Первая мировая война. Краткая история

ГЛАВА ВТОРАЯ 1914

1

За четыре года мир будто шагнул из 1870 года в 1940 год. В 1914 году кавалерия гарцевала под бравурную музыку, австрийский князь Клари-Альдринген облачился в парадную военную форму, которую прежде надевал по случаю торжества в Букингемском дворце, и на первых военных иллюстрациях изображались солдаты со штыками и разрывами шрапнели над головой. Все как в 1870 году. Крепости готовились к длительным осадам, медицинская помощь была примитивной, и тяжело раненные чаще всего умирали. К 1918 году все переменилось, и французские генералы уже разработали новый метод ведения войны — взаимодействие танков, пехоты и авиации на манер германского блицкрига (молниеносной войны) 1940 года. Война превратилась в страшного убийцу — унесла десять миллионов жизней, и французский писатель Луи Фердинанд Селин, сам врач, назвал ее «вакцинированным апокалипсисом». Медицина за четыре года достигла таких успехов, каких не имела ни до, ни после войны. В 1918 году не удавалось спасти только один процент раненых.

В 1914 году еще мало кто осознавал ужасы войны. Людьми овладела странная эйфория. Войска уходили на фронт под восторженные возгласы возбужденных толп. Генералам, гордо восседавшим на боевых конях, виделись статуи, возведенные в их честь на городских площадях. Еще ни одна война не начиналась при таком массовом непонимании ее природы и трагичности. Нашло помутнение мозгов и на британцев. Министр иностранных дел сэр Эдуард Грей, выступая 3 августа 1914 года в палате общин, назвал войну с Германией правильной, и его речь была встречена чуть ли не овацией. Он заявил, что Великобритания пострадает в любом случае — «будем мы воевать или останемся в стороне», — чем и убедил членов парламента.

Британская экономика почти на пятьдесят процентов, а германская — на треть зависели от внешней торговли, в значительной мере со странами Европейского континента. Разрыв торговых связей угрожал безработицей и банкротством компаний и предприятий. Другой правительственный министр (ушел в отставку) предупреждал: обострение социальных проблем из-за кризиса в торговле приведет к беспорядкам, аналогичным революции 1848 года, когда спокойствие в Европе нарушили массовые бунты в городах. Банкиры, сэр Фредерик Шустер из банка Англии, например, убеждали всех: войну надо закончить за полгода. Сами же генералы считали: у них есть все необходимое на длительное время — и миллионы людей, и продовольствие, и обмундирование, фураж, вооружения, транспортные средства. Но банкиры оставались при своем мнении. Кто и как оплатит войну? Британцы и французы не испытывали недостатка в финансах, чего нельзя было сказать о Германии: у федеративного государства имелось множество самых разных затрат. Венгерский министр финансов барон Телески, когда его спросили, как долго он сумеет оплачивать войну, сказал: три недели^{1}. Золотые запасы иссякнут (в 1914 году еще в ходу были золотые монеты), начнется массовый выпуск бумажных денег, а это значит: инфляция, все больше и больше грязных, замусоленных банкнот, быстро теряющих свою стоимость. В результате — обострение социальных проблем, бедные станут еще беднее, начнется голод. Именно это и произошло в России, где в 1917 году вспыхнула большевистская революция, и чуть не случилось в Италии, где инфляция подскочила до семисот процентов. Банкиры не ошибались в своих расчетах.

Так или иначе, армии уходили на войну ослепленные иллюзиями: все закончится быстро, «к Рождеству будем дома». Когда верховное главнокомандование России — Ставка — запросило новые пишущие машинки, ей ответили: война будет недолгой, нет нужды в лишних расходах, обойдетесь старыми машинками. Генералы обещали женам слать письма каждый день, и скоро им не о чем стало писать. Австро-венгерский командующий (писавший чужой жене) спал на железной койке; русское главнокомандование устраивало ежедневные религиозные службы и отреклось от водки, если, конечно, не было иностранных гостей. К ноябрю возникла большая потребность в присутствии иностранцев, и русский хор пел «Князя Игоря». Общей для всех стран была иллюзия скоротечной войны. Отсюда — расчет на быстрое, мощное наступление, безоглядное использование всех средств, которые следовало бы приберечь с прицелом на будущее. Заблуждались военные стратеги и в своих надеждах на крепости, артиллерию, конницу.

Северная Франция и Бельгия были испещрены крепостями, стратегически стоявшими над реками, служившими естественными препятствиями для любого агрессора. Особенно много их располагалось по берегам протяженной, извилистой франко-германской реки Мёз (Маас); названия крепостей то и дело мелькают в истории войн, начиная со Средних веков: Льеж, Намюр, Мобеж, Динан, Верден, Туль, Антверпен. Они имели мощные укрепления и тысячи пушек. В восьмидесятых годах девятнадцатого века их модернизировали, придерживаясь основополагающего правила: главную цитадель должно окружать кольцо фортов, защищающих крепость от вражеской артиллерии. В девяностых годах пушки стали стрелять дальше, а снаряды потяжелели. Надо было сооружать еще больше фортов и более сложные и мощные укрепления из бетона. К 1914 году состязание в мощности выиграли пушки. Тяжелые гаубицы могли выпускать снаряды на расстоянии десять миль, а крепости превратились в главную мишень и одновременно в западню для своих защитников, которые были в большей безопасности, когда находились в невидимых для противника траншеях, вырытых за стенами фортов. Земля нейтрализует взрывы лучше, чем бетон, даже самый прочный. Не случайно уже в первый год войны, не выдержав штурма, пали все крепости. Льеж, на границе Германии и Бельгии, продержался всего два дня.

Аналогичная, хотя и менее драматичная ситуация сложилась и с кавалерией. Во время Крымской войны бригада легкой кавалерии атаковала русские батареи, но сумела к ним лишь подобраться. В 1914 году и это стало невозможным. Пехотинцы могли поразить из винтовок и всадников, и коней на расстоянии одной мили, а артиллерист — на расстоянии трех миль. Однако на территории, не занятой противником, конница еще приносила пользу. По крайней мере она могла обнаружить вражеские позиции, в этом отношении кавалерия была незаменима. Двигатель внутреннего сгорания был еще несовершенен; почти все из пятидесяти немецких грузовиков поломались в горных Арденнах. Однако лошадям каждый день необходимо давать по десять килограммов фуража, и это ложилось тяжелым бременем на линии обеспечения в ущерб снабжению пехоты. Война на Западе начиналась с сапог, седел и горнов, впереди шли французские драгуны и немецкие уланы. Австро-венгры использовали седла, приспособленные для комфортной верховой езды. В жару эти седла натирали спины бедным животным, реквизированным у крестьян, и драгуны возвращались из первого рейда на территорию русских, ведя коней за узду. Русской кавалерии, прорвавшейся в Восточной Пруссии, пришлось отойти из-за нехватки фуража. Почтенный Хан Нахичеванский, один из доблестных татарских всадников царя[3] (татарскую конницу царь особенно благодарил за подавление революционного мятежа в Одессе в 1905 году), не мог сесть на коня из-за геморроя.

Войны, запомнившиеся европейцам, были непродолжительными — особенно франко-прусская война 1870 года, — и их мало интересовала гражданская война в Америке, которая действительно была долгой и кровопролитной. Поэтому ни одна из держав не боялась атаковать первой. Но начали войну немцы. Они действовали по плану Шлиффена: мощное наступление на Западе через Бельгию. Правое крыло германских войск должно продвигаться на северо-запад от Парижа, в это время французы сосредоточились на своей основательно укрепленной восточной границе и, не исключено, собирались вторгнуться в южную Германию. Французы окажутся в ловушке, рассчитывал Шлиффен, но и предупреждал (в 1905 году): его план осуществим только в том случае, если армия будет значительно больше, чем тогда. В 1914 году Германия выставила миллион семьсот тысяч человек, Франция — два миллиона, добавив к этому числу сто тысяч британцев и бельгийцев. В целом немцы лучше подготовились к войне. Когда проводится всеобщий призыв в армию, то новобранцы проедают и изнашивают основную часть военного бюджета и немного денег остается для обучения профессиональных солдат — сержантов или унтер-офицеров — и приобретения сложной техники. Французы прибегли к всеобщей воинской повинности как средству возбуждения национального патриотизма. Почти половину населения составляли крестьяне, не умевшие правильно говорить по-французски. В армию брали всех, включая монахов.

В Германии больше внимания уделялось обучению и оснащению войск. Немецкие генералы не хотели раздувать их численность и на место офицеров ставить людей, которые «размывали» бы воинские доблести Пруссии. Немцы меньше тратились на рекрутов; у них было втрое больше унтер-офицеров, чем сержантов у французов, и неизмеримо больше, чем в России, где унтер-офицеры немногим отличались от нижних чинов. Французам недоставало тяжелой артиллерии, какая наличествовала в Германии; их тяжелая артиллерия находилась в крепостях. Им недоставало и двух других видов вооружений, имевшихся у немцев. У французов не было легких минометов, способных выбрасывать снаряды по навесной траектории (45 градусов) и таким образом поражать цели за укреплениями и даже в лесу, чего не мог сделать настильный огонь (16 градусов). Французы не имели даже лопаток, называвшихся по-военному шанцевым инструментом. Трудно обнаружить на расстоянии солдата, окопавшегося в земле: он практически неуязвим, опасность грозит ему лишь во время массированного артобстрела. У немцев были лопаты, у французов — нет. Почему? Ответить на этот занимательный вопрос можно, наверное, таким образом. Немцы, готовившие меньше солдат, берегли их и не хотели, чтобы они поддавались панике. Французы, следуя традициям революционных войн, имевших место сто лет назад, шли в бой большими построениями, напоминавшими революционные колонны, и несли даже больше потерь, нежели в линейных порядках восемнадцатого века. Французских солдат по-прежнему одевали в яркие красные и синие цвета, а другие армии давно уже перешли на тусклые тона; даже шотландцы носили килты цвета хаки.

Армии пришли в движение, и первыми начали наступать германские войска. Дабы овладеть Бельгией и ее железными дорогами, они должны были преодолеть крепость Льеж. Седьмого августа они хитростью захватили главную цитадель, а австрийские тяжелые орудия, специально доставленные для этой цели, подавили внешние форты. К 18 августа немцы завершили концентрацию сил и вошли на бельгийские равнины. Они сосредоточили три армии — три четверти миллиона штыков, пятьдесят две дивизии, левый фланг укрепился на фортификациях Лотарингии в районе Меца и Тионвиля. Меньшие силы расположились южнее — вдоль франко-германской границы.

Три германские армии фактически продвигались по незащищенной местности, и они шли быстро — по двадцать миль в день, необычайное достижение. Бельгийцы просто-напросто уходили в две другие крепости — Антверпен на побережье и Намюр. Южнее стояла французская армия (5-я, Шарля Ланрезака). Слева от нее формировались Британские экспедиционные силы, но военных столкновений пока еще не происходило. Французский командующий Жозеф Жоффр не проявлял обеспокоенности, хотя и мог бы принять какие-то меры. Он готовил, как ему казалось, мощное контрнаступление — план XVII, по которому немцев предназначалось оттеснить к Рейну через Эльзас и Лотарингию. Это была катастрофа. Двадцатого августа на линии Моранж — Саарбург французские войска потерпели поражение: взбираясь по склонам, они натолкнулись на сильный пулеметный огонь. Немцы атаковали, и французы потеряли сто пятьдесят орудий и двадцать тысяч человек пленными. Двадцать первого августа Жоффр попытался снова пойти в наступление, на этот раз в Арденнах, холмистом и поросшем лесами районе на северо-востоке Франции и юго-востоке Бельгии. Здесь находился центр германского фронта, и поскольку правый и левый фланги казались неприступными, то Жоффр посчитал его самым слабым местом немцев. И разразилась снова катастрофа. Французы встретились с силой, равной собственной и к тому же дополненной артиллерией, способной вести огонь в лесах, тогда как французские стандартные 75-мм орудия оказались бесполезными в лесистой местности. Дальше к северо-западу армии Ланрезака тоже не везло, и она начала отходить из Намюра. Она оторвалась от британцев, что привело в ярость раздражительного командующего сэра Джона Френча. Двадцать третьего августа правофланговая германская армия (1-я Александра фон Клука) атаковала британцев по линии Монс — канал Конде. Британские регулярные части, делая по винтовочному выстрелу каждые четыре секунды, какое-то время сдерживали превосходящие силы противника, понесшие в три раза больше потерь (британцы потеряли тысячу восемьсот пятьдесят человек). Во второй половине дня прибыли немецкие гаубицы, чтобы разрешить возникшее затруднение, и британцы начали отходить параллельно армии Ланрезака. У французов к концу августа насчитывалось семьдесят пять тысяч убитых, а еще двести тысяч человек были ранены или взяты в плен. Потери немцев были значительно меньше; и они быстро восполнили их войсками, прибывавшими с севера и не встречавшими почти никакого сопротивления. В общем, началось крупномасштабное франко-британское отступление, имевшее целью перегруппировку войск ближе к Парижу.

Отход войск проходил организованно. Все орудия были сохранены, подразделения в окружение не попали, потери восполнялись. Французы имели огромное преимущество: по железным дорогам они могли перебрасывать войска с юго-востока на северо-запад быстрее немцев, вынужденных преследовать их пешком. У немцев в наличии было только четыре тысячи грузовиков, и две трети из них поломались до того, как закончился отход французских войск. Вдобавок были разрушены мосты через Мёз, а бельгийцы заблокировали свои железные дороги и большинство туннелей. В начале сентября были восстановлены лишь четыреста миль из двух с половиной тысяч миль железнодорожной сети. На лошадях перевозились только боеприпасы. Коней кормили неспелым зерном, отчего они заболевали. В армии Клука насчитывалось восемьсот четыре тысячи лошадей, из-за массового падежа их трупами были буквально усеяны обочины дорог, и возникали задержки с транспортировкой тяжелых орудий. В августовскую жару численность действующего личного состава в некоторых частях сократилась наполовину. Добавляли головной боли и плохие коммуникации. Гельмут фон Мольтке в Кобленце оказался далеко от фронта, радиосвязь работала отвратительно и к тому же прослушивалась французами. В германской армии существовала ограниченная децентрализация руководства, что было не так уж и плохо, но генералы зачастую не знали, что делают их соседи. Пятого — девятого сентября, во время Марнского сражения, германское верховное главнокомандование не выпустило ни одного приказа и за последние два дня не получило ни одного доклада. Случались и другие неурядицы. Части снимались с решающих участков и посылались на другие направления, казавшиеся тоже важными, — два корпуса в Антверпен и Мобеж, два — в Восточную Пруссию, Намюр тоже требовал войска. Мольтке понапрасну приказал наступать армиям левого крыла (что они и пытались безуспешно сделать в направлении Нанси). Их следовало перебросить на правый фланг. Двадцать седьмого августа Мольтке отдал приказ начать более или менее генеральное наступление: двум армиям правого крыла — продвигаться к нижней Сене и Парижу. Второго сентября он изменил свое решение: армии пошли восточнее Парижа, 1-я армия Клука правого крыла — на юго-восток. Это произошло отчасти из-за того, что соседняя, располагавшаяся восточнее от Клука 2-я армия Карла фон Бюлова была остановлена у Гюиза французской 5-й армией, а сам Клук натолкнулся на серьезное сопротивление британцев при Ле-Като (26 августа). В итоге германское правое крыло уплотнилось, а изгиб, образовавшийся западнее Парижа, выровнялся.

В отличие от Мольтке, Жоффр не терял самообладания. Он подтягивал свежие войска и перебрасывал части с востока на запад, где его новая армия могла атаковать открытый правый фланг Клука. Перегруппировка войск началась 25 августа. Вначале возникла проблема с британцами. Сэр Джон Френч вознамерился выйти из боев и в случае необходимости возвратиться в Англию. Только лорд Китченер, прибывший в полной униформе фельдмаршала, сумел заставить его действовать сообща с французами. Тем временем новое коалиционное правительство Франции настояло на усилении обороны Парижа, и для этого были использованы войска, предназначавшиеся для новой армии на северо-западе. Третьего сентября Клук передвинулся к востоку от Парижа, чтобы соединиться с армией Бюлова, и его западный фланг открылся для удара противника. Между столицей и Верденом немцы продвинулись за реку Марна, хотя дальше этого дело у них не пошло. В Сен-Гондских болотах завязались бои между германской 2-й армией и новой 9-й армией Фердинанда Фоша. Четвертого сентября Жоффр приказал на 6 сентября пойти в наступление со стороны Парижа и Вердена, но сражение началось днем раньше, когда новая французская армия на западной стороне (6-я) столкнулась на реке Урк с частью сил Клука. Тогда-то войска из Парижа и были доставлены на такси — славная патриотическая легенда, хотя таксисты так и не отключали свои счетчики. С трудом немцы остановили атаку. Но Клук перебросил два корпуса с левого на правый фланг. В результате открылась брешь между его силами и армией Бюлова, ориентировочно между реками Гран-Морен и Пти-Морен, южными притоками Марны.

По стечению обстоятельств как раз перед брешью оказались Британские экспедиционные силы, и они, проявляя осторожность, двинулись вперед в практически не занятое никем пространство, вклиниваясь между двумя германскими армиями правого фланга. В целом германские армии правого фланга значительно уступали по численности войскам, которыми теперь располагали союзники: двадцать дивизий против тридцати. Кроме того, у немцев уже заканчивались боеприпасы, а французы научились с большим умением пользоваться полевой артиллерией. Восьмого сентября в штабе Мольтке состоялось совещание, после которого полковник разведки отправился на автомобиле переговорить с Клуком и Бюловом. Он выяснил, что Бюлов собирается отойти, если британцы переправятся через Марну (это, как подтвердили пилоты, и случилось 9 сентября). Соответственно пришлось отступать и Клуку, хотя он и не хотел это делать. Мольтке, теряя самообладание, посетил 11 сентября других командующих и приказал отходить на восток 3-й, 4-й и 5-й армиям. Между 9 и 14 сентября немцы отошли к меловому кряжу, возвышавшемуся на пятьсот футов над рекой Эна, и пехота начала зарываться в землю и укреплять позиции. Войска окопались, поставили проволочные заграждения. Их не могла обнаружить артиллерия; они оказались недосягаемы для винтовок; их можно было достать только ручными гранатами и только с близкого расстояния. Жоффр предположил, что немцы бегут, а его люди готовы идти в атаку, несмотря на усталость, плохую погоду и нехватку вооружений и боеприпасов. Атаки союзников на укрепленные позиции немцев на реке Эна не увенчались успехом. К концу сентября на этой части Западного фронта сложилась патовая, тупиковая ситуация.

2

Французы возлагали большие надежды на победы русских, вложили деньги в стратегические железные дороги, сдвоение путей, удлинение платформ. Как того немцы и опасались, в России провели мобилизацию, и к середине августа на границе Восточной Пруссии появились русские войска, хотя еще и не были готовы различного рода вспомогательные службы. Затем русские вторглись в Восточную Пруссию: тридцать дивизий, две армии; 1-я армия двинулась на запад, 2-я — на северо-запад Восточной Пруссии. В теории они могли окружить германскую армию, 8-ю, сосредоточенную на восточной границе и в крепости Кенигсберг. Но теорию трудно реализовать на практике. Две русские армии были разделены озерами и лесами, где нелегко обнаружить немецкие войска, а русская кавалерия действовала неэффективно из-за плохого обеспечения. Кроме того, у немцев имелись железные дороги, по которым ходили поезда, а русские войска должны были маршировать из Гродно или Варшавы пешком по пыльным августовским дорогам. Положение русских армий осложнялось и никудышной связью: срочные телеграммы из Варшавы доставлялись пачками на автомобиле. Под началом Александра Самсонова, командующего русской 2-й армией, находилось почти двадцать дивизий, пехотных и кавалерийских, и им было трудно контактировать друг с другом, не говоря уже о том, чтобы поддерживать связь с другой армией. Приказы передавались по радио, без кодирования: на это требовалось слишком много времени, поскольку не было подготовленных и надежных унтер-офицеров-шифровальщиков. Германская разведка не испытывала недостатка информации о действиях русских войск.

Тем не менее немцы начали очень скверно. 8-я армия состояла из тринадцати дивизий, и ей, очевидно, следовало нанести удар по одной из русских армий, прежде чем к ней подойдет другая. Двадцатого августа немцы пошли в лобовую атаку на 1-ю армию и уже во второй половине дня потеряли восемь тысяч человек (из тридцати тысяч). Двадцать второго августа командующий Максимилиан фон Притвиц запаниковал и сообщил по телефону Мольтке, что намерен сдать Восточную Пруссию и отойти к реке Вистула (Висла). Его сняли; командующим стал отставной генерал Пауль фон Гинденбург, а начальником штаба — Эрих Людендорф, энергичный организатор, щегольнувший военным искусством при взятии Льежа. Они прекрасно дополняли друг друга. Людендорф отлично знал свое дело, но слава вскружила ему голову, и он мог легко оторваться от реальности. Гинденбург отличался здравомыслием, хотя иногда и сравнивал себя с «магазинной вывеской». Для обоих было важно не терять голову. Русская 2-я армия пробивалась в северо-западном направлении, ломая их тылы и одерживая верх в лобовых атаках. Немцы отвели войска: частью по железной дороге на западный фланг 2-й армии и частью пешим ходом по тропам, ведущим к ее восточному флангу. Русские тем временем продолжали идти вперед, не имея представления о том, что происходит вокруг них. 1-й армии было приказано заниматься городом-крепостью Кенигсбергом на Балтийском побережье, и она полностью отмежевалась от 2-й армии. Двадцать четвертого августа 2-я армия столкнулась с германскими силами и совершила прорыв, иллюзорный: чем дальше она продвигалась, тем глубже погружалась в тиски фланговых атак немцев. Двадцать шестого августа германский западный фланг смял дезорганизованные и растерявшиеся войска русского левого крыла, разрушив их коммуникации. На следующий день восточный фланг немцев разгромил правое крыло русских, и авангардные части встретились с войсками, наступавшими с запада. В окружении оказались четыре русских армейских корпуса[4], лишенные амуниции, продовольствия и боеприпасов. Двадцать восьмого августа они начали сдаваться в плен целыми подразделениями — почти сто тысяч человек (плюс пятьдесят тысяч убитых и раненых) и пятьсот орудий, а их командующий застрелился. Это было сокрушительное поражение, самое крупное за всю войну. Оно стало легендарным. Неподалеку располагалась деревня Танненберг. Здесь в Средние века славяне побили тевтонских рыцарей. Теперь деревня подарила свое название триумфальной победе немцев. Она принесла славу Гинденбургу и Людендорфу, продержавшуюся всю войну и даже после. Танненберг — предмет национальной гордости германцев. Во время Второй мировой войны монумент, посвященный битве при Танненберге, располагался рядом со ставкой Гитлера в Растенбурге. И монумент, и ставка были взорваны то ли русскими, то ли поляками.

Русские вернулись обратно, с трудом сдержав среди Мазурских озер попытки немцев перейти границу вместе с ними, и на русско-германском фронте наступила пауза. Однако русские получили некоторую компенсацию за свой провал в Пруссии, добившись успеха в Австро-Венгрии. Империя Габсбургов агонизировала. К концу августа в Южной Польше и Западной Украине Россия стянула свыше пятидесяти пехотных и восемнадцать кавалерийских дивизий. Силы австро-венгров были значительно слабее: тридцать дивизий и еще восемь дивизий перебрасывались с Балкан. Уступали они и в артиллерии. А самое главное: на моральном духе войск сказывался синдром распадающейся империи — «перенапряжения» в постоянной борьбе амбиций с реалиями.

Австро-венгерский командующий Франц Конрад фон Гетцендорф^{2} был человек разумный. Он понимал: его силы слишком малочисленны и плохо оснащены для того, чтобы сражаться против России (в общей сложности менее пятидесяти дивизий, получавших денег — двадцать пять миллионов фунтов — меньше, чем шесть британских дивизий); им легче иметь дело с сербами — их армия не превышала одной четверти войск Австро-Венгрии. Гетцендорф обещал Мольтке: он почти всю свою армию использует в войне с Россией, пока Германия разбирается с Францией. Однако война с Сербией казалась более соблазнительной; для этого у него имелось достаточно сил, если не будет серьезной угрозы со стороны русских. Ничего не сказав немцам, Гетцендоф выгрузил эшелоны, предназначенные для русского фронта, в Карпатах, в сотне миль от границы. Пусть русские войска бредут по Галиции, на юге Польши, пусть немцы в Восточной Пруссии входят в Северную Польшу, а он тем временем разделается с сербами. Конрад всегда сможет объяснить немцам: такая ситуация предвиделась; война Австро-Венгрии с сербами была неминуема; русские — тугодумы; мобилизация в Австро-Венгрии проведена в первую очередь против Сербии. Это звучало не очень убедительно. Сам военный министр потом признавал: ни у кого не было никаких сомнений насчет вмешательства России. Главной причиной войны, собственно, и было провоцирование России. Когда немцы узнали о самовольстве австро-венгерского полководца, они возмутились, засыпав его протестами.

Конраду пришлось выкручиваться. Войска-де уже в пути на Балканы: в глазах немцев непростительное разбазаривание сил в самом начале войны. Нельзя ли их вернуть? Он спросил экспертов, а те изумились: как можно развернуть поезда на одноколейных путях в разгар мобилизации? Многонациональный характер Австро-Венгрии проявлялся и в железнодорожном транспорте, создавая определенные житейские неудобства. Австрийские товары не попадали в Венгрию, так как девятнадцать линий заканчивались буферами на австро-венгерской границе. Выехать из австрийской Словении, находившейся в нескольких милях от венгерской Хорватии, можно было либо по живописной горной железной дороге, либо, и гораздо быстрее, через Будапешт. Действовали и частные линии; железная дорога в Боснии имела другую ширину колеи; поэтому товары следовало перегружать на другие поезда на границе, в Босниш-Броде. Железнодорожники предупредили: мобилизацию против Сербии уже, конечно, не отменишь, но войска, выгруженные из эшелонов на Балканах, придется теми же поездами возвращать на русский фронт. Они, естественно, преувеличивали проблему. Далеко не все войска четырех армейских корпусов выехали из Праги и Будапешта, когда началась мобилизация в России. Железнодорожники вообще во всем проявляли крайнюю и парализующую осторожность (железнодорожный транспорт играл ключевую роль в той войне; в официальной германской истории ему посвящены две главы из одиннадцати). Они предписали: поезда должны идти по «максимально параллельному графику», то есть максимальная скорость — десять миль в час, иначе неизбежны сбои в снабжении водой, углем, обмен гневными телеграммами. Что правда то правда: даже на лучших линиях случались неполадки. На французском «севере» аварии происходили каждый день, а перед британским наступлением на Сомме у станции Амьен образовалась «пробка», растянувшаяся на восемнадцать миль. В данном случае распоряжение австро-венгерских железнодорожников привело к тому, что поезда с войсками шли со скоростью велосипеда.

Отправив одну из своих армий не туда, куда надо, Конрад приступил к исполнению первоначального плана по развертыванию сил в Южной Польше. Железнодорожный график уже нельзя было перестроить; три армии выгрузились из эшелонов на карпатских станциях, и им пришлось идти маршем сотни миль по августовскому пеклу. Другая армия — 2-я — добралась до границы с Сербией, некоторое время томилась в палатках, провела неудачную операцию, затем ее погрузили в вагоны и доставили через Южную Венгрию в Галицию спустя пять недель после начала войны. И здесь она никак себя не проявила. Одним из последствий всей этой неразберихи стал провал разрекламированного наступления в Сербии. Командующий Потиорек, невротик-гомосексуалист и соперник Конрада, имевший неплохие связи при дворе, посылал своему начальнику штаба невнятные записки и все еще переживал из-за того, что не сумел уберечь эрцгерцога. Две австро-венгерские армии немногим уступали по численности сербам, но в отличие от них не имели боевого опыта и вдобавок ко всему были слишком удалены друг от друга. Шестнадцатого — девятнадцатого августа сербы разгромили левофланговую армию, в результате чего пришлось отступать обеим австро-венгерским армиям. Закончились неудачей и последующие, предпринимавшиеся до самого декабря попытки одолеть сербов.

На северо-восточном фронте две австро-венгерские армии были в практически полной боевой готовности к 21 августа. Они несколько опередили русских. На северной границе с русской Польшей завязались бои, австрийцы действовали успешно, заставив отступить две русские армии примерно в то же самое время, когда немцы захватили почти всю 8-ю армию. Однако на восточной части фронта дела обстояли намного хуже. Здесь русским противостояла лишь одна австро-венгерская армия, 3-я, располагавшаяся у реки недалеко от российской границы, а 2-я армия прибыла из Сербии только 8 сентября. Русские значительно превосходили австро-венгров по численности войск (семьсот пятьдесят тысяч и пятьсот тысяч), обеспеченности артиллерией и пулеметами, и это превосходство они сосредоточили на восточной части фронта. Австро-венгерская армия бездумно пошла в наступление и потерпела поражение. Третьего сентября русские войска заняли провинциальную столицу Львов (немцы называли ее Лемберг, этим именем названа и битва). Австро-венгерские контратаки провалились, войска получили приказ отступать к предгорьям Карпат, окраинам Кракова, то есть дальше на запад.

3

Война приобрела затяжной характер: на западе — патовая ситуация, на востоке — перманентный австро-венгерский кризис. Как следовало поступить Германии, только что закончившей мобилизацию всех своих ресурсов? У Мольтке сдали нервы, и его заменили менее истеричным прусским военным министром Эрихом фон Фалькенгайном. Казалось, для паники нет особых причин. Понесены огромные потери, но численность войск можно легко восстановить, и они снова будут готовы сражаться. Однако теперь всем стало ясно: если войска пойдут в лобовую атаку, то нарвутся на ураганный огонь орудий, пулеметов и винтовок из позиций, скрытых в земле и труднодоступных для артиллерии. Противоборствующие стороны во Франции пытались выйти на все еще открытый фланг на северо-западе от линий на Эне. Однако ни одна из сторон не могла продвигаться достаточно быстро, и, кроме того, им не хватало артиллерии. С середины сентября шли непрерывные бои, перемещаясь все дальше на северо-запад, пока, наконец, траншеи не протянулись до моря на побережье Фландрии. Британцам удалось отстоять средневековый город Ипр в одном из самых кровопролитных сражений: немцы, стремясь овладеть всей Бельгией, вбрасывали все новые и новые войска, набранные из старшеклассников и добровольцев-студентов. Битва длилась с конца октября и всю первую половину ноября; британцы удержали и город, и ставший знаменитым «Ипрский выступ». Он являлся частью линии обороны, уходившей в глубь вражеской территории, и британцы подвергались кинжальному огню с трех сторон. Благоразумнее было бы отойти на более безопасные позиции, но никто бы их не понял: общественное мнение расценило бы такие действия как признание своего поражения. Печальный итог сражения — сто тридцать тысяч убитых и раненых. В битве прекратила существование старая британская регулярная армия (шестьдесят тысяч), а бельгийцы потеряли треть своей остававшейся армии. Для немцев она означала «избиение младенцев» — необученных школьников и студентов: некоторые части, набранные из них, потеряли до шестидесяти процентов личного состава. На германском кладбище в Лангемарке — двадцать пять тысяч могил.

Противники начали сооружать траншейные линии, все более мощные и труднопреодолимые. Войска на передовых жили в блиндажах, подземных «дортуарах», защищенных от вражеской артиллерии. Вдоль передовых позиций ставились проволочные заграждения, а сами позиции располагались таким образом, чтобы избежать продольного огня, то есть зигзагом. Создавались и зигзагообразные коммуникационные траншеи, уходящие к лазаретам и пунктам обеспечения, а на случай отступления рылись несколько рядов траншейных линий. В дождливую погоду траншеи превращались в канавы грязи, и в них укладывались дощатые настилы. Массу неприятностей доставляли крысы, кормившиеся трупами, и вши (одежду, следуя турецкой практике, солдаты и офицеры раскладывали на муравейниках; муравьи поедали вшей, хотя и они тоже неплохо кусались). Тупиковая ситуация на Западном фронте сохранялась до середины ноября 1914 года. В военном отношении в этом не было ничего нового. В прошлом осаждающие и осажденные месяцами брали друг друга на измор; медлительностью отличались военные кампании Мальборо, проходившие примерно в том же регионе. Необычными были масштабы стагнации: на передовых позициях застыли в неподвижности миллионы людей, вооруженных и готовых к бою, и их разделяли какие-нибудь сто ярдов. А в целом немцы находились в лучшем положении: они располагались выше над уровнем моря и могли зарываться глубже в землю, не рискуя попасть в воду, которая во Фландрии подступала очень близко к поверхности, несмотря на искусный средневековый дренаж. Британские войска, плохо обученные добровольцы, месили в окопах липкую грязь, ставшую главной характерной и запоминающейся особенностью британского участка Западного фронта.

На востоке ситуация сложилась несколько иная. Фронт, почти тысяча миль, был вдвое протяженнее, но менее обеспечен войсками. В теории Россия могла призвать в армию многие миллионы людей: ее население составляло сто семьдесят миллионов человек, почти вдвое больше, чем в Германии и Австро-Венгрии, вместе взятых. Однако новобранцы обходятся дорого, а военный бюджет России позволял накормить и одеть не более четверти имеющейся рабочей силы. Мужчины освобождались от военной службы на самых разных основаниях: в силу религиозных верований, по состоянию здоровья или по жребию. Самой распространенной уловкой было «семейное положение». Если мужчина считался «кормильцем», то его не брали в армию. В начале августа в России женились два миллиона крестьян, что привело в замешательство военное министерство, которому ничего не оставалось, как отнести к патриотическому долгу и деторождение. Русские войска первой линии, пять миллионов штыков, не превышали германские, и на Восточном фронте около девяноста русских дивизий противостояли примерно восьмидесяти германским и австро-венгерским дивизиям. На одну милю русского фронта приходилось полторы тысячи солдат, а во Франции — пять тысяч солдат, к тому же гораздо лучше вооруженных и оснащенных. На западе имелись и другие существенные плюсы. К примеру, войска относительно быстро перебрасывались к наиболее опасным участкам фронта по железной дороге. В русской Польше таких дорог было значительно меньше, и передислокация резервов всегда создавала большую головную боль. В октябре 1914 года верховное главнокомандование чуть не потеряло целую армию, блуждавшую по улицам Варшавы. Однако Восточный фронт проявлял некоторую активность, хотя она в целом была бессмысленной.

В середине сентября немцы поняли: им надо как-то выручать своего союзника. Людендорф отправился к Конраду. Сын северогерманского фермера благоговел перед величием Габсбургов. К тому же штаб австро-венгров перебрался из бараков Пшемысля в относительно более комфортабельное поместье Тешен. Усадьба принадлежала номинальному командующему эрцгерцогу Фридриху и его супруге Изабелле, принцессе Крой. Эрцгерцог брал деньги за аренду поместья, а Конрад был больше занят тем, как организовать венгерско-протестантский развод для своей возлюбленной, на которой он не мог жениться по австрийскому (и католическому) закону. Конрад убедил Людендорфа: его войска оказались в ужасном положении, сдерживая русских, чтобы Германия выиграла войну на западе. А положение австро-венгерской армии действительно было катастрофическим. Она потеряла полмиллиона человек, сто тысяч — пленными, а Пшемысль[5], мощная крепость на склонах Карпат, и ее стодвадцатитысячный гарнизон были заперты русскими войсками со всех сторон. Она, конечно, пала бы, как это случилось с другими крепостями, если бы непролазная грязь вокруг не помешала русским подтянуть тяжелую артиллерию, которой у них все равно было немного. В любом случае австро-венграм требовалась срочная помощь, и германская армия во главе с Людендорфом заняла позиции севернее Кракова. Два месяца продолжались маневры, производившие впечатление на картах, но не давшие никакого результата. Людендорф считал, что он действовал бы эффективнее, имея больше войск.

Но Фалькенгайн должен был думать не только о Восточном фронте. В начале ноября война приняла мировые масштабы. Ее возникновение во многом было связано с Османской империей, вернее, со всем Ближним Востоком, включая Персию. Европейцы, заинтересовавшиеся нефтью Месопотамии (Ирак), считали Турцию отсталой страной и при помощи местных христиан легкой добычей. Немного людей могли похвастаться тем, что хорошо знали турок. В 1914 году Черчилль распорядился на пожертвования построить в Ньюкасле два линейных корабля для турецкого военно-морского флота. Тогда же в турецкие воды вошли и поступили на службу султану два германских крейсера — «Гебен» и «Бреслау», возбудив в обществе прогерманские настроения. Страна уже контролировалась прогерманскими группировками. Энвер-паша, военный министр, женатый на племяннице султана, вместе с другими младотурками энергично насаждал турецкий национализм. Моделью служила революционная Франция, и младотурки брали пример с балканских христианских государств: новый язык, новая интерпретация истории, новое великое национальное будущее. Энвер и его близкий соратник Талаат, министр внутренних дел, сумели втянуть правительство в войну. Завладев двумя германскими кораблями, они заставили команду надеть фески, притвориться турками и обстрелять русские порты, рассчитывая на то, что Россия объявит войну. Царь объявил войну в начале ноября, и большинство членов османского кабинета подали в отставку, протестуя против провокации Энвера. Но Турции пришлось воевать. Энвер вторгся в Россию, на Кавказе, и потерпел неудачу — более ста тысяч его людей погибли от болезней и морозов на высокогорных плато у Сарыкамыша. На Суэце неудача постигла и германского командующего Кресса фон Крессенштейна. Для Энвера все это не имело особого значения. Турецкая нация должна родиться в страданиях, и они принесут Турции больше пользы, чем арабам. Предвидение Энвера сбылось, хотя стоило Турции четверти ее населения, но претворил его в жизнь не Энвер-паша, а великий соперник военного министра Кемаль Ататюрк.