Потеплело, выглянуло солнце, и мысли прямо кулаком в мозг стучат: запиши нас, запиши! Жить не дают, сволочи.
Пишу я на шлепанцах, такие у меня блокноты. Листки как лекало ступни, фигурная вырубка, лежат на резиновой подошве, а меж пальцами хлястиком с зеленой стразой соединены. Они на магните. Покупаю их в «Красном кубе» и цепляю на холодильник. Таких скопилось штук несколько, и все на правую ногу.
Проездной кончался сегодня, но оставалось несколько поездок. Решила кого-нибудь на них пропустить.
Стою и со словами «возьмите, поездки остались» протягиваю проездной. Никто не берет. Стадо идет на турникеты, пройдя, некоторые спохватываются об упущенной халяве, но поздно. Очень плохая реакция; будут стрелять, никто не отскочет.
Пока чистила баклажаны, вырезая из них гусеничные ходы, размышляла о совр. лит-ре, о том, что совсем мало читаю совр. прозы.
И не надо. Разве что за науку. Девяносто процентов раздутые объемы. Роман «Мой мальчик» (Ник Хорнби, последнее, что прочла) следовало бы сократить до большого рассказа.
Видишь, как плохо смотрится? Вот. Никогда так не делай. <Забесплатно.>
Имеют место две позиции: а) лучше ничего, чем плохо; б) лучше хоть что-то, чем ничего.
И непонятно, где правильная. Не очевидно, что первая. С точки зрения автора, которому и так мало платят.
И еще аргумент: когда издатель слышит слово «рассказ», его рука тянется к пистолету. Рассказы не покупают, не спрашивают в библиотеках, потому что рассказ не дает забвения.
Можно ли заработать литературой? У знакомой писательницы есть прелестное выражение: «Сам себя вокруг столба выебешь, пока…». Так вот, пять раз вокруг столба, пока заработаешь на жизнь литературой.
А поэтам вообще не платят, поэтому они такие озлобленные. Факт, современная поэзия утратила принцип калокагатии, прекрасного и доброго. Прекрасное чаще всего демоническое. Поэзия пошла по пути обслуживания обаяния зла. Это идет от Мильтона, через Лотреамона — и вот сегодня опять вспыхнуло. Прекрасное и манящее скорее согласится быть аморальным. Примеров тому, талантливых и не очень, сотни.
Еще один порок — литература, которая вертится волчком и пытается укусить собственный хвост. Допустим диалог:
— Лучше всего точные науки передаются половым путем. Нужно только найти отличника.
— Запиши.
— Сам запиши.
— И это тоже запиши.
— Вот это и называется постмодернизм.
— И это запиши.
Можно и так, поумнее:
— Мне, пожалуйста, Пастернакá на немецком языке, в переводе Гете.
Или:
— Добро — это рафинированное зло.
Далее везде.
А ведь было, было великое предназначение. «В Париже лучше не иметь постели, чем приличного смокинга» — сказано в одном из романов Гюи де Мопассана. Я читала его в голодном студенчестве. И так меня обеспокоила приведенная сентенция, что, как только случилась стодолларовая бумажка (кажется, это вообще был мой первый заработок), я тут же отправилась в магазин модной одежды на «Белорусской» и купила себе черный шелковый пиджак а-ля смокинг.
Волшебная сила искусства, говорил детский писатель Драгунский.
А приличной кровати у меня не было еще лет пять. Да и сейчас, впрочем, нет. Да и бог с ней.
И все-таки литература владеет иногда умами, факт.
В магазине «Академический проект» на Рубинштейна купила книжку «Короткая лесбийская проза». Скорее всего, хорошая подделка под переводы западных писательниц — филфак ЛГУ постарался или еще что-нибудь в этом роде. Муж читает вслух отрывок из рассказа Моник Виттих Les guérillères: «Молодые девушки ищут в кустах и деревьях гнезда щеглов, зябликов, коноплянок. Они находят несколько канареек и покрывают их поцелуями, прижимают их к груди. Они бегут, они поют от радости, они перепрыгивают через камни. Сотни тысяч юных девушек возвращаются домой, чтобы лелеять своих птиц…»
Я (изображая мужа, разочарованно): — «А я-то думал, это про настоящих птиц!»
Муж (удивленно): — Да! А я-то думал, что это про настоящих птиц!
Какая, право, жуткая идиома: кровь с молоком.
Это о здоровом, румяном человеке. Ср.: кофе со сливками, бефстроганов в сметане…
Людоедское? О нет, гурманское.
О слоеной булочке: чешется.
Болезни, исцеляемые русскими заговорами, можно разделить на две группы: а) «олицетворенные» болезни или состояния: двенадцать сестер-лихорадок, золотухи, ночницы или полуночницы, криксы-плаксы, тоска, сухота; б) болезни явные, обозначаемые предметно, — чирей, ячмень, кила, волос и т. д.
Любопытно, что скрытые в теле, невидимые болезни имели красивые, поэтические названия, а очевидные, плотские — неблагозвучные, неприятные. То есть к внутренним болезням (сиречь — внутреннему миру) уважения было больше.
Баба-Яга у Некрасова причитает над поверженным и порубленным Змеуланом:
— Кто тебя так исказил?!
Написано в 1840 году, 168 лет назад.
Услышала сегодня про свою прическу: эркер на затылке.
Муж заехал к маме полить цветы и обнаружил подложенную под цветочный горшок книжку Хайдеггера, всю в земле и следах от подтеков воды. Ему стало нехорошо.
Протерла спасенного Хайдеггера ваткой с левомицитиновым спиртом.
Я не хочу, чтобы моя жизнь вплотную подошла к будущему.
О том же есть у Ларисы Миллер: «А пока мы ждали рая, // Нас ждала земля сырая».
— Когда вы повеситесь?
— Я? Я лично пока не собираюсь, — охуевший от такой борзости редактор сайта смотрит на меня огромными коровьими глазищами.
Я, конечно же, оговорилась, намеревалась сказать: «вывеситесь».
Что ж теперь поделаешь.
Однако денег дал.
Описания природы читать скучно…
А писать?!
На съемочной площадке раздеть человека легко — а в книжке трудно, попробуй раздень!
— Есть хочу!
— Покушай мяса.
— Оно уже невкусное.
— Риса…
— Не хочу.
— А что хочешь?
— Красной икры поела бы.
— Доешь горошек.
Сразу видно, творческий человек советует. Налицо пример образного мышления.
А чтоб царевна не уколола пальчик веретеном, ей отрубили руку по локоть.
Прошлой зимой, аккурат перед праздниками, рядом с домом разобрали трубу крематория. Быстро, по кирпичику, за несколько дней. Труба торчала полвека, и никто сначала ничего не понял, когда ее окольцевали лесами и по ним на самую верхотуру взобралась бригада гастарбайтеров.
— Я думал, ее к Новому году украшают, — сказал старик сосед.
Теперь на месте крематория прелестный голубенький домик с белоснежными наличниками. Нарядный и яркий.
О блокаде писали в основном женщины: Ольга Берггольц, Лидия Гинзбург, Татьяна Глебова, Лидия Охапкина, Ольга Родштейн, Людмила Митусова, Элла Фонякова…
Почему, почему. Потому что женские нервы крепче.
— Ты хоть рассказывай мне иногда, как у тебя дела, — сказала мама. — А то вот стою в очереди за хлебом, а за мной Светка Белова. «Как Женя?» — «Работает…» — «Где?»
А я откуда знаю, где ты работаешь. Говорю: «В редакции». Светка: «В «Мурзилке», что ли?»
— А ты им говори: «В Интернете».
— В Интернете! Придумала тоже. В Интернете не работают. Ты еще скажи: в космосе.
Продавщица в магазине одежды в подземном переходе на Китай-городе:
— Вы мусульманка?
— Нет.
— А где же ваш крест?
Почему, собственно, у человека непременно должен быть крест?
— Я неверующая, — отвечаю я и почти что чувствую, что вру…
Камасутра — это книга для космонавтов: заниматься сексом в таких позах можно только в состоянии невесомости.
«…Я куда более любила мой единственный и одинокий можжевеловый куст в Чехии, чем все здешние олеандры и тамариски. Нельзя любить Ботанический сад». Это Цветаева. Как красиво сказано! Совершенно правдоподобно звучащая неправда.
Купила в подземном пассаже фиолетовую тушь Isa Dora. А муж говорит: теперь у тебя ресницы а-ля куриная попа.
Разные, разные у всех понятия о красоте.
Если японцу дать окрошку, его вырвет. Проверено лучшими поварами.
Управление человеческой популяцией сводится к четырем фразам:
1. Надо помочь!
2. Что же ты нас так подводишь?!
3. Не надо доводить до беды!
4. Да тебя убить дешевле!
5. (Если не сработало 4.) Заберем в автомобиле — вернем в сумке!
— Я сижу как камень.
— Ты говоришь, как поэт.
Раньше я улыбалась во все лицо: вот так. А теперь прочитала в журнале Vogue, как это вредно (морщины), и перестала.
Сделали папе сайт для привлечения покупателей.
За год по рекламе пришло десять бандитов и один клиент.
Обожаю бокс! Звук его трансляций так монотонен, что при определенной привычке можно и не замечать его совсем. Таким образом появляется возможность читать или делать свои дела, находясь в одной комнате с мужем.
Начальник отстранил мужа от должности — и тут же его завалили другими заказами.
— Свято место пусто не бывает.
— Ты имеешь в виду отделение в моем кошельке?
Разговариваем с модельером об имидже:
— Тебе нравится, как был одет мой муж?
— Вполне. Полоска делает выше и серьезнее. Ему пошла бы короткая деловая стрижка.
— А я? Тебе нравятся мои рюшки?
— Рюшки? Я тебе скажу, что такое рюшки. Рюшки это некая бесформенная масса. Человек в подобной одежде воспринимается как субъект с хаосом в голове. И легко доступным. Пышная рюшка на горловине с глубоким вырезом «V» однозначно прочитывается как символ вагины.
Если после сорока лет человек проснулся утром и у него ничего не болит — значит, этот человек мертв.
ПОЛИФОНИЯ
Поняла, что мне не нравится в симфонической музыке: полифоническое сочетание струнных и духовых. Это все равно что варить картошку с морковью. Хотя многие любят…
У Цветаевой тоже, кстати, от симфонической музыки зубы сводило.
Норвежский композитор Григ = наш Дмитрий Борисович Кабалевский.
Ср. «В пещере горного короля» и пьесу «Клоуны».
Кабалевского, кстати, даже Горовиц исполнял, а это вам не Рихтер, который играл всех подряд.
Купила очередную гламурную кофточку, превышающую гонорар за статью «Как я купила квартиру и сдала ее в аренду» в глянцевом журнале. Какую по счету, сто первую или сто вторую… Как божий день ясно, что в случае с женской одеждой, обувью и косметикой экономическое понятие «предельная полезность» не работает.
В ресторане вместе с чеком дали освежающие сосалки «Эклипс», затмение. Затмевают запах изо рта.
С утра какой-то странный, необъяснимый припадок сил.
Муж учит диковинным словам: интерференция; дифракция; когерентность; конгруэнтность.
— Есть еще девиация.
Я:
— Ты девиатор моей жизни.
Пока мужчина лежит на диване, он непобедим.
Вот я и вычислила, чем меня привлекает японская литература: претерпевание не является для нее обязательным условием; достаточно созерцания.
В буколиках то же самое. И вообще литература вполне может обойтись без растравленности.
Если «уд» по-русски исконно значит «хуй», то удобно должно переводиться соответственно. («Как живете?» — «Удобно».)
Могут ли ноги уменьшаться… если увеличиваются мозги? Вот интересно. Последние лет десять покупаю обувь 38-го размера, а тут вдруг заметила, что стал налезать и 37-й. Превращаюсь в маленькую сухонькую старушку? Становлюсь шагреневой кожей?
Мизантропия это, что ли? Что ни знакомство — разочарование. Не тот, не те… И от старых знакомых расстраиваюсь. Огорчаюсь примитивности мозгов, которой не замечала, что ли, раньше.
— Зайчик, а идеальные люди есть? Перфектные?
Зайчик, не раздумывая:
— Плюсквамперфектные. Которые уже на кладбище.
По недосмотру природы человек родился и обнаружил себя огурцом. Наливным, тугим, в пупырках, на голове цветочек, внутри семечки.
Мысли у него человеческие, а тело огуречье. «Где мои руки! Где мои ноги! — ужасается человек. — Я не могу говорить! Я ничего не вижу! Даже не знаю, есть ли рядом другие огурцы!»
И он понимает, что скоро созреет и его съедят, — или так и сгниет на грядке.
Сначала он, конечно, приходит в отчаяние. Потом, через несколько дней, замечает, что, когда дождик, ему хорошо, а когда жара — плохо, воистину плохо, просто больно физически. И начинает ждать дождя и радоваться, если накрапывает. Но долго лежать без солнца холодно. Лист с одного бока прикрывает, с другого нет. И не повернешься.
Наконец он осознает, что хочет есть, — и вдруг нá тебе: удобряет его кто-то. Удобрили — и он сыт. Нет, однозначно лучше быть сытым, чем голодным.
Теперь он каждый вечер ждет подкормки.
К середине августа он и есть самый настоящий огурец.
У великих писателей топливом — всю жизнь, до смерти — служит счастливое детство. Набоков. Пруст. Мы же — в советское время — были его лишены, и надо искать другое топливо. Наверняка оно где-то есть.
Статья про оскверненную в Эрмитаже «Данаю» вышла под заголовком «Маньяк, восстановивший справедливость».
— Мы тут немножко подредактировали, — извиняясь, сказал ответсек Миша.
Ребренд Рембрандта.
После того как я разрешила себе помереть под забором, мои дела определенно наладились.
Всем советую.
— Эх, теперь все, в год по килограмму, — вздыхала мама.
Кто-то из подруг сказал ей, а может, в журнале прочитала, что женщина после тридцати лет, как ни крути, прибавляет в год по килограмму, и ничего с этим не поделаешь. Гормоны. Закон природы. Сопротивление бесполезно.
В тридцать лет она весила 60 кило. Сейчас ей 54, то есть с тех пор, как она согласилась с постулатом, прошло 24 года. И весит она, да-да, 60+24=84 кг.
В течение всех этих лет мама исправно и неукоснительно толстела по килограмму в год.
Самое ужасное, что заклятье запало в мою башку, когда я была еще совсем маленькой.
Но все-таки надеюсь, что на меня не подействует.
Если музыка грустная, это не значит, что композитор грустил.
Вы заметили, что во сне не едят? Почему людям не нужно принимать пищу во сне? Зэковские голодные видения не в счет. Очевидно, душа питается чем-то другим, живет за счет иного, и жиры-белки-углеводы не требуются даже как образы.
Мы летаем, любим, ищем, зовем, убегаем, прячемся, убиваем во сне — но не едим.
— Ты когда-нибудь ел во сне?
— Что-то не припомню.
— А летал?
— Летал.
— А я по телефону часто разговариваю. А бегал?
— Бегал.
— Без трусов в людном месте оказывался?
— Нет, не оказывался.
— Плавал?
— Плавал.
— Спал?
— Не знаю…
— Плакал?
— Может быть.
— Сексом занимался?
— Да.
— Не мог что-нибудь сделать, например закричать?
— Возможно…
Снится все что угодно, только не еда.
Что такое мюсли? Мюсли — это кошачий корм, только сладкий и для человека.
— Зайчик, а очень глупо будет, если я после мороженого съем шпроту?
— Ну, глупо, конечно. Нелепо. Как в кино.
Рай скучен не только у Данте.
На эту же тему Хармс писал с обратным знаком: «Когда человек говорит: „мне скучно“, — в этом всегда скрывается половой вопрос».
— Я лесорубом быть не обещал; я и сам у камина люблю посидеть.
— Зайчик, я тебе разрешаю изнасиловать кого угодно! Я не буду ревновать.
— Лентяйка!
— Зайчик, будешь паштет из зайца в арманьяке?
После завтрака, который по времени ужин, размышляю, в какой сходить магазин. Туфли? Духи? Заколки?
Магазинов много, а я одна.
Все недоделанные дела — от страха смерти.
С возрастом мозг генерирует образы все быстрее… Стоит ли вообще за ними гнаться — и оставлять?