Песня единого фронта

Во времена мировой войны

В итальянской тюрьме Сан-Карло,

Переполненной бродягами и пропойцами,

Солдат, убежденный социалист, вывел карандашом на стене:

СЛАВА ЛЕНИНУ!

В самом верху полутемной камеры

Огромные буквы были едва заметны.

Стража их разглядела. Пришел с ведром известки маляр

И надпись грозную закрасил предлинной кистью.

Он закрашивал, обводя прилежно каждую букву,

И возникла известковая надпись:

СЛАВА ЛЕНИНУ!

Прислали другого, с широкой кистью,

И на время буквы исчезли, но ближе к утру,

Когда побелка просохла, сквозь нее проступило снова:

СЛАВА ЛЕНИНУ!

Был прислан каменщик. Инструментом стальным

Час битый вырубал он букву за буквой,

А когда покончил с последней,

В глубь стены вросла непобедимая надпись:

СЛАВА ЛЕНИНУ!

— Теперь крушите стену! — сказал солдат.

И так как все мы люди,

То должны мы — извините! — что-то есть.

Хотят накормить нас пустой болтовней —

К чертям! Спасибо за честь!

Марш левой! Два! Три!

Марш левой! Два! Три!

Встань в ряды, товарищ, к нам!

Ты войдешь в наш единый рабочий фронт,

Потому что рабочий ты сам!

И так как все мы люди,

Не дадим нас бить в лицо сапогом.

Никто на других не поднимет плеть

И сам не будет рабом!

Марш левой! Два! Три!

Марш левой! Два! Три!

Встань в ряды, товарищ, к нам!

Ты войдешь в наш единый рабочий фронт,

Потому что рабочий ты сам!

И так как ты рабочий,

То не жди, что нам поможет другой:

Себе мы свободу добудем в бою

Своей рабочей рукой!

Марш левой! Два! Три!

Марш левой! Два! Три!

Встань в ряды, товарищ, к нам!

Ты войдешь в наш единый рабочий фронт,

Потому что рабочий ты сам!

О великих в этом мире

Нам легенда сообщила,

Что они, как звезды, всходят

И заходят, как светила.

Утешает знанье этих песен,

Но для нас, дающих пить и есть им,

Безразличны их закаты и восходы.

Кто несет издержки и расходы?

Колесо кружится дальше с визгом,

Сверху вниз ступенек быстрый бег.

Но воде в ее движенье низком

Только двигать колесо вовек.

Мы господ имели много,

Среди них гиены были,

Тигры, коршуны и свиньи,

Мы и тех и тех кормили.

Все равно — получше ли, похуже!

Ах, сапог подходит к сапогу же!

Он топтал нас; вы поймете сами —

Хорошо б покончить с господами.

Колесо кружится дальше с визгом,

Сверху вниз ступенек быстрый бег.

Но воде в ее движенье низком

Только двигать колесо вовек.

Они грызлись за добычу

И ломали лбы и ребра,

Звали прочих жадным быдлом,

А себя — народом добрым.

Мы их видим в драке и в раздоре,

Вечно в споре. Стоит нам подняться

И кормежки их лишить, как вскоре,

Спор забыв, они объединятся.

Ведь тогда и колесо застрянет.

Баста! Хоть рукой его верти!

И вода с могучей силой станет

Мчать себя лишь на своем пути.

Семерых слонов имеет господин.

Сверх того — восьмым он обладает.

Семеро дики. Восьмой — ручной.

Он за семерыми наблюдает.

Рысью, побыстрей!

Ни пня не оставлять в лесу!

Вы все должны раскорчевать,

А ночь уж на носу!

Семеро слонов корчуют лес.

На восьмом — их господин гарцует.

День-деньской наблюдал восьмой,

Как они, усердно ли корчуют.

Тащите побыстрей!

Ни пня не оставлять в лесу!

Вы все должны раскорчевать,

А ночь уж на носу!

Семеро слонов больше не хотят.

Больше к пням они не подступают.

Господин пришел. Был он очень зол.

Он восьмому рису подсыпает.

Как это понять?

Ни пня не оставлять в лесу!

Вы все должны раскорчевать,

А ночь уж на носу!

Семеро слонов лишены клыков.

Только у восьмого клык остался.

Он к слонам идет. Смертным боем бьет.

Господин увидел — засмеялся.

Тащите побыстрей!

Ни пня не оставлять в лесу!

Вы все должны раскорчевать,

А ночь уж на носу!

Он разумен, он всем понятен. Он так прост.

Ты не кровопийца ведь. Ты его постигнешь.

Он нужен тебе как хлеб, торопись узнать его.

Глупцы зовут его глупым, злодеи зовут его злым,

А он против зла и против глупости.

Обиралы кричат о нем: «Преступленье!»

А мы знаем:

В нем конец всех преступлений.

Он не безумие, но

Конец безумия.

Он не загадка, но

Решенье загадки.

Он — то простое,

Что трудно совершить.

Я видел сон:

На площади против Оперы,

Где коричневый маляр ^[1] держал очередную историческую речь,

Очутилась вдруг огромная, с добрую гору, картофелина

И тоже обратилась с речью

К собравшемуся народу.

«Я, — говорила она грустным голосом, —

Явилась, чтобы предостеречь вас. Конечно,

Мне ведомо, что я всего-навсего картофелина,

Незначительная персона. В книгах по истории

Обо мне почти не упоминают. В высших кругах

Я не пользуюсь влиянием. Когда речь заходит

О высоких материях — о чести, о славе, — я

Принуждена уступить место.

Считается неблагородным предпочитать меня славе. Но

Я все же многим помогла перебиться в этой долине слез.

Теперь выбирайте

Между мной и этим маляром. Решайте:

Он или я. Если вы предпочтете того,

Вы лишитесь меня. Если вам нужна я,

Вам придется изгнать того. И я говорю вам:

Не слушайте слишком долго его,

А то он успеет уничтожить меня. Пусть он угрожает вам

Смертью за возмущение против него, но заметьте себе:

Без меня вы и дети ваши тоже обречены на смерть».

Так говорила картофелина,

И пока маляр продолжал свой рев в Опере,

Слышимый всему народу через громкоговорители,

Она тут же начала демонстрировать

Жуткий опыт, видимый всему народу:

С каждым словом маляра она сморщивалась,

Становилась все меньше, дряннее и гнилее.

Когда — во сне — он вошел в хижину Изгнанных поэтов,

В ту, что рядом с хижиной Изгнанных теоретиков

(оттуда доносились смех и споры),

Овидий вышел навстречу ему и вполголоса сказал на пороге:

«Покуда лучше не садись. Ведь ты еще не умер. Кто знает,

Не вернешься ли ты еще назад?! И все пойдет по-прежнему,

Кроме того, Что ты сам не будешь прежним».

Однако улыбающийся Бо Цзюи заметил, глядя сочувственно:

«Любой заслуживает строгости, кто хотя бы однажды

Назвал несправедливость — несправедливостью».

А его друг Ду Фу тихо промолвил: «Понимаешь,

Изгнание не место, где можно отучиться от высокомерия».

Однако земной, совершенно оборванный, Вийон предстал перед ним

И спросил: «Сколько Выходов в твоем доме?»

А Данте отвел его в сторону, взял за рукав и пробормотал:

«Твои стихи, Дружище, кишат погрешностями, подумай о тех,

В сравнении с которыми ты — ничто!»

Но Вольтер прервал его: «Не забывай про деньжата,

Не то тебя уморят голодом!» — «И вставляй шуточки!» — воскликнул Гейне.

«Это не помогает, — Огрызнулся Шекспир. — С приходом Якова

И я не мог больше писать».

— «Если дойдет до суда, бери в адвокаты мошенника! —

посоветовал Еврипид. — Чтобы знал дыры в сетях закона».

Смех не успел оборваться,

Когда из самого темного угла послышался голос:

«А знает ли кто твои стихи наизусть?

И те, кто знает, Уцелеют ли они?»

— «Это забытые, —

Тихо сказал Данте, —

Уничтожили не только их, их творения — также».

Смех оборвался.

Никто не смел даже переглянуться.

Пришелец

Побледнел.

Кто воздвиг семивратные Фивы?

В книгах названы имена повелителей.

Разве повелители обтесывали камни и сдвигали скалы?

А многократно разрушенный Вавилон?

Кто отстраивал его каждый раз вновь? В каких лачугах

Жили строители солнечной Лимы?

Куда ушли каменщики в тот вечер,

Когда они закончили кладку Китайской стены?

Великий Рим украшен множеством триумфальных арок.

Кто воздвиг их? Над кем

Торжествовали цезари? Все ли жители прославленной Византии

Жили во дворцах? Ведь даже в сказочной Атлантиде

В ту ночь, когда ее поглотили волны,

Утопающие господа призывали своих рабов.

Юный Александр завоевал Индию.

Совсем один?

Цезарь победил галлов.

Не имел ли он при себе хотя бы повара?

Филипп Испанский рыдал, когда погиб его флот.

Неужели никому больше не пришлось проливать слезы?

Фридрих Второй одержал победу в Семилетней войне.

Кто разделил с ним эту победу?

Что ни страница, то победа.

Кто готовил яства для победных пиршеств?

Через каждые десять лет — великий человек.

Кто оплачивал издержки?

Как много книг!

Как много вопросов!

Что получила в посылке жена

Из древнего города Праги?

Из Праги прислал он жене башмаки.

Нарядны, легки

Ее башмаки

Из древнего города Праги.

А что получила в посылке жена

Из польской столицы Варшавы?

Из Варшавы прислал он рулон полотна.

Рулон полотна

Получила жена

Из польской столицы Варшавы.

А что получила в посылке жена

Из города Осло на Зунде?

Из Осло прислал он на шапочку мех.

Разве у всех

На шапочке мех

Из города Осло на Зунде?..

А что получила в посылке жена

Из богатого Роттердама?

Шляпку прислал он, вступив в Роттердам.

На зависть всех дам

«Made in Rotterdam».

Из богатого Роттердама.

А что получила в посылке жена

Из бельгийской столицы Брюсселя?

Из Брюсселя прислал он жене кружева.

В канун рождества

Прислал кружева

Из бельгийской столицы Брюсселя.

А что получила в посылке жена

Из сказочного Парижа?

Из Парижа прислал он искусственный шелк.

Ужасно ей шел

Искусственный шелк

Из сказочного Парижа...

А что получила в посылке жена

Из триполитанского порта?

Прислал он жене золотой амулет.

Ну что за привет —

Золотой амулет

Из триполитанского порта!

А что получила в посылке жена

Из далекой холодной России?

Из России прислал он ей вдовий наряд.

Вдовий наряд

Прислал ей солдат

Для поминок своих — из России.

Я вырос в богатой семье.

Мои родители

Нацепляли на меня воротнички, растили меня,

Приучая к тому, что вокруг должна быть прислуга,

Учили искусству повелевать. Однако,

Когда я стал взрослым и огляделся вокруг,

Не понравились мне люди моего класса,

Не понравилось мне повелевать и иметь прислугу.

И я бросил мой класс и встал

В ряды неимущих

Так

Взрастили они предателя, они его обучили

Всем своим хитростям, он же

Выдал их с головой врагу.

Да, я выбалтываю тайны. Я живу среди народа,

И я объясняю народу

Все их обманы, все их намеренья,

Ибо

Я посвящен в их тайны.

Они подкупили попов, и попы говорят по-латыни.

А я перевожу эти речи с латыни на простой язык, и тогда

Они оказываются шарлатанством.

Я сбрасываю с возвышения

Весы их правосудия и показываю всем

Фальшивые картонные гири. А их соглядатаи им доносят,

Что я сижу в кругу обворованных и вместе с ними

Обсуждаю планы восстания.

Они мне грозили, они отняли у меня все,

Что я заработал трудом. Но я не исправился.

И тогда они стали травить меня, но

У меня были в руках документы,

Обличавшие их заговор

Против народа. Тогда они

Послали мне вслед тайную грамоту, в коей

Я обвиняюсь в низменном образе мыслей, то бишь

В образе мыслей униженных.

Куда бы я ни приехал, всюду я заклеймен

В глазах имущих, но неимущие

Читают тайную грамоту

И дают мне убежище. Тебя, говорят бедняки,

Тебя изгнали

По веским причинам.

Теперь она гримируется. В каморке с белыми стенами

Сидит, сгорбившись, на плохонькой низкой скамейке

И легкими движениями

Наносит перед зеркалом грим.

Заботливо устраняет она со своего лица

Черты своеобразия: малейшее его ощущение

Может все изменить. Все ниже и ниже

Опускает она свои худые, прекрасные плечи,

Все больше сутулясь, как те,

Кто привык тяжко работать. На ней уже грубая блуза

С заплатами на рукавах. Башмаки

Стоят еще на гримировальном столике.

Как только она готова,

Она взволнованно спрашивает, били ли барабаны

(Их дробь изображает гром орудийных залпов)

И висит ли большая сеть.

Тогда она встает, маленькая фигурка,

Великая героиня,

Чтобы обуть башмаки и представить

Борьбу андалузских женщин

Против генералов.

Не вбивай в стенку гвоздя,

Брось пиджак просто на стол.

Стоит ли устраиваться на три дня?

Завтра ты вернешься домой.

Незачем поливать саженцы.

Стоит ли выращивать новое дерево?

Оно еще не успеет достигнуть вот этой ступеньки,

Как ты уже с радостью уедешь отсюда.

Нахлобучь шляпу на глаза, когда мимо проходят люди.

Стоит ли долбить чужую грамматику?

Весть, зовущая домой,

Дойдет до тебя на родном языке.

Подобно тому, как побелка сыплется с потолка

(Сама по себе, без всякого вмешательства),

Так рассыплется трухой ограда насилия,

Ныне преграждающая путь справедливости.

Видишь гвоздь — это ты вбил его в стенку!

Когда же теперь ты домой вернешься?

Хочешь знать, что ты в глубине души думаешь?

День за днем

Ты трудишься ради освобождения,

Ты сидишь в каморке и пишешь.

Хочешь знать, веришь ли ты в свой труд?

Посмотри на каштановое деревцо в углу двора,

Которое ты поливаешь водой из большого кувшина.

Сынишка меня спросил: — Пап, учить математику?

«К чему? — хотел я сказать. — Что два куска хлеба

Больше, чем один, смекнешь и так».

— А французский учить? — пристал сынишка.

«К чему? — хотел я сказать. — Этой стране конец.

Живот рукою погладишь, застонешь —

тебя поймут».

А сынишка все спрашивает: — Надо учить историю?

«К чему? — хотел я сказать. — Учись к земле прижиматься,

Прячь голову, авось уцелеешь».

— Да, — отвечаю я. — Штурмуй математику,

Французским займись, учи историю!

Право, я живу в мрачные времена.

Беззлобное слово — это свидетельство глупости. Лоб без морщин

Говорит о бесчувствии. Тот, кто смеется,

Еще не настигнут

Страшной вестью.

Что же это за времена, когда

Разговор о деревьях кажется преступленьем,

Ибо в нем заключено молчанье о зверствах!

Тот, кто шагает спокойно по улице,

По-видимому, глух к страданьям и горю

Друзей своих?

Правда, я еще могу заработать себе на хлеб,

Но верьте мне: это случайность. Ничто

Из того, что я делаю, не дает мне права

Есть досыта.

Я уцелел случайно. (Если заметят мою удачу, я погиб.)

Мне говорят: «Ешь и пей! Радуйся, что у тебя есть пища!»

Но как я могу есть и пить, если

Я отнимаю у голодающего то, что съедаю, если

Стакан воды, выпитый мною, нужен жаждущему?

И все же я ем и пью.

Я бы хотел быть мудрецом.

В древних книгах написано, что такое мудрость.

Отстраняться от мирских битв и провести свой краткий век,

Не зная страха.

Обойтись без насилья.

За зло платить добром.

Не воплотить желанья свои, но о них позабыть.

Вот что считается мудрым.

На все это я неспособен.

Право, я живу в мрачные времена.

В города приходил я в годину смуты,

Когда там царил голод.

К людям приходил я в годину возмущений.

И я восставал вместе с ними.

Так проходили мои годы,

Данные мне на земле.

Я ел в перерыве между боями.

Я ложился спать посреди убийц.

Я не благоговел перед любовью

И не созерцал терпеливо природу.

Так проходили мои годы,

Данные мне на земле.

В мое время дороги вели в трясину.

Моя речь выдавала меня палачу.

Мне нужно было не так много. Но сильные мира сего

Все же чувствовали бы себя увереннее без меня.

Так проходили мои годы,

Данные мне на земле.

Силы были ограничены,

А цель — столь отдаленной.

Она была ясно различима, хотя и вряд ли

Досягаема для меня.

Так проходили мои годы,

Данные мне на земле.

О вы, которые выплывете из потока,

Поглотившего нас,

Помните,

Говоря про слабости наши,

И о тех мрачных временах,

Которых вы избежали.

Ведь мы шагали, меняя страны чаще, чем башмаки,

Мы шли сквозь войну классов, и отчаянье нас душило,

Когда мы видели только несправедливость

И не видели возмущения.

А ведь при этом мы знали:

Ненависть к подлости

Тоже искажает черты.

Гнев против несправедливости

Тоже вызывает хрипоту. Увы,

Мы, готовившие почву для всеобщей приветливости,

Сами не могли быть приветливы.

Но вы, когда наступит такое время,

Что человек станет человеку другом,

Подумайте о нас

Снисходительно.

Тополь стоит на площади

Разгромленного Берлина,

Листвой зеленой приветствуя

Людей, проходящих мимо.

Зимою сорок шестого

Топливо вздорожало,

Люди мерзли, и многих

Деревьев старых не стало.

А дерево здесь, на площади,

Вновь зеленью приодето.

За то спасибо скажите,

Что уцелело хоть это.

На Большом Занавесе пусть будет написан

Воинственный голубь мира

Моего брата Пикассо. Позади

Натяните проволоку и повесьте

Легкую раздвижную занавеску,

Которая, ниспадая, волнами пены скрывает

Работницу, распределяющую листовки,

И отрекающегося Галилея.

В зависимости от пьесы занавеска

Может быть из грубого полотна, или шелка,

Или из белой кожи, или из красной...

Только пусть не будет она слишком темной,

Потому что на ней должны читаться

Проецируемые вами подписи,

Которые служат заглавьем для сцен.

Они ослабят напряжение зрителя

И сообщат ему, чего ожидать...

Пусть занавес мой, спускаясь от середины,

Не закрывает мне сцены!

Откинувшись в кресле, пусть зритель видит

Все деловые приготовления, которые хитро

Делаются для него: как спускают

Жестяную луну и как вносят крышу, покрытую дранкой...

Не показывайте ему слишком многого,

Но кое-что покажите! Пусть он видит,

Что вы не колдуете здесь,

А работаете, друзья.

О радость начала! О раннее утро!

Первая травка, когда ты, казалось, забыл,

Что значит зеленое! Радость от первой страницы

Книги, которой ты ждал, и восторг удивленья!

Читай не спеша, слишком скоро

Часть непрочтенная станет тонка! О первая пригоршня влаги

На лицо, покрытое потом! Прохлада

Свежей сорочки! О начало любви! И отведенный взгляд!

О начало работы! Заправить горючим

Остывший двигатель! Первый рывок рычага,

И первый стрекот мотора! И первой затяжки

Дым, наполняющий легкие!

И рожденье твое,

Новая мысль!

Тополь распускает

Клейкие листочки,

А у дуба только

Набухают почки.

Тучка проплывает

В небе торопливо,

А другая тучка

Тянется лениво.

Братик и сестренка

Моют чашки чисто;

Братик моет медленно,

А сестренка — быстро.

Только наша кроха

Все не моет чашку, —

Все еще за столиком

Доедает кашку.

Что это там за деревцо —

Поди узнай его в лицо!

Оградочка вокруг —

Не наступите вдруг!

Оно мало, и потому

Стать больше хочется ему.

Ему так мало лет,

Ему так нужен свет!

Плодов не видно, и в лицо

Как распознать нам деревцо?

Что сливам быть на нем,

По листьям узнаем.

Я — маленький воробей.

Я гибну, дети, спасите.

Я летом всегда подавал сигнал,

Чтоб сторож ворон с огорода гнал.

Пожалуйста, помогите.

Сюда, воробей, сюда!

Вот тебе, друг, еда.

Благодарим за работу!

Я — дятел. Пестрый такой.

Я гибну, дети, спасите.

Все лето я клювом стволы долбил,

Тьму вредных букашек поистребил.

Пожалуйста, помогите.

Сюда, наш дятел, сюда!

Вот тебе, друг, еда.

Благодарим за работу

Я — иволга. Иволга я.

Я гибну, дети, спасите.

Ведь это я в прошедшем году —

Чуть сумерки — пела в ближнем саду.

Пожалуйста, помогите.

Сюда, певунья, сюда!

Вот и тебе еда.

Благодарим за работу!

Корабль в пути, и труден путь.

Дружи, моряк, с мечтой!

Всплывет, всплывет за синью вод

Твой город золотой!

В котлах давленье проверяй,

Курс вычисли точней.

И пусть волна порой грозна —

Управишься ты с ней!

Твоя исполнится мечта,

Разлука не долга.

Ты ждешь не зря: ведь все моря

Имеют берега!

Да будут руки и сердца

В работе заодно.

За счастье — в бой! Само собой

Не явится оно.

Коль ты свободен, то и труд —

Отрада и краса,

Всех благ родник, и крылья книг,

И ветер в паруса!

Твой труд зовет тебя вперед,

И мысль твоя в пути.

Верши дела, чтоб жизнь могла

На славу расцвести!

Ребенку малому нужны

И молоко и хлеб.

Трудись, отец, чтоб твой малец

И вырос и окреп.

Ведь не расти ему нельзя!

Он звонким голоском

Того зовет, кто принесет

Бутылку с молоком.

И станет деревом росток,

Из камня дом взрастят.

Сначала дом и клен при нем,

А после город-сад.

И коль на свет мы рождены,

Для счастья будем жить.

Клянемся, друг, в цветущий луг

Всю землю превратить!