Пес и его поводырь

Часть третья

Настало время прощаться с монастырем. Утром Саша в храм идти отказался, в трапезную — тем более. Когда он с монахами за столом сидел, себя почему-то виноватым чувствовал. Как будто на аттракцион билеты приобрел и теперь присутствовал. И виделась ему какая-то ущербность своя, никчемность и мимолетность. Он уедет назад, к озеру своему и химере жизни. А они будут тут огородом заниматься, раствор месить и кирпич класть. Многое другое будут делать снова и снова, и свет за стеколком витражным каждое утро будет приходить в храм Покрова. До конца времен так будет. А сколько ему самому отмерено, любой из дедушек, дремлющих в стасидиях, скажет. Они провидцы. А он никто. Странник. И крылья Родины, поникшие за спиной. Трансвеститы дорогу хотят строить на полуостров. Он, Саша, пошел бы в партизанский отряд. Стал бы «горным братом», и на каком-нибудь перевале рожок с серебряными пулями выпустил бы в строителей нового мирового порядка. Вот до каких мыслей отчаялся потомок мученика Болотникова. Наверное, грешником был предок великим, да и какой он ему предок? Однофамилец.

Они взошли на паром. Повторилась процедура. обычная. Саша на верхней палубе сел в кресло, а Пес побежал в буфет. Пиво брать. Саша сейчас и водки бы выпил. Стакана два. До того ему грустно было.

— Плывем, брат. Пиво будешь?

От Пса исходило благодушие. Он баночки холодные на скамью поставил и Саше булку с ветчиной совал. Ладно. Пусть будет булка.

— Ты что расстроился, Саня? Отломали паломничество. Поработали. Не ожидал от тебя. Успешно справился. Ну, что ты?

Саша не отвечал.

Облака бежали, море, не очень спокойное, покачивалось, чайки сопровождали паром, а пассажиры булки им крошили и подбрасывали. Ксиропотам, Дохиар, а там и Уранополис показался. То ли город, то ли поселок рабочего типа. Нет у нас таких. А, впрочем, Саша и по России мало перемещался. Свинья свиньей. Пьяный и нелюбопытный.

В Уранополисе они мгновенно перешли с парома в автобус, а тот мягко и жалостливо отошел от стоянки. Пес сразу же приладился в кресле и задремал. Саша стал глядеть в окна на исчезающий городок. Публика в салоне — немцев выводок, студенты-греки, албанского вида граждане, и они с Псом. Автобус делает остановки и публика меняется примерно в той же пропорции. Саша прихватил из отеля путеводителей пачку и нашел те, что на русском. Стал про Салоники читать. Мало того, что он в Греции, еще и в Македонию завело. Александр Македонский — это не вор Болотников. Фессалоникой сестру его звали. Сводную. Там порт есть, а значит, опять море увидим. Цицерон, Кирилл и Мефодий, апостол Павел. Театры и музеи. Белая башня. Раскопки и развалины. Часа через два ни в каком ни в городе, а просто на шоссе полицейский вошел в автобус и стал у всех паспорта проверять. Пес свой аусвайс в сумке оставил, а сумку в багаж сунул. Полицейский потребовал предъявлять и пришлось водителю вылезать, открывать багажник, передвигать сумки. Пес паспорт искал неприлично долго и полицейские стали как бы к нему подтягиваться, но, наконец, нашелся документ. Мент греческий был недоволен. То ли задержкой, то ли тем, что документ все же есть. Потом опять у Саши сверил фотографию, визы, потом просто так полистал паспорт. Стал его по-английски спрашивать, а Пес давай переводить. Зачем в стране, куда едет, и был ли в монастыре. Естественно, не был. Так. На пляже куролесил.

Все. Отстали, поганые. Важные. Важнее, чем на пароме. Значит, зарплата больше. Ментовская служба везде ценна, а в Греции делает человека очень важным и значительным. Дальше едем. В каком-то городке короткая остановка, Пес выскакивает, Саша видит, как он через стекло заказывает стаканчик узы и мгновенно выпивает. Еда и питье в автобусе не приветствуются и четвертинку, принесенную с собой, Пес Саше тайно показывает. Тому горестно, нагибается за сиденьем и отхлебывает, потом запивает водой из бутылочки в открытую. Вода не возбраняется.

Наконец показываются пригороды большого города. А Пес опять спит.

Сейчас требовалось близкое присутствие обоих ангелов-хранителей, поскольку приближались события значительные.

…Давненько им не доводилось парить над вторым городом Византийской империи, коим так долго оставались Фессалоники: и многие церкви и монастыри с тех давних пор уцелели. Гора Хортиатис. По ней город поднимается чудным амфитеатром. Их подопечные будут здесь недолго, и они могли бы успеть посетить великолепную библиотеку, музеи, хотя бы один театр. Эгест, Стагира, Левкадия… Аристотель.

Этот миллион жителей, таких разных, но как будто ощущающих ток времени, был в целом приятен, но, вместе с тем, многие из людей этих были легкомысленными и ленивыми, хитрыми и корыстными. Это жители великого города. И двое смешных русских, замороченных каждый своим мороком, но необходимых в Фессалониках в это самое время, ситуации не портили. Ранее они были допущены на Святую гору и оставлены там на ночь. А это могло означать многое…

Такси от автостанции до отеля, который Пес называл «Братской могилой», отыскалось мгновенно. Водитель — бывший советский аджарец. Весь разговор в пути о потерянной стране. Опять из пустого в порожнее. Казалось бы, случись неисполнимое, и все осколки того, что было, соберутся в чудесном пазле. Понтийские и прочие греки, а также косившие под греков граждане бросят свои такси, магазинчики и бордельчики и потекут в обратном направлении, соберутся, сложатся в другом потустороннем узоре и сами собой склеятся. Саше эти разговоры осточертели. Не плюй в колодец, вылетит — не поймаешь. Крути баранку и не плачь. Сделанного не воротишь. Ну только не ной ты… Вот он, отельчик. По счетчику меньше, чем это стоило бы в бывшем СССР, только если не в прямой зоне военных действий. И чаевых не берут. Значит, за работу держатся. Грека за баранку загонишь не очень-то. Грек должен быть при должности до фиесты, а потом сидеть в кафе. Но много ли он видел таксистов? Троих. И все — бывшие советские. Раз — случайность. Два — совпадение. Три — система.

Пес в отельчике номер оформляет и радостно сумку свою несет. Вот он. Пятый номер. Душ, телевизор, окно на мусорный контейнер, но не в окно же смотреть они приехали?

— Ты жрать хочешь? — спрашивает Пес.

— В душ хочу.

— А жрать?

— Если без узы.

— А кто тебя заставляет?

— Никто.

— Сейчас — к арабам.

— У грузинов уже были.

— Хочешь к здешним грузинам?

— Уж лучше к арабам.

— То-то же.

Арабское кафе тут метрах в ста. Пес заказывает, а гречка юная кладет в термокоробку шашлычки, колбаски, люляшки, филейчики. Салат кладет и соус в баночках. Хлеб горячий им дают. По пути в отель Пес берет пива банок шесть и маленькую узы.

Телевизор в Греции примерно такой, как у нас в шестидесятых. Народные песни и пляски, новости с полей, мультяшки бездарные, в отличие от наших, и по одному каналу иностранные фильмы с субтитрами. Саша уже второй час смотрит телевизор, а Пес спит. Он теперь только пьет и спит. Ну, ест еще. Ест много и разборчиво. Он бы и сам ушел на прогулку, но оставлять Пса одного нельзя. Наконец животное это просыпается.

— Сны гадостные. Когда же это закончится?

— К арабам?

— А что не осталось ничего?

— Так ты жрал, будто только что с каменоломни.

— Сейчас я поведу тебя в лучший ресторан города. Все — только что из моря. Еще шевелится.

Пес замирает, сидит так с минуту, потом уходит в душ, слышно, как на всю мощь гудят струи. Это он дурь из себя выбивает. Только бы сердце выдержало. Но это еще не все. Он бреется, достает дорогую рубашку из сумки, брючки и все это так складно и здорово, что перед Сашей совсем другой человек.

Ресторан этот на рыночной площади. Таких ресторанов здесь десятка два и за всеми столиками люди сидят и отдыхают. Не жрут, не давятся кулебяками, а беседуют и попивают понемногу. Если стол в чекушечках и бараньи ребра на блюде, а пол в креветочной чешуе, значит — русские. Будь ты буржуй, будь мелочь командировочная или тля путевочная. С достоинством еще, бродяги, кушают. Перекати-поле. Потому, что каждый кусок у них, как последний.

Пес вспомнить, под каким навесом ему сладостней жралось, пытается — и не может. То ли под тем, то ли под этим. И они идут на набережную. Саша видит развалины древнего стадиона, памятник какому-то греческому хрюнделю, дома не то, как в Ставрополе, не то, как в Сухуми. Площади видит Саша и узкие улочки. Все ему интересно. Вот ветер с моря выдавил теплый воздух из близлежащих двориков и запах этого города во всей своей первозданности дополз до них и разлегся рядом.

Кафе на приморском бульваре классом повыше того, что они видели. Они садятся.

— Мне рицины литр, — говорит Саша.

— Одобряю, — отзывается Пес, — а мне маленькую узочки. И более ничего.

Им приносят горячий подсушенный хлеб, масло, уксус, салат неизбежный. Остальное потом. Остальное — в процессе созревания.

Пес смотрит на Сашу с сожалением.

— Что глядишь, хозяин?

— Смел ты стал. И груб. И не хозяин я тебе, а брат. Брат Алексей. А пригласил я тебя для серьезного разговора.

— Увольнять будешь?

— Могу и уволить. Хочешь расчет сейчас или утром?

— Лучше утром.

— Почему?

— Еще половина суток в табеле. Больше выйдет.

— Разумно. Только ты прежде меня выслушай, а потом решай сам.

Саша прихлебывает красное винцо и гоняет маслинку по тарелке. Тем временем несут маленьких жареных рыбок. Не хамсу, как в прошлый раз, а нечто вроде ставридок с палец.

— Слушай и запоминай. Послезавтра мы улетаем отсюда.

— Куда? В Израиль?

— Почему?

— К Святым местам.

— Ты меня, Болотников, не парь. Ты туда потом сам слетаешь. С семьей. Поклонишься и приложишься.

— Я про себя немного привирал.

— А ты не исповедуйся. В храме расскажи. Я когда паспорт твой отдал добрым людям для билета, они мне твое резюме на следующий день принесли. Так что, из нас двоих, не я скотина, а ты.

— Это как?

— Не продолжай придуриваться. Ты на своей земле живешь, в самолетах разумеешь. А болтаешься на озере и брагу жрешь.

— А что мне, как ты, в палачи?

— Как я, у тебя не получится. Учиться долго надо. А время ушло. Да и добрый ты излишне. Не годишься. А я злой.

— Ладно. А где мои самолеты?

— А что ж ты их отдал?

— Все отдавали — и я.

— То-то же. Речь не об этом. Ты в другой раз не оплошай.

— Какой еще другой?

— Ну, не в этот. В другой. Ладно. Ты теперь в вере.

— Почем знаешь?

— Вижу.

— А ты?

— А я только около.

Несут суп из морской нечисти. Он дорогой и Саша все не решался просить или заказать самому. Официант обслуживает строго, вежливо. Как в фильмах. Роль сегодня такая у Саши, чтобы его обслуживали.

— А про себя не хочешь рассказать? — просит он Пса.

— Я — человек государственный. И все про это. Короче, ты летишь один. Встречаемся в Каргополе.

— А отчего же не в Архангельске? Или не в Череповце?

— Ты пока наемный работник. Выполняй.

— А деньги? Потом по почте?

Пес вынимает из кармана конверт. Передает Саше. Тот заглядывает в конверт. Изрядная пачка по сто евреев. Достаточная.

— Спрячь подальше. Получишь еще. Потом.

— А потом?

— А потом суп с котом. Кушай…

Саше кушается уже легче.

— Домой больше не звони. По городу не шатайся. Сиди в номере. Утром такси придет. Тебя позовут. Вещи мои пусть в номере остаются. Там барахло всякое.

— Там барахло, в Каргополе барахло.

— Запомни. Не в вещах счастье. Да ты и сам это понимаешь.

— Я еще спросить хотел.

— Спрашивай.

— Там памятник кому, около гостиницы?

— Врагу греческого народа. Наступал успешно, а Константинополь не взял. Хотя мог. Но ты не волнуйся. В пророчествах все сказано. Возьмет какая-нибудь Псковская дивизия и передаст грекам.

— С чего это?

— Ты теперь много читать будешь. Купи компьютер, в Интернет выходи. Там все о судьбах мира есть.

— А ты?

— А я полечу другим рейсом.

— А потом?

— А потом я тебя сам найду.

— Где?

— Сказано, в Каргополе.

— Каргополь маленький. Тебя там легко найдут.

— Ты всех мест там не знаешь.

— А ты знаешь?

— А я там родился.

— Че?

— Ни че. А ты позже приехал. А я на Родине хочу жить.

— И умереть?

— А тут вы заблуждаетесь. Еще раз повторяю — вещи мои пусть в отеле остаются. За номер уплачено вперед. Спросят, скажешь, к родственникам поехал. Это важно.

— Куда?

— В Афины.

— А где жить будешь?

— Да так. Рыбу половлю. Октопусов. На турбазе, словом.

— Тут нет турбаз.

— Это для тебя нет. Устал я от тебя. Пошли.

Саша отхлебнул еще винца, а потом взял бутылочку Пса и вылил все из нее в фужер.

— В номер вернешься?

— Нет. Пойдем вместе, а потом меня не будет рядом, а ты, как ни в чем ни бывало, иди. Пивка там попей, полежи.

— А если придет кто?

— Никого не будет.

— А этот… паломник? Викеша?

— Его не будет. Тут сейчас за нами другие глядят. Но ты не бойся. Молись и не бойся.

Хмель медленно выходил из него. То ли густой суп, то ли общее сравнительное здоровье было тому причиной.

Они молча погуляли по набережной, вернулись на площадь, не обращая внимания на вьетнамцев-коробейников. Игрушки, шоколадки, пиво. Все, что хочешь. Потом Пес вошел в какой-то магазинчик и не вышел. Саша заглянул внутрь. Никакого Пса там не было.

Он, не оглядываясь, дошел до отеля, бутылку воды купил, пива банку. В номере опять душ принял, запер дверь, лег, включил телевизор. Под бесконечный новостной блок уснул, хотя и с трудом. Пес горазд был на шутки. Поди, еще вернется скоро. Винца принесет. Шашлыков…

… Примерно к середине ночи Саше стало тошно. Не в физическом смысле, а в том, главном. Все фантастические обстоятельства его последнего времяпрепровождения, этих вот нескольких недель, вылились в неискоренимое желание — покинуть номер и отправиться путешествовать по ночному городу. Он ясно понимал, что никогда сюда не вернется. Да и вообще более из Каргополя своего носа не высунет, если вообще туда доберется. Взглянуть еще раз на людей, сидящих сейчас под тентами, идущих по улицам, не опасаясь мента или бандита. Здесь их должно быть не меньше… но все же не опасался он. Деньги заколоть булавкой на трусах, паспорт в карман рубашки, тоже заколоть, и билет.

Ночной портье как читал книжку, так и продолжил ее читать. С виду студент. Рубашка белая, лицо умное. Отель в Салониках — это вам не общежитие леспромхоза, переделанное в странноприимный дом. Ну, да бог с ними. Он вышел на улицу и это была улица Сократос.

Ларек, где газеты, пиво, шоколадки и телефон, светился, наполненный несбыточным ожиданием счастья. Саша попросил банку пива. Хозяин комбината счастья говорил по-русски без ошибок. Разговор произошел такой.

— А есть ли экскурсии по ночному городу?

— Таких экскурсий нет.

— А если на такси?

— А не дорого?

— А сколько?

— Ну, смотря зачем экскурсия. По бабам — одно…

— Да мне покататься. И поговорить…

— А деньги есть?

— Есть пятьдесят евро.

— Ну, примерно час покатает.

— А как его вызвать? Где найти?

— С тебя два евро за звонок.

— Получи. Возьми пять.

— Пять не надо. Откуда ты?

— Из Питера…

— А я из Сухуми. Давно уже…

— И много здесь вашего брата?

— Хватает. С шубами работаешь?

— Какими шубами?

— А. Понятно. Экскурсия?

— В монастыре был.

— Каком? Паломник?

— В главном.

— В главном, это как?

— На Афоне.

— Повезло. Я вот все никак. В Пантелеймоне?

— Почем знаешь?

— Знаю. Утром приходи. Поговорим.

— Ты тут сутками, что ли?

— Вся семья. Очень удобно…

Подъехавшее такси прервало так славно начавшийся разговор двух соотечественников.

— Куда?

— Вы тут все русские?

— Советские.

— Значит, русские.

— Садись… Покататься?

— Ага.

— Куда?

— Афины далеко?

— Пятьсот верст. Только не поеду.

— Да я и не прошу.

— Да чего там? Большой город. Дикий.

— А Салоники?

— Тут рай. Метаксу будешь?

— Не… Узы нет у тебя?

— У меня все есть.

— Ты езжай и рассказывай.

— Ну и ладно… Про Александра Македонского слышал?

— Ну да…

— Так это в честь его сестры город назвали. Триста лет до этой эры… Второй город Византии. Тогда тут все и отстроили…

— Отели и кабаки?

— Церкви, монастыри и стадионы… У Димитрия был?

— Футболист?

— Святой Димитрий. Это же рядом. Салунский. Сейчас свернем и вернемся…

— А, да… Пес говорил…

— Пес, это кто?

— Да так. Собака одна.

— А где он?

— А тебе зачем?

— Да мне и неинтересно.

— Ну и ладно.

— Завтра в Белую Башню сходи.

— Это что?

— Музей. Интересно.

— А где это?

— А вот сейчас свернем и проедем.

— Я бы кофе выпил. Есть где?

— Есть.

Они остановились возле веранды, где догуливала компания немцев, которых Саша научился вычислять безошибочно по легкому безумию в глазах и достоинству в телодвижениях. Сели за столик.

— Я ставлю, — сказал Саша, — тебя звать как?

— Артур.

— Во. Из Сухуми?

— Из Чимкента. Я сам себе возьму.

Артур выпил бутылочку воды, а Саша — «Эленико» с булочкой.

Ночные мотыльки и мошки образовывали роящийся столб совсем рядом. Свежий ветер с залива милостиво трогал лицо ночного путешественника. Артур откровенно отдыхал напротив, неспешно пересказывая туристические проспекты. Ночь удалась.

— А как здесь зимой?

— Зимой здесь бывает холодно. Снег бывает. А летом жарко. А иногда — ничего. Главное, нет ни одного одинакового дня. Погода — это главное. В Чимкенте было как-то тупо. Одинаково.

— Ты грек?

— На седьмой воде.

— Дорого заплатил за гражданство?

— Ты не говорил, я не слышал.

— Яволь. Поедем, однако. Где тут Метеори?

— За городом. А деньги-то есть?

— Деньги есть. Поехали…

Они еще часа три колесили по городу и окраинам, останавливались в кафешках, Саша пил свою анисовую, Артур болтал, и наконец настал самый темный миг ночи. Тот, что самый главный перед рассветом. Они вернулись к отелю.

Киоскер приветливо помахал им рукой.

Саше не было никакого дела до того, что утром служебный парень напишет, по просьбе некоторых должностных лиц, отчет о наружном наблюдении за перемещениями господина Болотникова и его контактами, и полном отсутствии Пса. Тот как в воду канул. Оставалась надежда на аэропорт.

Не заметил Саша и того, что в его отсутствие кто-то аккуратно проверил номер, ища незнамо чего. Ветра в поле. Пса смердячего. День вчерашний…

Саша принял по доброй своей привычке душ, отхлебнул еще узы из маленькой бутылочки, включил телевизор, где ночные посиделки комментаторов, и мгновенно уснул.

Утро выдалось тихое и ясное. В такое утро хорошо проводить такое мероприятие, как казнь. Зрители не потеют, дождем их не бьет, казнимый спокоен, палач благодушен. Король или губернатор мечтает поскорей махнуть платком. Потом, по пиву с кнедликами. Или что там у них…

Однако настало время вспомнить о подарках. Кроме десятка всевозможных буклетов, бумажных иконок, ракушек и ослика с пронзительными глазами, подарков семье не было. Это, впрочем, были достойные сувениры, но он прогулялся в ближайший подвальчик, после чего стал счастливым обладателем баночки варенья, бутылочки ликера и литровой бутыли узы. Немного помедлив, он приобрел большую коробку конфет в облатках на античные сюжеты. Еще поразмыслив, купил четыре зеленых мельхиоровых крестика. Но главной покупкой стал отличный коричневый галстук. Его, впрочем, он приметил давно в витрине дорогого магазина на Николаос.

У него оставался примерно час до заказанного Псом такси. Час этот он потратил на сидение в номере и оплакивание бессмысленно прожитых лет.

Последний раз галстук надевался году так в восемьдесят пятом.

Куда тебя занесло, соловушка? Почему ты сидишь в Салониках в номере, пропахшем тщетой и пивом, и пытаешься завязать галстук? Ты бы петлю лучше завязал на своей шее. Потому что у тебя к трусам приколоты «бобы», с которыми ты можешь прожить сносно год. Но до места этого заветного, до озера и болот еще нужно добраться. Ты глядел в портвейн как в воду, не день и не два. Неча на других кивать. Ты годы туда глядел, и не в советский, сносный портвейн, а в этот порошковый, подкрепленный спиртом неведомого происхождения. Сколько раз ты сидел на своей кухне, когда семья ворочалась за тонкой стенкой, шушукаясь и обсуждая затянувшийся «миг» нищеты? Ты выглядывал за окно, а там ночь рисовала углем по свежей побелке. Свежей оттого, что скоро утро, а днем она станет вновь древней, напитавшейся воздухом беды.

Сколько раз он оказывался на вокзале, на той станции, от которой до Вологды рукой подать, а рядом жалась к стенам, впрессовывала себя в скамейки дорожная братия.

Мы все распяты на своих телевизионных антеннах. И оттого нам всем зачтется.

И за то, что пространство лестничное называют «клеткой». И за самолеты. Огни посадочные, огни взлетные. Он наконец завязал галстук ровным и правильным узлом. В галстуке этом и прочем одеянии стал похож на снабженца, только это ему было уже как-то все равно. В номер постучали. Пожалте на выход.

Пес наблюдал отлет Саши со стороны до последнего, при этом рискуя. Но в Салониках он был, как у себя дома. Примерно, как во дворе своего дома в Каргополе. Был пацан и нет пацана. Попробуй, отыщи. Лишь когда убедился, что его друг покинул землю гостеприимной Греции, оставил наблюдательный пункт и вернулся неузнанным в город, расслышав над собой всплеск белых крыл. Теперь нужно было приготовиться к окончательному пересечению государственной границы бывшей и будущей Родины. А пока терминал покинуть.

…Потом было огромное вытянутое здание с двумя башнями и фронтоном. Левая, с крестом, выше правой. Колокольня. Весьма скромно и значительно. Он врос в каменную террасу пологого склона. К террасе вели многочисленные ступени. Людей в храме почти не было. Обитые красной тканью кресла. Совсем не по-русски.

В левом нефе, под мраморной аркой — рака. Там мощи. Сверху, на раке, под стеклом ковчег, в нем глава Димитрия. Пес приложился. Потом лоб свой положил на камень холодный. Он постоял так с пол минуты, потом отошел. Странно как-то. Такого неожиданного спокойного счастья на горе не было. Мучило что-то. Теперь прошло.

Свечи здесь толстенные и высоченные. Восковые. Он поставил одну во здравие, одну за упокой. Сейчас следовало уходить, проверяясь, не паникуя. Всякое могло произойти…

И в Греции нашлось свое Кузьмолово. В этом самом «Кузьмолове» он, совершенно трезвый, сидел в кресле и смотрел телевизор. Те, кто помогал ему на этот раз, тактично оставили его одного. Вместо того, чтобы отправиться куда-нибудь в тихую безопасную страну на неопределенно долгое спокойное время, он попросил сделать ему коридор в Россию. Вольному — воля. Только кто будет участвовать в ближайшее время в похоронах красного стрелка и где это случится?

А пока он вспоминал, как выходил из последней своей операции в Латвии.

… Он открыл саквояжик черного цвета, в нем флакон, тампоны. Грим смывался тяжело, неприятно. Глянув в зеркальце, он остался недоволен.

Туалет чистый, музыка из приемника, нет никого. Сунув мелочь в окошечко, подошел к раковине и включил горячую воду. Отмывался долго, основательно. Посмотрел на себя в зеркало. Вид неприятный, лицо «слетело». И так быть не должно. В зеркале увидел другое лицо, за спиной. Мужчина малую нужду справил и теперь застегивается. Вначале они в зыбкой амальгаме глазами встретились и не понравились друг другу, потом Пес обернулся. Мужчина явно растерялся и даже попятился, побледнел.

После того, как он покинул туалет, сел в машину и уехал, мужчина на негнущихся ногах подошел к телефону заведения, попросил разрешения позвонить. Узнав, что телефон не работает, вышел наружу, стал искать автомат, увидел мужчину с «трубой».

— Вы не могли бы позвонить в полицию?

— Не мог бы, — ответил тот по-русски.

— Здесь опасный преступник.

— Что вы говорите?

— Умоляю, нужно позвонить.

— Нужно, так звоните.

— Откуда?

— А мне какое дело?

— Вы за это ответите. Я сейчас номер вашей машины запишу.

— Какие мы законопослушные.

— Он уехал. А я даже не знаю, в какую сторону. И уехал ли вовсе.

— Да иди ты.

На счастье мужчины полицейская машина показалась на шоссе. Он выскочил навстречу, замахал руками, запрыгал.

— Я видел его, того, из телевизора.

— Этого? — и мужчине показали несколько фотографий в альбомчике. Пес — на третьей по счету.

— Вот он.

— Где вы его видели?

— Только что в туалете. Он мыл лицо.

— Документы у вас есть?

— Нет.

— Поедем с нами.

— Зачем?

— Как он был одет?

— Я… Я не заметил.

— То есть как?

— У него лицо такое страшное и он приблизился.

— Хорошо. Но хоть куртка, что еще?

— Серого цвета пиджак и брюки черные. Туфли не помню.

— Рубашка…

— Не помню.

— Головной убор?

— Не было.

— Куда он делся?

— Вышел.

— И уехал?

— И уехал.

— На чем?

— Не знаю.

— А когда в туалет входили, много здесь машин стояло?

— Одна.

— Вот эта?

— Нет, другая.

И мужчина дал описание машины. Через тридцать минут мужчину отпустили, записав номер домашнего телефона.

… Его остановили на следующем посту, примерно в тридцати верстах. Полицейских двое. Им лет по сорок и они русские. Это он понимает по полному отсутствию акцента и по некоторым национальным повадкам. Ну, их счастье. Он просто-напросто выходит из машины, даже не прихватив с собой оружия, и направляется к лесу, через поле.

…Он побежал. Метров триста до опушки леса. Поле в кочках и рытвинах, в высокой траве заболочено. В спину кричали на латышском, потом по-русски: «Стой, стреляем, стой». Но никто не бросился за ним. Полицейских двое. Машина застрянет, по всей видимости, сразу. Можно было и стрелять, но только зачем? Некуда ему было деваться, только он еще не знал этого, и потому, пригибаясь, раскачиваясь, ныряя влево и вперед, направо и назад неумолимо приближался к лесу, недоумевая, почему нет выстрела. Под конец он подвернул ногу, упал, поднялся, оглянувшись на миг, и, «достав» опушку, перекатился, а потом нырнул за первое дерево.

Он задыхался и сердце вспомнило свои худшие времена — подлые толчки и занудливые прострелы из-под лопатки навылет. Отбегал он свое.

Быстрыми шагами, мимо заросших старых окопов он уходил в глубь леса. Он находился сейчас в лесном массиве, составлявшемся треугольником городков Земите, Кандава, Тукумс. Три дороги местного значения и речка Абава. Вот и все поле для маневра. Когда он услышал шум вертолета, то еще не понял, что это за ним, по его душу, но остерегся, и, скатившись в дренажную канаву, укрылся сухим деревцем. Смрадная жижа была прохладной. Вертолетик небольшой, полицейский, утюжил небо прямо над ним, но так ничего и не отыскал. Двадцать пять километров одна дорога, другая такая же, а от Земите до Кандавы и десяти не будет. Тукумс на трассе, там бензозаправка и пост автоинспекции. А еще километрах в десяти — Юрмала. Сейчас бы на пляж, сбросить кокон вонючий, коим стала одежда, и в воду. Деньги в бумажнике небольшие есть. Подмокли, но и мелочью наберется на майку, шорты и паленые кроссовки. В любом ларьке на побережье можно этот джентльменский набор купить, а потом — в электричку.

Двигаясь к месту пересечения дороги Тукумс — Кандава и реки, он и увидел цепь. Вертолетик еще блукал в небе, но уже остановились армейские грузовики на дорогах и началось прочесывание. Следом шло второе кольцо. Где-то фургон. Лес густой, запущенный, но шансов у него практически никаких не было.

От всевидящего глаза на этот раз он укрылся в очередном окопчике, мгновенно зарывшись в траву и листья. Становиться невидимым он учился всю жизнь и мог делать это с легкостью, только вот уже не так быстро. Но, впрочем, и соперник был сейчас не серьезный. Малолетки, призывники и офицеры, половина которых отслужила в свое время в Советской армии. Для всех — развлечение с долей некоторого риска. По всей видимости, у того, кого они искали, оружия никакого не было. Там оно осталось, в автомашине. А нож складной — вот он, в кармане. Тяжелый, проверенный, уже знавший кровь. Сталь высоколегированная, заточка правильная. Устал он стрелять.

Пес все же просчитал все варианты, вернее, их отсутствие. Цепи шли в полный рост, переговариваясь напрямую и по радио.

Хутор этот, что точно в середине треугольника, он увидел как-то вдруг. Дом, постройки, сено, поленница, кобель на цепи. Собака залилась удушливым лаем, забилась на цепи, но дверь в дом не открылась. Тогда он добрался до сеновала, зарылся в сено и стал ждать.

Минут через пятнадцать двор ожил. Цепи сходились в конечной точке. Собака не унималась и наконец появился хозяин. Громко и резко заговорили на латышском. И… ничего не произошло. Точнее, произошло нечто.

«Там под сеном лаз. Спускайся туда», — негромко, но отчетливо произнес женский голос. Кто-то подошел к сеновалу сзади и давал Псу инструкции. Должно быть Дева Мария. Или Гертруда.

— Ты слышишь, русский? Точно посредине амбара. Быстрей вниз.

Солдаты были уже близко, они открывали двери амбара, когда он нашел кольцо на крышке люка подвального и, все силы собирая, приподнял его, проскользнул внутрь, больно придавив руку, и нащупал ногой лестницу.

Подвал оказался глубоким, обложенным кирпичом, это он определил, щелкнув зажигалкой. Никаких припасов здесь не хранилось, но пламя на конце пластмассовой игрушки нагнулось вправо, и он разглядел лаз. «Должно быть, с добрых военных времен», — подумал он, и не ошибся. Одинокий хутор, хорошая добыча и для партизан, и для тех, кто таковыми себя именует, а также для представителей всех властей, имевших место быть здесь. И психология хозяина хутора очевидно не изменилась со временем. Не выдавай пришлого человека, не тронь лиха, пока оно тихо. Власть переменится, он еще вернется. Тот, кого увезут в фургоне. А если его повесят на ближайшем дереве, придут его товарищи. Но, однако, нужно было вползать в лаз. Там наверху уже, наверное, добрались до люка. Он пополз. Пол чистый, утрамбованный, только вот воздуха что-то не хватает и опять предательский толчок, вначале под лопаткой, а потом навылет. Он потерял сознание.

И теперь он смотрел на свое скрюченное в лазе тело и на окрестности. Впрочем, панорама этого тихого леса не различалась вся. Следовало взлететь повыше и увидеть… Но это означало прервать назначенную связь. Впрочем, душа его недолго оставалась в недоумении. Ангел озаботился, и он услышал: «Передохни».

Теперь можно было подниматься в звездные выси и предвкушать иные миры. Теперь он знал, что сможет вернуться…

Но панорама этого леса и полей вдруг необъяснимо расширилась и ночные огни на обширнейшем пространстве, заключенном между морями и океанами, явились ему все. Он летел над тонкой границей, где ночь была неотличима ото дня, и где ночь и день перетекали друг в друга плавно и невозвратно. И тончайшее это состояние границы и было состоянием страны. Города и поселки сменяли друг друга. Они более не блистали так роскошно, как прежде, россыпями ночных огней. Но еще бежали по своим смешным колеям поезда, и люди в них просыпались или засыпали в зависимости от того, что считалось ночью и днем там, на сопряжении колес и рельсов. Он видел одновременно все поезда и дороги и был этим немало изумлен. Но более того — он видел и лица людей сквозь крыши вагонов и домов, сквозь перекрытия и другие разнообразные преграды. Он летел, и где-то внизу, впереди него перемещалась некая неживая тень, которая и была проводником его в этом непредвиденном путешествии. Тень качнулась к северу, и он оказался над Аландскими островами. И, странным образом, различил русские названия улиц, сохранившиеся от тех времен, когда наши моряки совершали предвечерние прогулки по улицам. Потом, сопровождающие его неспокойную душу резко взмыли вверх и растворились вместе с ней в каком-то созвездии. И он увидел звездный ад, но не имел времени для его постижения. И уже опускаясь к земле и водам, ангелы едва не задели крыльями Гельсингфорс. В Суоми все спокойно. Губерния в отличном состоянии. Над губернией чистое небо и звезды. Ранее он бывал здесь часто, транзитом, по мелким делам и для получения каналов связи. Финляндия набита под завязку шпионами всех стран и народов, всех времен и того, что под временем подразумевается. Не успев как следует рассмотреть леса и реки этой окраины, он был вынужден устремиться на юг и перемещался столь быстро, что остановка мгновенная стала неожиданностью полнейшей, но и необходимейшей. Внизу покачивался в мерном своем перемещении Днестр. Совсем рядом возносилась другая душа. Окончательно и невозвратно. Но он не успел проследить Божественный пунктир. Трассы, овеществленные и свинцовые, обозначили Кавказ. Жалость или ее подобие пришли к нему и застили то, что должно было быть очами. А над террасами и нагорьями парило множество непринятых душ.

Потом пришло млечное безмолвие и его оставили ненадолго, все же надзирая, но вскоре полет пересилило несоответствие времени и междувременья. И вот уже Охотское море и заставы, хранящие остров Шикотан и другую окраину, несчастную и блистательную, вдруг приблизились, опасно и зло. Нужно было возвращаться — и лес этот латышский возник вместо океана, и послышалась спокойная и чистая музыка. Он очнулся…

Он очнулся на сеновале. Над ним хлопотал старик. Запах нашатыря и более ничего. Только нашатырь.

— Оклемался?

Пес лежал на спине, под головой самая настоящая подушка, рядом девчонка со шприцем в руках. Он прикрыл глаза и стал прикидывать, что же произошло, где сейчас полиция и солдаты, где нож и нельзя ли захватить джип, если он возле сеновала.

— Не делай глупостей, парень. Все уже ушли.

— Кто ты?

— Айвар. А это Машка. Дрянь блудливая.

Дрянь что-то громко и гневно заговорила на латышском, но дед только ухмыльнулся.

— Давай, потихоньку, вставай, и в дом.

Пес опять напрягся.

— Да не переживай ты, парень. Семь бед — один ответ. В тюрьме есть тоже лазарет.

Он встал и сердце разрешило ему двигаться.

Во дворе, действительно, никого не было.

— Стой, стой. Прежде снимай одежду. Нечего в дом грязь нести. — Старик говорил совершенно без акцента. — Они сейчас вернутся. Но тебя уже в доме не будет. Если не оплошаешь. Сейчас иди. С одной стороны домом закрыт, с другой — забор… Только быстро.

— Почему ты меня не сдал?

— Угадай с трех раз.

— Не смогу.

— Латышей не люблю.

— Как это?

— Войну прошел, чекистов резал, срок мотал, метро строил. Жизнь знаю. Потому и говорю, что хочу.

В доме он дернул ковровую дорожку, рванул кольцо люка, скатился вниз по лесенке, стал передвигать банки и кадушки.

— Падай сюда, Ваня.

Подкоп был таким же узким, как и тот, под сараем. Но ползти пришлось минут тридцать. И ему опять повезло. Вместо того, чтобы ворваться в дом, группа стала ждать его выхода и только через пятнадцать минут «переговоров» началась операция. К этому времени старик восстановил маскировку в подвале и поднялся на поверхность. Его застали мирно пьющим на кухне самогон. Еще с полчаса искали Пса… Потом нашли лаз.

Выход оказался в кустарнике, недалеко от реки. Пес потянул на себя деревянный щит, намертво прихваченный корнями травы, словно вросший в землю. Щит этот осиновый, с годами ставший только прочнее. Он выдавил наконец эту последнюю дверку, она отошла бесшумно, только почва всколыхнулась, и свежий воздух можно было глотнуть ртом. Он полежал еще немного, минуту, другую, медленно выполз наружу. Это был опять старый окоп. Солнце висело спокойное в ясном небе. Он приподнял голову над краем того, что было когда-то бруствером. Латыши обнаружились недалеко, метрах в двухстах. Второе кольцо оцепления. Сидят на земле, покуривают. До шоссе здесь недалеко. Он аккуратно перекатился и пополз. Так и передвигался с полкилометра, ползком, перебежками, бросками. Когда риск быть обнаруженным стал совершенно явным, он встал и пошел. Появился посреди третьей уже цепи, видимо курсантской, словно из-под земли, и спокойно пошел к шоссе. Его никто не окликнул.

На шоссе он остановил первые же «жигули» и уехал в Ригу. Бог сохранил его еще раз. Водитель, русский, молчун, ни слова по пути не проронил. В городе Пес вышел на Юрмалас Гатве, на пустыре сбросил верхнюю одежду, пересчитал и карманные деньги, заботливо оказавшиеся в рубашке. В ближайшем универмаге купил другую летнюю рубашку с коротким рукавом, дешевые кроссовки. В буфете на втором этаже взял кофе с коньяком и более ничего. Очень хорошо подумав, покинул торговое заведение и пошел себе по направлению к центру.

Потом он узнал, что старик этот был «кадровым» лесным братом и только к сорок девятому сдался. Это радовало…

Он несколько засиделся в Салониках. Комнату свою покидать было не велено.

— У вас проблемы, мистер. Придется ждать.

Он и сам знал, что проблемы. Только в состоянии умственной разрухи или по очень веским и важным причинам нужно было сейчас стремиться на Евразийскую равнину. Даже комнату свою в коттедже на улице Виссарионас в Каламари покидать следовало пореже. Иногда он сидел на пристани, иногда на трибуне пустого стадиончика, иногда прогуливался по кладбищу, что совсем недалеко. Еду покупал по минимуму, в разговоры с людьми не вступал, по ночам читал русские газеты и смотрел телевизор. Черная Рожа оставил его в покое. Он не приходил более, что, впрочем, не означало его окончательного и безвозвратного исчезновения. Гнусный бесовской мираж, мыслящая химера был где-то неподалеку. Не мог он вот так запросто оставить его. Бросить столь успешно начавшееся предприятие. А тот, другой, с белыми крыльями, не мог быть вечной нянькой. Но прежде, чем Пес сделает свой окончательный выбор, они непременно выяснят отношения. Это было неизбежным.

Пришел Костас.

Та же история — советский грек, перестройка, Греция, две дочери, одна совсем по-русски не говорит. Он отвечает сейчас за Пса. Это не подполье. Это платная услуга. Ниша специфическая. Войти сюда могут немногие, но никого не сдадут. Только это денег стоит. Деньги у Пса есть. Зарплата, командировочные, другие источники доходов. Накопления некоторые. Можно просто найти себе вот такой домик в спокойной стране. Они еще остались — спокойные. Через разумное количество лет переехать в другое место, потом в третье. И все. Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость? Как там, в фильме про белое солнце и про пустыню? В пустыне довелось быть. Там жарко и пить хочется…

— А почему бы тебе не вернуться в монастырь? На время, разумеется?

— В какой?

— Ну не в русский… К сербам, например…

— Если только в щель, какую-нибудь. В Катунаки. После того, как вертолет тот грохнулся с вождями греческими, с клириками. После кое-чего другого, как например, визита первого лица и интересных находок в связи с этим, в плане присутствия некоторых лиц, не совсем желательных на просторах Святой земли, несомненно… ну, ты все понял, я связно даже говорить перестал. Меня там вели…

— Да кому ты нужен, старый пень. Пей да закусывай. Помолиться можешь…

Костас уходит. Нужно искать другие варианты и еще ждать. Ждать, не догонять. Пей, да закусывай. Телевизор смотри. Новости и триллеры. Танец сиртаки.

Пес хорошо относился к Салоникам. Бывали времена, когда он был здесь почти счастлив. Но город портился на глазах. Затеялось строительство метрополитена. Отличные тоннелепроходческие машины приступили к работе.

«Строительство ведет компания… учитывая полученный в ходе строительства метро в Афинах опыт, компания сотрудничает с археологическими службами. Работы по прокладке тоннелей начались на западной стороне по соседству с железнодорожной станцией, где сохранились стены и дороги, связывающие Салоники… средневековые и византийские здания, монастырь, часть восточного кладбища и центральная городская улица… шестнадцать — двадцать один метр, тогда как археологические ценности на глубине одиннадцати — тринадцати метров».

Там, под европолами и асфальтом, под булыжниками и грунтом — Византия. Метро под Салониками — все равно, что автобан через Каргополь. Как бы сказал Саша Болотников, чтобы трансвеститы и педрилы быстрее перемещались в пространстве. Хотя, что ему до Салоников? В животе юной Арины Болотниковой ворочается нечто. Это он. Пес. Подпесок. Продолжение рода. Зачатый не с трезва. Обкуренный. Может быть, накумаренный. Если вовремя взяться за ум, все еще исправится. Хорошая платная больница. Уход. Забота…

Он залез в холодильник, достал банку пива, подержал в руке, поставил назад. Лег на диван. Уставился в телевизор…

«Накануне кабинет министров Греции одобрил предложение министра общественных работ Георгиоса Суфлиаса возвести первую в греческой столице мечеть в центральном городском районе Вотаникос…» «Посетители окаменелого доисторического леса на западе греческого острова Лесбос смогут насладиться персональной экскурсией, ставшей возможной благодаря наладонным компьютерам и мобильным телефонам третьего поколения».

«Эксклюзивное фото разлучницы Абрамовича…»

Он выключил телевизор, вернулся-таки к холодильнику, отхлебнул узы, нашел на блюдце маслинку, бросил в рот, вернулся на диван, лег лицом к стене, стал медленно засыпать.

…Саша снимал донки на том самом месте, где они чудесным образом повстречались с Псом. Сегодня зацеп следовал за зацепом, леска даже в нормальной ситуации путалась, рвалась, а на крючках сидели ерши через одного. Но таких жирных и комфортных ершей он не видывал с раннего детства, когда небо вечером золотое и кот спит в коробке из-под обуви под дверью. Родители живы и страна готовится к празднику. Отчасти это сглаживало гнусное настроение этого дня, так как недалеко от берега маялась на дырявой «пелле» Арина. Дыру эту он получил в лодке недавно, напоровшись на топляк вековой, которого не должно было быть на реке в этом месте, в принципе, но он нашелся. Подтекало-то слегка, и все руки не доходили поправить. Потому приходилось слегка подчерпывать. Арина теперь сопровождала его везде, у них возникло нечто вроде тайного общества, так как супруга Саши и мать Арины знала о произошедшем физическую суть, но не знала главного — имени исполнителя…

Возвращение Саши в Каргополь из Греции носило характер дурного аттракциона. В Ленинграде он произвел какие-то бесполезные, но эффектные покупки и явился домой на рассвете, в пакетах и коробках, почти трезвый. Было то редкое время суток, когда вся семья оказалась в сборе. Хранительница домашнего очага работала бухгалтером в четырех местах, уходила рано, приходила поздно и тут же садилась обыкновенно за компьютер, уходя в родной «один эс».

— Загорел…

— Немножко. Вот — разложил подарки на столе Саша.

— И вот, — последовал кивок на наметившийся живот Арины.

— Ага, — ответил Саша и стал собираться на озеро. Он несколько доукомплектовался снастями и решил испробовать их, не медля. Он даже денег несколько отложил заранее и теперь небрежно бросил на угол стола. Так сотни три евреев. Чего их жалеть. Остались еще.

Бывшее совместное прошлое, работа в аэропорту, небольшом, но живом и бодром, накатило сейчас на обоих. И нынешние балансы и отчеты, донки и банки с брагой хотя как-то могли оправдаться обстоятельствами, но жизнью не были. А мысль, что так сейчас живет большая часть когда-то веселой и доверчивой страны, мгновенно пришла в головы обоих, но не могла пока посетить сестер Болотниковых, не знавших иной жизни, чем эта. Но интуитивно она и их не устраивала.

Из книжки про монастыри выпали буклеты, из них — бумажные иконки.

— Ты иконами не сори.

— А ты не разбрасывай. Ты где был-то?

— В монастыре.

— В каком?

— В Пантелеймоновом.

— Работал что ли?

— Ага. Лук полол.

— И что?

— Да ничего. Причащалась давно?

— А ты?

— А я недавно. И еще буду.

— Еще что будет?

— Донки пойду ставить. Спиннинг вот обновлю… А ты иди. Дебет с кредитом своди.

Через час, когда он сидел на берегу и пил пиво из банки, глядя куда-то сквозь сосны, к нему пришла Арина и присела рядом. Ничего не сказала. Посидели еще с час, костерок запалили.

— Обещал приехать.

— Когда?

— Скоро.

— Пап, а он кто?

— Говорит что… ну, не простой человек.

— Не бандит?

— А тебе охота в бандитки? К сладкому общаку?

— Не…

— Ты че, рожать-то надумала?

— Врач сказал, нельзя избавляться. Потом ничего не будет.

— Так не избавляйся. Он тебя где нашел-то?

— На природе.

— Где?

— На трассе.

— Так…

— Ну, все. Проехали. Он из КГБ какого?

— Вроде этого. Разведка.

— Ни хрена себе…

— Про хрен тебе лучше знать…

Встала, обиделась, села в лодку, оттолкнулась, заякорилась в заливчике, легла на спину, в небо смотрит.

Саша на песок лег, тоже в облака уставился. С тех пор, как он на озеро, так и Арина с ним. Он чего по дому делает и она помогает. Как будто сын. То есть к лучшему все покатило. Курить стала меньше, почти бросила, изредка пива у Саши отхлебнет из банки и все. Пиво, оно беременным, говорят, даже полезно. Если понемногу и не часто.

Так прошел месяц — и снова вялотекущее течение жизни стало засасывать Сашу. Он стал уже как-то забывать происходившее с ним совсем недавно. Театр иллюзий. Монахи на пароме, утренний свет в проеме окна и игра бликов на витраже. Било и византийское время. Реликварий. Ночь в Метаморфозе. Когда румын и Викеша в стасидиях бубнят, а Пес храпит под поролонкой и тепло.

«Прости, Господи!»

И с тех пор сны стали сниться. Только про них лучше не говорить никому.

… Мужик этот подошел неслышно. Ни шороха, ни дуновения.

Подошел и присел на корточках. Лет так пятидесяти, еще подтянутый, слегка округлый. На правой руке, прямо на кулаке — шрам. Будто бы саблей рубанули, а потом заросло. Больше видимых особых примет не замечается. Слева сумку поставил, небольшую дорожную сумку на ремне.

— Не клюет сегодня?

— У меня всегда клюет.

— Охотно верю.

— А вы кто, собственно?

— Доброжелатель.

— А я долгожитель.

— И долго?

— Что долго?

— Прожили?

— Пока нет. Но собираюсь.

— А в лодке кто?

— А вам какое дело?

— Меня человек один послал к вам.

— Президент Путин?

— Да нет. Берите выше.

— Короче… Мне недосуг.

— Я думаю, вам спешить некуда.

— Еще что?

— Я же сказал. Привет. От собаки одной. Точнее от Пса…

— А чем докажешь?

Мужик этот, вежливый и спокойный, в сумку полез и вынул оттуда ослика. Точно такого же, как привез он из Уранополиса. Седло, шлейка, глаза сокровенные…

— А сам он где?

— Сам он задерживается. А пока денег вам послал. Перерасчет заработной платы. И вот той молодой особе паспорт и билет до Хельсинки. Это для начала. Потом полетит она в Черногорию.

— Зачем?

— Там ее ждет ваш работодатель и тот, кто некоторым образом связан с ней и вами узами, некоторым образом, кровными.

Саша встал, сел, опять встал. Арина в лодке заворочалась, якорек потянула и решила, кажется, к берегу подгребать. За Сашу заступаться…

Облака все так же бежали по небу скоро и отчетливо. Сашу как током прошибло.

— А…

— У меня времени не очень много. Деньги вам передаются наличкой. Их много. Спрячьте. Вы сможете. Ружье ваше где?

— Какое ружье?

— Двустволка. Та, которую вы в лодку брали. Потом она в Волосово лежала. У верных людей.

— Так. Где надо, там и лежит… Не поохотились, не порыбалили…

— Это хорошо.

— Чего хорошего?

— Она же у вас, к тому же, не зарегистрирована.

От такой информации о себе Саша погрустнел.

— И что?

— Вы в Общество охотников вступите. Оформите, как родовой ствол. Акт составят. Вам теперь с законом надо в ладу жить. С налогами. Прочей дурью… На допросы таскали?

— На собеседования.

— Что показали про Пса?

— Так. Пьяница заезжий. Нанял. Рыбу ловить. Вещи таскать.

— Чем закончилось?

— Отпустили. Сказали, если что, чтоб звонил…

— Ну и ладненько… Попробуйте дело открыть. Домик рыбака купите. Лодки… Пес надеется на вашу рассудительность. Жену бухгалтером примите… И еще, какое оружие купите. Покомпактней. И дома держите.

— А…

— А Арину Александровну везем на реабилитацию, в хорошее место. Там и внук ваш появится.

— А почему не внучка?

— Пес сказал внук, значит, будет внук. Жена ваша где сейчас?

— Отчет у нее квартальный. Дома сидит. Компьютер мучает…

— Пусть себе мучает. Арина потом позвонит ей.

— А откуда вы знаете, что она вообще куда-то поедет?

— А с ней договорено.

— Когда успели?

— Вчера. Когда вы вечером донки ставили, а она на берегу вас поджидала… Ей также доказательства намерений были представлены. Сейчас вы на месте оставайтесь. Дочка ваша со мной поплывет, потихоньку. Там вот, недалеко лодочку и заберете. Береженого бог бережет. Вы только резких движений не делайте. Сидите, как сидели. Все у вас теперь получится. Да, и еще. Приценитесь к дому. Пес потом дом будет покупать. В каком-нибудь будущем. Место подыщите. Ну, все… Да, еще… Вот телефонный номер. Позвоните, если что.

— Кому?

— А кто трубку возьмет. И себе купите мобилу. Статус требует…

— Все теперь?

— Кажется…

Потом, как во сне, Саша наблюдал, что Арина Александровна причалила, гость этот роковой в лодку шагнул. И они потихоньку так стали удаляться, исчезать за мысом, за деревьями…

Саша открыл сумку. Деньги что? Деньги — тлен. На дне лежали кроме свертка с деньгами три двухсотграммовых бутылочки узы, поллитровка рицины, банка греческого пива и консервы из морепродуктов. Осьминожки, кальмарики, сардинки. Бутылочка кагора и эхолот. Чтобы косяки окуневые в Лаче отыскивать. Ослик с глазами…

…Прилет рейса откладывался во второй раз. Тяжелый туман лег на Европу, укрыв коммуникации и терминалы, да так низко и липко, что хваленые системы автопилотирования, вся эта очумелая электроника, были биты простым и естественным явлением природы. Оттого Пес вместе со своим спутником, телохранителем и другом, намертво засели в баре с популярным названием «Анжела». Они ждали рейс с Ариной. Только не из Хельсинки, а из другого города, совсем не на Севере Европы. Береженого бог бережет. Теперь девочка была выведена из-под дурных глаз и под другим именем летела, сама не понимая, куда. Для начала пусть будет Тиват. За башней терминала — горы. Оттуда приходит прохлада.

Пили первенец с яблочным соком. Крепкая вкусная водка. Чистый самогон.

Эти двое немолодых людей видели разные страны, жили в ночлежках и роскошных отелях, попутчики их, в основном, легли в сырую землю на разных континентах, а они вот вышли из игры, точнее, спаслись от своего игроцкого счастья. Только вот Родину потеряли на неопределенно долгое время, а, может быть, навсегда… Надеяться всегда нужно на лучшее. Пес, со своей способностью к выживанию, на уровне рефлекса выбрал имя для Арины интуитивно. Анжела. Временное имя. Псевдоним. Для окружающих и таможен. И когда подъезжал в первый раз к этому порту, то, увидев, как называется кабачок возле зала ожидания, просиял. Он снова угадал…

— Поешь чего-нибудь, — предложил Пес.

— Пожалуй. Ягненка скушаю. Как он здесь?

— Возьми лучше кебаб.

— А ты?

— Я ничего не буду. Или потом. Долго еще?

— Поешь. Пьешь… Потом ехать.

— Доеду.

— Ты же не один.

— Пожалуй, мне тоже кебаб. Проверено. Только салата не бери никакого. У меня пока греческий салат из ушей лезет. Авитаминоза не случится.

Они вспомнили другое лето и непрекращающийся, нудный, гнусный дождь. Было это в Скандинавии. Тогда им пришлось просидеть в баре долго, один ждет, второй прикрывает. Бармен ставил кассету с популярной тогда песней «Анжела» весь вечер. Тогда все были пьяные — и посетители, и бармен — только вот им нельзя было напиваться, потому что предстояла работа. Но ничего не произошло тогда. Никто не пришел. Так же вот были опущены в стекляшке шторы. Было да прошло. Зажило шрамами, как вот этот, на кулаке его товарища…

Было дело у них и в Америке. Америка — это не Соединенные Штаты. Стран там много. В Колумбии они едва не подохли. Но выкрутились. Что это за жизнь такая была? Что за череда дел и забот? Что за люди отправились в ад или рай? Независимый наблюдатель и судья все учтет и прикинет. Только сдается им, что не будет пощады.

— А я вот так один и остался, — сказал тот, что со шрамом на правом кулаке.

— Не бреши. Ты был — парень на загляденье. Наверное, наплодил мулатов и негритят.

— Двенадцать негритят. По одному на каждый месяц. Нет. Я уверен.

— Никогда нельзя быть ни в чем уверенным. Только в прикрытии.

— Ты прав.

— У нас визы кончаются завтра.

— Успеем.

— Уверен?

— Да просто ты болтаешь, а не заметил того, что объявили борт. Он сел.

— Да нет. Только объявили задержку.

Так и вышло.

— Куда потом? — спросил человек со шрамом на кулаке.

— В горы. Есть один курортик. В Сербии.

— А потом?

— Потом вернемся в Улцинь.

— А потом?

— Задержимся там, примерно, на годик. Заезжай.

— Обязательно.

— Мне снега что-то захотелось. Думаю на гору подняться. На фуникулере.

— Хорошая мысль. Только пей поменьше. Отвыкай.

— Попробую. Тихо…

Это снова заработали двигатели чудесных крылатых машин. Что может быть прекрасней взлетающего лайнера? Он представил себе Сашу Болотникова. Как он тянет гайки на АН-24, как проверяет движок, гидравлику, электрику… Винтокрылая мечта. Хочется сказать: «Все еще вернется, товарищ!». Только этого вот уже не будет. Новые технари пойдут к новому борту. В новой стране. Маленькая она будет, поначалу. Непривычно в такой будет жить. Потом покатит, двинется. От моря до моря… Чуть-чуть перетерпеть. Лет так двадцать. Предположительно. «Любви, надежды, тихой славы, недолго тешил нас обман…»

Он однажды в своем каргопольском детстве был на Хижгоре. В ста метрах озеро, по которому можно теоретически добраться до Белого моря. Слева озеро, по которому можно попасть в Балтийское. И никак они не соединены. Вот этим и займемся, по возвращении. И церковь там красивая. Вот и начнем, помолясь.

Наконец объявили их борт. И тут он стал опасаться, что не узнает ее. А если узнает, то поймет, что ошибался жестоко и некрасиво.

Они вышли из бара. Пес направился к такси. Выбрал водителя повеселее, с круглой славянской рожей. Чтобы в пути балагурил. Друг его будет прикрывать на втором моторе, сзади. Береженого бог бережет.

Когда, через двадцать минут из терминала вышла Арина со спутником, и он узнал и ощутил ее всю мгновенно, приближающуюся, похорошевшую, он попросил вслух:

— Прости!

Ангелу было тяжело. Он из последних сил хранил этого человека — душу его и плоть. И чтобы хоть чуть-чуть стало легче выполнять эту работу, он решил укрыть Пса и девочку куполом. Это было против правил, но он сделал это. Купол из тончайшего горного хрусталя. Такого тонкого, что увидеть его было невозможно. Не говоря о том, чтобы почувствовать. Небесная технология. Теперь все зависело от самого человека еще в большей мере, ибо он отвечал и за своего ангела. Если бы купол рухнул, оба погибли бы под обломками. У девочки еще оставались шансы. А Черная Рожа теперь мог только наблюдать за происходящим. Он уже никогда не сможет нарушить ночной покой Пса.

Черная Рожа попробовал, было, заговорить с ангелом, но тот сделал вид, что внимательно изучает учебник по горному делу, и не ответил…