Первая мировая война

Глава 4 От Монса до Марны

22 августа 2014 г. в семь утра неподалеку от деревни Касто и примерно в пяти километрах к северо-западу от Монса британский эскадрон 4-го гвардейского драгунского полка заметил группу немецких солдат, легко узнаваемых по серой униформе. Раздались выстрелы – первые выстрелы, сделанные британскими солдатами на континенте за последние сто лет, если не считать Крымскую войну. Начало битвы описано в официальной истории Британии. После того как капрал Э. Томас выстрелил из винтовки, командир части капитан Хорнби выхватил саблю и возглавил атаку. Немцы отступили. Спустя три часа два британских летчика, лейтенант Винсент Уотерфолл и второй лейтенант Джордж Бейли, вылетели с базы в Мобеже в разведывательный полет над Монсом и Суаньи. Над Ангьеном их сбила немецкая артиллерия. Оба погибли.

Часом позже, в 11:15, солдаты артиллерийской батареи британской 5-й армии заметили продвижение немецких войск по горному хребту с целью атаковать полосу охранения британских войск. Батарея открыла по ним огонь. «Наши снаряды не долетали до немецкой батареи, как раз начавшей обстрел, – вспоминал позднее командир 5-й армии генерал Гоф. – Обернувшись к командиру батареи, я крикнул: «Ради всего святого, подавите их огонь!» То был Форман, превосходный офицер, но его ответ обескураживал: «Эти орудия не могут стрелять лучше». Тринадцатифунтовые британские орудия и дальностью стрельбы, и мощностью снарядов уступали немецким 77-миллиметровым полевым пушкам, которым им пришлось противостоять. «Очень скоро, – говорит Гоф, – немцы открыли ответный огонь».

22 августа германские войска наступали на французов к востоку от британских позиций. В Россиньоле до наших дней сохранились следы жестокого сражения: 874 могилы на военном кладбище и останки 1108 неопознанных солдат на кладбище неподалеку. Пытаясь вытеснить немцев из Нёшато, пять французских батальонов пошли в штыковую атаку против девяти немецких, но уже в самом начале атаки немецкая пулеметная очередь сразила трех командиров французских батальонов, совещавшихся на обочине. Уже через сорок восемь часов после начала штыковой атаки у Россиньоля Жоффр приказал предварять «каждую атаку артиллерийским обстрелом, во время которого пехота должна держаться позади и не начинать наступление, пока расстояние до противника не сократится настолько, чтобы ей удалось достичь цели».

Одновременно с разгромом французов под Россиньолем в 5 километрах от Жамуани французская колониальная дивизия, не подвергшаяся атаке, бездействовала. Ее командующий, генерал Леблуа, и не пытался прийти на помощь соседям. Позже Жоффр отстранил его от командования за «профессиональную непригодность». Леблуа настаивал на своей правоте, ссылаясь на то, что никаких приказов он не получал. Тогда же, 22 августа, под Виртоном солдаты французского 5-го корпуса, поддавшись панике, отступили к Телланкуру вопреки приказу вернуться и противостоять немцам. Из-за их бегства два соседних французских корпуса подверглись жестоким фланговым атакам.

Среди французов, павших в боях 22 августа, были единственный сын Фоша, Жермен, 25-летний пехотинец, и муж его старшей дочери, капитан Поль Бекур. Их похоронили на бельгийской границе, у Ипра, в общей могиле.

5-я французская армия, выбитая из Шарлеруа, обратилась за помощью к британскому экспедиционному корпусу. Ночью 22 августа генерал Ланрезак направил Джону Френчу депешу с просьбой на следующий день предпринять наступление на западный фланг немецких войск, теснивших французов к югу от реки Самбры. Британский главнокомандующий ответил, что это невозможно из-за значительного численного превосходства приближавшихся к его расположению сил противника. Тем не менее, чтобы не позволить немцам выйти во фланг Ланрезака, Френч предполагал задержать британские войска на канале Монс – Конде на двадцать четыре часа.

Утром 23 августа на северном берегу канала вблизи Обура, к северо-востоку от Монса, солдаты Миддлсекского полка заметили выходящую из леса группу солдат в серой форме. Среди британцев оказался горнист, который когда-то участвовал в обороне британской миссии в Шанхае, где немецкие войска защищали соседнюю германскую миссию [23]. По серой форме и фуражкам горнист узнал в приближающихся солдатах немцев. Британцы открыли огонь. Их командир, майор Эбелл, был убит выстрелом в голову: он стал первым британским офицером, погибшим в Первой мировой. В последовавшей перестрелке один за другим погибли второй лейтенант Хэнкок и капитан Ноулс. После значительных потерь с обеих сторон британцы вынуждены были отступить.

Британское командование держалось твердо. «Я хорошо представляю возможное продвижение 5-й армии, – ближе к вечеру сообщил сэр Джон Френч Ланрезаку, объясняя принятое им решение оставаться на канале Монс – Конде, – и считаю, что, насколько это возможно, мне следует как можно дольше находиться на передней позиции, особенно учитывая, что я не вполне готов перейти в наступление до завтрашнего утра». Но надежда на наступление «завтрашним утром» оказалась призрачной. Еще до депеши Френча Ланрезаку британские войска в течение шести часов подвергались немецким атакам, и на следующий день им, скорее всего, предстояло отступать, а не перейти в наступление.

Началась битва при Монсе, ставшая первым серьезным сражением британцев на Западном фронте. Фон Мольтке сильно преуменьшил их роль в этой битве, а нередко противоречивший себе кайзер, хоть и насмехался над ними, признал, что британцы показали себя стойкими бойцами. 23 августа, в течение всего дня, в дожде и тумане, между двумя армиями шли жестокие бои.

Военные действия в регионе начались так неожиданно, что жители деревень вблизи Монса, где разгорелась особенно упорная борьба, в тот день, как обычно по воскресеньям, с утра отправились в церковь. Нередко они оказывались между двумя линиями огня. Интенсивность огня противника стала для численно превосходящих немецких сил полной неожиданностью. «Они несли огромные потери, – вспоминал позднее британский генерал Смит-Дорриен, – их крупные подразделения представляли собой идеальную мишень, и, только когда погибли тысячи, они перегруппировались» [24].

Французский художник Поль Маз, служивший в британской армии переводчиком, позднее вспоминал, как 23 августа впервые увидел немцев в деревушке близ Бенша. «Я навел бинокль на железнодорожную насыпь примерно в двух километрах от себя и в круге света различил несколько спускавшихся по ней серых фигурок. Передвигая бинокль вдоль насыпи, я наблюдал, как над ней, переваливаясь через гребень, появлялись все новые фигурки, пока другие карабкались вверх». Маз вспоминал и как реагировали на появление немцев обитатели деревни. «Женщины плакали и убегали домой, за ними уходили мужчины, но дети, раздираемые любопытством, оглядывались на чужаков». Затем немцы приблизились, и началась стрельба. «Все тут же изменилось: за несколько секунд люди в панике разбежались, прежде чем враги, словно морской прилив, заполонили окрестности. В воскресной одежде, держа в руках шляпы с перьями, которые они так и не успели надеть, деревенские жители толкали детские коляски, тележки, велосипеды и все, что имело колеса, спасаясь бегством: и дети, и перепуганные мужчины».

Весь день 23 августа британцы старались удержать позиции. Они гордились тем, что их было чуть менее 36 000, то есть всего на четыре тысячи больше, чем солдат, сражавшихся в 1815 г. при Ватерлоо под командованием Веллингтона, в последний раз, когда британская армия участвовала в боях в континентальной Европе. Немцев поразило, как упорно держался противник даже под шквальным артиллерийским обстрелом. «Мы бы сильно ошиблись, вообразив, что нам удалось сломить англичан. Они встретили нас прицельным огнем». От усмешки, с которой несколько дней назад Вальтер Блюм думал о британских солдатах, не осталось и следа: «Куда ни взглянешь, везде лежали убитые. Раненые бились в конвульсиях, страшно стонали, истекали кровью. Видно, чертовы англичане все же кое-что смыслят в войне».

Через две недели после той битвы родилась легенда об ангеле, явившемся верхом на «традиционном белом коне, во всем белом и с огненным мечом в руках» и «преградившем путь» наступающим немцам. Но Ангел Монса был в те дни не единственной галлюцинацией, которую видели измученные солдаты на марше. «Если во время отступления и являлись ангелы, как об этом писали газеты, то их видели в ту ночь», – вспоминал рядовой Фрэнк Ричардс спустя три дня после отхода от Ле-Като. «Мы шагали час за часом без остановки, и вот пошел пятый день непрерывного марша почти без сна… «Только посмотрите, какой там прекрасный замок!» – сказал Стивенс, указывая куда-то через дорогу. Но там ничего не было. Почти всем нам что-то мерещилось, так мы были измотаны».

На местном кладбище в Монсе похоронено 330 британских солдат, павших в бою 23 августа [25]. В тот день Британия понесла большие потери: было убито и ранено 1600 солдат, тела некоторых найти не удалось. Французам и бельгийцам после беспощадного боя также пришлось отступить. Французы попытались пройти через Арденнский лес. 7-й французский армейский корпус, чью артиллерию захватили немцы, бежал, не сделав ни единого выстрела, и остановился только на позициях, откуда накануне начал наступление. 13-летний школьник в баварском городе Ландсхут записал в дневнике: «Весь город украшен флагами. Вряд ли французы и бельгийцы думали, что их разгромят так быстро». Звали школьника Генрих Гиммлер.

Впрочем, 23 августа немцам удалось разгромить не все французские части. В Оне, где немецкая армия переправилась через Мёз, оказавшись всего лишь в полутора километрах к западу от Динана, генерал Манжен, командовавший резервной бригадой, выдвинулся вперед с двумя пехотными батальонами и кавалерийским полком и после серии штыковых атак выбил врага из деревни.

23 августа, когда сэр Джон Френч узнал, что 5-я армия Ланрезака вынуждена отступить ввиду неизбежного падения Намюра, его первым порывом было удержать свои позиции. «Я всеми силами постараюсь отразить наступление на территории, которые мы занимаем в настоящее время, – сообщил он вечером одному из командиров, – а вы ночью сделаете все, чтобы закрепиться на позиции». Но отражать наступление было уже слишком поздно и рискованно. Понимая, что после отхода Ланрезака пути к отступлению могут быть отрезаны, сэр Джон Френч в полночь отдал Британскому экспедиционному корпусу приказ отступить.

24 и 25 августа Британский экспедиционный корпус двигался на юг от Монса к французской границе. «Сбившиеся с ног солдаты больше походили на призраков, чем на живых людей, – писал один из очевидцев. – Уже не осознавая происходящее, они продолжали идти под влиянием дисциплины и из чувства долга». 24 августа перестрелка к югу от Монса стала ярким примером того, что сейчас называют «огнем по своим»: немецкие войска, достигнув британских окопов, попали под обстрел собственной артиллерии.

Когда Британский экспедиционный корпус начал отступление, сэр Джон Френч получил известие о сдаче Намюра, последней обороняемой бельгийцами крепости. Памятуя злополучное отступление сэра Джона Мура к Ла-Корунье в 1808 г., он отдал приказ немедленно организовать оборону порта Гавр более чем в 320 километрах к юго-западу. При обсуждении его приказа в Лондоне возникли опасения, что не удастся удержать даже Гавр и необходимо укреплять Сен-Назер на берегу Атлантики, в 643 километрах от линии фронта. Теперь уже боялись, что война действительно закончится до Рождества – победой Германии. Черчилль, встретившись с лордом Китченером вскоре после известий о падении Намюра, писал: «Держался он вполне спокойно, но я все понял по его лицу: оно побледнело и было искажено, словно от удара».

25 августа в британских газетах появились сообщения о битве при Монсе. «Сражение обернулось для союзников едва ли не катастрофой», – писала Times. Прозвучал и страшный прогноз: «Вчера пришли дурные известия, но мы боимся, что этим дело не кончится». Утром 26 августа на поле боя генерал Алленби, командовавший кавалерией, выразил опасение, что экспедиционный корпус попадет в окружение, как произошло в 1870 г. с французской армией при Седане, если не продолжит отступление на юг. Смит-Дорриен возразил, что люди валятся с ног от усталости. «Тогда я не думаю, что вам удастся спастись», – сказал Алленби, на что Смит-Дорриен ответил: «Будем бороться до конца». Начальник штаба британских экспедиционных сил почувствовал себя дурно, узнав, что люди готовы подняться против превосходящих сил противника» [26].

Последовала ужасная битва при Ле-Като. На стороне немцев был численный перевес, как и значительное превосходство в технике, особенно в пулеметах. Но британцы сражались так, что немцы невольно переоценили их силы. После боя, который продолжался достаточно долго для того, чтобы позволить тысячам солдат осуществить организованное отступление, отход британских войск продолжился. Крайняя усталость солдат и офицеров бросалась в глаза. Самого Алленби, измученного до последней степени, один из штабных офицеров застал в полном отчаянии и упадке сил, когда тот обхватил голову руками и уперся локтями в колени.

Один британский батальон, истощенный в битве при Ле-Като, отступил в Сен-Кантен для перегруппировки. Командир батальона, подполковник Джон Элкингтон, уступил настояниям мэра и подписал документ о капитуляции на случай, если немцы войдут в город прежде, чем солдаты будут готовы принять бой. Мэр настоял на этом, не желая превращать Сен-Кантен в поле битвы. В тот день немцы не вошли в город, и батальон Элкингтона присоединился к основным британским силам, но акт о капитуляции был обнародован. Элкингтон предстал перед военным трибуналом и был уволен из армии. Чтобы доказать свое желание сражаться, он присоединился к французскому Иностранному легиону.

Среди британских солдат, погибших 27 августа, был и лейтенант Кэрол Одри, чей брат 79 лет спустя вспоминал: «Отец считал, что он пошел в армию из честолюбия, и смирился с мыслью об опасности, которую осознавал еще за три недели до начала сражений. И все же, когда 27 августа брат погиб, отец был потрясен его смертью. Ведь они с Кэролом всегда все делали вместе» [27]. Все последующие четыре года войны европейцам предстояло ежедневно страшиться телеграммы о потере сына, брата или мужа. Изо дня в день те, кто просматривал списки убитых, раненых и пропавших без вести, знали, что могут найти в них родственника, друга или любимого.

Всем, кто сражался 27 августа, запомнилось, насколько изнурены были солдаты. Один из очевидцев вспоминал: «Офицеры подгоняли сержантов, и те собирали солдат, которые поспешно, плохо соображая, что делают, кое-как собрались в колонну. Когда колонна тронулась, и рядовые, и те, кто их подгонял, дремали в седлах, пехота брела шатаясь как во сне, все мучились от холода и голода, но, повинуясь волшебной силе дисциплины, едва переставляли ноги».

Едва переставляли ноги, но продолжали драться: немецкий лейтенант Вальтер Блюм рассказывал о двух британских офицерах и двадцати пяти пехотинцах, которые оказались отрезанными от своего батальона и сражались против превосходящих сил противника. Четверо из них погибли: этих четырех взяли в плен. Блюм, видевший последствия сражения, писал: «По дороге в подлеске мы наткнулись на английского солдата с расколотым черепом, затем на другого со штыком в груди». Поль Маз, наблюдавший отступление с другой стороны, стал свидетелем последнего этапа схватки британцев с немецким кавалерийским формированием. «Несколько немцев прятались в стогах, воткнув пики и сабли в сено, и я услышал жуткие крики. Лошади обезумели не меньше людей, которые показывали друг другу капающую с клинков кровь. Некоторые что-то собирали на память. Я подхватил раненого немецкого драгуна, которого рвало неспелым крыжовником. Из груди у него торчала сабля. На ломаном английском он сказал мне, что двадцать дней назад уволился из отеля «Риц» в Лондоне, где служил официантом».

Кроме Ангела Монса, в последнюю неделю августа на поле боя было отмечено еще одно необычное явление. В официальной медицинской истории войны имеется запись: «В 1914 г. несколько солдат было эвакуировано из Франции в Англию из-за травм, полученных при отступлении от Монса». В течение месяца во французских тыловых госпиталях подполковник Гордон Холмс, специалист по нервным расстройствам, «наблюдал частые случаи истерии, связанные с пулевыми и осколочными ранениями или даже с незначительными ушибами спины, рук и ног». К концу года более ста британских офицеров и восьмисот солдат лечились от нервных болезней, которые в официальной медицинской истории нередко назывались «серьезными психическими нарушениями, приводившими к временной или постоянной непригодности к военной службе». К концу войны около 80 000 солдат и офицеров уже не могли оставаться в окопах, а многие по инвалидности были освобождены от военной службы в связи с нервными заболеваниями, в том числе так называемыми контузиями.

27 августа, во время французского контрнаступления у Ришомона, принц Эйтель Фридрих Прусский, командовавший немецким гвардейским полком, заметив, что его солдаты вот-вот отступят, начал бить в барабан. Непоколебимая уверенность второго сына кайзера немедленно положила конец панике, и немцы стали теснить атакующих. Впрочем, этот успех был локальным: в тот же день масштабное контрнаступление генерала Ланрезака на 2-ю немецкую армию вынудило 1-ю немецкую армию, наступавшую на Париж, поспешить на помощь своим войскам, оказавшимся под ударом. В тот же день Жоффр из состава других армий набрал для генерала Фоша особый отряд – так называемую 9-ю армию, задачей которой было отслеживать, не перешли ли германские войска в наступление. В штаб Фоша входил полковник Вейган [28]. Эта сборная армия была исполнена решимости переломить ход войны в пользу Франции.

Война породила новое явление – отказ от заранее разработанных планов в пользу импровизации. Кроме того, она провоцировала антивоенные настроения. 27 августа в Daily Citizen, органе Лейбористской партии, журналист-социалист Клиффорд Аллен призвал к всеобщему протесту против войны, заявив: «Большая национальная кампания против продолжающегося участия Великобритании в войне, а не просто против войны в целом, будет означать, что никаким благовидным доводам дипломатов в оправдание кровавой бойни так и не удалось заглушить голос социалистов».

В августе, после того как правительства всех стран – участниц конфликта опубликовали предшествовавшие ему дипломатические телеграммы и меморандумы, подобрав их таким образом, чтобы переложить ответственность на противника, стали известны имена дипломатов, причастных к развязыванию войны. Издавая свою антивоенную статью отдельной брошюрой, Клиффорд Аллен подчеркнул: «Страдания людей нельзя оправдать расписанными по дням и часам посольскими депешами».

Пока антивоенные настроения боролись с вспышками патриотизма, резко возросло число желающих воевать в Европе, вступавших в расположенный в Северной Африке французский Иностранный легион из 10 000 солдат. Через семь месяцев после 21 августа, когда началась вербовка, к нему присоединились 32 000 человек, не являющихся французами, в том числе около 5000 итальянцев, более 3000 русских, 1467 швейцарцев, 1369 чехов, 1000 немцев, желавших воевать против Германии, и более ста американцев. Среди американцев был Уильям Тоу из Питсбурга, который 30 августа писал домой из базового лагеря: «Я намерен принять участие, пусть и небольшое, в величайшей и, вероятно, последней войне в истории, которая, судя по всему, превратилась в битву цивилизации против варварства. Пусть это и покажется преувеличением, но вы бы согласились со мной, послушав рассказы французских, бельгийских и английских солдат, которые пришли сюда с фронта».

Тоу описывал легионеров, которые вместе с ним проходили военную подготовку: «колумбийского профессора по прозвищу Коротышка – опытного преподавателя с множеством ученых званий, проповедника из Джорджии, профессионального игрока из Миссури, бывшего боксера в легком весе, двух смуглых джентльменов из Луизианы и с Цейлона, двух крутых парней из уличной банды, контролировавшей Манхэттен, шведа, норвежца, нескольких поляков, бразильцев, бельгийцев и т. д.». По словам Тоу, это походило на школу, не считая того, что «за шалости здесь не отчитывали, а сажали на голодный паек или в тюрьму».

В конце августа отступлению британских войск существенно помогло французское контрнаступление под Гизом. В дальнейшем внимание противника было до некоторой степени отвлечено переправой через Северное море в Остенде 3000 бойцов Британской королевской морской бригады, вполне успешной, несмотря на присутствие немецких подводных лодок. Германское Верховное командование было обеспокоено сообщением, что силы морских пехотинцев намного значительнее. Распространился слух, что речь шла не о британских, а о русских войсках, которые морским путем переправились с севера России в Шотландию, а затем по железной дороге были быстро доставлены в порты Ла-Манша. Называли цифру 80 000, которая вскоре возросла до «чуть меньше миллиона».

Британцы, путешествовавшие по железной дороге, видели на станциях русских в «сапогах, на которые налип снег», направлявшихся на юг. Times писала, что русские высаживались в порту шотландского города Лит «и ночью пересаживались на поезда, доставлявшие их в порты на южном побережье». Оттуда их через Северное море переправляли в Бельгию. «В подтверждение скажем, что по всей стране запоздалые путники видели на железнодорожных станциях проносившиеся мимо длинные составы с опущенными шторами на окнах, а также множество вагонов со свирепого вида бородатыми мужиками в меховых шапках».

Но в течение семи дней вблизи Остенде действовали не русские, о прибытии которых прошел слух, а бойцы Королевской морской бригады, заставившие немцев поверить, что их гораздо больше, чем на самом деле. Затем они вернулись в Британию. Последнее подразделение профессиональной армии, оставшееся в Великобритании, к тому времени отправили во Францию, оставив Британские острова беззащитными в случае нападения Германии. Для Британии то было опасное время. Германия располагала силами, вполне достаточными для того, чтобы направить значительную группировку на британское Восточное побережье. С некоторой долей удачи, в густом тумане, немецкие корабли могли ускользнуть от Королевского военно-морского флота. Но 28 августа в морском сражении в Гельголандской бухте были разрушены три немецких крейсера, еще три серьезно повреждены. Погибло 700 немцев и 35 британцев, ни один британский корабль не утонул. Вероятность вторжения отступила. «Все без ума от радости из-за успеха нашего первого морского боя», – писал жене британский адмирал, командовавший сражением. К тому же британцы спасли двести моряков с одного из потопленных крейсеров, тем самым доказав свое благородство.

В Германии привычным зрелищем становилось прибытие военнопленных. 30 августа в Ландсхуте школьник Гиммлер написал в дневнике: «На вокзале толпились зеваки, проявившие грубость и даже жестокость, давая тяжело раненным французам (которые, конечно, хуже наших раненых, раз оказались в плену) хлеб и воду».

30 августа в воскресном выпуске Times, посвященном военным действиям, появился репортаж одного из самых известных корреспондентов, Артура Мура, видевшего отступление британских войск от Монса. Мур сообщал из Амьена о «страшном поражении», нанесенном союзникам при Монсе неделей раньше, и описывал «жалкие остатки многих полков» и «потрепанных маршем» британских солдат. Британское общество было в шоке. Амьенский репортаж, по словам историка, «разразился как удар грома в стране, уверенной в скорой победе и ожидавшей только победных сообщений, и посеял ужас в кабинете министров, и без того встревоженном отсутствием важных новостей с фронта»[29]. В тот день британское правительство, за двенадцать дней до того заказавшее 162 000 осколочных снарядов, вдвое увеличило заказ.

Главнокомандующий сэр Джон Френч сомневался, что французские войска, численно превосходящие его собственные, способны остановить продвижение немцев, 30 августа вынудивших англо-французские силы отступить через Эну на юг. 31 августа французские колониальные войска, наступавшие к востоку от Жербевилле, были практически уничтожены немецкими пулеметными расчетами. Расположенный неподалеку резервный полк за полчаса смял немецкую оборону, но французский план боя предполагал трехчасовой штурм немецких позиций, и артиллерия продолжила обстрел, когда они уже были заняты французами. Под сильным огнем одержавшие победу войска отступили на исходные позиции. Всего за несколько дней в дивизии из 14 500 осталось 8000 человек.

31 августа сэр Джон Френч известил Лондон о своем намерении отвести Британский экспедиционный корпус за Париж, оставив французскую армию на произвол судьбы. В письме другу он признавался, что британские войска «измотаны». Они нуждаются в «отдыхе и восстановлении». Если бы Лондон увеличил число пехотинцев под его командованием в шесть раз, а кавалеристов в четыре, добавлял он не без сарказма, «я добрался бы до Берлина за шесть недель и без помощи французов». Не имея возможности получить подкрепление, он решил отделить свои войска от французских и отойти от линии фронта.

Новость о решении Френча потрясла тех, кто рассчитывал на его поддержку. 31 августа Жоффр напрямую обратился к премьер-министру Франции, Рене Вивиани, с просьбой вмешаться и «убедить фельдмаршала Френча не отступать слишком быстро и сдерживать противника на британском участке фронта». Недавно созданный британский Военный совет был настолько обеспокоен поведением главнокомандующего, что лорд Китченер лично отправился во Францию, чтобы напомнить Френчу о его обязанности постоянно поддерживать французские войска. 1 сентября Френч и Китченер встретились в Париже. По окончании встречи Китченер телеграфом передал в Лондон хорошие новости: «Войска Френча на данный момент находятся на линии фронта, где и будут оставаться и оказывать всяческую помощь французской армии».

После шести дней непрерывного марша на юг 5-я армия генерала Ланрезака достигла Краона. Капитан Спирс стал свидетелем страданий французских солдат. «Головы опущены, красные брюки и синие мундиры неразличимы под слоем пыли. Они бредут по нескончаемым дорогам, натыкаясь на транспорт, на брошенные повозки и друг на друга, их запорошенные пылью глаза уже не различают раскаленных солнцем пейзажей, они видят только брошенную поклажу и распростертых на земле людей, изредка – оставленные орудия. Повсюду на обочине валяются лошади, павшие в пути от усталости. Хуже того, лошади, полудохлые, но все еще боровшиеся со смертью, скорбно смотрели на проходящие колонны, покрывавшие их пылью от шагающих ног, подергивая пересохшими губами и ноздрями». Стояла сильная жара. Многие солдаты, «вконец измученные, сраженные усталостью или палящим солнцем, падали и уже не вставали, но сохранившееся чувство долга и дух самопожертвования гнали армию вперед».

Один французский генерал, считая, что все потеряно, склонялся к самоубийству, но сумел справиться с отчаянием. Комендант Намюра Дюрюи, отступавший после падения города, рассказал капитану Спирсу, как он, увидев несколько сотен людей, бежавших на юг, кричал, чтобы они остановились, но те не обратили на него ни малейшего внимания. «Дюрюи, видя, что они охвачены паникой, выхватил револьвер и выстрелил, но они шли дальше, спотыкаясь о валявшиеся на дороге трупы и даже не пытаясь увернуться от направленного на них оружия».

1 сентября у деревушки Нери, на крайнем правом фланге немцев, 4-я немецкая кавалерийская дивизия, наступая под покровом утреннего тумана, достигла участка, удерживаемого тремя полками 1-й британской кавалерийской бригады. Внезапная атака застигла врасплох батарею «L», одно из подразделений британской полевой артиллерии. В момент нападения лошади артиллеристов были на привязи, и уже через несколько минут немцы захватили два орудия с их расчетами, но солдаты, обслуживавшие оставшиеся орудия, продолжали сражаться. Дежурный офицер, капитан Э. К. Брэдбери, был смертельно ранен, но до самой смерти корректировал огонь. Его и двоих из четырех солдат, продолжавших стрельбу, наградили Крестом Виктории: три Креста Виктории за несколько минут! «Для кавалериста Первой мировой войны, – писал генерал Спирс, – история батареи «L» при Нери была тайной, скрытой глубоко в сердце, данью любви и уважения любимой артиллерии на гужевой тяге и артиллеристам, никогда не подводившим его в сражении. Благодаря действиям капитана Брэдбери у Нери 4-я немецкая кавалерийская дивизия была практически уничтожена и не смогла участвовать в решающей битве, которая была еще впереди.

Во время англо-французского отступления к Марне в небе над Парижем появился немецкий самолет, сбросивший несколько бомб и листовки, сообщавшие о поражении французских и российских войск. После этого десятки тысяч парижан на автомобилях, поездах и речном транспорте бежали из города в южном и западном направлении, а тем временем с севера в столицу прибывали тысячи бельгийских беженцев. На главных бульварах, ведущих в Париж, срубили почти все деревья, чтобы построить баррикады и укрепить окопы. Даже правительство, не склонное прислушиваться к общественному мнению, 2 сентября переехало в Бордо. Это поспешное бегство подлило масла в огонь, ускорив исход жителей из столицы.

Из трех миллионов парижан более миллиона покинули город. Между тем жители Брюсселя в полной мере столкнулись с жестокой реальностью оккупации в тот день, когда вновь назначенный губернатор, немецкий фельдмаршал барон фон дер Гольц, издал указ, оправдывавший «суровой военной необходимостью» то, что наказанию за враждебные действия подлежит не только виновный, но и невиновные.

Той же «суровой необходимостью» немцы, очевидно, руководствовались и во Франции, когда, захватив древний Санлис в 47 километрах от Парижа, взяли в заложники мэра, Эжена Одена, и шестерых жителей и расстреляли их в поле в окрестностях города. Кроме мэра, жертвами этой карательной операции стали кожевник, извозчик, официант, шофер, помощник пекаря и резчик по камню. В городском совете висела картина XIX в., изображавшая расправу арманьяков над четырьмя заложниками, когда пятьсот лет назад, в 1418 г., город был осажден бургиньонами [30]. В путеводителе Мишлен от 1917 г. в связи с битвой на Марне говорится: «Прошло пять веков, но, судя по всему, отношение германцев к заложникам со времен Средневековья не изменилось».

1 сентября за час до полуночи французское Верховное командование получило от военной разведки бесценные документы с исчерпывающими сведениями относительно направления готовящегося наступления 1-й германской армии. Немецкий офицер, ехавший на автомобиле из штаб-квартиры фон Клюка в штаб своей дивизии, ошибся дорогой, натолкнулся на французский патруль и был убит. Его вещевой мешок с едой, одеждой и окровавленными документами доставили офицеру военной разведки, полковнику Фагальду, который обнаружил среди бумаг карту, где не только указывалось точное расположение сил фон Клюка, что само по себе имело огромную ценность, но также карандашом были намечены линии наступления, назначенного на следующий день. Атака планировалась не на юг, где базировалась 6-я французская армия Монури, и не в направлении Парижа, а на юго-запад, в направлении сил Британского экспедиционного корпуса и реки Марны.

Основное направление запланированного на следующую ночь немецкого наступления проходило через деревню Лонпон, по незащищенному участку между Британским экспедиционным корпусом и 5-й французской армией Ланрезака. Точки соприкосновения двух армий всегда остаются их слабым местом. Так благодаря счастливой случайности англо-французское командование обрело настоящее сокровище. Теперь французы точно знали, куда следует направить 4-ю армию, которой так и не пришлось защищать Париж от прямой атаки.

Британский экспедиционный корпус вышел к Марне 2 сентября. «Боевой дух армии восстановлен, – писал в дневнике генерал Смит-Дорриен, – и укрепляется с каждым днем, все только и ждут приказа двигаться вперед и атаковать врага, но, учитывая текущее отступление французской армии, это невозможно». Принимая во внимание стремительность и непредсказуемость германского наступления, никто не удивился, когда 2 сентября немецкий кавалерийский патруль захватил в плен Артура Мура, корреспондента Times, чей репортаж об отступлении с Монса так взбудоражил Великобританию [31].

На следующий день Британский экспедиционный корпус пересек Марну, взорвав за собой все мосты. За тринадцать дней британцы отступили примерно на 240 километров, что, казалось бы, оправдывало выпад кайзера в адрес «презренной маленькой» армии Френча. Но на протяжении всего отступления британские войска сражались, выдержав десятки арьергардных боев. На сон оставалось не больше, а иногда и меньше четырех часов, и солдаты так измучились, что один из офицеров сказал о них: «Я и представить не мог, что человек может быть таким усталым и голодным и при этом оставаться живым». Другой офицер, лейтенант Джордж Рупелл, впоследствии награжденный за храбрость Крестом Виктории, писал в своем дневнике о людях, «физически ослабевших от длительных переходов и морально – от вечного напряжения, которое они испытывали, постоянно находясь в пределах досягаемости огня противника». Рупелл добавил: «Не приходится удивляться, что в таких условиях бывают случаи паники и потери самоконтроля».

3 сентября в Северном море германская субмарина U-21 потопила британский крейсер «Пасфайндер», первый боевой корабль, подбитый торпедой: погибло 259 моряков. Подводные лодки, обладавшие перед надводными судами тем преимуществом, что могли атаковать и отступить необнаруженными, стали на этой войне новым оружием. Германия планировала использовать подводный флот для уничтожения боевых и торговых кораблей союзников, одновременно ослабляя и деморализуя противника. Существовавшие способы борьбы с подлодками включали таран, атаки надводных судов, глубинные бомбы, минные поля и даже воздушные атаки. Все это становилось возможным благодаря дешифровке перехваченных немецких радиограмм, в чем британцы уже тогда заметно преуспели. И все же германские подлодки продолжали бесчинствовать до последних дней войны, нанося огромный ущерб морским поставкам союзников.

В тот день, когда немцы одержали свою первую победу под водой, лейтенант Далримпл-Кларк выполнил первый британский бомбардировочный налет на наземную цель у французско-бельгийской границы. Согласно официальному рапорту, он «сбросил одну бомбу примерно на сорок немцев, и было очевидно, что многие пострадали». Другие летчики, работая в тесной связке с батальонами бронированных автомобилей, терроризировали германские военные патрули, курсировавшие вдоль шоссе. Британский консул в Дюнкерке докладывал в Лондон, что такие комбинированные атаки добивались «невероятных успехов» в дезориентации германского наступления.

Бельгийцы столь же успешно использовали эскадроны бронированных автомобилей, причем их бронемашины были схожи с немецкими не только наличием брони: и те и другие были оснащены пулеметом Льюиса, который сконструировал американец, майор Исаак Ньютон Льюис (его отец явно предвидел, что сыну суждено стать талантливым изобретателем). Льюис продал свой пулемет Бельгии и Германии только после того, как его неоднократно отвергали в США. Пулемет мог делать от 100 до 500 выстрелов в минуту. После одного боя в Бельгии Александер Повелл вспоминал: «Я видел, как поток пуль из такого пулемета буквально скашивал деревья толщиной в человеческое бедро».

3 сентября германская армия была всего в 40 километрах от Парижа. В тот день в деревне Барон 49-летний композитор Альберик Маньяр забаррикадировался в собственном доме, открыл огонь по немецким солдатам, приказавшим ему выйти, и убил одного из них. Дом обложили соломой и забросали гранатами, и Маньяр погиб в огне. Деревню разграбили, как и захваченное в тот же день соседнее селение Эрменонвиль, где в 1778 г. умер философ Жан-Жак Руссо.

3 сентября немецкие конные патрули добрались до Экуана всего в 13 километрах от Парижа, который замер в ожидании германского наступления. В тот же день стало известно, что на северо-западе немецкие подразделения достигли Сены, взорвав мост в Понтуазе. Парижане, опасаясь, что город бросят на произвол судьбы, как Брюссель две недели назад, погрузились в уныние. Но 3 сентября военный комендант города генерал Галлиени заявил: «Я получил приказ защищать Париж от захватчиков, и я выполню его до конца».

В защите Парижа Галлиени рассчитывал на поддержку вновь сформированной армии под командованием генерала Монури, которая в ожидании решающего наступления закреплялась на местности по периметру. Но немцы угодили в ловушку, возникшую в результате французского отступления, увлекшего их на восток от Парижа и на юг от Марны, так что их линии связи и снабжения оказались сильно растянутыми. В погоне за отступающими англо-французскими армиями немцы, следуя вдоль Марны, удалились от Парижа и упустили шанс захватить столицу. 4 сентября к югу от Марны англо-французские силы приготовились к сражению. «Было решено, что сегодня мы отступим к Сене километров на двадцать, чтобы воспользоваться ночной темнотой, скрывающей наши передвижения, – записал в дневнике Смит-Дорриен, – а также избежать палящих солнечных лучей, изнуряющих людей и лошадей».

Были и другие факторы риска: по словам Смит-Дорриена, «отступление всегда опасно: дисциплина слабеет, к тому же в пути возникает много возможностей для бессмысленных драк и грабежа. Сегодня вечером пять человек предстанут перед трибуналом. Потери среди старшего и младшего офицерского состава в некоторых частях чрезвычайно усложняют поддержание дисциплины, особенно когда вокруг столько соблазнов – гостеприимных деревенских жителей и опустевших домов, полных ценных вещей».

В последующие две недели более 15 000 британских военных были убиты, ранены или взяты в плен. 4 сентября, через месяц после вступления Великобритании в войну, Асквит, произнося речь в лондонской ратуше, заявил, что британцы «не сложат оружия, пока не отомстят за зверства в Бельгии». Эти зверства стали широко известны. Через две недели после речи Асквита Times напечатала слова из письма британского ефрейтора после битвы при Ле-Като: «Немцы не любят холодной стали. Они падали на колени и молили о пощаде, но у нас кровь кипела из-за того, как они поступали с мирными жителями, и мы не знали милосердия».

Амьенский репортаж об отступлении британских войск из Монса на следующей неделе получил в Великобритании широкий резонанс. 5 сентября Уинстон Черчилль, и сам в прошлом военный корреспондент, писал владельцу газеты: «Думаю, вы должны были понимать, какой вред причинила воскресная публикация в Times. Еще ни разу ни у одного военного корреспондента мне не приходилось читать такого панического бреда, и теперь благодаря авторитету Times он обратится в оружие против нас для любого колеблющегося государства». По просьбе премьер-министра Черчилль выпустил специальное коммюнике, обнародовав подробности отступления и постаравшись успокоить британскую общественность. «Очевидно, что наши солдаты имеют моральное превосходство над немцами, – писал Черчилль. – Они прекрасно осознают, что, несмотря на неравенство сил, окончательный результат не вызывает сомнений». В анонимном коммюнике не упоминалось, что «неравенство сил» было неизбежно при существовавшей в Британии системе комплектования армии на добровольной основе. Но за три года до начала войны Черчилль составил для Комитета обороны документ, подробно расписав, как будет разворачиваться германское наступление во Франции и как оно, постепенно замедляясь, захлебнется на сороковой день.

Тридцать три дня немецкие войска непрерывно наступали. Они продвигались пешком, с тяжелыми вещмешками, оружием и снаряжением. Но время шло, расстояния увеличивались, и наступление начало выдыхаться. Снабжение вызывало все больше трудностей. Чтобы отремонтировать разрушенные противником железнодорожные линии в Бельгии и Северной Франции, привлекли 26 000 немецких железнодорожных рабочих, но контролировать их работу со временем стало практически невозможно. К началу сентября из 4000 удалось восстановить всего 500–650 километров бельгийской железнодорожной сети. Но в тот месяц наибольшую опасность для боевых действий представляло все возраставшее расстояние между станциями, куда по железной дороге прибывали боеприпасы, и ушедшими далеко вперед 1-й и 2-й армиями. На 25 августа расстояние между станцией снабжения 2-й армии и линией фронта составляло около тридцати километров. Перевозки были сопряжены с большими трудностями, дороги забиты транспортом, длинные составы с грузами приходилось перегружать в грузовики и повозки на гужевой тяге. Ко 2 сентября расстояние возросло почти до 150 километров, а к 4-му превысило 160 километров. Участок железной дороги между Льежем и Ансом, по которому шли составы, снабжавшие 1-ю армию, был особенно сложным: таким крутым, что каждый поезд тянули и толкали целых четыре локомотива. В самом Льеже, через который проходили все поезда с грузами для 1-й и 2-й армии, часто образовывались заторы. На юг от Шарлеруа имелись только две железнодорожные линии, по которым проходили поставки для 2-й армии, обе одноколейные.

Проблемы со снабжением только усугублялись, к тому же на боевом духе немцев не могло не сказаться сопротивление, с которым они ежедневно сталкивались: бои не прекращались даже во время отступления противника. При этом никто из них не подозревал, что контрнаступление неизбежно. Как писал позднее германский офицер, «продолжающееся отступление французов воспринималось как должное. Ни один из пленных не предупредил нас ни единым словом, ни одна газета не намекнула».

Битва на Марне началась 5 сентября. «Сейчас, когда вот-вот начнется сражение, от которого зависит судьба Франции, – заявил Жоффр, выступая перед солдатами, – всем нам следует помнить, что время оглядываться назад прошло; каждое усилие должно быть направлено на наступление и на то, чтобы отбросить врага назад. Войска, которые больше не могут наступать, обязаны любой ценой удерживать захваченные позиции, и лучше умереть, чем пропустить врага». Речь заканчивалась словами: «В сложившихся условиях я не потерплю слабости». На британском участке фронта царило то же чувство исключительной важности этого момента. «Я побывал в расположении частей и видел, как все рады тому, что им придется двигаться вперед, а не назад», – в тот же день записал Смит-Дорриен в своем дневнике.

Ближе всего к Парижу, между Сеной и Марной, находился Британский экспедиционный корпус. Германские приказы звучали лаконично: «Если встретите британцев, они должны быть отброшены». Но именно британцы отбросили немцев и в тот день, и в восемь последующих. Кавалерия быстро наступала на север, вести разведку помогали велосипедные патрули и аэропланы. Пехоту, следовавшую за конными войсками, поразило отсутствие сопротивления со стороны противника. «Вдохновляющие признаки того, что враг деморализован, виднелись повсюду, – вспоминал генерал Эдмондс. – Вдоль дорог валялись пустые бутылки, и местные жители говорили, что среди немцев много пьяных. В самом деле, британские ездовые, проверяя окрестные стога, обнаружили в окрестных стогах мертвецки пьяных немецких солдат, прятавшихся под слоем сена.

5 сентября, когда началась битва на Марне, журнал London Opinion опубликовал графический портрет лорда Китченера: рукой в перчатке военный министр указывал на зрителя, а подпись гласила:

Плакат, нарисованный Альфредом Литом, был подготовлен во время отступления из Монса. Позднее его напечатали десятитысячным тиражом, по настоянию Китченера срочно добавив: «Боже, храни короля». Питер Симкинс, историк вербовочной кампании, символом который стал этот плакат, позже писал: «Нельзя отрицать, что этот плакат – возможно, самый узнаваемый в истории, но, как бы грубо это ни прозвучало, его повсеместное распространение во всех возможных формах не остановило падение числа добровольцев».

Хотя воззвание Китченера впервые появилось в то время, когда Британия была потрясена отступлением и тяжелыми потерями, публика следила за успехами британских войск во Франции с быстро возродившейся уверенностью, гордостью и ощущением морального превосходства. Этими чувствами проникнуто стихотворение, которое 5 сентября написал весьма уважаемый романист и поэт Томас Гарди:

Среди войск, вступивших в бой с немцами 5 сентября, было 5000 марокканцев под командованием 103 французских офицеров. Соседний французский батальон получил приказ атаковать, чтобы ослабить натиск врага на марокканцев, готовых к отступлению. Капитан, который повел батальон в атаку, был убит, как только под непрерывным пулеметным огнем вывел солдат на изрытую снарядами ничейную землю. Занявший его место лейтенант Шарль де ла Корнийер послал их вперед, туда, где они могли залечь в укрытие и отстреливаться. Когда его люди заняли все обнаруженные укрытия, он остался стоять. Отдав приказ «На 450 метров, самостоятельный огонь!», де ла Корнийер упал. Сержант, который пытался ему помочь, погиб на месте. Услышав крики «Лейтенант убит, лейтенант убит!» и заметив признаки паники, лейтенант сумел подняться на колени и прокричал: «Да, лейтенант убит, но вы держитесь!» Солдаты пошли в наступление. Убедившись в этом, де ла Корнийер умер. Его выкрик вскоре стал боевым кличем французских патриотов.

Следующие двенадцать дней марокканцы, на помощь которым спешил лейтенант де ла Корнийер, отражали немецкие атаки бок о бок с французами. Как и другим участникам этой битвы, успех достался им дорогой ценой. На поле боя пали сорок шесть офицеров и более 4000 солдат: потери составили 85 % всех, кто участвовал в сражении. Но исход битвы определили не людские потери, а маневренность войск. 6 сентября адмирал Тирпиц забил тревогу: «Нам не удалось окружить и взять в плен значительные группировки противника, в результате чего французская армия благодаря своей железнодорожной сети постоянно меняет позиции». В тот день генерал Монури, ожидавший немецкого наступления в окрестностях Парижа, двинулся на восток от своих траншейных укреплений, чтобы атаковать немецкий правый фланг на реке Урк. Стремительное передвижение его армии и яростная атака вынудили немцев оттянуть значительные германские силы от главного сражения на Марне.

Чтобы отразить их контратаку, Монури запросил у Галлиени подкрепление. В Париж из Туниса только что прибыли два пехотных полка зуавов, и Галлиени реквизировал более 2000 парижских такси, чтобы отправить их на поле боя. Как сказал командующий 1-й германской армией генерал фон Клюк, «существовал всего один генерал, который в нарушение всех правил решился вступить в бой так далеко от базы, и, к несчастью для меня, это был Галлиени».

Битва на Марне продолжалась четыре дня. Она ознаменовала провал плана Шлиффена и положила конец надеждам Германии на быструю победу на Западном фронте. В боях участвовало невероятное количество войск: 1 275 000 немцев против 1 000 000 французов и 125 000 британцев. Жестокость боевых действий отражала решимость англо-французских сил повернуть отступление вспять. В бою у фермы Гебарре французам удалось выбрать для пулемета такую позицию, что он с расстояния 450 метров держал под обстрелом всю траншею, вырытую немцами ночью. Несколько попыток немцев сдаться были проигнорированы. Когда французы наконец прекратили огонь, шесть немецких офицеров и 87 солдат сдались в плен. В траншее осталось более 450 убитых и раненых.

7 сентября британцы продолжали наступать и, надеясь на короткую передышку, смотрели на север, «настроенные весело и решительно, – писал штабной офицер сэр Фрэнк Фокс. – Нас вдохновляло то, что и для нас пришло время гнать немцев». Но в наступлении смерть устанавливала свои правила игры. В тот день во время перестрелки погиб второй лейтенант Бойд, всего несколько часов назад прибывший из Великобритании. По словам Фокса, «в этот ранний период войны смерть молодого офицера, едва успевшего осознать заветное желание солдата – в бою защищать свою родину, – стала для его товарищей настоящей трагедией. Со временем эта потеря, как и многие другие, только укрепила их решимость…»

Как в отступлении, так и в наступлении британские потери исчислялись тысячами. На монументе в Ла-Ферте-су-Жуар высечены имена 3888 британских солдат, погибших в Монсе, Ле-Като, на Эне и Марне, чье место захоронения неизвестно. В бою их тела были изувечены до такой степени, что их не удалось опознать. Среди имен на монументе в Ла-Ферте-су-Жуар есть и имя рядового Томаса Хайгейта, однако он не пал в бою, а был казнен по приговору военного трибунала. Его нашли в Турнане, к югу от Марны, в амбаре в поместье барона Эдуарда де Ротшильда. Хайгейт был в гражданской одежде, рядом лежала его униформа. На вопрос лесника, который его обнаружил, он ответил: «Я просто хочу убраться от всего этого подальше и не вижу другого способа». К несчастью для Хайгейта, лесник оказался англичанином и бывшим солдатом.

Рядовой Хайгейт был передан британским военным властям, и трибунал в составе полковника, капитана и лейтенанта судил его за дезертирство. Его приговорили к смерти и расстреляли. В завещании, написанном на последней странице армейской расчетной книжки, он оставлял все, чем владел, своей девушке в Дублине. В опубликованных армейских документах он назван «скончавшимся от ран». В тот день рядовой Хайгейт был не единственным британским солдатом, погибшим не на поле боя. 7 сентября Смит-Дорриен записал в дневнике: «Жаль говорить об этом, но сегодня двоих наших придется расстрелять – одного за дезертирство, другого за грабеж».

Что бы ни заставило Хайгейта дезертировать – невроз военного времени, усталость или страх, это не стало ему оправданием. Впрочем, после любой битвы некоторые солдаты утрачивали способность сражаться дальше. Когда немцы на Марне начали отступать, некоторые из них также потеряли волю к борьбе. Один германский офицер докладывал начальству о «панике за линией фронта».

7 сентября кайзер находился в зоне боевых действий, но сопровождавший его полковник во время начавшегося артиллерийского обстрела испугался, что французский кавалерийский патруль прорвет уже ослабевшую оборону и захватит Верховного главнокомандующего в плен. Кайзер покинул район военных действий. В тот же день артиллерия 9-й армии Фоша отбила контратаку, предпринятую прусской гвардией. «Огонь французской артиллерии возымел неожиданный эффект. Атака захлебнулась в самом начале. 7 сентября стало самым неудачным днем с самого начала войны», – пишет официальный немецкий историк. Тогда же генерал Мольтке, потрясенный кровопролитием, свидетелем которого он стал за первый месяц войны, писал жене: «При одной мысли об этом меня переполняет ужас, и то, что я чувствую, помогает мне понять, что я должен сделать в ответ». В Германию было послано и предупреждение более практического свойства. «Сейчас уже очевидно, что Британия перевозит многочисленные войска из Азии», – 7 сентября писал домой адмирал Тирпиц, хотя корабли, которыми он командовал, никак не сумели этому помешать.

Уверенность британцев и французов продолжала крепнуть. 8 сентября штабной офицер сэр Джон Френч писал родным в Лондон: «Похоже, что напор захватчиков уже ослабел, хотя до генерального сражения дело так и не дошло. Ясно, что они растеряли запал и растратили силы, немного не дотянув до финиша». Впрочем, изменчивая военная удача в тот день была на стороне противника: внезапная атака немецкой пехоты без всякой артподготовки застала врасплох три дивизии 9-й армии Фоша и одну дивизию из его резервов. Они отступили назад, оставив далеко позади деревню Фер-Шампенуаз, причем передовой эшелон штаба Фоша вблизи селения Плер оказался почти на линии фронта. Это единственный случай, когда французам пришлось уходить от преследования, удалившись на 10 километров от своих ночных позиций, прежде чем они смогли остановиться и перегруппироваться.

Немцы, даже не подозревая, как далеко отошел противник, заняли французские позиции и окопались, несколько отрядов вышли на опустевшие улицы Фер-Шампенуаз. Ничего не было сделано, чтобы развить утренний успех. Лиддел Гарт в биографии Фоша отмечает: «По сути, «победоносные» германцы, словно мертвецки пьяные, кое-как брели вперед и никак не могли прояснить ситуацию Верховному командованию, если не считать докладов о «сильнейшем изнеможении».

Фош предпринял немедленные действия для ликвидации прорыва, возникшего в результате немецкого контрудара. Предпринятая им контратака вызвала панику среди отступающих немцев. Недавняя их атака была частью плана, призванного облегчить немецкое отступление. Понимавший это Фош ночью 8 сентября отправил Жоффру доклад: «Положение превосходное. Атака против 9-й армии показала, что можно не сомневаться в том, что правый германский фланг отступит». Это уверенное высказывание позднее превратилось в легендарную фразу: «Мой центр сдает, правый фланг отступает, положение превосходное. Я атакую».

В тот же вечер генерал фон Клюк едва не был взят в плен эскадроном французских кавалеристов, которые проникли за линию фронта и, атаковав немецкую воздушную базу к югу от Ла-Ферте-Милон, двинулись к его штаб-квартире. «Все члены штаба схватились за винтовки, карабины и револьверы, – вспоминал он четыре года спустя, – чтобы отразить возможное нападение французской кавалерии, вышли наружу и залегли, образовав длинную линию огня. Сумеречное вечернее небо, покрытое алыми облаками, отбрасывало причудливый отсвет на эту необычную маленькую боевую группировку». Узнав, что французский эскадрон удалось отбросить, фон Клюк ответил: «Эти дерзкие всадники упустили великолепный приз!»

Благодаря ночной атаке 8 сентября 5-я французская армия, которой на протяжении длительного отступления из Бельгии командовал Ланрезак, захватила деревню Марше-ан-Бри. Новый командующий, генерал Франше д’Эспере, намеревался добиться решающего перевеса над фон Бюловом. Чтобы сразиться с д’Эспере, фон Бюлов оставил Монмирай и двинулся на Париж. Новая линия фронта, пролегающая с севера на юг через Марньи и Ле-Ту-Троне, открыла для французов дорогу к Марне. Отрезанный от фон Клюка и 1-й армии, фон Бюлов отдал приказ отступать за Марну.

На фоне трудностей, с которыми столкнулись немцы, яростное стремление Фоша к наступлению, хотя в реальности его возможности нередко были ограничены осторожностью и перегруппировками, уже жило по своей собственной логике. 9 сентября, когда часть войск его вновь отступила под натиском очередной немецкой атаки, он выступил с поистине впечатляющим заявлением. «Я прошу каждого из вас стоять до конца, с упорством, которое, безусловно, присуще нашему народу в моменты страшных испытаний. Смятение в рядах врага – вот залог нашей победы. Если мы, не жалея сил, завершим начатое нами, то несомненно остановим продвижение врага и вышвырнем его вон с нашей земли. Но нельзя забывать, что успех ждет того, кто продержится дольше. На чаше весов – честь и безопасность Франции. Еще одно усилие, и победа останется за нами».

Французское отступление продолжалось всего несколько часов. Один из офицеров сказал Фошу: «Все, независимо от звания, обсуждают только отступление». В этот переломный момент командующий резервной 9-й армией, генерал Эйду, убеждал Фоша, что теперь уже поздно надеяться на организованное отступление. Фош ответил: «Вы говорите, что не можете ни выстоять, ни отступить, значит, нам остается одно – атаковать». Атаку назначили на ближайшие два с половиной часа «при любых обстоятельствах», но измученные французские войска избежали этого испытания. Четырьмя часами раньше германское наступление было прекращено по приказу генерала фон Бюлова об отступлении: четыре британские дивизии уже продвигались через разрыв, образовавшийся между его армией и армией фон Клюка.

Немецкое отступление ознаменовалось проявлениями жестокости и насилия по отношению к мирным жителям. 9 сентября, покидая деревню Варед на северном берегу Марны, немцы взяли в заложники двадцать стариков вместо двадцати раненых, оставленных в городской ратуше. Трое сбежали, семерых убили на марше. 77-летний Журден и 78-летний Мильярде от усталости потеряли сознание, и их пристрелили. Когда 67-летний Мениль упал, ему проломили череп прикладом винтовки. Во время освобождения Сомпюи в дом 70-летнего Жакмена, оказавшегося пленником и регулярно подвергавшегося побоям немецкого офицера, попал артиллерийский снаряд. Офицер погиб, но Жакмен в результате жестокого обращения скончался через два дня после освобождения городка. Эти случайные жертвы жестокости в ходе войны со временем превратились в миллионы погибших. Во время освобождения того же Сомпюи к югу от Марны одиночный немецкий снаряд убил командиров двух французских бригад, генерала Барбада и полковника Амона.

9 сентября отступавшие немцы пересекли Марну, а 13-го Эну: таким образом, с начала битвы все немецкие войска отошли назад на 96 километров. Больше они не подходили так близко к французской столице до самого лета 1940 г., когда жажда реванша и воздушные налеты добились успеха там, где расчет и стратегия потерпели поражение. И тогда совсем другое правительство, которое сбежало в Бордо, запросило перемирия. Но в 1914 г. такого быть не могло. В тот момент, когда французское правительство собиралось вернуться в столицу, немецкой армии, рассчитывавшей обойти противника с фланга, самой зашли во фланг. Французские и британские силы рвались на север, к побережью Ла-Манша, чтобы предотвратить немецкий прорыв на запад и не позволить врагу отрезать британцев от путей подвоза через Ла-Манш.

Операция «Бег к морю» стала второй фазой войны на Западе. Сэр Джон Френч предупреждал Лондон, что не следует недооценивать военную мощь Германии. «В любом случае нельзя забывать о том, что это прекрасно подготовленные солдаты под командованием лучших офицеров, – писал он Китченеру 7 сентября, во время немецкого отступления. – Все их передвижения отличаются слаженностью, целесообразностью и взаимной поддержкой, а для того, чтобы преодолеть усталость, которую они сейчас испытывают, им необходима железная дисциплина».

В свою очередь, немцы готовы были признать силу своих противников, которых еще недавно так презирали. «Из кустов вдоль реки, – писал во время отступления немецкий офицер, – появилась вторая стрелковая цепь, растянувшись с интервалами не меньше десяти шагов. Наша артиллерия бабахнула и задела, как и следовало ожидать, не более одного человека. Между тем вторая линия держала строй, наступая все ближе. Через двести метров вышла третья цепь, потом четвертая. Наша артиллерия палила как безумная, и все мимо. Пошла пятая, затем шестая волна, держа правильную дистанцию и четкие интервалы между стрелками. Это было великолепно, все мы невольно пришли в восхищение. Забавные фигурки в хаки уже заполнили равнину и подбирались все ближе».

«Уже пять дней мы преследуем противника, который раньше преследовал нас, – 10 сентября писал другу сэр Джон Френч, – и для немцев наступил настоящий ад. Каждый день мы берем в плен несколько сот человек, отрезаем массу транспорта и захватываем десять-двенадцать орудий, а земля усеяна мертвыми и ранеными немцами. Примерно то же было и вчера, и позавчера. Но все это пустяки по сравнению с их потерями после гораздо более серьезных столкновений с 5-й и 6-й французскими армиями. Они в самом деле спасаются бегством, а мы их догоняем».

Чуть позже во время немецкого отступления Фош, войдя в Фер-Шампенуаз, обнаружил, что застиг противника врасплох после ночи беспробудного пьянства. «Там была такая попойка, что сотни немцев вповалку отсыпались прямо в винных погребах. Несколько человек, как кошки, убегали по крышам, пока их не снимали пули». Добираясь до линии фронта на лошади, брошенной немцами при отступлении, Поль Маз заметил двух всадников, которые неожиданно свернули в его сторону. «Я разглядел немецких солдат на черных конях. В оцепенении я ждал, взведя карабин, но при виде меня они подняли руки. Они заблудились и искали, кому бы сдаться».

Вскоре после этой встречи Поль Маз приехал в замок, над которым развевался флаг Красного Креста. «Французские военные врачи в залитых кровью фартуках курили, с видимым удовлетворением глядя на пленных. Сотрудники германского Красного Креста переносили на телеги раненых, лежавших на носилках на каждой ступени широкой мраморной лестницы. Перевязочного пункта здесь не было – любая медицинская помощь оказывалась на скорую руку. Конвой из частных автомобилей с английскими ранеными проследовал по дороге в замок Ротшильда в Шантийи, превращенный в госпиталь».

8 сентября на мёзском участке фронта началась осада форта Труайон в 16 километрах на юг от Вердена. Пять дней подряд немцы подвергали его интенсивному артиллерийскому обстрелу. Дважды они «именем кайзера» призывали форт сдаться. Когда защитники ответили «ни за что», немцы за полчаса выпустили по ним 236 артиллерийских снарядов: в общей сложности они израсходовали 10 000 снарядов. Двадцать два человека были засыпаны обломками и погибли, когда снаряд попал в перекрытие узкого подземного хода, по которому они пытались достичь основных сил защитников. Единственный отряд пехоты численностью 472 человека под командованием капитана Туссена с дюжиной артиллерийских орудий и двумя пулеметами пять дней удерживал форт, но в конце концов потерпел поражение. Французское Верховное командование приняло решение организованно вывести войска из Вердена, но командующий местной армией генерал Саррайль проигнорировал приказ и продолжал защищать город и его укрепления.

Триумфальный захват Парижа, на который рассчитывала Германия, так и не состоялся, и в последующие четыре года немцы сражались на Западном фронте, в августе 1918 г. так же надеясь на победу, как и в августе 1914 г. Но надежды, которые они лелеяли в прошедший месяц – одним мощным ударом разгромить Францию, чтобы затем развернуть всю свою военную мощь против России, рухнули раз и навсегда. Война быстрых побед обратилась стратегией прошлого и мечтой о будущем. Германия осознала, что ей придется сражаться на два фронта, на Западе и на Востоке, в постоянной опасности. Франции предстояло сражаться на своей земле, России – отвоевывать свои территории на западе, а Австрии – на востоке. До Рождества оставалось еще три с половиной месяца, но каждое государство, принимавшее участие в войне, должно было искать новые стратегии и даже новых союзников.