Песнь сирены

Глава 1

Изысканно одетый придворный по-английски, свысока посмотрел на плохо одетого рыцаря, обратившегося к нему с вопросом, находятся ли король или королева в своей резиденции. Это был худощавый смуглолицый юноша с аристократическим, с горбинкой, носом и светло-серыми глазами, которые сейчас казались испуганными. Черты и выражение лица говорили о его высоком происхождении, хотя доспехи рыцаря были покрыты грязью и ржавчиной, а одежда даже порвана в нескольких местах. «Еще один нищий чужестранец», – брезгливо подумал Майкл Беле. С тех пор как король Генрих женился, при дворе всегда было много подобных рыцарей.

– Они здесь, – неохотно ответил Беле. – А вам что за дело?

Молодой рыцарь с облегчением улыбнулся. Он был в хорошем настроении и, кроме того, его происхождение не позволяло обращать внимание на оскорбительные намеки англичанина: он и представить себе не мог, что кто-нибудь еще сможет осмелиться на подобное, и готов был пожалеть королевского дворецкого, считая, что плохие манеры последнего объясняются скорее всего жизнью в этом диком захолустье.

– Я уже проскакал Лондон и Виндзор, как будто за мной гнались, – сказал он весело, – но если бы добирался до тетушки еще чуть дольше, то и я сам, и мой конь остались бы совсем без башмаков.

Придворный скривился в еще более презрительной усмешке: юноша именно так и выглядел, как будто ему прямо сейчас нужны были новые башмаки. Конечно, еще один проситель места при дворе, «знакомый» какой-нибудь дамы из окружения королевы. Дама попросит за своего «племянника», королева пойдет к королю, ну и так далее… Беле побагровел от гнева. А молодой человек решил, что тот покраснел от смущения. В самом деле, придворный непременно должен был смутиться, узнав, что так грубо разговаривал не с кем-нибудь, а с племянником королевы. Юноша еще раз улыбнулся.

– Не беспокойтесь, – доброжелательно сказал он. – Просто покажите мне того, кто должен доложить обо мне королю, или скажите, как зовут этого человека.

– Доложить о вас? Королю? – Беле чуть не упал в обморок. Единственное, что он мог себе представить, – этот оборванец приехал из какого-нибудь крошечного княжества, правитель которого только чуть-чуть богаче и влиятельнее своих нищих рыцарей. Однако Беле не успел поставить наглеца на место: одна из фрейлин королевы вошла в приемный зал.

– Сэр Майкл, – сказала она, но вдруг замерла сшироко раскрытыми от изумления глазами. – Раймонд? – задохнулась она. – Это вы?

– Да, леди Бланш. – Молодой рыцарь лукаво улыбнулся.

– О! – выдохнула женщина. Ее глаза скользнули по его грязной одежде и рваной кольчуге. – Что с вами случилось? – И прежде чем он успел ответить, произнесла: – Нет, это не имеет никакого значения. Идите со мной.

Беле хотел было возразить, но передумал и благоразумно промолчал. «Это чучело, – подумал он, – видимо, и впрямь найдет себе место, и неплохое». Леди Бланш была одной из фавориток королевы и приехала с Элеонорой из Прованса. Королеву Элеонору любили все, ее невозможно было не любить. Она была очень доброй и всегда мирила короля со всеми, кто незначительными поступками навлекал на себя его гнев, но никогда не вмешивалась в важные государственные дела.

Леди Бланш быстро повела Раймонда по коридору в приемные апартаменты королевы.

– Как это вы довели себя до столь ужасного состояния? – возмущалась она. – Что с вашей одеждой? Где ваши слуги? Почему вы не предупредили Элеонору, что едете? О, Раймонд, что-нибудь случилось? С вашим отцом? Матерью?

Ее смуглое молодое лицо прояснилось, когда Раймонд отрицательно покачал головой.

– Все хорошо, очень хорошо. Я приехал просто погостить. Наверное, я обогнал курьера или, может быть, с ним что-то приключилось. – Голос. Раймонда звучал неубедительно, он был честным юношей и не любил лгать.

– Но, Раймонд, а где…

– Раймонд?! – В мягком голосе королевы слышалось удивление.

Леди Бланш и молодой рыцарь повернулись к внутренней двери. Леди Бланш присела в реверансе. Раймонд подобающим образом поклонился, но вошедшая темноволосая красивая молодая женщина не стала дожидаться, пока он закончит свой обязательный поклон. Она подбежала, обняла и поцеловала его.

– Раймонд, дорогой, я так счастлива видеть тебя! Как там мой брат и твоя дорогая матушка?

– У них все в порядке, у остальных тоже. Я понимаю, тебя не предупредили о моем приезде. Надеюсь, это во всяком случае не очень тебя смущает?

– Конечно, нет! – воскликнула королева, целуя его еще раз.

– И ради всего святого, не спрашивай меня, где мои слуги и что с моей одеждой, – засмеялся Раймонд. – Пусть будет так: я благополучно добрался, мне нравится быть без слуг, и я не хочу отвечать на подобные вопросы, потому что мои ответы не понравятся моей тетушке.

Это было, конечно, шуткой. Элеонора и Раймонд были одного возраста, только Элеонора ровно, день в день, на один месяц старше. Однако из них двоих она была намного рассудительнее и благоразумнее, и Раймонд всегда поддразнивал ее, называя «старой тетушкой».

– Что все-таки с тобой приключилось, Раймонд? – спросила Элеонора, как можно строже, но, когда племянник опять лишь улыбнулся и покачал головой, смиренно вздохнула: – Ну, если не хочешь говорить мне, то Генриху расскажешь?

Раймонд слегка покраснел.

– Не стоит беспокоить этим короля. Правда, мадам, это не так уж важно. Я здесь, цел и невредим. У твоего мужа есть проблемы и посерьезнее моего «странного приезда без одежды и слуг».

Послышались чьи-то шаги и голоса. Появился король Генрих, третий правитель Англии, носящий это имя. Леди Бланш прикусила губу. Она ведь шла с поручением к Майклу Беле, королевскому дворецкому, чтобы тот принес в покои королевы графин любимого королем вина, но, увидев Раймонда, от радости и волнения забыла об этом. Она присела в реверансе, а затем незаметно вышла из комнаты.

Пока леди Бланш искала Беле, Элеонора представила своего племянника Генриху. Тот был озадачен. Насколько ему было известно, у его жены есть только одна старшая сестра, бывшая замужем за королем Франции, но не так долго, чтобы заиметь такого взрослого сына. Увидев выражение озадаченности на лице короля, Элеонора рассмеялась, а потом объяснила, что Раймонд – сын ее сводного брата, Альфонса д'Экса, чем рассеяла сомнения короля. Плохо, конечно, что еще до женитьбы ему не рассказали о столь неосторожном поведении графа Прованского в юности, но ведь прошло уже восемь лет, да и теперь не стоит придавать этому большого значения. Единственное, что могло беспокоить, – этот юноша, рожденный в случайном союзе, не должен осложнять порядок престолонаследия в Провансе.

Сейчас, глядя на лохмотья молодого человека, король подавил вздох. Очевидно в Эксе случилось нечто, что довело родственников его жены до нищеты. Но тогда почему, черт побери, они не обратились за помощью к графу Прованскому? Однако Генрих не мог сердиться долго. Самолюбию короля льстило, что его посчитали богатым и великодушным, а Раймонд предпочел с самого юга Франции приехать в Англию, чтобы в тяжелую минуту просить о помощи именно его, а не обращаться с этим к своему деду или – Генрих вдруг ласково улыбнулся Раймонду – к этому ханже и скряге, своему другому дяде, королю Франции Луи.

– Добро пожаловать к нам, – приветствовал он Раймонда, – надеемся, вам будет хорошо здесь, во дворце. Мы будем рады принимать вас столько времени, сколько захотите. Чем я могу еще вам помочь?

– Сир… – начал было Раймонд, но Элеонора перебила его.

– Ты можешь дать ему что-нибудь поприличнее из одежды вместо этих лохмотьев, – со смехом сказала она. – В самом деле, не может же он показываться в таком виде. Любой может подумать, что моя семья полностью разорена.

Так как Генрих как раз и подумал об этом, его очень удивило замечание жены. Еще больше удивился он, когда юноша сделал своей тетке знак, призывая ее замолчать.

– Э-э… конечно, – ответил Генрих. – Уверен, что-нибудь подходящее найдется.

В его голосе прозвучала досада. Он уже приготовился показать свое великодушие, сыграть роль щедрого лорда перед бедным просителем. А тут оказывается, щедрость и не нужна. Проблемы племянника Элеоноры, по-видимому, были здесь ни при чем: Генриху не нравилось, когда его великодушные жесты не удавались. К счастью, когда он еще не успел почувствовать неприязнь к Раймонду, Элеонора заговорила опять.

– И еще у него какие-то неприятности, Генрих. Заставь его рассказать тебе. Мне он не скажет!

Раймонд опять покраснел. Генрих сразу почувствовал себя лучше. Видимо, его помощь все же понадобится. Он улыбнулся сначала Раймонду, а затем жене:

– Очень хорошо, но если ты хочешь, чтобы он надлежащим образом был одет к обеду, я должен сейчас же отвести его к себе, не думаю, что приносить предметы мужского туалета в твои комнаты лучше, дорогая.

Элеонора со смехом согласилась, хотя и не хотела так быстро расставаться с Раймондом: ведь она еще даже не узнала все новости из Прованса. Чтобы успокоить ее, Генрих предложил отобедать всем вместе, втроем. Затем проводил Раймонда в свои апартаменты. Сев, король указал молодому рыцарю на стул и, пристально посмотрев на юношу, сказал:

– Ну?

– У меня нет никаких неприятностей, – ответил Раймонд. – Просто я приехал без слуг и багажа…

– Да? Но это весьма странно, – заметил Генрих. – Наверняка, это не самый удобный способ путешествовать. И слуг, и одежду раздобыть достаточно просто за деньги. Значит, у тебя нет и денег.

Генрих откинулся в кресле и усмехнулся, в его голубых глазах сверкали веселые искорки. Раймонд не решался заговорить, но затем поддался обаянию Генриха, которое не раз спасало короля от ненависти своих баронов, которых он изводил и мучил.

– Вы будете смеяться надо мной, – Раймонд вздохнул. – Я сбежал из дома.

Во время короткой паузы у Генриха мелькнула мысль, уж не ослышался ли он. Люди в двадцать лет не «сбегают: из дома», если не…

– Ты сбежал от брака, которого не хочешь? – Это было единственным, что Генрих мог придумать, но Раймонд отрицательно покачал головой.

– Моя мать не дает мне жить, – тяжело вздохнул он.

– Твоя мать? – Генрих замолчал, не решаясь спросить: «Желает твоей смерти?».

Генрих всегда страстно обожал свою мать. Но он не знал, что его любовь к ней была абсолютно безнадежной. Изабелла все правильно говорила и делала. Ее голос был нежным, объятия грациозными и наполненными ароматом духов. Но, тем не менее Изабелла не могла или не хотела любить, а Генрих, никогда не понимавший этого, чувствовал ее холодность. Поэтому он вздрогнул в ужасе от того, что любой человек с более нормальными родителями понимает сразу.

– Последний случай окончательно вывел меня из себя, – продолжал Раймонд, погруженный в свои переживания. – У одного из ее вассалов в Гасконии была какая-то идиотская жалоба, но, вместо того чтобы, как обычно, обратиться к королю он взялся за оружие.

– Это нормально для гасконцев, – горько заметил Генрих.

– Да, – согласился Раймонд, – все уже было организовано, и я мог хорошо проучить этого болвана, что было проще простого. Одна небольшая крепость и один глупец, бросивший вызов.

– Она не доверяет тебе? – сочувственно спросил Генрих.

– Доверяет мне? А что это такое? – разбушевался Раймонд. – «Надень плащ, уже слишком холодно, Рэй. Не выходи на солнце, там слишком жарко, Рэй. Этот конь совсем дикий, ты упадешь с него, Рэй».

Генрих уже понимал, что возмущало Раймонда, и не мог не улыбнуться, слушая разгорячившегося молодого человека. Но оставалась одна загадка, которую хотелось разгадать.

– Понятно, – сказал король, широко улыбаясь, – просто твоя мать слегка перебарщивает, беспокоясь о твоем здоровье и безопасности, но я не понимаю, как она могла запретить тебе сделать то, что приказал отец. Полагаю, что отец приказал тебе ехать в Гасконь?

– Да, – раздраженно ответил Раймонд. – Запретила – не то слово. Она плакала, она кричала, она хваталась за сердце, она не могла дышать… – заметив улыбку короля, он замолчал.

– Но твой отец…

– Что касается отца, то тот относится ко всему терпеливо. Я понимаю, он жил отдельно от нее в течение почти шести месяцев, когда меня отсылали на воспитание. Но… но он любит ее, и во всем остальном она хорошая жена.

Генрих кивнул головой в знак того, что все окончательно понял. Видимо, из-за холодности матери, сердечность и теплота жены сделали короля ее рабом. Элеонора, к счастью, была благоразумной женщиной, но, если бы она тоже начала плакать и причитать, Генрих вынужден был бы уступить.

– Я понимаю, в такой небольшой проблеме, как гасконская, твой отец уступил матери из-за любви к тебе. И все-таки… – Мысли Генриха смешались. Он тоже уступил бы Элеоноре, если бы она чего-то захотела. Но если бы она ничего не знала, то и не просила бы… – Почему твой отец рассказал ей об этом? Или ты сам все рассказал?

– Мы не настолько глупы, – ответил Раймонд. – Не знаю точно, как она узнала. Как только меня что-нибудь заинтересует, она каким-то образом об этом узнает. Полгода назад я хотел участвовать в турнире… просто в рыцарском турнире, так она трижды падала в обморок и плакала всю ночь, пока отец не приказал мне остаться дома. Я же говорю вам, она не дает мне жить.

Король сочувственно покачал головой. В детстве у него тоже бывали такие разочарования, хотя при нем всегда были опекуны, которые обращались с ним, как с величайшей драгоценностью, и следили за каждым вдохом и выдохом. Генриху, согретому воспоминаниями о своих собственных детских переживаниях, племянник жены нравился все больше и больше.

– Ну, хорошо, – сказал он, – теперь ты здесь, и никто не будет тебя удерживать ни от турниров, ни от военных действий, если таковые появятся и у тебя будет желание участвовать в них. Но, боюсь, это не продлится долго. Безусловно, Элеонора напишет домой, чтобы сообщить матери, что ты здесь, жив и здоров.

Раймонд хлопнул себя по лбу.

– Какой же я идиот, – простонал он – Если бы я сказал ей…

– Нет, – возразил Генрих, – она будет думать лишь о твоей матери, особенно если узнает, что та не представляет, где ты находишься. Даже если бы я смог обмануть Элеонору, что-нибудь выдумав, обязательно нашелся бы некто при дворе, кто написал бы какому-нибудь своему приятелю в Прованс, ну и так далее… Думаю, твоя мать пошлет для начала людей к твоему деду узнать, не у него ли ты.

– Да, – вздохнул Раймонд и пожал плечами. – Прекрасно, у меня, по крайней мере есть несколько недель.

Генрих, нахмурившись, думал о чем-то своем, не глядя на Раймонда. Затем медленно произнес:

– Если никто не узнает, что ты был здесь, и я скажу Элеоноре, чтобы она ничего не писала в Прованс, потому что хочу поручить тебе секретное дело… – король посмотрел на Раймонда. – У меня есть небольшая задача – незначительная такая проблема, но для ее решения мне нужен кто-то, по-настоящему надежный, преданный, которому можно доверять и которого еще не знают как моего человека.

– Я сделаю все, что смогу, и с радостью, – сразу согласился Раймонд.

Король широко улыбнулся, его взгляд потеплел.

– Но для этого тебе временно придется отказаться от своего титула и имени, – предупредил он.

Раймонд рассмеялся:

– Ничто не доставило бы мне большего удовольствия.

– У меня есть брат, как ты, должно быть, знаешь, – начал говорить Генрих, – я его нежно люблю, потому что это исключительный человек. Однако несколько лет назад я заметил, что Ричард иногда холоден со мной и критикует все, что я делаю, а что еще хуже – позволяет себе ругать меня в присутствии членов моего совета. Мы всегда были очень близки, и такое поведение ранило меня до глубины души. Я не могу поверить, что сам Ричард стал таким, но я не хочу верить и в то, что брат приблизил и полюбил того, кто не предан королю.

Раймонд был удивлен всем услышанным о Ричарде, графе Корнуолльском, но решил не выдавать своих чувств. Он ожидал, что после их разговора Генрих предложит ему проявить воинскую доблесть, и пообещал себе безоговорочно выполнить волю короля.

– Недавно я услышал, – продолжал Генрих, – от одного духовного лица – верного мне человека, что вассал моего брата, не очень влиятельный, имеющий лишь два замка, – правда, один расположен на Темзе, а другой на одной очень важной дороге – как раз и есть тот человек, который настроил Ричарда против меня.

– Разве возможно, что столь незначительная личность могла повлиять на графа Корнуолльского? – спросил Раймонд, которому такой поворот в разговоре нравился все меньше и меньше.

– Я и сам так думаю, – согласился Генрих, – но, после того как мне назвали его имя, я вспомнил, что в последние годы правления моего отца, во время смуты и после, когда страной правил Луи, отец того человека, друг де Бурга, был смотрителем Уоллингфорда, и Ричард бывал у них довольно часто. Этот вассал, зовут его Вильям Марлоу, того же возраста или, возможно, на год-два старше моего брата. Они, должно быть, время от времени были партнерами в играх. И кроме того, Ричард как-то упоминал об этом, Вильям служил оруженосцем Рэннольфа Честерского.

– Но это слишком знатный лорд, чтобы иметь в оруженосцах столь ничтожную личность.

Веселость Раймонда постепенно улетучивалась. Рэннольфа Честерского вся Европа знала как благороднейшего человека – справедливого, милосердного, непоколебимого в своей вере, щедрого на советы, с ясными и возвышенными целями. Мог ли мальчик, воспитанный покойным графом Честерским, вырасти человеком, который злонамеренно сеет раздор в королевской семье?

– Это верно, – согласился Генрих, – но, думаю, его взяли по просьбе брата. После того как война прекратилась и граф уже не был ежедневно в центре сражений, Марлоу стал служить моему брату.

Генрих был абсолютным эгоцентристом. Он редко обращал внимание на чувства и эмоции других людей за исключением своей жены, и не вследствие холодности и равнодушия. Генрих был сердечным, любящим человеком но уже с двенадцати лет он был королем. Поэтому люди, от мала до велика, старались угождать малейшим его желаниям, чувствам и настроениям, а если им что-то и не нравилось, они оставляли это при себе. Наставники могли бы, конечно, воспитать его и получше, но они больше обучали политике, нежели пониманию человеческих чувств Поэтому Генрих не заметил перемен ни в поведении, ни в голосе Раймонда.

– К тому же граф Корнуолльский и сэр Вильям – давние друзья, – напомнил Раймонд, пытаясь обратить внимание короля на то, что «дурное влияние» в том случае должно было бы продолжаться намного дольше, чем несколько лет. Но по выражению лица короля он понял, что тот совсем не понял его замечания, и продолжил:

– Я не могу понять, сир, чего столь незначительный человек хотел добиться таким путем. И уж наверняка он должен был рисковать всем, говоря плохое о вас вашему брату, графу Корнуолльскому. Всем известно, даже в моей стране, которая так далеко отсюда, что граф Корнуолльский – самый преданный и любящий вас человек.

– Тем не менее, так было не всегда, – лицо Генриха помрачнело. – Когда Ричард Маршалл поднял восстание против меня тринадцать лет назад, мой брат был очень близок к тому, чтобы присоединиться.

Король, как понял Раймонд, уже давно таил в себе подобные подозрения.

– Такое вам мог сказать только враг! – запротестовал юноша.

– Но Ричард говорил об этом мне сам, в лицо, – с раздражением прервал Генрих. – И только шесть лет назад, когда я выдавал свою сестру за графа Лестерского, когда они пришли ко мне в слезах и молили о помощи, потому что сходили с ума от любви друг к другу, долго пытались справиться со своими чувствами, но так и не смогли, Ричард сказал мне самую отвратительную вещь в присутствии всех членов совета.

– Но вы, конечно, не сможете сомневаться в любви и преданности своего брата. – Раймонд вздохнул. – Он доказывал вам это много раз.

Ну, зачем он так поспешно согласился на это дело? Раймонд удивлялся себе. Может быть, этот его дядюшка, вознесенный своей юной женой, просто какой-нибудь монстр, который намерен уничтожить своего брата?

Но лицо Генриха вдруг прояснилось.

– Да, – согласился король, улыбаясь, – я и не сомневаюсь в Ричарде. Он и сам тогда раскаялся, признал свою вину и всегда поддерживал меня с тех пор. Но ты спросил меня, чего надеялся добиться тот незначительный человек? Неужели не ясно, что он хотел сделать друга королем, который помог бы ему возвыситься среди знати?

Раймонд беззвучно открывал и закрывал рот, он лишился голоса от ужаса. На этот раз чувства его были настолько очевидными, что Генрих не мог их не заметить. Он засмеялся и покачал головой.

– Нет-нет, я не обвиняю Ричарда в измене. Как бы ни ошибался мой брат в своих поступках, он никогда не желал мне зла. Он, конечно, считал, что спасает меня, удерживая от поступков, способных разозлить моих баронов. Но не думаю, что и сэр Вильям хотел «спасти» меня от чего-нибудь в этом роде. Он, мне кажется, надеялся, что действия Ричарда настолько настроят против меня всю знать, что я буду убит либо на войне, либо наемным убийцей. И тогда он станет правой рукой другого короля – Ричарда.

В этом уже что-то было. Раймонд нахмурился, погруженный в свои мысли.

– А если бы вы сказали графу Ричарду, и…

– Ты не знаешь моего брата, – сказал Генрих. – Он самый преданный человек в мире. Я же тебе уже это говорил. Ричард никогда, ни за какие награды не предаст ни меня, ни другого человека. Если я скажу ему это, то он станет защищать своего друга. Нет, мне нужны доказательства. Послушай меня. Не думаю, что этот сэр Вильям дурак, ведь Ричард не выносит глупых людей. Он вряд ли прямо говорит Ричарду плохое обо мне, никто не может так поступить и сохранить после этого расположение моего брата. Он говорит что-нибудь вроде: «Король во многом вредит себе сам, и его нужно сдерживать любой ценой, для блага самого короля». Но в своей семье или друзьям этот Марлоу скорее всего говорит иначе.

«Это похоже на правду, » – подумал Раймонд.

– Я не предпринимаю никаких действий против сэра Вильяма, чтобы не разозлить Ричарда. Я навел справки: они действительно очень много времени проводят вместе, Всякий раз, когда Ричард бывает в Уоллингфорде, он обязательно какое-то время проводит в Марлоу или сэр Вильям едет к нему.

– Вы абсолютно уверены, что все это правда? – спросил Раймонд.

– Нет. И это вторая причина, по которой воздерживаюсь от каких-либо действий. В чем я уверен, так это в том, что у человека, который рассказал мне все это, нет личных причин лгать. Он никак не связан с сэром Вильямом, разве что аббатство, где учился, находится поблизости от Марлоу. Кажется, он случайно услышал какой-то разговор, который выдавал подобные намерения сэра Вильяма. Подслушанные разговоры могут быть неверно истолкованы, и я допускаю возможность, что сэр Вильям не виновен ни в чем.

Ощущение того, что он, Раймонд, загнал себя в ловушку своим слишком поспешным предложением помощи, что он стал грязным инструментом в чужих руках и его хотят использовать, чтобы убрать человека, рассеялось. Раймонд улыбнулся. Король имел полное право следить за ненадежными людьми. Но Раймонд все же испытывал некоторую неловкость оттого, что ему придется играть роль шпиона. И хотя его целью должно стать выяснение истины, а не попытка опорочить невинного человека, он решил все же прибегнуть еще к одной отговорке.

– Но я не знаю ни этого человека, – заявил он, – ни даже графа Ричарда. Что я должен сказать ему? Не понимаю…

– Ядам письмо, в котором будет сказано, если простишь меня за такую шутку, что ты приехал ко мне без ломаного гроша и нуждаешься в помощи. Я попрошу сэра Вильяма взять тебя к себе на службу. Что же касается того, почему посылаю тебя именно к нему, а не к кому-то другому, то скажу, что Ричард очень хорошо отзывался о нем. Поэтому я и подумал, что он будет хорошим наставником молодому человеку, нуждающемуся в поддержке.

Раймонд с облегчением рассмеялся. Вряд ли его заподозрят в шпионаже, если он приедет с письмом от короля. Очевидно, Генрих действительно не хотел обманывать вассала своего брата, а хотел только знать правду.

– Отлично, – согласился Раймонд. – Я могу быть просто сэром Раймондом из Экса. Это ничем не грозит мне. Каждого третьего мужчину в Провансе и Эксе зовут Раймондом или Альфонсом.

– Прекрасно, – одобрил Генрих, и они рассмеялись как дети, затевающие какую-то шалость.

Затем Раймонд снова стал серьезным.

– И как долго я должен оставаться у сэра Вильяма? А если не смогу установить: виновен он или нет? – он криво усмехнулся. – Рано или поздно, полагаю, я должен буду возвратиться домой или по крайней мере сообщить отцу, где нахожусь.

– Я и не говорю, что до конца жизни ты должен оставаться наемным рыцарем, – рассмеялся Генрих. – Я еще не досказал тебе до конца эту историю. В Уэльсе были беспорядки. Не буду занимать много времени и объяснять подробно, какие именно: там всегда беспорядки. Но на этот раз они были столь угрожающими, что мы вынуждены были ввести туда свои войска и подавить бунт. А со слов того духовного лица, Тибальда, выходило, что сэр Вильям, вынашивал новый план как настроить Ричарда против меня. Нужно было заставить меня напасть на него.

– Напасть на Марлоу? – спросил Раймонд с явным недоверием.

– Ну, не с вооруженным войском, а как бы притвориться, что я преследую его, – объяснил Генрих. Он сделал паузу, и лицо его опять потемнело. – Меня всегда обвиняют в несправедливых гонениях и преследованиях. Когда я хотел освободиться от своей зависимости от Губерта де Бурга, это уже назвали несправедливым преследованием. Когда я хочу выделить епархию для любимого друга и родственника, меня опять обвиняют в преследовании Вальтера Рэйли. Когда Ричард защищает своих друзей – это благородство. А когда я так делаю – это преследование.

Раймонд испугался. Король говорил громко и обиженно, почти капризно, он подробно перечислял свои обиды, и Раймонд ничего не мог ему возразить. Все, на что жаловался Генрих, было на половину правдой, а на половину ложью, такие же слухи ходили о нем и в Эксе. Де Бург, конечно, зарвался, и ему нужно было дать отпор, но отец Раймонда всегда говорил, что король Генрих зашел слишком «далеко и надолго». И что он ведет себя как молодой и незрелый человек, который пытается вырваться из-под опеки, сковывающей его по рукам и ногам, тогда как всем вокруг ясно, что опеки-то уже нет. Так говорил и Альфонс д'Экс. Таким образом, король продолжал сражаться за свободу, когда враг уже пал и следовало бы простить его.

А в деле с Винчестерской епархией, о котором шли толки во всех уголках Франции, и Раймонд не раз слышал их, Генрих был тоже не во всем прав. Он начал совершенно законную кампанию в интересах исключительно достойного человека, но не учел, что Винчестерская епархия долгое время была в руках епископа, занятого другими делами, который часто отсутствовал в своей резиденции. Избиратели же заявили, что их интересы страдают от такого невнимательного отношения епископа к своим прямым обязанностям. Поэтому, когда король предложил на это место другого человека, во многом похожего на своего предшественника Питера де Роше, они не захотели его, а выбрали Вальтера Рэйли, тоже образованного и мудрого человека, но без каких-либо политических интересов и связей с другими странами.

К счастью для Раймонда, Генрих совсем не нуждался в утешениях и сочувствии. Пока король не сталкивался с проявлением недоброжелательности, он полагал, что каждый с кем он разговаривает, полностью с ним согласен. Иногда это оказывалось лишь предположением и причиной многих неприятностей, потому что когда кто-нибудь в конце концов был вынужден выразить свое несогласие, причем решительно и твердо, так чтобы король мог его понять, это потрясало и обижало Генриха. Однако на этот раз Винчестерская епархия и давно отживший свое Де Бург не были основными проблемами, и от жалоб Генрих перешел к главному.

– План сэра Вильяма, как я понимаю, был таков: либо не спешить с поддержкой короля, когда объявят войну с Уэльсом, что грозит ему штрафом или выговором, либо сорвать всю кампанию против Уэльса, и это дает Вильяму тот же результат. Затем, обвиненный или оскорбленный, он летит к Ричарду с жалобой, что я хочу разорить его или что-нибудь вроде этого. Это вкупе с Винчестерским делом и, может быть, с чем-нибудь еще, о чем я пока не знаю, вывело бы, конечно, из себя моего брата и настроило бы его против меня.

Что-то было неправильным во всем, что говорил Генрих, что-то не сходилось. Если уж сэр Вильям был вассалом Ричарда, то именно Ричард вызвал бы его в Уэльс. Но Раймонд не знал точно, одинаковы ли сроки вассальной зависимости в Англии и Франции. Кроме того, он не был расположен проверять такие вещи слишком тщательно. Его воодушевляла сама идея – скрыть свой титул и хотя бы немного отдохнуть от своей роли основного наследника больших территорий. И когда Генрих сказал ему, что в Уэльсе наверняка кризис наступит в ближайшие полгода, он радостно кивнул головой. Полгода желанной свободы! После этого было бы приятно съездить домой и отдохнуть там, побаловать себя. А затем, если матушка все еще будет стремиться ограничить свободу, он просто скажет ей, что уедет снова. Может быть, это в конце концов заставит ее образумиться.