Первое апреля. Сборник весёлых рассказов и стихов

Право выбора

Мама с кухни закричала:

— Вставайте быстрее, сони!

А папа говорит:

— Сегодня — воскресенье. Можно и подольше поспать.

И на другой бок перевернулся. А мама всё равно кричит:

— Подъём! А то манная каша загустеет.

Приходим на кухню. Папа глаза кулаками трёт и спрашивает:

— Ты, Евгения, зачем манку сварила?

— А что?

— Надо было спросить, любим мы её или нет. И ещё: будем мы её есть или нет.

— Да я и так знаю, что любите и будете.

— Но у человека должно быть право выбора, — заявил папа.

— За правом выбора идите в ресторан, — ответила мама.

Папа рассердился, перестал зевать и сказал:

— Серёга! Прояви мужскую солидарность и пошли со мной завтракать в ресторан.

Мы отправились в кафе неподалёку от дома. Неохота было, но мне уже восемь и у меня есть мужская со-ли-дар-ность.

В кафе заказали омлет. Мама отказалась с нами идти. Манная каша со сливками и малиной в её тарелке смотрелась аппетитно.

Официантка спросила у меня:

— Вам омлет зелёным луком посыпать?

— Нет, — говорю, — не люблю зелёный лук.

— Вот, — наставительно сказал папа, — это и есть право выбора.

В кафе мы ходили каждое воскресенье. Мама сидела дома и с независимым видом смотрела передачи про путешествия.

Я скоро омлет видеть не мог. А официантка уже привыкла к нам, как к родным. Один раз поставила мне тарелку с омлетом и ушла.

— Подождите! — сказал ей. — А почему вы не спросили, посыпать ли мне омлет луком или нет?

— А зачем? — пожала плечами официантка. — Ты всё равно скажешь — не надо.

— А сегодня — надо, — заявил я, — и, вообще, у человека должно быть право выбора.

А потом повернулся к папе и говорю:

— Давай теперь у тебя будет мужская со-ли-дар-ность и мы будем дома завтракать?

— Давай, — обрадовался папа, — а то что-то я по манной каше и передачам про путешествия соскучился. И по маме.

Васечка спит

Васечка спал крепко. А засыпал плохо. Мама, бывало, по два часа его укачивала. На полчасика сна могла его укачать. Зато в эти полчасика можно было и разговаривать, и петь. Васечке спать ничего не мешало.

Вот как-то укачала мама Васечку, положила в кроватку. Приходит Васечкина старшая сестра Катя и говорит:

— Можно я Бритни Спирс послушаю?

— Можно, — говорит мама, — Васечке не помешает.

Катя музыку и включила. Заходит в комнату Светочка, средняя сестра, и говорит:

— Можно я Некрасова буду учить вслух? Мне в школе задали.

— Пожалуйста, — говорит мама, — учи.

Света раскрыла книгу. Заходит дедушка и говорит:

— Можно я гвоздь в стену вобью, чтобы картину повесить? Не помешает это Васечке?

— Вбей, — согласилась мама, — не помешает.

Дедушка взялся за молоток. Пришла бабушка, принесла дедушке картину, а Кате со Светой — конфеты.

— Можно, — спрашивает она у мамы, — я новости посмотрю? Там сейчас репортаж с Ниагарского водопада будет.

— Посмотри, — кивает мама, — Ниагарский водопад — это интересно.

Вот сидят они в комнате все вместе, слушают Бритни Спирс с Некрасовым, конфеты едят и на картину с Ниагарским водопадом любуются. Заходит папа и говорит:

— Мне бы письмо на работу отправить. Можно я за компьютер сяду?

— Нет, — вдруг сказала мама, — ты по клавишам очень громко барабанишь. Васечка может проснуться.

— Не проснётся он, — говорит папа, — у вас тут водопад шумит.

— То — водопад, а то — клавиши, — говорит мама, — нельзя тебе за компьютер.

— Нет можно!

— Нет нельзя!

— А я говорю — можно!

— А я говорю — нельзя! — закричала мама.

Тут Васечка и проснулся. Все смолкли, даже Бритни Спирс. А мама погладила Васечку по голове и проворчала:

— Всё из-за тебя с твоими клавишами! Говорила — нельзя тебе за компьютер.

Фломастеры

Диванчик для Размышлений был жёстким и скрипучим. Я поёрзал на нём ещё немного, а потом закричал:

— Мам! Можно мне слезть?

Мама появилась в дверях. Она повязывала передник.

— А ты подумал о своём поведении? — строго спросила она. — Теперь ты понял, почему не следует таскать кошку за хвост?

— Понял.

— Тогда слезай. И займись чем-нибудь спокойным. Дай мне борщ доварить.

— Чем? — решил уточнить я, отыскивая глазами кошку. Она притаилась на подоконнике.

— Например рисованием.

Мама исчезла. Я вздохнув, лёг на пол и вытащил из-под Диванчика фломастеры. Поборов желание швырнуть их в кошку, я сел за стол. Что бы такое нарисовать? Кошку? Да ну её. Лучше — маму в переднике.

Я выбрал синий фломастер и нарисовал мамину голову. Но получилась не голова, а какой-то футбольный мяч. Я сразу понял, в чём дело. Синий фломастер был плохим. Я сбегал на кухню и выбросил его в ведро. Мама стучала ножом по доске в облаке пара и ничего не заметила.

Вернувшись, я взялся за жёлтый фломастер. Попытался нарисовать облако пара. Вышли странные завиточки. Я выбросил и жёлтый фломастер.

Зелёный фломастер был хуже всех. Он нарисовал не мамину руку, а кактус. Я разозлился и сломал его. А когда взял красный фломастер и стал рисовать борщ, вошла мама.

— Ты что делаешь? — сердито спросила она.

Я молчал, потому что в руках у мамы были обломки зелёного фломастера.

— Зачем ты фломастеры выкидываешь?

— Они плохо рисуют, — буркнул я и ткнул пальцем в рисунок, на котором голова-мяч варила среди завитушек борщ, помешивая его рукой-кактусом.

— А может, виноваты не фломастеры? Может быть, виноват художник? — спросила мама.

— Как это? — не понял я.

Мама принесла с кухни фломастеры, села на стул, потеснив меня, и принялась рисовать. Она быстро изобразила меня, кошку и даже Диванчик для Размышлений. Всё было очень похожим, особенно я, хотя меня и нарисовали синим фломастером.

— Видишь? — улыбнулась мама.

— Вижу, — кивнул я, разглядывая синего себя.

— Понял?

— Понял.

— Что ты понял?

— Что всё зависит от художника.

— Молодец! А что это, по-твоему, значит?

— Что фломастеры полежали в мусорном ведре и подумали о своём поведении. Больше они не капризничают, а рисуют как надо. В общем, хороший художник должен иногда выкидывать фломастеры в мусорное ведро, чтобы они хорошо рисовали.

Кошка мяукнула и спрыгнула с подоконника.

— Знаешь что? — сказала мама. — Ступай-ка ты опять на Диванчик для Размышлений.

У двери она обернулась и добавила:

— Только думай о своём поведении быстрее, а то борщ остынет.

Волшебная спица

А со мной вот какая история на даче приключилась. Я спать укладывался. А кровать у окна стоит. Я пожелал маме спокойной ночи, полез под одеяло и решил перед сном на луну посмотреть. В окно глянул, а там — батюшки! Ведьма по крыше соседнего дома карабкается, а её волосы всклокоченные на ветру развеваются. Я — скорей за мамой.

Она поднялась с кровати и спрашивает с интересом:

— Где твоя ведьма, показывай!

Я и показал. Мама засмеялась:

— Это не ведьма! Это берёза на ветру дрожит, а её ветви на волосы похожи. Спи!

Я — снова под одеяло. На всякий случай в окно посмотрел, а там — циклоп!

Мама на этот раз неохотно поднялась. Видно, уже заснуть успела.

— Это не циклоп. Это дуб во дворе качается. А на нём скворечник.

Ушла мама.

Я решил никуда больше не смотреть. Разве что только в огород… Пришлось снова к маме бежать. Там в огороде — волк-оборотень на луну воет. Страшно до мурашек.

На этот раз мама даже с кровати не поднялась. Только рукой пошарила по тумбочке и протянула мне спицу, которой свитер вяжут.

— Держи, — говорит, — это волшебная спица. Она от всякой нечисти помогает. — И на другой бок.

«Надо же, — удивился я и пошёл к себе. — Кто бы мог подумать? — Я залез на кровать. — Обычная спица. — Я сбросил тапочки и потянулся. — А оказывается, волшебная».

Я укрылся одеялом с головой. Сунул спицу под подушку и заснул.

Спал плохо. Всю ночь ворочался. Проснулся рано, до петухов ещё. Открываю глаза, а у меня на кровати сидят ведьма, оборотень и циклоп. Смотрят на меня во все глаза (циклоп — в один глаз).

Ведьма говорит:

— Страшно-то как! Он на мальчика из мультика похож, который Бабу-ягу в печке зажарил.

А волк-оборотень говорит:

— Мне страшнее! Он на Победителя оборотней похож! Так же волосы торчком стоят.

Циклоп говорит:

— А мне каково? Он вылитый Одиссей, который моему брату-циклопу единственный глаз выколол! — Циклоп задрожал от страха, и кровать заскрипела.

— Тише, вы! — говорю им. — Ещё маму разбудите! — Они вообще до смерти перепугались. Тогда я достал из-под подушки волшебную спицу и им отдал. — Махните на меня, — говорю, — и я исчезну!

Ведьма скрюченной рукой спицу подхватила и потрясла ею в воздухе. Враз все трое исчезли. Только слышно было, как спица звякнула об пол.

Я поглядел, куда она закатилась, чтобы завтра маме вернуть. А потом снова лёг и заснул. На этот раз совершенно спокойно.

Подружки

Мы с Риткой Мироновой друзья на всю жизнь. У меня платье синее и у Ритки синее. У меня на рюкзаке русалочка и у Ритки тоже. Даже туфли одинаковые. Идём по улице, за руки держимся, поём песни. Все нашей крепкой дружбе завидуют.

— Представляешь, — говорит Ритка, — я, когда тебя на линейке увидела, подумала, что ты плохая.

— Ты же не знала, что я хорошая! Я вообще подумала, что ты отвратительная!

— Как здорово, что мы узнали друг друга и подружились, да?

— Ага!

— Мне даже показалось сначала, что ты подлиза. Я же тебя ещё не знала!

— Конечно. А я подумала, ты двоечница.

— А я — что ты дразнилка!

— А я — что ты обзывалка!

— А я — что ты злюка!

— А я — что ты ябеда!

— А я — что ты некрасивая!

— Почему ты так подумала? — обиделась я. — Почему это я некрасивая! Сама ты некрасивая!

— Я красивая! А ты глупая!

— Сама ты глупая!

— А ты — злюка!

— А ты — обзывалка! Не буду с тобой дружить никогда!

Я вырвала руку, стукнула Ритку по рюкзаку с русалочкой и убежала домой. Какой противной девочка оказалась! Буду дружить с кем-нибудь другим. Ещё успею выбрать — завтра только второе сентября.

Чудо на даче

В новогоднюю ночь я спал плохо. Родители поздно включили на даче отопление. Деревянный дом долго нагревался, хрустел планками, как старик пальцами, и трещал чем-то на чердаке. Да ещё и папа бубнил всю ночь:

— Бу-бу-бу… Как думаешь, он поверит? Точно поверит? А вдруг он меня узнает? Может, мне брови надеть искусственные? Из ваты, из чего же ещё…

Я не выдержат, встал и подошёл к окну. Прислонился лбом к ледяному стеклу. У нас дом прямо у леса стоит. Из окна виден огород, потом забор, а за ним — хоп! — лес. Было бы мне года четыре, я бы этому обстоятельству порадовался. Жил бы в домике у леса, как в сказке братьев Гримм.

Но мне двенадцать. Мне хочется не дурацких «чудес», которыми пытаются обрадовать меня мама и папа, а фейерверков, которые устроят завтра мои друзья в городе. Здесь я могу рассчитывать, наверное, только на хлопушку с конфетти да на бенгальский огонёк. И то мама будет кричать: «Осторожнее, не прожги куртку!». Это бенгальским-то огнём.

Зачем только мы приехали на эту дачу? Я расстроился и пошёл спать. Дом хрустнул деревянным пальцем где-то под моей кроватью.

Утром я не нашёл у подушки подарков. Та-ак. Сбывались самые худшие предположения.

— Максимка, — пропела мама из кухни, — смотри, кто к нам пришёл!

Я обулся. Настроение было таким отвратительным, что не хотелось их даже зашнуровывать.

— Дед Мороз! — торопливо объяснила мама, когда я появился в коридоре.

Хорошо, что она это сказала. Потому что вообще-то в коридоре стоял мой папа в валенках, с белыми ватными бровями и пластмассовым носом.

— Ну, внучек, — просипел папа, — как ты себя вёл в этом году?

«„Мне двенадцать, мне двенадцать, мне двенадцать“, — повторял я про себя, — когда же они это поймут?!»

Мама подмигнула папе. Мол, если я не ору, значит, не узнал его и думаю, что передо мной настоящий Дед Мороз с мешком подарков. Это в двенадцать-то лет.

Они же не знают, что вчера в энциклопедии Брэма я прочёл про гипноз, который используют змеи, и теперь практикую его против родителей.

— Тогда получи подарочки и бенгальский огонёк, — радостно проговорил папа голосом Деда Мороза.

Мама сделала большие глаза.

— Ой, — оговорился папа своим собственным голосом, — то есть сначала расскажи стишок.

Мама ахнула. Папа смутился, снова засипел, а потом вообще замолчал. Я усмехнулся. Гипноз змей — это вещь. Я презрительно поглядел на мешок с подарками. Вряд ли в нём то, о чём я мечтаю. То есть третий том энциклопедии Брэма. Самое лучшее, что там может быть, — Маршак. Или сказки братьев Гримм.

Я накинул пуховик, нахлобучил шапку и вышел на крыльцо. Снег сыпал так яростно, словно хотел забросать комьями и наш бестолковый дом, и моих непутёвых родителей, и несчастного меня.

А что? Они сами виноваты. Им уже куча лет. Должны знать, что чудес не бывает. Не бы-ва-ет! Если не верят мне, пусть почитают Брэма. Там всё ясно написано. Человек произошёл от обезьяны. А обезьяны — от червяков. Точка. До Деда Мороза эволюция ещё не дошла.

Но, несмотря на Брэма и удавшийся мне гипноз змей, настроение всё равно было паршивым. Не новогодним — это точно. Перед глазами стояли разочарованные лица родителей. Мама с застывшей на губах улыбкой и папа с ватными бровями.

Я вздохнул и приставил к стене лестницу. Вот люди, а! По куче лет каждому, а всему надо учить. Лестница угрожающе заскрипела. А может, это недоверчиво хмыкнул дом-старик.

Я забрался на чердак. Пыльно, тихо и тепло. Надо будет переехать сюда летом. А пока покопаемся в коробках.

Та-ак. Бабушкино платье в кружевах пока не требуется. Папины детские игрушки. Занятно, конечно. Но можно и получше что-то найти. А, вот! Кассета. Плёнка немного выехала, надо подкрутить.

Интересно, как они раньше без дисков жили? Вся музыка была только на таких кассетах, пластмассовых, с бумажными наклейками. Я пригляделся. На бумажной полоске папиной рукой выведены четыре буквы. Точнее, две. Две «А» и две «Б».

Хорошо, а способ доставки? Санта-Клауса, конечно, не существует. Но способы-то придуманы. Я вылез наружу. Хорошо, что лестница высокая, достаёт до крыши. Или это дом сгорбился по-стариковски.

Я легко добрался по крыше до трубы. Кассету предусмотрительно упаковал в пакет, обернув для сохранности бабушкиным шарфиком.

Я размахнулся и швырнул пакет в трубу. А потом приник к ней и стал слушать.

— Ой, что это? — взвизгнула мама.

— Где?

— В камине! Там кто-то есть!

— Кошка?

— Кошка спит. Посмотри!

— Погоди…

— Посмотри, а то я завизжу!

— Ты и так визжишь. Дай-ка гляну… Пакет.

— Откуда он там?

— Не знаю. Хм, в пакете — шарф твоей мамы.

— Может, она хотела его сжечь?

— Зачем? Неплохой шарф, между про…. Оп! Смотри, а это что?

— Кассета, что же ещё?

— Сам вижу, что кассета. Это же «АББА»!

— Ой как давно я их не слышала. А помнишь, мы у Вики на дне рождения под неё отплясывали.

— Это когда?

— Ну перед рождением Максимки. Помнишь, ты ещё говорил, что у нас Максимка родился, потому что «АББУ» услышал?

— А, точно! Я и забыл. Давно это было.

— Очень давно. Максим-то совсем большой стал. Прямо взрослый.

— А помнишь…

Я оторвался от трубы и решил подлезть к крыше с другой стороны, как вдруг с моей ноги скатился ботинок. Я ведь забыл завязать их! Я подтянул ноги, и второй ботинок полетел вслед за первым. Я пополз к лестнице. Только бы она была на месте.

Лестница оказалась на месте. Она дала мне возможность доползти до чердака. А потом я поскользнулся на ней и рухнул вниз.

Совсем не больно было. Даже смешно. Хорошо, что столько снега нападало. Я улыбнулся и принялся искать в снегу ботинки. Но их не было! Ни у двери, ни в огороде. Я пригляделся к забору и замер. У забора сидел заяц. Самый настоящий! Живой!

Я боялся пошевельнуться. Одно дело — читать у Брэма про червяков и обезьян, а совсем другое — видеть живого зайца. Это самое настоящее чудо. Жаль, что я не захватил фотоаппарат. Я боялся моргнуть. От напряжения в глазах застыли слёзы, но я смотрел и смотрел на зайца, пока не сфотографировал его своим сердцем.

А потом я моргнул. И заяц исчез. Наверное, нырнул под забор и бросился в лес. На месте зайца лежали мои ботинки. Я приблизился к ним и взял их. Мне опять стало смешно. Жаль, что меня не видят папа и мама. Стою у забора босой, с ботинками в руках. Сам похож на зайца.

— С Новым годом! — звонко закричал я неизвестно кому.

Дом-старик разразился в ответ скрипучим смехом.