Первая Ливонская война, 1480–1481 годы. Документы

«Первая Ливонская война» в контексте политики Ливонского ордена

Нельзя утверждать, что события русско-ливонской войны 1480–1481 годов, которую мы здесь не без основания именуем «Первой Ливонской войной», обделены вниманием историков. Сказать так означает погрешить против истины. И вместе с тем надо иметь в виду, что научная разработка означенного сюжета всегда была сопряжена с рядом затруднявших ее обстоятельств, в первую очередь, с наличием у исследователей априорных суждений, обусловленных их пристрастием к определенным историографическим шаблонам, а порой и политической ангажированностью. Так, например, в работах немецко-прибалтийских историков XIX — начала XX века эта война всегда представлялась неудачной попыткой руководства Ливонского ордена противодействовать «московской экспансии» в отношении Ливонской конфедерации, проявившей себя после присоединения к Московскому государству в 1478 году Великого Новгорода[76]. Советские историки, чьи позиции сформировались в условиях противостояния СССР фашистской Германии и эскалации «холодной войны» в послевоенной Европе, напротив, рассматривали этот конфликт сквозь призму представлений о вековой борьбе северо-западных русских земель с «милитаристским» Ливонским орденом, представлявшим постоянную и очень серьезную угрозу их независимому существованию, препятствовавшим развитию российской государственности[77]. С середины 80-х годов прошедшего столетия исследование русско-ливонских отношений в зарубежной исторической науке начало переходить в новое качество, чему немало способствовало накопление историками знаний о типологических особенностях средневековой Ливонии, основных направлениях и динамике ее политического развития, специфике Ливонского ордена и ливонского орденского государства, и всего спектра русско-немецких контактов рубежа Средневековья и Нового времени, однако и тут русско-ливонская война 1480–1481 годов достойного освещения пока не получила. Как в зарубежной, так и в отечественной историографии она продолжает изучаться в плоскости двусторонних межгосударственных отношений с упором на проблему формирования России как государства имперского типа и без глубокого анализа состояния Ливонии и Ливонского ордена, одного из главных фигурантов конфликта. Элемент новизны присутствует в наблюдениях немецких исследовательниц Элке Виммер и Гертруд Пикхан, полагающих, что поражение Ливонии в данном конфликте ускорило окончательную утрату Новгородом и Псковом их былой независимости[78]. Важная и наиболее перспективная тенденция обнаруживается, однако, в одной из статей их соотечественника Клауса Нейтманна, который проводит идею о существовании прямой взаимосвязи между началом русско-ливонской войны 1480–1481 годов и борьбой за светскую власть в пределах Рижской епархии, вспыхнувшей в середине XV столетия между Ливонским орденом и Рижским архиепископом Сильвестром Штодевешером[79]. Та же тема представлена в ряде работ Бернхарда Йенига[80], но без тщательной ее проработки. Проблемы сопряженности внешней политики Ливонского ордена с характером внутриливонских политических баталий первой половины 1470-х годов касается также Александр Баранов (Берлин) в очерке, посвященном отношениям ливонского магистра Берндта фон дер Борха с Псковом[81].

Обращение современных российских историков к войне 1480–1481 годов диктуется, прежде всего, их интересом к процессу зарождения российской государственности и фигуре «собирателя русских земель» Ивана III. В монографиях Ю. Г. Алексеева и В. А. Волкова, посвященных военной истории, русские военные кампании эпохи помещены в контекст объединительной политики Ивана III и его усилий, направленных на обеспечение безопасности Московского государства[82]. Изложение событий в них сведено к описанию походов, а конечная победа Московского государства объясняется его возросшим военно-техническим потенциалом и усовершенствованием системы стратегического и оперативно-тактического руководства русскими вооруженными силами. При этом исследование предпосылок, хода и характера конфликта производится в традиционном ключе, т. е. без какого-либо учета внутреннего состояния Ливонии и политических маневров ее государей.

Затрудненность научного изучения темы в нашей стране обусловлена, помимо прочего, еще и состоянием Источниковой базы. С русской стороны события 1480–1481 годов освещаются псковскими и новгородскими летописями[83], составители которых далеко не всегда имели представления об истинных мотивах, целях и характере действий ливонских ландсгерров; к тому же надо учитывать, что псковское и новгородское летописание конца XV — начала XVI века, попав под воздействие московской меморийной традиции, не избежало свойственного той официоза и предвзятости в отборе и подаче исторического материала. Что касается ливонской хронистики конца XV века, то она представлена, прежде всего, «Красной книгой» рижанина Германна Хелевега[84], в которой, однако, основное внимание уделено противостоянию ордена и Риги, а не внешнеполитическим пертурбациям, и потому сведений о войне 1480–1481 годов в ней крайне немного. Ливонские же историографы второй половины XVI — начала XVII века, «золотого века» ливонской хронистики, большого внимания этому событию не уделяли, ограничиваясь краткими и малоинформативными ремарками[85]. Значительный объем документального материала предоставляют архивные собрания ганзейских городов, большей частью опубликованные в двух серийных изданиях[86], и документы из архива Немецкого ордена, ныне хранящиеся в Берлине в фондах GStA РК. Изучение зарубежных источников, имеющих отношение к русско-ливонской войне 1480–1481 годов, осложняется их отсутствием в двух фундаментальных собраниях источников по истории средневековой Ливонии, Liv-, Est- und Kurländisches Urkundenbuch и Akten und Rezesse der Inländischen Ständetage, хотя документальный комплекс, представленный в настоящем издании, отчасти помогает восполнить такого рода лакуну.

Значение источников ливонского происхождения состоит в том, что они позволяют воспроизвести историю «первой Ливонской войны» с учетом напряженной внутриполитической обстановки, характерной для Ливонии рубежа 1470–1480-х годов, и сложных маневров, предпринимавшихся ливонскими государями в целях ее разрешения. Подобный подход, как представляется, дает ключ к пониманию сущности русско-ливонского конфликта 1480–1481 годов, истоки которого коренились не только (и не столько) в нарастании межгосударственных противоречий, как обычно принято считать, а, скорее, в характере взаимоотношений ливонских ландсгерров. Ливония, в отличие от Орденской Пруссии, не являлась в полном смысле «орденским государством», поскольку наряду с землями Ливонского ордена на ее территории находились владения четырех духовных государей — архиепископа Рижского и епископов Дерптского (Тартуского), Эзельского (Сааре-Ляэнеского) и Курляндского. Борьба ордена с епископатом за лидерство в пределах Ливонской конфедерации составляла основу политической истории «Старой Ливонии» на протяжении всего ее существования. К середине XV века она вступила в завершающую стадию[87], самым непосредственным образом влияя на характер общения Ливонии с соседними государствами, в том числе с Новгородом и Псковом, позже с Московским государством. Стараясь укрепить собственные политические позиции путем привлечения на свою сторону рыцарства и городов, а также заручиться поддержкой папства, немецких государей и Ганзы, ослабив тем самым противника, ливонские ландсгерры, каждый из которых представлял тот или иной духовный институт, в противодействии друг другу активно использовали религиозную риторику, причем самым действенным приемом считалось декларирование своей готовности противостоять «русским отступникам», которое, как правило, сопровождалось обвинениями в сговоре с ними противной стороны[88]. Ливонский орден, располагавший наибольшим в Ливонии военным потенциалом, свои претензии на звание «защитника христианства» старался подкреплять делами, вследствие чего его вооруженные акции против Пскова и Новгорода с удивительной точностью совпадали с периодами осложнений его отношений с епископатом[89].

Развитие русско-ливонских отношений во второй половине XV века, между тем, само по себе быстро приближало их к состоянию повышенной конфликтности. Видоизменение порядка ганзейского товарообмена, имевшее место в конце Средневековья, объективным порядком привносило в русско-ганзейскую торговлю немало напряженности, которая к тому же на порядок возросла вследствие стремительного разрушения новгородско-ганзейской «старины» после присоединения Великого Новгорода к Москве. Обоюдная заинтересованность в поддержании активных торговых связей допускала, однако, возможность взаимовыгодного компромисса, чего нельзя сказать о другой проблеме, немало омрачавшей русско-ливонские отношения конца Средневековья. Здесь уместно вспомнить о крайне непростой обстановке в районе границы, разделявшей владения ливонских ландсгерров и Псковскую землю. С середины XIV века в условиях преобразования средневековой, зональной или «фронтирной», границы в границу современного, линейного, типа, там четко обозначился ряд «обидных» (спорных) мест, что привело к увеличению числа и ожесточенности пограничных столкновений[90].

Несмотря на тенденцию обострения русско-ливонских отношений, в целом политику руководства Ливонского ордена в отношении восточных соседей в 1470-х годах нельзя оценить однозначно как агрессивную. В 1471 году ливонский магистр Иоганн Вальдхаус (Вольтус) фон Херзе (1470–1471), в частности, намеревался принять предложение Великого Новгорода и заключить с ним военный союз против Москвы, что уже тогда могло обернуться для Ливонии большой войной с непредсказуемым результатом, но отстранение Вальдхауса и передача магистерских полномочий Берндту (Бернхарду) фон дер Борху (1471–1483) устранили эту угрозу[91]. Новый глава Ливонского ордена немало содействовал нормализации отношений с великим князем Московским Иваном III[92], которому на тот момент также не хотелось портить отношения с ливонскими ландсгеррами. Незавершенность борьбы с Новгородом, Тверью, Казанью, равно как и наметившийся конфликт с Великим княжеством Литовским, заставляла его ценить дружеский нейтралитет Ливонии, благодаря которому он не только блокировал своих самых серьезных соперников — Новгород и Литву, но также обеспечивал Московскому государству надежный канал дипломатических и торговых сообщений со странами Западной Европы.

В 1474 году ливонские ландсгерры заключили с Новгородом и Псковом «Данильев мир», названный так в честь князя-воеводы Данилы Дмитриевича Холмского, который должен был придать русско-ливонским отношениям желанную стабильность, однако по истечении неполных четырех лет мирные соглашения оказались под угрозой срыва. В 1478 году, во время похода Ивана III на Новгород, русские отряды совершили ряд вторжений на ливонскую территорию с целью грабежа. Ливонцы и среди прочих рижский хронист Герман Хелевег полагали, что сделано это было по приказу великого князя, который узнал о «поповской войне» (Pfaffen-Krieg) — так он окрестил конфликт магистра с Рижским архиепископом Сильвестром Штодевешером, — и захотел завоевать их земли[93], хотя, скорее всего, причины этих набегов следует искать в слабой дисциплинированности русского войска и действовавшей в его составе татарской конницы, а также в участии в них псковичей. В конце зимы — начале весны 1478 года[94] нападениям подверглись Дерптская епархия и окрестности Нарвы. В ответ магистрат Дерпта арестовал псковских купцов, находившихся в городе[95], а фогт Нарвы Хейденрейх фон Вальгартен, помимо этого, произвел конфискацию русских товаров в счет покрытия ущерба, причиненного его гебиту[96]. По сложившейся традиции дерптцы ответили на нападение вторжением в псковские земли, после чего Псков в очередной раз запросил помощи у великого князя Московского[97].

В хронике Хелевега сказано, что обеспокоенный магистр срочно (aufs schleunigst) созвал по факту вторжений ландтаг: «По этому поводу было решено незамедлительно направить послов к московитам и особенно к псковичам, которые принесли Ливонии большие беды, и все это с ними обсудить. Тем временем каждые 10 крестьян должны были снарядить и содержать одного воина (gewaffneten mann), а ленники (lehnmann) одного с каждых 15 [из принадлежавших им крестьянских] дворов»[98]. В официальных документах 1478 года о ландтаге не упоминается, однако из них явствует, что 10 марта в городе Валк [Валга], располагавшемся на стыке Ливонии и Эстонии, состоялся съезд представителей ливонских городов (штедтетаг), на котором разбирался широкий круг проблем, касавшихся внешней торговли[99]. Там, в частности, было оглашено письмо ганзейских купцов с новгородского Немецкого подворья с жалобами на притеснения (bedruck) со стороны новгородских властей, суть которых, к сожалению, не раскрыта, и принято решение об отправке в Новгород посольства для урегулирования проблем[100]. Дерпт, ввиду напряженной обстановки, счел целесообразным отозвать из Новгорода своих граждан[101]. Само Немецкое подворье, ганзейская контора, являвшаяся центром русско-ганзейского товарообмена, функционировало в начале июля 1478 года, хотя из-за нападений шведов (шведских пиратов?), жертвами которых стали новгородские купцы, над его обитателями нависла угроза ареста[102]. Чтобы обеспечить их возвращение в Ливонию, фогт Нарвы Вальдгартен выразил готовность освободить русских купцов, задержанных в Нарве в начале весны[103]. Что касается ливонского магистра Берндта фон дер Борха, то он вплоть до начала 1479 года искал мира с Псковом и, не исключено, предоставил свободу переданным в его распоряжение псковским купцам, арестованным в Риге и Нарве в ответ на русские нападения начала 1478 года. Прямых свидетельств тому нет, но к июлю 1479 года в Новгороде после некоторого перерыва вновь открыло ворота Немецкое подворье, что обычно бывало после освобождения в Ливонии русских заложников[104].

Нападения на ливонские земли, подобные вторжениям 1478 года, не представляли для Ливонии ничего экстраординарного и большого вреда владениям ордена, основная часть которых располагалась вдали от псковской границы, не нанесли. Магистр фон дер Борх в своем письме к верховному магистру Немецкого ордена Мартину Трухзесу фон Ветцхаузену от 11 марта 1478 года отмечает, что «его [великого князя люди], когда он шел походом на Новгород, нанесли очень большой урон герцогству Литовскому и все его разорили»[105], но про потери подвластного ему ордена ни словом не поминает. Вместе с тем о вероятности русского нападения на Ливонию говорилось и на собрании вассалов Немецкого ордена (мантаге) из северо-эстонских областей Гарриэн и Вирлянд с участием комтуров Ревеля, Йервена и Везенберга. Ссылаясь на то, что в настоящий момент «они призваны быть в ополчении (zcur lanthhuth legen) и ежедневно должны опасаться русского нападения», ленники отказались удовлетворить требование верховного магистра по оказанию ему финансовой помощи[106], из чего следует, что приказ о боевой готовности в Ливонии все-таки был объявлен. Думается, это случилось по причине нахождения большого московского войска близ ливонской границы, обращения псковских властей к Ивану III за помощью и непредсказуемости дальнейшего разворота событий.

Надо заметить, что в 1478–1479 годах ливонскому магистру в целом было не до проблем с русскими, поскольку его отношения с Рижским епископом Сильвестром Штодевешером в тот момент обострились до предела. Его особую обеспокоенность вызывало появление в Ливонии шведских войск, которые правитель Швеции Стен Стуре Старший (1470–1497 и 1501) прислал на помощь Рижскому архиепископу во исполнение договора 1477 года, как и то, что архиепископ, к тому времени уже располагавший отрядом наемников-«богемцев»[107], отказался от дальнейших переговоров с орденом[108]. Мириться с нахождением в Ливонии иноземных солдат магистр не собирался[109], а потому 24 января 1479 года на ландтаге в Вендене заключил с вассалами архиепископа соглашение о совместных действиях против шведов и «богемцев»[110]. В течение февраля-марта владения архиепископа были оккупированы войсками ордена, сам он попал в плен, а командир «богемцев» Генрих фон Хоенберг казнен; вассалы архиепископа присягнули магистру в верности, после чего он вступил во владение епархией[111], о чем не замедлил сообщить руководству Немецкого ордена в Пруссии[112]. Он просил у верховного магистра обратиться в Рим с посланием, в должном свете представить папе его конфликт с главой Рижской церкви и просить папу воздержаться от враждебности в отношении ордена. От своего непосредственного начальника, чьим «старшим гебитигером» он считался, ливонский магистр не скрывал главной цели своего демарша: «Святой отец, папа, должен соизволить пожаловать, дать, разрешить и утвердить [передачу] ордену Рижской епархии, которую они [рыцари ордена] приобрели мечом в порядке правой самообороны, в светском ее состоянии, а именно, земли, люди, замки и крепости и все мирские принадлежности, к возрастанию и процветанию, к преуспеянию и преумножению христианства»; Рига, богатейший город Ливонии, также переходила под нераздельную власть магистра[113].

10 апреля на ландтаге в Вейзенштейне от имени ордена, рыцарства и городов Ливонии была составлена жалоба на архиепископа («вейсенштейнский рецесс»), которую надлежало довести до сведения папы Сикста IV и коллегии кардиналов[114]. После смерти архиепископа Сильвестра, последовавшей 12 октября 1479 года, ливонский магистр предложил на его место своего кузена, ревельского епископа Симона фон дер Борха[115], однако действия ливонского магистра не были одобрены в Риме. Папа оставил без внимания желание магистра видеть в должности Рижского архиепископа своего родственника и отдал предпочтение Тройскому епископу Стефану Грубе (1480–1484)[116]. Более того: в Ливонию стали поступать известия о намерении папы отлучить Ливонский орден от церкви[117], и потому магистр испытывал насущную потребность в оправдании своего беспрецедентного демарша. 25 января 1479 года он писал верховному магистру: «Мы со смиренным рвением просим вашу милость написать нашему всемилостивому государю императору и государю венгерскому королю и самым основательным образом [представить] положение дел нашего ордена в Ливонии, чтобы они дружеским и благожелательным образом изложили в своих письмах к нашему наисвятейшему отцу папе, что, как это значится в наших прошлых посланиях, [лишь] мы можем удержать рижскую епархию, которой русские так намереваются причинить еще больше бед. Поскольку во все времена в епархиях [Рижской и Дерптской] мы препятствовали этому, то милостью Божьей [и сейчас] придем к столь благословенному концу <…>. Если святой отец папа не станет чинить нам препятствий, то мы всех их [русских] принудим к послушанию святой римской церкви»[118]. В свете усилий магистра фон дер Борха, направленных на сохранение мирных отношений с Псковом, о которых говорилось выше, это его заявление воспринимается как манифест, призванный подчеркнуть значение ордена как оплота веры, но отнюдь не как программа действий. Интересно другое: с той поры постулат об обращении «схизматиков» в католичество, как и «русская угроза», стал одним из основных мотивов орденских посланий, адресованных в папскую курию, от которой напрямую зависел исход противостояния Ливонского ордена и епископата, а также к западноевропейским государям. Подобных заявлений, однако, не встречается во внутренней переписке ливонских ландсгерров и городов, и подобная адресность, в свою очередь, может быть признана свидетельством искусственного происхождения такого рода деклараций.

Таким образом, случилось, что после аннексирования орденом Рижской епархии и пленения Рижского архиепископа у магистра Берндта фон дер Борха возникла насущная потребность в «маленькой победоносной войне» с «русскими отступниками», которая отвела бы от ордена угрозу интердикта за столь бесцеремонное обращение с князем Церкви, а заодно содействовала появлению папской санкции на передачу ордену светских прерогатив (Herrschaft) в отношении Рижской епархии. Двухсотлетняя борьба ливонских ландсгерров за лидерство внутри страны близилась к исходу, и Ливонскому ордену, претендовавшему на первенство, необходимо было продемонстрировать всему католическому миру свою способность в качестве государя «всея Ливонии» гарантировать подданным защиту от внешнего врага и «справедливость» в ее средневековом восприятии. При подобном раскладе для объявления войны Пскову ливонскому магистру требовался особый повод, который акцентировал его верность католической церкви, праведность устремлений и служил неоспоримым доказательством его состоятельности в роли государя. Этой цели полностью отвечало его намерение вернуть Рижской епархии, при сложившихся обстоятельствах — ордену, спорную или, говоря языком русских летописей, «обидную» землю Пурнау (Пурнове), расположенную между русской Опочкой и орденской крепостью Мариенбург (Алуксне). Согласно старинным договоренностям, восходившим к XIII веку, эта полоса приграничной земли являлась владением Рижских архиепископов, но по условиям псковско-дерптского договора 1463 года, подписанного при участии и содействии представителей великого князя Московского после очередного военного поражения Ливонского ордена, она «на воле Псковской» была передана Пскову. Постройкой укрепленного Вышгородка псковичи продемонстрировали стремление закрепить эти земли за собой навечно, с чем ливонцы, продолжавшие считать их своими, не желали мириться[119]. В 70–80-х годах XV века Пурнау неизменно выступала в качестве места свершения недружественных акций, доводивших подчас до кровавых стычек, причем каждая из противоборствующих сторон считала себя правой: ливонцы полагали, что псковичи горят желанием в обход старинных договоренностей «протиснуться к [ливонской] земле, воде и рыболовным угодьям», а те, в свою очередь, утверждали, что пользуются этой землей исстари. Возвращение утраченных земель в те времена рассматривалось как causa justa, справедливый повод для объявления войны[120], и потому отказ псковичей от возврата Пурнау, как и вооруженные нападения 1478 года, позволили магистру представить конфликт ордена с Псковом как акт справедливого возмездия (wrаkе) «русским схизматикам» и как «священную войну», которая, что немаловажно, в сознании католиков ассоциировалась с отпущением грехов, индульгенцией. Ответственность за развязывание войны магистр фон дер Борх возложил на Ивана III: «Мы недолго сохраняли мир в этих [ливонских] землях, поскольку великий князь вместе с Новгородом, Псковом, Москвой, татарами и другими хочет прибрать эти земли к рукам и покорить, [а потому] пусть его святейшество одарит эту часть христианского мира особой милостью и индульгенцией, благодаря чему мы получим наемников (vоlk) и деньги и окажем сопротивление неверным (unglelobigen), которых сможем принудить к послушанию римской церкви»[121]. Упоминания о захватнических планах великого князя Московского в сочетании со стереотипными описаниями бесчеловечного обращения русских с ливонцами представляли политику магистра в выгодном свете, позволяли тому надеяться на прощение и, коль скоро его борьба с русскими обретала статус крестового похода, еще и на помощь католического мира.

Взаимосвязь конфликта ливонского магистра с архиепископом Рижским Сильвестром и началом в 1480 году русско-ливонской войны отчетливо прослеживается в рецессах (протоколах) общеливонского ландтага, собравшегося в Валке 25 июля 1479 года. В ходе его заседаний магистр обнародовал письма коменданта Выборга Эрика Аксельссона Тотта, в которых говорилось о сношениях архиепископа Рижского со шведами, которые предоставили ему наемников для ведения войны с орденом, после чего обвинил главу ливонской церкви в предательском сговоре с «русскими схизматиками» и преднамеренном развязывании внутреннего конфликта[122]. В результате предложение магистра объявить Пскову войну и восстановить попранную справедливость в отношении Пурнау получило поддержку ливонских «сословий». В письмах, направленных в Любек в дни работы ландтага, депутаты ливонских городов сообщали о предстоящей войне и мерах по ее подготовке: Дерпту и Ревелю, в частности, предстояло оснастить флотилию на Чудском озере с экипажами в 200 человек[123]. Предполагалось также привлечь к военной службе купцов, торгующих в Ливонии[124], в то время как сама торговля с русскими приостанавливалась[125].

Великий князь Московский Иван III в то время был занят соперничеством с Литвой, поглощением русских уделов, подготовкой наступления на Казань и Вятку, отражением нового татарского нашествия, и потому у ливонцев была надежда, что Москва и подвластный ей Новгород не примут участия в их войне с Псковом. Берндт фон дер Борх писал верховному магистру, что не станет обвинять новгородцев в нападениях 1478 года (Nawgarden ап sulchem Herczoge keyn schult habe) и намерен «взыскивать ущерб не с великого князя и не с Новгорода, но лишь с одного Пскова»[126]. Псковичи же, напротив, надеялись на поддержку великого князя и Новгорода[127].

Летом 1479 года завершился конфликт между верховным магистром Трухзесом фон Ветцхаузеном и польским королем Казимиром IV Ягеллончиком, и у ливонского магистра появилась надежда на помощь этих государей. В силу плачевного положения Орденской Пруссии верховный магистр многого обещать не мог, но как посредник в переговорах с Казимиром IV был незаменим. Письмо хаускомтура Кёнигсберга от 26 ноября 1479 года к фон дер Борху сообщает, что глава Немецкого ордена получил согласие польского короля на проведение его переговоров с ливонским магистром по поводу заключения военного союза против Москвы, правда, их подготовку доверил воеводе («гауптману») Жемайтии Яну Койгаловичу, с которым у Ливонского ордена существовали серьезные трения[128]. Берндт фон дер Борх собирался отправить к Казимиру свое посольство[129], но потом, отказавшись от первоначального намерения, завязал переговоры с литовской Радой[130], в чем ему большую помощь оказали ревельский епископ Симон фон дер Борх и комтур Голдингена Гердт фон Малинкродт[131]. Верховный магистр, между тем, настоятельно рекомендовал ливонскому магистру втайне от Рады вступить в переговоры с польским королем, не информируя его о своих контактах с литовцами[132], а в конце 1479 года предложил тому передать Ливонский орден под защиту польского короля[133]. Последнее, возможно, являлось завуалированным условием оказания военной помощи. Надо иметь в виду, что Ливонский орден, хоть и являлся одним из подразделений Немецкого ордена, не попадал под условия 2-го Торуньского мира 1466 года, превратившего Немецкий орден в Пруссии в вассала польского короля, а посему Казимир IV вполне мог воспользоваться идеей военного союза с его ливонским подразделением, чтобы на правах «защитника» подвести того к признанию зависимости от польской Короны. Бернд фон дер Борх дипломатично ушел от ответа и обещал Казимиру обдумать его предложение после заключения ими оборонительного союза против русских[134]. Шансов на успех у него было немного, поскольку Казимира IV тогда больше интересовали Венгрия и Пруссия, но отнюдь не Ливония[135].

4 декабря 1479 года магистр сообщил в Ревель о своих переговорах с Ганзейским союзом в расчете на то, что его примеру последуют ливонские города и епископ Дерпта[136]. 29 декабря его известили, что ревельские власти собираются отправить в Любек своих представителей[137], но к началу войны о таком посольстве слуху еще не было. В конце 1479 года ливонский магистр помышлял также о посольстве ко двору императора Фридриха III Габсбурга, чтобы просить его посодействовать в назначении Симона фон дер Борха Рижским архиепископом и в оказании Ливонии военной помощи, хотя эта его инициатива пришлась не по вкусу верховному магистру Немецкого ордена[138]. Однако в целом дипломатические маневры ливонского магистра Берндта фон дер Борха нельзя считать особо успешными. По окончании зимней кампании 1480 года он будет сетовать верховному магистру на то, что «будучи полностью лишенным помощи со стороны вашего верховенства и ваших [людей]», был вынужден приказать «[по] нашим и нашего ордена амтам (ampthe) и округам забирать из церквей, капелл и у нас и закладывать все монстранцы, серебряные кувшины и позолоченные изображения и прочие драгоценности, серебряные головы, покрывала, кубки в огромном количестве, чтобы использовать их на оборону во благо нашего ордена и нашей страны»[139]. Однако отсутствие внешней помощи не отвратило магистра от намеченных планов.

Осенью 1479 года руководством Ливонского ордена разрабатывался план оперативно-тактических действий на Псковской земле (владения Новгорода как «отчину» великого князя Московского из стратегических соображений предполагалось обходить стороной). На острие главного удара должен был оказаться Гдов (Waldow), самая сильная псковская крепость в Причудье, которую надлежало атаковать со стороны Чудского озера, для чего силами Дерпта и Ревеля формировалась и оснащалась озерная флотилия. Судя по письмам дерптского магистрата, количества кораблей, имевшихся у него в наличии на момент начала военных действий, не хватало для решения поставленных задач; не было также квалифицированных мастеров, способных строить и переоснащать корабли, а Ревель не торопился с их присылкой; не было загодя запасено продовольствие и боевое оснащение для кораблей[140]. Эти обстоятельства, как и положение дел в пограничной Нарве, не имевшей к началу войны надежного гарнизона и необходимого вооружения[141], свидетельствуют об отсутствии серьезной подготовки к войне с Псковом, решение о которой, надо думать, было принято магистром спонтанно, под воздействием известий о грозящем Ливонскому ордену отлучении.

Согласно расчетам ливонского военного командования во главе с магистром, второй войсковой группировке предстояло занять Пурнау. Учитывая особую значимость этой «обидной» земли для ордена, действовать тут должны были его войска под командованием самого магистра. 31 декабря 1479 года ливонское войско пересекло псковскую границу и вторглось в Пурнау, положив тем самым начало «первой Ливонской войне». О ходе этой кампании хорошо известно из письма магистра фон дер Борха к верховному магистру, написанного после ее окончания[142]. Наступление производилось со стороны Мариенбурга, откуда выдвинулись орденские отряды под командованием орденских чинов (гебитигеров) Мариенбурга, Каркуса, Бендена, Зельбурга, Ашерадена, Дюнабурга, Розитена, Зонненбурга и фогта епископского замка Кокенхузена. 1 января 1480 года они взяли и до основания разрушили Вышгородок, «большую белую деревянную крепость» с более чем 400 «очагами» (ffewr stete), которую ливонцы «сожгли дотла вместе со всеми, кто там был, и старыми и малыми», вдобавок разорив «множество деревень на три мили вокруг»[143]. Эти действия магистр квалифицирует как «возмездие» (wrakе) псковичам за попранную справедливость, имея в виду отторжение ливонской земли в 1463 году и нападения на ливонские приграничные земли 1478 года. В своем послании, содержание которого предполагалось довести до сведения папы, Бернд фон дер Борх особо отметил, что под Вышгородком его собратья по ордену вернули в католичество местных «поселян», которых русские успели обратить в православие, что должно было произвести благоприятное впечатление на членов римской курии и заставить их воспринимать ливонское орденское руководство как ревнителей католической веры.

Второе ливонское войско в составе отрядов из Йервена, Феллина, Ревеля, Пернау, Везенберга и Нарвы, ревельского ополчения и вассалов ордена из Гарриэна и Вирлянда 17 января переправилось на русский берег Чудского озера (peybas), сожгло Гдов и разорило его округу[144]. Ожидалось, что тем временем от Нейхаузена выступят магистр «со всею землею» (cum tota terra) и ополчение Дерпта, чтобы объединиться с войсками, действующими в Пурнау, для наступления на Псков, однако опасение, что необычно теплая для этого времени года погода, размокшие дороги и действующие в тылу ливонского войска русские дозоры (achter) помешают отступлению, заставили гебитигеров вскоре после уничтожения Вышгородка, не дожидаясь подхода магистра, повернуть вспять. Достигнутый успех был весьма скромен, что не помешало ливонскому магистру использовать его при новой попытке воздействовать на папу. 25 января 1480 года, вскоре после окончания похода, он обратился к верховному магистру Немецкого ордена с просьбой довести до главы Церкви сведения о героической борьбе ливонского орденского братства против «отступников» с тем, чтобы вместо оказания помощи он своим несправедливым гневом не помешал ему развить успех[145].

Из-за погодных условий магистр перенес поход, запланированный на 23 января, на 15 февраля[146], а затем на 20 февраля[147], предоставив тем самым псковичам время для подготовки ответного удара. Они отправили великому князю послов «силы просити на немцы»[148]. 11 февраля московские полки под командованием князя-воеводы А. Н. Оболенского-Ногтя прибыли в Псков для похода на Ливонию, хотя о концентрации сил противника в Пскове Дерптский епископ уведомлял магистра много раньше[149]. 14 февраля вместе с псковским ополчением они перешли ливонскую границу[150]. Мы располагаем пространным письмом магистра фон дер Борха в Пруссию с описанием русского вторжения в Ливонию, к сожалению, без указания года[151]. Написанное в Вербное воскресенье, в последнее воскресенье перед Пасхой, оно может быть датировано как 25 марта 1480 года (в этом случае оно имело бы отношение к вышеназванным событиям), так и 14 апреля 1481 года, временем, последовавшим за очередным нахождением русских войск в пределах Ливонии. По причине, о которой будет сказано далее, мы относим этот документ к 1481 году. Что же касается февраля 1480 года, то информацию о русском походе в Ливонию мы черпаем, прежде всего, из летописей, по сведениям которых после трехдневной осады русские заняли острог Кастер («костер Омовжу») в устье реки Эмайыги и оттуда подступили к Дерпту, который в течение суток подвергали осаде. Город они не взяли и 20 февраля вернулись в Псков «с множеством полона» и «с многым добытком»[152]. Спустя три дня московское войско покинуло город в связи с мятежом братьев великого князя Андрея Большого и Бориса Васильевичей.

По сути дела, этот поход не относится к разряду крупномасштабных боевых операций, а, скорее, напоминает «малые войны», характерный атрибут псковско-ливонского порубежья. Магистр был извещен о русском наступлении на Дерпт в начале февраля[153], но к его началу находился далеко от границы, в замке Буртниек[154] — возможно, в связи со сбором войск. Выступив навстречу противнику, он потерпел поражение[155], но, видимо, не слишком серьезное, не помешавшее ранее запланированному походу на Псковщину. Во всяком случае, 25 февраля ливонское войско под командованием магистра выступило из Нейхаузена в направлении Изборска. Штурм крепости не удался, но ливонцы опустошили ее округу вплоть до Пскова[156] («не дошед 10 верст сташа станы вся сила немецкая»[157]). К ливонскому бивуаку близ Устьев подступило псковское войско во главе с наместником Василием Васильевичем Шуйским, но ливонцы совершили вылазку и нанесли ему урон, если верить псковской летописи, по причине нерадивости князя-воеводы[158]. Развить успех ливонскому магистру, однако, не удалось, поскольку Ревель и Дерпт не обеспечили снаряжение флотилии на Чудском озере. У Дерпта, пережившего осаду, не было на это сил, а Ревель, оказав помощь Нарве, счел для себя возможным не тратиться еще и на корабельные экипажи[159]. Псковичи воспользовались случаем и, разместив войско на речных судах, вознамерились отрезать отход ливонскому войску. 1 марта в Пецкой губе произошло сражение, после чего магистр приказал своему воинству отступить. По пути к границе ливонцы сожгли крепость Кобылий городок, жители которой были частью истреблены, частью угнаны в Ливонию[160].

За все время конфликта Псков и Ливония выясняли отношения один на один. Новгород, хоть и объявил Ливонскому ордену войну, начинать военные действия не спешил[161]. Иван III, в свою очередь, занимался подавлением мятежа братьев, спорами с Литвой и организацией обороны южных рубежей своего государства[162]. Ливония также не имела внешней поддержки, и поэтому успехи ливонского войска в ходе зимней кампании были невелики. По окончании похода магистр фон дер Борх вновь занялся поиском союзников. Он пытался узнать у литовских панов о сроках предполагаемого приезда польского короля в Литву, чтобы направить ему посольство[163]. После окончания псковского похода в Дерпт пришел ответ (магистр, находившийся в Риге из-за болезни, получил его только 26 марта), в котором сообщалось о намерении короля праздновать Пасху, приходившуюся на 2 апреля, в Вильно[164]. 30 марта магистр, который не успевал снарядить посольство, просил Казимира принять его в Литве спустя одну-две недели после Пасхи[165]. Встреча была назначена на 21 мая в Тракае[166], о чем ливонский магистр узнал лишь 5 мая[167]. Борх спешил с отправкой своих послов, комтура Голдингена и Дюнабурга, в надежде, что они застанут при королевском дворе послов верховного магистра, которые окажут им поддержку[168]. Ливонский магистр надеялся на помощь польского короля, поскольку был извещен о его тайных сношениях с Новгородом и мятежными братьями великого князя[169], о сборе войск и предполагаемой войне с Московией[170]. Одновременно он все же опасался, что в случае победы Казимир не преминет захватить Новгород и Псков, в результате чего Ливония окажется окруженной его владениями[171]. Нейтрализовать угрозу он надеялся с помощью главы Немецкого ордена и для этой цели хотел отправить в Пруссию посольство[172]. 28 мая посланцы магистра прибыли в Вильно и днем позже были приняты королем, который обещал, что «вскоре они получат благоприятный ответ»[173]. Его содержание неизвестно, но по возвращении в Ригу послы известили магистра и мантаг (собрание вассалов ордена), что король отнесся к ним «с самым дружеским и добрым расположением»[174].

Дипломатическая активность ордена была заметна и в городах «заморской» Ганзы. В начале 1480 года магистр одобрил намерение ливонских городов отправить в Любек свое посольство к середине Великого поста, к 12 марта[175]. 13 февраля он принял в замке Буртниек его участников — ратманов Клауса Фельта из Риги, Геннига Румора из Ревеля и Генриха Ланге из Дерпта, которые получили от него инструкции[176] и подтверждение полномочий на срок пребывания в Данциге и Любеке[177]. В Данциге, где послы оставались с 10 по 17 марта, просьбы о помощи Ливонии отклика не получили[178]. В Любек они прибыли 29 марта, но только 8 апреля предстали перед городским советом и передали ему просьбу магистра о присылке и содержании ганзейскими городами 2000 кнехтов[179], а также о разрешении на взимание военного налога с торговавших в Ливонии ганзейских купцов[180]. Ливонские города постарались также использовать ситуацию себе во благо, обратившись к «заморским» ганзейцам с просьбой освободить их по примеру вендских городов от выплаты «зундской пошлины» при проходе торговых кораблей через Зундский пролив, однако получили категорический отказ[181].

Совет Любека предложил вендским городам прислать к 20 апреля своих представителей для вынесения решения, но на его приглашение отозвались лишь Росток, Висмар и Люнебург, которые ничего не могли сделать ввиду отсутствия представителей Гамбурга[182]. На повторном заседании, которое состоялось 5 мая, присутствовали депутаты Любека, Гамбурга, Люнебурга, Ростока, но не было никого из Висмара. В результате собрание отказало ливонскому магистру в присылке наемников, но разрешило в течение пяти лет взимать для военных нужд «сотый пфенниг» с товаров, доставляемых в Ливонию гражданами указанных четырех городов (предполагалось также привлечь к этой акции прочие вендские города и Данциг); кроме этого, магистру позволялось облагать военным налогом ганзейцев, торговавших в Ливонии[183]. К концу июля ливонские послы доставили эту весть на родину[184]; чуть позже взимание «сотого пфеннига» было утверждено ландтагом[185].

Тем временем вооруженное противостояние Ливонии и Пскова возобновилось. Весной, когда начал сходить снег, псковичи начали работы по восстановлению сожженного зимой Вышгородка, о чем ливонский магистр был информирован епископом Дерпта Иоганном Бертковым[186]. Магистр взял ситуацию под свой контроль, распорядившись, чтобы городские власти Ревеля отправили на Чудское озеро 200 человек в помощь дерптцам, «чтобы округа Чудского озера была заселена нашими [людьми], а не русскими схизматиками, и чтобы можно было им противостоять»[187]. Богатейшие рыболовецкие угодья Чудского и Псковского озер служили поводами для псковско-ливонских раздоров, начиная с XIV века. В ходе же войны 1480–1481 годов заметными стали усилия ливонских ландсгерров, магистра и Дерптского епископа, закрепиться на их берегах путем усиления своего военного присутствия. К реализации программы планировалось привлечь Ревель с его флотом и «морского дела старателями». В своих письмах к ревельскому магистрату магистр Берндт фон дер Борх неоднократно просил прислать на Чудское озеро моряков и корабельных мастеров на том основании, что «наши служители не могут водить корабли по воде, и если б они у нас были, мы все давно бы уж не страдали, а дерзость русских на Чудском озере давно была б окорочена»[188]. Ревель, однако, интереса к этому делу не проявил и серьезной помощи Дерпту не оказал. Из посланий дерптского магистрата следует, что военные действия близ Чудского озера вели, главным образом, его граждане, стараясь, иногда не безуспешно, вытеснить псковичей из «обидной» зоны[189].

Несколько иной сложилась обстановка в районе приграничной Нарвы, города орденского подчинения, который по мере упадка «новгородского стапеля», не будучи членом Ганзы, все активнее проявлял себя в русско-ганзейской торговле. Война не содействовала ее развитию, и потому обе стороны стремились к ее скорейшему прекращению. Фактически сразу по окончании январского похода орденских гебитигеров, в начале февраля, в Нарву прибыли посланцы воеводы Ямбурга, намеревавшиеся заключить мир с ее фогтом Хейденрейхом фон Вальгартеном, который был известен своими усилиями в деле развития нарвской торговли. Фогт согласился содействовать в этом вопросе[190], равно как и члены ревельского магистрата, но этому воспротивился магистр. По словам ревельского бургомистра Иоганна Зуперта, на его вопрос о возможных переговорах с новгородцами, он ответил: «Вот вернусь с гебитигерами домой с псковской границы, и буду с ними о том говорить»[191]. Ливонский магистр, таким образом, собирался приступать к переговорам о мире только после победы на поле брани.

В начале мая о новых мирных инициативах новгородцев уже не было слышно[192]. Между тем прекращение торговли с русскими привело к скоплению в Нарве большого количества товаров, и у руководства города возникло опасение, что эти товары послужат приманкой для противника, вследствие чего Нарве придется встретить его удар. Для его отражения нарвский фогт старался обеспечить город пушками[193] и вместе с городским советом добивался у Ревеля разрешения привлечь его граждан, имевших в Нарве товары, к ее обороне[194]. Для решения проблемы затоваренности граждане Нарвы, равно как и Ревеля, использовали контрабандную торговлю, главной «площадкой» которой стал шведский Выборг, куда имели доступ и новгородские купцы[195]. И только откровенное стремление коменданта Выборга Эрика Аксельссона использовать сложившуюся ситуацию для превращения вверенного его заботам города в ключевой центр балтийской торговли вынудило ливонские города принять решение о запрете «выборгских плаваний»[196].

Для ливонского магистра Берндта фон дер Борха противостояния «русским отступникам» в районе Чудского озера и Нарвы явно не хватало. И то и другое являло собой разновидности «малых войн», обычных и привычных, которые не могли принести больших дивидендов в деле столь большого значения, как обретение прав обладания Рижской епархией и подчинение ордену ливонского епископата. Магистру требовался большой поход на Псков и победа над ним, чтобы при заключении мира продиктовать русской стороне свои условия и тем самым продемонстрировать всем свою значимость. На 25 июля он объявил созыв очередного ландтага, который признал необходимым проведение нового похода на Псков[197]. Ливонские «сословия» отвергли предложение городов «заморской» Ганзы о взимании «сотого пфеннига» с ганзейских товаров, доставлявшихся в Ливонию, на оборону страны и предложили им одобрить предоставление наемников торгующим в Ливонии купцам[198]. Инициатива исходила от магистра, который крайне нуждался в людях и при этом, видимо, понимал, что в условиях сворачивания русско-ганзейской торговли его доход от «сотого пфеннига» будет ничтожно мал[199].

К середине августа 1480 года магистр фон дер Борх завершил подготовку похода на Псков, одобренного ландтагом. Войско, превосходившее по численности то, что имелось в его распоряжении в начале года, собралось у Нейхаузена; пребывание в нем епископов Ревеля Симона фон дер Борха и Дерпта Иоганна Берткова придавала ему вид «крестоносного воинства». Большая флотилия, оснащенная ревельцами и дерптцами, вошла в Чудское озеро. В своем письме верховному магистру, написанном вскоре после окончания похода, Берндт фон дер Борх, сообщал, что ливонское войско, которым командовал он сам, предприняло наступление на Псков с тем, чтобы 21 августа взять город[200]. 16 августа ливонцы пересекли границу и в течение двух дней безуспешно пытались взять Изборск «с использованием пушек (büхеn), огня, стрел и прочих приспособлений, служащих для таких целей»[201]. Затем они обошли крепость и 20 августа подступили к Пскову[202].

Псковичи оставили Завеличье, предварительно предав его огню[203], и затворились в городе. Штурму мешала р. Великая (Модда), но «на этой стороне Модды [в Завеличье] на 4 мили вдоль и вширь все — церкви, дома, здания, старые и малые, зерно, скот и прочее движимое имущество — было до основания сожжено, разорено, съедено, угнано прочь и истреблено»[204]. 21 и 23 августа со стороны Чудского озера прибыли шнеки, речные суда, из Дерпта и Ревеля[205]. «После того как мы провели эти корабли мимо монастыря к предместью (voirstath), псковичи пожелали вести с нами переговоры, на что мы согласились, и в ходе долгих переговоров медлили и […дефект…] сообщили через нашего достопочтенного господина [епископа] ревельского. Они прислали многочисленных послов, и весь Псков просил нам бить челом (haupthe slant). В длинных речах они обещали нам вернуть Пернау (pörnow), а также то, что они прежде в себе захватили, а кроме того [разменять] пленных голова за голову. На это мы ответили, что у нас есть дополнительные требования. Прежде всего, мы желали бы получить управу (recht haben) до того, как отступим»[206]. Магистр решил штурмовать город под прикрытием артиллерийского огня, но река не позволила добиться желаемого результата — пушки не пробили стену, и десант, высадившийся у ее подножья, был перебит[207].

Увлекшись переговорами и подготовкой штурма, Борх не заметил, что псковичи «близ монастыря» (возможно, Святогорского, расположенного за поворотом реки) перегородили Великую затопленными «лодками (loddigen) и прочими бревнами от одного берега до другого так, что корабли не могли пройти»[208]. Пришлось использовать их как брандеры: «В несколько лодок, соединенных друг с другом, мы заложили большим количеством дров, обильно облитых жиром, намереваясь их поджечь, подогнать горящими к городу и перенести огонь туда, но накануне ночью псковичи напали на эти корабли большими силами и развернули их в сторону других [кораблей]. Это помешало перебросить огонь на город, однако при этом их успех был не слишком велик, поскольку многие из них были застрелены из пищалей (hantbuxen)»[209]. Псковичи отклонили предложение магистра о возобновлении переговоров. «Они укрепляли и подстраивали (vorbaüweten) город, где [в него] можно было прорваться, засели там с большими силами, с пушками (büхеn) и прочими орудиями (schosses), так что мы, как ни старались, не смогли одержать верх. Поскольку они не хотели выйти из города в поле, а корма (füter) вокруг на 4 мили вдоль и вширь были уничтожены, мы сняли осаду и на одиннадцатый день покинули страну»[210].

26 августа ливонское войско прибыло в Нейхаузен, откуда магистр направил в Псков письмо с изложением своих требований, поддержанных епископами Дерпта и Ревеля. Он предлагал псковичам компенсировать ущерб, причиненный ливонским землям их нападениями, и вернуть ливонским послам денег, которые незаконно взимались с них в ходе переговоров 1473–1474 годов[211]. О Пурнау речи не велось, хотя магистр о ней не забывал[212]. Послание магистра завершалось следующими словами: «Нам желательно поскорее получить ваш письменный или устный ответ, после чего мы сможем рассудить, нужно ли нам и дальше осуществлять возмездие (wracke) в отношении вас за вышеназванные дела. Если же этого не случится, мы намереваемся с Божьей помощью мстить по высшей мере (uppt aller hogeste), как только сможем, и не останавливаться, пока вы в полном объеме не вернете, возместите и оплатите убытки, угон людей (gefangene) и денежные затраты Рижской и Дерптской епархий, а также наши и наших земель. Усматривайте это не как предуведомление о мести, но как увещевание. Если же вы не гарантируете наше благополучие и права, мы должны будем вследствие этого приложить еще больше усилий, чтобы во всех частях этой страны — в Рижской и Дерптской епархиях, а также в наших землях, — вместо бедствий воцарилось счастье. Последнее слово за вами»[213].

Отсутствие ответа и поступающие известия о вероятности нового русского похода на Ливонию[214] заставили магистра приступить к подготовке нового похода. «В настоящее время, — писал он 8 сентября 1480 года, — <…> мы усердно занимаемся [подготовкой] похода на ту сторону, а именно, выслали дозоры (wacte) в направлении замков Опочка (appußken), Белья (vеlу) и Красного городка (krassanagorodde), а также разведчиков (kuntschaffer). Они разузнали для нас, что в летнюю пору никак нельзя пройти через лесные завалы (gebruchte) и водные преграды, и следовать наикратчайшим путем с обозами, а потому мы в настоящее время должны отложить [поход] до зимы»[215]. Из более позднего документа ясно, что магистр думал о новом вторжении на Псковщину «по воде и посуху»[216].

Угроза Пскову, таким образом, не была устранена. Еще до окончания осады псковичи просили помощи у мятежных братьев великого князя, пребывавших в Великих Луках[217], и 3 сентября те появились в Пскове, но спустя 10 дней ушли восвояси[218]. Появление Васильевичей в Пскове заставило магистра опасаться нового вторжения в Ливонию[219], и он вновь занялся поиском внешней поддержки. Результатом его усилий стала масштабная миссия голдингенского комтура Гердта фон Малинкродта, который должен был посетить верховного магистра, которого следовало убедить вернуть Ливонскому ордену деньги, одолженные Орденской Пруссии во время Тринадцатилетней войны 1454–1466 годов[220], встретиться с Казимиром IV и «просить его сообщить, не желает ли он спешным образом (drechlicker voße) объединиться с нашим орденом в Ливонии против русских»[221], искать помощи в Данциге и Любеке[222] и под конец обратиться к императору Фридриху III[223]. Послания с просьбами o помощи ливонский магистр направил также Виленскому епископу, виленскому воеводе Олехне Судомонтовичу и прочим членам литовской Рады[224], а также магистрату Кёнигсберга[225].

Чтобы избежать нового ливонского вторжения, Псков к началу ноября 1480 года начал переговоры о мире[226]. 21 ноября псковские послы прибыли к магистру в Руен (Руйиеня) для обсуждения его условий. Договорились, что через две недели магистр прибудет в приграничный Мариенбург, а Псков вышлет свою депутацию в Изборск, и они совместными усилиями восстановят границу, существовавшую до 1463 года[227]. Для обеспечения покладистости Пскова Борх сохранял в Ливонии боевую готовность[228] и предполагал привлечь к переговорам новгородцев, которые, как ему казалось, больше стремились к миру с Ливонией, чем псковичи[229], но это ему не удалось[230].

Между тем ситуация кардинальным образом изменилась. 11 ноября 1480 года завершилось «стояние на Угре», и угроза нового татарского нашествия на Москву была устранена. К псковичам вернулась надежда на помощь великого князя, и они стали затягивать переговоры с магистром. Свою встречу с ним они перенесли с декабря на 1 января 1481 года, но, когда Берндт фон дер Борх прибыл в Мариенбург, где провел совещание с гебитигерами и представителями городов, заставили его прождать еще два дня, а потом вместо полномочных представителей прислали двух приставов с просьбой о сопровождении для послов; спустя еще восемь дней послы появились, но для заключения мира не имели полномочий. Они затребовали перечень претензий ливонской стороны и обещали возвратиться 13 января[231]. В назначенный день они не вернулись, а 17 января 1481 года магистр получил известие, что великий князь, «замирившийся» с татарами, в начале Великого поста [7 марта] пожалует в Новгород для подготовки войны с Ливонией, для чего ведет с собой шеститысячное войско и уже назначил сбор новгородского ополчения[232]. В тот же день Бернд фон дер Борх направил в Пруссию письмо, полное сетований по поводу отсутствия помощи от верховного магистра и содержащее реплику, которую впоследствии руководители Ливонского ордена станут повторять вплоть до конца его существования: «В одиночку мы слишком слабы для сопротивления и, если это место [Ливония] будет покорено, прочие [католические] страны окажутся не в малой опасности»[233]. В письме магистра к магистрату Кёнигсберга эта идея дополняется измышлениями по поводу губительности для дела обороны Ливонии папской немилости и грозившего Ливонскому ордену отлучения, которые помешают ей получить помощь от католических государей и городов[234]. И опять в строках послания магистра возникает тема Рижской епархии и необходимости ее перехода под власть ордена.

Прежде чем покинуть Мариенбург, магистр, пользуясь представительностью собрания, объявил его ландтагом, призвал его принять решение о подготовке страны к обороне и об обращении к верховному магистру и Ганзе за помощью[235]. Предполагалось, что Иван III, прибытие которого ожидали в Новгороде, начнет наступление на Нарву[236], но события приняли иной разворот. 16 января 1481 года новгородская рать под командованием наместников Василия Шуйского и Ивана Зиновьева начала выдвигаться от Новгорода к Пскову[237], где соединилась с псковским ополчением во главе с воеводами Иваном Оболенским и Иваном Булгаком. Как следует из письма ливонского магистра в Пруссию, написанного в Вербное воскресенье (по нашему мнению, 14 апреля 1481 года[238]), 19 февраля объединенное войско выступило к ливонской границе[239]. Наступление разворачивалось в трех направлениях — на Мариенбург, на Дерпт и на Валк — пешим порядком (zcu fusse), на санях (sieten) и конницей, что нарушило ливонскую систему сообщений[240]. Позже магистр фон дер Борх писал в Пруссию, что большое русское войско проследовало по территории Рижской и Дерптской епархий, а также по землям Ливонского ордена, и везде чинило невиданные жестокости, разор и грабежи. Он утверждал, что поход якобы возглавлял сам великий князь, а у него в подчинении были «новгородцы с псковичами, татарами, сарацинами и прочими нехристями (uncristen)»[241]. Магистру удалось собрать близ Бендена небольшое войско, и он двинулся на север, возможно, на соединение с отрядами из Эстонии, однако 28 февраля под Каркусом столкнулся с превосходящими силами противника и вернулся к Бендену[242]. Одним из узлов ливонской обороны должны были стать Вейзенштейн, где пребывал комтур Ревеля Иоганн Фрайтаг фон Лорингхофен[243], а также Нарва, фогт которой, Хейденрейх фон Вальгартен, не только готовил город к обороне, но также планировал произвести контрудар в направлении Ямгорода[244]. Проблему составляли нехватка продовольствия[245], вооружения и особенно людей, из-за чего вновь пришлось мобилизовать торговавших в Ливонии купцов[246], а также бесчинства наемников, на которых сложно было найти управу[247]. К этому следует добавить неурожай, который вынудил ливонские города во избежание голода прекратить вывоз зерна[248], и массовое бегство крестьян в соседнюю Литву. Организацию обороны затрудняло также отсутствие ландскнехтов, которых ожидали в Ливонии только весной, «по открытой воде»[249].

1 марта русские взяли город Феллин, разграбленный и обращенный в пепелище; замок устоял — если верить летописям, из-за продажности русских воевод[250]. В своем отчете верховному магистру от 14 апреля 1481 года магистр Борх в перечне орденских округов, подвергшихся нападению, называет Адзель, Валк, Эрмес, Трикатен, Гельмет, Руен, Каркус, Пайстель, Феллин, Мариенбург, Лудзен и Розитен, а во владениях архиепископа рижского — Смилтен, Зубальг, Зейсвеген, Кокенхузен[251]. Позже, в 1497 году, Рижский архиепископ Михаил Гильдебрандт винил магистра фон дер Борха за то, что он в ту зиму не ждал нападения русских «из-за глубины снегов» (propter nimiam nivium profunditatem)[252]. В действительности же к роковым последствиям привела излишняя самонадеянность магистра, посчитавшего, что после летней кампании 1480 года Псков способен только просить мира. Даже после начала русского наступления он еще питал надежду на продолжение переговоров и хотел направить послов к Ивану III, когда тот прибудет в Новгород[253].

Осуществить намерение магистру удалось только после ухода из Ливонии русских войск, но вести переговоры как победитель он уже, разумеется, не мог. Его послы, нарвский ратман Тони (Антон) Пеперзак и переводчик фогта Нарвы Иоганн Оверштех, ожидали в Новгороде возвращения новгородских наместников из похода. Те вернулись 13 июля, но от переговоров отказались, сославшись на необходимость узнать волю государя; ливонцам удалось, однако, заручиться их согласием соблюдать перемирие до 8 сентября 1481 года[254]. Великий князь долго не давал знать о своем решении, так что к концу августа в Ливонии заговорили о новом нападении[255]. Магистр объявил сбор пешего и конного ополчения, а для получения денежных средств опять просил верховного магистра рассчитаться по старым долгам[256]. Мартин Трухзес, сославшись на трудные времена и волю своих гебитигеров, ответил недвусмысленным отказом и настойчиво рекомендовал фон дер Борху не затягивать конфликт с русскими и подписать мир на условиях великого князя; ордену надлежало также принять защиту от Казимира IV и просить его посредничать в грядущих мирных переговорах[257]. К тому же верховный магистр задумал произвести «визитацию» (инспекцию) ливонских конвентов, на несвоевременность которой ему указывали ливонский магистр и его гебитигеры[258].

Ганза, на которую ливонский магистр с начала войны возлагал большие надежды, тоже оказалась не настроена помогать Ливонии. 16 сентября на Любекском ганзетаге вновь поднимался вопрос о выплате вендскими городами и Данцигом «сотого пфеннига» в пользу Ливонии[259], но решения принято не было.

Единственным утешением для ливонского магистра мог служить манифест императора Фридриха III с призывом оказать Ливонскому ордену поддержку в его противостоянии «русской угрозе», адресованный Казимиру IV, литовским панам, правителю Швеции Стену Стуре и ганзейским городам, однако в отсутствие материальной поддержки от этого обращения было мало проку. К тому же благосклонность императора к Ливонскому ордену и тот факт, что он пожаловал ему Рижскую епархию в лен от своего имени, в обход Римского престола, заставили папу в конце концов отлучить орден от церкви. Когда же в начале лета 1480 года новый архиепископ Рижский, Стефан Грубе, огласил отлучение в Риге и рижане его приняли, магистр начал против них военные действия. Рижский магистрат призвал всех государей и города отказать Ливонскому ордену в поддержке на том основании, что предоставленные ими ресурсы будут обращены не против русских, а против Риги[260].

1 сентября 1481 года в Новгороде было подписано два русско-ливонских договора — ордена с Псковом и Пскова с Дерптским епископством. Хорошо известен текст псковско-дерптского соглашения[261], которое предписывало сторонам соблюдать мир в течение десяти лет на условиях договора 1474 года, а магистрату Дерпта — освободить русских купцов, задержанных в 1478 году. Сохранился также проект договора Пскова с Ливонским орденом и Рижским архиепископом[262], в основу которого были заложены примерно те же положения. До 1 сентября 1483 года сторонам следовало принять решение по взаимным претензиям, в противном случае договор утрачивал силу и война возобновлялась. В Пскове договором, по-видимому, были не слишком довольны и затягивали его ратификацию (крестоцелование) в намерении, как полагали в Дерпте, убедить великого князя выступить против Ливонии[263], но 25 декабря 1481 года к мирным соглашениям с Ливонией присоединился Новгород, представлявший Московское государство. Магистрат Ревеля по этому поводу сообщал в Любек, что выработать условия соглашения не удалось, и для этой цели была назначена новая, третья, встреча, которая должна состояться 15 августа 1482 года[264]. 10 марта 1482 года в Мариенбурге следовало произвести размен пленных, для чего магистр потребовал от Ревеля переслать туда русских заложников в сопровождении хаускомтура Феллина[265]. Еще ранее, 1 сентября 1481 года, представители ордена компенсировали в Ямгороде стоимость конфискованного у русских заложников имущества выплатой 120 рублей серебром[266]. Возможно, сверх этого орден предоставил русской стороне репарации[267].

«Первая Ливонская война» тем самым завершилась. По исходным мотивам она являла собой нечто сродни авантюре, на которую магистр Берндт фон дер Борх решился ради укрепления собственных политических позиций внутри Ливонии, обретения папской санкции на инкорпорацию Рижской епархии в состав ливонского орденского государства и для устранения угрозы папского интердикта, нависшей над Ливонским орденом после захвата им владений Рижского архиепископа. Аннексация Псковом «обидной» земли Пурнау, равно как и русские нападения на Ливонию в 1478 году, позволили ему мотивировать свои действия необходимостью воздаяния «неверным русским отступникам» и постулировать орден в качестве защитника как Ливонии, так и всех католических стран. Из письма магистра в Псков следует, что он не рассчитывал на приобретение иных территорий, кроме Пурнау, и не намеревался изменять в пользу ордена условия существовавших на тот момент русско-ливонских соглашений. Решение о начале войны с Псковом было принято им под воздействием обстоятельств, без должной подготовки, и потому решать вопросы по обеспечению Ливонии военной, финансовой и дипломатической поддержкой магистру пришлось непосредственно в ходе войны. Его план «маленькой победоносной войны» не учитывал многих обстоятельств, связанных с международной обстановкой, а потому Ливонскому ордену не удалось заручиться помощью верховного магистра, польского короля, Литвы и Ганзы, как и предотвратить вступление в войну Новгорода и Москвы.

По своей целевой направленности (утверждение прав на земли в приграничной полосе), составу участников (Псков и Ливонский орден), оперативно-тактическим характеристикам (кратковременные походы на территорию противника, сопровождавшиеся разорением местности и угоном людей), использованию религиозной риторики и результатам (отсутствие территориальных захватов, заключение паритетных договоров) война 1480–1481 годов продолжала традицию русско-ливонских вооруженных столкновений XIV–XV веков, но проявивших себя уже в режиме полномасштабного межгосударственного конфликта. Кроме того, в ней просматривается тенденция, которая обретет развитие в XVI веке и отчетливо проявится в годы Ливонской войны 1558–1583 годов. Речь идет об участии в русско-ливонском конфликте сторонних сил — в данном случае Орденской Пруссии, Ганзы, Литвы, Швеции, империи и папства, которое обеспечивалось стараниями ливонских ландсгерров и городов, пытавшихся восстановить баланс сил Ливонии и России, нарушенный вследствие объединения под скипетром Московских государей Новгорода и в определенном смысле Пскова, окончательно присоединенного к Москве в 1510 году. Говоря о роли войны 1480–1481 годов для развития русско-ливонских отношений, эстонский исследователь Мадис Маазинг отметил, что ее исход, как и результаты войны 1501–1503 годов, показал невозможность дальнейшего разрешения русско-ливонских противоречий посредством локальных стычек[268], с чем трудно не согласиться. Политика магистра Берндта фон дер Борха поставила под угрозу мирное сосуществование Ливонии с Новгородом, Псковом и Московским государством, наметившееся после подписания мирного договора 1474 года. Спасло Ливонию лишь то, что Иван III не собирался ее завоевывать, хотя его не могла не беспокоить вероятность ее союза с Польшей и Литвой. В свете активных переговоров магистра фон дер Борха с литовской Радой и Казимиром IV такой исход мог иметь место. Намерение польского короля взять Ливонский орден под свою «защиту» Ивану III также вряд ли пришлось по душе.

Механизм втягивания в русско-ливонский конфликт сторонних сил, запущенный в годы войны, продолжал набирать обороты. В ливонских и в русских источниках упоминается о пребывании в Москве в 1483 году доверенного лица магистра Эрнста Вальдхауса фон Херзе[269]. Из его письма явствует, что при дворе великого князя ему намекнули о каком-то «пока неопределенном деле», в связи с которым Иван III был намерен направить магистру свое посольство[270]. Миссия Вальдхауса фон Херзе свидетельствует о заинтересованности великого князя в дальнейшем сближении с Ливонией, чего откровенно не жаждал Казимир IV. Он знал о ливонских демаршах, поскольку получал информацию от своего вассала, верховного магистра Трухзеса фон Ветцхаузена. Весной 1482 года он советовал ливонскому магистру сохранять перемирие с русскими[271], а уже в сентябре сообщал ему о слухах относительно союза Ливонского ордена с Иваном III против Польши, курсировавших в Литве[272], и указывал на ошибочность подобного курса[273]. Главе Немецкого ордена в тот момент следовало с наибольшей убедительностью демонстрировать лояльность в отношении польской Короны, поскольку его попытка сблизиться с венгерским королем Матвеем Корвином вызвала недовольство Казимира IV, из-за чего Орденская Пруссия, еще не оправившись от поражений 1470-х годов, вновь оказалась на грани войны[274]. Для умиротворения сюзерена верховный магистр воспользовался ситуацией вокруг Ливонского ордена, и на сейме в Тракае, проходившем с 24 июля по 2 августа 1483 года, он от лица своего «старшего гебитигера в Ливонии» обещал королю, что ливонский магистр откажется от контактов с Москвой и положит конец провозу через Ливонию «мастеров и всяких приспособлений, которые могут быть использованы во время войны», для Московского государя[275].

«Тракайские постановления» существенно усложнили положение ливонского магистра. В случае непризнания воли Казимира IV тот грозился поддержать нового Рижского архиепископа Стефана Грубе, с которым ливонский магистр был во враждебных отношениях[276]; с другой стороны, во избежание новой войны с русскими ему до 1 сентября 1483 года следовало урегулировать споры с Псковом. Неудовольствие Ивана III вызывали препоны по закупке вооружения и вербовке мастеров со стороны ганзейских городов и ливонского магистра[277] — в свете «Тракайских соглашений» они воспринимались как происки польской Короны. Чтобы избежать немедленной войны, Берндт фон дер Борх согласился уступить Пскову спорные территории[278] взамен продления перемирия до 15 августа 1485 года[279], а в конце 1483 года «добровольно (mit guttem willen)» оставил свою должность и передал ее» новому ливонскому магистру Иоганну Фрайтагу фон Лорингхофену (1483–1494).

М. Б. Бессуднова