Первый среди крайних

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Пароход со звонким имечком «Империя» вторые сутки плыл по течению, выдыхая ядовитый дым. В каюте было душно и неинтересно. За стеной гудел паровой котел, ухали поршни. Приходилось часами пребывать на палубе – то болтаясь вдоль ограждения, то возлежа на мешках с шерстью, которых тут было великое множество. Даман катил мутные воды на север, забирая воду из множества рукавов и разрастаясь в могучую реку. Мангровые заросли по берегам сменялись непролазными джунглями, джунгли – высотными лиственными лесами из неведомых деревьев (из ведомых был только дуб да какой-то аналог кедра – с волдыристым стволом и хвойными кисточками врастопырку). Постоянные излучины тормозили движение – рулевому приходилось проявлять чудеса, чтобы держаться быстрины и не слишком втыкаться в берег. Быстроногие животные – пятнистые, с живописными рогами, по-видимому, те самые курычи, о повсеместности которых говорил покойный Хорог – молодцевато уносились от водопоев, едва пароход выходил из меандров.

Путеводных бакенов на этой реке не держали. Каким наитием ориентировался шкипер – только небу известно. Но, по словам министра Гибиуса, экипаж «Империи» – настоящие речные волки и в случае нужды могут не только вписаться между тесными скалами, но и разнести в щепки эскадру нечисти, если таковая, конечно, обнаружится в пределах досягаемости единственной пушки.

– На запад не пройдете, – просвещал на инструктаже Гибиус. – Через линию фронта наши лазутчики не ходоки. Верная могила. Можно югом, но и это решение убогое. До Бангура, столицы Урибы, вас, положим, доставят – дорога прямая, страна дружественная. Ну а потом? Четыреста криллов по пескам Аркатура, где за каждым барханом – хитрозадые симаи на мустангах? Можно заплатить за место в охраняемом караване и даже добраться в надлежащем, то есть не мертвом, виде до Симайского залива, и успешно повернуть обратно: через Мглистые горы вы не перелезете, а плыть до Мерта – дело вредное. Во-первых, там пиратов – как мошкары, во-вторых, Мерт, да и весь Гонзаг напичканы гарнизонами «Духа Запада». Вас возьмут еще на берегу. Поэтому давайте будем реалистами. Северный морской путь – дорога трудная, но верная. Даман впадает в море Отчаяния, в его устье – колония Монг, одна из немногочисленных в землях Отчуждения – собственно, туда и плывет пароход. Швартовы отдает послезавтра, следует через Колокус, Фуриам, Лагорию и двести криллов по землям Отчуждения. Заход в три порта – Архирус, Мариджо и Тамалугу – для дополнительной загрузки. Таможенные проверки исключены: движение «Империи» – под ведением Королевской Безопасности. Соседние страны в курсе.

Орхант – суровый край, там возможны любые неприятности. Бытует поверье, что эти земли заколдованы, и многие факты это подтверждают. Но в устье Дамана богатые залежи никеля и свинца – их крайне мало на планете. Отсюда и появление наших колоний. За два-три дня доплывете. Возможно, придется провести в Монге пару дней: корабль курсирует северным путем от Касперо в Лагории до Гариббы в Торнаго. Гарибба не занята нечистью – отбивает атаки и даже отыграла часть территории. Возможны штормы, обстрелы, то есть досадные задержки. Но волноваться незачем – документы в порядке, согласно им вы персона особой важности, и любое должностное лицо в Монге обязано оказать вам содействие.

Плыть по морю в тех краях риск умеренный: колдовство не вбирается морем – не додумались пока еще. Досадны встречи с пиратами, но корабли под лагорийским флагом оснащены современной артиллерией – отобьетесь. Вам предстоит доплыть до Гариббы. А вот теперь – «незабудка»: согласно дополнительному пакету документов, вы эмиссар правительства Лагории; прибыли для консультаций по поставкам нефтепродуктов. Это на случай излишнего внимания. Если такового не наблюдается, ищите проводника, пересекаете Рог Таймана и в городе Мальма на Западном побережье Торнаго посещаете магистрат – не удивляйтесь, местные органы управления кое-где существуют, но находятся в полном подчинении у «Духа Запада». Вас интересует некто Авейра. Три месяца назад он был помощником бургомистра. Человек наш. Он подскажет, как под видом местного дурачка перейти Аргутовы горы, Предгорье и на более безопасном участке войти в Залесье. Генератор с Лабораторией локализованы в Вороньей пуще – обширном заболоченном лесу южнее городка Кроул – во всяком случае, раньше в Фанжере существовал такой городок… Других данных нет – под землей он, в скалах или на земле. Там же – Штаб-квартира. Это одна компактная зона. Ориентируйтесь по обстановке, на пролом не прите. Учтите, в этом мире происходят страшные вещи.

Вы получите три ампулы. Одна резервная – для успеха операции достаточно двух. Вскрывайте в непосредственной близости от объекта. Содержимое ампул – мощные болезнетворные бактерии. Выведены лабораторией Вуна. Поражают всё живое в радиусе трехсот тулий. Территория становится «мертвым домом» – на нее уже не войти, будь вы хоть трижды в противогазе. У вас минуты две с половиной… ну, может быть, три – пока произойдет взаимодействие суспензии с водородом. Ликвидируются штаб и компетентный персонал Лаборатории – блокируется Генератор. Как итог – захлебывается процесс воспроизводства и движения Нечисти. Пусть временно. Топчущихся на месте нетрудно уничтожить. Но не тяните время. У нас от силы месяц. Если Нечисть докатится до Голубых гор и расползется по равнинам Колокуса – это катастрофа…

Он размышлял над словами министра, собирая жуткие нестыковки и подозрения. Нужен ли он Гибиусу впоследствии? Вот вопрос из вопросов. Если нужен, то дрянь в ампуле действительно дает фору человеку, если не нужен – будет беда. А главное, проверить невозможно – ампулы в поясном ремне под скрученными деньгами – серые пилюли из сверхпрочного стекла. Разбиваются только твердым тупым предметом. Пока не дойдет до применения – хрен проверишь.

Напарник с опухшей от морской болезни физиономией на корточках выбрался из каюты и зигзагами потрюхал к борту.

– Ты стал еще короче, Прух, – ухмыльнулся Верест. – Не спится, братишка?

Очевидно, коротышка никогда не плавал. Его стошнило в первую же минуту качки. С тех пор покоя в жизни не было. Периодически, дико вращая глазами, Прух выпрыгивал на палубу и, перегнувшись через борт, заливал пароходные лопасти. Глубоко дышал и, жалобно хныкая, убредал обратно – до повторного выбегания на сцену. В Архирусе, когда угрюмая матросня закатывала в трюм бочки с газолином, а Верест затоваривался в корчме пивом, коротышка выпал на пирс и, придурочно хохоча, целовал землю. Загонять его на борт пришлось пинками – дважды досталось и Вересту: отбивался Прух с отчаянием обреченного, всеми четырьмя конечностями.

Не замечая напарника, коротышка проковылял к борту. Перегнулся. Судя по утробным, жалостливым звукам, улучшения в состоянии не предвиделось.

– А это еще что за глупости? – простонал Прух.

Из любопытства Верест тоже перегнулся через борт. Какие-то животные резвились рядом – ныряли, погружались, соблюдая попарную синхронность. Похожи на дельфинов, но больно уж физиономии неласковые. Ждут, пока кто-нибудь в воду сверзится? Верест сунул руку в мешковину с шерстью, извлек пивную баклажку из заначеной обоймы, выдернул пробку. Развалясь с удобством, отхлебнул. Качество пенистого напитка в этом мире, как и на родине, зависело от цены. Хозяйчики питейных заведений, в большинстве, «палёным» не торговали. Боялись за репутацию. Если пиво дерьмовое – так и предупреждали, если качественное – об этом доходчиво сообщала цена. Естественно, Верест брал самое лучшее – нужно же было куда-то тратить выданную Гибиусом сумму. Он не железный.

– Сволочь ты, Лексус, – простонал страдалец, падая плашмя на соседний мешок. – Пиво жрешь, хорошо тебе, сибариту…

– Хочешь пивка? – с улыбочкой поинтересовался Верест.

– Скотина ты, Лексус, – жалобно сетовал Прух. – Саддах ты вонючий, вот ты кто. Совести у тебя нет, доброты и жалости. Лежишь тут, пиво жрешь….

– Это ты уже говорил, – Верест с наслаждением вытянул ноги. – Не отчаивайся, старик. Всё пройдет, и это тоже. Мы тебя вылечим. Ты бы дополз до каюты, вздремнул?

– Подонок ты, Лексус, – стонал Прух. – Ничтожная ты, бессердечная личность…

Пару дней назад, ведомый печалью, он пришел к обгорелому трактиру Хорога. Родни у трактирщика не было – все ценное имущество в первую же ночь растащила полиция, оставшееся после официальных лиц – мародеры. Коротышка с убитым видом сидел на пепелище и красил усы головешкой.

– Ты жив, Лексус, – улыбнулся он тишайшей улыбочкой Пьеро. – А у Пруха хандра мировая. Денег нет, Фармадох квартиру сторожит, грозится мне уши оторвать, работать не умею, а в игорных домах меня как облупленного знают – швабрами гонят. Как ты думаешь, Лексус, если я вон на той перекладине повешусь, она выдержит?

Пришлось тащить коротышку к Каймаку и отпаивать пивом. Разумеется, Верест не молчал. Опустил только цель и место выполнения великой миссии. Прослушав его невероятную историю, пройдоха задумался. Желания лезть на перекладину заметно поубавилось.

– Послушай, Лексус, – сказал он серьезно. – А если ты сделаешься графом, назначишь меня управляющим своим имением?

– Ни за что, – покачал головой Верест. – Мне нужен управляющий, а не пропивающий имение. Я назначу тебя старшим конюшим. Терпеть не могу лошадей.

– Можно и так, – согласился Прух. – Считай, заметано. Едем вместе. Слушай, а нам форму новую дадут?

Удивленный качеством и численностью команды, министр, тем не менее, дал добро. На складе прибарахлили: выдали рюкзаки, прочные гидрофобные комбинезоны из молескина, фонари, укороченные автоматы со спаренными рожками (достижение собственной лаборатории Гибиуса), несколько разрывных гранат, ножи, топорик, сетки от гнуса. Прочли молитву и отправили на пароход.

Команда имела откровенно пиратское обличье. Матерое зверье с застывшими рожами. Капитан и того страшнее – мускулистый черт в черном камзоле и с кривым ножом на поясе. Резать на кусочки пассажиров он, впрочем, повременил. Внимательно изучил протянутые бумаги и сделал вид, что улыбнулся.

– Каюта номер пять. Располагайтесь. Парни вас не тронут, – но не путайтесь у них под ногами, а то мало ли чего, народ горячий…

Пассажиров на «Империи» было немного. В основном вооруженные люди – мрачные, неразговорчивые. Технари, служитель господствующего культа Эрмаса – на усиление местной епархии, несколько купцов с шерстью, какие-то романтики, не очень понимающие, куда и зачем едут, три-четыре подозрительные личности. Почти не общались, сидели в каютах. Пили, конечно, безбожно. Кто-то пытался завязать драку, но капитан это дело пресек, пообещав виновного без суда отправить за борт.

В столице Фуриама Мариджо жизнь кипела, как в столице подзабытой родины. По мостам носились экипажи, набережные пестрели бездельниками. Аккуратные домишки каскадами уносились в горы: каждый домик – камушек, а в целом – цветная мозаика, беспорядочная, но красивая. Прух оправился от своей болезни, подрумянился и потащился за Верестом в гущу событий. Три часа им пришлось болтаться без толку. Дальше базара, впрочем, не ушли, бродили по рядам и таращились на разную продажную всячину. Впервые Верест увидел представителей другой расы. Так называемые нлоки – меньше всего похожие на людей (генетически также несовместимые). Спокойные, неназойливые, говорят, пришли с восточных островов лет семьдесят назад; в одних регионах их приняли, в других прогнали. Одеты как люди, но худые, кожа серовато-шершавая, безволосая. Рты крошечные, носов почти нет, зато глаза огромные, а надбровные дуги – просто козырьки от непогоды. Держались нлоки кучкой, боязливо, межнациональную рознь не разжигали: двое торговали какими-то глиняными горшками, остальные лупали шарами, пребывая явно не в своей летающей тарелке.

Возвращались на пароход, туго набитые провизией – пивом, сыром, неведомыми фруктами (несведущий в местных плодах Верест попросил Пруха оценить съедобность товара, коротышка поморщился и туманно сообщил, что с пивом потянет). В резиновом бурдюке несли настоящих раков – с ними чуть не оконфузились.

– Они же тухлые, – корил Верест торговку.

– Сам ты тухлый! – орала торговка. – Они живые!

– Тухлые, – упрямо твердил Верест. Других раков поблизости не было, и даже от тухлых уходить не хотелось.

– Они живые! – разорялась торговка.

– Они тухлые, – заводился Верест.

– Они живые, пошляк! – багровела и рычала королева лотка.

– Не ссорьтесь, дети, – вклинился между ногами Прух. – Командир, ты глубоко неправ; эти раки еще не померли. Они спят. Гони четыре монеты, не пожалеешь. Это особые раки; их едят чуть поджаренными, а на запах наплюй – жрать начнешь, вмиг забудешь.

Больше всего Верест боялся, что раки проснутся в желудке. А вышло очень даже вкусно. Запах выделяли железы по краям брюшка. После их отрыва и полоскания раков в воде вонь пропадала. Прух выпросил у боцмана горелку, и теперь умело насаживал добычу на прутья и подрумянивал.

К вечеру накачались пивом с раками до такой степени, что проворонили Тамалугу – последний порт перед входом в земли Отчуждения. Утром выбрались на палубу. Лучше бы этого не делали, но находиться в душной каюте уже не могли.

– М-да, – пожаловался Прух. – Головка что-то не очень.

Первым делом увидели скалы, нависающие над берегами. Погода резко портилась. Небо заволокло тяжелыми тучами, ветер разгулялся не на шутку – свистел порывами, теребя навес над кормой. Туда и побрели – спасаться от дождя, падающего густо, медленно и с наклоном.

Десять пассажиров, зябко кутаясь в одежды, кучковались под навесом. Бородачи, одетые в кожано-меховые изделия, волосатый служитель культа в грубой мешковине до пят, прыщавый отрок. Все вооружены, вплоть до попа, сжимающего тяжелый карабин. Осмотревшись, Верест обнаружил, что и пароход до предела милитаризован. Пушка расчехлена, митральезы выдвинуты из люков и окружены расчетами. Капитан – на мостике, на вид бесстрастен, но присмотреться – желваки гуляют.

Для внедрения в компанию Верест пустил по кругу недопитую баклажку. Приложились охотно, даже отправитель культа с предельно закоксовавшейся физиономией, из чего был сделан вывод, что местные теологи не шибко увлекаются бессмысленными запретами.

– Перемена климата? – как бы в никуда поинтересовался Верест.

– Орхант, – объяснил широкоплечий бородач, возвращая пустую баклажку.

– Двести криллов проклятой земли, – с пафосом сочным баритоном добавил батюшка. – Если Эрмас соизволит, к вечеру прибудем в Монг.

– А может и не соизволить? – наступая на ногу громко пыхтящему, замерзающему и похмельному Пруху, засомневался Верест. – Объясните, мужики, а то мы в этих краях новички.

– Не хотелось бы сгинуть в юном возрасте, – простучал зубами Прух.

Объясняться не спешили. Сжимая оружие, пассажиры с опаской озирали берега. Разойтись по каютам им, в принципе, никто не мешал, очевидно, намеренно собрались на палубе – нервы помотать.

Неровности по берегам заметно подросли. Горы сдвинулись, превратив акваторию Дамана в падь глубокого ущелья. Берегов практически не осталось – костоломные громады почти отвесно опускались в воду, обнажая то извилистые гроты, то пещеры, то лишаистые трещины, прорезающие скалы от воды до самых макушек. Иногда сквозь бреши в утесах проступали вершины окрестных гор, припудренные серым, как будто вулканическим пеплом. Флора практически отсутствовала – кроме лишайников и редких кустиков, робко жмущихся к утесам.

– Проклятая земля, – повторил слова батюшки бородач. – По легенде тысячу лет назад ее заколдовали черные маги, пришедшие с севера. Племена, обитавшие в нынешних Торнаго, Вергилии, Фуриаме не пустили магов в свои земли. Как гласят мифы, по всей ленте Змеиного хребта шло сражение колдунов – северных и южных. Никому в итоге не досталось. Северные ушли, наложив проклятие, а южные не смогли его снять и тоже отступили. Так и лежат эти земли сами по себе…

– Тут мерзости полно, – сообщил отрок. – Я сам не видел, но дядя Сван рассказывал, он частенько ходил в эти земли.

– А в чем мерзость проявляется? – упорствовал Верест.

– А ты почаще сюда езди, узнаешь, – буркнул бородач. – Нет, люди здесь живут – пытаются, но не всегда им это удается. Только по океану, да в крепостях при полном вооружении…

– Могут птицы-людоеды налететь, – пророкотал батюшка. – Иссиня-черные, оперение с золотой каймой, головы человеческие, только с клювами… Иногда совсем огромные – их драконами кличут. От таких сразу отступать нужно: их пулей не пробьешь, а митральезу настропалить не успеешь.

– Племена здесь обитают страшные, – вступил еще один из пассажиров. – Выше нас – людей, шерстью обросшие, разговаривать не умеют, бросаются с палками, забивают насмерть, съедают, и весь разговор… Болота чуть севернее хребта – уж больно неприветливые. Говорят, топь разверзается на твердых тропах – как живая, ждет, пока ты к ней приблизишься.

– Обвалы в горах – рядовое дело, – рокотал батюшка. – Лес-пересмешник. Ты ему – «ау», он тебе – «ау». Сам не ведаешь, куда идешь. Затянет в овражек, оглянуться не успеешь, а тебя уже кустиками накроет, точно саваном – и помолиться некому… А то и вовсе – ядом дерево плюнет, на глаза попадет – слепым станешь. А слепой в тех краях – тот же мертвый.

– Ведьмы-вахлачки хороводы кружат, – мечтательно тянул тинэйджер. – Дядя Сван сказывал – красивые, мочи нет. Выловят тебя такие штучки, и давай охмурять. Кружатся над тобой, заголяются. А куда деваться – мужики не железные. Оглянуться не успеют, а над ними уже старая карга с волчьей пастью… Пару лет назад целый отряд из Очаги охмурили. Один только и выжил – силен был, не поддался на чары, а врезал девахе прикладом – и в лес.

– Ладно, парень, ты шибко-то не трясись, – ухмыльнулся второй бородач. – Плывешь в Монг – значит, надо тебе. В колонии безопасно – главное, за посты ни ногой. А на реке и вовсе – сколько лет пароходы туда-сюда, и ничего. Пару раз пропадали, но это давно было, в ту пору еще ни пушек, ни картечниц не придумали…

С новой силой мандраж разыгрался через два часа, когда они лежали в каюте на грубых нарах, порешив, что лучше забыться в духоте, чем бояться на свежем воздухе. Ухнула пушка, заголосили митральезы, осыпая палубу стреляными гильзами. Верест натянул сапоги, вопросительно глянул на Пруха.

– Не пойду, – буркнул коротышка, натягивая пыльное покрывало. – Я что, с бархана рухнул? Сам и иди, коли свербит – только башку там не потеряй, мне одному скучно будет.

Пострелять не удалось. Группу странных существ, попытавшихся подобраться к «Империи», рассеяли ураганным огнем. На каменистом козырьке, угрожающе висящем над рекой (неплохой плацдарм для прыжков на палубу) осталась груда косматых тел. Какие-то люди-медведи. Кряжистые, плоскостопые, с широкими волосатыми физиономиями. Выжившие косолапо пятились, прячась в расщелинах, злобно шипели, отмахиваясь палками от пуль. По команде огонь прекратили – отброшенные к скалам, те представляли опасность чисто психологическую. На соседней террасе шевельнулась лохматая масса – картечница уже трещала, вырывая из бедолаг клочья шерсти. Но брошенные камни долетели до палубы. Один свернул крышку люка для митральезы, другой попал в бок матросу. Не фатально, но ругани было – как в порту на разгрузке. Толпа схлынула, не успев возвестить начало штурма. Раненые протяжно выли, ползли за отступающими. Матросы дружно палили.

– Право руля! – гаркнул в рупор капитан. Судно медленно поволоклось к правому берегу – подальше от дикарей.

В дальнейшем инцидентов не было. Пару раз оживало орудие, за ним тявкали митральезы – но огонь, очевидно, велся предупреждающий, по сомнительным складкам. Ближе к сумеркам народ потянулся на палубу – подплывали к колонии. Дельта Дамана расширялась, превращаясь в огромное конусовидное русло. Пароход шел по левому берегу, держась стороной прибрежных рифов. По мере движения правый берег уменьшался, пропадал и, наконец река сделалась океаном – безграничной серой массой. Дул пронизывающий ветер – комбинезоны, выданные по приказу министра, оказались очень кстати: изнанка ткани, покрытая коротким, но плотным мехом, практически не пропускала холод. В натуре рыбий мех – объяснил Прух. Речные млекопитающие – альмареллы, резвятся в глубоководных рукавах Дамана. Полжизни проводят в реке. У детенышей от 3 до 7 месяцев отрастает подшерсток, обладающий уникальными защитными свойствами. После семи месяцев пропадает. Не успеешь поймать да постричь – считай, опоздал.

У причала, в бухте, однако, было тепло. Окруженную крепкой стеной с дозорными вышками колонию окольцовывали каменные гиганты. Кое-где росли деревца с голыми стволами. Пароход пришвартовался к дощатому пирсу, где уже мирно дремала кучка ботиков. Четыре ухаря скинули трап. Моряки предчувствовали выпивку – нездорово суетились. Встречающих было человек пятнадцать, в основном мальчишки – плюс крытые гужевые повозки. Сходили на берег при оружии, не шифруясь. Нацепили и холодное – ножи, сабли в ножнах. У батюшки на поясе красовался чекан – тяжелый топорик с длинным клювом на обухе. Даже Прух хохмы ради приделал на бедро кожаные ножны, из которых торчала рукоять в форме рыбьего хвоста.

Встречающие взрослые были вооружены поголовно – кто кривой саблей, кто ружьем. У самого вальяжного – толстяка, превшего в меховой шубе нараспашку, на поясе висела кобура. Толстяк салютовал капитану, остальных проигнорировал, чего пассажиры и не заметили из-за гвалта. Мальчишки орали наперебой:

– Постоялый двор «Отдых в пути» – мягкие постели, вкусная еда, отзывчивые служанки!

– Меняла Риттер – любые монеты на нужные с ущербом для себя и выгодой для вас!

– Купец Барси Мур – лучший посредник на севере! Никаких таможенников, полицейских и прочей бюрократической шелупони.

– Ну что, к отзывчивым служанкам? – осклабился Прух. – Или к меняле заглянем? Слушай, Лексус, мне, собственно, без разницы, куда, но давай хоть чуток расслабимся, а?

– Перебьешься, – пробормотал Верест.

Он поймал за хлястик шибздика, декламирующего гимн какой-то забегаловке с угрюмым названием «Гулять так гулять!», поинтересовался:

– Дом купца Ажена Турбата – проводить сумеешь? – и достал из кармана монету в четверть тулера.

На финише сопляк потребовал еще одну.

– Ты настоящую гони, мужик, а не эту южную подделку! – за что и получил пинка от Пруха, у которого явно портилось настроение.

Дом на сваях ничем не отличался от соседних. Вся колония была застроена однообразно и уныло. Узкие улочки, как одна выводящие к никелемедному руднику, серые коробки на сваях, чахлые огородики, засаженные чем-то, убого напоминающим картошку. Во дворе противно орала женщина. Мужской голос сонно огрызался. Гремели тазы, стучала колотушка; в глубине двора монотонно тявкала собака – просто так, от безделья.

– Говорил я тебе – пойдем на постоялый двор, – скулил коротышка. – Вот и нам достанется, помяни мое слово. Там сущая стервозина…

– Не ной. Инструкция – наш рулевой.

Верест постучал в ворота – деваться некуда. Министр поставил условие без вариантов: никакой гульбы, первым делом контакт с резидентом.

Отворила женщина – если можно так выразиться.

– Мать моя… – ахнул Прух. И в самом деле – если на коротышке природа беззлобно отдыхала, то на этом творении – просто наслаждалась от безделья.

– Добрый вечер, леди, – сглотнув, поздоровался Верест. – Мне купца-посредника Ажена Турбата.

Хозяйка дома уперла руки в бока. Смотрелась она, конечно, сногсшибательно – крохотные глазки на обрюзгшей физии, гладко переходящей в туловище.

Прух куда-то подевался. Ни справа, ни слева его не было.

Хозяйку потеснил мужчина средних лет – тоже не слабачок, с совершенно тоскливой миной.

– Ярга, в дом, это ко мне! – заорал он. Очевидно, в дела мужа хозяйка в наглую не лезла. Опомоив взглядом визитеров, ушла к своим тазикам, а мужчина вытер рукавом пот со лба.

– Слушаю вас внимательно.

– Вы не продаете ковры ручной работы? – сочувственно осведомился Верест.

Мужчина вздохнул.

– Были в начале месяца, когда приходил бриг из Карабара. Увы, кончились… Да и черт с ними, проходите, господа, – он с готовностью освободил проем. – Налево и в дом. Вы уж извините, – он, как мог, слепил улыбку. – Мы тут с женой немного повздорили.

– Да ничего, семья должна быть с кулаками, – улыбнулся Верест. – Есть только два способа командовать женщиной. Но никто их, к сожалению, не знает. Не берите в голову.

Турбат засмеялся.

– Отличная шутка, приятель. Сами выдумали?

– Куда там, – помотал головой Верест. – Классики подсказали.

Украшением стола являлась отнюдь не хозяйка (эта особа, слава всем тутошним богам, еще не опустилась до застолья с мужчинами), а хитро дутый сосуд с солоноватой джиндой – местной самогонкой. Надо отдать должное, неплохой.

После первой хозяин кусками просветлел.

– Кушайте, – разложил он по тарелкам и подтолкнул гостям картошку с какой-то пожилой дичью. – Знал я, что вы прибудете, еще третьего дня получил радио. Встречать не пошел, уж не злитесь, нежелательно. Ни к чему оповещать колонию, будто Турбат кого-то приветил.

– Инструкции насчет нас получили?

– Да, конечно. Во-первых, уточнить легенду – ради вашей и моей безопасности. Во-вторых, усилить команду толковым парнем, знакомым с географией континента – особенно Аргутовыми горами и Залесьем.

– Усилить команду? – удивился Верест. – А зачем?

– Вы что, издеваетесь? – купец сдвинул брови и вновь наполнил стаканы. – Вы куда направляетесь, в Гариббу?

– В нее, – кивнул Верест.

– Не мое, конечно, дело, да и самоубийц я повидал на веку достаточно… Я не знаю, куда вы претесь, но, полагаю, ваш маршрут проляжет через Аргутовы горы? То есть прямиком в задницу к Нечисти. А теперь посмотрим в зеркало и скажем, сколько секунд такие, как вы продержатся на ровном месте? Тебе, парень, я бы дал секунд двадцать, а вот этому долговязому красавчику (Прух обиженно засопел) – и секунды бы не дал.

– А третий нас спасет? – недоверчиво спросил Верест.

– По крайней мере, поможет избежать ровных мест, – уклончиво ответил Турбат. – Его поиск – моя проблема, есть тут пара кандидатур. А вот легенду для любопытных давайте обретем сообща. Как с идеями?

С идеями в этот час было хреново. Пришлось мозговать резиденту. Подумав, он предложил такую схему: коротышке Пруху – роль посредника, скажем, по продаже автоматического оружия в обмен на нефтяную концессию, а Вересту с претендентом – роли охранников при этом «VIPe». Верест поморщился. Прух снисходительно признал, что легенда неплохая.

Тогда Турбат озвучил новый вариант: три туриста-гомосексуалиста плывут из Лагории в Гариббу – исключительно пощекотать нервы. Прух поискал на столе что-нибудь тяжелое, чтобы запустить в агента. Не нашел, принялся разминать кулачок.

Купец предложил третий вариант: претендент не светится, Верест – раненый в схватке с пиратами капитан королевского флота Лагории, следует на излечение в «грязевую ванну» под Сарки (где-то у Гариббы), а Прух при нем как бы медсестрой. Прух вновь начал поиски тяжелого предмета, задумчиво остановясь глазами на ополовиненной бутыли. Резидент быстро исправил «медсестру» на «медбрата», но вариант все равно не прошел.

В финале остановились на первоначальном, хотя никому он не нравился, поскольку изрядно смахивал на провальный.

С претендентом познакомились на следующее утро. Абсолютно нормальный мужик с удовольствием рубил дрова. Чистый дворик, опрятное крыльцо, на крыльце абсолютно нормальная женщина на последнем месяце беременности. От печи, выложенной во дворе, тянуло нормальной человеческой едой.

Вонзив топор в колоду, мужик протянул руку.

– Толмак. Я всё знаю. Не в восторге, конечно, сами видите – Орелия вот-вот разрешится, но, думаю, успеем. Начальство не выбирают.

Женщина смотрела на него с грустью, а на остальных – с неудовольствием. Уж ее-то Верест понимал как нельзя лучше. Заранее проникся симпатией – не разоряется, не требует вернуть мужика, понимая, что дело зряшное. Видно, тем и отличаются нормальные бабы от умеренных и законченных идиоток.

– Вы работаете на Колокус? – поинтересовался Верест.

Мужик кивнул.

– Здесь все работают на Колокус. Даже те, кто об этом не подозревает. Проходите в дом, прошу вас. Судя по запаху, олененок не подвел ожиданий.

– Вас неплохо снабжают, – заметил Верест.

– Ну что вы, – Толмак засмеялся. – Кабы нас снабжали олениной, здесь не было бы ада. Мясо добываю сам – в горах. Не удивляйтесь, у меня есть допуск на отлучки из колонии. И кое-какие навыки по объезжанию колдовских капканов.

Пили в меру – не от жадности хозяина, а от охватившего всех волнения. Назревало дело по всем приметам безнадежное, разум требовал контроля – чем не повод потерять интерес к стакану? Но поели плотно – качество приготовления оленины того требовало. В то время, когда колония поголовно потребляла волчатину, охотник Толмак кормил семью деликатесами, убедительно доказывая, что сколько волком ни кормись, а олени лучше.

– На рудник не хожу, – отрезая ломтями аппетитно прожаренное мясо, рассказывал Толмак. – У них там льготы, но не по мне это. Свободу люблю. Уйдешь в земли Отчуждения и бродишь по горам пару дней, от чудес уворачиваешься. Впечатлений – одуреть. Орелия уже и не боится – привыкла. Считает меня заговоренным. Хотя какой я, к черту, заговоренный – просто бегаю быстро. Начальство не возражает: полковнику Гугеру от моих хождений тоже перепадает…

У охотника были грубые руки, обветренное лицо и умные глаза с прищуринкой. Жевал он энергично, пил умеючи, и, похоже, ощущал себя полностью вписанным в этот мир.

– Ты был военным? – спросил Верест. Опытный глаз не обманешь – осанка и манеры остаются с человеком.

– Давно, – кивнул Толмак. – До войны с этой гиблой Нечистью. Альбион расширял границы конфедерации – громил пастушечьи аулы. Доблесть, собственно, небольшая: с пушками на овец. У пастухов еще ружья были с фитильными замками… Я бы в такой позор и не вляпался. Жил в Турмане, на западе Вергилии, служил в тамошней полиции. А потом началось. От дури ума влезли в Торнаго – в край Солиновых пещер – там свинец неосвоенный и мрамор километровыми пластами. Но разве пещерников уделать? Не смотри, что на вид бродяги да пропойцы – налетят из пещер, порубят солдатню – и обратно. А в проходах ловушки ставят: то валун обвалят, то гадюку на плечо швырнут. Покоя – никакого. Какой, к лешим, покой, если юг Торнаго – сплошь пещеры, а выходы – под любой корягой? Пошел я в наемники – платили нормально. А чего бы не платить, когда в живых остаются единицы, а семьи покойников получают лишь треть оговоренной контрактом суммы. Два года носился за бродягами, деньжат скопил. Повезло – сотни боев, восемь раз обновляли бригаду, а у меня контузия, да трещина в предплечье…

– Ты и впрямь заговоренный, – прочавкал Прух. Коротышка даром время не терял – запихивал олененка в рот аж обеими руками.

– Да нет, – улыбнулся Толмак. – Врожденное чувство опасности – возможно. Оно и подсказало бросать эту «халтурку». Уволился – и в Колокус, подальше от страстей: как раз в Предгорье нечисть зашевелилась. Попал на заметку ККБ. Как влез в эту новую кабалу – сам ума не приложу. Плавненько так вышло, без нажима. Предложили работу на севере. Ну, работой не назовешь, а так – присутствием. Подчинение резиденту, а в принципе живу своей жизнью, не особо соблюдая режим. Да я и не в обиде, – Толмак выпил теплую наливку и ударил стаканом по столу. – Жизнь на севере толковее прежней. Люди другие – сволочей поменьше, Орелию опять же встретил – дочурку начальника гарнизона. Слушай, Лексус, а куда мы направляемся? – сменил он внезапно тему.

– В Гариббу, оружие продавать, – брякнул Прух.

– К чертям оружие, – нахмурился охотник. – Мне плевать на вашу легенду. Я должен вернуться через три недели, не позже.

– Вернешься, – успокоил Верест. – Прости, дружище, ты мне определенно нравишься, но пока не могу сказать – войди в положение. Узнаешь, если не бросишь нас на самом интересном месте.

– Не брошу, – фыркнул Толмак. – Для меня теперь что вас бросить, что жену – одинаково. Ну ладно, вернемся – посчитаюсь с прохиндеем Турбатом. Будет ему…

Пассажирская шхуна «Птица Севера» – неприступный «шахристан», оснащенный мортирами и пулеметами, придет через неделю, огорошил купец. Эта шхуна, к сожалению, не летающая, а плавающая, она не может оказаться там, где мы этого хотим. Но есть суденышки попроще, курсирующие каботажно между немногочисленными колониями, а иные просто дублируют на свой страх и риск маршрут «Птицы Севера» и, как ни странно, иногда справляются. Вот завтра, например, будет проплывать неплохо оснащенный баркас «Святой Варзарий» – частное суденышко, следующее с грузом из Касперо. Командует капитан Лубрик – личность в Монге знаменитая и в целом дружественная. А так как деньги капитан любит больше, чем друзей – то и вовсе никаких проблем. Триста монет (или тридцать золотом) – и путешественники уже на борту.

Не слишком доверяя Турбату (понятно, резидент готов их сплавить на любой калоше), Верест проконсультировался с Толмаком.

– Знаю Лубрика, – почесал в затылке охотник. – У этого парня, Лексус, число недостатков равно числу достоинств. Жаден, вспыльчив, малограмотен, охоч до баб. На берегу разрешает команде ВСЁ. В море собран, храбр, хитер, дисциплинка строгая, отличный лоцман. Независим. За матросов из команды глотки перегрызет. Если есть повод спешить, то можно и рискнуть, помолившись. Купчишко прав – тридцать золотых растопят сердце старого волка.

Для начала пришлось оживлять Пруха. Вспомянув о своей морской болезни, коротышка заплакал от отчаяния. Заметался по узкому чердаку резидента, как гиена по клетке. Потом встал и заявил, что перед мучительной смертью ему обязательно надо расслабиться. Иначе он не играет. Твердолобость Пруха Верест уже познал. Стоит дури поселиться в голове – поршнем не выбьешь. А дурь была всеобъемлющая – улыбка на мордуленции Пруха разверзлась до ушей и даже дальше. В итоге он выклянчил у Вереста двадцать тулеров, сообщил, что спешит к «отзывчивым служанкам» и упахал, прикрикнув от порога, что искать его не надо.

Прибытие «Святого Варзария» ожидалось к полудню. К завтраку Прух не явился. Ко второму завтраку – тоже. Пришел Толмак с рюкзаком и карабином, и вдвоем они отправились на разборку в заведение «Отдых в пути». Выслушав яркое описание искомого объекта, дряхловатый портье испуганно показал на потолок и почему-то шепотом сообщил, что претензий к постояльцу не имеет. Парень, конечно, хорошо пошумел, но зато с какой душой нараспашку он сорил деньгами! За два года на этом дворе ни одного столь щедрого клиента не было…

– Особенно за счет Корпуса Королевской безопасности, – проворчал Верест и под сдавленный предынфарктный хрип служителя отправился оживлять подельника. Картина застывшего куража, конечно, впечатляла. Носки, бутылки, мятые покрывала. Мертвецки пьяный Прух со счастливейшей улыбкой – словно принял пулю на вздохе – в рассупоненном виде возлежал на кровати. По бокам дрыхли отзывчивые служанки, изможденные жизнью и возрастом. У одной вокруг шеи – кружевное жабо, у другой – вообще ничего, кроме грязи под ногтями. Бедный север – ни косметики, ни эпиляции, ни краски для волос. Не говоря уж о примитивном стилисте-цирюльнике.

– За час не протрезвить, – компетентно заметил Верест. – Нализался, как скотина.

– Ну отчего же, – Толмак приподнял веко «покойного». – Попробуем. Случай, конечно, из ряда вон, но, думаю, за полчаса справимся. Есть тут один чудо-колодец…

Через десять минут из глубин стылого ада раздался исполненный муки вой:

– Поднимите меня, я больше не бу-у-удууу!!!

– Пусть посидит, – зевнул Толмак. – Полумеры не решают.

– Помогите!!! – орал Прух. – Замерзаю!!!

– Не ори, не дома, – перегнулся в дыру Верест. – Будешь знать, как подводить товарищей. Виси и не вякай. А хочешь вылезти – досчитай до ста. Но только громко, медленно и вдумчиво, я прослежу…

К моменту их прибытия на пирс «Святой Варзарий» уже входил в порт. Плыл по течению, сложив паруса. Классическая трехмачтовая каравелла, заросшая водорослями по пушечные порты. С закругленным днищем, поднятой линией носа и бушпритом, вынесенным вперед под углом к баку. Говоря морским языком, судно имело прямое парусное вооружение, причем стародавний его вариант: паруса поставлены перпендикулярно килю и скреплены канатами. На верхушке грот-мачты, на месте королевского стяга, трепетало двухцветное полотнище: диагональная полоса делила флаг на желтый и сине-фиолетовый треугольники.

В «вороньем гнезде» под марселем позевывал дозорный, издали похожий на Пруха. Капитан стоял на мостике, скрестив руки на груди. Первое, что бросилось в глаза – огромный саблевидный клюв, явно позаимствованный у дикой птицы.

– Вот каков он, небезызвестный Лубрик, – вздохнул Толмак, забрасывая на плечо котомку с торчащим из нее прикладом. – Ну, пойдемте, морские волки, торговаться будем…

Напичканный достоинствами и недостатками капитан, кроме сделки с дьяволом, заключил первоклассный гешефт с правительством. Помимо полутора десятков пассажиров он перевозил особо важный груз, сопровождаемый восемью молчунами, «армированными» до зубов. Проходы в трюм охранялись, как золотой запас королевства – молчуны надувались и злобно бычились на каждого, имеющего неосторожность приблизиться.

Ни радара, ни сонара, ни эхолота на каравелле, разумеется, не держали. Имелся витиеватый гирокомпас, но что им делали, неизвестно – кривая полоска берега ни разу не пропадала из виду. Рулевой обладал умением «вслепую» повторять береговую линию. Управление через штурвал передавалось на румпель, с румпеля на руль в задней части киля – вот и все премудрости. А для обратного пыхтения, в полный штиль, навстречу течению, корабль легко преображался в галеру: вскрытием специальных портов для весел и посадкой команды на «каторжные» лавки.

Дисциплина держалась строгая. Команда пахала, не разгибаясь. Угрюмые матросы лишь глазами отвлекались от рутины – когда появлялись женщины из числа пассажиров. Иногда отпускались чудовищные шуточки, что, впрочем, считалось безобидным и ни в коей мере не задевающим достоинства гражданок.

Не все пассажиры обладали средствами оплатить пребывание в каютах. Человек десять – две семьи, с детьми и пожилыми родителями – ютились на верхней палубе под баком. Спали на вещах, днями напролет сидели, сжавшись кучкой, укрытые попонами, и уныло молчали. Как пояснил Толмак – бедняки из Лагории, отчаявшиеся найти работу на родине и завербовавшиеся в колонию Сандунг на добычу золота. Нечисть неизбежно поглотит Лагорию, а на север не попрет: земли Отчуждения не по зубам Нечисти.

Сумма в триста тулеров предполагала, очевидно, проезд с комфортом – неплохую четырехместную каюту с умеренным содержанием грязи и откидным столиком. Постельное белье также предполагалось – но это было явное излишество: в земных поездах дальнего следования непростиранные, неглаженные, мокрые, желтые и вонючие комплекты смотрелись как-то привлекательнее.

В соседней каюте обретались девушка с пожилым заносчивым субъектом – лагорийский полицейский чин рубанул, не подумав, правду-матку о премьер-министре Духане, за что и схлопотал высылку на край географии. С ним и дочка. Старик безостановочно гундел, недовольный «адскими» условиями содержания, а дочурка отсиживалась в каюте, либо торчала на баке, с головой в покрывале. Такие мышки, озабоченные звездой пленительного счастья, всерьез Вереста не интересовали. Жизнь сделала прививку. Куда интереснее особа, проживающая в каюте напротив. Проживала она, правда, не одна, а со спутником, но временные трудности Вереста не пугали. Плыть долго.

Женщина была хороша и величава. Команда открыто глотала слюнки в моменты ее выхода на «арену», а когда пушистые локоны вырывало ветром из-под мехового манто, дисциплина держалась практически на волоске. Впервые узрев ее в коридоре у дверей каюты, Верест потерял дар речи. Она прошла, коснувшись его волосами, и он онемел.

– О, святая Негра, душительница путан, еще один юбочник, – проворчал Толмак, тычком водворяя его в каюту.

Повторно он увидел ее к вечеру, на палубе. Команда колдовала с парусами, опальный чин зачитывал очередную ноту протеста капитану (оба злобно сверкали глазами), а дочурка зябла на баке. Эффектная дама вышла на прогулку со спутником – худощавым молодым заморышем. В роскошном манто, утепленной шляпке на завязочках, пушистом боа из меха и перьев – поднялась на полуют и замерла у ограждения, уставясь на море. Спутник, в пижонском пальто из переливающегося муара, приобнял ее за плечи, стал усердно шептать в ухо. Красотка с улыбкой отвечала. Затем склонила головку и искоса глянула на Вереста – слишком быстро, чтобы должно оценить намерение.

– Что за птица, братишка? – обратился Верест к матросу в байковой бандане. Тот как раз улучил минутку и плевал за релинг.

– Это леди Харита, приятель, – ухмыльнулся матрос, проследив за его взглядом. – Не магнит, а манит, да? Закуси губу, она не про твою честь. Ей простой люд по барабану. Видел зубров, стерегущих трюм? Так эти зубры не только трюм – они и леди Хариту стерегут.

– Важная персона, братишка?

– Очень важная, приятель. Начальник колонии Сандунг – ее брат. А сама – фаворитка и советница премьера. У нее дом рядом с королевской курией и поместье под Касперо на триста гектаров. Самая умная дама в королевстве, понял, а?

– А заморыш кто такой? Глянь, братишка, он ей ухо сейчас откусит…

– Имеет право, приятель. Это полковник Ушкарь – директор управления делами. Говорят, у них жгучий роман; не смотри, что рылом убит – он в постели зверь неистовый, точно тебе говорю. А бабе что с мужицкой красоты? Они иное ценят. Лишь бы харей не похабнее нечисти…

«Но определенно она авантюристка, – размышлял Верест, спускаясь в каюту. – Скучно ей. Иначе не отправилась бы в плавание за тридевять земель».

Коллеги практически не выходили из каюты. Толмак упоённо спал. Сколько сна влезало в этого человека – уму непостижимо. В короткие перерывы между встречами с Морфеем точил ножи и потреблял продукты из дома.

– Не люблю я море, – признавался кисло охотник. – Пустое пространство – ни уму, ни сердцу. В груди дохлятина. Да и пираты тут периодически шныряют. В миру они добрые, в общинах обретаются, а как припасы кончаются, выводят из речушек свои баркасы и начинают зверствовать, словно и не люди…

Еще хуже приходилось коротышке. От морской болезни, последствий загула и занятий «художественной проституцией» его совсем развезло. Полежав на одной кровати, коротышка перебирался на другую, наивно полагая, что в том краю благоприятная патогенная зона, но и там начинал стонать, расклинившись между койкой и переборкой. Иногда бегал к питьевому танку – качая из него, как насос…

Поутру обстановка вокруг «Варзария» серьезно изменилась. Верест поднялся раньше прочих, взошел на палубу. Береговая линия резко приблизилась – почтенные горы уже не плавали слепыми очертаниями в сизой дымке, а стояли совсем рядом – суровой монументальной стеной. Слева и справа возвышались рифы. Длинная цепочка скал, крохотных островков, коралловых скоплений уходила в море по траверзу и терялась за горизонтом. Протащиться между этими преградами, вероятно, было нелегким делом, но рулевой уверенно вел каравеллу, вписываясь между двумя надводными скалами, расстояние между которыми казалось не больше пятнадцати морских саженей. Очевидно, здесь и пролегал курс малотоннажных судов, способных славировать между рифами, не обходя понапрасну обширный архипелаг.

Рулевой привычно вертел штурвалом. Неподалеку обретался капитан, внимательно просматривая мятую карту.

– Прошу прощения, капитан, – окликнул его Верест. – Где мы находимся?

Морской волк без удовольствия оторвался от своего занятия. Оглядев наглеца, процедил:

– Проходим мыс Кошмара – самую северную точку материка.

Проплыла колония актиний – морских огурцов, прилепившаяся к подводной части рифа. Натуральные огурцы, упитанные и скользкие. А стоит кораблю проплыть – сразу выпустят присоски, расцветут всеми красками, превратятся в красивейшую клумбу…

– А эти скалы, капитан, они надолго?

Раздражение плеснуло румянцем. Лубрик вскинул глаза.

– Послушайте, как вас там? Вы бы шли куда подальше – не самое удачное время хотеть всё знать.

Пускаться в пререкания он не решился. Хозяин – барин. Спустившись по трапу с полуюта, взошел на шканцы и медленно отправился вдоль борта. Каравелла уже не спала. Шевелились палубные жители, поочередно вылезая, стуча зубами, из-под тряпья. Проскользнула на бак серая мышка – дочка скандалиста. Появились молчуны, свободные от караула – терли зенки, потягивались. Работала команда – по распоряжению капитана четверо молодцов скручивали фок-парус.

– Сегодня прохладно, не находите?

Он с готовностью обернулся. Кто тут не по его душу?

Леди Харита, скромно улыбаясь и придерживая длинное манто, всходила на шканцы. Он подал ей руку.

– Нахожу, леди. С добрым утром. Но чего нам бояться, мы тепло одеты.

Она соблазнительно улыбалась, созерцая его с расстояния каких-то сантиметров. У красавицы были очень умные глаза и пушистые ресницы с налипшими остатками сна. Момент внезапности прошел – Верест тоже широко улыбнулся.

– Вы не против, если я с вами постою? – спросила дама.

Ох, уж эти внезапные женщины…

– Нет, леди Харита, – сказал он. – Я буду против, если вы развернетесь и уйдете. Мое сердце разорвется от тоски.

– Вам знакомо мое имя? – удивилась она не очень убедительно.

Он кивнул.

– Да, леди. Меня просветил один из членов команды – вас очень хорошо знают. Мне понравилось ваше лицо. Надеюсь, в этом нет ничего недозволенного? Мне понравились ваши глаза, леди – эти синие озера, созданные для любования. Ваши руки, ваша чудная улыбка, разгоняющая тучи… Ваша аура, повергающая в трепет и зовущая сердце к высокопарности… Мне одно не понравилось, леди – ваш спутник. Надеюсь, этот спесивый уродец еще спит?

Харита засмеялась. Потянулась к Вересту и машинально взяла его под локоть. Но, опомнившись, убрала руки и покосилась на палубу, где молчуны с интересом наблюдали за процессом «съема».

– Я тоже на это надеюсь, – пробормотала Харита, отступая на шаг.

– Простите, – печально вымолвил Верест. – Я не хотел вас скомпрометировать.

– Не волнуйтесь, – прошептала дама, зябко кутаясь в боа. – Вы никого не скомпрометировали. Я хозяйка своей судьбы, и если некоторым Ушкарям не нравится мое поведение – они могут утопиться. Как ваше имя, герой?

– Меня зовут, Лексус, леди, – он внезапно заволновался, попятился, на ощупь нашел перила и спрыгнул на верхнюю палубу.

И тут залп картечи хлестнул по борту.

Он поймал ее глаза – испуганные, источающие боль. Словно судорога вонзилась женщине под кожу: отливающее сталью манто загуляло волнами – она села на пол, уронив голову. Изо рта потекло…

Новый залп вывел его из оцепенения. Шрапнель застучала по борту, закричали люди… Верест взлетел на шканцы, пригнув голову, добежал до упавшей Хариты, рухнул на колени. Поздно – синеглазка смотрела широко и неподвижно. Кровь текла и пузырилась. Вот и вся любовь…

Он крутанулся на корточках, оценивая обстановку. Дочь опального чина скорчилась на носу. Легла на настил, поползла к канатам, опутывающим фок-мачту. Рулевой без признаков жизни висел на штурвале, капитан Лубрик злобно ораторствовал, потрясая кулаками, молчуны занимали позиции. Топала команда – кто на шканцы, кто к пушечным портам.

Третий залп прошел значительно ниже – в район ватерлинии. Верест поднял голову.

Рифы ожили! Немудрено, что скопление лихих людей осталось незамеченным: глухие скалы и островки могли укрыть целую флотилию. Узкие лодчонки выскальзывали из проток, замельтешили весла. В каждой – четверо гребцов, на носу – стрелки, потенциальные десантники. Опять ожила коварная картечница, установленная в расщелине ближайшей скалы. Вихрь ударил поверх борта – по людям…

– Опустить якорь! – рычал Лубрик, метаясь между портами. – Не стрелять! Подпустить ближе!

Очевидно, и с другого борта атаковали – этого Верест не мог видеть. Но и там суетились матросы. Матери хватали детей, отцы растерянно лупали глазами. Выскочил Толмак с двумя автоматами, за ним Прух, опухший и ворчащий. Толмак отыскал глазами Вереста, сплющенного на шканцах.

– Держи! – швырнул автомат. Уже веселее.

Задыхаясь, выбежал опальный чин. Завертел головой.

– Арика, доченька! – громогласный вопль вырвался из стареющих легких.

– Отец! Я здесь! – крикнула девица, не решаясь приподняться: сквозило над самой головой.

– Огонь! – рявкнул капитан.

Дружный залп качнул корабль. Загудели лафеты. «Святой Варзарий» заволокло клубами дыма.

– Заряжай! – орал Лубрик. Лязгнули приемники снарядов. Медный звон стреляных гильз прозвучал, как благовест.

– Целься!

Пираты рассчитывали на фактор внезапности. Но на усиленный состав команды (молчуны на месте не стояли), и слаженность действий не рассчитывали. Две лодки по правому борту разнесло в щепки. Трупы плавали среди обломков, мелькали головы живых. Стволы, гребущие руки, орущие глотки… Но два суденышка проскочили обстреливаемый участок и вошли в мертвую зону под бортами. Из-под скалы на подмогу вынеслись еще два.

– Доченька, я иду к тебе! – заголосил старик, дохромал до трапа и, соскальзывая со ступеней, полез на бак.

– Не надо, отец! – завопила девица. – Здесь стреляют!

– Огонь! – зычно рыкнул капитан.

Новый залп потряс корабль. Клубы дыма окончательно окутали палубу. Лодку разнесло, как будто она была трухлявая. Полетели тела с растопыренными конечностями. Обломки рухнули на лодку, следующую в кильватере. Крики боли слились с треском дерева. Уцелевшие прыгали за борт, плыли обратно… Старик вскарабкался на бак, споткнулся о разобранную бухту – поднялся, хромая, побежал к дочери. Но не добежал: лучшей мишени и не выдумать – задергался, как на веревочках, окрасился кровью, рухнул ничком, застряв головой в веревочной лестнице.

– Отец!!! – тоскливо и истошно голосила девица.

В два прыжка Толмак взлетел на шканцы. Сверкнул глазами.

– Неплохое утро, да, Лексус?

– Бодрит, – согласился Верест, передергивая затвор. – Ну что, Толмак, работаем в обойме? На счет три?

– Идет, – согласился Толмак, за шиворот втаскивая упирающегося Пруха. Коротышка безумно вращал глазами и зачем-то надувал щеки. Оружие он, конечно, забыл в каюте.

Просвистели канаты. Четыре строенных крюка вонзились в борт – классический абордаж с маломерных судов на крупнотоннажные. Вот-вот появятся орущие глотки, сверкнут сабли…

На подмогу уже бежали матросы с палубы. Но далеко – пока добегут, всех троих посекут.

– Поехали! – они припали к борту, полоснули очередями.

Карабкающегося первым сорвало, точно ветром. Ползущий следом пригнулся, рубанул саблей. Автомат выбило из рук – хорошо, ремень висел на плече, не упал в воду. Верест ударил прямым – в ревущий рот. Пират соскользнул с лестницы, съездив пяткой кому-то сзади, уцепился за веревочную перекладину. Найдя опору в пушечном порту, швырнул себя вверх, схватив Вереста за грудки. Сабля полетела на борт. Падать в море не хотелось совершенно. Верест напряг мышцы, рванул противника на себя, и они покатились по настилу, рыча, как звери. Жуткая боль впилилась в грудь: жилет пирата был прошит стальными пластинами с острыми шипами.

В разгар поединка сабля рассекла воздух. Коротышка успел среагировать – подобрал клинок и рубанул по шее пирата. Захватчик плеснул кровью. Головы не лишился, но горло отказало – отлетел мгновенно.

Скинув труп на палубу, Верест вскочил. Нащупал автомат за спиной, повернул к себе.

– Спасибо, Прух…

– Спасибо? – изумился коротышка. – И это всё, что ты можешь предложить?

Толмак бился примитивным кулачным боем – подняв плечи, опустив голову, наносил беспощадные костоломные тумаки. Один мертвец уже валялся, траурно окрашенный в красное. Да и второму недолго осталось наслаждаться – с развороченной челюстью он с трудом водил глазами и почти не защищался. Одновременно двое, махая тесаками, взлетели на борт. Глаза испуганные, бороды врастопырку. Аллах акбар, мужики? Прыгнули одновременно – один на Пруха, другой на Вереста. Ни ума, ни фантазии у разбойничков. Своего он кончил в полете, накачав свинцом. Второй, не по-мужски визжа, насадил пузо на клинок, заботливо выставленный коротышкой. Сабля со звоном переломилась. Но часть клинка осталась в теле – влеча за собой продолжительную агонию. «Благородный» пират ползал по настилу и мучительно умирал. Когда последние два разбойника спрыгнули на борт и легли, расстрелянные в упор подбежавшими матросами, он еще жил. Корябал по настилу грязными когтями, шептал – не то молитву, не то проклятия. Когда добили последних отморозков, доплывших до корабля, он пускал пену, точно загнанная лошадь. Когда торжественный вопль из луженых глоток возвестил вырванную с мясом победу, он с трудом умер…

Для закрепления пройденного капитан приказал нафаршировать скалы. Поставили пушки на прямую наводку и кромсали камень до полного абсурда. Снялись с якоря и медленно тронулись между безжизненными островками. Пираты ушли зализывать раны. Через четверть часа мыс Кошмара (вот уж воистину…) и сопутствующие ему рифы остались позади: «Святой Варзарий» вышел в море. Чернеющие от усталости матросы подняли латинский парус на бизани. Капитан лично повернул корабль лево руля, чтобы не терять из вида берег. Появилась возможность подсчитать потери.

Главную утрату дня – леди Хариту – бережно спустили на палубу, положили под грот-мачтой и укрыли одеялом. Остальных – приплюсовали. Из пятнадцати пассажиров погибли пятеро. Не считая леди – опальный старик, полная женщина – мать двоих детей (пуля прилетела случайно, убив наповал) и две старушки, скончавшиеся не от войны, а от разрыва сердца. Из восьми охранников, стороживших трюм, уцелели шестеро. Из двадцати членов команды – шестнадцать. Двое раненых, но, похоже, не серьезно – лежали в кубрике, куда добрались без посторонней помощи. Оставшиеся в живых пассажиры выли непотребным воем. Мужики сидели кучкой, потрясенно молча. Дочурка проштрафившегося чиновника не отходила от отца. Стоит отдать ей должное – она не лила обильных слез. Сидела на корточках в ногах погибшего, тихо покачивалась, оцепенело смотрела в одну точку. Глава «рейхсканцелярии» Ушкарь даже не вышел из каюты. Сам капитан спустился к нему, а когда вернулся, обветренное лицо багровело от презрения.

– Обсерился, урод, – сплюнул под ноги. – Переклинило. Сидит и скулит от страха, даже не понимает, чего я ему толкую.

– Ладно, – зевнул Толмак, кисло оглядывая «уголок мертвых». – Пойду досыпать. Ох, не люблю я море… Эй, коротышка, ты со мной?

Беда обнаружилась довольно скоро, когда охрана заглянула в трюм. И ахнула. Вода затапливала переборки, сочась через пробитое картечью днище. Груз ушел под воду – угадывались очертания плотно сбитых ящиков.

– Капитан, мать твою, тонем! – взревели молчуны. Мигом врубили помпу, но откачать не удалось – слишком поздно взялись. Под напором воды трещало дерево: брешь ширилась и превращалась в неохватную дыру. Насос работал, как проклятый – сменяясь пятерками, матросы наращивали мышцы, но уровень воды неумолимо поднимался. Охрана переквалифицировалась в дайверов – ныряла и вытаскивала основательно подмокший груз (как оказалось, партию новеньких гранатометов, закупленных обороняющейся Гариббой). Капитан повернул «Варзария» к берегу – иного выхода не было, нос судна заметно клюнул. Полчаса – и лишним «Титаником» во всевозможных мирах станет больше. Досконально изучать берег не нашлось времени: преодолевая мертвую зыбь, съедающую быстрый ход, каравелла вошла в первую же бухту, окруженную угрюмыми скалами – на первый взгляд вполне подходящую для стоянки. Отлогий берег отсутствовал, серые глыбы обрывались в воду, образуя неудобный, но пирс. Но беда не ходит одна: в десяти метрах от «пирса» подводная скала пропорола днище. Заскрипев сочленениями, корежась и кромсаясь, посудина встала. По счастью, было время отлива, и имелся небольшой шанс, что при поднятии воды каравеллу сдернет с рифа. Капитан орал, как истеричка, что вполне объяснимо – такой подлянки от жизни он не ожидал. Облаял всех, никого не забыл – начиная с Пруха и кончая создателем этого мира. Пиратам и членам команды досталось отдельно, причем в равной мере. Единственная на весь борт шлюпка в ходе катаклизма почти не пострадала. Отказала только механика спуска ее на воду. Обозвав всех присутствующих и отсутствующих в очередной раз мудаками, Лубрик проорал, что если через две минуты «это гребаное корыто» не встанет куда надо, вся кодла пойдет до берега пешком, по дну, уж он позаботится. Угроза возымела действие. Перевезли гражданских, в том числе трясущегося канцеляриста, которого за воротник извлекли из каюты и бесцеремонно навешали пинков. Трупы оставили в покое – им и на палубе было неплохо. Потом тянули груз, припасы, бочонки с питьевой водой, умудрились захватить даже картечницу, которую тут же зарядили и направили на скалы. День прошел, как бег на километр. Узкую площадку между скалами оградили валунами и навесили тент. Гражданских расположили отдельно – в тесной расщелине. Только к вечеру размеры несчастья уложились в голове. На вопрос Вереста о том, как жить дальше, капитан взбеленился, сжал кулаки и заорал:

– Пошел к черту!

Верест стиснул зубы. Обратился с тем же вопросом к боцману – спокойному парню с пузом. Моряк пожал плечами.

– Жить надо, приятель. Будем лес рубить, старушку ремонтировать. А что еще прикажешь? Ни одна посудина нас не подберет – все линии маршрутов далеко.

– Господи, да где тут лес… Долго стоять-то?

– Пару декад, парень, если с голоду не подохнем. На лучшее и не рассчитывай.

– Приплыли, – уныло констатировал Толмак, наблюдая, как в отдалении злые, как бультерьеры, матросы оборудуют лагерь. Коротышка жалобно вздыхал. Наступало время прилива. Скособоченный «Варзарий» дрожал нутром, стонал обшивками переборок, покачиваясь на легкой волне. Но сниматься с рифа пока не собирался. Троица сидела отдельно от прочих – на отполированном ветром валуне. Комфорта не было, но был обзор. Команда занималась своими делами, гражданские сбились в кучку, переживали. Дети испуганно крутили вихрами. Как нередко случается в беде, мужики стали бабами, бабы мужиками. Ушкарь мелко трясся, свернувшись калачом. Дочка погибшего сидела с краю, обняв колени. Маленькая, в мешковатом одеянии, на голове войлочная шапочка ниже ушей. На губе простуда. Не женщина – недоразумение. И худющая – соплей перебить можно.

– У меня инструкции, – уныло бросил Верест. – Задержки недопустимы. Тем более такие.

– А ты представь карту, – буркнул Прух. – Мыс Кошмара практически на одной долготе с Залесьем.

– И сколько тут? – Верест поднял голову.

Толмак хрипло хохотнул.

– До Вергилии криллов двести. Я, конечно, не назову себя трусом, коллеги, но озноб берет, как подумаю.

– Но ты же знаком с землями Отчуждения.

– Знаком, – согласился Толмак. – Особенно с теми, что примыкают к колонии Монг. А штуковина эта, не побоюсь сказать – ух, разнообразная. Если вы готовы на яркие дела…

– Ну, не то, чтобы в омут головой… – отправился на попятную Прух.

– Помолчи, – нахмурился Верест. – Пусть Толмак растолкует, а потом осмыслим.

Полученная информация не окрыляла. Север материка, как известно, имел еще одно название, более историческое. Орхант. С легендой о героической борьбе колдунов Юга с колдунами Севера Толмак был знаком, но относился к ней скептически. Хотя и признавал, что к нынешнему состоянию северных земель колдуны приложили не только руки, но и голову. Заселение здешней суши людьми началось лет семьсот тому назад с островов Турнос на юго-востоке от континента. Сейчас там небольшие, довольно развитые государства, но они не в теме. Сначала появились колонии на территории нынешних Лагории, Карабаха, Эрминеи. Постепенно люди ассимилировали и как-то ненавязчиво извели под корень аборигенов-тунгов (отсюда и название материка: Тунгнор – земля тунгов). Только на севере сохранились поселения коренных жителей, в том числе совсем уж легендарного Подземного народца, которым много веков уже пугают детей. Тунги – невысокие, коренастые, уродливые до крайности. Вроде Пруха (тут коротышка чуть не вскипел, он считал себя эталоном красоты). Иногда обладают пси-способностями. Иногда агрессивны… Постепенно по всему континенту земли распахали, леса освоили, хищников либо приучили держаться от человека подальше, либо истребили. Остался заповедник – Орхант. С юга заперт Змеиным хребтом, с севера – морем.

За 700 лет освоения Тунгнора Орхант практически не пытались цивилизовать. До сих пор большая часть территории к югу от земель Отчуждения – леса и степи. Имперские войска при особо тупых императорах предприняли несколько походов на север, входили в Змеиный хребет, теряли тысячи солдат и уходили обратно.

Сейчас Орхант – горно-лесисто-болотный край, где разбросаны редкие поселения тунгов, и еще более редкие – людей, основанные пиратами, беглыми зэками, религиозными и политическими изгоями. Есть несколько монастырей сунгаитов. Сохранились подобия дорог, неизвестно кем, когда, как и зачем построенные – только, как правило, дороги заросшие, никуда не годные и никуда не ведущие. Развалины неизвестных цивилизаций поглощены дремучим кустарником, похоронены под обвалами, размыты дождями, реками. В болота лучше не соваться, горы обходить, а леса преодолевать исключительно бегом. Навязчивое ощущение, что за тобой с аппетитом наблюдают. В руинах – привидения, в лесах – мутанты и чудовища.

– А привидения-то зачем? – поежился Верест.

– Обязательно спроси, когда будем проходить, – кхекнул Прух.

Толмак натянуто улыбнулся.

– А куда им податься? В цивилизованных местах эти ребята давно не появляются. Какое удовольствие, если тебя, куда ни придешь, разглядывают, ощупывают, громко обсуждают, срисовывают, да еще испытывают на тебе разные вредные излучения?

– Ладно, – Верест поморщился. – Закругляем эти байки из склепа. Перспективы у нас есть?

– А как же, – кивнул Толмак. – Даже у человека, идущего на виселицу, есть перспективы. Веревка, скажем, сгнила, а другой нет. Земля треснула, или дракон Чао прилетит и освободит.

– У нас еще хуже, – жизнеутверждающе заметил Прух. – Но Лексус, в общем-то, прав – сидеть у моря совсем не хочется. Жратва иссякнет через день – друг дружку кушать будем. А я маленький, меня же и сожрете первым.

– Зверье сюда придет, – подлил маслица Толмак. – Назавтра же пронюхает и облюбует засаду. Когда бросится – ни картечница не поможет, ни сабли. А бежать некуда, только в море. Или на корабль, который не сегодня-завтра развалится.

– Я видел у матросов приличные арбалеты, – понизил голос до свистящего шепота Прух. – Для путешествия штука незаменимая. Вот бы свистнуть…

– Самим бы смотаться, – покосился на матросов Толмак. – Боюсь, возникнут неразрешимые проблемы. Лубрику, как воздух, нужны рабочие руки.

– А с транспортом? – вспомнил Верест. – Двести криллов в пешем виде по всему многообразию – это, конечно, суицид. Застрелиться можно, и не уходя.

– Дойдем до людей или не очень несговорчивых тунгов, раздобудем лошадей. Золотые монеты пока в ходу.

Верест вздохнул.

– Я не умею ездить. А учиться – поздно. И вообще терпеть не могу этих ржущих.

– А мне стремянку надо, – буркнул Прух. – Или разбегаться и прыгать. Или вообще не слезать.

Толмак их успокоил:

– Не проблема. Три монеты золотом – будет повозка. Пять монет – прочная. Восемь – быстроходная. Одно настораживает – слишком уж резко обрываются здешние дороги. Как бы не пришлось дважды, а то и трижды обзаводиться гужевым транспортом.

Ночь прошла без эксцессов. Утром собрались уходить, да и Прух что-то сильно занервничал: разбудил их дерганый, с ног до головы укрытый попоной, согнутый в три погибели, и давай бормотать про долгую дорогу. И косился при этом по сторонам как-то затравленно.

«Спер чего-то», – догадался Верест.

Матросы и охрана собрались в кружок, тоскливо жевали завтрак, дозорные озирались. Одна Арика подозрительно посматривала в их сторону. Покосившись на матросов, закусила губу, сползла с камня и перебежала к ним. Села на корточки, закутавшись в груботканую мешковину.

– Вы уходите? Я с вами, можно?

Она умоляюще вытянула губки – ну чистый киндер в шоколаде: мордашка тонкая, загорелая. Ничего, правда, выдающегося – скорее мальчишка, чем девчонка. И ранняя больно – до совершеннолетия хоть дотянула?

– Какой наблюдательный ребенок, – прошипел Прух. – А куда мы уходим?

– Я это чувствую, я догадываюсь… – зачастила девица. – Я вас очень прошу, пожалуйста, возьмите меня с собой. На мне одежда прочная – я смогу идти с вами, она не порвется, и теплая – смотрите, мехом прошита… – как на сеансе стриптиза, девчонка задрала подол бесформенной мешковины, демонстрируя стеганый подклад.

Толмак решительно покачал головой. Прух зафыркал, как «Запорожец».

«А она и впрямь наблюдательная», – подумал Верест. Но, будучи человеком отчасти благоразумным, покачал головой.

– Опомнись, девочка, тебе жить надоело?

Девица вспыхнула.

– Я не девочка. А останусь – и подавно ей не буду. Пьяные матросы пытались изнасиловать меня ночью. Вы не слышали, вы спали… Я вцепилась в тетушку Агаму, они и отстали. Но опять пристанут, они же матросы…

«Ну да, – подумал Верест. – Им по определению положено. Куда податься нравственно отсталой публике?»

– А нас ты, следовательно, не боишься? – логично вопросил Толмак. – Сама подумай – путь неблизкий, идти скучно, чем займемся?

Арика опустила голову. Пробормотала, спело краснея:

– Я уж потерплю… Вас меньше…

– Но мы сильные, – возмутился Прух. – И что касается борделя на колесиках…

– Ладно, хватит загибать, – разозлился Верест. – Никуда ты не пойдешь, замухрышка. Пусть тебя изнасилуют в семь рядов, но ты останешься жива. И какое-то время сыта. С нами не будет ни того, ни другого. Точка. Отвянь от нас.

Девчушка несказанно опечалилась. Села на землю, прислонясь к камню, вздохнула с тоской и сняла с головы позорную шапочку. Пушистые локоны, волнуясь и светясь, ощутив свободу, рассыпались по плечам бурным золотом, в корне меняя окружающую обстановку, представления о человеке и даже настроение…

– Впрочем, надо подумать, – Верест задумчиво покарябал затылок. – Вчетвером, как пить дать, веселее будет.

– Вот-вот, – поддержал Прух. – Скажем наше решительное «как знать»…

Толмак никак не прокомментировал увиденное. Он подавился, похоже, собственным языком. Или о жене подумал.

Прорываться пришлось с боем – сказавши «А», не сказать «Б» – себя невзлюбить. Известие о планируемом уходе команда к удивлению восприняла благосклонно (жратвы будет больше), но относительно Арики возмутились всем коллективом.

– Девка останется, – непререкаемым тоном возвестил Лубрик. Он уже мнил себя царьком – возлежал в неком подобии гамака, натянутом между двух камней, потягивал из трубки триш – местную легкую дурь типа марихуаны, и был почти спокоен. Команда, сгрудившаяся в холодной теснине, глухо роптала.

– Ублажать нас будет, – добавил капитан, сладко потянувшись. – Ты же толковый мужик, чужестранец, понимаешь, как долго нам тут хрюкать. А с этих матрон чего взять, – он небрежно кивнул на жмущихся в сторонке измученных женщин, прикрывающих собой детей и супругов. – Так, жратву приготовить, за дровишками слетать. Ну, уж или совсем на крайний случай…

Арика спряталась за спину Толмака. Больше было некуда: Верест напрямую контактировал с неприятелем, а за коротышку прятаться бессмысленно – он сам за кого хочешь спрячется.

– Извини, капитан, но девочка хочет идти с нами, – как можно мягче сказал Верест. Очевидно, прозвучало недостаточно мягко: матросы дернулись. Кто-то из охраны поднял автомат, но и Прух с Толмаком ворон не считали – они уже держали толпу на прицеле. Скорострелка из лаборатории министра явно выигрывала перед неуклюжестью аппаратов лагорийцев.

– Ну-ну-ну, – протянул расстроенно Лубрик. – Не будем ссориться, граждане. Из-за паршивой девки… Лапочка, ты же хочешь остаться, признайся.

– Пшел к черту, пентюх! – огрызнулась Арика.

– Капитан, арбалеты пропали! – вдруг загнусавил какой-то тощий матрос с заспанной физиономией. – Они украли их, капитан!

Волнение толпы достигло апогея. Кто-то машинально шагнул вперед.

– Ну вот, я так и знал, – пробубнил за спиной Прух. – Сейчас начнутся обиды, подозрения…

– Взять девчонку! – рявкнул Лубрик, наливаясь краской. – Ко мне ее! И этих троих взять! Кровью харкать будут!

Самый задиристый и недалекий прыгнул с камня. За ним второй, улюлюкая, как индеец. Кинулись к Толмаку с Арикой, словно и не веря, что охотник парень простой – расстреляет безо всяких декретов. Одному Верест поставил подножку; махнул в колене левой, неуклюже повернулся, засадил второму пяткой. Слабый удар, но сильный и не требуется: моряк заверещал и сделал красивый «с печки бряк» – дурной головой промеж камней. Он слишком долго плавал – совсем забыл, как дерутся.

– Ложись! – заорал Прух. Оглушительный треск, и ударная волна разорвала теснину. Ай да молодец коротышка, не пожалел гранату из выданных министром чуть не под роспись. Отвинтил буравчик (типа чеки) и бросил штуковину в сторону, дабы людям не навредить. Команда с воплями попадала. Капитан вывалился из гамака, прикрыв драгоценный затылок. Дрязги поутихли – пора улепетывать.

Улепетывали, как зайцы, вихляя между скалами.

Он был предельно невезучим в прошлой жизни. Перекати поле, не семьи, не специальности. Дрался отменно, а толку? Книжки читал, а смысл? Для кого их пишут? От нынешних книжонок – сплошные «Тараками-Мураками» для слабочитающих – лишь ранний кретинизм формируется. Отбарабанил в первую чеченскую, месяц провалялся в госпитале с контузией: мина прилетела по навесной. Ладно, слух не пропал. На вторую чеченскую уже не пошел – хоть и агитировали за приличные деньги. Мыкался из конторы в контору, на спортивную дорожку не встал – лень-матушка, в бандиты – как-то совесть не звала. А если есть в человеке совесть – значит, наверняка нет денег. Примета такая народная. Не везло во всем – в работе, дружбе, любви…

А в мире Тунгнора знаки поменялись. Он влипал в истории, как мухи в клеющую ленту, но в отличие от мух, благополучно выпутывался. Опять влипал, опять выпутывался. В тюрьме, на суше, на море. В кабинетах сильных и в подворотнях слабых. Гибли люди, шумел сурово тунгнорский Лес, плелись какие-то козни – военные, политические, личные. А Верест выходил сухим из воды, отмечая машинально, что с каждой удачей всё глубже погружается в таинства этого непонятного мира.

В этом было что-то неправильное.

Прух, как самый жизнеохочий, вырвался вперед. Короткие ножки мелькали, как заведенные, огибая препятствия. Толмак бежал с достоинством, широко работая локтями. Верест замыкал цепочку, не спуская глаз с летящих по ветру локонов.

Погони не было – а если и была, то отстала. Скальные россыпи оборвались, они выбежали к обрыву, на котором высокой стеной высился лес. Там и упали, задыхаясь от бега.

– О, саддахи, умираю, как хочу жить… – признался Прух. – Никогда так не хотел… Никогда так не хотел…

Заело.

– Расслабься, – выдохнул Толмак. – Не побегут они за нами. Побоятся. Ради бабы и пары арбалетов пороть горячку в колдовских землях…

– А мы не порем? – рассмеялся Верест и надрывно закашлял – хохот вырос колом в горле.

– А вы ребята ничего, проворные… – Арика перевернулась на живот, поднялась на четвереньки, чтобы лучше их видеть. Сильно раскраснелась от бега.

– Как люди долга и дела, мы работаем проворно, – не смог не похвалиться Прух. – Оттого и не спим во сырой земле, как некоторые.

– Ты дала боцману в ухо? – недоверчиво спросил Верест. – Или что-то с глазами моими стало? Но я видел, как он схватил тебя за руку, а потом ухо обнял.

– Да, – согласилась Арика. – Пусть не лезет. Я часто людям в ухо даю, когда пристают. Могу и вам навешать.

– А нам-то за что? – удивился Толмак.

– А на будущее, – девица понизила голос.

– Отлично, – обрадовался Прух. – Будем расценивать это как приглашение. Давай, лапочка, ты мне сейчас в ухо врежешь, а потом мы от этих двоих куда-нибудь сбежим…

– А ты заносчива, – заметил Верест. – Держу пари, что отец держал тебя в черном теле. Почему он тебя гнобил? Посмотри на свою одежду – в ней семеро умерли. Денег не было у старика? Слушай, а может, ты ему не дочь, а служанка?

– Отзывчивая… – пробормотал мечтательно Прух, закатывая глазки. Реминисценции накатили.

Верест ляпнул, не подумав, и пожалел. Сейчас в ухо даст. Голова как-то самопроизвольно втянулась в плечи. Но Арика, психически атакованная, наоборот, съежилась, посмотрела на него с укором и, закусив губу, принялась прятать под шапчонку роскошные кудряшки.

– Театр окончен, – усмехнулся Толмак. Северное небо не баловало солнышком. Дул колючий ветер. Низкие тучи неслись, как литерные составы – на полных парах. Зарядив арбалеты, изготовив «огнестрелы» и гранаты, они медленно двинулись на запад, мимо множества корней, опутывающих обрыв. Соваться в густую чащу не хотелось совершенно. Даже закаленный Толмак признал, что в пуще леса «немного неуютно».

– Успеем еще, – обрадовал он неискушенных коллег. – Двинем вдоль моря, пообвыкнемся. В береговой полосе жуть попроще. А то и вовсе одни скалы…

Под «простой» жутью, вероятно, подразумевались черные жуки с кулак величиной, снабженные ковшами типа экскаваторных, издающие беспрестанные клацающие звуки. Они копошились под обрывом, вытягивая что-то из трухлявых корневищ. Вполне миролюбивые твари – или сытые, если допустить, что добытое ими разложившееся месиво, испускающее слабое фосфорное свечение – пища.

Опутавшие скалы змеи тоже, вероятно, считались второстепенной мерзостью. Зато малоразборчивой в выборе противника. Они успели попятиться: две или три змеюги, приподняв головы, плюнули ядом. Желтая жижа растеклась по камням.

– Пакость какая, – передернуло Пруха. – Это выше моего понимания.

– Неплохо, – прошептала Арика, демонстрируя неженскую выдержку, – если это начало, то хотела бы я дожить до конца, чтобы посмотреть…

– Вернись, не поздно, – посоветовал Верест. – Матросы обрадуются.

Пришлось обходить этот вольный серпентарий. Коротышка страшно плевался. Твари смотрели вслед, обуреваемые чувством лени.

– Если что, стреляем из арбалетов, – предупредил на всякий случай Толмак. – Шуметь дома будем.

До популярного оружия спецвойск, прочно вошедшего в моду на Земле, эти самострелы явно не дотягивали. Но и последним хламом их назвать было бы неверно. Изготовлены в какой-то частной мастерской (о чем говорило клеймо на прикладах), очень компактные и в далеком прошлом даже покрытые лаком. Тетива нейлоновая, рессорная рама – из нержавейки, рукоятка и приклад – ружейные. Тетива взводится небольшим воротом в считанные секунды. Прямо к ложе крепятся пять стрел из пластика, а в колчане, который Прух свистнул в нагрузку к арбалетам – еще десятка два.

Классе эдак в седьмом ребятня во дворе конструировала арбалеты. Натягивали всемером, зато как дали – сарай насквозь, щепки в небо, девочки в экстазе! Натянули вторую, а тут из подворотни – участковый Крынкин – всего-то лейтенант, а злой и гадкий, как полковник…

Они прошли версты полторы вдоль обрыва, когда лес стал отступать, а обрыв преображаться в склон. Потянулись кустарники – мягкохвойные, ниспадающие с вершин, точно гривы с лошадей. Канава старого ручья, заваленная комьями глины, представляла собой готовую козью тропу. По ней и рискнули подняться. Первым Толмак с арбалетом, карабином на плече и гранатой наготове. За ним Прух, как-то враз затосковавший, Арика налегке, последним – Верест, вынужденный держать на контроле тылы и фланги.

Молчаливый лес не желал расступаться – он всего лишь сдвинулся на сотню метров, угодив в разлом. В далеком прошлом здесь чудило землетрясение – верхние слои планеты съезжались и раскалывались; а, расколовшись, вставали на дыбы, погружаясь в пучину. В результате появился овраг, заваленный неорганикой, в который они и вступили, с опаской поглядывая на исполинские тяжелые сосны, шумящие на склонах…

По уверению охотника, идти по самой пади – наиболее безопасно. Если встретишься с местной пакостью, то только с той, что промышляет в твоей же колее. Через полчаса Верест выучил наизусть подноготную Арики. Девочка шептала без умолку – то ли наболело, то ли страх глушила болтовней. В прошлом месяце ей исполнилось целых девятнадцать. В девять она лишилась матери – потомственная циркачка Рика Загирус скончалась от неведомой болезни, захлестнувшей в тот год Лагорию. Традиционная медицина в Тунгноре не в чести – испокон веков людей целили маги. С точки зрения логики это нормально: в пропитанном колдовством воздухе только маг (если он не шарлатан) видит ауру человека, а заодно и его болячки, отражающиеся на биополе.

С эпидемией маги не справились – болезнь бушевала, пока не насытилась. Долго еще по стране бродили переболевшие, но выжившие – обескровленные, безумные вурдалаки, прячущиеся в норах и лощинах от «санитарно-карательных» отрядов, сжигающих бедолаг на месте поимки. Рику Загирус миновала чаша сия: она умерла на начальном этапе болезни. В ту пору незаметный начальник участка в Касперо, отец переживал гибель супруги весьма своеобразно: чтобы отвлечься, он начал истово карабкаться по служебной лестнице, сбивая стоящих на пути. С верхотуры он и загремел, не одолев последней ступени. Должность вице-председателя полицейского департамента стала для него последней. Дочка росла у тихих родственников – обучалась в колледже, попутно похаживая на акробатику: гены циркачей со стороны матери никуда не делись. Зачем он потащил ее с собой в тьмутаракань? Возможно, из-за слепой эгоистичной любви? Спорить было бесполезно. На свою беду она тоже любила отца – в противном случае просто сбежала бы, дождавшись в укромном месте, пока «Святой Варзарий» не отойдет от пирса пристани Карион.

Гибель отца потрясла ее – до сих пор губы Арики дрожали при одном упоминании о прошлой жизни.

А обстановка между тем лучезарнее не становилась. Окружающая растительность густела и наливалась тяжестью. Сосны подступали к самому оврагу, черные, с шелушащейся, отслаивающейся корой, скопления кустов с подозрительными бордово-красными плодами сползали на склоны, оплетая гранитные надолбы. Коридор неба сужался, мрачнел. В какой-то миг появились птицы.

Черная тень выдвинулась над соснами, сделала виток в границах «коридора», после чего вдруг резко упала, на бреющем прошла над головами и истребителем взмыла ввысь.

– О, дьявол, – схватился за арбалет Толмак. Но стрелять не стал, выжидающе смотрел в небо. Виновница беспокойства медленно парила по кругу – огромная, с роскошным черным оперением. Вылитый дьявол. Еще две аналогичные выпали из облаков, присоединились к первой. Две закружились каруселью, третья – в обратную сторону, как бы компенсируя движение сородичей. Возникло ощущение, будто они обмениваются информацией.

– А это что за скворцы? – промямлил испуганный Прух.

Птицы разъединились. Двое, величаво махая крыльями, задевая шапки сосен, подались на восток. Третья осталась, грузно устроилась на ветку ближайшей сосны и вылупила пронзительные зенки.

– В «скворечник» улетели, – сквозь зубы сказал Толмак. – За семейством. У нас проблемы, коллеги. Через пару минут прилетит голодная ватага жён с детишками, и будут нас кушать.

– А этот чего остался? – поинтересовался Верест.

– Наблюдатель. Будет сообщать семейству о наших координатах, если мы соберемся дать драпа. А самое время, кстати, собраться – это грифы-черноклювы, племя на редкость умное, хотя и постоянно голодное.

– А нельзя его того… застрелить? – как-то смущаясь, словно боясь, что ее осмеют, спросила Арика.

Толмак вздохнул.

– Так они же умные. Из наших скорострелок не добить, далеко. Карабин обрезан, эффективен только в ближнем бою. И тварь это понимает лучше нас. Смотри, как издевательски щерится.

Птица действительно распахнула черный клюв, предъявив бездонную пасть, и, казалось, хохотала над незадачливостью путников.

– Арбалет добьет, – предположил Верест.

– Возможно, – согласился Толмак. – Будем надеяться. Эту штуковину черноклюв, по-видимому, еще не выстрадал, потому и не боится.

– Стреляй, – сказал Верест. – Мы из арбалета не обучены, можем только кулаком по морде.

Охотник вскинул арбалет. Птица вмиг насторожилась. Возмущенно каркнула, но мер принять не успела. Резко хлопнуло. Крик застрял в горле, пробитом стрелой. Судорожный взмах крыльев, и, будоража бурную хвою, цепляясь за ветки, птица покатилась вниз, спружинила от последней и распласталась на склоне, подмяв целый куст. Что за глупый скворец?

– Я, пожалуй, расслаблюсь, – предложил Прух.

– Не-а. Бежим сломя голову, прилагая все усилия, – сказал Толмак, забрасывая арбалет за спину. – И не дай нам боже узнать, что такое месть черноклюва…

Они неслись не меньше мили, обдирая лишайники с камней. Кожей ощущалось дыхание в спину собратьев убиенного. Когда растительность сгустилась, а склоны оврага превратились в отвесные стены, иссеченные пещерами, Толмак скомандовал:

– Стоп.

И первым полез в узкий «шкуродёр», освещая путь громоздким фонарем.

Убедившись в необитаемости убежища, расположились на отдых. Пещера оказалась замкнутым склепом с низким сводом и неприятным запахом, идущим от слизистых стен. Здесь можно было только сидеть или лежать – ощущая спиной холодную шершавость камня.

– Ну вот и первое крещение, – сопроводил событие Толмак. – Предлагаю это дело перекусить, а то что-то давно мы этим не занимались.

Фонарь неплохо прилепился к потолку – на бугристый нарост, напоминающий крюк. Сжевали по банке тушеной баранины – в неприличном молчании, слушая завывания ветра за стеной. Говорить не хотелось, тем более шутить – слишком уж мрачно было на душе. Арика беспрестанно морщилась – от непривычной беготни натерла ноги. И, похоже, не только ноги.

– Держи, – Верест достал из рюкзака запасные носки. – Натяни сверху. И расслабься ты, ради бога.

Что он еще для нее сделает? На себе понесет? Правильно, понадевают «французское» белье с кружевами на самом интересном месте, а потом суются в дикий лес.

– Дай карту, – попросил Толмак. Пришлось опять рыться в рюкзаке и извлекать с самого дна выданный министром свиток. Он просматривал это чудо печатной продукции уже дважды и пришел к выводу, что пользоваться творением местных геодезистов нужно с крайней осторожностью. Как паленой водкой. Карта изображала Торнаго, Аргутовы горы, часть Предгорья с Залесьем и лишь фрагментом охватывала Орхант (никто не предвидел, что придется здесь идти). Мыс Кошмара и юг от него карта, в принципе, отражала, однако достоверность информации вызывала резонные сомнения. Аэрофотосъемка в этом мире не проводится, в рисование с натуры не верится. С чисто познавательной точки зрения любопытно, но ориентироваться при движении?

Похоже, и Толмак был аналогичного мнения. Поморщился, подтверждая факт:

– Дерьмо, а не карта.

Однако монотонно продолжал водить по ней пальцем, шевеля при этом губами.

– Возможны поселения тунгов… Понятия не имею, как они к нам отнесутся, и стоит ли на них выходить. Криллах в двадцати на запад, или около того, должна быть деревушка – Багио, когда-то в ней обитали тунги, но однажды вымерли, а потом, по слухам, деревеньку прибрала к рукам секта. Но смысл? Ради встречи с людьми тащиться на запад? Вряд ли они нам выдадут транспорт – мы не их божество.

– Что за чудаки? – удивился Верест.

– Натуральные, – хмыкнул Толмак. – Не помню предыстории, дело, кажется, в Карабаре происходило, еще до войны. Пилигрим один объявился. Уж на что хватает сумасшедших, но этот всех передурил. Рассказывал про человека, который стал богом после того, как его прибили к доске большими гвоздями, и предлагал эту доску считать святыней. Достал многих, особенно церковников. Словом, замели. В Империи был суд, смастерили доску, приколотили этого бедолагу, богом он не стал… В общем, кого-то ему удалось заморочить, и теперь в Багио – их община. Говорят, вооружены они неплохо.

– А сюда их как занесло? – Верест почувствовал холодок в позвоночнике – уж больно родным повеяло.

– А куда еще? Везде прославились, даже в Фанжере. Куда ни придут, все докапываются: если я тебя стукну справа – слева добавить? И если чужого не надо, то как торговать? Вот и добрели сюда, непонятые – никто доставать не будет, кроме зверья да местных психов, а им мучение – в радость. Говорят, так быстрее счастье получат – навечно.

«Занятно, – думал Верест. – Этого мученика наверняка на родине искала милиция, родные убивались, детки рыдали. А он тут миссионерством занимался…»

– Надо найти дорогу, – Толмак поднял голову и в тусклом мерцании фонаря оглядел присутствующих. – Их прокладывали многие тысячелетия назад – кто, зачем, непонятно. В наше время ее трудно назвать дорогой, но это лучше, чем ломиться через лес.

– Я читала об этом, – подала голос Арика, – трактат естествоиспытателя Бурбурия. Назывался «Через века и предрассудки». От дорог остались воспоминания, камни выбило, откосы размыло. Но это были настоящие дороги, они тянулись параллельно, с севера на юг, через равные – криллов в двадцать – промежутки. Некоторые прорезали Змеиный хребет, выбегая на равнину, другие загадочно обрывались. По мнению Бурбурия на севере Тунгнора существовала цивилизация, погибшая задолго до появления здесь человека. Остались развалины городов, заросшие лесом, корпуса плотин, заводов…

– И целая армия привидений, – буркнул Прух. – По мне так лучше по лесу плутать. В дупло можно забраться.

– Тема спорная, – усомнился Толмак. – Привидения в целом не кусаются. С ума сводят, но в этом нет ничего вопиющего. Практически любой обитатель Орханта способен свести нас с ума. Добрая треть из них обладает гипнотическими способностями, остальные – развитыми челюстями и здоровым аппетитом, – Толмак порылся в рюкзаке, вынул что-то завернутое в ветошь, развернул и глянул на свет в бутылек с мутно-зеленой жидкостью. – Очень рекомендую, коллеги. Настой травы термолиса. Собираю под Монгом и сдаю одной бабке, а она колдует над ней – в итоге получается неплохой отвар от заклинаний. Часа на три, говорят, хватает. Витаминчик такой укрепляющий, не панацея, но все-таки. Обволакивает мозг защитным экраном, ослабляя энергетический пучок, часть пропускает, другую превращает в безвредный магнитный мусор.

Отпив первым, Толмак пустил флакон по кругу. Желающих отказаться не нашлось. Верест отпил первым – безобразная, горькая жидкость скрутила горло морским узлом, но стерпел, не закашлялся. Остальные «витаминизировались» не так хладнокровно. Арика исходила кашлем, коротышка поминал всех чертей, матерей, саддахов, особенно тех, что родили на свет изувера Толмака. Охотник оставался бесстрастен, хотя ничто не мешало ему забить приклад Пруху в рот.

– Теперь можем искать дорогу, – спокойно объявил он. – До наступления темноты часов шесть – пройдем двадцать криллов. Если повезет, конечно, – он покосился на дыру из пещеры, заросшую лопухами, прислушался – не хлопают ли крылья, и протянул Вересту карту. – Пора идти, коллеги, интуиция подсказывает – тракт совсем близко.

При словах «пора идти» Прух поспешил принять горизонталь. Арика округлила большие глаза, сжала губы, словом, сделала физиономию «попробуйте поднять – всех покрошу».

– Сидим пять минут и уходим, – предложил компромисс Верест.

– Хорошо, – согласился Толмак, бросил рюкзак под голову и скрестил руки.

– А нельзя объяснить, куда мы идем? – поинтересовалась Арика.

Возникла интересная пауза. Толмак злорадно хмыкнул.

– Хороший вопрос, деточка. Лично я не знаю. Судя по направлению, в Залесье. Спроси у других.

– А я знаю? – возмутился Прух. – Лексус обещал мне должность управляющего поместьем, вот я и пошел. А куда, зачем, успеем ли до зимы – сами Лексуса пытайте.

Все посмотрели на Вереста.

– Не управляющего, а конюшего, – огрызнулся Верест.

– Но главного? – уточнил Прух.

– Наиглавнейшего. А будешь перевирать, пойдешь конюхом… – Верест и не заметил, как закипел. – А ты, Арика, просилась с нами? Вот и напросилась. Так что молчи, не то пойдешь обратно. А ты, Толмак, можешь сколько угодно твердить, что каждый охотник желает знать… – он в гневе не нашелся, как продолжить, и красноречиво скрипнул зубами.

– Расстроился, бедный, – прокомментировал Прух, широко зевая. Остальные согласно закивали, давая понять, что на тоталитарный режим они не подписывались.

Верест скатал в рулон карту и принялся запихивать ее в рюкзак.

И вдруг он почувствовал затылком колючий взгляд. Словно шилом провели пониже темечка, укололи и опять провели с нажимом – и щекотно, и больновато…

Он застыл. Это был недобрый взгляд. Доброжелатель, даже злой и раздраженный, не будет так смотреть: тяжело, по вражьи, вгоняя страх под корку черепа.

Он не мог обознаться. Предчувствие, оно и в Орханте предчувствие. Опустив свиток в рюкзак, он затянул узел. После чего медленно обернулся.

Жжение пропало. Всё было как обычно. Прух активно зевал, уродуя гримасами мордашку. Толмак елозил головой по рюкзаку, ища комфортную точку контакта. Лицо у него оставалось сосредоточенным и серьезным. Арика скорбяще смотрела в потолок. В серой шапчонке, натянутой на уши, она опять казалась никчемным мышонком.

– Что-то не так? – Толмак перестал елозить и, нахмурившись, уставился на Вереста.

Нет, ему не могло показаться. Взгляд был испепеляющ и полон злобы. Затылок остывал чертовски медленно, рывками отходя от «иглоукалывания». Страх опустился в желудок и принялся там бродить по спирали. За исключением этой троицы, никого в пещере не было. Камни снаружи не скрипели, лопухи не тряслись. Злые помыслы таились в этом низком склепе – под толщей горных пород, исходя от кого-то из отдыхающих. Только этого не хватало…

– Послышалось, – он соорудил кривую ухмылку. – Ветер свищет, точно крылья хлопают.

Предчувствие зреющей измены переходило в уверенность. Толмак? Он ничего о нем не знает. Охотника сосватал резидент в Монге – как достойного собрата по грядущим несчастьям. Едва ли резидент – предатель. Агентура Гибиуса проверена и отфильтрована на сто рядов. Но Гибиус может не знать о Толмаке – местных доверенных лиц резидент подбирает сам. Если материк утыкан агентами Нечисти, как пень опятами, то им может оказаться даже положительный персонаж. Арика? Чертова девка. Навязалась на голову. Меняет имидж, как перчатки. Откуда ему знать, случайно ли девчонка с отцом оказались на «Святом Варзарии»? А коротышка Прух? Абсолютно свой в доску парень, хитрозадый, но простой, как мычание. Идеальная кандидатура в агенты.

Бред собачий. Не может Прух замышлять каверзу, он благороден и предан, не смотри, что кошмарнее помеси гремлина с Винни-Пухом.

Бесконечное путешествие с элементами ужасов превращалось в черепаший бег. Черноклювы над лесом не парили, видимо, команде удалось сбить их с толку. Через пару криллов ущелье сгладилось в долину с пологими склонами. Идти по долине не имело смысла – так они никогда не выйдут на дорогу. К тому же впереди показалась группа неведомых животных. Мясистые тушки прыгали с куста на куст, испуская далеко идущие гортанные вопли. Не то обедали, не то совокуплялись. Первую заповедь путника в Орханте: всё шевелящееся несет потенциальную угрозу человеку – с дрожью усвоили. Когда Толмак подал знак рукой: садись – охотно сели. По кустам и канавам поползли на западный склон, осмотрелись и двинулись на юго-запад. Серьезных перепадов высот больше не было – дикий лес тянулся на многие мили. Исполинские сосны, россыпи валунов, плетение корней – и жесткий подлесок сплошным ковром. Перемещались, как спецназ по бородатой Чечне – тесным ромбом, каждому свой сектор. По такому случаю Арика получила автомат и вцепилась в него, как в родное чадо, покрываясь при каждом шорохе трупными пятнами.

– Привидений не боимся, – заранее успокоил Толмак. – Эти ребята насквозь урбанутые, обитают в городских развалинах. Лесистая местность характерна материальными экземплярами.

Обливаться потом пришлось не раз – «экземпляры» выплывали один за другим, и боролись с ними по мере поступления. Гигантский паук-кругопряд размером с кошку плел мелкоячеистую паутину. Шевелились околоротовые конечности-клешни; из паутинных бородавок на конце брюшка струилась белая нить. Человек бы этот бредень не прошел, а рубить тесаком, рассчитывая, что паук не расстроится – неосмотрительно.

– Мама милая, – взмолился Прух. – Пауки – это тоже выше моего понимания…

Пришлось обходить – под надзором настороженного красного глаза они спустились в ложбинку, заросшую пристойной с виду смородиной. Правда, листья у нее были какие-то пиловидные. И ягоды жалились! Алая гроздь коснулась щеки низкорослого Пруха. Успей он отправить ее в рот, эффект был бы потрясающим. Завизжав от боли, коротышка принялся чесать щеку, которая моментально приняла цвет ягоды.

– Не помрешь, подумаешь, язык распух, – проворчал Толмак, вооружаясь очередным флаконом из «походной аптечки». Капля махом впиталась, окрасив щеку в серое, а остального Пруха – в зеленое.

– Ну ты и комик, – прокомментировал Толмак.

– Пугало огородное, – пробормотал Верест.

– У нас в саду такое же стояло, – нервно пискнула Арика. – Потом его, правда, вороны склевали с голодухи.

Один Прух ничего не сказал, поскольку не мог – лекарство не только убивало заразу, но и служило анестезией, замораживающей лицо вместе с орущей глоткой.

Зато он вдоволь наиздевался, когда Арика с воплем ухнула в чью-то нору, не успев, благодаря ловкости спутников, стать обедом ее обитателей, и зубоскалил до тех пор, пока гигантский чешуйчатокрылый вампир не вонзился ему в воротник. Если и существуют во вселенной исчадия ада, то это они и есть. Возможно, твари спали на ветвях, чем и положено заниматься днем порядочным вампирам. Но запах свежей крови пробудил их и лишил рассудка. Они спикировали дружным гуртом – все втроем, причем двое промазали, возмущенно затрепыхались, пригвожденные к земле стрелами, а третий принялся терзать Пруха, который не въехал в суть проблемы и заорал благим матом. Пришлось отрывать рукокрылого руками. Тварь извивалась и норовила укусить. Поблизости произрастала мощная сосна – недолго думая, Верест врезал по стволу щелкающей зубами пастью. А потом Прух топтался по ней, вдавливая в землю и витиевато выражаясь. Существа оказались вылитыми демонами. Светящийся скелет, обтянутый тонкой прозрачной кожей. Физиономии безобразные – отчасти мышиные, с широкими острыми ушами, отчасти человеческие – только челюсти выдвинуты вперед и снабжены шеренгами «самозатачивающихся» резцов. Пригвожденные к земле, эти красноглазые крыланы еще долго махали крыльями. Разинутые рты издавали тонкий пронзительный визг. Запасы стрел были не бесконечны. Пришлось выдергивать их из агонизирующих уродцев и по примеру Пруха давить тельца каблуками. Но даже с перебитыми позвоночниками и растоптанными органами эти твари продолжали орать, вытягивая худосочные шейки.

Убегали в страшной панике – этот тонкий, сверлящий звук мог служить сигналом для дремлющих соплеменников. Выбежав на поляну, помчались напрямую, через внушительное бревно, не отдавая себе отчета, откуда на поляне бревно, и почему оно, собственно, ползет…

– Стоять! – в отчаянии завопил Толмак. Верест сцапал коротышку за хлястик, а сзади в него впечаталась Арика, больно ударив прикладом.

«Бревно» уже не двигалось перпендикулярным курсом. Проявив заинтересованность, оно изогнулось, поползло навстречу. Обозначились кольцеобразные перехваты тела. Передняя часть «ствола» приподнялась, сделалась горизонтальна траве. Вырвались вздутия глаз на ороговевшем носу, кожа в «мурашках», бездна беззубого рта размером со спортивный обруч.

Молчать не могли. Не тот случай. У кого имелось автоматическое оружие, открыли огонь без команды, позабыв о том, что пальба взбудоражит лес. Губчатый рот впитывал пули, как сухая земля воду, чудовище продолжало переть, тупо, как слон на водопой, разинув бездонную пещеру. Забыли про гранаты, рванули в разные стороны – двое влево, двое вправо. На краю поляны сошлись и обернулись: потерявший ориентиры червяк беспокойно извивался, не зная, куда ползти…

Опять продвигались шагом спецназа: взяв себя в руки и приняв боевой порядок – ромбом. Толмак впереди, коротышка с Верестом по бокам, Арика сзади. Какие-то «левитаторы» внушительных размеров, возможно, черноклювы, кружили над ними, выше шапок сосен, не рискуя пробиться через хвою и напасть: очевидно, в некоторых вещах они были все-таки не лохи…

Шуганули стаю волков – матерых, настоящих. Те лежали в засаде, подстерегая добычу, но предпочли убраться, когда шквал огня срезал вожака, поднимающего собратьев в атаку. Торопливо осмотрели труп – в самом деле, настоящий волк, только морда помассивнее, да задние ноги куда мощнее передних, мускулистые и намного длиннее.

Три часа канули в вечность, и заноза в голове стала колом, когда они выпали на дорогу.

Много столетий тому назад эта транспортная артерия была мощена булыжником и имела приличный водосток. Годы и стихии уничтожили первейшую примету цивилизации: камни просели в грунт, откос перепахали ветра. Остался голый большак, кое-где заросший чертополохом, и отдельные каменные островки, напоминающие о разрушенном покрытии.

До наступления темноты часа три, отдыхать не стали, посидели на дорожку и тронулись прежним порядком – контролируя небо и лес по обочинам.

Возводить прямые, как стрела, трассы древние, видимо, не умели – дорога петляла между скалами, забирая то на запад, то на восток. Временами чаща отступала, скалы пятились – обнажались равнинные участки с белыми пролысинами солончаков. Временами лес густел, уплотнялся, гниль сфагнума раздражала нос, подзолистые почвы выворачивались наизнанку, могучие сосны подступали к самым обочинам, оплетая корнями углубления водосточных канав, однако, не решаясь забираться на дорогу.

– При строительстве использовали магию, – попытался объяснить необъяснимое Толмак. – Зону проезжей части прилежно заколдовали. Причем настолько прилежно, что заклятье дотерпело до наших дней. Деревья не желают расти на дороге – а то давно бы уже покрыли и этот тракт, и воспоминания о нем. Животный мир также контактирует с обработанными участками весьма неохотно. Нельзя сказать, что для них это что-то запредельное – если тварь голодна и свирепа, она накроет нас и здесь.

– Однако травка пробивается, – справедливо подметила Арика.

– В разумных, заметим, пределах. Бурный расцвет нигде не отмечен, так – незначительные островки. Естественно, нет ничего вечного – заклятие слабеет, осыпается, рано или поздно пропадет, и тогда растительность попрет, как на дрожжах.

Слова охотника подтверждались. Лесная чаща отнюдь не страдала отсутствием живности. Голоса неведомых тварей оживляли угрюмую тайгу: шелест, вой, крики, замогильные причитания. Но за исключением пары серых рукокрылых, сделавших пробный круг над дорогой и не придя от этого в восторг, никто из леса не рвался. Данное открытие не могло не вдохновлять. Отряд растянулся. Арика плелась в хвосте, позоря «здешних джентльменов», Толмак упахал вперед, коротышка являлся то слева, то справа, причем беспрестанно спотыкался.

– Слушай, Лексус, – бормотал Прух, – а в том мире, откуда ты свалился, такие же хреновые дороги?

«Хуже», – хотел ответить Верест, но не стал. Слишком часто стал являться ему прежний мир. Тоска периодически покусывала. И даже убожества прежнего мира стали выглядеть симпатично, розово и как-то по-детски.

– У нас отличные дороги, Прух, – вздохнул он. – Ровные, гладкие, как женские бедра, и устланы штуковиной, называемой асфальт. Ничего сложного, если нечисть не сожрет вас раньше срока, вы и сами до такой додумаетесь.

– Ну, ты и шутканул, – покрутил ушами коротышка. – А чего вы делаете на своих дорогах? Строем ходите?

– Вот еще, – фыркнул Верест. – Мы строем даже в армии не ходим. У нас по дорогам носятся красивые белые машины – не чета вашим консервным банкам. У меня вот тоже есть машина, «Мерседес-Гелендваген» называется. По болотам ездит, по горам… Ну, и по дорогам, конечно. Дизель, четырехколесный привод, шестицилиндровый двигатель с турбонаддувом, салон-люкс…

– Ты знаешь, Лексус, я ни слова не понял, – почесав хохол на затылке, признался коротышка. И немудрено, половину слов, не имеющих аналога на форзахе, Верест произносил по-русски.

А Верест к общей массе открытий добавил еще одно: северная тайга и сопутствующий ей климат отнюдь не мешают плодиться и процветать таким сугубо южным прелестям, как крокодилы. Дорога пересекала узкую, но довольно глубокую речушку с берегами под конус. Еще один шедевр архитектуры древних – мостик с опорами, производящий впечатление вырубленного из каменного монолита. Он практически не разрушился. Под мостом и кишели эти страсти-мордасти, практически не отличимые от аллигаторов, за исключением гладкой, лоснящейся кожи, заменившей знаменитую «крокодиловую». Очевидно, заклятие этим тварям было глубоко по барабану: они извивались под самой дорогой и удивленно смотрели на невиданную доселе еду. Преодолевать мост пришлось бегом, голодные пасти принуждали. А за мостом произошло еще одно событие.

Никто не понял, что случилось. Качнулись кусты на обочине. Нечто юркое кувырком прокатилось по брусчатке и пропало. Был и нету. Толмак притормозил. Почесав в затылке, неуверенно снял с плеча карабин. Стал озираться. Верест догнал его в три прыжка.

– Проблемы?

– Фокусник работает, – лаконично объяснил охотник. – Проучить бы надо.

Резкий молодецкий посвист – и опять прошла дрожь по кустам. Опять ничего не поняли, а на дороге уже стоял крепыш, метр с кепкой. Утянут шкурами, вместо кепки – меховая круглая шапочка. Мордаха – ухохочешься. На ногах залатанные гномьи башмаки с загнутыми вверх носками.

– Куда идете, человеки? – не сказал, а пискнул.

Толмак тряхнул затвором. Попугать – не всерьез же. А вдруг в кустах – десяток соплеменников этого говоруна, да с огнеметом?

– Мы идем на юг, – быстро сказал Верест. – Ты знаешь дорогу?

– Кидаху знает все дороги в этом мире. Твоя будет до-олгой.

Ну, начинается. Цыганка на пути. Ручку золотить будем?

– Да брехуны они, – отмахнулся Толмак. – Врет и не краснеет. Мы для них шайиры неотесанные.

Снова посвист, незнакомец пропал. Идеальный конферансье – чего-то бухнул, и долой со сцены.

– Шутник, – покачал головой Толмак.

– М-да уж, – ничего не понял Верест.

– Кхе-кхе, – раздалось сзади.

Они резко обернулись. Картинка, конечно, интересная. Незнакомец галантно поддерживал под локоток Арику, подмигивал обоими выпуклыми глазами, а та стояла с открытым ртом и вряд ли думала о том, чтобы дать наглецу по кумполу.

– Ты тунг, – протянул абориген короткий пальчик в Пруха.

– Сам ты тунг, – обиделся Прух.

– Да, я тунг, – немного удивился незнакомец. – Кидаху мое имя.

«Опасное имя, – решил Верест. – Поосторожнее бы надо».

– Род Акарту, туп Хамаху, племя Бароухани, – с гордостью объявил человечек. – А вы – голодные шайиры, пока до юга своего доберетесь, пожалеете, что родились.

Сказал – и снова сгинул. На этот раз, похоже, с концами. Кусты не тряслись, оторопевшая Арика безотчетно поглаживала локоток и озиралась с какой-то глуповатой улыбочкой.

– От шайира и слышим, – запоздало крикнул Прух. – Сам ты голодный…

Верест поинтересовался:

– А что такое шайир?

– Оскорбление, – процедил Толмак, возвращая карабин на плечо. – Есть такая вонючка в этих лесах. Как увидит опасность, так начинает благоухать.

– Не на бурундука случайно похожа? – спросил Верест.

– Не-е, – протянул Толмак. – Больше на волчонка. Ладно, коллеги, развеялись, и будет. Судя по явлению этого обормота, по курсу – деревня тунгов…

Деревня переживала не лучший день в своей жизни. Звуки грандиозной истерики глушили прочие лесные звуки. Даже с учетом необузданной эмоциональности тунгов это было как-то странно. Но проходить мимо не хотелось: легкие сумерки уже стелились по земле; не пройдет и часа – темнота опутает лес, подкрадется сон, придется ночевать на дороге, а это – страшно. Они свернули с большака, протиснулись между скалами и врезались в лесистую долину, окруженную каменной грядой. Крики неслись из-за небольшой рощицы. Два-три воинственных, остальные жалобные, из разряда «Помогите, убивают!»

Помогать особого рвения не испытывали, но посмотреть стоило. Прячась за грядой, путники обошли рощицу и залегли на краю долины за россыпями булыжников. В низине происходило нечто занимательное. Деревенька приземистая, вросшая в землю, дома круглые. Крыши из глины, смешанной с соломой, торчат, как грибные шляпки. Высокая стена из сосновых бревен укрывала деревеньку от внешнего мира. В эту стену и ломилось чудовищных размеров рогатое существо.

– М-мы так хорошо шли… – спотыкаясь, вспомнила Арика.

– Вот уж да, – поддержал ее Прух. – На дороге как-то душевнее было.

– Подождите, – пробормотал Толмак. – Если не ошибаюсь, это легендарный Пархан. Даже в диких землях Орханта о нем слагают мифы и предания – до того одиозная и загадочная личность. Силен невероятно, но очень редко использует свою силу. Мозг животного наделен магической энергией, стоит ему глянуть на жертву – и та моментально цепенеет: будь то серый волк или человек. Или тунг…

– А что он с ними делает? – каким-то жалобным фальцетом спросила Арика.

– Желудок ими заполняет, понятное дело. Обгладывает шкурку, мясо, косточки обсасывает и выплевывает – не давиться же.

– Миляга, – с сомнением заметил Прух.

Существо – по сути, бык-мутант, жирный, волдыристый, покрытый струпьями и клочками рыжеватой шерсти, пробовал массивными рогами ворота. Набычившись, отступал, грузно бросался вперед и, воткнувшись рогами, вертел головой. Дерево трещало, брызжа щепками. Каждый удар сопровождали крики отчаяния. Люди носились по поселку, как муравьи, из хижины в хижину, от стены и обратно, а бык методично крушил изгородь. Вокруг зверюги вились какие-то проворные худосочные личности. Пархан не причинял им вреда. И они не доставляли ему хлопот. Вообще, происходящее этих личностей, казалось, только забавляло. Они заливисто хохотали, подрыгивали, вертелись – точно феи на лужайке. Совсем худенькие, полупрозрачные, в рваных длинных одеждах, напрочь лысые, и не поймешь – то ли бабы, то ли мужики.

– А это что за… – нахмурился Верест.

– А это склизни, прихвостни Пархана, – охотно объяснил Толмак. Его энциклопедические знания этнографии Орханта поражали. – Когда-то отшнурковались от пещерников, убыли в леса. Как бы симбиозничают с этим уродом. Ищут ему пропитание, наводят на цель, а тот взамен – объедки со стола. Все довольны и никакой конкуренции.

Громкий треск выбиваемых ворот прервал беседу. Распотрошенное бревно вывалилось из кладки – Пархан издал победный рев и попятился. Деревня отозвалась паническим галдежом. Прихвостни весело засмеялись, закружились хороводом.

– А ведь тунги намеренно не показываются ему на глаза, – догадался Верест. – Сидят за своим забором и молятся…

– Догадливый, – усмехнулся Толмак. – Не резон им вылезать. Заморозит всю толпу, и будет лузгать, точно семечки.

К сожалению, ни баллист, ни прочих камнеметалок у тунгов в арсенале не имелось. Но отчаянные были. Кряжистая фигурка в развевающемся рубище возникла в разломе ворот, взметнула руку с копьем. Успела швырнуть… и застыла. Рука в броске, глаза навыкат. Копье, прочертив дугу, вскользь задело быка. Пархан заревел, взрыл копытами землю. Сгрудившиеся у стены тунги стащили за ноги бойца, заголосили табором.

– Откачают, – прокомментировал Толмак, – если успеют.

На этот раз чудовище втемяшилось в стену всей тушей. Кого-то сбило с обратной стороны, тело зарылось в гущу собратьев. Вывернулось еще одно бревно.

– О-хо-хо, – с неподдельной печалью посетовали над ухом. Верест покосился – опять из ниоткуда свалился говорун. Теперь в лежачем виде: лежал за соседним камнем и жалобно охал.

– Здрасьте вам, – удивился Толмак. – Давно по мордам не били?

– Ох, несчастье наше… – кручинился человечек. – Ох, не успел Кидаху, ох, не успел… Гулять пошел, а тут беда, беда… Ох, Кидаху, не имеешь ты права тут лежать, ты обязан быть в гуще сражения, защищать деревню от Пархана, с отцом, с матерью…

– А кто не дает, иди, – ухмыльнулся Толмак. – Будь как все.

– А почему они не сбегают, коль такие шустрые? – удивился Верест. – Драпанули бы в горы, и нет проблем. Шут с ней, деревенькой, новую построите.

– Нельзя нам, – скуксился Кидаху. – Глупый ты человек, простых вещей не понимаешь. Детишки в деревне, старики со старухами, мудрейший Потомаху – их нельзя бросать. Да и кто сбежит? Один Кидаху прыткий, ну еще от силы пятеро…

И тут он замолчал. Поводил вкруговую – то ли носом, то ли ушами. Открыв округлый рот, уставился вылупленными из орбит глазами на Вереста. Как будто раньше не замечал. На душе закорябали кошки – с таким изумлением и предвзятостью на Вереста еще никто не смотрел.

– Ты чего это, малыш? – насторожился он. – Третий глаз во мне узрел?

– Послушай, глупый человек, – с придыханием прошептал аборигенчик. – А ведь ты сможешь спасти деревеньку. Я чувствую твою силу…

– Но-но, – пробормотал Верест. – Давай-ка без наездов, прощелыга.

– Ты сможешь, – азартно шептал человечек. – Ты не такой как все, у тебя получится, а ну, давай, попробуй, напрягись… Вставай же, глупый человек, бери ружье, убей Пархана. Врежь ему. В глаз ему стреляй…

– И не подумаю. Ты, мил человек, не иначе, чилибухи объелся.

Толмак нахмурился.

– Что-то я не разумею…

Тут и произошло самое страшное. Отчаявшись вразумительно истолковать свое озарение, Кидаху взлетел на короткие ножки и заорал на всю долину:

– Эй ты, урод, а ну отстань от моих собратьев! А ну иди сюда, трус несчастный, мы покажем тебе кровавую баню!

Команда оторопела от ужаса. А человечек продолжал изгаляться – прыгал, тряс кулачками.

– Иди-иди, корова брюхатая! Мы враз из тебя отбивную смастерим! Только коснись моих собратьев, мы тебе рога-то быстро обломаем!

Пархан повернулся. Налитые кровью глаза сделались фарами. Ярость бросилась в голову – дрогнув окороками, бык оттолкнулся задними конечностями, брызнул комьями земли, помчался в атаку. Кидаху слишком увлеченно махал кулачками – так и застыл, вздернув их над головой.

– Линяем! – взревел Толмак.

Животный ужас подбросил их на ноги. Но «сила мысли» опережала желание выжить. Под радостные вопли склизней затряслась земля, полетели молнии из глаз атакующего. Застыли разом – в позах совершенно идиотских: одни глаза вращались.

Верест дернул рукой – шевелится! Тряхнул автомат с плеча и под жирный вопрос в голове: «НЕ ПОНЯЛ?! Или бык в меня промазал?!» – пустил очередь.

Пара пуль попала быку по черепу. Простучали, как дождь по карнизу. Не ожидавший столь хамского обращения, Пархан шарахнулся. Огромная туша вырыла копытами яму посреди поляны. Повторно полыхнуло молнией из глаз. Опять мимо – Верест упорно не желал замораживаться. Целый куст вместе с дерном и черноземом вылетел из-под копыт – Пархан рванулся в атаку.

«Бомби мутанта, – успел подумать Верест. – Потом будешь думать, почему такой живчик».

Он помчался наперерез, сбивая чудище с толку, покатился по земле. Подскочил, расставив ноги, сдерживая дыхание, прицелился. Пархан неуклюже разворачивался. Набитая жиром туша выходила на линию прицела. Сваляная грива, голова с безобразными бульдожьими брылями, отточенные рога. Глаза горели бешенством – порубаю, покрошу…

Застучала длинная очередь. Автомат из загашника министра оказался неплохо пристрелян. Он воочию наблюдал, как пули рвут в клочья правый глаз, как ломаются слабые глазные кости, стекает желтоватая сукровица…

Не таким уж дебилом оказался Кидаху – по крайней мере, уязвимое место чудища указал верно. Пархан свалился на передние лапы – аж земля загудела. Уронил голову. Безвольно завалился на бок, затрясся в конвульсиях.

«Кажется, я развеял миф», – растерялся Верест.

Закричали склизни. Осиротели, бедные. Он повернулся, вставив новый рожок. Худосочные прихвостни прекратили изображать балет, загалдели, попятились. Он сделал вид, будто собирается с ними расправиться. Полоснул веером. Те бросились врассыпную, завизжали в страхе, шакалье позорное.

Усталость накатила – словно вагоны с бычьими тушами разгружал. Бросив автомат на ремень, он приблизился к скульптурной композиции «люди и тунги», возглавляемой аборигеном Кидаху. Рисковый парень стоял в яростной позе – кулачок в небо, зубы оскалены. Тело подано вперед. Ей-богу, кепки в кулаке не хватает и броневика под ногами. Остальные – затылком. Чуть поодаль – Толмак. Не лицо – застывшая флегма, поза – бог на высоком старте. Прух с растопыренной пятерней. Вторая рука прижата к груди вместе с лямкой рюкзака – чтобы не бился во время бега. Язык наружу. Глаза внимательны, следят за Верестом – мол, опять издеваться будет. Он снял с коротышки шапчонку, постучал по черепу.

– Как наше ничего, больной? – не дождавшись ответа, водрузил обратно. Отправился дальше – к скорбящей мадонне, закатившей глазки. Не находя уже сил воспринимать эту дурь всерьез, он опустился ей под ноги, обнял за колени, стал хохотать…

А дальше как в тумане. Дружной ватагой привалила благодарная публика. Целый батальон коротышек – вылитые Прухи, один другого колоритнее. Его хватали за руки, смеялись. Кто-то влез на поверженного Пархана, тряся копьем, отплясывал джигу. Другие транспортировали замороженных, точно бревна. Одни держали за ноги, другие за руки, а туловища при этом умудрялись сохранять горизонталь.

Отличившихся поджидал великосветский прием. Вернее, Вереста, поскольку остальным всё было фиолетово. Однако, узрев огромный стол, уставленный яствами, коротышка начал потихоньку шевелиться (вот что значит сила воли!). Неимоверным напряжением сжал пальцы, поднял одну ногу, вторую, обливаясь потом, взгромоздил себя за стол, дотянулся до чарки… Постепенно оживали остальные, под восторженные вопли толпы их на руках отнесли в первые ряды пирующих, усадили на почетные места.

Гвалт царил невообразимый. Неожиданно какофония прекратилась, пронесся благоговейный гул:

– Потомаху, мудрейший Потомаху…

Тишина воцарилась идеальная. Во главе застолья вырос дряхлый, донельзя морщинистый уродец с ухоженной седой косичкой. Он опирался на посох, но это не мешало ему трясущейся рукой поднимать чарку.

– Выпейте, друзья мои, – голос старца звучал тягуче и заунывно, – выпейте за наших гостей и за героя, уничтожившего ужасного и ненасытного Пархана. Пусть будет их дорога легка и неопасна. Благослови их великий Яссо, и пусть покровитель туч всесильный Лилль хранит их путь с небес. Гуляйте, дети мои, не смотрите на немощного Потомаху. Он слишком стар, чтобы составить вам компанию…

Старик смочил губы, символически коснувшись чарки, стукнул посохом и удалился. Веселье вознеслось к потолку – словно того и ждали. Взметнулись ножи, застучала посуда. Практически всё взрослое население племени собралось в этом длинном сельскохозяйственном сарае, чтобы выразить признательность избавителю и попутно напиться. В свете факелов из пакли и опилок, горящего можжевельника, изгоняющего злых духов, мерцали страшноватые физиономии тунгов. На многих из них еще дрожали следы пережитой свистопляски, других – отпустило.

Угощали с кавказским размахом – грех жаловаться. Реанимированный Кидаху толкал Вереста в бок и активно рекламировал каждое блюдо, научно обосновывая его незаменимость. Грибочки-трухляшки, «бодрящие и поднимающие настроение», горячительная вага на змеиной основе, маринованный корень рибиса-перевертыша, вздымающий мужскую силу «аж до кончика лба». Пироги из вампиров, соленые жуки, жареные крылышки черноклюва, копченые червячки… Центральное место занимала обугленная туша теляти, набитая земляными орехами – традиционное кушанье тунгов. Сразу вспомнилось земное мраморное мясо – полугодовалый бычок, которого услаждают индивидуальным массажем и особо подобранной музыкой. Местный рогатый скот душевной музыкой не ублажали, но массаж применяли зверский: забивали телят палками в особо циничной форме, делая живую отбивную, а затем умертвляя точным ударом по темечку.

Ели тунги всё подряд. Кости летели под стол с непрерывным стуком. Вага текла и пенилась. Хозяйки едва успевали приносить из домов новые блюда. Под столом вперемешку с костями уже покоились несколько тунгов. Толмак прокручивал какие-то делишки: сквозь гастрономический гвалт доносились обрывки коммерческих предложений – фигурировали слова «телега», «жеребец», «двадцать золотых», «сам ты хромой», «десять золотых»…

Арика дремала, привалясь к Вересту. Коротышка разомлел, расслабился. Хохотал вместе со всеми, сыпал остротами. Очень быстро научился швырять кости под лавку, да еще и топтаться по ним сапогами.

– А что? – гоготал он на всю деревню, забыв про тормоза. – Кто сказал, что Прух не тунг? С кем шарахалась маманя, откель я знаю? Видать, и с тунгом перепихнулась за компашку. Большая оригиналочка у меня родственница. Я щенком от первого брака рос, батяня скончался, она опять выскочила – ну, этот чистый шовинист попался: хвать меня за ноги – и из окна вниз головой: дескать, дуй отсюда, чувырлино отродье, и никаких возвратов к отцу-матери…

Взрывы хохота сопровождали пьяную болтовню. Потери возрастали. Тунги выпадали из компании, как киношные каппелевцы из строя под огнем Анки-пулеметчицы. Оставались самые заспиртованные. Но индустрия развлечений работала. К моменту, когда разговоры об охоте, семейных неурядицах и большой политике перескочили на девочек, явились… они самые. В коротких шкурках, с исцарапанными ножками и немытыми рожицами. Зато по полной форме – в ушах каменные бирюльки, шкурки призывно отогнуты. Толпа в экстазе взревела:

– Девочки!!!

– А я вон ту вожделею! – завопил Прух. – Со шрамиком под сиськой! Цыпа, цыпа, крошка!

Толмак моментально протрезвел, подобрался к Вересту и испуганно поведал, что пора на боковую. Но было уже поздно. Целая троица коренастеньких накрыла его с головой. Рассосались по кавалерам остальные «девочки». Очевидно, нравы в деревне, невзирая на строгий семейный уклад, царили сексуально-революционные. Очередная порция расписных красоток нацелилась на Вереста. Одна уже издала протяжный вой – мол, даруем парню счастье…

Он схватил в охапку Арику, спящую мертвым сном, и с криком, что у него уже есть дама сердца, заспешил к выходу.

Толстушка Ургина – законная супружница Кидаху, молча постелила в дальней клетушке. Верест не стал усугублять меланхолию дамы рассказом о том, как ее муженек минутой ранее с воплем падал на грудастую страшилу в мини-шкурке. Вежливо поблагодарил, достал из рюкзака перламутровые бусы и повесил Ургине на шею.

«Безотказное средство расположить к себе дикарей», – напутствовал министр, выдавая каждому по паре этих дерьмушек.

Ахнув, Ургина счастливо засмеялась и убежала на свою половину. Верест уложил Арику на чистую подстилку, укрыл покрывалом. Скрючился на краю топчана и быстро уснул. Но еще быстрее проснулся – когда идущий с «вечеринки» Кидаху принялся грохотать тазиками и распевать разбойничьи песни. Сон отрезало, как ножом. Давно угомонился тунг, стихли звуки оргии в центральном сарае, а сон не шел. Верест ворочался, ощущая то плечом, то спиной горячую Арику. События опять неслись замысловатым зигзагом.

«У вас есть то, чего нет у других в этом мире», – уверял министр.

У него действительно что-то есть. Поединок с Парханом подтвердил это наилучшим образом.

Через час Александру надоело мучиться. Он обулся, на цыпочках вышел из дома и отправился в центр поселка. Во мраке дровяных сооружений выловил какого-то заплутавшего тунга, придал ему вертикальное положение и настойчиво поинтересовался:

– Товарищ, а как пройти к дому мудрейшего Потомаху?

– Проходи, человек, не стесняйся, – прозвучало скрипуче из полутьмы.

Тумбообразный тунг на часах посторонился, пропуская Вереста. Он вошел в опочивальню и был приятно поражен чистотой и скромным уютом обиталища «наимудрейшего из старейших».

Потомаху с распущенными седыми прядями возлежал на кровати и раскуривал лакированную трубку. Тянуло дымком, но не табачным (никотин на континенте не производится), а каким-то лесным сбором с преобладанием горьковато-пряных компонентов. Горела свеча. С потолка и стен свешивались физиономии идолов – реквизиты то ли шаманства, то ли «верховной власти»: деревянные, каменные фигурки, вытянутые безносые лица, выпученные глаза. Над кроватью висела вышитая маска – изображала солнышко, но с больно уж злодейским оскалом.

– Садись, – показал старик на лавку. Верест сел.

– Прости, наимудрейший, я оторвал тебя от сна. И спасибо тебе, что принял. Мне срочно нужен ответ на вопрос. Только ты ответишь, поскольку ты наимудрейший из всех живущих в этом мире…

– Да, человек, ты разбудил меня, – кивнул старик. – Меня не очень часто будят по ночам, поэтому любопытно. И не называй меня, ради всех ваших святых, наимудрейшим. Ты мой друг, ты избавил нас от Пархана.

– А как мне тебя называть? – склонил голову Верест.

– Ну, называй меня… – Потомаху задумался. – Называй меня просто – мудрым.

– Хорошо, – согласился Верест. – Скажи, мудрый из мудрых, почему Пархан не заморозил меня взглядом?

– Потому что не смог, – улыбнулся «аксакал», поглаживая крылатого каменного идола с тремя выпученными глазами.

– А почему он не смог?

– Потому что ты иммунен к магии.

Сработал щелчок в голове. Проскочила искра, и тело встряхнуло.

– Но я такой же, как все, – неуверенно пробормотал Верест.

Старик окутал себя дымом и надолго задумался. Вероятно, этот дым был своеобразным наркотиком, помогающим мыслить и рассуждать.

– Ты не хочешь рассказывать о себе, – наконец очнулся старик. – Это видно по твоим глазам. Решай сам. Не будет откровения – не будет правильного ответа.

А чем он, собственно, рискует в этих диких землях на краю мира?

Не особо вдаваясь в настоящее, Верест описал прошлое и основные эпизоды переселения в данный мир. По мере изложения канвы старик механически кивал головой, по окончании – сполз с кровати и уселся на пологий краешек.

– Молчи, – сказал он. – Смотри мне в глаза без отрыва. Пройдет минута – попробуй отвести взгляд.

Добрые, усталые, немного меланхоличные глаза Потомаху сделались стальными. Зрачок растворился. Они отвердели, покрылись матовой глазурью, смотрели глубоко в душу…

Но душа не рвалась в пятки. Верест легко оторвал взгляд и скромно потупился в колени.

– Занятно, – немного обескураженно протянул старик. – Ну что ж, я не вижу оснований менять свое мнение: ты иммунен к магии. Не берет она тебя.

– Абсолютно? – уточнил Верест.

– Думаю, да, – кивнул мудрейший. – Не сочти мои слова за бред, человек, но я часто ухожу в транс. Особенно в одиночестве. Все миры связаны между собой мощным солиновым потоком. Любой камень, любая мышь или человек отдают свою энергию в общий котел, на общее дело, но они же имеют право и забирать частицу энергии из общей гигантской паутины. Обладая даром входить в транс, ты можешь получить из коловорота энергии любую информацию – о любом интересующем тебя предмете или человеке. Я занимаюсь этим много лет – я впитываю информацию, словно губка, не выходя из этого домика.

– Магический Интернет, – прошептал одними губами Верест. – Ты очень умный тунг. Я охотно верю, что благодаря твоим трансцендентальным способностям ты впитал не только мудрость моего мира, но и множества других. Ответь же, что со мной происходит?

– Ты вырос в мире, где нет магии. А мы живем там, где колдовской энергией напоен каждый клочок пространства. Тунгнор – отсталый континент, как бы ни пытались его окультурить. Вы лечитесь у врачей, у нас их почти нет. Со всеми болячками люди ходят к магам. Поранил палец – к магу: не вылечит, а заговорит, остановит кровь. Болит зуб – к магу: гадким словом умертвит пульпу, заморочит боль. Ногу сломал – к нему же: околдует настоем, сцепит кости заклинанием. Болеть будет долго, срастется криво… Это уже в крови – людской мозг запрограммирован на восприимчивость к колдовскому промыслу. А у тебя всего этого нет. Ты чужак в нашем мире. Свободный организм, способный реагировать лишь на узконаправленный гипноз. Да и то, не уверен…

– Полагаю, не очень. Помню, я учился в школе, была встреча с гипнотизером – вывели на сцену троих, и меня в том числе. Те уснули, а я не смог – как он ни бился.

Однако министру удалось его обездвижить – сценку с человеком в капюшоне он и в следующей жизни не забудет. Чересчур, видимо, аховое воздействие на него оказывалось… Хотя, с другой стороны, разве это внушение – руки пригвоздило к простыне?

– Ты уникален, человек, – завистливо протянул Потомаху. – В этом мире ты можешь совершать великие дела. Проникать в такие места, куда простым смертным дорога заказана. Обманывать и диктовать. Показывать фокусы и развенчивать шарлатанов. И поменьше, кстати, болтать о своем феномене. Как ты объяснил свою победу друзьям?

– Я сказал, что успел спрятаться… Они все равно не видели, поскольку замерли спиной ко мне. А когда Пархан приблизился, я стал стрелять ему в глаз.

«Министр обманул меня! – прозрел Верест. – Он точно знал, что я не подвержен магии! Вычислил еще в тюряге у Варвира: лупит смертным боем, резок, неглуп, удачлив. Обманул, сволочь, обманул… – стучало в голове. – На площади Согласия «узкий специалист» Вун на твоих глазах заставил человека покончить с собой. Так будет с любым в случае непослушания – объявил Гибиус. Дескать, ты уже внесен в память старины Вуна, так что сиди и не дергайся. Брехня это собачья. Блеф. Они прекрасно знали, что магией Вереста не пробить. Но еще они знали, что ОН ОБ ЭТОМ НЕ ЗНАЕТ! На чем и сыграли. И не проиграли!»

А чего он хотел? Гэбэ – оно и в Тунгноре… это слово.

– Спасибо, мудрый, – Верест поднялся, изобразив низкий поклон признательности. – Твоя доброта не ведает границ, а помощь воистину неоценима.

– Не льсти, человек, – ухмыльнулся Потомаху. – Ты доволен полученной информацией?

– В целом да.

– Так используй ее с максимальной выгодой, – «аксакал» зевнул и потянулся к подушке. – И не забудь, человек – кто владеет информацией, тот владеет миром.

Провожали «освободителей» всей деревней. Со всеми атрибутами – хлебом-солью, чаркой на посошок, хвалебными речами. Состояние после прохладной баньки было в меру приличное. Похмелья Верест избежал, несварение желудка не заработал. И Арика не возмущалась. Проснулась девочка на груди у Вереста – с незапятнанной честью и практически в одеждах, чему потом очень сильно удивлялась.

Остальным досталось по первое число. Из какой-то подворотни вылез Прух – глаза дикие, волосья дыбом. Подобного похмелья Верест не то что не испытывал – не видел никогда! Беднягу буквально плющило от чудовищных возлияний. Узнав, что предстоит незамедлительно двигать, коротышка сел в пыль и горько заплакал, но вовремя подбежали вчерашние девочки с чарками, в которых он и утонул, пока Верест не опомнился.

Непростая ночь досталась и охотнику. Природной хитростью Толмак открутился от назойливых шлюшек, но взамен пришлось «догоняться» вагой – дабы тотально исключить искус адюльтера с троицей обезьянок. Но переговорный процесс от загула не пострадал. Двадцать золотых решили дело. Молодцеватые жеребцы: гнедой – в качестве коренного, пегий, каурый – в качестве пристяжных, уже стояли у центрального сарая, запряженные не то в тачанку, не то в квадригу с широкими колесами, высокими бортами и сидениями для пассажиров.

Готовились трогаться, когда Верест приметил подходящего с тросточкой Потомаху. Идея созрела спонтанно. Он спрыгнул с тачанки и подошел к старцу. Заговорил тихо, не оборачиваясь:

– Прости, мудрейший Потомаху, последняя просьба. Не привлекай внимания моих спутников, сделай вид, будто разговариваешь со мной. С одним из них неладно. Он рядится под верного друга, но имеет против нас коварные замыслы. Я чувствую исходящую от него неприязнь. Напрягись, мудрейший, заберись в их мысли. Кто он?

– Хорошо, – пробормотал уродец. – Ты сделал благое дело для тунгов, я помогу тебе. Но ты должен встать боком, склониться до земли и сделать вид, будто благодаришь за ночлег. А я постараюсь с ними поработать.

Спустя минуту он заметно расслабился. Но морщинистая мордашка осталась непроницаемой.

– Не удается, человек. Потомаху бессилен. Ты прав – у тебя есть недруг. Он хитрый и владеет защитой. Я упираюсь в экран – он выстроил перед всеми тремя высокую энергетическую стену – поди догадайся, кто такой. Я могу, конечно, попытаться ее разбить, но тогда он поймет…

– Не надо, – отказался Верест. – Я постараюсь вычислить его сам. Спасибо за приют, мудрейший Потомаху. До встречи. Будем рядом – обязательно заглянем.

О лошадях он знал только одно: они едят овес и сено. Не отличал подпругу от седла, а сбрую от уздечки. О чем и поведал без прикрас, намертво пресекая «наезды» по лошадиной теме.

– Хорошо, – сказал Толмак. – Ты будешь штурманом. Я – возницей, Арика – наблюдателем, а Прух – бездельником.

Никем другим коротышка быть не мог. Разве что пациентом. Он уже долбанул с утра и тихо посапывал, привалясь к заднему борту – в том самом месте, где неплохо бы смотрелся пулемет.

Пока ехали по открытому пространству, душа не страдала. Снабженные металлическими ободьями колеса легко проходили выбоины. От жеребцов исходила энергия неплохого «Мерседеса». Но вскоре лес потемнел, взгромоздился на скалы. Дорога петляла в лабиринтах разломов. Глыбы бесполезных ископаемых, слоистые и иссеченные трещинами, нависали в пугающей близости. Душа поневоле сжималась. И окончательно съежилась, когда Толмак вынужденно натянул поводья – слишком круто пошли повороты.

– Лошадки ушки прижали, – испуганно зашептала Арика. – Опасность почуяли. И ржут часто…

– Я бы тоже ушки прижал, – огрызнулся Толмак. – Здесь опасность за каждой скалой, не надо обладать даром предвидения. Тунги о ней все зубы прожужжали. Особенно этот, как его… С которым я пил… Не то Сток, не то Слив. Он завхозом у мудрейшего трудится. Оставайся, говорит, человек, в нашей деревне, не пройдете на юг, слишком крута дороженька. Двести криллов, по страстям, по мордастям…

– А вы заметили, целая команда заговаривала нашу телегу? – вспомнила девица. – Двое в пыль плевали, остальные круг обрисовали вокруг телеги и бродили по нему, бормоча заклинания.

– А это чтобы враг оставил нас в покое, – охотно объяснил Толмак. – Лично я не верю в эти заклятия. Их накладывают каждый раз перед дальней дорогой, а люди продолжают гибнуть. Берут червя с ножки гриба, капают на него воском от свечи, кладут в вырытую ямку, насыпают холмик, как на могилке. И бормочут беспрестанно: «Кладу врага спать, ты, враг, не вреди, а, как червь, в земле сиди…» Ребячество. Или возьмут живую рыбу, пялятся ей в глаза, покуда не подохнет, и читают нараспев…

«Очуметь», – мелькнуло у Вереста.

– Только истинная колдунья, овладевшая конусом силы, отвадит от вас дорожные и прочие напасти. Но колдуны – это люди. Ни один тунг, как бы ни умел он входить в транс и совмещать сознание с подсознанием, не станет порядочным колдуном.

Громко всхрапнул Прух. Получив по ребрам прикладом, приумолк и жалобно засвистел.

– И что тебе рассказал Сток-Слив про местные достопримечательности? – опасливо поинтересовался Верест. Лично ему Потомаху ни о чем не рассказывал. Щадил. Только смотрел с сочувствием.

– Полоса зла, – вздохнул Толмак. – Атмосфера так и пухнет миазмами. Из форс-мажоров популярны ливни, смывающие скалы, ураганы, смерчи. Один из таких ураганчиков, его называют здесь Арбаран, накрыл в прошлом году деревеньку тунгов за Плешивой сопкой. Крыши посносил. Двое пьяниц дрыхли в стогу – унеслись в небо вместе с сеном… Искали – не нашли.

Драконы, слава Богу, здесь не водятся – предпочитают море Отчаяния и Змеиный хребет, там климат попроще. Но мелкая живность процветает. В основном подземная. Волки невероятно злые – бросаются даже малым числом, жратвы-то здесь не густо, а жрать нужно постоянно. Шакалья хватает – рыщут стаями, в голодный год поедают своих же, больных и слабых. Недавно тунги напоролись на каких-то длинноногих. Охотились криллах в десяти от деревни – успели занять оборону, отогнали, но в штаны наложили здорово… Такого, говорят, еще не видели. Стая хищников, особей пятнадцать – то ли люди, то ли гиены. Носятся, как кавалерия. На двух ногах, на четырех – им без разницы. Тела похожи на людские, но чересчур скользкие. А рожи – чисто звериные. Челюсти – во, – Толмак развел поводья, демонстрируя размер кошмара. – Шею тебе прокусит, и, считай – голову потерял.

– Ой, мамочка… – Арика забилась в угол и зыркала оттуда волчонком, болезненно переваривая услышанное. Золотые кудряшки выбились из-под дурацкой шапочки, зависли над виском спиралькой.

Они проворонили очень важную тактическую точку. Толмак упивался рассказом, Верест – кудряшками. Мощный слоистый карниз, заросший вереском, поплыл над дорогой. Резкий свист разорвал воздух, как нож натянутый брезент, и звероподобное существо в лохмотьях сигануло к ним в тачанку.

Толмак стеганул лошадей – это и спасло. Жеребцы рванули в карьер – второе существо, собравшееся присоединиться к первому, ударилось о задний борт и полетело кувырком на землю. Кто в кого вцепился, уже не разобрать. В драку ринулись все: бросивший поводья Толмак, орущая от страха Арика, даже спящий Прух. Существо не успело впиться хищными зубами в шею охотника. Верест ударил в свирепую морду гиены (Вот тебе раз! Не поминай черта!). Толмак добавил прикладом, а Арика стала топтаться ногой по морщинистой руке упавшего, ломая фаланги пальцев. Существо завизжало фальцетом. Захлопало круглыми ушами. Прыжком взлетело на скамью. Вонючая пасть разверзлась в каком-то дециметре от Вереста. Но сбоку навалился Прух, колеса угодили в выбоину, телегу тряхнуло – и этого оказалось достаточно, чтобы непрошенный посетитель вылетел за борт. Он зарылся головой в колючий куст из расщелины, но за тачанкой уже неслась целая толпа. И со склонов прыгали аналогичные, пытаясь в три прыжка дотянуться до бортов. Одному это удалось. Рука, изможденная цыпками, впилась в борт, впечаталась вторая…

– Прух, к лошадям! Держи поводья! – взревел Толмак, ломая прикладом заросшую серой шерстью челюсть. Коротышка не переспрашивал. Взлетел на скамью, перепрыгнул на место возницы, схватил поводья. И вовремя – удалая тройка мчалась к опасному повороту. Две твари нагоняли гигантскими прыжками. Рубище трепалось на ветру. Из луженых глоток неслось непотребное… Они промчались по упавшему, как по траве.

Верест дал злую очередь, благо автомат – вот он. Люди-гиены рухнули, пропоров тела о камни, но другие бежали по ним, испуская жуткий вой. Стены, поворот… Ситуация складывалась не совсем перспективная. Прыгунам со склонов не удалось добраться до жертв, они упустили драгоценные секунды, но зато присоединились к основной массе. За тачанкой, беснуясь от голода, неслась стая! Потери соплеменников их не трогали. Еще трое пали в прах, раздавленные ногами. Строчили два автомата, орали глотки, ржали кони.

– Н-но, мертвые! – басом кричал малюточка Прух. Расстояние сокращалось. Трое или четверо уже бежали вдоль бортов, подгадывая момент, чтобы запрыгнуть.

Внезапно скалы оборвались. Окруженная полукольцом тварей, тачанка вырвалась на открытый участок дороги. По обочинам – кусты, за кустами лес – глухой и равнодушный. Жеребцы активно замолотили копытами. Бегущие по флангам приотстали. Теперь погоня вытянулась цепью и неслась, не разбирая дороги. Похоже, твари выбрали другую тактику – не опережать. Держать дистанцию – пока у догоняемых не отвалятся колеса или не начнется падеж лошадей. Стрелять стало труднее. Автомат перегревался, последние пули в рожке не выстреливались, а просто выплевывались из ствола, не пролетая и пяти метров. Верест вставил новый магазин. От болтанки дрогнула рука – обойма вылетела целиком, без особого вреда для погони. Долетел победный вой. Толмак раздраженно хлестал затвором. Ругнувшись, бросил автомат под ноги. Заорал благим матом:

– Арбалеты! Живо! Я стреляю, ты заряжаешь! Понял?!

– Я понятливый, – смекнул Верест, хватая с пола самострелы. Стрелу с ложи, рычагом за ворот… Следующий… Пропела струна – истошный визг возвестил о попадании. Вторая вошла зверю в пасть, пробила пищевод и шею. Но у остальных аппетита не поубавилось. Порядка двенадцати особей, щелкая зубами, продолжали преследование. Основная масса бежала на двух ногах, но были и оригиналы, что на четырех не испытывали неудобств: отталкивались задними и неслись вскачь длинными прыжками.

Ландшафты менялись, как в калейдоскопе. Простучала заболоченная низина, снова всплыли серые зубья, поросшие сосняком и сфагнумом. Гиенам, видимо, надоело погибать просто так (еще двое размозжили лбы о булыжник). В цепких руках появились камни! Первый залп просвистел, не причинив вреда. Второй врезал по бортам.

– Брысь под лавку! – заорал Верест на Арику.

Девчонка так и сделала: отклячив попу, полезла под сиденье, и оттуда засверкала глазищами, словно кошка из подвала. Гиены на лету хватали булыжники, метали дружно, как по команде. Третий залп вырвал доску из борта, отбил Толмаку плечо, благодаря чему стрела ушла в небо. А затем увесистый эксклюзивный камень шарахнул Пруха по заднице.

Мощь удара сбросила коротышку с облучка. Он шмякнулся о круп пристяжного, отпрыгнул, словно мячик, и полетел, жалобно стеная, в кювет.

Вопрос, спасать ли Пруха, не обсуждался и на голосование не выносился. Толмак прыгнул на облучок, поймал поводья, натянул. Арика швырнула Вересту автомат. Он разрядил магазин в набегающих, вырвал из подсумка свежий рожок…

Тут и шарахнуло в гуще толпы.

Втянув голову в плечи, коротышка докувыркался до водостока, плюхнулся в терновник, но петь не стал, а швырнул гранату, которую бережно хранил в кармане.

Оружие эффективное – тварей разметало по белу свету, как картонных. Оказавшихся в эпицентре порвало на куски. Верест спрыгнул на землю, открыл огонь по флангам, которые еще дергались. Отступать гиены не умели – голод не тетка. Разинув пасти, уцелевшие настырно лезли дальше. Двоих похоронил кустарник, а левый крайний, раненый в плечо, налетел на Вереста, сбил с ног. От этой мрази разило отхожим местом… Страха не было, хотя клыки уже тянулись к его носу. Подмяв под себя тварь, он сдавил ей горло, отжался – чтобы какая-нибудь гадость не брызнула в лицо. Задыхающийся колотил ногами. Но окончательного удовольствия от экзекуции испытать не довелось: подскочил Толмак с карабином и разнес твари полчерепа.

– Мы сделали их! – возопил коротышка. Изображая жест, отдаленно смахивающий на «но пасаран», он выбрался из кустов и, держась за задницу, поковылял к тачанке.

Толмак помог Вересту подняться.

– А ведь мы взаправду их сделали, командир. Слабо верится.

– Всем благодарность, – буркнул Верест. – Особенно Пруху, Толмаку и…

– И мне? – дрожащая мордашка в скособоченной шапчонке воспарила над бортом.

– И тебе, – согласился Верест. – Ты не путалась в ногах.

– И не орала как припадочная, – добавил Прух. – А то бы я проснулся.

– И вообще ты молодец, Арика, – подытожил Толмак. – Настоящий мужчина.

Поле брани представляло уныло-кровавое зрелище. Жеребцы беспрестанно ржали, кося воспаленными глазами. Тачанка превратилась в разбитую тему. Трупы гиен, кровавые фрагменты тел… Одна тушка еще шевелилась. У нее не было ног, но оставалось неугасимое желание покушать. Руки тянули ополовиненное туловище, шипела пасть…

– Уезжаем, – опомнился Верест. – Мы подняли столько шума, что скоро все местные твари сбегутся полюбопытствовать.

– Смотрите! – ахнула Арика, тыча пальцем вдоль дороги.

Начиналась вторая серия кошмара. Местные твари уже бежали. У невезучих гиен обнаружились последователи. Клубы пыли вырвались из-за поворота и покатились, издавая разноголосый лай. Опять гиены с человеческими телами? Или волки?

– По местам! – рявкнул Верест, влетая в телегу. – До погони метров триста – прорвемся, славяне?

Облако пыли приближалось. Волки! Вечно голодные, неглупые. И в самый раз перед узким серпантином, уходящим в холмы по краю обрыва…

Тройка понеслась по кочкам. Волков не успели даже толком разглядеть, как со скрежетом влетели в поворот. Местный серый – падальщик; логично допустить, что обнаружив склад свежайшей мертвечины, он бросит преследование, предпочтя отобедать. А вдруг нет? А вдруг и его пьянит азарт погони в комплекте со страстью испробовать деликатес?

Участков подъема оказалось всего два – жеребцы их преодолели на голом испуге. Остальное – ровные отрезки и склон по хребту с выходом в сосновый лес. Видно, кони учуяли волчьи рыки, когда до леса по прямой осталось метров шестьсот. Обезумевшие аргамаки понесли! На повороте чуть не остались без телеги и Толмака, пытавшегося удержать поводья. Повозку бросило на стену, левый борт раскрошился и вывалился. Верест с Прухом едва успели поймать охотника за ноги. Дальше – еще страшнее: повозка дала вираж, колеса простучали по обрыву, одно на миг повисло в воздухе, создав эффект невесомости. Забыв о статусе «настоящего мужчины», Арика завизжала сиреной. О волках забыли. Повозка неслась по узкому серпантину, треща разбитыми осями. До верной гибели оставалось метров двести – прямой участок склона въезжал в кривую, и распахивалась бездна, прикрытая снизу лесом. Жеребцы свернут, они не соображают, что сила инерции протащит повозку – по камням, по кочкам, прямо в ямку…

– Что делать?! – перекрывая девичью истерику, проорал Верест.

– Прыгаем! – пролаял Толмак.

– Не успеем!

– А-а-а!!! – забился в припадке коротышка. Уже двое тренировали голосовые связки.

Жеребцы галопом вписались в поворот, повозка проволоклась – зависла над лесом…

– Прыгаем! – крикнул охотник, хватая в охапку Арику. – Это склон, не обрыв!

Верест трахнул по затылку коротышку – очнись, мудак, это тебе не баб насильничать. В самом деле – кажущаяся пропасть обретала вид терпимой покатости с редкими кустиками – можно и не разбиться всмятку. Но познавалось это уже в полете.

Прыгали, понятно, не в обрыв, но там и оказались. Физика виновна со своей инерцией. Одному Толмаку удалось зацепиться за ветку сохлого кустика, но долго он не провисел – покатился вместе с осыпью. Верест смягчил падение – хватанул какой-то корешок, притормозил, но ровно настолько, чтобы отметить занятный факт: облегченная повозка не свалилась с холма, увлекая за собой взмыленных жеребцов, а наоборот – лошадиные силы перебороли. Пробороздив правыми колесами по откосу, строптивая коробочка вскочила на дорогу и покатила дальше по серпантину.

У подножия холма суммировали потери и лишения. Потеряли арбалет, карабин Толмака и рюкзак коротышки. У охотника с Верестом сработал инстинкт собственника – швырнули пожитки, а потом прыгнули сами. Без серьезных увечий докатились лишь Арика и Прух, что нормально: одна акробатка, у другого опыт горький: втянул голову в плечи, заделался колобком и попер куда надо. Вскочил раньше всех, забегал между охающих, потешно возмущаясь:

– Чего разлеглись? А ну живо в лес, лежебоки! Волки серые на хвосте!

Не было на хвосте никаких волков. Видно, стая приняла мудрое решение – начать трапезу с гиен. Но оставаться на открытом участке все равно не светило. Только дураки преодолевают трудности. Умные их обходят. Быстро похватали уцелевшие котомки и вбежали в лес: Толмак, хромая на обе ноги, Верест – держась за отшибленные ребра.

О потере транспорта во всеуслышание не рыдали: отпевая собственную кончину, ты только приближаешь ее. Не встречая в сосняке особо импозантных ужасов, они прошли метров шестьсот и выбрались на ту же самую злосчастную дорогу, которая уже съехала с холма и превратилась в привычный разбитый большак. Отсидка в терновнике ничего не дала: ни волков, ни телеги. Окончательно распростившись с надеждой перехватить транспорт, они побрели дальше – на юг.

И через час или два вошли в город мертвых.

Сперва увидели разрушенную кирпичную стену, заросшую бурьяном, а по краям обочин – две треугольные башни с амбразурами. И плавно влипли в аномальную зону: раньше дул ветер, дышал и «радовал» звуками окрестный лес, а тут внезапно стихло. Тишина на подходе к городу царила гробовая. Только тучи, дружно покачиваясь, плыли стройными рядами.

– Может, обойдем? – предложил Верест. – Не манит как-то.

– Вот-вот, – поддержал Прух. – Я точно знаю – в историю трудно войти, но легко вляпаться.

– Далеко обходить, – прикинул расстояние до горизонта Толмак. – Это всего лишь город древних. В нем страшно, но не больно. А чем-то даже и поучительно. Вы только не дергайтесь – пройдем, как по музею.

– Хоть какое-то разнообразие, – пробурчала Арика. – Лично вы как хотите, а я пошла прямо – так короче.

Кирпичные здания в три-четыре этажа просели и разрушились. Останки слепо шарили глазницами. Пространство между строениями заросло цветущей травой и кустарником – как будто мощеных тротуаров и в помине не было. Поросла и дорога, видимо, заклятие древних дорожных мастеров в пределах города не работало. Едва миновали башни, как включился скрытый механизм: город мертвых ожил.

– Мамочка… – схватила Арика Вереста за локоть.

В домах зашевелились тени. Многообразие тихих звуков: шорохи, скрежет, шёпот… Если первые доносились из зданий, то шепот, казалось, шел отовсюду, проникая сразу в мозг – многоголосая зловещая какофония из несвязных обрывков слов и междометий. У теней не было устойчивых форм – по крайней мере, до времени – неназойливые смазанные колебания в затемненных зонах. Однако по мере продвижения вглубь города тени обретали формы, пока неконкретные – серые облака, но их становилось много, и они уже раздражали.

Обитатели города явно заинтересовались нечастыми в этих краях посетителями.

– Главное – не нервничать, – нервно заметил Толмак. – Эти ребята не кусаются.

Но бессилен разум перед непостижимым. Страх уже повсюду – покусывает поджилки, нежно гладит спину. Свершилось неизбежное: одно из очертаний – в просвете между руинами – обрело законченность форм. Серый туман зарябил, заклубился, растекся тусклыми кристаллами, и из ниоткуда вырвалась чудовищная пасть с горящими в районе гланд глазами. Рванули, как от холеры – вдоль дороги, заросшей чертополохом. Даже Толмак – безустанно твердящий о полной безопасности. Правда, он же и встал первым, тяжело дыша – опомнился. Остановил остальных.

– Стойте! Они же нас пугают, друзья, не майтесь дурью. Забава у них такая – выводить путников из равновесия, чтобы они дел понатворили… Не дадимся. Все идут за мной – спокойно, по центру дороги. Желательно смотреть только вперед, в светлое будущее.

Куда уж там! Вертели головами, как сычи, не пропуская ни одной подворотни. Буйство духов продолжалось. Огромная псина с пылающими зеленью глазами (собака Баскервилей удавилась бы от зависти) выпрыгнула из окна, метнулась наперерез. Сдавленно ахнула Арика. Дико рыча, псина сделала прыжок… и растаяла в воздухе.

Дальнейшие чудовища уже не впечатляли – как отрезало. Немного лишь понервничали, когда стая ящероподобных тварей с ревом спикировала на голову, а вот на стадо диких вепрей, идущих в психическую, уже смотрели как на забавное, но несколько подзатянутое кино.

Но потом устроители «фабрики грез» решили сменить режиссера. Остроглазый Прух дернулся первым:

– Смотрите, люди…

Два вполне респектабельных субъекта в синих одеждах и каких-то красных фригийских колпаках увлеченно болтали, стоя на крыльце. Дружно повернув головы, сбросили со спин… Автоматы? Видимо, да – треск очередей и пламя из стволов были абсолютно реальными. Попадали кто куда – Верест хлестнул затвором, пустил по колпакам длинную очередь. Где-то рядом застучал, визгливо ругаясь, Прух. Арика, как всегда, орала, зажав уши. И когда у нее оралка отсохнет?

– Прекратить! – буйствовал Толмак. – Вы что, совсем охренели?!

Субъекты в колпаках выбросили пустые магазины, вставили новые и, продолжая строчить от пуза, спустились с крыльца. Верест перекатился, дал новую очередь. Субъекты захохотали! Не спеша, дошли до обочины дороги, посовещались (пули летели через них, застревая в разбитой кладке), и ступили на дорогу.

– А ну пошли вон! Брысь! – вопил Толмак, исполняя какой-то ярмарочный танец. Стрельба прекратилась. Дошло.

Субъекты еще раз рассмеялись, дружно погрозили пальчиками и пропали. Остался шепот в пустых кварталах.

– М-да, – переворачиваясь на спину, вздохнул коротышка. – Совсем как в жизни.

Толмак в сердцах сплюнул.

– Понатворили. К вашему сведению, уважаемые коллеги, сегодня вечером у нас закончатся боеприпасы. Полагаю, там и повеселимся…

Следующая встреча не носила столь откровенно враждебного характера. Навстречу путникам брел какой-то бородатый бродяга на костяной ноге. Поскрипывал камень под ковром чертополоха.

– Пускай себе идет, – проворчал Толмак. – Спешить нам надо, а не рты разевать.

Верест посторонился. Бродяга косо глянул на него, пахнул потом и похромал дальше.

– Лексус, да он же настоящий… – ахнул коротышка. – Мамой своей беспутной клянусь, настоящий. Ты посмотри на него…

– Послушайте, э-э… уважаемый? – окликнул его в спину Верест. Бродяга неохотно обернулся.

– Чего надо? – глазки недобрые, смотрят цепко, исподлобья. Сухость во рту. И по спине холод.

– А далеко еще до… конца города? – язык что-то забарахлил.

– Топай, топай, – процедил бродяга. – Три квартала еще тебе, и целую жизнь топать, – подленькое хихиканье вырвалось из заросшего волосней рта.

– Спасибо, – поспешил поблагодарить Верест.

– Настоящий, – продолжал шипеть коротышка. – Как есть настоящий. Ну, скажи, Лексус…

Прух продолжал возмущаться. Так и брел, бормоча под нос ноты протеста. И вдруг заткнулся – вытаращил глаза и встал столбом.

Совершенно нагая голубоглазая женщина переходила дорогу. Натуральная, из мяса и костей, и весьма недурна собой, особенно ниже пояса. Покачивая крутыми чреслами, проплыла мимо остолбеневшего Пруха и скрылась в проеме здания.

– Какая гадость, – брезгливо протянула Арика.

– Ну почему же, – неуверенно возразил Верест. – После трудового дня, в соответствующей дружеской обстановке…

– Настоящая, – просипел Прух. – И эта настоящая. Да что же это творится…

Мозги у коротышки, конечно, поплыли. Он высунул язык и потащился за дамочкой – к проему в низко просевшем здании.

– Эй, ты далеко? – поинтересовался Толмак.

Коротышка едва прикоснулся к полузаваленному косяку. Громкий треск вернул его с полей эротических сражений, Прух отпрыгнул. Здоровая часть фасада, треща и ломаясь, осела в бурьян, обдав Пруха строительной пылью. Он так и остался стоять перед грудой обломков.

«Непруха нам с этим Прухом, – подумал Верест. – А воспитывать некогда».

– Ловушка, – зловеще сообщил Толмак.

– Я больше не буду, – сказал Прух.

Пришлось затрещиной выводить его из оцепенения и под очередной комментарий охотника, что людям маленького роста бить в лицо легко и просто, за руку выводить на дорогу.

По проспекту, если можно так назвать заросшую дорогу между домами, светло и божественно шествовало НЕЧТО. Сгусток тумана, плюющийся сполохами яркого света, пёр прямо на них со скоростью хорошо разогнавшегося автомобиля.

– О, дьявол, – ругнулся Толмак. – А вот это нам нежелательно.

Один из лучей в теле объекта накалился докрасна, часто замигал. Огненная стрела оторвалась от облака и, вращаясь, понеслась по дороге.

– А что, собственно, такого… – зевнул во весь рот Прух. Очередная затрещина чуть не вывернула ему челюсть. Толмак швырнул коротышку с обочины и с воплем:

– Врассыпную! – метнулся в другую сторону. Ныряя с Арикой в какую-то нишу в стене, Верест успел заметить, что Толмак ищет укрытие в чем-то вроде автобусной остановки, а Прух пробороздил носом канаву водостока.

Искрящееся облако промчалось мимо, шебурша чертополохом. Живое? – изумился Верест. И в тот же миг волна горячего воздуха окатила укрытие. Череп сдавило, словно обручем. Арика застонала в его руках, уронила голову. Сознание распахнулось, снова воздух – свежий, расслабляющий.

«Так до Стражи не добраться, – думал Верест. – Ладно их, Фарума стерпит, мне бы выбраться. Выживу – отслужу три года в храме Матери Омчира. Если до храма доберусь…»

«Какого хрена? Сидел бы в Чуге, потрахивал бы леди Эспареллу, ей – радость, мне – покой…»

Последняя мысль была его. А остальные? Что такое «Стража»? И откуда, кстати, этот хмырь с бугра в голове знает русский? Смысловой эквивалент здесь никто Вересту не объяснял…

Вытрясая дурь из головы, он вскочил. Арика отдувалась, ей не до него. Надо отвлечься. Верест осторожно сунулся за разбитый простенок. Посреди пола провал, в дальнем углу подозрительная груда. Он оглянулся. Арика на месте, глазки закатила. Прощупывая ногой половицы, он вошел в комнату.

Скелет безусловно принадлежал человеку. Сидел себе мирно в углу, развалив худые косточки, и загадочно улыбался. Одежды истлели тысячелетия назад, осталась штуковина на запястье.

Патологическим страхом к древним костям Верест не страдал. Присел на корточки. Скелет попался изрядно фрагментированный. Кости распались. Таз лежал отдельно от туловища. Он коснулся штуковины на запястье. Браслет? Испугавшись, отдернул руку – под действием возмущающей силы предплечье сломалось в суставе и рассыпалось. Браслетик остался в руке. И вдруг замигал – свечение пронеслось по мягкому металлу. В руке потеплело.

«Квазиживое устройство, – придумал он с ходу понятие. – Реагирует на хозяина. Здрасьте говорит».

Он слышал про такие штуковины. Браслеты-хамелеоны, оберегающие хозяев и попутно служащие оружием. Их украсть нельзя – при живом хозяине браслетик живо тебя доконает. Можно находить, дарить, покупать, снимать с покойников… Счастливчики, благополучно вышедшие из Орханта, иногда бахвалятся такими вещичками, но, как правило, в кругу особо доверительной публики – злоумышленнику не составит труда снять вещичку с трупа.

Он поиграл браслетиком на штанах. Получился серый цвет. Положил на окно – теперь кирпичный. Надел на запястье – телесный. Даже не заметно, легкое вздутие на руке. Вставил в штуковину пальцы – увесистый кастет. Вытянул в длину – нож с коротким, но острым лезвием. Загибать спиралью побоялся – а вдруг газовый ключ получится? Нацепил на запястье взамен утраченных часов – носить будем…

– Эй, страдальцы! – вломился в хоровод мыслей охотник. – Размечтались? На дорогу, и бегом!

Он опомнился. Надо же так, с головой ушел в тему.

– А ну, подъем, девчонка! – он метнулся в проем, схватил Арику за руку. – Совсем забыла, где находишься?..

Пока бежали, Толмак объяснил, что пуляющая лучами штуковина не имеет отношения к городу мертвецов. Просто ехала по дороге. Явление нечастое, но всегда встречающееся в самый неподходящий момент. Дальние родственники шаровых молний, аккумулирующие мысли убитых ими людей, носятся, как ошалелые, по всему Орханту, и поди пойми, что у них на уме. Следуют четко в однажды избранном направлении, но в редких случаях разворачиваются – кто знает, вдруг и эта гадость к ним привяжется?

Задыхаясь, они выбежали из города и под протяжный хохот из дозорной башни рванулись в лес. Махнули через строевой сосняк, кустарник, выбежали на поляну и встали, испытав новый шок.

На этот раз приятный. Посреди поляны, застряв колесом в канаве, стояла сбежавшая тачанка. Вытягивать себя из западни конягам, очевидно, надоело. Двое меланхолично щипали травку, а третий тряс гривой и одобрительно косил на вернувшихся хозяев.

Подарок судьбы, конечно, знатный. «Не вписывается ли это в схему моего везения?» – озадачился Верест, наблюдая за реакцией команды. Арика, рыдая, как дитя, обнимала жеребца за шею, Прух отбрасывал коленца, а Толмак ковырялся в повозке, прикидывая ее ездовые качества.

Мешки оказались в сохранности, арбалет с карабином валялись под лавкой, но на этом положительные моменты обрывались. Развить былую скорость тачанка уже не могла. Левый борт отсутствовал; правое заднее колесо согнулось восьмеркой, а вся конструкция корпуса практически распалась на фрагменты.

Пришлось заняться ремонтом несущих частей. Но и после «косметики» живучесть этой стреляющей телеги оставляла сомнения. Выбора не было – воспоминания о пешей прогулке вызывали в лучшем случае икоту. Поднатужившись, сняли телегу с «ручника» и под уздцы повели лошадей к дороге.

Ехали медленно, на божьей молитве, объезжая колдобины и заросшие чертополохом ловушки. К наступлению темноты за бортом осталось криллов сорок-пятьдесят. Раза два по столько одолели до города мертвых, элементарный расчет подсказывал, что Змеиный хребет не за горами. С продвижением к югу менялась растительность: северные сосны попадались реже, уступая место причудливым широколистным с «завязанными» стволами и хаотичным переплетением скученных у вершин ветвей. Зеленые рощи чередовались кустарниковыми пустошами, встречались болота с благоухающими аммиаком окнами. Менялся и животный мир, не становясь, однако, более дружелюбным. Из гнилых топей неслось подозрительное чавкание, краснокожие змеи оплетали стволы древовидных, шипя и извиваясь, звенел гнус. Неправильные пчелы размером с небольшие боеголовки вились вокруг гигантских цветов с лиловыми чашками. Бутоны, словно локаторы, поворачивались вокруг цветоножки, наблюдая за проездом повозки.

Дважды на плетущуюся телегу пытались покуситься. Серо-бурое существо, гибрид медведя с носорогом, путаясь в собственной шерсти, выбралось из кустов, побрело на дорогу. На заклятье оно явно чихало. Получив стрелу в ногу, вздело к небу рог, заревело. Получив вторую, развернулось, похромало обратно, продолжая трубно реветь.

Какие-то макаки с демоническими рожицами, облепившие деревья вдоль дороги, кидались палками. Пришлось сбивать хулиганок с ветвей – забросай они лошадок, те снова понесут, и телега тогда просто развалится. Приматы оказались трусливым народцем, невзирая на устрашающие оскалы: побросали палки, умчались в чащу, откуда долго еще неслась заполошная ругань.

Главная тема дня: каким образом организовать ночлег – так и осталась темой. Помог счастливый случай: причудливая скала у обочины прятала во чреве просторную площадку с двумя вполне подходящими подъездами. Деревья смыкались над головой, образуя непроницаемый полог. Туда и загнали повозку, развернув лошадиными мордами к дороге, на случай срочного бегства. Снабдив жеребцов сухой травой, вздохнули свободно. Арика тут же уснула, остальные принялись тянуть жребий – кому дежурить первому. Досталось, разумеется, Вересту.

Зато поднялся позже всех, когда лес за пологом уже звенел на разные голоса. Коротышка слезал со скалы, потрясая стрелой с насаженной на нее какой-то сомнительной птицей. Арика грела бок, обрезая ножом обломанные ногти. Толмак оставил в покое рессору повозки, которая упорно не желала ремонтироваться, и озабоченно смотрел на Пруха.

– Предлагаю сделать дичь, – заявил коротышка, бросая добычу на лавку.

– Можно мыть руки перед едой? – пошутил Верест.

– И вот это ты собрался есть? – Толмак сморщился и судорожно сглотнул.

Птичка была кошмарная. Собой невелика, но больно уж импозантна. Когти мощные, расцветка адская – красные молнии на черном оперении, клюв широченный – не клюв, а челюсть динозаврика. И глаза – близкопосаженные, презлющие.

– Легко, – помедлил Прух. – Любую птицу можно есть. Даже если она похожа на медноклювого Фрокса из сказки про мальчика Фруэлла и преисподнюю.

– Любую птицу можно есть, – согласился Толмак. – Даже если отравишься. Но только не крокопура, которого и птицей-то назвать трудно. Это ящер, приспособленный к современным условиям – не смотри, что такой маленький. Он насквозь пропитан ядом – так называемой неолиновой кислотой. Это желчь, которую вырабатывает селезенка. Некоторые колдуны ею лечат, но им знакома рецептура, а у тебя, Прух, полагаю, кроме спичек, только умная голова, да?

– Ладно, – покладисто согласился Прух. – Будем считать охоту зарядкой. А как у нас насчет консервов?

Насчет консервов было не очень. Повод для паники был, но паники еще не было. На скорую руку перекусили, тронулись в путь, и чуть не с первых же метров угодили в ливень с градом. Погода в Орханте непредсказуема – всеми днями бродят тучи, дождевые не подписаны, а штормовое предупреждение послать некому. Возвращаться – плохая примета, поехали дальше, надеясь на чудо. Но дождь усилился. Засвистел ураганный ветер. Пришлось сворачивать с дороги и гнать коней под исполинский дуб, с ужасом наблюдая, как в соседней рощице за дорогой ураган рвет с корнями и швыряет в небо молодые деревца.

Шторм закончился внезапно – отвалил за горизонт вместе с дождевой мглой. Опять застучали колеса.

Разочарование поджидало через несколько часов, когда позади остались десятки криллов, ворчание разумных и не вполне существ, черные тени над болотами, переправа по двум каменным балкам через очередную реку с «архозаврами», очень похожими на крокодилов. Дорога завершилась! Последние метры большака упирались в странный холм, заросший у основания пышным бурьяном. Исполнившись дурных предчувствий, объехали преграду, и на обороте наткнулись на хмурый нелюдимый лес. Возвышенность явно не геологического происхождения – рукотворная насыпь из нескольких «культурных» слоев, самый нижний из которых состоял из песка, щебня и камня – всего того, что нужно для прокладки второй очереди тракта. Недостроили. Тысячелетия назад всё пришло в упадок. Исчезли города и люди. Сгинула промышленность. Остались недотянутые на юг дороги, как символы хрупкости любых, даже самых мощных и высокоразвитых цивилизаций.

– Не надо печалиться, – утешал загрустившую ватагу охотник. – В любом случае на квадратных колесах мы далеко не уедем.

Какое, к черту, утешение. В глубоком унынии собирали пожитки, распрягали жеребцов – гуляйте, коняшки. Бессердечно бросать животных на верную погибель, но куда их? Пусть хоть перед смертью подышат свободой.

Умные кони понимали людей. Никто из них не рвался на волю. Они терлись носами, косили с надеждой. Брели за ними до опушки и жалобно ржали. Гнедой попытался войти за людьми в лес – сунул морду в кустарник, но, обжегшись шипами, попятился, замотал гривой…

Они опять бежали, подгоняемые страхом. Изворчавшийся на весь свет коротышка опять не мог не отличиться. Скорее всего, намеренно, от избытка злости, он саданул посохом в нору под корнями. В норе звонко хрустнуло. Истошно завопил детеныш. Не успели опомниться, как вздыбилась земля и рассвирепевшая мамаша явилась во всей своей убивающей красе. Сократи ее раз в восемь, ликвидируй челюсти, когти, иззелена-черную раскраску и гребень ирокеза на макушке, получилась бы ящерица. Не вступая в полемику, это исчадие ада вцепилось Пруху в штанину. Ногу не прокусила лишь благодаря плотной прорезиненной ткани и трехслойному утеплителю, но шороху наделала. Верест выхватил из-за пояса тесак, наступил твари на хвост и рассек ее на две половинки. Одна осталась на земле – извивалась, прыгала на четырехпалых конечностях, другая продолжала кромсать штанину. С ней коротышка и мчался по лесу, когда ожили соседние норы и целая тьма нечисти поперла за отмщением. Они не только бегали, но и прыгали по веткам! Одна спикировала на голову Арики, но порезвиться там не успела – Толмак сбил ее прикладом, а Верест набил свинцом приятельниц, уже летящих на подмогу. Ободранные, покусанные вырвались на опушку и, не успев отдышаться, вляпались в болото, гостеприимно чавкающее и испускающее смрадную вонь.

Болото было безбожно растянуто, его пытались обойти, но быстро поняли, что фокус не удастся. Обратная дорога тоже заказана – оскорбленные действием ящерицы верещали на весь лес и, похоже, собирали подкрепление. Пришлось окунаться в средоточие кошмара – обильное гнусом и метаном. Таких гиблых мест Верест не видел ни в Сибири, ни по телевизору. Заскорузлые деревца с крюковатыми ветвями, шапки кустов, усиженные жабами кочки. Космы неправдоподобно длинной травы, тотально опутавшие низину. Зловоние, гнус стеной. И смачно чавкающие трясины – разливы бурой жижи в окружении болотного сфагнума…

Нацепили сетки, натянули длинные перчатки, стянув их ремешками на запястьях. У одной лишь Арики ничего не было – не планировали они с отцом таскаться через топи.

– Эх, молодая, – покачал головой Верест, отдал ей свой комплект, а себе соорудил «наличник» из марли, стянув концы проволочными кольцами.

Этот черт оказался страшнее, чем его малевали. Гнус гудел и рябил в глазах, мешая обзору. Мелкая мошкара уже путалась в щетине. Кочки были крохотные и скользкие. Шесты уходили в топь, не достигая дна. Шли тесной цепью – кто-то оступался, его подхватывали, водворяли на твердое. Страх теснился в затылке, тут не до шуток. Первым двигался Прух. Как-то быстро он из олуха царя небесного превратился в опытного следопыта.

Лес густел, но они не замечали. Крючковатые деревья отходили, уступая место черным, неохватным дубам, растущим, казалось, прямо из трясины. Гиблые окна становились заметнее, сухие пространства приходилось искать, подолгу шаря шестом. Скорость упала почти до ноля. Когда в трясину свалился Толмак, паника достигла апогея. Такого номера от охотника не ожидали – он считался самым осторожным. Но не повезло: нога поехала по скользкой траве, а ухватиться оказалось не за что. Он шел последним, перед ним Арика – какой с нее толк? Шест выскользнул из руки – обычно бросаешь на воду, подтягиваешься и какое-то время не тонешь. А тут – совсем беда. Он ухнул целиком – с рюкзаком, арбалетом, карабином… Пару раз всплывали глаза под сбившейся сеткой – изумленные, не верящие.

Забурлила воронка. Далеко. Шестом не достать. Да и не сообразит… Верест бросил рюкзак, оттолкнул Арику. Она вовремя присела. Эх, прощай, жизнь малиновая… Оттолкнулся от кочки и с криком:

– Шест в воду, Прух! – сиганул в трясину.

Тухлая жижа накрыла с головой. Ужас овладел – пещерный. Чувствуя, что задыхается, он вытянул обе руки – стать связующим звеном между Прухом и Толмаком.

«Идиот! – всколыхнулось в мозгу. – Да он же маленький! Как ему вытянуть двоих?»

Он поймал охотника за шиворот, зафиксировал хватку. Завозил правой рукой: шест сегодня будет или нет? Прух и здесь отличился – тыкал шестом, как шахтер отбойником – по печени долбанул, по глазу. Верест сцапал шершавый ствол, сжал до судороги, дернул: мол, готово, на крючке…

Человек за гранью отчаяния способен на многое. Его силы возрастают в несколько раз. Они тянули вдвоем – девица и коротышка. Изнемогали, обдирали руки, ноги. Ревели, плакали. Но вытянули. Не настал еще час Вереста. Толмак попил достаточно водички, но его откачали, измусолив грудную клетку. Битый час валялись на косогоре. Арика плакала, коротышка важно сопел. Толмак дрожал, приходя в себя. Верест вслушивался в завывания организма – не схватил ли вирусную инфекцию?

– Спасибо всем, – отхаркавшись, поблагодарил Толмак. – Из хреновой истории вытянули.

– Из слишком хреновой, – согласился Верест. – Прошел слух, что ты помер. Ну и как там – босым перед вечностью?

– Не помню, – растерялся Толмак. – Осенил себя знамением, помянул старину Эрмаса – и концы в воду. Не сказать, что шибко верующий, а надо же – свет сошел.

– А я старину Рема помянул, – хвастанул Прух. – Тоже парень наш. А главное, отчаянный.

– А я коленки ободрала, – шмыгнула носом Арика. – И в глаз что-то попало. И на попе у меня заноза.

Верест засмеялся.

– Это мы вылечим – дай только выбраться. Коротышка тебе глазик заговорит. Толмак коленку обработает. Ну а я, сама понимаешь…

Он мог позволить себе чуток пошлости. Давно не позволял.

Арсенал команды катастрофически таял. Остались арбалет и два автомата. Малость патронов, десяток стрел, граната у Вереста в подсумке. И порядка двух десятков криллов до Змеиного хребта.

А что будет после? Об этом он уже не загадывал. Одно знал твердо – помирать он будет с музыкой. Из принципа.

Они нашли приличную тропу, и хотя болото мрачнело, наливалось тяжестью и вонью, двинулись быстрее. Оборванные, изгаженные по уши. Просвета на горизонте не было. Растительность сгущалась, деревья, похожие на дубы, простирали ветви к самой тропе. Ей-богу, это было странное болото. Кому бы пришло в голову, что на болотах могут расти столетние «перуновы деревья», оплетенные лианами?

– Я слышала странный звук, – пробормотала Арика, крутя мордашкой.

– Собака Баскервилей, – хихикнул Верест. – Самое время.

– Тресни мои уши, но я тоже слышал, – признался Прух. – Глухое ворчание – вот что это было. Очередной симпатяга?

– Над болотами Орханта веет проклятие, – неохотно поделился Толмак. – В них обитает чудовище Ганибус, проклятое Ремом. Уж не знаю, чего они не поделили, но легенда так и гласит: заточил, мол, Рем отщепенца в болото, заклял не выходить, ну, тот и не выходит. А с Эрмасом ему точно не по пути – вот и мыкается теперь, горемыка, совсем один на белом свете.

– Чушь несусветная, – проворчал Верест. – К черту мифологию!

– Чушь, – согласился Толмак. – Я думаю, Ганибус тут ни при чем. Он не может окопаться во всех болотах Орханта. Но в самых глубоких и жутких проживают его, так сказать, прототипы. Какие-нибудь ящеры, рептилии. Лично я ни одного красавца не видел, но охотно допускаю их существование. Поэтому предлагаю не болтать, а…

Мгновенная тишина оглушила. Затишье перед бурей – за секунду до того, как хлынет. Ни зверей, ни птиц, ни ветерка. И вдруг геенна черная разверзлась перед путниками! Распахнулось болото, и с оглушительным хлюпаньем, обрушив тонны болотной жижи, выросло ТАКОЕ!..

Гибкая шея, не меньше метра в обхвате, распрямилась – медленно, тягуче, и огромная пасть издала душераздирающий рев. Под напором волны рухнуло деревце на клочке суши. Рванулся шквал сжатого воздуха.

– Ганибус?.. – цепенея, прошептал Толмак. Остальные тоже замерли.

Кошмарная голова уже двигалась, чтобы ознакомиться с путниками. Кого он схватит? Арику? Толмака? Рука уже вытягивала гранату из подсумка. Последнюю. Куда бросать? В пасть? Промахнешься. А не промахнешься, тебя же и посечет осколками – она совсем рядом, эта хренова голова.

Верест зачарованно смотрел, как гигантский ящер с крошечными глазками, покрытый шиповидными наростами, погружает людей на тропе в смертельный полумрак. Вот шея вытянулась на всю длину, глазки подошли вплотную, стали лазерными шарами… Арика заслонилась руками – как будто спряталась. Прух запоздало оттягивал затвор, физиономия от ужаса совсем плоская. Нельзя бросать гранату, нельзя. Своих посечёт, а до этой рептилии… Рука разжалась – граната выпала, покатилась по тропе. Дьявол! Впрочем, нет, чека на месте.

– Бежим!! – завопил Толмак. – Он не может вылезти из окна!

Никогда еще так не бегали. Дикий рев за спиной послужил дополнительным пинком. Затрещали корневища, опутавшие берег – размера шеи не хватало, гигантское туловище не могло пробиться наружу, извивалось, кромсало землю…

Помчались, как газели по степи, благо тропа по сухому неплохо прорисовывалась и не петляла, точно пьяная. Верест бежал последним, туго соображая, что не может эта внушительная гидра рвануть за ними аки посуху. Не приспособлена. Она всплывает в самых глубоких местах, на мели ей делать нечего, а тропа аккурат тянется мимо мелководья. У Ганибус под болотами свои шхеры, в них он и живет. А на поверхности лишь охотится, контролируя самые объемистые окна…

Кончилось болото, стихли ревы Ганибус. Измочаленная экспедиция вырвалась на опушку леса, и в полном составе легла в траву. Лежать хотелось часами, и ни о чем не думать.

– Никак не пойму, почему я еще не сошла с ума? – рассуждала сама с собой Арика, судорожно вздрагивая.

Верест положил руку ей на лоб – горячий.

– Ты, главное, не спеши туда, девочка. Там хорошо, но нам туда не надо.

– Могу предложить еще одну интересную тему, – всматриваясь вдаль, пробормотал Толмак. – На горизонте Змеиный хребет. А между нами и хребтом – деревня тунгов.

Все повскакивали. Про усталость и не вспомнили. Далеко на юг уходила относительно плоская долина, заросшая вереском. Как бурые вкрапления в бледно-зеленой ткани, выделялись скалы и лысые глинистые холмики – гольцы. Между двумя такими гольцами, на расстоянии порядка семи криллов, и притулилось «грибное местечко» – кучка похожих на боровиков домишек. А еще дальше, там, где мохнатые тучи соприкасались с горизонтом, синела лохматая линия кряжа – загадочная система, стерегущая материк от чудес Орханта.

– А мне нравится, – коротышка удовлетворенно почесал впавшее пузо. – Приятно умирать, когда знаешь, где ты.

– Пока не дойдем, умирать не будем, – пообещал Толмак. – Надеюсь, эти тунги не злее предыдущих – найдется у них местечко уложить нас спать, а не в могилу?

– Я больше не пью, – пробормотал Прух.

– Предыдущим тунгам мы оказали неоценимую услугу, прикончив Пархана, – напомнил Верест. – А какую услугу окажем этим – пока загадка.

– Смотрите, – вскинула руку Арика. – Я вижу точку над хребтом! Она перемещается на восток. Она летит! Но разве есть такие птицы?

– Послушай, девочка, – насупился Прух. – Всякий раз, когда тебе начинает видеться или слышаться, я начинаю молиться. Ты не могла бы держать наблюдения при себе?

– Она права, – пробормотал Верест. Вдоль кряжа действительно что-то перемещалось. Тонкая черточка и, похоже, с крыльями. Уровень техники в некоторых странах Тунгнора позволял строить несложные летательные аппараты, но почему-то этим не занимались.

– А кто говорит, что она не права? – огрызнулся Прух.

– Дракон Чао, – просветил Толмак, – летающая крепость. Обитают только на Змеином хребте. Питаются козами и пещерными людьми. А пещерные люди в плане взаимности питаются драконами. Не дают умереть друг другу.

Когда они вошли в деревню тунгов, начинались сумерки. Над долиной висел неподвижный туман – молочный кисель, вязнущий во рту. Тишина настораживала. Не кричали дети, не мычала рогатая скотина. Такое впечатление, что тунги срочно засобирались и куда-то ушли, прихватив домашних животных. Калитка в оборонительном частоколе была распахнута. По двое просочились в деревеньку и рассредоточились. И лишь когда поняли, в чем дело, опустили оружие. Спокойнее, правда, не стало. Ни в чьих услугах тунги уже не нуждались. Деревеньку вырезали под корень. Трупы валялись везде, куда падал глаз – взрослые, дети… Работали, по всей вероятности, люди. Часть тунгов была застрелена, позы некоторых женщин недвусмысленно указывали на то, что их насиловали перед смертью. Некий карательный отряд ворвался в деревеньку. Сопротивляющихся убивали на месте, остальных вытаскивали из домов, упирающимся резали горла, и в центре поселка устроили грандиозное побоище. Беззащитных уродцев изощренно били ножами, а когда надоело, просто расстреляли. Скот увели, более-менее ликвидное барахло и продовольствие тоже забрали. Все до единого домишки были разворочены, от подвалов до чердаков, огороды растоптаны. Своих убитых и раненых, если таковые имелись, унесли с собой, чужих бросили, и над поселком уже начинал формироваться удушливо-приторный дух.

– Уходим, – махнул рукой Толмак. – Пещерники поработали, после них хоть бетоном заливай.

Арика уже бежала, зажав нос. Ее догнали, плачущую, далеко за деревней, спустились в лощину и дружно задумались. О пещерных людях Верест знал немного. Злобный, грязный народец, обитающий в скалах и пещерах Змеиного кряжа, пещерники сами пищу не выращивали, а промышляли грабежами да убийствами. В свободное от погромов время стреляли горных коз, мясо которых практически не ели, а обменивали на оружие. Чужаков в горные лабиринты не пускали. Караваны, груженные оружием под усиленной охраной, тормозились на равнинах. С хребта спускались чумазые оборванцы, навьюченные мясом, и у подножия гор, в нейтральных землях, происходил процесс обмена. Бряцающая оружием Вергилия охотно освобождалась от излишков железа. Контакты велись не официально, через купцов, но весь мир об этом знал и особых возражений не высказывал: козье мясо отличалось нежностью и питательными свойствами. Контакты с Нечистью, по крайней мере, с ее представителями, пещерники также проводили, но здесь дело покрывал толстый слой мрака. Говорят, сперва были стычки, но очень быстро те и другие поняли, что это война без особых причин, и делить воюющим сторонам особенно нечего, уж больно они похожи.

– Мне это не нравится, – хмуро признался Верест. – Получается, всё пройденное – красивые цветочки. Каким образом мы перепрыгнем через этот горем убитый кряж?

– Мне тоже не нравится ванта затея, – парировал Толмак. – Лично я выполняю приказ, причем вслепую, не понимая цели миссии. Меня это немного унижает, Лексус. Никогда еще Толмак не работал безропотным быдлом.

– А вы подеритесь, – предложил Прух. – До первой смерти. А кто останется, мы его с Арикой добьем. Чтобы по справедливости.

– О, святой Эрмас… – простонала Арика.

– Ладно, – вздохнул охотник. – Толмак добрый. Он проведет вас через этот «горем убитый кряж». Пещерники, конечно, зверствуют, но это не значит, что они сидят за каждой кочкой. Хребет прорезает множество ущелий. А ширина хребта – порядка двенадцати криллов. Ведя умную разведку, мы одолеем его за полдня.

– Умная разведка – это хорошо звучит. Твои предложения?

– Выходить немедленно. Заночуем в горах. По ночам пещерники не активны.

– Еще чего, – испугалась Арика, – они увидят нас на этом поле.

– Не бойся, девочка, – Толмак усмехнулся и подкрутил несуществующие усы. – Здесь пещерников нет. Деревенька разграблена, дважды они сюда не пойдут. Намного опаснее в нашей ситуации пускаться в обход.

– Я собрался, можно идти, – сообщил Прух, кладя ствол автомата на плечо. Со сдвинутыми бровями и во всеоружии коротышка смотрелся очень воинственно.

– А я не хочу никуда идти, – сказала Арика.

– Устами ребенка глаголет предчувствия, – буркнул Толмак. – Не пойдем никуда. Платочку разобьем. Кстати, друзья, почему бы не вернуться в деревню, и не поискать какого-нибудь брошенного ягненка? Что-то меня с консервов на шашлык потянуло.

– Я уже готова, – быстро встала Арика.

– Гав, – сказал кто-то рядом.

Все дружно вскинули головы.

На краю лощины, склонив головку, стояла симпатичная леечка, или нечто на нее похожее, с бурой волнистой шерсткой и дружелюбно шевелящимся хвостиком. Острые ушки стояли торчком, одно смешно подрагивало.

– Какая хорошая, – разулыбалась Арика.

– Ты откуда, парень? – нахмурился Прух.

Собака ударила лапой о землю и снова гавкнула.

– Собака тунгов, – догадался Толмак. – От пуль увернулась и схоронилась где-то, пока резня шла. Теперь бродит вокруг деревни, неприкаянная.

– У тунгов невероятно умные собаки, – вспомнил коротышка. – Когда в первую ночь я перепутал одну шлюшку-тунгуску с бочкой с водой… ну, бывает, показалось… так она, умница, вцепилась мне в задницу и оттащила. А потом бродила за мной, чтобы я опять чего-нибудь не выкинул.

Собака нетерпеливо гавкнула.

– Спускайся, – разрешил Верест. – Знакомиться будем.

– Учти, – предупредил Толмак, – если ты с ней познакомишься или, еще хлеще, покормишь, то будешь в ответе за нее, а вовсе не она за тебя, как кажется на первый взгляд.

Лаечка словно того и ждала. Забавно перебирая лапами, скатилась в лощинку и, энергично виляя хвостом, уставилась на Вереста. В ее глазах было столько тоски, надежды и жизненного опыта, что дрогнуло бы сердце даже министра Гибиуса. Рука машинально потянулась к рюкзаку: там остались две жестянки с кашей. Баранину уже съели.

Собачонка нетерпеливо заворчала.

– Дожили, – тихо резюмировал Прух. – Заимели статью расходов.

Нового члена экспедиции от нехватки фантазии нарекли Ворчуном и тронулись в путь. Собака попалась не из капризных. Кашу смолотила без кривляний, да и смена обстановки ее не удручала.

В стороне осталось кладбище «открытого типа» – жутковатое зрелище. Обширная поляна, усыпанная белыми костьми. Наподобие земных монголов, тунги не закапывают в землю умерших – кладут на солнышко, прикрыв дерюгами. И чем быстрее птицы объедят мясо, тем быстрее вознесется душа.

Новый сюрприз не заставил долго ждать. Змеиный кряж оставался миражом – очертания гор потеряли ясность, низкая облачность поглотила вершины, оставив в зоне видимости серую кайму между небом и землей. Гигантский обрыв пересекал дорогу. Он возник из ниоткуда – расступились кусты, и путники обомлели. Впечатляющий разлом, практически ущелье, заросшее лесом, тянулось параллельно призрачному кряжу. Словно исполинский каток шириной километра в полтора проехал по земле, оставив приличную вдавлину. Немудрено, что от леса это ущелье не просматривалось: для стоящего на земле края теснины смыкались, создавая хитроумный и коварный оптический обман. Следы уходящих пещерников здесь терялись: если раньше попадались лошадиные лепешки, пятна крови на кустах, а однажды в стороне от тропы узрели непотребное зрелище: два белобрысых стервятника рвали в клочья труп молодой тунгуски, презрительно игнорируя людей – то на краю обрыва отметины скорбного обоза обрывались. Отряд ушел вдоль теснины – к подходящему для переправы месту. Плестись за толпой негодяев в планы не входило – как популярно объяснил Толмак, пещерники обладают звериным нюхом на присутствие чужаков.

– Погружаемся? – Верест тоскливо обозрел перспективу. Версты полторы, никак не менее. Курчавые кроны тянулись вровень с обрывом. Та же картина и на дальней стороне – между лентой серых скал и обильной зеленью просвета не было.

– Погружаемся, – кивнул Толмак. – Будем надеяться, последняя преграда перед кряжем.

– Тебе ничего не видится и не слышится? – поинтересовался Прух у Арики. – Признавайся сразу – будем во всеоружии.

– Отстань, – фыркнула девчонка. – Я не помню ни одного крилла, чтобы не случилось гадости.

– Истинно, – Толмак закрепил на плече арбалет и осенил себя треугольником. – Мы просто мастера влипать в дерьмо. Между прочим, друзья, собака насторожилась.

Ворчун стоял на обрыве, торчком выставив уши, и беззвучно скалил клыки. К сожалению, выбора не было. Ни один метр проклятой земли не являлся островком безопасности.

И действительно, колею безопасного прохода проложить не удалось. Где ползком, где кубарем спустились с обрыва и угодили под полог развесистой листвы. Словно сеть маскировочную развернули над головой. Ажурное плетение листвы начиналось от корней, вздымалось ввысь и образовывало витиевато лохматый потолок. Даже на полянах властвовала тень – кроны сплетались между собой, свешивая вниз бородатые узлы листвы и стеблей. Обильно росли грибы – розоватые студни классической формы, сцепленные пучками. Никому не пришла в голову мысль опробовать эти степенные создания на носок сапога. Последствия могли быть взрывными. Передвигались тесной кучкой, напряженно, стараясь лишний раз не касаться незнакомых предметов. Однако зону повышенной опасности обойти не удалось.

Обычная полянка, заросшая шарообразными кустиками и необыкновенной красоты цветами. Гигантские гипиаструмы украшали опушку, пламенея алым цветом на трубчатых цветоносах. Стоило войти в этот кумачовый круг, как сладковатый запах, насыщенный, густой, вкусный, закружил голову. Отключились не сразу, но чувства жуткой паники не испытали. Скорее напротив, приятно расслабились. Усталость, скопившаяся в телах, потянула к земле.

«Это не колдовство, – отложилось в тяжелеющей голове. – Ты не подвержен колдовству. Это не магия. Это химия. Или чертова природа, мать ее, не все ли тебе равно?»

– Я хочу спать, – Арика скуксила жалобную мордашку и принялась растирать кулачком глаза.

– Сказано – сделано, – замогильно вымолвил коротышка. – Меня тоже как-то тянет во сыру землю… Друзья, поступило интересное предложение…

Заскулил Ворчун. Где он? Верест попытался навести резкость, но фокус куда-то поплыл. Зеленый лес превращался в расплывчатую кашу, в жидком месиве которой алыми кляксами пестрели гипиаструмы.

– Мы имеем право на отдых, – неуверенно заявил Толмак. – Мне кажется, друзья, мы достаточно нахлебались…

Зеленая трава манила, как красивая женщина. Растительный дурман имел единую природу с колдовством. И действовал нахраписто, не оставляя рассудку шанса. Верест забрел под полог бородатой листвы, рухнул на колени. Чугунная голова потянула дальше: он воткнулся лбом в траву, но нашел силы развернуться – упал на спину, оторвав пальцы от автомата.

А потом появились феи…

Он сразу смекнул, что грядут создания иного пола. Муть в голове не прояснилась, но сонливость спала. Он услышал шуршание травы, поднял голову. На поляну выплывали тени – невысокие, стройные, в длинных ниспадающих одеждах. Пересчитывать прелестниц он не стал, все равно голова дальше одного не считала. И в лица не всматривался – не было лиц, только контуры голов с длиннющими, как у русалок, волосами. Он видел, как скользили тени по поляне, одна изящнее другой, первая свернула налево, вторая направо.

Приглушенно ахнул Толмак, Арика в полузабытьи простонала что-то возмущенно-предвкушающее. Завозился Прух, выдирая из горла исполненные томления приветствия. Ворчун скулил и не задирался.

– Лексус, друг… – заклокотал коротышка. – Ты посмотри, какая у меня куколка… Я других таких, да ни разу… Ой, Лексус, держи меня, я, кажется, ее знаю…

Раздались эротические стенания – прелюдия к бою. Похоже, у некоторых назревал феерический секс. У Вереста же что-то запаздывало. Молчаливое создание, раздвинув листву, скользнуло к нему. Он не мог приподняться, поприветствовать по-джентльменски. Силы кончились. Нежданная гостья склонилась над павшим – изящное тельце в мягких одеждах. Лица не видно, только контур головы в окружении пепельных локонов. Волнистые кудри коснулись его лица – и цветочный запах с удвоенной силой втёрся в нос…

– Здравствуй, мой путник, – ласково прошептало создание, касаясь пальчиком его губ. Совсем молоденькая девушка… Тело окончательно потекло, руки раскинулись по траве, а ног он даже не чуял.

– Кто ты? – прошептал он, дурея от заманчивых предчувствий.

– Я фея добрых снов, – прошептала девушка. – Я создана, чтобы дарить путникам тепло… Расслабься, мой путник, не шевелись, я сама открою тебе врата к блаженству…

Ловкие пальчики забегали по плотным застежкам комбинезона. Он закрыл глаза – все равно ни черта не понятно.

«Умоляю тебя! – взмолился кто-то вырвавшийся из-под гнета в черепной коробке. – Нажми „Escape”, сбрось эту тварь с себя, еще не поздно!»

Поздно. Да и в чем проблема? В этой жалкой, неустроенной, непродолжительной жизни слишком мало стоящих минут, чтобы запросто лишать себя удовольствия.

Он не заметил, как остался без штанов. Незнакомка уже сидела на нем, завершая комплекс подготовительных упражнений. Верест изнывал от нетерпения. Лежать неподвижно он уже не мог. Руки оторвались от травы и легли на талию прекрасной феи. Невесомые одежды на ощупь оказались довольно грубоватой дерюгой шершавой фактуры. Он повел их дальше, выше… Однако там, где по его представлению находилась юная, перспективная грудь, он наткнулся на какую-то кожистую мякоть, неприятно вдавившуюся под его пальцами.

– Не волнуйся, голубчик, не напрягайся, – ласково шептало создание. – Сейчас тебе будет хорошо…

И вдруг пронзительная боль взорвала тело! Звезданула салютом! Это Ворчун, переборов животный страх, подполз к сладострастной парочке и впился Вересту в щиколотку.

Наваждение свалилось, как лепешка с коровы. Хор ангелов не воспел, но ясность в голове наступила критическая. Он отбросил руки на траву, нащупал ствол. Резким рывком принял сидячее положение. Дамочка кубарем свалилась в траву. Поменялся ракурс, а вместе с ним и освещение. Ее лицо попало в полосу тусклого мерцания между гроздьями листвы. Дриада оторопела от неожиданности. Он тоже оторопел. Крючконосая, уродливая старуха, источенная морщинами и волдырями… Одно лишь достоинство – волосы. Они действительно были прекрасны!

За них он и схватил, когда отошедшая от шока вахлачка сверкнула очами и, шипя, метнулась в атаку. Адские челюсти щелкнули, не достав до горла. Она завизжала от боли. В руке остался пушистый клок волос. Верест сжал ствол и ударил прикладом в удачно открывшийся висок. Крючковатые пальцы сомкнулись на его шее. Он ударил повторно – как учили, мощный выброс энергии! Череп треснул, как бутылка. Уродка рухнула в траву и уже не шевелилась. Из раскроенного черепа потекла кровь – вполне с виду красная и человеческая.

Он встал на ноги. Вот и вся любовь, итить ее в душу…

Выбежал из интимного будуара, натягивая штаны. Успел! Не свершилось страшное! Ну, ей-богу, поляна разврата!

Исходящая истомой Арика лежала в объятиях безобразной костлявой фурии и совершенно не комплексовала по этому поводу. Что ей виделось – отдельная тема. Что она думала о своих новейших наклонностях – тем паче. Ни черта она не думала – идиотская страсть обуяла девчонку.

Верест выждал момент, и впечатал каблук в тонкую морщинистую шейку, переломив ее одним ударом. Фурия конвульсивно дернулась, застыла. Сидящая верхом на Толмаке повернула к нему обросшую струпьями харю – зашипела с чувством. Эмоции не плеснули – он двинул ей добротно по челюсти. Вахлачка рухнула на Толмака. Он дважды врезал прикладом, ломая позвоночник. Осиновый кол не понадобился – пока мегера не окатила Толмака рвотой, он пинком отбросил тщедушное тельце в сторону. Последняя соскочила с коротышки. Самая красотка: на носу бородавка с торчащими волосинками, кожа изъедена сыпью… Ринулась в атаку, растопырив когти. Пришлось применить пулю, что с успехом и завершило дело. Дульная энергия посильнее голодной ярости – вахлачку швырнуло на куст, где она и утонула, выставив наружу грязные пятки.

– Ну что, еще отдохнем? – устало поинтересовался Верест.

Ирония давалась непросто, но он старался. Удушливый цветочный дурман продолжал царить на поляне, навевая тошноту. Убираться надо, срочно. Но не так это просто. Он не мог тащить на себе трех людей, пребывающих в шоке. Вдобавок один из них чувствовал себя глубоко и незаслуженно оскорбленным. Излишне говорить, что это был Прух. В то время как Арика, свернувшись клубком, дрожала крупной дрожью, а впавший в прострацию охотник сипло дышал, психоделически таращась в небо, коротышка криво поднялся, доковылял до своей пассии и попытался выковырять ее из куста. Но успеха не добился – вахлачка увязла прочно. Тогда он всунул голову в куст и около минуты оставался недвижим. Потом медленно вынул – физиономия бледная, губы бантиком, а в глазах теснились все вопросы мира. Он уставился на Вереста, как будто тот имел на них ответы.

– Именно, – ответил Верест. – Ты поразительно догадлив, дружище, эта женщина – твоя неистовая возлюбленная. Со вкусом у тебя сегодня что-то напряженно.

Сбитая с Толмака вахлачка еще подавала признаки жизни. Перебитый позвоночник не повлек к тотальному параличу. Левая нога с иссохшими венами мелко тряслась. Она пыталась приподняться – пушистые кудри шевелились, точно спутанные черви. Пришлось применить вторую пулю. Резкий звук заставил горемычных странников очнуться. Арику вырвало. Толмак, недоверчиво косясь на покойницу, поднялся.

– Дела-а, – протянул Прух, на ощупь находя затылок и принимаясь его лихорадочно чесать.

Толмак замороченно выругался, сплюнул со злостью.

– Чуть жене не изменил, – посочувствовал Верест.

– Да куда там, – огрызнулся охотник. – Не имею такой привычки – изменять жене. Это она и была… Жена.

– Вот эта? – уточнил Верест, показывая стволом на мертвое тело.

– Ага, – кивнул Толмак. – В натуральном виде, как живая. Даже родинка чуть ниже шеи.

– Дела-а, – неоригинально тянул коротышка.

– А тебе это не показалось странным? – спросил Верест.

– Показалось, – согласился Толмак. Потом запустил пальцы в шевелюру, задумался. – Хотя, знаешь, возможно, и нет. Любая жена имеет интересное свойство оказываться в неподходящем месте в неподходящее время. Очевидно, я и подумал…

– Гав! – сказал Ворчун, хватая Вереста за штанину.

– Умница, – Верест ласково погладил собаку. – Ты один в нашей банде хоть что-то соображаешь. Хотя должен признаться честно, приятель, чуток храбрости бы тебе не повредил. Уходим, горе-любовнички, а то меня этот цветочный ад скоро доконает.

Впечатлениями делились скупо и как-то стыдливо. Отойдя от опасной зоны, передохнули в ложбинке. Арику бесконтрольно рвало, остальные виновато вздыхали, не представляя, чем можно помочь. Отдохнув, неспешно тронулись на юг, готовясь к новым сюрпризам. Потрясение уходило, возвращалась ясность и какой-то эрзац чувства юмора. Описывать свои порочные эмоции никому не хотелось, но в одном сошлись дружно: либидо разыгралось самым отвратительным образом. Толмаку действительно привиделась его несравненная Орелия. Видимо, кархарии были неплохими телепатками: именно ей он и предавался в мыслях, пробираясь через лес. И обнимал он настоящую Орелию, а не костлявую кожицу под дерюгой, и в омут страсти чуть не грянул с ней же. Колдовство работало, создавая убедительную реальность.

Коротышке привиделась блондинка-вертихвостка Зейда из кабачка «Горелый палтус» – клиническая нимфоманка, с которой он в бытность жителем Чуги спаривался раз по десять на дню. Арике – никакая не женщина, а самый что ни на есть мужчина, высокий, молодой, немного блондин и редкая сволочь!

Прототип при этом стыдливо копошился в вихрах, а голос говорившей дрожал от стыда и гнева. Замял ситуацию Толмак.

– Клянусь своим изношенным радикулитом! – воскликнул он. – Это истинная правда. Искушенная кархария имеет обыкновение принимать любой образ. Питайся они исключительно мужчинами, их жизнь стала бы скучной и одноцветной. Я слышал, как ведьмы проникают в секты людей и жрут там всех подряд, кого удается заманить в лес. Но, уверяю вас, это не от сладкой жизни. Они бы и рады питаться нормальной пищей, но где ее взять? Любая ящерица, если она не разиня, переломает ей хребет хвостом, прежде чем красотка успеет впиться в ящерицу зубками.

Удивительный мир постигался почему-то через собственные переживания. А до конца ущелья оставались считанные сотни метров.

Добрели без приключений. Очень скоро путники вышли к внушительному обрыву, оплетенному корнями. Пришлось тащиться вдоль обрыва в поисках тропы. Так и дотащились до пещерников, осуществляющих переправу…

Двое обросших горилл – классические головорезы из тех, что сперва убивают, а потом спрашивают фамилию, вылетели из-за валуна и, свирепо размахивая саблями, бросились на путников. Никакой полемики – дикий блеск в глазах, рыжие бороды в качестве устрашителя. Сталь прочертила диагональ – слева направо…

Верест дернулся в сторону, пригнулся. Инерционная штука – сабля. Дикаря потащило дальше – за ударом. Немудреный цуки в спину, и дозорный полетел в траву, хряпнув челюстью, а Верест бросился ловить саблю. Второй не успел рубануть – коротышка покатился под ноги. Дикарь совершил нелепый скачок, но у кенгуру получилось бы лучше. Запнулся о живую преграду, хотел выбросить ногу, но в нее уже вцепился коротышка, как в куриный окорок. Хрястнулся с размаху – аж земля дрогнула. Сабля воткнулась острием в землю в миллиметре от уха коротышки, затряслась гарда.

– Ух… – выдохнул Прух. Опомнившись, подскочил Толмак, нокаутировал павшего, и пока тот плавал в сладком головокружении, давясь слюной, сбросил с плеча автомат – забил в череп добротное дерево приклада.

Подлетел первый, с расквашенным носом. Просто бык, не ведающий страха. Избегая контакта, Верест отмахнулся саблей. И выбросил за ненадобностью, только этого добра ему не хватало. Дикарь схватился за горло. Не жилец, определенно. Вылупил глаза, заросшие косматыми бровями, рухнул, как полено. Всё.

– Ты испугаться хоть успела? – поинтересовался Прух у Арики, опасливо косясь на торчащую под ухом саблю.

– Не-е, – качнула Арика головкой. Во время драки она не сдвинулась с места. Вмерзла в грунт. Только ротик глуповато приоткрыла.

– А вот теперь пора, – пробормотал Верест. – Страх-то какой, люди добрые…

Он представлял пещерников бледными замухрышками, а не рослыми, упитанными и закоренелыми бандюганами. Оборванные халаты из мешковины вкупе с кустистой растительностью на широких рожах навевали аналогии с душманами, обильно производимыми советским кинематографом. Одно пока успокаивало – это были обычные люди, а, следовательно, умирали без лишних хлопот.

Рассмотрев вблизи покойников, Арика смертельно побледнела. Коротышка махнул на всё рукой – надоели вы мне, уселся по-турецки под обрывом, отвернулся. Толмак с Верестом оккупировали пост дозорных – с обратной стороны валуна.

Обоз медленно тянулся в гору. Серый табор на разбитых, дребезжащих повозках. Ругань, ржание. Рослые мужики, до зубов увешанные оружием. Не полагаясь на лошадиные силы, они вздымали телеги на обрыв, используя веревочные приспособления, отдаленно напоминающие лебедки. Повозки прогибались от награбленного. Какие-то мешки, узлы, до предела набитые курдюки. Перевязанные за ноги бараны издавали пронзительный визг. Вперемежку с баранами – женщины тунгов, визжащие не менее пронзительно.

Последняя телега тянулась вверх невыносимо долго. Явно перегруженная – награбленное добро кренило ее вбок, колесо заклинило в камнях, и только недюжинная сила сопровождающих спасла повозку от развала. Тягучий рев из множества глоток ознаменовал завершение переправы. Потрясая канатным крюком, бородатый детина что-то раскатисто проорал. Смотрел он при этом практически на Вереста.

«Охрану снимает», – сообразил Верест. Толмак пихнул его в бок.

– Пошли-ка в лес. Переждем.

Они скатились с камня и, таща за руки спутников, растворились в чаще. Целую вечность пролежали в обрывистой лощинке, зарывшись в сухую траву. Пещерники, на их счастье, не развели истерику, обнаружив собратьев в мертвом виде. Очевидно, сочли за мелкий бытовой инцидент: один получил от коллеги камнем по черепу, в приступе бешенства рубанул того саблей, а затем и сам скончался, обнаружив в мозгу обширное кровоизлияние. Неплохая версия, учитывая миниатюрный мозг пещерников: ведь оружие никуда не пропало – чем не подтверждение ссоры?

Когда выбрались из убежища, мертвых у камней уже не было, а звуки уходящего обоза становились слабым гулом. Рекогносцировка местности подтвердила – мародеры ушли…

До гор оставалось совсем немного. Когда улеглась пыль от карателей, выбрались из ущелья и отправились на юг – к подросшей цепочке кряжа.

На подходе к первой возвышенности еще раз проверили оружие. Перетрясли хозяйство, подтянули амуницию. Больше часа карабкались в гору, обходя завалы. Появились первые признаки кислородного голодания. Лишь случайно обнаружилась козья тропа, петляющая вдоль кручи – она и стала, за неимением другой, путеводной нитью. Природа засыпала – живых существ, за исключением пары птиц, выпорхнувших из тернового куста, не было. Ночным охотником при тунгах Ворчун явно не служил. При звуке бьющихся крыльев льнул к ногам, жалобно скулил. Однако когда тропа круто пошла вниз, вливаясь в обрывистую горловину, первым вырвался вперед, обнюхивая землю. А когда остальные подтянулись, он уже стоял у подножия матерого утеса, закрывающего спуск в долину, и приглашающе вилял хвостом.

– Натаскан на обнаружение опасности, – высказал бесспорное суждение Толмак. – Правда, не представляю, что с его точки зрения опасность, а что удовольствие. Боюсь, у людей и тунгов в этом деле некоторые разночтения.

Перевал не тянулся строго на юг, глубокая седловина уходила на юго-запад, представляя собой изрытую ручьями и пещерами долину. По краям распадка вздымались кручи сложных конфигураций. Мрак уплотнился. На дне ущелья уже давно господствовала темень – казалось, самое время искать ночное убежище. Но Толмак с непопулярным предложением всё испортил.

– Я понимаю, мы устали, – сказал он. – Мы хотим есть и спать. Нас доконал опасный секс. Но в дневное время передвижение по перевалу – это игра на выбывание. Горы – не монолитная стена. Это скалы, испещренные ходами и тропами. Опасность повсюду. Посему предлагаю продолжать движение. Пока можем идти, мы должны это делать. Пусть пройдем хоть пару криллов – уже что-то. Не забывайте – либо мы шустрые, либо мы мертвые.

Обращение подействовало. Но до чего мучительно принималось решение! Через слезы Арики и ной коротышки, через нечеловеческую усталость, становящуюся неподъемной от одного лишь слова – дорога…

Тусклый луч фонаря плясал по тропе под ногами. Толмак скрипел первым, за охотником тащились Арика с Прухом, Верест замыкал процессию. Не страдающий изнеженностью Ворчун то семенил сбоку, прижимаясь к ногам от криков ночной совы, то обгонял колонну, промышляя где-то в окрестностях. Трудно сказать, как долго они двигались. Время переставало казаться монотонной переменной. Оно сжималось, как пружина, вытягивалось извилистой сороконожкой. Арика шаталась от усталости – Верест подхватил ее на руки: невесомое тельце улеглось в ладошки, руки обвили шею, а голова уже спала. Попутно ударил дождь – черная туча пронеслась на бреющем, и ущелье залило, как из брандспойта.

Укрытие нашлось не сразу. Промокшие до нитки, слепо тыкались в трещины между скалами, искали крышу, пока метрах в сорока от распадка, в боковом ущелье, не нырнули в глубокую пещеру. Розовые сталактиты, вырываемые бледным пламенем, источали холод. В параллельных склепах и катакомбах шлепали крылья, вызывая в мозгу неприятные видения с участием ушанов и неразборчивых вампиров. Морочиться с костром не хотелось никому. Выжимать, просушивать траву? Уж лучше мерзнуть. Прух уже храпел, свернувшись калачиком. Толмак кряхтел, обвивая грудь мешковиной. Арика выскальзывала из рук и норовила расплющить нос о каменные плиты.

Когда Верест проснулся, в пещеру заглядывал мглистый свет. Холодное солнце пробивалось сквозь тучи. Арика дышала ему в грудь, забравшись в распахнутый ворот комбинезона. Лохматый Ворчун грел левый бок. Прохлада исходила лишь от пола, остальным частям тела было тепло и уютно. Стараясь не думать о том, что человек произошел от женщины, он аккуратно снял с себя Арику, поднялся. Ворчун открыл глаз, приподнял бдительное ухо.

– Спи, приятель, – погладил его Верест.

Прух уже выдрыхся. В тщетных потугах согреться отплясывал кадриль с воображаемой партнершей. Выходило, конечно, убого. Как и всякому плохому танцору, коротышке что-то мешало.

– Помогает? – участливо спросил Верест.

– С трудом… – простучал зубами коротышка. – Но жить-то надо, раз взялся.

Золотые слова.

У охотника очень кстати пробудились застарелые радикулитные болячки. Мешковина не спасала. Он как-то опасливо шевелил плечами и с тоской смотрел в потолок – мол, надо же.

Он был не одинок в своих терзаниях. Спина у Вереста пока держалась, но подозрительно постреливало в ухе.

– Не слечь бы дружно, – пробормотал он, выползая из пещеры. Малая нужда гнала на свежий воздух.

За скалой что-то упало, покатился камень, запищала живность. Верест выглянул из-за выступа. Мелкий зверек, прижимаясь к земле пушистым тельцем, юрко шмыгнул в расщелинку. Но писк продолжался – с каким-то истеричным детским надрывом. Оружия при себе не было, но Верест чувствовал – не понадобится. Он прокрался вдоль стены и осторожно высунул нос.

На узкой площадке между бесформенными каменными махинами копошилось странное существо. В отличие от памятного черноклюва, оно не вызывало ярого неприятия. С когтей до головы существо покрывал зеленый детский пушок. Недоразвитые крыльца громко хлопали, но взлететь не давала лапа, застрявшая в расщелине и придавленная острым камнем. Судя по всему, он неудачно спикировал на зверька, шмякнулся о скалу и втиснулся в гигантский валун, расколотый на фрагменты. Аэродинамика, стало быть, хреновенькая. И мозгов не нарастил.

«Кого-то мне напоминает это чудо в перьях, – озадачился Верест. – Ну, точно! Динозаврика Динка из мультика. Такой же губошлеп».

Но тот детеныш-игуанодонт из мультика был гладким, без крыльев и адаптирован для детишек. Создание, напротив, никто не адаптировал. Голова напоминала утиную, но с многочисленными шипами на макушке. Глаза большие, жалостливые, пасть беззубая и уже загребущая. Подвижный хвост, вытекающий из туловища и обрывающийся раздвоенным, точно у двухвостки, концом, ожесточенно лупил по камням.

В паузах между призывами существо обнаружило присутствие человека. Коровьи глаза умоляюще распахнулись, сделались такими беспомощными, что Вересту стало не по себе. Он поколебался, но подойти не решился. Поспешил справить нужду и ретировался в пещеру. Арика, проснувшись, сидела, нахохлившись, натянув на уши шапчонку. Толмак угрюмо шевелил плечами. Коротышка давил пятками каких-то карманных монстров, шевелящих усами, чье убежище разрыл под сталагмитом.

– Я не эксперт, – признался Верест. – Но, думаю, над нами потерпел аварию маленький дракончик. Жалко пацана.

– Врешь, – вздрогнула Арика.

– Вру, – кивнул Верест. – Но для утенка он, пожалуй, великоват. Толмак, не хочешь взглянуть?

– А какой он? – спросил Толмак.

– Зеленый. Весь в пуху.

Щелкнули челюсти. Ворчун с аппетитом разгрыз обитателя «муравейника».

– Точно, это он, – Толмак оставил в покое свои плечи и взялся за раскиданные вещи. – Пойдемте, друзья, полюбуемся на перевал. Заодно подсобим нашему пернатому другу.

Дракончик лежал, положив грустную мордашку на здоровую лапу с перепонками. Он уже не пищал – сиротливо всхлипывал. На глаза улеглись красивые ресницы с тройным объемом. Услышав шаги, звереныш вздрогнул. Глаза раскрылись, заблестели. Шевельнулись шипы на макушке, за ними – крылья, сведенные вертикально в одну плоскость.

– Э, да он совсем крохотулька, – протянул Толмак. – Карапуз. Месяцев шесть от роду. Ну что, коллеги, выручим ребенка? Не бойтесь его, он совсем несмышленыш.

– Какое чудо, – с сомнением произнесла Арика, проводя рукой по цыплячьей шерстке. Дракончик мелко дрожал.

– Не чудо, а мудо, – буркнул Прух. – Ладно, девчонка, отойди вон туда, а мы попробуем раскапканить этого лопуха.

Поднатужившись, Толмак с Верестом крутанули глыбу, а Прух забрался в щель и принялся выколупывать застрявшую лапу.

– Никакой он не пацан, – ворчливо прокомментировал из щели. – Форменная пацанка…

А дальше был абзац. Исполинское чудовище с ревом пикирующего бомбардировщика, рассекая воздух, рухнуло на площадку!

Охотника чуть не пришпандорило пикообразными перепонками на крыльях. Он отлетел к стене, выронив арбалет. Крик застрял в горле. Верест отшатнулся, когда шипасто-чешуйчатая гадина с костным гребнем на затылке повернула к нему голову, распахнув пасть. Разбить позвоночник не боялся – рюкзак предохранит, кувыркнулся через голову. Струя горячего воздуха из пасти шарахнула по затылку. Он тоже втемяшился в стену, разбив нос.

«Ну, вот и отбегались, – мелькнула заключительная мысль. – Тотальная гибель, как говорят страховщики…»

На площадке творилось что-то невообразимое. Освобожденный дракончик, потешно визжа, катился к пещере. Кошмарное существо, размахом крыльев перекрывшее небо, правило бал. Глаза метали молнии, крылья били по камням. Коротышка, прикрыв ручонками голову, жутко выл – гигантские когти на сгибе крыльев, размером с крюк башенного крана, впились ему в шиворот и пытались выдернуть из трещины. Но теперь уже Прух застрял.

– Идиот! – орал он, пуча глаза. – Гадина безмозглая! Какого хрена ты меня тянешь! Мы же спасли твоего змееныша! Тварь ты неблагодаа-а-арная!!!

Дракон Чао, видимо, не обладал избытком интеллекта, перебиваясь по жизни материнскими инстинктами. Он рвал коротышку из трещины, изрыгая свои драконьи проклятья. Волны горячего воздуха носились по площадке. Лохматый Ворчун отважно прыгал, пытаясь ухватить дракона за интимное место. Виновник торжества пищал где-то на склоне. Толмак стонал, Верест моргал и ничего не мог поделать: от удара тело стало ватным.

Коротышка уже вывинтился из трещины. Еще мгновение – и взмоет. А там гадай, что у Чао на уме: то ли сбросит на скалы, то ли унесет в гнездо в качестве деликатеса для всей семьи.

Пропела струна. Это Арика, находящаяся в стороне от куража, пошла на «драконовские» меры. Дотянулась до арбалета, оброненного Толмаком. Зарядить стрелу – движение ворота, целиться почти не надо – в такую рожу, да промахнуться? Стрела воткнулась в кончик носа, где не было ни шипов, ни панциря. Эффект – как если бы человеку в нос воткнули иголку. Чудовище замотало головой, разжало когти и воспарило на пару метров. Коротышка со шлепком растянулся на валуне. Но подскочил, как на пружинке, полетел в проход, давя незадачливого дракончика. Чао, бамбино…

Остальные, пока выдалась минутка, понеслись за ним.

Этот ужас их преследовал неотступно. Едва успели влезть в пещеру (Ворчун, храбро тявкая, лез первым), как дракон спикировал в ущелье и яростным шипением сообщил, что тоже не прочь присоединиться к компании.

Они сидели, прижавшись друг к дружке, унимая дрожь.

– Даже не знаю, что и сказать… – простучал зубами Прух.

– Скажи в иносказательной форме, – посоветовал Верест. – Среди нас женщины.

– Нашим женщинам впору ставить памятник, – грустно заметил Толмак. – Ты умница, девочка. Мы чтим твою отвагу и хладнокровие.

– Помним и любим, – простучал Прух.

– Ненавижу эту вашу отвагу, – всхлипнула Арика. – Дайте же, в конце концов, умереть спокойно…

– Только не сегодня, детка, – вслушиваясь в звуки вне пещеры, прошептал Верест. Рука оттянула затвор. Он уже знал, что сейчас произойдет: не зря исполинские когти царапали землю у самого входа.

Тень закрыла отверстие. Вякнула Арика… Дракон попытался просунуть голову в пещеру, но не преуспел: Верест выпустил короткую очередь. Что слону дробина. Но и дробина неприятна, если точно в морду. Дракон вырвал голову и стал носиться по ущелью, чего-то кудахча. Выждал несколько минут, повторил номер. Патронов пока хватало. Опять метался между скалами, орал от возмущения, словно его незаслуженно обидели.

– Птица гордая, но глупая, – констатировал Толмак. – Впрочем, дракон Чао и не славится острым умом. Оттого, полагаю, будет третья попытка.

Она и оказалась последней. Получив в рот приличную порцию свинца, дракон совсем приуныл. Какое-то время он еще скрипел по дну ущелья, но вскоре снялся с места и, громко хлопая крыльями, унесся в небо. Детеныш сдавленно пищал в его лапах.

Покидать пещеру было равносильно суициду. Дракон мог вернуться, прихватив с собой сородичей. Шум свалки могли услышать пещерники и прийти поинтересоваться. Пришлось весь день просидеть в щели и по очереди караулить вход.

К темноте, отдохнувшие, выспавшиеся до отвала, покинули пещеру и потянулись по серой ленте ущелья. Эти последние пятьсот метров и стали их дорогой жизни, за которой разверзся густейший мрак…

Когда-то река протекала по дну ущелья, размывая подножия меловых скал. Сейчас река высохла, дно просело, и образовалась низкая галерея под монолитом обрыва, параллельно распадку.

Идею поддержали безоговорочно – темнота еще не сгустилась, чтобы радовать белый свет своим появлением. Двигались под каменным сводом, обходя наросты, стекающие с потолка. Первые триста метров галерея вилась вдоль ущелья. Далее пошли заглубления, и открытая галерея превратилась в катакомбы с периодическими выходами на поверхность. Включили все фонари, что имелись в наличии – в глуши подземелья темнота царила просто могильная. По ходу перестроились: у Вереста был фонарь помощнее – он двинулся в авангарде, за ним Прух, ворчащий, как старый дед, Толмак замыкал. Собака путалась у Вереста под ногами и, похоже, твердо решила в этот день остаться без хвоста.

Под ногами скрипели жуки, пищали рукокрылые, прилипшие к потолку. Сквозняки гуляли во все стороны света. Периодически что-то капало, уходя в пористый пол. На шум не обратили внимания, но когда посыпались удары, и отставший Толмак глухо вскрикнул, ударились в панику. Слишком узкое пространство для правильной оценки ситуации.

– Пещерники! – хрипнул Толмак. – Уходите…

Какие-то тени кружили над ним, исполняя замысловатые па. Фонарь вырвали, швырнули в сторону. Верест ринулся на подмогу, но Арика, мечущаяся от стены к стене, чуть не сбила его с ног. Избегая удара, он отвел фонарь, забалансировал на носке.

– Окружают, демоны! – взвизгнул Прух. Верест в растерянности обернулся – куда бежать? По узкой галерее неслись продолговатые тени. Призраки из зыби подземелья…

– Эх, пропадать! – жалобно вскричал Прух, падая блином под ноги. Элемент брейк-данса! Двое споткнулись, третий перепрыгнул и… получил фонарем по голове. Безумный вопль потряс катакомбы. Ему ответил встречный, из десятка глоток! Он успел разбить голову еще одному, другого остановил кулаком в челюсть. А потом масса бегущих сбила с ног, накрыла, затоптала. Он чувствовал боль, перехватывал ноги, бьющие его по голове. Кто-то врезал в висок – словно шило проткнуло мозг, пройдя все до единого болевые центры. Верест закричал белугой – но крик остался неуслышанным. Даже им самим.