Пески смерти

Глава 8 Записки Григория Арсеньевича Фредерикса Продолжение

Вновь выдалось время, и я, чтобы не забегать вперед, продолжу с того самого места, на котором я остановился…

До оазиса мы не доехали-долетели. И вот тут-то все и началось. Там, у оазиса, сходилось несколько дорог, и стояла одинокая корчма-чайхана. Я-то думал, мы приедем туда и станем там ожидать бандитов, но Вельский поймал моего коня за повод и притормозил. Я непонимающе посмотрел на своего товарища, ожидая разъяснений.

Тут подъехал Грищенков:

— Не спешите, Григорий Арсеньевич. Сейчас я должен задать вам один вопрос, и вы должны честно ответить мне, а потом дать честное слово. Вам понятно?

Откровенно говоря, я ничего не понимал, и мне ничего не оставалось, как кивнуть.

— Хорошо, — продолжал мой добрый приятель. — А теперь честно скажите, готовы ли вы пойти до конца ради того, чтобы добыть золото и организовать экспедицию?

Я вновь кивнул:

— Могу дать слово дворянина, если, конечно, наши действия не пойдут в противоречие с присягой царю и Отечеству.

— Ну, этого не будет, — усмехнулся Грищенков, — однако пострелять людишек придется. Что ж, Григорий Арсеньевич… Ныне дислокация такова: в этой чайхане башибузуки. К тому времени, как сюда прибудут люди с золотом, ни одного азиата не должно остаться в живых, то же касается детей и женщин. Сначала очистим чайхану, потом устроим там засаду и, когда налетчики явятся, перестреляем их как вшивых крыс.

— Вы сказали налетчики? До этого речь шла о людях Акур-паши.

— Паша здесь ни при чем. Афгулы дружат с головой и не полезут на пулеметы. На самом деле налет должны устроить социалисты, а эти твари много опаснее восточных ассасинов. К тому же открою еще одну тайну: паша наш союзник. Он тоже долгое время охотился за сокровищами Гоцлара и теперь готов снабдить нас всем необходимым, если у нас, конечно, будет золото.

Я застыл, пытаясь переварить услышанное. Грищенков умел все перевернуть, но настолько… Хотя какая разница, кого придется стрелять — бандитов-афгулов или социалистов-бомбистов, и те и другие были врагами царя-батюшки, а посему и моими врагами. Вот только зачем убивать тех, кто в чайхане? Ах да, потенциальные свидетели. А если имеешь дело с тайной революционной организацией, то свидетелей лучше не оставлять. Это вам не полицейские… Какое-то время я молчал, разглядывал своего нового приятеля, пытаясь понять, о чем он в этот раз мне не сказал.

— Ну же, Григорий, решайтесь!

Потом краем глаза я заметил, что рука Вельского легла на рукоять пистолета. Нет, отказываться от предложения Грищенкова я не собирался, и все же…

— Надеюсь, больше не будет никаких сюрпризов?

— Будем надеяться, — как-то неуверенно протянул он.

В новом плане Грищенкова меня смущало два момента: первое-то, что он хотел убить всех в чайхане, а на убийство детей и женщин я не подписывался, а второе — союз с Акур-пашой. И то и другое мне не нравилось, но отступать было некуда, и, понадеявшись на русский авось, я в третий раз кивнул Грищенкову.

— Ну что ж, господа, — обратился он к своим спутникам, — вы сомневались, а я вам сразу сказал, что господин Фредерикс наш человек, — и, пришпорив коня, он поскакал в сторону чайханы.

Вельский бросил на меня хмурый взгляд из-под густых нависших бровей, перекинул мне назад поводья от моего скакуна, развернулся и поскакал следом за поручиком, на ходу доставая оружие.

Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

К тому времени как я подъехал, пальба уже началась. Выпрыгнув из седла, я решительным шагом направился к веранде, и тут из-за угла дома на меня вынырнул один из азиатов. Я едва различал его в тусклом свете ламп, горевших на веранде. Что-то свистнуло возле моего лица, и я едва успел увернуться, лишь в последний момент разглядев, что в руках у моего противника вилы. Еще мгновение, и острия ударили бы мне в лицо.

Откуда-то из-за спины прогремел выстрел. Азиат упал. Я, все еще ошеломленный, повернулся и в полутьме увидел расплывшееся в злорадной ухмылке лицо Вельского.

— Вот так надо говорить с этими скотами, — процедил он сквозь зубы. — А вы, господин Фредерикс, варежку не разевайте, снимайте свои белые перчаточки и вперед, в следующий раз меня может не оказаться рядом… Пошли. Вы направо, я налево. Стреляйте во все, что движется, потом разберемся.

В этот миг я находился в странном состоянии. Я словно не был самим собой. Мне даже начало казаться, что происходящее всего лишь мне снится. А может, всему виной прилив адреналина?

Выхватив револьверы, я побежал вокруг чайханы, вглядываясь в густые темные тени. Неожиданно одна из них дернулась, ожила. Не думая, я вскинул револьвер. Бах! — в голову. Бах! — чуть ниже, туда, где сердце. Бах! — в живот.

В тенях кто-то заверещал. Я сделал несколько шагов вперед и замер от ужаса содеянного. На земле валялась молодая беременная турчанка и мальчишка лет семи. Турчанке пуля попала в лицо, разворотив плоть, превратив ее в мертвую кровавую маску. Мальчишка еще был жив, извивался на земле в агонии. Видно, пуля попала ему в живот, потому что земля вокруг него была вся черная от крови. Я машинально поднял второй револьвер и с одного выстрела добил несчастного. Потом я застыл, сам поражаясь собственному хладнокровию, пытаясь убедить себя, что это вовсе и не люди, а так, расходное быдло, смысл жизни которого не мешать таким, как я. Нет, в мыслях-то все было четко прописано, только в душе не складывалось. Ощущение у меня было, словно я совершил преступление, греховный поступок, на искупление которого мне придется потратить целую жизнь. И еще я все время думал: стал бы я стрелять, если бы разглядел, кто прячется в тени?

Сколько я так простоял, не знаю. Потом откуда-то появился еще один азер. Он бросился к телу, распростертому на земле, стал тормошить женщину, потом повернулся к мальчишке и, вскочив на ноги, бросился на меня с кулаками. В его глазах читалась такая ярость, казалось, он готов был разорвать меня голыми руками.

Я встретил его двумя выстрелами в лицо. Время для меня словно остановилось. Мне казалось, я видел, как первая пуля ударила ему в левый глаз, и тот буквально взорвался, разбрызгивая во все стороны глазную жидкость, кровь и дробленую кость. Башибузук замер в прыжке, а вторая пуля, ударив ему точно посреди лба, заставила запрокинуть голову и отшвырнула тело.

Гул выстрелов набатом стоял у меня в ушах.

До этого, на войне, я тоже убивал, но то были вооруженные враги, а тут беременная женщина и мальчишка. И плевать на то, что они азиаты. Нет, на подобное я не подписывался! Хотя… Я уже готов был рухнуть на землю рядом с убитыми и начать биться, рвать на себе волосы, требуя, чтобы время повернуло вспять, проклиная Гоцлар, Грищенкова и все золото мира. Но я ничего подобного не сделал. Вместо этого я все стоял и смотрел на тела у моих ног.

Грищенков вернул меня к реальности. Этот дьявол-искуситель появился из темноты. Мгновение он смотрел на убитых, потом подошел, похлопал меня по плечу.

— Хорошая работа, а я было уж засомневался, решил, что у вас кишка тонка… Ладно, плюньте. Пойдем, там помочь надо. Да не переживайте вы так. Вон генерал-адъютант Куропаткин во время штурма Самарканда приказал… — Грищенков говорил и говорил, а я его не слышал. Машинально шагая за ним назад к освещенной веранде чайханы, я все еще видел перед собой ту женщину, распростертую на песке. Я шел, а пальцы сами собой перезаряжали барабаны револьверов. Хоть я истратил всего четыре пули, барабан должен быть полон всегда. От этого зависела моя жизнь. На войне этому быстро учатся.

На веранде лежало пять или шесть мертвецов. Крошев и Гуггенхайм заносили трупы в дом, а Вельский, лихо орудуя тряпкой, подтирал лужи крови.

— Пошевеливайтесь, — встретил он нас. — Времени всего ничего.

И мы взялись за дело. Через несколько минут все трупы исчезли в недрах темного дома, а лужи крови были или затерты, или закрыты коврами.

— Что ж, будем считать, что маскарад удастся, — объявил Грищенков. — Тащите чайханщика.

Тут же Вельский и Крошев притащили тощего старого азиата. Тот был белым от страха, трясся как осенний лист.

— Послушай, почтеннейший, — обратился к нему Грищенков. — Перестань трястись, — Грищенков говорил на русском, однако старик его отлично понимал. — Сейчас сюда приедут люди, и ты должен их встретить как самых близких родственников. Они должны зайти в чайхану. Если ты предупредишь их вольно или невольно, то умрешь… С тобой будет все в порядке, если ты нас не выдашь, — пообещал Грищенков.

Я-то отлично знал, что с ним ничего в порядке не будет, что в любом случае он присоединится к мертвым, что лежат на песке за чайханой, но ничего не сказал.

Гуггенхайм притащил откуда-то ручной пулемет и установил его за проемом двери, ведущей в дом, так, чтобы его не было видно. Крошев вынес из глубин дома несколько полосатых халатов и тюбетеек. Один из халатов он протянул мне. Я поморщился от брезгливости, но все же натянул халат поверх френча, потом напялил тюбетейку. От нее воняло анашой, но куда было деваться. Гуггенхайм залег у пулемета. Я с Крошевым сел пить чай в самом темном углу чайной. Мы сидели так, чтобы от входа нас было толком не разглядеть: так, два путника пьют чай. Оружие мы положили так, чтобы с легкостью дотянуться до него. Вельский взялся проследить за чайханщиком, как он собирался делать это, я представить себе не мог. Куда делся сам Грищенков, я так и не понял, но в этот момент меня это особенно и не волновало. Я думал совершенно о другом: о трех трупах, распластавшихся на песке. Может быть, Грищенков был не прав, и не стоило их убивать? Может, вообще вся эта задумка с золотом — не нужная никому авантюра?

Но тогда разобраться в своих мыслях я так и не успел. Раздался стук копыт, и во двор чайханы влетело с десяток всадников с парой подвод. Двое, тут же выпрыгнув из седел, поднялись на веранду. У обоих в руках были револьверы. Один внимательным взглядом обвел веранду, а второй, повернувшись, крикнул оставшимся во дворе.

— Тут вроде чисто, тащите!

Первый же бросился к чайханщику.

Только когда он оказался рядом с хозяином, я смог хорошенько разглядеть его. Меня поразило то, что он был русским — здоровенный, рыжеволосый молодец, ощетинившийся усами, по цвету походившими на отливку из меди. Он был в поношенном пиджаке, лоснящемся на локтях, и некогда белом свитере. А может, и не белом, но светлого оттенка — в тусклом свете ламп я толком не рассмотрел. Его брюки были заправлены в высокие сапоги армейского фасона.

— Горячая вода, бинты есть?

Чайханщик только покачал головой, мол, «не понимаю я тебя». Тогда экспроприатор схватил старика за отворот халата и рывком поднял с коврика. В этот момент мне в голову пришла мысль о том, что, по своей сути, мы ничуть не лучше налетчиков. Мы тоже охотимся за золотом и тоже готовы ни перед чем не останавливаться, шагая через трупы все дальше и дальше. И если бы рыжеусый застрелил старика, я бы ничуть не удивился.

На пороге появились еще три бандита, они тащили четвертого, раненого. Уложив его у стены, двое склонились над ним, а третий, стянув кепку, словно собираясь просить милостыню, подошел к рыжему. Невыразительный, коренастый, с остро торчащей бородкой, плешивый, он походил скорее не на рабочего-революционера, а на дьячка захолустной часовенки.

— Ну, батенька, что дальше?

— Будем ждать, — пожал плечами рыжий. — Без доктора мы Савелия до города не довезем.

— Да-с, — протянул коротышка, — а-гх-хи неп-гх-ият-нейшая ситуация, — картавя от волнения, объявил он. — Но ведь может быть погоня.

— Всенепременно будет, — отозвался рыжий. — Вы что, товарищ Константин, думаете, что губернатор вот так нам это дело спустит? Да на нас натравят всех имперских собак.

Когда прозвучало «товарищ Константин», коротышка аж подскочил, но сдержался и дал рыжему договорить, а потом набросился на него, словно бешеная шавка:

— Что вы себе позволяете! Зачем вы назвали меня?

— А что?

Коротышка кивнул в нашу сторону, а потом еще добавил что-то, но я не расслышал. У меня аж замерло сердце, рука сжала рукоять револьвера. Еще мгновение… Я весь сжался, приготовившись качнуться назад, одновременно открыв огонь, но все повернулось совершенно иначе.

— Эти! — хохотнул рыжий. — Да они едва смогут «да» и «нет» по-русски понять. Вы, товарищ Константин, перегибаете.

— Но если они опознают меня! Вы п-гх-едставляете, что случится! Я ведь должен быть сейчас за г-гх-аницей в Швейца-гх-ии.

— Полноте. Там и будете.

— Но погоня!

— Что ж, риск ради товарища… — но рыжеусый не успел договорить. Коротышка, повернувшись, подошел к раненому и, выхватив пистолет, выстрелил в него. Лежавший на полу дернулся и замер. Коротышка обернулся. На лице его играла противная слащавая улыбочка, словно только что он сделал что-то очень хорошее и ожидал похвалы.

— Вот так-то, това-гх-ищ! Нет человека — нет п-гх-об-лем. А гх-еволюция, она, знаете ли, же-гх-тв т-гх-ебует.

Рыжий замер, опешив. Видимо, он и сам не ожидал такого поворота событий.

— Но… — начал было один из хлопотавших над раненым. — Он же был нашим товарищем… — однако договорить он не успел.

Товарищ Константин, резко обернувшись, не целясь, выстрелил возразившему в живот, потом на мгновение замер, посмотрел на своих товарищей и спросил с вызовом:

— Есть еще несогласные с гене-гх-альной линией па-гх-тии?

Все молчали.

— Что ж… молчание это хо-гх-ошо. Молчание — знак согласия… Зовите остальных, по-гх-а оп-гх-еделить пути отступления. А пока всем чай, всенепременно чай! — рявкнул он на чайханщика.

— Бинт, горячая вода уже не надо?

— Не надо, не надо… — пробормотал коротышка, но стоило старику повернуться к нему спиной, коротышка снова выстрелил, а потом повернулся к рыжеусому: — «Да» и «нет», гово-гх-ишь, едва понимают?..

Чайханщик остался лежать посреди веранды в луже крови.

— Надо посмотреть, кто еще есть в доме. — И один из бандитов направился прямо в теплые объятия Гуггенхайма. Он растворился среди теней, и, судя по тому, что не последовало никакого звука, ни выстрелов, ни шума борьбы, я понял: Гуггенхайм свое дело знает.

Я следил за всем происходящим как завороженный. Никогда на моих глазах с такой легкостью людей не убивали. Раньше я и представить себе не мог, что кто-то вот так, между делом, может застрелить своего товарища или ни в чем не повинного человека, просто попытавшегося возразить… Хотя я-то чем был лучше? Практически ничем. Пристрелил беременную женщину и ребенка, пусть даже и по ошибке. Но в тот миг, когда коротышка произнес: «…по-русски понять…» до меня дошло, что речь-то идет обо мне с Крошевым, а посему нужно начинать, иначе поздно будет. То, как неожиданно мог пальнуть коротышка, я уже видел. Хотя, если бы я был постарше, чуть более выдержанным, может, все пошло бы совершенно по-иному.

Тем не менее в тот миг моими действиями руководил не разум и четкий расчет, а инстинкт самосохранения.

Так вот, ударом ноги я отшвырнул к стене Крошева, выводя его из зоны обстрела, а сам, вскинув револьвер, выпалил в коротышку, но не попал. Пуля лишь сбила кепку с плешивой головы. Тут из глубины дома, из темного проема двери ударил пулемет. Он, словно фигурки из бумаги, смел двух экспроприаторов, поднимавшихся по лестнице на веранду, и задел рыжеусого, который, зажимая рану в руке, повалился на пол. По нам тоже стреляли. Я увидел, как дернулся Крошев, когда пара пуль пробила его грудь.

Плешивый коротышка, стреляя с обеих рук, скатился вниз по лестнице. Во дворе тоже пару раз выстрелили, потом на ступеньках появился Грищенков:

— Как тут у вас?

Я кивнул, а потом, заметив краем глаза движение, выбросил вперед руку и выстрелил. Выстрел отбросил рыжеусого к стене. Он замер, выронив из рук револьвер, — кровавый ручеек протянулся из правого уголка его рта.

— Вижу, все в порядке, — протянул Грищенков.

— Крошев мертв.

— Что ж… Это как на войне, всегда есть потери.

Интересно, а если бы эта пуля досталась мне, меня бы тоже списали как «потери». Хотя вряд ли. Только я знал дорогу к сокровищам, поэтому убивать меня не было никакого смысла.

Из темноты выступил Гуггенхайм:

— Где коротышка?

Грищенков пожал плечами:

— Смылся. Только далеко ему не уйти. Коня у него нет, а тут со всех сторон пустыня. Даже если идти пешком, то придет куда-либо он лишь к утру.

— А золото?

— Две подводы, груженные слитками. Вельский их пока посторожит. Что ж, — Грищенков выудил из кармана штанов небольшую стальную фляжку, свинтил крышку, — за успешное начало нашего предприятия, — отхлебнув, он потом протянул фляжку мне.

Коньяк показался мне безвкусным, словно вода. А может, всему виной адреналин в крови? Меня все еще трясло.

— А вы, Григорий Арсеньевич, не промах. К тому же теперь я перед вами в долгу, — и Грищенков кивнул в сторону мертвого рыжеусого. — Ну, ничего, сочтемся. Наша жизнь полна опасностей, так что за возвратом долга дело не станет.

— Что дальше?

— В дорогу, господа. Да, и не забудьте прихватить труп Крошева. Не нужно оставлять лишних следов.

— Но мы хотели… — попытался возразить я.

— Совершенно верно. Однако мы должны поспешить. И, как вы, Григорий Арсеньевич, должны помнить, мы найдем подводы с золотом случайно, совершенно случайно. А если шпики обнаружат тело господина Крошева, они, чего доброго, и на нас могут выйти. В здешних краях не так-то много людей, которые с оружием в руках могут… — Впрочем, что они могут, он так и не договорил, потому что на пороге неожиданно появился здоровенный детина в белом мундире, портупее и синих штанах с красными лампасами. Полицейский! Вот только его нам не хватало. И откуда он только взялся?

Остановившись на пороге, он с удивлением обвел взглядом нас, замерших, словно в немой сцене гоголевского «Ревизора», а потом глаза его округлились, и, поняв, что не в то время попал не в то место, он попятился, медленно потянувшись к кобуре.

— Что тут происхо… — Вот только договорить он не успел. Грищенков выстрелил. Красный цветок расцвел на белоснежном мундире. Полицейский качнулся назад, взмахнул руками, словно стараясь удержать равновесие, и рухнул во тьму.

— Вы что, сдурели! — бросился я к Грищенкову, но тот лишь отмахнулся от меня как от назойливой мухи. Он стоял, напряженно вглядываясь в ночную тьму.

— Фараоны по одному ночью не ездят. У него должен быть напарник. И он, скорее всего, сейчас пулей летит в город, чтобы доложить о непотребствах, которые тут творятся.

— Какой напарник! — взвился я. — Вы только что пристрелили служителя закона, одного из тех, кто давал присягу царю-батюшке…

— … и царице-матушке, — фыркнул Грищенков. — Не дурите, Григорий Арсеньевич, а то я в вас сильно разочаруюсь… Прочь излишнюю сентиментальность… А теперь дубль два — грузите Крошева на одну из подвод, нам нужно как можно быстрее убираться отсюда. Иначе придется воевать с регулярными войсками. А вы, Григорий, — он вновь повернулся в мою сторону, — не робейте. Деньги требуют жертв. Вперед… вперед…

Однако теперь у меня не было страстного желания помогать ему с золотом, пусть даже потом оно пойдет на благотворительные нужды. Тем не менее я помог Гуггенхайму. Под пристальным взглядом Грищенкова мы отнесли несчастного Крошева во двор. Там и в самом деле стояли две подводы, запряженные дородными тяжеловозами. В обеих лежали зеленые ящики, накрытые грязными мешками.

Мы с трудом закинули тело на телегу. На вид Крошев казался худощавым и не слишком высоким, но на деле был очень тяжел.

— Торопитесь, торопитесь, — подгонял нас Грищенков. — Вы учтите, что господа социалисты народ отчаянный. Они ни бога, ни черта не боятся. А один из них сбежал, и если вы думаете, что много лучше попасть к ним, чем к официальным представителям закона, вы глубоко ошибаетесь. Эти люди пощады не знают, и руки у них по локоть в крови.

— Ничего я не считаю, — взвился я. — Может, хватит пугать?

Грищенков в ответ лишь фыркнул:

— Я не пугаю. Я предупреждаю: лучше им в руки не попадаться. Пойду загляну в чайхану, ничего мы тут не забыли?

И он решительным шагом направился в здание. Гуггенхайм забросил свой ручной пулемет на телегу, вынул серебряный портсигар, закурил папиросу на длинном мундштуке. Когда он зажигал спичку, я увидел, что руки у него трясутся.

Он посмотрел на меня, заметил, что я разглядываю его руки, и неожиданно заговорил. Говорил он тихо, почти шепотом, и тем не менее мне казалось, что слова его разносятся по всему двору, громким эхом отдавая в холмах.

— Ты, Григорий, может, и не поймешь меня. Да оно и не надо… Только я хочу тебе сказать, Роман Устинович — страшенный человек. Таких, как он, сами черти боятся. Ты не смотри, что он такой обходительный и мягкий. Он, если ему выгодно будет, и мне, и тебе в спину пулю пустит. Так что держи ухо востро…

И отвернулся.

Я хотел было спросить его, что он имеет в виду. Хотел попросить объяснить, за что он так не любит Грищенкова. Но только я открыл рот, чтобы задать первый из мучивших меня вопросов, как Гуггенхайм добавил:

— И помни, Григорий, я тебе ничего не говорил, — и, повернувшись, он бросил папиросу, а сам вскочил на козлы. — Погнали.

Золото мы перевезли в один двор на окраине города. Хозяевами развалюхи был старик туркмен и его дочь — тощая карга не первой молодости. Я даже сначала подумал, что это мать старика, но Вельский, давний знакомый семьи, заверил меня, что все наоборот. Мы загнали обе телеги в покосившийся сарай.

— Зачем менять это золото, а потом ехать куда-то на поиски сокровищ? — фыркнул Вельский, помогая мне и Грищенкову заталкивать в сарай вторую телегу.

— Потому что это золото казенное. Мы не сможем ни продать его, ни правильно им распорядиться. Никто, кроме местных бандитов, не примет у нас русское золото. Оно клейменое. А сокровища пустыни ничьи. Заполучи мы их, ни у властей, ни у бандитов не возникнет вопросов. А это золото будут искать, будут искать все, и даже если мы начнем переплавлять его и сбывать мелкими партиями, все равно рано или поздно нас схватят. О сокровищах Гоцлара ходят легенды, но никто их не видел, и никто не станет охотиться на тех, кто их раздобудет.

Что же до русского золота, то это как красная тряпка для бешеного быка. К концу дня весь город будет точно знать, сколько похищено слитков, и если к тому времени мы не сбудем эти телеги, то я и ломаного гроша не дам за наши головы. Власти свалят на нас и нашу вину, и вину бомбистов, а те, в свою очередь, с врагами не церемонятся. Так что не можем мы никак это золото себе оставить. А то, что в обмен получим, тоже лучше не светить, чтобы никто не стал неприятных вопросов задавать.

Наконец телега встала на предназначенное ей место, после чего Грищенков отправился «на разведку», а заодно свел со двора коней. Тяжеловозы — примета знатная и могла привлечь не столько полицию, как экспроприаторов-социалистов, а выяснять нам с ними отношения было не резон.

Мы же втроем: я, Гуггенхайм и Вельский, отправились спать, устроившись в маленькой комнате на втором этаже развалюхи, на драных матрасах. Возвращаться в гостиничные номера было небезопасно. К тому же золото находилось на всеобщем обозрении, и случись что с ним, мы были бы в курсе.

Мои спутники сразу же уснули, я же долго ворочался, не находя себе места, да так и не уснул. Лежал и думал о разном, то и дело вспоминая события предыдущей ночи и прикидывая, что же из всего этого в итоге может получиться.

С одной стороны, мы сделали благородное дело — лишили социалистов их добычи, а это значит, что меньше взрывов прогремит в Санкт-Петербурге, Москве и Киеве. С другой — я вспомнил удивленное лицо убитого нами полицейского и трупы женщины и ребенка. Подумав об этом, я испытывал почти нестерпимое желание взять ноги в руки и бежать куда глаза глядят, подальше от Грищенкова с его авантюрами, от полицейских в белых мундирах и от социалистов-революционеров. А потом меня пронзила пренеприятнейшая мысль о том, что по сути я виноват во всем, что произошло. Ведь если бы я не рассказал Грищенкову о Гоцларе, ничего бы и не случилось. И не было бы двух телег с золотом, кучи трупов и проблем, от одной мысли о которых у меня начинало нестерпимо ломить затылок.

Не в силах уснуть, я прихватил папиросы, которые оставил на подоконнике Гуггенхайм. Я не курил, но чувствовал, что момент такой, что в самую пору закурить. Спичек рядом с папиросами не оказалось, и я отправился на поиски хозяев дома. Уже на пороге кухни я услышал голоса. Говорили хозяева на своем языке, но поскольку после общения с демоном я стал своего рода полиглотом, я, прежде чем войти, прислушался. То, что я услышал, мне очень не понравилось.

— Я все сделала, как ты сказал, послала Алима к Паше. Он скажет, что русские привезли ящики.

— Хорошо. Только планы у русских изменились. Их старший пошел не к белым мундирам, а к Паше.

— И что?

— Если они договорятся, то мы своей доли не получим.

— Значит, нужно идти к белым мундирам.

— Но они обманут и оберут нас.

— Тогда надо идти к Сулейману, они не станут обманывать его — он мулла.

— А мы в результате получим гроши.

— Иначе мы можем вообще ничего не получить. Беги к Сулейману, расскажи ему все. Он решит, как подступиться к белым мундирам. И помни: лучше быть нищим другом муллы и благословленным Аллахом, чем с русским золотом, но проклятым всеми…

Дальше я не слушал. Развернувшись, я, стараясь двигаться совершенно бесшумно, направился назад к «своим» подельникам. Нет, конечно, я мог бы ворваться на кухню и пристрелить обоих. В конце концов, после того, что случилось той ночью, плюс-минус труп ничего не решает. Если честно, я в первый момент захотел именно так и поступить. Но, во-первых, выстрелы услышали бы соседи, а во вторых… у меня перед глазами все еще была та мертвая женщина. И я не хотел больше никого убивать. Слишком много смертей. Даже если мы добудем сокровища Гоцлара, я никогда не забуду, какую чудовищную цену нам пришлось за них заплатить.

Поднявшись назад, я с удивлением обнаружил одного Вельского. Гуггенхайм исчез.

Я растолкал спящего.

Тот сел на матрасе и уставился на меня мутными красными глазами.

— Чего тебе, Гришка? — беззлобно пробормотал он, пытаясь разлепить смежившиеся веки.

— Уходить надо, — пулей выпалил я.

Вельский с интересом поднял голову и посмотрел мне в глаза, потом, тяжело вздохнув, потянулся и снова уткнулся взглядом в пол.

— Вот и господин Гуггенхайм изволили отбыть.

— Собирайтесь, — схватил я его за плечо. — Скорее. Хозяева собираются донести на нас в полицию. Скоро тут полным-полно будет солдат. Надо бежать.

Вельский вновь с недоумением посмотрел на меня.

— Бежать? Куда? Зачем? А золото? А Грищенков? Он же отправился договориться.

— Пошли, — торопил я. — Черт с ним, с золотом. Грищенков увидит полицейских, не сунется. Пошли. На каторге золото не понадобится.

— Погоди, не мельтеши, — Вельский медленно встал, одернул френч. — Никуда мы отсюда не уйдем. Или…

Но договорить он не успел. Со скрипом распахнулись ворота, и во двор степенным шагом вошли три верблюда. А с ними Грищенков и несколько азиатов.

— И что все это значит? — удивился я.

— Думаю, босс договорился с людьми Акур-паши.

— Но ведь мы хотели вернуть государево золото!

Вельский посмотрел на меня так, словно я был малым неразумным ребенком.

— И как ты, Григорий, себе это представляешь? Фискалы не выпустили бы нас… Да и губернатор скорее удавится, чем заплатит положенную четверть вознаграждения. Нет уж… Проще договориться с бандитами. Они увезут золото в Афганистан, поменяют на гашиш, и пусть потом царские ищейки сводят с ними счеты. А мы выйдем чистыми из этой игры и, как я подозреваю, с большим наваром…

Он хотел еще что-то добавить, но тут на пороге появился Грищенков.

— Чего расселись? Давайте вниз и помогайте грузить ящики. Чем быстрее эти верблюды уберутся со двора, тем будет лучше.

— Но… — начал было я.

— О хозяевах не беспокойся, — улыбнулся Грищенков. — Я знал, что они попытаются выдать нас белым мундирам, и люди Акур-паши позаботились о них.

И дав понять, что разговор окончен, он повернулся, чтобы вернуться назад во двор. Я хотел остановить его, задать ему кучу вопросов. Почему Акур-паша? Зачем продавать ему за бесценок золото, за которое уже заплатило жизнями столько людей? Почему мы не пошли в полицию, как это было оговорено заранее?.. И так далее. Однако получилось так, что вопросов было слишком много. В какой-то миг я растерялся, не зная, с чего начать, а потом подходящий момент оказался упущен, и мне ничего не оставалось, как помогать грузить ящики с золотом.

В конце концов, надо было как-то выбираться из создавшейся ситуации. Грищенков предложил выбор, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Но прежде чем выйти во двор грузить ящики, я заглянул в дом. Старик и его дочь были в той же комнате, где я оставил их. Они лежали на полу в лужах крови — у обоих было перерезано горло. Но когда Грищенков успел? Он ведь только что зашел на двор, а потом сразу поднялся к нам. Да и не в его стиле резать людям глотки. Я, например, не смог бы его представить в этой роли. Пристрелить азеров, как бешеных псов, да, это в его стиле, но резать ножом… А может, это дело рук Гуггенхайма? Вечно он чем-то недовольный… А может, тут был еще кто-то? Человек Акур-паши, который присматривал за хозяевами? Тогда куда делся этот ассасин?

Со двора меня вновь позвали, и мне пришлось торопливым шагом бежать на погрузку. В конце концов, чем быстрее мы избавимся от золотых слитков, тем спокойнее будет.

— Äber, äber![5] — кричали туркмены. Они выстроились цепочкой и быстро передавали ящики из рук в руки. Мы же принялись снимать ящики с подвод и передавать первому из цепочки — здоровенному азиату в огромной мохнатой шапке — настоящем рассаднике вшей.

Погрузка заняла минут пять, не больше. И за все это время я так и не успел перекинуться с Грищенковым ни единым словом. А после, когда погрузка закончилась, он исчез вместе с башибузуками и верблюдами. И вновь мы остались вдвоем с Вельским, который, недолго сомневаясь, отправился назад, на второй этаж хибары, спать. Помню, я тогда поразился стальной выдержке этого человека. Пойти и спокойно лечь спать, когда его ищут полицейские всей округи, а внизу, на первом этаже, плавают в крови два трупа.

К тому же я не был уверен, что ассасин, прикончивший хозяев, покинул здание, а зная злобный характер афгулов, стоило держать ухо востро. Мне, например, совершенно не хотелось, чтобы кто-то мне сонному перерезал горло.

Нервничая, я ходил из угла в угол, не зная, что и предпринять. Больше всего мне хотелось повернуться и исчезнуть, навсегда забыв и о Грищенкове, и о золоте. Но Гоцлар, город Древних — вот что влекло меня, и не столько даже своими сокровищами, сколько мистическими тайнами, которые ожидали за его стенами.

Я должен был найти этот город… Если бы я тогда знал, скольким еще придется умереть ради дороги в Гоцлар…

Однако возвращаюсь к тому злополучному дню. С час я метался по комнатам пустого дома. А потом в ворота громко постучали.

— Открывайте, полиция!

Эти слова хлестнули меня словно кнутом.

— Ваш товарищ господин Гуггенхайм нам все рассказал. Сдавайтесь, и мы не станем стрелять.

Подлый предатель!

Я схватился за револьвер, а потом понял, что все бессмысленно. В самом деле надо сдаваться и надеяться лишь на здравомыслие полицейских чинов. Но Вельский! Я сломя голову бросился к нему в комнату, но… не успел.

Мой приятель уже бросил за ворота первую гранату. Я видел, как она, крутясь в воздухе, полетела за ворота, а потом там что-то грохнуло, раздались крики боли и проклятия, потянуло черным пороховым дымом.

— Что ж, Григорий, — Вельский повернулся ко мне и глаза его горели недобрым светом. — Началось! Все как и обещал Грищенков. Пошли, надо уходить.

— Но… — начал было я, но осекся, потому что Вельский внимательно посмотрел на меня. Очень внимательно, зло посмотрел, и я сразу понял, что если не стану делать, что он говорит, то пулю или нож в спину получу непременно.

— Пошли, пошли… — подтолкнул меня Вельский.

Словно в каком-то тумане, спустился я вниз, где нас ждали два человека в длинных черных одеждах и чалмах. Их лица были закрыты черными платками. У каждого за широкий черный кушак был заткнут кривой нож в красивых чеканных ножнах. Один держал на плече ручной пулемет, второй откинул люк, оказавшийся под ковриком. Знаком он пригласил нас спускаться.

— Кто это?

— Ассасины Акур-паши, — и Вельский подтолкнул меня к люку. — Это старые ходы. Они идут под всем городом. Их выкопали еще при Тимуре.

Понимая, что времени искать других путей отступления нет, я нырнул во тьму. Ноги сами нащупали ступени старинной каменной винтовой лестницы, которая оказалась много короче, чем я рассчитывал. Следом за мной скатился Вельский. Ход был не таким уж узким и низким, как я ожидал. Да и сама кладка выглядела древней, такой же древней, как под храмом, где томился Старец. Скорее всего, все эти катакомбы вырыли примерно в одно и то же время.

Вельский запалил один из заранее заготовленных факелов и решительным шагом направился во тьму. Я на мгновение замешкался, заметив странный ящик, лежавший под лестницей, по которой спускался один из ассасинов. Знакомый такой ящичек, только вот где я его видел. А потом меня осенило. Это же армейский динамит! И в этом ящике его хватит, чтобы не то что дом, а весь квартал поднять на воздух.

Я хотел было остановиться, понимая, что далеко нам от полиции не уйти, но Вельский, обернувшись, окликнул меня, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

Мы отошли, наверное, метров на триста, когда сзади громыхнуло. На мгновение земля ушла у меня из-под ног, и я повалился на колено, но Вельский тут же помог мне подняться.

— Вот и всё. Теперь все будут считать нас покойниками.

Мы прошли еще метров сто, потом был еще один люк, и мы оказались во дворе совершенно другого, столь же бедного дома. Возле люка нас ждал Грищенков, а чуть поодаль… Я даже не поверил своим глазам. Там стояло несколько коней с набитыми седельными сумками и пара вьючных мулов. Экспедиция в Гоцлар должна была состояться, вот только какой ценой!

Как только мы вылезли, Грищенков, ни слова не говоря, запалил от папироски фитиль на палочке динамита, а потом зашвырнул его в люк, откуда вот-вот должны были появиться ассасины Акур-паши.

— Старому разбойнику вовсе незачем знать, что мы остались в живых, — улыбнулся Грищенков.

И только тогда я понял, насколько изощренно придуман был его план. Нет, что бы там Грищенков ни говорил, он заранее знал о появлении полицейских в чайхане. Он предусмотрел вольное или невольное предательство Гуггенхайма. Он предусмотрел все, кроме… Впрочем, об этом чуть позже.

А тогда мы вскочили в седла и вихрем понеслись прочь из города. Больше нас тут ничего не держало. Впереди была пустыня и где-то там древний город, словно губка, пропитанный колдовством неведомых людям рас.

И только когда последние из городских строений превратились в тоненькую черную полоску у самого горизонта, Грищенков нагнал меня.

— Как видите, Григорий Арсеньевич, свою часть договора я выполнил. Теперь черед за вами, ведите нас в Гоцлар.

В первый момент я аж слов не смог найти от такой наглости. Он же превратил меня, дворянина, героя японской войны, в беглого преступника, сделал так, что я вынужден был убивать невинных… Да я…

— И чтобы окончательно рассеять ваши опасения и сомнения относительно меня, — продолжал Грищенков, — должен вам сказать, что за последние сутки вы стали много богаче. Что вы скажите про десять тысяч афгульских золотых монет? Нет, что я говорю, про тринадцать тысяч триста три монеты? Потому, как я понимаю, доля Гуггенхайма ему не понадобится. Теперь вы, господин Фредерикс, богаты, и не просто богаты, а безумно богаты. И это вам не николаевские червонцы. Это полновесное афгульское золото. Два мула с золотыми тюками. А каково! И все потому, что среди социалистов был наш человечек.

— Тот, которому вы дали уйти? — наугад спросил я.

— Совершенно верно. Должен сказать вам, Григорий Арсеньевич, что это даже не человечек, а тварь настоящая, вошь подноготная. Человек, который готов всех и вся продать ради власти и денег. Его брат — кстати, царевич, сын Александра, — был арестован за попытку прикончить своего отца. Он ненавидел самодержавного батюшку за то, что тот после рождения сослал его с матушкой куда подальше, в какую-то сельскую глубинку. Из злобы и ненависти он подался в бомбисты. А когда его казнили по приказу папеньки, младший брат… да-да тот самый лысый чудик… поклялся отомстить за брата и пошел в революционеры. Хотя какой из него революционер? Мелочный и продажный типчик. Он продал своих всего лишь за один золотой брусок, сам того не понимая, что николаевское золото тут же выдаст его с головой.

— И к чему вы, Роман Устинович, мне всю эту грязь вывалили?

Грищенков только усмехнулся.

— Вы, Григорий Арсеньевич, белоручка. Вы что думаете, можно разбогатеть и не измараться? Тогда вам нужно было не искать сокровища древних городов, а ехать на Аляску. Там золото из земли добывают, а у нас, увы, людей стрелять приходится.

Дальше было долгое путешествие через пески. Мы гнали коней, останавливаясь лишь для того, чтобы дать скакунам передохнуть. Если бы они пали, то золото, которое мы везли, пропало бы. Мы сами не смогли бы вынести его из пустыни.

Я хотел было поинтересоваться у Грищенкова, почему мы не оставили монеты в окрестностях города. Разумнее всего было бы зарыть их где-нибудь неподалеку от цивилизованных мест, чтобы потом по возвращении из «экспедиции», забрать их. Только Грищенков решил по-другому. И нам пришлось тащить монеты с собой. Конечно, это было не золото царской чеканки, но сорок тысяч золотых монет — груз изрядный — килограмм четыреста червонного золота. А ведь нам нужно было еще тащить с собой и еду, и питье, как для себя, так и для коней, фураж и боеприпасы…

Переход через пустыню занял почти неделю. Сколько мы прошли верст, не знаю, но когда впереди появилась линия холмов, посреди которой возвышалась скала с двумя вершинами, я вздохнул с облегчением. Мы добрались до оазиса, откуда начиналась дорога в Гоцлар.

Правда, вскоре я уже думал по-другому, потому что в оазисе нас ждали. Причем люди, которые ждали, были не из тех, с кем я хотел бы встретиться вновь.

Когда мы, усталые и запыленные, выехали к озерцу у Двойной скалы, из кустов и из-за пальм вышло с десяток пестро одетых людей, большая часть которых выглядела натуральными нищими. Однако, несмотря на рваные одежды, у всех были новые винчестеры английской сборки. И когда мы застыли в недоумении, схватившись за оружие, вперед вышел невысокий, лысый человек с козлиной бородкой. На нем был тот же самый неказистый пиджачок и рабочая кепка. Только выглядел он еще более помято и под глазами налились синяки от бессонницы.

— Что вы, что вы, д-гх-узья мои! — начал он, одновременно обращаясь и к нам, и к своим людям. — Надеюсь, вы гх-ады нашей вст-гх-ече?

— Товарищ Константин, — наигранно улыбнулся Грищенков, — я всегда рад старым друзьям.

— Да что вы гово-гх-ите, батенька вы мой! А я-то думал, что вы по меньшей ме-гх-е удивлены. Однако вы слишком поспешно ускакали в пустыню. Конечно, я понимаю, обстоятельства, но ведь нехо-гх-ошо заставлять меня за вами гоняться по всем Ка-гх-акумам.

— Собственно говоря, я собирался расплатиться с вами по возвращении, когда все уляжется.

— Видите, батенька, а я подгадал, и вам по возв-гх-ащении не придется беспокоиться. Тем более, что мне к тому в-гх-емени надо быть в Швейца-гх-ии. — А потом, повернувшись к своим людям, приказал: — А пока гх-азо-гх-ужите их и к кост-гх-у. Чай, всенепременно пить чай.

Нас разоружили и препроводили к костру, где один из башибузуков с лицом круглым, словно полная луна, налил нам по пиале чая. Как бы то ни было, чай оказался отменным, ароматным, со зверобоем и конопляными листьями.

— Хо-гх-оший чай — залог успеха, — продолжал картавый уродец.

— Особенно если с коноплей. Тогда можно и чая не класть, — фыркнул Грищенков.

— Ах, избаловала же вас эта западная т-гх-адиция, — вздохнул революционер. — А я вот, знаете, все больше там, в Ге-гх-мании, в ссылках, и что, ну и что? П-гх-идешь в их гаштет, закажешь чай. Подадут тебе стакан мочи ослиной. И ведь в мо-гх-ду половому плеснуть нельзя, Ев-гх-опа, мать итить! Куль-ту-гх-а! Да но-гх-мальный человек этого бу-гх-жуазного слова и выгово-гх-ить не сможет!..

— И что вы собираетесь дальше делать? — неожиданно сменил тему разговора Грищенков.

— Ну, это как вы себя дальше вести будете, — снова улыбнулся плешивый, и улыбка мне его не понравилась.

Ох как не понравилась. Тогда, во время этого странного почти кэрролловского чаепития, я думал лишь об одном: проклинал себя за собственную жадность. Дара, икринки Ктулху, мне вполне хватило бы, чтобы занять достаточно высокое положение в петербургском обществе, но сокровища Гоцлара соблазнили меня… Я стал преступником, а теперь мог и вовсе лишиться головы, потому что ничего хорошего от товарища Константина я не ждал.

— …Если вы поведете себя гх-азумно, и мы вместе от-гх-оем этот ваш клад… Что ж, ми-гх-овой п-гх-олета-гх-иат скажет вам большое спасибо. Если нет… То с в-гх-агами ми-гх-овой гх-еволюции мы не собираемся церемониться.

— Как я понимаю, под интересами мировой революции вы подразумеваете свой карман?

— Я-гх-еволюционе-гх, а следовательно, мой ка-гх-ман, как вы изволили вы-гх-азиться, и есть ка-гх-ман ми-гх-овой гх-еволюции.

— А девки и шампанское, которое вы станете покупать на революционное золото, пойдут революции на пользу?

— Естественно, — улыбнулся экспроприатор. — Мне кажется, вы, господин Г-гх-ищенков, постепенно начинаете улавливать суть ма-гх-ксистского движения.

— Я бы назвал его бандитским, — неожиданно подал голос Вельский.

— Но… но… Не загова-гх-ивайтесь! — взвился коротышка, и в глазах его вспыхнули неприятные злые огоньки, точно такие же, как там, в чайхане у оазиса. Я заметил, как рука его скользнула за отворот пиджака к рукоятке пистолета.

— Ладно… Остыньте, товарищ Константин… — попытался успокоить революционера Грищенков. — Мой друг не понимает вашего марксизма, и вы должны ему это простить.

— Хо-гх-ошо, — сквозь крепко стиснутые зубы прошипел товарищ Константин, а потом повернулся к одному из азиатов и заговорил на языке, который, как он считал, никто из нас не понимал. — Отведи их спать, и глаз с них не спускай. И смот-гх-и, чтобы с ними ничего не случилось. Ответишь головой. Если что не так пойдет, то сме-гх-ть твоя будет долгой и мучительной.