанского казачьего войска 1-й Запорожский Императрицы Екатерины Великой полк (6 сотен).

Кубанского казачьего войска 1-й Кубанский Генерал-Фельдмаршала Великого князя Михаила Николаевича полк (6 сотен).

(Полк особо отличился в ожесточенных боях за Сарыкамыш. Его казаки и офицеры за проявленную доблесть были представлены к почетному Георгиевскому шитью на мундиры. За отличия в октябрьских боях 1914 года полк был представлен к другой коллективной награде, существовавшей в старой русской армии, — Георгиевской ленте 1-й степени на полковое знамя.)

Кубанского казачьего войска 1-й Уманский Бригадира Головатого полк (6 сотен).

Терского казачьего войска 1-й Горско-Моздокский генерала Круковского полк (6 сотен).

1-й Кавказский казачий конно-артиллерийский дивизион (2-я Кубанская и 1-я Терская батареи), всего 12 конных орудий.

Дивизия имела две штатные казачьи команды — конно-пулеметную и конно-саперную, которые замыкались на дивизионный штаб.

В состав Кавказского кавалерийского корпуса с самого начала операции в Персии был включен Казвинский отряд, достаточно сильный по своему составу. Более того, в городе Казвине, древней столице династии Сефевидов, разместился корпусной штаб. В этот отряд входили:

— 4-й Кавказский пограничный полк (два батальона, 4 пулемета). Полк был составлен по случаю войны из пеших пограничных стражников преимущественно Закавказья.

— Сводно-Кубанская казачья дивизия (4 полка, 14 сотен).

— 1-я Туркестанская батарея (4 легких орудия).

— Одна конная сотня (Кавказской) пограничной стражи.

— Взвод 41-й ополченческой батареи (2 легких орудия).

— Взвод телефонистов и телеграфистов.

Сводно-Кубанская (затем 3-я Кубанская) казачья дивизия состояла из четырех полков, названия которых говорили о местах их формирования. В основу создания такой «сводной» дивизии было положено объединение в полноценные полки особых (ополченческих) конных сотен кубанского казачества непризывных возрастов. То есть это были добровольческие казачьи сотни. В состав дивизии (другой подобной в русской армии в годы Первой мировой войны не было) входили:

1-й Адагумо-Азовский сводно-кубанский казачий полк.

2-й Екатеринославский сводно-кубанский казачий полк.

3-й Ейский сводно-кубанский казачий полк.

4-й Ставропольский сводно-кубанский казачий полк.

В документах и литературе эти полки часто называются под своими номерами просто сводно-кубанскими полками. Но в действительности они были именными, как все полки Кубанского и Терского казачьих войск на начало XX века.

Сформирование такой добровольческой казачьей дивизии имело огромный моральный, патриотический резонанс. Поэтому не случайным стало то, что высочайшим указом государя императора Николая II полкам пожаловали не «новодельные» знамена, а старые, исторические, овеянные боевой славой Кавказского казачества во многих войнах, в том числе не в одной русско-турецкой.

На 1 декабря 1915 года Кавказский экспедиционный кавалерийский корпус (вместе с Казвинским отрядом) имел по списочному составу: генералов — 5, штаб-офицеров (старших офицеров) — 29, обер-офицеров (младших офицеров) — 261, строевых нижних чинов — 12 600, нестроевых нижних чинов — 980. Всего по списку, то есть на бумаге, — 13 875 человек, из них 295 офицеров и генералов.

Штаб и управление русского экспедиционного корпуса на территории нейтральной Персии были сформированы в Сарыкамыше с «пропиской» в прикаспийском городе Энзели. Основанием для этого стал приказ по Отдельной Кавказской армии от 24 октября 1915 года за № 9817. Приказ был подписан ее главнокомандующим, генерал-адъютантом, великим князем Николаем Николаевичем-младшим, царским наместником на Кавказе.

В действительности численность личного состава экспедиционных войск на ту дату была несколько меньшей, если учитывать раненых и контуженных, госпитализированных больных (которых в силу климата Персии становилось все больше) и откомандированных по разным причинам людей.

Поскольку главной тактической единицей баратовского корпуса являлся полк казачьей конницы, то следует уточнить его силу по штатам военного времени. Казачий полковник Ф.И. Елисеев так описал штат казачьего полка в Великой войне на Кавказе:

«Сила такого полка исчислялась в 1000 казаков и чуть более 1000 лошадей, включая обозы 1-го и 2-го разрядов. В мирное время каждая сотня имела в строю 120 казаков, а на время войны — 135. Ее составляли: вахмистры — 1; взводные урядники — 4; младшие урядники — 8; сотенные трубачи — 1; сотенные фельдшеры — 1; строевые казаки — 1.

Итого — 135.

А всего в шести сотнях — 810.

Кроме того, в каждом полку были следующие команды: трубаческая, команда связи, обозная, писарская, чины полкового околотка — медицинского и ветеринарного, полковые кузнецы, полковой каптенармус. В них числились около 100 казаков разных званий и рангов.

В полках было около 25 офицеров, 2–3 врача, 2–3 военных чиновника, полковой священник. Каждому из них по закону полагались один конный вестовой и один денщик. Итого, одних вестовых и денщиков свыше 60 казаков.

Каждая дивизия имела пулеметную (8 пулеметов) и конно-саперную команды, которые формировались казаками из всех четырех полков дивизии.

Писари, конные вестовые и денщики для всех офицеров и чиновников штаба дивизии набирались также из полков.

ГІо закону, изданному с начала войны, семьи офицеров могли также иметь при себе денщика из полка. Кроме тех казаков, которые полагались по штату штабу дивизии, все остальные числились по спискам полка и составляли на полк около 1000 казаков».

Особенностью первоначальных боевых действий Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса на территории сопредельного государство виделось три обстоятельства. Они определяли «лицо» вероятного противника.

Во-первых, открытых столкновений с шахской армией не предвиделось. Султан-Ахмед-шах и его правительство в той ситуации на военный конфликт с Россией и Антантой пойти не могли. В противном случае это стало бы быстрой военной катастрофой для Персии.

Во-вторых, прогерманские и протурецкие силы, значительные но численности, имели в своей основе иррегулярность. Если, разумеется, не считать отряды персидской жандармерии, обученные шведскими инструкторами на европейский лад.

И в-третьих, противостояние с турецкой армией могло начаться только после того, как русские экспедиционные силы вышли к границе Персии с турецкими Западной (Горной) Арменией и Месопотамией (современным Ираком).

Здесь следует отметить следующее. О численности германо-турецких вооруженных отрядов в Персии на конец 1915 года в источниках приводятся довольно противоречивые сведения. Но в любом случае экспедиционный корпус уступал им и в числе сабель, и в числе штыков. Имел он превосходство только в полевой артиллерии.

То есть, по сути дела, экспедиционный корпус был конным корпусом. Это давало ему большую маневренность в стране, в которой отсутствовали железные дороги, если не считать той, что связывала Россию от станции Джульфа со столицей Южного Азербайджана, городом Тавризом и Шериф-кале на берегу озера Урмия. Зато древних караванных дорог для вьючного транспорта здесь было много, в том числе и в горных районах.

Формирование экспедиционного корпуса для действий в нейтральной Персии началось в начале октября 1915 года. Этим делом занимались лично генерал от инфантерии Николай Николаевич Юденич и штаб Отдельной Кавказской армии.

Прибывший из Тегерана в Тифлис первый секретарь российской миссии доложил наместнику в присутствии начальника армейского штаба генерал-майора Л.М. Болховитинова о положении дел в Персии. Великий князь Романов приказал посланцу из персидской столицы передать посланнику фон Эттеру следующее:

«Уже собран отряд из отличнейших воинских частей, снабженный всем необходимым. Этим экспедиционным корпусом будет командовать генерал, недавно отличившийся на турецком фронте, хорошо знакомый с восточными народностями, умеющий с ними обходиться.

Войска немедленно начнут грузиться в Бакинском порту. Из Энзели они будут двинуты в Казвин, в 140 километрах от Тегерана, где и будет находиться ставка командира экспедиционного корпуса».

Собственно говоря, это были начальные действия отправляемого в Персию кавалерийского корпуса. Войска перебрасывались кратчайшим и скорейшим путем — морем, по Каспию. Энзелийский порт был способен одновременно принять немало транспортных (десантных) судов под разгрузку. Морским же путем можно было беспрепятственно и быстро осуществлять снабжение экспедиционных войск.

Вопрос о переброске войск по суше, по короткой железной дороге и походным порядком, не стоял, хотя и рассматривался.

Встал вопрос о командующем формирующегося экспедиционного корпуса. Успех предстоящей операции по ту сторону границы России с Персией во многом зависел от удачного, верного выбора кандидатуры такого человека в генеральских эполетах. Здесь великий князь Николай Николаевич-младший и Юденич были полностью солидарны во мнении, что «тут нужен генерал популярный и решительный, боевой и дипломат, знающий Восток и кавалерист».

То есть речь со всей вероятностью шла о военачальнике из состава Кавказских казачьих войск. После обсуждения ряда кандидатур во главе экспедиционного корпуса был поставлен генерал-лейтенант Николай Николаевич Баратов, начальник 1-й Кавказской казачьей дивизии, который лучше всего отвечал вышеизложенным требованиям.

Он вел свою родословную от грузинских князей Бараташвили, будучи сыном сотника-дворянина Терского казачьего войска. За его плечами была учеба во 2-м военном Константиновском и Николаевском инженерном училищах, Академии Генерального штаба, которую он закончил в 26 лет в 1891 году.

Баратов имел прекрасный боевой послужной список. Полковником участвовал в Русско-японской войне 1904–1905 годов, командуя 1-м Сунженско-Владикавказским полком Терского казачьего войска. На его счету были лихие конные рейды по неприятельским тылам в составе сводной группы генерала П.И. Мищенко. За боевые отличия получил производство в генерал-майоры Генерального штаба.

С 1907 года Н.Н. Баратов служил начальником штаба 2-го Кавказского армейского корпуса. В первую кампанию Великой войны, в 1914 году получил под свое командование первоочередную 1-ю Кавказскую казачью дивизию. Ее полки отличились в Сарыкамышской операции, в которой полному разгрому подверглась 3-я турецкая армия, во главе которой стоял султанский военный министр мушир Энвер-паша.

Новым отличием генерала-генштабиста стала Алашкертская операция лета 1915 года. Тогда Баратов возглавил сводный отряд, которому была поставлена задача ликвидировать угрозу прорыва турецкого 4-го армейского корпуса в тыл главной (Карской) группировке сил Отдельной Кавказской армии. Баратовский отряд не только восстановил, казалось бы, безнадежно утраченное положение на угрожаемом участке фронта, но и нанес неприятелю серьезный урон.

В Баратове как в военачальнике подкупали не только его решительность и расчетливость в действиях. Он был способным кавалерийским генералом, полагавшимся на скрытность маневра и внезапность удара. На войне был удачлив, заботился о подчиненных ему людях, был прост в общении с ними.

Это дало ему большую популярность в кавказских войсках, прежде всего в казачестве. Не случайно казаки Терека и Кубани полюбили новую фронтовую песню безвестного для них автора, в которой были и такие незамысловатые слова:

«Наги Баратов бодр и весел,

Всех к победе он ведет.

Что ж, казак, ты нос повесил?

Веселей гляди вперед!»

В выборе начальника «секретной Персидской экспедиции» современников поражала одна деталь. Считалось, что великий князь Николай Николаевич-младший должен был относиться к генералу Баратову не самым благожелательным образом из-за одного, известного многим случая. Он касался малозначительного, но весьма красноречивого эпизода общения двух людей, которые на протяжении трех военных кампаний будут «заниматься» Персией. Об этом подробно рассказал в своей берлинской книге А.Г. Емельянов.

Случай состоял в следующем. Прибыв в 1915 году на Кавказ, бывший Верховный главнокомандующий России первым делом объехал фронтовые войска, чтобы вникнуть в обстановку, показать себя и людей посмотреть. Встречали великого князя всюду радушно. И потому что был из Романовых, и потому что имел несомненные боевые заслуги перед Отечеством. В полках и дивизиях в таких случаях накрывалось походное угощение («дастархан») в лучших традициях кавказского (горского) гостеприимства.

«Дастархан» был накрыт для Николая Николаевича младшего и в штабе 1-й Кавказской казачьей дивизии. Обязанности тамады («тулумбаша») на столь ответственном застолье взял на себя сам Баратов, тонкий знаток кавказских обычаев и неистощимый в застольных речах собеседник.

Посреди застолья великий князь, то ли забыв кавказский обычай, по которому без разрешения тамады никто не может обратиться к присутствующим с тостом, то ли не пожелав с ним считаться в силу своего положения, вдруг встал и начал говорить.

«Извините, Ваше Величество, — вежливо перебил его Баратов, — Вы оштрафованы!»

На недоуменный вопрос великого князя, в глазах которого зажглись недобрые огоньки, командир казачьей дивизии спокойно ответил лаконичным, но достаточно емким пояснением суть этого кавказского обычая и предложил подвергнуться штрафу — осушить большой кубок вина.

Сказано было так, что член семьи Романовых без малейших возражений покорился…

Перед генералом-генштабистом Н.Н. Баратовым командованием Отдельной Кавказской армии была поставлена задача «до объявления войны Персией России поднять престиж русского имени, а с момента объявления войны занять Тегеран с целью закрепления политического положения России в Персии».

Начальником корпусного штаба был назначен Генерального штаба полковник Николай Францевич Эрн, начальник штаба 1-й Кавказской казачьей дивизии. Баратов хорошо знал этого человека, своего подчиненного по началу Великой войны на Кавказе.

Это был опытный офицер-кавказец, за плечами которого была учеба в Елисаветградском кавалерийском училище, Академии Генерального штаба и Офицерской кавалерийской школе. Служил в Нижегородском драгунском полку. Участвовал в Гражданской войне на юге России на стороне Белого движения. Умер на 93-м году жизни в чине генерал-лейтенанта парагвайской армии в столице Парагвая, городе Асуньсьоне.

Корпусные войска стали сосредотачиваться в Баку и его окрестностях. Большая часть сил перебрасывалась в Персию морем, для чего были мобилизованы Каспийская военная флотилия и гражданские суда, приписанные к портам Каспия: Астрахани, Баку, Красноводску и другим. Часть этих судов самого различного предназначения в мирное время ходила и по Волге.

Их оказалось вполне достаточно для переброски из Бакинского порта в иранский портовый город Энзели кратчайшим путем людей и лошадей, артиллерии и боеприпасов, различного военного имущества и провианта. Это была для России в Великую войну одна из самых больших десантных операций, проводившихся также на Балтике и в Черном море.

Отправка частей корпуса с Кавказа в Энзелийский порт проходила в сжатые сроки — с 23 по 30 октября 1915 года. В первых числах ноября генерал-лейтенант Н.Н. Баратов доложил в штаб Отдельной Кавказской армии, что корпус в полном составе находится на персидской территории и готов к выполнению поставленной ему задачи.

В оперативное подчинение командира Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса, генерал-майора Генерального штаба Н.Н. Баратова поступали все русские воинские отряды, которые до этого находились на персидской территории. Из них только один

Азербайджанский отряд генерал-майора Чернозубова имел двойное подчинение, поскольку получал прямые приказы из армейского штаба в Тифлисе.

Сам Баратов вместе с начальником корпусного штаба полковником Эрном в сопровождении личного конвоя прибыл в город Казвин 4 ноября, проделав путь из Энзели в 225 верст. Здесь он встречал войска, которые походным порядком, не теряя времени, прибывали с берега Каспия в Казвин, где им устраивался смотр.

Назначались места временного квартирования воинских частей, шло их походное обустройство. Биваки казачьей конницы старались разбивать вне селений, там, где имелись хотя бы сносные пастбища и источники питьевой воды.

Сразу же налаживались караульная и дозорная службы, поскольку на войне расхолаживаться не приходилось. Тем более что путь из Энзели в Казвин проходил по провинции Гилян, где в горных лесах скрывались отряды повстанцев-дженгильдийцев Кучек-хана, не собиравшегося ни перед кем складывать оружие.

Давала о себе знать и агентура «германо-турков», еще не познавшая «уроков войны» и собственных провальных поражений. В штабном для корпуса городе Казвине она пока занималась распространением враждебных слухов и учинением смут на местных рынках.

Городские и сельские рынки в Персии исторически являлись местом вызревания и «вспыхивания» всевозможных мятежных действий, в том числе и на религиозной почве, которые заканчивались кровавыми делами. Достаточно вспомнить печальную судьбу посла России в Тегеране, писателя Александра Грибоедова, автора знаменитой комедии в стихах «Горе от ума», убитого в персидской столице в 1829 году толпой религиозных фанатиков.

Полки 1 — й Кавказской казачьей дивизии высаживались в Бендер-Энзели со всем своим тыловым имуществом следующим порядком: 1-й Уманский, 1-й Кубанский, 1-й Запорожский, 1-й Горско-Моздокский со взводом гаубиц… Разгрузка судов, прибывающих из Баку, шла днем и ночью.

Казачьи полки экспедиционного корпуса были укомплектованы людьми до полного штата, в том числе и офицерами. Убыль командиров, то есть кадровых офицеров, в начальный период войны оказалась огромной во всей русской армии, но восполнимой. «Качественный состав» офицерского состава можно проследить, к примеру, по 1-му Кубанскому Генерал-Фельдмаршала Великого Князя Михаила Николаевича полку.

Полковой командир, полковник Владимир Лещенко окончил по 1-му разряду Николаевское кавалерийское училище и Академию Генерального штаба.

Сотенные командиры, подъесаулы Илья Некрасов, Николай Дикий, Александр Зарецкий окончили Николаевское кавалерийское училище по 1-му разряду, а Петр Кобцов — это же училище по 2-му разряду, подъесаулы Степан Харин и Иван Щербаков — Оренбургское казачье училище по 1-му разряду.

В сотнях на должностях младших офицеров стояли казаки, получившие первый офицерский чин прапорщика за боевые отличия из нижних чинов, из урядников. Это были сотники: Аким Живцов, Александр Лузиков, Иван Некрасов, Антон Ефименко, Алексей Коровин.

Хотя шел только второй год Великой войны, в полку имелось уже довольно много и офицеров военного времени другой категории. То есть окончивших ускоренный курс обучения в школах прапорщиков. Среди них значились выпускники 1-й, 2-й и 3-й Тифлисских школ прапорщиков: Григорий Карагичев, Евдоким Кудинов, Григорий Путятин, Федор Щербанев, Василий Филимонов, Иван Богачев и Василий Беззубов. Многие из них занимали офицерские должности «за боевой убылью людей».

Полковой священник, протоиерей Александр Альбицкий окончил Владимирскую духовную семинарию. Одновременно он являлся и благочинным 1-й Кавказской казачьей дивизии.

Схожую картину качественной характеристики офицерского состава можно наблюдать и по 1 — му Запорожскому Императрицы Екатерины Великой полку Кубанского казачьего войска.

Полковой командир Флегонт Урчукин окончил Михайловское артиллерийское училище по 1-му разряду и Офицерскую кавалерийскую школу.

Сотенные командиры есаул Виталий Солоцкий и подъесаул Вениамин Рудько окончили Николаевское кавалерийское училище по 1-му разряду, подъесаул Деревянко — Киевское военное училище по 1-му разряду, есаул Головин — Оренбургское казачье училище по 1-му разряду, а есаул Алексей Золотаревский то же училище по 2-му разряду, подъесаул Сокол — Тифлисское пехотное училище по 1-му разряду.

Среди младших офицеров полка были несколько человек, произведенных в хорунжие из нижних чинов за боевые отличия: Фоменко, Рыло, Горошко.

Офицерами военного времени, то есть окончившими краткий курс школ прапорщиков Кавказского фронта в Тифлиси, Гори и Телави были: хорунжие Павличенко, Рычка, Солод, Савченко, Гришко, Симоненко, Черный.

Полковой священник отец Ломиковский окончил Петровский Полтавский кадетский корпус.

В четвертом полку 1-й Кавказской казачьей дивизии из Терского казачьего войска, которым командовал полковник В.А. Стопчанский, обладатель Георгиевского оружия, тоже было много офицеров военного времени. Среди них выделялся 35-летний прапорщик Иван Хомич, произведенный в первый офицерский чин за боевые отличия в мае 1915 года. Это был полный Георгиевский кавалер, награжденный Георгиевскими крестами 1-й, 2-й, 3-й и 4-й степеней. Как тогда говорили, терский казак имел «полный бант Егориев», два золотых креста и два серебряных.

Появление новых, значительных числом русских войск в Казвине, в окрестностях которого находилось много селений шахсевенов, вызвало спровоцированные беспорядки в мусульманской части города. Это вынудило генерал-лейтенанта Н.Н. Баратова принять должные меры для «обеспечения безопасности чинов русских войск» и обратиться к местным жителям.

Таким обращением стал приказ корпусного командира экспедиционным частям, переведенный на персидский язык и размноженный в количестве 200 экземпляров для публичного оповещения горожан. Баратов приказывал:

— при следовании русских войск по узким городским улочкам казвинцам не выходить на крыши домов ввиду опасности «быть расстрелянными»;

— в случае, если из какого-либо дома будет произведен выстрел по войскам, то такой дом со всем находящимся в нем будет уничтожать артиллерийским выстрелом или «подземным взрывом».

В заключение своего приказа генерал Н.Н. Баратов выражал уверенность в том, что персидское население окажет русским войскам полное содействие «к скорейшему прекращению деятельности злонамеренных людей». И что русские войска прибыли в Персию именно для этого.

Баратовский приказ-обращение в известной мере возымел свое действие. Вспыхнувшие было в Казвине уличные и рыночные беспорядки утихли сами собой. Стало ясно, что командование русских войск не остановится в деле наведения прежнего порядка и спокойствия перед крутыми мерами. И что пальба в спину на городских улицах будет караться самым суровым образом. Сыграли должную роль и дисциплинированность военных людей России, отсутствие у них намерений посягать на веру и имущество персидских граждан.

В самой Персии «встречей» экспедиционных войск занимался российский посланник фон Эттер. По его настоянию до прибытия в Энзели всех корпусных сил из города Казвина в селение Кередж, всего в одном суточном переходе от Тегерана, был выдвинут авангард русских войск в Казвине — Тегеранский отряд под начальством генерал-майора Ильи Петровича Золотарева, ставшего начальником Казвинского гарнизона. Это было на всякий случай корпусное прикрытие.

Тегеранский отряд состоял из 4-го Ставропольского своднокубанского полка (все 6 сотен) при 4 орудиях 1-й Туркестанской батареи. По сути дела, это был усиленный артиллерией один казачий полк. Отряду была поставлена задача занять, с боем или без боя, селение Киги-Имам по дороге из Казвина на персидскую столицу.

Для такой роли 4-й Ставропольский сводно-кубанский полк был выбран не случайно. Он отличался в лучшую сторону своей организованностью, был хорошо «сколочен». Многие его офицеры, как, примеру, войсковой старшина Василий Венков, подъесаул Михаил Фостиков и прапорщик Степан Аленов, уже имели фронтовые боевые награды. Среди таких наград значились разных степеней ордена Святого Владимира и Святого Станислава с мечами и бантом, Святой Анны с мечами.

Но первоначально в отряд генерал-майора Золотарева были назначены большие силы: 7 конных сотен, 300 пехотинцев при тех же 4 орудиях артиллерии из Туркестана, двух пулеметах и саперного отделения (10 человек). Официально было объявлено, что отряду предстоит охрана в Тегеране миссий России и союзных ей государств.

Первое движение русского отряда вызвало в персидской столице «большое беспокойство». Одним из его первых признаков стало то, что послы Германии и Австро-Венгрии «укрылись в американском посольстве». В конце 1915 года Северо-Американские Соединенные Штаты были еще нейтральной державой, но вероятность ее вступления в ряды Антанты в перспективе уже просматривалась.

Такая мера предосторожности случайной не была. Дело состояло в следующем. В одной из своих работ советский военный историк комдив Н.Г. Корсун писал следующее:

«Как доносил русский начальник персидской кавалерии, германцы предполагали произвести вооруженное выступление в Тегеране как против персидской казачьей бригады, руководимой русскими инструкторами, так и против „дружественных России миссий“.

Некоторым казакам этой бригады, которым немцы щедро платили деньги и которых считали искренними своими сторонниками, были розданы деньги и оружие для организации покушения на русского начальника персидской кавалерии и на некоторых персидских офицеров.

Как утверждали (шахские. — А.Ш.) казаки, добровольно предоставившие (своим командирам) бомбы (полученные от германской агентуры. — А.Ш.), сигналом для общего нападения на бригаду (в месте ее расквартирования. — А.Ш.) и погрома европейского (дипломатического. — А.Ш.) квартала должны были послужить взрывы бомб, брошенных в ночь на 2 ноября в казарменный район бригады».

Можно считать, что германской агентурой была предпринята попытка подкупить какую-то часть Персидской казачьей бригады и спровоцировать ее на мятеж в столице. После убийства русских инструкторов мятежные шахские казаки должны были возглавить нападения вооруженной «черни» на дипломатические миссии государств Антанты, прежде всего России и Великобритании, с целью их разгрома и разграбления.

Естественно, что организаторов таких нападений интересовали, в первую очередь документы и шифры миссий. То есть готовящееся нападение на дипломатический квартал, вне всякого сомнения, было делом рук германской и турецкой разведок. О кровопролитии в таких погромах ошибаться не приходилось.

Командованию экспедиционного корпуса из хорошо информированных источников было известно о силе неприятеля, готового оказать вооруженное сопротивление отряду генерал-майора И.П. Золотарева на ближних подступах к столице и в ней самой. Это были: отряды персидской жандармерии, общей численностью 1500 человек, около полутысячи германских наемников и около сотни бежавших из Туркестана австрийских военнопленных. То есть эти две тысячи хорошо вооруженных людей нельзя было «ставить на одну доску» с племенными ополчениями кочевников.

Имелись сведения и о том, что германская агентура смогла беспрепятственно вывезти из Тегерана в Исфахан огромное количество оружия и боеприпасов: 7 тысяч ружей, немалое число пулеметов, около 2 миллионов патронов и 30 тысяч бомб (ручных гранат?). Все это хранилось в столичных арсеналах.

Ситуация вокруг столицы Персии во многом зависела не сколько от военных событий в самом Тегеране, сколько от результатов наступательной Хамаданской операции и скорейшего установления контроля за дорогой Тегеран — Кум. То есть главные прогерманские и протурецкие силы концентрировались в городах Хамадан и Кум.

Высадка русских войск в порту Энзели, быстрое и почти всегда неожиданное перемещение казачьей конницы породили слух, что на западном персидском побережье Каспия высадились 50 тысяч русских. Вскоре по мере продвижения баратовского корпуса внутрь страны эта цифра «выросла» вдвое.

Высадка Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса в Энзели, движение к Тегерану русского отряда силой всего в один казачий полк вызвали откровенную панику в Тегеране. Причем эта паника искусственно создавалась в городе не где-нибудь, а на базарах, которые на Ближнем Востоке исторически являлись центром политической жизни не в одной только Персии.

Теперь уже премьер-министр Мустоуфи-эль-Мемалек убеждал Султан-Ахмед-шаха не вымыслами, а реальной «картинкой». Юного шаха пугали тем, что он вот-вот станет заложником у России. И что ему надо спешить с отъездом вместе с двором в древний Исфахан, где у него уже есть надежная вооруженная зашита «воинов ислама», и объявить этот город временной столицей Персидского государства.

Юного правителя убеждали в том, что он должен удовлетворить такое пожелание «нации и духовенства», «не подвергать опасности династию Каджаров». На имя Султан-Ахмед-шаха пришли «протесты» из останов Запада и Юга страны, то есть из тех провинций, которые являлись сферой деятельности «военного агента германского Генерального штаба графа Каница».

В эти дни в Тегеране дипломаты Германии, Австро-Венгрии и Турции развили «кипучую деятельность». Их послы, говоря о посягательстве России на территорию нейтральной Персии, говорили о том, что государство Каджарской династии должно объявить ей войну и присоединиться в Великой войне к Берлину, Вене и Стамбулу.

В ходе такой «обработки» со стороны дипломатических миссий трех держав, воюющих с Антантой, шах стал терять самообладание Его Величества и уверенность в себе, как персидского монарха. Только этим можно объяснить то, что Султан-Ах мед-шах просил передать министру иностранных дел России буквально следующее:

«…Он (шах) не чувствует в себе достаточно силы, чтобы продолжить царствовать, и что поэтому желал бы по возможности скорее передать бразды правления своему отцу и снова стать наследником престола».

Султан-Ахмед-шаху давалось немного времени на то, чтобы решиться «начать новую эру царствования, свободную от русского и английского влияния». Однако российскому посланнику фон Эттеру, опытному в восточных делах дипломату, удалось уговорить сомневающегося во многом шаха не уезжать в Исфахан, в этот «германо-турецкий стан».

Вероятнее всего, самым убедительным доводом в словах фон Эттера для шаха стало то, что посланник давал твердые гарантии в том, что войска генерала Баратова двинутся к персидско-турецкой границе, минуя столицу страны. Султан-Ахмед-шах после недолгих раздумий и советов с членами правящей династии Каджаров местом своего дальнейшего пребывания избрал загородный дворец Фараг-абад, всего в четырех верстах от Тегерана. Охрану Его Величества продолжали нести шахские казаки.

Фон Эттеру потребовалось немало усилий, чтобы убедить царского наместника на Кавказе великого князя Николая Николаевича-младшего не вводить войска в столицу Персии. На такое предложение посла он ответил, что «войска, раз двинутые, должны дойти до их назначения».

Все же кавказский главнокомандующий остановил Тегеранский отряд генерал-майора Золотарева в Кередже, всего в 30 километрах от столицы. Вскоре отряд сменил 3-й Ейский сводно-кубанский казачий полк, которым командовал полковник граф Владимир Васильевич Адлерберг, в прошлом офицер гвардии. Такое решение «спасло положение».

Этот полк иногда назывался Тегеранским гарнизоном, готовым в случае необходимости предотвратить враждебные выступления в столичном городе. То есть строить иллюзии на полное успокоение в нем и полное бегство германской агентуры не приходилось.

Когда паника в Тегеране улеглась, Султан-Ахмед-шах пожелал, чтобы офицеры и казаки Ейского полка, стоявшего в Кередже, свободно посещали его столицу. Шах «охотно слушал полковых песенников и с большим интересом рассматривал русские броневики, прибывшие в корпус».

Потерпев неудачу с «переселением» персидского правителя из столицы в Кум или Исфахан, граф Ганс фон Каниц перешел к активным действиям. Российский посланник и генерал Н.Н. Баратов получили из разных источников достоверные сведения о том, что в районе Султан-абада, расположенном между Кумом и Хамаданом, сосредоточились около 5 тысяч прогермански настроенных вооруженных людей, прежде всего из числа кочевников. В Хамадане на главной городской площади всем желающим повоевать «за веру» открыто раздавалось оружие (винтовки и патроны).

Более того, к Султан-абаду подошел хорошо вооруженный Хамаданский жандармский отряд. И ожидалось прибытие туда же из разных мест еще 5–9 тысяч (по разным сведениям) муджахидов. Командованию экспедиционного корпуса стало ясно, что неприятель не просто концентрирует свои силы, но и собирается «открыть» масштабные военные действия.

Их первый успех был способен породить анархию в стране, где во многих провинциях центральная власть больше походила на номинальную, чем на реальную. К тому же местные губернаторы военной (полицейской) силой не обладали. Поэтому им приходилось «пасовать» перед теми военными отрядами конников, которые порой приводили в столицы вожди местных кочевых племен.

То есть в Петрограде и Тифлисе ясно понимали, что русские (и английские на юге) экспедиционные войска будут гарантом государственной стабильности шахской Персии, в которой Россия имела немалые интересы, в ходе Великой войны. И, вполне возможно, в какое-то время после ее окончания.

Баратов предвидел, что промедление с наступательными действиями в самых решительных целях медлить ему не приходится. Основные силы экспедиционного корпуса разбиваются на пять тактических отрядов. Особенностью их стало то, что действовать им предстояло на вполне самостоятельном направлении, достаточно изолированно друг от друга. Это касалось в первую очередь тех отрядов, которые направлялись в горные области.

Чтобы предупредить вражеские действия, 23 ноября вперед выдвигаются два сводных конных отряда, которым в наступательной операции отводилась главная роль. Они вышли из города Казвина в юго-западном направлении (на Хамадан) и юго-восточном (на Лялекян — Кум).

Хамаданский отряд полковника-терца Михаила Георгиевича Фисенко, кавалера ордена Святого Георгия 4-й степени и командира первой бригады 1-й Кавказской казачьей дивизии, окончившего Николаевское кавалерийское училище, Московский архивный институт и Академию Генерального штаба, состоял из:

— 1-го Уманского казачьего бригадира Головатого полка (все 6 сотен);

— 2-го Екатеринославского сводно-кубанского казачьего полка (все 6 сотен);

— одного батальона 4-го сводного пограничного полка с 2 пулеметами;

— конно-пулеметной команды 1-й Кавказской казачьей дивизии (4 пулемета);

— 4 конных орудий 2-й Кубанской казачьей батареи;

— 2 гаубиц 2-й Кавказской картечной батареи;

— полвзвода 47-й саперной полуроты.

Отряд полковника М.Г. Фисенко выступил из Казвина 24 ноября. В директиве главнокомандующего Отдельной Кавказской армии от него требовались «прочное занятие города Хамадана», «усмирение взбунтовавшихся жандармов и разоружение скопищ, набранных германцами, австрийцами и турками».

Первый бой выпал на долю отряда полковника Фисенко 25 ноября у селения Элчи (бой продолжился у селения Аве), что в 100 верстах от Казвина. Отряд столкнулся с отрядом (им командовал немецкий офицер) персидских жандармов и курдов («попавших на удочку из немецкого золота»), численностью в две тысячи человек. Неприятель в итоге боя, который упорством не отличался, был вынужден ретироваться к недалекому перевалу Султан-булаг.

Здесь полковник Фисенко получил сведения, что на Султан-булагском перевале укрепилось до 1400 пехоты с двумя пулеметами, с орудиями, не считая конницы. Неприятель устроил на перевале полевые укрепления, благо камней в округе имелось предостаточно. Было известно, что «муджехиды» оценили «громадные» силы русского отряда, участвовавшего в бою у селения Элчи, «до 10 тысяч человек».

Собственно говоря, численность неприятельских сил то там, то здесь давалась порой противоречивая. Но, что надо подчеркнуть, недалекая от истины. Причина заключалась в том, что источники такой важной военно-оперативной информации (а порой и дезинформации) были разные.

Что касается численности отдельных отрядов русского экспедиционного корпуса, то их состав и численность постоянно менялись. Это было связано с постановкой боевых задач, походными маршрутами, численностью противостоящих вражеских сил. К тому же крупные отряды порой дробились, а немногочисленные отряды объединялись для проведения крупной операции.

Прогерманские вооруженные отряды превратили Султан-булаг в рубеж своей обороны против наступающего русского отряда. Труднодоступный горный перевал находился на полпути между Казвином и Хамаданом, и обойти его стороной было сложно. По ряду сведений, сюда были стянуты графом Каницом до 10 тысяч «воинов ислама», преимущественно кочевников. На перевале установили два горных и два полевых орудия.

Отряд полковника М.Г. Фисенко уступал защитникам перевала Султан-булаг многократно. Тяжелый бой, начавшийся 26 ноября, за этот рубеж, хорошо прикрывавший дорогу к городу Хамадан, шел двое суток. После этого путь в Иранский Курдистан для экспедиционных войск был открыт.

Русские войска атаковали вражескую позицию на перевале с трех сторон. Сам Фисенко возглавил атаку с фронта — с шоссе, то есть в лоб. На флангах действовали две обходные колонны полковника Николая Яковлева (командира 1-го Уманского казачьего полка) и войскового старшины Владимира Лещенко. Их колонны совершили обходные движения по горным, труднопроходимым даже для всадников вьючным тропам.

Спешенные казачьи сотни дружно атаковали неприятельскую позицию на перевале с фронта и с флангов. «Муджахидам» не помогло и их видимое численное превосходство в ружейных стволах. Они потерпели полный разгром, частью отступили к Хамадану, а частью рассеялись в окрестных горах.

Кубанские казаки, двинувшись в преследование, на дальних подступах к городу провели еще один бой с неприятельским отрядом, попытавшимся в удобном месте перекрыть дорогу. Но этот непродолжительный бой в сравнение со схватками на Султанбулагском перевале не шел.

Преследуя отступающих в конном строю, отряд полковника Фисенко 30 ноября вышел на прямую видимость с древних крепостных стен Хамадана. Этот город в Древнем мире был известен еще с XI века до нашей эры как Экбатана, столица Мидии.

Штурмовать Хамадан казачьему отряду не пришлось. В 5 километрах от города его встретила депутация почетных горожан, просившая у русских защиты от оккупировавших город германских и турецких наемников, численность которых называлась до 5 тысяч человек с 4 артиллерийскими орудиями и несколькими пулеметами. Помимо этих «муджахидов», в Хамадане находились до 2 тысяч персидских жандармов.

По другим данным, в городе Хамадане находились «половина восставших жандармов (до 3500 человек) под командой шведских офицеров… и официально считалась „взбунтовавшейся“; другая же половина жандармов открыто помогала немцам».

От депутации горожан полковник М.Г. Фисенко узнал, что губернатор Хамадана Сардарь Ляшгар, сын министра внутренних дел Фермана-Ферма, получивший губернаторский пост с вхождением отца в шахский Кабинет министров, арестован шведским майором Демаре. Более того, этот жандармский офицер вместе германским консулом в Хамадане беззаконно возложили на себя властные полномочия. Из числа «своих» людей они назначили в городе нового губернатора.

Фисенко не стал сразу же начинать штурм города. Казачьего полковника смущала не численность противной стороны, а то, что в ходе боя может серьезно пострадать сам город с древнейшими памятниками персидской культуры, его древние, особо почитаемые мечети. В таком случае вся ответственность за их разрушения «падала на Россию».

Пока решался вопрос о том, как предстоит брать город-крепость, из него прибыл заранее посланный лазутчик. Он принес хорошие вести: майор Демаре, командовавший хамаданским отрядом жандармерии, бежал. Вместе с ним из Хамадана бежали и все «вооруженные люди», еще утром наводнившие этот город.

Но бежал швед с офицерскими погонами не с пустыми руками, а нагрузив целый караван «конфискованного» им золотом из активов Государственного банка Персии, на сумму свыше 60 тысяч туманов. При этом майор Демаре силой взял хамаданского губернатора Сардаря Ляшгара в заложники и теперь держал путь на юг, по всей вероятности, в Лурестан. Там он надеялся получить пристанище и защиту у вождей племен кочевников-луров.

Германский консул в Хамадане напрасно требовал от шведа вооруженной рукой защитить город, ставший «центром восстания» против России. Не помогли и ссылки на авторитет графа Ганса фон Каница. За персидскими жандармами поспешили оставить Хама-дан и другие отряды «защитников ислама». После этого пришлось бежать и самому консулу с его миссией. Он сделал это так «стремительно», что казаки обнаружили в его доме еще не остывший обед.

Казачья конница полковника Фисенко вступила в Хамадан с развернутыми знаменами. Горожане, уже осознавшие, что их город оказался в зоне боевых действий, были приятно удивлены дисциплинированностью и благожелательностью русских военных. Они старались ни чем не нарушить привычный ритм жизни восточного города с его древним укладом. Ни о каких посягательствах на чувства мусульман речи даже не шло.

В том немаловажном событии боевой летописи русского экспедиционного корпуса показателен следующий исторический факт. Население города Хамадана устроило казачьему отряду «торжественную встречу». Проявления открытой враждебности хамаданцев отсутствовали.

Вместе с отрядом М.Г. Фисенко в город возвратился ранее изгнанный отсюда российский консул Черкасов со своими сотрудниками. Он сразу же приступил к исполнению своих прямых служебных обязанностей.

С первых дней пребывания в Хамаданском остане (провинции) Фисенко и Черкасов не стали устанавливать здесь свою власть, как это совсем недавно сделали шведский жандармский офицер и его коллега, германский консул. Но местным жителям было ясно, что русские казаки каких-либо враждебных выпадов по отношению к себе не потерпят. К тому же бегство Хамаданского жандармского отряда с многочисленными отрядами племенной конницы лучше всего говорило само за себя.

Отряд Фисенко, сделав Хамадан своей временной штаб-квартирой, стал развивать достигнутый успех. Высланные из города казачьи сотни провели несколько удачных боев с различными вооруженными формированиями. Те были разбиты на Бидессурском перевале близ города Кянгевера, у Сахне и Биссутуна.

Ожидаемого ожесточенного и длительного сопротивления казаки в этих столкновениях нигде не встретили. То есть на деле оказалось, что германская и турецкая агентуры в Хамаданском остане тратили большие деньги зря, не считая розданного оружия и боеприпасов.

Так был «погашен» один из главных очагов ожидавшегося вооруженного сопротивления баратовскому экспедиционному корпусу. Здесь следует заметить, что в Тифлисе и Казвине на такой успешный исход дела рассчитывали мало.

В итоге всех этих наступательных действий русский отряд оттеснил разрозненные силы неприятеля от Хамадана на один переход в западном направлении. Полковник Фисенко, выполнив поставленную перед ним боевую задачу, остановил продвижение казачьих сотен у селения Асад-абад. Одной из причин этого явилось то, что выдвинутые вперед казачьи разъезды потеряли боевое соприкосновение с неприятелем.

Берлинский резидент граф Ганс Каниц прекрасно понимал, что занятие русскими войсками Хамадана и установление контроля над всем Хамаданским останом, к слову говоря, самым мятежным, чревато сильным ударом по германо-турецкому престижу. На графа Каница и его ближайших сотрудников удручающе подействовало то, что сам город был взят стремительным ударом казачьей конницы и пал перед ней бескровно.

Граф Каниц, фактически командовавший всеми мятежными силами в районе Хамадана, решил ответить противнику впечатляющим контрударом. Но город штурмовать он не решился, памятуя то, как он был оставлен русскими. Было решено перерезать шоссе Хамадан— Казвин и отсечь авангардный отряд казачьей конницы от главных сил Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса.

План был задуман хорошо, но в исполнении оказался никуда не годен, поскольку не отвечал реалиям сложившейся ситуации. Когда прогерманские вооруженные отряды заблокировали шоссе, то казачьи сотни полковника Фисенко сразу же выступили на «зачистку» пути в Казвин. Каждый горный перевал, крутой поворот дороги грозили вражеской засадой.

Отряды всадников «германо-турок» контратаковали казаков в горной местности не раз (не говоря об обстрелах с горных вершин), но каждый раз крайне неудачно. Нападавшие при этом всячески избегали огневого боя — дело до длительных ружейных перестрелок пока не доходило.

После этого передовой корпусной отряд двинулся дальше, в горы Иранского Курдистана. Генерал-лейтенант Н.Н. Баратов поставил перед полковником Фисенко конечной задачей занятие города Керманшаха, вблизи границы с Турецкой Месопотамией, центра одноименного остана. В Керманшах и его окрестности отступила большая часть персидской жандармерии и племенных ополчений, которые до этого занимали Хамадан.

Пока на Хамаданском направлении развивались такие события, в Тегеране разразилась «политическая буря». Вести о событиях в Хамадане пришли в столицу Персии с большим опозданием, настолько стремительным оказался рейд казачьей конницы к горам Иранского Курдистана. Сторонники премьер-министра Мустоуфи-эль-Мемалека стали готовить город к сопротивлению «неверным», подход которых ожидался со стороны Казвинского остана. Глава Кабинета министров посчитал такой момент удобным для активизации действий сторонников ориентации на Германию и Турцию.

В день 25 ноября Мустоуфи-эль-Мемалек собрал министров для обсуждения внутриполитической ситуации в стране. Он заявил, что прерывает переговоры о заключении военного союза с Великобританией и Россией под «влиянием общественности». По его словам, страна якобы высказалась в пользу того, чтобы нейтральная в Великой войне Персия приняла сторону единоверной Турции и «защитницы ислама» Германии. Именно так расценил события того ноябрьского дня в персидской столице генерал-лейтенант Генерального штаба Ю.Н. Данилов.

Пока Тегеран таким образом «бурлил», в него стали поступать из Хамаданского остана самые обескураживающие вести. Сперва город заполонила весть о том, что русская конница прорвала укрепленную позицию на перевале Султан-булаг, а затем бескровно вошла в город Хамадан. После этого политическая ситуация в столице Персии резко изменилась в самую лучшую для держав Антанты сторону.

Юный Султан-Ахмед-шах, набравшись решительности, отправил кабинет Мустоуфи-эль-Мемалека в отставку. Он поручил формирование нового правительства страны стороннику ориентации на Великобританию и Россию Ферману-Ферма. Часть сторонников прогерманской ориентации сочли за благо покинуть столицу, опасаясь непредсказуемости последующих событий.

Политические события в Тегеране действительно стали развиваться стремительно. И не в лучшую для Берлина и Стамбула сторону. Едва глава нового Кабинета министров Ферман-Ферма вступил в свои права, как вопрос о военном союзе с державами Антанты стал обсуждаться более предметно как при шахском дворе, так и в меджлисе (парламенте).

Шах сделал еще один шаг к упрочению своей власти в стране. Он объявил «взбунтовавшимися» против законной власти, то есть уголовно наказуемыми преступниками, всех подданных, которые толкали Персию и ее народ к войне с соседними державами Антанты. Россия граничила с Персией на севере, а британская Индия — на юго-востоке.

И смена правительства в стране, и заявления Султан-Ахмед-шаха стали крупными дипломатическими победами России. В данном случае они были подкреплены оперативным решением начальных задач, которые были поставлены перед баратовским экспедиционным корпусом.

В направлении на город Кум стремительно наступал отряд полковника Ивана Никифоровича Колесникова в составе двух первоочередных казачьих полков — кубанского 1-го Запорожского и терского 1-го Горско-Моздокского. Его конечной боевой задачей было занятие города Кума, расположенного в 200 верстах южнее Казвина. Кум считался в те дни «главным штабом военных действий против России». Силы неприятеля в городе исчислялись в две тысячи человек при 2 орудиях.

Отряд вел опытный 55-летний полковой командир запорожцев, родом из терской станицы Ищерской, успешно окончивший Ставропольское казачье юнкерское училище и Офицерскую кавалерийскую школу. Во время Великой войны дважды Георгиевский кавалер (был награжден орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием) командовал полком и бригадой. Став в октябре 1916 года генерал-майором, командовал сперва 1-й, затем 3-й Кубанскими казачьими дивизиями.

Действия отряда Колесникова были столь же успешны, как и отряда Фисенко под Хамаданом. Но и здесь без боевых столкновений с «муджахидами» не обошлось. В течение двух дней — 3 и 4 декабря — было занято селение Лалекян. Через три дня был взят город Саве (Центральный остан), откуда казаки выбили неприятельский отряд численностью в две тысячи человек.

В этих боях отличился 24-летний выпускник 1-й Тифлисской школы прапорщиков Иван Павлюченко, родом из кубанской станицы Шкуринской. В самом начале Великой войны старший урядник за боевые отличия был награжден Георгиевской медалью «За храбрость» 4-й степени. Затем он будет хорунжим в партизанской сотне и сотником 1-го Запорожского казачьего полка, кавалером пяти боевых орденов.

Через три с половиной года прапорщик И.Д. Павлюченко в годы Гражданской войны в 29 лет станет генерал-майором белой армии.

Будет командовать родным ему 1-м Запорожским казачьим полком, конной бригадой и Кабардинской конной дивизией. В 70 лет белоэмигрантом умрет в Бразилии.

9 декабря русский отряд вступил (но не с налета) в город Кум, из которого перед этим поспешно бежали вооруженные люди из отрядов графа Каница вместе с членами различных комитетов, претендовавшими на выражение народной воли и осуществление власти не только в Кумском остане.

В тех военных событиях генерал-лейтенант Н.Н. Баратов до 8 декабря находился при отряде полковника Колесникова. Объяснялось это отчасти тем, что русским войскам предстояло вступить в священный для шиитов, которые составляли подавляющую часть мусульманского населения Персии. Поэтому «правильные» отношения с кумским духовенством и фанатично настроенными горожанами значили для хода «секретной Персидской экспедиции» очень многое, прежде всего на будущее.

При занятии Кума Баратов приказал полковнику И.Н. Колесникову не вводить сотни в город, где находились особо почитаемые мусульманами-шиитами святыни, до тех пор, пока городского квартала для постоя не укажут местные старейшины и улемы. Они были вызваны в баратовский походный стан вместе с губернатором Кумского остана, и их попросили помочь разместить русские войска в городе так, чтобы это было удобно с религиозной точки зрения и не доставляло беспокойства местным жителям-мусульманам.

Городские старейшины и улемы исполнили такую уважительную просьбу с готовностью. Губернатора же пришлось убеждать, поскольку тот просил генерала воздержаться от ввода войск в городские стены. Баратову пришлось напомнить, что такова воля шаха Персии, опасавшегося вооруженного мятежа в этом городе.

Кумский случай с размещением казачьего полка в древнем иранском городе с особо почитаемыми мусульманскими святынями получил должную, положительную оценку со стороны Султан-Ахмед-шаха и высшего шиитского духовенства.

Поэтому совсем не случайным было желание великого князя Николая Николаевича-младшего поставить во главе «секретной Персидской экспедиции», то есть кавалерийского экспедиционного корпуса, генерала-кавказца, «хорошо знающего восточные народности и умеющего с ними обращаться». Думается, что генерал-лейтенант Н.Н. Баратов с первых дней своего командования этим корпусом оправдал возлагаемые на него надежды. Восток, то есть Кавказ, он знал действительно отменно, часто выступая на войне в нейтральной Персии дипломатом.

Баратов отдал в день 23 ноября подчиненным ему войскам самые жесткие инструкции по пребыванию в мусульманской стране и в священном Куме, в частности. Суть инструкций для людей военных заключалась в следующем: соблюдать предельную осторожность, не поддаваться на возможные провокации со стороны германо-турецкой агентуры, чтобы тем самым не оскорблять религиозные чувства верующих, то есть мусульман-шиитов.

Когда командир экспедиционного корпуса напутствовал передовые отряды, выступающие из Казвина, то он потребовал применять оружие разборчиво. Применять только после того, как командиры твердо убедятся в том, что перед ними вооруженный враг, а не «разгоряченные подстрекательными призывами местные обыватели».

Занятие города Кума еще не означало, что из Кумского остана, то есть от подступов к персидской столице, ретировались все прогерманские вооруженные отряды. Генерал-лейтенант Н.Н. Баратов

8 декабря получил сведения, что по направлению на Тегеран из селения Рабат-Керим (всего в 50 километрах к юго-западу от него) готовится выступить походная колонна из «германо-турков», шахских жандармов и разноплеменных «муджахидов».

Речь шла о «банде Эхмир-Хикмета» (эмира Хишмета), одного из предводителей прогермански настроенных «скопищ». Из донесения, которое легло на стол Баратова, можно было судить, что Эмир-Хикмет задумал совершить нападение на Тегеран, разгромить (вырезать) в ней русскую и английскую-миссии, увезти юного шаха и союзных дипломатов в Исфахан и превратить этот город в столицу Персии.

Такое нападение на столичный город можно было бы не принимать всерьез, если бы не было достоверно известно, что в селении Рабат-Керим скопилось значительное число (две тысячи) вооруженных людей. Это были не просто конные ополчения кочевых племен. Под знаменем Эмир-Хикмета, авторитетного военачальника в среде «муджихидов», собрались турки, курды, шахские жандармы, беглые немецкие и австрийские военнопленные. Ими командовали в своем большинстве германские и персидские жандармские офицеры.

В штаб экспедиционного корпуса поступила и такая информация. В ней говорилось, что в селение Рабат-Керим прибыл отряд фидаев, подчинявшийся лично Эмир-Хикмету. («Фидай» в переводе на русский язык означает «жертвующий собой за свободу».) И что сила этого отряда исчислялась в 1100 всадников.

Корпусной командир 9 декабря выслал навстречу неприятелю Тегеранский отряд войскового старшины Петра Константиновича Беломестнова, командующего 4-м (Ставропольским) Сводно-Кубанским казачьим полком. Отряд состоял из 5,5 сотни этого полка (668 шашек) при двух конных орудиях 1-й Туркестанской легкой батареи и нескольких пулеметах.

Отряд совершил 70-верстный ночной переход и на подступах к селению Рабат-Керим был встречен огнем неприятеля: на позициях стрельбу вели 500 персидских жандармов и 1500 курдов и бахтиаров. Беломестнов приказал отряду разворачиваться из походного положения для атаки неприятеля в конном строю. На холмах перед Рабат-Керимом были поставлены оба орудия и пулеметы, которые начали шестичасовую огневую подготовку атаки.

Под прикрытием такой перестрелки казачьи сотни заняли исходные позиции. Опытный войсковой старшина Беломестнов, за плечами которого было уже 30 лет казачьей службы, лично повел отряд на Рабат-Керим. Неприятельская позиция была атакована кубанскими сотнями в конном строю лавой. Атака, в которой участвовали и спешившиеся казаки, завершилась рукопашной схваткой, которая оказалась победной для казаков. «Банда Эмир-Хикмета» перестала существовать: на поле боя бежавший неприятель оставил 245 убитых, из них половина были изрублены шашками.

Войсковой старшина Беломестнов умело руководил боем. Он не позволил своему сопернику Эмир-Хикмету переиграть себя тактически, когда тот от караван-сарая, больше напоминавшего крепость, стоявшего на перекрестке дорог в Тегеран и Кум, попытался несколькими конными партиями курдов и бахтиаров, по 100–200 всадников в каждой, обойти правый фланг русских. Путь им преградил есаул Василий Венков во главе 1-й и 2-й сотен казаков-ставропольцев, часть из которых он спешил.

На помощь подоспела 3-я сотня полка подъесаула Фостикова, которая сразу пошла в лихую атаку. При первом блеске казачьих шашек вражеские конные партии бросились уходить в разные стороны. Этот эпизод стал переломным в бою за селение Рабат-Керим. Неприятель, выбитый с занимаемой позиции, всюду оттеснялся и обращался в бегство, немалая часть его попала в тактически умело устроенное окружение и была истреблена.

Шахские жандармы и кочевники (курды и бахтиары) в ходе боя «рассеялись», потеряв свое первоначальное единое целое как воинский отряд, силою почти в три кавалерийских полка.

Отряд войскового старшины Беломестного в том бою потерял всего несколько человек убитыми и ранеными. Это объяснялось быстротой атаки, устрашающим видом казачьей лавы, умелым маневрированием сотнями на поле брани. И тем, что разноплеменное вражеское войско мужества и стойкости в боевом столкновении «не выказало».

Под Рабат-Керимом был совершен подвиг, по своему звучанию ставший едва ли не первым на необъявленном Персидском фронте. Его совершил молодой хорунжий 4-го Сводно-Кубанского полка Петр Редьков, посмертно награжденный почетнейшим Георгиевским оружием — Золотой саблей по высочайшему указу от 28 июня 1916 года.

На страницах «Русского инвалида» от 21 июля 1916 за № 194 о подвиге терского казака, недавнего выпускника Елисаветградского кавалерийского училища, рассказывалось так.

Командир взвода 1-й сотни Петр Редьков «по своей инициативе выдвинулся вперед, под губительным огнем противника занял охватывающее положение, заставил неприятельский резерв развернуться и, сдерживая во много раз превышающие силы персидских жандармов, дал возможность отряду броситься в конную атаку; в решительный момент боя, бросившись во главе (спешившегося. — А.Ш.) взвода в штыки, был убит и смертью своей запечатлел содеянный подвиг».

Бой у селения Рабат-Керим имел для событий в Персии во время Первой мировой войны особое звучание. Эта победа обескуражила и «локализовала» действия прогерманской оппозиции в самом Тегеране. Больше на столицу нападать никто не пытался и не «подбирался» к ней на опасную близость. Суровый урок полного разгрома 2-тысячного отряда Эмир-Хикмета оказался для многих поучительным. Особенно для тех, кто хотел вовлечь Персию в Великую войну.

О «знаковом» бое 9 декабря 1915 года под Рабат-Керимом генерал-лейтенант Н.Н. Баратов доложил телеграфной строкой в Тифлис, главнокомандующему Отдельной Кавказской армии, великому князю Николаю Николаевичу-младшему. Тот в ответ телеграфировал командиру экспедиционного корпуса:

«Передайте Войсковому Старшине Беломестнову и чинам его отряда особую сердечную благодарность за их отличные действия. Генерал-Адъютант Николай».

Казаков Беломестнова поздравили «русские чины Персидской Казачьей Его Величества Шаха бригады». Такая телеграмма была подписана полковником Н.В. Прозоркевичем, командующим бригадой шахских казаков.

Занятие с боями но пути городов Кума и Хамадана стали аккордом начальной стадии действий Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса на персидской земле. Но с занятием этих важных для русского командования со стратегической точки зрения пунктов, узлов пересечения многих дорог военная напряженность внутри нейтральной страны не ослабла.

Эта напряженность в первую очередь выразилась в ситуации, которая сложилась на персидском побережье Каспия, вернее — в его западной части. В приморской провинции Гилян, на территории которой находился порт Энзели, экспедиционным войскам (в их глубоком тылу) сразу же пришлось столкнугься с вооруженными отрядами кочевников небезызвестного Кучек-хана и его сподвижника Хасан-хана.

Их люди в лесистых горах остана при поддержке жителей гилянских селений нападали на небольшие воинские партии, транспорты и обозы (лошади убивались, а грузы грабились). То есть перерезались коммуникационные линии баратовского корпуса, которые шли вглубь страны от Энзели.

Мирза Кучек-хан прославил себя как предводитель повстанцев Гиляна, поднявших оружие против шахской власти еще в самом начале XX столетия. Он был к тому времени «хозяином» провинции, в которой, помимо собственно гилянцев, народа иранской группы, проживали также галеши, талыши, таты, курды, азербайджанцы. Собственно персы здесь числом не выделялись. И в таком национальном многоцветье Кучек-хан, человек лично храбрый, пользовался широкой поддержкой местных жителей.

Советские историки «рядили» потомственного хана то в одежды «восточного революционера», то в тогу «буржуазного демократа». Но, думается, Кучек-хан был прежде всего тем «стойким» феодалом в иранской истории, который считал Гилян «своим феодом» и который не собирался ни с кем делиться этой властью. В том числе и с шахом Персии, сидевшим в тегеранском дворце. То есть его «освободительная самостийность» в не столь далекое время прямо называлась «революционностью».

В любом случае, Мирза Кучек-хан был большой фигурой на политической сцене шахской Персии в начале века. Даже враги его, которых у гилянского феодала было много и разных мастей, называли хана честным человеком и «чистым идеалистом», каким только можно было быть на Востоке.

Кучек-хан был предводителем не просто повстанцев, а партизан-дженгелийцев. Они, начиная с 16-го года, «вели неравную борьбу против царских и сменивших их британских оккупационных войск», а также против «правительства шаха». К слову говоря, Мирза Кучек-хан стоял во главе так называемой Гилянской революции 1920–1921 годов, был награжден советским орденом Красного Знамени. В тогдашней Москве рассчитывали с его помощью установить в Персии советскую власть.

Гилянское повстанчество, во главе которого стоял Кучек-хан, имело национально-освободительный характер. С руководителем партизан-дженгельдийцев встречался Серго Орджоникидзе. Эта встреча состоялась на борту теплохода «Курск» после того, как в середине мая 1921 года советская Волжско-Каспийская военная флотилия под командованием героя Гражданской войны в России Федора Раскольникова заняла после капитуляции британского гарнизона портовый город Энзели.

После этой беседы Орджоникидзе информировал Ленина: «Ни о какой советской власти в Персии речи и быть не может. Кучек-хан даже не согласился на поднятие земельного вопроса».

Все же Мирза Кучек-хан, много повоевавший против русских войск в Великую войну, а затем с англичанами, пожелавшими в ходе Гражданской войны сделать Каспий, ни много ни мало, как «британским морем» (англичане заставляли угрозой применения силы спускать на судах белой армии Андреевский флаг!), заключил военный союз с большевиками.

Те обещали в обмен на установление советской власти не вмешиваться во внутренние дела страны, в которой «никакого пролетариата нет», бедное крестьянство «темно, забито и пассивно».

Такое обещание убедило предводителя партизан-дженгельдийцев в правильности своего решения. Военный комиссар «красной эскадрой», взявшей у англичан персидский порт Энзели, Батырбек Абуков свидетельствовал:

«Кучек-хан… скрепя сердце решился на провозглашение Персидской Социалистической Республики, предложенное ему комфлотом Раскольниковым».

После этого отряды дженгельдийцев и красных моряков-десантников двинули на Решт, столицу Гилянского остана. 4 июня они заняли город, из которого английское командование поспешило вывести свои войска. Однако вскоре Мирза Кучек-хан разорвал отношения с иранскими коммунистами, его правительство в Гиляне было свергнуто в ходе «персидского Октября».

Кучек-хан в ходе таких событий по своей воле «самоустранился от власти» и вернулся в горные леса, чтобы там дождаться «выяснения истины». В это время Москва начала дипломатические переговоры с Лондоном и Тегераном, и о маленькой Гилянской Советской республике в ней попросту забыли. Повстанцы-дженгельдийцы были предоставлены сами себе. Мирза Кучек-хан, так и не сдавшийся шахским властям, замерз в горах. Его отрубленная голова в «лучших восточных традициях» с торжеством была доставлена в персидскую столицу.

Кучек-хан действительно был грозой шахских властей в Гилянском остане. Его всадники-дженгельдийцы, по сути дела, беспрепятственно перемещались по горной провинции, встречая содействие в селениях. По некоторым данным, Кучек-хан начальствовал над «шайкой численностью около 1 тысячи человек, терроризировавшей население района Моссул — Энзели — Решт».

По сведениям русской разведки, немецкая агентура обещала огромную сумму, 10 тысяч туманов, за взрыв Менджильского моста, о важности которого говорить не приходилось. Гилянские повстанцы грозили захватить банки в Реште и «вырезать русскую колонию». Поэтому генерал-лейтенант Н.Н. Баратов решил провести операцию против отрядов Мирзы Кучек-хана, базы которых находились в горах.

Наступательная операция против дженгельдийцев началась 25 декабря 1915 года. Выделенный для их ликвидации воинский отряд действовал походными колоннами по трем сходящимся направлениям: с севера, юга и запада. Схватки проходили в горных заснеженных лесах, где путь преграждали завалы на тропах и обледенелые скалы. Последние схватки, которые определили исход операции, прошли 30 декабря. Войско Кучек-хана оказалось разбитым и рассеянным и уже не угрожало большими нападениями.

Однако ситуация в горах Гиляна продолжала оставаться тревожной всю Первую мировую войну. Штаб экспедиционного корпуса констатировал то, что на каспийском побережье «оставалось еще много враждебного России элемента». Был случай, когда в засаду, устроенную местными повстанцами, попала казачья сотня, принявшая бой в невыгодных условиях.

В тылах Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса действовали не только партизаны-дженгельдийцы Кучек-хана. Постоянную опасность таили в себе воинственные кочевники-курды. На словах вожди их племен заверяли русских в своей доброжелательности к ним. Но на деле все было иначе.

Очевидец тех событий, автор ряда исторических памяток полков кубанского казачества, генерал-майор, атаман Кавказского отдела Кубанского казачьего войска Василий Григорьевич Толстов писал:

«Курды… в тылу подкарауливали казаков, не только одиночных и парных, но и разъезды, и посты летучей почты и безжалостно из засады убивали их или захватывали врасплох, дико истязали, мучили и умерщвляли. Не проходило дня, чтобы курды не убили одного-двух казаков.

Требовалось постоянно быть наготове и зорко следить за этими мнимыми доброжелателями и впереди, и позади, и по бокам».

Командир экспедиционного корпуса остро реагировал на проявления открытой враждебности со стороны местного населения.

Показателен такой случай. Протурецки настроенные персы напали на фуражиров терского 1-го Горско-Моздокского полка. Они убили

9 лошадей и закопали живым в землю попавшего им в руки раненого казака.

Баратов приказал наказать селение, жители которого совершили вооруженное нападение, по законам военного времени. Их имущество приказано было «продать с аукциона». Из вырученной суммы по 500 рублей получили «потерпевшие» казаки, потерявшие коней, а 5 тысяч рублей отправили на Терек, семье погибшего казака. Остальные деньги были переданы «в распоряжение персидского правительства».

Корпусная разведка на начало января 1916 года определяла численность противника, противостоящего экспедиционному корпусу на территории Персии, в более чем 25 тысяч вооруженных людей. Эти сведения были получены из разных источников, проанализированы и суммированы.

Местами сосредоточения наиболее крупных группировок прогерманских и протурецких сил являлись: районы Сенне-Хамадана и Керманшаха — по 6 тысяч человек, Приморский район (останы Гилян и Мазендеран) — 5 тысяч, окрестности Исфахана и сам город — 4 тысячи, Султанабад — 2 тысячи. В других останах крупных неприятельских отрядов не наблюдалось.

Командовали этими немалыми военными силами неприятеля самые разные люди. Разумеется, выше всех по положению стоял «военный агент германского Генерального штаба граф Каниц». Во главе обученных шведскими инструкторами отрядов персидских жандармов и племенных конных ополчений стояли такие люди, как, например, вождь одного из кочевых племен курдов Эмир-Наджен и немецкий разведчик лейтенант фон Рихтер.

Но при этом корпусному командованию приходилось учитывать два немаловажных фактора, исходя из внутреннего устройства Персии. Во-первых, легкоконные отряды враждебных кочевых племен отличались хорошей маневренностью, и появление их можно было ожидать в самых разных местах. Прежде всего на маршрутах передвижения экспедиционных войск и особенно их подвижных тылов.

Во-вторых, местное население, особенно кочевые и полукочевые племена, враждебно воспринимало появление на их территории любых вооруженных формирований. Поэтому прогермански настроенным племенам бахтиаров, курдов, луров и других приходилось «оперировать» преимущественно в зоне своего расселения и не заходить далеко на земли своих не менее воинственно настроенных соседей.

В начале января 1916 года войска Кавказского экспедиционного корпуса продолжили ведение, говоря современньш языком, «зачисток» тех мест, где концентрировались враждебные силы. Одним из таких мест являлся город Султанабад, где скопились до двух тысяч «муджахидов». Местный германский консул Ронер проявлял большую активность, не имея недостатка ни в деньгах, ни в оружии с боеприпасами.

Для занятия Султанабада был отправлен 1-й Горско-Моздокский казачий полк во главе с 45-летним полковником Владимиром Андреевичем Стопчанским, подкрепленный конными орудийными расчетами. Выпускник Михайловского артиллерийского училища в Великой войне стал обладателем Георгиевского оружия, генерал-майором и командиром казачьей бригады. Занятие Султанабада в день 6 января было исполнено стремительно и бескровно.

Неприятель (вместе с немецким консулом) бежал из города, не помышляя о его обороне. Встречать казачий отряд вышли местный вице-губернатор и армянский архимандрит. Однако ситуация в Султанабаде оказалась не из простых: дипломат Ронер, имевший в наличии большое число огнестрельного оружия, безвозмездно роздал его тем местным жителям, которых считал прогермански настроенными.

Обустроившись походным лагерем в городе, полковник Стопчанский во главе четырех казачьих сотен при двух орудиях 22 января выступил на Буруджир, где, по сведениям лазутчиков, стали собираться «муджихеды», бежавшие из Султанабада. Вперед был выслан для ведения разведки разъезд хорунжего Александра Васищева. Казаки-терцы пробивались к селению Зальян по глубоким снегам, ведя коней на поводу. На этом направлении «муджахиды» от боевого столкновения уклонились.

Продолжая продвижение вперед, 1-й Горско-Моздокский полк 25 января занял город Довлетобад. И вновь терские казаки полковника В.А. Стопчанского не встретили ожидаемого сильного сопротивления противной стороны.

Совсем иная картина сложилась для русского отряда, наступавшего на Кентаверском направлении, к турецкой границе. Здесь отряд пограничной стражи подполковника барона Петра Карловича Медема, выпускника Казанского пехотного юнкерского училища, подкрепленный конными сотнями из состава 1 — й Кавказской казачьей дивизии.

Здесь с начала действий баратовского экспедиционного корпуса впервые русские войска подверглись сильной атаке. Ее провели не прогерманские силы, а турецкие пограничники, «зашедшие» на территорию соседнего государства. 22 января у города Фирузобада турки большими силами (две пешие и семь конных сотен, 6 пулеметов и одно орудие) повели наступление на позиции казаков-кубанцев дивизиона 1-го Уманского полка, которым командовал есаул Александр Иванович Бородин.

Кубанские казаки не только удержали за собой занимаемую позицию у Фирузобада, но и отбили «энергичную» вражескую атаку с большими потерями для турецких пограничных стражников. Те откровенно надеялись на свое видимое численное превосходство, но в огневом противостоянии откровенно проиграли. Есаул Бородин ожидал продолжения боя на следующий день, но турки ушли на исходные позиции.

Вскоре стало ясно, что всеми действиями против русских войск, в том числе шпионажем, руководят профессионалы-иностранцы.

Убедиться в этом помог случай, происшедший около города Кереджа. Полусотня есаула Василия Венкова проводила прочесывание местности. Она наткнулась на группу вооруженных людей, которых казаки-ставропольцы захватили в плен.

При допросе оказалось, что это были четыре иностранных офицера, которых сопровождал персидский жандарм. Выяснилось, что один из офицеров является послом Турции Асим Беем, а второй — военным агентом (атташе) Австро-Венгрии полковником Геллером. Если четверо из этой группы сложили оружие сразу, то турецкий посол долго не хотел подчиниться требованию казачьего есаула.

Задержанные были незамедлительно доставлены в штаб отряда войскового старшины Беломестнова. У персидского жандарма при обыске нашлось письмо с «расшифровкой депеши на турецком языке». Это была разведывательная информация о продвижении русских войск на Хамаданском направлении. В письме нашлись сведения и о намерениях противной стороны.

Командованию экспедиционного корпуса стало ясно, что последующие военные события на территории Персии развернутся в борьбе за древний город Керманшах. Столица одноименного приграничного остана находилась в предгорьях Иранского Курдистана, на линии расселения соседних племен курдов и луров.

Именно туда уходили разбитые под Хамаданом, Кумом и другими городами прогерманские отряды персидской жандармерии и «муджихидов». К Керманшаху стягивались значительные силы конных ополчений, прежде всего курдских и иных кочевых племен. Сюда бежали немцы, шведы, австрийцы, турки, которые с оружием в руках встретили появление на персидской территории русских войск.

Именно там находились «военный агент германского Генерального штаба» граф Каниц и его ближайшие помощники. Каниц лично руководил фортификационными работами у Керманшаха, занимался распределением оружия, боеприпасов и денег, был на связи с турецким командованием в недалекой Месопотамии. В городе скопилось большое количество самого разного по назначению и происхождению военного имущества.

Керманшах находился в 120 верстах к юго-западу от занятого русскими войсками Хамадана. Он был связан с ним хорошей дорогой. ГІо достоверной разведывательной информации, в январе

1916 года у Керманшаха сосредоточилась большая неприятельская группировка, силой до 20 тысяч человек при 14 орудиях. Основу ее составляли отряды курдской конницы.

Все это делало Керманшах «главной германо-турецкой базой на территории Персии». О его значении свидетельствует тот факт, что незадолго до взятия города войсками Кавказского экспедиционного кавалерийского корпуса, в нем с инспекторской поездкой из соседней Турции побывал сам генерал-фельдмаршал фон дер Гольц-паша, успешно воевавший против англичан на юге Месопотамии.

Германская военная миссия в Стамбуле была всерьез встревожена тем, что ход событий в нейтральной Персии показал, что на ветер выброшены огромные деньги, которые Берлин выделил для вовлечения этой восточной страны в Великую войну. То есть речь шла о видимом провале стратегической берлинской задумки. Потому и цена ей была большая.

Графу Каницу пришлось держать отчет, в том числе и финансовый, перед фон дер Гольцем, он заверил высокое инспекционное лицо честью прусского офицера в том, что «его» Керманшах устоит перед русским оружием. Для того чтобы этот город «устоял», было сделано действительно многое.

К началу Керманшахской наступательной операции войска русского экспедиционного корпуса оказались отчасти разбросанными: значительные силы оказались в Кумском остане, под Тегераном, в Казвине и Гилянской провинции, в ряде других мест. Поэтому великий князь Николай Николаевич-младший и генерал от инфантерии Н.Н. Юденич решили продолжить усиление отдельного баратовского корпуса.

На территорию Персии вводится третья конная дивизия — Кавказская кавалерийская дивизия (начальники дивизии — генерал-лейтенант князь Сергей Белосельский-Белозерский, затем Генерального штаба полковник Гавриил Корганов). На Кавказском театре военных действий она была единственной армейской, все остальные конные соединения являлись казачьими.

Это была единственная кавалерийская дивизия русской армии в Первой мировой войне, полностью состоявшая из трех драгунских полков и традиционного четвертого казачьего (обычный состав кавалерийской дивизии из четырех частей — драгунский, уланский, гусарский и казачий полки). Ее состав был таков:

16-й драгунский Тверской Его Императорского Величества Наследника Цесаревича полк (командиры полка — полковник Эдуард Хартен, затем полковник граф Павел Коцебу), 6 эскадронов.

17-й драгунский Нижегородский Его Величества полк (командир полка — полковник Станислав Ягмин), 6 эскадронов.

18-й драгунский Северский Короля Датского Христиана IX полк (командиры полка — полковник Александр Гревс, затем Генерального штаба полковник Николай Эрн), 6 эскадронов.

Кубанский казачий 1-й Хоперский Ея Императорского Величества Великой княгини Анастасии Михайловны полк (командир полка — полковник Николай Успенский), 6 сотен.

Кавказский конно-горный артиллерийский дивизион, состоявший из 2 батарей, 16 конных и горных орудий (командир — полковник Бородаевский).

Это была привилегированная кавалерийская «полугвардейская», как ее заслуженно считали, дивизия. Она отличалась от других кавалерийских соединений не только своей традиционно высокой боевой выучкой, но и тем, что в ее драгунских полках служили много офицеров аристократических фамилий, прежде всего князей кавказских народов.

Кавказской кавалерийской дивизией командовал только-только назначенный генерал-майор Свиты Его Императорского Величества (вскоре получивший повышение в чине), 48-летний князь Сергей Константинович Белосельский-Белозерский, начавший Первую мировую войну во главе 1 — й бригады 2-й гвардейской кавалерийской дивизии. Выпускник Пажеского корпуса имел хороший послужной список, одно время был командиром лейб-гвардии Уланского Его Величества полка. В Гражданскую войну находился в Финляндии, служил в штабе генерала Маннергейма.

Полки этой кавалерийской дивизии относились к числу старейших в старой русской армии. Их боевая летопись была связана прежде всего с войнами России на Кавказе. Тверским драгунским полком одно время командовал будущий генералиссимус А.В. Суворов-Рымникский, князь Италийский. Нижегородский же драгунский полк относился к числу наиболее прославившихся полков регулярной кавалерии, отличившись не раз в Кавказской войне против имама Шамиля.