СЧАСТЛИВОЕ РОЖДЕСТВО

– Рада с вами познакомиться, Марк. Счастливого Рождества!


Брижитт: Невероятно! Ни одной общей черточки с братом! Красивый парень, черт возьми!


– А я рад видеть вас на ногах. И вам счастливого Рождества!


Марк: Пухленькая. Чудно, впервые вижу, чтобы Альбер влюбился в толстушку. Да к тому же с матовой кожей. Совсем не в его вкусе, скорее, в моем.


– Альбер вам рассказал обо мне как о бедняге, прикованной к постели?

– Не совсем так все же, но, главное, он скрыл от меня, какие у вас глаза!

– Присаживайтесь, оба.


Альбер: Так и есть, дело пошло, он ее очаровывает. Не может удержаться. Первый раз он нанес мне удар, когда мне было восемь с половиной лет. И он еще удивляется, что я месяцами выжидаю, прежде чем познакомить его со своей возлюбленной. Он даже Даниель пытался увести от меня. Если бы ему это удалось!


– Вы тоже музицируете?

– На трубе. Наши родители обожали музыку. Мама играла на флейте, папа на кларнете…

– А Альбер на саксофоне. Прекрасный ансамбль духовых инструментов!

– У нас не было достаточного музыкального образования для этого, вот почему, когда Даниель вошла в нашу семью, наши родители сразу ее приняли: она играла на фортепьяно и на органе. Это открыло нам горизонт… Да Альбер вам наверняка рассказал об этом.

– Нет, вовсе нет. Что касается его жены, то здесь он очень сдержан.

– Надо сказать, в разговорах на эту тему нет ничего радостного.

– Хватит, Марк, тебя никто об этом не просил.

– Но признайся, что она не была веселой.

– Брижитт все это знает, давай сменим тему, если тебе угодно.


Альбер: Он мне осточертел! Ему всегда нужно поносить все, что я делаю: мой выбор, моих друзей. Почему меня не радует, когда я вижу его на репетиции?


– Видите, Альбер и я, мы постоянно спорим, но не можем жить друг без друга. Как старые супруги. Только он стыдится меня, я часто не могу сдержать себя, он очень редко выходит со мной на публику. Вы заметили, Альбер очень вежлив. Он никогда не скажет ничего, что было бы собеседнику неприятно… А как ваша семья, все в порядке?

– Марк!


Брижитт: Младший брат говорит все прямо, иногда даже бестактно.


– Спасибо, все очень хорошо. Они в Монреале, все вместе.

– Без вас?

– В моем состоянии это было бы трудно.

– Вас это огорчает?


Алъбер: Какое нахальство! Эта его простецкая манера идти напролом! За пять минут, что он расспрашивает Брижитт, я узнал о ней, пожалуй, больше, чем за час наших бесед наедине.


– Мне очень приятно, что в этот вечер я с вами.

– Я не об этом спрашиваю вас…

– Разрешите вам налить?


Брижитт: Как ответить честно? У меня так быстро меняется отношение к этому. Сейчас я чувствую себя легкой, свободной, как в юности, счастливой от мысли, что переживаю настоящую любовь с Алъбером, но завтра, когда надо будет возвращаться в опустевшую квартиру, в которой никто не удосужился даже поставить рождественскую елочку, все будет иначе. Первое Рождество без моих детей. Это не может не огорчать меня.


– У тебя есть лед?

– Сходи на кухню!

– Ничего не поделаешь. Ответьте же, Брижитт. Ответьте так, словно его здесь нет, раз уж он не хочет сходить за льдом для меня.

– Вы чертовски настойчивы. Да, я грущу, вот так! Вы это хотели услышать?

– Не знаю. Возможно, да. Именно поэтому я предпочел бы, чтобы Альбер вышел.

– Ты заблуждаешься, я тоже должен был это услышать, ведь именно я втянул ее в это. Не плачь, Брижитт!

– Вы мне надоели, братья Пеншо! Мы собрались для встречи Рождества, а не для сеанса психодрамы.


Брижитт: Ах, черт, целый час трудилась над макияжем, и все впустую, да и Альбер совсем выведен из себя! Хорошенькое начало вечера!


– Мы никогда не упускаем возможности поговорить откровенно.

– Откровенность не всегда уместна!

– Нет, всегда. В более или менее определенных пределах.

– Привет, Альцест![2] С твоими прекрасными теориями ни одна женщина не выдержала тебя более двух лет!

– А с твоей, дорогой Филинт,[3] ты вынужден был выносить Даниель целых двадцать лет!

– Вот так: «Позвольте вам сказать – пусть будет вам наука! – Что искренность – опаснейшая штука!»

– Браво, Брижитт!

– Мой александрийский стих немного коряв!

– Я собирался обратить на это ваше внимание…

– Я ожидала от вас этого!


Альбер: Уф, они смеются! Я думал, что это плохо кончится.


– Ишиас спас меня от трудного выбора. Я не могла поехать с ними…

– А ты подумывала об этом?

– Да, Альбер, я над этим думала.

– И ничего не сказала мне?

– Нет, не сказала тебе.


Марк: О, надеюсь, не я послужил причиной этой неприятной сцены… А она мне нравится, эта Брижитт: Правда, для меня слишком стара, но как сестра – отличная!


– Я должна была принять это решение сама, но мне никак не удавалось. С одной стороны ты, с другой – мои дочери…

– Сюжет из Корнеля!

– Точно, Марк. Сюжет из Корнеля. Но у меня нет ничего общего с героиней трагедии: мне не удавалось сделать выбор. И тогда за меня решило мое тело.

– Но почему ты окончательно не избавилась от своего ишиаса теперь, когда они улетели?

– Чтобы избежать сожалений…

– И попытки присоединиться к ним?

– Возможно.

– Э-э, Альбер, осторожней! Не смотри на нее так, словно хочешь убить, иначе она снова расплачется. Может, если я приглашу ее на танго, она немножко расслабится?


Брижитт: Господи, как тяжело! Я не хочу доставлять ему боль, но он не может не считаться с тем, что меня с дочерьми связывают очень тесные узы. И даже с Пьером. Марк прав. Мы никогда не бываем абсолютно искренними. Даже с собой.


– Вы танцуете танго?

– Обожаю.

– У меня есть подруга, она ходит на курсы танцев.

– Ты имеешь в виду Женевьеву?

– Кто такая Женевьева? Я ничего не слышал о Женевьеве! Где можно с ней познакомиться? Почему она не с нами сегодня вечером?

– Она моя подруга, мой старинный друг, тот, кто всегда рядом в трудную минуту.

– Давайте позвоним ей. Я чувствую, что не могу сегодня надеяться потанцевать с вами.


Брижитт: Позвонить Женевьеве? В девять часов, в рождественский вечер?


– У нее тоже семья, муж, дети? Говорите прямо, не скрывайте от меня ничего.

– Нет, нет! Она закоренелая холостячка!


Брижитт: Какой стыд, я даже не знаю, что Женевьева делает в Рождество! Может статься, сидит одна дома у телевизора.


– Дайте мне ее телефон, я ей позвоню. Из твоей спальни, Альбер, так спокойнее.


Альбер: Ну и чудак этот парень, всегда начеку, всегда на подъеме.


– Мне очень нравится твой брат. Не знаю, как он сохранил совершеннейшую юность, пожалуй, постоянно такое меня бы утомляло, но он такой живой, такой настоящий!

– Мама называла его «зимним солнышком», потому что ему всегда удавалось разрядить любую ситуацию, он всегда был непредсказуем, всегда светился радостью.

– Все в порядке! Женевьева едет! Ах, дети мои, как хорошо чувствовать себя двадцатилетним!

Загрузка...