Песочные часы

Часть 2 Нежданное счастье

Где-то в черной пустоте приглушенно горел мягкий желтый свет, казавшийся недосягаемым. С каждой минутой он отдалялся, чернота поглощала его настойчиво и жадно; на миг он совсем исчез, не оставив после себя даже отблеска, но потом снова появился, робко и тревожно мелькнув где-то вдалеке. Внезапно желтая вспышка стала стремительно приближаться, разрастаясь, с каждой секундой увеличиваясь в размерах, пока наконец полностью не заслонила собой черноту и не вырвалась за пределы своих реальных границ… Алена открыла глаза и тут же зажмурила.

Желтый свет, возродивший ее к жизни, исчез в ту же секунду. Вокруг было темно, и эта темнота почему-то ослепляла. Сильный удар по щеке — уже не первый — заставил ее вздрогнуть и инстинктивно заслонить лицо руками. Шум в голове не утихал, виски, казалось, были сжаты железными тисками. Струя воздуха, проникшая в легкие, была холодной и влажной. Воздух обжег легкие, она закашлялась, все еще не понимая, что с ней происходит, чувствуя лишь одну потребность — дышать. Хриплые, свистящие звуки, вырывающиеся из легких, напоминали дыхание зверя, бьющегося в смертельной агонии. Перевернувшись на спину, она уперлась руками в твердую и влажную, холодную поверхность. В поисках опоры она сжала пальцы и вдруг с удивлением обнаружила, как что-то скрипит и рассыпается у нее в руках. Песок… В этот момент она все вспомнила.

Смятенное сознание, рвущееся между жизнью и смертью, наконец обрело покой. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо. Еще одно незнакомое, чужое лицо, глаза — в темноте ночи они показались ей огромными, руки… Ей хотелось закричать, но она не смогла выдавить из себя ни звука.

— Ну вот, так-то лучше… Тебя в больницу или в сумасшедший дом?

Голос тоже был незнакомым, а едва уловимая ирония показалась неуместной. Она не ответила, продолжая с жадностью вдыхать воздух.

— Ну, что молчишь? Разговаривать не умеешь, немая? Язык проглотила? Или, может, русских слов не понимаешь? Тоже мне бедная Лиза…

Теперь она ясно и отчетливо различила в этом голосе злость. Возле нее, склонившись на колени, стоял мужчина. Мокрые взъерошенные волосы торчали в разные стороны, с лица стекала вода, тонкая мокрая рубашка с короткими рукавами облепляла рельефы выступающих мышц.

— Кто вы? — спросила она просто ради того, чтобы хоть что-то сказать.

— Неплохой повод для знакомства ты придумала, — все так же хмуро ответил он, — вставай.

Алена послушно попыталась подняться, но голова внезапно закружилась, перед глазами заплясали тысячи искр, небо закружилось, замелькало черными лохматыми лоскутами… Он едва успел ее подхватить. Подняв голову, сна снова увидела его глаза — близко-близко — и попыталась отстраниться. Он не стал удерживать.

— Ты где живешь?

— Нигде. Зачем вам?

— Отведу тебя домой, — раздраженно ответил он, — ты же вся мокрая.

— У меня нет дома. Знаете, не стоит обо мне беспокоиться, я сама… Сама о себе позабочусь.

Парень выругался — зло, не стесняясь в выражениях, махнул рукой и поспешно пошел прочь не оглядываясь. Алена смотрела вслед до тех пор, пока силуэт его стал почти неразличим в сером сумраке тумана.

— Спасибо вам! — закричала она в пустоту, но ответа так и не услышала. Туман полностью поглотил незнакомца. Алена вздохнула без сожаления, в тот же миг почти забыв своего случайного спасителя, человека, который своим вмешательством нарушил ее планы. Кстати, она его об этом не просила…

Она огляделась вокруг и поняла, что находится далеко от камней. Течение, видимо, отнесло ее вправо, и теперь она находилась на песке. Хотя, возможно, это он ее сюда перенес или… Интересно, он что, следил за ней? Впрочем, это было не важно. Алена не испытывала ни чувства вины, ни чувства благодарности к этому человеку. Случайный эпизод… И все же что-то изменилось. Притаившись, задержав дыхание, она прислушивалась к себе до тех пор, пока не поняла что.

Изменилось все. Равнодушие, нежелание жить исчезло вместе с надеждой расстаться с жизнью. Попытка не удалась, но только после этого она внезапно осознала, как сильно ошибалась. Разве любовь не самое главное в жизни? А если так, то разве она не стоит того, чтобы за нее бороться? Бороться из последних сил, даже тогда, когда надежды уже совсем не осталось? А что же сделала она? Просто сдалась, опустила руки, безвольно поддалась своей слабости, позволив сделать с собой самое страшное… Ее сердце словно пронзили острой иглой в тот момент, когда она отчетливо поняла, что сейчас ее могло бы уже не быть в живых. Ее могло не быть — а звезды все так же светили бы, прорываясь сквозь туман, море шумело, скрипел песок под ногами… Ничего не изменилось! Все осталось по-прежнему, мир не перевернулся — тогда кому и что она хотела доказать? Самой себе? Но разве ей было бы не все равно, разве могла бы она почувствовать наслаждение от победы над собственной жизнью, расставшись с ней? А ведь Максим, ее Максим, которого она хотела наказать за предательство, никогда и не узнал бы о том, что она покончила с жизнью, утонула, став частью океана… Зачем?!

Порыв ветра, налетевший внезапно, обдал ледяной волной, и она сжалась от холода. Платье, прилипшее к телу, было мокрым и грязным. Песок, обрывки водорослей, как будто приклеенные к влажной ткани; волосы, сбившись в мокрый кокон, леденили спину, губы были солеными…

Она должна найти Максима. Ведь все то, что произошло, только на первый взгляд могло показаться трагедией. На самом деле это просто нелепая случайность, секундная слабость, которая простительна человеку. Как же она сразу этого не поняла, почему позволила себе опустить руки, расслабиться, потерять вкус к жизни? Почему не дала себе шанса, не попыталась все изменить? Столько выдержав, встретив наконец свою любовь, сдалась без боя? Почему?..

«Ты — это плен…» — вспомнила она слова, написанные на бумаге. Если бы он только знал, насколько сильно ошибается! Ему просто нужно все объяснить, и он поймет, что Алена никогда в жизни не станет держать его в плену, ни в чем не ущемит его свободу… Ведь он любил ее — она это знала и чувствовала, а значит, не мог разлюбить вот так, сразу, из-за какой-то телеграммы, из-за какого-то Египта, черт бы его побрал!

До самого рассвета она просидела на берегу моря, не чувствуя холода, не замечая ничего вокруг, думая только об одном — о том, что ей предстояло сделать. Отыскав среди камней свою маленькую сумочку, она достала расческу, расчесала волосы, разгладила и очистила от песка высохшее платье. Невдалеке послышался гудок — городской пляж в Махачкале находился в двух шагах от железнодорожного вокзала…

Алена вскочила, словно услышав долгожданный сигнал к действию. Через три часа она уже сидела в купе поезда. Конечным пунктом маршрута был тот самый российский город, в котором жил Максим. Его адреса она не знала.

— В этом году, наверное, лето так и не наступит.

В купе поезда начался традиционный разговор о погоде. Все уже уселись, утряслись, разложили сумки, расстелили белье; двое, мужчина и женщина, одинаково подперев руками подбородки, безучастно смотрели в окно, где исчезали последние приметы города. Алена сидела на краешке нижней полки, опустив глаза вниз, заставляя себя слушать то, что сознание никак не хотело фиксировать.

— Да уж, и не говорите, такой холод…

— Огурцов совсем не было, помидоры не вызревают.

— Вишня вся облетела.

Алена вздохнула. Ей ужасно хотелось остаться сейчас одной, чтобы не слышать ничего — ни голосов, ни звуков, не видеть проводов, мелькающих за пыльным окном. Ей нужно было подумать — о том, что будет с ней дальше. Ее импульсивный, отчаянный порыв теперь показался ей настоящим безумием. Искать человека в абсолютно чужом, большом и незнакомом городе, не зная адреса, не зная даже его фамилии… Что будет, если она его не найдет? Один-два дня еще можно будет где-то провести, переночевать, на худой конец, в привокзальной гостинице. А потом? Если она его так и не найдет, что с ней будет дальше? Где она будет жить, на что она будет жить? Денег, которые ока взяла с собой из дома, с трудом хватит на неделю, максимум — на десять дней. Она не сможет даже купить обратный билет… Хотя зачем он ей, обратный билет? Куда она поедет? Где ее ждут?.. А что будет в том случае, если она найдет Максима, но… Об этом ей даже думать не хотелось. Если так — тогда вообще не нужно было брать билет на поезд, нужно было просто снова зайти в воду и сделать то, что ей помешали. Но теперь — нет. Теперь ей нужно быть сильной, и она будет сильной, что бы ни случилось…

«Неужели со мной может случиться что-то еще?» — отстраненно подумала она и снова попыталась вслушаться в разговор, который становился все более оживленным.

— Девушка, присаживайтесь к столу, поешьте с нами.

— Спасибо… — Алена собиралась ответить, что она не хочет, но тут ее взгляд упал на блестящие жиром ломтики розовой колбасы, обоняние чутко уловило копченый запах, смешанный с ароматом свежевыпеченного белого хлеба, разломанного по-походному, на неровные пористые куски, и она поняла, как сильно проголодалась. Мужчина приподнялся, подвинулся ближе к окну, освобождая ей место, женщина, сидящая рядом, улыбалась. Улыбнулась — наверное, впервые за последние несколько дней — и Алена, еще раз поблагодарила и придвинулась к столу. Тревожные мысли отошли на задний план.

— Вы, наверное, в гости едете? — поинтересовалась женщина.

— Нет, не в гости. Я еду… домой. К мужу.

— Значит, из гостей… К родственникам, наверное, в Махачкалу приезжали? — снова предположила женщина, и Алена только кивнула в ответ, рассчитывая на то, что тяжелый для нее разговор на этом закончится. Если бы она сама знала, куда и откуда едет, к кому и от кого, а главное, если бы она знала, где ее дом… Но ведь не станешь же объяснять случайным людям того, в чем сама не можешь разобраться… Она замолчала, вслушиваясь в равномерный стук колес, помимо воли пристально следя за мелькающими за окном проводами. Монотонные звуки на самом деле успокаивали. Приветливая соседка, видимо, поняв, что собеседница из Алены неважная, снова отвернулась к окну. Пожилая женщина — четвертый пассажир купе — уже заснула на верхней полке, наверное, с мыслями о невызревающих помидорах и облетевшей вишне. Вскоре и Алена, поблагодарив попутчиков за угощение, скрылась наверху, отвернулась к стене. Сознание отключилось почти сразу — она не спала уже почти двое суток, поэтому, несмотря на нервное потрясение, организм все же взял свое.

Ночью Алена внезапно проснулась от толчка. Поезд остановился, протяжно скрипнул колесами… За окном была какая-то маленькая станция. Приподнявшись на локте, Алена долго всматривалась в темноту, тщетно пытаясь отыскать где-нибудь ее название. Спертый воздух в купе вагона сдавливал горло, и она решила выйти подышать. Осторожно спустившись вниз, она надела туфли и неслышно скрылась за дверью. Здесь было прохладно. И правда, подумала она, лето в этом году, наверное, так и не наступит. В вагоне было пусто, и только в самом дальнем конце она краем глаза различила чей-то силуэт. Человек, стоящий возле окна, обернулся, но Алена поспешно прошла вперед, почему-то опасаясь, что тот ее окликнет. Вот уж чего ей сейчас абсолютно не хотелось — так это делить с кем-то дорожную скуку, вести пустые разговоры о погоде или политике… Ее внутренняя сосредоточенность сейчас казалась ей комфортной, и она абсолютно не хотела нарушать это состояние, не хотела никого пускать в свой новый, еще не знакомый даже ей самой мир.

Спустившись на подножку, она огляделась. Где-то далеко, в самом конце поезда, возле вагона суетились ночные пассажиры, торопливо подталкивая сумки вперед себя. Напротив нее, на сером асфальте, сидела кошка. Прижав уши, словно в ожидании удара, она пугливо оглядывалась по сторонам. Наклонившись, Алена протянула руку и позвала ее к себе. Но та, не двигаясь с места, только открыла розовую пасть и замяукала — жалобно и протяжно. Алена хотела спуститься вниз, но в этот момент поезд, резко качнувшись, начал плавно двигаться вперед.

— Девушка, отъезжаем уже.

Сонный голос проводницы вернул ей чувство реальности. Отстранившись, она некоторое время следила за тем, как поезд набирает скорость, как все быстрее и быстрее мелькают перед ее глазами редкие невысокие здания, безуспешно пытаясь все же отыскать название населенного пункта, который они только что миновали. Где-то далеко залаяли собаки, и вот уже снова — все те же столбы, все чаще, и больше — ничего вокруг…

— Сколько сейчас времени? — поинтересовалась она у проводницы.

— Десять минут третьего, — ответила та, скрывшись за дверью купе.

Алена так и не успела спросить, что за станцию они проезжали. Она помнила, что в вагоне обязательно должно висеть расписание движения поезда. Отыскав его, она все же так ничего и не поняла — в районе двух часов ночи в расписании не было ни одной остановки. Поезд скорее всего опаздывал… Названия городов и населенных пунктов — хроника ее бегства — сначала были знакомыми и привычными, а потом сменились на незнакомые. Расстояние, отделяющее ее от города, где жил Максим, на этой схеме выглядело ничтожно малым. Две точки на карте соединяла неровная линия. Из пункта А в пункт Б… Алена вспомнила, как несколько дней назад решала с Антошкой задачу по математике. Чувство горькой, невосполнимой утраты тугим комком сдавило горло. Все вдруг показалось таким нелепым и бессмысленным, что ей снова захотелось зайти в воду… Она не услышала, как кто-то подошел к ней сзади, и, только почувствовав прикосновение к плечу, вздрогнула и обернулась. Глаза напротив сначала не показались ей знакомыми.

— Ты?.. Ты меня просто преследуешь.

Это был тот самый парень, который вытащил ее из воды. Она поняла это скорее интуитивно, потому что не могла вспомнить его лицо. В памяти остались только обрывки — глаза, злость в голосе, сильные руки, капли, стекающие вниз по щекам… Теперь его лицо было сухим, а глаза смотрели без злости, только удивление и все та же ирония оживляли взгляд. Она не знала, что ответить.

— Ты как здесь оказалась?

Стряхнув оцепенение, она наконец пришла в себя и равнодушно произнесла:

— Так же, как и ты. Купила билет в кассе и села на поезд.

— Да, неоригинально. А я думал, ты с неба свалилась. Что, не спится, русалка? Хотя ты же по ночам не спишь. Сова?

Так много вопросов… Ей абсолютно не хотелось вступать в разговор, и все же сквозь равнодушие она сумела почувствовать некоторую долю любопытства. И правда странно, что они теперь оказались в одном вагоне.

Он молчал, как будто и не ожидая от нее ответа, нахмурив брови, смотрел в окно, но не уходил. Долгое молчание постепенно становилось неловким — хотя, кажется, ему это было абсолютно все равно. Он уже как будто и забыл о ее существовании, полностью поглощенный своими мыслями. А она, как обычно, неожиданно для самой себя вдруг услышала свой голос:

— Пойдем в купе, здесь что-то прохладно.

Утром, стоя на перроне в полной растерянности, не имея понятия, куда ей идти, она мысленно проклинала себя. Черт бы побрал этот ее прилив откровенности, нашла кому исповедоваться, идиотка! Она вспоминала прошедшую ночь и не могла понять, что с ней случилось. Как она могла — вот так, внезапно, сразу, совершенно незнакомому, случайному человеку раскрыть свою душу! Почему она позвала его в свое купе, почему начала этот разговор, не спрашивая, нужен ли он ему? Интересно ли ему выслушивать все то, что накопилось в ее душе, которая была для него абсолютно чужой?

Она много раз слышала, что рассказать о себе чужому человеку порой бывает намного легче, чем близкому. Это напоминает записи в дневнике, разговор с чистой страницей, и она на самом деле порой ловила себя на мысли, что совсем не замечает его присутствия, говорит, словно в пустоту. Изредка поднимая глаза и сталкиваясь с его взглядом, она ужасалась самой себе — что она делает, зачем все это, кому это нужно? Но он молчал, не говорил ни слова, не останавливал ее и не задавал ни одного вопроса, видимо, почувствовав, насколько сильно она сейчас в нем нуждается. Молчаливо и покорно приняв на себя роль исповедника, он всю ночь сидел напротив нее и слушал, почти не двигаясь. Поток беспрерывных, хаотичных мыслей, как огненный шар, бился по углам темного замкнутого пространства, пытаясь пробить брешь в каменной стене. Она то возвращалась мысленно назад, в далекое прошлое, то вспоминала вчерашнюю ночь, не заботясь о логике, о последовательности своего грустного повествования. Люди, события ее жизни никак не выстраивались в ряд, но в какое-то мгновение, подняв глаза и столкнувшись с его взглядом, она ощутила физически, что он ее понимает. «Зачем?» — мелькнуло у нее в сознании, но в тот момент она уже не могла остановиться, не могла прервать себя, даже понимая, что со стороны выглядит нелепо, жалко и глупо.

Мужчина, спящий на нижней полке, жалобно застонал во сне, и она испугалась того, что он проснется и ей придется замолчать. Но тот только повернулся на другой бок, и Алена продолжила. Ее горячий, прерывистый шепот напоминал бред больного, повисшего над пропастью смерти. Вслед за первыми лучами рассвета пришли первые звуки — где-то, скрипнув, открылась дверь, послышались тяжелые шаги сонных пассажиров… Алена, словно опомнившись, замолчала. Некоторое время они сидели в полной тишине, не глядя друг на друга. Оторвав обрывок от газеты с кроссвордами, он нацарапал неровным почерком несколько слов и протянул ей бумажку.

— Возьми, это мой адрес и телефон. На всякий случай…

И, поднявшись, вышел, даже не попрощавшись. А она, буквально в следующую секунду после того, как за ним захлопнулась дверь купе, очнулась от оцепенения.

Стоя на перроне, она долго не могла прийти в себя и понять, что с ней случилось. Весь этот рассказ со стороны, наверное, напоминал бред сумасшедшего. Исповедь человека с больной душой… Стыдно, нелепо и бессмысленно. Легче ей от этого не стало. Бумажку с адресом она механически сунула в карман платья и тут же о ней забыла. Тревожно оглядевшись, она увидела где-то вдалеке своего случайного знакомого. Он вышел из вагона раньше ее и шел не оглядываясь. Алена облегченно вздохнула и подумала о том, что она даже не спросила имени этого человека, который таким странным образом появился в ее жизни. Появился и исчез…

Сердце тревожно забилось — здесь, в этом городе, Максим. Где-то совсем недалеко — может быть, всего лишь в нескольких десятках метров, может быть, в сотне. Она видела себя точкой на карте — той самой карте, показывающей маршрут движения поезда. Он здесь, близко, он дышит тем же воздухом и смотрит на то же небо. Обратного пути нет — она знала, поняла это уже давно, в тот момент, когда захлопнула за собой двери дома, в котором жила два года. Да если бы жила… Можно ли все это назвать жизнью? Скорее лишь ее ожиданием. Тогда она еще не знала, что все сложится совсем не так, как грезилось, как снилось во сне, и все же знала, что больше никогда туда не вернется. И что бы ни случилось…

Но думать о плохом Алена себе не позволила. В конце концов, нельзя потерять дважды то, что уже однажды потеряла. Желание расстаться с жизнью, которое еще несколько часов назад было единственным, теперь казалось далеким призраком, нереальным, бесплотным — как будто все то, что случилось той ночью на берегу, случилось не с ней, а с каким-то другим, чужим и незнакомым человеком.

Не задумываясь над тем, куда идет, она просто пошла вперед — туда, куда нес ее поток людей, и вскоре оказалась на небольшой площади, в самом центре кольца, по которому беспрерывно двигались машины и троллейбусы. Большие прямоугольные часы на здании вокзала показывали без четверти девять. Остановившись, она задумалась — куда ей теперь идти? Люди проходили мимо, толкались, задевали сумками, недоуменно оглядывая ее, застывшую посреди оживленного потока. Кто-то злобно выругался, кто-то вежливо, но раздраженно попросил посторониться… Все куда-то шли — и только она, растерявшись, не знала, что ей делать.

Нужно было по крайней мере выбраться из этой массы людей. Алена сделала еще несколько шагов вперед.

— Такси?..

Она прошла мимо, словно не замечая, и только лотом осознала, что такси — это именно то, что ей нужно. Беспомощно оглянувшись назад, уже не увидела того мужчины, который только что обратился к ней. Привстав на цыпочки, она снова попыталась разглядеть его в сгустке людской массы, но внезапно услышала уже другой голос с другой стороны:

— Такси!

Напротив с безучастным, скучающим видом стоял молодой парень, смотрел сквозь толпу, обращаясь не к ней, а будто бы в пространство, словно и не надеясь на то, что кто-нибудь его услышит и отзовется. Она подбежала к нему.

— Такси! Мне нужно такси!..

— Куда вам? — все так же равнодушно спросил он, даже не догадываясь, насколько сложный вопрос задает своей собеседнице.

— Мне нужно… Туда, где университет.

Он окинул ее пристальным взглядом с головы до ног.

— Не местная, что ли?

— Не местная, — ответила она, почувствовав прилив раздражения из-за того, что он задает ей какие-то ненужные, бессмысленные вопросы.

— Пешком же дойти можно, два квартала всего.

— Правда?.. — В ее глазах застыли удивление и радость — впервые за двое истекших суток она ощутила такой прилив эмоций, что не смогла сдержать радостного смеха.

— Вниз, вот по этой самой улице. Угловое здание, большое, недавно отстроенное, с колоннами…

Не дослушав, она помчалась вперед. Внезапно выйдя на финишную прямую, она не могла поверить в то, что все оказалось так легко. Два квартала…

Оказавшись внутри здания, она растерянно огляделась по сторонам. Здесь было тихо, редкие звуки голосов доносились откуда-то издалека. Мраморные полы, серые, отливающие сталью стены — все это произвело на нее странное впечатление. Словно новый рубеж, поворот, за которым ее могло ожидать все, что угодно. И все-таки она решилась. За небольшим ограждением сидел вахтер, и Алена решительно направилась в его сторону. Пожилой мужчина с крупными чертами лица выслушал ее внимательно и посоветовал обратиться в деканат исторического факультета, который находился на четвертом этаже. Она не помнила, как поднималась по ступеням. Лица мелькали вокруг нее в каком-то странном хороводе, одно сменяло другое — ее посылали то на одну кафедру, то на другую, большинство смотрели с недоверием, в чьих-то глазах она увидела жалость. Алена чувствовала себя нищенкой, просящей подаяние. «К сожалению, я не знаю его фамилии… Он аспирант». Она повторяла это десятки раз, пока наконец, уже отчаявшись, не услышала от строгой женщины в очках без оправы:

— Это, наверное, Ветров. Но только он сейчас в экспедиции в Ставрополье. К сожалению, я больше ничем…

— Он уже приехал! Приехал еще вчера! — перебила Алена. Брови ее собеседницы медленно поползли вверх.

— …не могу вам помочь, — методично закончила та, — никакой информации…

— Дайте мне его домашний адрес…

Их странный диалог напоминал сражение двух обессилевших, оглушенных существ, каждое из которых молило о пощаде. Обрывки фраз, не соединяющихся смыслом; они на самом деле как будто не слышали друг друга.

— …покинуть помещение! — последовал приговор, но Алена продолжала цепляться за единственную ниточку, понимая, что упустить ее не имеет права.

— Я очень прошу вас, помогите.

— Мы не даем адресов сотрудников. Откуда я знаю…

Казалось, она повторяла эту фразу в сотый раз, но Алена так и не могла поверить в то, что та говорит серьезно. Наконец, уже не помня, как это случилось, она оказалась за порогом кабинета, в котором вела и проиграла свое сражение. Она метнулась в другую комнату, в третью — везде были люди, много людей, и они смотрели на нее с недоумением. С того момента, как она поднялась по лестнице, прошло не больше двадцати минут, а ей казалось, что она бродит по этому узкому коридору целую вечность. Внезапно боковым зрением она вдруг увидела совсем рядом чье-то лицо, вздрогнула… И поняла, что смотрит в зеркало.

Растрепанные, спутавшиеся волосы, кое-как забранные в неровный узел на затылке, пряди, выбивающиеся со всех сторон, одна из них закрывает почти половину лица, — так это ее, значит, Алена бесконечно убирала с лица, это она так странно и нелепо разделяла пространство на две части… Бледное лицо, губы, искусанные в кровь, припухшие веки, лихорадочный блеск в глазах, помятое платье — неудивительно, что от нее все шарахаются! На самом деле, словно нищенка, просящая подаяние и вызывающая у людей не столько жалость, сколько презрение. Мимо нее прошел какой-то человек, и она остановила его, снова обратившись все с тем же вопросом:

— Максим Ветров… Мне нужен его адрес, пожалуйста, скажите.

Мужчина, пристально оглядев ее, долго молчал. Алена, сжавшись, ожидала привычной реакции, но он смотрел серьезно — как ни странно, без жалости, но и презрения, брезгливости в его глазах она не заметила. Он молча открыл дверь справа от себя, а потом, спустя минуту, вышел и протянул ей маленький клочок бумаги. Не помня себя, она побежала вниз, по тем же ступенькам, сразу же на улице поймала такси, назвала улицу — и опомнилась только в тот момент, когда машина уже остановилась. Скрипнули тормоза, моргнули фары — машина, словно белая тень, скрылась за поворотом, и Алена оказалась совершенно одна посреди незнакомой улицы, напротив дома, на котором синей краской были неровно написаны две цифры — «два» и «восемь».

Прислонившись к холодной бетонной стене, она считала. Десять, одиннадцать, двенадцать… Уже давно было понятно, что ей не откроют, но тем не менее она не могла оторвать пальцев от звонка просто потому, что не знала, что делать дальше. Почему-то она была уверена в том, что Максим будет дома, что он откроет ей дверь; а теперь, столкнувшись с первой преградой на пути, она поняла, насколько сильно устала. Еще немного — и она окончательно потеряет силы. Только теперь она почувствовала, как сильно кружится голова, как заходится сердце, как неровно и неритмично пульсируют вены, как трудно дышать. Веки, словно налитые свинцом, закрывались. Наконец заставив себя оторваться от злополучного звонка, она вышла на улицу и опустилась на скамейку. Обычный двор, хотя ей здесь все казалось странным и чужим. В то же время белье на веревках, старушки на соседней скамейке — почти та же картина, что и в далеком селе, откуда она сбежала. Мимо, весело смеясь, прошли парень с девушкой, пробежала лохматая собака, покосилась недружелюбно, но все же побежала дальше. Вдалеке медленно прогуливалась женщина с коляской, в которой задумчиво сидел толстый карапуз. Серые воробьи на ветках о чем-то задорно чирикали, голуби прохаживались по асфальтовой дороге лениво и важно. На балконе мужчина пилил какие-то доски…

Картины сменяли одна другую, люди проходили мимо — кто-то не обращал на нее никакого внимания, кто-то смотрел пристально и подозрительно. Несколько раз она поднималась наверх, снова нажимала на кнопку знакомого звонка, каждый раз надеясь, что дверь откроется. И только когда совсем стемнело, Алена поняла, что ей, возможно, придется ночевать на этой скамейке. Она восприняла эту мысль достаточно равнодушно, но внезапно все ее существо запротестовало и ей стало так жалко себя, что на глаза навернулись слезы. Холодный ветер пронизывал насквозь. Поднявшись, она сделала несколько шагов вперед и остановилась в полной задумчивости. А потом, словно по инерции, опустила руку в карман и нащупала листок бумаги. Все дальнейшее было обусловлено лишь безвыходностью ситуации.

— Пришла все-таки.

Он смотрел на нее так, как будто ее появление было вполне естественным, словно она дала ему твердое обещание прийти во что бы то ни стало, но опоздала — в его глазах был упрек.

— Пришла, — ответила она, чтобы не молчать, подмечая про себя, что у него привычка задавать людям бессмысленные вопросы.

— Проходи.

Она переступила порог, оказавшись в просторной и светлой прихожей, а он, наклонившись, поставил перед ней тапочки.

— Ну, что ты застыла как изваяние? Или в прихожей переночуешь?

Она подняла глаза и впервые с интересом взглянула на человека, который, как бы то ни было, теперь уже вошел в ее жизнь. Наверное, он был красивым… У него были светлые глаза и смуглая кожа, темные, немного непослушные волосы, большие, неровно очерченные губы и слегка выступающий вперед подбородок.

— Послушай, как тебя зовут?

— Да, ты права, пора бы и познакомиться. — Он улыбнулся, наверное, в первый раз за все время их странного знакомства. — Меня зовут Саша. Очень приятно… Да что же ты, в конце концов, так и будешь стоять в дверном проеме?

— Я… — Она вдруг почувствовала неловкость за свое вторжение, осознав, что пришла в дом к человеку, которого абсолютно не знала, который скорее всего оставил ей свой адрес просто из вежливости, надеясь в глубине души, что она им никогда не воспользуется. А она вот пришла. Но в то же время куда ей еще было идти? Не ночевать же, в самом деле, на лавочке…

— Ты?.. Ты, наверное, хочешь сказать, что очень извиняешься, но у тебя нет другого места для ночлега.

— Да, именно это я и хотела сказать. — Она улыбнулась в ответ на его улыбку, почувствовав наконец, что он на нее не злится. — Но ты же сам оставил мне свой адрес…

Она осеклась, поняв, что он ее, собственно, не приглашал. Просто оставил адрес — на всякий случай. Да какая теперь разница…

Через какое-то время она уже лежала в ванне. Теплая мыльная вода постепенно превращала человеческое существо в безвольное тело — она уже не могла мыслить, настолько сильной была усталость. С трудом преодолев желание заснуть, она все-таки заставила себя подняться, смыть с тела пену. Отключив горячую воду, она направила на тело ледяные струи. Взвизгнув, поняла, что это было для нее слишком. Но сонливость будто бы отступила. Она растерла тело махровым полотенцем, накинула халат и вышла из ванной. В единственной комнате свет не горел — и она, как мотылек, направилась на кухню, туда, где светила лампочка. Он обернулся на звук ее шагов.

— Ну вот, соль с себя смыла. Уже лучше. Садись, ты же, наверное, голодная…

На столе стояла тарелка с бутербродами, салат из крупно нарезанных помидоров, хлеб и ломтики сыра. Она опустилась на табуретку и беспомощно улыбнулась.

— Погоди, я сейчас вернусь…

Он вышел в комнату — там в баре стояла бутылка вина. Его немного задержал работающий телевизор, по которому транслировали футбольный матч. Вернувшись, он застал ее спящей. Она склонила голову на стол, руки безвольно, словно плети, повисли по обе стороны… На полу лежала вилка — наверное, она ее уронила.

— Алена, — тихо позвал он, но она его не услышала. Он медленно подошел, поднял вилку и аккуратно положил на стол.

Проснувшись утром, она его уже не застала.

За окном было пасмурно. Бледно-серое небо равнодушно заглядывало в окно, не обещая ничего хорошего, такое же серое, покрытое многолетним слоем дорожной пыли здание довершало мрачную и унылую картину. Ничего хорошего…

Алена натянула теплый и мягкий плед до самого подбородка — ей совсем не хотелось вставать — и попыталась вспомнить, как она оказалась в кровати.

— Саша, — тихо позвала она, но ей никто не ответил. Прислушавшись, она поняла, что находится в квартире одна. Это было даже лучше — по крайней мере на какое-то время можно было почувствовать себя спокойно. С интересом она принялась разглядывать свое временное пристанище. Большая комната оказалась достаточно уютной, обстановка — совсем обычной. Диван стоял в нише, в центре — два кресла, обитых мягким зеленым бархатом, такие же, в тон, занавески на окнах, большой телевизор, шкаф и музыкальный центр на полу. Внезапно ее внимание привлек халат, который был небрежно брошен на одно из кресел.

Халат… Ведь вчера вечером он был надет на ней. Откинув в сторону плед, она обнаружила себя абсолютно раздетой. Только нижнее белье… Нахмурив брови, она попыталась вспомнить вчерашний вечер — но, к своему удивлению, помнила только, как вышла из ванной. Еда на столе… На этом память замолкала. Черт возьми, что же было дальше?..

Алена растерялась. Вскочив с дивана, она заметалась по комнате, пытаясь найти еще одну постель. Но кресла — это было видно с первого взгляда — были нераскладными, никакой раскладушки ни в комнате, ни на кухне, ни в коридоре… Так, значит, они спали вместе?.. Но почему она ничего не помнит?

Опустив глаза, она медленно и отстраненно принялась разглядывать свое тело, как будто надеясь отыскать на нем следы прошедшей ночи, со страхом прислушиваясь к себе, опасаясь того, что ее подозрения могут подтвердиться. Но ведь она не могла бы не помнить, если бы…

В растерянности она сжала пальцы так, что они побелели. Может ли такое быть — чтобы он, этот человек, таким странным образом вошедший в ее жизнь, просто воспользовался ее беспомощностью, распорядился ее телом после всего того, что она ему о себе рассказала? Она не могла ответить на этот вопрос — просто потому, что совсем не знала этого человека. Несмотря на то что он знал про нее так много — почти все, она его совсем не знала. Только имя. Но глаза…

В этот момент ей пришлось прервать свои мучительные раздумья — на кухне зазвонил телефон. Некоторое время она стояла не двигаясь, не решаясь поднять трубку, но на том конце, видимо, знали, что кто-то есть дома, и ждали ответа.

— Алена? — услышала она и удивилась тому, как неузнаваем был его голос. — Ты проснулась?

Она молчала, внезапно почувствовав, насколько чужие для нее и этот дом, и этот голос, и этот человек… Что она здесь делает? Что это за странный поворот событий, ведь она приехала, чтобы найти Максима, — тогда почему она до сих пор здесь? И эта проклятая ночь, этот стершийся участок памяти — как такое могло случиться?

— Алена!

Но она так и не ответила ему. Медленно нажав на рычаг, она долго слушала монотонный гудок в трубке. Потом звук стал прерывистым — словно его разделили, разрезали на сотни частиц… Оставив трубку на столе, ока бросилась в комнату — сейчас же, сию же минуту ей нужно отсюда уйти. Ей больше нельзя здесь оставаться — она это чувствовала, как и то, что жизнь ее постепенно начинала развиваться вне всякой зависимости от того сценария, который она написала своей нетвердой рукой… Она схватила платье и начала поспешно натягивать его через голову, не расстегнув пуговиц… И в этот момент застыла на месте. Прямо напротив нее на стене висела фотография.

На фоне голубого неба, посреди высоких зеленых деревьев, прямо на траве сидела девушка. Светлые, цвета соломы, волосы воздушным облаком обрамляли ее смуглое лицо. Улыбка на губах — открытая и в то же время таинственная, загадочная… Алена долго смотрела на фотографию, пораженная этим удивительно красивым лицом. Потом, стряхнув с себя оцепенение, отстраненно подумала: ведь она совсем ничего не знает об этом человеке. И эта девушка — кто она? Его подруга, жена, сестра или возлюбленная? Да какая, в конце концов, разница!

Захлопнув дверь, она быстро спустилась по ступенькам и некоторое время просто шла по улице, не задумываясь над тем, куда идет. Возле нее остановился троллейбус, и она прыгнула на подножку, думая только об одном — поскорее уехать подальше от того места, где провела свою первую и такую странную ночь. Ожидание встречи с Максимом вскоре полностью заслонило собой все мысли и чувства, и она почувствовала себя легче, даже улыбнулась, подумав о том, что едет, сама не зная куда.

— Скажите, пожалуйста, я правильно еду на улицу Тархова? — спросила она у женщины, сидящей рядом.

— Нет, неправильно, — ответила та, удивленно вскинув брови. — Вам в другую сторону…

Алена осталась невозмутимой — подумаешь, пересесть на другой троллейбус… Через несколько минут она уже нажимала на знакомую серую кнопку дверного звонка — но только и на этот раз ответом была полная тишина.

Два часа она просидела на знакомой скамейке, равнодушным и неподвижным взглядом уставившись в пространство. Это может продолжаться бесконечно — она будет приходить и сидеть здесь, ожидая, что в конце концов хоть кто-то появится дома. Но когда это произойдет? Сколько дней и ночей ей придется провести в этом чертовом городе, прежде чем она наконец обретет пристанище? Она сидела и вспоминала о том, как Максим рассказывал ей про свою маму, про пирог с яблоками, про то, как они будут жить — все вместе… Кажется, это было только вчера — и не было той ужасной ночи, той страшной записки, не было холодного соленого моря, в котором она так хотела раствориться… Но только почему его нет дома? И где его искать? Когда же наконец она его увидит?..

Потом она долго вспоминала свое прошлое, пытаясь представить себе, что творится сейчас в доме. Ведь она ушла, не оставив даже записки… Но думать об этом ей не хотелось. Ноющая тоска ледяным комком притаилась в груди, грозя прорваться наружу и заполонить собой все ее существо. Из последних сил она заставила себя подняться со скамейки. Нельзя же, в конце концов, сидеть здесь до бесконечности. Надо что-то делать…

Она снова пошла в университет — но на кафедре уже знакомая женщина сказала ей, что Ветров не появлялся. Вернувшись опять к его дому, она снова долго не отпускала пальцев от кнопки звонка, и снова безрезультатно. Позвонив наконец соседям, она так ничего и не узнала — подозрительность во взгляде пожилой женщины-соседки так разозлила ее, что она, не помня себя от беспомощности, растерянности и злости, больше не став задерживаться у подъезда, снова устремилась в никуда. Долго бродила по улицам города, всматриваясь в лица прохожих, прислушиваясь иногда к разговорам — без интереса, просто для того, чтобы хоть как-то отвлечься. Пересчитав деньги в кошельке и с удивлением отметив, что их осталось не так уж и много, она решила отправиться ночевать в привокзальную гостиницу, убеждая себя в том, что завтра все изменится. Максим наконец появится… На улице уже совсем стемнело, когда она пересекала небольшую аллею, засаженную высокими ветвистыми каштанами. Ни одного человека — только две темные фигуры, приближающиеся издалека…

Все происходило, как в страшном сне. Их было только двое, но они сумели сомкнуться вокруг нее плотным кольцом, не выпуская. Сначала они выхватили у нее из рук сумку, потом один грубо рванул платье. Треск разрывающейся материи в ночной тишине прозвучал как выстрел. Алена вздрогнула, беззащитно скрестив руки на обнажившейся груди. Она попыталась вырваться, но тут же почувствовала, что тело ее как будто налито свинцом — ноги не слушались, подкашиваясь. Она закричала, в тот же момент почувствовав на своих губах грубые пальцы, которые, казалось, хотели вдавить этот крик обратно, внутрь ее. Лица, едва различимые в темноте, в этот момент стали расплываться у нее перед глазами — сначала до чудовищных, нереальных размеров увеличился рот, превратившись в акулью пасть, потом она увидела перед собой глаза — но это были не глаза живого человека. Словно две пропасти, заполненные жидким, грязно-серым стеклом… В следующую секунду она, словно очнувшись, осознала все, что с ней происходит, и из последних сил попыталась вырваться из цепких рук. Сильный удар сбил ее с ног — она стукнулась головой об асфальт, в голове зашумело. Вскочив на ноги, она тут же снова упала. Дикая боль пронзила ее насквозь, крик внезапно превратился в стон. Снова треск рвущейся материи, тело — уже полностью оголенное, белое пятно, беззащитно двигающееся в темноте. Ее били ногами, и она уже не могла сопротивляться — только сжалась в комок, закрыла лицо ладонями, пытаясь справиться с надвигающейся чернотой, но не смогла. В какой-то момент чернота полностью заслонила собой всю реальность. Звуков приближающейся сирены она уже не слышала.

Потом был все тот же желтый свет — уже второй раз за последние несколько дней она видела его, не понимая, что он означает. Казалось, он звал за собой, и она послушно, как под гипнозом, устремлялась за ним, помимо своего желания остаться там, где темно и холодно, но спокойно. Она чувствовала, что не хочет возвращаться к жизни, что больше всего на свете хочет обрести спокойствие, но внутренняя, физическая сила не позволила ей покинуть мир, в котором ей было так тоскливо и неуютно. Темнота отступила, желтый свет слепил глаза — она стремительно катилась вниз по узкому длинному тоннелю, чувствуя, что задыхается. Губы беззвучно двигались — в памяти возникли смутно знакомые черные глаза, лицо, склонившееся над ней, начинало приобретать очертания…

Но это был не Максим. Мужчина в белом халате и медицинском колпаке на голове был всего лишь врачом — еще один случайный человек в ее жизни. Алена поняла, что находится в больнице, и сразу же отчетливо вспомнила все то, что произошло с ней той ночью. Сознание возвращалось, а вместе с ним возвращалось и ощущение боли — физической боли в каждой клеточке тела. Лицо склонившегося над ней мужчины показалось ей огромным — зрение отображало его в искаженном виде, словно в выпуклом стеклянном шаре. Мелкие розоватые точки замелькали перед глазами. Вздохнув, она отвела взгляд в сторону. Стол, какие-то медицинские приборы…

— Как вы себя чувствуете? — слегка картавя, словно издалека произнес врач.

Алена, отчетливо расслышав вопрос, долго не могла понять его смысла — каждое слово существовало отдельно, не желая соединяться с другими, обретая значение.

— Как вы себя чувствуете? — повторил он. — Вы меня слышите?

— Я вас слышу, — произнесла она, не чувствуя губ, — скажите, что со мной случилось?

Он ощупывал ее пульс — рука висела покорно и безвольно, — затем надел хрустящую манжету, сдавил мышцу, измеряя давление, отошел в сторону.

— Попытка изнасилования. Неудачная. Не переживайте, с вами все в порядке. Только ушибы и легкое сотрясение…

Потом она увидела другое лицо — молодая девушка в белом халате подошла к ней и сделала укол в вену, и она снова забылась, отключилась, не чувствуя времени, не зная и не задумываясь над тем, что же будет дальше.

Ее второе пробуждение было уже совсем не таким. Она открыла глаза, отчетливо различила светло-зеленый потолок, круглую лампу по центру, кафель на стене и грязно-розовые шторы. «Больница», — подумалось с тоской, но в этот момент ее внимание привлек какой-то едва различимый звук. Она обвела глазами комнату, приподняла голову и вдруг увидела человека, сидящего на ее кровати. Он тут же встал, словно каждую секунду только и ждал, когда же она его позовет, подошел близко…

— Саша? — удивилась она. — Почему ты здесь?..

Он смотрел на нее пристально и тревожно.

— Как ты?

— Не знаю… — честно призналась она, потому что в первый момент и в самом деле не могла разобраться в своих ощущениях. — Как ты здесь оказался?

Он пожал плечами.

— Мне позвонили из больницы.

— Тебе? Но почему тебе?

— Потому что никакого другого телефона у тебя в кармане не нашли. Наверное, поэтому, — равнодушно пояснил он, — да это не важно.

Некоторое время они молчали, не глядя друг на друга.

— Послушай, ты, наверное, знаешь, что со мной случилось… — неуверенно начала она, сама не понимая, хочет ли она узнать это.

— С тобой ничего не случилось. — Он подошел ближе, наклонился, поправил одеяло и пристально заглянул ей в глаза. — Ничего страшного. Ты просто сильно ударилась головой об асфальт, у тебя небольшое сотрясение. Через пару дней, возможно, чуть позже, тебя выпишут.

Алена отвернулась. Два дня, возможно, больше… Это же целая вечность! А как же…

— А как же Максим? — спросила она у Саши, как будто он и в самом деле мог ответить на этот вопрос.

— Максим… — произнес он с какой-то незнакомой и странной интонацией. Алена не могла понять, что это — сочувствие, насмешка или же и то и другое вместе?

— Как-то странно все это, — продолжила Алена, не глядя на него, — я ведь приехала сюда к нему. Только его нет, а ты — есть… Откуда ты взялся? Почему ты опять со мной?

Он вздохнул.

— Я не знаю, Алена. Мне позвонила медсестра из больницы, потому что обнаружила у тебя мой адрес. Я приехал. Вот и все. Знаешь, я ведь тебе не навязываюсь. Никогда не мечтал быть сиделкой у постели больного.

— Деньги… — вдруг вспомнила она, — они ведь отняли у меня сумку, в ней были деньги… Теперь у меня совсем нет денег.

— Я тебе одолжу, — ответил он, теперь уже не скрывая насмешки, — отдашь, когда сможешь…

— Не вижу повода для смеха, — обиженно произнесла она.

— Может быть, поплачем?

— Почему ты всегда со мной так разговариваешь? — не выдержала Алена. — Ты все время как будто издеваешься… Я ведь тебе ничего плохого не сделала и, в конце концов, не просила возле меня сидеть. Если хочешь, можешь идти домой!

— Скоро пойду, потерпи немного. И вообще хватит болтать. Отдыхай. Спи.

— Я не хочу спать, я спала черт знает сколько времени!

Он поднялся, медленно отошел к окну.

— А чего ты хочешь?

— Я хочу уйти отсюда… Я не хочу лежать в больнице! — Она резко приподнялась на локте и тут же почувствовала, как перед глазами поплыло… В следующую секунду он уже был рядом.

— Знаешь что, ты уж, пожалуйста, не делай резких движений. Это тебе сейчас ни к чему.

— Без тебя знаю, что мне делать, а чего не делать! — Разозлившись на свою беспомощность, она уже не могла держать себя в руках.

— Что ж… — Он резко выпрямился и равнодушно произнес: — Дело твое.

Вслед за этим она услышала, как скрипнула и аккуратно, почти беззвучно, захлопнулась дверь палаты. Откинувшись на подушку, Алена закрыла глаза и попыталась отключиться. «Странный человек, — подумала она, — странный и непонятный. Ведь мог бы и не приходить ко мне в больницу. Я ведь его об этом не просила и не обиделась бы, если бы не пришел… Да вообще бы не вспомнила. А теперь…» Теперь она отчего-то чувствовала себя виноватой, только никак не могла понять, отчего. Раздумья ее были прерваны появлением врача, который зашел в палату в сопровождении человека в форме. Сердце у нее застучало в бешеном ритме — она сразу подумала, что милиционер, конечно же, пришел сюда потому, что родственники объявили на нее розыск, и вот теперь… Она вскочила, прижала руки к груди и беспомощно, как ребенок, замотала головой из стороны в сторону.

— Что это вы так испугались? — удивленно улыбнулся доктор.

Алена молчала, не зная, что сказать, и только позже, когда наконец поняла, что визит милиционера с ее бегством из дома никак не связан, облегченно вздохнула и тоже улыбнулась. Ответив на вопросы — о том, помнит ли она лица нападавших, рост, какие-то особые приметы, — она вскоре снова осталась в палате одна, раздумывая над тем, что сказал ей врач.

Диагноз у нее и в самом деле оказался не слишком серьезным — небольшое сотрясение мозга и ушибы, для жизни неопасные. Но ее тревожило другое — в больнице, оказывается, придется провести как минимум неделю. Неделю, а может быть, десять дней… А ведь она так и не нашла Максима! И теперь целых десять дней… Неужели она сбежала из одного плена только для того, чтобы оказаться в другом? Больница, конечно, все же лучший вариант, чем жизнь в доме Руслана, и все-таки ведь она приехала сюда не за этим.

Медленно поднявшись с кровати и чувствуя лишь легкое головокружение, она открыла дверь и оказалась посреди узкого длинного коридора. Медленно пройдя несколько шагов, увидела перед собой дверь с надписью «Ординаторская». Дверь открылась бесшумно. Лечащий врач сидел за столом и заполнял какие-то бумаги.

— Доктор…

Он посмотрел на нее удивленно и недоброжелательно.

— Кто вам разрешил вставать с кровати и ходить по коридору?

— Я… я вполне нормально себя чувствую, — ответила она извиняющимся тоном, — пожалуйста… Мне необходимо с вами поговорить.

— Идите в палату, — произнес он тоном, не терпящим возражений, — я к вам зайду.

Алена послушно повернулась и вышла. Почти целый час она не могла найти себе места, с каждой минутой теряя надежду на то, что он вспомнит о своем обещании. Алена не заметила, как снова задремала, а очнулась от его голоса:

— Заснула?

Она открыла глаза. Возвращение в реальный мир показалось ей настолько тягостным, что она едва не заплакала.

— Доктор, пожалуйста, выслушайте меня… Мне нельзя здесь находиться, я должна…

Ее рассказ был сбивчивым и непонятным — в нем почти не было слов, были только эмоции. Эмоции его не впечатлили — серьезно ответив ей, что о выписке думать еще слишком рано, он попрощался, посоветовав ей больше не вставать с постели без крайней необходимости. Дверь закрылась, и она досадливо ударила пальцами, сжатыми в кулак, по серой больничной подушке. Неделю — целую неделю — провести на этой кровати, не имея возможности даже выйти в коридор? Хотя зачем он ей нужен, этот коридор, и чем он лучше ее палаты? Такое же замкнутое пространство, только вытянутое в длину…

Вскоре принесли обед. Алена равнодушно поковыряла вилкой желто-серую капустную массу и отодвинула тарелку. Есть ей сейчас совсем не хотелось. Обрывки мыслей путались в голове. Снова вспоминалось прошлое, и все ее существо протестовало против этого вынужденного бездействия. Она лежит здесь, в больничной палате, практически здоровая — а в этот момент, возможно, Максим… К вечеру, когда за окном сгустились свинцовые сумерки и в приоткрытую форточку ворвался поток влажного, с первыми каплями дождя, ветра, она решила, что в больнице не останется. Ночью, тихонько приоткрыв дверь, она не увидела в коридоре ни единой живой души. Спустившись вниз по ступенькам, она вскоре нашла то, что искала, — выход. Оставалось только отодвинуть железную задвижку. Струя ледяной воды обдала ее лицо в тот момент, когда она, закрыв дверь, сделала первый шаг. Но ни дождь, ни холод уже не могли ее остановить — воспользовавшись попутной машиной и просто извинившись перед пожилым мужчиной за то, что не может ему заплатить, она вскоре снова стояла у знакомой двери, обитой темно-коричневым дерматином, и чувствовала, что у нее больше нет сил — за дверью опять была полная тишина.

Иногда ей начинало казаться, что все происходящее — просто дурной сон, который скоро оборвется, и она проснется, как когда-то, среди теплого сухого сена, на плече у Максима, и он, ласково проведя ладонью по ее волосам, улыбнется такой знакомой, светлой улыбкой. Всего лишь три дня прошло с тех пор, как она приехала в этот город, — так много и так мало. С определенного момента ее жизнь, казалось, остановилась, не в силах сдвинуться с мертвой точки. Словно по спирали — она вновь и вновь возвращается сюда, к запертой двери, уходит и снова возвращается… Когда же наступит конец? Она медленно шла по темным, почти не освещенным фонарями ночным улицам, совершенно не задумываясь, куда идет и что с ней будет дальше, не имея понятия ни о времени, ни о пространстве. Просто шла — и вдруг остановилась, пораженная тем, что увидела. Пятиэтажный дом, стоящий слева от дороги, казалось, ничем не отличался от сотен точно таких же домов, если бы… Если бы не знакомый серый столб возле подъезда, красный кирпичный гараж, стоящий чуть наискосок, детские качели, покрашенные когда-то давно голубой краской, превратившейся теперь в подобие серой белковой накипи… Если бы не десятки мелочей, совершенно определенно говорящих ей о том, что она стоит возле дома, из которого убежала вчера вечером.

— Привет.

Его глаза смотрели совершенно спокойно, без малейшего удивления — как будто бы так и должно было быть, что она снова заявилась к нему в квартиру посреди ночи. Не то чтобы он ее ждал, но вообще-то предполагал, что она скоро снова появится…

— Извини, я…

Снова — никакого ответа.

— Я так и буду сама с собой разговаривать?

— Привет. Кажется, мы сегодня виделись.

— Это было вчера. Сегодня — это уже сегодня, — поправила она, пытаясь понять, что же он все-таки сейчас чувствует, о чем думает. — Я не вовремя?

— А ты когда-нибудь бываешь вовремя? Как снег на голову, в своем репертуаре… Проходи, раз пришла.

Он посторонился, отошел от двери. Немного поколебавшись, она все-таки вошла, проклиная себя за то, что минуту назад вообразила себе какую-то чепуху — будто бы все это не случайно. Случайно, не случайно — какая теперь разница? По крайней мере со стороны она выглядела полнейшей дурой. Несколько часов назад сама же его прогнала, при этом ни секунды ни о чем не жалея, а теперь заявилась к нему посреди ночи. И не потому, что хотела, а потому, что ноги сами принесли… Что же, так ему и объяснить? Нелепо, глупо…

— Как ты себя чувствуешь? — Он снова появился в коридоре, сон как рукой сняло. Она улыбнулась.

— Саша, ты меня извини… Я тебя, наверное, разбудила.

— Это не самое ужасное, что может случиться в жизни. Мне все равно через пару часов нужно было вставать — какая разница. — Он махнул рукой и добавил: — Да ладно тебе, не смущайся так сильно. Правда, ничего страшного. Насколько я понимаю, ты сбежала из больницы?

— Сбежала, — подтвердила она, — это было просто невыносимо! Знаешь, мне казалось, что я нахожусь в каком-то замкнутом, безвоздушном пространстве, аж дышать трудно было…

Они сидели на кухне. Молча разлив чай, он достал из шкафа печенье, поставил на стол.

— Ты, может, есть хочешь?

Она отказалась:

— Может, и хочу, но не чувствую… Что мне делать, скажи?

Он вздохнул.

— О чем ты, Алена?

— Я — обо всем. Я здесь совсем одна, в чужом городе… Что мне дальше делать?

Он пожал плечами.

— Твой Максим скоро появится, наверное. Ты же в это веришь.

— А ты, наверное, не веришь…

Он нахмурился.

— Знаешь, Алена, мне все равно. Это твоя жизнь, а у меня, честно говоря, и своих проблем хватает.

— У тебя…

В этот момент он потянулся через стол за сахарницей, наклонился над ней, и она почувствовала его дыхание — близко-близко, увидела глаза и вдруг разглядела на сером фоне мелкие черные точки… А он, случайно коснувшись рукой ее пальцев, внезапно замер. Перед глазами мелькнула и исчезла другая картина — светловолосая девушка на фоне голубого неба… Через секунду он уже размешивал сахар в чашке.

— Но ведь ты обо мне совсем ничего не знаешь.

Алена задумалась, услышав эти слова. На самом деле, она ничего о нем не знала — только его имя. И еще то, что на стене в его комнате висит фотография девушки.

— На самом деле, я о тебе ничего не знаю. Я даже не знаю… Не знаю, где ты спал в ту ночь.

— В ту ночь? — Его брови медленно поползли вверх. — В какую ночь?

— В ту самую, — она почувствовала, что слегка краснеет, и еще сильнее рассердилась на себя за это, — когда я пришла к тебе, а утром очнулась на диване…

Он смотрел на нее, и она видела, как непонимание и удивление в его глазах постепенно вытесняют искры смеха — совсем неуместного, как ей показалось.

— Не вижу в этом ничего смешного, — ответила она на его невысказанный вопрос, нахмурясь, — может быть, ты мне все-таки ответишь…

— Прямо как в мексиканском сериале. Сначала девушка пыталась утопиться, а потом она потеряла память… Теперь тебе только остается выяснить, что ты беременна.

Услышав эти слова, Алена вздрогнула, словно он ее ударил.

— Я не потеряла память. И вообще… Твоя вечная ирония неуместна. Тебе всегда смешно, ты или смеешься, или злишься… И все.

— А что, по-твоему, это не самый лучший вариант? — серьезно спросил он. — Или ты считаешь, что гораздо комфортнее чувствовать себя вечно несчастной и любить себя за это?

— Любить себя за это? — переспросила она. — Я тебя не понимаю…

— Понимаешь, Алена. Прекрасно понимаешь, Ведь ты упиваешься своим несчастьем, ты страдаешь ради страданий. Страдаешь, потому что тебе это нравится. Не пойму только почему? Жизнь от этого кажется интереснее или ты просто любишь, чтобы тебя жалели?

— Да с чего ты взял? — все еще не понимая, насколько серьезно он говорит, спросила она.

— Видно. Невооруженным глазом, — ответил он, поднявшись, — ты видела ту фотографию на стене?

Он спросил это совершенно спокойно, а Алена вдруг почувствовала, что не хочет отвечать на этот вопрос, не хочет разговаривать об этом и знать, кто она, та девушка на фотографии… Это открытие настолько сильно поразило ее, что некоторое время она не могла вымолвить ни слова.

— Ты не могла ее не видеть. Знаешь, кто это?

Алена вспомнила далекий вечер — когда они вдвоем с подругой Милой сидели у нее в саду и та рассказывала ей о своей жизни, о любви, тогда показавшейся Алене неслыханным преступлением — в тот момент она точно так же боялась каждого слова, ей хотелось просто заткнуть уши и убежать, чтобы не слышать, не знать… Сейчас с ней происходило то же самое — но она никак не могла понять, откуда взялось это странное чувство. А он, уже не ожидая ее ответа, продолжал:

— Это моя жена.

— Ты женат? — удивилась она и в тот же момент почувствовала, что ей не стоило задавать этот вопрос. Его лицо — такое близкое и в то же время чужое — долго стояло у нее перед глазами после того, как она услышала его ответ:

— Был женат. Но моя жена погибла два года назад. Во время пожара. Ее звали Полина.

— Продукты в холодильнике. Сообрази что-нибудь, я к обеду вернусь.

Он захлопнул дверь, она задвинула щеколду и прислонилась к стене. Прошедшая без сна ночь казалась теперь далекой и нереальной. Алена никак не могла избавиться от странного ощущения, которое с каждым днем было все настойчивее: как будто чья-то неведомая ей сильная воля с определенного момента повелевает ее Жизнью. И вот теперь — продукты в холодильнике, сообрази что-нибудь, я скоро… Черт возьми, что же происходит? Какие продукты, как она здесь оказалась и почему до сих пор… Но с другой стороны, новый побег был бы полной глупостью. Пойти ей все равно некуда, никакой гарантии того, что Максим наконец появится, у нее нет и быть не может… Сердце снова заныло при воспоминании о нем. Она даже и думать не хотела о том, что он, возможно, уехал в Египет и вернется не скоро, а может быть, никогда не вернется… Она не хотела об этом думать, но и воспротивиться этим мыслям не могла. Словно кадры ожившей кинохроники, перед глазами вставали моменты их первой встречи, его глаза — снова и снова. Его записка… Может быть — эта мысль уже давно жила в самой глубине ее подсознания, но она всеми силами не давала ей прорваться наружу, чувствуя, что прорыв может обернуться смертельным финалом, — может быть, он и думать о ней забыл, заставил себя забыть… «Мы всегда будем вместе» — вспоминала она его слова и не могла в них не верить. Ей хотелось верить, а все то, что было написано на бумаге, ей, наверное, просто приснилось…

Звуки кипящей в чайнике воды отвлекли ее от грустных размышлений. Улыбнувшись, она отправилась на кухню — готовить обед. Все это странно и необъяснимо, но тем не менее она должна была это сделать хотя бы из благодарности к человеку, который приютил ее в своем доме, причем сделал это совершенно бескорыстно.

Разрезая сочную морковь на узкие, длинные и ровные полоски, она вспоминала прошедшую ночь. Она напоминала ту ночь в поезде — только с точностью до наоборот. На этот раз она была в роли молчаливого слушателя, а Саша, словно забыв о ее присутствии, говорил. Рассказывал о том, как познакомился с Полиной, как они поженились, какая она была… «Как сильно он ее любил, — подумала Алена, — и… любит, до сих пор любит». Сердце сжималось от жалости, от бессилия помочь человеку — но, с другой стороны, она видела, что с каждой минутой ему становится как будто легче. Он оборвал свой рассказ внезапно, как будто оборвалась пленка, спрятанная где-то внутри, и снова стал прежним — колким, ироничным, насмешливым. Алена уже не обижалась на него за то, что он называет ее утопленницей, бесхвостой русалкой, улыбалась в ответ на его улыбку, чувствуя, что с этого момента они стали друг для друга чем-то большим, чем просто знакомые, и снова удивляясь тому, как такое могло случиться.

Через пару часов обед был готов, посуда перемыта — дел на кухне больше не оставалось, и она отправилась в комнату, прилегла на диван. На нее смотрели все те же глаза, которые она вдруг так отчетливо представила себе в дыму пожара… Они словно кричали, молили о спасении… Но потом внезапно она поняла, что это — она, она сама задыхается в этом замкнутом горящем пространстве, а совсем близко стоит он — ее Максим, протягивает к ней руки, но почему-то не двигается с места — только молча и равнодушно смотрит на то, как она умирает…

— Максим! — закричала она и вдруг почувствовала, как чьи-то сильные руки схватили ее и вытащили из огненной пропасти. Она открыла глаза.

— Алена… — перед ней, опустившись на колени, стоял Саша и сжимал ее за плечи, — что с тобой?

Она потянулась к нему, прижалась мокрой щекой к его щеке и тихо заплакала.

— Успокойся, — прошептал он, слегка поглаживая ее по спине, — успокойся, это просто сон. Ничего не случилось…

Приподняв ее лицо, он вытирал тыльной стороной ладони слезы, струящиеся по щекам, а она покорно, словно ребенок, сидела и не двигалась, пыталась успокоиться, глядя в его серые, почему-то уставшие глаза, рассматривая мелкие, едва заметные морщинки возле рта, губы… И вдруг почувствовала прикосновение этих губ на своих губах.

— Что ты делаешь?! — Она отпрянула, сама не понимая, как это могло случиться.

— Извини.

Он поднялся, не глядя отошел в сторону, скрылся в дверном проеме. Алена сидела на кровати, чувствуя, как пылают ее щеки. Как будто бы ничего не случилось — только тающая влажность на губах…

— Алена! — позвал он из кухни. — Идем обедать.

Она поднялась, сделала несколько шагов, почувствовав легкое головокружение, прислонилась к дверному косяку. Он уже разливал суп по тарелкам.

— Не знаю, насколько это съедобно, но запах, на мой взгляд, приятный. Что с тобой? — Обернувшись, он заметил, как она побледнела, и сделал шаг навстречу, но она остановила его взглядом.

— Ничего страшного, просто голова немного закружилась. Сейчас пройдет.

Разговор за столом не клеился — он все время пытался шутить над ее кулинарными способностями, а она отмалчивалась, глядя на него без улыбки, снова и снова мысленно возвращаясь к тому, что произошло между ними.

— Саша, ну когда же ты наконец перестанешь надо мной издеваться? — произнесла она с легким укором и удивилась его ответу:

— Тогда же, когда и ты надо мной.

Он произнес это совершенно серьезно, и Алена решила не лезть в дебри философии, выясняя, кто из них прав. Некоторое время они молчали, а потом он неожиданно сказал:

— Кстати, в ту ночь я спал в комнате на полу. Так что можешь не переживать по поводу своей невинности. Спасибо, — он поднялся из-за стола, — на самом деле было очень вкусно. Мне на работу пора. Ты дома будешь или опять отправишься на поиск приключений?

— Я буду дома, — ответила она, — с меня пока достаточно приключений.

Пока он обувался в прихожей, она раздумывала над тем, что сказала: «Я буду дома» — совершенно спокойно и естественно, как будто это на самом деле ее дом… Черт знает что такое! С каких это пор?

Слово «дом» вызывало у нее в душе противоречивые ощущения. С одной стороны, родительский дом — место, где она росла вместе с Лизой и Иваном, теплые и уютные вечера, запах пряных трав и сдобного теста, мама… И отец. Прошло уже много времени с того момента, когда она, сбежав из опостылевшего дома своего мужа, решила вернуться в родительский дом, — но звук пощечины до сих пор звучал в ее сознании несмолкаемым эхом. Злость и презрение в глазах отца — черта, после которой родительский дом уже навсегда стал для нее чужим. Дрогнувшая штора в окне — но мама, конечно же, ничего не могла поделать, не могла воспротивиться воле отца, который прежде всего оберегал традиции и честь своей семьи, своего рода… Только что из всего этого вышло? А тот дом, в котором она прожила два года после свадьбы, конечно же, так и не стал для нее своим. Даже мысленно она ни разу не называла место, где жила, своим домом. Она была там чужой и прекрасно знала об этом. И вот теперь рану, которая уже слегка затянулась тонкой невидимой пленкой, снова растревожили.

Конечно же, она понимала, что Саша не хотел сказать ничего плохого. Он задал ей совершенно обычный вопрос, не задумываясь над тем, что она воспримет его так болезненно. Но ведь это место, в котором она теперь живет, тоже не было ее домом — временное пристанище потерявшегося человека, которому больше просто некуда пойти. Ей снова стало жаль себя, и вдруг она вспомнила его фразу о том, что она любит страдать. А может быть, в его словах есть доля истины?.. Кто знает — со стороны, возможно, виднее. Но только ей одной известно, как она мечтает о том, чтобы страдания ее наконец прекратились, чтобы ока обрела свое счастье — простое женское счастье, любимого человека, семью и свой дом. Разве это много? И разве можно осуждать ее за то, что она так сильно страдает, не имея всего этого?

Телефонный звонок заставил Алену очнуться. Подняв трубку, она услышала незнакомый женский голос.

— С кем я говорю? — Женщина задала вопрос, который окончательно поставил Алену в тупик. И правда, кто она? Квартиросъемщица? Домработница? Подруга?..

— А кто вам нужен?

— Мне нужен Александр. — В интонации не было претензии, скорее тревога, и Алена облегченно вздохнула, поняв, что никто не собирается выяснять, кто она такая.

— Он только что ушел на работу.

— Уже ушел… — разочарованно протянула женщина, — пожалуйста, передайте ему… Впрочем, я же сама могу ему туда перезвонить. До свидания.

Последовали короткие гудки — женщина повесила трубку. Алена поймала себя на мысли, что этот звонок был ей неприятен — голос в трубке был молодой, мягкий и глубокий, немного взволнованный. Перед глазами почему-то встала картинка из журнала — высокая блондинка с пышным бюстом и длинными ногами, и Алена тут же рассмеялась — что за ерунда, какая ей, в конце концов, разница! На столике возле телефона лежала толстая книга — «Справочник телефонных номеров…». Прочитав заголовок, она внезапно оживилась, принялась листать страницы, долго не могла найти то, что ей нужно, и наконец подняла трубку, дрожащими пальцами набирая телефонный номер. Через минуту ее соединили с кафедрой древней истории. Снова незнакомый голос — на этот раз мужской, — вопрос, мучительное ожидание ответа — и вот трубка выскальзывает у нее из рук, дергая шнур, провисает над полом. Она стоит, глядя в пространство, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. «Максим Ветров уехал работать в Египет. На три месяца. Связаться с ним?.. Боюсь, девушка, я ничем не смогу вам помочь…» Она подняла глаза и столкнулась взглядом с голубыми глазами девушки Полины — той, что погибла два года назад во время пожара, — внезапно ощутив желание оказаться на ее месте.

Опустившись в кресло, она долго сидела без движения, пытаясь собраться с мыслями. То, о чем она так не хотела думать, произошло. Три месяца… Когда Максим приедет, на улице уже будет осень. Еще три месяца разлуки — а она ведь была уверена в том, что эта разлука продлится не больше двух дней! Что же ей теперь делать? Сознание билось в тупике, не в силах найти выход из замкнутого пространства. Жизнь снова показалась ей бессмысленной, и она с тоской вспомнила тот момент, когда прохладная вода постепенно поглощала ее тело, обещая вечное спокойствие… И если бы тогда все сложилось так, как она задумала, если бы ей никто не помешал, то сейчас бы она уже не знала, что такое боль и страдание… Зачем?..

Она не услышала, как повернулся замок в двери, увидела только мелькнувшую тень в дверном проеме.

— Ты?!

Она вскочила с кресла, не задумываясь о том, почему он так внезапно вернулся, откуда в его глазах такая тревога — в тот момент ей было абсолютно все равно. Душа разрывалась от чувства незаслуженной обиды, и все, что она могла сделать, это выплеснуть ее наружу обжигающей холодом волной.

— Кто тебя просил это делать?! — прокричала она срывающимся голосом. — Кто дал тебе право вмешиваться в чужую судьбу, решать за другого человека, жить ему или умереть? Или ты возомнил себя Богом? Что ты молчишь? Зачем, зачем ты вытащил меня из воды, зачем ты заставил меня жить?!

Попавшаяся под руку керамическая тарелка полетела в стену, громко ударилась о бетонную поверхность стены и разбилась на мелкие куски. Ее глаза сверкали дикой злобой — в следующее мгновение она подлетела к нему и вцепилась в него, как дикая кошка.

— Ну, что ты молчишь? Нечего ответить? Так ведь я тебя не просила меня спасать, не просила! Откуда ты взялся, черт возьми, что ты там делал, ночью, на пляже, зачем ты появился? Ненавижу тебя, ненавижу!..

Он схватил ее за плечи, пытаясь успокоить, но она принялась вырываться, колотя его кулаками в грудь и без конца повторяя:

— Ненавижу! Ненавижу тебя!

В следующее мгновение, ощутив толчок его сильных рук, она отлетела на диван и разрыдалась в полный голос, закрыв лицо руками.

— Приди в себя, истеричка, — отрывисто и сухо произнес он, — или мне придется вызвать санитаров.

Больше он не сказал ей ни слова. Она лежала плашмя на диване, вздрагивая от беззвучных рыданий, не в силах справиться с дыханием, словно сквозь сон, слыша его голос:

— Да, Рита… Я уже выезжаю. Буду часа через четыре, может, чуть позже. Постараюсь… Да, конечно, с этим не будет никаких проблем… Успокойся, все будет хорошо.

Резко и отчетливо в наступившей тишине она услышала, как открылись и снова закрылись дверцы шкафа, непонятный шум где-то в коридоре, звук захлопывающейся двери — и снова в квартире воцарилась тишина, в которой все реже и реже раздавались ее всхлипы и приглушенные стоны. И его последние слова: «Успокойся, все будет хорошо» — почему-то долго еще звучали в ее сознании. Только ведь они были адресованы не ей…

Она пролежала без движения до самого вечера, равнодушно наблюдая, как солнце в светло-голубом прямоугольнике окна постепенно движется по небу, то прячась за облако, то снова загораясь ослепляющим желтым шаром, заставляя щурить уставшие, припухшие от слез глаза. Время от времени она впадала в забытье, засыпала тяжелым и неглубоким сном, вздрагивала, очнувшись от какой-то нелепой и страшной картины перед глазами — снова Максим, мертвая Лиля и ее муж, громко смеющийся над могилой жены, Мила, держащая на руках мертвого ребенка… Солнце садилось, верхушки деревьев за окном темнели, сливаясь в одно темное и неровное пятно. Она не могла заставить себя подняться — не потому, что это было для нее тяжело, а потому, что просто не знала, что ей делать потом.

Потемневшее пространство комнаты давило сильнее и сильнее. Она чувствовала себя словно зверь, загнанный в клетку… В клетку, на которой нет замка, но вырваться из которой все же невозможно. Или, может быть, она все это придумала? Ведь стоит только подняться, повернуть ручку двери и уйти… Вот только куда?

Думать о том, что ждет впереди, было просто невыносимо. Она встала, включила лампу на стене, стараясь почему-то не смотреть на фотографию, и огляделась вокруг. На полу, напоминая о том, что произошло, лежали темно-коричневые осколки. Осторожно, стараясь не наступить, она прошла в кухню, взяла веник и смела их. У нее снова разболелась голова — в поисках аптечки она долго бродила по квартире, открывая шкафы, и наконец нашла ее на полке в ванной комнате. Под руку попалось снотворное — она долго и задумчиво вертела его в руках, потом медленно надавила пальцами на фольгу — одна розовая таблетка упала в ее ладонь, затем еще одна… «Достаточно», — мысленно сказала она себе и отправила две таблетки в рот. Пожалуй, это и в самом деле неплохая идея — просто заснуть покрепче и поспать подольше… И головная боль пройдет, а главное — хоть какое-то время не нужно будет ни о чем думать.

Снотворное подействовало достаточно быстро — уже через четверть часа она ощутила, как слипаются веки, словно их налили свинцом, и покорно опустилась на подушку. В комнате было прохладно, но сон уже полностью овладел ею, сил подняться и взять плед из шкафа не оставалось — свернувшись клубком на диване, она наконец заснула, как в детстве, сложив обе ладони под щекой. Сквозь сон она еще долго ощущала холод, но потом ей наконец почему-то стало тепло, и она, впервые за долгие дни, заснула глубоким и спокойным сном.

Она проснулась от того, что на нее кто-то смотрел. Алена почувствовала это сквозь сон — чьи-то глаза, пристальные и внимательные, незнакомые… Проснулась и увидела перед собой детское лицо.

Возле нее, на самом краешке дивана, сидела маленькая девочка. На вид ей было не больше пяти лет, только глаза почему-то казались взрослыми — два больших светло-голубых шара с маленькими точками-зрачками внутри. Широко распахнутые, эти глаза смотрели пристально и удивленно.

— Привет, Алена, — сказала девочка и улыбнулась. Заиграли ямочки на щеках, голубые шары заискрились…

— Привет. — Алена улыбнулась в ответ, все еще не понимая, не приснилось ли ей все это. — Ты кто?

— Я — Саша. Саша-маленькая. — Улыбка не сходила с лица. — Ты будешь со мной играть?

— Играть?.. Конечно, буду, — автоматически согласилась Алена. — А во что мы будем играть?

— Ну… — она подняла брови, — знаешь, есть много интересных игр. Например, мы можем играть в дочки-матери, только, чур, ты будешь дочкой, а я — мамой. А еще мы можем играть в фотомоделей.

— В фотомоделей? А как это?

— Я буду переодеваться, надевать разную одежду и туфли и ходить по комнате, а ты будешь на меня смотреть. Ну, или… — она задумалась, — если ты захочешь, то тоже будешь переодеваться и ходить по комнате. По очереди. А еще можно играть в зверей. У меня есть маленький мышонок. Знаешь, он такой проказник… Его зовут Микки, и с ним очень много хлопот. Настоящий хулиган. Ну, так что ты выбираешь?

— Что я выбираю?.. — Алена задумалась. — Послушай, давай ты сама выберешь игру, ведь ты маленькая, поэтому я должна тебе уступать. Только сначала мне, наверное, нужно умыться и одеться, я ведь только что проснулась.

— Конечно, умойся и руки помой.

— Руки помыть?

— Ну да, конечно! Ведь на руках живут микробы, если ты их не помоешь, у тебя заболит живот, — ответила она, словно удивляясь, что такая взрослая Алена не знает таких простых истин.

— Откуда ты это знаешь… про микробы? — Алена попыталась придать лицу серьезное выражение, изо всех сил сдерживая улыбку.

— Мне папа сказал. И воспитательница в детском саду говорила, и бабушка тоже все время говорит… Только бабушка теперь заболела.

— Бабушка заболела? — переспросила Алена, пытаясь понять, о чем все-таки речь и кто эта девочка. — А что с ней?

— Сердце, — серьезно и грустно ответила Саша-маленькая, — ее отвезли в больницу, а мне теперь не с кем оставаться, поэтому папа привез меня сюда.

— А где твой папа?

Она пожала плечами:

— Не знаю. Обещал скоро вернуться…

Алена наконец поняла, в чем дело. Кажется, Саша-маленькая — дочка Саши-большого… Только почему-то он ей никогда не говорил о том, что у них с Полиной была дочка…

Словно прочитав ее мысли, Саша-маленькая указала пальцем на фотографию, висящую на стене:

— А это — моя мама. Только она больше не живет с нами, она теперь живет на небе. Она нас видит, а мы ее не видим, — произнесла она спокойно, но без улыбки, и Алена сразу же вспомнила о том, как в детстве не могла примириться с мыслью о том, что ее бабушка теперь живет на небе, как злилась на несправедливого и властного Бога, который забрал бабушку к себе…

— Да, так бывает, — ответила Алена, — ну так что… Ты, кстати, завтракала?

— Да нет, я же только что проснулась. Я спала вон там, — Саша снова указала маленьким пальчиком в глубину комнаты, — в кресле, мне папа постелил… Когда мы приехали, была ночь, ты спала, и мы не стали тебя будить. Папа только укрыл тебя, потому что ты спала без одеяла. Разве ты не знаешь, что спать без одеяла нельзя? — Она нахмурила брови. — Можно заболеть!

— Да, конечно. — Алена снова улыбнулась и провела рукой по светлым и блестящим волнистым волосам. — Знаешь, твой папа очень хороший.

— Знаю, — серьезно ответила Саша, — я всегда здесь живу, только летом — у бабушки. А теперь бабушка заболела, а тетя Рита не может со мной сидеть, потому что ей нужно быть в больнице… Алена, скажи, ведь с бабушкой ничего не случится?

Алена вздрогнула, внезапно вспомнив глаза Антошки, который тоже совсем недавно задал ей вопрос, на который она так хотела, но не могла ответить.

— Конечно, ничего не случится. Врачи ее вылечат, и она снова будет здоровой.

— Я очень люблю бабушку, и мне так жалко, что она заболела… А ты умеешь читать сказки? Бабушка всегда читает мне сказки.

— Конечно, умею… Только, кажется, здесь нет книжек?

— Есть, вон в том шкафу, на верхней полке. Там лежит моя самая любимая книжка. А ты давно у нас живешь?

Алена поднялась с постели. Это было выше ее сил. Улыбнувшись, она ничего не ответила и отправилась в ванную.

Через некоторое время они уже сидели на кухне и ели бутерброды. Алена запивала чаем, а Саша предпочла молоко с сахаром, которое совершенно неожиданно обнаружилось в холодильнике.

— Я всегда по утрам пью сладкое молоко. А знаешь, что у меня есть?

Саша сползла с табуретки и побежала в комнату, вернувшись через некоторое время с сияющей улыбкой на лице.

— Вот.

Она разжала ладошку и протянула Алене маленькие песочные часы, совсем крошечные, видимо, детскую игрушку.

— Это мне папа подарил. Еще давно. Он научил меня его ждать. Ну, например… — Саша снова уселась на свою табуретку, отпила глоток молока, откусила бутерброд и продолжила с набитым ртом: — Например, когда он идет в магазин, то я должна перевернуть часы два раза, и он вернется. А если он уходит по делам или на работу, тогда я переворачиваю часы семь или восемь раз. И папа возвращается.

— Так быстро возвращается?

— Ну да, он же не может меня оставить одну надолго. Я еще маленькая, — Саша произнесла эти слова назидательным тоном, — вот когда подрасту, тогда мне уже будет нестрашно.

— А сейчас страшно?

— Нет, если не надолго, то нестрашно. Песок ведь сыплется очень быстро, я смотрю на него, мне нравится… И даже не замечаю, что папы нет. Я очень люблю смотреть, как сыплется песок. Красивые часы, правда?

— Правда, — ответила Алена, задумчиво поворачивая в руке маленький розовый сосуд. Песчинки послушно посыпались в другую сторону, беззаботно отсчитывая секунды. Время… Иногда оно движется медленно, а иногда летит как стрела — и только песок всегда сыплется вниз с одинаковой скоростью, не зная ни тревог, ни волнений, ни мук ожидания…

Саша допила свое молоко и потребовала еще.

— Молодец, хорошо кушаешь, — похвалила ее Алена, размешивая сахар. Песчинки внутри розового сосуда притягивали взгляд, успокаивали, и она не могла оторвать от них глаз.

— Угу, — ответила Саша-маленькая, — а ты, наверное, плохо.

— Почему ты так решила? — заинтересованно спросила Алена.

— Потому что ты худая. Смотри, какая худая, одни кости торчат.

Алена рассмеялась — впервые за долгое время, — подошла ближе, прижала к себе маленькую светлую головку и поцеловала Сашу в макушку.

— Смешная ты… И такая хорошая.

Саша не ответила, поглощенная молоком. Пока она допивала, Алена помыла чашки, вытерла со стола, полила одиноко стоящий на подоконнике цветок алоэ.

— Пойдем играть. — Саша вскочила с табуретки, отодвинула чашку и скомандовала: — Ты будешь дочкой.

— А может, лучше книжку почитаем? — Алена, мысленно улыбнувшись, подумала о том, что ей почему-то не хочется быть дочкой категоричной Саши.

— Почитаем, — согласилась она, — пойдем.

Она подвела ее к шкафу и указала пальцем на верхнюю антресоль:

— Вон там. Тебе принести табуретку?

И убежала в кухню, не дождавшись ответа. Она появилась в комнате через минуту, пыхтя, изо всех сил стараясь удержать в руках табуретку, которая была почти с нее ростом.

— Вот… Ух, замучилась я ее тащить. Тяжелая.

— Да я бы и сама принесла… Спасибо тебе.

Алена поднялась на табуретку, распахнула дверцу шкафа. Там в строгом порядке были сложены какие-то толстые тетради, научные журналы и небольшая стопка детских книг.

— Вон та, самая верхняя, — Саша-маленькая нетерпеливо пристукивала ногой, — голубая, с картинкой…

Но Алена уже не слышала ее слов. Она не могла поверить в то, что происходит; медленно, словно в тумане, она протянула руку и достала из шкафа книгу. Ту самую книгу, которую когда-то в детстве ей подарили, а потом так безжалостно отняли… Голова закружилась, и она чуть не упала с табуретки.

— Да, эта, эта! Моя самая любимая! Скорее читай!

Книжка была неновой — Алена сразу заметила это, почти перестав верить в реальность происходящего. И если бы не обстановка вокруг и маленькая девочка с большими голубыми глазами, нетерпеливо и требовательно дергающая ее за руку, Алена, наверное, поверила бы, что оказалась в прошлом. В своем далеком и таком светлом прошлом, которое теперь казалось сказочным сном.

— Откуда у тебя эта книжка? — спросила она, удивившись тому, насколько неузнаваемым показался ей собственный голос.

— Не знаю, она всегда у меня была. Это, наверное, от мамы осталось. Алена, ну пожалуйста, давай читать!

Бережно перевернув обложку, Алена открыла первую страницу и увидела принцессу Жасмин — в розовом платье, с цветами, вплетенными в волосы.

— «В далекой сказочной стране, где никогда не бывает зимы, жила-была принцесса…»

Алена остановилась, почувствовав, как сдавило горло. Оторвав взгляд от пляшущих перед глазами букв, посмотрела на маленькую Сашу. Та сидела, притаившись, замерев, словно полностью превратившись в слух, закусив нижнюю губу, и смотрела на нее с таким восторгом и ожиданием чуда, что Алена сразу поняла: она не может позволить себе расслабиться, дать волю собственным чувствам. Взяв себя в руки, она продолжила читать Саше про Жасмин, изредка отрывая взгляд от страницы и наблюдая за ней. Щеки ее горели, взгляд блуждал где-то далеко, в сказочной стране, где никогда не бывает зимы…

Закончив последнюю сказку, Алена вздохнула и отодвинула книгу. А Саша некоторое время молчала — как будто не хотела возвращаться оттуда, где только что побывала, не хотела снова становиться маленькой девочкой, уже побывав однажды принцессой.

— Саша, — позвала Алена, и девочка вздрогнула, словно очнувшись, — знаешь, у меня в детстве была точно такая же книжка. И я очень любила, когда мне читали сказки, а особенно мне нравилась сказка про Жасмин.

— Жасмин — самая красивая принцесса. Я тоже хочу такое же платье, как у нее. Папа обещал мне купить… Когда я вырасту. Как ты думаешь, он купит?

— Конечно, купит! Обязательно купит.

— Обидно, что так долго ждать. Я так хочу быстрее стать взрослой!

Алена снова прижала девочку к себе, ласково погладила по волосам. Как объяснить ребенку, что детство — самая счастливая пора в жизни человека? Да и стоит ли говорить о том, что, взрослея, человек теряет так много, что порой начинает жалеть о том, что не остался маленьким ребенком? Как жестоко время!

— А сколько тебе сейчас лет? — спросила Алена.

— Вот столько. — Саша, как и все маленькие дети, предпочитала отвечать на этот вопрос не словами, а пальцами. Она растопырила ладошку и демонстративно подняла ее вверх, приблизив к самому лицу Алены. — Видишь?

— Пять?

— Угу. Почти шесть. А потом будет семь, и я пойду в школу. Меня научат читать, и я сама буду читать книжку про Жасмин. Правда ведь?

— Правда, и не только эту книжку, а еще много других интересных книжек…

— Все равно эта — самая интересная, а другие мне не нужны, — упрямо возразила Саша, — а теперь давай играть!

— В дочки-матери? — обреченно спросила Алена.

— Ну да… Или давай играть в школу. — Идея, в считанные секунды возникшая в ее маленькой головке, показалась ей настолько великолепной, что она радостно захлопала в ладоши: — Я буду учительницей! Сиди.

Она вскочила с дивана, тут же принялась снова волочить табуретку, придвинула ее вплотную к тому месту, где сидела Алена, положила на нее все ту же раскрытую книжку. Глядя на нее, Алена еле сдерживала смех: она изменилась в один момент, из маленькой мечтательной девочки словно превратившись в строгую и занудную классную даму. Только очков на кончике носа не хватало!

— Сегодня мы будем изучать буквы, — произнесла Саша, подражая взрослой интонации, и пояснила, на минуту выйдя из роли: — Это так у нас в садике бывает. Итак, скажите, пожалуйста, что это у нас за буква?

Она ткнула пухлым пальчиком в заглавную букву «А», написанную витиевато и не совсем понятно.

— Это буква «А», — как прилежная ученица, ответила Алена и, вспомнив, как когда-то пыталась разучивать буквы со своим маленьким четырехлетним племянником, сыном сестры Лизы, добавила: — «А» — начало алфавита, тем она и знаменита…

— Ух ты! — восторженно произнесла Саша, снова позабыв о том, что играет роль учительницы. — Ты знаешь стихи про буквы!

— Ну да, знаю… Хочешь, и про другие буквы стихи расскажу? Если вспомню, конечно… Вот, например, про букву «И». Ты знаешь букву «И»?

— Нет, не знаю, покажи.

— Вот, смотри, — Алена отыскала в тексте букву «И» и показала Саше, — две палочки, одна наискосок, снизу вверх. Молоток я раздобыл, из дощечек букву сбил. Между двух прямых досок одна легла наискосок. Сколько здесь дощечек? Три! А какая буква?..

— И-и-и! — смеясь, протянула Саша-маленькая. — Здорово! Две палочки, одна наискосок… И правда. А еще?

— Еще… — Алена усиленно пыталась воскресить в памяти стихи про буквы — несколько лет назад она знала их все наизусть, а теперь всплывали только обрывки. — Вот, послушай, про букву «С». Буква «С» напоминает полумесяц…

— Как у тебя? — Саша протянула ладошку и сомкнула в пальцах ее золотой кулон, не догадываясь о том, какие мучительные воспоминания пробуждает в душе своей новой знакомой.

— Как у меня, — спокойно согласилась Алена, отгоняя прочь мрачные мысли, — а теперь мы можем написать твое имя.

— Мы можем написать мое имя? — Ее восторг был неописуем. Казалось, она не могла поверить в то, что Алена ее не обманывает. — Вот здорово! Сейчас я принесу бумагу!

Саша снова исчезла из поля зрения, через минуту вернулась из кухни с тетрадкой и ручкой в руках.

— Я сама буду писать?

— Конечно, сама. Сначала напиши букву «С».

Саша послушно и старательно, раскрыв рот, принялась выводить на бумаге полумесяц, который получился у нее кривоватым.

— Молодец, — похвалила Алена, — а теперь рядом напиши букву «А».

«А» получилась у Саши ничуть не лучше, чем «С», следующая буква совсем съехала вниз, но, закончив наконец писать короткое слово, она так и заискрилась от счастья:

— Я написала свое имя? Сама?..

Алена кивнула.

— Вот здорово! Когда папа придет, я ему покажу, он меня похвалит… Да?

— Конечно, похвалит, — заверила ее Алена, улыбаясь детскому восторгу. — Послушай, ты, наверное, устала?

— Ни капельки! — Саша замотала головой из стороны в сторону. — Давай еще что-нибудь напишем!

— Саша, но ведь в школе всегда бывают перемены. Дети должны отдыхать от занятий.

— Но я не устала! — нахмурив брови, снова возразила Саша-маленькая. — Я не хочу отдыхать!

Еще целый час она старательно выводила на бумаге детские каракули — «папа», «мишка», «Микки», «Алена» и еще целую кучу разных слов, потом наконец положила ручку и вздохнула:

— Вот теперь устала. Давай сделаем перемену.

— Давай, — согласилась Алена, — может, хочешь есть?

— Нет, есть не хочу. Хочу гулять.

— Гулять? — Алена удивилась, потому что подобная мысль почему-то не приходила ей в голову.

— Ну да, гулять, — с прежним нетерпением в голосе пояснила Саша, — гулять полезно.

— Да, гулять полезно, — засмеялась Алена. — Какая ты молодец, все знаешь!

— Пойдем?

Некоторое время Алена молчала в нерешительности.

— А у нас есть ключ от квартиры?

— Не знаю… — разочарованно протянула Саша, — сейчас посмотрю.

Словно вихрь, она умчалась в прихожую и тут же с радостным воплем вернулась обратно, торжественно зажимая в ладони кусочек серебристого металла.

— Есть!

— Ну, значит, пойдем гулять… Только давай я тебя причешу.

— Давай, — охотно согласилась Саша, — мы как будто будем играть в парикмахерскую.

Алена аккуратно расчесала непослушные светлые волны, собрала их сзади, скрутила малиновой резинкой. Потом посмотрела на себя в зеркало, заключив, что выглядит более или менее сносно на фоне тех картинок, что выдавало ей зеркало в последние несколько дней, и принялась застегивать Сашины сандалии.

Теплый ветер на улице сразу же растрепал Сашину прическу — тонкие завитки уже через несколько минут обрамляли ее розовое лицо со всех сторон. Некоторое время они просто ходили по улице, Саша с увлечением рассказывала ей о том, как в прошлом году они с папой, бабушкой и тетей Ритой ездили купаться на речку, как папа поймал большую рыбу и они сварили из нее суп.

— Уху, — поправила Алена, — а кто такая… Кто такая тетя Рита?

Спросила и тут же поняла, с каким напряженным ожиданием ждет ответа на свой вопрос. Но маленькая Саша ответила, высоко подняв тонкие светлые брови, руководствуясь только соображениями детской логики:

— Тетя Рита — это моя тетя Рита.

— Она твоя тетя? — продолжала допытываться Алена, удивляясь собственной настойчивости.

— Ну да, она моя тетя… Она сестра моего папы. Алена, давай играть в догонялки!

И, не дожидаясь ее согласия, побежала вперед быстро-быстро, мелькая серыми подошвами сандалий. Алена, дав ей фору, вскоре помчалась за ней. Саша визжала, чувствуя ее приближение, — Алена нарочно замедлила шаги, Саша вскоре снова оторвалась от преследования и вдруг, споткнувшись, растянулась на земле. Подбежав, Алена подняла ее, поставила на ноги, присела рядом на корточки и пристально посмотрела в глаза:

— Больно? Больно ударилась?

Саша быстро-быстро заморгала глазами, закусила нижнюю губу — она изо всех сил старалась крепиться и все-таки не выдержала. Уголки губ поползли вниз, и она, уткнувшись в плечо Алены, расплакалась. Алена прижала ее к себе покрепче, нежно прикоснулась губами к светлой растрепанной голове.

— Ну, не плачь, маленькая. Сейчас пройдет, успокойся. Давай посмотрим, что там у тебя.

Саша, оторвавшись на миг от Алены, наклонила голову вниз и рассматривала мелкие розовые царапины — как будто художник сделал неровный мазок плохой кистью у нее на коленке. Мелкие капельки крови просачивались сквозь кожу, застывая набухшими красными пузырьками. Алена слегка подула на коленку.

— Теперь не так больно?

— Угу, — ответила маленькая Саша, — еще подуй, Алена.

Алена долго дула ей на коленку, все время успокаивая, пытаясь отвлечь. Вскоре ей это удалось — Сашины слезы высохли, и она даже рассмеялась, выслушав придуманную на ходу Аленой историю про маленького щенка, который подружился с большим котом.

— Но ведь кошки не дружат с собаками, — смеясь, возразила Саша, — такое бывает только в мультфильмах! Ты видела мультфильм про котенка по имени Гав, Алена?

— Конечно, видела.

— Это мой любимый мультфильм. Знаешь, а мне уже почти совсем не больно! Пойдем на качели!

— Они же сломаны, — возразила Алена.

— Да нет, я не про те качели, которые во дворе! Вон там, за тем домом, есть большие качели, пойдем!

И, не дожидаясь ее согласия, снова, как ни в чем не бывало, забыв про боль, помчалась вперед. Алена еле поспевала за ней, тревожно и пристально следя за тем, как она бежит. Почти целый час они катались на качелях — вернее, каталась Саша, а Алена бесконечно раскачивала ее, слушая восторженные крики. Саше часто становилось страшно, когда качели раскачивались особенно сильно и она взлетала очень высоко, и все же она требовала, чтобы Алена раскачивала качели еще и еще сильнее.

По дороге домой уставшая Саша спросила Алену:

— А у тебя есть папа?

— Папа?.. Конечно, есть, — улыбнулась Алена.

— А где он?..

— Он далеко.

— А почему вы не живете вместе?

— Это слишком сложно объяснить, Саша. — Алена попыталась отмахнуться от настойчивых вопросов, но у нее ничего не получилось. Пришлось рассказать ей очень многое из того, что она вспоминать не хотела. Снова перед глазами встал родительский дом, мама, сестра и брат…

— А теперь давай поиграем в лошадку, — с прежней категоричностью скомандовала Саша в тот момент, когда они уже подошли к подъезду, — пожалуйста!

— Ты хочешь сказать, — спросила Алена, прищурившись и пристально, с напускным подозрением глядя в ее светлые глаза, — что я должна буду нести тебя на себе на третий этаж?

— Пожалуйста! — жалобно протянула Саша. — Мы с папой иногда играем в лошадку, мне так нравится, Алена!

Алена послушно наклонилась и подняла ее на плечи. Саша оказалась легкой как пушинка, не тяжелее, наверное, кувшина с водой, который Алене приходилось носить в день по нескольку раз. Пять лестничных проемов они одолели в считанные минуты — под сопровождение торжествующих взвизгиваний маленькой Саши Алена, на секунду замешкавшись возле входной двери, влетела в комнату и остановилась с застывшей улыбкой на лице. На журнальном столике стояли забытые песочные часы, а напротив в кресле, низко склонив голову, сидел Саша. Саша-большой…

— Привет, Шурик, — он тут же поднялся, глаза посветлели, грусть стерлась с лица, словно и не было, — а я думаю, куда вы подевались… Привет, Алена.

Его взгляд скользнул по ее лицу, не задержавшись даже на мгновение.

— Папа! — закричала Саша во все горло, сползла с Алены и кинулась ему на шею. — Папа вернулся! Ура!

Она повисла на нем, сцепив побелевшие от напряжения пальцы. Алена стояла, не зная, куда себя деть, сразу почувствовав себя лишней и ненужной. Отвернувшись, она прошла в кухню, налила воды в стакан и принялась отпивать ее медленными глотками, стоя у окна и щурясь от ослепляющего солнца. Алена пыталась понять, откуда взялось это странное чувство — как будто у нее отняли что-то, принадлежавшее ей, только ей и никому больше, что-то очень дорогое и важное. Прошедшие несколько часов теперь казались такими далекими — а может быть, и не было ничего этого?..

— Я, кажется, сказал тебе «привет», но ты мне ничего не ответила.

Она вздрогнула, услышав его голос, и обернулась. Он стоял в дверном проеме, опираясь рукой о стол, и смотрел на нее — без всякого выражение во взгляде, как будто бы она была стеклянная, невидимая…

— Здравствуй.

— Так официально, — протянул он, — извини, я тебя не предупредил, просто все случилось так внезапно.

— Я знаю, мне Саша рассказала. Как твоя мама?

— Пока непонятно. — Он подошел, сел на табуретку и, достав из внутреннего кармана пачку сигарет, закурил. — Что так смотришь? — спросил он, заметив ее пристальный взгляд.

— Никогда не видела… Не знала, что ты куришь.

— Иногда.

Воцарилось неловкое молчание. Из комнаты доносилась знакомая с детства мелодия — Саша-маленькая смотрела «Ну, погоди!». Перед глазами Алены стояли разбитые осколки, в ушах отчетливо прозвучал звук разбивающегося стекла.

— Саша?..

Он поднял глаза, снова безучастные и уставшие.

— Мне неловко… Извини, я вела себя как последняя идиотка.

— Когда? — спросил он, словно не понимая, о чем она говорит.

— Когда закатила тебе истерику.

— Ах, ты об этом… Да ничего, я уже и думать забыл. Я думал, ты про другое.

— Про что — другое?

Он усмехнулся:

— Это не единственный случай твоего неадекватного поведения, на мой взгляд. У тебя что-то случилось или это был обычный приступ неврастении?

Она проглотила подступающую обиду, решив на этот раз не доводить дело до ссоры.

— Случилось. Я звонила на кафедру… Туда, где работает Максим. Он уехал в Египет. На три месяца.

— Ну, — протянул он, — три месяца — это небольшой срок. Тем более для такой неземной и великой любви. Разве я не прав, Алена?

— Прав. — Она, несмотря на все усилия, снова начинала на него злиться, из последних сил сдерживаясь, чтобы не ответить грубостью на его скрытую насмешку. — Но только ведь эти три месяца мне нужно будет где-то жить. Работать… У меня нет ни денег, ни дома, и вернуться назад я тоже не могу. У меня здесь никого нет. Я не знаю… Не знаю, что мне делать.

— Ты можешь жить здесь. Если хочешь. Я тебя не выгоняю.

Она знала, не сомневалась ни секунды, что он предложит ей это, но не могла понять, насколько искренне его желание помочь. А быть обузой, ощущая себя несчастным существом, которое подобрали на улице, как бездомную собаку, ей тоже не хотелось…

— Я не знаю, Саша. Не знаю, чего я хочу, кроме одного — дождаться Максима, увидеть его, вот и все. Но в любом случае, даже если я останусь здесь, у тебя, мне все равно нужна работа. Я же не могу три месяца сидеть на твоей шее.

— Ты меня не обременяешь, — мягко произнес он, но для нее это был не аргумент.

— Все равно я так не могу. Мне неудобно.

— Неудобно надевать брюки через голову. Ты вряд ли сумеешь найти работу, Алена, у тебя нет прописки — а это очень важно. Потом, ты… Что ты умеешь делать?

Она пожала плечами.

— Я согласна на любую работу. Санитаркой в больнице, ну или… — Она замялась, явно не представляя себе больше никаких возможных вариантов. — Я не знаю…

На глаза наворачивались слезы. Он видел это, прекрасно чувствовал ее состояние, но не подошел, не стал успокаивать, только сказал — равнодушно и тихо:

— Я не уверен в том, что тебе стоит ждать его возвращения.

— Почему? — Она в негодовании вскинула брови и внезапно поняла, что он думал так всегда — с того самого момента, когда она в поезде рассказала ему историю своей жизни. Что он ни минуты не сомневался в том, о чем она боялась даже подумать… — Почему ты так говоришь? — снова спросила она, не дождавшись его ответа.

— Не знаю, Алена. Впрочем, тебе виднее. Если ты считаешь…

— Но ведь я только ради этого и приехала сюда! — Она не дала ему договорить, не отдавая себе отчета в том, насколько сильно она боится услышать его ответ. — Конечно же, мне виднее. Это мое дело, моя жизнь, и ты не имеешь права в нее вмешиваться! — Голос срывался на крик.

— Конечно, не имею. И не собираюсь этого делать, — произнес он совершенно спокойно, — кажется, я тебе уже говорил, что у меня своих собственных проблем хватает. Особенно теперь.

Она сникла, чувствуя, что снова, едва очнувшись, впадает в привычную летаргию. Он молча открыл холодильник, налил в кастрюлю вчерашний суп и позвал:

— Шурик, идем обедать!

В кухню влетела Саша-маленькая. Щеки горели, круглые глаза смотрели с мольбой:

— Папа, пожалуйста, там еще мультик не закончился!

И убежала, не дождавшись его ответа. Он молча разлил по тарелкам светло-желтую прозрачную жидкость, пододвинул табуретки и принялся нарезать хлеб.

— Садись, что стоишь как каменное изваяние. Суп остынет, — бросил он через плечо.

Алена послушно села, пододвинула тарелку, отхлебнула одну ложку, не чувствуя вкуса, стараясь не смотреть на него.

— Ты не говорил, что у тебя есть дочь…

Он пожал плечами.

— Послушай, Алена… Извини меня, я и в самом деле иногда бываю слишком резок. Наверное, я не прав. Не обижайся. Тебе только кажется, что я злой, а на самом деле я… мягкий и пушистый.

Она улыбнулась.

— У меня к тебе одна просьба…

— У тебя ко мне просьба? — Она удивилась, не понимая, чем может быть полезна человеку, который, казалось, ни в чем и ни в ком не нуждается.

— Только не подумай, что ты обязана это делать, если не хочешь, откажись, я не обижусь… Дело в том, что мне не с кем оставить Шурика. В детском саду сейчас ремонт, а мне придется разрываться между работой и поездками в Климово. Вы с Сашкой, как мне показалось, сумели найти общий язык…

— Климово — то место, где живет твоя мама?

— Да, там живет мама, и я там родился. Не в этом дело. Я мог бы нанять приходящую няню, Шурик человек контактный, я думаю, проблем бы не возникло. Но…

— Зачем тебе нанимать няню, когда есть я? Так это твоя просьба? — Она удивилась, что он с такой осторожностью говорит о вещах, кажущихся ей совершенно естественными. За те несколько часов, что она общалась с Сашей-маленькой, она просто влюбилась в эту строптивую и неугомонную девчонку.

— Да, это моя просьба. Поживи у меня, побудь с ней, пока… пока не приедет твой Максим, хотя три месяца — слишком долгий срок. Я надеюсь, что к тому времени мама поправится, да и ремонт в детском саду… Так ты согласна, Алена?

— Конечно! — Она тут же осеклась, а он, словно прочитав ее мысли, добавил:

— Только, пожалуйста, не нужно снова начинать песню о том, что не можешь просто так жить у меня. Можешь считать, что я твой работодатель, а ты занимаешься с моим ребенком, за что получаешь кров и пищу.

Она так серьезно смотрела на него, что он не выдержал и рассмеялся:

— Да брось ты, Алена… Честное слово, ты меня нисколько не стесняешь, и все эти разговоры — чистейшей воды бред. Так ты останешься… останешься с Шуриком?

— Спасибо тебе, Саша, — серьезно глядя ему в глаза, произнесла она, а он не успел ей ответить, потому что в этот момент зазвонил телефон. Сняв трубку, он произнес только два слова с небольшой паузой:

— Да. Выезжаю.

Опустив трубку, он, не глядя, вышел из кухни. Алена тоже поднялась и застыла в нерешительности.

— Шурик! — услышала она из комнаты.

— Ну, папа, я же сказала, мультик! — недовольно проворчала маленькая Саша.

— Сашенька, я сейчас уезжаю.

— Угу.

— Обещай мне, что будешь слушаться Алену.

— Угу.

— Я скоро вернусь… Может быть, завтра или послезавтра.

Он поцеловал ее и, тенью промелькнув мимо, вышел в коридор и уже схватился за ручку двери, когда Алена, наконец решившись сдвинуться с места, подошла к нему. Он поднял на нее глаза — и она удивилась, как сильно они потемнели.

— Что-то… что-то случилось, Саша?

Он не ответил — только сжал холодными пальцами ее узкую ладонь, задержал на мгновение и, тут же отпустив, вышел. А она еще долго стояла в прихожей, слушая затихающий отзвук его шагов.

На следующее утро Саша-маленькая придумала целую кучу новых развлечений. Алена только удивлялась ее изобретательности и неугомонности. Сначала они играли в загадки — Саша придумывала их сама, причем некоторые из них получались настолько оригинальными и смешными, что Алена не выдерживала, начинала смеяться, а Саша делала вид, что обижается. Но каждый раз, выдавая очередную таинственную версию описания какого-нибудь предмета, она замирала, щурила круглые глаза, напряженно ожидая не ответа, а смеха, и тут же начинала бурно против него протестовать.

— Красное, ко не помидор. Красное, но не борщ, — таинственно произносила она. — Что это?

— Перец… — неуверенно отвечала Алена, удивляясь тому, как мало развито у нее воображение.

— Не угадала! Сдаешься?

— Сдаюсь…

— Томатная паста! — торжествующе выкрикивала Саша-маленькая. — Ну не смейся, Алена!

Потом они рассматривали альбом с фотографиями, который Саша сама отыскала в одной из тумбочек. Небольшой альбом преимущественно состоял из фотографий самой маленькой Саши — и только изредка мелькали лица ее родителей. Алена поймала себя на мысли о том, что пытается задержаться именно на этих страницах альбома — там, где маленькая Саша сидела на руках у папы или у мамы. Погибшая Полина на домашних фотографиях была почти такой же, как на той фотографии, что висела на стене. Все те же лучистые голубые глаза, те же волосы — пышное и невесомое светлое облако.

— Какая красивая…

— Кто, я? — Саша подняла голову, смотрела снизу вверх так беззащитно, что Алена вдруг захотела прижать ее к себе крепко-крепко, защитить от всего, что может поранить беззащитную душу…

— Ты, Сашенька. Ты очень красивая девочка.

— Я на маму похожа. Правда ведь?

— Правда. Очень похожа. И мама у тебя красивая.

— Ты тоже красивая, Алена. У тебя такие длинные волосы… Давай я тебя причешу!

Альбом тут же был безжалостно откинут в сторону — маленькая Саша загорелась новой идеей. Через минуту она прибежала в комнату с расческой в руках, забралась на диван, встала на коленки позади Алены и принялась расплетать ее тугую косу. Алена терпела, стараясь не показать, что она иногда причиняет ей боль, а Саша пыхтела за ее спиной, старалась, расстраиваясь из-за того, что густые и тяжелые волосы у Алены такие непослушные. Наконец она совсем устала и потеряла интерес к этому занятию.

Время близилось к обеду. Саша потребовала вареники с творогом.

— Бабушка всегда готовит очень вкусные вареники с творогом. А ты умеешь?

— Конечно, умею. А у нас есть творог?

Творог в холодильнике нашелся, и Алена предложила:

— Хочешь, будешь мне помогать?

— Ура! — закричала маленькая Саша. — Мы будем…

— Играть в поваров, — со смехом закончила Алена, — я уже догадалась.

Она насыпала муку в большую чашку, разбила яйцо, добавила воды, посолила, перемешала — и Саша тут же запустила свои маленькие пальчики в самую гущу получившейся массы, принялась давить изо всей силы, стараясь сладить с тугим и липким комком теста. Пальцы ее в результате прилипли, она подняла ладони, и тесто с чашкой приподнялось от стола вместе с ними…

— Алена, я прилипла, — восторженно прошептала она, — смотри!

— Вижу, что прилипла. Теперь не отлипнешь.

— Что, так и буду всю жизнь ходить с этой тарелкой? — с ужасом в голосе произнесла Саша, и Алена тут же пожалела ее, рассмеялась:

— Нет, конечно.

Тщательно отмыв ее пальцы от теста, Алена предложила:

— Давай я пока займусь тестом, а ты будешь лепить из творога маленькие шарики. У тебя получится, ведь ты, наверное, умеешь лепить шарики из пластилина?

— Умею, — согласилась Саша и принялась за дело.

Алена тем временем раскатывала тесто, посыпав поверхность кухонного стола мукой, и не заметила, как маленькая Саша, лукаво сверкнув глазами, свернула губы в трубочку, низко наклонилась над столом и дунула ей прямо в лицо. Мука взвилась над столом туманным облаком, и лицо Алены покрылось белой пылью. Саша радостно захлопала в ладоши.

— Ах ты… — Алена собиралась отругать ее, но в этот момент зазвонил телефон. Наскоро вытерев руки о кухонное полотенце, она схватила трубку и услышала голос, далекий, настолько сильно изменившийся, что в первые секунды она его не узнала.

— Алена, ты меня слышишь? Алло!

— Слышу, слышу!..

— Меня сегодня не будет, и завтра и послезавтра тоже… Вернусь в пятницу или в субботу… Алена!

— Саша?..

— Мама умерла. Позаботься о Шурике.

— Саша!.. — В горле застрял ком — она так хотела сказать ему тысячу важных слов, но связь внезапно оборвалась. Короткие телефонные гудки равнодушно, с опостылевшим постоянством потекли по телефонному эфиру. Она опустила трубку и прислонилась лбом к холодной стене, забыв о том, что за ней с тревогой наблюдают изумленные детские глаза.

— Алена… — Саша-маленькая подошла сзади и потянула ее за подол платья. Алена присела перед ней на корточки и заглянула в глаза, опасаясь разглядеть в них страшную догадку. Но Саша только улыбнулась и, заботливо проведя теплой и мягкой ладошкой по ее лицу, произнесла: — Замарашка… Давай я тебя почищу.

Он вернулся через три дня, рано утром. Саша-маленькая еще спала на диване — по обоюдному соглашению они с Аленой в первый же вечер совместного проживания решили, что будут спать вместе, а Алена, поднявшись с рассветом, сидела на кухне возле окна и напряженно всматривалась в алеющее небо, поглощенная своими мыслями. Изредка она подходила к спящей девочке, поправляла одеяло — утром в комнате всегда было прохладно, смотрела, как подрагивают во сне ее ресницы, прислушивалась к ровному, едва ощутимому детскому дыханию и снова уходила к окну. Почему-то она вспоминала маму — свою маму, которую всегда так любила и немного жалела. Раньше она не понимала, что это за странное чувство живет в глубине ее души, не могла понять, за что можно маму жалеть.

Мама всегда была доброй. Никогда, ни разу в жизни она не повысила голоса на своих детей. Повзрослев, Алена часто удивлялась этому — маленький Женя, сын Лизы, а позже дети Лили, Антошка и Алеша, своими шалостями порой доводили ее до бешенства, и она не могла удержаться, чтобы не повысить голос. А вот мама на детей никогда не кричала. Тихим, спокойным и уверенным голосом она просто говорила «нельзя» — и дети всегда ее слушались. У мамы, как и у любой деревенской женщины, имеющей детей, всегда было полно дел — и тем не менее она обязательно выкраивала час-другой на то, чтобы повозиться с малышами, помочь им сделать уроки. Дети маму никогда не боялись — они ее уважали, и только позже, повзрослев, к чувству уважения постепенно, неизвестно откуда, примешалось у Алены это странное чувство жалости.

Алена вспоминала, как однажды — кажется, ей тогда было около пяти лет, — проснувшись рано утром, вышла во двор в туалет. На улице было совсем темно. Алена не имела понятия о том, сколько может быть времени — если на улице темно, значит, ночь. В детстве этот вопрос решается однозначно. Спустившись вниз по деревянным ступенькам, она заметила приглушенный свет в глубине двора и почувствовала знакомый запах свежевыпеченного хлеба.

— Мама, — прошептала она, подойдя ближе, слегка поеживаясь от холода, — почему ты печешь хлеб ночью?..

— Сейчас уже не ночь, дочка. Уже утро. Просто зимой солнышко встает поздно.

— Солнышко еще не встало, а ты уже встала, — удивилась Алена, — неужели тебе не хочется спать?

Мама тогда ничего ей не ответила. Утром, когда вся семья собралась за завтраком, Алена сказала:

— Мама пекла этот хлеб ночью. Я сама видела!

Отец и мать, переглянувшись, засмеялись, и Алена не поняла, в чем дело, что смешного она сказала. Но кажется, именно тогда и появилось это чувство жалости к маме, странное и смутное чувство, которое с годами не пропадало, а становилось только сильнее. Мама всегда ложилась позже всех, всегда вставала раньше всех. Глядя на нее, Алена иногда так хотела, чтобы мама отдохнула, чтобы надела свое красивое синее платье, не на праздник, а просто так, сняла вечную темную косынку, распустила волосы. По телевизору она часто видела женщин в красивых платьях, с распущенными по плечам волосами и ярко накрашенными помадой губами. Мама губной помадой никогда не пользовалась, и Алена не понимала почему: она ведь взрослая, ей можно…

Иногда она слышала, как отец с матерью ругаются. В их семье это случалось достаточно редко, и никогда — на глазах у детей. И все же через плотно закрытую дверь детской спальни Алена порой слышала приглушенные обрывки гневных фраз. Говорил отец — мама всегда молчала, не возражала ни слова. Но утром, когда все просыпались, родители и виду не подавали, что между ними что-то произошло. И только пристально вглядываясь в глаза матери, Алена замечала в них какую-то тоску, затаенную грусть, все чаще и чаще с каждым днем… Но спросить о ее причине не решалась. И даже повзрослев, так и не решилась. А теперь, видно, уже не судьба. Алена не сомневалась в том, что еще свидится с матерью — пройдет время, все утрясется, и она все же приедет в родное село — просто погостить. Но только вот отец — пустит ли он ее на порог?.. После всего, что случилось, она очень сильно в этом сомневалась. В любом случае об этом пока и думать не стоило.

Склонив голову на подоконник, она прикрыла глаза, постаралась забыться, подавить растущее чувство смутной тревоги. Но перед глазами снова вставали все те же лица — мама, отец, Лиза… Алена снова стала смотреть в окно. Какой-то молодой парень стоял возле подъезда, перетаптываясь с ноги на ногу, видимо, кого-то ожидая. Из окна третьего этажа Алена четко видела его лицо, покрытое оспинами, оттопыренную нижнюю губу и постоянно двигающуюся челюсть. Он выплюнул изо рта жвачку — маленький розовый комок покатился по асфальту, собирая пыль и постепенно сливаясь с этой пылью, и вот уже стал неразличим…

Слабый звук со стороны входной двери привлек ее внимание. Она насторожилась, прислушиваясь, — может, показалось? Но в следующую секунду поняла, что не ошиблась — на самом деле в замке поворачивали ключ. Она вскочила, бросилась в прихожую и сразу же, повинуясь какому-то внутреннему, неосознанному порыву, бросилась к Саше, обхватила его руками за шею, прижалась щекой и зажмурила глаза…

Они долго стояли так, не двигаясь, не произнося ни слова, в наступившей тишине отчетливо различая только биение двух сердец — в одном ритме. Потом он бережно разомкнул ее руки и отстранился. Алена подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза.

— Как ты? — тихо спросила она.

— Не знаю, — ответил он, — пока не знаю. Не понимаю…

Алена вспомнила свои ощущения во время похорон Лили. И правда, было такое чувство, что все происходящее — просто сон, ведь еще совсем недавно, два дня назад, Лиля была жива и здорова, разговаривала, ходила, улыбалась… Сознание притуплялось, отказывалось анализировать и принимать то, что случилось. И только потом, уже после того, как Лилю похоронили, Алена начала чувствовать ее отсутствие — когда в одиночестве сидела вечером на диване, когда смотрела на пустое место за обеденным столом и, наконец, когда видела заплаканные глаза ее мальчишек… Все это пришло потом, а сначала были только растерянность и непонимание. Наверное, то же самое чувствовал сейчас и Саша.

— Есть хочешь?

Он только покачал головой.

— Может, чаю согреть? У тебя руки холодные, замерз, наверное…

— Не надо. Спасибо, Алена.

— Тебе постелить? Или, может, с Шуриком рядом приляжешь?

— Как она?

— Нормально. Замечательно. Она, — прочитав в его глазах невысказанный вопрос, Алена поспешила на него ответить, — она ничего не знает.

— Хорошо. Я просто посижу. Там, в комнате.

Он прошел, не глядя, а Алена осталась стоять на месте, не зная, вернуться ли ей на кухню, к своему надоевшему окну, или пойти вслед за ним.

— Алена, — позвал он из комнаты, — иди сюда.

Она тихонько зашла в комнату. Саша сидел в кресле, откинувшись, прикрыв глаза.

— Побудь со мной, пожалуйста.

Алена подошла, неслышно ступая, и опустилась на пол возле его ног. Он не двигался, не открывал глаз, словно не замечая ее присутствия. Она нерешительно накрыла его ладонь своей рукой и принялась перебирать пальцы, слегка поглаживая, чувствуя шероховатость. Его ладонь была словно мертвой — она не отзывалась ни одним движением, как будто полностью потеряв чувствительность. Вскоре Алена поняла, что он заснул, и осторожно, стараясь не потревожить, освободила его руку. Минутная стрелка настенных часов медленно опускалась вниз, опять поднималась, достигала вершины, равнодушно проходила мимо нее, отсчитав час, снова начинала падать вниз… Алена не двигалась с места, продолжая сидеть возле его ног, слушая его тихое дыхание и удивляясь незнакомому и странному желанию — чтобы это никогда не кончалось. Она положила голову ему на колени, закрыла глаза и не заметила, как заснула.

Ей снился сон — только она сразу забыла какой. Помнила только тихие голоса, доносящиеся словно издалека. Два знакомых голоса, тихий шепот — то как будто совсем рядом, то снова — далеко:

— Папа, ну пожалуйста, я хочу мультфильмы!

— Подожди, я же сказал, Шурик. Ты же видишь, она спит…

— Правда, она хорошая?

— Правда… Тише.

— Она мне нравится. Она всегда будет жить с нами?

— Нет, Саша, я же тебе уже говорил. У нее есть свой дом, она у нас просто в гостях. Через три месяца она вернется к себе домой.

— Так жалко… А три месяца — это много?

— Не знаю… Мало, наверное.

— Мне тоже кажется, что мало. А давай…

— Тише!

— Давай уговорим ее, чтобы она не возвращалась домой? Пожалуйста, папочка!

— Не придумывай, Шурик.

— Ну почему? Пожалуйста, папа! Ты что, ее не любишь?

— Люблю… Не в этом дело. Ты еще маленькая, Сашка. Многого не понимаешь.

— Я все понимаю! Если…

— Да тише же!..

— Если я ее люблю, и ты ее любишь, и она нас тоже любит, зачем же нам расставаться? Папа, она такая хорошая! Она разрешает мне готовить еду — по-настоящему, как взрослые, во взрослой посуде, а не в детской, она всегда со мной играет… Мне без нее будет скучно, папа.

— Я знаю, малыш. Но ведь она будет приходить в гости. Она же никуда не уедет, просто будет жить в другом районе, совсем недалеко. И будет приходить к тебе в гости.

— И к тебе?

— И ко мне… К нам.

— Знаешь что… А ты разрешишь мне сделать ей подарок — на память?

— Подарок? Какой подарок?

— Я хочу подарить ей свои песочные часы. Ну, те, которые ты мне купил, чтобы я научилась тебя ждать… Они ей очень понравились. Можно?

— Можно.

— Па, а как ты с ней познакомился?

— Я тебе уже рассказывал.

— Расскажи еще, пожалуйста!

— В том городе, куда я уезжал в командировку, она купалась в море… Мы вместе купались в море. А потом мы случайно встретились в поезде, и я пригласил ее к нам в гости. Вот и все.

— У нее такое красивое имя. Сказочное, да, пап?

— Необычное.

— Она хорошая…

Алена приоткрыла глаза — сон уже совсем прошел — и сквозь туманную дымку ресниц разглядела совсем близко лицо маленькой Саши.

— Проснулась! — сразу же разнесся ликующий крик. — Проснулась! Ну, ты и спать горазда, соня!

Алена потянулась, разминая затекшие от неподвижности мышцы, подняла голову и тут же сощурилась от яркого солнца, бьющего в незашторенное окно.

— И правда, уже день.

— Уже давно день, уже даже я проснулась, а ты все спишь! — не унималась маленькая Саша.

— Ну, хватит ворчать. А то я тебя сейчас…

Алена угрожающе сдвинула брови, и Саша сразу же с визгом отскочила к стене.

— Не поймаешь! — Она высунула кончик языка.

— Поймаю! — Алена побежала вслед за ней, сразу же поймала, подхватила на руки и закружила по комнате. Внезапно, столкнувшись взглядом с неподвижными, невидящими глазами Сашиного папы, остановилась, замерла… — Ладно, Саша-маленькая, хватит. Пусти, я пойду умоюсь.

Холодная вода освежила лицо. В голове постепенно всплывали события прошедшего утра, и какое-то странное, щемящее чувство снова заполняло душу. Потом она вспомнила утренний разговор, который невольно подслушала, — каждое слово четко запечатлелось в сознании, потом вспомнила лицо Максима, совсем запуталась и поняла только то, что ничего не понимает. Отмахнувшись от назойливых мыслей, вышла из ванной. На кухне уже суетились Саши — отец и дочь. Саша-маленькая расставляла чашки-ложки, Саша-большой нарезал хлеб и колбасу. Завтрак прошел под неустанное детское щебетание.

— Па, ты сейчас пойдешь на работу?

— Нет, Шурик, сегодня же суббота. Выходной день. Знаешь… Знаете что? Давайте пойдем в парк?

— В парк! — ликующе подхватила маленькая Саша. — В парк, в парк! Ура! На каруселях кататься! Алена, собирайся!

Алена улыбнулась — ее согласия как бы и не требовалось. Переглянувшись с Сашей-большим, она молча пошла в комнату — переодеваться.

Городской парк был расположен совсем близко от дома. Они прошли несколько кварталов пешком, вдоль шоссе, по которому беспрерывным потоком текли машины. Маленькая Саша всю дорогу не замолкала.

— Это машина «Жигули»! А это иномарка, да?

— Это машина «мерседес», Шурик.

— Ну да, я же говорю, а вон та машина — джип! А вон, папа, Алена, смотрите, вон поехала машина «пирожок»!

Восторгу ее не было предела. Она не давала им даже словом перекинуться между собой, и поэтому оба облегченно вздохнули, когда маленькая Саша наконец на время покинула их, усевшись с победоносным видом на грустного оранжевого верблюда, как две капли воды похожего на всех остальных своих карусельных собратьев, и помчалась по кругу, каждый раз весело взмахивая рукой, когда пролетала мимо. Алена с улыбкой смотрела, как развеваются на ветру ее золотые волосы.

— У тебя замечательная дочь.

— Хулиганка, каких мало, — возразил он, — я слишком много ей позволяю, да и бабушка ее баловала, все время жалела, что без матери растет…

Опять в его глазах мелькнула тень.

— Расскажи… Расскажи мне о ней. Какая она была?

Он слегка отступил, встал позади нее, положил руки на плечи и осторожно притянул к себе, коснувшись губами волос. Она смотрела, как мелькает перед глазами карусель, и боялась пошевелиться.

— Она была… Она была хорошая.

Она была хорошая. Хотя иногда, когда строго хмурила брови и не позволяла смотреть допоздна телевизор, когда не покупала в зимнюю стужу мороженое, казалась несправедливой и даже злой. Когда ругала за двойки, за пропущенные занятия, за драки с одноклассниками. Все это кажется чудовищно несправедливым до тех пор, пока человек не переступит порог душевной зрелости и не поймет, что мать не может желать зла своему ребенку.

Своего отца он видел только на фотографиях. Банальная история несложившейся семьи — первая любовь, скорая женитьба и такое же скорое разочарование. Она решила растить своего сына одна, втайне надеясь, что он, ее первая и единственная любовь, вернется к ней и они будут жить втроем. Первый сюрприз ожидал ее через несколько недель после того, как муж ушел, — исследование показало, что она ждет не одного ребенка, а двойню. Мысли об аборте даже не возникало, хотя сердобольные подружки наперебой предлагали знакомых врачей, которые возьмутся за это дело. Она решила рожать двоих, продолжая надеяться, что он все-таки вернется.

Но он не вернулся, вскоре встретив другую женщину и подарив своему сыну сводную сестру, которую тот, впрочем, никогда в жизни не видел. А она растила двойняшек — Риту и Сашу, девочку и мальчика, таких хорошеньких и так похожих на него, одна. На декретные и на скудное, нерегулярно выплачиваемое детское пособие, экономя каждую копейку, обшивая и обвязывая своих детей сама. Пользуясь льготами матери-одиночки, устроила полуторагодовалых Сашу и Риту в самый лучший детский сад в районном центре, сама вышла на работу. Дети часто болели, вечно заражали друг друга — то ветрянка, то свинка, то коревая краснуха. Все детские болезни, включая скарлатину и ларингит, у Риты — насморк, непременно переходящий в отит, у Саши — вечное горло, долгий кашель, к тому же постоянные ссадины и травмы, вывихи и переломы. Мальчишка… Десять лет тянулись как столетие, а прошли — будто один день. Дети подрастали, запросы росли. Рита всегда была капризной в отношении одежды, очень сильно переживала, что одевается хуже подружек. Приходилось работать ночами, в двух, а иногда и в трех местах, чтобы хоть как-то обеспечить ее потребности, чтобы не ущемить детское самолюбие, не нанести неизгладимую травму еще не сложившейся психике. Она привыкла спать в троллейбусах, заранее прося кондуктора разбудить ее на нужной остановке, — другого времени для сна часто просто не находилось. Проблемы со здоровьем возникали уже тогда, но она от них отмахивалась, решив про себя, что рано ей еще пополнять ряды вечно ноющих дам, которые, кроме очередей в поликлиниках, ничего в жизни не видят. Ей нужно было растить детей.

Окончив школу, Рита сразу же вышла замуж. Забот поубавилось — муж дочке достался серьезный и солидный, старше ее на целых семь лет. Но через год родилась первая внучка. Рита просидела с ребенком четыре месяца, а потом решила, что больше не может киснуть дома, и пошла работать, подкинув дочку бабушке. Бабушка ее, можно сказать, и вырастила, как и второго Ритиного ребенка, который родился через два года после первого. Врачи хмурили брови, глядя на ее кардиограмму, а она отмахивалась — ей было просто некогда лежать в больнице. Вот внуки подрастут, тогда, может…

Вернувшись из армии, сын вскоре привел в дом свою невесту. Полина матери очень понравилась — скромная и в то же время всегда веселая, открытая, добрая. Они сразу нашли общий язык, и разницы в возрасте как будто бы и не ощущалось вовсе. Саша и Полина уехали жить в областной центр, вместе поступили в политехнический институт, на четвертом курсе поженились. Вскоре смогли купить собственное жилье, покинув надоевшую студенческую общагу, — на собственные сбережения плюс солидная помощь все той же Сашиной матери. Она продала старый дом, оставшийся ей от деда и пустовавший на окраине города почти десять лет. Потом родилась Саша-маленькая, Сашенька — чудо, светлоголовая принцесса. Ей было три года, когда Полина задохнулась в дыму пожара на даче у одной из своих институтских подружек. Она умерла не сразу — почти двое суток лежала, черная, как уголь, почти без лица, перевязанная, только дышала. Умерла, так и не придя в сознание, не сказав последнего слова мужу, который не хотел верить в то, что эта перебинтованная дышащая кукла — его жена, его Полина… Маленькая Саша осталась без мамы, и снова пришлось отмахиваться от назойливых кардиологов, растить маленькое солнышко, не давая девочке почувствовать, что она сирота. Зиму и осень она проводила дома, с отцом, весну и лето — у бабушки, на чистом, почти деревенском климовском воздухе. Вместе с ней возилась в огороде, выращивала овощи, имела свою грядку, заботливо поливала подрастающие помидорные кустики. Потом наступала осень, маленькая Саша уезжала из Климова в город, к папе, а бабушка торговала на рыке выращенными овощами, все чаще хватаясь за сердце. Снова нужны были деньги — Рита к этому времени уже успела разойтись с мужем, оставшись одна с двумя детьми, теперь и у них уже начинали появляться свои потребности. Рита и сама разрывалась между двумя работами, но только денег на учебу детям все равно хватало с трудом — без помощи ей было не обойтись…

Карусель, медленно прокрутив последний круг, скрипнула и остановилась. Саша-маленькая, ковыляя по высоким железным ступенькам, со счастливой улыбкой на лице спускалась вниз. Алена почувствовала, как холодеют плечи в тех местах, где только что, секунду назад, лежали его ладони.

— Хочу мороженое! — заявила маленькая Саша с ходу и тут же потащила Алену за собой, сжав ее ладонь своими маленькими влажными пальчиками, в ту сторону, где ярким пятном на фоне зеленых деревьев пестрел передвижной холодильник. Она бежала вприпрыжку, и Алена чувствовала, что еле поспевает за ней. Оглянувшись, она столкнулась глазами с пристальным, внимательным и тревожным взглядом серых глаз.

— Догоняй! — крикнула она и прибавила шагу, к полному восторгу маленькой Саши, которая в ту же секунду вообразила, как всегда, что они играют в догонялки. Но он не стал поддаваться — широкими шагами одолев не слишком длинное расстояние, их разделяющее, он первым подошел к лотку с мороженым.

— Тебе какое, Шурик?

— Мне — клубничное, замороженный сок. Мое любимое.

— А тебе, Алена?

— Мне все равно… Такое же. Знаешь, для меня мороженое — настоящий заморский плод. Я его только в городе ела, а в селе у нас мороженое не делают и не привозят.

— Что, вообще нет мороженого? — удивленно вскинув брови, засомневалась маленькая Саша. — Совсем-совсем?

— Совсем-совсем, — подтвердила Алена.

— Бедные дети, — глубокомысленно резюмировала Саша-маленькая, заставив взрослых переглянуться и покатиться со смеху.

Они пошли вдоль аллеи, по обе стороны взяв Сашу-маленькую за руки. Та периодически дергала рукой, поднося ко рту мороженое, а когда наконец его доела, принялась виснуть и раскачиваться на их руках, как на качелях, сопровождая каждое свое движение восторженными визгами.

— Оторвешь ведь руку! — смеясь, пробовала сопротивляться Алена, но девочку это только еще сильнее забавляло. Она тут же начала сочинять историю о том, как папа и Алена будут ходить по улице с оторванными руками.

— Перестань, Шурик, — попытался ее урезонить Саша, но она не слушалась.

Навстречу им медленно шел какой-то человек — пожилой мужчина с большой сумкой через плечо. Поглощенные друг другом, они не заметили его приближения.

— Молодые люди, — внезапно услышав голос, они все трое остановились, — купите дочке мячик.

Алена увидела в его руках яркий, блестящий, туго набитый опилками небольшой круглый мячик на длинной резинке. Старик, разжав пальцы, заставил его упасть вниз — не достигнув земли, он тут же снова устремился вверх и оказался в руке хозяина. Алена вспомнила, как в детстве — ей тогда, наверное, было лет пять, может, чуть меньше — они с матерью и отцом так же гуляли в парке в Ставрополе, и у нее был точно такой же золотисто-красный мячик, который подпрыгивал и послушно возвращался в ладошку. Медленно подняв глаза, она вдруг подумала, что и старик, продающий эти мячики, — тот же самый, которого она видела почти двадцать лет назад в другом городе. Конечно же, этого не может быть…

Мужчина истолковал ее внимательный взгляд по-своему.

— Девушка, купите дочке игрушку! Вот, красный с желтым, а хотите, есть желтый с синим, а вот — разноцветный, есть еще малиновый, розовый, голубой.

Она молчала, смущенная его обращением. И даже маленькая Саша на этот раз прореагировала как-то странно — медленно подняв задумчивые глаза, она не произнесла ни слова, не стала клянчить и упрашивать, как это обычно случалось, а только смотрела, переводя взгляд голубых, высветленных солнцем почти до прозрачности глаз то на Алену, то на отца.

Саша, быстро порывшись в кармане, достал смятую купюру и протянул ее старику.

— Выбирай, красавица!

Саша-маленькая, долго не задумываясь, взяла первый попавшийся мячик — розовый с голубыми прожилками, толкнула его вниз — он подпрыгнул, ударившись о землю, и тут же нырнул обратно в ее ладошку. Она наконец улыбнулась и вприпрыжку побежала вперед. Вслед за ней медленно пошла и Алена, не став дожидаться, когда старик наконец наберет сдачу, чувствуя неловкость, почему-то опасаясь встретиться глазами со взглядом Сашиного папы и уж тем более не зная, о чем говорить.

— Алена! — Он окликнул ее, догнал. — Знаешь, мама в детстве покупала мне точно такие же мячики, а потом они вдруг куда-то исчезли. Я их уже сто лет не видел и как-то, задумавшись об этом, решил, что они ушли вместе с детством. Детство закончилось, и мячики исчезли… Странно, правда?

— У меня тоже в детстве был такой мячик, — ответила она, почувствовав, как сразу же спало напряжение, и тут же в разговор вступила Саша-маленькая:

— Хочу кататься на лодке!

Они стояли на небольшом мостике — под ними зеленела мутная вода паркового пруда. Несколько деревянных лодок медленно двигались в разные стороны.

— Я тоже хочу как они! — повторила маленькая Саша с жалобной интонацией, совсем ей несвойственной, заглянула в глаза, захлопала длинными светлыми ресницами. Вопрос был решен — купив в кассе билеты, через некоторое время они уже спускались в лодку.

Приподняв маленькую Сашу на руки, Саша-большой опустил ее на середину лодки, так осторожно, что лодка даже не покачнулась. Подобрав подол длинного платья, вслед за маленькой Сашей Алена аккуратно ступила в лодку, опираясь на твердую руку Сашиного папы. Лодка качнулась. Не удержав равновесия, Алена, закрыв от страха глаза, растерявшись, упала прямо на него — еще секунда, и они вместе свалились бы в воду. Но он, одной рукой крепко прижав ее к себе, опустился и уцепился за борт лодки. Она открыла глаза и снова увидела перед собой все те же мелкие черные крапинки, так поразившие ее в один из вечеров. И снова — губы, но только на этот раз все было по-другому. Он смотрел отстраненно, как будто бы сквозь нее, но не отпускал — до тех пор, пока лодка, слегка качнувшись в последний раз, обрела равновесие.

— Садись сзади.

Алена послушно и осторожно пробралась назад, Маленькая Саша, не обратив никакого внимания на мини-катастрофу, гордо восседала на носу.

— Иди сюда, Шурик, — позвал он, — будешь помогать мне грести.

Она проползла несколько шагов и уселась к нему на колени. Алена смотрела на воду — зеленую, местами почти черную, покрытую верхушками водорослей. Смотрела, как весла опускаются в темно-зеленый пласт, преодолевая сопротивление и высекая белые брызги, которые иногда попадали ей на лицо. Смотрела на маленькую Сашу, полностью поглощенную своей новой задачей и, видимо, абсолютно уверенную в том, что это именно благодаря ей движется по воде лодка. И все время старалась миновать взглядом серые глаза в мелких черных крапинках — как будто боялась увидеть в них невысказанный упрек.

Прогулка затянулась до позднего вечера. Они еще долго бродили по аллеям, снова и снова покупали мороженое, лимонад, сладкую вату, катались на огромном «чертовом колесе», заходили в комнату смеха, кривлялись и строили рожицы в кривых зеркалах, кормили хлебом лебедей, плавающих в пруду, бросали семечки в клетку с белками… Некоторое время провели в небольшом и уютном кафе на острове, посреди пруда, снова по требованию маленькой Саши, заказав себе огромную пиццу и, уже по собственному желанию, распив небольшую бутылку вкусного сухого вина.

Возвращаясь домой, Алена не чувствовала под собой ног.

— Что, устала? — спросил он, заметив, что она не поспевает даже за маленькой Сашей, и протянул ей руку: — Держись.

Ощутив опору, Алена совсем расслабилась и повисла на его руке.

Саша-маленькая, оглянувшись через плечо, лукаво сощурила глаза и пропела тоненьким голоском:

— Тили-тили тесто, жених и невеста!

Тирада осталась якобы незамеченной — они продолжали идти все так же молча, вдыхая терпкий и густой запах вечернего города. Последние лучи солнца гасли в голубоватом сумраке, превращая лохматые серые облака в дым от костра, горящего во весь горизонт. Вокруг было полно народу — несмотря на то что вечер был прохладным, суббота все же оставалась субботой. Глядя на проходящие мимо пары, Алена внезапно поймала себя на странной мысли — впервые за долгое время она совсем не чувствует себя одинокой. В первый раз за долгие дни она совсем забыла о том, что сбежала из дома, что город этот для нее чужой, и парк, в котором они гуляли, и то место, куда она сейчас возвращается, — совсем не ее дом, а маленькая Саша — не ее дочка. Краешком глаза она пыталась рассмотреть его лицо — но оно показалось ей совершенно спокойным и даже несколько равнодушным — он просто следил глазами за маленькой Сашей, которая бодрыми шагами шла впереди них.

Переступив наконец порог квартиры, все сразу почувствовали, насколько спертый воздух. Алена, сбросив шлепанцы, не спрашивая, подошла к окну и распахнула его настежь — прохладная струя в тот же момент обдала лицо свежестью, и она улыбнулась.

— Волшебница, — Саша сразу же оценил ее старания, — настоящая волшебница. Ужинать будем или сразу купаться пойдем?

— Купаться? — удивленно переспросила Алена. Ей казалось, что после такой длительной прогулки ее ноги способны только на одно — донести ее наконец до заветного дивана.

— Ну да, купаться, на Волгу. Как ты на это смотришь, Александра Александровна? — спросил он серьезно, сдвинув брови.

— Пойдем! — тут же согласилась маленькая Саша, впрочем, не добавив традиционного «ура!», тем самым однозначно дав понять, что затея эта ей не особенно пришлась по душе.

— Пойдем? — Он снова посмотрел на Алену. — Здесь недалеко, метров сто вниз пройти — и все, песчаный берег…

— Да нет, — неуверенно возразила она, — тем более у меня нет купальника.

— Ну, это не такая уж серьезная проблема. Насколько я помню, когда мы с тобой встретились в первый раз, отсутствие купальника тебя не остановило…

Он осекся, заметив, как исказилось ее лицо, и сразу же поняв, что шутка была крайне неудачной. Но извиняться было уже поздно и глупо.

— Как хотите! — Он махнул рукой, отвернулся, молча снял шлепанцы и пошел в комнату переодеваться. В тот вечер они больше не сказали друг другу ни одного слова. Саша-маленькая заснула на коленях у Алены почти сразу же. Уютно свернувшись клубком, она примостилась было послушать в очередной раз сказку про любимую принцессу — но начала сопеть носом уже после первой страницы.

— Ну вот, заснула, — сказала Алена, словно в пустоту, нежно проводя ладонью по ее щеке, и осторожно переложила девочку на диван. Перед глазами мелькнула тень — по молчаливому соглашению Саша пошел снова спать на кухню, оставив комнату в полное распоряжение своей дочери и ее любимицы. Несмотря на усталость, она долго лежала без сна, слыша за стеной его дыхание и догадываясь, что он тоже не спит.

На следующий день, когда Алена проснулась, его уже не было дома. До позднего вечера они с маленькой Сашей просидели одни — день выдался пасмурный, частые и мелкие капли дождя с самого утра настойчиво стучали в окно, поэтому пришлось обойтись без прогулки. Обе они в тот день почему-то были не расположены к веселью. Больше молчали, смотрели мультфильмы по круглосуточному детскому каналу. По очереди, сменяя друг друга, подходили к серому окну и смотрели, как капли бьют в стекло. Алена, наблюдая в такие моменты за Сашей-маленькой, поражалась недетскому выражению глаз, которые без привычного прищура казались огромными. Кажется, они думали об одном и том же — но Алена не решалась, да и не хотела говорить с девочкой об этом, а Сашенька, словно вступив в тайный негласный сговор, тоже отмалчивалась. И все-таки день прошел почти незаметно. Днем маленькая Саша заснула ненадолго, и Алена немного прибралась в квартире, поставила на плиту картошку, порезала сочные помидоры и снова прилипла к окну — но там была все та же безрадостная картина. Капли пузырились в лужах, разбивая на мелкие осколки последнюю надежду на то, что погода переменится. «В самом деле, какое-то странное лето, — подумала Алена, почему-то вспомнив неторопливый разговор в купе поезда, — два дня солнце, потом неделями — холод и дождь».

— Папа, наверное, сегодня так и не придет, — грустно сказала маленькая Саша, облачаясь в пижаму с розовыми медвежатами, — к бабушке опять уехал, похоже.

Алена вздохнула, подумав о том, насколько трудно будет подобрать нужные слова для того, чтобы объяснить ребенку его новую потерю и заставить примириться. Саша-маленькая подхватила ее вздох и, уткнувшись холодным носом в плечо, закрыла глаза. Алена прижала ее к себе, осторожно потянулась к тумбочке — туда, где лежал маленький календарик. Уже неделю она живет здесь… Взгляд скользнул вправо, туда, где красными буквами с мелкими завитушками было выведено — «октябрь». В октябре вернется Максим. В октябре ее жизнь наконец-то будет идти по тому плану, который наметила она сама, а не чья-то чужая властная рука… Они встретятся и наконец будут вместе — Максим поймет, что ошибался…

Маленькая Саша явно скучала, глядя на то, как Алена пристально смотрит в непонятные цифры, написанные на маленьком картонном квадратике.

— Давай спать, Алена. Только расскажи мне сказку.

Алена обняла девочку одной рукой, прижала к себе покрепче, стараясь согреть побыстрее, и принялась тихим шепотом рассказывать сказку про Золушку. Саша слушала молча, не перебивая вопросами, тихо посапывала, и Алена по ее дыханию вскоре догадалась, что та заснула. Настенные часы показывали половину одиннадцатого. Спать в такое время она еще не привыкла, но встать с постели не решилась — боялась пошевелиться, потревожить еще некрепкий Сашенькин сон. Та хмурилась во сне, что-то бессвязно, одними губами, бормотала. Алена почувствовала, как сильно затекла рука, и попыталась осторожно высвободить ее. В этот момент маленькая Саша вдруг распахнула свои круглые глаза — как будто и не спала вовсе, приподнялась на локте и тревожно спросила:

— Ты куда?

— Спи, — она легонько надавила ей на плечо, и та снова послушно прислонилась щекой к подушке, — спи. Я никуда не уйду.

— Никогда?

Этот вопрос ей уже однажды задавали…

— Спи, Сашенька. Я здесь, рядом.

Маленькая Саша вскоре снова заснула, доверчиво и трогательно обхватив свою любимицу руками за шею. Алена еще долго смотрела, как движутся по потолку тени, воскрешая в памяти почти забытый маятник, но сон так и не приходил. Она снова протянула руку и взяла календарик, пытаясь рассмотреть при слабом свете из окна непонятные, ничего не говорящие цифры. Вскоре, напряженно вслушавшись в тишину — может, показалось? — она поняла, что дверь осторожно открыли. Знакомые шаги приближались — Алена изо всех сил старалась сделать вид, но веки предательски дрожали, поэтому ей пришлось отвернуться к стене. Тихие шаги замерли возле дивана. Он поправил сползшее вниз одеяло, поднялся и долго стоял не двигаясь в полной тишине, а потом наклонился над ней и слегка коснулся рукой волос. Сердце застучало в бешеном ритме — она уже собиралась открыть глаза и натворить черт знает чего, но в этот момент внезапно почувствовала обжигающий запах спиртного. Через секунду он отошел, достал из шкафа постельное белье, стараясь не шуметь, и отправился на свою кухню.

Алена замерла, прислушиваясь к биению сердца. Секунды неслись с чудовищной скоростью, и каждая последующая все сильнее отдаляла ее от того момента, когда она чуть было не решилась все изменить. Но сердце постепенно затихало, реальность, сдвинувшаяся наискосок, вновь обретала свои границы… Было уже поздно. Поздно — и ни к чему. Перевернувшись на другой бок, она закрыла глаза и вернулась к своему маятнику. Капли дождя бились в оконное стекло с прежней настойчивостью — как будто требовали впустить их в дом, мечтая нарушить застывшее и неживое спокойствие замкнутого пространства, в котором живут люди.

На следующее утро они так и не увиделись. Сквозь сон она слышала, как он поднялся, как скрипнула дверь в ванной, как поворачивается ключ в замке. И снова — тишина, теперь уже без барабанного стука капель. Она приоткрыла глаза — за окном снова серое небо, совсем не стимулирующее к тому, чтобы подниматься с постели. И все же спать уже не хотелось. Прошедшая ночь казалась ей далеким воспоминанием — а может быть, все это ей просто приснилось? Вот только запах спиртного — почему-то он до сих пор не выветрился из квартиры, душным смогом стоял в кухне. Алена открыла окно, позволила ворваться в дом холодному ветру, исследовать каждый уголок и унести с собой то, что неприятно напоминало о ночных событиях. Хотя каких событиях? Никаких событий и не было — просто очередное бегство, на этот раз — от самой себя, вот и все. Не торопясь, уверенная почему-то в том, что и этот день им придется провести, коротая скуку вдвоем с маленькой Сашей, она приготовила завтрак на двоих, прибралась в кухне, протерла шкафы, снова полила и без того влажную землю в цветочном горшке и уселась смотреть в окно.

Маленькая Саша спала долго, не реагируя даже на работающий телевизор. Алена, включив первый попавшийся канал, смотрела передачу о животных, изо всех сил стараясь полностью сконцентрировать внимание. У нее это плохо получалось, и она решила растолкать маленькую Сашу, чтобы было чем заняться. Сашенька охотно поднялась с постели и заявила, что сегодня, если, конечно, Алена не возражает, они будут дальше изучать буквы. Алена не возражала — она была готова изучать все, что угодно и сколько угодно, лишь бы только чем-то занять мозги. В глубине души она сознавала, что ей необходимо подумать, разобраться с тем, что творится у нее в душе, но отдавала себе отчет и в том, что время для этого еще не пришло. Сейчас ей все равно ничего не понять.

— «У» — улитка на дорожке, уголком топорщит рожки, — с усилием извлекла она из глубин своего подсознания. — Правда, Сашенька, похоже на улитку? Уходите-ка с пути, не мешайте дом нести.

— Алена, ты почему такая грустная?

— С чего ты взяла, что я грустная?

— Потому что у тебя глаза грустные.

— Тебе показалось.

— А я соскучилась по папе. Знаешь, мне даже буквы не хочется изучать… Вот бы снова в парк сходить. Правда, здорово там было?

— Хочешь, давай во что-нибудь другое поиграем. Ну, например…

Алена не успела договорить, потому что из кухни донесся телефонный звонок. Поднявшись, она стремительно бросилась к телефону, сама не понимая, почему так спешит. Но услышала совсем не тот голос, который так ожидала.

— Мне Сашу, — не поздоровавшись, растягивая слова, пропел молодой женский голос.

— Его нет, — сдерживая сразу возникшее раздражение, ответила Алена.

— А с кем я разговариваю?

Алена чуть было не сорвалась, собираясь спросить: «А я, собственно, с кем?» Сдержавшись, ответила, подавляя протест в душе, что она — приходящая няня.

— А-а, — удовлетворенно протянула девушка на том конце, — а когда он придет?

— Не знаю.

— Передайте, что звонила Таня.

«Кажется, секретарь и приходящая няня — это не совсем одно и то же», — с растущим раздражением подумала Алена, но высказываться на эту тему не стала. Не ответив, положила трубку. И почти до самого обеда только и думала об этой Тане.

Она уже накрыла обеденный стол — две тарелки со свежесваренным супом, салат из помидоров, нарезанный еще вчера, — когда входная дверь, знакомо скрипнув, отворилась.

— Извини, мы тебя не ждали, — произнесла она, разводя руками, — будешь обедать?

— Да нет, спасибо, я уже поел, — ответил он, пытаясь отодрать от себя прилипшую к нему Сашу-маленькую. — Хватит, Шурик, суп остынет.

— Папа, ну где ты пропадаешь! — с укором произнесла она и послушно залезла на табуретку, уселась в своей обычной манере — подогнув ноги с розовыми пятками — и шумно хлебнула первую ложку.

— Тебе звонила какая-то Таня, — произнесла Алена как бы между прочим, с деланным равнодушием.

— Какая-то Таня?.. — неуверенно переспросил он. — Какая Таня?

— Откуда я знаю, тебе виднее, какая из твоих девушек…

— Ах да, Таня, — вспомнил он, чему-то улыбнувшись, — совсем забыл. Это одна знакомая. У тебя странное выражение лица, Алена.

— Странное? — переспросила она равнодушно. — Почему странное?

— Не знаю… Недоверчивое какое-то. Ты что, считаешь, что у меня не может быть знакомой девушки по имени Таня?

Она бросила на него короткий взгляд, пытаясь понять, серьезно он говорит или снова просто скрывает насмешку.

— У тебя может быть девушка с каким угодно именем. А у меня совершенно нормальное выражение лица.

— А мне так не кажется.

Они словно схлестнулись в поединке, не осознавая, впрочем, какова конечная цель борьбы. Но борьба увлекла их до такой степени, что они оба совсем забыли про маленькую Сашу, которая слушала их, переводя удивленные глаза с одного лица на другое.

— Может, ты вчера много выпил, поэтому тебе и кажется.

— Откуда ты знаешь?.. Да, я вчера прилично выпил. Хандра нашла. Да и ты, как я успел заметить, заснула в обнимку с календарем. Дни считала?

— Считала.

— И как, много осталось?

— Папа, Алена, вы что, ссоритесь?! — Маленькая Саша перестала хлебать суп и возмущенно подняла брови.

Злые слова застыли на губах — Алена подошла ближе, провела ладонью по ее светлым волосам, развернула лицом к себе:

— Нет, маленькая Саша, мы не ссоримся. Все в порядке, кушай.

— А ты?

— И я… И я тоже.

— А можно, я буду сидеть у тебя на коленях?

Она сразу вскочила с табуретки, уступая место, затем залезла на колени Алены, обняла ее одной рукой за шею и прижалась к щеке. Ее отец молча наблюдал, как Алена кормит дочь с ложки, а потом, ни сказав ни слова, вышел, неслышно захлопнув входную дверь. Алена, с трудом преодолев желание броситься к окну, продолжила кормить маленькую Сашу.

Настроение было испорчено окончательно. Они тихо тосковали вдвоем, рисовали сказочных принцесс, снова писали буквы, играли в парикмахерскую, в детский сад и в больницу.

Вечером он вернулся домой, притащив с собой огромный ананас, который они съели, разделив на сочные бледно-желтые кружочки, большая часть которых досталась Алене, потому что маленькой Саше вкус ананаса не понравился. Он вытащил их на прогулку, и Алена, казалось, уже и забыла о том, что так тянуло душу, она просто наслаждалась свежим ветром, вечерними звуками, смеялась над выходками маленькой Саши и шутками Саши-большого, как будто на время забыла, что все это рано или поздно кончится. В тот момент она и предположить не могла, насколько внезапным будет конец. На маленьком календарике цифры-дни были расположены в строгом порядке, ровными столбиками, и она была уверена, что календари не могут ошибаться, что всему свое время. Но оказалось — все совсем не так.

Она была уверена в том, что календари не могут ошибаться. А потому сначала решила, что голос, доносящийся из кухни, ей просто приснился — ведь еще совсем рано, значит, она просто спит и видит сон… Странный, непонятный сон. Маленькая Саша спит рядом, уткнувшись сопящим носом в ее плечо, а ее отец в кухне крутит диск телефонного аппарата, молча отсчитывает длинные гудки и наконец, услышав чей-то голос, начинает разговор:

— Я звоню по объявлению. Да, мне нужна няня. Девочке пять с половиной лет. Нет, на целый день. Пока на целый день. Видите ли, в детском саду ремонт… Английский язык? Да, над этим следует подумать… Спасибо. Я вам перезвоню.

Алена поднялась с кровати и, как сомнамбула, медленно, глядя прямо перед собой, поплелась на кухню и застыла в дверном проеме.

— Ты ищешь няню для маленькой Саши?..

— Алена…

Он поднялся, развел руками в стороны, словно извиняясь.

— Понимаешь…

Он говорил очень долго — сначала сбивчиво, как-то несвязно, перескакивая с одной мысли на другую. Но когда он закончил, Алена не смогла возразить ему ни слова.

— Она слишком сильно привязалась к тебе. Слишком сильно, и, если это продлится долго, я боюсь, что ей слишком тяжело будет перенести разлуку. Ей еще предстоит узнать о том, что бабушки больше нет. Пойми… Я не могу, я не должен больше… Она уже сейчас только о тебе и говорит, а представь, что будет через три месяца! Сама подумай, когда ты уйдешь… Ведь ты же все равно уйдешь, Алена?..

Она молчала, и он, выдержав короткую паузу, продолжил:

— Значит, так будет лучше. А пока я найду для тебя квартиру…

— А ты? — Она задала этот вопрос, сама точно не зная, что он означает: все — или, может быть, совсем ничего.

Секунды летели, как хвост бешеной кометы, одна за другой, но он продолжал молчать, так ничего и не ответив. Она опустила дрожащие веки, воскресила в памяти лицо Максима — черные глаза, влажные губы…

— Наверное, мне лучше уйти прямо сейчас. Я переночую где-нибудь, может, в гостинице. Лучше сейчас, пока она не проснулась.

— Не придумывай, — возразил он, пристально глядя ей в глаза, — никакой срочности в этом нет, пойми… Я найду тебе квартиру, может быть, уже через неделю. Черт возьми, — внезапно выругался он, — кто тебя просил подслушивать?! Зачем ты вечно все переворачиваешь с ног на голову?..

— Нет, Саша, ты прав, мне лучше уйти сейчас…

— Я этого не говорил! — почти прокричал он.

Она ничего не сказала — молча вышла из кухни, вернулась через минуту. В руках у нее были маленькие песочные часы.

— Можно, я их возьму? На память?.. Ведь Саша хотела мне их подарить…

— Алена… Прекрати сейчас же, я прошу тебя! Ты никуда не пойдешь! Не сейчас… — В его глазах была мольба, но она сочла это просто жестом соблюдения приличий.

Медленно пройдя в комнату, остановилась у постели маленькой Саши, провела рукой по спутанным светлым волосам.

Через несколько минут все вернулось на круги своя — она снова шла по улице, не зная куда и зачем.

Сумрачные от раннего пробуждения лица прохожих мелькали перед невидящими глазами. Она не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как захлопнулась дверь квартиры, которая за последние несколько дней стала для нее гораздо большим, чем просто временное пристанище. Солнце, внезапно прорвавшееся сквозь непогоду, светило так ярко, как будто пыталось наверстать упущенное за последние дни. Оглядевшись вокруг, Алена обнаружила, что находится посреди совершенно незнакомой большой площади. Рядками по периметру стояли скамейки, мимо торопливо проходили люди. Она шла сквозь этот поток, чувствуя почти физическую боль — как будто бы она была оголенным комком нервов. Ей было больно даже от взглядов, которые изредка бросали на нее прохожие. Усилием воли она заставила себя снова идти вперед, чувствуя, что в движении есть хоть какой-то, пусть далекий и неясный, но все-таки смысл. Столбики цифр, аккуратно выписанные в календаре, мелькали перед глазами. Невдалеке от нее по телефону-автомату разговаривала какая-то девушка. Подойдя ближе, сумела расслышать несколько слов, которые та прокричала в трубку:

— Я тебя люблю! Неужели ты этого не понимаешь?

Алена застыла, пораженная увиденной картиной. Девушка опустила трубку, прислонилась лбом к телефонной будке, вытерла ладонью глаза, размазав тушь по щекам…

И вдруг она поняла, что все делает неправильно. Совсем не так, как требует сердце, как просит измученная душа… Что снова ее жизнь пошла по сценарию, спланированному кем-то другим. Она делает то, что, казалось бы, должна сделать, — но совсем не то, что хочет! Подбежав к девушке, Алена попыталась ее успокоить — но та смотрела с недоумением и полным непониманием.

— Пожалуйста, дайте мне жетон.

Девушка протянула ей две круглые монетки. Пальцы дрожали, а цифры путались в сознании, когда она набирала телефонный номер. С первого раза она попала не туда, и только после второй попытки наконец сквозь шум эфира услышала в телефонной трубке его голос. Услышала и повторила в ответ то, что только что услышала — случайно, от чужого, незнакомого человека. Во второй раз на маленьком квадратике земли прозвучали все те же слова:

— Я люблю тебя! Неужели ты этого не понимаешь?

Ей показалось, что он молчал целую вечность. Со страхом сжалось сердце — может быть, связь не сработала?

— Где ты?.. Где ты, Алена?

— Я не знаю… — ответила она, глотая слезы, — здесь какая-то большая площадь, скамейки, памятник… Памятник и скамейки. Деревья. Высокое здание из красного кирпича, дорога, троллейбусы. Я звоню из автомата…

— Стой там. Никуда не уходи, слышишь? Я приеду через пятнадцать минут. Ты слышишь меня, Алена? Я сейчас приеду!

— Слышу.

Слезы уже текли по щекам. Она повесила трубку, вышла из будки, прислонилась к красной кирпичной стене, пытаясь сдержать дрожь во всем теле. Пятнадцать минут… В тот момент она понятия не имела, сколько это, много или мало. Достав из сумки песочные часы, она крепко сжала их в руке и принялась следить взглядом, как песчинки медленно падают вниз. Медленно… Слишком медленно. Она перевернула часы один, потом другой, потом третий раз, а потом сбилась со счета и уже просто смотрела вдаль невидящими глазами. Где-то впереди возник тот самый желтый свет, который когда-то вернул ее к жизни. Так, значит, все-таки напрасно?..

Медленно опустив руку с часами вниз, она сделала первый шаг. Он дался ей слишком трудно — второй был гораздо проще. Потом третий, четвертый… Оглянувшись, она увидела, что площадь уже далеко позади. И в этот момент вдруг почувствовала, как кто-то сжимает ее за плечо. И услышала голос — такой знакомый и долгожданный.

— Я же сказал тебе — никуда не уходить… А ты опять хотела убежать. Глупая.

Она прижалась к его щеке, вдыхая его запах, и вздохнула, подумав, что она, наверное, на самом деле просто глупая.