Песочные часы

Часть 1 Дикарка

Маленькое село в горных расщелинах, в котором родилась и выросла Алена, ничем, казалось бы, не отличалось от тысячи таких же селений на окраине Ставропольского края — и в то же время это было совершенно необычное место. Словно осколок каменной глыбы, прибитый морем к чужому и далекому песчаному берегу, где и в помине нет камней. Справа, за полосой белых гор, жили кумыки и лакцы; чуть ниже — лезгины. Русское село, небольшое, оторванное от общей массы городов и деревень Ставрополья, имело свою древнюю историю и свои традиции.

Утром первые лучи солнца освещали немного неровные деревянные постройки с плоскими крышами, деревянные изгороди, верхушки деревьев. Их силуэты сначала были едва различимы, но с каждой минутой становились все более четкими на фоне неподвижных и величественных горных вершин. Деревья здесь были обычные, точно такие же, как в средней полосе России, — яблони, груши, сливы. Почти в каждом дворе рос раскидистый орех.

Горы — манящие, таинственные, загадочные — здесь воспринимались как обычный, житейский фон, и даже самая далекая и высокая, круглый год покрытая сверкающим снегом гора была всего лишь горой, каких вокруг десятки, а то и сотни. Некоторые постройки ютились прямо на скалах, отчаянно и беззащитно торчали над обрывами. С трудом верилось, что в этих домах жили люди.

Но люди здесь жили и на свою жизнь не жаловались. Жили так же, как их деды и прадеды, — спокойно, размеренно, без суеты. Строгий и вместе с тем простой уклад жизни, тяжелые условия этой жизни — все это не оставляло времени и сил на то, чтобы задумываться о ее смысле, о своем предназначении… Люди просто жили, воспитывали детей, женили, отдавали замуж и находили радость и покой только в своем доме, в кругу своей семьи. Так было всегда. Еще в те времена, когда здесь жили черкесы, — почти два века минуло с тех пор. Теперь это было русское селение, однако традиции и обряды были совершенно уникальными и не похожими на традиции простой русской деревни средней полосы России. Да это и не удивительно — любое живое существо волей-неволей склонно приспосабливаться к условиям, в которых живет; человек, как губка, впитывает воздух, которым дышит. Местный быт и местные традиции — все это и было той атмосферой, в которой воспитывались люди, поколение за поколением. А суровые условия существования диктовали суровые законы.

Женщины здесь всегда поднимались рано — в четыре, а то и в половине четвертого утра, на первую дойку. Как и в любой деревне, здесь держали коров. После того как коров отгоняли на пастбище, начинали тихонько скрипеть деревянные калитки — женщины шли за водой. Там, у родника, находящегося неподалеку от улицы, они немного задерживались — улыбаясь друг другу, начинали неторопливый разговор о житье-бытье, спрашивали о новостях, делились своими новостями. А потом, слегка склонившись под тяжестью перекинутого через плечо железного кувшина, медленно шли обратно. Снова скрипели калитки, начинали кричать петухи — тишина раннего утра постепенно вытеснялась звуками жизни.

Утром вся семья собиралась за столом. Так было заведено, это правило было святым, исключения не делались ни для кого. Алена, младшая в семье, очень любила поспать по утрам, но уже, наверное, с трех лет совершенно четко знала, что опаздывать к столу нельзя. Старший брат, Иван, загулявшись допоздна накануне, однажды проснулся не вовремя и вышел к столу, когда все уже потихоньку расходились. В момент его появления черные и густые отцовские брови сдвинулись на переносице, а глаза, сверкнув огнем, вдруг застыли без движения в одной точке. Всего лишь несколько секунд продолжалась эта сцена — мама, нервно поправляющая платок на голове, с опущенными вниз глазами, и отец, который не произнес ни слова. Извинившись, Иван сел на свое место и положил в тарелку теплую масляную лепешку с сочной начинкой из пряных трав, белую с черными крапинками, плеснул в стакан молока из кувшина. Алена смотрела на отца, который продолжал сидеть молча и неподвижно. Гладко выбритое лицо с уже заметными бороздками морщин — особенно вокруг рта и на лбу, красные, блестящие от жира губы. Тогда она в первый раз в жизни испугалась отца. И в тот же день ей почему-то стало жалко маму — но, конечно, она не могла понять, даже представить себе не могла почему. Ведь мама счастлива — у нее есть муж и дети.

Потом пошел дождь — утренняя мгла за окном потемнела, надвигающийся шум становился все сильнее. Дождь в горах — это совсем не то, что дождь на равнине. Струи, льющиеся с неба, достигнув наконец своей цели — земли, переплетаются с тонкими струйками горных речушек, образуя потоки невиданной силы, которые мчатся вниз, сметая все на своем пути. Голоса горных рек во время дождя невозможно ни с чем сравнить. Человек, впервые в жизни услышавший эти звуки, наверное, ощущает совершенно непонятное чувство, в котором смешиваются страх и растущее в душе ощущение причастности к чему-то великому и непостижимому. Эти звуки завораживают настолько сильно, что, услышав их, долго не можешь прийти в себя. И даже время, целительный источник забвения, бессильно стереть из памяти эти ощущения, которые рождаются в душе каждого человека, впервые услышавшего шум горных потоков.

— Снова дождь, — тихо сказала мама и принялась торопливо убирать со стола тарелки, складывая их одну на другую и тут же, все таким же быстрым движением сильных огрубевших рук, протирая стол. На кухне, расположенной не внутри дома, а во дворе, в пристройке, старшая сестра Лиза уже мыла посуду. Алена услышала, как скрипнула калитка, и обернулась, подумав, что пришли гости. Но увидела лишь промелькнувший силуэт матери с кувшином на плече. Здесь женщины носили воду не в ведрах, как в обычной российской глубинке, а в вытянутом железном кувшине с большой ручкой, которая накидывалась на плечо.

С шумом отодвинувшись от стола, отец поднялся и вышел из комнаты, не сказав ни слова. Алена осталась сидеть за опустевшим столом вдвоем со старшим братом. Он поспешно доедал свой завтрак. Сложив руки на столе и положив на них голову, Алена смотрела на него снизу вверх, приподняв тонкие брови. Наблюдала, как он пережевывает пищу, как двигаются его челюсти. Он откусил лепешку — и вдруг зеленый сок сильной струей брызнул в сторону.

— Ой! — вскочила Алена. — Ты чего брызгаешься?

Подняв глаза на брата, она увидела его лицо, покрытое маленькими зелеными точками. И рассмеялась:

— У тебя зеленые веснушки…

Он улыбнулся в ответ, немного неловко вытер ладонью с лица зеленый сок и, протянув руку, притянул ее к себе. Прижав, легонько поцеловал в макушку, а затем, отстранившись, посмотрел в глаза так серьезно, как будто бы она была совсем взрослой.

— Алена, — тихо, почти шепотом, произнес он, — обещай мне… Обещай, что всегда и во всем будешь слушаться отца. Обещай, слышишь?

Уткнувшись носом ему в шею, она вдыхала запах травы и свежего пота, такой родной и знакомый, — запах брата. Он почему-то всегда пах травой, а может быть, ей это просто казалось.

Услышав вопрос и уловив в голосе брата тревожные нотки, она обняла его покрепче и прошептала на ухо:

— Обещаю.

Тогда она просто представить себе не могла, что может быть иначе. Две недели назад ей исполнилось шесть лет.

Той же осенью она пошла в школу. Можно было отдать ее и с семи, но родители посчитали, что незачем терять целый год. Детский сад, в который ходила Алена, уже давно ей наскучил. Ей было неинтересно играть в одни и те же игрушки и вечно сидеть во дворе, ожидая, когда же придет ее очередь кататься на качелях. Качели были единственной достопримечательностью детского сада, и дети понятия не имели о том, что в детских садах бывают еще и горки, и лесенки…

— И бассейн! Настоящий детский бассейн с чистой, теплой и прозрачной водой, в которой купаются все дети! — восторженно делилась своими впечатлениями Мила, соседская девочка, Аленина подружка, которая полгода жила в Ставрополе и ходила там в детский сад. — Не то что у нас — скукотища!

И Алена пошла в школу. Учеба давалась ей удивительно легко. Сельские дети идут в школу неподготовленными; читать, а уж тем более писать никто из них не умеет — не то что в городе. Там могут просто не взять в престижный лицей, если ребенок не найдет на карте, скажем, Индию или не сможет назвать, какие реки текут на севере России.

Когда ей было три года, соседка, тетя Валя, подарила ей на день рождения книжку. Алена долго не могла прийти в себя от счастья — ее маленькое детское сердечко так сильно стучало, когда она аккуратно переворачивала лакированные блестящие страницы. Почти на каждой была нарисована принцесса — настоящая принцесса в длинном платье, отделанном кружевами, с пышными волосами и веером в руке.

— Мама, прочитай мне! — просила она, но матери вечно было некогда, она отправляла ее к старшей сестре, Лизе. Лиза ходила уже в третий класс, но читала плохо. Ей быстро надоедало, она отбрасывала книжку в сторону. В этот момент Алена чувствовала, как глаза наполняются слезами, боялась моргнуть и в конце концов не выдерживала — начинала плакать взахлеб.

— Лиза, ну почитай, ну пожалуйста! — обливаясь слезами, просила она. Однажды в такой момент сестер застал отец. Вернувшись пораньше с работы, уставший, он опустился на диван, притянул к себе обеих дочек, усадил на колени.

— Ну, что тут у вас случилось? — спросил он, строго нахмурив брови. Но глаза его смеялись — Алена видела это, а потому решилась все же обратиться с просьбой:

— Папа, почитай мне книжку. Лиза не хочет, у нее не получается, а маме некогда…

Отец взял книгу в руки, и сердце ее так и подпрыгнуло от радости.

— «В далекой сказочной стране, где никогда не бывает зимы, жила-была принцесса…» — медленно, чуть срывающимся голосом начал отец.

— Папа, — шепотом, прижавшись губами к его колючей щеке, произнесла она, — а когда я вырасту, я тоже стану принцессой?

— Конечно, дочка, — улыбнулся отец, — ты станешь принцессой.

— Настоящей? И выйду… Выйду замуж за принца? И буду его любить?

Он поднялся, и она вдруг заметила, что лицо его помрачнело.

— Тебе еще рано об этом думать. Когда ты вырастешь, мы подыщем тебе жениха.

А вечером она случайно услышала, как отец говорил матери:

— Убери от нее эту книжку. Рано ей еще об этом думать — любовь, замужество… Так ведь и испортиться девчонка может.

А на следующий день, проснувшись, Алена не нашла в тумбочке книжки с любимыми сказками. Она искала ее повсюду — в шкафу, на полках, даже на кухне, но найти не смогла. А к матери обратиться не решилась, понимая, что та ей ничего не ответит. В тот день она спряталась в сарае на задворках и долго-долго глотала слезы, тугим комком подступившие к горлу, так что было трудно дышать… В тот день она и придумала себе это сказочное имя — Жасмин. Так звали самую красивую принцессу в ее любимой книжке. У Жасмин было длинное розовое платье с кружевными оборками, прозрачный шлейф, который несли, следуя за ней по пятам, маленькие волшебники — эльфы, и сверкающее разноцветными искрами ожерелье. Жасмин… Забившись в самый дальний угол сарая, Алена повторяла про себя это имя, словно заклинание — долго-долго. Потом слезы высохли, и она вернулась домой успокоившаяся и даже радостная — ведь теперь, с этой минуты, никто не знал, что у нее есть маленькая тайна — никто не знал о том, что ее зовут Жасмин!

Дни шли за днями. Алена с первых уроков показала себя лучшей ученицей в классе — вплоть до самого окончания школы так оно и было. Она с удивительной легкостью успевала по всем предметам, и причина была не в том, что девочка прилежна и послушна — напротив, в плане послушания Алена росла настоящим чертенком, с ней порой и сладу не было, — а в том, что ей просто было интересно. Почему реки текут? Почему день и почему ночь? А почему Земля вертится? И почему тогда люди не падают вниз?..

Тысячи «почему?», ответы на которые можно было узнать из книжек, и она буквально проглатывала эти книжки. Ей было интересно все, а когда Алена повзрослела, то даже некоторые из школьных учителей были вынуждены признаться, что ее вопросы заводят их в тупик. И тогда она сама искала на них ответы, листала страницы, копалась в справочниках, учебниках и научных исследованиях, но в конце концов находила ответ.

И только один-единственный вопрос оказался для нее мучительно неразрешимым. К тому времени ей исполнилось двадцать три года и она уже давным-давно успела окончить школу. Она мечтала учиться дальше, но отец твердо сказал ей, что вопрос об учебе теперь будет решать уже не он, а ее будущий муж. Отпустит он жену в город учиться — пожалуйста, а не отпустит — значит, незачем. Сознание билось в тупике, а растерянное сердце стучало быстро-быстро. Прислонившись к холодной каменной стене дворовой постройки, она пыталась понять: почему она вышла замуж за Руслана?..

Они знали друг друга с детства, потому что жили на одной улице и учились в одной школе. Правда, дружбы — да что там дружбы, простого общения — между ними никогда не было, потому что Руслан был старше на целых семь лет. Когда Алена была еще совсем девочкой, училась в пятом классе, он уже басил, он был настоящим мужчиной, с пушком на лице. Через год он уехал учиться в Ставрополь. Руслан был старшим сыном в семье, поэтому, когда через пять лет он вернулся, встал вопрос о женитьбе.

Встретив его однажды на улице, Алена не сразу узнала соседского парня, сына дяди Андрея. Крепкий, приземистый и коренастый парень, каким он остался в ее смутных воспоминаниях, за прошедшие пять лет превратился в полную свою противоположность — высокого и худого усатого мужчину. От прежнего Руслана остался, пожалуй, только тонкий, острый и подвижный кадык, который почему-то так и притягивал взгляд. Она долго и пристально вглядывалась в его лицо, затем поздоровалась, так и не разобравшись, кто перед ней стоит. Поздоровался и он — тихо, вежливо, а Алена сразу же опустила глаза, почувствовав, как он на нее смотрит. Этот эпизод, впрочем, стерся из ее памяти уже через час и, наверное, никогда бы и не вспомнился, если бы…

Если бы через три дня к ним в дом не пришли две женщины, сестра и невестка Руслана. Мать в тот вечер накрыла стол по-особенному: наварила ухи, выпекла в русской печке румяные расстегаи, достала из серванта красивый чайный сервиз. Алена лишь помогла накрыть на стол, а затем, извинившись перед гостями, ушла в свою комнату.

Но любопытство взяло свое. Тетя Марина и тетя Лиля не были в доме редкими гостьями — поскольку жили по соседству, часто заглядывали на чашку чаю, поэтому ничего особенного не было в их визите. И все же что-то было не так. И Алена решила это выяснить. Легко и невесомо ступая босыми ногами по мягкому ковру, она неслышно подкралась к двери и прислонила ухо.

— Он парень хороший, добрый… Работать устроился в районное управление механизации. Дом у него есть, еще в прошлом году купили, в самом центре. Получать хорошо будет — там, глядишь, вскоре и обустроятся… Мы поможем, если что надо будет. Уж больно она ему понравилась.

Алена так и отпрянула от двери, почувствовав, как лицо моментально заливается предательской краской стыда. Так вот оно что, значит!..

В первое время она и сама не могла понять, как относится к тому, что услышала. «Уж больно она ему понравилась…» Слышать такие слова и знать, что они адресованы тебе, а не кому-то другому, было очень приятно. Она вспомнила Руслана, его узкое лицо и тонкие брови, его пристальный, изучающий взгляд в тот день, когда они столкнулись на улице. Значит, она ему понравилась… И он хочет сделать ее своей женой! Он любит ее!

Отскочив от двери, она закружилась по комнате, повторяя: «Любит, любит!» Но потом вдруг остановилась, замерла, словно испуганная лань, почувствовавшая, что находится под прицелом, и не зная, с какой стороны на нее смотрит дуло. Ей стало так страшно, что колени подогнулись и она без сил опустилась прямо на пол. «Ну а я? Я разве люблю его? Ведь я его совсем не знаю…»

Она вспомнила, какой красавицей была Лиза, старшая сестра, когда выходила замуж, и ей так захотелось побыстрее надеть свадебное платье, фату, белые туфли на тоненьком каблуке и белые длинные перчатки. Невеста, самая красивая, самая счастливая на свете! Принцесса Жасмин… Ей захотелось поговорить с сестрой, снова расспросить ее о свадьбе, спросить, что бывает потом, после того, как… Но Лизы не было рядом — она вышла замуж за парня из другого села и приезжала теперь очень редко, только по праздникам, на мамин или папин день рождения.

Алена очень долго сидела на полу без движения, испытывая абсолютно разные чувства. Страх, сковавший ледяным кольцом ее душу и тело, постепенно отступил, и ей снова стало радостно и тревожно — неужели совсем скоро? Ведь из девчонок, в позапрошлом году вместе с ней окончивших школу, только трое успели выйти замуж. И теперь вот она понравилась Руслану, а это значит, что, возможно, очень скоро и у нее, Алены, будет своя семья и, может быть, даже родится ребенок!

От этой мысли у нее даже перехватило дыхание. Маленький сын — она будет косить его на руках, пеленать, кормить, разговаривать с ним; это будет ее ребенок, который вырастет и превратится в настоящего мужчину!

Ночью она долго ворочалась в постели, не могла заснуть, все время думая об одном и том же. Ей хотелось, чтобы побыстрее наступил завтрашний день, потому что, возможно, завтра они с Русланом встретятся, будут разговаривать — он наверняка ей понравится так же, как и она ему, она его полюбит! Алена верила в это так же, как в то, что через год после свадьбы у нее родится сын. Тогда она не могла знать, что ни тому, ни другому не было суждено сбыться.

Родители, как и следовало ожидать, дали свое согласие на свадьбу. Да и почему они должны были отказаться? Семья, которая сватала младшую дочку, приличная, родители парня в селе люди известные и уважаемые, да и сам Руслан, сразу видно, толковый и работящий. Чего же еще можно просить у Бога? Оставалось только получить согласие самой невесты.

Алена помнила тот день, когда Руслан впервые пришел к ним в дом дня того, чтобы познакомиться с ней поближе. Вся семья в тот день собралась за столом. Вкусно пахло пельменями — они вместе с мамой накануне налепили их штук пятьсот, все маленькие, ровные, аккуратные, один к одному. Красный чесночный соус в соуснике, простокваша в небольшой глубокой тарелке — с чесноком и без чеснока, крупно нарезанные помидоры, блестящая свежими капельками влаги зелень, хлеб… Все это готовилось в тот день с совершенно особой тщательностью, с любовью и даже с волнением — понравится ли? Алена накрыла стол белой кружевной скатертью, разложила салфетки.

Взгляды их встретились и тут же разошлись, словно ударившись друг о друга, — она первая опустила глаза. Ей ужасно хотелось рассмотреть получше его лицо, смуглую кожу, полные губы, но она понимала — еще не время. Он сел за стол, аккуратно, почти без звука, подвинувшись, а она в соседней комнате, приникнув щекой к стене, пыталась расслышать обрывки разговора.

Потом ее тоже позвали к столу. Прежде чем выйти из комнаты, она напоследок еще раз посмотрела в зеркало — веснушчатая светлокожая девчонка со вздернутым носом, мелкие кудряшки соломенных волос выбиваются из тщательно скрученного тугого пучка… Она пригладила их руками и вышла, опустив глаза.

Мужчины разговаривали, как водится, о политике, о последних местных событиях. Мать сидела, сложив огрубевшие руки на груди, изредка вставляя реплики в мужской разговор. Алена словно язык проглотила. Она совершенно не вслушивалась в разговор, только впитывала в себя голос Руслана — глубокий, чуть жестковатый, с легкой, едва различимой хрипотцой, и изредка бросала на него взгляды. Иногда ей приходилось подниматься из-за стола, чтобы подложить хлеба и второй раз заполнить поднос пельменями. Потом она уносила пустые тарелки на кухню, разливала чай… Вечер пролетел совсем незаметно. Мужчины вышли во двор. Отец, на ходу привычным движением пальцев разминая сигарету, обернулся:

— Дочка, принеси нарды.

Они вернулись и долго играли в нарды, Алена вместе с матерью сидела рядом. За окном стемнело, воздух стал прохладным, и она поднялась, чтобы прикрыть створку окна. Обернувшись, поймала на себе его взгляд, стушевалась, покраснела и, извинившись, выбежала из комнаты.

«Да что это со мной?» Сердце билось так, что она слышала его стук. Усевшись на постель, попыталась взять себя в руки, успокоиться. В конце концов, не происходит ничего особенного. Через какое-то время ей это удалось, и она спросила себя, нравится ли ей ее жених.

Наверное, он ей нравился — ведь не просто так это волнение, это странное ощущение… Ощущение, как будто она совсем раздета и он смотрит на ее тело, не прикрытое даже тончайшим полотном — как будто одежда вдруг стала прозрачной…

Когда они впервые остались наедине, Алена не знала, куда деть глаза. Ей казалось, что она сейчас просто провалится от стыда сквозь землю, а взгляд Руслана обжигал ее настоящим огнем.

— Алена… Послушай, пойдем в горы, погуляем.

— Если отец разрешит, — покорно согласилась она, заранее зная, что отец разрешит.

— Разрешит, мы ведь ненадолго, — уверенно произнес он и вышел из комнаты, а через минуту вернулся, позвал ее одним лишь взглядом, и она пошла вслед за ним, все так же стыдливо опустив глаза и ужасно сердясь на себя за то, что ведет себя как дурочка. Ну что особенного в том, что они вдвоем, что он смотрит на нее, что она смотрит на него…

— После школы я хотела в институт поступить, но отец не разрешил, — все так же, не поднимая глаз, но уже без дрожи в голосе, рассказывала она.

— В институт, — улыбнулся он, — да зачем тебе институт, только пять лет потеряла бы. В селе женщине и без высшего образования можно прожить.

Они шли по узкой горной тропинке, поднимаясь все выше. Руслан слегка поддерживал ее под локоть, и она, замирая, чувствовала, какие сильные у него руки.

— Послушай, — остановившись, вдруг произнес он, и она обернулась, — ты красивая.

Она не знала, что сказать в ответ, поэтому спросила первое, что пришло в голову:

— А ты… Ты какой институт закончил?

— Политехнический.

Паузы в разговоре как будто и не возникало, они все так же шли по тропинке. Легкий ветер лениво гладил по щекам, где-то вдалеке лаяли собаки. Солнце садилось за горы круглым оранжевым шаром, озаряя последними отблесками силуэты горных вершин. Руслан рассказывал о своей учебе, о времени, проведенном в Ставрополе, и Алена, уже окончательно успокоившись, слушала его и смотрела на закат. Они шли к солнцу, и на короткое мгновение ей показалось, что они дойдут до него, смогут прикоснуться, если будут идти вот так — долго-долго… Что солнце не станет садиться, а дождется их, и только потом, одарив последним лучом, скроется за далеким горизонтом.

На следующий день он пришел снова. На этот раз они никуда не ходили, просто сидели в гостиной и смотрели фотографии.

— Это Лиза, моя сестра…

— Я ее помню, она училась на два класса младше меня. Вы совсем не похожи.

— Все так говорят. Мы внешне не похожи, но характер у нас одинаковый и привычки одинаковые. А это — Иван.

— И Ивана я тоже помню.

— Он сейчас в Тюмени живет.

— Я знаю, Алена.

— А это… это моя бабушка.

Ее рука, дрогнув, застыла в воздухе. Она не решалась перевернуть страницу. Бабушка… Она смутно ее помнила, потому что та умерла, не дождавшись, когда внучке исполнится четыре года. И все-таки, глядя на фотографию, Алена всегда чувствовала какое-то тепло, которое от нее исходило. На минуту закрыв глаза, она восполняла в памяти детали — грубые, морщинистые, но такие ласковые и нежные руки, черный платок на голове, гордая осанка. Бабушке было шестьдесят лет, когда она умерла, — совсем не возраст для жителей горных селений, тем более для женщины. Но у нее была какая-то неизлечимая болезнь. Об этом в доме никогда не говорили, но маленькая Алена всегда чувствовала, что с бабушкой — еще живой бабушкой — связано что-то страшное. А потом она узнала название — смерть.

Впервые в жизни столкнувшись с тем, что человека, которого она знала и любила, больше не будет на свете, Алена долго не могла прийти в себя.

— Почему… почему бабушку закопают в землю? — рыдая, спрашивала она отца.

— Так захотел Бог, — отвечал он, сдерживая дрожь в голосе.

— Бог плохой, плохой! Почему он отнял у меня бабушку, почему он забрал ее к себе?

— Он забрал ее на небо, Алена. Там, на небе, ей будет хорошо, спокойно и радостно. Она будет видеть нас, она будет с нами.

— Так не бывает! — тут же вспылила она. — Человек не может жить на небе, он упадет оттуда. Бог забрал бабушку на небо, она упала оттуда и разбилась, и теперь ее закопают в землю, да?!

Она ничего, абсолютно ничего не понимала. Детский разум не мог вместить в себя то, что порой казалось непостижимым даже взрослому человеку. Она долго плакала, а потом, внезапно ощутив, что ничего нельзя изменить, вдруг стала не по-детски серьезной и попыталась ухватиться за те слова, которые говорил ей отец. У нее получилось — вскоре она поверила в то, что бабушка на самом деле их не покинет, что она всегда, всегда будет с ними, просто они не смогут ее увидеть.

После похорон во дворе сидели мужчины и тихо разговаривали. Несколько дней Алена ходила как в воду опущенная, в черном платье; забившись в уголок, долго-долго смотрела на фотографию, пыталась разговаривать с бабушкой… Но детство есть детство — время шло, и постепенно она стала такой, как и прежде, — радостной, озорной, веселой и любознательной девчонкой. И вот теперь, взглянув на бабушкину фотографию, почему-то снова захотела плакать…

— Это мама с папой. В Сочи, на городском пляже. На море. Меня тогда еще не было.

— Послушай, Алена, — вдруг прервал он ее, положил свою ладонь поверх ее маленькой и влажной ладошки, заглянул в глаза, — ты когда-нибудь была на море?

— Нет, — призналась она, не убирая руки, — никогда. То есть была, два или три раза. Но близко не подходила. Это было зимой, мы ездили в Махачкалу к дяде Мише, это папин брат…

— Ты хочешь? Хочешь побывать на море, искупаться?

— Конечно, хочу, — ответила она и подняла глаза. В них светилась надежда, какое-то затаенное желание, ожидание, страх — все вместе.

— Знаешь, когда мы поженимся, то обязательно поедем на море. Пойдем на городской пляж… Ты ведь… Мы ведь поженимся?

Вскочив, даже не отдавая себе отчета в том, что она, собственно, делает, она отбросила в сторону его руку и убежала из комнаты.

«Дура, дура, — в который раз ругала она себя, — дикарка, самая настоящая дикарка. Ну что он такого сказал, что особенного в том, что он спросил про женитьбу?»

Но время шло, и она должна была дать ответ. В глубине души она уже перестала сомневаться в том, каков он будет. Со временем она стала замечать, что ждет его прихода, радуется, когда видит его, хочет быть с ним, разговаривать и ощущать на своей ладони тепло его мягкой руки.

Они сидели в комнате и смотрели какую-то спортивную передачу по телевизору. Руслан был полностью поглощен событиями на экране, и это давало ей прекрасную возможность смотреть на него не таясь. Внезапно, словно почувствовав ее взгляд, он обернулся.

— Видела, какой удар?

На этот раз она не отвела взгляда. В глазах вспыхнули озорные искры. Улыбнувшись, она переспросила:

— Удар? Нет, не видела… Знаешь, Руслан, я согласна стать твоей женой.

И вздохнула облегченно, поняв, что на этот раз у нее даже и мысли не возникло о том, чтобы убежать.

На следующий день к ним в дом снова пришли гости — все та же тетя Марина и тетя Лиля. Марина была самой старшей сестрой в семье, ей было уже почти сорок, а Ляля была невесткой, женой старшего брата. На этот раз разговор был более деловитым и простым — как обычно, прислонив ухо к двери, по старой детской привычке, которой она немного смущалась, но избавиться от которой все же не могла и не хотела, Алена слышала обрывки разговора, касающегося в основном деталей предстоящего торжества. Свадьба!.. У нее просто дух захватывало, когда она представляла себя в красивом белоснежном свадебном платье, в длинной фате, с маленьким букетиком цветов в руке… Вот она танцует — все смотрят на нее, только на нее одну, улыбаются, дают ей в руки деньги, а она кружится в стремительном танце, она — самая красивая, самая лучшая на свете из всех невест…

Убирая чашки со стола, она замечала, как пристально смотрит на нее Марина. Потом, когда обед был закончен, Марина жестом позвала ее к себе, открыла сумку, достала оттуда маленькую черную шкатулку, раскрыла ее…

— Наклони голову.

Через несколько секунд на шее у нее блестела цепочка. Золотая, с замысловатым плетением, тонкая, но очень красивая, с массивным кулоном. Алена посмотрела в зеркало, висящее напротив. Звездочки на кулоне блестели ярким светом, от каждой из них в пространство тянулись, преломляясь в вечернем свете лампы, маленькие прямые лучики.

«Как маленькие солнышки, — подумала Алена, — неужели настоящие бриллианты?»

А Марина в этот момент взяла ее руку, надела на палец золотое кольцо, потом второе. И наконец протянула маленькую коробочку. Алена стояла, зажав ее в руке, не зная, что ей делать — открыть сейчас или дождаться, когда гости уйдут?

— Открой, — словно прочитав ее мысли, попросила Марина, — посмотри.

Алена открыла коробочку и увидела золотые сережки с точно такими, как на кулоне, маленькими камушками.

— Нравится?

— Нравится! Очень нравится! Спасибо…

— Наденешь на свадьбу.

Гости посидели еще некоторое время, а потом, распрощавшись, ушли. До свадьбы оставалась всего неделя.

Эта неделя пролетела как во сне. Каждый день приносил что-то новое. В понедельник Алена проснулась чуть позже обычного — как всегда, накануне она долго не могла уснуть, тысячи раз прокручивая в мыслях все то, что ей предстояло. Едва открыв глаза, она сразу поняла, что что-то случилось. Что-то очень важное — и очень хорошее. А потом увидела на кресле, в углу комнаты… свадебное платье!

Вскочив с кровати, подобрав руками длинный подол ночной рубашки, она прошлепала босыми ногами туда, где лежало это чудо, тут же схватила, хотела рассмотреть — но не выдержала, прижала к себе и зажмурила глаза от счастья. Платье было именно такое, каким она себе его и представляла, — белоснежное, блестящее, длинное, с пышной юбкой и оборками из тонкого гипюра. Скромное декольте украшал атласный цветок. И фата из белой прозрачной, сверкающей искрами материи. На кресле остались лежать белые перчатки.

Несколько секунд она стояла не двигаясь, пытаясь сдержать порывистое дыхание, хоть немного успокоиться. Сердце билось, словно хотело выскочить из груди. «Успокойся!» — твердила она про себя, а потом, повинуясь внезапно нахлынувшему порыву, вдруг принялась лихорадочно стаскивать с себя ночную рубашку. В комнате было прохладно — ночи в горах никогда не бывают теплыми, даже если днем стоит жуткая жара. Оставшись в одних трусиках, она поежилась, но скорее от того, что просто знала — ей должно быть холодно. На самом деле она не чувствовала никакого холода. Тщательно расправив юбку, расстегнула молнию на спине, надела платье. Зажмурила глаза, чтобы не видеть себя. Изогнувшись, снова застегнула молнию, поправила декольте. Надевая перчатки, она чувствовала, как дрожат от нетерпения руки. Потом она накинула фату и наконец, открыв глаза, повернулась к зеркалу…

На нее смотрела Жасмин. Та самая сказочная принцесса из ее детской мечты, только платье на ней было не розовое, а белое. Она просто не могла отвести взгляда от зеркала. Повернувшись, придирчиво осмотрела себя сбоку, сзади, снова расправила фату… А потом, немного успокоившись, вдруг поняла, что выглядит настолько же красиво, насколько и смешно. Волосы растрепаны и свисают по обе стороны лица спутанными прядями, глаза — опухшие, заспанные, розовая кожа на щеке смята глубокой темной линией — отлежала щеку… Да уж, хороша невеста! И она рассмеялась — громко, искренне, радостно, как-то по-детски…

А в следующий момент дверь ее комнаты, неслышно скрипнув, распахнулась, и в дверном проеме показался силуэт матери.

— Дочка! Какая ты… Какая ты красивая! И совсем, совсем взрослая!

Она прижалась к матери, уткнувшись, как в детстве, в ее теплую, мягкую грудь, подняла взгляд и сразу же увидела, что мать счастлива. Слезы, навернувшиеся на ее глаза, были, безусловно, слезами счастья — Алена знала, что по-другому не может быть.

— Идем завтракать. Тебя уже ждут.

— Мама, я правда красивая?

— Красивая. Самая красивая на свете!

— Самая красивая на свете! — повторяла Лиза, вплетая розовые цветы в ее волосы. Алена нервно расправляла складки на белоснежном платье, смотрела на себя в зеркало и вспоминала свой вчерашний визит к подруге. Мила, которая когда-то жила по соседству и ходила вместе с Аленой в детский сад, а потом — в школу, вышла замуж сразу после окончания десятого класса, уже почти два года назад. Самая первая среди одноклассниц. За самого богатого и завидного на селе жениха, Вадима Уманского, который был старше ее на целых десять лет. Мила вообще любила быть первой — всегда и во всем. И вот теперь, спустя почти два года после свадьбы, она наконец округлилась — живот стал выпирать настолько, что окружающие уже больше не сомневались в том, что ока ждет ребенка.

Выйдя замуж, Мила, как водится, стала жить с родителями мужа, на другом конце села, поэтому Алена видела ее редко. Да и не только поэтому. Основная причина была в том, что теперь, став замужней женщиной, Мила должна была все время посвящать семье, своему мужу, домашним делам и заботам. Пустые разговоры с подружками, бесконечные посиделки на чьей-то кухне были ей теперь не к Лицу. Да и неинтересны, наверное, были ей теперь эти «кухонные вечера»… Несколько раз Алена приходила к ним в гости, но ее всегда смущало присутствие Вадима — мужа Милы, который внешне казался суровым, слишком сдержанным… Алена даже немного побаивалась его. Когда она однажды призналась в этом Миле, та долго смеялась:

— Дикарка ты, Алена. На самом деле он совсем не страшный, а, наоборот, ласковый и добрый… Знаешь, иногда даже смешной.

В тот вечер накануне собственной свадьбы она пришла к ней для того, чтобы поговорить о самом сокровенном.

— Ну вот, теперь и ты станешь взрослой, — улыбалась Мила, проворно замешивая тесто в большом тазу, — замуж выйдешь… Ты любишь его, своего Руслана?

Алена смотрела на ее пальцы — вот они медленно погружаются в белую тугую массу, сжимают ее, тонут, а потом снова показываются на поверхности. Тесто плотным комком отлипает от рук, Мила присыпает его горсткой муки и снова надавливает, изо всех сил нажимает сжатыми в кулаки, побелевшими от напряжения пальцами, потом расправляет тесто, опять присыпает мукой… Выпирающий живот немного мешает ей, поэтому она наклоняется над столом для того, чтобы ей было удобно.

— Алена, ты спишь?

— Не знаю…

— Не знаешь, спишь или не спишь? — засмеялась она. — Да что с тобой?

— Не знаю, люблю или нет… Наверное, люблю. А ты — знала, что любишь, когда выходила замуж?

Некоторое время Мила молчала, как будто полностью сосредоточившись на своих действиях, а потом вдруг отложила в сторону тесто, отряхнула руки, вытерла небрежно о белоснежное полотенце.

— Иди сюда. Ну, подойди ко мне, что ты застыла как изваяние?

А Алена, в сотую долю секунды догадавшись о том, для чего она ее зовет, вдруг почувствовала, что ноги стали ватными. Почему-то она испугалась дотронуться до ее живота и почувствовать, как шевелится ребенок — существо, которое живет внутри этой женщины, показавшейся ей в тот момент чужой и далекой пришелицей с другой планеты. Мила почувствовала ее нерешительность и, словно угадав причину, сама подошла и ткнулась животом в ее руки, сложенные на груди.

— Ну, дотронься! Да чего ты боишься?

И Алена дотронулась. Сначала едва коснулась, а затем, поборов страх, приложила руку, расправив ладонь, боясь надавить, и тут же ощутила движение внутри…

— Шевелится!

Ребенок плавно переместил ручку — или ножку? — и на животе образовалась заметная острая выпуклость, которая тут же исчезла и снова появилась уже где-то в самом низу. Прикосновение его к ее ладони, разделенное утробной оболочкой и живой плотью матери, все равно показалось ей теплым и ласковым. Ей были знакомы эти ощущения — когда старшая сестра Лиза носила своего сына, Алена любила прикасаться к ее животу и чувствовать, как барахтается маленькое существо, беззаботно плавает в темной воде, и эта темнота его совсем не пугает, а, наоборот, успокаивает. Сердце ее вдруг быстро-быстро застучало от какого-то тягостного предчувствия, но она тут же отогнала это предчувствие прочь, объясняя свое странное состояние естественным перед свадьбой волнением. Какой она будет, ее новая жизнь?.. Она задумалась, и в этот момент, словно гром среди ясного неба, прозвучали слова:

— Я его никогда не любила. Ни тогда, ни теперь. Я ведь замуж не за него, а за его кошелек выходила… Да и вообще, взрослой поскорее хотелось стать, уйти наконец от родителей, начать жить своей жизнью… Странная ты, Алена. Думаешь, можно полюбить человека, которого совсем не знаешь?

Отпрянув, Алена смотрела на нее, широко раскрыв глаза, и просто не могла поверить тому, что услышала.

— Не любила? Не любишь?.. Но разве такое может быть, Мила?

— Разве можно полюбить человека, которого совсем не знаешь? — Мила повторила свой вопрос, и Алена опустила глаза под напором ее пристального взгляда.

— А разве ты его не знала?..

— Откуда я могла его знать? Пришли, засватали, пару раз мы с ним прогулялись, а потом, недели через две, поженились. Ну какая тут любовь, девочка моя?

Алена и правда вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, забившейся в угол сарая и глотающей слезы от того, что не понимала, почему у нее забрали любимую книжку, на страницах которой жили сказочные принцессы. Как ни старалась, она не могла этого понять, не могла сдвинуть с места каменную глыбу, которая другим казалась просто пушинкой…

— Любовь… А что такое любовь в таком случае? Мне… Мне нравится Руслан, он добрый, надежный, он… красивый. — Алена слегка покраснела, произнеся эти слова. — Разве это не любовь? Я хочу стать его женой, он хороший человек, он любит меня!

— Это не любовь, поверь мне. Добрый, хороший… Все это — пустяки, этого мало. Ты не знаешь его, ты не можешь его любить.

Мила снова вернулась к столу и продолжила разминать тесто. Внешне ничего не изменилось, только движения ее стали более порывистыми, какими-то злыми.

— Но, значит, и ты не знаешь, что такое любовь.

— Я — знаю, — ответила Мила и тут же отбросила тесто в сторону, отряхнула руки прямо о фартук, достала скалку и принялась энергично раскатывать тугой комок, превращая его в огромную тонкую лепешку…

— Откуда? — Услышав свой собственный голос, Алена его не узнала — он показался ей чужим и каким-то далеким, звучащим как будто с экрана телевизора или из радиоприемника.

— Ну вот, теперь мукой присыпать… Пускай подсохнет… Так! Знаешь что, пойдем в сад, прогуляемся. Что-то мне здесь душно, а малышу нужен свежий воздух.

Она проворно скинула фартук, бросила его на спинку стула, сполоснула руки в тазу с водой, поправила косынку.

— Идем.

Алена пошла вслед за ней, почти не осознавая, что делает. Казалось, она находится под влиянием чужого сознания — словно под гипнозом, и ей снова стало страшно. Но потом она внезапно очнулась и поняла, что ничего страшного не происходит. Мила — ее старая подруга, они идут в сад для того, чтобы поговорить… Просто поговорить — какая, в конце концов, разница о чем?

Они долго поднимались вверх по тропинке — туда, где росли большие деревья. Яблоки, груши, сочные сливы лежали прямо под ногами, и Алена старалась идти осторожно, чтобы не помять их, а Мила ступала решительно, то и дело наступая на плоды и пачкая обувь в грязном сладком соке. Наконец, оказавшись в тени огромного раскидистого ореха, она остановилась.

— Ты, кажется, спросила, откуда я знаю, что такое любовь.

Она сказала это тихо — так тихо, что Алена решила, что голос подруги ей просто почудился. Опустившись рядом с ней прямо на землю, она ничего не ответила. Но Мила и не ждала от нее ответа — теперь Алена знала, что она привела ее сюда для того, чтобы рассказать. И ей теперь уже не важно — хочет Алена слышать ее рассказ или нет. Она все равно расскажет ей о том, что…

— Я знаю, что такое любовь, потому что люблю. Я люблю одного человека, Алена… Но это не Вадим. Я никогда не любила Вадима.

— Но почему же ты вышла замуж за Вадима, а не… не за этого человека? Если ты его любишь?

— Ну, это сложный вопрос… Алена, да ты еще совсем ребенок! Мне тебя жалко, ты живешь в каком-то другом мире, как будто в прошлом веке. Ведь это только в прошлом веке женщины выходили замуж так, как у нас выходят и до сих пор. Засватали, познакомили, поженили — и живи всю жизнь, дои коров, стирай пеленки, рубашки… Традиции, черт бы их побрал! — в сердцах выругалась Мила и продолжила срывающимся голосом: — Мы как мусульмане! Только при чем здесь любовь?! Вот ты говоришь — добрый, хороший… Может, он не такой уж и хороший, как кажется на первый взгляд. И вообще этого мало. Он должен казаться тебе не просто добрым и хорошим. Он может быть злым и плохим, но ты все равно будешь любить его, потому что… Просто потому, что любишь. Вот что такое любовь, Алена.

Тонкие брови Милы сдвинулись на переносице, образуя одну плавную линию с надломом посередине. Глаза смотрели куда-то вдаль — мутно, без блеска, почти равнодушно…

— Мила, ты мне не ответила. Почему?

— Почему да почему… Какая разница? Да потому, что место не свободно. Он женат.

— Женат? Он женат?.. — Ответ просто ошеломил ее. — Бедная… Бедная ты, Мила…

— Бедная? — Она повернулась и рассмеялась: — Да почему это я бедная? Я, наоборот, богатая, во всех смыслах этого слова!

— Но ведь если он женат…

— Жена — не стенка, можно и подвинуть, глупышка. Он ведь меня любит. Меня, а не жену свою, поняла? Мы встречаемся…

Последние слова Милы несмолкаемым эхом звучали в сознании. Алена просто не могла прийти в себя — так, значит, она гуляет от мужа, изменяет ему, отдается другому мужчине… Разве можно в это поверить?!

— Ты врешь! Зачем ты мне врешь, Мила, ведь этого не может быть! — зло и отрывисто бросила она, поднимаясь. Но сильная рука тут же ухватила ее снизу. Алена хотела вырваться, убежать прочь — но почему-то вместо этого снова покорно опустилась на землю.

— Я тебе не вру. Успокойся, глупышка, — она поглаживала ее дрожащую руку, лежащую на ее колене, — успокойся. Все это не настолько ужасно, как тебе кажется. Любовь оправдывает все… Когда-то давно я была такой же, как ты, и верила в то, что смогу привыкнуть и жить с человеком, к которому абсолютно равнодушна. Но это просто самообман. Так жила моя мать, моя бабушка, прабабушка… Но я живу не так. И ни в чем не виню себя, потому что я счастлива.

— А как же твой ребенок, — почти прокричала Алена, — как же ты будешь смотреть в глаза своему сыну?

— У меня будет дочка, я делала ультразвуковое исследование, — перебила Мила. — И потом, это совсем не важно…

На некоторое время в воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь беззаботным щебетом птиц и далекими звуками лесопилки. А потом, среди этой тишины, словно раскат грома, прозвучали слова Милы:

— Этот ребенок у меня не от мужа.

Резко поднявшись с земли, Алена бежала вперед, не разбирая дороги, не обращая внимания, что под ногами то и дело мнутся плоды, обливая щиколотки липкими струйками, что ветки царапают лицо, и думала только об одном — поскорее убежать от того места, где она услышала эти ужасные слова…

— Расслабься, сестренка, ты вся какая-то напряженная. Нельзя так, скоро гости придут. А ты словно на казнь. Что с тобой? — Лиза улыбалась такой знакомой с детства улыбкой, что Алена в самом деле почувствовала облегчение.

— Сама не знаю… Волнуюсь просто. Как все пройдет?

— Все пройдет замечательно! — заверила Лиза, расправляя завитый в тугую ленту локон на ее голове. — Не бойся. А жених у тебя хороший. Надежный, сразу видно. Любит тебя.

«Разве можно любить человека, с которым едва знакома?» — в ту же секунду отчетливо прозвучали в ее памяти слова, которые она слышала накануне.

— Лиза, скажи… — Обратившись к сестре, Алена вдруг замолчала, а та истолковала ее молчание по-своему.

— Знаю, знаю, о чем ты хочешь спросить. Как это бывает? — Лиза лукаво прищурилась, замерла, пристально вглядываясь в лицо младшей сестренки. Алена тут же залилась краской, побагровела, чуть слезы из глаз не брызнули…

— Да перестань ты так смущаться, я же твоя сестра! Маленькая, глупенькая… Не бойся! Я тоже боялась, а оказалось, что ничего страшного в этом нет. Просто немного больно, а потом привыкаешь.

— Тебе нравится это делать?.. — Алена тут же осеклась и покраснела еще больше. Она понятия не имела, откуда взялся этот странный вопрос, как она могла, как осмелилась спросить об этом сестру. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда и растерянности.

— Нравится — не нравится… Не в этом дело. Ты же теперь станешь замужней женщиной, — уклончиво ответила Лиза, и Алена вздохнула облегченно, потому что не услышала в ее словах и тени упрека за свою бестактность, — иногда нравится, иногда не нравится. Мужчины, они ведь… Да ничего страшного, привыкнешь.

— Но как? Ведь я должна буду что-то делать! — растерянно произнесла она.

— Ничего не надо делать, он сам все сделает. Будет целовать тебя, разденет… Ну вот, опять покраснела.

— А я… Я тоже могу его целовать?

— Конечно, можешь, если хочешь, — рассмеялась Лиза, — ведь он твой муж, глупенькая. Ты можешь целовать его сколько хочешь.

— И я могу целовать его… везде? И в губы, сама? Мне не должно быть стыдно, скажи?

— Тысяча вопросов! — улыбнулась Лиза. — Зажмурь глаза, сейчас я буду брызгать лаком… Так… Теперь вправо повернись. Все, можешь открывать. Красавица, просто красавица, сестренка!

Лиза была довольна результатами своей работы — прическа на самом деле удалась, она была счастлива и рада за сестру.

— Ну а теперь слушай. Ты ведь не маленькая, знаешь, как появляются дети?

— Знаю.

— Ну а все остальное — это уже дело двоих. Как, когда, сколько раз… Сегодня ты не должна будешь ничего делать, ты ведь ничего не знаешь, ничего не умеешь, и это — твой плюс, ведь ты девушка. Он разденет тебя, будет целовать — везде. Руки, шею, плечи, губы, грудь, живот, будет ласкать, гладить тебя. Может быть, он попросит и тебя поцеловать его, или ты сама, если захочешь, его поцелуешь. А потом ты почувствуешь, как в тебя входит что-то твердое и острое. Тебе будет больно — такое ощущение, что тебя разрывают, разрезают на две части острой иглой. Потом он начнет двигаться внутри тебя. Ты ничего не должна в этот момент делать — просто лежи, и все. Сама почувствуешь, как боль пройдет. Постепенно, с каждым его движением, тебе будет становиться легче. У тебя потечет кровь — немного крови, не бойся, это совсем не опасно. И не стыдись того, что белье испачкано, — ты должна гордиться этим. А потом наступит такой момент…

Алена смотрела на сестру широко раскрытыми глазами. Она впитывала каждое ее слово. Казалось, она вся превратилась в слух.

— Какой момент? — спросила она нетерпеливо.

— Ну, как тебе объяснить… В этот момент все заканчивается.

— Разве он не может продолжать делать это столько, сколько ему хочется? Двигаться внутри меня? Ведь ему это приятно, правда?

— Ему это приятно, — согласилась Лиза, — только то, что бывает потом, намного приятнее… В общем, ты сама поймешь, что все закончилось.

— А потом? Что я должна буду делать потом?

— Ничего. Просто лежать. Возможно, ему захочется еще раз, а если не захочется…

— Я должна спросить, хочет ли он еще раз?

— Послушай, Алена. Мне кажется, ты немного преувеличиваешь… Свое незнание. Ведь ты фильмы смотрела, книжки читала, где все это описывается?

— Один раз, — призналась Алена и снова покраснела, — но ничего не поняла. А фильмы такие, сама ведь знаешь, дома никогда не смотрят. Что будет, если мать или отец увидит?

— Ты права… Ну ладно, слушай дальше. Хотя в общем-то и рассказывать больше нечего. В тот момент, когда он закончит двигаться, внутрь тебя попадет его семя — густая липкая жидкость, от которой появляются дети.

— Сперматозоиды, — уточнила Алена, — это я знаю. Они соединяются с яйцеклеткой, образуется плодное яйцо… Лиза, у меня тоже скоро будет ребенок! Уже через девять месяцев!

Подумав об этом, Алена тут же забыла все то, что еще несколько секунд назад волновало ее так сильно. Какая, в конце концов, разница? Все через это прошли, пройдет и она. Привыкнет со временем, а может быть, ей это даже понравится…

— Может быть, не так скоро. Ведь это не всегда случается в первый раз. Иногда люди живут несколько месяцев, даже несколько лет, прежде чем у них появится ребенок.

— А у нас с Русланом ребенок появится через девять месяцев! — не сдавалась Алена. — Я это точно знаю! Потому что я этого хочу — больше всего на свете! Я об этом мечтаю, Лиза… Как ты думаешь, он меня любит?..

Последний вопрос стал для нее самой очередной неожиданностью в разговоре, и она в который раз поругала себя за то, что не думает над своими словами.

— Конечно, любит. Иначе он не захотел бы сделать тебя своей женой, глупышка, — не задумываясь, ответила Лиза, и Алена в ту же секунду забыла о том страшном разговоре в саду, совершенно искренне поверив в то, что сестра не может ошибаться.

К обеду начали собираться гости. Три сдвинутых широких стола заполняли все пространство во дворе. Гости съехались со всех концов Ставрополья, приехал даже троюродный брат Алены из Саратова. И конечно же, из далекой Тюмени приехал Иван.

— Сестренка… Совсем большая стала. — Он прижимал ее к себе, смотрел в глаза с удивлением и любопытством. — Всего-то два года тебя не видел, а как выросла! Совсем, совсем большая. Замуж выходишь… Поздравляю тебя, от всей души поздравляю. Я знаю Руслана, он хороший парень, надежный, толковый. Жить будешь — как за каменной стеной!

Алена смотрела на брата, отмечая лучики мелких морщинок вокруг глаз, редкие седые волосы в черных волосах — ранняя седина была наследственной чертой всех мужчин в их семье, — и вдруг почувствовала, что из глаз текут слезы.

— Ну что ты, нельзя же так… Что ты плачешь, глупенькая?

Он взял ее лицо в свои широкие ладони, провел по щеке, вытирая соленую струйку.

— Не знаю… Жалко уходить из дома. Страшно…

— Так ведь ты не навсегда уходишь. В гости будешь приходить, и нет в этом ничего страшного!

Домой — в гости. Это было естественно, и все же — странно. Чужой дом, незнакомые люди теперь станут ее семьей, а к маме и к отцу она будет приходить в гости. Они останутся одни, совсем одни…

— Иван, почему ты уехал? Почему оставил родителей, ведь ты — единственный сын в семье, ты должен был остаться с ними. Почему?

Она смотрела на Ивана строго, как будто она, а не он, была старшей.

— Знаешь, Алена, это очень сложно объяснить, но поверь… Я не смогу жить иначе. Когда-нибудь я тебе все объясню.

— Но почему не сейчас? Объясни сейчас! — потребовала она и сама удивилась своей настойчивости. Этот вопрос уже давно она задавала самой себе, но никогда в жизни не думала, что решится задать его брату. И вот вдруг — сорвалось, слетело с губ помимо воли. Наверное, она начинала чувствовать себя взрослой…

— Потому что сейчас — твоя свадьба, твой праздник, и все эти разговоры ни к чему! Успеется еще, поговорим. Не думай ни о чем и не плачь, слышишь? Ты не должна плакать, ведь сегодня — твой праздник, твой день, Алена! И я обещаю тебе — все сложится удачно.

— Правда? — улыбнулась она сквозь слезы.

— Я тебе обещаю!

Она чмокнула его в щеку и посмотрела на часы. Скоро — уже через час — приедет свадебный кортеж и ее заберет Руслан. Заберет навсегда… Вспомнив улыбающееся лицо Руслана, она сама улыбнулась и тряхнула волосами — все будет замечательно!

…На самом деле, свадьба удалась. Дома, в которых жили две породнившиеся в тот день семьи, разделяло не больше ста метров. Пять машин — две черные «Волги», две белые «Волги» и один шикарный темно-синий лакированный «мерседес», в котором и увезли Алену из родного дома. Музыканты старались изо всех сил. Короткое, непродолжительное застолье — и вот уже она выходит из родного дома под руку с отцом. Справа от нее идет Ирина — незамужняя подруга, свидетельница. Отец доводит ее до дверей машины, Руслан — в сером отглаженном костюме, белой рубашке и галстуке — открывает дверцу… Она бросила последний взгляд на крыльцо своего дома. Мать стояла на пороге и утирала слезы, Лиза тоже плакала. Неподалеку стоял Иван. Брат улыбался, и она ухватилась за эту улыбку как за спасительную соломинку, улыбнулась в ответ и села в машину. Руслан сел рядом. Захлопнув дверцу, положил руку на ее колено, тоже улыбнулся и украдкой поцеловал в щеку, заставив ее вспыхнуть. Она так и горела алым огнем в тот момент, когда после завершающего торжественного круга они наконец остановились возле дома Руслана.

Здесь собралась огромная толпа народу — так всегда бывает, когда у кого-то на селе свадьба. Мальчишки ютились кучками, взрослые женщины поджидали, когда выйдет невеста, чтобы оценить придирчивым взглядом, осмотреть с головы до ног, обсудить внешность и характер. Снова зазвучала музыка, и вот уже Алена, со всех сторон окруженная людьми, танцует вместе с Русланом свадебный танец… Музыка лилась живым потоком, завораживала, зажигала своим огнем, и Алена совсем забыла про все свои страхи. Она кружилась в танце, полуприкрыв глаза, сердце ее стучало, но уже не тревожно, а радостно и счастливо. Постепенно площадка заполнялась все большим количеством народа, все давали ей в руки деньги, а она безжалостно сминала эти купюры, даже не глядя. Потом денег стало столько, что они уже не могли удержаться в руках, падали на землю. От напряжения ее пальцы побелели, она смеялась, видя искры в глазах своего Руслана — своего мужа. И она знала, чувствовала, что любит его, потому что иначе не может быть.

Сильный ветер не смог повредить ее прическу — волосы продолжали спускаться по плечам туго завитыми локонами, и только фата время от времени обнажала ее раскрасневшееся лицо, но Алена совершенно этого не стеснялась. Музыканты продолжали играть. Руслан подошел к ней поближе, слегка прижал к себе — так, чтобы не было заметно постороннему взгляду, и легонько поцеловал в то место, где пульсировала голубая жилка. Алена, смутившись, отстранилась и отошла в сторону.

В тот момент, когда она переступала порог своей новой жизни, на голову ее сыпались рис и мелкие монеты — она улыбалась, ловя себя на мысли, что поневоле пытается определить, сколько денег и риса на нее высыпалось. Ведь именно от этого, как гласит предание, и будет зависеть, насколько богато и сыто будут жить молодожены… Вздохнув, она переступила порог своего нового дома.

Здесь были накрыты столы. Алену и Руслана провели в комнату и усадили за центральный, самый красивый, богато накрытый стол. Потом к ней подошла Алла Васильевна — женщина, которая с этого дня должна стать ее матерью. Ласково обняла за плечи, усадила рядом с собой.

— Дочка…

Алена улыбнулась, почувствовав тепло, которое от нее исходило, и ей снова стало легко. В конце концов, все привыкают. Этот дом, который сейчас все еще кажется для нее чужим, станет своим, ее домом. Она будет жить здесь вместе с мужем и сыном. С сыном и дочерью — Алена всегда мечтала, что у нее будет по крайней мере двое детей, мальчик и девочка, а там уж — как Бог даст. Мальчик будет похож на Руслана — такой же высокий, сильный, а девочка, возможно, будет похожа на нее. Или — пусть будет похожа на Руслана. У Руслана красивые глаза и длинные ресницы.

Женщины суетились вокруг нее, подкладывая в тарелку горячее, предлагая салаты и закуски. Потом ей налили бокал вина, и она отпила один маленький глоток, боясь, что может захмелеть — ведь спиртного она никогда в жизни даже не пробовала. Разговоры, шутки, смех и веселье — все это напоминало волшебный водоворот счастья, в самом центре которого оказалась Алена. Ей даже не верилось в то, что весь этот праздник — в ее честь. Ее и ее мужа…

Улыбаясь, она исподволь рассматривала женщин, окружающих ее. Алла Васильевна, мама, — крупная, дородная женщина, гордая посадка головы, густые черные брови. С первого взгляда эта женщина кажется суровой, но в тот момент, когда лицо ее озаряет улыбка, понимаешь, что она мягкая и добрая… И даже слабая. Напротив нее за столом сидит Марина — сразу видно, что именно она в доме самая главная среди женщин. Улыбается она редко и всегда немного сдержанно, настороженно, как будто боится показаться глупой и несерьезной. Глубоко посаженные карие глаза всегда немного прищурены, взгляд пристальный. Светлая косынка на голове скрывает гладко причесанные и собранные в тугой пучок на затылке волосы, массивные серьги сильно оттягивают мочки ушей… Ей не очень нравилась Марина, она даже немного побаивалась ее, сама не понимая почему. Может быть, виной всему ее внешняя суровость и строгость. А вот Лиля — старшая невестка в семье — совсем другая. Какая-то тихая, робкая, она всегда смотрит немного исподлобья, часто прячет глаза, а улыбается так мягко… Невысокого роста, подвижная и юркая, все успевает — только и видишь, как мелькают ее руки. Когда-то давно и она пришла в этот дом для того, чтобы остаться здесь навсегда. Интересно, трудно ей пришлось в первое время? Наверное, нелегко, но ведь она справилась, сумела привыкнуть и теперь счастлива… Алена увидела, как в дальнем конце комнаты к Лиле подошел ее муж, Юрий, старший брат Руслана. Улыбаясь, он смотрел на нее и что-то говорил. Алена не слышала слов, но, судя по выражению их лиц, поняла, что разговор идет о ней. Слегка коснувшись рукой тонкой талии жены, Юрий наклонился и что-то шепнул ей на ухо. Она кивнула, подняла на него глаза, снова улыбнулась. Смотреть на них было приятно. Алена сразу почувствовала, насколько сильно эти два человека дорожат друг другом. Со стороны они смотрелись просто потрясающей парой. Она — маленького роста, тихая, гибкая, и он — высокий, статный мужчина. Его огромная ладонь полностью закрывала ее плечо. В семье Руслана все мужчины были высокими — наверное, в отца. Среди сельских ребят мало кто так вырастает, в основном все мужчины — среднего, а чаще — низкого роста. Это потому, что сельские ребята с малых лет помогают старшим мужчинам работать на сенокосе. Работа тяжелая, требующая огромных физических сил, которые им приходится отнимать у своего растущего организма… Поэтому они так и остаются невысокими. А вот в семье у Руслана совсем не так: все трое мужчин — как на подбор, один выше другого, а самый высокий — Юрий. Они с Русланом очень похожи — глаза, губы, форма носа и даже походка. И все-таки ее муж красивее…

Краем глаза Алена рассматривала сидящего рядом с ней мужа, слушала его голос. Казалось, что он нравится ей все больше и больше. Ей было немного страшно — с каждой секундой мысли о том, что же будет, когда они останутся наедине, становились все настойчивее, и все же она хотела этого. Боялась и хотела… Ей было сложно разобраться в себе, понять, что она чувствует, чего она хочет. В конце концов она совсем запретила себе думать об этом, и у нее получилось. Чему быть, того не миновать, и никто еще от этого не умирал. Эта мысль ее почему-то рассмешила, и остаток вечера — вернее, начало ночи — она провела весело и беззаботно. Гости, казалось, и не собирались расходиться, несмотря на то что стрелки часов уже приблизились к цифре «два». Взяв ее за руку, Руслан тихонько шепнул на ухо:

— Пойдем. Никто не заметит.

Она кивнула в ответ и быстренько прошмыгнула вслед за ним наверх по высокой деревянной лестнице. Она чувствовала себя невесомой.

Комната, в которой им предстояло провести свою первую брачную ночь, была чисто прибрана и украшена белыми розами. Их запах — волшебная, густая и терпкая, колдовская аура… Белые простыни сверкали атласным блеском. Обернувшись, она увидела, как Руслан повернул в замке ключ.

— Устала? — Он подошел и, слегка улыбаясь, положил ей руки на плечи. Она увидела его глаза — близко-близко, настолько близко, что у нее сразу перехватило дыхание. Его губы были влажными и пахли чем-то горьким, но приятным…

— Немного.

Услышав свой голос, она удивилась — он шел словно издалека, как будто говорила не она, а кто-то другой.

— Ничего, отдохнешь, выспишься. Завтра нас никто будить не станет, можно спать сколько захочешь…

Подняв руку, он медленно провел тыльной стороной ладони по ее щеке, захватив между двумя пальцами тонкую прядь волос, выбившуюся из прически. Почувствовав тепло его ладони, она слегка наклонила голову, продлив прикосновение, которое показалось ей приятным. А в следующее мгновение она почувствовала его губы, которыми он нежно, едва касаясь, провел по ее губам. Зажмурив глаза, она попыталась расслабиться и успокоиться, сдержать биение сердца. Прикосновения становились все настойчивее, но они ее не пугали. Первый глубокий поцелуй длился бесконечно долго. У нее закружилась голова, и она тут же, обмякнув, крепко обхватила Руслана за шею. Звук расстегивающейся молнии прозвучал в тишине резко и отрывисто, и в следующее мгновение мягкий шелк платья заскользил по ее телу, вспыхнувшему словно от прикосновения раскаленного песка. Она стояла почти парализованная, не в силах сделать ни одного движения.

Подняв на руки, Руслан бережно понес ее через комнату, не переставая покрывать поцелуями лицо, губы, шею… Почувствовав прохладу атласной простыни, Алена расслабилась и, откинув голову назад, почувствовала, что ей очень приятно, когда он целует ее в шею. Каждое прикосновение его мягких и горячих губ заставляло ее вздрагивать, и она даже не заметила, как оказалась полностью обнаженной. Через некоторое время она совсем расслабилась и принялась сначала робко, а потом все увереннее отвечать на поцелуи Руслана. Стыдливость и неуверенность, сковавшие ее в первые минуты, исчезли, не оставив следа, и вот она уже выгибала спину, когда его губы смыкались вокруг ее маленького темного соска, нежно и страстно затягивая его внутрь и снова отпуская. Ей хотелось, чтобы он делал это бесконечно, и она, уже не отдавая себе отчета в своих действиях, обхватила его голову ладонями, чтобы не отпускать от груди. Потом он перевернул ее на живот и долго целовал спину. Чувствуя его дыхание, жаркое и частое, она понимала, что ему приятно заниматься этим точно так же, как и ей. Сладкое и незнакомое тепло где-то в самом низу живота разливалось по всему телу, оно пульсировало внутри ее, и с каждой минутой нарастало ощущение, что ей мало того, что она получает. Ей хотелось чего-то большего, только она не понимала, чего. Перевернувшись на спину, она снова потянула его голову к груди. Он долго целовал ее грудь, а потом начал спускаться все ниже и ниже… Его Руки и губы становились все более настойчивыми, голова у нее кружилась, и она, уже совершенно не понимая, что делает, начала двигаться ему навстречу. Какая-то маленькая точка там, в самом потайном уголке ее тела, оказалась просто волшебной. Когда он целовал это место, все ее тело просто разрывалось от наслаждения. Она не знала, даже представить себе не могла, что мужчина может так целовать женщину.

Чувствуя, что летит в какую-то бездонную пропасть, она двигалась все чаще и чаще, превращая движения в ритмичные толчки, и каждый его поцелуй заставлял ее стонать, изо всей силы сжимая губы. Где-то в глубине сознания таилась мысль о том, что она ведет себя плохо, что девушке так нельзя себя вести в первую ночь с мужчиной, но она уже ничего не могла с собой поделать. Она стремилась к чему-то, чего не знала, но уже чувствовала, что оно есть. Что-то росло внутри ее, приближаясь с каждой секундой, мышцы внутри сжались, превратились в стальной комок — и вдруг она почувствовала, как этот комок разжимается. Повинуясь неведомой силе, она выгнула спину, вдавившись головой в подушку, и, изо всех сил прижав голову мужа к тому месту, где рождалось ее дикое наслаждение, громко застонала.

Некоторое время они просто лежали рядом. Руслан поглаживал ее живот, а она, прикрыв глаза, улыбалась.

— Я люблю тебя, — прошептали ее губы, — и я…

Глаза открылись, блеснув огоньком в темной комнате.

— …я хочу еще. Руслан, что это было, скажи?

— Я тоже тебя люблю, — ответил он, улыбнувшись немного сдержанно, — с той минуты, как увидел тогда, на роднике… Помнишь, когда мы встретились…

И снова начал ее целовать. На этот раз все было точно так же — наслаждение медленно разрасталось, разливаясь по всему телу и вновь концентрируясь в одной точке, и она уже дрожала от нетерпения, предчувствуя, что совсем скоро снова испытает то незнакомое ощущение, показавшееся ей настоящим блаженством. Но он вдруг поднялся к ее лицу, не отрывая губ от тела, усыпая его мелкими и нежными поцелуями, и прошептал в самое ухо:

— Потерпи. Сейчас тебе будет немного больно.

Смысл его слов показался ей каким-то туманным — она не могла поверить в то, что сейчас, в момент, когда затаившаяся сладкая волна уже должна была снова захлестнуть ее, ей вдруг может стать больно, и только слегка застонала, почувствовав, как в нее проникает что-то твердое и настойчивое. Руслан продолжал целовать ее, ласкать руками все ее тело, но ощущения внутри уже не были приятными, и она напряглась.

— Расслабься. Не бойся, я постараюсь не причинить тебе слишком сильной боли.

— Я не могу расслабиться! — испуганно прошептала она. — Мне уже сейчас больно, ужасно, ужасно больно!

Повинуясь инстинкту, она вдавила руки в мягкую поверхность кровати и принялась отодвигаться от него. Но он продвигался настойчиво, боль уже полностью заслонила собой наслаждение, и у нее было только одно желание — выскользнуть, вынуть из себя этот раскаленный и острый стальной стержень. Боль нарастала, и с наступлением каждой ее новой фазы ей казалось, что больнее быть уже не может.

— Нет, Руслан, пожалуйста, не делай этого, я не выдержу, не смогу, мне больно, ужасно больно! Прошу тебя!

По ее щекам текли слезы. Он вытер их ладонью, нежно поцеловал мокрые щеки, расслабился, освободив ее от себя. Долго целовал, ожидая, пока она придет в себя и сможет расслабиться. А потом все повторилось снова. Но на этот раз он уже не слушал ее мольбы и стоны. Медленно, накрывая ее губы своими губами и не давая ей закричать, он продвинулся в самую глубину. Она дернулась, подскочила, словно ощутив разряд электрического тока, вцепилась побелевшими пальцами в его плечи, пытаясь оттолкнуть. Поддавшись, он почти освободил ее, но потом снова продвинулся вперед, заставив ее закричать от нового приступа жгучей боли. Приоткрыв на секунду глаза, она увидела его лицо и тут же зажмурилась, потому что ей показалось, что перед ней какой-то другой, совершенно чужой человек, совсем не тот мужчина, который еще недавно был так нежен. Ее голова безвольно дергалась, то вдавливаясь в подушку, то продвигаясь вперед и снова — назад. Распластавшись под ним, она думала только о том, когда же закончится этот кошмар. Пытаясь сдерживать крики и стоны, она закусывала губы до такой степени, что почувствовала соленую струйку, стекающую по подбородку.

«…Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…» Она механически подсчитывала его толчки, пытаясь убедить себя в том, что их никак не может быть больше ста. Ведь Лиза говорила, что в какой-то момент у мужчины это все заканчивается. Ведь это не может длиться бесконечно…

С удивлением она вдруг заметила, что боль постепенно отпускает ее, а какое-то новое место внутри, чуть глубже источника боли, становится теплым. Он больно придавил ее бедром, и она попробовала пошевелиться для того, чтобы немного изменить положение. И вдруг, с возрастающим изумлением, заметила, что движение показалось ей приятным. Боль все еще не отпускала, но вместе с тем росло и другое, приятное ощущение. Сначала, как и в первый раз, робко, а потом все чаще и увереннее она начала двигаться навстречу, подстраиваясь под ритм его движений, поняв, что сумела отыскать целительный и удивительно приятный источник забвения боли. Обхватив руками его бедра, она старалась направить его движения так, чтобы он чаще и глубже касался той точки внутри, где уже зарождалась теплая волна. Внезапно он остановился. Открыв глаза, она увидела, что он смотрит на нее с удивлением.

— Тебе… тебе приятно, Алена?

— Мне больно.

Он снова начал двигаться, с каждым разом увеличивая темп. И вдруг она почувствовала, как его кожа под ее ладонью покрывается мурашками. Он задрожал и вжался в нее так, словно хотел слиться, срастись с ней, превратиться в единое целое, а потом глухо застонал, словно от боли. Какое-то время он совсем не дышал, а затем она почувствовала, как тело его обмякло и он опустил голову ей на грудь.

Она лежала молча, слегка улыбаясь, зная, что минуту назад он наполнил ее той самой мужской жидкостью, от которой появляются дети.

— У нас будет сын, правда? — спросила она, нежно проведя рукой по его спине.

Он молчал, и она снова спросила:

— Руслан?

На мгновение ей показалось, что он заснул. Но потом он зашевелился и освободил ее, сев на край кровати.

— Встань, пожалуйста.

Она смотрела на него с удивлением, в глазах застыл немой вопрос: зачем? Но он снова, одними глазами, попросил ее подняться с кровати, и она выполнила его просьбу.

Дальше все происходило, как в кошмарном сне. Она стояла босыми ногами на холодном полу и с ужасом смотрела на кровать. На слегка помятую, белоснежную простыню, на которой не было ни единого пятнышка…

— Где же кровь?

Он обернулся, и она отшатнулась, увидев, как побледнело его лицо, а глаза превратились в глубокие черные дыры. Плотно сжав челюсти, он смотрел на нее с ненавистью и злобой.

— Где же твоя кровь, Алена?

— Я… я не знаю, — прошептала она, цепенея от ужаса.

— Не знаешь? Не знаешь, говоришь? Наверное, и не помнишь, где ты оставила…

Звук пощечины прозвучал в наступившей тишине резко и отчетливо. От сильного удара она пошатнулась и едва не упала на пол, но он тут же схватил ее за волосы и притянул к себе.

— Смотри на меня! Шлюха!

Снова удар по лицу, на этот раз еще более сильный. У нее потемнело в глазах, и она закричала.

— Молчи, а то я убью тебя! Так где же она, твоя кровь? Вспоминай, где ты ее оставила!

В памяти промелькнули обрывки разговоров, подслушанные за дверью: говорят, что такое случается, что крови может и не быть, да только все это — лишь пустые оправдания для женщин, которые не сумели сохранить себя до мужа…

Он повалил ее на кровать и сильно ударил. Потом схватил за волосы, бросил на пол и начал бить ногами по животу. Сжавшись в комок и прикрыв лицо руками, она вскрикивала от ударов. Ей казалось, что время остановилось, что это просто страшный сон, который она смотрит накануне своей свадьбы… Сознание уже почти покинуло ее, когда она опять ощутила внутри себя обжигающий горячий стержень, и она снова закричала. На этот раз ему хватило нескольких движений для того, чтобы наступил конец. Отшвырнув ее в сторону, он поднялся и, наступив ногой на ее распростертую ладонь, повалился на кровать. Пальцы хрустнули, но она даже не застонала. Не в силах подняться, она отползла в дальний угол комнаты и забилась в нем, спрятав лицо в ладони.

Через какое-то время она услышала шумные звуки его дыхания и поняла, что он заснул. С трудом приподнявшись, она едва не упала. В висках шумело, все тело ныло от нестерпимой, жуткой боли…

На полу, посреди комнаты, лежало ее свадебное платье. Она медленно подошла к нему, подняла с пола, сжала в руках. Отстраненно глядя на блестящий и мягкий шелк, она разомкнула пальцы. Платье снова упало вниз, и она заметила, как сильно оно помялось в тех местах, где она его сжимала. Снова опустившись на пол, она свернулась в комок и легла рядом с платьем. Ее глаза были сухими, и она подумала: «Почему я не плачу?..»

За окном уже проглядывали первые лучи нового солнца. Происходящее казалось ей кошмарным сном, и она снова думала о том, что сейчас она проснется и день ее свадьбы только наступит, что его еще не было — этот день и эта ночь ей просто приснились. Но тело болело, внутри жгло, а белое смятое платье на полу было настоящим, к нему можно было прикоснуться и ощутить кожей прохладу атласной ткани…

В полной тишине отчетливо слышались звуки дыхания мужа. Как же это могло случиться, почему — на самом деле, почему у нее не было крови? Ведь ей было больно, ужасно больно, тело ее разрывалось на части, когда он проникал внутрь, но крови не было… Может быть, она родилась на свет какая-то не такая, как все? Но, кажется, она сама однажды читала в журнале о том, что потеря девственности не всегда сопровождается кровью…

Алена не заметила, как заснула на холодном полу, совершенно обнаженная, сжав в ладони подол от платья. Проснувшись внезапно, словно от внутреннего толчка, открыла глаза и увидела, что Руслан сидит на краю кровати и смотрит на нее. Вскочив, она прикрыла голое тело платьем. События прошедшей ночи мгновенно всплыли в ее сознании, и ей снова стало страшно. Он смотрел на нее и молчал. Она тоже не могла произнести ни слова, да и не знала, что говорить. Молчание было настолько тяжелым, что страх с каждой минутой все нарастал, смыкаясь ледяным кольцом вокруг того места в груди, в котором она ощущала тугой мятный комок.

— Послушай, Алена… Подойди ко мне.

Она все так же молча повиновалась, не выпуская из рук платья, подошла и села рядом на краешек кровати.

— Наверное, я был с тобой вчера слишком груб. Извини. И все же ты должна была меня предупредить.

— О чем?

— О том, что до меня ты уже встречалась с мужчиной. Или с несколькими мужчинами… Сколько их у тебя было, Алена? Кто они?

— У меня не было мужчины, Руслан! Не было!

Он криво усмехнулся, а потом, придвинувшись, взял ее за подбородок и поднял лицо.

— Не нужно больше меня обманывать. А говорят, в деревне ничего не скроешь от людей… А ты вот смогла, скрыла. Но только не понимаю — на что ты надеялась? Если бы я был твоим первым мужчиной, у тебя была бы кровь… И ты не почувствовала бы никакого наслаждения, когда… Ведь ты его чувствовала, скажи?

— Мне было приятно, — призналась она, — но мне было ужасно больно…

— Не говори глупостей, слышишь?! — Его брови сдвинулись, и она сразу же сжалась в комок, опасаясь, что сейчас он снова начнет ее бить.

— Я не буду тебя бить, — как будто прочитав ее мысли, ответил он, — но врать мне не смей! Не смей, слышишь?! Надо же, а с виду ведь не скажешь, что ты…

Опустив голову, он обхватил ее руками и долго молчал.

— Руслан, почему ты мне не веришь? — тихо спросила она.

— А почему я должен тебе верить?

— Я — твоя жена…

— Да, ты — моя жена… Наверное, я должен бы выгнать тебя из дому — знаешь, ведь так обычно поступают с такими, как ты… Но я этого не сделаю. Не сделаю, если ты скажешь мне, кто он. Кто они? Сколько их у тебя было?..

— Мне нечего тебе сказать, Руслан…

Размахнувшись, он снова ударил ее по щеке. В глазах заискрило, она отклонилась, закрыла ладонями лицо, ожидая нового удара. Но его не последовало. Он молча встал, накинул одежду и вышел из комнаты.

Первый месяц ее замужества — медовый месяц — на всю оставшуюся жизнь оставил в душе горький привкус. Через месяц после свадьбы она была уже совсем не той, что раньше. Прежняя Алена — мечтательная, робкая девушка — осталась далеко в прошлом, погибнув в ту самую ночь, когда она стала женщиной. Дни проходили за днями, но ничего не менялось. В течение дня еще можно было как-то отвлечься: домашние хлопоты, стирка, уборка, работа на огороде — все это не давало времени на то, чтобы думать. И она старалась, изо всех сил старалась не думать о том, что скоро день закончится, наступит ночь и все повторится снова…

Это был как будто замкнутый круг. Каждый вечер, каждую ночь, когда они оставались вдвоем в спальне, он задавал ей один и тот же вопрос, на который она не могла ответить. Тело ее было покрыто непроходящими синяками, и она не могла себе позволить надевать открытую одежду даже в такую жару, которая стояла в селении тем летом. Внешне, на виду, он был с ней приветлив, улыбался, хвалил, когда она вкусно готовила, но в тот момент, когда они оставались наедине, вдали от посторонних глаз, всегда был холоден и сух. Они практически не разговаривали, словно находились в вечной ссоре. Он хотел ее почти каждую ночь, но ни одна из этих ночей даже отдаленно не напоминала ей ту, первую, когда ей было так хорошо. Он брал ее грубо, при этом практически не дотрагиваясь руками и уж тем более — губами, получал то, что ему было нужно, и почти сразу засыпал, оставляя ее наедине с самой собой и со звездами, которые равнодушным и холодным светом светили в окно. По вечерам он редко бывал дома, возвращаясь часто далеко за полночь, принося в дом терпкий запах спиртного. Если она спала, он будил ее, и опять начинался этот кошмар…

Все происходящее оставалось тайной, но эта тайна давила на нее так, что порой ей казалось — она начинает терять разум. Она не могла ни с кем поделиться своей бедой, понимая, что никто не поймет ее, сама не в силах понять, как же могло такое случиться. Вряд ли ей кто-нибудь поверит… Ей очень хотелось поговорить с Лизой, но Лиза была далеко, в другом селении, жила со своим мужем счастливо, воспитывала сына… А к родителям он ее не отпускал, несмотря на то что они жили совсем рядом. Да ей и не хотелось видеть мать — она ужасно боялась, что та, едва взглянув в глаза, сразу поймет, что дочь несчастлива. А ей не хотелось огорчать мать, не хотелось, чтобы она знала про весь этот кошмар. Да и чем она может ей помочь? Прижать к себе, посочувствовать и пожелать терпения? Каждую ночь, засыпая, глотая комок в горле и сдерживая стоны от мучительной боли, она молила Бога о том, чтобы ее муж наконец образумился, чтобы он поверил ей, несмотря на то что она не может ничем доказать свою правоту.

Но дни летели за днями, а ничего не менялось. Через три недели после первой ночи она убедилась в том, что не беременна, и уже не знала, огорчаться ей или радоваться. Раньше она хотела ребенка, мечтала о нем, но теперь — теперь она просто не могла себе представить, что произойдет, если у них с Русланом появится ребенок.

А через месяц после свадьбы он впервые не пришел домой ночевать. Она не могла уснуть, чувствуя предельное напряжение, которое проходило только после того, как очередная сцена заканчивалась и муж засыпал. Она всегда ждала его, чутко улавливая каждый звук в доме. В ту ночь она уснула только с первыми лучами рассвета, одна, в пустой комнате. Он пришел на следующий день к обеду.

— Где ты был? — спросила сына Алла Васильевна, сдвинув брови.

— Заночевал у Сереги, долго сидели, в карты играли… Да ладно, мама, сами разберемся.

Алена, естественно, не могла себе даже представить того, что она в чем-то упрекнет мужа. Но в тот вечер Руслан был немного другой, смеялся, шутил и даже слегка обнял ее, когда вставал из-за стола. Где-то в глубине души она чувствовала, что это — временное явление, что и сегодня, как всегда, ничего не изменится в тот момент, когда дверь их супружеской спальни закроется и они останутся наедине. И все же ей так хотелось верить в то, что все будет иначе…

В тот день на самом деле все было иначе — Руслан, появившись в комнате, разделся, лег в кровать и тут же заснул. А Алена, не веря в то, что сегодня не будет никаких побоев, и в то же время теряя последнюю надежду на то, что муж будет с ней добр и ласков, не выдержала и расплакалась. Слезы текли по щекам ручьями, она всхлипывала, не в силах удержаться. Он заворочался и проговорил что-то во сне. Она сразу испугалась, что разбудит его, вскочила с кровати и выбежала из комнаты в сад.

Здесь было прохладно, в траве стрекотали кузнечики, и она опустилась на маленькую скамейку под вишневым деревом. Во дворе было темно, но постепенно глаза привыкали к темноте, с каждой секундой различая ставшие привычными детали — крыльцо, ветки ореха напротив, весь силуэт дома; в темноте ночи его очертания казались ей какими-то устрашающими, и окна проваливались внутрь черными дырами. Внезапно она услышала какие-то приглушенные звуки, затем скрипнула дверь, и на пороге показалась чья-то фигура. Это была Лиля.

Алена облегченно вздохнула, поняв, что это не Руслан. Лиля за тот месяц, что Алена жила в доме, стала ее самым близким другом. Конечно, и перед ней она не посмела открыться, рассказать, что происходит у них с мужем, и все же между ними установились теплые отношения. Когда-то давно Лиля тоже впервые переступила порог этого дома, а поэтому ей были близки и понятны все тревоги, которые испытывала новая невестка.

— Алена? — тихо позвала она.

— Я здесь, Лиля.

— Я слышала, как ты спускалась по ступенькам… Мне и самой что-то не спится, можно посидеть с тобой?

— Конечно, посиди. Ночь такая тихая, теплая, светлая…

— Что-то случилось? — спросила она, опускаясь рядом на скамейку.

— Да нет, ничего… Ничего особенного.

— Ничего особенного — значит, что-то все же случилось… И я, кажется, знаю что. Поругались?

Алена вздохнула. Если бы она только знала, что они ругаются каждую ночь…

— Ты обиделась? Обиделась из-за того, что он вчера не пришел ночевать?

— Немного… Я ведь ждала его, всю ночь глаз не сомкнула, а он даже не предупредил…

— Ну, ничего. Такое бывает. Знаешь, мне в первое время нелегко было привыкнуть к тому, что Юрий в ночную смену иногда работает — страшно даже было в комнате одной оставаться, но со временем привыкла… А Руслан всегда с тобой, просто вчера у друга задержался… Или ты думаешь, что он?..

Смысл ее слов не сразу дошел до Алены, а в тот момент, когда она наконец поняла, что Лиля имеет в виду, она почувствовала, как по телу пробежала стайка мурашек.

— Да нет, я не думаю.

— И не думай, — ответила она спокойно и тихо, — не надо об этом думать, Алена. Руслан — парень хороший, честный, он никогда не станет… Иди в дом, ложись, завтра ведь вставать рано.

— А ты?

— А я еще посижу немного. Знаешь, мне что-то тоже не спится.

— И я не хочу спать. Давай лучше вместе посидим, поговорим… Если ты не против.

Почти час они сидели на скамейке. Лиля рассказывала о своих первых днях, проведенных в новом доме, о том, как постепенно, день ото дня, она начинала чувствовать этот дом своим. О том, как трудно ей было в первое время, как нелегко было найти общий язык с Аллой Васильевной, как защищал ее в спорах Юрий.

— Знаешь, Юрка у меня молодец… И с детьми всегда помогал, ночью часто вместо меня просыпался, укачивал, пока маленькие были, а я спала.

Алена улыбнулась, вспомнив об Антошке и Алешке. Дети Лили были погодками, росли вместе — сейчас им было одиннадцать и двенадцать лет, оба уже вытянулись, обогнав в росте мать, и басили срывающимися хрипловатыми голосами.

— Настоящие мужчины растут, — улыбнулась Лиля, — все в отца… А Юрка еще дочку хочет. Только я уже боюсь рожать, слишком старая я для этого дела. И здоровья нету…

— Ну что ты, какая же ты старая, тебе ведь всего тридцать шесть, — удивилась Алена.

— Все равно, тяжело будет с маленьким ребенком. Сколько он ни уговаривал, я не соглашалась. Боюсь я рожать, Алена. У меня ведь и первые, и вторые роды были очень тяжелыми — еле спасли… На кого же я мальчишек оставлю, если что случится? Нет уж, я лучше племянников нянчить буду… Вот родишь — буду тебе помогать.

Алена вздохнула. Ей было ужасно тяжело думать о ребенке, какое-то противоречивое чувство буквально разрывало ее душу на части, когда она представляла себя маленькое розовое тельце своего малыша, своего первенца, сына…

В ту ночь она так и не уснула, а на следующее утро Лиля, заметив, что глаза у невестки все в мелких красных прожилках, посмотрела на нее с укором:

— Ну вот, досиделись… Что, совсем не спала?

— Совсем, — призналась Алена, — глаза слипаются, ничего не вижу…

— Иди отдохни. Что ты вскочила так рано? Поспи, я сама все приготовлю.

Представив, что сейчас ей придется снова оказаться в одной комнате со спящим мужем, Алена сразу сжалась. Нет, только не это — вдруг, проснувшись, он снова начнет ее бить, мучить своими расспросами? Только не это, уж лучше она вечером ляжет спать пораньше.

День пролетел незаметно, как обычно бывает, когда дел невпроворот. Она убиралась в доме, подметала двор, готовила вместе с Лилей и Мариной голубцы — вечером ожидались гости, потом стирала и кипятила на плите постельное белье. Гости в тот вечер засиделись допоздна — за окном уже совсем стемнело, когда дом опустел и она отправилась на кухню мыть посуду. Все потихоньку расходились по комнатам — спать. Ушел в спальню и Руслан, а она нарочно тянула время, с особой тщательностью намывая до блеска каждую тарелку и чашку, надеясь, что он успеет заснуть к тому времени, когда она закончит мытье посуды. Лиля сидела на кухне вместе с ней, протирала чистым сухим полотенцем мокрые тарелки и убирала их в шкаф. Сегодня у ее мужа была ночная смена.

— Алена, ты как заведенная… Неужели тебе совсем спать не хочется?

— Не хочется, — солгала она, потому что глаза у нее буквально слипались, — да тут уже немного осталось.

— Да ты и не торопишься, я смотрю… Вы что, снова поссорились? — Она прищурилась, и Алена тут же опустила глаза.

— Да нет, Лиля, что ты… С чего нам ссориться-то!

— Я же вижу, что ты как в воду опущенная, все время грустная, и не только сегодня…

— Просто немного скучаю по дому, — уклончиво ответила она, — по родителям…

— Ничего, привыкнешь. Вот увидишь, еще два-три месяца, и будешь чувствовать себя как дома… Со временем все образуется.

Лиля попыталась дотянуться до самой верхней полки в шкафу, где стояли тарелки, и вдруг вскрикнула, Рука ее разжалась, посуда с грохотом упала на пол…

— Ты что? Что с тобой? — Алена тут же подлетела к ней и схватила за руку.

Увидев, как сильно невестка побледнела, она пододвинула ей стул и поспешила налить воды, испугавшись, что Лиля может потерять сознание. Но та отодвинула ее руку со стаканом и, снова согнувшись, застонала от боли.

— Да что с тобой? — Задавая вопрос, она уже слышала, как по ступенькам кто-то спускается вниз, наверное, разбуженный грохотом упавших тарелок, часть из которых разбилась на мелкие кусочки.

— Кажется… кажется, дело плохо, — сдавленно ответила Лиля и попыталась приподняться.

— Да ты что, сиди! — Алена слегка надавила ей на плечо, не поняв, почему она решила встать. Но Лиля все же встала, и через секунду Алена увидела расширившимися от ужаса глазами, что то место, где она сидела, залито кровью.

— Я так и знала… — прошептала Лиля, бледнея буквально на глазах, — так и знала, что это будет… Алена, пожалуйста, нужно вызвать «скорую помощь»… Нужно позвать Юру, я боюсь без него ехать в больницу… Боже мой, сейчас ведь ночь…

И в следующую секунду она, обессилев, рухнула на стул. Глаза ее закрылись — Алена поняла, что она близка к тому, чтобы потерять сознание. Дверь распахнулась — на шум пришла мать.

— Что случилось?!

— Кровотечение… У нее кровотечение, — побелевшими губами прошептала Алена, но Алла Васильевна, казалось, сама все поняла раньше, чем успела услышать ее ответ.

— Так я и знала… Так и знала! Ведь говорила ей — лежи, не двигайся, нечего тебе домашней работой заниматься, не первый год здесь живешь, никто не подумает, что лентяйка… Разве можно, с ее-то здоровьем! Собери осколки, Алена, и вызови «скорую помощь». Третий месяц беременности, кровотечение…

Все происходило как в тумане. Алена быстро смела осколки, собрала их совком в мусорное ведро и дрожащими пальцами набрала номер «скорой». Алла Васильевна тем временем проворно и быстро наколола льда из морозильной камеры в холодильнике, побросала куски в полиэтиленовый пакет и положила на живот невестке.

— Потерпи, не бойся, все будет нормально… Ведь говорила тебе, сто раз говорила…

Лиля уже ничего не отвечала, только одними глазами поблагодарив мать за заботу. Алена вызвала «скорую», мысленно про себя повторяя, что с Лилей ничего не может случиться, что все будет хорошо — и даже в том случае, если она потеряет ребенка… Значит, она все же ждала ребенка, просто до поры до времени решила об этом молчать, значит, вчера ночью она обманывала Алену…

— Срочно беги в цех, — голос Аллы Васильевны доносился как будто издалека, — позови Юрия!

Алена выскочила из дома, по дороге накинув на плечи вязаную кофточку. Цех находился не очень далеко от дома, через три улицы. Она мчалась по темной дороге, спотыкаясь, мысленно повторяя одну только фразу: «Все будет нормально!»

Все будет нормально, с Лилей ничего не случится, ее дочка останется жива, она родится, врачи спасут и мать, и ребенка…

Увидев освещенные окна работающего цеха, она побежала еще быстрее. Запыхавшись, подлетела к проходной. Двери были заперты, и она принялась изо всех сил стучать по железной поверхности.

— Откройте, пожалуйста, откройте!

Охранник, показавшийся с той стороны, смотрел на нее с удивлением.

— Откройте, мне срочно нужен Юрий Краснов, я его невестка… Срочно!

Он впустил ее, собираясь что-то сказать, но она не стала слушать, устремившись к зданию — туда, где горели освещенные окна работающего цеха. Там шумели станки — никто даже не обернулся, не услышал, что она вошла. А она искала глазами Юрия — и не могла найти. Выбежав, она прошла по слабо освещенному коридору, открыла одну, другую дверь… Пустые железные клетки, мертвые, без человеческого присутствия… Железная лестница вела наверх, она взбежала по ней — здесь, наверху, располагались административные помещения. Все двери были закрыты. Алена досадливо ударила кулаком в одну из дверей и снова побежала вниз, пролетев мимо работающего цеха в подвал — туда, где располагалась котельная. Единственная дверь пропускала узкий луч света, Алена дернула ее изо всей силы, и она распахнулась…

Тусклая лампа освещала два силуэта, слившихся в единое целое. Два человека, находившиеся в помещении, сначала даже не заметили, что на них смотрят. Спина Юрия, покрытая мурашками, которые Алена почему-то сумела различить при слабом свете лампы, плавно поднималась и опускалась, лопатки двигались под смуглой кожей, и их движение создавало отчетливые волны, которые потом так часто вспоминала Алена… Она запомнила эти волны на всю жизнь, как и выражение ужаса в глазах своей подруги Милы, которая лежала на боку, вцепившись побелевшими пальцами в спину своего любовника.

В ту же ночь Лиля умерла. «Скорая» приехала слишком поздно, когда она уже потеряла практически невосполнимое количество крови, которой в больнице к тому же не оказалось. Как обычно бывает в таких случаях, ее собирались на вертолете доставить в районную больницу, но вертолет не понадобился.

На похороны съехалось много народу. Сквозь пелену помутневшего взгляда Алена смотрела на мать Лили — еще не старую женщину, пережившую свою дочь… Женщины сидели в комнате, возле тела умершей, стонали и плакали. Алена не проронила ни слезинки. Она словно находилась в прострации — события последних трех дней превратили всю ее жизнь в туманный сон, тяжкий полубред, и этому состоянию, казалось, никогда не будет конца. Крепко прижимая к себе плачущих мальчишек, оставшихся без матери, она молчала, стиснув зубы, не зная, откуда взять слова, чтобы их успокоить. Безудержно рыдала младшая сестра Лили — ровесница Алены, еще незамужняя Наташа; не замечая ничего вокруг себя, глядя потускневшими глазами в одну точку, стоял возле тела жены Юрий…

Их взгляды ни разу не встретились. Она старалась не смотреть в его сторону, глядеть сквозь него, внушить себе, что его нет, что его просто не существует, как не существовало и той ужасной ночи, когда она увидела весь этот кошмарный сон…

И все же никак не могла от него избавиться. Она смотрела на бледное, заострившееся лицо Лили, а видела глаза Милы. Словно в замедленной съемке — дрогнули в сладкой истоме ресницы, приоткрылись влажные, туманные от наслаждения черные узкие зрачки, и вот они расширяются, брови ползут вверх, и постепенно эти глаза застилает настоящий животный страх. Пальцы разжимаются, оставляя белые следы на мускулистой спине, падает высоко закинутая на бедро нога, и вот уже другие глаза смотрят на нее с тем же, выражением ужаса…

Она никак не могла избавиться от этих воспоминаний. В ту ночь она убежала, бросив через плечо лишь одну фразу, а потом, посреди дороги, обессиленная, опустилась прямо на каменистую землю и долго-долго рыдала… Наверное, в ту ночь она и выплакала все свои слезы, поэтому теперь, в день похорон, ее глаза оставались сухими, и только мертвенная бледность лица — почти как у покойницы — выдавала ее переживания. Юрий успел застать Лилю живой, только она уже не приходила в сознание. Она так и умерла у него на руках, не сказав больше ни слова и не узнав того, что узнала Алена. Умерла вместе со своей неродившейся дочкой…

Почти год после всего этого Алена жила как в тумане. Она практически не разговаривала ни с кем, все чаще и чаще стремясь оставаться наедине с собой, каждую неделю ходила на могилу Лили, поливала посаженные цветы и маленький куст шиповника. Их отношения с мужем не изменились к лучшему, правда, после похорон невестки он перестал донимать ее своими расспросами, перестал бить… Только ей почему-то было уже все равно. Она видела, что с каждым днем они отдаляются друг от друга, что он все чаще и чаще не приходит домой ночевать, а она смотрела на все это сквозь пальцы, равнодушно и отстраненно, — впрочем, как и на то, что все реже и реже он обращал на нее внимание как на женщину… Ей и не нужны были эти короткие совокупления, во время которых она не успевала ничего почувствовать — лежа пластом на кровати, неподвижная, думала только о том, чтобы это поскорее закончилось. Равнодушно выслушивала его недовольное бормотание по поводу того, что постельное белье уже несвежее — оно и правда было несвежее, его уже давно пора было выстирать, как и пора было поменять запылившиеся занавески на окнах, разобрать вещи в шкафу, выбить ковры на стенах… Она смотрела на все это словно сквозь туманную призму — абсолютно без эмоций, поняв, что теперь, после того, что случилось, этот дом уже никогда не станет для нее своим, что она не сможет переступить через саму себя, простить мужу все его издевательства и его равнодушие, простить Юрию ту ужасную ночь… С ним она практически не разговаривала, лишь изредка, не поднимая глаз, обменивалась ничего не значащими фразами. Ей казалось, что жизнь ее закончилась, так и не начавшись. Марина постоянно ворчала на нее за то, что она перестала принимать участие в домашних делах. Мама, Алла Васильевна, смотрела удивленно и непонимающе, но со временем и в ее взгляде Алена стала замечать осуждение… И даже соседские женщины уже начинали судачить о том, какая нерасторопная невестка попалась Алле Васильевне, как не повезло с женой Руслану. Но ей было все равно. Сама она прекрасно понимала, что ведет себя не так, как надо, но не могла ничего поделать со своим полным равнодушием. Внутри была пустота, и она заполняла ее общением с осиротевшими мальчишками — Антошкой и Алешкой, оживая только в их присутствии. Она делала с ними уроки, ходила в школу на соревнования по футболу, смотрела детские фильмы, штопала им носки и стирала одежду… Дни проходили за днями — суровая, снежная зима таяла, уступая место весне, потом опять пришло лето…

Произошедшие события постепенно начинали терять свою яркость, боль притуплялась, но равнодушие оставалось. Алена продолжала делать все механически, не вдумываясь в смысл своих действий, не придавая никакого значения всему тому, что ее окружало. Изредка, проходя мимо зеркала, висевшего в коридоре, она бросала взгляд на бледное, осунувшееся лицо, провалившиеся куда-то в глубину глаза, плохо причесанные волосы… Женщина, смотревшая на нее из зеркала, казалась ей незнакомкой, появившейся словно из ниоткуда и поселившейся в ее теле, в ее душе, ставшей не только ее оболочкой, но и ее внутренней сущностью. «Неужели так будет всегда?» — спрашивала она себя и тут же отвечала на этот вопрос другим вопросом: «А разве может быть иначе?..» Значит, такая судьба была написана ей на роду, и ничего с этим не поделаешь.

Каждое утро она просыпалась рано — все в доме еще спали, но теперь она не спешила, как прежде, заниматься домашними делами. Она любила раннее утро, влажную свежесть, прозрачный утренний воздух, поэтому почти каждый новый день начинала с прогулки. Она уходила далеко в горы, взбираясь все выше и выше, а потом долго смотрела вниз — туда, где распластались маленькими серыми квадратами деревянные постройки, в которых жили люди. Она видела родительский дом и дом Руслана, теперь уже не чувствуя своим ни один из них. Эти каждодневные утренние прогулки помогали ей видеть хоть какой-то смысл в своем существовании. Она оставалась одна, наедине с собой, в стороне от чужих осуждающих взглядов, и от этого ей становилось легче.

Рано утром она никогда никого не встречала в горах, а поэтому сильно удивилась, когда однажды, во время одной из своих утренних прогулок, заметила вдалеке чей-то силуэт. В горах стоял туман, поэтому она сразу не поняла, что это за человек — мужчина или женщина. Сворачивать с узкой тропинки было уже поздно, возвращаться назад ей не хотелось, и она решила пройти мимо, надеясь, что этот человек окажется незнакомым и ей не придется вступать с ним в беседу. И все же она продолжала напряженно вглядываться в его очертания, с каждым новым шагом убеждаясь в том, что этот человек — женщина… А потом вдруг, в какую-то долю секунды, еще не успев разглядеть, она уже поняла, что эта женщина — Мила.

Она хотела остановиться, повернуть назад, но ноги как будто сами несли ее вперед, делая то, чему мучительно сопротивлялось сознание. И вот они уже стояли друг напротив друга — бывшие подруги, судьбы которых переплелись столь странным образом. Два силуэта вырисовывались смутными очертаниями в горном тумане почти на самом краю обрыва. И первым внезапным желанием одной из них было столкнуть другую в эту пропасть. Алена подняла глаза, пылавшие настоящей ненавистью, и даже слезы, которые текли по щекам Милы, только еще сильнее разожгли в ней эту ненависть. Казалось, что время остановилось, повисло над пропастью, запутавшись в горном тумане; прошедшая с момента встречи минута показалась обеим целой вечностью, в которой уместилось все прошлое и настоящее. И вдруг Мила упала на колени и, обхватив руками ноги Алены, зарыдала в голос. Алена, брезгливо дотронувшись до ее плеча, попыталась высвободиться из этих цепких объятий, но, почувствовав их силу, прошептала только одно слово: «Отпусти».

— Отпусти меня, не трогай, слышишь?..

Цепи разомкнулись, но она продолжала стоять на месте как вкопанная, не понимая, что ее держит. Слова, доносившиеся снизу, казалось, проходят мимо, не затрагивая сознания, растворясь во влажном воздухе.

— Прости меня, умоляю, прости. Пойми, что я его любила. Любила, и до сих пор люблю, и ничего не могу с этим поделать… Алена! Ты ведь этого не знаешь… Не знаешь, что такое любовь. Это невозможно ни с чем сравнить, это выше и сильнее всего на свете, с этим ничего не поделаешь — ты просто любишь, и все. Глаза, голос, походку, кожу, губы, улыбку… Без нее — как без воздуха…

— Замолчи! Не смей об этом говорить, не смей себя оправдывать! Ты, ты одна во всем виновата, это из-за тебя она умерла! Из-за тебя!..

Теперь ее уже невозможно было остановить. В душе ее накопилось столько невысказанной боли, которая рвалась теперь наружу, облеченная в злые слова, и она даже не почувствовала, как по ее щекам — впервые с той самой ночи, когда она рыдала на дороге — потекли горячие соленые слезы.

Они сидели рядом, прямо на холодной и влажной земле, как когда-то давно. Подогнув колени, Алена низко опустила голову, спрятала в ладонях лицо, и ничего не могла поделать с тем, что слова, которые она слышит, проникают глубоко в ее душу, выворачивая все наизнанку, переворачивая весь ее маленький мир, который она сама для себя придумала когда-то давно, еще в детстве, и в котором теперь задыхалась.

— Это — как разряд электрического тока. Его глаза — ты в них просто растворяешься, ты не замечаешь, не можешь и не хочешь замечать больше ничего вокруг, ты только об этом и думаешь… Когда ты с ним — время летит как огненная стрела, а когда его нет, оно тянется и кажется бесконечным. Ты полностью теряешь волю, теряешь способность сопротивляться обстоятельствам, ты только этим и живешь — от встречи до встречи. Больше ничего в жизни не существует, все остальное кажется не важным, только его взгляд, его прикосновения… С этим невозможно бороться, и к этому невозможно привыкнуть. Что бы ни случилось — от этого нельзя отказаться, потому что проще умереть. Вот что такое любовь, Алена. Я все это испытала в первую же минуту, когда увидела Юрку. И с этой минуты моя жизнь превратилась в череду мучений и блаженства… Если бы ты только знала, что я пережила в тот момент, когда он в первый раз меня поцеловал! Ни с чем невозможно сравнить это ощущение полного счастья, но и муки, которые я испытывала потом, тоже ни с чем не сравнимы. Помнишь, в тот вечер накануне твоей свадьбы мы об этом разговаривали. Я много глупостей наговорила, много злого… Я просто притворялась, поверь, просто изображала из себя глупую девчонку, вполне довольную тем, как течет ее жизнь. Я, наверное, отдала бы все на свете, чтобы вернуть время и попытаться все изменить, только у меня все равно бы ничего не получилось. Ты все молчишь…

— Я слушаю, — тихо ответила Алена, — кажется, тебе есть что сказать… Но ведь у него была жена, Мила. Как же ты могла?..

— Говорю тебе, это выше сил. Ничего с этим не поделаешь, тебя словно несет по течению. Да я тысячи раз пробовала оборвать весь этот кошмар! И все равно — только увижу его, тут же сердце падает вниз, и ни о чем уже не могу думать. Если бы ты только знала, как сильно я его люблю…

— Ну а он? Он тебя тоже любит?..

— Не знаю, Алена. Честно говоря, не знаю. Одно могу сказать тебе совершенно точно — для него наша связь была так же мучительна, как и для меня. И он любил… Может быть, тебе странно слышать эти слова, но он по-своему все же любил свою жену. И до сих пор, наверное, любит, не может себе простить… Мы ведь больше не встречались — ни разу, с той самой ночи, когда ты нас увидела… Целый год я живу без него. Но внутри меня все осталось по-прежнему. Это — на всю жизнь, наверное, мне суждено умереть с этой любовью. Вот так, Алена. Видишь, как бывает… Если бы ты могла меня простить!

— Не знаю, Мила… Наверное, не мне тебя прощать.

— Ты просто не представляешь, что я пережила за этот год, а в тот день, когда узнала о ее смерти, вообще жить не хотела… Только ребенка жалко было, из-за нее, из-за дочки, я в тот день на себя руки не наложила. Она ведь ни в чем не виновата.

Долгое время они сидели молча, не двигаясь, наблюдая, как туман медленно расступается, словно тая под первыми лучами солнца. Потом Алена медленно поднялась и, не глядя на Милу, проговорила тихо, но отчетливо:

— Если бы ты только знала, как я несчастлива.

И, не оборачиваясь, быстро спустилась вниз по тропинке, оставив в полной неподвижности, наедине с самой собой и со своими мыслями, девушку, которая когда-то была ее подругой.

Вернувшись, она долго сидела во дворе, на той самой скамейке под вишней. У нее было такое ощущение, что с того момента, когда она вышла с этого двора, прошел не час, а целая жизнь. Она вернулась сюда совершенно другим человеком, поняв, что больше не хочет смотреть со стороны на то, как протекает ее жизнь. Неслышно поднявшись наверх, она прошла в спальню. Руслан спал на боку, отвернувшись к стене. Медленно приоткрыв створки шкафа, она принялась складывать в сумку свои вещи.

А через час уже стояла у порога родительского дома. Несколько недель назад, когда она в последний раз была в гостях у матери, на обратной дороге она подсчитала количество шагов, которое ей необходимо пройти от дверей родительского дома до дверей дома, в котором она живет. Сто шестьдесят восемь шагов. Она прошла их, ступая с каждым шагом все увереннее, все быстрее, — и только в тот момент, когда оказалась у калитки, поняла, что она, собственно, сделала. Внутри ее все кипело, рвалось наружу, какое-то смутно знакомое, но уже давно забытое ощущение торжества. Прислонившись к деревянной калитке, она улыбнулась самой себе, потом просунула руку в щель между забором, открыла нехитрую задвижку с той стороны и, не задумываясь ни на секунду, шагнула вперед.

Знакомые ветки яблони, растущей во дворе, свисали низко-низко. Алена наклонилась, осторожно, чтобы не задеть, прошла под ними, подняла глаза… и тут же встретилась с глазами отца. Он стоял посреди двора, настороженно всматриваясь в пространство, пытаясь разглядеть неожиданного раннего посетителя.

— Отец…

Он смотрел на нее — похудевшая, ссутулившаяся фигура, бледное лицо, наспех расчесанные волосы, большая сумка в руке, — и с каждой секундой выражение его лица менялось. Возникшее вначале недоумение сменилось радостью, но эта радость постепенно уходила, уступая место совсем другому чувству. Сжавшись в комок, уже по привычке ожидая удара, Алена вдруг подумала о том, что одной ее решительности может оказаться мало.

— Что ты здесь делаешь? Почему у тебя в руке сумка? Что в ней?

— В ней — мои вещи… Я пришла навсегда, я вернулась… Вернулась домой. Я больше не могу…

Брови его сдвигались, зрачки расширялись, и она тщетно пыталась отыскать в его глазах хоть каплю сочувствия и понимания.

— Тебя выгнали?

— Меня никто не выгонял. Я сама ушла, папа. Я не хочу больше там жить, хочу вернуться домой!

Он не отвечал, внимательно всматриваясь в ее глаза с возрастающим изумлением.

— Да как ты… Как ты могла! Как тебе не стыдно! Сейчас же иди обратно, иди к своему мужу, возвращайся к себе домой, слышишь!

— Мой дом — здесь, — попыталась возразить она, но он даже не стал ее слушать.

— Твой дом там, где живет твой муж! Кажется, ты выходила замуж по доброй воле, никто тебя к этому не принуждал! Разве я не прав? Что это еще за детские капризы? Как ты смеешь позорить семью, что за ерунду ты говоришь? Насмотрелась по телевизору дурацких фильмов…

— Я не хочу больше с ним жить! Я не люблю его и никогда не любила!

Крик отчаяния заглушил звук пощечины. Она видела, как его рука медленно поднимается вверх, как поворачивается ладонь ребром, инстинктивно отстранилась, но было уже поздно… В ее лицо словно плеснули кипятком. Не в силах поверить в то, что происходит, она подняла на него умоляющие глаза:

— Отец, разреши мне вернуться домой! Пожалуйста, разреши!

— Твой дом — там, где живет твой муж. Ты замужняя женщина, Алена. Уходи. Иди туда, откуда пришла.

Она подняла глаза наверх — туда, где приглушенным светом горело окно в спальне матери. Ей даже показалось, что она различила ее тень, мелькнувшую в оконном проеме. Но все это было уже не важно — обернувшись, она побежала прочь, снова глотая слезы, еще не веря в то, что произошло…

Самым странным в этой ситуации было то, что никто так и не узнал о ее попытке к бегству. За те несколько минут, пока она отсутствовала дома, здесь абсолютно ничего не изменилось. Никто еще не проснулся, и Руслан все так же продолжал спать на боку, спиной к двери. Она медленно разобрала сумку, повесила вещи обратно в шкаф — и вдруг, уже не отдавая себе отчет в том, что делает, начала громко смеяться. Так громко, что Руслан зашевелился, раскрыл сонные глаза…

— Что с тобой? Ты с ума сошла?

Но она не отвечала.

— Да прекрати ты, слышишь? Совсем свихнулась!

Он раздраженно повернулся на другой бок, натянул одеяло до самого подбородка, как-то по-детски уткнувшись в него носом, и она замолчала.

— Руслан? — позвала она спустя минуту, уже окончательно успокоившись. Он не отвечал, но она знала, что он не спит, что он слышит — не может не слышать того, что она ему говорит. — А ведь я не люблю тебя. И никогда не любила, знаешь?

— Взаимно, — равнодушно ответил он, — дай поспать в единственный выходной!

Начиная с этого дня она снова погрузилась в прежнее заторможенное состояние, в котором пребывала до момента своей странной встречи с бывшей подругой. Прошел еще один год — такой же, как и первый год ее замужества. Казалось, этому никогда не будет конца. Иногда по вечерам, прислонившись к холодной каменной стене дворовой постройки, она пыталась понять: почему она вышла замуж за Руслана?..

События прошедших двух лет вставали перед глазами четко и ясно, но ответа на вопрос она не находила. И в самом деле, как она могла решиться выйти замуж за человека, которого совсем не знала? Только лишь по той причине, что она родилась и выросла среди народа, который глубоко хранит и почитает традиции старины — традиции, согласно которым веками жили в горах их предки? Но разве этого достаточно? Разве время в их маленьком селе остановилось, разве оно не течет, как везде, изменяя взгляды, устои и нравы? Алена прекрасно знала о том, что стоит спуститься чуть ниже, в город, или даже в селение, не настолько изолированное от остального мира, — все будет по-другому. Там совсем близко, в нескольких километрах от их деревни, женщина никогда не выйдет замуж за мужчину, которого не знает; там перед свадьбой люди встречаются несколько месяцев — а иногда даже живут вместе… И далеко не всегда потом женятся — возможно, понимая, что не созданы друг для друга. У них есть возможность узнать друг друга и понять, есть ли между ними чувство. А здесь, в их деревне, даже вообразить себе такого нельзя — чтобы парень с девушкой встречались до свадьбы. Если кто-то и встречается — то тайком, не говоря ни слова. Их обычаи очень напоминали патриархальные обычаи местных горских селений, расположенных поблизости, — там девушки и по сей день выходили замуж, практически не узнав своего мужа, и горе было той, для которой муж становился уже не первым мужчиной. Алена знала и о том, что в городе девственность, которая так высоко ценится в их селе, считается уже далеким пережитком прошлого. Но раньше она об этом особенно не задумывалась, принимая жизнь такой, какая она есть, считая все это вполне нормальным и естественным. Она и сама, случись такое пару лет назад, наверняка осудила бы девушку, которая решилась вступить во внебрачную связь. Она ясно помнила свой ужас и смущение, когда узнала о том, что у ее подруги Милы есть любовник. Это слово внушало ужас и страх — больше ничего. И вот теперь, когда все это затронуло ее так глубоко…

За прошедшие два года она на собственном опыте убедилась, каковы печальные последствия бездумного вступления в брак, как ужасно чувствовать себя вещью — а она чувствовала себя именно вещью, а не человеком. Но ведь когда-то давно восточные женщины ходили в парандже, а теперь никто не смущается открыть лицо перед посторонним человеком, это кажется совершенно естественным — чтобы люди видели твое лицо. Тогда почему же люди до сих пор не могут решиться на то, чтобы позволить себе испытать настоящее чувство, прежде чем связать жизнь с каким-то человеком? Почему они не хотят позволить себе любить? Любить по-настоящему, так, как любит Мила… Неужели считают, что без любви можно прожить? Но разве та жизнь, которой сейчас живет она, Алена, называется жизнью?

Когда-то давно она мечтала о ребенке; теперь же она благодарила судьбу за то, что она не позволила им его зачать. Редкие и быстрые совокупления — за последний год их было не больше пяти — не приносили плода, и Алена была только рада, что беременность так и не наступила. Ей было одиноко, но она не хотела обременять этим одиночеством еще одного человека, который — ведь права была Мила — ни в чем не виноват. Ребенок не может быть виноват в том, что его родители не любили друг друга, как и в том, что они любили друг друга втайне, преступной и запретной любовью. И где же она теперь, та детская сказка про принцессу Жасмин? Алена не могла даже представить себе, что когда-то верила в эту сказку и в то, что свадебное платье станет для нее пропуском в волшебную страну, в которой она наконец станет принцессой. Два прошедших года словно огромная пропасть разделили ее жизнь на две половины. Первая половина была мечтой, а вторая — реальностью. Только обратной дороги не было. Но ее пугало не это — она не хотела возвращаться обратно. Ей становилось страшно от того, что она не видит ничего впереди. Только глухая стена, разбить которую ей не под силу…

Проходили дни и месяцы, но ничего не менялось. Со временем до нее стали доходить слухи, что муж от нее гуляет. Она восприняла это известие с полным равнодушием, мысленно задав себе только один вопрос: интересно, он любит ее, эту женщину? Впрочем, по большому счету и это было ей все равно.

Иногда она смотрела на себя со стороны — механические движения, заученные до автоматизма: принесла воды, нагрела, помыла посуду, заполнила кастрюлю, нарезала картошку, снова принесла воды… Робот. Она не чувствовала себя живым человеком, не испытывала никакого вкуса к жизни, никаких желаний, кроме одного — чтобы от нее все отстали. Чтобы муж не надоедал, не жужжал под ухом, чтобы не слышать его занудного бормотания и постоянных упреков Марины, не видеть вечно недовольную свекровь — чтобы ее никто не трогал. Едва проснувшись утром, она хотела, чтобы побыстрее закончился день и наступила ночь, чтобы Руслан опять не пришел домой ночевать или пришел как можно позже, чтобы Марина уехала в Кисловодск и подольше не возвращалась, чтобы Алла Васильевна ушла пить чай к соседке, чтобы в кувшине побыстрее закончилась вода и ей снова пришлось выйти из дома…

Приходя на родник, она медленно наклонялась, опускала кувшин и следила, как поток прозрачной, чистой воды заполняет пустое пространство. Иногда она оставляла кувшин в воде — полностью заполненный, он превращался в маленькую плотину, препятствующую быстрому движению горного потока, образуя на его поверхности небольшой бугорок. Течение было настолько сильным, что тяжелый, наполненный водой кувшин с трудом удерживался в руке. Алена медленно вынимала его из воды, перекидывала через плечо, немного подождав, пока холодные капли стекут с поверхности, а потом долго стояла, словно в оцепенении глядя на бегущую воду и прислушиваясь к ее шуму. Ей не хотелось уходить — иногда она ощущала странное, пугающее желание прыгнуть вниз, слиться с водой, раствориться в ней, позволить ей унести себя — далеко-далеко, туда, куда она захочет… Наклонившись, она опускала в воду пальцы — сначала вода казалась прохладной, но постепенно руки леденели, мышцы начинало сводить судорогой. Алена подносила пальцы к губам и согревала своим дыханием. Обратная дорога каждый раз казалась ей путем на эшафот. Тысячи раз она ловила себя на мысли о том, что, если бы на этой дороге был хоть один поворот, она, не задумываясь, свернула бы. Но дорога была прямой и каждый раз приводила ее все к тому же месту, откуда она ушла, — к дому, ставшему для нее клеткой.

— Тебя за водой нельзя посылать, — ворчала Марина, — вечно ходишь по три часа, посуда вся уже засохла, теперь не отмоешь… Что ты там делаешь?

— Воду набираю, что же я еще могу там делать, — равнодушно отвечала Алена, выливая воду в чайник и с тоской замечая, что кувшин еще почти полный.

— В следующий раз, пожалуйста, набирай воду побыстрее.

— Хорошо, — соглашалась Алена, зная, что в следующий раз все повторится снова — чем дальше уходила она от дома, тем мучительнее ей было снова туда возвращаться. Шум горного потока завораживал ее настолько сильно, что она не могла оторвать от него взгляда, как будто надеялась отыскать в этой воде каплю своей надежды. Неподалеку от родника росли желтые цветы, образуя маленькую густую полянку среди грязно-серых камней. Алена часто смотрела на эти цветы и удивлялась, как это они выросли здесь, где вокруг не было ни одной травинки, ни одного дерева… Однажды она сорвала цветок, медленно поднесла к лицу, к самым глазам, различая мелкие, тончайшие прожилки — сосуды, по которым течет влага. Цветок источал какой-то горький запах — некоторое время повертев его в руке, она наклонилась и опустила его в воду, которая тут же охотно подхватила его и унесла с собой…

И вдруг Алена вскрикнула, увидев, как с шеи слетел золотой кулон и упал прямо в воду. Застежку на цепочке уже давно пора было починить, но она каждый раз забывала об этом, и вот теперь поплатилась за свою забывчивость — золотой полумесяц улегся на дне, отражаясь сверкающим бликом в толще прозрачной воды. Он попал в ложбинку между камнями — поэтому вода не унесла его, не взяла с собой, как тот желтый цветок, который сорвала Алена. И все же достать его было практически невозможно. Вода такая ледяная, да и дно слишком глубоко…

— Девушка, у вас, кажется, неприятности? — вдруг услышала она чей-то голос и вздрогнула, испугавшись. А обернувшись, сразу же, в считанные доли секунды, поняла, что ее жизнь полностью изменилась.

У него были темные глаза — почти такие же, как у нее, даже еще темнее — совсем черные цыганские глаза и бледная кожа; полные, неочерченные губы и узкие теплые ладони. Почему-то тогда, в самую первую минуту их встречи, еще не зная, кто это стоит перед ней, и, конечно же, не дотронувшись до его руки, она подумала, что у него, наверное, теплые ладони. Все происходило как во сне — а может быть, вся прошедшая до этой минуты жизнь снова показалась ей сном, который наконец-то закончился. Какое-то смутное чувство тревоги сжало ее сердце и тут же отпустило, уступая дорогу совершенно новому для нее ощущению безоблачного и беспричинного счастья. У нее закружилась голова, а толчки пульса на шее вдруг стали настолько ощутимыми, что она даже подумала: «Сейчас оно выскочит из меня, мое сердце». Горячая волна быстро прокатилась по всему телу, ноги вдруг стали ледяными… Все это длилось не больше минуты, а потом она как будто очнулась ото сна.

«Что это со мной? Совсем чокнулась», — подумала она отстраненно, почти физически ощущая, как равнодушие тугой и вязкой жидкостью снова заполняет ее, словно опустевший сосуд. Не могла понять только одного — почему продолжает смотреть на него, почему никак не может отвести взгляда. Казалось, что время повисло над ними и даже вода в реке остановилась, потому что она перестала слышать ее шум. Поняв, что так дальше не может продолжаться — прошедшая минута показалась ей чуть ли не вечностью, — она с усилием опустила глаза, подняла кувшин и быстро пошла вверх по горной тропинке, в душе проклиная себя за глупое поведение. Но остановилась, не пройдя и десяти шагов, — самообладание окончательно вернулось, и она вспомнила, что ее золотой кулон остался на дне. Остановившись, медленно обернулась и снова увидела его — он стоял, заслонившись ладонью от яркого солнечного света, и смотрел ей вслед.

— Я уронила в воду кулон с цепочки, — громко сказала Алена, не сдвинувшись с места.

Она ожидала от него ответа, но, конечно же, совсем не такого, который услышала:

— Как тебя зовут?

— Я уронила в воду кулон с цепочки, — снова повторила она, — он там, на дне…

Его голос тогда показался ей странным — низким, хрипловатым, немного неприятным, но в то же время она почувствовала, как странное ощущение потери времени и пространства снова возвращается к ней. Она не понимала, почему стоит на месте, как будто ноги вросли в землю, почему не возвращается и не уходит, почему опять перестала шуметь вода…

Так и не пошевелившись, она наблюдала, как он медленно снимает рубашку, как матово блестит в широком потоке солнечного света его кожа, как он наклоняется к воде, как двигаются под кожей его лопатки.

— Спасибо.

Она протянула руку, чтобы взять кулон, изо всех сил стараясь не смотреть на его кожу, покрытую мелкими капельками прохладной воды, не видеть его глаза, такие черные, что сердце снова падало куда-то вниз… Она видела только его ладонь — узкую, с тонкими, не привыкшими к работе пальцами и маленький кусочек золотого металла, который лежал на этой ладони… Она протянула руку, но в этот момент пальцы его сомкнулись, и ей все-таки пришлось посмотреть ему в глаза.

— И все-таки как тебя зовут?

Он смотрел без улыбки, серьезно и пытливо, немного нахмурившись, как будто пытался прочитать в глазах ее имя. Некоторое время она молчала, а потом, совсем не ожидая этих слов, ответила:

— Жасмин.

— Откуда у тебя такое странное имя? — Он разжал пальцы, и она тут же схватила кулон, зажала в ладони и быстро-быстро пошла, почти что побежала, прочь. Он не окликнул ее, а она не обернулась — через десять минут она уже была на кухне, наливала воду в чайник, не слушая и не слыша недовольное бормотание Марины… А еще через десять минут поняла, что больше всего на свете хочет вернуться туда, откуда только что убежала.

Медленным прозрачным потоком лилась вода из кувшина, в сквозном потоке яростного солнечного света напоминая расплавленное золото. Мелкие капли, оставшиеся на гладко-синей поверхности чайника, отражали этот же свет как-то по-иному — словно гладкий осколок голубой жемчужины, каждая из них медленно стекала вниз и останавливалась, успокоившись, будто отыскав свое место. Алена смотрела словно завороженная, впрочем, не думая и не замечая всего этого привычного человеческому глазу волшебства.

— Послушай, невестка, — Марина бросила на нее недоуменный взгляд исподлобья, — ты бы хоть один раз полы подмела. Я же ведь не двужильная, да и мать с утра до вечера на огороде гнется. А тебе как будто все равно. Стоишь как каменное изваяние. И о чем это ты все время думаешь?

Алена не отвечала, не в силах отвести взгляда от воды. Голос доносился до нее как будто издалека — она его слышала, но в то же время сомневалась в его реальности. Да и что она могла ответить Марине? Что жизнь превратилась для нее в мутный и скучный, страшный в своем однообразии поток, что она совсем забыла, что такое радость, и выплакала уже столько слез, что их, кажется, совсем уже не осталось? Что сейчас, буквально несколько минут назад, там, на роднике, она встретила человека, лицо которого до сих пор стоит у нее перед глазами? Что она даже не знает его имени, не знает о нем ничего, но тем не менее не может перестать о нем думать? Да разве скажешь такое, разве признаешься?.. Была бы жива Лиля — было бы другое дело. Та бы выслушала, а может быть, даже поняла ее… Хотя что тут понимать! Алена попыталась отмахнуться от своих странных мыслей: в самом деле, ведь не случилось ничего значительного, ничего особенного — просто повстречала у родника парня, и тот помог ей справиться с ее маленькой бедой, вытащил кулон из воды. Он уже, наверное, и думать о ней позабыл, а она, как всегда, возвела пустяк в степень проблемы! Как будто их у нее и без того в жизни мало!

Улыбнувшись и тут же увидев себя со стороны — улыбка получилась вымученной и искусственной, — Алена снова нахмурилась и, не говоря ни слова, принялась с яростью шинковать вилок капусты. Сочные, свежие листья хрустели под ножом, превращаясь в ровные и длинные светло-зеленые полоски, одна к одной, и Алена постепенно успокаивалась. С ней часто случалось, что вот в таком монотонном и незначительном в общем-то занятии она находила для себя выход из тупика. Мысли хоть и не уходили совсем, но отступали, покрывались пеленой тумана, и она продолжала резать капусту, стараясь так, словно видела в этом свое предназначение на земле.

День этот тянулся, казалось, целую вечность. Кухонные хлопоты отвлекали, но вместе с тем в присутствии Марины Алена продолжала чувствовать себя неуютно, словно находясь под прицелом ее пристальных, всевидящих глаз. «Старая дева!» — подумала она раздраженно, но тут же одернула себя: кто дал ей право быть такой жестокой? Можно ли винить человека в том, что жизнь его не сложилась? Ведь это — почти то же самое, что обвинять калеку в его физическом уродстве… Если женщина не сумела создать собственную семью, это еще совсем не означает, что она неполноценна. Кто знает, сколько страдала Марина от того, что одинока, что, уже почти достигнув сорока лет, продолжает жить с родителями, что не родила и, наверное, уже и не мечтает о том, чтобы родить ребенка — собственного, своего ребенка, испытать самую главную, ни с чем не сравнимую радость?

— Марина… — Алена подняла глаза и, как обычно, задала вопрос, который и сама не ожидала от себя услышать: — А почему ты не вышла замуж?

Некоторое время в кухне стояла полная тишина — казалось, что каждая из двух присутствующих женщин даже перестала дышать, а потом Марина ответила спокойным и ровным голосом:

— Не взял никто, вот и не вышла. — И, словно ничего не произошло, продолжила снимать пену, вспучившуюся на краю огромной кастрюли.

— И ты никогда… Ты никогда никого не любила? — Алена прошептала это одними губами и удивилась тому, что Марина все-таки расслышала ее вопрос. Расслышала и ответила на него — все так же ровно и спокойно, казалось, абсолютно равнодушно:

— Любить нельзя. Людей — нельзя. Можно любить растения, цветы. Животных… Собак, кошек, скотину можно любить. Детей… А людей — нельзя. Нельзя любить людей, Алена. Хватит уже капусту резать, не на свадьбу же. И так полный таз.

Привычным движением сильных и огрубевших от труда рук она насыпала в таз пригоршню соли и принялась перетирать капусту между пальцев, выдавливая сок. Алена молчала — казалось, впервые за те два года, что она жила в одном доме с этой женщиной, ей захотелось рассмотреть ее поближе, понять, что это за человек. Темные, тонкие, в то же время очень густые брови изгибались, словно две ветки, на ее бледном лице, светло-карие глаза казались почти желтыми на фоне черных и длинных ресниц. Марина была красивой — пожалуй, даже теперь, когда юность осталась далеко позади, с этой женщиной мало кто мог сравниться. В ее глубоком, всегда пристальном и прямом взгляде чувствовался какой-то магнетизм — Алена и раньше очень часто ловила себя на мысли о том, что, встретившись взглядом с Мариной, она быстрее хочет отвести, опустить глаза, как будто где-то в самой глубине души начинала чувствовать вину перед этой женщиной. Но в чем она могла быть перед ней виновата? В чем они обе могут быть виноваты друг перед другом — разве только в том, что обе несчастны, каждая — по-своему… Странно, до этого дня Алена никогда не задумывалась о том, что Марина может быть несчастной. А та, в свою очередь, наверняка завидовала ей, Алене, считала, что она должна быть счастлива, потому что у нее есть муж… Но откуда эти слова?

Алена раздумывала — стоит или не стоит спрашивать Марину о том, что подтолкнуло ее вынести столь строгий приговор тому единственному чувству, которое, как считала и продолжала, несмотря ни на что, считать Алена, является для человека единственным смыслом жизни? Что жизнь без любви — пустые дни, кастрюли и сковородки, хлопоты, день без солнца, ночь без луны и звезд… Разве можно жить без любви и разве можно представить себя несчастливой, если у тебя есть главное — любовь? Даже Мила, которая так мучилась из-за своей любви, порой казалась Алене самым счастливым человеком на земле. Что же могло так перевернуть естественные для каждого человека представления о жизни в душе этой строгой и молчаливой женщины?

Алена так и не решилась ее об этом спросить, почувствовав, что та не желает этого разговора. День прошел как в тумане — Алена больше не произнесла ни с кем ни слова, не пошла больше на родник за водой, сославшись на боли в пояснице. Вечером молча легла в постель, глянула на часы — была уже почти полночь, а это значило, что ее муж сегодня в очередной раз взял «выходной». Долгое время она ворочалась без сна, а потом, едва задремала, вздрогнула, проснулась, совершенно отчетливо в ночной тишине услышав удар о стекло. Замерев, почти не дыша, она прислушалась — но за окном было тихо, и она снова склонила голову на подушку, как вдруг в оконное стекло снова кто-то бросил маленький камушек.

Спустив ноги на пол, она содрогнулась — деревянный пол, не покрытый ковром, был просто ледяным, и она поспешила надеть на ноги теплые и мягкие тапочки с меховой опушкой — подарок Лили, память о ней. Не зажигая света, она медленно подошла к окну, слегка отодвинула штору и принялась всматриваться в ночную темноту. Тусклый свет фонаря, прикрепленного к входной двери, освещал крошечное пространство, прямоугольную площадку возле дома — крыльцо, дворовую обувь, стоящую ровненьким рядком возле порога, ветки ореха, краешек лавочки, на которой когда-то они сидели вдвоем с Лилей, — больше ничего. Все остальное казалось тугим и плотным сгустком темноты, и только на небе вопреки всему светили звезды. Алена медленно отошла от окна, снова опустилась в уже успевшую остыть постель, посмотрела на часы — половина второго. Скоро вставать… Зажмурив глаза, она попыталась мысленно представить себе маятник часов, который двигался из стороны в сторону — медленно и монотонно, и больше ни о чем не думать. Это был старый и испытанный способ заснуть. Алена прочитала о нем еще давно в каком-то журнале и с тех пор часто заставляла себя представлять эти часы, со временем поняв, что она их по-настоящему ненавидит. Ненавидит этот маятник, живущий в ее воображении и равнодушно отсчитывающий и уносящий с собой драгоценные минуты ее жизни… Но только на этот раз у нее ничего не получилось. Маятник то и дело исчезал, мысли снова и снова возвращались к тому, что случилось с ней утром на роднике, к тем словам, которые произнесла Марина. Решительно и зло поднявшись с кровати, Алена накинула поверх ночной рубашки халат, снова надела тапочки и, бесшумно затворив за собой дверь, спустилась во двор.

Здесь стояла тишина. Луна скудно освещала небо тонким и узким полумесяцем. «Точно как у меня на цепочке», — невольно подумала она и, наклонив голову, зажала в холодной ладони маленький кусочек золота. Снова, в сотый уже раз, перед ее глазами возникло бледное лицо, черные глаза, в которых искрились лукавая усмешка и удивление: «Откуда у тебя такое странное имя?..» И уже секундой раньше — прежде, чем это произошло, — она внезапно ощутила, что он рядом, что он находится в двух шагах от нее и что сейчас она его увидит. Подчиняясь невольному, подсознательному порыву, она решительно ступила в темноту, туда, куда не проникал свет фонаря, зажмурила глаза, почувствовав, как леденящий душу страх сковывает ее движения, сделала еще пару шагов вперед и остановилась. И в следующую секунду услышала тихий шепот:

— Жасмин…

В ту первую ночь они почти не разговаривали. Казалось, что слова и не нужны — и так с самого первого мгновения их встречи все было понятно. Алена, ощутив его присутствие в темноте ночи, уже знала наперед, что будет дальше. Может быть, не совсем отчетливо, но она все же представляла себе, что именно в эту ночь, совсем скоро, произойдет то, чего она так ждала, так хотела и к чему подсознательно стремилась все эти годы: она наконец узнает, что такое любовь. Протянув в темноту холодную ладонь, она тут же, не вздрогнув, ощутила его прикосновение и почувствовала, как сердце внезапно словно упало куда-то, провалилось в бездну, такую же темную, как эта ночь. Его ладонь, как и в первый раз, была теплой, и постепенно это тепло волной разлилось по всему ее телу. Ей было трудно дышать, а сердце билось в тишине так громко и сильно, что казалось, сейчас выскочит из груди. Напряженно вглядываясь в темноту, она разглядела наконец его лицо, глаза и губы и, уже не отдавая себе отчета в том, что делает, потянулась к этим губам. Их первый поцелуй, который длился целую вечность, перевернул всю ее жизнь. Дальше все происходило словно во сне — она помнила только его губы, горячие, которые заставляли ее дрожать и полностью парализовывали ее волю и сознание. Ночь, мудрая союзница, покровительница тайн, сгущала темноту, словно вступив с ними в тайный заговор — ни звезд, ни узкой луны уже не было на небе, когда их тела впервые сплелись воедино.

Вернувшись домой, Алена легла в холодную постель и долго без сна лежала, глядя в одну точку — туда, где первые робкие лучи раннего летнего рассвета уже начинали пробиваться сквозь тугой пласт темноты. Небо постепенно алело, красная полоса становилась все шире, чернота синела, и вдруг солнце как-то совершенно внезапно показалось на небе ровным оранжевым шаром, повисло над горизонтом, облив красным глянцем далекие горные вершины. Алена смотрела и не могла поверить в то, что произошло с ней несколько минут назад. Несколько раз она зажмуривала глаза, даже хотела себя ущипнуть, для того чтобы убедиться в том, что все это не сон. Разве могло такое произойти с ней? Совершенно внезапно, во дворе дома, где живет с мужем… Но ни стыда, ни раскаяния она не чувствовала — душа ее томилась только ожиданием следующей ночи.

Так начался их головокружительный роман.

— Как ты нашел меня? — спустя некоторое время после той памятной ночи, смеясь, уже привычно утыкаясь носом в теплую щеку Максима и прикрывая влажные от счастья глаза, спрашивала Алена. — Тогда, в ту ночь, откуда ты узнал?..

— Я же следил за тобой, провожал до дома, когда ты уходила с родника. Помнишь, в то утро…

— Помню, — отвечала она, — конечно, помню… А потом? Что было потом?

— Потом? — Он улыбался, целуя ее гладкую макушку. — Потом я долго не мог понять, что же со мной случилось, почему я вообще иду за тобой, чего мне нужно… А потом, ночью, меня ноги сами к тебе привели. Так что я не виноват.

— Ты не виноват, — снова улыбалась она, — но если бы не твои ноги…

— Я бы все равно пришел. Я не мог не прийти — просто это накатило как-то вдруг, сразу, и трудно было разобраться, трудно поверить в то, что эта встреча — не обычная, не такая, как все, что это — единственная, та самая единственная встреча, которая бывает в жизни каждого человека всего лишь один раз.

— Не каждого, — поправила Алена, — некоторые люди ждут этой встречи годами, ждут целую жизнь, но так и умирают, не дождавшись. Ну, расскажи мне, что было потом!

— Алена. — Максим улыбался, глядя на нее, а она чувствовала себя маленькой девочкой, ей было так спокойно лежать на его груди, вдыхать его запах, изредка лениво прикасаясь уставшими от поцелуев губами к коже, чувствуя, как душа томится от счастья. — Алена, — повторил он, — ты как маленькая. Я тебе сто раз уже все это рассказывал, да ты и сама знаешь…

— Расскажи, — снова попросила она, — знаешь, Максим, я люблю сказки. Принцесса Жасмин — разве я тебе не говорила? — это сказочная принцесса, которая жила в одной детской книжке и о которой я всю жизнь мечтала. Расскажи, прошу тебя, любимый.

Они лежали на сене в одном из заброшенных сараев неподалеку от самого края села — люди здесь бывали только в пору сенокоса, — а потому оба чувствовали себя в полной безопасности. Абсолютно обнаженные, их тела белели светлым пятном на желтом фоне пахучего сена. Настойчивые утренние лучи пробивались сквозь узкие щели, заставляя их щурить глаза. Сплетенные, словно одно целое, они говорили неслышно, тихим шепотом, каждый раз касаясь друг друга губами. Почти три часа, прошедшие с того времени, как Алена оказалась здесь, пролетели словно минута. Сомкнув веки и снова тихонько поцеловав Максима в грудь, она подтянула ноги, свернулась клубком и приготовилась слушать.

— Давным-давно, далеко-далеко отсюда — в стране, где совсем нет гор и моря… Послушай, Алена, ведь это и в самом деле удивительно и странно — то, что мы с тобой встретились? Ведь мы родились за тысячу километров друг от друга…

— Правда, Максим. Но, наверное, это должно было случиться. — Она снова улыбнулась и, слегка коснувшись губами его щеки, еще крепче прижалась к нему. Она и сама в последнее время часто об этом думала — надо же было такому случиться, что они встретили друг друга!

Максим родился в другом конце России, в провинциальном городе, и, конечно же, понятия не имел о том, что когда-то судьба занесет его в самые отдаленные горные уголки Ставрополья, на границу России и Дагестана. Просто с самого раннего детства он увлекался историей. Еще не пошел в школу, а уже знал почти все об истории Древнего Египта, о мумиях, пещерах и пирамидах, в которых бродили ожившие фараоны; знал едва ли не наизусть все мифы Древней Греции, мог с точностью воспроизвести на бумаге расположение войск Наполеона во время войны двенадцатого года. В его семье никто с историей связан не был — обычная семья, мать работала воспитательницей в детском саду, отец — инженером на заводе. Отец Максима рано умер — сыну едва исполнилось четыре года, когда папа «уехал в командировку». Сердце — как потом, гораздо позже, узнал ошеломленный не столько чувством потери, сколько самим фактом обмана Максим. Ему казалось, что мать должна была, просто обязана объяснить, что папа больше никогда не вернется. Он ждал отца больше двух лет, ни на один день не забывая его черных лучистых глаз и тихого теплого смеха. А мать втайне надеялась, что сын забудет, плакала ночами в подушку и говорила, что у нее просто очень сильно болит голова, когда маленький Максим внезапно появлялся в ее опустевшей спальне посреди ночи.

— Ничего, мама, вот папа вернется, и голова у тебя болеть не будет. Правда не будет.

Мать обнимала сына, из последних сил сдерживая стон, в сотый раз проклиная себя за то, что заставила его надеяться. В одну из таких ночей она и не выдержала, обрушив на шестилетнего сына правду, больше не скрывая ничего, — и сама поразилась той перемене, которая с ним произошла. С того дня он будто повзрослел на десять лет — внешне не изменился, но глаза стали такими не по-детски серьезными, что порой ей становилось страшно. Она долго не могла простить себе этого обмана, успокаиваясь тем, что хотела как лучше, что то была ложь во спасение. Но сын после удара достаточно быстро пришел в себя. Несколько дней Максим ходил замкнутый, неразговорчивый, вечно о чем-то думал и ни разу не заплакал. А потом, видимо, что-то решив для себя, постепенно стал прежним, почти таким же, как и раньше, и только грусть в черных глазах долго не проходила, не уступала отвоеванное место детской радости — очень долго. Но и это прошло. Со временем Максим привык к тому, что он в доме единственный мужчина, пытался как мог показать себя хозяином, взять на себя какие-то заботы, но мать даже смотреть без слез не могла на то, как он, бывало, пытается починить кран или заменить перегоревшую лампочку на кухне. После смерти мужа она сделала сына единственным смыслом своей жизни, по-прежнему ограждая от малейших тревог и волнений, так и не сумев простить себе той травмы, которую нанесла ему обманом. Максим учился неровно, получал то пятерки, то единицы, но все это продолжалось только до тех пор, пока у него не начались уроки истории. С этого дня посыпались стабильные тройки по всем предметам, кроме Ее Величества, как называл историю сам Максим. В библиотеке он просиживал часами, а ночью мать часто заставала его в постели с фонариком в руках, которым он освещал все те же книжки про египетских фараонов. Ему было абсолютно наплевать на то, что он понятия не имеет ни об одном из законов физики и с превеликим трудом может назвать хотя бы две геометрических теоремы, не говоря уже о том, чтобы попытаться доказать хоть одну из них. Но со временем все изменилось. Мать долго не могла понять, почему сын внезапно стал так серьезно относиться к урокам. Постепенно выровнялись оценки по литературе, перестала хромать математика и иностранный. Ее поражала эта перемена, а главное, удивляло то, что сын, которого она так страстно опекает, строит свою жизнь абсолютно вне всякой зависимости от воли матери. Чего только она не делала, как только она не наставляла его, чтобы он наконец взялся за учебу, — все было бесполезно! И вот теперь вдруг, совершенно внезапно, когда она уже махнула на все рукой, он сам начал учиться.

— Максим, — как-то спросила она двенадцатилетнего сына, — почему это ты вдруг начал учиться?

Вопрос был нелепым, а ответ ее просто поразил:

— Если я не буду хорошо учиться, то не смогу поступить в институт и заниматься тем, что люблю. Ведь для того, чтобы поступить в институт, надо хорошо учиться?

Она не ответила, только отошла к окну, закрыв лицо руками, пряча невольно выступившие на глазах слезы, поражаясь тому, насколько по-взрослому серьезным был его ответ. Она снова вспомнила мужа, точной копией которого был ее сын — не только внешностью, но и характером, — вздохнула и наконец успокоилась, поняв, что начиная с этого момента она может больше не тревожиться за своего единственного сына. Что он повзрослел — совершенно внезапно, забыв предупредить мать о том, что больше не желает оставаться ребенком.

Окончив школу, Максим совершенно твердо знал, что ему делать дальше. Он поступил в местный университет на отделение археологии — легко, без проблем, несмотря на скромный, но все-таки конкурс. А спустя шесть лет, будучи уже аспирантом, приехал в составе исследовательской экспедиции в далекое горное селение, на месте которого когда-то, тысячи лет тому назад, стоял древний город.

Старый заброшенный сарай был не единственным местом их встреч. Первые несколько дней они, не в силах утолить жажду, не могли и думать ни о чем другом, кроме того, чтобы поскорее наступил момент, когда их тела снова станут единым целым. Порой Алена поражалась самой себе, своему самообладанию и даже некоторому безразличию, возникающему у нее при мысли о том, что кто-то узнает о ее встречах с Максимом. Ей даже некогда было об этом думать, потому что каждая минута жизни теперь была заполнена только мыслями о новой встрече. Она как будто второй раз родилась на свет и чувствовала это, а потому все остальное было для нее не важно. По ночам она практически не спала — на ее счастье, в доме все уже давно привыкли к тому, что она каждое утро уходила в горы, и ни у кого не возникало мысли о том, что ее утренние прогулки теперь стали начинаться на час, а то и на два часа раньше, а заканчиваться гораздо позже, чем обычно. До нее вообще никому не было дела, в доме все уже давно привыкли к тому, что невестка «странненькая». Проверять ее маршрут никто не собирался, а то, что глаза у нее с некоторых пор стали блестеть каким-то особенным блеском, никто и не заметил. Ее рассеянность была для всех привычной, все уже давно с ней смирились. Каждый в доме жил своими проблемами — Алла Васильевна и Марина были постоянно заняты хлопотами по дому, муж вообще уже давно жил своей собственной жизнью.

— Алена, а ты ведь… падшая женщина, так это у вас называется? — как-то спросил у нее Максим, задумчиво гладя по щеке.

— Падшая, — согласилась Алена, — у них это именно так и называется. Падшая, но счастливая. А счастье — это самое главное.

— Послушай, а что будет, если… — Он не решился продолжить фразу, смысл которой был и без того понятен.

— Никто ничего не узнает. Ну а если узнают… Не знаю, наверное, из дома выгонят, — равнодушно предположила она.

— Муж у тебя ревнивый?

— Был когда-то, — уклончиво ответила она, не желая вспоминать кошмар первых месяцев своей супружеской жизни, — а теперь, мне кажется, ему все равно… Да что это ты об этом?

— Странные у вас обычаи, — задумчиво произнес Максим. — Вроде с виду — обычная деревня, а судя по твоим рассказам — каменный век.

Она подняла на него глаза, в которых затаилось столько нерастраченной нежности, что ему больше не захотелось ее ни о чем спрашивать. Какое-то время они просто лежали молча рядом, наконец он поднялся, протянул руку и тихо произнес:

— Тебе пора.

— Нет, Максим… Пожалуйста! Я не хочу уходить, не могу.

— Уже почти восемь часов. Я же о тебе беспокоюсь.

— Не нужно обо мне беспокоиться, — возразила она, — я же сказала, что мне все равно. Даже если они что-то узнают… Мне все равно.

— Тебе так кажется. Сама же рассказывала, да и я уже успел убедиться, насколько здесь все запущено, — его голос был мягким, но настойчивым, — иди домой, Алена.

А она лежала без движения и чувствовала, что внутри ее растет какое-то новое чувство — совершенно отчетливо она вдруг осознала, что она не просто не боится того, что ее постыдная тайна будет раскрыта, она хочет этого! С самого первого дня, с самых первых минут их встречи подсознательно она стремилась к тому, чтобы наконец сбросить с плеч это тяжкое бремя, обнажить душу, пройти через все, что угодно, — через унижения, через наказания, через боль, пусть даже физическую боль, — пройти и наконец обрести себя. Эта мысль настолько сильно потрясла ее, что на некоторое время она полностью отключилась от происходящего и совсем перестала слышать то, что говорил ей Максим.

— Алена… Да ты меня не слышишь, — произнес он с легкой обидой в голосе.

— Не слышу и не хочу слышать. Максим, — она приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза так, словно хотела полностью в них раствориться, — я хочу остаться с тобой. Я не хочу идти домой, понимаешь? Я люблю тебя…

Он снова опустился на пахучее сено, стал возле нее на колени, легонько приподнял за подбородок:

— Я тоже тебя люблю. Но я не хочу причинять тебе страдания.

— Тогда не причиняй их. Позволь мне… Просто позволь мне остаться с тобой, и все.

— Ты не понимаешь, что говоришь.

— Но почему?

Ее глаза округлились, и она внезапно осознала, что уже давно в глубине души у нее зрела тревога — тревога о том, что же будет с ними дальше. Археологическая экспедиция, в составе которой Максим приехал в селение, не могла длиться вечно — а это значило, что настанет день, когда ему придется уехать. Ему придется уехать — а что же будет с ней? Со дня их первой встречи она ни разу не задавала себе этого вопроса, изо дня в день наслаждаясь своим новым чувством, упиваясь счастьем, и совсем не думала о будущем. По крайней мере ей так казалось. Но теперь она совершенно отчетливо осознала то, что эти мысли жили в ней с того самого момента, когда она протянула руку в темноту, уже зная, что ее ожидает.

— Максим, скажи, что будет с нами дальше?

Он не дал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Она расслабилась, потому что не могла не ответить, но тревога все равно не отпускала. Он почувствовал ее внутреннее напряжение и отстранился.

— Знаешь, Алена, я очень много думал об этом.

— Скажи, мы ведь… мы ведь не расстанемся? Мы ведь всегда будем вместе?

Ее губы дрожали, а темные глаза наполнились слезами, которые тут же заструились по холодным щекам, и он снова прижал ее к себе, крепко-крепко, так, что ей стало трудно дышать, и прошептал:

— Я люблю тебя. И мы всегда будем вместе. Мы никогда не расстанемся. Никогда.

В то утро она вернулась домой намного позже, чем обычно. Руслан, уже успевший позавтракать, ушел на работу. Марина привычно хлопотала на кухне, мальчишки ушли в школу, мама Алла Васильевна с больной головой лежала у себя в комнате. Тихо, невесомо, словно тень, Алена проскользнула на кухню.

— Доброе утро, — поздоровалась она с Мариной и впервые за долгое время почему-то ощутила чувство вины.

— Кому доброе, кому не доброе, — хмуро ответила та, — ты что-то сегодня совсем загулялась. Смотри, невестка, сама знаешь…

Марина многозначительно оборвала фразу.

— Ты это о чем? — Голос у нее предательски дрогнул, и она впервые ощутила, как сжалось внутри сердце от леденящего душу страха.

— Сама знаешь, — уклончиво ответила Марина, продолжая, словно автомат, раскатывать тонкий пласт теста на столе.

— Не знаю, — произнесла Алена, на этот раз сумев не проявить признаков волнения.

— Не знаешь? — переспросила Марина и вдруг — Алена первый раз в жизни видела ее такой — отшвырнула от себя скалку, смяла тесто в один комок. Деревянная скалка, с шумом ударившись о стену, отскочила вниз и покатилась по полу, оставляя за собой мутный, едва различимый белый след.

Алена подняла глаза и увидела напротив себя совершенно другого человека. Лицо Марины было белым как полотно, глаза, казалось, провалились куда-то внутрь, в самую глубину лица, затаив в себе такую муку, такую боль и страх, что становилось жутко; брови превратились в одну сплошную линию. Алена стояла, словно окаменев, не в силах произнести ни слова — но Марина, казалось, и не ждала уже от нее ответа. Медленно, словно наугад, опустившись на табуретку, она отвела взгляд куда-то вдаль, в пустое пространство, и начала говорить — монотонным тихим голосом, который наводил ужас.

— Ты вот спрашивала как-то, почему я не вышла замуж. Я тебе ответила и думала, что ты меня поняла. А ты, оказывается, ничего не поняла. Ничего не поняла. Знаешь… Когда-то давно, мне тогда было девятнадцать, я любила одного человека. Любила, хотя теперь это кажется мне невозможным и глупым. Но тогда я все воспринимала совсем по-иному. Он был старше меня на пять лет, мы знали друг друга еще со школы. Ты ведь знаешь, Алена, наши законы. Девушка должна выйти замуж честной — так было всегда, и горе той, которая решится переступить черту. Горе и вечное проклятие. Мы встречались почти два года — естественно, втайне ото всех, и я никогда, ни разу за все это время не позволила себе ничего лишнего. Он меня даже ни разу не поцеловал. Потом он ушел в армию, мы писали друг другу письма, я ждала его, целыми днями о нем думала. Знала бы ты, как я была счастлива, когда он вернулся! Мы уже собирались пожениться, уже день свадьбы наметили, и тут я потеряла голову — рассудила, что не имеет большого значения, когда наступит моя первая брачная ночь. Нам обоим так хотелось ее приблизить… А на следующее утро он пришел ко мне и сказал, что свадьбы не будет. Больше я его никогда не видела.

— Он… он встретил другую? — Алена, ошеломленная этим рассказом, просто не могла поверить в то, что услышала.

— Не знаю. Может, и встретил. Но мне сказал, что никогда не женится на женщине, которая отдала свою невинность до свадьбы.

— Но ты же… Ты же ему ее и отдала?!

— Для него это не имело значения. Он сказал, что если я на это решилась, если это было для меня так легко, значит, я такая.

— Какая — такая? — Алена почувствовала, как в горле зарождается тугой комок, и сглотнула, так и не договорив.

— Сама знаешь, — неохотно ответила Марина и, вздохнув, сложила руки на коленях. — А вскоре после этого он уехал куда-то на Север, там потом женился. А я осталась.

— Не может быть… Этого не может быть, Марина! Это ведь глупость, это полный бред!

— Это — традиции, Алена, — возразила Марина, — мы родились здесь, а значит, мы обязаны жить по этим законам.

— По каким законам? Да ты что, Марина! Ты посмотри, за окном двадцать первый век, а мы чуть ли не в парандже ходим! Мы живем в горах, но мы же русские люди! Это только мусульмане так относятся к женщинам! А мы — как отдельная, ни с чем не связанная планета, которая вращается сама по себе и живет по собственным законам. Да ты посмотри, как другие живут — не за границей, даже не в Москве, а в том же Ставрополе, в Кисловодске?! И только мы одни мучаемся в плену этих дурацких, никому не нужных пережитков прошлого! Разве… Разве это справедливо, разве это нормально? — Алена буквально задыхалась от возмущения, она не могла поверить в то, что Марина говорит искренне.

— Зря ты со мной споришь, невестка, — спокойно ответила та, — я очень много об этом думала. Ты просто не представляешь, сколько лет… сколько лет я думала точно так же, как ты. Но ты ошибаешься. Наши законы по-настоящему справедливы. Они сохраняют чистоту, они сохраняют семью, оберегают от разврата, от душевных травм…

— От душевных травм? Это тебя-то они оберегли от душевных травм? — Алена вскочила с табуретки. Ей хотелось кричать, бить посуду, топать ногами. — Тебя?

— Я их нарушила, — спокойно возразила Марина, — нарушила и поплатилась за это. Не нужно нарушать законы.

— Ты… — задыхалась Алена, — ты сумасшедшая. Ты не женщина. Женщина не может так рассуждать.

— Все так живут. Моя мать так жила, твоя мать так жила, наши деды и прадеды…

— Да откуда ты можешь это знать! И потом — кто тебе сказал, что они были счастливы? Что они любили?..

— Нельзя любить, Алена. Я тебе уже говорила.

Марина абсолютно равнодушно смотрела в пространство.

— Мне жаль тебя, Марина. — Алена снова опустилась на табуретку, внезапно почувствовав, что успокаивается. — Жаль. Однажды испытав боль, ты всю оставшуюся жизнь прожила в страхе ожидания новой боли. Вот и все. Ты цепляешься за эти глупые традиции, как утопающий хватается за соломинку. Ты просто боишься жизни. Ты живешь на кухне, как растение, катаешь это чертово тесто, заворачиваешь голубцы, часами драишь посуду в ледяной воде…

— Не смей! — Марина поднялась, и Алена, взглянув на нее, поразилась перемене в ее взгляде. Теперь в нем не было и капли равнодушия. Глаза горели, и огонь, светившийся в их черной глубине, показался Алене каким-то недобрым. — Не смей так говорить. Ты просто глупая курица, если веришь во все эти сказки про любовь.

— Это не сказки, Марина. — Алена чувствовала, что ее куда-то несет, но не могла остановиться, не могла не возразить Марине, не простила бы себе этого молчания. — Это не сказки, и ты никогда не сможешь…

— Ошибаешься, — перебила вдруг ее ледяным голосом Марина, — ошибаешься, что не смогу. Мне просто руки марать не хочется о такую дрянь, как ты. Я думала, ты одумаешься, нагуляешься, перестанешь семью позорить, жалела тебя, глупую…

— Ты о чем? — выдавила Алена, инстинктивно сжав побелевшие пальцы.

— Побледнела, — усмехнулась Марина, — значит, боишься…

— О чем? — снова повторила Алена, опасаясь и в то же время мучительно желая услышать ответ на свой вопрос, И она его услышала.

— О той ночи во дворе. Я ведь все видела, как ты под ним изгибалась… Шлюха.

Поднявшись, она протянула руку, взяла скалку, сполоснула ее водой, обтерла сухим полотенцем и снова принялась раскатывать тесто — как будто ничего не случилось. Алена стояла, словно пораженная громом, не зная, куда деть глаза, что говорить. Сначала ей захотелось убежать, скрыться с глаз той, которая оказалась свидетельницей ее позора. Но ноги были ватными, не слушались, она даже пошевелиться не могла — настолько внезапным оказалось для нее признание Марины.

— Так ты знала?.. Знала и молчала… Марина! Пожалуйста, не молчи… — Алена робко протянула руки вперед, но та словно и не заметила ее движения, полностью сосредоточившись на работе. — Марина! — снова позвала она. — Пожалуйста!

— Мне нечего тебе сказать, — наконец после долгого молчания произнесла она, — мне только жаль тебя. Тебя и своего брата. Давно пора тебя выгнать, а ему другую жену найти.

— Так что же ты… Что же ты до сих пор не выгнала? Выгони, хоть сейчас, ну?

— И не проси, — усмехнулась Марина, — не дождешься.

В ту же секунду Алена разрыдалась, поняв, что более страшного приговора она не могла услышать. Но вместе с тем в душе зародилось новое чувство — чувство ответственности за свою судьбу. Марина неоднозначно дала ей понять, что та сама подписала себе смертный приговор — а потому ей ничего другого больше и не оставалось, кроме как действовать. Действовать без оглядки на прошлое, потому что иначе она никогда не сумеет вырваться из этого ада. А помощи ждать ни от кого не придется. Она долго рыдала, склонившись на угол стола, а когда выплакала все слезы, почувствовала наконец облегчение.

— Что ж… Спасибо тебе, Марина, — произнесла она равнодушно и вышла из кухни.

Ночью Алена совсем не спала, ходила по темной комнате как привидение, не задумываясь о том, что может разбудить мужа, — но тот, вернувшись поздно сильно пьяный, понятия не имел, что происходит с женой. Он храпел, отвернувшись к стене, а Алена и не слышала этих звуков, которые порой так сильно ее раздражали, мучительно и напряженно всматриваясь в даль, туда, где должны были показаться первые лучи солнца. Иногда ей казалось, что часы остановились — несколько раз она подходила к ним вплотную, прикладывая ухо к самому циферблату и убеждаясь, что они все-таки идут. Стрелки двигались ужасающе медленно, и ей казалось, что она начинает сходить с ума, когда, закрывая глаза, заставляя себя не смотреть на часы, считала шаги и только после очередной их тысячи разрешала себе убедиться в том, что прошло еще двадцать минут. Еще не было пяти, когда она, не выдержав, стремительно сбежала вниз по ступенькам и, не оглядываясь, как обычно, не заботясь о том, что кому-то станет известен ее маршрут, помчалась туда, где, как оказалось, уже ждал ее Максим.

Каждое утро они встречались так, будто не виделись сто лет — судорожными, резкими движениями срывая друг с друга одежду, не отрывая друг от друга горячих губ. И только потом, обессиленные, лежа на пахучей, чуть влажной траве, шепотом рассказывали друг другу все то, что накопилось в душе за сутки разлуки.

— Я так больше не могу. Я слишком сильно люблю тебя, я больше не могу без тебя жить — ни дня, ни минуты…

Он не дал ей договорить, снова, сначала медленно и даже как будто лениво, но потом все настойчивее покрывая тело поцелуями. И она отвечала — тоже сперва робко, с каждой секундой все более страстно.

— Скажи, что ты меня любишь.

— Я люблю тебя.

— Скажи, что мы всегда будем вместе.

— Мы всегда будем вместе. Это правда, Алена… Знаешь, я вчера весь вечер об этом думал. Ты… ты уедешь со мной?

Услышав эти слова, она едва не задохнулась от счастья. То, что было потом, невозможно передать словами — оба они напоминали маленьких детей, которые в своем восторге так часто показывают взрослым, что такое настоящая, искренняя радость.

— Я украду тебя, — шептал Максим, — увезу ночью из дома…

— Глупый, не надо… Я и сама могу уйти. Когда ты уезжаешь?

— Мы, — поправил он, — мы уезжаем. На следующей неделе, во вторник.

— Пять дней… — Ее сердце сжалось, но не от страха, а от тоски. Эти пять дней теперь показались ей протяженностью в пять лет. — Странно, — задумчиво произнесла она. — Максим, ведь правда странно? Если бы ты уезжал через пять дней один, эти пять дней показались бы мне ничтожно малым сроком, а теперь мне кажется, я не доживу, не дождусь…

— Мне тоже так кажется, — ответил он, — наверное, так и должно быть. Но послушай, Алена, ты… ты уверена?

— В чем? — Она и в самом деле не могла сразу понять, о чем он говорит.

— В том, что решишься… Что хочешь уехать со мной?

Прозвучавший вопрос показался ей настолько нелепым, что она едва не рассмеялась.

— Это — единственное, чего я хочу. А разве ты… Разве ты не чувствуешь то же самое?

— Мне проще, — серьезно глядя ей в глаза, возразил он, — мне намного проще, чем тебе. Мне не нужно разрывать связи со своим прошлым…

— Я его ненавижу! Ненавижу свое прошлое. Я им совсем не дорожу!

— Но ведь у тебя есть родители, — снова возразил он, — у тебя…

— Максим, — серьезно и строго глядя ему в глаза, тихо произнесла она, — я люблю тебя. Слышишь, люблю. Я знаю это и не сомневаюсь в этом ни минуты. Все, что мне нужно, — это ты. Все остальное не имеет никакого значения. Мое место — там, где ты. Я просто не смогу без тебя жить.

Оставшееся время они строили планы.

— У меня нет своей квартиры, мы будем жить с моей мамой. Увидишь, ты ей понравишься. Она у меня замечательная, она меня очень любит, она обязательно полюбит и тебя.

— Какая она?

— Она… она красивая, добрая. У нее длинные светлые волосы, она любит готовить яблочный пирог и вареники с картошкой. Ты просто не представляешь, какие вкусные… У нас будет своя комната. В нашей квартире две комнаты, мы будем жить в той, в которой раньше была спальня родителей. А потом, когда у нас появится малыш…

Максим долго рассказывал ей о своем детстве. Рассказывал про двор, где прошло его детство, где он гонял мяч вместе с дворовыми мальчишками до тех пор, пока не научился читать. О том, как в первый раз в жизни увидел картинку в старой потрепанной книжке — там было изображено величественное, таинственное и вместе с тем магически притягательное здание пирамиды Хеопса. Едва научившись читать, Максим прочел эту книгу, а за ней — десятки других. Об этом он мог разговаривать часами, и Алена всегда внимательно, с интересом слушала его. Иногда, когда Максим, увлеченно описывая какой-нибудь археологический экспонат, смотрел вдаль, куда-то в пространство, она пугалась при мысли о том, что, кроме нее, в жизни он любит еще что-то. Чувство ревности у нее возникало достаточно часто, но потом, в минуты близости, оно полностью исчезало, испарялось без следа, не оставляя ни капли тревоги. Его внутренний мир постепенно, день за днем, становился и ее миром, вытесняя мир сказочных принцесс — такой далекий и почти совсем забытый.

— У древних египтян были совершенно особенные могилы. Это были даже не могилы, а настоящие дома, дворцы дня мертвых, — рассказывал Максим, слегка касаясь губами мочки ее уха, отчего по спине у нее пробегали мурашки.

Он рассказывал настолько увлеченно и интересно, что через некоторое время она уже видела себя в Древнем Египте, одиноко бредущей посреди древних развалин, спускающейся в усыпальницу древнего фараона…

— Алена!..

Она вздрогнула, очнувшись.

— Ты, кажется, заснула…

— Задремала, — улыбаясь, ответила она, — извини. Мне приснился Пиопи Второй. Он шел следом за мной по какой-то пустыне, а потом мы вместе спустились в его гробницу — в ту гробницу, где он был похоронен…

— Тебе было страшно? — улыбаясь, спросил он, легонько поглаживая ее по лицу, словно пытаясь стереть розовый след с помятой щеки.

— Ну что ты, совсем не страшно… Он был очень добрый и милый. Максим, неужели это правда?

— Правда, — он сразу понял, о чем она говорит, — и это лучше, чем сон.

Оставшиеся пять дней протекали как в бреду. Два дня они не виделись — Максим не возвращался с раскопок, а Алена томилась в ожидании. Решившись на то, чтобы оставить семью, дом, оборвать связи со своим миром, открывшись новой жизни, она ни секунды не сомневалась в том, что права. После того, что она испытала, ей было просто невозможно представить себя живущей здесь. Все то, что окружало ее больше двадцати лет, что было привычной оболочкой существования, теперь казалось призраком, дымным и густым облаком, окутавшим ее жизнь и не пропускающим ни капли кислорода. Еще немного — и она, наверное, просто задохнулась бы в этом плену. Но иногда ей все-таки становилось страшно — при мысли о том, что что-то или, может быть, кто-то сможет ей помешать. Наедине с Мариной она не говорила почти ни одного слова, едва сдерживая биение сердца, — а вдруг она догадается, вдруг сумеет понять, что у нее на уме, и захочет остановить? Но потом, вздыхая, утешала себя, понимая, что удержать ее от этого шага не сможет никто и ничто. Даже если ее привяжут к кровати ремнями, прикуют цепями — она все равно вырвется и убежит.

Руслан по-прежнему ничего не замечал. В последние дни он даже как будто стал ласков с ней, но его прикосновения настолько сильно раздражали теперь Алену, что она не могла скрыть своих чувств. Больше всего на свете она боялась того, что муж потребует от нее выполнения супружеских обязанностей. Хотя в последнее время это случалось очень редко, а с того времени, как начались ее встречи с Максимом, — ни разу. Провести ночь в постели с мужем теперь показалось бы ей ужасным, вероломным предательством, подлостью, которую ничем оправдать невозможно. Именно из страха близости ей приходилось каждый вечер находить себе какие-то «неотложные» дела, дожидаясь на кухне, пока муж заснет, с волнением и тревогой прислушиваться по ночам к его дыханию, стараясь ни в коем случае, даже нечаянно, во сне, не прикоснуться к его телу, чтобы не возбудить в нем желания. Утро приносило облегчение, но вместе с тем именно по утрам, в те дни, пока отсутствовал Максим, ей приходилось очень тяжело. Его временное отсутствие она воспринимала как настоящую трагедию, утешая себя только одной мыслью — скоро, совсем скоро они будут вместе.

Марина молчала, но, казалось, смотрела на нее с подозрением.

— Что-то ты по утрам на прогулки ходить перестала. Одумалась, что ли? Или прошла любовь?

— Какая любовь? — Алена поднимала брови. — При чем здесь мои прогулки? А ты все видишь, все замечаешь… Не спится ведь, — вдруг добавила она со злостью и тут же почувствовала, как сжалось сердце от страха.

— Молись, — словно угадав ее состояние, ответила Марина, — чтобы никто не узнал.

Алена не могла найти слов, чтобы ответить, не могла и не хотела притворяться и врать, в то же время понимая, что правду сказать невозможно. Теперь, когда до ее освобождения из вынужденного плена оставалось так мало времени, ей нужно было быть осторожной — она понимала это, а потому всеми силами старалась сглаживать острые углы, как можно реже встречаться с Мариной. Единственное, чего ей было жаль, — так это мальчишек, сыновей умершей Лили. Она действительно сильно привязалась к ним, да и они считали Алену своей лучшей подругой, любили ее так, словно она заменяла им мать. На глаза наворачивались слезы, когда Алена думала о том, что ей придется оставить их. А те, в свою очередь, наверное, единственные во всем доме, смогли заметить, что с ней что-то происходит. Как-то вечером она сидела с Антошкой и разбирала сложную задачу по математике. Полностью сосредоточившись, нахмурив брови, он пытался понять, разобраться в нагромождении действий, и вдруг, совершенно внезапно, повернулся к ней лицом, поднял светло-карие круглые глаза и спросил:

— Алена, ты ведь всегда будешь с нами?

Горло сдавило — она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Навернувшиеся на глаза предательские слезы, казалось, вот-вот брызнут из глаз ручьем, но в этот момент она, чудовищным усилием воли собрав все свои силы, смогла улыбнуться.

— Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, просто так.

— Давай дальше решать.

Она не смогла ответить ему ни «да», ни «нет». Сказать правду было невозможно, солгать — слишком жестоко. Его лицо долго стояло у нее перед глазами — ночью, ворочаясь с боку на бок и тщетно пытаясь воскресить в воображении пресловутый маятник, она снова и снова вспоминала этот вечер и удивлялась: как, откуда и почему вдруг возник у него этот вопрос? Каким образом в детском сознании могло появиться это предчувствие надвигающейся беды?..

С каждым днем, с каждым часом ей становилось все тяжелее. Она уже не могла держать себя в руках, не могла скрывать от окружающих того, что творится в ее душе. Иногда она ходила хмурая, почти не воспринимая окружающую действительность, полностью сосредоточившись на собственных мыслях — впрочем, подобное ее состояние было для всех привычным, а потому уже никого не удивляло. Но иногда, вспоминая Максима, она начинала светиться счастьем, забывая о том, что разорвать замкнутый круг будет не так-то просто. Впереди ее ждало счастье — так неужели она его не достойна?

Последние дни она почти полностью проводила с мальчишками. И даже такая долгожданная встреча с Максимом отошла внезапно на второй план — Алена просто не могла поступить иначе. Вместе с Антошкой и Алешей она ходила в горы. Ловила бабочек, собирала цветы, сушила их во дворе; мастерила бумажные кораблики и пускала их вниз по ручью, стояла «на воротах», когда они вдвоем играли против нее в футбол, и каждый вечер допоздна читала им детские сказки. Последнюю ночь она спала вместе с ними, примостившись на самом краешке дивана, — не спала, а просто лежала, слушая детское дыхание и сдерживая стон. Рано утром, очнувшись от забытья, она подошла к ним, накрыла одеялом, поцеловала в мягкие и теплые щеки. Антошка хмурился во сне, и она легонько провела ладонью по его лицу, успокоила, всеми силами попытавшись отогнать грусть. Не заходя в спальню, натянула с вечера еще приготовленное платье, расчесала волосы, стянула в тугой пучок на затылке, умыла лицо ледяной водой из умывальника… В доме было тихо — казалось, что он совсем пуст, что никто и не заметит того, что сегодня Алена не вернулась. В последний раз окинув отсутствующим взглядом пространство, в котором она существовала больше двух лет, она осторожно прикрыла за собой дверь и бросилась бежать не оглядываясь.

Она не взяла с собой ничего — ни одной вещи, даже запасного белья. Возможно, из затаившегося в глубине души чувства суеверия, возможно, потому, что ей не хотелось брать в свое будущее ни одной частицы прошлого. Только немного денег, из тех, что подарили ей в прошлом году на день рождения родители. Эти деньги лежали в ящике стола уже полтора года — Алена даже понятия не имела, на что может их потратить. Часть из них ушла на сладости и одежду детям, часть осталась, и вот теперь — пригодилась. Максим должен был ждать ее на обочине дороги, на окраине села, там, где стоял большой серый камень, — именно в этом месте они должны были сесть на попутную машину, чтобы доехать до города, а затем уже пересесть на поезд. На улице было еще темно, и Алена издалека напряженно вглядывалась в пространство, силясь разглядеть в сумраке утра знакомый силуэт. Максима еще не было, но это ее не удивило, потому что она, как обычно, не смогла справиться с нетерпением и пришла на условленное место несколько раньше.

Прислонившись к холодной поверхности серой глыбы, Алена всматривалась в даль, в серое небо, неровный горизонт. Где-то вдалеке пролетела большая птица, такая же серая, почти слившаяся с небом, шумно взмахнув крыльями, разрезав тревожным звуком спокойствие утренней тишины. Алена на минуту закрыла глаза и вдруг, удивившись, поняла, что видит маятник — тот самый, который так часто ждала по ночам как единственное и ненавистное спасение от ночных тревог и бессонницы. Внезапно ей снова стало страшно — она ощутила себя песчинкой, беспомощной даже перед самой слабой и безобидной волной, которая в силах унести ее с собой далеко-далеко, выкинуть на чужой, незнакомый берег, оторвав от того, что было привычным, сделав частицей вечного хаоса. Порыв холодного ветра заставил ее сжаться в комок, еще крепче зажмурить глаза. И снова — все тот же маятник. В голове зашумело — ей показалось, что она слышит его движение, устрашающее в своем спокойствии. Усилием воли она заставила себя открыть глаза и оглядеться по сторонам. Мимо проехала машина — Алена поняла, чем были вызваны ее слуховые галлюцинации. Маленький циферблат наручных часов показывал восемь минут седьмого, Максим задерживался… «Почему, — с обидой подумала она, — почему именно сегодня, именно в этот день…» Пытаясь сдержать дрожь в похолодевших руках, она медленно прошлась вдоль дороги, снова вернулась, потом прошла еще и еще раз… Солнце уже освещало половину неба темно-бордовым светом, когда она совершенно отчетливо поняла, что он не придет.

Первой ее мыслью было, что случилось несчастье. «С ним что-то случилось!» — подумала она, отгоняя прочь тут же всплывающие в сознании страшные мысли, убеждая себя, что она бы непременно почувствовала, если бы с ним случилось что-то непоправимое. Подобрав подол длинного платья, она бросилась бежать, изо всех сил стараясь не думать о том, что ее ждет впереди. Почему-то ей вспомнилась та ночь, когда она точно так же бежала по каменистой дороге из цеха, в котором работал Юрий, бежала к постели умирающей Лили и одновременно пытаясь убежать от самой себя, от страшных мыслей, от того, что увидела… Задыхаясь, она наконец остановилась и застыла в нерешительности у порога низкого каменного дома, в котором квартировали участники экспедиции. Окна светились приглушенным светом, и она, споткнувшись и больно ударившись плечом о выступ в стене, принялась изо всех сил стучать в дверь. Все, что было потом, напоминало сумбурное движение мыслей и слов в горячечном бреду. Шум за стеной, глаза напротив — незнакомые, удивленные и почему-то жалостливые глаза. Рука, протягивающая листок бумаги…

На бумаге было написано несколько слов. Почерк не показался ей знакомым — и это было неудивительно… Ведь она никогда в жизни не видела почерка Максима.

Буквы плясали перед глазами в каком-то диком, первобытном танце, раскачиваясь из стороны в сторону, то сливаясь в единое целое, то распадаясь на мелкие осколки, наваливаясь одна на другую и снова разбегаясь. Уродливо кривляясь, черные на белом, они то пропадали, то снова появлялись, внезапно увеличиваясь в размерах, превращаясь в свое гипертрофированное подобие. Каждая из них стремилась наскочить на другую, закрыть ее собой и тут же отступала, медленно таяла, ползла гадливой змеей куда-то вниз, стекала вязкой и отвратительной жидкостью и внезапно снова устремлялась вверх. Словно в кривых зеркалах, очертания каждой из них то вытягивались, то сжимались, продавливая белое пространство и выгибаясь вверх — в третье измерение, перечеркивая все законы тригонометрии. Каждая, словно живой организм, жадно и зло поглощала воздух, насыщаясь и превращая его в тягучую, вязкую жидкость, которую уже невозможно было вдохнуть в легкие… Внезапно некоторые, словно насмехаясь, выстраивались в ровный и четкий ряд — но сочетание их было настолько немыслимым, что сводило с ума. «Ерокулыз…» — появлялось на бумаге; пока мозг лихорадочно пытался постичь смысл фразы, буквы мгновенно таяли и снова выстраивались в ряд, новый, еще более нелепый и ужасающе бессмысленный… Наверное, это продолжалось бы до бесконечности и в конце концов заставило бы ее сердце остановиться, если бы она не сумела, собрав все свои силы, воспротивиться этому фантому и наконец обрести чувство реальности. Минутой позже ей пришлось пожалеть о том, что она осталась жива, потому что, встав наконец на отведенные им места, прекратив кривляться и изгибаться из стороны в сторону, эти чертовы буквы обрели смысл еще более ужасный — слишком ужасный для здравого рассудка, который не мог не повредиться от подобного вмешательства в естественную призму реальности сознания.

«Алена, — было написано на бумаге, — я ошибался. Мы слишком разные. Вчера я получил телеграмму, меня ждет работа в Египте. Прости, но я не могу от этого отказаться. Я люблю тебя, но не хочу зависеть от чувств и обстоятельств. Я хочу быть свободным, а ты — это плен. К такой ответственности я еще не готов. Вернись домой, я уверен в том, что и ты, как и я, ошибаешься. Твое место — здесь, и я желаю, чтобы ты была счастлива. Максим».

Безвольно опустив руки, Алена некоторое время стояла без движения. Словно события десятилетней давности, в памяти всплывало то утро. Всего лишь несколько минут — кажется, он что-то говорил про телеграмму, кажется, он на самом деле был хмурым и необычно молчаливым, но она объяснила себе это тревогами предстоящих событий. Кажется… Но какое это имеет теперь значение?

Листок бумаги выскользнул у нее из рук. Мысли путались. Она думала о чем-то, казалось, совсем незначительном и некстати. Желтый лист на серой дороге — так неожиданно, в июле. Она так и не вытряхнула ковер в детской комнате. Твое место — здесь. Плен… Внезапно губы ее растянулись в беспомощной и абсолютно бессмысленной улыбке, лицо разделилось на две половины, одна из которой смеялась, другая же — глаза — оставалась равнодушной, неподвижной и оцепеневшей. Смех ее становился все громче, с каждой секундой все больше напоминая рыдания. Но слез не было. Опустив голову, она, не переставая смеяться, пошла по дороге — прямо туда, где вдалеке, казалось, была развилка. Незнакомые глаза смотрели ей вслед. Не пройдя и десяти шагов, остановилась, медленно опустилась прямо на землю, скрестила ноги и принялась раскачиваться из стороны в сторону…

Она не помнила. Не помнила, как ее подобрали, как пытались выяснить, кто она, что с ней случилось, не помнила слов, которые беспрестанно повторяла, пытаясь вырваться из чьих-то сильных рук и убежать, сама не зная куда. А потом, некоторое время спустя, на нее нашло полное оцепенение — обмякнув, склонив голову на грудь, она сидела, слегка покачиваясь в такт движению машины, и молчала, казалось, совершенно не замечая того, что с ней происходит. Несколько раз она поднимала глаза, с удивлением оглядываясь вокруг себя, не понимая, где она находится, кто эти люди — пожилая женщина на заднем сиденье, рядом с ней, и мужчина — впереди, за рулем. «Куда мы едем?» — спрашивала она и вздрагивала от звука незнакомого голоса, как будто и не ожидая, что кто-то может ей ответить. Встретившись взглядом с глазами той женщины, она сжималась от страха, внезапно осознавая, что с ней случилось что-то ужасное, непоправимое.

— Остановите, остановите машину! — Ей казалось, что она кричит, но на самом деле губы ее двигались абсолютно беззвучно, и одни только глаза, в которых застыл ужас, говорили за нее. Теплая и мягкая рука накрыла ее ладонь, но она отшатнулась, отдернула руку, словно ощутила прикосновение оголенного электрического провода, и снова впала в оцепенение. Ей казалось, что время остановилось, и однообразные, почти что одинаковые и неподвижные горные вершины за окном лишь подтверждали догадку, возникшую в ее воспаленном сознании. Воздух внутри салона был таким тяжелым, что сдавливал ей грудь. Желание освободиться, вырваться из замкнутого пространства нарастало с каждой минутой, и она закричала. Машина резко затормозила, ее качнуло в сторону, она ударилась головой о стекло, и внезапно перед глазами появилась белая, тугая пелена. Но сознание все же не покидало ее — словно со стороны, она вдруг увидела свои глаза, показавшиеся ей чужими, чьими-то, смутно знакомыми, почувствовала ладони, сжимающие ее подбородок. Обрывки фраз, абсолютно лишенные смысла, доносились до нее будто издалека. А потом она совсем затихла, присмирела, обхватив себя руками, отвернулась к стеклу и, зажмурившись от ослепляющего солнца, долго сидела без движения, даже не пошевелившись в тот момент, когда машина наконец остановилась.

— Девушка, — услышала она голос и обернулась, скользнув равнодушным взглядом, увидела те же, уже знакомые светло-зеленые глаза женщины, сидящей рядом, — как вы себя чувствуете?..

— Нормально, — вздрогнув, словно очнувшись ото сна, ответила она без эмоций. Пристально вглядевшись в лицо женщины, Алена внезапно осознала реальность. Мужчина, сидящий впереди, обернулся и смотрел ей в лицо с жалостью и удивлением.

— Немного осталось, потерпи, почти приехали, — продолжила женщина, снова накрыв ладонью ее руку. На этот раз Алена прореагировала спокойно.

— Почти приехали… куда?

— В больницу… Тебе же в больницу нужно, — ответила та сочувственно.

— Но я здорова, — удивилась Алена, — зачем вы везете меня в больницу? Почему… Как я вообще здесь оказалась?

— Видишь, а говоришь, что нормально себя чувствуешь… Ты же сидела на дороге и кричала, когда мы тебя подобрали. Разве ты не помнишь?

Алена посмотрела в окно и увидела высокие дома где-то вдалеке, дорогу, по которой мимо них суетливо скользили машины.

— Где мы находимся?

— В городе, в Махачкале… Ну вот, кажется, и в самом деле в себя пришла, — облегченно вздохнув, продолжила женщина, — ты уж извини, что так получилось, да только ведь не могли же мы тебя прямо там, на дороге, оставить… Утро раннее, а ты сидишь, и ведь ничего не говорила, совсем ни слова, только кричала всю дорогу, вырывалась… Ты помнишь хоть?

Алена молчала, широко раскрыв глаза, смотрела на собеседницу, а та продолжила:

— Сначала думали, пьяная, да только запаха вроде не было… Что с тобой случилось-то, дочка? Или, может… — Она опустила глаза, потом подняла и робко, неуверенно спросила: — Может, обидели тебя?

И тут же, не ожидая ее ответа, уверенная в том, что не ошиблась в своем предположении, продолжила суетливо:

— Так ты… в больницу, а потом уж в милицию… Так ведь лучше будет. Поймают, накажут, главное — в больницу.

Алена медленно покачала головой. Утренние события словно стерлись из ее памяти — в тот момент она чувствовала только боль, не помня ее причины, просто зная, что с ней случилось что-то ужасное. Мысли путались, и прежде чем ответить, она долго и мучительно пыталась сформулировать в сознании слова, которые нужно произнести.

— Не беспокойтесь. Меня никто не обидел. Со мной все в порядке… Мне как раз нужно было в Махачкалу, я собиралась… Спасибо, что довезли.

Ответ, похоже, не произвел нужного впечатления, и женщина снова принялась уговаривать ее, настаивая на своем:

— Да ты не бойся, не стесняйся, что же теперь сделаешь, если такое произошло, ведь без наказания-то нельзя оставлять таких людей… Ты бы лучше пошла в больницу, а потом уж в милицию, все расскажешь, а они уж…

— Я не больна, — резко и немного грубовато ответила Алена, — мне не нужно в больницу. Спасибо вам за заботу, но я в ней больше не нуждаюсь.

Резко надавив на ручку, она распахнула дверь и вышла из салона. Синяя «шестерка» приютилась на обочине оживленной дороги — мимо нее в обе стороны беспрерывным потоком мчались машины, и Алена быстро, не оглядываясь, пошла вперед вдоль тротуара, не обращая внимания на то, что ее звали, просили вернуться, остановиться… Она и не подумала остановиться, а догонять ее никто не стал — видимо, с ней уже и без того достаточно намучились. Несколько метров она прошла, глядя впереди себя стеклянными глазами, потом вдруг резко остановилась. Утренние события внезапно ярко и отчетливо встали у нее перед глазами. Улыбающееся лицо Максима, ее поспешные сборы, волнение, побег из дома и его записка… И вот теперь она оказалась одна посреди большого, почти незнакомого ей города. Впереди ее ничто не ждет, а обратной дороги нет.

У нее даже не возникало мысли о том, чтобы вернуться домой. Вчерашний день — последний, который она провела в доме Руслана, — показался ей настолько далеким, словно с тех пор, когда она покинула дом, прошла целая вечность. Она уже не чувствовала боли — всем ее существом овладело какое-то странное равнодушие, заторможенность. Было такое ощущение, что все произошло не с ней, а с каким-то другим, абсолютно чужим для нее человеком. Она все шла и шла вперед, не очень-то обращая внимание на машины, которые проезжали почти вплотную и часто сигналили. Шла по встречной полосе, глядя прямо перед собой и почти ничего не видя. Опомнилась она только в тот момент, когда оказалась посреди аллеи с растущими по обе стороны высокими каштановыми деревьями.

Удивленно оглядевшись по сторонам, Алена опустилась на скамейку, расправив платье на коленях. Напротив нее сидели двое — мужчина и женщина, которые, казалось, совсем ничего не замечали вокруг себя, поглощенные друг другом.

Максим… Сердце снова заныло, застучало громко и сильно при воспоминании о нем. Она попыталась отогнать от себя мысли, разрывающие душу на части, но у нее ничего не получалось. Снова и снова вспоминала она его глаза, минуту за минутой вырисовывались в сознании их встречи, его поцелуи. Жизнь, так сильно изменившаяся за это утро, ее жизнь, которая последние несколько недель казалась ей драгоценной, теперь полностью потеряла смысл. То, что было, вернуть невозможно, а впереди… Что ждет ее впереди? Разве есть для нее место в этой жизни — после всего, что случилось? И разве стоит надеяться на что-то хорошее, испытав такое?..

Почти весь день она бродила по улицам города, всматривалась в лица людей, казавшиеся ей счастливыми. Уже вечером, обессилев, она спустилась на городской пляж — туда, где были камни и совсем не было людей. Долго сидела, глядя на темную воду и вспоминая всю свою жизнь. Мать, отца, сестру и брата, Лилю и ее мальчишек. О Максиме она старалась не думать — как ни странно, это у нее получилось. Не думала даже в тот момент, когда теплая соленая вода легко и ласково коснулась ступней, коленей. И только лишь тогда, когда, задыхаясь, почувствовала шум в висках, когда сознание ее уже почти совсем погасло, она вспомнила…