Первая Мировая война

Заключение

Первая мировая война представляет собой явление колоссального регресса в мировой истории. Она оборвала нить, не прерывавшуюся так жестоко со времен Ренессанса. Она оборвала нить надежды на разрешимость всех человеческих проблем, она подорвала веру в будущее человечества. Пленка цивилизации над огромной магмой народного развития и жестокого столкновения интересов чрезвычайно тонка. Долгие периоды мира и оптимистического прогресса поневоле затмевают этот факт. Тем болезненнее пробуждение, тем более жесток холодный террор реальности. Самым болезненным "пробуждением" поверившего в безграничный прогресс мирового сообщества была Первая мировая война. Она разрушила три великие иллюзии: что гуманизм — естественное состояние человечества и человека, что впереди неизбежное сближение народов, отказывающихся от националистического самоутверждения; что наука это абсолютное благо для овладевающего ею человечества.

Во-первых, идеи гуманизма оказались отринутыми в течение нескольких недель, лютая ненависть сковала обезумевшее человечество, и не было способа принести горе соседнему народу, от которого участники Первой мировой войны отказались бы исходя из гуманных побуждений. Мирные суда гибли в океане, первые бомбардировки уничтожали население без отличия возраста, пола и занятия. Во-вторых, представление о том, что "человечество выше нации", было растоптано самым демонстративным образом — как раз национализм стал высшей ценностью, ради которой все так называемые передовые народы пошли на Голгофу мученичества и самоистребления. Яд национализма отравил несколько поколений, и вся история двадцатого века оказалась историей, прежде всего, националистической безумной гордыни и слепой ненависти к иноплеменникам. В-третьих, наука была немедленно поставлена на службу максимально эффективному массовому убийству. И работала с полной отдачей. Впервые в истории смертоносные газы выжигали легкие землян в массовом количестве, впервые человеческий ум так отчаянно и энергично искал способы убийства без всякой оглядки на научную этику. Огнеметы, пулеметы, гаубицы, мины, все виды взрывчатых веществ шли из научных лабораторий потоком, невиданным в мировой истории.

Первая мировая война начала век всех основных революций — социальных, научных, геополитических, экономических, мировоззренческих. Она свергла культуру с пьедестала всеобщего поклонения, она вульгаризировала обстоятельства жизни, она сделала высокое смешным, низкое притягательным, посредственное всеобщим. В пику предшествующему глобальному прогрессу она выдвинула национальную исключительность, социальную нетерпимость, расовое высокомерие. Первая мировая война возвратила средневековую жестокость, зверское самоотрешение, тупое неверие в идеалы.

Историки и сейчас задаются вопросом, "почему процветающий континент, находящийся на вершине своего успеха, являющийся источником мирового богатства и мощи, на пике интеллектуальных и культурных достижений предпочел подвергнуть риску все это и броситься в лотерею низкого и жестокого конфликта? Почему тогда, когда стало ясно, что надежды на быстрое победоносное завершение рухнули у всех, ведущие борьбу стороны предпочли упорное продолжение своих военных усилий, мобилизовали все силы для тотальной войны и в конечном счете вовлекли всю свою молодежь для взаимного и экзистенциально бессмысленного кровопролития? Возможно, на кону были принципы; но принцип святости договорного обязательства, который вовлек Британию в войну, едва ли заслуживает цены, в конечном счете заплаченной за защиту этого принципа. Защита национальной территории была тоже на кону, но то был принцип, защищая который, Франция сражалась, неся почти невыносимые потери для своего национального существования Защита принципа соглашения по взаимной безопасности, лежащая в основе декларации Германии и России, велась до той точки, где безопасность потеряла всякое значение в процессе распада национальных государственных структур. Простые государственные интересы — импульс Австрии, и древнейшая из всех предпосылок вступления в войну оказалась, по мере крушения империи Габсбургов, вовсе никакими не государственными интересами"[1097].

Разумеется, вступившие в войну державы не могли предусмотреть губительных последствий. Но еще большей загадкой является то, что миллионные массы, мобилизованные на массовое убийство, на смерть без малейшей чести и славы, делающей военную профессию терпимой, согласились на четыре с половиной года ужасающе бесславного убиения. Видимо, предшествующие века с их верой в разум и в рациональную природу homo sapiens излишне оптимистично определили степень разумного в человеке и человечестве.

Особое значение имеет Первая мировая война для России. Главный факт исторического развития России заключается в том, что она — единственная незападная страна, никогда не бывшая колонией или зависимой территорией Запада. С того времени, когда в начале шестнадцатого века регион-сосед Западная Европа — начал цивилизационно выходить вперед, превращаясь в планетарного лидера, колонизуя весь мир, главенствуя в освоении науки, создавая особую личность и уникальные формы общественного развития, медленный "естественный" ритм российской жизни и развития стал невозможен. Отставание стало равнозначно потере национального суверенитета. На первый план российского развития стала выдвигаться задача аккомодации к неожиданному подъему Запада. В петровский период страна проделала значительный путь. После Великого посольства (1698) и до великой мобилизации (1914) Россия не только смогла сохранить независимость, но и во многих отношениях приблизиться к западным стандартам. В глазах мира — как и в собственных — она встала на прочные цивилизационные основы, родственные западным.

Была ли у России историческая возможность быстрее пройти расстояние, на которое она отставала от Запада по большому цивилизационному счету? Возможно, в допетровской Руси Новгород, с его торговыми связями с внешним миром, мог послужить университетом приобщения к западным ценностям и установлениям. Но Иван Грозный уничтожил этот русский город с поразительной жестокостью. Возможно, введение Александром II законодательства западного типа могло дать более весомые плоды. Петр Великий и Екатерина II делали могучие шаги вперед, а Анна Иоанновна и Николай I в своей косности замедляли национальный прогресс.

Зрелый "хладный" ум так никогда и не завладел горячей, неудержимо безумной в своем максимализме революционной молодежью страны, где над ним всегда возобладает горячее сердце. То, что сердце так часто ошибается, исторически не принимается в расчет. Возможно, не хватило подлинно гражданской истории. Получилось исторически так, что законом на Руси была либо воля самодержца, либо мнение общины, но не некие общие принципы, воспринятые как всеобщие и абсолютно обязательные.

Раннее влияние Византии быстро погасло на русских просторах, а опыт общения с Западом, начиная с Петра, носил характер перенятия технических приемов, но не обогащения исторических основ русского существования (что, строго говоря, было и невозможно для огромного народа, не связанного печатно выраженным общественным мнением, находящегося, вследствие транспортной проблемы, вне постоянных взаимных контактов). Закон в России никогда не стоял над властителем, что доказала вся русская история. Требовалось время для цивилизационного взросления. Об этом времени умоляли лучшие государственные люди России, такие как Витте и Столыпин.

Все перемены в России всегда происходили сверху. Народ предоставлял материал и выплескивал эмоции. Великий раскол, реформы Петра, освобождение крестьян, отречение последнего Романова замышлялись и выполнялись в верхнем эшелоне общества. Ничего подобного на Реформацию, когда верующий сам лично должен был определить отношения с Богом и властью, в России не было. Отсутствовал и опыт передачи представительских функций народа трактователям религиозных и общественных дел — священникам и юристам. Трудно даже себе представить великую Россию, выдвигающую из своей среды (а не в двух столицах) служителей церкви и адвокатов, представляющих на некоем конституционном конгрессе волю народа. И Россия с созданием Думы (1905) только лишь начала долгий путь парламентской самоорганизации, для прохождения которого Западу понадобились многие столетия — ограничение власти монарха, оформление абстрактных форм главенства закона (конституция, декларация прав граждан, гражданские формы власти), формирование политических групп вокруг идейных программ (а не вокруг личностей, как это стало привычным и в Думе, и в среде революционеров), предоставление обществу права инициативы и сопутствующей ей ответственности.

В экономической сфере Россия к 1914 году становилась мощной промышленной державой. Ее сельское хозяйство, хотя и отсталое по методам производства, сделало несколько шагов вперед и укрепило экспортные позиции России. В культурной области между Россией и Западом не было разрыва на высшем уровне, русские классики были общеевропейскими кумирами. Россия могла с гордостью сопоставить себя в любой сфере творческого духа — ее мыслители, ученые и представители творческих профессий были авангардом и славой Европы. Но когда фокус смещается с элиты на общую массу населения, здесь Россия не выдерживает сравнения с ведущими странами Запада. Однако вместо обращения энергии на сокращение разрыва между образованными кругами и необразованной массой населения, правительство выбрало защиту сословных и прочих привилегий.

Эту задачу, эту тяжелую миссию взяла на себя русская интеллигенция. Но в этом критическом пункте сказалось отчуждение интеллигенции как от народа, так и от правительственной бюрократии. Гордыня духа и в среде самоотверженных просветителей народных дала предсказанные в Библии результаты. Судьи дел людских, хранители духа и ревнители чистоты помыслов не были готовы ни к черной работе, ни к компромиссу со служивой частью общества своей страны. Как пишет английский историк X. Сетон-Уотсон, "отчуждение интеллигенции от всего социального и политического режима было еще более важным фактом, чем распространение буржуазных ценностей, и русское политическое сознание было все еще отличным от западного… Долгая борьба на Западе за свободу выбора религиозной веры, из которой вызрели требования свободы и права на собственное суждение в политике, а также более продолжительная борьба между классами общества, каждый из которых не был достаточно силен, чтобы доминировать над другими, не имела места в России"[1098].

Пока Запад решал задачу нахождения оптимальной формы правления между президентской республикой и парламентским правлением, лучшие люди России бились между двумя лобными местами — диктатор или анархия, оба из которых означали лишь массовые репрессии. Идеал свободного общества, позволяющего меньшинству сохранять свои оппозиционные взгляды, но запрещающего большинству делать насилие орудием своей политической воли, никогда не был популярен в России. Русскому в девятнадцатом и двадцатом веках было скучно слушать о представительной демократии и механизме ее сохранения. Более волнующими для него были призывы революционных вождей добиться благосостояния за счет радикального изменения политического курса (направление, в котором предполагалось пойти заново, не было самым существенным обстоятельством).

Первая мировая война стала великим экзаменом для России на зрелость, на устойчивость и крепость результатов, достигнутых в послепетровскую эпоху. И, как быстро стало ясно, напряжение войны возымело губительные последствия для ориентированного на Запад общества, созданного Петром и непосредственно связанного — идейно, материально, морально — с Западной Европой. Изоляция и агония войны подорвала силы тонкого слоя европейски ориентированного правящего класса, она вывела на арену истории массы, для которых Запад в позитивном плане был пустым звуком, а в непосредственном опыте ассоциировался с безжалостно эффективной германской военной машиной, с пулеметом, косившим русских и нивелировавшим храбрость, жертвенность, патриотизм. Общественный механизм показал свою незрелость.

К этому испытанию страна не была готова. Видя перед собой опыт быстрых, основанных на мобильных перемещениях войск, балканских войн, русская дипломатия и генералитет полагали, что боевые действия продлятся недели, от силы несколько месяцев. Многолетняя война была губительной для огромной неорганизованной страны с плохими коммуникациями, с недостаточно развитой индустрией, с малограмотной массой основного населения. Противник 1914 года всегда учитывал многонациональность России и постарался использовать это обстоятельство[1099].

В результате войны Россия потеряла Польшу, Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву и Бессарабию, составлявших в совокупности 15,4 % ее населения. Потеря 817 тысяч квадратных километров территории и 28 млн. подданных означала также потерю 10 % всех железнодорожных путей, трети всех индустриальных предприятий, использующих одну шестую часть всех индустриальных рабочих, производивших одну пятую всех индустриальных товаров[1100].

Написанное в этой книге хотелось бы видеть уроком для будущего. Фундаментальный, столетиями взлелеянный страх перед внешней уязвимостью был доведен Первой мировой войной до стадии морального террора. Сколь ни велика и обильна была Россия человеческими и прочими ресурсами, количество не перешло в качество. Россия стала жертвой превосходной германской организации, технологии, науки. Порожденное массовое чувство уязвимости и создало ту почву, на которой в течение нескольких месяцев расцвел большевизм, обещавший социальный прогресс в условиях новой безопасности, построенной на основе самой передовой западной теории.

Союзники России не сделали ей ничего более того, что соответствовало их представлениям о собственном благе. Не они стали причиной ее несчастий. Россия так и не смогла найти ту дорогу, которая привела бы ее к созданию условий для ускоренного развития. Дело Петра потерпело поражение в 1917 г. Были ли для этого предпосылки? Отрицать наличие некоторых из них бессмысленно. Русская военная мощь не сравнялась с лучшими армиями своего времени — прежде всего с главным врагом — германской армией, что и было продемонстрировано в 1914–1917 гг. Русские полководцы одерживали победы в боях против австрийцев и турок, но на германской линии фронта результат всех кровавых усилий был обескураживающим. Тыл некоторое время работал не только жертвенно, но и слаженно. Однако по мере растущего напряжения сказалась незрелость общественного устройства и несформированность жителей как граждан, равных "прометеевскому человеку" Запада. Это и предвосхитило фатальную слабость России в час ее исторического испытания.

В результате Первой мировой войны произошла базовая трансформация российского сознания и Россия ринулась прочь от единения с западными соседями — в поисках особого пути, особой судьбы, изоляции от жестокой эффективности Запада. Так был избран путь на семьдесят лет. Россия подошла к концу двадцатого столетия, перенеся немыслимые испытания, но так и не выработав систему противостояния ошибочному курсу своих правителей, мирной корректировки этого курса. В невиданном самоотречении Россия, ее граждане предпочитали пройти весь путь до конца и лишь потом извлекать уроки. Ни одна западная нация не позволила себе такой роскоши.

Опыт семидесятилетней изоляции, как и жестоко-наивный слом советского наследия, показали, что модернизация в условиях сознательно поддерживаемой фактической автаркии может принести нашей стране — даже при невиданной жертвенности — лишь половинчатый успех. Мы повторяем худшие образцы устаревшей технологии в условиях подавления предприимчивости и гения народа, делая узко понимаемую национальную гордость препятствием для нашего развития. Как и тысячу лет назад актуальны слова: "Велика и обильна земля наша, но порядка в ней нет…"

Сказать их требуется немалое мужество. Те страны, которым в своей истории удалось преодолеть наивный этноцентризм, сумели ныне возглавить мировое развитие. Те же, где возобладало близорукое мнимое самоуважение, оказались в хвосте развития и ныне жестоко платят за свою безумную гордыню.

И социализм, и бег от него были восприняты огромной людской массой в России как весьма многообещающее предприятие. Детская наивность отражала в любом случае внутреннюю веру в то, что "хуже не будет". Много раз становилось хуже, но и тогда находились козлы отпущения, а вовсе не общий методичный план решения социальных и экономических проблем. Так мы потеряли двадцатый век в деле приобщения к западному рационализму, который, строго говоря, ни хорош и ни плох, но дает инструмент изменения курса не после очередных похорон очередного вождя (буквальных или политических), а в ходе корректировки общественного развития при сохранении жертвенных результатов труда поколений предшественников.

Европейская трансформация 1989–1991 гг. дала миру снова объединенную Германию и разъединенную Россию, отодвинутую на тысячу километров к востоку. Современникам остается утешаться мыслями, подобными следующему изречению С. М. Соловьева, характеризующему положение России после поражений на западе в конце XVI в.: "Уход русской нации на отдаленный северо-восток был важным обстоятельством, потому что позволил русскому государству становиться сильнее вдалеке от западного влияния. Мы видим, что те славянские нации, которые преждевременно вошли в контакт с Западом, сильным своей цивилизацией и своим римским наследием, пришли в упадок, потеряли свою независимость и некоторые из них даже свои национальные признаки"[1101].

Но до сих пор не найдено оптимальное сочетание огромных собственные ресурсов и способа естественного восприятия опыта наиболее развитых стран, такого восприятия, которое гарантировало бы от опасной зависимости от одной из них. Первые князья Киевской Руси, как и Петр Великий впоследствии, сумели найти в себе мужество, а в народе отклик. Приобщение к современной технической цивилизации лежит на одной чаше весов, а безумная гордыня изоляционизма — на другой. Мы генетически наследуем стоицизм народа, жертвенность которого общепризнанна. Наши предки ценой неимоверных жертв сохранили нам драгоценную свободу выбора. Этот выбор зависит сейчас только от нас.

Первая мировая война знаменует собой первую попытку Германии завладеть лидирующими позициями в Европе и мире в целом. Колоссальная германская мощь позволила Берлину на протяжении четырех с лишним лет сражаться едва ли не со всем миром. Генерал Брусилов не зря в своих мемуарах пишет, что "немцы сражались как львы". Пораженный мир не верил своим глазам — немцы вели всю войну на территории своих противников, их победоносные войска вошли в несколько европейских столиц. И Германия несомненно добилась бы своих целей, если бы не жертвенное самоотрешение России и не энергичное вмешательство Америки.

Разумеется, истории претит сослагательное наклонение. Но не нужно обладать запредельной фантазией, чтобы увидеть реальность реализации планов германской Миттельойропы. Ведь Германия уже стояла кованым сапогом от Греции до Финляндии, от Бельгии до Грузии. И ее индустриальная мощь, организованная административная сила, военное превосходство получили многократное и наглядное подтверждение. Смогла бы Германия удержать эту невиданную зону влияния? Империя кайзера демонстрировала чрезвычайную эффективность, лояльность германского населения до 1918 года не имеет параллелей, всеевропейское германское влияние направило бы историю в неведомое русло. Как жертвы этой невиданной силы, мы должны быть благодарны стойкости французов, решимости англичан и предприимчивости американцев — их жертвы и воля аннулировали самые жестокие положения Брест-Литовского мира, оторвавшего от тела России едва ли не половину ее территории.

Вопрос о виновниках войны "увял" после своего рода историографической революции, произведенной в 1967 году блестящим германским историком Ф. Фишером, который призвал не заниматься примитивной хронологией (кто первым начал мобилизацию, объявил войну, грозил "штальрингом" и прочее), а обратиться к целям воюющих сторон. Сугубо наступательными и агрессивными, четко выраженными и национально признанными они были у одной державы, и этой державой была Германия. Именно она оборвала договорные отношения с Россией, отняла две провинции у Франции, бросила Британии вызов на морях, создала фантом якобы недогоняемой после 1917 года России. Приведенные в данной книге планы Германии на всех этапах мирового конфликта делают неизбежным жесткий вывод: только Берлин желал быстрых, революционных перемен в мировой геополитике. Он стремился отнять у Британии трезубец Посейдона, низвести до положения сателлита Францию, а Россию вернуть в допетровское Московское царство, чтобы затем, владея мощью Европы, бросить вызов Новому Свету.

Если бы Германия просто желала мира, она могла бы наладить нерасторжимые дружеские связи с любым из ее будущих соперников и тем самым нейтрализовать создание той глобальной коалиции, только формирование которой позволило соседям Германии противостоять ее дьявольской гордыне, ее невиданной эффективности, ее науке, ее набранной из индустриальных рабочих армии, профессионалам ее военной науки. Жертвы вышеуказанных схем (так или иначе предполагавших германское доминирование) могли с ними согласиться, только потеряв национальное самоуважение, отказавшись от исторических святынь, изменив национальным интересам.

Каковы исторические уроки Первой мировой войны? Во-первых, чисто силовая структура, мир некоего умозрительно воспринимаемого силового равновесия, лишенный всеобъемлющей организации и взаимоприемлемой системы ценностей, не может гарантировать мирное развитие, мирное сосуществование надолго и стабильно. Реальное или мнимое нарушение равновесия так или иначе провоцирует спазматические действия по восстановлению утраченного баланса.

Во-вторых, опыт великой войны учит, что великую державу не следует "загонять в угол", доводить до предела, ставить в положение, из которого оно видит выход только в силовой конфронтации. Мощь и ресурсы современного государства — индустриальные и интеллектуальные — таковы, что возможной становится мобилизация невероятных по объему латентных сил, способных генерировать великую энергию. И даже будучи побежденной, великая держава способна быстро нарушить новый геополитический баланс одним лишь обращением к раненой психике. Ведь именно к ней обратился Гитлер уже на следующий после поражения день: "Не может быть так, чтобы два миллиона немцев погибли зря… Мы требуем мщения"[1102]. И один из самых культурных народов мира предпочел дойти почти до самоуничтожения в 1945 году, отдавшись темным силам мщения и несогласия с предшествующим историческим итогом.

В-третьих, культурцентрическое чванство всегда контрпродуктивно, оно неизбежно порождает устойчивую контрреакцию презираемых народов, мультиплицирует решимость отстоять попираемую национальную честь отторгаемых народов, причем глубины лояльности и жертвенности в этом случае просто неизмеримы.

После великого напряжения 1914–1918 годов мир прошел большую дорогу. Создана Организация Объединенных наций, подписаны создающие общее правовое поле основополагающие документы. Очевидны и почти необратимые последствия. Главное среди них — это то, что фактическая европейская гражданская война, коей явилась Первая мировая война (и Вторая как ее продолжение) в решительной степени понизила экономическую, политическую и военную значимость Европы, лишь сейчас начинающей возвращать себе мировую значимость на основе внутриевропейской солидарности и рождающегося единства. Выиграли более всего Соединенные Штаты, которых две мировые войны поставили в авангардную мировую позицию.

И последнее. В эру, когда насыщенное оружием массового поражения человечество доверило задачу слежения, определения и выявления угрозы самому своему существованию умным машинам — спутникам, радарам и компьютерам, оставляя за собой лишь функцию определения степени этой угрозы, Первая мировая война, начатая и проведенная талантливыми, методичными, уверенными в себе детьми девятнадцатого века с его триумфами научной рациональности, должна послужить грозным предостережением относительно хрупкости человеческой природы, способной слепо повести по дороге самоуничтожения.