Песня слов

Он разлюбил себя, он вышел в непогоду.

Какое множество гуляет под дождем народу.

Как песик вертится и жалко и пестро

В витрине возлежит огромное перо.

Он спину повернул, пошел через дорогу,

Он к скверу подошел с решеткою убогой,

Где зелень нежная без света фонарей

Казалась черною, как высота над ней

Но музыка нежданная раздалась

И флейта мирная под лампой показалась,

Затем рояля угол и рука

Игравшего, как дева, старика.

Гулявший медленно от зелени отходит

И взором улицу бегущую обводит.

Он погружается все глубже в непогоду,

Любовь он потерял, он потерял свободу.

Какою прихотью глупейшей

Казалась музыка ему

Сидел он праздный и нахальный,

Следил, как пиво пьют в углу

Стал непонятен голос моря,

Вся жизнь казалась ни к чему

Он вспоминал – все было ясно,

И длинный, длинный коридор,

Там в глубине сад сладкогласный,

У ног подруг Психеи ясной

Стоит людей тревожный хор

Как отдаленное виденье

Буфетчик, потом обливаясь,

Бокалы пеной наполнял,

Украдкой дымом наслаждаясь,

Передник перед ним сновал.

Хотел он, превращаясь в волны,

Сиреною блестеть,

На берег пенистый взбегая,

Разбиться и лететь.

Чтобы опять приподнимаясь,

С другой волной соединяясь,

Перегонять и петь,

В высокий сад глядеть.

Уж день краснеет, точно нос,

Встает над точкою вопрос:

Зачем скитался ты и пел

И вызвать тень свою хотел?

На берега,

На облака

Ложится тень.

Уходит день

Как холодна вода твоя

Летейская

Забыть и навсегда забыть

Людей и птиц,

С подругой нежной не ходить

И чай не пить,

С друзьями спор не заводить

В сентябрьской мгле

О будущем, что ждет всех нас

Здесь на земле.

Он с каждым годом уменьшался

И высыхал

И горестно следил, как образ

За словом оживал

С пером сидел он на постели

Под полкою сырой,

Петрарка, Фауст, иммортели

И мемуаров рой.

Там нимфы нежно ворковали

И шел городовой,

Возлюбленные голодали

И хор спускался с гор,

Орфея погребали

И раздавался плач,

В цилиндре и перчатках

Серьезный шел палач

Они ходили в гости

Сквозь переплеты книг,

Устраивали вместе

На острове пикник.

Прекрасен мир не в прозе полудикой,

Где вместо музыки раздался хохот дикий.

От юности предшествует двойник,

Что выше нас и, как звезда, велик.

Но есть двойник другой, его враждебна сила –

Не впереди душа его носилась

Плетется он за нами по пятам,

Средь бела дня подводит к зеркалам

И речь ведет за нас с усмешкою веселой

И, за руку беря, ведет дорогой голой

Черно бесконечное утро,

Как слезы, стоят фонари.

Пурпурные, гулкие звуки

Слышны отдаленной зари

И слово горит и темнеет

На площади перед окном,

И каркают птицы и реют

Над черным его забытьем

Нет, не расстался я с тобою

Ты по-прежнему ликуешь

Сияньем ненаглядных глаз

Но не прохладная фиалка,

Не розы, точно ветерок,

Ты восстаешь в долине жаркой,

И пламя лижет твой венок.

И все, что ты в себе хранила

И, как зеницу, берегла,

Как уголь черный и невзрачный

Ты будущему отдала.

  Но в стороне,

  Где дым клубится,

  Но в тишине

  Растут цветы,

  Порхают легкие певицы,

  Дрожат зеленые листы.

На набережной рассвет

Сиреневый и неясный.

Плешивые дети сидят

На великолепной вершине

Быть может, то отблеск окон

Им плечи и грудь освещает,

Но бледен, как лист, небосклон

И музыка не играет.

В повышенном горе

На крышах природы

Ведут музыканты

Свои хороводы

Внизу обезьяны,

Ритма не слыша,

Пляшут и вьются

Томно и скушно

И те же движенья,

И те же реченья,

И те же сомненья,

Как будто, как будто!

По градам и весям

Они завывают,

И нежно и сладко

Себя уважают

Русалка пела, дичь ждала,

Сидели гости у костра,

На нежной палевой волне

Черт ехал, точно на коне.

Мне милый друг сказал тогда:

– Сидеть приятно у костра.

Как хорошо среди людей

Лишь видеть нежных лебедей.

Зачем ты музыку прервал? –

Мучительно он продолжал

– Из круга вышел ты, мой друг,

Теперь чертям ты первый друг.

Вкруг сосен майские жуки

Ведут воздушный хоровод

На холмах дачные огни

Вновь зажигает мотылек

– Вернитесь, нимфы, – он вскричал, –

– Высокая мечта, вернись!

Зачем ты отнял жизнь мою

И погрузил меня во тьму?

Вскочили гости: – Что опять!

Как непристойно приставать

Чего вам надо, жизнь проста,

Да помиритесь, господа.

Когда уснули все опять,

Мой друг чертей мне показал

– Тебя люблю, – я отвечал, –

Хотел тебя я вознести,

В высокий храм перенести,

Но на пути ты изнемог,

От смеха адского продрог.

Я бился, бился и взлетал,

С тобою вместе в ров упал.

Но будет, будет вновь полет

В ночных рубашках мотыльки

Гасили в окнах огоньки.

Звукоподобие проснулось,

Лицом к поэту повернулось

И медленно, как автомат,

Сказало:

Сегодня вставил ты глаза мне

И сердце в грудь мою вогнал.

Уже я чувствую желанье,

Я, изваянье,

Перехожу в разряд людей.

И стану я, как все, загадкой,

И буду изменяться я,

Хоть волосы мои не побелеют,

Иначе будут петь глаза

Быть может, стану я похожим

На жемчуг, потерявший цвет,

И полюбить меня не сможет

Эпохи нашей человек.

Я ухожу, меня проклянешь

И постараешься отнять

Глаза Психеи, сердце вынуть

И будешь в мастерскую звать.

Теперь враги мы. Безнадежно

– Остановись! – воскликнешь ты.

Звукоподобие другое

Ты выставишь из темноты

Оно последует за мною

Быть может – враг, быть может – друг,

Мы будем биться иль ликуя

Покажем мы пожатье рук.

«Как жаль, – подумалось ему, –

«Осенний ветер… ночи голубые…

«Я разлюбил свою весну.

«Перед судилищем поэтов

«Под снежной вьюгой я стоял,

«И каждый был разнообразен,

«И я был, как живой металл,

«Способен был соединиться

«И золото, вобрав меня,

«Готово было распуститься

«Цветком прекрасным,

«Пришла бы нежная пора

«И с ней бы солнце появилось,

«И из цветка бы, как роса,

«Мое дыханье удалилось».

За годом год, как листья под ногою,

Становится желтее и печальней

Прекрасной зелени уже не сохранить

И звона дивного любви первоначальной.

И робость милая, и голоса друзей,

Как звуки флейт, уже воспоминанье.

Вчерашний день терзает как музей,

Где слепки, копии и подражанья

Идешь по лестнице, но листья за тобой

Сухой свой танец совершают

И ласковой, но черною порой,

Как на театре хор, перебегают.

И точно яблоки румяны

И точно яблоки желты,

Сидели гости на диване,

Блаженно раскрывая рты.

Собранье пеньем исходило:

  Сперва madame за ним ходила,

  Потом monseieur ее сменил…

Декольтированная дама,

Как непонятный сфинкс, стояла,

Она держала абажур,

На нем Психея и Амур,

Из тюля нежные цветочки

И просто бархатные точки.

Стол был ни беден, ни богат,

Картофельный белел салат

И соловей из каждой рюмки

Стремглав за соловьем летел

Раскланиваясь грациозно,

Старик пленительно запел:

Зачем тревожишь ночью лунной

Любовь и молодость мою.

Ведь девушкою легкострунной

Своей души не назову

Она веселая не знала,

Что ей погибель суждена

Вакханкой томною плясала

И радостная восклицала:

– Ах, я пьяна, совсем пьяна!..

И полюбила возноситься,

Своею легкостью кичиться,

Пчелой жужжащею летать,

Безмолвной бабочкой порхать…

И вдруг на лестнице стоять.

Теперь, усталая, не верит

В полеты прежние свои

И лунной ночью лицемерит

Там, где свистали соловьи

Старик пригубил

Смутно было

Луна над облаком всходила.

И стало страшно, что не хватит

Вина средь ночи

Столица глядела

Развалиной.

Гражданская война летела

Волной

И Нэп сошел и развалился

В Гостином пестрою дугой.

Самодовольными шарами

Шли пары толстые.

И бриллиантами качали

В ушах.

И заедали анекдотом,

И запивали опереттой

Борьбу

В стекло прозрачное одеты,

Огни мерцали

Растраты, взятки и вино

Неслись, играя в домино

Волнующий и шелестящий,

И бледногубый голос пел,

Что чести нет.

И появлялся в кабинете

В бобры мягчайшие одет;

И превращался в ресторане

Он в сногсшибательный обед.

И, ночью, в музыкальном баре

Нарядной девою звучал

И изворотливость веселую,

Как победителя, ласкал.

Пред Революцией громадной,

Как звезды, страны восстают

Вбегает негр

Высокомерными глазами

Его душа окружена,

Гарлема дикими ночами

Она по-прежнему пьяна.

Его мечты: разгладить волос,

И кожи цвет чтоб был белей,

Чтоб ласковый, ликерный голос

Пел о любви

Неясным призраком свободы

Он весь заполонен

Вино, и карты, и блужданье

Свободою считает он.

Идет огромный по проспекту,

Где головы стоят,

Где комсомольцы, комсомолки

Идут как струнный лад

И государственностью новой

Где человек горит,

Надеждою неколебимой,

Что мир в ответ звучит.

Психея дивная,

Где крылья голубые

И легкие глаза

И косы золотые.

Как страшен взгляд очей испепеленный,

В просторы чистые по-прежнему влюбленный,

В ужасный лес вступила жизнь твоя.

Сожженная, ты вспыхивать обречена

И легким огоньком то здесь, то там блуждаешь,

И путника средь ночи увлекаешь.

Он не был пьян, он не был болен –

Он просто встретил сам себя

У фабрики, где колокольня

В обсерваторию превращена.

В нем было тускло и спокойно

И не хотелось говорить.

Не останавливаясь, хладнокровно

Пошел он по теченью плыть

Они расстались, но встречались

Из года в год. Без лишних слов

Неловко головой качали

Прошла и юность и любовь

Золотые глаза,

Точно множество тусклых зеркал,

Подымает прекрасная птица.

Сквозь туманы и свисты дождя

Голубые несутся просторы.

Появились под темным дождем

Два крыла быстролетной певицы,

И томимый голос зажег

Бесконечно утлые лица.

И запели пленительно вдруг

В обветшалых телах, точно в клетках,

Соловьи о убитой любви

И о встречах, губительно редких.

Он с юностью своей, как должно, распрощался

И двойника, как смерти, испугался.

Он в круг вступил и, мглою окружен,

Услышал пред собой девятиструнный стон.

Ее лица не видел он,

Но чудилось – оно прекрасно,

И хор цветов и голоса зверей

Вливались в круг, объятый ночью властной.

И появилось нежное лицо,

Как бы обвеянное светом.

Он чувствовал себя и камнем и свинцом,

Он ждал томительно рассвета

Всю ночь дома дышали светом,

Весь город пел в сиянье огневом,

Снег падал с крыш, теплом домов согретый,

Невзрачный человек нырнул в широкий дом

Он, как и все, был утомлен разлукой

С своей душой,

Он, как и все, боролся с зябкой скукой

И пустотой.

Пленительны предутренние звуки,

Но юности второй он тщетно ждет

И вместо дивных мук – разуверенья муки

Вокруг него, как дикий сад, растут.

Подделки юную любовь напоминают,

Глубокомысленно на полочках стоят.

Так нежные сердца кому-то подражают,

Заемным опытом пытаются сиять.

Но первая любовь, она благоухает,

Она, безумная, не хочет подражать,

И копии и слепки разбивает,

И пеньем наполняет берега.

Но копии, но слепки, точно формы,

Ее зовут, ее влекут,

Знакомое предстанет изваянье,

Когда в музей прохожие войдут.

Кентаврами восходят поколенья

И музыка гремит.

За лесом, там, полуденное пенье,

Неясный мир лежит

Кентавр, кентавр, зачем ты оглянулся,

Копыта приподняв?

Зачем ты флейту взял и заиграл разлуку,

Волнуясь и кружась?

Везенья нету в жаркой бездне,

Кентавр, спеши.

Забудь, что ты был украшеньем,

Или не можешь ты?

Иль создан ты стоять на камне

И созерцать

Себя и мир и звезд движенье

И размышлять.

Норд-ост гнул пальмы, мушмулу, маслины

И веллингтонию, как деву, колебал.

Ступени лестниц, словно пелерины,

К плечам пришиты были скал.

По берегу подземному блуждая,

Я встретил соловья, он подражал,

И статую из солнечного края

Он голосом своим напоминал.

Я вышел на балкон подземного жилища,

Шел редкий снег и плавала луна,

И ветер бил студеным кнутовищем,

Цветы и травы истязал.

Я понял, что попал в Элизиум кристальный,

Где нет печали, нет любви,

Где отраженьем ледяным и дальним

Качаются беззвучно соловьи

Как ночь бессонную зима напоминает,

И лица желтые, несвежие глаза,

И солнца луч природу обольщает,

Как незаслуженный и лучезарный взгляд.

Среди пытающихся распуститься,

Средь почек обреченных он блуждал,

Сочувствие к обманутым растеньям

Надулось в нем, как парус, возросло

А дикая зима все продолжалась,

То падал снег, то дождь, как из ведра,

То солнце принуждало распускаться,

А под окном шакалы до утра.

Здесь пели женщиной, там плакали ребенком,

Вдруг выли почерневшею вдовой,

И псы бездомные со всех сторон бежали,

И возносили лай сторожевой.

Как ночь бессонную зима напоминает,

Камелии стоят, фонарь слезу роняет.

Почувствовал он боль, в поток людей глядя,

Заметил женщину с лицом карикатурным,

Как прошлое уже в ней узнавал

Неясность чувств и плеч скульптурность,

И острый взгляд и кожи блеск сухой.

Он постоял, но не окликнул.

Он чувствовал опять акаций цвет густой

И блеск дождя и воробьев чириканье.

И оживленье чувств, как крепкое вино,

В нем вызвало почти головокруженье,

Вновь целовал он горький нежный рот

И сердце, полное волненья.

Но для другого, может быть, еще

Она цветет, она еще сияет,

И, может быть, тот золотым плечом

Тень от плеча в истоме называет.

Вступил в Крыму в зеркальную прохладу,

Под градом желудей оркестр любовь играл.

И, точно призраки, со всех концов Союза

Стояли зрители и слушали Кармен.

Как хороша любовь в минуту увяданья,

Невыносим знакомый голос твой,

Ты вечная, как изваянье,

А слушатель томительно другой.

Он, как слепой, обходит сад зеленый

И трогает ужасно лепестки,

И в соловьиный мир, поющий и влюбленный,

Хотел бы он, как блудный сын, войти.

Промозглый Питер легким и простым

Ему в ту пору показался.

Под солнцем сладостным, под небом голубым

Он весь в прозрачности купался

И липкость воздуха и черные утра,

И фонари, стоящие, как слезы,

И липкотеплые ветра

Ему казались лепестками розы.

И он стоял, и в северный цветок,

Как соловей, все более влюблялся,

И воздух за глотком глоток

Он пил и улыбался.

И думал: молодость пройдет,

Душа предстанет безобразной

И почернеет, как цветок,

Мир обведет потухшим глазом.

Холодный и язвительный стакан,

Быть может, выпить нам придется,

Но все же роза с стебелька

Нет-нет и улыбнется.

Увы, никак не истребить

Видений юности беспечной.

И продолжает он любить

Цветок прекрасный бесконечно.

В аду прекрасное селенье

И души не мертвы.

Но бестолковому движенью

Они обречены

Они хотят обнять друг друга,

Поговорить.

Но вместо ласк – посмотрят тупо

И ну грубить.