Первый гром и первая любовь

- Дин, а потом у меня вырастут такие вороненые волосы, как у тебя? - с тайной надеждой спрашивала она, подымая к Дине веснушчатое личико.

- Вот чего захотела! Рыжей была, рыжей и останешься! - захохотал Юрко.

- Ну и зол же ты, Юрко, - покачала головой Дина, срезая пряди золотистых Ленкиных волос, - не слушай его, Леночка, у тебя ведь очень красивые волосы. Смотри, они как золото блестят.

Она извлекла из мешка стопку новых синих трусиков и белых маечек. Костюмчики были разных размеров. Полуголым сельским ребятишкам, прикрывающим свою худобу рваными рубашонками, наспех сшитыми из какой-нибудь старой материнской юбки, такой наряд представился роскошью.

- Оце нам? - изумилась Ганка, осторожно прикоснувшись к белой маечке.

- Да, вам! Это Советская власть вам все дала, и продукты.

Дина сама была потрясена тем, как кто-то с удивительной заботой и вниманием снабдил ясли всем необходимым.

- И тебя Советская власть нам дала? - спросила Ганка.

- Меня комсомол послал, - сказала Дина.

Ей стало немножко грустно. Конечно, не о таком деле мечтала она, когда ехала в село. Наверное, другие мобилизованные выполняют более важную и ответственную работу...

- Дин, Юрко уже другие портки натягует, - сообщила Ленка.

- Это еще зачем? Положи. И не "портки", а "трусы" называются.

- Ну, все оделись? Вот и хорошо. Костюмчики берегите. А ты, Надийка, зачем раздеваешься?

- Так они же святошные!

...Огромный кулацкий дом с хатой, хатыной, сараями, скотными дворами, птичником, где сохранились еще белые хлопья перьев, погребом, конюшней, опустевшими навесами для молотилки - все это добротное, омертвевшее царство оказалось во власти детей. Уж они все уголочки обследовали, заползали в самые укромные места, о существовании которых Дина и не подозревала.

Однажды Ганка, захлебываясь от восторга, сообщила:

- Дин, глянь, что мы нашли: мониста, спиднички, шали, их полно там на горыще*, ты только глянь!

______________

* Горыще - чердак.

Она потащила Дину за руку в сени, где под самым потолком был лаз на чердак.

Сама Ганка мигом, с кошачьей ловкостью, взобралась по шаткой лестнице наверх и, свесив оттуда голову, закричала:

- Ось туточки, ты лезь сюда...

Дина никогда по таким лестницам не лазила, поставив ногу на первую ступеньку, она почувствовала, что лестница качнулась и сейчас повалится прямо на нее.

- Лезь, не бойся! - Ганка протянула ей руку. Это было бы уж совсем позорно, допустить, чтобы Ганка втаскивала ее наверх. Поэтому Дина, чуть отступив, солидно и твердо сказала:

- Нечего там делать, в грязи, слезай!

Но тут она услышала наверху чей-то рев и шум.

- Ганка, кто там еще? - крикнула Дина.

- Все, - последовал восторженный ответ, - мы усе туточки!

Все! И малыши? Дина пришла в ужас, долго ли им свалиться, покалечиться? И потом они, кажется, уже дерутся! Делать нечего, пришлось лезть наверх. Ничего, однако, не произошло: лестница не рухнула. Но смотреть вниз было ужасно страшно. Чердак оказался высоким, светлым и чистым. Из довольно большого квадратного окна падал сноп света. Особенно поразил Дину ровный пол, выложенный из широких некрашеных досок.

"Какой же это чердак! - подумала она. - Это настоящая хорошая комната!"

...Дина увидела, что дети сгрудились вокруг плетеной соломенной кошелки со старой одеждой.

Надийка напялила на себя какую-то кофту с прорехами, остальные тоже украсились обносками и тряпками, извлеченными из корзинки. Девочки намотали на шею какие-то бусы. Юрко и Пылыпок спорили из-за тряпки.

- Отдай! - наступал Юрко.

- Не дам! - пряча находку за спину, упорствовал обычно покладистый Пылыпок.

- На што оно тебе?

- Я деду отдам! Деду! Деду! - уже взывая к Дине, закричал Пылыпок.

- Бросьте все обратно в корзину! Ну! - крикнула Дина.

- Не кину! Не кину! Я деду отдам...

- Какой он тебе дед? Нема у тебя родни, - издевался Юрко, - придумал себе деда.

- Есть, есть дед! Родный!

- А у меня есть тетя... такая добрая тетя, - мечтательно сказала вдруг Олеся.

- Брешешь, тебя на дороге нашли. И никакой тети у тебя нет, - заявил Юрко.

Дина не успела его остановить, как Надийка, глядя в чердачное окно, сказала:

- А до мене тато придет...

Дина вздохнула.

- Давайте посидим немножко, - предложила она, опустившись на пол. Дети тотчас облепили ее, придумывая себе дедушек, бабушек, сестер...

Один лишь Юрко презрительно кривил губы. Изредка, не злобно, а, пожалуй, из упрямства, бросая:

- Брехня! Брешешь!

Потом и он умолк. Через некоторое время, сморщив свой крутенький, невысокий лоб, Юрко сказал:

- А вот у нас и вправду есть материна сестра, родная... Наталкой звать.

- Вот и хорошо, что у всех кто-нибудь есть... - сказала Дина. - Покажи, Пылыпок, что ты хочешь отдать своему деду? Не бойся, я не отниму.

Пылыпок разжал кулачок, на ладошке лежал довольно потрепанный синий мешочек, видимо, когда-то он был вышит, но нитки вышивки стерлись, и теперь можно было только угадать рисунок: кружочки и ромбики. Поистрепался и черный шнурок. Но все-таки это был кисет.

- Ну как, ребята, разрешим Пылыпку отдать деду этот кисет? - спросила Дина.

- Нехай отдает...

- Слышишь, Пылыпок? Встретишь своего дедушку и скажи: "Вот тебе, дед, от меня подарок". Хорошо?

- Добре! - проговорил сияющий Пылыпок.

- Вот что, ребята, - сказала Дина, - не понравилось мне, как вы схватили эти грязные тряпки. Ведь они чужие, не наши. Зачем они вам? Разве вы нищие или совсем уже бедные дети?

- Мы голытьба, - ответил тихий Санько, - голота мы...

- Неправда! - горячо возразила Дина. - Вы раньше были голотой. Но теперь у вас есть дом, вы сыты, одеты, у вас есть костюмчики, они красивей этих тряпок...

Дина с трудом, медленно пробиралась к той главной мысли, которая зарождалась, но еще не оформилась в ней самой.

- У вас есть и родня, у каждого. Это Советская власть, это наша страна... И Ленин... Он же твой, Пылыпок, и твой, Оксанка, и твой, Саня, Ленин - наш и всегда будет с нами, хотя он умер.

- И мой тоже? - спросила Ганка.

- Конечно, - обрадовалась Дина. - Ленин велел, чтобы в нашей стране не было сирот! Так он завещал!

В тот день Ангелина пришла в ясли поздно, когда солнце уже закатилось, оставив за горизонтом алую полосу.

- Ох, ледве дошла, - запыхалась Ангелина. В руках ее была тяпка, посеревшая от пыли косынка надвинута на самые брови. - Оксанка где?

- Там, в саду играет, - ответила Дина. Она только что перестирала на речке детские простынки и теперь развешивала их во дворе.

Опустившись на колоду, Ангелина сказала:

- Хвостики бурачков принесла... Пололи мы, - она подала Дине жалкий пучок.

- Вы себе возьмите, - сказала Дина, глядя на изможденное лицо женщины. - Дети не голодные... Себе возьмите.

Ангелина поколебалась, потом со вздохом сунула корешки в карман фартука.

- Обижаются люди на начальника, ох обижаются...

- На кого?

- Кухарский этот... Велел гонять народ в поле. А на што? Пересевать песок!

- Но... почему?

- Такая блажь на его нашла. Шоб не сидели без дела. Эх, не было правды на свете и нэма ее. - Ангелина с трудом поднялась. - Пойду до дому. Оксанка играет? Как она?

- Ничего. Повеселей стала, - отвечала Дина.

- Ну дай бог, дай бог...

Дине неприятно было слушать неуважительные слова о Кухарском. "Неужели, - думала она, - такой умный и хороший человек способен просто, без нужды заставлять людей работать в жару? Зачем?" Впрочем, что она знает? Сидит тут с детьми и понятия не имеет о том, что творится вокруг. А ведь она комсомолка и послана сюда тоже для укрепления колхозов. Досадно все-таки получается. Без ее участия решаются важные дела. Две недели она здесь, а еще не успела стать на комсомольский учет и даже не знает, есть ли тут комсомольская ячейка. Нужно будет спросить у Петренко.

ЯЧЕЙКА

После пожара в колхозе осталось всего пять лошадей: полуживая Горпынина кобыла, та самая, на которой привез возчик в ясли коечки, чалый мерин с бельмом на левом глазу, буланая и еще две понурые кобылы.

На конном дворе лошади съели не только жалкие клочья слежавшейся соломы, но изгрызли уже доски и теперь стояли понуро и обреченно.

Приставленный к ним конюх, он же и возчик, горбоносый мужик по фамилии Перебейнос, о лошадях не только не печалился, но и злорадствовал.

Зато бывшие хозяева лошадей наведывались на конюшню, с горечью смотрели на несчастных животных.

Частенько, встречаясь возле криницы посреди села, в которой еще можно было набрать ведро мутной воды, женщины проклинали засуху, голод и конюха Перебейноса.

- Проклятущий Перебейко, щоб ему очи повылазили! - кричала Павла. - Мой мерин хоча с бельмом, а какой був конь!

- Да что твой мерин! Вот моя буланая, она ж только одного жеребеночка принесла. В самом соку... А теперь, бедолага, на ногах не стоит.

- Он же и не поит их... Слепни, мухи заели... Болячки замучили...

- А что, жинки, айда на конюшню! Разберем своих коней, - предложила Павла, - нехай хочь вдома падут, так шкура останется!

Воспаленные глаза Павлы загорелись решимостью. Видя смущение женщин, она продолжала:

- Все одно околеют!

Но женщины колебались.

- Ой, глядите, наш комсомол идет! - обрадовалась одна. - Нехай он глянет на коней...

Грудский, в потемневшей от пота гимнастерке, тяжело ступая запыленными сапогами, возвращался из колхоза "Новый шлях". Он там проводил собрание молодежи. На повестке дня стоял вопрос о современном моменте, о положении в колхозах. Говорили о голоде, засухе и еще спрашивали докладчика, зачем надо было сгонять скот на фермы, если и в колхозе нет кормов?

Сейчас, мысленно анализируя свои ответы, Грудский испытывал чувство неудовлетворенности. Ему казалось, что он говорил недостаточно убедительно, вяло. Ему не хватало той напористости и веры, которые отличали каждое выступление начальника политотдела Кухарского. Кухарским он восхищался и невольно, не отдавая себе в том отчета, старался ему подражать.

- Слышь, комсомол, ты глянь-ка на наших коней! - обратились к нему женщины. - Ты только глянь, до чего довели худобу!*

______________

* Худоба - скотина.

- Пойдемте!

Они пошли в конюшню. Лошади были давнишней привязанностью Жени Грудского. В детстве семья жила по соседству с постоялым двором, где останавливались не только приезжающие в городок крестьяне, но держали своих лошадей также извозчики. Мальчик постоянно вертелся там в надежде на разрешение прокатиться на облучке, рядом с важным извозчиком, хотя бы до уголка улицы. Он знал многих лошадей по именам, таскал им тихонько из дома краюхи хлеба, посыпанного солью, ласкал их умные, добрые морды, помогал извозчикам чистить и мыть.

Ночами ему снились караковые жеребцы, гнедые красавицы кобылы, он видел себя на облучке извозчичьей пролетки.

Потом семья переехала в Нижний Тагил, Женя поступил на завод, вечерами посещал рабфак, и у него появились новые увлечения.

И вот здесь, в далеком от Урала украинском селе, он снова увидел лошадей... Вид этих несчастных животных привел его в ярость.

- Кто их привязал? Смотрите, сколько мух, болячки! Нечищеные! Да это же настоящее вредительство!

- Во, во! А я що казала...

- Це Перебейко, сто болячек ему в боки, це вин, злодей!

- Давайте отвяжем! А ну-ка, помогите мне! Сейчас на реку! Искупать, очистить! Где скребок?

Лошадей отвязали и повели к реке. Грудский отослал женщин, быстро разделся, завел лошадей в воду.

После купания, стреножив лошадей, он пустил их пастись в дубраву.

В тот же день Грудский провел срочное собрание комсомольской ячейки МТС. Это была самая многочисленная ячейка зоны: она состояла из пяти комсомольцев.

На комсомольское собрание позвали и Дину. Сообщение о срочном комсомольском собрании, которое передал ей черноглазый, шмыгающий носом мальчишка, встревожило ее. Поручив Ганке и Надийке наблюдать за порядком, не пускать во двор чужих, не ходить к реке и следить за малышами, Дина побежала в МТС.

В красном уголке уже собрались комсомольцы: две девушки в рабочих спецовках и красных косынках и трое ребят.

Увидев среди них Петренко, Дина обрадовалась.

- А, начальство... Сидай! - улыбнулся и он.

Петренко по обыкновению подшучивал над ней, но Дина не обиделась и села рядом.

Девушки с любопытством разглядывали городскую комсомолку. Дина быстренько пригладила волосы и расправила на коленях платье. Да ведь она побежала, не причесавшись, не взглянула на себя в зеркальце. Ой, как нехорошо! И платье на ней несвежее, как назло, вчера не постирала...

Пришел Грудский, он был хмур и озабочен.

- Все собрались? Оксана, давай!

Оксана, невысокая, складненькая, с деловитой морщинкой на выпуклом девичьем лбу, энергично протерла куском пакли руки и вышла вперед.

- Ребята! - сказала она. - Срочное собрание комсомольской ячейки при МТС объявляю открытым. Слово для сообщения о состоянии живого тягла в нашем колхозе имеет Женя Грудский. Давай, Женя!

- Сообщать особо нечего, сами знаете: пять лошадей, которые остались в колхозе, издыхают! - крикнул Грудский. - И причина не только в отсутствии корма, но и в бездушном, во вредительском отношении к животным. Лошади не поены, не вычищены, привязаны в конюшне, их заедают мухи и слепни. Мы, товарищи, не можем терпеть такого отношения к колхозным лошадям. Нужно что-то делать! Какие будут предложения?

Дина ждала взрыва возмущения, но все молчали. Она посмотрела на мрачные лица ребят и угадала их мысли: "Что лошади - люди пропадают". Верно, так думал каждый из них.

- Ледащий* мужик, той Перебейко! Подкулачник! - сказал Петренко.

______________

* Ледащий - ленивый.

- А в балках, у реки, есть трава. Немного, но есть, - заметил другой парень. Помедлив, он добавил: - Да не наедятся они той травой...

- Все же вывести в ночное...

- Почистить...

- У ветеринара мазь какую от болячек, - послышались голоса.

Встал паренек в рабочей спецовке, худой и злой, с пронзительными светлыми глазами.

- А я придумляю так: они все одно подохнут! - резко сказал он. - На што нам кони? Теперь у нас есть машины! Да мы своими машинами що хочете...

Грудский нахмурился.

- Ты, Куценко, брось эти левацкие загибы! Одними машинами не управимся. Тракторов в МТС десять, а колхозов в зоне тридцать!

- Да еще запчастей не хватает... - подхватила Оксана, - уж я мудрую, мудрую над своим трактором, а чи выведу в поле, чи нет, сама не знаю! Об запчастях тоже наша ячейка должна подумать! Ехать надо в город, выбивать!

- Сидоренко ездит...

- А мы кто? Сбоку припека? - возмутилась Оксана, - или это не наше дело? Какие же мы комсомольцы тогда? Все наше дело - и кони, и машины, все!

- Можно, я скажу? - неожиданно вырвалось у Дины. - Вот нам в ясли привез возчик койки. Как же он обращался с лошадью! Ругает ее, бьет! Отношение какое: не моя, Горпынина... Значит, можно издеваться?

Вся красная от волнения, она умолкла.

- Правильно Дина говорит, - сказал Грудский, - отношение к колхозному добру, как к своему собственному - вот что мы должны воспитывать! Я предлагаю, ребята, комсомолу взять шефство над лошадьми! Нужно разведать, найти балки с травой, выводить лошадей в ночное, почистить конюшню, вылечить всех лошадей!

- Кормить чем будем? - мрачно спросил Куценко, - они там все ясли выели в конюшне, все доски перегрызли!

- Теперь лето, хоть какая трава, а есть! - возразил Грудский. Товарищи, надо бороться! Нельзя падать духом! Все равно дождь будет! Обязан быть! А пока... Возможно, такое положение с лошадьми не только у нас, а и в других колхозах. Мы начнем, а там комсомольцы подхватят наш почин.

Так и решили. Деловитая Оксана тут же составила список дежурств в конюшне, распределила обязанности между комсомольцами.

- Есть у нас задание и для тебя, Дина, - сказал Грудский. - Ты ведь семилетку закончила?

- Да...

- Ого, семилетку? - удивился Петренко.

- Наша задача сейчас организовать при каждом колхозе комсомольскую ячейку, - продолжал Грудский. - Дело это нелегкое, положение, сами знаете, какое, к тому же сильна кулацкая агитация против колхозов и комсомола. Трудно вовлечь молодежь. Нужно подготовить доклад о задачах комсомола. По Ленину. О главных задачах. И так, чтобы пронял он ребят. Материал я тебе дам. Сумеешь?

Дина растерялась.

- Это я... доклад?

- Ты же кончала семилетку! У тебя по обществоведению что было?

- Отлично!

- Так о чем говорить? Берись!

После собрания к Дине подошла Оксана.

- Это очень даже здорово, что ты приехала до нас, Динка! - сказала Оксана. - Уля, иди сюды! - позвала она подругу.

Чернобровая Ульяна тоже улыбнулась Дине.

- Вот мы с Улей первыми в районе сели за трактор, - сказала Оксана, уж какие насмешки над нами ни строили, чего не балакали, а мы добились!

- Сами трактор водите? - удивилась Дина.

- А то как же! Ты, Динка, не дрейфь! Наша возьмет! Ты такой им доклад закати, чтоб сразу все в комсомол записались, поняла? Теперь наша ячейка еще крепче станет, поняла? Эй, эй, Куценко, щоб мне завтра были втулки, понял?

Оксана побежала за Куценко. Уля еще раз улыбнулась Дине и спросила:

- Нудно тебе в яслях? Там все бабули сидели...

Дина замялась, потом ответила.

- Конечно, у вас тут интересней. А ребят жалко, они ведь маленькие. И сироты...

ОЛЕСИН ВЕНОЧЕК

Каждый вечер Петренко привозил в ясли из эмтээсовской столовой три буханки свежего хлеба. Дина научилась экономно его расходовать, так что хватало на сутки. В один из дней Петренко неожиданно утром явился и сказал:

- Дай попить!

Выпив тепловатую воду, сплюнул досадливо:

- Ну и погана у тебя вода!

- Из речки, - виновато ответила Дина, - колодец высох...

- Тут вот какое дело... Мука у тебя есть?

- Почти мешок...

- Вот и пеки. Помалу. Хлеб я больше привозить не буду!

- Почему? - вырвалось у Дины.

- Нема хлеба! Нема! Ну чего ты? Откуда взяться хлебу, если прошлый год склад пожгли да в ямах кулаки сгноили? Едва на семена по весне насобирали, а теперь обратно все чисто горит пожаром. Откуда же хлебу взяться? Норму, что ли, какую себе возьми, штоб помалу. Штоб хватило...

Итак, положение все ухудшается, да это и понять нетрудно, солнце палит, дождя нет...

Вбежала Надийка.

- Ой, Дина, Олеся помирает!

- Ты что? Где она?

Дина стремглав выбежала во двор.

Олеся лежала под шелковицей, она металась и стонала. Вокруг на траве были рассыпаны желтенькие цветочки, рядом с девочкой лежал недоплетенный венок.

- Олеся! Олесенька, что с тобой? - Дина схватила ее на руки.

Девочка закатила глаза, продолжая стонать, потом закинула головку, в горле у нее что-то заклокотало. Дина с Олесей на руках выбежала на улицу. Она неслась по пустой улице и кричала:

- Помогите! Помогите! Олеся, Олесенька, не умирай! Подожди еще немножко, - умоляла Дина. - Сейчас мы найдем врача, сейчас!

Но Олеся продолжала корчиться, выскальзывала из Дининых рук.

Вдруг Дина увидела Грудского. Он выходил из политотдела. С криком: "Помогите! Она умирает!" - Дина бросилась к нему.

- Нужен врач, девочка умирает...

- Помирает Олеся! - кричали дети.

Грудский растерялся.

- Здесь нет врача, - сказал наконец он. - Нужно везти в город...

- Да, да, обязательно в город! И поскорей!

- Машина только что ушла...

- Скорей, скорей, - твердила Дина, - иначе будет поздно!

- А что случилось? Что с ней? - Грудский протянул руку, чтобы приподнять головку Олеси. В этот момент девочка дернулась, громко чихнула, и что-то желтенькое вылетело из ее носа. Олеся замерла, а через мгновенье разразилась сильным ревом.

Грудский расхохотался.

- Как вы можете смеяться? - возмутилась Дина.

- Ожила, ожила твоя Олеся, - продолжая смеяться, сказал Грудский. - Ну ты, ревушка, перестань! Все прошло! Хватит!

И Олеся умолкла. Хлопая мокрыми ресницами, она уставилась на Грудского.

- А теперь скажи мне, зачем ты засунула цветочек себе в нос? - спросил Грудский.

- Кви-ток, - медленно и удивленно сказала Олеся.

- Ось вин, - подхватила Ганка, - оцей квиточек, желтенький, она из них плела венок.

Тут все засмеялись, и Олеся тоже. Вся ватага вместе с Олесей побежала обратно.

Грудский со смущенной Диной пошли вслед за детьми. Вторично Дина оказалась в неловком положении в присутствии этого серьезного товарища из горкома комсомола. Она сгорала от стыда.

Грудский же, посмеиваясь, искоса поглядывал на нее. Зареванная, растерянная, волосы всклокочены, очки... Но в общем хорошенькая... Нет, скорее смешная.

- Не нужно пугаться, - сказал Грудский, - с ребятами чего не бывает. У нас в поселке один парнишка полез на елку, сук обломился, а он рубахой зацепился за другой сук и повис. Висел и орал, покуда девки, что по грибы шли, не услыхали... Уже он в армии отслужил, а все висельником его травят.

Грудский весело подмигнул Дине:

- Не дрейфь! Чего не бывает на белом свете... Я сейчас в МТС пойду, а позже к вам наведаюсь, погляжу, как вы там живете. И материал тебе для доклада принесу. Ладно?

Дина смогла только кивнуть. Она была рада, что хоть не сейчас товарищ Грудский зайдет в ясли. Она успеет еще прибраться и себя немножко в порядок привести.

...Грудский пришел уже под вечер, усталый, запыленный и расстроенный в эмтээсовской столовой испекли последнюю квашню. Завтра нечем будет кормить рабочих. Да и сегодня выдавали в столовой по ломтику хлеба, четверть фунта, разок куснешь, и все тут.

Однако усталость и уныние его быстро рассеялись: в саду было прохладно, Дина встретила его приветливо. Грудский опустился на колоду во дворе и сказал:

- Хорошо у вас тут. А где ребята?

- Они в хате.

- Ну вот, подобрал я вместе с товарищем Кухарским тебе материал, сказал Грудский, подавая Дине несколько брошюрок, - речь В.И.Ленина на III Всероссийском съезде комсомола, А.Виноградов "Из воспоминаний о Ленине", Уэллс "Россия во мгле".

"Россия во мгле", конечно, не о задачах комсомола, - продолжал он. - Но эта книжечка тебе поможет. Вот здесь я подчеркнул, смотри... Уэллс пишет: "Утверждать, что ужасающая нищета в России - в какой-то значительной степени результат деятельности коммунистов, что злые коммунисты довели страну до ее нынешнего бедственного состояния и что свержение коммунистического строя молниеносно осчастливит всю Россию - это значит извращать положение..."

Грудский оторвался от книги и посмотрел на Дину, она слушала с живым вниманием.

- А ведь это пишет не друг наш. И еще... "большевистское правительство... честное правительство..." В общем, прочти сама.

- Спасибо. Я прочту и подготовлюсь. Мы в школе делали доклады.

- Вот и хорошо. А теперь показывай свое хозяйство!

Он помнил мрачный, пустой дом, куда привел его впервые Петренко. Теперь тут все изменилось. На дворе развешано детское белье: майки, трусики, две простынки, что-то белое упало на траву. Грудский бережно поднял и повесил на веревку. Какое маленькое платьице, наверное, с куклы...

Из дома доносились детские голоса, навстречу гостю выбежала худенькая девочка в синих трусиках, смешно остриженная, головка ее лохматилась, как одуванчик.

- Вы до нас?

- До вас, - в тон ей отвечал Грудский.

В хате слышалось мерное постукивание. Грудский подумал, что дети играют, но они ужинали. Постукивали при полнейшей тишине металлические ложки о металлические мисочки.

У стены возникло странное сооружение - не то шкаф, не то комод, задернутый белыми занавесками и покрытый белой же салфеткой. В чисто промытой бутылке - несколько васильков. На стене коврик: синее море, белые гребни волн и маленький накренившийся парусник.

- Послушай, где это ты взяла? Нашла в доме?

Дина улыбнулась.

- Тут валялся такой старый коврик, я его выстирала и вот дорисовала немножко. У нас есть коробочка с красками...

- Ты что же, художница?

Он внимательно посмотрел на Дину. Она приоделась. На темных вьющихся волосах - белая косынка, сурового полотна передничек с маленьким кармашком на боку, аккуратное платье. Разговаривая с Грудским, Дина не переставала следить за детьми, одному подлила в миску жиденькую кашу, другого подвинула ближе к столу, легонько тронула за плечо расшалившегося малыша.

- Да нет, какая я художница, - сказала Дина. - Я больше литературу люблю, но по рисованию, правда, было "отлично". А ковер... У меня дома над кроватью тоже висела картинка, море... Девочки на день рождения подарили...

Дина запнулась - что это она болтает? Дом, девочки... К чему сейчас? Это же товарищ из горкома, ему о деле нужно говорить.

Но Грудский слушал ее с интересом и сказал:

- Рассказывай, рассказывай... А это что у вас? Здесь что ты устроила?

Он перешел к другой стене. Тут, в самом углу, было составлено несколько ящиков, тоже прикрытых чистой мешковиной.

- А здесь у нас будет библиотека, - сказала Дина, - вот книг пока нет, только это, - она указала на потрепанный букварь.

- Нам прислали много нужных вещей, даже краски и альбомы для рисования. Мы еще не начинали рисовать, все времени не хватает... А вот детских книг не прислали...

Дина вздохнула.

- Дома у тебя есть книги? - спросил Грудский. - Своя библиотечка?..

- Ну что ты, - удивилась Дина, - какая библиотечка! Есть сказки Гофмана и еще Оливер Твист... А на этой мешковине я хочу нарисовать маки, алые...

Дина мечтательно смотрела на серый кусок материи.

- Дин, Юрко добавки хочет, - сказала Ганка. Она внимательно посмотрела на Грудского, потом с улыбкой на Дину.

- Гарно у нас? - с гордостью спросила девочка.

- Гарно - это красиво? Да, красиво, - ответил Грудский, - но почему ты хочешь нарисовать маки? - обратился он снова к Дине. - Лучше и здесь море. И чтобы обязательно корабль, без корабля оно пустое и чужое...

- Правда? И я так подумала, - обрадовалась Дина, - только зачем два моря, там и здесь... А впрочем, правда, лучше море. Как смотрю на кораблик, кажется, уношусь далеко-далеко, будто он плывет на остров... Гаити...

- Почему именно Гаити? - улыбнулся Грудский.

- Не знаю... "Там, на Гаити, вдали от событий..." Есть такая песенка о Гаити. - Она запнулась.

А Грудский улыбался и со всевозрастающим интересом смотрел на Дину.

- Так вот ты какая! - медленно проговорил он. - Занятная...

Дина вспыхнула. Он отвел глаза и, чтобы больше не смущать ее, обратился к детям:

- Ну, ребята, как вы здесь живете?

Постукивание прекратилось, головы повернулись, и вразброд, недружно, дети ответили:

- Здоровенько...

Ответ вызвал широкую улыбку на лице Грудского.

- Здоровенько? - повторил он. - Отлично, значит? А где лучше: здесь или дома?

Дети молча смотрели на него. Дина как-то нервно оглядела ребят и торопливо сказала:

- А мы, товарищ Грудский, скоро начнем буквы учить. У нас есть букварь, правда, ребята?

Но ее хитрость не помогла.

- Дома, это у кого есть хата, - серьезно пояснил Пылыпок, - а хата есть у одного Юрка. И та заколочена. У нас нэма хаты. Мы же голота сиротливая...

- Ну, ну, будет вам! - снова торопливо вмешалась Дина. - Я ведь уже объясняла вам, что никакая вы не голота...

- А нас на селе так кличут, - спокойно сказала Ленка, - голота и голота!

- Ладно, кушайте и не болтайте, вредно за едой разговаривать!

Грудский, видимо, понял свою оплошность и тоже поспешил изменить тему разговора.

- Слушай, Дина, - сказал он, - а ведь у меня к тебе дело. Ты что же, товарищ уважаемый, своих родителей не почитаешь?

- Что случилось? Дома? - испугалась она.

- Да ничего, не пугайся. Волнуются они, писем-то не шлешь.

- Я писала, верно, еще не дошло. - У Дины совсем испортилось настроение.

- Ты на Дину не лайся! - вдруг решительно сказал Санько. - Ты идти себе до дому! - Это предложение прозвучало даже угрожающе.

- Иди, иди себе отсюдова! - дружно зашумели остальные.

Грудский вначале оторопел, посмотрел на Дину, они дружно расхохотались.

- А вот я возьму и увезу с собой вашу Дину!

- Не дадим! - надулся Юрко.

- Дина, он твой нареченный? - тихонько с испугом спросила Ганка.

Дина вспыхнула.

- Что за глупости?

Они торопливо вышли из дома.

- Я не хотел говорить при детях, - начал Грудский, - понимаешь, тут такое дело получилось...

- Какое?

- Тебе Петренко ничего не говорил?

- Насчет хлеба?

- Да. И продуктов вообще... Ты продукты береги. Поступления пока не обещают. Сама видишь - все горит.

Дина вздохнула.

- Но как же быть? Раньше нам привозили печеный хлеб, а теперь нужно самой печь.

- У тебя же есть мука.

- Но... я не умею...

- Совсем... не умеешь?

- Только блины... немножко...

- Что "немножко"?

- Ну печь немножко умею... Иногда получается, а иногда нет.

Грудский растерялся.

- Разве трудно освоить это дело? - спросил он после некоторого раздумья.

- Не получается, - уныло ответила Дина.

- Спросила бы у женщин...

- Все равно не получится. - Она теребила свой передник, уставившись в землю.

"Вот еще нюня", - подумал Грудский и сказал:

- А ты уж постарайся... освоить... как комсомольское задание.

Казалось, все было уже сказано, но Грудский медлил. От реки подул легкий ветерок, и он подумал, что хорошо бы сейчас искупаться! Совсем не хотелось уходить.

- Ну, как тебе здесь? - уже другим, не официальным, а дружеским тоном спросил он.

- Ничего. Дети очень хорошие... Они такие способные, товарищ Грудский... Вот Пылыпок, он все знает про Буденного. А Юрко, у него хотя и есть недостатки, но он тоже хороший мальчик. И Ганка...

- Да ты сама хорошая, - сказал Грудский и улыбнулся.

Дина смутилась, но через секунду продолжила:

- Они мне все-все рассказывают, делятся...

- Ты знаешь украинский язык?

- А как же, мы в школе проходили. У нас школа русская, а по украинской мове у меня всегда "отлично" было...

- Мове?

- Мова - язык, украинский язык...

- А я ни бельмеса не понимаю, - признался Грудский, - вот записываю слова, составляю себе словарик. - Он достал помятый блокнот и принялся читать: - "Перукарня - парикмахерская, лазня - баня, карпетки - носки, дружина - жена, кохання - любовь..."

Тут он запнулся, очень уж несолидным показался ему такой набор слов.

- Чудно, правда?

- И ничего чудного нет, - отвечала Дина. - Украинский язык такой певучий... Хороша и поэзия и проза...

- Ты, верно, сама стихи сочиняешь?

- Ой, что ты! - смутилась Дина. - Сейчас не время. Работать надо!

- Трудно работать, когда мало знаешь, - признался Грудский, - мы в политотделе сейчас "Справочник агронома" изучаем... Я ведь мало учился, на рабфаке один год, ну и курсы всякие. Мобилизовали сначала на лесозаготовки, потом задумал в летную школу. Приняли. Мать еще горевала, боялась, а тут новая мобилизация - сюда. Теперь учимся все. И товарищ Кухарский тоже.

- Знаешь, что люди говорят? Будто зря он народ в поле гонит. Бесполезное мученье. Неужели правда?

Грудский ответил не сразу.

- Я тоже слышал такие разговоры. Понимаешь, мы посоветовались в политотделе... Нельзя же сидеть и ничего не предпринимать. А вдруг рыхление и прополка помогут? А товарищ Кухарский, он настоящий большевик! Я ему верю!

- Угадывает он чужие мысли, - улыбнулась Дина, вспомнив свой первый разговор с начальником политотдела.

Грудский рассмеялся.

- Он же в ЧК одно время работал. Его в Полесье один помещик задумал отравить, пригласил к себе в гости, стал угощать, а товарищ Кухарский посмотрел хозяину в глаза и почувствовал неладное. Взял со стола кусок мяса, бросил хозяйскому псу. Тот и перевернулся, а Кухарский прыг в окошко!

- Ой, как интересно! Это он тебе рассказал?

- Он мне много чего порассказал...

Они стояли на пороге сеней у распахнутой двери. Грудскому давно пора было уходить, а он все медлил. Дине тоже не хотелось, чтобы он ушел.

- Значит, он смелый человек! А я... Я всего боюсь... В общем, я трусиха. Ночью страшно в этой хате. Боюсь и печи... кажется, оттуда вылезет старуха. Даже днем я этой печи боюсь. Я и тебя боялась...

- Меня?

- Ну да. Ты же из горкома. И бываешь сердитый!

- Чего это надумала?

- Нет, точно. Бываешь!

Они рассмеялись.

- Однако надо бежать. Сегодня мой черед коней в ночное вести, - сказал Грудский.

- Ну как они, поправляются?

- Еще бы! Травы за ночь наедятся, гладкие становятся. Ну, побегу. Ничего не бойся! - крикнул он ей уже издали.

Дина проводила глазами высокую фигуру парня, захлопнула калитку. По лицу ее бродила неясная улыбка.

И Грудский задумался о Дине. Какая она? Дина не походила на тех девушек, которых он знал прежде. Впрочем, опыт по сей части у него был невелик. Когда на родине, в уральском поселке, его выбрали секретарем заводской ячейки комсомола, ему пришлось заниматься бытовыми вопросами измены, разводы, обман. Девушки жаловались на парней, требовали привлечения к комсомольской ответственности. И он привлекал. Требовал. Сурово, жестко. А когда провинившийся пытался бить на жалость и плел нелепые оправдания, Грудский, краснея, прерывал излияния.

Конечно, он, как и другие, дружил с девушками, провожал их после собрания домой, чтобы по пути продлить начатый разговор о чести, о жизни при полном коммунизме, но все это было как бы продолжением его комсомольской работы. Однажды только Настенька, комсорг пятого механического, говорунья и спорщица, внезапно притихла, когда они остановились подле калитки, подняла к нему озаренное нежностью лицо и прошептала:

- Ладно, хватит о делах... Ты хоть о себе, обо мне подумай...

Блестели ее маленькие ровные зубки в полуоткрытых губах, и старая, порыжевшая лиственница в этот ночной час бросала на лицо девушки причудливую тень. Грудскому стало жутко и сладко. Настенька в этот миг была очень хороша...

- Но ведь это будет обман, - тихо выговорил он, - ведь я...

Настенька громко захохотала.

- А я, может, желаю стать обманутой, - с вызовом крикнула она, - понял? Ни черта ты не понимаешь!

И дрогнувшим голосом, взбадривая себя, зачастила:

Мой миленок что теленок,

Только разница одна

Мой миленок ест помои,

А теленок никогда!

- Настя, не озоруй! Людям на смену заступать, - крикнул чей-то сердитый голос. С треском захлопнулись оконные створки.

После этого случая Грудский стал остерегаться девушек. Кто знает, что им может прийти в голову.

Вокруг женились, влюблялись, разочаровывались, а он казался себе старым и опытным. В действительности ему минуло только двадцать лет.

Грудский жил в общежитии трактористов. Пустые, наспех заправленные койки, большинство ребят ночевали в селе. Общежитие не походило на родной дом, сложенный из смолистых янтарных бревен, с чистыми комнатами, цветами на окнах, мягкими шагами матери.

...Прежде чем пойти в ночное, Грудский забежал к себе, накинул тужурку.

- А, консомолия! - встретил его во дворе дед Степан. Числясь кладовщиком в колхозе, дед охотно сторожил в МТС: заливисто храпел на продавленном диване в директорском кабинете. В колхозе трудодни идут, а тут зарплата. Начальство сквозь пальцы смотрело на эти уловки, дед Степан хоть в колотушку кой-когда постучит, все живая душа...

Увидев Грудского, дед Степан остановился. "Толковый кацапенок, - думал о нем дед Степан, - консомол что надо".

Накануне дед Степан вволю посмеялся над приезжим вместе со своей женой, тетей Нюшей.

Тетя Нюша, хоть и высохла вся и юбку подвязывала тугой веревкой, чтоб не свалилась с отощавшего живота, а любила посмеяться, и ее черные, полные любопытства глаза, которыми она уже седьмой десяток глядела на мир, еще не потускнели.

- Кацапенок пытае, игде у вас попариться можна, - рассказывал, закручивая здоровенную цигарку, дед Степан, - а я яму кажу: какого тебе пара надо, итак увесь паром исходишь. А он свое - где мол, у вас баня... Лазня, кажу, есть у райцентри, лазня - она баня и есть. Взяв писульку и записал.

Он задымил и добавил:

- У такое пекло париться ему надо...

- Так нехай до мене в печь залазит, - тетя Нюша дробненько засмеялась, и тусклые мониста на ее впалой груди затряслись, перезваниваясь...

Однако дед Степан испытывал искреннее расположение к Грудскому.

- ...Ноне бобылем ночуешь, - сказал он ему.

- А Петренко?

- Петренко до крали своей укатил, у Херсон.

Помолчали. Небо осветилось молнией.

- Далеко, - дед Степан, щелкнул зажигалкой, огонек осветил глубокие морщины на его лице.

- Дождь будет когда-нибудь?

- Должон... Може, подымишь?

- Не балуюсь...

- Гляжу я на вас, политотдельских, чи вы монахи? До баб не ластитесь, горилку не пьете. Это шо, такой закон у вас?

- Наш закон ясный, - отвечал, посмеиваясь, Грудский, - строить социализм... Ты вот что скажи мне, дед Степан: куда же делся кулацкий хлеб? Ведь, говорят, так и не нашли ничего?

- Знаю, усе знаю. - Дед Степан наклонился и шепотом произнес: - Стара Демченкова его заколдовала. И никому не найти.

- Так она же умерла!

- Душа ейная шкодить.

- Эх, ты, а еще вояка! - Грудский зашагал к воротам.

- Думаешь, брешу? - закричал ему вслед дед Степан. - Я сроду брехней не занимался. То она, стара ведьмака, не к ночи будь помянута! Она!

САНЬКО И ПЫЛЫПОК

- Сперва закваску в дижке разболтай, соли насыпь, накрой. Як зайдется, муки сыпь и замешивай! Меси, покуда тесто от руки само отходить станет. Снова накрой, дожидайся, чтоб подошло. Опосля выделывай хлебины...

Так Ганка учила Дину выпекать хлеб. Дина слушала ее внимательно и, возможно, воспользовалась бы добрым советом, но не сейчас: она боялась рисковать мукой.

- Закваски у нас нет... - сказала Дина.

- А я до тетки Ангелины сбегаю. Испекем, вот увидишь, испекем! уверяла девочка.

- Ганка! Матвейко ест траву! - донеслось со двора. Это Надийка. Ганка у них вроде воспитательницы, все знает, всех всему учит.

- Скажи: я ему задам! - не отрываясь от Дины, отвечала Ганка, - ну, так как, сбегать?

- Давай!

Ганка убежала. Дина зачерпнула ковш теплой воды из чугуна, взяла чистую тряпку и принялась мыть бочку. Она начала тереть уверенно и энергично, но постепенно движения ее замедлялись, а потом она и вовсе отбросила тряпку. Нет, зря, пожалуй, отправила она Ганку. Надо бы самой сходить к Ангелине и расспросить ее как следует.

Дина вынесла бочку во двор, выплеснула из нее воду на траву и поставила сушиться на солнышке.

За сараем, в тени, слышались голоса играющих детей. И тут до Дины донеслось нехорошее слово, которым Юрко не раз уже обзывал Санька.

- Ты прекратишь или нет? Не смей его так называть, слышишь, не смей! закричала она.

Юрко насупился, выставил свой крутой лоб, и по всему видно было, что сдаваться он не намерен. Санько всхлипывал. Остальные серьезно наблюдали за этой сценой.

- А вы почему молчите? - обратилась к ним Дина. - Почему не заступаетесь за Саню?

- Юрко дерется, - сказала Оксана, - Санька забижает.

- Вот я ему подерусь! Вояка нашелся над маленькими...

- Мы играли в буденновцев. Он Санька все конякой ставит. Санько тоже хочет быть буденновцем, - сказал Пылыпок.

- Правильно! Саня и будет буденновцем! - горячо заступилась Дина. Обязательно будет! Буденновцы справедливые и слабых не бьют. И Санько за справедливость, он никого не обижает. А того, кто всех обижает и все отнимает, как мы называем?

- Куркулем! - дружно ответили дети.

- Я не куркуль! - обиделся Юрко.

Конфликт между старшим и младшим братьями начался с первого дня. Юрко всячески выказывал свое презрение к Саньку. Причину такого отношения Дина не могла разгадать, пока не узнала мучительной болезни Санька: он мочился во сне. Вот почему в первую ночь Санько улегся на голом полу. Дина перенесла его спящего на постель, а утром все и обнаружилось.

Дина вначале рассердилась: жалко стало новый матрац. Но позже, убедившись, что мальчик сам страдает, она твердо решила ему помочь.

Санько спал мертвецким сном, ночью он ворочался, мычал, но проснуться и встать, видимо, не мог. Каждое утро Санькин матрац вывешивался во дворе для просушки.

Мальчик ходил как затравленный, дети презирали его. А Юрко, который опекал младших братьев - Тимку, Грыцько, к Саньку относился жестоко он его толкал, обижал, не принимал в игру. Дине не оставалось ничего другого, как следить за Саньком по ночам и вовремя будить его. Ей самой безумно хотелось спать, она таращила в темноте глаза, вглядываясь в серое окно, засыпала и мгновенно пробуждалась, прислушиваясь, не пропустила ли момент? Около полуночи мальчик начинал шевелиться, иногда стонал. Дина быстренько будила его и сонного вела к ведру. Только после этого, уложив Санька в постель, она сама проваливалась в сладкий предутренний сон.

В одну из ночей Дина уснула очень крепко, но, как только Санько шевельнулся, она вскочила. Каждую ночь, в определенный час она, точно кем-то разбуженная, просыпалась и бежала к Саньку, подымала его с постели... Прежде чем выработать рефлекс у мальчика, она выработала его у себя. В конце концов и мальчику передалась привычка просыпаться и вставать в определенное время. Он стал это делать уже без посторонней помощи. Однажды только поленился, не встал.

Наутро Дина ему выговаривала:

- Ты ведь мог подняться. Я слышала: ты почти проснулся, а не встал. Почему? Ведь я не ленилась столько ночей будить тебя! Думаешь, мне не хотелось спать? Вот теперь стой на дворе и суши свой матрац! И пусть все это видят!

Ей было жаль его, губастенького и скуластенького малыша с жалким, сиротским личиком, но она понимала, что действует для его же блага, и была неумолима.

- Матрац и сам просохнет, - Санько пытался увильнуть от наказания, солнце вон как палит...

- Нет уж, постереги! Сядь вон в холодочке и не уходи, пока он не просохнет. Все знают, что ты наказан.

После этого случая ей уже не приходилось наказывать Санька. Но Юрко почему-то продолжал дразнить брата.

- ...Ты обозвал Санька нехорошим словом, - сказала Дина, - а ведь ты сам, когда ешь, так чавкаешь, что тебя вполне можно назвать ну хотя бы Чавкалом...

- Чавкало, - с удовольствием повторил Пылыпок и засмеялся.

- Что, понравится, если мы станем так тебя называть? Не понравится! Мы и не станем, потому что у нас есть хорошие человеческие имена, а не клички: Юра, Саня, Гануся...

- Олеся...

- Оксана...

Все принялись подсказывать, и Дина повторяла. Юрко молчал.

- Ну, так как тебя называть, Юрком или Чавкалом? - спросила Дина.

- Юрком...

- Вот это будет правильно. И не дразни других.

- Скажи и Шобохайке, чтоб не дразнилась, - утирая слезы, попросил Санько.

- Ну вот, - Дина развела руками, - только что объясняла, что нельзя называть друг друга кличками, а вы опять... Какая она тебе Шобохайка? Как ее зовут?

- Надийка...

Надю, тихоню и упрямицу, дети прозвали Шобохайкой не без основания; Надя никогда сразу не откликалась на зов, а переспрашивала:

- Шо?

- Ты же слышала, что я тебя зову, зачем переспрашиваешь? - говорила Дина.

Надя была не ленива, а неаккуратна. Всегда что-нибудь забудет, не доделает.

- Надя, зачем ты недомыла одну чашку? - снова спрашивала Дина.

- Бо я так хочу! - отвечала упрямица.

- Убери ее! - настаивала Дина.

- Хай будет так! - упорствовала Надя.

Вот из любимых надиных словечек: "шо", "бо" и "хай" сложили ребята ее прозвище.

...Возвратилась от Ангелины Ганка, бледная, напуганная, ничего не принесла.

- Что случилось?

- Ангелина хворая... лежит. Закваски нет... Она уже позабыла, когда хлеб пекла.

Дина сразу догадалась, в чем хворь Ангелины. Значит, голод ее свалил. Ангелина, добрая, отзывчивая... Как ей помочь? Дина кинулась к печи. В горшке оставалось немного каши, но ведь это на обед, одной похлебкой детей не накормишь и так уж добавки отменены. И хлеба нет. Ганка тоже заглянула в горшок.

- А ты немножко, мое и твое отдай, - прошептала девочка, - я отнесу, может, отойдет она. Помирает тетка Ангелина, помирает, - Ганка всхлипнула. Дина порывисто прижала ее к себе.

- Я свою порцию отнесу, - шепнула Дина, - я большая, а ты маленькая, тебе надо поправляться. Побудь с ребятами, а я сбегаю. Я быстро, ладно?

- Иди! - кивнула Ганка и тихонько добавила: - Сховай, как понесешь, чтоб люди не видели.

Дина мчалась по накаленной солнцем, пыльной улице. Под ногами шуршал рано опавший лист. Село казалось вымершим, и только теперь, внезапно прозрев и поняв причину этой тишины, Дина ужаснулась. Слепые дома под желтыми крышами, запыленная акация в палисадниках, вишневые ветви с усохшими до косточки ягодками - все навевало жуть. Вот и третья с краю мазанка, совсем маленькая и низкая, два оконца, низко нахлобученная соломенная крыша, а за хаткой желтая горячая степь, где только серебристый ковыль не поддался суховею.

Дина вошла в калитку. Во дворе лежало перевернутое корыто, на плетень надеты два глечика. Крошечные сенцы, глиняный пол устлан сухим камышом.

В хате, под образами и белоснежными, вышитыми крестом полотенцами, лежала Ангелина, изможденная, с глубоко запавшими глазами.

- Кто там? - слабым голосом спросила она.

- Это я, тетка Ангелина... Я, Дина...

- Динка, - слабое подобие улыбки скривило бледные губы. С усилием раскрыла она потускневшие глаза.

- Вот... Я принесла... покушайте, - Дина развернула свой узелок и достала мисочку с комком густой каши.

- От детей... нет, нельзя, - женщина старалась не глядеть на еду.

- Это мое, моя порция, кушайте...

Дина присела на край лавки, хотела понемногу, крошками накормить Ангелину, но та, увидев кашу, вдруг схватила весь комочек и с жадностью проглотила его. Потом судорожно облизала пальцы и тряпочку. Жутко было смотреть на это. Дина отвернулась.

- Воды... дай попить... там в сенях...

Дина разыскала в сенях ведро, на дне было немного воды, она вылила ее в ковшик. Ангелина выпила и откинулась на подушку.

- Ой, спасибо, оживила ты меня, дивчина! Только не знаю, надолго ли... Послухай, Дина! Слазь на горыще и глянь, там в торбынке остались зерна пшеницы... Погляди, остались или нет? Может, хоть жменьку наберешь? Уж я их на такой, самый черный день... их не выгребала... Да вот не хватило сил полезть.

- Сейчас, сейчас, посмотрю...

Дина вышла в сени, здесь чердак был низок, и она без лестницы, с табуретки, влезла наверх. Балки были засыпаны сухим листом. Прямо против маленького окошка Дина увидела свисавшую с крюка полупустую торбочку, тщательно завязанную шпагатом. Она сняла и действительно нащупала на дне горстку зерен.

- Есть, есть, тетя Ангелина! - Дина осторожно, чтобы не уронить ни единого зернышка, высыпала на стол в кучку то, что оставалось в торбочке. Потом потрясла над столом торбочку, и оттуда выпало еще два зернышка.

- Все!

- Ну, пускай тут и лежат. Если станет совсем худо, уж я до них дотянусь.

- А зачем вы повесили торбочку на чердак? - спросила Дина.

- От мышей, - отвечала женщина, - в голодуху мыши, и те звереют. Ну спасибо тебе, Дина, бежи до дому, до детей. Как там Оксанка?

- Хорошо, хорошо, тетя Ангелина. Вчера даже как будто улыбнулась.

- Ну дай бог, дай бог!

Дина глотала слезы.

Возвращаясь домой, она думала о несчастной, одинокой женщине, о других женщинах и детях, которые тоже, возможно, лежат обессиленные в ожидании смерти. "Мыши, и те звереют", - сказала Ангелина. А вдруг мыши набросятся на ясельные запасы? Эта мысль напугала Дину. Нужно обязательно все затащить на чердак и подвесить так, как подвешено у Ангелины. Посмотреть, есть ли там на чердаке крюки...

Дети уже нетерпеливо ожидали Дину, хныкали, просили есть.

- Сейчас, сейчас сварю...

Какой неспокойный день выдался сегодня! Ганка тихонько спросила:

- Отдала?

- Да, она поела и лучше себя чувствует, - шепнула Дина.

- Отож, - умудренно произнесла девочка.

"Но что делать? Что делать?" - спрашивала себя Дина. Понимая, что она ничего не в силах придумать, Дина старалась отогнать от себя мучительный вопрос. Сегодня Ангелина жива, завтра будет грызть зерна... А там, может, что-нибудь произойдет...

- Есть будем? - прервал ее мысли Юрко.

- Будем, будем...

Она вытащила во двор таганок, поставила на него чугун, налила воды, насыпала соли и побежала в сарай за хворостом. Хорошо варить кашу на таганке: в доме не будет жарко, и каша быстро сварится, думала Дина. Если в чугунок положить еще остатки из горшка, дети наедятся и без хлеба.

- Блины бы, да не успею... И много муки уходит на блины... Масла тоже много... - она говорила вслух, Ганка, помогавшая таскать хворост, согласно кивала головой.

Дети уже уселись на колоде, они любили следить за приготовлением пищи.

- А ты знаешь что? Затирку заведи! - предложила Ганка.

- Это как?

- Вода закипит, кинь туда жменьки две муки, разболтай. Густющая заварится затирка, - Ганка даже облизнулась.

- Так мало муки? - удивилась Дина, - это хорошо, нам нужно экономить. Давай попробуем. И все-то ты знаешь, малышка...

Ганка сияла.

Затирка удалась на славу, Дина опустила в чугунок еще кусочек сахару и ложечку топленого масла.

- Дежурные, накрывайте на стол! Всем мыть руки.

...В яслях жили шестнадцать ребят, дежурили парами, старший с младшим. Каждая пара дежурила один день в неделю. Начинали неделю Юрко с Пылыпком. Когда Дина объявила об этом, Юрко закапризничал:

- Не хочу с Пылыпком, хочу с братиками.

Пылыпок тоже был недоволен, он недолюбливал Юрка, тот постоянно дразнил его.

- Дежурить будете так, как я назначила, - сказала Дина. - Мы же одна семеечка. Помните, как Надийка пела? А в одной семье все должны дружить, любить друг друга и во всем помогать.

- А шо робыть? - снова спросил Юрко.

- Мне помогать... Давайте попробуем...

На утро Юрко с Пылыпком по совету Дины проверили, все ли чисто умылись, маленьким помогли убрать постель. Юрко ворчал, стоя над коечкой Олеси:

- Чего простыню скрутила? Не так. Сюды, сюды... Э, непутевая, ледащая, давай я сам!

А Пылыпок сказал Оксане:

- Ты держи за тот край, а я за этот, вот и постелили простыню. Теперь возьмем одеялку... И подушку. Глянь, у нас, как у Дины...

При этих словах Дина вспыхнула и побежала поправлять свою подушку.

Дежурные собирали на стол посуду к завтраку, обеду и ужину, а после еды перемывали ее. Они подметали пол, приносили солому к печи. Дел у них оказалось немало. Все ребята следили за работой дежурных. Сами дежурные старались изо всех сил. Вечером Юрко спросил Дину:

- Добре я дежурил?

- Добре, добре! Вы оба с Пылыпком хорошо дежурили, - ответила Дина. Только зачем ты, Юрко, был так груб с Олесей? Она ведь еще маленькая. Вот Пылыпок не обидел Оксану, а помог ей. Теперь Оксана научилась сама убирать свою постель...

- Я тоже хочу дежурить! - сказала Надийка.

- И я!

- И я!

Дина улыбнулась.

- Ребята, все вы будете дежурить!

- А мы? - хором спросили младшие братики Юрка, Тимка и Грыцько.

- И вы, конечно! Ты, Тимка, будешь дежурить, - она помедлила, выискивая ему подходящую пару, - ну вот с Ленкой...

- Ой, не хочу! - закричала Лена. - Они вчера у меня отняли груши, я полезла на дерево, нарвала себе грушек, а они отняли!

Тимка и Грыцько возмутились:

- А кто сбросил Тимку с тутовника?

- Они завжды дерутся, эти братики, - вмешалась Ганка.

- Сама! Сама! Забияка! - не утерпел Юрко, который считал своим долгом защищать братиков.

Поднялся шум.

- Замолчите! Все! - сказала Дина. - Я вижу, что никакого дежурства у нас не получится. Вы умеете только ссориться. Какая же это семеечка, если все ссорятся и не любят друг друга?

- Мамки, татки нэма, нэма и семеечки, - философски заключил Грыцько и стал, по обыкновению, ковырять в носу.

Дина растерялась. Такого вывода она не ожидала.

- Во-первых, перестань колупаться, противно на тебя смотреть... А во-вторых, семья - это когда все живут в одном доме, едят за одним столом и дружат. Это семья. Значит, и у нас семья!

Дети заулыбались.

...И в тот вечер дежурные, как обычно, собрали на стол посуду, придвинули скамьи. Через несколько минут все дети чинно сидели за столом, а Дина разливала половником в мисочки густую ароматную затирку.

- Дуйте! Ешьте медленно! Она горячая! Не чавкайте! Добавки не будет!

Свою порцию Дина решила опять оставить для Ангелины. Но дети ели с таким аппетитом, так хвалили вкусную еду, что выше ее сил было удержаться и не попробовать хотя бы. Когда затирка остыла и превратилась в Дининой мисочке в густую массу, Дина провела ложечкой дорожку и немного поела. Посмотрела, как бы не перейти намеченную границу. Остаток каши она засунула подальше в печь, чтобы завтра отнести Ангелине, а сама вышла во двор. Дежурные девочки, Надийка и Оксана, знали свои обязанности - собрать посуду, вымыть ее в тазу, протереть и поставить на полку.

- Мою мисочку не трогайте, я потом доем, - сказала им Дина.

Вечером по холодку обычно ходили к реке, но после купания у детей разгорался аппетит. Возвратившись домой, они снова просили есть, и она с радостью их чем-нибудь кормила, то даст кусок хлеба с сахарком, то остатки ужина... Теперь нет ни хлеба, ни остатков, а сахар тоже надо беречь. Лучше пораньше уложить их спать, и утром пускай спят подольше. Больше будут спать, меньше запросят есть... Тут она вспомнила о своем решении перетащить продукты на чердак, но, хотя еще и не стемнело, Дина побоялась лезть на чердак, лучше завтра, с утра.

- Дин, а Дин...

- Чего тебе, Пылыпок?

- Дин, пусти! Я сбегаю до деда, отдам ему кисет.

- Ой, Пылыпок, замучил ты меня своим кисетом, - вздохнула Дина, положив руку на его острое плечико, - ты же знаешь, что дед Степан дежурит в МТС. Куда ж я тебя пущу? Подожди, вот встретим его и отдадим...

- Так я ж его не вижу! - со слезами в голосе вскричал мальчик. - Когда же я его увижу?

Дина боялась, что старик будет неприветлив, может быть, даже груб с ним. Привел Пылыпка сюда молча, ни разу не навестил. Ясно, что Пылыпок ему не нужен, рад, что избавился. А тот рвется всей душой к деду. Как отвлечь мальчика?

- Ну-ка, покажи свой кисет, - схитрила Дина, - так и есть, разглядывая мешочек, сказала она, - я так и думала, что он не в порядке. Его нужно вот тут зашить, да еще выстирать. Я это сделаю, и тогда мы вместе с тобой отнесем подарок деду Степану. Согласен?

- Добре, - обрадовался Пылыпок.

Дина взяла злополучный кисет и положила в карман передника.

Дину переполняла нежность к детям, почему-то жалко их стало до слез, и Пылыпка, и Санька, и Ганку, и Олесю, всех, всех!

...С Ганкой самые задушевные разговоры велись в темноте. С каждым днем теплели их беседы и даже молчание. Бывало, так и засыпали ладошка в ладошке. Вот и сегодня Ганка, по обыкновению придвинувшись на самый край своей койки, прикоснулась рукой к Дининой руке и тихонько спросила:

- Она тебе родная?

- Кто?

- Тетка Ангелина.

- Нет, что ты, - Дина помолчала. Вспомнились слышанные когда-то от бабушки слова: - Все хорошие люди между собой родные.

- А есть родные как скаженные собаки! - с горечью отозвалась Ганка.

- Ну что ты! Спи спокойно. Все будет хорошо...

И снова Дина невольно повторила уже то, что слышала от мамы. Перед сном мама говорила ей: "Спи спокойно, все будет хорошо". Мама... Что-то сдавило горло... Тоска по маме охватила Дину. Хоть на секунду повидать маму, а потом можно снова обратно сюда. Но это невозможно, она не имеет права. Что будет с детьми, если она уедет? Утром проснется Ганка и увидит пустую койку. Однажды так случилось: утром Ганка не нашла Дину на привычном месте. В страхе, с криком выбежала Ганка во двор.

- Ди-на! Дэ ты, Дина?

- Что с тобой? Чего ты испугалась? - спросила Дина.

Ганка, дрожащая от страха, уткнулась Дине в колени.

- Я боялася... думала... может, ты уехала...

Нет, она не может оставить детей, не имеет права.

На следующий день, улучив свободную минутку, Дина написала домой письмо.

"Дорогие мои мамочка, папочка, бабуля! Посмотрели бы вы на меня и не узнали. Я сама себя не узнаю. За две недели, что нахожусь в этом селе, я многому научилась. Только не бить бандитов, как мечтала, или побеждать других врагов Советской власти... Нет, этого мне не доверили. Я стала заведующей яслями. Представляете? Ваша Дина, которая не сумела сварить тете Нюсе манную кашу, теперь кормит шестнадцать ребят. Ох и работенка, скажу я вам! Я тут и заведующая, и кухарка, и нянька, и прачка, и еще учительница сказки им рассказываю. Нашли мы старый букварь и читаем. Ясли в доме кулака, его осудили, он поджег конюшню, и погибли все колхозные лошади. Такой злодей, все его ненавидят! Первое время я очень боялась, так боялась, ночи не спала и хотела бежать домой! А теперь ничего, привыкла, научилась варить, топлю печь и такими ухватами вытаскиваю и втаскиваю горшки. Это очень трудно, не то что на примусе. Дети все худущие, но поправляются. Я сплю рядом с девочкой Ганкой, она круглая сирота, о ней я вам напишу в другой раз. Продуктов нам дали много. Начальник политотдела мне очень понравился, был чекистом, комиссаром, настоящий человек. Есть у него помощник по комсомолу, товарищ Грудский, такой серьезный, из горкома. Вот как я расписалась. В общем, наша задача - ликвидировать засуху и получить хороший урожай. Целую вас всех. Не скучайте. Ваша Дина".

Дина запечатала конверт, положила на место тетрадку, из которой вырвала листок для письма, и тут на полочке самодельного "комода" увидела стопочку книг. Да это же литература, которую принес ей Грудский!

Как она могла забыть о комсомольском поручении? О докладе! С завтрашнего дня нужно начать готовиться!

КЛАД

Но утром, накормив детей, Дина первым делом решила полезть на чердак, чтобы посмотреть, есть ли там крюки, на которые можно будет повесить мешки с продуктами.

Долго она пристраивала лестницу к высокому лазу, несколько раз примерялась, как будет лезть, и наконец отважилась: полезла наверх!

В стропила чердака были вбиты такие же, как у Ангелины, крюки. На одном крюке даже болталась веревка, значит, сюда подвешивали что-то. Дина задумала все что возможно перетащить наверх и подвесить на крюки. Но прежде нужно все осмотреть, заглянуть во все темные углы, чтобы потом уже не бояться. Так Дина поступала еще дома. Оставаясь одна в квартире, она обходила все уголки, заглядывала за занавеску в общем коридоре, заходила на кухню, открывала дверь кладовки, в которой жильцы хранили ведра с углем и бутыли с керосином, и лишь потом, успокоенная, возвращалась к себе в комнату. Вот и здесь она проделала ту же процедуру: сначала отправилась в самый дальний от окна темный угол. Ступая по чистому, гладкому полу босыми ногами, она еще раз подумала, как удивительно хорошо все тут устроено. На таком чердаке решительно нечего бояться.

Обследовав все детально, Дина уже собралась спускаться вниз, как вдруг под ее ногой скрипнула и качнулась доска. Собственно, ничего таинственного в этом не было, доска, видимо, была плохо прибита и потому скрипела и качалась, но какая-то неясная тревога охватила Дину. Она еще раз попробовала нажать, и доска снова скрипнула. Опустившись на колени, Дина обеими руками вцепилась в доску. Она сама себе не отдавала отчета в том, зачем это делает. Доска приподнялась. Дина сунула руку в темную щель, там под ее пальцами что-то зашелестело. Это было совсем уж странно... Что там могло быть? Тогда она снова изо всей силы дернула половицу вверх, и доска отлетела.

Под половицей было зерно! Дина ахнула и отпрянула. Так вот он где, "заколдованный" кулацкий хлеб!

Зажав рот, чтобы не кричать от страха и счастья одновременно, она ползком выбралась к лазу, в мгновенье слетела с лестницы и бросилась со двора... Она бежала в политотдел. Дина чуть не сбила с ног Кухарского, который в неизменной гимнастерке, застегнутой на все пуговицы, бледный, с лицом, отдающим желтизной, вертел ручку телефонного аппарата. Грудский с планшетом в руке, видимо, собирался уходить.

- Ну, что еще стряслось? - с невольной улыбкой спросил он.

- Там... на чердаке... зерно... хлеб! - задыхаясь, проговорила Дина.

Весть о том, что на чердаке демченковского дома найден клад, подняла на ноги все село. Даже совсем больные и слабые люди нашли в себе силы, чтобы выйти на улицу, хоть поглядеть, как будут вытаскивать захороненный кулацкий хлеб.

Первыми на чердак полезли Кухарский и Грудский. Мужики - дед Степан и несколько трактористов, стояли внизу, нетерпеливо переминаясь. Женщины сгрудились во дворе, там же собрались вокруг Дины все дети.

- Ломик подайте кто-нибудь! - крикнул сверху Грудский. Голос у него был веселый, и все радостно зашевелились.

- Эй, постерегись! - снова крикнул он.

Вниз полетели доски.

- А теперь, ребята, лезьте! Работы хватит всем...

Тайник был устроен над всем домом, то есть зимними сенями, большой хатой и летней хатыной. В тайнике между потолком и настеленным на чердаке полом было насыпано золотистое зерно. Его зачерпывали кастрюлей, ссыпали в ведра, а потом в мешки.

Когда наполнили первый мешок и спустили вниз, невольно толпа сделала шаг вперед. Кухарский мгновенно уловил настроение людей. Он поднял руку и крикнул:

- Спокойно, товарищи! Отойдите! Весь хлеб перевешаем, заприходуем и с разрешения райисполкома раздадим колхозникам.

- Когда дадите? Сил больше нет...

- Сегодня, товарищи, постараемся все сделать сегодня же! А сейчас будем грузить на машину. Где кладовщик?

- Тута, - выступил дед Степан.

- Ведите счет.

Но считали все, хором.

Маленькая старушка, с коричневым, в бородавках, личиком, запричитала:

- Ой, люди добрые, что ж это делается! Хлеба-то, хлеба сколько! А мы от голода пораспухали! Скольких же людей могла спасти от лютой смерти эта пшеничка!

- Твоя правда, Матвеевна! Истинная правда! - подхватили возбужденные голоса. - Проклятый куркуль!

Но звучали и другие голоса:

- Ишь начальник раздобрился, чужим добром кидается. А вы свое, колхозное, наживите... А то на чужое добренькие...

Дед Степан, который вел счет мешкам, сказал Петренко:

- Погоди, хлопец!

Петренко прислонил мешок к дверному проему, прежде чем передать его по цепочке дальше.

- Чую я твой голос, Перебейко, - сказал дед Степан, - это ты тут говорил за чужое добро... Стой, консомол, дай подкулачнику ответ дать! Чув, чув, це ты... Хлеб, шо Демченков заховал на горыще, наш, кровный, мы его заработали. Кто до Демченковых у наймы не ходил? Ты, Перебейко, да Козуля! А мы все ходили, нашим горбом вырос да нашим потом полит этот хлеб. И берем мы не чужое, а свое! Вот так! А теперь кидай!

Пятьдесят три мешка зерна набрали с чердака и увезли на колхозный склад.

Кухарский съездил в район, получил разрешение на распределение зерна: решено было оставить часть на семена, а остальное раздать колхозникам на трудодни.

В селе только и было разговоров, что про Демченкова и его тайник.

Одни проклинали жадного кулака, другие помалкивали, опасаясь мести его прихвостней. Большинство сходилось на том, что с болью высказала старая Матвеевна: сколько погубленных жизней мог бы спасти этот хлеб, если б его нашли раньше!

...В яслях вздохнули свободно, казалось, вместе с увезенным кулацким зерном развеялся страх, навеянный этим домом.

И только Дина не могла прийти в себя и долго еще находилась под впечатлением происшедшего. Неожиданно оказавшись в кулацком доме, она временами испытывала нечто похожее на сожаление. Невольно думала о семье, которая лепила для себя это гнездо, о детях, которые здесь бегали и резвились, а ныне находятся неведомо где. Теперь же все ее существо восстало против жадного кулака. С того момента, как ее пальцы прикоснулись к сухому зерну на чердаке, ею овладела ненависть к захоронившим тут не просто пропитание, а источник жизни для таких, как Ангелина, сироты, все голодающие люди.

Все зло, все несчастья многих людей здесь, в селе, и в городе происходили по вине таких, как Демченков! Ей захотелось говорить, кричать об этом злодеянии, высказать то, что переполняло ее. Тут Дина опять вспомнила о том, что ей предстоит сделать доклад для сельской молодежи. Она почувствовала себя внутренне подготовленной к этому докладу.

Тоненькие брошюрки, которые хранились в ее "комоде", дополнят то, что она пережила и ощутила сердцем. Вечерами, уложив детей, она принималась за работу, читала, думала, конспектировала.

Обнаруженный Диной клад оживил все село. В каждом доме люди мололи, терли, варили пшеничные зерна.

- Ангелине теперь надолго хватит, - сказала Дина Ганке, - а нам, Петренко сказал, снова будут возить печеный хлеб.

Пылыпок отпросился все-таки и побежал на склад к деду Степану, отдал ему кисет. Возвратился веселый.

- Кисет деду понравился.

А вечером Петренко привез четыре буханки свежего, ароматного хлеба.

Петренко привозил не только хлеб, он и от себя тащил в ясли все, что попадалось под руку и что, по его мнению, могло пригодиться в хозяйстве. Однажды увидел, что отломилась ручка половника и Дине неудобно разливать детям суп.

- Погоди, привезу тебе новый, - пообещал Петренко.

И привез. Выклянчил у поварихи в столовой. Где-то попалась ему низенькая детская скамеечка, кинул в кузов, сгодится.

В другой раз, заметив, что Дина хранит воду в чугуне, Петренко спросил:

- А кадушки нет?

- Они все распались, - ответила Дина.

- В хозяйстве без кадушки не можна.

Привез и бочку.

Эмтээсовские ребята заметили его пристрастие к яслям и стали подтрунивать над ним.

- Эй, Петренко, может, тягач прихватишь, ясельникам поиграть?

- Да он сам не прочь за Динкой приударить...

- Ничего вы не понимаете, - огрызался Петренко, - там же сироты, дети...

Но ребята не унимались:

- Знаем сирот, что в спидничках да в косичках...

Каждое появление Петренко дети встречали восторженно. Мальчики научились хозяйничать в кабине, как дома, Юрко уже знал специальные термины: "включить скорость", "затормозить", "дать газ". Игры мальчиков теперь изменились, их уже не интересовали "гуси-лебеди" и даже "казаки-разбойники". Они теперь играли в машины. Мальчики самозабвенно пыхтели, дудели, подражая гудкам машин. У всех было отличное настроение. Испортила его, против ожидания, сама Дина.

...Как-то, бегая с детьми по саду, она зацепилась за сук и с треском разодрала свое старенькое, выцветшее платье.

- Ой, что теперь будет! - горестно воскликнула Дина, придерживая разодранную полу. - А, наплевать! Зашью и похожу еще в этом! Все равно дома новое сошьют! Не стану ж я вот так ходить в городе!

- В городе? - тихо переспросила Ганка. - Значит, ты уедешь домой. Губы ее задрожали. - А мы? Как же мы? - И Ганка горько расплакалась.

Дина молчала.

Она вовсе не думала об отъезде, слова вырвались сами по себе, машинально. Но они напомнили о неизбежном... Скоро ли, долго ли, а расставание наступит.

ГРОЗА

Дина сказала Грудскому, что она подготовилась к докладу. Собрание молодежи соседнего колхоза было назначено на вечер. В яслях с детьми оставалась Ангелина.

До колхоза "Красный маяк" было километров пять, Ангелина рассказала Дине, что идти надо грунтовой дорогой, а перейдя мосток через реку, свернуть вправо и дальше стежкой через лес.

- Она тебя выведет прямиком к правлению колхоза, - сказала Ангелина. Оглядев Дину, женщина добавила: - Ты, дивчина, причепурылась бы маленько.

- Ах, тетя Ангелина, - махнула рукой Дина, - главное, как доклад получится! Очень я волнуюсь.

Выйдя за околицу, Дина сбросила с ног тапочки, стряхнула пыль и босиком легко и быстро пошла по дороге. Она миновала ветряк, он едва заметно качнул ей крылом на прощанье, поглядела на засохшее поле зелено-желтого овса. Позади остались дикие придорожные яблони с крошечными завязями зеленых плодов, низкорослая вишня. Впереди белесое, пыльное поле с серыми буграми вспаханной земли, между которыми выбивались жалкие растения.

Дина пыталась сосредоточиться, мысленно повторить доклад, но ее отвлекало давно не испытанное чувство полнейшей свободы. Даже петь хотелось.

Мелькнуло заросшее камышом зеркало заболоченного ставка*.

______________

* Ставок - пруд.

Вскоре показалась голубая извилистая лента реки. Дина ступила на мост, сложенный из круглых, уже местами прогнивших бревен. Сразу за мостом, как и говорила Ангелина, вилась узкая стежка. Вот по ней направо следовало Дине идти.

Было душно, лес, казалось, давит ее. Тропинка сузилась, захотелось выйти на простор, к свету. С детства привыкла она к широким просторам моря, степей. Наконец впереди просветлело, блеснули лучи заходящего солнца. Дина выбежала на луг. Тут было светло и весело. Впереди на взгорке белело село.

...Еще издали увидела Дина группу людей у большого дома, видимо, сельского Совета, и среди них узнала Грудского. Сердце у нее екнуло, значит, товарищ Грудский услышит ее доклад. Хоть бы не сбиться, не растеряться!

- Давай, давай сюда, все уже собрались! - озабоченно сказал Грудский, идя ей навстречу.

- Мы уж думали - заплутала ты, - подошла к Дине Оксана, - собрание будет в сельсовете...

Дина оглянулась и тихонько призналась:

- Ой, боюсь я, Оксана!

- Еще чего! - сдвинула брови девушка, и деловитая морщинка пролегла на лбу. - А ты представь, как я села за руль трактора! Ничего не боись, поняла?

На собрание молодежи пришло все село.

- Товарищи молодежь и товарищи колхозники колхоза "Красный маяк"! начал свою речь Грудский. - В тяжелый момент проводим мы это собрание. Жестокая засуха, противодействие кулаков и подкулачников колхозу, наша собственная неорганизованность привели к тому, что вот уже второй год вы испытываете серьезные трудности...

- Голодуемо, начальник! - раздался чей-то скорбный голос. - Чего уж там, голодуемо, и всэ!

- Это правда! Не только ваш колхоз пострадал от засухи, весь юг Украины, но, товарищи, не все потеряно! Специалисты, агрономы говорят, что положение может измениться к лучшему, если, конечно, пойдут дожди... Но мы, большевики, говорим так: не сидеть и ждать, а бороться за урожай, вот наша задача!

"Он скажет все, что хотела я сказать, - подумала Дина, - что же я им скажу, что?"

- Слово для доклада о задачах молодежи в настоящий период предоставляется комсомолке Дине Чепуренко.

Дина вглядывалась в незнакомые ей лица людей, глаза ее остановились на девушке, которая с чуть приоткрытым ртом наклонилась вперед. У девушки было доброе, наивное личико и круглые глаза. Обращаясь почему-то к ней одной, Дина заговорила:

- Я приехала сюда из города. Меня послал комсомол. Я теперь работаю в яслях при МТС. Никогда не нянчила ребятишек, а вот пришлось. Советская власть выделила специально продукты для маленьких детей, чтобы их поправить. Когда дети пришли в ясли, я посмотрела на них и подумала: "Ну что я могу для них сделать? Они же голодные, оборванные, напуганные, а есть и обозленные, потому что обижены. И сирот много и еще... вшивые". Да, заедали их вши. Это было страшно. Я, конечно, ничего особенного не сделала, но все-таки... В селе голод. Рассказывали мне про кулака Демченкова, который поджег конюшню, там пропали колхозные лошади. Я никогда не видала кулаков, думаю, какие они? Говорят, злые, страшные. Конечно, злодейство поджигать конюшню, но если только рассказывают, по рассказам трудно представить себе... А вот случилось такое, вы, наверное, слышали... Полезла я на чердак, качнулась под ногой доска, посмотрела, а там хлеб спрятан, зерно... и много...

Движение прошло меж людей.

- Вытаскивали этот хлеб, а я смотрю и думаю: ведь этот Демченков, он убийца! Да, товарищи, настоящий убийца! Подумайте, сколько людей, маленьких детей умерли от голода, когда он прятал хлеб! И я поняла, что же такое кулак! Только теперь поняла. И еще поняла, какие задачи стоят перед нами, молодежью. Нам надо, товарищи, укреплять колхозы, вот что нам надо делать! Владимир Ильич Ленин говорил об этом так... Я на память, может, не точно перескажу, вы уж извините...

- Говори, говори... - раздалось из толпы.

- Он сказал, что если крестьянин сидит на отдельном участке земли и присваивает себе лишний хлеб, то есть хлеб, который не нужен ни ему, ни его скотине, а все остальные остаются без хлеба, то крестьянин превращается уже в эксплуататора. Чем больше он оставляет себе хлеба, тем ему выгоднее, а другие пусть голодают. "Чем больше они голодают, тем дороже я продам этот хлеб", - думает себе кулак.

- Правда, правильные эти слова! - вдруг откликнулась девушка с круглыми глазами, к которой обращалась Дина.

- Да! Так сказал Владимир Ильич в своей речи о задачах союза молодежи, значит, о комсомоле. И еще он сказал дальше, что надо, чтобы все работали по общему плану, на общей земле... А общий план на общей земле - это и есть колхоз! Это общее поле, общий урожай для всех, кто работает, это и есть начало коммунизма. Владимир Ильич сказал, что нам, молодежи, предстоит настоящая задача создания коммунистического общества. Вот что сказал товарищ Ленин!

Дина умолкла, подумала секунду и продолжала:

- А мы можем, мы очень много можем сделать! Это только вначале кажется, что ничего не можешь, но если понять, если крепко рассердиться на несправедливость и зло, можно сделать много! Вот у нас в колхозе пропадали лошади. Комсомольцы взяли шефство над лошадьми, вывели их на пастбище, почистили конюшню, прогнали плохого конюха. Он, знаете, даже радовался, что лошади пропадают. Такой конюх!

- Есть и у нас такие, - с запальчивостью выкрикнул один из ребят, есть!

- А вы их гоните, сами беритесь за дело, - горячо продолжала Дина, записывайтесь в комсомол! Будет у вас своя комсомольская ячейка, это же ваша сила! Всем вместе и легче и веселей! Вот что я хотела сказать.

Глаза ее еще блестели от возбуждения, когда она села на место.

- Правильно сказала, дивчина! По-простому и все понятно! - воскликнул высокий парубок в холщовой косоворотке, перепоясанной красным крученым поясом. - Запысуй меня в комсомол. Терещенко Яков!

- Меня запиши, Маня Протаскина! - крикнула девушка с круглыми глазами.

- Меня пиши, Тарас Григоренко...

- А вот у нас в колхозе нема коней, все подохли, так придет ли трактор, а?

- А ясли у нас откроют? Тоже надо ясли открыть...

- По весне на волах пахали, так и дальше можно на волах...

- Насчет прополки это верно: черный паслен и лебеда всю кукурузу затянули...

Собрание затянулось допоздна. Говорили о наболевшем: о кулаках, они и здесь немало навредили, о погоде, о том, как наладить колхозное хозяйство.

После собрания Грудский попросил Оксану:

- Может, останешься, Оксана? Проведешь завтра первое собрание комсомольской ячейки? Пускай ребята выберут секретаря, помоги им. Про Устав комсомола расскажи, вообще побеседуй.

- Останусь, - охотно согласилась девушка, - я все одно до тетки пойду ночевать.

- Да ведь уже ночь! - испуганно воскликнула Дина. Она и не заметила, как в сельсовете зажгли лампу-"молнию". - А мне надо домой, там дети...

На улице была кромешная тьма, ни звездочки в небе. Тьма давила, окутав все вокруг.

- Дюже захмарило, - сказал рядом мужской голос.

- Может, к дождю? - робко отозвался женский.

"Как же я доберусь домой?" - со страхом подумала Дина.

- Дина, где ты? - Она не увидела, а скорей почувствовала, что Грудский рядом, и обрадовалась.

- Ой, как темно, а мне нужно обязательно домой. Утром Ангелина уйдет...

- Пойдем! Иди за мной!

- А ты знаешь дорогу? Я ни за что не найду...

- Все я тут знаю, все дорожки-стежки, - весело отозвался Грудский. Она пошла за ним. Постепенно Дина стала различать купы деревьев на краю села, криницу с торчащим журавлем. Впереди темнел лес. Вдруг слабый порыв ветра прошумел в кронах деревьев.

Грудский и Дина вошли в лесную чащобу, здесь было совсем темно и тихо.

- Иди рядом, - сказал Грудский, - дорожка широкая, утром на телегах проезжали... Выделим мы этому колхозу трактор...

Дина молча шла рядом с Грудским.

- Как хорошо вдвоем идти, - сказала она, - ночью страшно одной! Да и дороги бы не нашла...

- Слушай, Дина, ты сделала прекрасный доклад! Умница. Лучше невозможно было сказать! Молодчина! Нет, ты только понимаешь, что ты сделала? Пять человек записалось в комсомол!

- Правда?

- Ну ты же слышала, как ребята записывались...

Дина вздохнула.

- А я так боялась, что не получится...

- Все, все получилось! Ты, Дина, прирожденный пропагандист!

- Так уж прирожденный...

- Послушал я тебя и подумал: в нашей пропаганде недостает главного доступности. Много фраз! Отвлеченности, понимаешь? С одной стороны, мы должны раскрывать перед молодежью научную сторону марксизма... Но ведь для этого требуется определенная подготовка, а ее у сельской молодежи пока не хватает. Учиться надо у Владимира Ильича. Взять хотя бы его речь на III съезде комсомола. Сложнейшие теоретические вопросы раскрывает просто, доступно и на конкретных примерах... А послушаешь наших пропагандистов... И мировая революция, и гидра империализма, и всякие учености... Не так много лет прошло после революции, а у нас уже полным-полно всяких затасканных слов. Они отлетают от человека, а простого душевного слова нам иногда не хватает... Правда ведь? Как ты думаешь?

Дина помедлила с ответом.

- Это правда, конечно, - сказала она, - но главное, Женя, не слова...

Впервые она назвала его по имени, и так ласково прозвучало в ее устах его имя, что Грудский в темноте повернулся к ней. Как-то всей душой отозвался на ласку.

- Да, не слова, хотя и они важны, - говорила Дина. - Главное понять и самому прочувствовать, тогда ты сможешь убедить других. Если бы не случай со спрятанным зерном, не то, что я сама его нашла и возмутилась, я не смогла бы сегодня так говорить с ребятами. Понимаешь, во мне самой произошло... это... главное...

- Да, пропагандист должен быть убежденным!

- И не только пропагандист, каждый комсомолец!

- Но, Дина, как же не быть убежденным, если наше дело самое справедливое в мире, если наши идеи - самые передовые? Знаешь, я часто перечитываю "Коммунистический манифест" Карла Маркса! С каким вдохновением он написан! Ты читала?

- Нет, - призналась Дина, - я только знаю первую фразу: "Призрак бродит по Европе - призрак коммунизма".

- Прочти обязательно весь "Манифест", и ты поймешь, что мы с тобой самые счастливые люди на земле! Мы строим коммунизм. Ты понимаешь это? - Он остановился, и Дина тоже остановилась.

Дина не различала лица Грудского, но его волнение передалось ей. В этот момент она тоже почувствовала себя счастливой и гордой.

Над их головами шумел лес. Скрипела старая сосна с изъеденным стволом, шуршала жесткая листва могучих дубов, качались березки, даже бузина встревожилась. Что-то назревало вокруг, какие-то перемены предвещал внезапный ветер.

Но влажное его дыхание не коснулось наших путников, и они продолжали идти рядом по лесной тропе. Им нужно было очень многое сказать друг другу. Так много, как бывает, когда встречаются близкие люди после долгой разлуки.

В лицо им ударил свежий ветер, он ворвался в прогал леса, закружил опавший лист, немного пробежал и запутался в густой темноте. Повеяло влагой... Тропинка кончилась, и они вышли на дорогу. Здесь было светлей, чем в лесу.

- Ты никогда не замечала, что здесь небо очень темное? - спросил Грудский Дину. - Гляди, ни луны, ни звездочки.

- Оно всегда такое, - удивленно отвечала Дина.

- А у нас небо светлое и ясное.

Они перешли мост, внизу шуршала камышами река, запахло травами.

- Ну вот, мы почти дома, - сказал Грудский, и снова Дине послышались грусть и сожаление в его голосе, - а знаешь, Дина, я хотел тебе сказать...

Резкая молния осветила все вокруг, и они увидели в балке у реки фигурки пасущихся лошадей и островерхий шалашик с торчащими жердями. Громовые раскаты прокатились по небу, и вдруг стремительный ливень хлынул на землю.

- Ура-а-а-а! - закричал Грудский.

- Ура-а-а-а-а! - подхватила Дина.

- Бежим к шалашу!

Взявшись за руки, они под проливным дождем и ослепительными вспышками молний помчались к шалашу.

Он был пуст, по камышовым стенам стекала вода, тонкие струйки ее просачивались внутрь и, нежно звеня, падали на землю.

Сразу стало сыро и холодно. Дина задрожала.

- Озябла, - встревожился Грудский. - Стань сюда, здесь не течет. Погоди... - Он стащил с себя мокрую гимнастерку, хотел накинуть ее на Динины плечи, но не решился... - Все мокрое, - растерянно сказал Грудский и вдруг порывисто обнял Дину.

- Дина, Динка!

- Женя! - прошептала она.

ГОРШОЧЕК С ГАЛУШКАМИ

Дождь лил три дня и три ночи. Люди не могли нарадоваться, выскакивали наружу, стояли под застрехами, перекликались. Село ожило.

Утром дети долго спали под монотонный шум дождя, и Дине пришлось будить их к завтраку.

- Вставайте, засони, снидать пора! - говорила она, переходя от кроватки к кроватке.

Розовые и теплые со сна, они вскакивали в одних рубашках, бросались к окошкам:

- Дождик, дождик!

За столом, во время завтрака Юрко солидно, по-мужски заметил:

- Будемо ноне с паляницами, кавунами, бураками...

- И блинами, - добавил Санько, чем весьма польстил Дине.

Когда дежурные убрали со стола, Дина спросила:

- Ну а теперь что будем делать?

- Спивать! - воскликнула Лена, певунья и озорница.

- Давайте спивать, - согласилась Дина.

Лена тряхнула своей рыжей головой, прищурилась и кокетливо завела, вначале неторопливо, постепенно ускоряя темп:

Ой, ходыла дивчина

Бережком, бережком...

Припев подхватили хором. Песня была долгая, тягучая. Потом пели "Реве та стогне Днипр широкий", "Взвейтесь кострами, синие ночи", а под гопака пустились в пляс.

Дина достала из-за печки ложки с мисочками, получился своеобразный оркестр. Олеся и Оксана пришли в такой восторг, что принялись кувыркаться по полу и хватать танцующих за ноги.

Вот когда Дина услышала заливистый Оксанкин смех! Вот когда по-настоящему разрумянились щечки Олеси! Даже грустная с утра Ганка развеселилась, плясала и повизгивала и бросалась обнимать Дину.

За эти три дождливых дня в яслях перебывало немало гостей. Казалось, дождь напоил не только землю, но придал силы и людям. Пришла из соседней деревни мать Надийки. Женщина долго не подымалась с постели и ни разу еще не была в яслях. Соседи говорили, что едва ли она поправится.

- Надиечка, доню, до чего ты гладка и гарна стала! - любовалась она девочкой, расправляя худыми черными пальцами волосы Надийки. - Ну, теперь, даст бог, скоро тебя домой заберу.

- А я не хочу, мамо, - тихонько сказала Надийка, - я еще поживу тут.

К Наталке, она была старше всех, ей уже пошел десятый год, пришла тетя, сестра умершей матери.

Появилась в яслях и громкоголосая Павла. Нежности были ей не свойственны; оглядев внимательно детей и своего сынишку, пятилетнего озорника Родика, Павла сказала:

- Ну, спасибо тебе, Динка! За всех!

Приходили и другие женщины - соседи, родственники детей. Только у пятерых из шестнадцати ее воспитанников живы были родители - мать или отец, троих сирот приняли в свои семьи родственники. А Ганка, Юрко, Санько, Тимка, Грыцько, Олеся, Оксана, Пылыпок были круглыми сиротами. Когда к другим детям приходили родственники, сироты жались к Дине, и она старалась отвлечь их игрой, сказкой.

А сама все ждала Грудского, вздрагивала при каждом шорохе в сенях, часто посматривала за окно. Неужели не придет? Или пустяком считает то, что между ними произошло? Может, занят делами... Придет, обязательно придет!

Ганка все грустила в последнее время. Она очень изменилась, стала задумываться, забьется куда-нибудь в уголок и сидит там молчком.

Только на четвертые сутки прекратился дождь, и все высыпали во двор. Было пасмурно, повсюду лужи. Ветви деревьев были усеяны крупными блестящими каплями. Дорожка, что вела к реке, совсем раскисла, и Дина несколько раз поскользнулась, расплескивая воду. Впрочем, воды теперь у них был большой запас, Дина догадалась во время дождя поставить под угол дома деревянную лохань. И еще набрала дождевую воду в ту кадушку, которую привез Петренко. Вода дождевая, мягкая, надолго хватит для умывания и стирки.

Дети обрадовались свободе, убежали в сад, к реке, а Дина смогла наконец заняться домашними делами, которых в эти дни вынужденного безделья накопилось множество. Она быстро вымыла дом, перестирала белье, затопила печь, сварила обед.

Вечером, после ужина, Дина услышала, как в сенях щелкнула дверная ручка. Кровь хлынула ей в лицо, сердце забилось громко и тревожно. Дверь в хату отворилась. На пороге стояла Ангелина, смущенная, робеющая. Почему-то она вызвала Дину в сени.

- Ложитесь спать без меня! - сказала Дина и вышла вслед за Ангелиной. Как хорошо, тетя Ангелина, что вы пришли! А то я все одна и одна. - Она вздохнула. - Даже не знаю, что делается на селе. Садитесь. - В отворенную дверь была видна потемневшая от дождя колода, сырой плетень.

На Ангелине была кофточка в горошек и темная юбка, густые темные волосы гладко зачесаны, ярко светились карие глаза, и вся она выглядела как-то празднично. В руках она держала маленький глиняный горшочек, обвязанный чистой тряпочкой, от горшочка поднимался парок, соблазнительно запахло чесноком.

- Ой, дивчино, что в поле деется! Поглядела я на пшеницу, бураки, кукурузу, подсолнешник, гречиху, с самого ранку все бегаю по полям... Усе отрыгнется, помянешь мое слово, отрыгнется!

- Значит, будет хороший урожай!

- Будет, будет! У нас не земля, а масло, кол воткни - дерево вырастет! Это за кои веки такая засуха на нас навалилася, а то, бывало, не нарадуемся, бога благодарим, какая у нас земля! Не зря, дивчина, на украинскую землю спокон веков вороги наши зарились... Будет урожай, и урожай добрый! Теперь после дождичка солнышко выглянет, это ж чудо, что будет!

- Неужели, тетя Ангелина, один только дождь, и все изменится?

- Он в самую пору, пойми ты, в самую пору. Затянуло бы еще дней десяток, и все. А сейчас самая еще пора. Все отрыгнется! Дин! Я вот что... Пшеничку нам дали, так я намолола трошки... галушечек налепила, такие галушки... и чесночнику на печи выколупала, лежался там у меня чеснок, ну вот остался, самая малость...

- Ну и кушайте сами, тетя Ангелина, - сказала Дина, - вы знаете, все у нас есть!

- Ты послушай, что я скажу. Ты Оксанку сюды покличь, я ее галушечками попотчую. Ей я принесла.

- Но, тетя Ангелина, как я вам вызову Оксану? А другие дети? Они же узнают, и будет нехорошо...

- Не узнают, поверь мне, никто не узнает. Тут она покушает и ничего не скажет. Ты только покличь Оксанку...

- Нет! Не могу! Не обижайтесь, тетя Ангелина, но я решительно не могу. Не по-комсомольски это будет!

- Эх, дивчина, дивчина... А я думала, сердце у тебя есть... "Не по-консомольски". Но я же в консомол твой не записувалася...

- У нас все поровну, все справедливо, и нельзя одной Оксане, остальным же обидно, поймите вы! А всех этим горшочком вы не накормите. Поэтому лучше забирайте его домой, и все!

- Пойми, Динка, не могу я весь век вековать одна. Надо мне дочку. Приглядела я Оксанку, ни батьки у нее, ни матери. Одна. И я одна... Надо же мне ее чем-то привадить, вот я и надумала...

- Вот хорошо, - обрадовалась Дина.

- Да не хочет она! - воскликнула Ангелина, - уж сколько разов пытала ее: "Пойдешь, Оксанко, ко мне в дочки?"

- А она что?

- "Не пиду", каже, "не хочу"!

Ангелина горестно прикусила губу. Дина молчала. Она хотела сказать, что не подачками и угощениями можно завоевать расположение Оксаны, но боялась обидеть Ангелину.

- Так не позовешь?

- Да они уже спят, набегались сегодня после дождя и спят. А вы не торопитесь. Пойдет она к вам, только не нужно ее торопить и настаивать. Пусть она привыкнет к вам, полюбит...

- Думаешь, полюбит?

- Обязательно полюбит! Она уже веселее становится, часто смеется. Забудет свое горе, и ей станет легче.

Они помолчали.

- Скажите, а вот Олеся, она тоже ведь сиротка... Неужели никого у нее нет? - спросила Дина.

- Ни одной родной души.

- Ну а просто хорошие люди, вот, как вы... такие есть?

Ангелина повернулась и пытливо посмотрела на Дину.

- Ты что ж, пристроить ее хочешь? Покуда ясли не закрыли?

Дина опешила. Ей в голову не приходило, чтобы кто-то закрыл ясли.

- Да что вы такое говорите, тетя Ангелина? - удивилась Дина. - Как это могут закрыть ясли? А детей куда девать?

- Каждый год, и прошлый и позапрошлый, ясли закрывали. Как соберут урожай, так и детей по хатам. А уж теперь... не знаю. Хаты заколочены, люди померли.

- Вот оно что...

Давно ушла Ангелина, крепко спали в доме дети, а Дина сидела на пустом ящике в сенях и думала. Все с таким трудом налаживалось здесь, да и не устроилось еще как следует, только появилась надежда на урожай, а тут, оказывается, скоро конец... Но что будет с детьми? Куда их девать? Юрка с братиками, Олесю, Оксану, Ганку... При мысли о Ганке Дине стало особенно больно. Так вот почему грустит Ганка!

Только сейчас Дина поняла, какие пустяки все, что она делала до сих пор! Сущие пустяки - кормить, мыть, стирать и прочее. Настоящая ее обязанность по отношению к детям начинается только теперь, когда дело идет об их устройстве, о том, будут ли они счастливы, любимы... И что вообще с ними станется?

НА СВЕКОЛЬНОЙ ПЛАНТАЦИИ

...После дождей чудесно преобразился сад, зарумянились дикие груши, аппетитными гроздьями налилась шелковица, а в заброшенном и заросшем бурьяном огороде вдруг вылупился на солнышке маленький подсолнушек, рядом с ним раскрылся оранжевый граммофончик тыквы, неизвестно откуда взялся и потянулся вверх побег кукурузы, упорно пробивала себе дорогу меж колючими репейниками ползучая фасоль... Откуда они взялись?

- Посмотрите, ребята, как трудно расти этому подсолнушку, - говорила Дина, - сорная трава совсем заглушила его. Поэтому он такой тоненький и гнется. Он даже не сможет удержать свою шляпку с вкусными семечками. Поможем ему?

- Поможем! - воскликнула Ганка.

- Это что вы тут делаете? - раздался позади знакомый голос.

Дина от неожиданности вздрогнула.

- Женя?

- Здравствуй, Дина!

- Здравствуй...

- Глянь, какая тыква у нас растет, - подбежал к нему Пылыпок и, потянув за руку, подвел к зеленому шарику величиной с куриное яйцо, - во какая вырастет, - мальчик широко развел руками, - ага, Дина?

- Да, да, если будешь ухаживать за ней хорошо...

- Я тебя не видел пять дней, - сказал Женя, - такое дело получилось. После дождя все пошло в рост, а работать на полях некому... Правда, надо было раньше позаботиться, но сама понимаешь: хлеба нет, народ не созовешь. А теперь ищем. Ездил я в город, ходил по артелям, фабричкам, искал деревенских, звал сюда...

- Нашел кого-нибудь?

- Сразу-то не поедут, но думать о возвращении начали. Молодец директор МТС Сидоренко. Это он надоумил: "Собирайте, - говорит, - молодежь. Вы комсомол, вам вперед смотреть надо..." Ну, ничего, соберем! А у тебя как дела идут?

Она вспомнила свои заботы.

- Вот, думаю насчет ребят... - начала было она, но тут с улицы раздался резкий гудок сирены.

- Это меня, - торопливо сказал Грудский, - я в район теперь еду, и может, надолго. Петренко ждет, - он говорил все торопливей, схватил ее руку и потянул к себе, - ты меня проводи хоть немножко. Я ведь так. На минутку забежал... посмотреть...

Дина проводила его и постояла у калитки. Заметила лукавый взгляд Петренко и приняла независимый вид.

- Ты чего опять хлеб перестал нам возить?

- Э, - махнул тот рукой, - нэма часу, тут такие дела пошли... Пеки покуда свои блины! Не пропадете...

Он включил газ, и машина тронулась.

Дина оглянулась и увидела рядом Ганку. Дина притянула ее к себе, обняла.

- Ну что, Гануся?

- Они куда поехали?

- В район, по делу...

- Он сказал "и надолго, может", да? - Ганка заглянула Дине в глаза.

- Да...

- Ну и нехай едуть...

- Ты его не любишь? - тихо спросила Дина.

Ганка молчала.

Оживало, отходило после голода село.

Откуда только взялись петухи! Спозаранку заводили голосистую перекличку. В ответ им начинали скрипеть колодезные журавли, потом в небе появлялся сизый дымок, шипели здоровые чугуны, хозяйки затапливали печи, пахло кизяком, соломой. По селу разносился запах борща. Хоть и не все еще поспело для него, однако кое-что хозяйка уже набирала на своем огороде и ложку муки находила, чтобы поджарить для густоты.

Дина отдалась веселью сельской жизни, самому ее приятному времени, когда природа в ответ на долгие старания и мольбы человека начинает благодарить его за труд.

Погода установилась самая благоприятная: жаркие дни перемежались дождливыми, и дожди выпадали теперь теплые, щедрые.

Дина решила отправиться со своим выводком в поле.

Однажды утром, когда земля дышала паром после ночного дождя, Дина, быстро управившись с хозяйством, объявила:

- Ну-ка, ребятки, собирайтесь! Пойдем в поле, наряжайтесь в поход!

Дети обрадовались.

Костюмчики она накануне выстирала, всем сделала пилотки из бумаги.

- Ну скоро мы пойдем? - спросил Юрко.

- Вот Оксана улыбнется, и мы пойдем, - ответила Дина, любуясь смуглолицей Оксаной. Девочка улыбнулась, подбежала, прижалась к Дине.

Ганка ревниво передернула плечом, но промолчала. Дина часто ловила на себе ее вопрошающий, тоскливый взгляд. От этого страдальческого взгляда Дине становилось не по себе. Ее охватывало неясное чувство вины перед Ганкой.

- Гануся, как хорошо отросли твои волосы, смотри, кудрявятся, - сказала Дина, приглаживая отросшие волосы девочки. Каждому из ребят она нашла что сказать, к каждому прикоснулась. Дина понимала, что все дети в этом нуждаются. Она услышала однажды, как некрасивая Надийка со злостью сказала Оксане:

- До тебя Дина всегда подойдет, "улыбнись да повернись", а до меня и не подходит.

Дина действительно относилась к Надийке равнодушнее, чем к остальным. И странно ей было, что Надийка, у которой жива мать, тоже ревнует ее.

- Ну, пошли! - скомандовала Дина.

На улице колонна, чинно выступавшая, внезапно расстроилась. Юрко увидел рябую курицу. Появление этой безнадзорной курицы произвело на всех ошеломляющее впечатление.

- Курица! - завопил Юрко. - Гляньте, одна ходит! - и со всех ног бросился к ней.

Курица, спокойно рывшаяся в пыли, смертельно напугалась, заквохтала и, неуклюже переваливаясь на тонких ножках, попыталась спастись в зарослях репейника у дороги. Но не тут-то было! Санько, Тимка и Грыцько по приказанию старшего брата уже обложили ее со всех сторон и через мгновение схватили. Курица вопила, братишки торжествовали. Остальные дети пришли в неописуемый восторг, каждый хотел прикоснуться к курице.

Юрко поднес свой трофей Дине.

- Ось, - сказал он, - курица!

- Ну и что?

- Она будет яйца нести!

- Без петуха не понесет, - заметила многоопытная Ганка.

- А мы и петуха найдем...

- Бери, - сказал Юрко Дине.

- Хорошо, я возьму. Мы украли чужую курицу, а пока будем в поле, другие люди зайдут к нам в дом и заберут все наши продукты. Понравится вам?

Юрко насупился.

- Мы не крали ее, она сама до нас пришла...

- Отпусти ее!

Он сморщился, хлюпнул носом и робко предложил:

- Может, на борщ пойдет?

- Она пойдет к своей хозяйке, - сказала Дина, - удивляюсь, до чего вы жадные! Вы ведь не голодные, зачем она вам?

Юрко отпустил курицу, и она шлепнулась в пыль. Не веря своему освобождению, секунду помедлила, а затем с громким кудахтаньем понеслась прочь.

Свекольная плантация казалась огромной. Сразу за селом ровными строчками по черному полю зеленели маленькие кустики с острыми листьями, испещренными красноватыми прожилками. Между рядами растений расцвели яркие косынки женщин. Солнце припекало, многие притомились, сбросили свои верхние, вышитые крестом сорочки и, подоткнув длинные юбки, проворно пропалывали свеклу, разреживая загущенные рядки.

Появление колонны детей, одетых в одинаковые костюмчики, распевавших песню про пионерские костры, оторвало женщин от работы.

- Ой, да кто ж это вас так прибрав? Ой, яки вы все гарные стали! Ганка, тебя и не признаешь, такая дивчина вымахала, а была затуркана... Пылыпок, ну як поживаеть твой товарищ Буденный? А Юрко! Юрко! Поглядите, люди добрые, парубком став!

Дине нравилось, что дети не дичатся, охотно и толково отвечают на вопросы.

А Ленка даже вышла вперед и предложила:

- Хотите, я вам заспиваю?

- Спивай, спивай, Леночка, - переглянувшись, закричали колхозницы, спивай, голубка!

Лена стала в позу, придала своей лукавой мордочке выражение уныния и запела:

У сусида хата била,

У сусида жинка мыла.

А у мене ни хатынки,

Нема счастья, нема жинки.

Женщины расхохотались.

- Ах ты, певунья! - пробасила бригадирша и, подхватив девочку на руки, расцеловала ее. Лена неожиданно разревелась.

- Испугалась она. Ничего, Леночка, не плачь, ты всем понравилась, чего ж плакать? - сказала Дина.

- Она меня было придушила, - надулась девочка, - такая тетечка...

Омельяниха подошла к Дине и сказала:

- Ой, дивчина, уж как ты всем тут полюбилась. И дитям и нам. Лякуемо тебя за наших детей...

- Спасибо, - тихо ответила Дина.

Дина попросила выделить им участок, чтобы дети тоже поработали на поле. Она разделила детей на две группы, старшие пропалывали сорняки, а Оксана и Олеся собирали их в кучки. До обеда и управились. Бригадирша приняла работу, похвалила и премировала детей пучками свеклы. Растения были с длинными мохнатыми корешками.

- Возьмите, на борщ сгодится. Навчилась, Динка, борщ варить?

Дина покраснела. Омельяниха усмехнулась:

- Ничего, не робей, у нас на селе и то не каждая жинка может как надо борщ сварить, у одной кислит, у другой сластит, а чтоб в самый раз, это не каждая потрафит.

Детям понравилось ходить в поле, и Дина почти ежедневно стала выводить свое войско на помощь колхозницам. Покончили с бураками, перешли к подсолнечнику. Правда, тут ребятам стало трудней. В подсолнечнике, как в густом лесу, да и трава гуще, сильней, не сразу ее выдерешь. Но справлялись. Другое дело морковка, ее сразу можно отличить по кружевной ботве и врагов ее видно издали - лебеду и пырей.

Однажды, когда возвращались домой, как всегда, строем, Ганка крикнула Дине:

- Дин, глянь кто идет! Это же твой парубок!

Бедная Ганка, она страдала, ревновала и в то же время ей хотелось сделать Дине приятное. Дина увидела идущих впереди Кухарского и Грудского. Она растерялась, готова была броситься обратно, но дорога вела ее навстречу политотдельцам.

Кухарский, необычайно оживленный и веселый, воскликнул:

- Это что за войско! Ну-ка дайте посмотреть на себя!

Дети остановились, с любопытством глядя на незнакомого им человека в гимнастерке, перепоясанной ремнем.

- Ты хто? - спросил его Пылыпок и завороженно прикоснулся к блестящей пряжке его ремня. - Ты красный командир?

- Вроде того, - улыбнулся Кухарский. Его тонкое желтоватое лицо просветлело. Он положил руку на плечо мальчика: - А ты кто такой и как тебя зовут?

- Я буденновец, меня кличут Пылыпком. Мне надо вот такого командирского ремня...

- Пылыпок, разве можно просить? - сказала Дина. Она старалась не замечать пристального и ласкового взгляда Грудского.

- Я не просю, я кажу - мне надо...

- Ну, если человеку надо - значит, поможем! - сказал Кухарский. - Вот тебе ремень, буденновец Пылыпок! А позже будет и конь...

Кухарский снял ремень и, опоясав мальчика, пытался застегнуть пряжку, ремень был непомерно широк. Пылыпок сказал:

- Не, велик!

- Да, велик. Ну что ж, подождем, пока подрастешь?

- Ага... Только чтоб такой был, с пряжкой.

Кухарский разговорился с детьми, он расспрашивал о родителях, близких, задавал вопросы, которые Дина боялась поднимать. У него же получилось просто и естественно.

- Давайте-ка сядем и потолкуем, - предложил Кухарский. - Посидим кружочком.

- Скажите, нравится вам жить в яслях? - спросил Кухарский.

- Дуже, дуже добре! - воскликнул Юрко.

- Значит, домой не захочется возвращаться?

Дети переглянулись. Дина торопливо вмешалась:

- А мы живем у себя дома, своей семейкой.

Но Кухарский возразил:

- Правильно, только есть и другие дома, большие, красивые, не хуже демченковского. Они так и называются, - детские, специально детские дома. Там вы будете жить, учиться, играть! Согласны? - Он ласково оглядел ребят. Те настороженно молчали.

"Что он говорит? - ужаснулась Дина. - Он хочет их отдать в детские дома, туда, где живут страшные беспризорники? Туда Пылыпка, Ганусю, Олесю, тихих, робких ребят? Нет, нет! Это невозможно!"

- Об этом, товарищ Кухарский, мы поговорим с вами после, - решительно сказала Дина. - Я считаю... У меня другое мнение... А сейчас, извините, нам пора обедать. Дети проголодались...

Губы ее дрожали, на глаза навернулись слезы.

- Пойдемте, дети, нам пора...

Не сразу они откликнулись на ее зов. Дети почувствовали, что происходит что-то непонятное. То, что предлагал им красный командир, и волнение Дины все было связано с какими-то переменами в жизни каждого из них. Но с какими именно, они не понимали. Ясно было лишь одно: не всегда они будут жить в яслях и с Диной. Впереди какие-то тревожные перемены.

- А в тех домах... детских, добавку дают? - после некоторой паузы осторожно спросил Юрко.

Кухарский засмеялся.

- Дадут, обязательно дадут! Вижу, ты любишь покушать. Это хорошо! Набирайся сил! Хороший солдат всегда отличается отменным аппетитом...

- Да уж насчет этого все они герои, - вмешался Женя. Он тоже понял, что Дине неприятен этот разговор. - Мы не опоздаем, товарищ начальник?

Но Кухарский не уходил. Он подождал, пока дети выстроились парами, и потом долго еще провожал их глазами.

- А знаешь, Женя, - негромко сказал Кухарский, - у меня ведь тоже где-то растет пацан.

- Как? - удивился Женя.

- Разошлись мы с женой. Не прощаю неверности. Впрочем, сам виноват. Знал, что не наша, что нельзя надеяться. Сам себя обмануть хотел. Увидел помещичью дочь и сдурел, перемахнул через седло, и укатили... Вот и получилось... Сына-то я разыщу. Если б отдала... Он, знаешь, на этого Пылыпка похож, тоненький, голубоглазый.

Они шли по пыльной дороге, оранжевое закатное солнце слепило глаза, удлиняло их тени.

Женя ошарашенно молчал. Он не мог себе представить Кухарского влюбленным, способным на странный, почти авантюристический поступок: схватить девушку, перекинуть через седло и увезти!

- А дивчина хороша... понимаю тебя, - неожиданно сказал Кухарский.

Грудский вспыхнул.

Вечером, как обычно, ребята собрались, чтобы послушать сказку.

Детский дом, это такой маленький, как собашник, это такой, как у деда Степана? Туды ползком залазить можно, а, Дин? - вдруг спросил Санько.

- Да иди ты, собашник! Он как школа в районе! И в нем во какие котлы и борщу ешь сколько хошь... Он для безродных.

- А я не безродный. Дин, ты не отдашь меня?

- Все туды пойдем! - раздался трезвый, жесткий голос Юрка, но глаза у него были молящими, в них тоже таилась просьба: "Ну, скажи, скажи, что не отдашь!"

- Глупости все это, - сказала Дина, - послушайте, что я вам расскажу.

- А тот командир Красной Армии сказал же "пойдете в детский дом", твердил Пылыпок.

- Да ничего еще не известно. Ну, слушайте...

- Не надо мне командирского ремня и не хочу я туда идти!

- И я не хочу!

- И я!

- И я! Дина, не отдавай нас!

То были крики отчаяния. Дина посмотрела на окруживших ее детей, хотела сказать что-нибудь в утешение, но не выдержала и расплакалась.

- Да чего плакать? - попыталась утешить детей и себя Дина. - Вот вы живете в яслях, ведь хорошо вам здесь. Все у вас есть. А в детском доме будет то же самое. Там еще лучше, ребят больше и веселей. Помните, я вам рассказывала, что Владимир Ильич велел отдать детям самые большие и красивые дома? Так о чем же плакать?

Они слушали ее, хотели ей возразить, но мокрые Динины глаза говорили совсем о другом. Да и сама Дина не могла себя утешить. В ее сознании детские дома были связаны с ловлей беспризорников, которые ютились в городских подвалах, прятались в одесских катакомбах и вселяли ужас в жителей. Она видела, как вытаскивали этих страшных ребят в лохмотьях, черных от сажи и грязи, слышала, как они визжат и сопротивляются. Их грузили в машины и отвозили в детские дома. Дина тогда училась в пятом классе. В городе только и было разговоров, что о ликвидации беспризорности.

- Ну вот что, - решительно сказала она, - хватит плакать! Нужно действовать! Никуда я вас не отдам! Я сделаю все, что смогу, чтобы вас не отдавать!

Она еще не знала, что именно сделает, как будет добиваться, но твердо решила выполнить свое обещание.

Прошло два дня. Вечером, уложив детей, Дина вышла во двор. Небо было темным и низким, вечера становились прохладнее, а рано утром босые ноги обжигала роса. Но еще стояла самая макушка лета.

Дина присела к колодцу, в траве что-то белело, лоскуток от кукольного платья. Дина нашила из тряпок кукол девочкам, и теперь кукол вовсю наряжали.

Стукнула калитка. Дина вскочила.

- Дина, это я!

- Женя!

- Соскучился. А ты?

- Ой, Женя, я о ребятах беспокоюсь. Зачем товарищ Кухарский сказал им про детские дома? Мы все плачем. Так боюсь их отдавать...

- Не понимаю, о чем плакать? Там им будет хорошо. Дина, а тебе привет...

- От кого?

- От комсомольцев "Красного маяка". Помнят твой доклад.

- Да? - оживилась Дина. - Ну, как у них дела идут?

- Здорово! Они тоже взяли шефство над лошадьми, проверили все фермы, двое ребят записались на курсы трактористов. Теперь комсомольцы задумали организовать кружок самодеятельности. Оборудуют в правлении колхоза сцену, шьют из рогожи занавес, репетиции каждый вечер. Скоро будет представление. Пойдем?

- Да, да, - рассеянно ответила она.

Что-то черное, шурша крыльями, пронеслось над головами. Дина вскрикнула и сорвала косынку.

- Ты чего, птицы испугалась?

- Это летучая мышь, она садится на белое. Знаешь, как вцепится.

- И я тебя цеплялась? - рассмеялся Женя.

- Нет, но говорят...

- Трусишка ты, Динка!

Помолчали.

- Дина, а ты ждала меня?

- Д-да...

Хорошо, что в темноте он не видит, как вспыхнуло ее лицо.

- Знаешь, я думал... Просто так, ни за что человека нельзя полюбить! Это будет не любовь, а совсем другое... Ты согласна?

- Да...

- У нас один парень, настоящий парень, втрескался он в одну девчонку из заводоуправления. Девчонка никудышная, несознательная и несоюзная, такая... вертихвостка, а он пропадает за ней, люблю, говорит, и ничего не могу с собой поделать. Ну что это такое? За что он ее любит? Чудно, правда?

Дина подумала и возразила:

- Но ведь Татьяна полюбила Онегина!

- Так ведь это было при старом строе!

- А Татьяна была хороша - откровенная и верная долгу.

- Да что Татьяна, бездельная барышня! Разве можно тебя сравнить с какой-то Татьяной?! И вообще, оставим примеры классической литературы! Дина, я сначала не понимал тебя, просто не присматривался, такая смешная немножко, трусливая немножко... Но когда ты выступила на собрании в "Маяке", я подумал: "Вот это да! Такой я еще не встречал!" Ты же здорово сказала... И вообще ты добрая... и красивая...

- Не преувеличивай...

- Правду говорю! Я точно знаю, почему ты мне... нравишься. Знаешь, у меня все это в первый раз... А у тебя?

- Тоже, - тихонько ответила Дина. - Скажи, а ты добрый?

- Добрый ли? - усмехнулся Женя. - Похвалиться не могу. Бывают добрые люди, это хорошо. А еще бывают добренькие, таких не терплю. У нас мастер, Иван Тихонович, хороший мастер, а скажешь ему: "Чугун из литейки поступил пористый, с брачком". - "Да ладно, ребята, не станем заедаться", - ответит. Со всеми добреньким хотел быть... Нет, Дина, я не такой добрый! Я когда увидел колхозных лошадей, в болячках, мухами облепленных, то этого конюха, Перебейку, попадись он мне...

Дине почудился шорох в сенях.

- Ой, ребята не спят, - шепнула Дина, - я побегу!

Но когда она вошла в хату, там было тихо, и слышалось мерное дыхание спящих. Ганка накрылась с головой.

Утром начался дождь, дети сидели в хате, рисовали, складывали буквы из палочек. Ганка подошла к Дине и, уставившись в пол, тихо сказала:

- Я пойду...

- Куда, Гануся?

- До тети...

Она нашла свое старое платье, покрылась линялым платочком, выглядела жалкой и маленькой.

- Зачем? - спросила Дина.

- Надо!

- Погоди, давай поговорим. Ведь тетя тебя ни разу не навестила, и мне кажется... я, конечно, не знаю... Ты, Гануся, расскажи мне все-все...

- Я пойду, - не отзываясь на ласку, упорствовала Ганка. Личико ее закаменело.

- Пойдем вместе.

Ганка молча, с признательностью посмотрела на Дину.

- Подожди меня, уберу со стола. А вы, дети, пока занимайтесь делом, не деритесь, не спорьте и на улицу не выходить! Мы скоро вернемся. Ты, Санько, смотри за Олесей. И спичек не брать, слышите? Вот вам букварь, смотрите картинки. Юрко, Санька не обижай. Пылыпок! Веник - не конь, доломаешь, нечем будет хату подмести. Бери лучше ухват, скачи на нем... Ну, пошли, Гапуся.

Они вышли во двор, дождь не прекращался, крупные капли лениво шлепались в лужи, образуя маленькие частые круги, сырая трава скользила под ногами, с ветвей при малейшем прикосновении обрушивались потоки воды. Девочки припустились бегом, не разбирая дороги, прямо по лужам. Ганка раскраснелась, запыхалась, но внезапно остановилась, потом пошла медленнее. Дина поняла, что они приближаются к дому Ганкиной тети. Наконец остановились перед калиткой. Обе молчали. Лил дождь, а они стояли...

Ганка толкнула калитку, и они вошли во двор. На веревке, перетянутой через двор, мокло какое-то тряпье. На крыльце перед входом лежала груда камыша. Ганка поднялась на крыльцо. Дина смотрела на ее мокрый линялый платочек, на втянутые плечики, и щемящая жалость охватила ее. Зачем они пришли сюда, ведь Ганка боится переступить порог...

Дина тихонько дотронулась до плеча девочки.

- Пойдем отсюда!

Но в этот момент отворилась дверь, и на пороге показалась высокая худощавая женщина. У нее было смуглое, желтоватое лицо, черты его были правильны и соразмерны, верно, в молодости женщина была красива.

- О, якие жданные гости... - заговорила она певуче, - проходьте до хаты...

Несколько ободренные этим приглашением, они вошли в дом.

В сенях ударил промозглый, острый запах нечистот. Дверь, ведущая из сеней в хату, была обита мешковиной, полосками клеенки, она открылась легко и бесшумно.

В хате все было пропитано все тем же резким и неприятным запахом. У окна деревянный, покрытый стертой клеенкой стол, две лавки, на стенах пожелтевшие от времени вышитые рушники. На одном из них была вышита молодица с черными косами, она выглядывала в окошко, внизу было написано: "Что ж это мой Грыцько не идэ?" Вопросительный знак лишь угадывался, нитки стерлись. В углу - темная икона. Рядом два портрета. Сама хозяйка в молодости, в темной кофточке с рюшечками у подбородка, с красивым невеселым лицом, и парубок, горбоносый и чубатый... Под портретами изрядно засиженные мухами маленькие фотографии.

- Проходьте, сидайте, - говорила хозяйка, прошлепав босыми ногами к лавке.

- Мы тута, тетечка, постоим, - сказала Ганка.

В запечном закутке, завешанном грязной и линялой ситцевой занавеской, кто-то шевельнулся, и Ганка вздрогнула.

Женщина продолжала разглядывать пришедших, особенно внимательно изучала она Дину.

- Ну, как живешь, племянница?

- Добре, - тихо ответила Ганка.

- Гладка стала, выросла...

- Казенные харчи на пользу... - отозвался мужской голос. И в хату из-за занавески вышел хозяин, тот самый мужик, который привозил в ясли койки. Мужик был бос, в исподнем белье.

- Это... вы? - изумилась Дина.

- А! Сама заведувачка пожаловала. Консомол...

- Консомол еще тебя, старого дурня, навчит, как надо жить... Правда, дивчина? - обратилась хозяйка к Дине.

- Нет, зачем же, - пробормотала Дина.

- Учите, учите старых дурней! Весь свой век робыли на земле, спину гнули, а чего нажили? Вошь на аркане да блоху на цепи... А консомол, они враз и хлеб заграбастали...

Дина внимательно смотрела на женщину, как бы говоря: "Так вот вы какие", но та, сверкнув маленькими глазками, заговорила по-другому:

- Ты не думай, что мы супротивники. У его, мироеда, и надо было забрать. Такие паразиты, куркули! Только и бригадирша, Омелиха, она тоже хороша, себе все трудодни понаписала! А дед Степан зерно до себе в хату перетяпав! Сидоренко, директор этот, пьяница! Ангелина, що до вас ластится, первостатейная... - Она выпалила грязное ругательство. - ...Павла змея подколодная. Кухарский врун! Ешо там такой...