Петербургский рыцарь

23

— Фельдъегерь, «красные языки» следуют за партией от самой Казани.

— Много ли их?

— Около трех десятков.

— Далеко?

— Верстах в трех.

— Оставь их… эти стервятники подберут всю нашу падаль.

— Слушаюсь.

— Эй, давай подгоняй, сегодня вечером я хочу быть в Перми.

Пока солдат проходил мимо, Флорис смиренно опустил голову, делая вид, что он ничего не слышал. Подождав, пока тот удалится, молодой человек обернулся:

— Э-э-й… Адриан, что такое «красные языки»?

— Понятия не имею.

Охранник взмахнул кнутом:

— Пошевеливайся. Да не болтать, сволочь!

— Ты будешь двигаться, старый осел?

Флорис рванулся, и удар, адресованный Грегуару, пришелся по нему, юноша содрогнулся от боли. Лохмотья, в которые давно уже превратилась его рубашка, окрасились кровью. На секунду он закрыл глаза и почувствовал, как сердце его переполняется ненавистью. Его терзала единственная мысль: действительно ли Елизавета захотела избавиться от него? Этот неразрешенный вопрос неотступно преследовал его. Вместе со своими товарищами по несчастью он с трудом шел вперед, мечтая о свободе и мщении, упрекая себя за смерть Бопеу и беспокоясь о судьбе Жоржа-Альбера. Кандалы, охватывавшие его щиколотки, были тяжелы и до крови натирали ноги. Как и все каторжники, Флорис подбирал длинные цепи и затыкал их за пояс, чтобы было легче передвигаться.

— Вперед, в ногу, пошел!

При виде каторжников мужики в полях бросали свои телеги и бежали к дороге, чтобы перекрестить несчастных, и тут же со всех ног мчались обратно.

Флорис присоединил свой голос к протяжной песне каторжников:

«Э-э-х… да как на синем океане… стоит изба…

А посередь избы… сидит баба-яга…»

Их песне вторили с обоих берегов Камы: вдоль реки медленно брели каторжники. На длинных веревках, больно врезавшихся в кожу, они тянули огромные, тяжело груженные бревнами баржи, готовые в любую минуту перевернуться из-за своей непомерной перегрузки. Когда очередь доходила до Флориса, то он принимался тянуть с такой силой, что жесткая конопляная веревка до крови стирала ему плечи. Боль отвлекала его от мрачных мыслей, иначе бы он уже давно сошел с ума. Он бесновался и злился от ярости.

— О, эта Менгден, настоящая баба-яга! Даже мертвый, я все равно отыщу ее… — выругался он, споткнувшись. Словно ледяные змеи, тяжелые цепи обвились вокруг его щиколоток.

«А… а… подле бабы-яги… сидит грусть-тоска… — продолжали петь кандальники, чтобы совсем не пасть духом, — Грусть-тоска-а-а… слезы льет…»

— Быстрей, собаки… тяните… сильней!

Люди так отупели от жестокого обращения, отощали от негодной пищи, что более не чувствовали ударов и не замечали, как летели дни. Ночью несчастные подали рядом друг с другом и засыпали прямо на голой земле, к утру промерзавшей и покрывавшейся инеем. Иногда кто-нибудь из каторжников умирал. С него снимали цепи и бросали тело без погребения.

— О! Скоро настанет моя очередь, — меланхолично заявлял Грегуар Федору и Ли Кану, изо всех сил старавшихся поддержать его. Но достойный дворецкий таял на глазах, а его некогда восхитительно розовые щеки приобрели зеленоватый оттенок. Флорис и Адриан мучительно переживали за него. Сможет ли их старый друг перенести это бесчеловечное обращение и тот кошмар, который ждет их в конце пути… Один из их товарищей по несчастью, скованный с ними одной цепью, бывший поп, как он утверждал, хотя судя по его рваной ноздре, он более походил на уголовника, посвятил их в подробности предстоящего путешествия. — Кто ты, дружок? — спросил «поп» Флориса, когда каторжников собрали в Рыбинске и принялись готовить к отправке по этапу.

Флорис посмотрел на мужика, чей возраст было трудно определить из-за густой бороды. Однако глаза собеседника были живы и смотрели умно и лукаво.

— Теперь, батюшка, я уже не знаю своего имени, — честно ответил юноша.

— Но ведь ты и твои товарищи замешаны в политику?

— Да, полагаю, что именно в этом и состоит наше преступление.

— Эва, да у тебя нежная кожа и слишком белые руки. Ты, должно быть, знатный вельможа, попавший в опалу. Я-то всего-навсего бедный поп, несправедливо осужденный за то, что срубил дерево в лесу одного боярина. Ну да ладно, до царя далеко, а до Бога высоко…

— Бедняга, — пробормотал Флорис. Он не мог понять, как из-за такого пустяка можно осудить человека на столь жестокие муки.

— Знаешь, а я видел, как тебя и твоих товарищей под охраной привезли в наглухо закрытом возке. Я слышал, как солдаты, что сопровождали вас, говорили конвойным: «… Это опасные бунтовщики, злоумышляли против царицы. Под страхом смерти запрещается слушать их разговоры…»

Кнут тюремщика опустился на спину попа. Флорис вздрогнул.

— Трус, бей лучше меня, убей, если хочешь, только оставь в покое этого несчастного.

— Ах, вот ты какой… Что же, получай, собака, раз тебе так хочется.

Под жестокими ударами кнута Флорис упал. Его спасло вмешательство другого конвойного.

— Эй, оставь его. Нам понадобятся сильные руки, а этот малый, кажется, еще может тащить баржу…

Адриан бросился к брату:

— Будь осторожен, Флорис, не возбуждай их гнев.

— Все, чего я от них хочу, — чтобы они убили меня… и побыстрее.

— Ох, барчук, слушай его милость, терпение и еще раз терпение, — вымолвил Федор, бросая страстные взгляды своего единственного глаза в сторону конвоиров.

— Осторожно, Майский Цветок, ржа железо точит… печаль точит сердце, — произнес Ли Кан, качая головой.

— О, господин шевалье! Что они с вами сделали! — простонал достойный Грегуар, увидев залитое кровью лицо Флориса. — На вашей щеке наверняка навсегда останется шрам.

Флорис ощупал щеку и прошептал:

— Друзья мои, милые мои друзья, вы должны были бы проклинать меня, за то, что я завлек вас в ловушку, а вы по-прежнему верны мне и так добры… О, Господи! Как мне стыдно…

— Полно, барчук, куда ты, туда и мы за тобой, — запротестовал Федор.

— Дражайшие мои собратья по несчастью. Вы пришлись по душе Золотию Воротову, — приветственно взмахнув рукой, прервал их поп, — а посему позвольте дать вам маленький совет, иначе вы не доберетесь живыми до места. Молчите, затаитесь, если не хотите умереть под кнутом. В Сибири можно выжить, главное только туда добраться.

— Похоже, что ты, батюшка, уже проделал такое путешествие, — высказал предположение Адриан.

— Э, да что ты! Я тоже иду туда впервые, как и ты, юноша с острым языком, только я, в отличие от тебя, всего лишь бедный человек, неправедно осужденный за то, что однажды позаимствовал хромую кобылу у новгородского скряги-купца. Да ведь жизнь моя долгая, за все время чего только не наслушаешься.

«Этот пройдоха наверняка уже был в ссылке, — подумал Адриан. — Держу пари, его приговорили за какие-то темные делишки, иначе он не стал бы рассказывать свою историю каждый раз по-новому. Но, черт побери, он может нам пригодиться, ведь, судя по всему, он прекрасно знает места, где нам предстоит идти».

— И чего же, батюшка, — вслух произнес он, — пришлось тебе наслушаться? Расскажи нам.

— Отчего же не рассказать. Нас собрали в Рыбинске, чтобы потом отправить вниз по Малой Волге, через Кострому и Нижний Новгород. Пока дорога будет не слишком трудной, быстрое течение реки Оки, что впадает в Большую Волгу, будет помогать нам тянуть баржи. Но начиная от Казани, ох, братцы мои, вот уж действительно настанет беда: нам придется тянуть тяжелые баржи, продвигаясь по каменистым берегам Камы, где смерть подстерегает на каждом шагу.

— И как долго мы будем идти вдоль рек? — спросил Федор.

— До самой Перми, украинский брат мой. Там нас погрузят в фургоны с прочными деревянными решетками и повезут через горы Урала, где проходит граница Сибири. В Екатеринбурге можете распрощаться со своей прошлой жизнью, со всем, что вам когда-то было дорого. Нас повезут в Тюмень, Тобольск, Томск, и конечной нашей станцией будет Иркутск.

— Ах, Боже мой, Господи, я же говорил, что все это плохо кончится. О-ля-ля, как нам было хорошо и спокойно в Версале и… и где этот Иркут, господин граф, и что мы там станем делать? — вздыхал Грегуар, которому Адриан по мере возможности переводил слова попа.

— Иркутск — это край света, мы будем работать на золотых рудниках в долине Амура…

— О-ля-ля, а еще такое красивое название, ах, какая жалость, — еще сильнее стенал Грегуар.

Флорис и Адриан с надеждой взглянули на Федора и Ли Кана:

— Не может быть, чтобы мы не сумели бежать: ведь путь такой длинный. Сам дьявол должен вмешаться и помочь нам бежать раньше, чем мы доберемся до Амура.

И вот до Перми оставалось всего лишь несколько верст. Бдительность тюремщиков не ослабевала ни на минуту. Путешествие проходило именно так, как предсказывал Золотий Воротов. Пятеро товарищей начинали отчаиваться. Как можно бежать, когда тащишь на ногах полпуда железа! Однажды, когда сломался руль у баржи, Федор вызвался помочь конвоирам починить его. Ему дали все необходимые инструменты. Стоя по пояс в воде, Федор работал несколько часов. Закончив работу, он скачала получил жбан пива за примерное поведение, а потом двадцать ударов кнутом за кражу напильника… Если бы не могучее телосложение украинца и не чудесная мазь Ли Кана, казак наверняка бы умер. Адриан приказал не возобновлять подобного рода экспериментов и ждать благоприятного случая… который так и не наступал. Лица Флориса и его товарищей покрылись грязной двухмесячной щетиной. Тела терзали паразиты. Неумолимо надвигалось отчаяние.

— Подтащите канаты… держи крепче… бездельники… Стой! Ночь близится, ночуем здесь.

Исполнив требуемый маневр, каторжники набросились на черный хлеб, который бросали им конвоиры. Флорис жадно проглотил несколько кусков из положенной им порции, и, как и все, напился воды из реки. Умыться у него уже не оставалось сил, и он растянулся на пожелтевшей осенней траве. Федор и Ли Кан занимались Грегуаром, растирая ему щиколотки и всячески ободряя.

Флорис смотрел на реку: вверх по течению уже виднелись окраинные дома Перми. Он поднял глаза к небу, обложенному низкими тяжелыми облаками, и мрачно поежился: вдали высились Уральские горы, верхушки их четко выделялись на фоне заходящего солнца.

«Вот она, — подумал Флорис, — граница между ставшим таким далеким прошлым и неведомым будущим. Когда мы перевалим через эти горы, бастард, носящий мое имя, перестанет существовать…»

Флорис вздрогнул. Холод становился все сильнее, все нестерпимее. Скоро они окончательно замерзнут. Флорис смотрел на свои босые ноги в разодранных сапогах, на жалкие лохмотья брата и друзей. Рыдания застряли у него в горле. Впервые в жизни он испытал настоящее отчаяние:

«Скоро мы все умрем, долго мы не протянем, и все это по моей вине… бедные мои друзья, куда я вас завлек…»

Мгновенный, как у ребенка, сон сморил его. Этот сон был настоящим спасением для Флориса, ибо он давно уже находился на грани безумия. Адриан с нежностью смотрел на брата:

«Да… да, спи, дорогой братик, забудь снедающую тебя печаль… и будем надеяться».

Через несколько минут все каторжники затихли. Грегуар похрапывал между Федором и Ли Каном, старавшимися согреть его теплом своих тел. Между Флорисом и Адрианом спал их новый друг поп. Флорис заворочался во сне… король протягивал ему руку… он слышал завораживающий хрипловатый голос Людовика XV. Флорис коснулся его… король смеялся… «Ах, Флорис, друг мой… мне так не хватало тебя… и тебя, Адриан…» Вокруг монарха замелькали какие-то лица. Все смешалось… Флорис дернулся. Цепи его зазвенели, он едва не проснулся… но вот уже к нему приближалась Елизавета… нет, она ходила взад и вперед… встревоженная… она плакала: «О, мой дорогой брат! Где ты?» Затем она позвала какого-то человека в маске и закричала с ненавистью: «Остановитесь… остановитесь… это Флорис…» Юноша содрогнулся от ярости… все потемнело. Молодой человек стал дышать ровней. Прилетел ангел… он улыбнулся и покачал головой. Батистина тянула к нему руки: «О, Флорис, Флорис, милый мой, приди ко мне, я жду тебя…» Какое-то непонятное беспокойство охватило его. Он узнал Батистину, ее глаза, ее улыбку, но она была совершенно взрослая, и ее трепещущая грудь крепко прижималась к его груди. Он попытался удержать ее, раздался юный переливчатый смех, и снова все смешалось, а из тьмы вынырнула Юлия Менгден, набросилась на него и начала душить. Флорис боролся с ней с какой-то плотоядной яростью. Ему удалось схватить ее за горло, и он с радостными воплями принялся сдавливать его.

— Эй! на помощь, это твой друг, твой друг Золотий, а ты хочешь его убить… Кх-кх!

Флорис проснулся. Глаза его растерянно блуждали, пот градом катился по лицу: было ясно, что он впал в безумие. Показались солдаты, готовые, как всегда, пустить в ход кнут… Флорис опустил голову:

— Прости, батюшка Золотий, мне снился сон…

— То-то, а я чуть было не проснулся на том свете. Ну и сильные же у тебя руки!

Флорис встрепенулся: рядом с его головой лежал небольшой узелок, распространявший восхитительный запах пищи. Знаком он призвал попа к молчанию и внимательно огляделся вокруг. Может быть, это была очередная шутка конвоиров, чтобы помучить их? Флорис протянул руку и схватил узелок. Дрожа от нетерпения, он развязал его. В нем лежал кусок вареного мяса, несколько луковиц, кусок сала и фляга с водкой. Флорис растолкал Адриана, тот разбудил Федора, Ли Кана и Грегуара. Пятеро друзей молча разделили упавшую с неба трапезу с попом Золотием, и с общего согласия решили ничего не говорить своим товарищам по несчастью, потому что на всех еды все равно бы не хватило. На следующее утро каторжники оставили баржи, прибывшие к месту назначения, и их под конвоем повели в город. Они шли мимо мраморных карьеров и соляных копей, где работали такие же арестанты. На какой-то миг Флорису показалось, что их оставят здесь, и он вопросительно посмотрел на Золотия Воротова.

— Э, нет, братец! Мы для них настоящие разбойники, опасные злодеи, здесь оставляют только примерных заключенных… тех, кого приговорили к году или двум годам каторжных работ, не так, как нас… ах, я трижды несчастный… такой несправедливый приговор, и всего-то за то, что выпил прокисшее молоко паршивой овцы, принадлежавшей патриарху…

Адриан подмигнул брату. Они уже привыкли к поповским прибауткам и даже полюбили их: они поддерживали в них слабую надежду посреди окружавшего их кошмара. Но в это утро друзья были настроены особенно оптимистически. Неизвестный друг позаботился о них и поддержал. Флорис с нетерпением ожидал следующей ночи. Он почти не чувствовал тяжести своих кандалов.

«Бедненькие», — вздыхали две немолодые женщины, глядя, как медленно, звеня цепями, бредут кандальники.

— Спасибо на добром слове, матушки… — прошептал Флорис.

Он уже забыл, что люди могут жить свободно и счастливо, и с удивлением наблюдал, как жители города, перекликаясь, шли за водой, занимались нехитрыми делами. Неожиданно он заметил, что многие из этих людей, как и их друг поп, были отмечены позорными клеймами: у кого-то была вырвана ноздря, отрезано ухо, ступня или кисть руки, иногда полностью отсутствовали нос или губа… Партия проходила через поселение бывших каторжников… Флорис почувствовал приступ тошноты… может быть, по прибытии на место с ними поступят так же. Как бы подтверждая его опасения, их привели в барак на окраине поселения. Там такие же, как они, каторжники обрили их, то есть сделали то, чего не успели сделать в Рыбинске. Флорис был в восторге: у него давно уже жутко чесалась голова. Но он страшно разволновался, глядя, как на землю падают золотые кудри его брата. Светлые волосы Адриана напомнили ему о Батистине: вряд ли он когда-нибудь вновь увидит ее… Каждому каторжнику выдали по старому сермяжному армяку и по паре валенок. Флорис с наслаждением натянул их. Он больше не мучался думами о том, как низко они опустились; единственная мысль еще бередила ему душу: ровно десять лет назад эта страна так же ополчилась на них…[19]

Решительно, Россия не хотела их принимать… она все время их отталкивала. Слезы душили его… Выйдя во двор, он бросился на землю и стал ждать рокового сигнала. Адриан сел рядом с ним. Братья наклонились над лужицей с гнилой водой. Кто бы сейчас смог узнать в этих двух кандальниках с худыми изможденными лицами красивых молодых людей, которые еще совсем недавно блистали в салонах Петербурга и покоряли сердца прекрасных дам…

— Шевелитесь, свиньи, — кричал фельдъегерь, — живей, ишь, расселись… Быстрей, быстрей, канальи…

Конвоиры втолкнули их, словно скот, в закрытые возки с окошечками, забранными прочными деревянными решетками. Пятерым товарищам удалось забраться в один фургон и увлечь за собой попа Золотия. Федор удовлетворенно изучал решетки.

— Их нетрудно выломать, барин, — прошептал он.

— Ты прав, вот и они так считают… — ответил Адриан, указывая на солдат, принявшихся опутывать каждый фургон целой сетью толстых цепей.

— Тут и птенец не проскользнет… — тяжко вздохнул Федор.

— Но голодный кондор разбивает засов с помощью бога Фу И, чье змеиное тело… — торжественно начал Ли Кан, поглаживая свою косу, сохраненную им благодаря содействию Федора: казак укрывал маленького китайца, пока всем стригли волосы.

— Эх, старый дурак, — внезапно разозлился Федор, — прекрати поминать своих богов, а то я сам оторву твой бесценный черный шнурок.

— О! Острый Клинок, — со слезами в голосе только и смог произнести Ли Кан… Вот уже почти двадцать лет они жили бок о бок, но еще никогда Федор не оскорблял своего китайского друга…

— Да прекратите вы оба! Нашли время выяснять отношения… — прикрикнул на них Адриан.

Конвоиры хлестнули лошадей, и длинная вереница колымаг заскрипела по равнине в направлении перевала, пересекавшего Уральский хребет. Сначала каторжники были в восторге от того, что им больше не надо тащить тяжелые баржи, однако разочарование наступило очень скоро. В каждый возок, рассчитанный на пятерых, набивали по десять человек. Выходить по нужде никому не разрешалось. Скоро спертый воздух был насквозь пропитан отвратительными миазмами. Неизвестно почему, но в фургоне, где ехали наши друзья, между ними и их соседями быстро возникла неприязнь. Четверо арестантов, объединившись, сначала принялись за Грегуара, как за самого слабого из противников. Один из колодников, здоровенный детина, скорчил недовольную рожу:

— Мне тесно, я хочу вытянуть ноги, пошел-ка ты отсюда, старая каракатица, — и он швырнул свои цепи в бедного Грегуара, взвывшего от боли. Флорис бросился на верзилу: на него повеяло смрадом.

— Грязная скотина, — выругался он.

Бешеная злоба захлестнула Флориса. Он бросился на своего звероподобного противника. Сейчас он жаждал убивать. Враг встретил его градом кулачных ударов. Флорис решил выместить на нем всю свою ненависть: он заломил ему руки за спину и обхватил за шею. Изо рта каторжника вылетали нечленораздельные звуки, глаза вылезли из орбит.

— Сволочь, подонок, — усмехнулся Флорис: ему казалось, что он душит не жалкого каторжника, а Елизавету, Юлию Менгден, Воронцова…

Арестанты шарахнулись в стороны, насколько позволял тесный фургон. Адриан схватил брата за плечи и буквально выдрал у него его жертву.

— Довольно, брат, остановись.

Молодой человек выпрямился и презрительно бросил негодяю:

— Если ты еще вздумаешь задеть его, пришью на месте. — Флорис успешно постигал язык каторжников. Противник буравил его своими маленькими, исполненными злобы глазками и, потирая горло, прохрипел:

— Один из нас скоро подохнет, падла.

За решетками раздался свист кнута.

— Р-разговорчики, сволочи, — заорал конвоир, направляя своего коня к их возку.

Каторжники поворчали, повздыхали, кое-как расселись и затихли. Вскоре от голода они впали в сонное отупение. День прошел без происшествий. С наступлением ночи фургоны остановились — надо было дать отдых лошадям. Солдаты задавали им обильные порции овса. Каторжники протягивали руки, им бросали куски заплесневевшего хлеба. Животные значили гораздо больше, чем люди.

— Выпустите нас на ночь.

Ответом был кнут.

Из-за лени и нерадивости конвоиры предпочитали не выпускать каторжников из их фургонов. Так было проще их охранять…

— Как вы думаете, придут к нам сегодня ночью? — шепотом спросил Флорис, когда их соседи уснули.

— Будем ждать, наблюдать и надеяться, — ответил Адриан. Сегодня они не прикоснулись к отвратительной пище, которую бросали узникам их тюремщики.

— Эй, братишки, давайте-ка лучше спать. Господь милостив, — проворчал Золотий Воротов, — тебе что, легче станет, если ты узнаешь, как зовется твоя радость? И счастье, и несчастье не имеют имени, вот я, например, безвинно осужденный поп…

— Послушай, старый болтун, — взорвался Федор, — мы хотим узнать, кто это решил помочь нам, потому что, представь себе, мы не собираемся вечно сидеть взаперти и дышать рядом с тобой, вонючий козел…

— Довольно, успокойся, Федор, — прошептал Адриан.

— Острый Клинок правильно говорит, — одобрительно закивал головой Ли Кан, — кот, идущий ловить мышей, охотится для себя. — Китаец хотел помириться с украинцем.

Грегуар молитвенно сложил руки. Как обычно, он каждый вечер молился.

Их соседи-каторжники заворочались. Друзья умолкли. Ночь прошла в ожидании, но утомленные столькими волнениями, пятеро товарищей, в конце концов, невольно последовали совету Золотия и заснули — кто стоя, кто на корточках. Внезапно Флорис почувствовал, как кто-то нежно гладит его по лбу. Он открыл глаза. Таинственный посетитель тайком пробрался в фургон и положил на колени юношей новый узелок с едой…

«Что все это значит?» — подумал Флорис, отчаянно вглядываясь в темноту.

Адриан тронул его за плечо:

— Ты что-нибудь заметил, брат?

— Это невозможно, но все же мне показалось, что среди деревьев мелькнул женский силуэт, — мечтательно прошептал Флорис.

24

— Стой, вылезай!

Лошади с трудом поднимались в гору.

— Высаживай этих свиней. До ночи нам надо выбраться из тайги, — заорал фельдъегерь, хлеща кнутом высокую пушистую ель.

Флорис и Адриан с удовольствием вдохнули чистый воздух. Они совершенно отупели в душном фургоне. Партия остановилась. Кони ржали, скользя копытами по мягкому шелковистому мху. Дождь лил вот уже несколько часов, и лес превратился в одно бескрайнее торфяное болото. Солдаты снимали цепи и, злобно ругаясь, открывали возки, выпуская арестантов.

— Что за сволочная дорога!

— Приедем мы когда-нибудь в этот чертов Екатеринбург?

— Тьфу, ни девочек, ни водки!

Флорис едва не рассмеялся:

— Послушать их, получится, что это не мы, а они каторжники, — шепнул он Адриану, вылезая из телеги. Как и остальные кандальники, оба брата, шатаясь, с трудом стояли на ногах: за несколько дней путешествия в тесном и грязном фургоне ноги их затекли и опухли. Казалось, что Уральские горы никогда не кончатся. Сейчас они ехали по тайге; при иных обстоятельствах Флорис не преминул бы восхититься красотой окружавшей их природы. Могучие деревья сплетали над ними свои ветви. Ели, кедры, осины, лиственницы, ясени и березы оставляли для проезда всего лишь узкую тропинку, проложенную передовым отрядом конвоиров.

— Проклятый снег, — ругался фельдъегерь на прекрасном русском языке.

Флорис уже задышал полной грудью, Сделав несколько неуверенных шагов, он окинул взором своих товарищей, сравнивая их с другими каторжниками, и преисполнился надежды. Все шестеро быстро обрели былую силу, ибо каждую ночь кто-то каким-то чудом поникал в фургон и приносил им еду, хотя они до сих пор так и не сумели увидеть своего спасителя: но без его помощи они наверняка не смогли бы выжить. Сегодня вечером друзья твердо решили не засыпать, чтобы, наконец, увидеть своего неизвестного друга.

Накануне в их возке от усталости и голода умер один из узников.

— Ха! Тем лучше, — расхохотался личный враг Флориса, места будет больше!

Не более секунды Флорис сожалел, что не разделил с этим человеком свою пищу; затем он равнодушно отвернулся. С ужасом он осознавал глубину своего падения — смерть несчастного нисколько не взволновала его, более того, еще немного, и он начнет думать так же, как и его новоявленный враг. Флорис повел рукой по выбритому черепу, желая привычным жестом откинуть свои черные кудри, и с тяжелым сердцем поплелся за возком. Лошади с трудом карабкались по скользкому глинистому склону. Идущий сзади звероподобный каторжник усмехнулся:

— Эй, князь! Теперь ты такой же, как и мы, и нечего из себя благородного корчить.

Флорис хотел резко ответить ему, но промолчал: в сущности, негодяй был прав. Сейчас он был всего лишь номер 108. Противник расценил его молчание за трусость. Он догнал Флориса:

— Вот тебе, получай.

Свернутые цепи каторжника полетели прямо в живот Флорису. От боли юноша согнулся пополам, упал и покатился по грязной земле. Солдаты, ехавшие впереди, изо всех сил хлестали коней, пытаясь заставить их двигаться вперед. Животные упирались, и возок начал постепенно съезжать назад. Флорис почувствовал, что на него летит что-то темное и огромное. Из последних сил он попытался откатиться в сторону, удивляясь, откуда в нем еще живет столь яростное желание жить. В ту же секунду Федор понял опасность, угрожавшую его молодому барину. Он бросился к возку и, словно согбенный Геркулес, один удерживал его несколько секунд. Адриан и Ли Кан, плетущиеся сзади, бросились на помощь казаку, уже посиневшему от напряжения. Возок остановился в сантиметре от Флориса. С видимым усилием молодой человек поднялся: на нем не было ни одной царапины. Не раздумывая, он направился к своему звероподобному врагу.

— Что же, голубчик, ты мне за это заплатишь.

Под сверкающим взором Флориса каторжник побледнел. Обернувшись, он заметил Федора, Ли Кана и Адриана: они шли на него, угрожающе сжимая в руках свои цепи. Заметив, что назревает драка, замыкающие конвоиры, щелкая кнутами, подскакали к арестантам:

— А ну, толкайте живей, бездельники!

— У тебя еще все впереди, — угрожающе бросил Адриан врагу Флориса.

Солдаты поскакали вперед подгонять головной возок. Несколько минут позади каторжников не было караульных. Федор толкнул локтем своих друзей:

— Быстрей, бежим, барчуки.

Флорис и Адриан переглянулись: они колебались, не зная, на что решиться.

— Нет, Федор, — прошептал Адриан, — кандалы не позволят нам далеко убежать.

Они обернулись. Звероподобный враг Флориса вместе с двумя другими каторжниками из их возка бежали в сторону леса. Наши друзья остались вшестером толкать свой возок; изобразив на лицах нарочитое послушание, они ждали, как будут разворачиваться события. И они не заставили себя ждать. Раздался бешеный стук копыт, затрещали мушкетные выстрелы. Задыхаясь от бега, беглецы принялись петлять между деревьями. Однако старания их были напрасны. Через несколько минут всех их поймали и под конвоем приволокли обратно.

— Пятьдесят ударов кнута этим трем и десять тем, кто не донес, — выкрикнул фельдъегерь, галопом подлетев к замыкающему возку. Выпрямившись в стременах, он грозно заорал, чтобы его услышали все каторжники: — И пусть это послужит вам всем уроком. Запомните: из моей партии еще никому никогда не удавалось бежать, даже в Сибири, а все потому, что я слишком люблю вас, мерзавцев. Солдаты, выпорите-ка мне хорошенько этих свиней.

— Однако своеобразные у него манеры, — проговорил Флорис, пока солдаты волокли его и привязывали к дереву. Внезапно он закричал:

— Фельдъегерь, старик хотел вас предупредить. Мы ему помешали.

Офицер взмахнул рукой. Солдаты отпустили Грегуара. Со слезами на глазах он стоял и шептал:

— О, мальчик мой… мой мальчик…

— Прости, князь, — бросил Флорису его звероподобный противник, — ты не донес на нас, а значит, был неплохим… товарищем…

— Эх, бедняга…

Больше Флорис не успел ничего сказать. Он сжал зубы, чтобы не застонать. Острая боль обожгла спину, два… три… четыре… Флорис быстро потерял счет ударам. Спина его была вся в крови. Его отвязали от дерева и бросили в возок. Вскоре, в столь же плачевном состоянии, к нему присоединились Адриан и его товарищи. Грегуар начал смазывать их раны мазью Ли Кана. Однако китаец продолжал стонать так, словно душа его уже собралась покинуть тело, Флорис с трудом приподнялся:

— Мой добрый Ли Кан, тебе досталось больше всех.

— О, Майский Цветок, они совсем не били меня, о, совсем нет, о! о! Но они нашли мою косу и со смехом отрезали ее… Ах! Когда настанет мой смертный час и за мной придет Будда, как же он найдет меня, — рыдал Ли Кан, теребя смешной черный хвостик, топорщившийся на самой макушке.

Солдаты принесли окровавленные тела трех беглецов. Адриан и Флорис попытались помочь им, однако это был напрасный труд. Было ясно, что эти люди долго не протянут. Один из них начал кашлять кровью. Вскоре он затих, и голова его безжизненно поникла.

— De prof undis clamavit ad te Domine. Per mortem et sepulturam tuam[20], — забормотал поп Золотий, молитвенно складывая руки и корчась от боли.

— Черт побери, мошенник, ты, значит, еще и латынь знаешь, — восхитился Адриан, вместе с товарищами устраиваясь в глубине повозки.

Каторжный караван тронулся в путь.

— Да, барин, и еще многое другое, — с лукавым видом отвечал поп. — Так что мы можем помолиться Господу и поблагодарить его за то, что в своей великой милости он призвал к себе этих троих грешников, чье присутствие было бы для нас весьма стеснительно, ибо в лесу иногда случаются странные вещи…

В самом деле, за деревом мелькнула какая-то пестрая фигура. Флорис и Адриан самым внимательнейшим образом озирались вокруг, однако не смогли ничего разглядеть. Где-то поблизости закаркал ворон.

— Барин, это человек знак подает, прошептал, сверкая своим единственным глазом, Федор.

К возку подъехали солдаты. Узники умолкли. К вечеру еще один каторжник отдал Богу душу.

— Благодарю тебя, Господи, за неизбывную твою доброту, надеюсь, ты не забудешь призвать к себе последнего несчастного, который молит тебя о милосердии, а я прошу тебя, за муки, что пришлось ему претерпеть, открой для него хотя бы маленькую калитку, ведущую в твой рай, — бормотал поп Золотий, сверкая глазами в сторону третьего каторжника.

Тот дернулся и затих навеки.

— Requ iem aeternam dona eis Domine: et lux perpetua lucateis[21]. Уверяю вас, что этим трем просто повезло, и они попадут прямо в рай. Господь Бог часто прислушивается к моим молитвам. Вот и хорошо, теперь все в порядке, и мы среди своих, — громко объявил Золотий, хлопая себя по бедрам.

Про себя каждый думал точно так же.

— Главное, не следует сообщать солдатам об их смерти, иначе нам подсадят других узников, — сказал Адриан, хотя соседство трех трупов, трясущихся в такт повозке, отнюдь его не радовало.

Вскоре сумерки сгустились настолько, что конвоир вынужден был остановиться на поляне. Солдаты поставили свои палатки и разожгли костер. Один из них запел. У него был чудесный голос, а грустная песня брала за душу. Бросив узникам их жалкое пропитание, солдаты собрались вокруг костра. Луны не было, и шестеро товарищей совершенно потеряли представление о времени. Они уже начали отчаиваться, решив, что все предыдущие ночи им просто снился сон. Внезапно Флорис навострил уши:

— Кто-то скребется под возком…

Черный шар упал ему на плечо.

— На этот раз я точно сошел с ума… мы проделали две тысячи верст… это не может быть он…

— Жорж-Альбер? — недоверчиво спросил Адриан.

Вполне довольный собой, на них гордо взирал маленький зверек. Прищелкнув языком, Жорж-Альбер протянул им напильники и связку ключей. Флорис и Адриан тотчас же стали пробовать их на своих кандалах и кандалах друзей. Третий ключ оказался просто волшебным, он с легкостью отпер все, что требовалось. За несколько минут они освободились от оков; солдаты по-прежнему сидели на поляне и пели заунывную песню. Федор вцепился в деревянную решетку и, чертыхаясь от радости, выломал ее. Он так давно ждал этого часа! Ли Кан и Золотий принялись пилить цепи, опутывавшие возок. Флорис и Адриан помогали им. Грегуар на всякий случай читал молитву… Чтобы в полученное отверстие мог пролезть человек, оказалось достаточным распилить только две цепи. Оки перевели дыхание и прислушались. Снаружи все было тихо.

— Веди нас, Жорж-Альбер, мы готовы, — прошептал Флорис.

Один за другим они выскользнули из повозки и поползли следом за обезьянкой, указывавшей им дорогу. Внезапно раздался мушкетный выстрел. Флорис почувствовал, как сердце его замерло.

— Эй! Что там? — раздался голос.

— Ничего, фельдъегерь, мне показалось, что вокруг бродит кто-то из этих проклятых «красных языков», но это, наверное, был волк.

Беглецы распластались в грязи.

— Ах, Боже мой, — вздыхал Грегуар, тыкаясь носом в глину, — как же хорошо было в Версале!

Флорис подтолкнул его локтем, призывая к молчанию. Адриан сделал предупреждающий знак. В лагере установилась тишина, и шестеро товарищей поползли дальше, к лесу. Жорж-Альбер часто возвращался, чтобы показать им, какого направления следует придерживаться. Флорис и Адриан оценили проделанное ими расстояние. Они проползли более сорока саженей. Теперь никто из конвоиров не мог их заметить. Они поднялись на ноги и бросились бежать; товарищи следовали за ними. Ноги их еще не окрепли, однако стремление к свободе окрыляло. Пробежав около двух верст, все шестеро, тяжело и хрипло дыша, упали на землю. Жорж-Альбер скакал вокруг, дабы подбодрить их и побудить двигаться дальше.

— Храбрый Жорж-Альбер, — переводя дыхание, вымолвил Флорис, — значит, это ты кормил нас.

Маленькая обезьянка гордо вскинула голову, улыбнулась и обеими ладонями принялась бить себя в грудь.

— Скажи, Федор, — тяжело дыша, спросил Адриан, — а кто такие «красные языки»?

— Э, да вот они, барин, — прошептал Федор, указав на — бесшумно движущиеся тени, незаметно окружившие друзей…

25

— Добро пожаловать, гайо, — на плохом русском произнес сидящий возле огня человек; он бережно раскуривал свою трубку. Флорис внимательно оглядывал пещеру, куда их привели. В темном углу на соломе, покрытой пестрым тряпьем, тесно прижавшись друг к другу, спали женщины и дети. Это природное убежище давало приют трем десяткам людей, помимо расположившихся здесь же лошадей, собак, кошек и коз. Лица мужчин и их подруг были смуглы и обветренны — такие бывают у тех, кто проводит большую часть времени на открытом воздухе. В ушах у всех висели золотые кольца, на груди — длинные золотые ожерелья.

«Так вот они какие, эти таинственные «красные языки», — подумал Флорис, — это же всего-навсего цыгане»[22].

— Мое имя Тамара… я вождь племени ромов. Это мои сыновья привели тебя живым и здоровым. Теперь тайга осталась позади. Садись же, гайо, — произнес человек с трубкой.

Флорис сел и протянул руки к огню.

— А кто эти люди, что пришли вместе с тобой, гайо? — спросил вожак.

— Это мой родной брат и мои товарищи… — ответил Флорис, удивленный, что вожак обращается только к нему.

— А! Мы ждали только тебя, но тем хуже, раз уж они здесь… они могут остаться, — заключил вожак и снова затянулся. Затем он вынул изо рта трубку и сплюнул в костер черную слюну.

— Нас наверняка уже ищут, — холодно заметил Адриан. — Мы очень признательны тебе, вождь Тамара, но нам надо бежать дальше.

Флорис вскочил:

— Да, идемте, друзья.

Федор и Ли Кан уже вдыхали ароматные пары кипящего супа. С нескрываемым сожалением они направились к выходу, увлекая за собой Грегуара и Золотия.

— На Украине, — ворчал Федор, — так не поступают.

— А в самой великой стране мира тем более, — вторил ему Ли Как.

— Да, разумеется, господин Ли Кан, только вот интересно, что это за страна такая, — цедил сквозь зубы Федор, пребывавший в отвратительнейшем настроении. Он никогда не был в восторге от ужимок китайца, а когда желудок его громко урчал, и подавно.

Ли Кан открыл было рот, дабы ехидно пояснить, что самая прекрасная и самая гостеприимная страна в мире — конечно же, Поднебесная империя. Но тут вождь Тамара, до сей поры наблюдавший, как путники пробираются к выходу, воскликнул:

— Эй, гайо, гайо!

Флорис обернулся.

— О! Я вижу, ты обиделся за своих друзей, гайо, я это понял, твои глаза сверкают, как раскаленные угли… Успокойтесь, оставайтесь здесь. Когда кто-нибудь из кало начинает дело, он его и заканчивает. Садитесь и угощайтесь, ваш отказ оскорбит племя ромов, — прибавил он, указывая друзьям на котелок.

Федор и Ли Кан взглянули на Адриана. Молодой человек сделал им знак принять приглашение, и вскоре все уже сидели, скрестив ноги перед вождем, вернее, перед деревянными мисками великолепного супа, в котором плавали начиненные чесноком ежи. Ли Кан улыбался, изящно обсасывая тонкие косточки, и время от времени толкал локтем Федора: казак шумно жевал зверьков прямо с костями, разбрасывая вокруг себя колючие шкурки. Грегуар, не привыкший к подобного рода пище, подавился иголкой. Желая помочь приятелю, Золотий тремя грязными пальцами залез ему в глотку и вытащил застрявший там кусочек ежа. Жорж-Альбер шумно чавкал. Адриан строго взглянул на товарищей, призывая их успокоиться, и обратился к цыгану:

— Мы благодарим тебя, вождь Тамара, за твое гостеприимство и за эту горячую и животворную еду, столь хорошо подкрепившую наши силы.

— A-а! Это настоящая еда кало. Я рад, что она понравилась вам, гайос, потому что обычно чужестранцам она не нравится. Это доказывает, что вы достойны нашего гостеприимства. Мои братья убивают ежа одним ударом в нос, потом женщины обмазывают его липкой грязью, обжигают, а затем бросают целиком в воду, вместе с крапивой, чесноком, уксусом и жиром только что забитого барана. Разумеется, они не потрошат его, и то, что вы сейчас с таким наслаждением поедаете, гайос, представляет собой его кишки и желудок, — заявил вожак, потирая руки.

Несмотря на то, что голод мучительно терзал желудки Флориса и Адриана, оба брата с трудом сдержались, чтобы их не вырвало после подробных разъяснений секретов цыганской кухни; однако они справились с настоятельными позывами организма, стоически проглотили ежиные кишки и вежливо улыбнулись. Федор, не слышавший пояснений вожака, откинулся назад и, поглаживая себя по животу, произнес:

— Клянусь святым Георгием, вожак Тамара, с тех самых пор, как я покинул берега Днепра, мне еще ни разу не приходилось есть столь вкусно, как сейчас, не будь я Федор Тартаковский…..

Цыган удовлетворенно поклонился и внимательно, одного за одним, оглядел своих гостей. Однако взор его широко поставленных черных глаз постоянно возвращался к Флорису.

— Ты не любопытен, гайо. Разве тебе не интересно узнать, почему мы помогли тебе бежать?

Флорис выпил последний глоток, поставил миску и тыльной стороной руки вытер рот.

— Я ждал, пока ты мне сам это скажешь, благородный вождь.

— О-о, ты очень силен, гайо с зелеными глазами, очень силен, но знаешь, то, что ты носишь…

Флорис непонимающе смотрел то на вожака, то на Адриана.

— Прости меня, вождь Тамара, но я не совсем понимаю…

— Я старый лис, и мне подчиняется все племя, — оборвал его цыган. — Мне ты можешь сказать, откуда у тебя этот талисман… — и вожак указал своим необычайно длинным тонким пальцем прямо на грудь Флориса.

Молодой человек взял в руки железный медальон, который он носил вот уже много лет, и недоверчиво прошептал:

— Это верно, он уже не раз спасал мне жизнь, но я подумал, что это всего лишь случай…

— Это наш знак, гайо, знак принадлежности к секретному ордену великого Египта, то есть к великому цыганскому королевству, правителям которого подчиняются все живущие на земле цыгане.

— Так значит, благодаря этому талисману ты приказал нас освободить, вождь Тамара? — спросил Флорис.

— Да, гайо, моя дочь Зингара увидела, как он блестит у тебя на груди, когда ты, влача кандалы, проходил через город Пермь. К тому времени мы уже неоднократно дивились странным стечениям некоторых обстоятельств. К примеру, по дороге в эти края мы подобрали голодную обезьянку, все время рвавшуюся бежать за партией каторжников.

Жорж-Альбер прыгнул вожаку на плечо; похоже, он совершенно его не боялся, ибо затем он выхватил у него трубку и с наслаждением затянулся.

— Мы несколько раз оставляли этому зверьку узелок с едой, чтобы посмотреть, что он будет с ним делать. Мой старший сын Издор и дочь Зингара, владеющие искусством не оставлять за собой следов, пошли за ним и видели, как, пока вы спали, он оставлял вам еду.

— Значит, это твою дочь я заметил тогда в лесу, — прервал его Флорис.

— Да, гайо, мы надеялись, что ты — «избранник», тот, кого извечно ждут все наши племена. Мы решили освободить тебя. Теперь твоя очередь говорить, гайо, я был с тобой откровенен. Как тебя зовут? Ты один из наших? Или ты тот, о ком рассказывает легенда? А может, кто-то из наших братьев вручил тебе этот знак? Тогда когда он это сделал? И почему? Был ли он знаком признательности?

Флорис заколебался и обернулся к Адриану. Тот прошептал:

— Говори правду!

По знаку вожака цыгане придвинулись к огню и плотным кольцом окружили беглецов. Флорис пожал плечами: ему не хотелось разочаровывать своих спасителей.

— Имя мое, вождь Тамара, ничего тебе не скажет. Знай только, что в моих жилах течет французская и русская кровь. Я не принадлежу к вашему племени, и уж тем более я не «избранник». Никто из ромов не передавал мне этого талисмана. Я случайно нашел его во Франции, в старом амбаре.

Жорж-Альбер заворчал, ибо справедливо полагал, что заслуга в обнаружении талисмана принадлежит прежде всего ему[23].

«Мой хозяин умаляет все мои подвиги и деяния», — думал он, кашляя от набившегося в нос и горло дыма.

— Зачем ты обманываешь, гайо? Тебе лучше сказать правду.

Адриан заметил, как глаза вожака угрожающе заблестели.

— Мы приняли тебя, гайо, тебя и твоих друзей, говори, мы готовы внимать твоим словам, но если ты будешь лгать… — грозно проговорил вожак.

— Я сказал правду, вождь Тамара, и она очень проста, — воскликнул Флорис.

Цыгане возмущенно зашумели. Грегуар, который почти ничего не понимал из того, что говорилось вокруг, почувствовал, как отношение к ним резко изменилось. Он вцепился в Золотия и Федора.

— Что там происходит? — шепотом спросил он.

— Они недовольны, что барчук не оказался их долгожданным «избранником»… — ответил Федор.

— Ох… кем-кем? Только этого нам и не хватало, как будто у нас к без того мало неприятностей!.. И… а как теперь все уладить, Федор?

— Тихо… Старая Осмотрительность… пока ничего нельзя уладить… — отмахнулся казак, прислушиваясь к продолжению разговора.

Вождь Тамара скинул с колен Жоржа-Альбера и встал. Флорис последовал его примеру, за ним поднялись его друзья. Немного опоздал только Грегуар: ему очень хотелось спокойно доесть суп.

«Эх, — думал он, — наш маленький господин уже герцог… царевич… пусть теперь будет еще и избранником, если это им так нравится… лишь бы нам дали немного поспать».

— Пойми, гайо, — произнес вожак, доставая из-за пояса острый кинжал, — калос никогда не общаются с чужаками, мы и пальцем не пошевелим, чтобы спасти кого-нибудь из них. Их дела нас не интересуют, они нас не касаются. У нас свои законы… Если ты отказываешься говорить правду, мы добровольно или силой доставим вас обратно и получим за вас хороший выкуп. Ты понял?

«О-о, разумеется, понял, — подумал Флорис, — наши дела плохи, если я сейчас же не выдумаю чего-нибудь позамысловатее».

— Khas bapkai ghora av ghi bara bara, — произнес вожак.

Флорис и Адриан укоризненно взглянули на Ли Кана, позабывшего обучить их языку цыган. Однако они быстро поняли, какую команду отдал Тамара: все цыгане тут же вытащили кинжалы и теперь угрожающе потрясали ими. Федор и Ли Кан неправильно истолковали взгляд своих господ. Они схватили толстые сучья, лежавшие возле костра в ожидании, когда настанет их черед обогревать пещеру, и грозно занесли их над головой.

— Ай… яй… яй, Алаверды!.. — возопил Федор, вспомнив боевой казачий клич и приготовившись дорого продать свою шкуру.

Жребий был брошен. Слова утратили свою силу. Цыгане отступили: вопль украинца произвел на них неизгладимое впечатление. Однако опомнившись, они вновь ринулись в атаку. Флорис и Адриан схватили по горящей головне, поп Золотий, все еще не выпускавший из рук своей миски, поднял ее, словно античный дискобол, а Грегуар, имевший в качестве оружия только деревянную ложку… со вздохом взмахнул ею и подумал: «Нет, мы никогда не обретем покой».

— Я сказал тебе правду, вождь Тамара, — последний раз попытался выкрикнуть Флорис.

— Клянусь рогами Вельзевула, ты солгал, гайо! — прорычал цыган, готовясь к нападению. Его люди ждали лишь решающего сигнала. Флорис и Адриан напряглись, словно изготовившиеся к прыжку хищники…

— Остановитесь… гайо сказал правду, — раздался надтреснутый старческий голос. Все с удивлением обернулись и посмотрели в дальний угол пещеры. Сморщенная старуха, более напоминавшая мумию, нежели живое существо, выползла из своего укрытия и, сгибаясь в три погибели, подобралась к огню. Никто не смог бы определить, сколько ей лет.

— Успокойся, королева Гузрати, ты слишком устала и слишком…

— Замолчи, Тамара, когда я говорю, — продолжала старуха, размахивая палкой, — ты всегда несешь глупости, а ты, гайос, иди сюда, сядь рядом со мной.

Флорис никак не решался выпустить из рук свое оружие.

— Ничего не бойся, гайо. Эй вы, потише там.

Похоже, цыгане с большим уважением относились к своей государыне. Они подчинились.

— Да… подойди к огню, гайо, я хочу получше рассмотреть тебя.

Флорис выполнил приказание цыганки; на лице ее, изборожденном тысячью морщин, жили одни глаза — черные и блестящие. Она прожила так долго, что никто в племени, включая ее саму, не знал, сколько же ей в точности лет.

— Нагнись, гайос, ты слишком высок.

Флорис опустился на одно колено. Цыганка протянула дрожащую руку к талисману, сверкавшему на груди юноши. Взяв его, она прижала его к губам.

— Да… да… точно мой… вот уже давно… очень давно…

Она взяла руку Флориса и долго изучала его ладонь, бормоча себе под нос обрывочные слова:

— Я все ей сказала… все… все предсказала… да. As yag khamgari khos, дорога долгая, как сама жизнь, все… всегда находится… всегда… ах, царская кровь… царская кровь…

Цыгане содрогнулись.

— О! Королева Гузрати пророчествует… сейчас она будет говорить… клянусь святым Иаковом Старшим, все-таки он и есть избранник.

Смущенно убрав кинжалы, мужчины-цыгане опустились на колени вокруг Флориса…

— Да, гайо… ты мог бы быть избранником, стать великим царем цыган, потому что ты его сын… сын самого великого, единственного короля гайос, которого признавали цыгане… и «повсюду он будет признан как сын своего отца»… да… да… повсюду.

Старческой узловатой рукой с крючковатыми ногтями старая королева Гузрати провела по голове Флориса. Он вздрогнул, почувствовав ее шершавое прикосновение.

— Слушай меня, гайо, и вы, мои соплеменники, ибо конец мой близок, и я говорю в последний раз. Подними голову, вождь Тамара, ты поступил мудро, освободив этого гайо… Давным-давно, когда мое племя шло на запад, мать и кровный отец этого гайо были добры с нашим племенем. Они приютили нас, нас, всеми ненавидимых и отовсюду гонимых. Они даже попытались вылечить моего мужа, старого короля Яка (но это было невозможно, он исполнил свое предназначение). Чтобы отблагодарить их, я взглянула на их руки. По их линиям я узнала о твоем рождении, гайо, и еще многое другое. Уезжая рано утром, я оставила этот талисман благородной графине, и значит, ты, ее сын, нашел его. Вот так обстоят дела… царская кровь, царская кровь. Да, ты «избранник», но захочешь ли ты им стать?.. Ибо она ждет тебя… далеко… ты еще не знаешь, что она единственная… коме нее нет никого… все остальные лишь заблуждение… но дорога длинная… очень длинная… и будет кровь… много крови… Вот, я все сказала.

Королева Гузрати уронила голову на грудь и умолкла. Бессвязная речь старухи произвела на Флориса тягостное впечатление. Значит, она видела Максимильену и царя в начале их любви. Он повернулся к Адриану, в глазах которого стояли слезы. Федор и Ли Кан тяжело дышали. Поп Золотий благословлял всех цыган; последние постепенно поднимались с колен. Грегуар дернул Федора за рукав:

— Теперь все уладилось?

— Да, Старая Осмотрительность, барчук и вправду «избранник».

— О-ля-ля, все это плохо кончится.

Жорж-Альбер, прыгнул Флорису на плечо и укусил его за ухо.

— О, прости нас, гайо, у цыган горячая кровь, и…

Вдали раздались выстрелы, ветер донес их сухой треск.

— Спасибо, великий вождь, но ты сам слышишь, что за нами пущена погоня, — прервал вожака Адриан, — и нам действительно надо бежать. Можешь ли ты дать нам немного еды и указать дорогу на Пермь?

— Ай-ай-ай, какая жалость, гайо, у тебя совсем не глупый вид! Но если вы снова повернете на запад, то не пройдете и пятидесяти верст, как вас снова арестуют. Вы только посмотрите на себя!

Флорис и Адриан оглядели друг друга. Действительно, от их бритых голов за десять шагов веяло каторгой. Однако у Флориса было единственное желание — стрелой лететь в Петербург и разоблачить обоих мерзавцев: лицемерного Воронцова и коварную Менгден, или же излить все свое презрение на свою сестру, эту двуличную царицу… Сердце молодого человека было переполнено отвращением и ненавистью…

Светало. Робкие лучи утреннего солнца проникли в пещеру. В глубине послышались возня и смех женщин и детей. Одна кормила новорожденного, другая доила козу, самые юные причесывались, заплетая свои длинные волосы в тяжелые косы, надевали бумы, повязывали головы разноцветными платками. Только сейчас Флорис заметил ослепительную красоту Зингары: вместе с Издором она служила им проводником в ночь побега. Глядя на Флориса, глаза цыганки загорались словно два уголька. Юноша улыбнулся ей и снова повернулся к вожаку.

— Ты мудр, вождь, что ты нам посоветуешь?

— Наше племя, как многие наши братья, раз в пятьдесят лет совершает святое паломничество к Великому Байкалу. Сейчас мы идем именно туда. Идем с нами, «избранник», все калос признают тебя своим королем. С нами вам ничего не грозит. Сначала солдаты гайос будут вас искать на дорогах, ведущих обратно, именно там, куда вы хотели направиться. Эти дураки потеряют много дней в своих поисках. Затем они пустят погоню во все стороны, но мы уже будем далеко. Им даже в голову не придет, что беглые каторжники побегут… в сторону каторги. После паломничества вы вернетесь с нами на запад… и ты отомстишь, гайо, ибо, судя по твоему мрачному взгляду, месть терзает тебе душу.

— Ты правильно судишь, вождь, и все-таки солдаты могут нас настичь и сурово покарать вас за укрывательство, — произнес Адриан.

— О, нет, гайо! Никто не станет искать вас среди цыган: всем известно, что мы никогда не принимаем чужаков… таковы наши законы.

— И ты сделаешь исключение, чтобы спасти нас?

— Нет, гайо, я вас усыновлю, — торжественно заявил Тамара, рассматривая шестерых своих будущих детей.

«Не так уж плохо для бастарда, — усмехнулся про себя Флорис, — отец, можно сказать, упал с неба».

Поставленный в известность Грегуар попытался привлечь внимание Адриана:

— Господин герцог, — церемонно объявил он, — вы можете поступать так, как считаете нужным, но я ни за что на свете не позволю этому оборванцу, этому босоногому бродяге меня усыновить, я еще не совсем забыл, что такое гордость.

— Замолчи, пожалуйста, улыбайся и радостно смотри на нового отца, — ответил Адриан, волоча своего верного слугу на жертвенный алтарь.

— Пошли, старый товарищ, бери пример с попа, — подбодрил его Федор и дружески ткнул локтем в бок.

Действительно, Золотий пылко бросился в объятия своих новообретенных братьев. Ли Кан дергал себя за топорщившийся на макушке черный хвостик и с сомнением спрашивал себя, «одобрит ли бог Хуанг с ногами носорога, что сын Поднебесной обретет себе такого отца».

Церемония прошла на удивление быстро. Тамара сделал маленький надрез у себя на руке и на руках беглецов. Над грудью каждого из них Издор начертал кинжалом три каббалистических знака. Флорис, Адриан и их товарищи сбросили свои лохмотья, а в обмен получили пестрое цыганское тряпье. Бритые головы скрылись под цветными платками. Зингара подошла к Флорису:

— Ты смотришься как настоящий кало… как твое имя, брат гайо?

Флорис наклонился, чтобы шепнуть ей на ухо. Его длинные ресницы коснулись щеки девушки. Впервые после страшной московской ночи Флорис радостно улыбался. Несмотря на то, что он по-прежнему был отверженным, стоящим вне закона беглым каторжником, он чувствовал себя свободным, готовым возродиться вновь. Зингара взяла его за руку и повела к одной из повозок, куда цыгане складывали свои пожитки, а потом втискивались сами.

Исполнившись отвращения ко всему, Грегуар в компании с Жоржем-Альбером и попом Золотием нашел себе место между ящиком с курами и свиньей. Федор и Ли Кан присоединились к проводникам. Словно не замечая отсутствия седла и стремян, Адриан вскочил на одного из коней, подведенных Издором.

— Быстрей, братец… быстрей, — крикнул он, протягивая узду второго коня младшему брату.

Флорис быстро схватил Зингару за талию, и легко, словно перышко, поднял ее. Ее упругая грудь коснулась его груди.

— Я должен поблагодарить тебя, — быстро сказал он, подсаживая ее на телегу, — за то, что ты первая заметила талисман.

Под взглядом его зеленых глаз девушка смутилась и, запахнувшись в свою пеструю шаль, таинственно прошептала:

— А я уже знала тебя… прекрасный Флорика…

26

— Yka… yek… yek… — прикрикивал Тамара, часто оборачиваясь.

— Псст… псст… эй… — Флорис и Адриан подбадривали коней, скача рядом с повозками вместе с Издором.

Они ехали уже несколько дней и ночей, останавливаясь только затем, чтобы покормить животных и перековать захромавших коней. Каждое утро расстояние, отделявшее их от партии каторжников и возможных преследователей, становилось все больше. Они приняли необходимые меры предосторожности, чтобы запутать следы. Женщины и дети безропотно согласились с вынужденной быстротой передвижения; они были выносливы и великодушны, как и все калос, среди которых естественный отбор начинается с самого рождения.

У своих новых друзей Флорис и Адриан учились прятаться от разношерстного населения, оседлого или же, как и они, кочевавшего по сибирским просторам.

— Посмотри, сын Флорика, вон там буряты с глазами-щелочками, — говорил Тамара, делая знак своим товарищам спрятаться в густых зарослях дикой сливы или гигантского бурьяна.

— А вон те люди обычно бывают очень злыми, это татары-кочевники, лучше с ними не сталкиваться.

На следующий день им повстречались милейшие самоеды, с которыми можно было выгодно меняться, затем туки-мусульмане, направлявшиеся торговать в небольшие новые поселения, где в свежесрубленных избах жили русские. Следуя за Издором и Зингарой, Флорис и Адриан научились ловко проскальзывать в конюшни, уводить лошадей и потом перекрашивать их.

— Господин герцог… о, нет, господин герцог… — жалобно вздыхал Грегуар, не одобрявший подобных занятий. Сидя в тряской телеге, он сокрушался при каждом новом повороте: — Ох, господин граф, когда же все это кончится!

— Послушайте, батюшка, — возмутился однажды Золотий, — вы говорите то господин граф, то господин шевалье, то господин герцог, неужели это ваша память шутит с вами такие шутки?

Грегуар с достоинством выпрямился и, оттолкнув растущую и занимавшую все больше места хрюшку, гордо ответил:

— Знайте же, мой бедный друг, что мои господа имеют право на все эти титулы, я даже имею право употреблять титул монсеньор. Мне остается только выбирать на свое усмотрение, и не болтуну-попу, вроде вас, учить меня хорошим манерам!

Золотий расхохотался, поглаживая длинную бороду:

— Грех гордыни, сын мой… грех гордыни!

— О! Значит, вы говорили по-французски, раз я вас понял, — изумленно произнес Грегуар, сообразив, что «поп» задал вопрос на его родном языке. Жорж-Альбер поднял голову и многозначительно подмигнул Грегуару. Отныне оба решили не выпускать Золотия из виду: этот поп был большим пройдохой и, похоже, знал гораздо больше, чем казалось на первый взгляд.

— Теперь мы в Азии, барчук, — заявил Федор, когда они миновали Екатеринбург.

Флорис не ощутил никакого волнения. Прошлое было позади, однако оно неотступно преследовало его.

«Совершенно очевидно, — размышлял Адриан, — Флорис чувствует здесь себя гораздо лучше, чем при императорском дворе, но черт побери, что за демон вечно искушает его и толкает от одной пропасти к другой… сумеет ли он забыть события минувшего года?»

Беглецы шли по течению реки. Тобол, держа путь в Тобольск. Начался дождь. Колеса вязли в грязи. Флорис и Адриан спешились и принялись помогать вытаскивать телеги из грязи. Лошади быстро уставали топтаться на скользкой земле, постоянно уходившей у них из-под ног. Федор словом и делом подбадривал их:

— Налево… направо… спокойней, мои голубчики… а ну, пошли, орлы, — кричал он по-украински, хлопая кнутом над мокрыми спинами животных.

Вода в реке поднялась, но пока никому не угрожала: течение было быстро, а берега высоки.

— Хочешь, я тебе помогу, Зингара? — крикнул Флорис, поворачивая назад, чтобы проследить за тремя другими повозками. Прекрасная цыганка улыбнулась, откинув волосы, выбившиеся из-под потрепанной треуголки, несомненно, стащенной ею во время бесконечных странствий. Ли Кан Юн был завернут в потрепанное покрывало, мокрое и тяжелое от пропитавшей его воды.

— Майский Цветок, горячее дыхание единорога сейчас никому бы не повредило, — крикнул он, указывая на покинутую избушку, построенную скорее всего по весне охотниками.

— Брат, — сказал Флорис, — может быть, мы могли бы остановиться и развести огонь.

С неба обрушился настоящий водопад. Люди и животные промокли насквозь и умирали от усталости. Адриан понимающе кивнул и поскакал в начало каравана, где находились Тамара и Издор. Копыта его коня звонко шлепали по струящейся по земле воде, забрызгивая все вокруг грязью. Люди уже перестали понимать, откуда льется вода.

— Это не слишком осторожно, но ты прав, гайо, — согласился вожак, — табору надо немного отдохнуть.

Все цыгане набились в хижину. Ли Кан с поистине дьявольской ловкостью сумел развести костер из отсыревших дров, чем заслужил восхищение цыганок.

— О, — скромно потупился китаец, — костер будет гореть еще лучше, если в него кинуть «кости дракона», которые добрый бог Шен-Нон иногда посылает таким беднякам, как мы; этот бог будет охранять нас сегодня ночью.

Никто его больше не слушал. Все расселись и принялись сушить одежду.

Флорис вытянулся подле Адриана и мгновенно уснул. Среди ночи он проснулся и понял, что голоден.

Сначала он хотел разбудить брата, как делал это в детстве, но тут ему показалось, что позади хижины послышался шум. Вокруг него все спали, утомленные тяжелой дорогой. В очаге вспыхивал слабый огонек. Флорис взял кинжал, схватил Жоржа-Альбера и крадучись выбрался из хижины. Дождь прекратился. Несколько крупных тяжелых капель упало ему на лицо: это была вода, стекавшая с голых ветвей ясеня. Он недоверчиво обошел хижину и заметил следы, ведущие к реке.

— Что ты на это скажешь, Жорж-Альбер? — Маленькая обезьянка терла глаза и подозрительно озиралась. Затем зверек сделал Флорису знак, означавший, что лучше бы вернуться в хижину и предупредить Адриана. Но тут взошла луна, и Флорис забыл о советах друга. Он полной грудью вдыхал влажный воздух. От земли поднимался густой теплый пар. Надвигалась страшная сибирская зима, однако сегодня природа явно решила отдохнуть. Если бы на деревьях были листья, Флорис подумал бы, что вернулась весна. До него донесся шум, и он прижался к дереву.

«Опять наживем себе неприятностей», — произнес про себя Жорж-Альбер, пряча голову на груди хозяина. Флорис взглянул на берег, затем, крепко сжав рукоять кинжала, бросился в кусты, скрывавшие большую часть берега в том месте, откуда, как ему казалось, и доносился шум.

— Ни с места, или я убью тебя.

Удивленный Флорис остановился. По колено в воде стояла совершенно обнаженная Зингара. Откинув волосы, она угрожающе направляла на него пистолет. Флорис рассмеялся:

— Ты всегда купаешься в столь поздний час, да еще вооруженная до зубов?

— Я слышала твои шаги, и испугалась, думая, что это солдат или какой-нибудь зверь, но все-таки ты лучше не подходи.

Не слушая ее, Флорис, восхищенный ее красотой, шагнул вперед. Зингара рванулась к своим лохмотьям, развешанным на ветвях кустарника.

— Эй, стой! Даже и не думай, — воскликнул Флорис, также раздеваясь.

— Уходи, или я буду стрелять.

— Невозможно, — сказал Флорис; он уже был гол, как червь. — Порох давно отсырел, так что бросай свое оружие.

Жорж-Альбер вздохнул и вскарабкался на дерево, чтобы провести там остаток ночи.

Вода была холодна. Флорис вздрогнул и направился к цыганке. Отбросив пистолет, она прикрыла руками грудь, а потом бросилась бежать туда, где было глубже. Огорченный, Флорис прошептал:

— Зингара, красотка, дикарка, не бойся меня.

Он поплыл к ней. Зингара любовалась, как его широкие плечи рассекают воду. Она хотела отбежать еще дальше от берега, но тут дно ушло у нее из-под ног. Флорис был уже рядом и подхватил ее. Почувствовав прикосновение ее нежной молодой кожи, он завладел губами девушки. Она попыталась вырваться, вертела головой, царапала его ногтями. Одной рукой Флорис сжал ее запястья, другой прижал ноги. Запрокинув голову цыганки, он вновь принялся целовать ее. Губы его умело ласкали губы Зингары. Острое желание охватило Флориса. Внезапно девушка перестала отбиваться и обвила руками его шею. Она прижалась к нему, ее бедра затрепетали под опытными ласками Флориса. Раздвинув ноги, она блаженно застонала. Флорис овладел ею, словно хищник овладевает своей добычей, а потом взял на руки и понес к берегу. Зингара подняла глаза, и он увидел, как из них катятся слезы.

«Я стал настоящим чудовищем», — словно в каком-то угаре подумал он.

— Прости меня, — произнес он, резко отпуская девушку, — не держи зла за мои поцелуи: я благодарю тебя за твою красоту. Не бойся, я ухожу. — Он взял ее руку и, забыв об их наготе, почтительно поцеловал кончики ее пальцев.

— Ты достойна быть королевой, Зингара.

Он хотел уйти. Зингара удержала его; вытянувшись на мокром песке, она позвала:

— Флорика, любовь моя, останься!

Секунду поколебавшись, он медленно опустился подле нее. Странно, но Флорис чувствовал прилив искренней нежности к прекрасной цыганке. Теперь он обращался с ней как с хрупкой вещью, покрывая нежными поцелуями все ее великолепное тело, словно прося прощения за свою грубость. Когда он вновь овладел ею, ему показалось, что он возродился к жизни, очистился от той грязи, что налипла на него с самой Москвы. Знатные придворные дамы, без счета отдававшиеся ему, увлекали его все ниже и ниже в своем падении. Надо было бежать, пасть в бездну, встретить Зингару, подарившую ему единственную свою драгоценность — свое чудесное тело и отдавшуюся ему на мокрой сибирской земле, для того, чтобы Флорис, наконец, забыл все… свое мятежное чувство к царице, своей сестре и… Юлию Менгден.

Потом они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу. Наконец холод пробрал их до костей. Завернувшись в свои лохмотья, они по-прежнему оставались на месте, не чувствуя сил расстаться друг с другом. Зингара задремала. Занималась бледная заря. Флорис осторожно высвободил руку цыганки и положил ее к себе на грудь. Внезапно он вздрогнул от удивления: запястья девушки украшал витой золотой браслет с медальоном.

— Можешь открыть его, Флорика, — улыбнулась Зингара, наблюдавшая за ним из-под полуопущенных длинных ресниц. — Видишь, я тебя не обманывала, когда говорила, что уже давно тебя знаю…

Взволнованный Флорис увидел свой собственный миниатюрный портрет и за ним такой же портрет Батистины с корявой надписью: «Моему Флорису».

— Зингара, это невероятно, откуда у тебя этот браслет?

— Мне дала его девочка, изображенная на этом портрете, — смущенно ответила цыганка, не желая признаваться в краже.

— О! Значит, ты видела мою малышку? У нее все хорошо?

— Да, она была весела, я видела ее вместе с подругой.

— А, Жанна-Антуанетта! Зингара, красавица моя, ты даже представить себе не можешь, сколько радости ты мне доставила. Но каким чудом ты встретилась с Батистиной…

— Кто она тебе? — осмелилась спросить цыганка.

— Батистина… О, это мой чертенок, она — моя сестра… мы вместе воспитывались, — уточнил он.

Теперь он любил Зингару еще больше. Ему хотелось говорить о Батистине, спросить, была ли она по-прежнему хороша, выросла ли она, но тут раздался призывный свист Жоржа-Альбера, означавший приближение неведомой опасности. Маленькая обезьянка несла караульную службу гораздо лучше бога Шен-Нона. Флорис быстро оделся и подбежал к своему другу. Яркое солнце вставало над горизонтом, и молодой человек щурился, прикрывая глаза рукой. Влажный пар поднимался над землей, казалось, что почва отдавала ту влагу, что успела впитать за ночь.

— Эй, Жорж-Альбер, что случилось?.. О! Вижу… гм… странно…

Со стороны Тюмени и Тобольска, заслонив горизонт, грозно надвигалась темная туча…

— Это, дети мои, Барабинская степь. В Сибири говорят: «Берегись, батюшка, там сам знаешь: известно, когда войдешь, неизвестно, когда выйдешь».

Вождь Тамара опустил руку. Флорис и Адриан переглянулись. Они приняли решение.

— Теперь мы должны расстаться, вожак. Для табора это слишком опасно.

— Идите в Тобольск или в Тару, где вы сможете пополнить запасы еды и укрыться от надвигающихся холодов, а мы двинемся в эти «черные земли», чтобы уйти от погони, если нас все еще преследуют…

— Эх! У кало только одно слово, сын Флорика, — ты станешь нашим королем…

Федор вскарабкался на телегу:

— Барин, похоже, что это где-то в верховьях Оби, верстах в двадцати от нас.

— И облако увеличивается, словно двенадцатиголовая гидра, — изящно выразился Ли Кан, забираясь на плечи украинца.

— О-ля-ля, — проворчал Грегуар, понявший только, что им вновь грозит опасность, — что там такое на этот раз…

Золотий воздел руки к небу:

— Пути Господни неисповедимы: сегодня ночью он держал нас в руке своей.

Флорис непочтительно подумал, что он бесспорно может отнести часть этих слов к себе, ибо он держал на руках Зингару, хотя вряд ли именно Господь руководил им сегодня ночью.

Жорж-Альбер издал пронзительный вопль. Его укусила хрюшка, Цыганки и их дети принялись бормотать молитвы. Адриан также поднялся на телегу:

— Вождь, это похоже на наступающую армию, — недоверчиво проговорил он, не осмеливаясь вслух высказать свою мысль; однако, не могли же на их розыски отправить пятьдесят тысяч человек…

— Послушай, гайо, если хочешь узнать, что это, надо подойти поближе. Возможно, это наводнение: разлились Иртыш и Туй, а может, стадо диких животных, ищущих себе пропитание. Тогда нам лучше не попадаться им на пути.

Словно подтверждая правильность слов вожака, тропинку пересекло стадо диких кабанов и скрылось в зарослях акации. Раздалось хлопанье крыльев. Флорис поднял голову. Над ними пролетала стая степных орлов. Огромные царственные птицы направлялись к верховьям Амура.

— Они правы, — воскликнул Федор, — последуем их примеру.

Вожак поднял кнут, и телеги въехали в проклятую степь, простершуюся на тысячу верст. Столь огромное расстояние довольно легко проехать за двенадцать дней в быстрых тарантасах, запряженных четверкой сильных коней. Однако совсем иначе обстояли дела с потрепанными повозками цыган. Целый день Флорис и Адриан наблюдали, как мимо проносились стада диких косуль, оленей, маралов, сайгаков: казалось, все они от чего-то убегали. Ночью пошел снег. Федор украдкой отозвал Адриана:

— Барин, мы совершили большую глупость, я только что обнаружил, что у цыган нет полозьев, чтобы заменить ими колеса, а если снег будет и дальше падать, мы не сможем ехать…

Следующие несколько дней беглецы упорно продвигались вперед. Белоснежный покров еще сильнее подчеркивал монотонность пейзажа; под ним скрылись низкорослые деревца, узловатые ползучие кустарники, торфяные болота и цветущие луга, такие прекрасные в летнюю пору. Как и его товарищи, Флорис кутался в старое одеяло. Он отбивался от мириадов мелких ледяных кристалликов, больно обжигавших глаза. Темная туча на горизонте исчезла.

— Если это было войско, — заявил Адриан, — значит, оно должно было спуститься на юг и расположиться лагерем где-нибудь под Омском.

— Ах, барин, да оборонит нас Господь от еще больших опасностей! — Федор был очень встревожен. Он буквально принюхивался к атмосфере. Покинув телегу, он то скакал вперед, то возвращался назад.

Беглецы проделали не менее двухсот верст. Внезапно снег прекратил падать. Воздух посветлел и стал совершенно прозрачным, чистым какой-то необычайно пронзительной чистотой, сверкающей и совершенно нереальной.

— Вперед, нам лучше, не задерживаясь, ехать дальше.

Казалось, все замерло, застыло в пространстве и времени. Адриан что-то крикнул, но Флорис не услышал его. Он взглянул на брата: тот был бледен. Лошади отказывались двигаться дальше. Одна из них, мотая головой и поджимая ноги, опустилась на колени.

«Мы отравились», — подумал Флорис.

Теперь упала лошадь Адриана. Флорис хотел броситься к брату, чтобы помочь ему подняться. Но движения его почему-то были ужасно медленными; он не понимал, что с ним происходит. Он повернулся к Зингаре: она улыбалась, но улыбка ее напоминала улыбку статуи. Хищные птицы прочерчивали в небе замысловатые линии и, словно сраженные молнией, падали на землю, дикие лошади пытались скакать, но скользили по мерзлой земле и падали, не имея сил заржать.

— Федор… Фед… что… происходит? — закричал Флорис, однако голос его был еле слышен.

— Горе нам, барчук, — отвечал Федор, грозя кулаком небу, — это… это мерзлота…

Флорис и Адриан почувствовали, как холод сковал им сердце, и поняли, что сейчас они вместе со своими товарищами умрут в ледяной тюрьме…

27

— Давай же… бей сильнее, хиляк.

— Но они уже приходят в себя.

— Посторонись, отойди… сейчас я тебе покажу, что такое настоящая трепка!

Флорис услышал протяжный звериный вой. Внезапно он понял, что этот звук вырвался из его глотки. Голова его откинулась назад. Сильная рука растирала ему затылок; щеки, уши, нос горели так, словно в них впились тысячи раскаленных иголок. Страшно болели ноги. Все тело горело. Однако он точно знал, что умер. Посреди нескончаемого гула, в его бедной голове зазвучал властный голос. Он исходил с того света.

— Быстро, дай мне кружку водки.

Флорис почувствовал, как ему в рот влили что-то раскаленное. Он проглотил, закашлялся, выплюнул обратно, открыл глаза, но не увидел ничего, коме сновавших взад и вперед теней. Одна тень остановилась и склонилась над ним.

— Парень приходит в сознание.

— Да, и остальные тоже.

— Знаешь, голубчик, это просто чудо; если бы мой авангард нашел вас несколькими минутами позже… черт… вы были бы уже мертвы. В этих краях мерзлота сковывает землю каждые десять лет, и она не прощает непрошеных гостей. Дабы пережить мерзлоту, надо иметь надлежащее снаряжение. В такое время земля промерзает на пятьдесят футов[24], ты только представь себе… Знаешь, меня даже в жар бросило, когда тебя привели ко мне совершенно замерзшего.

В иных обстоятельствах Флорис непременно бы улыбнулся. Но сейчас он был совершенно оглушен. Впрочем, он понимал, что слова эти адресованы именно ему. С трудом усевшись, он тут же получил дружеский хлопок по плечу, способный свалить с ног трех слонов. Это пробудило его. Он заморгал глазами и сквозь туман увидел брата и своих товарищей, которые один за другим со стоном поднимались с мест.

— Адриан… Адриан… — прошептал он, ибо всегда его первой мыслью было удостовериться, что старший брат был рядом и с ним не случилось ничего ужасного.

— Все в порядке, Флорис? — в свою очередь спросил Адриан. В его голосе звучала поистине отеческая забота, ибо он всегда тревожился за своего младшего брата.

— Ах, шельмецы, да вы совсем не изменились, — раздался зычный голос.

Какие-то люди, закутанные в толстые суконные черкески, подбитые каракулем, суетились вокруг беглецов и, исполняя бравые команды своего старшего, носили горячие угли, меха, еду. На боку у них висели короткие, слегка изогнутые боевые сабли. Их заячьи шапки, надвинутые глубоко на лоб, позволяли видеть их свирепые лица. Флорис недоверчиво прошептал:

— Казаки?

Он поднял голову и обнаружил, что находится в просторной палатке, сделанной из оленьих шкур, что объясняло, почему внутри нее сохранялось такое приятное тепло.

— Ну… ты меня узнаешь?.. — снова прогремел голос.

Флорис внимательно разглядывал высокого человека, закутанного в соболью шубу. Склонившись над ним, человек этот смотрел наполовину ласково, наполовину сердито. Его темные синие глаза под кустистыми бровями озаряли его немолодое, однако отнюдь не обремененное годами лицо. Непослушными губами Флорис попытался что-то сказать, к нему вновь внезапно вернулось детство. Все это было невозможно, потому что он знал, что человек, склонившийся к нему, мертв, но, как и прежде, прошептал:

— Да… вы мой крестный, гетман Саратов[25], и вы пришли нас спасти.

— Ах! Сынок… сынок, дай я тебя обниму, я-то тебя сразу узнал, хоть ты и умирал, хотя голова твоя и обрита, а лицо покрыто шрамами. Ах, помнишь, что я тебе когда-то сказал: «Украина никогда не забывает…»

Флорис чуть не задохнулся в объятиях старого великана, отнюдь не напоминавшего мертвеца. Молодой человек возвращался к жизни, но теперь ему суждено было умереть самым глупым образом — задохнуться от избытка чувств друга. Внезапно раздавшийся рев спас Флориса от полной остановки дыхания.

— Ай… Ай… Ай… Алаверды… Алаверды… братья мои… О, братья мои!

Федор, понявший наконец, где он находится, олимпийским жестом откинул шкуры, в которые его завернули. Забыв о своих почерневших, обмороженных руках и ногах, он плакал от счастья в объятиях четырех казаков: это были сыновья его двоюродных братьев. Но на Украине — как в Бретани, а разве там не все немного родственники?

— Федор Тартаковский, ты настоящий казак, верный своему слову, ты честно исполнил мое поручение. Все эти годы ты хорошо присматривал за моим крестником. Подойди, я благословлю тебя, — звучно произнес Саратов.

Федор покраснел от счастья. Его благородное сердце было сотни раз вознаграждено за преданность похвалой гетмана.

Ли Кан также пришел в сознание. Почесав себе макушку, он был несколько разочарован, убедившись, что бедный короткий пучок волос, почтенные остатки его косы, не выдержали холода: они остались в куске льда. Однако он был счастлив почувствовать, что жив, и поблагодарил Будду за то, что тот послал им на выручку на крыльях треххвостого льва лукавых собратьев Острого Клинка.

Жорж-Альбер потянулся и громко чихнул — он подхватил жуткий насморк. Мимо него проносили кружку с теплой водкой… Это было лучшее лекарство… и он присвоил ее.

Грегуар сел, протирая глаза, покрасневшие от мороза:

— Ах, мальчики мои… мои мальчики… Слава Богу, они живы.

— Resurrexi, et adhuc tecum, alleluia![26] — благодарственно воскликнул Золотий и добавил: — Скажи мне, батюшка, что это за люди тут вокруг?

Грегуар нахмурился, его все больше раздражала манера Золотия говорить по-латыни. Он решил раз и навсегда сбить с него спесь:

— Я не имел чести понять все, что говорили их милости, но, да будет вам известно, сударь мой, так называемый поп, мои господа узнали, как, впрочем, и я, его светлость гетмана Саратова, который держал моего самого молодого господина над купелью во время крестин перед его величеством царем, Я присутствовал при этой церемонии вместе с Федором и Ли Каном, — завершил с лицемерным смирением Грегуар, глядя на Золотия снизу вверх, чтобы увидеть, какое действие произвели его слова. Мозг строгого слуги отнюдь не замерз, а надо сказать, что в течение зимы, проведенной в Петербурге, он весьма усовершенствовал свой придворный язык, внимательно прислушиваясь к речам маркиза. Золотий не выразил особого восхищения. Разочарованный Грегуар продолжал:

— И именно его милость гетман спас нас всех от гибели десять лет назад, когда за нами была устроена подлая погоня.

— Значит, он уже к этому привык, — усмехнулся Золотий.

— Замолчите, невежа, и лучше послушайте, о чем говорят их светлости. Вы переведете мне те несколько слов, смысл которых от меня ускользает, — напыщенно произнес Грегуар, который, как мы помним, отнюдь не обладал даром постижения чужих языков.

— Где остальные мои товарищи? — забеспокоился Флорис, подойдя к гетману.

Могучий украинец опустился на корточки перед жареным козленком и предложил своим гостям его сочное, ароматное бедрышко.

— Калос вне опасности, сынок, они рядом в другой палатке. Они потеряли только одну женщину, да и той было, наверное, лет сто, если не больше, вполне подходящий возраст, чтобы умереть, — с полным ртом заявил гетман и прибавил: — Идите все сюда, когда мерзлота пройдет, мы тронемся дальше.

Пошатываясь, Флорис направился к тяжелому войлочному полотнищу, служившему дверью и затягивавшемуся при помощи веревки с золотым кольцом. Он приподнял его. Кто-то из казаков хотел ему помешать. Повелительным жестом гетман приказал остановить этого человека. Его сынок имел право делать все, что ему захочется. У Саратова никогда не было сыновей, и его стариковское сердце пело от радости, глядя на Флориса.

— Ах! Это судьба… судьба… — прошептал он, — разве я был не прав, царь… надо было оберегать твоего сына… отныне Саратов сам станет защищать его…

Задохнувшись от ледяного воздуха, Флорис снова едва не потерял сознание. Вцепившись в прочную ткань, он выглянул наружу. Степи не было видно. Вокруг, насколько хватало глаз, раскинулись сотни казачьих палаток. Палатка гетмана была больше и выше остальных. Флорис услышал, как в соседнем шатре молились цыгане, окружив тело своей королевы и готовясь к его погребению. Юноша с волнением подумал о предсказании старой цыганки, затем, успокоившись за судьбу Зингары, опустил полотнище и присоединился к своим товарищам, сидевшим возле гетмана Саратова. Последний уже расстегнул свой пояс с серебряными бляхами и поджал под себя ноги в валенках.

— Знаете ли вы, друзья, что мы следуем за вами вот уже в течение трех лук?

— Так значит, гетман, замеченная нами на горизонте темная полоса, от которой мы бежали, и была твоя армия! А мы боялись, что это солдаты, посланные императрицей или, по крайней мере, ее канцлером Воронцовым! — воскликнул Адриан.

Гетман сделал большой глоток водки и внимательно посмотрел на молодого человека, чьи живые глаза блестели на исхудавшем лице, заросшем золотистой бородой.

— Рассказывай, дружок, — произнес Саратов, разрывая руками мясо и протягивая кусок своему собеседнику. Адриан быстро рассказал гетману обо всем, что случилось с ними после их возвращения в Россию: о тайной миссии короля, о заговоре, коронации. С обычной своей сдержанностью он не стал говорить о чувстве, вспыхнувшем между Елизаветой и Флорисом. Но гетман был хитер, и он догадался о том, чего не услышали его уши. Завершая рассказ, Адриан поведал об измене Воронцова, коварной Менгден и, быть может, самой Елизаветы.

— Ах, женщины… женщины… — пророкотал Саратов, — от них всегда одни неприятности. Но что за чудная мысль пришла в голову вашему королю? И ты еще говоришь, что это великий король?.. Бр-р-р… нельзя сажать женщину на трон, эти создания не способны справиться даже с управлением собственным домом. Разве не так, хлопчики?

— О, ты прав, дорогой гетман, — хором отвечали казаки, подносившие пищу.

— В наших станицах эти визгливые бабы устраивают настоящий ад, они истощают бедных моих молодцов, и те благословляют небо, когда вновь отправляются со мной в дозор вдоль по Дону или в Сибирь. Здесь мы отдыхаем… Разве не так, хлопчики?

— О, да, дорогой гетман, — невозмутимо подтвердили шестеро казаков.

Удовлетворенный гетман повернулся к Флорису и внезапно нахмурился:

— Скажи мне, сынок, почему ты вместе с братом не помчался ко мне, в украинские степи, почему не нашел меня? Я бы не дал вам наделать глупостей, пострелята.

— Мы думали об этом, дорогой крестный, но нам сказали, что ты умер.

— Как умер?

— Кто-то из старых казаков, обосновавшихся в Петербурге, уверил Федора, что ты умер, равно как и наш дорогой князь Ромодановский; о нем нам не удалось ничего узнать.

— Ах, старый Ромо! Он действительно умер в ссылке!

— Как! — одновременно воскликнули Флорис и Адриан.

— Увы, это правда! Я слишком поздно узнал об этом. Покойной царице, негодяйке Екатерине, и ее любовнику Меншикову удалось избавиться от него, потому что он отказался предать дело Петра Великого. Ах! Князь Ромодановский спит вечным сном подле Байкала, мой мальчик… я сам приказал обустроить его могилу. А что до меня, сынок, то, клянусь святым Георгием, ты тысячу раз прав! Я просто старый дурень! Ведь я же сам приказал распустить слух о моей внезапной смерти, потому что у меня было слишком много неприятностей со всеми этими так называемыми царями и царевнами. Все они хотели воспользоваться моими казаками и сделать из них свою личную полицию. Тьфу! Мы свободны и служим царю тогда, когда нам это нравится. Я это делал для твоего отца, крестник!

Флорис вздрогнул. Впервые с ним вот так, прямо говорили о Петре Великом.

— Ах, как славно мы с ним бились, в какие походы ходили…

Гетман мечтательно умолк. Флорис и Адриан почтительно ждали.

— Баку… Баку… — проворчал он в свои огромные седые усы —…твое рождение, малыш… ах, благородная дама, твоя мать… Да, был там кто-то… Она ведь умерла, не так ли?

Флорис и Адриан удивленно переглянулись: откуда гетман мог это знать?

— Я видел ее во сне: она лежала на смертном одре. — Словно старый медведь, гетман затряс головой, отбрасывая от себя грустные воспоминания, и продолжал уже более бодрым тоном: — Только в начале лета у себя на Украине я узнал, что дочь Петра Великого Елизавета захватила власть. Я уже говорил тебе, крестник, что ни одна женщина гроша ломаного не стоит, но эта была хотя бы дочь старого друга. Поэтому я решил воскреснуть и потихонечку двигаться в Санкт-Петербург, чтобы присягнуть ей в своих дружеских чувствах. Я оповестил своих людей, собрал пятидесятитысячную казачью армию и пустился в путь. Понимаешь, малыш, я хотел поразить новую императрицу, чтобы она быстро поняла, что Украина не какая-нибудь провинция, а настоящая страна, а Саратов ее настоящий король. По дороге мы услышали много странных историй, нам рассказывали о царевиче с зелеными глазами, вылитом портрете великого царя. Поначалу я к ним не прислушивался, ведь ты же знаешь, русским только дай поговорить да повыдумывать… ну, сам понимаешь, они не такие, как мы, украинцы! Ах, правда, ведь ты русский… бр-р-р… но ты настоящий Романов… словом, мы прошли Москву и разбили лагерь под Костромой, на берегу малой Волги. Одного из своих людей я послал вперед, в Санкт-Петербург, на разведку. Он быстро возвратился, загнав по дороге двух коней: знатный вельможа, герцог и градоначальник, которого народ называл царевичем, внезапно исчез, а вместе с ним и его брат. У первого волосы были черные, как смоль, у второго — белокурые. Многие говорили, что черноволосый юноша был сыном Петра Великого. А еще один мой казак уверил меня, что когда он проезжал через Нижний Новгород, то видел партию каторжников, направлявшуюся в Сибирь. Среди них был черноволосый зеленоглазый молодой человек, на голову выше своих братьев по несчастью. Мой казак сражался за царя и видел его. Это его сын, уверял он меня, у него царская кровь.

Словом, крестник, все эти описания напоминали мне твой портрет, такой, каким он запечатлелся в моей памяти. Мои планы быстро изменились, и я решил взять своих людей и отправиться проведать своего старого товарища, сибирского атамана. И вот мы тронулись следом за партией каторжников, рискуя, в случае, если слухи окажутся ложными, сделать всего лишь небольшой крюк. Когда, миновав Пермь, мы догнали каторжан, вы уже бежали. Дурак фельдъегерь разослал во все стороны солдат на ваши поиски. Я понял, что вы были опасными «политическими». Это мне понравилось. Вы словно сквозь землю провалились. Единственный след вел к «красным языкам». Фельдъегерь презрел его, ибо был уверен, что цыгане никогда не дают приюта чужакам. А я всегда хорошо относился к этим «красным языкам», и старый инстинкт подсказал мне следовать за ними. Это было нелегко, потому что они все время заметали следы. Это утвердило меня в мысли, что они от кого-то скрываются, или же кого-то прячут. Я послал отряд на ваши поиски, а сам со всей армией принялся прочесывать местность. Вот так, крестник, один из отрядов и наткнулся на вас. Мои люди не пострадали от мерзлоты, потому что у них была меховая одежда и водка… мы поливаем водкой овес для лошадей… а люди — сам понимаешь… Словом, нашедшие вас тут же поставили палатки и принялись отогревать вас, послав за нами гонцов… продолжение вы знаете. Слава Богу, что ты потерял только свои волосы, но не голову, крестник. Но теперь вы находитесь под моей защитой, и… у меня большие планы, — завершил гетман Саратов.

— Мерзлота ослабевает, гетман, — крикнул один из казаков.

— Снимаемся с лагеря. Эй, крестник, ты сможешь сесть в седло?

— Клянусь святым Георгием, я задам трепку первому, кто посмеет усомниться в этом, — задорно воскликнул Флорис, накину на плечи черкеску и натянув на голову теплую меховую шапку, протянутую ему одним из казаков.

— Мы возвращаемся на Украину, гетман? — осторожно спросил Адриан, предпочитавший знать, куда он едет.

— Нет, дружок, мы поедем к святому озеру Байкал. Нам нужно еще сто тысяч человек, чтобы начать сражение… а после того, как мы его выиграем, я смогу умереть спокойно…

Адриан не стал расспрашивать подробнее, уверенный, что гетман собирается объявить войну татарам или монголам. Несмотря на свою осмотрительность, сейчас он был бы рад принять участие в битве; только во время сражения надо будет присматривать за Флорисом, чтобы тот напрасно не рисковал собой. Потом они отправятся на Украину, а оттуда уже легко будет вернуться во Францию.

Час спустя в Барабинской степи вновь гулял только ветер. Огромная армия казаков устремилась в Сибирь, увлекая за собой беглецов и «красных языков». Отъезд едва не омрачило печальное происшествие. Тамара отказывался принять гостеприимство казаков гайос, если он не усыновил их. Флорис и Адриан, припомнив основы дипломатического искусства, попытались убедить его, что пятьдесят тысяч детей для одной семьи будет несколько многовато. В конце концов они уговорили его ограничиться гетманом, гетман же, хотя и был человеком широких взглядов, отказался иметь отцом «красного языка». В конце концов Флорис, которому гетман не мог ни в чем отказать, выиграл дело. Теперь он с легким сердцем скакал впереди отряда. Надо признать, что помимо признательности, которую он испытывал к цыганам, его красноречие вдохновляла мысль сохранить подле себя Зингару.

Передвижение войска было так хорошо организовано, что они совершенно не страдали от холода. Каждый день пятьсот разведчиков скакали вперед и подготавливали стоянку: натягивали палатки, разжигали костры и жарили дичь, убитую казаками, исполнявшими обязанности охотников. Флорису и Адриану не раз хотелось присоединиться к ним, однако гетман упорно держал братьев подле себя, опасаясь, как бы с ними чего-нибудь не случилось. Жорж-Альбер ехал в санях вместе с Грегуаром и Золотием; последние постоянно и с упоением ссорились. Само собой разумеется, что Федор и Ли Как следовали за своими господами верхом. Косичка китайца начала отрастать, равно как и волосы других беглецов. Шрам Флориса зарубцевался, мысль о месте покинула его. Он был счастлив и более ни о чем не думал. Они покинули Барабинскую степь, не сумевшую удержать свою добычу. В Томске гетман запасся фуражом для лошадей — им предстояло проехать еще две тысячи верст. Днем Флорис скакал рядом со своим крестным, а ночью падал в объятия Зингары, дарившей ему жар своего тела. Флорис многократно овладевал ею, а затем засыпал на нежной груди смуглокожей красавицы. Рядом с палаткой цыган всегда случайно оказывалась совершенно пустая палатка. Адриан, заметивший ночные отлучки Флориса, подозревал, что палатку оставляли по приказу самого гетмана.

Казалось, что зима никогда не кончится. Посреди бескрайнего, насколько хватало глаз, белого безмолвия, Флорис потерял понятие времени. Ему казалось, что они выехали из ниоткуда и едут в никуда.

Казаки разбили лагерь на берегу Ангары, единственной реки, вытекающей из Байкала. Рано утром Флориса разбудил страшный шум; он быстро вскочил. Ледяной покров капризной реки трещал и разламывался. В изумлении Флорис взирал на это явление природы. Адриан, а с ним еще несколько казаков, также проснулись и выскочили из палатки; казаки радостно переговаривались:

— Эх, батюшка, вот она, весна-то, видите, родимая…

«Боже мой, почти целый год прошел», — подумал Адриан.

Сибирская зима погрузила их в какую-то непонятную спячку. Было начало апреля. Они покинули Санкт-Петербург в июле. Адриан был заворожен зрелищем бурлящей воды, легко швырявшей огромные ледяные глыбы. Зима терпела поражение, молниеносное и величественное. Вверх по течению виднелась небольшая сопка. На ней Флорис увидел гетмана: его силуэт четко выделялся на фоне неба. Гетман смотрел в сторону Байкала. Старому казаку не терпелось увидеть станицу своего друга атамана. Он поднял руку, и в первых лучах солнца в ней что-то заблестело. В эту минуту несколько казаков издали пронзительный вопль. Пара огромных орлов, известных своей свирепостью, грозно парила в воздухе. Чудовищные хищные птицы, избравшие для своего гнезда ту же самую сопку, где сейчас стоял гетман, кружили в опасной близости от его головы. Флорис и Адриан, слушая лишь голос собственного сердца, схватив каждый по копью, бегом бросились сопке; за ними устремились еще несколько казаков. Гетман поднял голову и понял, какая опасность грозит ему. Он был безоружен, а злобные хищные птицы, чей покой он невольно нарушил, стремились защитить свои гнезда. Самка первой бросилась в атаку. Набрав высоту, она с головокружительной скоростью устремилась на гетмана, успевшего броситься ничком на землю и закрыть голову руками. Хищник впился своими острыми когтями в спину старого казака. Второй орел летал тут же, и круги его были все уже.

— Держитесь, мы идем, — крикнул Адриан.

Флорис сделал брату знак, и они оба попытались схватить хищника за хвост, чтобы он ослабил хватку, но самец, видя, что самка подверглась нападению сзади, камнем бросился вниз и кинулся на Флориса, свалившегося от удара гигантских крыльев. Адриану удалось задеть копьем самку орла; она отпустила воеводу и накинулась на молодого человека. Гетман лежал на земле. Подбежавшие казаки подняли его, уверенные, что он мертв. Однако он быстро пришел в себя: испуг его прошел, и он удовлетворенно огляделся. Флорис и Адриан сражались с хищными птицами. Подбежали еще несколько казаков, однако некий священный ужас сковал волю этих людей, чья отвага на поле боя не имела себе равных. Старая украинская легенда гласила, что «в тот день, когда с неба спустятся орлы, настанет конец света». Даже Федор стоял в оцепенении, не решаясь ослушаться воли богов.

— Идем, Острый Клинок, поможем нашим молодым господам, — произнес Ли Кан.

Стряхнув с себя наваждение, Федор так же, как и китаец, прицелился из пистолета в страшных птиц. Гетман крикнул:

— Стойте, вы можете убить мальчиков. — Затем совсем тихо прошептал, почесывая спину, откуда ручьем струилась кровь: — Подождите немного, я им верю, они справятся. Посмотрите на моих казаков, они сражены ужасом, а когда мальчики победят, они будут смотреть на них как на богов.

— Легендарная Отвага мудро изрекает. Ты позволишь мне полечить тебя? — произнес Ли Кан, вынимая свою знаменитую мазь и прикладывая ее к ранам старого казака. Кровь тотчас же остановилась.

Флорис чувствовал отвратительный запах гнили из глотки орлицы. Птица раздирала ему когтями грудь, стараясь выклевать глаза. Ей удалось поранить ему бровь. От боли Флорис выпустил копье; оно покатилось вниз и осталось лежать в трех саженях[27] от ног Флориса. Федор вскарабкался на сопку и вложил в руку молодого человека кинжал. Почуяв опасность, птица взвилась в воздух, готовясь к новому нападению на врага.

Адриан боролся с огромным самцом. Ему удалось удержать копье, и, изловчившись, он ранил врага в горло. Оттуда хлынул поток черной крови. Хищник заклокотал, отлетел от Адриана и жестоко клюнул его в бровь. Избавившись от смертельного объятия, молодой человек взмахнул копьем и погрузил его в живот хищника. Прежде чем упасть замертво, чудовище несколько раз подпрыгнуло. Вернувшись, Адриан увидел, как обезумевшая от горя самка в ярости бросилась на Флориса. Ударами смертоносных крыльев она снова сбила его на землю. На этот раз удар ее мощного клюва пришелся в шею — орлица искала вену. Раздавленный тяжестью своего противника, Флорис нашел в себе силы приподняться на руках и погрузить нож в тело птицы по самую рукоятку. Страшное пернатое чудовище распростерлось на камнях, раскинув крылья, размах которых достигал полутора саженей. Молодые люди, пошатываясь, повернулись к гетману. Тот встал и подошел к ним. Он заключил обоих в объятия. Кровь текла из их ран, к счастью, не глубоких. Внизу сопки казаки восторженно ревели:

— Ай… Ай… Ай… Алаверды!

Зингара утирала слезы, текущие из ее прекрасных глаз. Грегуар заламывал руки. Золотий пробормотал:

— Ого! Однако, отваги им не занимать.

Жорж-Альбер выскочил из палатки, ворча про себя: «Что за шум! Меня опять разбудили».

Гетман взмахнул рукой. Флорис вздрогнул. У его крестного отца на пальце сверкал огромный изумруд; еще вчера его там не было. На камне были выгравированы хорошо знакомые Флорису слова: «Byt ро semou», сакраментальный царский приговор. Гетман Саратов проследил взгляд молодого человека и протянул ему руку. Флорис склонился и почтительно поцеловал ее. Кровь с его лба капля за каплей падала на камень. Преклоняя колено, Флорис одновременно отдавал долг уважения старому казаку и памяти того, кто почтил своей дружбой гетмана Саратова и подарил ему эту драгоценность с неоспоримым знаком могущества.

— Да, крестник, — громко произнес гетман, — это кольцо вручил мне твой отец, государь всея Руси Петр Великий. Он знал, что я найду ему достойное применение и сохраню его втайне до поры до времени. Оно твое по праву.

Флорис поискал глазами Адриана. Тот был взволнован и нежно и одновременно покровительственно обнял брата.

— Навеки вместе, — прошептал он ему на ухо.

О, да! Адриан хотел защитить своего младшего брата от всех опасностей, которые, как он чувствовал, подстерегали его повсюду.

Флорис опустился на одно колено, чтобы получить единственную вещь, оставшуюся на память о его необыкновенном отце. Голос гетмана пригвоздил его к земле:

— Казаки, встанем горой за сына Петра Великого! Вот ваш царь!

Окровавленный изумруд сверкал коварным блеском…

28

Ветер с Алтайских гор гнал маленькое суденышко на юг. Это была одна из тех старых длинных плоскодонок, узких и легких, которыми пользуются рыбаки на Байкале. Она шла со скоростью десять узлов, благодаря небольшому парусу и энергичным ударам весел, которые то поднимались, то опускались в руках шестерых гребцов. Мертвая тишина царила на борту. Ночь еще была темна, однако крики водоплавающих птиц уже возвещали о наступлении зари. Внезапно один из гребцов вздохнул, стараясь заглушить сдавленные рыдания:

— Ах, судьба… судьба…

— Ты сожалеешь? Давай повернем.

— Нет, брат… нет, плывем дальше.

Весла опустились в воду, где все еще плавали огромные куски льда, то и дело ударявшие в бока хрупкой посудины. При каждом глухом ударе Флорис чувствовал, что его сердце бьется в том же мрачном ритме, и все же сегодня утром в Иркутске был праздник. Сибиряки приехали издалека, в своих санях, запряженных оленями, чтобы поприсутствовать на обещанном спектакле. Весело перезванивали сотни колоколов. Флорис скакал на коне в сопровождении пятисот отборных казаков, державших в руках развевающиеся на ветру штандарты и хоругви, украшенные кистями, сделанными из золота и серебряных нитей. Адриан ехал по правую сторону от брата.

— Дозволь, ваше величество, принять эти скромные почести от города, который распахивает перед тобой ворота и признает тебя единственным законным государем.

Градоначальник в сопровождении знатных горожан выступил за «палисад», который по ночам защищал восемь сотен домов Иркутска. Он поклонился и протянул ключи от города. Флорис с волнением взял их. На городском гербе были изображены «на серебряном поле бегущая по траве рысь, держащая в зубах соболя». Молодой человек побледнел. Ему показалось, что соболь похож на его сестру… Елизавету! Коварная и трижды проклятая царица! Некогда он так любил ее, теперь же любовь сменилась ненавистью. Это недоброе чувство, уснувшее зимой в объятиях прекрасной Зингары, теперь всколыхнулось в нем с новой силой. На секунду в голове его мелькнула картина: он со своими войсками окружает Зимний дворец, как уже было год назад, однако теперь Елизавета падает на колени и лепечет слова пощады. Флорис до боли стиснул руки. Его уже называли «величество», значит, жребий был брошен. Великий сибирский мятеж начался.

Флорис взглянул на Адриана, пытаясь определить его отношение к происходящему. Однако лицо старшего брата было непроницаемым. Флорис вздохнул, взял ключи, поднял их над головой и воскликнул:

— Сибиряки, клянусь перед Богом и Святой Русью всегда радеть о вашем благе и оставаться достойным вашего доверия.

— Боже, храни царя! — разом закричали несколько тысяч голосов.

Жители толпились перед своими избами по пути нового императора, с великим шумом объявленного казаками. На этой земле изгнанников было легко поднять мятеж. Стоило только бросить искру, и пожар разгорался мгновенно. Искрой вполне могло быть чудо.

— О! Как он красив!

— А ты уверен, что это наш новый царь?

— Ей-Богу, Зинаида, это наш царь-батюшка.

— Благослови нас, батюшка.

— А ты освободишь каторжников, царь?

— А ты позволишь нам вернуться в Россию?

— Скажи, будешь ли ты любить нас?

— Да… да… друзья мои… я всех вас люблю.

Флорис улыбался, кивал головой, раздавал обещания, позволял народу касаться своих сапог и целовать руки.

— Все как везде и как всегда, — прошептал Флорис Адриану. — О! Я отомщу, и месть моя будет неотвратима.

— Если совесть твоя чиста, то все прекрасно, брат, — спокойно ответил Адриан, не разжимая зубов.

Флорис обернулся, задетый за живое. Ему становилось страшно, когда Адриан начинал говорить подобным образом. Горький ком подкатил к горлу. Вдали высокие снежные вершины отражались в водах озера Байкал. Федор и Ли Кан энергично отстраняли наиболее бойких женщин, готовых буквально броситься под копыта коня Флориса. Жорж-Альбер и Грегуар, обоюдно сознавая грандиозный триумф и столь же грандиозное будущее, ожидавшее их юного хозяина, издавали только презрительные звукоподражательные звуки в сторону Золотия.

Теперь Флорис и его эскорт поднимались по центральной улице, вдоль которой выстроились изящные дома, тянулись деревянные тротуары и церкви с блестящими куполами, делавшие Иркутск настоящей жемчужиной Сибири.

Гетман Саратов и атаман ожидали своего подопечного на площади Кремля, как торжественно называли старую деревянную крепость. Флорис спешился, чтобы приветствовать двух казацких вождей. У атамана была роскошная рыжая борода; его черная баранья папаха была надвинута глубоко на лоб. Он поднял руку; возгласы стихли.

— Народ Сибири, мой брат гетман и я решили встать во главе наших людей и отправиться в поход на Москву, чтобы короновать там нашего царя. Никакая армия не сможет помешать славным казакам захватить Санкт-Петербург. Мы разгромим царицыны войска и завоюем победу. Кто хочет идти с нами, чтобы добыть славу или вечную жизнь?..

Вскинулись сотни рук. Это были бывшие каторжники, ссыльные, буряты, надеявшиеся завоевать себе богатство, присоединившись к новому царю.

Флорис, одетый в мундир с золочеными бранденбурами, бледнел все больше и больше. Легкий ветерок шевелил его отросшие черные кудри. Казалось, даже его зеленые глаза померкли. Адриан понимал, что творилось в душе брата. Он мог бы ему помочь, но не стал делать этого: Флорис должен был сам сделать свой выбор.

После церемонии Флорис, не говоря ни слова, во весь опор поскакал в лагерь, разбитый на берегу Байкала, его свита последовала за ним. Они помчались мимо повозок цыган, чудесным образом переживших зиму и достигших цели своего паломничества. Вслед им неслись веселые голоса, песни, смех и визг. На дороге, превратившейся в сплошной поток грязи, копошились дети, отыскивая последние островки слежавшегося снега. Флорис расстегнул ворот, ему было тяжело дышать, на лбу выступил холодный пот. Поравнявшись со своей палаткой, он на ходу соскочил с коня. Его личные гвардейцы, с кривыми саблями на боку и кинжалами за поясом, подтянулись и взяли на караул. Ворвавшись в палатку, Флорис бросился на походную ковать и долго-долго лежал, широко раскрыв глаза и уставившись в потолок. Пальцы его непроизвольно теребили огромный изумруд. Жорж-Альбер попытался отвлечь его, но его старания были напрасны. «Мой хозяин в отвратительном настроении», — подумал зверек и отправился на берег Байкала поиграть с симпатичной нерпой, чьи длинные усы приводили его в восторг.

— Поехали, брат, — внезапно позвал Флорис, — мне хочется умчаться вдаль.

Адриан сдержал улыбку: с самого Иркутска им ни разу не удалось остаться наедине! Вскочив на свежих коней, они проехали мимо палатки гетмана: старый казак вместе со своим другом атаманом склонились над картой. Оба они приветствовали Флориса особым поклоном, наполовину по-украински, наполовину по-восточному, свойственным только казакам.

— Возвращайся скорей, царь, завтра на рассвете мы снимаемся с лагеря, — крикнул гетман, решивший отныне, не дожидаясь коронации, называть своего крестника его будущим титулом.

Молодые люди скакали по крутому берегу озера, протянувшемуся более, чем на пятьсот верст. Вдали виднелись покачивающиеся на волнах лодки. Рыбаки вытаскивали сети, полные омулей и сигов.

Флорис всадил шпоры в бока коню, тот взвился на дыбы и прыгнул с кручи на каменистый берег. Адриан следовал за ним; он шептал:

— Давай, братец… давай, я же знаю тебя…

Цыгане разбили свой лагерь возле воды. Женщины стирали белье и мыли детей. Вожак Тамара напутствовал его теми же словами, что и гетман:

— Скорей возвращайся, Флорика, мы и наши братья из других таборов пойдем за тобой до самой Москвы, ты станешь королем гайос и нашим королем…

Флорис тряхнул головой и помчался дальше. Зингара долго смотрела ему вслед: Флорис мчался к узкой косе, выдававшейся далеко в озеро и завершавшейся небольшим островком. Казалось, что рука неведомого человека проложила эту дорогу от берега, поросшего странной бурной растительностью. Священным морем называют Байкал старые сибиряки. Сам не зная почему, Флорис стремился на этот крохотный островок. Чтобы поскорей добраться туда, он, срезая путь, помчался прямо по воде, образовавшей с этим местом песчаную отмель. Невиданные рыбы с белыми плавниками, похожие на тропических бабочек, и пятнистые раки предусмотрительно убирались с пути всадников, чьи кони разбивали копытами замерзший поутру лед. У Адриана было такое чувство, что все живое, обитающее вокруг Байкала и в его водах, хранило какую-то страшную тайну, которую не под силу раскрыть никому. Братья снова ехали по твердой земле. Спешившись, они привязали лошадей к ветвям кустарника и направились к маленькой деревянной часовне. Флорис толкнул дверь: та легко распахнулась. Посреди часовни лежала простая могильная плита, поросшая мхом. Молодые люди опустились на колени и принялись соскребать мох.

— Господи, я помню его, словно это было вчера, — прошептал Флорис, прочитав надпись: «Князь Ромодановский, погиб за честь и свободу».

Флорис и Адриан долго молчали, погрузившись в воспоминания. Они думали о верном друге царя, спасшем их от тысячи опасностей и засад. Так, значит, и этот отважный человек окончил свои дни безвинной жертвой… Флорису казалось, что он вновь, словно издалека, слышит его звучный голос:

«Верность данному слову — самое большое богатство в нашем ничтожном мире».

Уже настала ночь, когда братья вернулись в лагерь. Им не было нужды говорить друг с другом. Единственный взгляд Флориса сказал все. Сестра и брат не станут оспаривать друг у друга российский трон, вовлекая в свою смертельную борьбу тысячи невинных созданий. Сегодня утром Флорис присягнул народу, и он сдержит эту клятву и поступит во благо народа. Ради царского сына не будет литься кровь…

Флорис поник в палатку гетмана Саратова. Часовой прижал палец к губам. Старый казак спал, вытянувшись во весь свой богатырский рост и не сняв сапог; даже во сне он вынашивал планы возвеличивания своего крестника. Флорис долго смотрел на него, и на глаза у него навернулись слезы. Ему становилось больно при одной лишь мысли о том, как горько будет переживать гетман его отказ от трона. Оставалось только надеяться, что он, с присущим ему умом, поймет причины, побудившие его это сделать. Юноша снял с пальца изумруд и неслышно надел его на палец крестного. Затем он нежно и почтительно поцеловал морщинистую руку и с тяжелым сердцем вышел из палатки. Он знал, что навсегда прощается с гетманом.

Проскользнув в свою палатку, Флорис собрал самое необходимое, немного поколебавшись, взял свою саблю, заткнул за пояс кинжал и пистолет, потом разбудил Жоржа-Альбера. Адриан принялся будить Федора, Ли Кана и Грегуара. Спустя несколько минут они выскользнули из лагеря и направились к берегу, где еще утром заметили легкую плоскодонку, укрытую в прибрежных кустах. Они столкнули ее в воду. Внезапно на них обрушилась какая-то тень.

— Ах! Ты покидаешь нас, Флорика, я прочла это в твоем взоре, когда ты сегодня утром скакал на коне.

Флорис тревожно выпрямился, пристально вглядываясь в темноту за спиной молодой женщины. Зингара плюнула на землю.

— Тьфу! За кого ты меня принимаешь, Флорика? Я никому ничего не сказала, они бы ничего не поняли. Но я люблю тебя, Флорика, и поэтому понимаю, что творится в твоей душе.

Флорис обнял цыганку и ласково потрепал ее по щеке.

— Благодарю, моя красавица, моя принцесса Зингара, ты спасла меня от безумия, от смерти, я никогда не забуду тебя, — произнес он, быстро целуя ее…

— Прощай, Флорика… любовь моя, — прошептала цыганка; схватив руку молодого человека, она стремительно поднесла ее к губам и сильно укусила, а затем растворилась во тьме — так же внезапно, как и появилась. Флорис разжал пальцы: рука кровоточила, а на ладони что-то блестело. Красавица-цыганка вернула ему золотой браслет с портретом Батистины. Зингара оставила себе только портрет Флориса…

— Вперед, садимся в лодку, — тихо скомандовал Адриан.

— Господин граф прав, идемте скорее, господин герцог, — проворчал Грегуар, находивший, что прощание слишком затянулось.

Верный интендант неловко перевалился через борт утлого суденышка. Ли Кан подтолкнул его и следом забрался сам, Федор легко перепрыгнул через борт. Плоскодонка закачалась. Грегуар едва не свалился за борт. Вцепившись ему в штанину, Жорж-Альбер попытался удержать его. В результате они вместе рухнули на бухту канатов. В эту минуту старый слуга опять задавался вопросом, какая опасность грозит им на этот раз и от какого врага им предстоит удирать. Он хотел спросить своих господ, но Флорис и Адриан уже стояли по пояс в воде, пытаясь столкнуть лодку с песчаного дна, Вдруг раздался хорошо знакомый шепот:

— Эй! Батюшки мои, не уплывайте без меня, нам, кажется, по пути.

— Тише, тише, идите сюда, Золотий, — отвечал Адриан, протягивая попу руку.

Тот подоткнул свою рясу, Флорис и Адриан подняли его и водрузили на борт, затем, оставляя за собой мокрые следы, забрались сами. Весла бесшумно погрузили в воды озера. Затем поставили парус. Весенний туман окутал лодку. Берег быстро удалялся.

Когда над лагерем казаков взошло солнце, горизонт уже был чист. Старый гетман увидел, как на его пальце поблескивает изумруд. Он опустил голову:

— Ах, крестник! Ты достоин Петра Великого. Он тоже смог бы презреть трон… ах, настоящий сын Романовых… царская кровь…

Спустя несколько часов казаки и цыгане, затянув протяжную песню, продолжили путь на запад. Больше не было ни царя, ни короля калос…

— Ты была мудра, королева Гузрати, ты правильно сказала, — прошептал Тамара.

Зингара в последний раз взглянула на Байкал, из ее прекрасных огненных глаз текли слезы.

— Он ушел… чтобы найти ее, единственную… проклятье мне, дочери калос… я не смогла удержать этого гайо…

Плоскодонка пристала к восточному берегу Байкала. Флорис схватил весло и уперся им в берег, пытаясь избежать столкновения со скалой. Шестеро товарищей выпрыгнули на берег, следом вытащили лодку и укрыли ее в ближайшем кустарнике, чтобы в случае грозы ее не сбросило в воду; они надеялись, что рыбаки найдут свое покинутое суденышко. Завернувшись в теплые шкуры, они наскоро поели там, что предусмотрительные Федор и Ли Кан успели захватить с собой. Жорж-Альбер потребовал запить еду. Федор указал ему на озеро. Зверек скорчил ужасающую гримасу. Невозможно, этот злосчастный казак положительно хочет отравить его.

— А теперь, друзья мои, — произнес Адриан, когда все уселись вокруг, — мы возвращаемся во Францию!..

— Ах, хвала Господу, господин граф, вот первая хорошая новость за последнее время, — радостно воскликнул Грегуар, молитвенно сжимая руки. — Не боясь показаться несведущим, я позволю себе спросить, как далеко мы находимся от Парижа, потому что, честно говоря, я уже давно перестал понимать, где мы находимся…

— Эх, старина, нам предстоит пройти около двенадцати тысяч верст, — ответил Федор.

— А сколько это будет лье? — внезапно заволновался Грегуар.

— М-м! Около трех тысяч.

— О-ля-ля! Святая Дева! — у бедняги больше не было слов, настолько он был подавлен расстоянием, которое им предстояло преодолеть.

— А какой дорогой мы пойдем, барин? — спросил Федор. Он привык во всем доверять Адриану.

— Именно это нам и предстоит решить всем вместе.

— Давайте спрячемся здесь на несколько недель, потом пересечем Сибирь в обратном направлении, двигаясь через страну киргизов, пройдем по берегу Каспия, оставим позади Черкесию и на побережье Азовского моря сядем на корабль: это самый надежный путь, — предложил украинец.

Скрестив руки и устремив взор вдаль, Флорис, бузучастно прислушивавшийся к их разговорам, вскинул голову и холодно произнес:

— Друзья мои, вы можете идти, куда вам будет угодно. Что же касается меня, то я никогда больше не вернусь в Россию.

Адриан смотрел на брата. Рана Флориса еще была слишком свежа.

— Счастье Дня, — улыбнулся Ли Кан, помахивая черной кисточкой, являвшей собой отрастающую косичку, — давай пойдем по дороге, одна лишь мысль о которой веселит сердце праведника и окутывает его нежным, словно у пальмовых цветов, ароматом.

— Ты хорошо сказал, друг мой, ибо я сам иду именно туда, — воскликнул до сих пор молчавший Золотий; казалось, он прекрасно понял Ли Кана.

Адриан вопросительно посмотрел на него.

— Тогда, — продолжал Золотий, — нам надо будет подняться по долине Селенги, пересечь Монгольское плато и…

— Пройти через Чонг-Куо, Срединную империю, Центр Мира[28]! — в экстазе перебил его Ли Кан.

— Вы оба просто с ума сошли, — воскликнул Адриан. — Монголы никогда не пропустят иностранцев через свои земли, а китайцы отрубят нам голову или посадят на кол.

— Ах! А-а-а, — застонал Грегуар, теряя сознание. Чтобы привести его в чувство, Жорж-Альбер брызнул ему в лицо водой из озера.

— О, Счастье Дня, монголы и китайцы миролюбивы и очень хорошо воспитаны, а я, Ли Кан Юн, буду защищать вас своим крылом дракона.

Флорис улыбнулся:

— Черт побери, ты прав, Ли Кан. Я согласен с тобой, мне давно хотелось увидеть твою страну.

Федор и Адриан колебались, не без основания сомневаясь в «оборонительной силе» Ли Кана.

— Послушайте, — рассудительно начал Адриан, — давайте подумаем вместе, может быть, есть еще дорога, о которой мы просто забыли.

— К черту сомнения, со мной вы ничем не рискуете! — воскликнул Золотий.

— Но, Бог мой, кто же ты? Конечно, ты не поп и не русский, — произнес Адриан.

— Разумеется, нет, друзья мои, я иезуит, отец дю Бокаж.

— Но… вы… богохульствуете… преподобный отец, — пролепетал Адриан.

— Да, сын мой, однако ни дьявол, ни Господь Бог сейчас нам не помощники.

— Зачем вы идете в Китай, отец мой? — спросил Флорис.

— О-о! Насаждать в Китае христианство, делать из китайцев правоверных христиан и повидать моих добрых друзей иезуитов, являющихся советниками императора.

— Скажите мне, почему вы решили идти через Россию? — все еще недоверчиво спросил Адриан.

— Эта дорога ничуть не лучше и не хуже других, а… я не люблю путешествовать по морю.

— Значит, вы уже раз шли вместе с партией каторжников?

— Да, сын мой, когда я направляюсь в Китай, мне вечно не везет, у меня все время случаются какие-то мелкие неприятности по дороге: но оставим это и поблагодарим небо за его благорасположение, и вперед…

Подобрав рясу, отец дю Бокаж упругой походкой ступил в долину. За ним последовал Ли Кан, восхищенный тем, какой оборот приняли события. Братья рассмеялись, видя растерянные лица Грегуара и Федора, которые за время их совместного пути успели не раз поругаться с «попом» Золотием.

— Итак, жребий брошен. В путь, друзья мои, — объявил Адриан.

— О! Господин шевалье, все, что вы тут говорили, для меня совершенно ничего не означает, — пробормотал Грегуар, нарочито медленно поднимаясь с земли.

Флорис обнял его, подхватил под мышки и со смехом закружил:

— Эй! Эй! Остановитесь, что вы за ребенок! — кричал старый слуга.

— Идем же, трусишка, с нами ничего не случится, два «Сына Неба» защищают нас.

29

Флорис прищурил глаза, опаленные соленым ветром. Он повернулся к своим товарищам. Адриан вместе со всеми стоически переносил отсутствие воды. Солнце стояло высоко в небе, окутывая горизонт легкой золотистой дымкой. Вокруг них во всей своей бескрайней песчаной желтизне простиралась пустыня Гоби, соленая и наполненная куджиром.

— Если мы здесь умрем, дорогие дети мои, — с улыбкой произнес отец дю Бокаж, который с того дня, когда перестал существовать поп Золотий, старался проявлять как можно больше своих талантов, — то куджир, в сущности представляющий собой селитру, сохранит наши тела в целости до самого Страшного суда… да… Египтяне пользовались им для бальзамирования мумий.

— О-ля-ля! Господин аббат, значит, в поисках его они добрались и до этих краев? — хрипло воскликнул Грегуар; горло его совершенно пересохло.

— Нет, сын мой, им хватило его в собственных пустынях.

— О-ля-ля, господин аббат, я предпочел бы исповедаться уже сейчас, — простенал бедный интендант.

— Наверное, разумнее было бы сначала найти какой-нибудь источник, — примиряюще сказал Адриан.

— Если на то будет воля Господа, мы найдем его, — ответил отец-иезуит.

Жорж-Альбер испустил пронзительный крик и указал на видневшуюся вдалеке тень, напоминавшую тень от зарослей кустарника. Маленький зверек не любил воду, однако ему совершенно не хотелось превращаться в мумию.

— Вперед, мужайтесь, друзья мои, я уверен, что Жорж-Альбер что-то нашел, — промолвил Флорис, хлопнув по боку своего длинношерстного, словно медвежонок, пони.

В последней слободе на реке Бура они сумели выменять этих выносливых маленьких монгольских лошадок и немного провизии на золотой браслет, единственное их богатство. Флорис с грустью расстался с этой безделушкой; он оставил себе портрет Батистины, повесив его на шею вместе с талисманом.

Всадники заставляли своих скакунов бежать так резво, как только тем позволяли их короткие ноги. Ноги Флориса почти касались земли. Ему казалось, что он едет не на лошади, а на огромной крысе.

Все облегченно вздохнули: Жорж-Альбер не ошибся. В маленькой лощине, заросшей кустами и маленькими деревцами, чудесным образом струился ручеек. Он с шумом и брызгами разбивался о каменистую почву и вскоре вновь терялся в песке. Флорис и Адриан помогли спешиться Грегуару, затем всем остальным и, отпустив коней, тотчас же принявшихся шумно пить воду и жевать ветки кустарника, легли на землю рядом с остальными и стали пить.

Флорис со смехом швырнул в воду Жоржа-Альбера.

— Эй, старина, это будет получше, чем вино короля!

Жорж-Альбер скорчил задумчивую гримасу и обрызгал своего хозяина. Флорис скинул мундир и рубашку, чтобы как следует умыться и одновременно поиграть с Жоржем-Альбером. Ему доставляло удовольствие засовывать под воду голову зверька, а потом смотреть, как тот старается окунуть его самого. Жорж-Альбер раздувался от гордости и изо всех сил нагибал голову молодого человека. Внезапно Флорис почувствовал, как обезьянка прыгнула к нему на спину и потянула его за волосы. Он решил, что она придумала новую игру. Однако Жорж-Альбер когтями вцепился ему в шею и цапнул за ухо. Флорис еще глубже погрузил голову под воду и шумно зафыркал. Зверек отцепился от него. Еще несколько минут голова Флориса оставалась под водой; юноша наслаждался лаской благотворных струй. Наконец у него кончился воздух, и он вновь выпрямился во весь рост. И тут он понял, почему Жорж-Альбер пытался оттащить его от воды. Его товарищи также с изумлением взирали на край лощины, возвышавшейся у них над головами.

— Смерть Христова, — воскликнул Флорис, готовый кинуться к оружию, оставшемуся на берегу ручья.

Адриан сделал ему знак не двигаться, а отец дю Бокаж — не ругаться. Наверху, окружив их со всех сторон, выстроилось не меньше сотни монгольских всадников. Они потрясали ярко раскрашенными луками, готовые в любую минуту выпустить острую стрелу в сторону чужеземцев.

— О чем вы думаете, — приглушенно заговорил Флорис, — посмотрите, они же до сих пор не осмелились выстрелить. Федор, ты вполне сможешь уложить десяток своей саблей, и я тоже, а ты, Адриан, хватай пистолеты, они к тебе ближе всего, передай один Ли Кану, и стреляйте, наверняка они никогда не видели огнестрельного оружия, и наши выстрелы до смерти напугают их. Ну что, начинаем?

— Нет, позвольте мне заняться ими, я умею говорить с такими людьми, они у меня быстро станут кроткими как ягнята, — заявил отец дю Бокаж, и, достав с груди распятие, начал медленно подниматься навстречу всадникам.

Флорис и Адриан принялись разглядывать своих возможных противников; это были люди со смуглыми, отливавшими медью лицами, одетые в длинные кожаные рубахи красного цвета. Их раскосые глаза были наполовину скрыты огромными мохнатыми шапками, украшенными коралловыми побрякушками и тремя длинными лентами, висящими сзади. У них был гордый и дикий вид.

— Mourgou Likou (наше почтение)… — торжественно начал преподобный отец.

Однако друзьям не удалось дослушать окончание речи отца-иезуита. Двое всадников, потрясая копьями, соскочили с коней. Флорис и Адриан закрыли глаза. Сейчас монголы пронзят отца дю Бокажа, а они стоят слишком далеко, чтобы защитить его. Но всадники всего лишь легонько ударили бедного святого отца по голове, чтобы заставить его замолчать, затем быстро связали ему руки, заткнули рот и бесцеремонно перекинули через седло одного из пони.

— Давай, хватай пистолеты, сейчас самое время, — зашептал Флорис.

— О, нет Майский Цветок! Беспрерывная Молитва не знал магических слов, уступи же место моему горячему дыханию.

Маленький китаец мягко вышел из воды и приветствовал монголов троекратным почтительным поклоном до самой земли. Затем он воскликнул:

— Om ma n’i pad ma houm (О великий Лотос)!

Флорис и Адриан с надеждой переглянулись, зная, что монголы приписывают этим словам поистине волшебное значение. Но, наверное, у Ли Кана было плохое произношение, ибо ему была уготована та же участь, что и достойному иезуиту, с той разницей, что им занялись четыре красных дьявола. Китаец показался им помоложе и помускулистее, нежели отец дю Бокаж.

— А-а-а… О-о-о… Ко мне… на помощь, господин герцог, вы же сказали, что с нами ничего… не случится… — укоризненно завопил Грегуар, на которого предательски напали сзади несколько спустившихся в лощину всадников.

Флорис и Адриан повернулись с быстротой рыси. Выскочив из воды, они пустились догонять своего старого друга. Монголы оставили Грегуара к приготовились к встрече молодых людей. Флорис ударил кулаком в лицо одного из монголов, который тут же упал, удивленный столь неожиданными приемами борьбы, которые ему явно были незнакомы. Тем временем молодой человек схватил другого монгола, оторвал его от земли, раскрутил над головой и, словно снаряд, запустил им в его товарищей, рухнувших, словно карточный домик. Адриан схватил за шиворот двоих монголов, стукнул их друг о друга и быстро выпустил из рук, отчего они в полуобморочном состоянии рухнули на землю, и обернулся к следующим нападавшим, которые, проявляя впечатляющую осмотрительность, прикрываясь щитами, осторожно спускались в лощину. Опасения их были не напрасны, несмотря на то, что Федору уже удалось уложить двух или трех монголов, он неожиданно разъярился и издал боевой казачий клич:

— Ай… яй… яй… Алаверды![29]

Монголы замерли: их барабанные перепонки не привыкли к подобным звукам. Они быстро принялись совещаться. Стрелки из лука ожидали приказа, которого все не было, и, казалось, с трудом сдерживали стрелы, готовые сорваться и полететь в кого-нибудь из своих.

— Федор, бей вон тех, а мы займемся остальными, — закричал Флорис, подняв огромный камень и швырнув его наверх. Тем временем Адриан, схватив саблю, со свистом раскрутил ее у себя над головой. Оглядевшись, Федор с ревом бросился к деревцу, выдрал его с корнем и, словно средневековый рыцарь, с деревцем наперевес бросился на врага, сметая все на своем пути. Жорж-Альбер также принял самое живое участие в сражении: он кусал монголов за голые икры, прикрытые кожаными рубахами. Монголы брыкались и взвизгивали, не понимая, откуда совершается нападение. На краю лощины их командир начал выказывать признаки нетерпения. По его знаку к неукротимой четверке начал спускаться новый отряд. На этот раз противников было не меньше пяти десятков. Флорис, Адриан и Федор пали, сраженные численностью, успев, однако, вывести из строя не менее двух десятков воинов. Наконец, все путешественники были извлечены из лощины.

У Флориса была рассечена губа, у Адриана разбит лоб, а единственный глаз Федора заплыл, утопая в огромном синем пятне, растекавшемся вокруг него. Жорж-Альбер потерял один зуб, однако ранения монголов были значительно серьезнее. Всех узников, включая обезьянку, тщательно связали, заткнули им рты и по знаку командира отряд двинулся на юг. Всадники скакали всю ночь. Ранним утром Флорис заметил, что они покинули Гоби и теперь направляются к какой-то горе. Похолодало. На тучных высокогорных пастбищах паслись дикие лошади.

Адриан, ехавший рядом, несмотря на кляп, тихо выругался и подтолкнул брата, устремив свой взгляд вдаль. Флорис проследил за его направлением: в огромном скалистом цирке, на высоте приблизительно двухсот саженей разместился необычный город. Крошечные пони резво поднимались по отвесной каменистой тропе. Когда они подъехали поближе, Флорис увидел, что это было своего рода разборное поселение: дома, сплетенные из ивовых прутьев, скреплялись друг с другом, а также прикреплялись к скалам с помощью кожаных ремешков. Монголы выходили из своих жилищ и смотрели, как воины везли пленников.

«Вот почему нас не убили на месте, — подумал Флорис, — они хотели похвастаться своей добычей».

При появлении пленников очень странно вели себя женщины. Лица их были открыты, они, смеясь, бегали вокруг узников, показывали на них пальцами и били себя в грудь, отчего их длинные косы, концы которых были украшены кусочками серебра, жемчугом или драгоценными камнями, мелодично звенели. Одна из них стянула с себя свой остроконечный шелковый колпак и натянула его на Флориса, что страшно развеселило ее товарок.

«Интересно, что это они так веселятся, — думал молодой человек, невольно улыбаясь при виде суетящихся девиц, — в конце концов, если они нас и убьют, то сделают это с искренней радостью».

Всадники остановились перед «дворцом», как, судя по размерам этого плетеного сооружения, прижавшегося к скалистой стене и покрытого красным войлоком, могли судить Флорис и Адриан.

По площади расхаживали ламы в желтых балахонах и солдаты в длинных черных плащах. Раздался гонг, следом зазвучали цимбалы. Воины быстро спешились, спустили пленников и поклонились до самой земли. Флорис и Адриан последовали их примеру, однако, не привыкнув к восточным приветствиям, когда при поклонах голова касается земли, они с любопытством смотрели на приближающийся кортеж. Ламы играли на однострунных инструментах, напоминавших скрипку. Они вышагивали впереди женщины, лицо которой было скрыто вуалью, а голову украшал красный тюрбан с огромным бриллиантом. За ней следовало множество женщин, также с закрытыми лицами. Должно быть, это была свита, ибо одеяние, по пышности превосходившее все прочие, свидетельствовало о ее благородном происхождении. Широкий плащ из голубого с золотом шелка ниспадал с плеч, наполовину скрывая тунику и широкие шаровары, перетянутые двенадцатью переплетенными полумесяцами, которые вместе составляли огромную бриллиантовую брошь. Жорж-Альбер, сидевший рядом с молодыми людьми, внезапно занервничал; он застонал и, корчась, принялся кататься по земле. Чтобы приободрить его, Флорис дружески подтолкнул его плечом, ибо руки его по-прежнему были связаны, и продолжил свои наблюдения. При прохождении кортежа народ опускался на колени и читал молитвы. Внезапно один из солдат заметил, что Флорис и Адриан безмятежно наблюдают за происходящим. Он поднял плеть, чтобы заставить их отпустить голову. Женщина под вуалью, которая вот уже несколько минут наблюдала за пленниками, жестом остановила его и подошла к молодым людям. Ламы семенили впереди, оглашая воздух дребезжащими звуками. Королева или принцесса, ибо женщина, без сомнения, принадлежала к царственным особам, внимательно рассматривала Флориса и Адриана. В узкой щелочке между тюрбаном и белой вуалью виднелись огромные черные глаза. Флорису даже показалось, что она смеется. Она что-то сказала, но так тихо, что юноша не услышал. Один из лам быстро наклонился, сгреб Жоржа-Альбера и вручил его принцессе. Флорис попытался возразить, однако кляп был прочен, и протест его остался втуне. Кто эта негодная мусульманская нахалка, затесавшаяся среди буддистов, и по какому праву она осмелилась утащить его друга? Флорис встрепенулся, но один из солдат ударил его по плечу и вынудил опуститься на колени. На этот раз Флорис был совершенно уверен, что он слышит насмешливое хихиканье; звуки голоса показались ему знакомыми. Жорж-Альбер совершенно позабыл о своем хозяине; освобожденный от пут, он сладострастно обнимал принцессу. Последняя уже собиралась уходить, однако внезапно передумала и уставилась на Адриана. Золотые кудри юноши слиплись от крови, еще сочившейся из раны на лбу. Принцесса взялась за кончик своей вуали, нежно отерла раненому лоб и удалилась, сопровождаемая толпой священнослужителей и свиты, оставив за собой тонкий запах духов. Флорис повернулся к брату: тот улыбался. Его голубые глаза с синими искорками блестели непривычно ярко.

Солдаты освободили шестерых пленников от кляпов и настойчиво, но отнюдь не грубо, втолкнули их во «дворец». Внутри он был еще более огромен и просторен, чем снаружи, ибо монголы использовали также естественные пещеры. Гора была изрыта, словно сыр, они обустроили ее и с помощью замысловатых перегородок из ивовых прутьев разделили на множество покоев и залов. Пол был покрыт туркестанским ковром и серебристыми циновками. Медные и позолоченные идолы, украшенные драгоценными камнями, простирали свои многочисленные руки над троном, где восседал мужчина звероподобной наружности. На голове у него была остроконечная шелковая шапка, затканная золотом, а в черной косе блестели алмазы. Его пунцовый халат был распахнут, позволяя видеть висящий на поясе длинный кривой кинжал поистине устрашающей величины. Чувствовалось, что это страшное оружие нередко покидает свои ножны, и, удерживаемое поистине стальной рукой, отсекает головы непокорным.

— С подобным типом разговор наверняка окажется коротким, — шепотом сказал брату Флорис, но тот, казалось, был погружен в собственные мысли и ничего не ответил.

— Gourouna kikou (На колени)! — воскликнул один из стражей трона, в то время как другие стражники мягко, но властно принудили пленников преклонить колени.

«Однако, как им это не надоест», — подумал Флорис, осознав, наконец, что он понимает все, о чем говорят вокруг, с той самой минуты, как их схватили монголы. Достойный Ли Кан оказался весьма предусмотрительным наставником.

— Вы находитесь перед Великим Моголом, — объявил страж, видимо, исполнявший роль церемониймейстера.

Флорис подскочил. Значит, этот таинственный владыка, духовный наследник Чингисхана и Тамерлана, действительно существовал…

— Чужестранцы, вы без разрешения вступили в мои владения, вы должны быть наказаны.

У Великого Могола был визгливый голос. Он смотрел на коленопреклоненных пленников хитрым и одновременно кровожадным взором.

— Светило мира, — запротестовал отец дю Бокаж, — наши намерения были чисты…

— Замолчи, когда говорит Галдан Черен-хан, — заорал один из стражей.

Его окрик вернул витавшего в облаках Адриана на землю. Он был наслышан об этом владыке, прославившемся своей жестокостью и воевавшем со всем миром, пытаясь сохранить свою пришедшую в упадок империю. Галдан Жестокий поднял руку; кольца в форме змей обвивали его пальцы.

— Вы будете преданы смерти в следующее полнолуние. До тех пор вы мои гости. Вас будут держать взаперти до самой казни, однако женщины племени и мои наложницы будут приходить к вам. От вас самих, о чужестранцы, зависит усладить свои последние дни.

— Мы попали в руки сумасшедшего маньяка, — шепнул брату Флорис.

Адриан выпрямился:

— Великий Могол, мы имеем право знать, какая смерть нас ожидает.

— Ты храбр, чужестранец, но сердце твое покроется коркой ужаса, а кровь, бегущая в жилах, позеленеет от страха, — с мрачной усмешкой произнес Галдан Черен-хан; его тяжелый злобный взгляд вполне мог бы обратить в бегство дюжину носорогов. — Мои ламы, весьма сведущие в своем деле, на площади, при большом стечении народа, вырвут вам ногти и глаза специальными золотыми щипчиками, в то время как палач будет полосовать ваши спины десятихвостой плетью со стальными когтями и лить кипящее масло в ваши раны. Ха-ха-ха! А если вы после этого еще останетесь живы, вас посадят на кол и будут вращать, словно пугало, о… хо… хо… хо!

Галдан Жестокий взмахнул рукой. Стража, не переставая кланяться, увела пленников.

Их поместили в одно из плетеных сооружений, жавшееся к скалистой стене и разделенное на шесть довольно удобных клетушек. В них стояли настоящие кровати, покрытые пушистыми шкурами, сундуки, ковры и неизменные идолы. Флорис и Адриан приободрились: до следующего полнолуния было еще немало времени, они наверняка сумеют придумать способ, как бежать отсюда. Прежде чем войти в «тюрьму», Флорис обернулся и окинул взором плетеный город. Каждый камень, каждая тропа, каждое углубление в скале, казалось, были под охраной солдат в красных кожаных рубахах.

— Черт побери, это будет гораздо сложнее, чем казалось на первый взгляд, — прошептал он.

Адриан кивком головы указал на десяток солдат и лам, наблюдавших за их размещением. Их развязали, принесли тазы для умывания, одежду, еду и питье. Адриан взял предложенную ему ламой деревянную чашку, наполненную водкой с молоком, и выпил. Это приободрило его.

— Действительно странно, отчего это они так заботятся о нас, — произнес Адриан.

Грегуар поддержал его размышления:

— О! Господин герцог, у этих монголов странные манеры, а их король совершенно не похож на нашего, но как они гостеприимны!

Флорис и Адриан предпочли умолчать и пока оставить в неведении своего верного слугу относительно намерений Галдан Черен-хана.

Федор, ворча, обошел отведенные ему апартаменты:

— Барин, я тебе верно говорю, нельзя нам здесь долго оставаться, это место не для нас.

Ли Кан, казалось, совершенно забыл об ожидавшей их печальной участи. Он был в восторге вновь оказаться среди «буддистов» и объяснял ошеломленным ламам, каким образом он потерял свою косу.

Отец дю Бокаж на всякий случай принялся читать молитвы.

— In manus tuas Domine commendo spiritum meum (В твои, Господи, руки вручаю я свою душу).

— Ваша молитва несколько преждевременна, преподобный отец, — нарочито оптимистическим тоном произнес Адриан.

Разместившись, Флорис с удовольствием натянул голубую хлопчатобумажную блузу, ибо его собственная рубашка осталась лежать в лощине. Солдаты вышли из комнат и встали на караул перед выходами. Один из лам принес узникам роскошный обед. Очевидно, их хотели приободрить.

— Итак, — заявил Флорис, набрасываясь на жареную змею, сдобренную ароматическими травами, — до следующего полнолуния можно считать Великого Могола очаровательным хозяином. А кстати, сколько у нас времени, чтобы подготовить побег?

— У нас впереди четыре ночи, Майский Цветок.

— Гм, что ты на это скажешь, Адриан?

Как раз в эту минуту старший брат разом проглотил чашку чая с соленым маслом. Скривившись, он поставил ее на пол, но испуганный лама поспешил ее вновь наполнить. Помолчав, Адриан произнес:

— Друзья мои, для побега нам надо раздобыть монгольские костюмы. Четырех дней слишком мало, чтобы завязать полезные знакомства и как следует изучить местность. Похоже, эта гора действительно отрезана от остального мира. Подождите, кажется, этот человек хочет что-то сказать.

Действительно, лама, блаженно улыбаясь, предложил Адриану миску с вареным мясом тигра.

— Кушай, благородный пленник, это очень вкусно и очень полезно для сохранения сил.

— Благодарю тебя, достойный лама, но я больше не голоден, — ответил Адриан.

Казалось, отказ чрезвычайно огорчил ламу.

— Это нехорошо, ты должен сохранить свою силу, чужестранец, до самой смерти.

— Конечно, благородный лама, но мысль о собственной казни несколько огорчает меня.

Отец дю Бокаж открыл было рот, однако Флорис знаком попросил его замолчать. Он гораздо больше доверял брату, нежели речам иезуита.

— О благородный чужестранец, клянусь бесценным лотосом, смерть есть новое рождение, а перед тобой целых четыре дня наслаждений.

— Да, согласен с тобой, благородный лама, целая вечность.

— Ваша смерть будет радостной, будет устроен большой праздник. В этот день Галдан Черен-хан женится на великой султанше.

— О! Это, наверное, та принцесса, которую мы встретили; но разве она мусульманка? — небрежно спросил Адриан, беря, к великому удовольствию ламы, кусочек тигрового мяса.

— Ах, съешь также эти маленькие коготки, обсоси их как следует, почтенный чужестранец, они укрепляют тело и возбуждают кровь. Да, принцесса мусульманка, но она собирается отречься от своей веры в день вашей смерти, — сладко улыбаясь, ответил лама. — Есть ли у вас еще пожелания?..

— Нет, достойный лама, мы благодарим тебя за твою заботу.

— Я удаляюсь, чтобы помолиться божественному лотосу. Отдохните немного, и мы пришлем вам женщин.

Адриан, исполненный решимости проникнуть в окружавшую их тайну, поймал ламу за полу его желтого халата.

— Нет, брат лама, никаких женщин, мы хотим побыть друг с другом до самой казни.

Буддистский священник недовольно поморщился и почесал свою гладко выбритую макушку.

— Галдан-хан разгневается, а в гневе он подобен дракону. Он может снести мне голову, если я принесу эту печальную новость. О, чужестранцы! Наши женщины очень красивы, очень нежны и очень покорны, — уговаривал лама.

— Послушай, лама, клянусь бесценным лотосом, мы не желаем видеть ваших женщин, если только ты не объяснишь нам, почему Галдан-хан непременно хочет нам их прислать.

— О! Если я вам скажу это, чужестранец, Галдан-хан отрубит мне голову дважды.

— Однако это меня еще больше удивляет, — улыбнулся Адриан.

Лама колебался и долгое время вглядывался в лица пленников, надеясь найти того, кто был бы настроен иначе, нежели Адриан.

— Он наш главный белый вождь, — произнес Флорис, смиренно опуская голову. — Если наш вождь приказывает: никаких женщин, мы должны подчиняться, лама, такова наша религия.

— А что, и китаец тоже должен? — подозрительно и немного небрежно спросил лама, ибо любой монгол чувствует себя на сотню локтей выше любого китайца — именно подобные чувства внушают им сыны Поднебесной.

Ли Кан хотел ответить, но ему, как и отцу дю Бокажу, доверия не было. Флорис не дал ему сказать:

— О! — быстро ответил он, — это ненастоящий китаец, была гроза, и он просто свалился с хвоста бога Хо. Он должен подчиняться нашему великому вождю.

Лама сощурил глаза и нахмурил брови — видно было, как он мучительно размышляет. Флорис и Адриан едва не расхохотались, хотя прекрасно понимали, что сейчас им, в сущности, не до смеха. Адриан с непоколебимым видом скрестил руки на груди и оттолкнул тарелку с мясом тигра. Лама понял, что ему не удастся переубедить этих упрямцев. Тогда он огляделся, дабы убедиться, что их никто не подслушает. Внизу сквозь ивовые прутья виднелся густой лес коротких сапог и красных кожаных рубах. Узников прекрасно охраняли снаружи, но никого не интересовало, чем они заняты внутри. Лама сделал им знак подойти к нему поближе:

— О, чужестранцы! Беру в свидетели бесценный лотос, наш народ поражен таинственным недугом.

Флорис и Адриан удивленно переглянулись.

— Продолжай же, брат лама, что это за недуг и при чем здесь мы?

— Наши мужчины и наши женщины стали бесплодны. У нас больше не рождаются дети. Великий Могол узнал, что чужестранцы не болеют такой болезнью, поэтому он хочет попробовать дать вам наших женщин, а потом казнит вас, дабы вы навсегда забыли о них.

— Нам понятны тревоги Великого Могола, — серьезно ответил Адриан, — и ты был прав, о достойный лама, что рассказал нам о них; но ведь чтобы как следует «исполнить работу», нам потребуется по крайней мере три или четыре луны… а может быть, и больше. Наш белый лама, которого ты видишь перед собой, должен попросить нашего Бога, чтобы семя оказалось плодородным.

Отец дю Бокаж, заметив, что Адриан указывает пальцем именно на него, проворчал:

— Наглец, дух Господень не станет вмешиваться в столь нечестивые дела.

— Добрый мой лама, — продолжал Адриан, не обращая внимания на иезуита, — иди к Великому Моголу и скажи ему, что четверо сильных и здоровых мужчин готовы всемерно преумножить население подвластных ему гор и равнин, но на это нам потребуется время. Если он не даст нам его, ничто не заставит нас согласиться принять ваших женщин.

Лама воздел руки к небу и возопил:

— Бесценный лотос, образумь Галдан Черен-хана, позволь моей голове вернуться сюда на моих собственных плечах.

Флорис и Адриан подождали, пока буддистский священник выйдет, и только тогда позволили себе засмеяться.

— Простите, господин герцог, но что смешного вы находите в нашем положении? — спросил Грегуар, наливая себе еще водки с молоком.

Братья задумались, однако все же решились ввести старого друга в курс дела.

— Итак, добрый мой Грегуар, — завершил Флорис, — теперь тебе известно все, что нас ждет; пытки, которых мы попытаемся избежать, и монгольские женщины — от этих деваться некуда. Впрочем, относительно женщин ты можешь быть спокоен, среди нас четверо молодых и сильных мужчин…

— О! Простите, господин герцог, — к великому удивлению Флориса и Адриана запротестовал старый интендант, — не знаю, что об этом думает преподобный отец, но относительно себя… могу вас заверить, что вас будет не четверо, а пятеро…

— Как! Но… — в один голос воскликнули Флорис и Адриан.

— А так, господин граф, у меня только одно слово, а я сказал, что нас будет пятеро.

— О! Сын мой, грех гордыни, плотский грех, грех…

— Ах, господин аббат, после я исповедуюсь…

Появился лама, запыхавшийся от быстрого бега; голова его прочно сидела на плечах.

— Бесценный лотос выслушал меня, чужестранцы. Галдан-хан принял решение. Он дает вам четыре луны и откладывает свою свадьбу до дня вашей казни, но чтобы достичь лучших результатов, он требует шестерых мужчин…

Все взоры обратились к отцу дю Бокажу; тот с лицемерным смирением сложил руки и покачал головой:

— Конечно, дети мои, чего не сделаешь ради общего дела, я готов принести эту жертву, но плоть моя… ах, да будет небо мне свидетелем!

— Вот видишь, лама, пожелания Великого Могола будут исполнены, — заявил Флорис, и, не удержавшись, звонко рассмеялся, хлопнув брата по плечу.

— Что ж, быстренько за работу, да поможет нам бесценный лотос, — поддержал брата Адриан.

Лама приподнял войлочный занавес, служивший дверью. Несколько сотен женщин выстроились в длинную очередь; воины в кожаных рубахах поддерживали среди несчастных страждущих поистине образцовый порядок. При виде шестерых мужчин женщины радостно завизжали и замахали косами.

— Похоже, барин, — заметил Федор, прищурив свой единственный глаз, — что мы все помрем от изнеможения гораздо раньше, чем нас соберутся казнить!

Казак вслух выразил их общую мысль…

30

— Я земной червь, я хиреющий побег, я пыль под пальцами твоих ног. Тело мое недостойно величия твоего, о повелитель Вселенной.

Галдан Жестокий растянулся на покрытом шелковым в крапинку покрывалом диване. В гроте царил полумрак. Великий Могол приподнялся на локте и взглянул на женщину, смиренно преклонившую колени на толстом тибетском шерстяном ковре. Обстановка жилища Великого Могола напоминала пещеру Али-бабы. В золоченых чашах били фонтанчики и плескались, шевеля прозрачными плавниками, зеленые и голубые рыбки. Жирандоли из бирюзы отражались в опаловых зеркалах. В широких чашах из розового опала и лазурита, оправленного в золото, грудами лежали черные жемчужины, алмазы и сапфиры. Ароматические смолы распространяли сладковатый запах, удушливый для тех, кто к нему не привык. Галдан-хан был одет в шаровары цвета охры и сапоги на толстой подошве. На его обнаженном могучем торсе были выщипаны все волосинки. Он рассмеялся диким смехом. Его длинная коса, с вплетенными в нее золотыми цепями, спускалась до самой земли. Он сплюнул шарики бетеля[30], которые постоянно жевал, дабы возбудить свой пыл.

— Иди сюда, раздевайся!

Маленькая наложница задрожала всем телом. Спеша исполнить приказание, она быстро разомкнула серебряное кольцо, поддерживавшее ее одежды, и они соскользнули на ковер. Великий Могол внимательно разглядывал юные, высоко поставленные груди, чьи топорщившиеся соски свидетельствовали о волнении или об ужасе девушки. Взгляд раскосых глаз властелина заскользил к гладко выбритому низу живота.

— Я тебя не знаю.

— Ты прав, Сияющее Солнце, я новенькая в твоем гареме, но твои старшие жены наставляли меня, и я обучена искусству ласк.

Великий Могол утробно заурчал, опрокинул ее и своими блестящими длинными и кривыми ногтями впился ей в зад. Маленькая наложница застонала от боли, но быстро справившись со своими чувствами, влюбленно прижалась к своему господину и заворковала:

— О, сверкающая звезда, я всего лишь игрушка, готовая исполнить любое твое желание, доставить тебе любое удовольствие. О, пылающее светило небесной тверди, я твоя рабыня… я…

Яростно взревев, Галдан-хан пнул девицу сапогом, и она покатилась по полу к каменной стене. Если бы стены комнаты не были завешаны толстыми коврами ручной работы, несчастная наверняка бы разбила себе голову.

— Бобо Нуур! Бобо Нуур! — бешено взревел тиран.

Начальник евнухов, маленький дрожащий человечек с оливковой кожей, весь в поту, прибежал так быстро, насколько ему позволяли его стянутые щиколотки.

— Нежный звук твоего голоса донесся до меня и наполнил мою душу радостью, о божественный господин, — воскликнул евнух, падая на колени.

— Прикажи казнить эту блеющую козу, она слишком много говорит.

Юная наложница оглушительно зарыдала, в отчаянии заламывая руки.

— Эта женщина осмелилась не угодить тебе, сверкающее солнце? — выпрямляясь, забеспокоился Бобо Нуур.

Евнух был единственным человеком, который не боялся тирана, ибо он с самого детства воспитывал Галдан Черена и имел на него определенное влияние.

— Она наскучила мне, а это самое худшее. Все эти безмозглые создания наводят на меня смертельную тоску, они мне опротивели, меня от них воротит.

— О! Но посмотри, мой повелитель, ведь это девственница, каких ты любишь. Она стройна, и вместе с тем в меру упитанна, а кожа ее отливает восхитительным оттенком желтой меди, — говорил Бобо Нуур, ощупывая, словно овцу, маленькую наложницу, едва живую от страха.

— Вот и прекрасно, прикажи поджарить ее на колу, нас это развлечет.

— Аааааааааа! — завопила наложница.

— Позволь мне, о сверкающая звезда, послать ее лучше вместе с остальными женщинами к пленникам, а я сам прослежу, чтобы она не попадалась тебе на глаза, — предложил евнух, совершенно не одобрявший кровавых расправ Галдана Жесткого и испытывавший искреннюю привязанность к своим подопечным.

— Делай с ней все, что хочешь, Бобо Нуур, только пусть она исчезнет с глаз моих, иначе я отрежу тебе язык. А теперь вон отсюда… — закричал Галдан Черен, занося бич над перепуганной девицей.

Она не заставила себя упрашивать, вскочила, стремительно подобрала свою одежду и совершенно голая помчалась через дворцовые покои в гарем.

— Как ведут себя пленники? — спросил Великий Могол, вновь вытягиваясь на диване и знаком приказывая евнуху смазать его косу.

Бобо Нуур взял овечий жир и с наслаждением принялся расчесывать волосы своего господина.

— Узники исполняют свои обязанности, желтое солнце. Уже почти пятьдесят женщин получили их семя.

— И что говорят наши женщины о бледнолицых мужчинах с Запада?

Галдан-хан подставил евнуху свой наполовину выбритый череп, чтобы тот почесал его. Евнух медлил с ответом. Разъяренный как тигр, Великий Могол мгновенно обернулся к нему.

— А ну, отвечай! Я знаю, женщины всегда все тебе рассказывают.

— Тогда слушай, мой сверкающий господин: они все хотят еще и еще возвращаться к твоим узникам.

— Они что, боятся, что остались неоплодотворенными?

— Не совсем так, звезда небесной тверди, похоже, что двое молодых пленников приворожили их с помощью какого-то колдовства.

Против всякого ожидания, Галдан-хан не пришел в ярость, а жалобно заскулил:

— Ах, Бобо Нуур! Какое несчастье для меня и для моей империи! Нас всюду преследуют несчастья. Потала[31] отдана на разграбление, а наши женщины больше не рожают воинов.

— Сверкающая звезда, — продолжал евнух, разминая голову своего повелителя и тоненькими палочками почесывая ему уши, — никто не сможет изгнать нас из этих гор; женитьба на юной султанше, устроенная великими жрецами, укрепит твою власть путем союза с турками и всем мусульманским миром. Таким образом, серебряное светило, ты сможешь отомстить Китаю, который становится все более дерзким и старается во всем ущемить тебя.

— Хааа! Бобо Нуур, я вновь чувствую, как во мне просыпается священная ярость Чингисхана. Пройдет время, и орды моих воинов опустошат Восток и Запад.

На улице раздался смех. Великий Могол устремился на скалистый выступ, умело преобразованный в роскошную, увитую цветами террасу, нависавшую над обрывом и расстилавшейся внизу долиной. На краю обрыва юная султанша с закрытым вуалью лицом и ее свита развлекалась зрелищем, устроенным для них жрецами: почтенные бонзы бегали вдоль обрыва, держа в руках длинные веревки, на концах которых колыхались огромные бумажные змеи.

— О, принцесса, посмотрите вон на того змея, это же настоящий летающий дракон.

— А там — вылитый орел.

— Нет, этот больше похож на мандарина.

— И он рвется прямо в небо.

— А вот еще один, словно коршун спускается с небес.

Ламы употребили все свое искусство, чтобы развлечь принцессу.

— Прекратите! Ваши крики терзают мне слух! — завопил тиран.

Султанша подняла голову и, звонко рассмеявшись, ехидно заметила:

— Как ты любезен, Галдан-хан.

Великий Могол схватился за лук.

— Я тут господин, — яростно взревел он и выстрелил наугад.

В ужасе ламы побросали змеев и со всех ног пустились наутек. Один из них, ковылявший позади, издавал пронзительные вопли: из самой мясистой части его тела торчала стрела. Воздушные змеи, потеряв равновесие, медленно, словно огромные птицы, побитые бурей, опустились к ногам султанши. Свита юной властительницы куда-то испарилась. Стоя одна посреди пестрых опавших «драконов», девушка насмешливо взирала на Галдана Жестокого. Раздался негромкий визг. Это галантный Жорж-Альбер прибежал на помощь принцессе. Та почесала его за ухом и поцеловала, невзирая на густую шерсть, покрывавшую его мордочку. Жорж-Альбер покраснел от счастья и дерзко уставился на Галдан-хана.

«Однако, если бы я был женщиной, то предпочел бы иной тип мужчины», — подумал он, окидывая оценивающим взглядом жениха очаровательной принцессы.

— Что за мерзкая макака, — возмутился тиран. — Эй, Бобо Нуур, скорми-ка ее собакам.

Жорж-Альбер обернулся, пытаясь разглядеть, кто же стоит позади принцессы. Но там никого не было.

«Ого! Значит, этот грубиян имеет в виду меня! Он хочет скормить меня собакам. О! Мне это совсем не нравится!»

Принцесса прижала обезьянку к груди:

— Если ты хоть пальцем тронешь ее, я вернусь к своему отцу и он объявит тебе войну.

Бобо Нуур отер пот со лба своего господина. Великий Могол был способен предать смерти даже принцессу. Еще никто и никогда не говорил с ним в подобном тоне. А если он действительно решится казнить дочь султана, весь мусульманский мир двинется на него войной. Однако против всякого ожидания Великий Могол расхохотался.

— Скажи мне, Бобо Нуур, видел ли ты лицо этой принцессы? — спросил тиран, внезапно заинтересовавшись девушкой, на которую он До сих пор ни разу не взглянул. Евнух с облегчением вздохнул и торопливо заговорил:

— О, да, повелитель ночи, она прекрасней всех твоих наложниц. Ты видел только ее глаза, сверкающие тысячью огней, но клянусь тебе, ее губы краснее вишни, кожа ее нежна и золотиста, а маленький вздернутый нос просто очарователен. Ее восхитительное тело достойно только такого божества, как ты.

Галдан Жестокий отбросил лук.

— Эй! Ты что, не хочешь больше стрелять? — насмешливо спросила девушка.

— Нет, я хочу доказать тебе, что я вовсе не так страшен. Иди сюда, поднимись ко мне, — произнес он внезапно охрипшим голосом.

— О! Ты ошибаешься, Галдан-хан, я не твоя наложница, и я приду к тебе только после свадьбы…

— Делай, что тебе приказывают, иначе я до смерти засеку тебя на площади вместе с твоей макакой.

«Это похоже на правду, для нас обоих было бы лучше, если бы она согласилась», — обеспокоенно подумал Жорж-Альбер.

Но гордая и надменная принцесса уже бросила в лицо тирану:

— Ты мне приказываешь! Ха-ха! Посмотри на меня, Галдан-хан, и запомни, что я ничего и никого не боюсь.

Жорж-Альбер в страхе зарылся в шелка принцессы; девушка гордо развернулась и медленно, с достоинством прошествовала в гаремный дворец, где ей были отведены специальные комнаты. Там она упала на подушки и зарыдала. Жорж-Альбер в отчаянии скакал вокруг нее. Он не привык к женским слезам.

— Грязное животное, он мне отвратителен! О, как мне предупредить отца? — стенала юная султанша.

Жорж-Альбер все понял. Он принялся издавать резкое тявканье, пытаясь таким образом объяснить ей, что он думает о создавшемся положении.

— Ты хочешь мне что-то сказать? Это очень мило с твоей стороны, но я не понимаю тебя.

«Конечно, она красива, но гораздо менее умна, чем мой хозяин; она никак не может меня понять». Жорж-Альбер вздохнул, схватил девушку за руку и повлек на балкон. Внизу виднелось жилище узников, перед ним жужжал женский рой. Жорж-Альбер указал на охраняемое солдатами плетеное сооружение и подмигнул. Молодая женщина мечтательно вздохнула.

— Действительно, ведь там твои друзья, я совершенно забыла об этом. Скажи мне, сколько всего у тебя друзей?

Жорж-Альбер поднял ладошки и показал шесть пальцев.

— Но им в первую очередь надо позаботиться о собственной участи.

Жорж-Альбер выпятил верхнюю губу и сделал движение, словно выхватил шпагу.

— Ты думаешь, что они станут биться, чтобы освободить меня?

Обезьянка утвердительно закивала головой.

— Благословен Аллах! Но как передать им записку? Ведь они со всех сторон окружены солдатами.

Жорж-Альбер оскорбленно замигал: «Вот уж действительно, у этих женщин ума не больше, чем у канарейки».

Он гордо выпрямился и стукнул себя в грудь.

— О! Ты думаешь, что сумеешь проскользнуть к ним?

Жорж-Альбер кивнул. Ничто в мире не сможет его остановить. Сердце его радостно билось, он чувствовал, что немножечко влюблен в принцессу. Она улыбнулась ему сквозь слезы. С улицы раздалась барабанная дробь. Жорж-Альбер и дочь султана устремились к двери и выглянули наружу. По улице шествовали пять десятков лам, выкрикивая во все горло:

— Слава Великому Моголу, сегодня вечером он подарит нам королеву… слава…

— Клянусь Аллахом! Я пропала… сегодня вечером… Лучше я умру!

Жорж-Альбер взял ее за руку и потащил к столику, где стоял письменный прибор.

— Да… ты прав, нельзя терять ни минуты.

Принцесса быстро начертала несколько строк.

— Отдай эту записку в руки золотоволосого чужестранца.

Жорж-Альбер сунул бумагу в карман своей курточки, спрыгнул с балкона и исчез…

— Прикажи привести ко мне эту восхитительную упрямицу, — кричал Галдан Жестокий, хлеща бичом с рукояткой из драгоценных камней пушистые ковры.

— О, мой повелитель, умоляю, тебе нужно сначала жениться на ней, ждать осталось совсем недолго. Через несколько лун назначено празднество…

— Эта женщина возбудила во мне желание, которое безмозглые козы из моего гарема сумели погасить. Я хочу, чтобы уже сегодня ночью она пришла ко мне в спальню. Прикажи бить в барабаны и кимвалы, скажи принцессе, пусть она готовится, мы сегодня же устроим брачную церемонию. А-ха-ха! Я ей покажу, кто здесь господин!

— Успокойся, успокойся, туманная звезда, я бегу, сердце мое ликует при одной только мысли о том, какую мужественность пробудила в тебе прекрасная султанша.

— Ради сегодняшних торжеств я буду великодушен: мы казним только двух старых пленников и одного китайца — он заплатит сполна за дерзости своего императора. После пыток я сам отрублю им головы, у меня просто руки чешутся. А оставшимся трем пленникам мы сохраним жизнь еще на несколько лун — для наших женщин.

— Да, ты прав, мой повелитель, твоя доброта поистине неизбывна, — кланяясь, отвечал Бобо Нуур, восхищенный столь непривычным благодушием.

— Только предупреди палача, чтобы он их подольше помучил.

— Не беспокойся, властелин неба, ты останешься доволен.

Галдан Жестокий схватил горсть шариков бетеля, швырнул их в рот и удовлетворенно зажевал.

— Прикажи позвать моего карлика, пусть он почешет мне пятки.

«Помнишь ли ты дочь Селим-паши? Сегодня вечером жестокая судьба отдает ее в руки ужасного чудовища, ей неоткуда ждать помощи, кроме как от тебя и твоих друзей. Жду твоего ответа через моего посланца».

«Сегодня вечером отдает в руки ужасного чудовища?..» — прошептал Адриан, внимательно перечитывая записку, только что врученную ему Жоржем-Альбером. «Да, я помню вас, принцесса Ясмина, как я мог вас забыть… но вы очень сильно изменились».

Молодой человек вспомнил взбалмошную девчонку, с которой он познакомился десять лет назад в крепости Хаджи-бей, комендантом которой был ее отец, могущественный Селим-паша. Первым желанием Адриана было предупредить Флориса, но вздохи, долетавшие из соседних апартаментов, подсказали ему, что его брат очень занят. Вот уже три дня пленников заставляли вести совершенно невозможную жизнь. Тюремщики были необычайно вежливы и предупредительны, однако каждые два часа к ним приводили очередных дам. Жалкая участь играть роль племенного жеребца приводила Адриана в отчаяние. Он постоянно обдумывал способы побега, однако ни один из них полностью не устраивал его.

— Ты легко проник к нам, Жорж-Альбер? — спросил Адриан.

Маленький зверек гордо выпрямился и энергичными жестами показал, что множество солдат плотным кольцом окружают жилище пленников, а затем объяснил, как ему удалось проскользнуть у них между ног и перегрызть один из кожаных ремешков, с помощью которых крепился шатер.

— Отлично, я все понял, старина, нас по-прежнему неусыпно стерегут… и если только мы не превратимся в маленьких птичек… Тсс, вот и бесценный лотос со своим грузом, быстро прячься… — скомандовал Адриан, махнув рукой Жоржу-Альберу; обезьянка мгновенного залезла под ковер.

— Да пребудет с тобой бесценный лотос, твое время отдыха кончилось, почтенный чужестранец, — свистящим шепотом произнес лама, энергично подталкивая к нему юную наложницу; казалось, что девица боялась незнакомца гораздо больше, чем Великого Могола.

— Я всегда счастлив видеть тебя, друг лама, дабы наполнить свои уши нежной музыкой твоей речи.

Бонза удовлетворенно улыбнулся, польщенный комплиментами Адриана; молодой человек щедро осыпал ламу лестью, пытаясь таким образом завоевать его доверие.

— Эта девица — последнее приобретение для гарема. Видишь, достойный чужестранец, как внимателен к вам Галдан-хан.

— Вот уж поистине отеческая забота, — флегматично заметил Адриан.

— Знай же и возрадуйся: Великий Могол назначил празднества по случаю своей женитьбы на сегодняшнюю ночь, и в своем безграничном великодушии приказал убить только двоих старых пленников и китайца.

Адриан содрогнулся от ужаса при одной только мысли, какая страшная участь уготована Ли Кану, Грегуару и отцу дю Бокажу. Держа за плечи юную наложницу, он бесшумно приблизился к ламе:

— Действительно, великолепный подарок… а скажи-ка мне, друг лама, как проходят у вас праздники?

— О! Сегодня торжества будут очень пышными. Жаль, что ты не сможешь на них присутствовать. Под звуки священной трубы ламы понесут Великого Могола, восседающего в триумфальном кресле, а в небо поднимутся огромные воздушные змеи.

Изображая восторг, Адриан всплеснул руками и, простодушно улыбаясь, воскликнул:

— Ах! Как это прекрасно, брат лама.

— Я покидаю тебя, достойный пленник, дабы ты смог приступить к исполнению своего долга…

Адриан поднял кулак и с быстротой молнии опустил его на затылок ламы. Тот беззвучно упал на пол. Юная наложница вскрикнула, но, к счастью, стражи решили, что она кричит совершенно по иному поводу, и громко расхохотались. Адриан бросился на нее и зажал ей рот рукой, не давая вопить дальше. Девица испуганно вращала глазами. Надо признать, у нее выдался тяжелый день, а в воспитании, полученном ею в гареме, явно были некоторые пробелы. Адриан бережно отнес ее на кровать, по-прежнему зажимая рот своей сильной рукой. Затем он тщательно связал ее шелковыми покрывалами. Жорж-Альбер высунул голову из-под ковра и одобрительно наблюдал за действиями молодого человека. Адриан быстро облачился в одежду ламы, заткнул лежавшему без сознания жрецу рот, привязал его к кровати и быстро вышел из своей клетушки, пряча в складках желтой хламиды Жоржа-Альбера. Он проскользнул в комнату к брату. Флорис с удивлением смотрел на ламу, который, прячась за спиной одевавшейся женщины, делал ему отчаянные знаки. Адриан немного приподнял нахлобученный по самые брови пятнистый шелковый колпак. Одним прыжком Флорис вскочил и схватил монголку за талию. Польщенная, женщина решила, что все повторится сначала. Флорис швырнул ее на подушки.

— Увы, я в отчаянии, мадам.

Монголка решила, что это такая новая игра, и не заметила, как ее целиком опутали веревками: она была увязана словно колбаса. Флорис нагнулся и поцеловал ее в глаза:

— Тысячи извинений, моя красавица.

В нескольких словах Адриан объяснил трагическое положение их товарищей и принцессы.

— Малышка Ясмина, ах… — улыбнулся Флорис, следуя за Адрианом. — Теперь я понимаю, почему Жорж-Альбер удрал к ней: он не забыл свою прежнюю хозяйку.

Молодые люди тихо подкрались к «гостиной». Двое бонз готовили для пленников трапезу; они не обратили внимания на появление Адриана. Новоявленный лама сделал им знак приблизиться. Ничего не заподозрив, они подошли. Словно чертик из коробочки, из-за спины брата выскочил Флорис. Не сговариваясь, они одновременно ребром ладони ударили жрецов по сонной артерии. Флорис быстро переоделся, и они потащили обоих лам в клетушку Федора. Одним прыжком украинец вскочил с кровати, где он только что выказывал свой пыл огромной монголке. Девица была такой же рослой, как и он, но в два раза толще, и отзывалась на нежное имя Кулугами, означавшее «маленькая железная мышка». Федор видел ее в третий раз, ибо несмотря на свои двести пятьдесят фунтов, Маленькая Мышка ухитрялась юрко проскальзывать вне очереди. Она делала руками какие-то знаки, пытаясь что-то промычать через кляп, которым Федор весьма резко заткнул ей рот. В ее раскосых глазах не было страха, она явно хотела говорить. Федор посмотрел на своих господ. Он был расстроен, что ему пришлось столь грубо обойтись с Маленькой Мышкой. Адриан одобрительно кивнул: эта толстуха была ему симпатична. Федор тут же вытащил у нее изо рта кляп.

— Вы все погибнете, достойные чужестранцы, если я не помогу вам бежать, без меня вас мгновенно схватят, — зашептала Маленькая Мышка.

— Почему ты хочешь помочь нам, женщина? — спросил Адриан.

— Я не хочу расставаться с почтенным Федором. Есть только один способ убежать с горы, я расскажу его вам, если вы поклянетесь бесценным лотосом, что возьмете меня с собой.

«Почтенный» Федор преисполнился гордости за то, что сумел внушить такую страсть.

— Барин, Маленькая Мышка достойна доверия, она красива и умна, на ее слово можно положиться…

— Согласен, Федор, мы забираем Маленькую Мышку с собой. Итак, о каком же способе ты говорила, женщина? — напомнил Адриан, отвязывая монголку и с искренним удивлением разглядывая ее запястья шириной с бедро обычного человека.

— Отсюда еще никто никогда не убегал. Но я верю в вас, достойные чужестранцы; и вот как надо действовать… — продолжила Маленькая Мышка, окончательно перейдя на шепот. Трое мужчин навострили уши и, пока она говорила, только изумленно переглядывались.

— А ты, Маленькая Мышка, уверена, что нам удастся бежать и мы не сломаем себе шею? — спросил Флорис.

— Да, почтенный чужестранец, это единственно верный способ побега, некогда им воспользовались два ламы. Они помолились Будде, и им это удалось.

— Невероятно, — задумчиво произнес Адриан, — но другого выхода, кажется, действительно нет. Флорис, предупреди остальных. Иди сюда, Федор, нам надо раздобыть еще три костюма лам.

— Но, господин герцог, куда так торопиться, мне и здесь неплохо, — запротестовал Грегуар, обретший, казалось, вторую молодость.

— Этот человек прав, — поддержал его отец дю Бокаж, знайте же, дети мои, я смог обратить в христианскую веру и окрестить шестерых из этих несчастных язычниц, а со временем…

Флорис не стал уточнять, каким образом ему удалось это сделать. Маленькая Мышка освободила связанных друзьями женщин и объяснила им, что от них требуется. Адриан и Федор вернулись с тремя желтыми халатами. Несмотря на яростное сопротивление, отцу дю Бокажу пришлось сбрить бороду, которую он считал своим самым изысканным украшением. Ли Кан также покапризничал. Он был слишком правоверным буддистом, чтобы одевать наряд ламы.

— Моя религия запрещает подобное святотатство, и бог Хо, конечно же, покарает меня за…

Адриан быстро пресек всяческие недовольства. Трубы звучали уже совсем рядом.

— Быстро, Жорж-Альбер, отнести эту записку принцессе и приходи вместе с ней к обрыву; предупреди ее, что Маленькая Мышка принесет ей одежду для побега. Ты сумеешь пробраться к принцессе, женщина? — быстро спросил Адриан.

Маленькая Мышка кивнула головой.

— И ты отвечаешь мне за своих подруг?

— Они будут слушаться меня, почтенный чужестранец, — еще раз утвердительно кивнула Маленькая Мышка, высовывая язык, что у монголов было знаком особо изысканной вежливости.

Шестеро пленников опустили головы и, подражая семенящему шагу лам, направились к выходу. На площади царило великое оживление. Палачи раскладывали свои страшные орудия: прутья, которыми стегали до крови, веревки, пропущенные через блоки, чтобы подвешивать приговоренных за ногу. При виде кола Грегуар так испугался, что споткнулся и едва не свалился прямо в ноги охраннику. Адриан успел подхватить его. К счастью, солдаты с любопытством взирали на мрачные приготовления и не обратили никакого внимания на лам, вышедших из дома узников. Флорис подошел к одному из стражей и свистящим шепотом произнес:

— Слава бесценному лотосу, узникам нужно еще шесть женщин. Когда эти шестеро выйдут, сегодня больше никого к ним не пускать: пленники должны хорошенько отдохнуть перед пытками.

Охранник кивнул и отобрал еще шесть женщин; его совершенно не интересовало то, что происходило внутри шатра. Флорис провел женщин в дом и передал, несколько удивленных, но еще более разочарованных, с рук на руки Маленькой Мышке, приступившей к своим обязанностям председателя военного совета. Величественная монголка объяснила своим товаркам, что они обязаны помочь почтенным узникам бежать, дабы те посоветовались со своими белыми богами, а затем вернулись, наделенные еще большей мужской силой. Не в силах противиться уговорам Маленькой Мышки, Флорис присоединился к товарищам, ожидавшим его на обрыве возле дворца Великого Могола. На траве лежали брошенные ламами воздушные змеи. Шум с площади почти не долетал сюда. Адриан поспешил обследовать местность. По краю обрыва тянулась широкая поляна: из глубокой расселины вырывались потоки ветра. Флорис подошел к брату, они склонились над пропастью и тут же в ужасе отступили. Внизу, на расстоянии около четырнадцати саженей, раскинулась широкая каменистая платформа, а еще дальше и глубже они увидели овраги и узкую долину. Мощный рев вырывался из расселины, словно там гудели все силы ада! Адриан содрогнулся:

— Принесите сюда воздушных змеев.

Федор и Ли Кан поспешили исполнить приказание и подтащили поближе необычные конструкции: каркасы этих огромных «птиц» были сделаны из еловых реек, крылья усилены бамбуковыми прутьями и обтянуты прочным шелком. Размах крыльев достигал двух саженей.

Грегуар и отец дю Бокаж с подозрением посматривали на эти сооружении.

— Простите, господин граф, но преподобный отец и я никак не можем понять, что вы замышляете, — проговорил верный слуга.

— Побег, добрый мой Грегуар, — ответил Адриан.

— О-ля-ля! Господин, но куда же здесь можно бежать? — воскликнул отец дю Бокаж.

— Вон туда, преподобный отец, — ответил Флорис, указывая на воющую пропасть.

Отец дю Бокаж и Грегуар с достоинством выпрямились.

— В таком случае мы предпочитаем остаться здесь, и пусть нас сажают на кол, — заявили они, делая несколько шагов по направлению к шумевшей площади. Однако далеко они не ушли: своими мощными телесами на них надвигалась Маленькая Мышка, за ней семенила толпа женщин, которых могучая монголка благодаря своим помощницам успела оповестить. Женщины окружали юную особу с огромными черными глазами и маленьким вздернутым носиком. Эта девица тотчас же привлекла внимание Адриана, ибо хотя внешний вид ее ничем не отличался от прочих женщин, лицом и манерами она была совершенно не похожа на них. С бьющимся сердцем Адриан подошел к девушке.

— Слава Богу, принцесса Ясмина, наконец-то вы пришли.

Жорж-Альбер улыбался во весь рот. Он прекрасно устроился в складках платья дочери султана. «Ну вот, — думал он, — меня опять ни о чем не спрашивают!»

— Поспешим, принцесса! Вы не боитесь? — прошептал молодой человек, увлекая девушку за собой.

— Нет, друг мой, я предпочту тысячу раз умереть, нежели соединить свою судьбу с Галдан-ханом.

Маленькая Мышка взмахнула рукой. Женщины разложили змеев по краю расселины и взяли в руки веревки, крепившие их к земле.

— Быстрей, ложитесь, — прошипел Флорис, бросая Грегуара лицом на землю.

— Цепляйтесь, — скомандовала Маленькая Мышка.

Действительно, дородная монголка была права. На тропинке, ведущей к обрыву, показались солдаты.

С помощью товарок Маленькой Мышки беглецы закрепились каждый на своем змее и прыгнули в бездну.

Грегуар подвывал от ужаса. Змеи повисли над расселиной.

— Отпускайте веревки, — не теряя присутствия духа, воскликнул Адриан. Женщины тотчас же повиновались.

— Пленники исчезли!

— Бобо Нуур, хватай их, — вопил Великий Могол, привлеченный на террасу громкими криками и начинавший понимать, что же, собственно говоря, происходит.

Воздушные змеи кувыркались, гонимые потоками воздуха. Они вертелись, поднимаясь над дворцом. Флорис открыл глаза и обозрел представшую перед ним картину. Шесть огромных крылатых чудовищ поднимались в небо. На земле монголы стреляли из луков, однако ни одна стрела не достигла своей цели.

— Принцесса… принцесса, — рычал. Галдан-хан, падая на руки Бобо Нууру.

Флорис и Адриан расхохотались. Они поднимались все выше и выше, люди внизу казались им маленькими красными и желтыми точками. Ветер гнал змеев на юг.

Бумажные сооружения содрогались под порывами ветра, их постоянно несло ввысь. С головокружительной высоты беглецы видели под собой страшные ущелья и овраги, белесые от бегущих по ним пенистых горных рек. Вдали, словно золотая монета, в лучах заходящего солнца блестело озеро. Внезапно воздушное течение, поднимавшее их все выше и выше, пропало. Флорис почувствовал страшный толчок, затем была пустота…

31

В небе кружились стаи диких гусей и уток. Флорис открыл глаза и, пошатываясь, встал, оглушенный падением с головокружительной высоты. Удивляясь, почему он все же остался жив, он огляделся и понял: он упал в торфяное болото, смягчившее падение. Следующая его мысль была о товарищах:

— Эгей!.. Адриан… Адриан… где ты?.. Федор… Ли Кан… эй!.. друзья мои… Господи, только бы они остались живы… э-э-й!..

Ответом ему была тишина, нарушаемая лишь резкими криками птиц.

Флорис попытался определить, где же он находится. Вдали, на севере высилась остроконечная гора, откуда они только что по известным причинам вынуждены были бежать. На востоке и на западе виднелись желтоватые плато. Повернувшись на юг, он горестно застонал.

— Какой ужас, ветер наверняка занес всех туда, и они разбились об острые камни.

В самом деле, в той стороне раскинулась долина, усеянная острыми обломками скал; постепенно сужаясь, она переходила в узкое и темное ущелье. Флорис решил направить свои стопы именно туда, но внезапно услышал нечленораздельные ругательства. Из грязи торчали чья-то нога и рука. Юноша побежал так быстро, как только позволяла ему болотистая почва; к счастью, невдалеке он заметил еще одного человека, наполовину погруженного в ил. Друзья упали неподалеку, в радиусе не более, чем полверсты.

— Ах, черт побери, дьявол и весь его ад, что за чудесное приключение! Мой юный друг, если мне еще раз представится такая возможность, я ни за что не откажусь от нее! — восклицал отец дю Бокаж; ему принадлежали вышеупомянутые конечности. Флорис помог преподобному отцу выбраться из ила, решив подождать более благоприятных обстоятельств, дабы уточнить, к чему относятся его восторги — к полету на воздушном змее или к монгольским женщинам.

— Ах ты, черт рогатый, — ругался Федор, упавший поодаль и теперь пытавшийся выбраться из-под воздушного змея, надевшегося ему на голову. Флорис оставил отца дю Бокажа, который тотчас же вновь шлепнулся в грязь, и бросился на помощь украинцу.

— Эй, старина, надеюсь, ничего серьезного? — взволнованно спросил Флорис, отбрасывая последние кусочки бамбуковых и еловых планок, сломавшихся об оказавшуюся весьма прочной голову казака.

— Нет, барчук. А знаешь, вот мы, наконец, и совершили путешествие на крыльях дракона, о котором этот сумасшедший Ли Кан твердил нам с самого твоего рождения, — заявил Федор, прищуривая свой единственный глаз и счищая с головы налипшую на нее грязь. Флорис уже собрался оставить его и отправиться на поиски остальных, но казак удержал его за полы разодранного перепачканного платья:

— Не видел ли ты Маленькую Мышку, барчук? — спросил украинец, порозовев от смущения.

Флорис огляделся. Ему показалось, что недалеко от них бултыхалось нечто, весьма смахивавшее на гиппопотама. Он пальцем указал на сей объект трепетному влюбленному, и тот с громким воплем: «Ай… яй… яй… я иду… держись, Мышоночек!» — устремился в указанном направлении.

Однако весь пыл, вложенный Федором в его клич, отнюдь не спасал положения. Рухнув всем своим огромным телом в болото, Маленькая Мышка тотчас же по пояс погрузилась в ил, к сожалению, вниз головой… И теперь она медленно захлебывалась в мутной жиже. На поверхности еще виднелся ее восхитительный зад, круглый, словно луна в полнолуние, и желтый, словно солнечный диск; он судорожно подергивался. Федор обхватил монголку, однако несмотря на свою поистине геркулесову силу, не смог ни перевернуть ее, ни высвободить из тины. Флорис и отец дю Бокаж поспешили ему на помощь.

— Какой роскошный вид, — восхищенно воскликнул иезуит; непонятно было, к чему относился его возглас — к окрестному пейзажу или к могучим формам Маленькой Мышки.

— Давай… тяни… ох… тяни… — командовал Флорис процедурой спасения, отнюдь не напоминавшей романтическое вызволение юной невесты. Последнее усилие, и Маленькая Мышка, вся в липкой болотной грязи, бросилась в объятия достойного Федора, счастливого, что вновь обрел женщину своей жизни. Флорис тут же покинул влюбленных и помчался к покрытой грязью мумии, издававшей время от времени жалобные стоны:

— На помощь, ко мне, я умер. О, Господин аббат, я хочу исповедаться!

— Да нет, глупый старик, ты очень даже жив, — с улыбкой произнес Флорис, ибо понимал, что за судьбу Грегуара больше беспокоиться нечего. Гораздо больше его тревожило отсутствие Адриана, равно как принцессы и Жоржа-Альбера, хотя, казалось, они должны были бы приземлиться где-нибудь неподалеку. Не находя их, Флорис волновался все больше и больше. Именно в эту минуту из болота поднялся Ли Кан: вид у него был очень странный. Он смеялся как сумасшедший, зачерпывал руками грязь, возносил ее к небу и выливал на себя. Флорис решил, что китаец опасно ударился головой. Бросившись к нему, он схватил его за руки:

— Ли Кан, успокойся, все в порядке, мы на земле.

— Да-да, Майский Цветок, Бог Фу-Хи своим горячим дыханием акулы перенес нас на землю сынов Поднебесной.

— О чем ты говоришь, разве мы уже в Китае?

— Открой глаза, Майский Цветок, вон там проход Нан-Ку, — торжественно отвечал китаец, указывая на мрачное ущелье. — Надо идти за Ли Кан Юном, и мы скоро найдем старого дракона, чей хвост обитает как раз в этих краях. Быстрей обернись, Майский Цветок, время не ждет.

Флорис обернулся и подозвал своих товарищей. По остроконечной горе двигались сотни маленьких горящих точек. Великий Могол приказал своим солдатам взять факелы и отправиться на поиски беглецов.

— Я не уйду отсюда, пока не найду Адриана и принцессу, — упрямо произнес Флорис.

— И ты прав, барчук, если надо, мы переворошим все болото, — отозвался Федор, обнимавший — если это можно так назвать — за талию Маленькую Мышку.

— Хи… хи… хи… богиня Ниу-Куа, благороднейшая супруга бога Фу-Хи, протянула свою нежную руку, дабы поддержать Счастье Дня и Розовую Лилию.

Беглецы изумленно переглянулись.

— Послушай, старина, объясни-ка все на нормальном языке, а то ни я, ни барчук ничего не поняли. Да постарайся пояснее и покороче, — возмущенно проговорил Федор.

Ли Кан поджал губы, погладил свою косичку и высокомерно произнес:

— Падение не смягчило нрава Острого Клинка. Ли Кан Юн летел рядом со Счастьем Дня, и падая, Ли Кан Юн видел, как тот продолжил свой небесный полет вместе с Розовой Лилией и Насмешливой Обезьянкой. Они перелетели через Гиганта.

— Это ужасно, — простенал Флорис, — куда же они могли улететь?

— Идем, барчук, гигант, о котором говорит Ли Кан, наверняка еще одна гора. Мы обойдем ее и поищем их с другой стороны, — ответил Федор, увлекая за собой Флориса.

— Да-да, надо торопиться, господин герцог, посмотрите, — поддержал его Грегуар.

Огоньки приближались с поистине невероятной скоростью.

— Бежим, уповая на Господа, сын мой, и Господь поддержит нас, — назидательно произнес отец дю Бокаж.

— Следуйте за Ли Кан Юном, следуйте за Ли Кан Юном, — кричал китаец, проворно выбираясь из болота.

С тяжелым сердцем Флорис с товарищами вступил в дикое каменистое ущелье. Он совершенно не представлял, куда они идут, чувство безысходности охватило его. Впервые в жизни он ощутил себя осиротевшим. С самого рождения брат всегда находился рядом с ним. Он наставлял его, помогал ему, спасал его, не давал ему делать глупостей и без единого упрека исправлял все его промахи; он был нежен с ним, восхищался им и всегда безоговорочно доверял своему сорванцу — младшему братцу. Флорис словно потерял половину себя самого.

— О, Адриан… Адриан, где ты? — Он только сейчас по-настоящему осознал, какую роль в его жизни играет брат.

— Быстрей, быстрей, барчук, — кричал запыхавшийся Федор, тащивший за собой Маленькую Мышку, что само по себе было задачей не из легких.

Монголы были не далее, чем в пятнадцати верстах. Через два или три часа они их нагонят.

— Ах, достойный Федор, Галдан Жестокий разрежет нас на куски и прикажет сварить… оооо! — хныкала Маленькая Мышка.

— Молчи, женщина, и беги живей, — строго прикрикнул на нее Федор.

Его устами говорил сам разум. Ли Кан двигался быстро и уверенно, ловко огибая острые камни. Было ясно, что он прекрасно знает дорогу, и ночная тьма ему совершенно не помеха.

— Мы пойдем кратчайшим путем и выйдем прямо на чудовище, которое спасет нас, — обернувшись, величественно произнес он.

Ежевичные плети, в изобилии произраставшие на козьей тропе, по которой им приходилось карабкаться, хватали беглецов за пятки и икры. Флорису казалось, что ущелье, становившееся все уже и уже, никогда не выпустит их из своих каменных объятий. Обрывистые склоны заслонили от них свет факелов преследователей. Беглецы приближались к вершине перевала.

— А ты уверен, что правильно ведешь нас, старина? — отдуваясь, прохрипел Федор. Теперь несчастный казак подталкивал Маленькую Мышку сзади, и, судя по его лицу, находился на грани удушья.

— Клянусь бесценным лотосом, почтенный Ли Кан, я больше не могу, — взмолилась монголка.

Напружинив свои словно отлитые из стали щиколотки, китаец вскочил на последнюю скалу и улыбнулся:

— Мужайся, Пышная Лягушка, вот он, старый змей!

Одним прыжком Флорис настиг китайца и вместе с ним взглянул вниз. Тут он почувствовал, как волосы его встали дыбом. Никогда еще не доводилось ему видеть подобного зрелища. Сраженная ужасом, Маленькая Мышка, стеная, рухнула на землю. Несмотря на все свое мужество, Федор отшатнулся назад. Стуча зубами от страха, Грегуар шептал: «Это настоящее колдовство».

Взошедшая луна освещала своим мертвенным, фантастическим светом долину, окруженную отвесными скалами. В нескольких верстах от них на холмах возлежал чудовищный змей; он взбирался вверх и стремительно падал вниз, карабкался на скалы и огибал утесы. Это был обещанный Ли Каном Гигант. Эффект был потрясающий.

— Клянусь всеми чертями ада, этот злосчастный китаец прав, мы действительно в Китае! О, друзья мои, вижу, что все вы находитесь под впечатлением увиденного. В первый раз никто не может созерцать это сооружение без содрогания! — воскликнул отец дю Бокаж.

Флорис, наконец, понял, что же такое они увидели, и радостно закричал:

— Великая китайская стена! Это же Великая китайская стена!

Приподнимая затвердевшие от грязи длиннополые лохмотья, беглецы следом за Ли Каном устремились по южному склону горы; нет сомнений, что сам бог Фу-Хи помогал китайцу столь резво скакать вниз! Флорис досадовал на себя, что он пусть на мгновение, но все же поддался всеобщей панике при виде этого завораживающего зрелища.

— Ах, Адриан, брат мой, ты бы сразу понял, где мы… навеки вместе… неужели я потерял тебя, Адриан?.. Господи, я же без тебя ничто, — твердил Флорис, от горя становясь несправедливым к самому себе и своим достоинствам. Как всем склонным к преувеличениям натурам, Флорису даже доставляло удовольствие унижать себя.

— Смотри, барчук, они заходят с севера и собираются отрезать нам путь.

Флорис совершенно забыл о преследователях. Монгольские воины, оседлав своих коротконогих выносливых лошадок, мчались теперь с ужасающей скоростью. Беглецы также не прекращали бега, пытаясь преодолеть расстояние в две версты, отделявшее их от прохода Нан-Ку, проделанного в Великой стене. Флорис всегда считал, что Великая китайская стена совершенно прямая, и теперь не уставал удивляться, видя ее причудливые изгибы. Даже в бледном свете луны этот каменный колосс казался желтым и живым, несмотря на свой почтенный возраст в пятнадцать столетий. Однако более всего Флорис сейчас беспокоился о том, в действительности ли существует проход, обещанный Ли Каном.

— Только бы Ли Кан не ошибся, и этот проход существовал.

Напрасно Флорис искал глазами обещанные ворота; перед ним тянулась бескрайняя лента стены с высокими зубцами и турелями; она преграждала им путь. Беглецы уже слышали топот копыт монгольских коней. У них было единственное преимущество перед преследователями: те скорей всего их еще не увидели, тогда как друзья прекрасно видели монголов благодаря их факелам. По приблизительным подсчетам Флориса, преследователей было не меньше тысячи. Еще несколько шагов, и беглецы достигли гранитного основания «змея». Флорис вздрогнул. Стена была теплая, она еще не остыла от нагревшего ее за день жаркого солнца; ему показалось, что внутри ее бьется сердце. Ли Кан махнул рукой, и они, ничтожные букашки перед лицом Стены и Вечности, бегом бросились в восточном направлении, пытаясь отыскать проход. Подняв голову, Флорис увидел над собой зубцы из сероватого камня, опустевшие бастионы, бойницы, за которыми не было ни солдат, ни мушкетов. Он почувствовал себя раздавленным грандиозностью этого сооружения, которое само по себе, одним лишь своим величием преграждало путь на китайскую землю, не нуждавшуюся в том, чтобы ее защищали люди. Воздух прорезал дикий вопль. Флорис узнал голос Великого Могола.

— Вот и все, барчук, они нас увидели, — пропыхтел Федор.

Молодой человек задрожал от ярости; он уже видел, как Галдан Жестокий прижал их к стене, загнав как мышей в мышеловку.

— О, дьявол! Опять бежать, все время бежать!

Он ощутил неистовое желание повернуть назад и одному броситься в бой против всей армии монголов. Преследователи уже были в сорока саженях от них. Стрелы сухо застучали по стене.

— Спасены! — закричал отец дю Бокаж, ринувшись следом за Ли Каном в брешь, предоставляющую проход как раз одному человеку. Беглецы друг за другом нырнули в нее. Маленькая Мышка застряла в узком проходе. Федор и Ли Кан тянули. Отец дю Бокаж и Флорис толкали. Грегуар молился. Наконец несколько камней подались и выпали из стены — проход расширился. Монголка и ее товарищи облегченно вздохнули и принялись карабкаться по узкой винтовой лестнице высотой около семи саженей. Преследователи под предводительством Великого Могола толкались перед дырой, не решаясь проникнуть в узкую щель. Флорис и его товарищи взобрались на Великую китайскую стену, оказавшуюся не менее широкой, чем проезжий тракт. Сначала они решили спуститься на китайскую равнину, но лестницы были слишком далеко, а высота слишком большой, чтобы прыгать вниз. Флорис посмотрел на Грегуара и Маленькую Мышку. Они больше не могли бежать. Рядом располагался пустующий бастион с обрушившимися окнами, но вполне прочной дверью. Беглецы решили забаррикадироваться в нем, соорудив перед дверью укрепление из осыпавшихся камней.

— Бегите за ними, или я прикажу отрубить вам голову, — раздался пронзительный вопль Великого Могола.

— Берегись, божественное солнце, мы уже на китайской территории. Если проклятый император узнает, что ты вторгся на Великую стену, он бросит против тебя всю свою армию. Лучше бы нам развернуться и ехать обратно к себе на гору, и как можно скорее, — сказал Бобо Нуур. В этот раз он отправился в погоню вместе с воинами Великого Могола.

Его устами говорила сама осмотрительность. Галдан-хан был в бешенстве, однако он привык прислушиваться к словам своего бывшего воспитателя, но на этот раз жажда мести оказалась сильнее разума.

Ничто меня не остановит, я хочу схватить принцессу живьем, — пророкотал он.

— О, блистающее светило, прошу тебя, дай мне вступить с ними в переговоры. — Великий Могол ударил в свой щит:

— Согласен, но если ты не добьешься успеха, я посажу тебя, на кол.

Бедный Бобо Нуур вытер пот, градом струившийся по его толстым щекам, и направил своего коня к бастиону, освещенному первыми лучами восходящего солнца.

— Почтенные чужестранцы, Великий Могол обошелся с вами как с лучшими друзьями. Он великодушно предложил вам свое гостеприимство…

— Да уж, еще как великодушно, — усмехнулся Флорис, услышав, как именует их пленение евнух.

— А вы вместо благодарности похитили у него невесту. Но великий Галдан Черен-хан в своей безмерной доброте просит вас единственно вернуть ему юную султаншу и, клянусь бесценным лотосом, вы будете вольны следовать туда, куда пожелаете.

— Что-то он слишком любезен, — с сомнением произнес Флорис, вопросительно глядя на своих товарищей.

Они лежали на земле, с трудом переводя дыхание, и казалось, совершенно не интересовались тем, что происходило внизу. Федор прижимал к сердцу Маленькую Мышку. Придавленный мощной грудью своей возлюбленной, он сдавленно вымолвил:

— Решение за тобой, барчук.

Флорис вздохнул:

— Ах, Адриан, ты бы непременно что-нибудь придумал, и я бы знал, что мне делать…

Он осторожно выглянул в окно, смотрящее на Монголию, приготовившись тотчас, как только просвестит стрела, юркнуть обратно. Однако выстрела не последовало, хотя луки в руках воинов были натянуты и в любую секунду готовы выстрелить.

«Прекрасно, — подумал юноша, — они считают, что Ясмина с нами».

Он любезно поклонился и с улыбкой ответил:

— Клянусь бесценным лотосом, ваши слова источают изысканнейший аромат и приводят в восторг наши уши.

Бобо Нуур удовлетворенно посмотрел на Великого Могола.

— Но если вы обманете нас, почтенные воины, Галдан-хан больше никогда не увидит свою невесту. Я сам исполню печальный долг и задушу ее, — изысканно завершил Флорис.

— Ррааа… стреляйте! — завопил Галдан-хан.

Флорис предусмотрительно нагнул голову. Стрелы расплющились о стену.

— Убейте их всех! — с пеной у рта выкрикнул Галдан-хан.

Флорис расхохотался.

— Только попробуйте подняться к нам! Впрочем, тогда девица будет уже трупом.

У подножия стены было устроено маленькое совещание.

— Пусть вас растерзают шакалы, гнусные трусы, пришедшие с Запада, — прокричал тиран.

Флорис внезапно перестал смеяться, осторожно выглянул и махнул рукой, чтобы прекратили стрелять.

— Великий Могол, ты оскорбил меня и назвал трусом. Я вызываю тебя на поединок, прямо здесь, на Великой стене, перед лицом всех твоих воинов. Если ты откажешься, значит, ты сам трус. Если я выйду победителем, вы уедете обратно, если я проиграю, мои друзья исполнят твою просьбу.

— И я получу обратно принцессу! — зловеще усмехнулся Галдан-хан.

— Да, если только она сама не улетит, — улыбаясь, ответил Флорис.

— Они окопались там, словно крысы, — проворчал Бобо Нуур.

— Итак, какое оружие ты выбираешь, Великий Могол? — крикнул Флорис.

— Мой крисс, собака, чтобы отсечь тебе голову, вскрыть твою грудь и выдрать оттуда твое вонючее сердце, клянусь бесценным лотосом, — крикнул Галдан-хан, соскакивая с коня.

— О! Однако и гнусные же у вас намерения, но я вам буду премного обязан, если вы подниметесь сюда ко мне в сопровождении всего лишь одного воина и принесете мне оружие, ибо в нашем распоряжении имеется только простой кинжал, которым мы собираемся перерезать горло принцессе в случае, если вы, Галдан Черен-хан, на ее несчастье, не сдержите своего обещания, — завершил Флорис, снова улыбаясь самым любезнейшим образом.

Действительно, Великий Могол уже шепотом отдавал приказание захватить бастион в то самое время, когда внимание его защитников будет сосредоточено на поединке. Слова Флориса страшно разозлили его, он понял, что его переиграли, и скрепя сердце приказал Бобо Нууру соблюдать взятые им обязательства. Скривившись, он в сопровождении солдата, одетого в красную кожаную рубаху, поднялся на стену.

— Осторожней, барчук, это настоящий дикарь, — прошептал смертельно взволнованный Федор. Теперь он сожалел, что позволил своему молодому господину одному вести переговоры.

— Друзья мои, если он меня убьет, бегите так быстро, как только сможете. Думаю, что вряд ли они осмелятся преследовать вас на китайской территории, особенно когда убедятся, что принцессы с вами нет.

— О, Майский Цветок, если Будда призовет тебя в свои душистые сады, я буду счастлив последовать за тобой, — произнес Ли Кан.

— Сын мой, я тоже останусь с вами, дабы соборовать вас, как требует того наша истинная христианская религия, — заявил отец дю Бокаж, строго взглянув на Ли Кана, осмелившегося втиснуть перед ним своего Будду.

Грегуар и Маленькая Мышка ничего не сказали. Шумно всхлипывая, они рыдали горючими слезами.

Ощущая за собой столь могучую поддержку, Флорис вышел на бруствер Великой китайской стены, где его уже ждал Галдан-хан. Место, избранное для поединка, было шириной в три сажени. Солдат бросил Флорису страшный кривой крисс-нож, острый, как бритва. Юноша на лету подхватил его. Своими раскосыми глазами, в которых светилась ненависть, Галдан-хан выслеживал своего противника. Он кружил вокруг него, а затем, схватив за конец свою косу, со свистом раскрутил ее, намереваясь стегнуть ею Флориса. Для начала он попытался ударить юношу в висок, желая показать, что имеет не одно, а целых два оружия, причем одно из них дано ему самой природой.

Флорис жадно вдыхал свежий утренний воздух; он был счастлив, что наконец-то прекратил убегать и может сразиться с врагом один на один. Потрясая кинжалом, он прокричал:

— Ко мне, Великий Могол, посмотрим, кто кого!

32

Раздался удар гонга. По длинной аллее, выложенной белым мрамором и обрамленной гигантскими скульптурами животных, медленно двигалась процессия жрецов. Жорж-Альбер вскарабкался на верблюда, вытесанного из цельной гранитной глыбы, затем перепрыгнул на крылатого льва, миновал огромного летучего дракона и спустился предупредить Адриана и Ясмину, проведших ночь под защитой огромного монумента из розового порфира. Адриан склонился над принцессой, нежно дунул на ее длинные ресницы, а потом нежно поцеловал ее глаза и розовые губы. Она затрепетала в его объятиях, потянулась, протянула руки к склонившемуся над ней Адриану и притянула его к себе. Молодой человек коснулся бархатистой кожи груди и замер, вдыхая таинственный дурманящий аромат ее духов, не успевших выветриться за ночь. Жорж-Альбер яростно запротестовал и с силой потянул Адриана назад. Юноша понял и выпрямился:

— Любовь моя, нам надо уходить. Слышишь этот шум? Стражи храма не должны нас здесь обнаружить.

Ясмина восхищенно смотрела на Адриана: такой взгляд бывает у юной девы после первой ночи любви. Занимался бледный день.

— Куда мы попали, Адриан?

— Похоже, мы находимся в долине Мин, любовь моя, и более благоразумно поскорее покинуть ее. Это священное место, куда посторонним доступ строжайше запрещен.

Все, что они не успели разглядеть ночью, теперь открывалось их прищуренным и тревожным взорам. Они находились в замкнутой долине, образованной горной цепью, расположенной естественным амфитеатром; у подножия гор выстроились полукругом тринадцать гигантских гробниц. Обсаженные вечнозелеными деревьями, они хранили останки древних императоров династии Мин. Огромные, в три человеческих роста статуи загадочно взирали на молодых людей своими недвижными мертвыми глазами. Ясмина вздрогнула, поняв, что они опустились на один из мавзолеев, нарушив тем самым его торжественное спокойствие. Молодые люди поспешили спрятаться. Вдали в аллее показалась процессия жрецов, бьющих в бубны и пронзительными голосами распевающих гимны.

Накануне ветры чудесным образом опустили змеев Адриана и принцессы на вершину дерева. Взяв на руки находившуюся в полуобморочном состоянии принцессу, Адриан с помощью Жоржа-Альбера медленно спустился вниз: обезьянка, прыгая с ветки на ветку, указывала ему дорогу. Опустив бесценную ношу под сень статуи, сначала показавшейся ему небольшим заброшенным храмом, он вновь полез на дерево, чтобы достать шелковых змеев и сделать из них удобную постель для принцессы. Внезапно Жорж-Альбер понял, что его присутствие здесь выглядит весьма нескромным. С ворчанием, ибо он тяжко страдал от голода и жажды, он взгромоздился на голову верблюда, где мы его и обнаружили утром. Увы, более подходящего ложа, нежели мрамор и порфир, вокруг не было.

«Что за собачья жизнь. Ну почему я должен спать на голове верблюда?» — ворчал зверек, устраиваясь на ночлег.

Ясмина нервно дрожала, полет исчерпал ее силы; никому еще не доводилось летать так долго и так высоко. Укутав принцессу плотным шелком, Адриан постарался как можно удобнее устроить ее; затем он вынул из кармана кусочек монгольской лепешки, предусмотрительно захваченной им перед полетом.

— Возьмите, принцесса Ясмина, съешьте, прошу вас, вам надо восстановить свои силы, — проговорил Адриан, взволнованный как никогда в жизни. Для бесстрастного и рассудительного молодого человека женщины всегда являли собой предмет мимолетного увлечения, забавы, к которой в конце примешивалось чувство легкого презрения. Он никогда не понимал внезапные приливы страсти и отчаяния, столь свойственные Флорису. Однако сейчас, когда пальцы его, передавая скудную пищу, коснулись пальцев принцессы, он почувствовал, как сердце его бешено забилось. На него нахлынули те же самые чувства, которые он уже испытал, когда принцесса вытерла кровь с его лица.

— Согласна, только давайте разделим ее с вами, — ответила Ясмина и, разломив лепешку, взяла руку Адриана, дабы вручить ему его половину.

Он быстро отдернул руку.

— Нет, принцесса, я привык к подобной жизни, но вы, такая нежная и изысканная, вряд ли подвергались столь суровым испытаниям. К сожалению, у нас не было иной возможности бежать от Великого Могола.

— О, друг мой! Я тебе уже говорила, что любой исход был для меня гораздо более привлекательным, нежели участь, ожидавшая меня подле этого тирана, и к тому же… теперь я с тобой.

Адриан благоразумно отстранился; прохладный ночной воздух обжигал его.

— Вам надо отдохнуть, набраться сил. Завтра на рассвете мы отправимся на поиски моего брата и наших товарищей. Ах, одному Господу известно, живы ли они и где они сейчас.

— Не беспокойся, Аллах наверняка позаботился о них так же, как он позаботился о нас, — взволнованно произнесла Ясмина, ласково опираясь на руку молодого человека.

Адриан страшно побледнел и порадовался, что вокруг темно и принцесса не может видеть, как то бледнеют, то вспыхивают его щеки.

Он страстно желал эту женщину, однако не мог нарушить взятые на себя обязательства быть ее защитником. Несчастная принцесса обратилась к нему за помощью, и сердце рыцаря не позволяло ему воспользоваться своим превосходством. Ясмина откусила кусочек лепешки и скорчила недовольную гримаску:

— Фу! Что за противная монгольская еда. Друг мой, помнишь ли ты дворец моего отца, его внутренние дворики, залитые солнцем, его сады, спускавшиеся к морю и… лукум, который мы ели вместе с твоим братом?

Адриан мечтательно улыбнулся.

— Да, принцесса, я помню все так хорошо, словно это было вчера. Но мне всегда было грустно, потому что во всех наших играх вы оказывали предпочтение Флорису. Это ему вы подарили Жоржа-Альбера, с которым он с тех пор никогда не расстается. В восемь лет, принцесса Ясмина, вы уже были самой красивой девочкой во всем мире. Я был очарован вами, а вы дразнили меня «христианским псом».

Ясмина вскинула руки и провела ими по золотым кудрям Адриана.

— Ты прав… прав… «христианский пес», — прошептала она.

Адриан холодно отстранился, встал и сделал несколько шагов в сторону.

— Мы слишком много говорим, принцесса, а между тем пора спать. Завтра нас ожидает трудный день.

Глаза Ясмины лучились искристым светом. Тонкая улыбка пробежала по ее губам. Она прекрасно понимала, какая борьба происходит в душе молодого человека. Она тоже встала и неслышно приблизилась к Адриану. Он резко обернулся. Молодая женщина склонила голову ему на грудь. Он вздрогнул, словно его прижгли раскаленным железом.

— Отойдите, принцесса, умоляю вас, — глухо прошептал он, в то время как руки против его воли уже заключили в объятия трепещущее тело Ясмины.

Тесно прижавшись к нему, девушка чувствовала, какая жгучая страсть обуревает его, и как он, всегда благородный и великодушный, старается подавить ее. Внезапно повеял легкий ветерок. Туман окутал их взоры. На своем лице Адриан ощутил прикосновение длинных мягких волос Ясмины. Она тянулась к нему, словно влюбленная голубка, манила его всем своим дрожащим от нетерпения телом. Адриан все еще пытался оторваться от нее; он был готов сто раз вытерпеть пытки Великого Могола, лишь бы не бороться с этим искушением.

— Я так долго ждала тебя, «христианский пес», мне часто снились твои золотые кудри, твои лазурные очи, я всегда помнила о тебе. Наверное, когда я была ребенком, то была несправедлива к тебе, но это только потому, что уже тогда ты мне очень нравился. Когда я неожиданно увидела тебя, твое лицо было испачкано кровью, но я все равно сразу узнала тебя и поняла, что только ты станешь мужчиной моей жизни. Я не боюсь так говорить с тобой, «христианский пес», потому что знаю все, о чем ты думаешь. И за твою деликатность люблю тебя еще больше. Эта ночь принадлежит нам. Хочешь ли ты принять любовь Ясмины?

Адриан дрожал всем телом. Признание девушки прозвучало для него, словно удар грома, ее нежная и достойная откровенность восхитили его. Взволнованный, он склонился к ней, вместо ответа взял на руки и понес на шелковое ложе из крыльев воздушных змеев, расстеленных в тени мавзолея, — поистине королевская постель для влюбленных беглецов.

Изголодавшиеся долгим ожиданием, они наслаждались близостью друг друга. Она сама предлагала ему себя, трепетала от его ласк.

Внезапно Ясмина издала тихий стон. Адриан принялся нежно и страстно целовать ее. К его великому изумлению, у нее еще не было ни одного мужчины. Он был первым. Да, это была она, его принцесса, которую он ждал всю жизнь, — вечная женщина — женщина его мечты. Все те, кто были до нее, не имели никакого значения. Они уснули в объятиях друг друга. На ветке запел маньчжурский соловей. Занималась заря. Жорж-Альбер отправился разыскивать влюбленную парочку.

Бонзы были слишком заняты своими псалмами, чтобы смотреть по сторонам, поэтому они не заметили молодых людей, и тем под шумок удалось ускользнуть. Солнце стояло уже высоко. Своей сильной рукой Адриан сжимал руку Ясмины, не в силах оторвать от нее влюбленного взора:

— Ты так прекрасна… так прекрасна, моя принцесса.

Грациозным движением она прятала лицо у него на плече.

— О, не смотри на меня так, ты же знаешь, что я к этому не привыкла, мое лицо всегда было скрыто от нескромных взоров.

— Ну и пусть, зато теперь я хочу, чтобы весь мир видел, как ты прекрасна, и знал, что ты моя.

Она улыбнулась:

— Я никогда не расстанусь с тобой… Адриан… Адриан, любовь моя…

…Маленький городок Нан-Ку жил за счет проходящих караванов и своих рынков, знаменитых на всю провинцию Пе-Чи-Ли[32]. Он дал свое имя узким воротам в Великой стене, проходившей всего в двух ли[33] от городских стен. Лошади, верблюды, носильщики каждый день толпились на огромных и скользких плитах единственной в городе улицы.

Судя по всему, сегодня случилось нечто необычное. Кули в голубых лохмотьях бросали где попало своих верблюдов, груженных тюками мака, прибывшего из Индии. Крестьяне, приехавшие на рынок продавать рис, выскакивали из своих тележек, запряженных черными мулами, и с криками устремлялись вперед. Женщины из простонародья, чьи ноги не были перевязаны, как ноги знатных дам, бросали свои клубки шерсти и бежали мелко семеня ногами. Ветер сдергивал с крестьян остроконечные соломенные шляпы. Мелькали длинные черные косы. В деревянных клетках квохтали и хлопали крыльями, теряя перья, куропатки, фазаны и каплуны.

«Все ясно, это я так напугал этих китайцев», — подумал Жорж-Альбер, въехавший в город на плече Ясмины. Адриан наклонился, поднял одну из катившихся навстречу соломенных шляп, отряхнул ее от пыли и передал принцессе: он хотел защитить ее от палящих лучей солнца. Городок окончательно опустел, словно вымер. Присев, молодые люди опустошили несколько плошек риса и еще не успевшего остыть чая, оставленных впопыхах их владельцами.

Жорж-Альбер, которого бегство жителей привело в прекрасное расположение духа, принял участие в скромном пиршестве и не без удовольствия выпил напиток, первоначально показавшийся ему просто теплой водой. Надо сказать, что для него ночь, проведенная на каменном верблюде, оказалась значительно менее приятной, нежели для Адриана.

— Хотел бы я знать, куда убежали все эти люди? Может быть, они заметили воздушных змеев наших товарищей? Последуем за ними, любовь моя. Ты можешь идти? — нежно спросил Адриан, обеспокоенный побледневшим лицом принцессы.

Ясмина улыбнулась и подняла на него свои прекрасные глаза:

— Когда ты держишь меня за руку, Адриан, я готова идти за тобой на край света…

Он наклонился и почти благоговейно поцеловал девушку в губы. Сердце его сильно билось. Он никогда не думал, что сможет так сильно влюбиться.

— Идем скорее, — проговорил он, с трудом отстраняясь от принцессы.

Но Ясмина явно не рассчитала своих сил. Она встала, но тут же зашаталась и вновь опустилась на землю.

— Бедняжка, я просто грубое животное.

Он взял ее на руки и понес.

— Нет, оставь меня здесь, потом ты вернешься за мной, — запротестовала молодая женщина.

— Ну уж нет, мадам, потом я вас больше не найду. В конце концов, вы моя пленница, — улыбнулся Адриан.

Он прижал девушку к груди и ускорил шаг. Жорж-Альбер с трудом поспевал за ними.

«Вот это да! А я чем хуже? И почему это я должен идти сам?», — ворчал он, плетясь позади. Дабы выместить свою досаду, он мимоходом выдрал перо у подвернувшейся под руку гусыни. Гусыня тревожно зашумела и навлекла на голову Жоржа-Альбера гнев всей своей стаи, с громки гоготаньем стремившейся за дерзкой обезьянкой. Сознавая, что он сам возбудил нездоровое оживление огромных птиц, Жорж-Альбер ускорил бег, нагнал молодых людей и принялся жалобно повизгивать, всем своим видом давая понять, что никто в этом мире его не ценит. Беглецы вышли из города, пройдя через ворота, сложенные из огромных каменных плит с мраморными барельефами, изображавшими Будду и его «четырнадцать небесных стражей». Не чувствуя усталости, Адриан поднимался по узкой тропинке. Ему ни разу не захотелось отдохнуть; его сильные руки нежно прижимали к груди драгоценную ношу. Удобно устроившись, девушка в любовном дурмане лишь иногда поднимала голову и бессвязно шептала ласковые слова, вливавшие в Адриана новые силы.

Через некоторое время впереди показалась полуразвалившаяся деревянная крепость. Запоздавшие крестьяне трусили впереди, их длинные черные косы развевались на ветру; они спешили к возвышавшейся среди развалин сторожевой башне. Обогнув обрушившиеся бревенчатые стены, Адриан застыл, потрясенный открывшимся перед ним зрелищем. Внизу, на каменистой равнине, извивалась Великая китайская стена. На широком бруствере четко выделялись два силуэта.

— Клянусь кровью Христовой, это Флорис! — воскликнул молодой человек. Теперь он понял, почему и куда бежали китайцы: они хотели занять лучшие места, дабы с безопасного расстояния наблюдать за битвой титанов. Галдан Черен-хан шумно сопел. Эта гнусная собака, этот пришелец с Запада обладал прямо-таки таинственной, совершенно необъяснимой силой. Флорис привычно прыгал в разные стороны, проделывал изящные па и кружился вокруг грузного монгола. Галдан-хан торопился покончить с ним, но юноша, гибкий как лиана, постоянно скользил и парировал все удары, которые для любого другого оказались бы смертельными. Клинки звонко сталкивались и, надсадно скрежеща, соскальзывали до самой рукоятки. Заметив, что Флорис открылся, Галдан-хан с злобным смехом устремился вперед и нанес ему сокрушающий удар. Флорис отскочил назад и, воспользовавшись тем, что противник его шагнул вперед, выбросил прямо перед собой нож и рассек ему грудь. Брызнула кровь, более пунцовая и блестящая, нежели одеяние Великого Могола. От боли тиран испустил яростный рев.

— Признай себя побежденным, Великий Могол, и мы прекратим поединок, — предложил Флорис, отбежав в сторону и скрестив на груди руки.

Галдан-хан кивнул и прислонился к бойнице. Флорис принял это движение за молчаливое согласие и направился к нему. Подождав, когда беспечный противник подойдет поближе, Галдан Жестокий молниеносно схватил свою косу и с такой силой швырнул ее в Флориса, метясь прямо в глаза, что молодой человек отлетел к стене из сероватого кирпича. Галдан-хан занес свой крисс. Флорис отчаянно рванулся в сторону. Удар с сухим стуком пришелся на камень. Китайские крестьяне испустили радостный крик. Их симпатии явно были на стороне «длинноносого», а вовсе не Великого Могола. Галдан-хан вновь схватил свою косу, раскрутил ее и метнул в Флориса. Черная петля, словно лассо, обвилась вокруг ножа юноши, вырвала его из рук и швырнула на площадку недалеко от его ног. Молодой человек прыгнул, чтобы схватить оружие. Великий Могол бросился на него, Флорис потерял равновесие, противник сбил его с ног и уже занес над ним свой страшный крисс, собираясь отсечь ему голову.

— Ты никогда меня не получишь, Галдан Жестокий, даже если убьешь его, — раздался голос принцессы. Вместе с Адрианом и Жоржем-Альбером она карабкалась наверх по каменистой осыпи. Все трое устремились месту поединка. Их неожиданное появление спасло Флориса. Великий Могол на секунду замер, устремив яростный взор на красавицу.

— Ах, так! Собака, ты обманул меня, прекрасной султанши с тобой не было! Клянусь бесценным лотосом, сейчас ты умрешь, и я заберу ее себе, она принадлежит мне!

Флорис сумел схватить занесенную над ним руку со смертоносным оружием. Ему показалось, что грудная клетка его сейчас разорвется от напряжения. С трудом набрав в легкие воздуха, он извернулся и свободной рукой нанес противнику удар в живот. Монгол скорчился от боли. Флорис обхватил его поперек туловища, и они покатились по горячим плитам бруствера. Адриан схватил камень и занес его над головой Галдан-хана. Наполовину задушенный Флорис увидел, как на внезапно потемневшем небе зажглись звезды. Но догадавшись о намерениях брата, он прохрипел:

— Нееет, Адриан, нн… нет, оставь его мне, это дуэль!..

Старший брат вздохнул: как всегда, малыш был неисправим. Оглядевшись вокруг, он заметил выпавший из рук Флориса крисс. Адриан подмигнул Жоржу-Альберу. Тот мгновенно все понял и подбежал к сверкавшему на полу страшному оружию. Небрежным ударом лапы он отшвырнул его к хозяину.

Поистине нечеловеческие усилия потребовались Флорису, чтобы не потерять сознание и продолжить борьбу. Великий Могол пригвоздил его к каменным плитам. Он весил на сорок фунтов больше Флориса. Вытянув руку, Флорис нащупал свой крисс. Крепко сжав ладонью его рукоятку, он, упершись спиной в плиты бруствера, напряг все свои мускулы, изогнулся и сбросил с себя огромную, словно мамонт, тушу Великого Могола. Одним прыжком он вскочил на ноги и принял боевую стойку.

— О! О! О! Да здравствует длинноносый! — закричали китайцы при виде увернувшегося от своего грозного противника Флориса.

Однако Галдан-хан не терял времени. Мгновенно оправившись от неожиданного удара, он с яростным воем бросился на противника. При этом он грозно размахивал своей косой, надеясь вновь пустить ее в ход. Флорис прыгал то вправо, то влево с таким проворством, какого Галдан-хан явно не ожидал от полупридушенного врага. Разъярившись, Галдан-хан начал забывать об осторожности. Флорис же вновь обрел прежнюю ясность ума и, как всегда, ехидно улыбался. Он своего достиг: противник начал нервничать.

«Ты сам решил продолжить дуэль, моя птичка», — думал Флорис, со свистом рассекая криссом воздух и парируя удар Галдан-хана.

Заметив, что его противник раскрылся сбоку, монгол решил, что это какая-то хитрость, и попытался пронзить его прямо в сердце. Вытянув руку, дабы вспороть кинжалом грудь Флориса, Великий Могол, слово бык, нагнул голову и ринулся вперед. Флорис отбил удар, затем мгновенно поднял свой крисс и, действуя словно копьем, вонзил его в затылок Великого Могола. Тиран зашатался, не понимая, как это стоящий перед ним враг сумел ударить его сзади. Монголы взревели от ярости, видя, как их правитель медленно опускается на бруствер. Некоторые сразу же галопом пустились наутек. Опустив голову, Флорис разглядывал распростершегося у его ног врага. Великий Могол лежал в луже собственной крови; он уже испустил дух.

— Благодарю… благодарю… отец, за ваш секретный прием… вы снова спасли жизнь вашему бастарду, — прошептал молодой человек. Однако на этот раз последнее его слово прозвучало без обычной горечи.

Адриан подбежал к брату и заключил его в объятия. Ни слова не говоря, братья крепко обнялись.

— Ты дрался как тигр, барчук, мне казалось, что я вновь попал в Баку и вижу перед собой воскресшего царя, — кричал Федор, выбегая вместе со своими товарищами навстречу Флорису. За ним, словно на буксире, двигалась Маленькая Мышка, вежливо высовывая язык.

— Почтенный чужестранец спас нас, отныне он будет моим братом, клянусь бесценным лотосом.

Флорис почтительно помолчал: только такого родства ему и недоставало!

— Я молился за вас, дорогой сын мой, и Господь внял моей молитве, Gloria in excelsis deo[34], — гордо, словно это он сам вышел победителем из страшной схватки, заявил отец дю Бокаж.

— О, господин герцог! Что он с вами сделал, — причитал Грегуар, окидывая заботливым взором Флориса.

Жорж-Альбер прыгнул на плечо хозяина и принялся зализывать его царапины. Разумеется, он не возражал, если бы его поблагодарили за подброшенный крисс, однако во всеобщей суматохе о нем снова забыли.

«Увы, жестокая моя судьба», — горестно вздохнул маленький зверек.

— Майский Цветок, повернись и посмотри на небесную равнину. Народ трижды цветущей земли приветствует тебя, — с гордостью заявил Ли Кан, указывая на собравшихся внизу китайцев, оглашавших воздух приветственными криками.

— Да-да-да, длинноносый убил нашего врага!

— Да-да-да, этот злодей опустошал наши земли!

— Да-да-да, это великое благо!

Флорис любезно раскланялся и позвал Бобо Нуура, ожидавшего возле стены вместе с несколькими верными ему людьми.

— Ты можешь прислать сюда еще одного солдата, чтобы они забрали своего господина? Мне кажется, он еще дышит.

В самом деле, лицо Галдан-хана исказила страдальческая гримаса, и он простонал:

— Султаншу, я хочу мою султаншу.

Ясмина невольно вскрикнула. До сих пор Флорис не обращал на нее внимания. Теперь же, увидев, как она признательно улыбается ему, он вздрогнул. Принцесса стояла, испуганно прижав руки к груди; она была прекрасна, как утренняя заря. Забыв обо всем, Флорис подошел к ней, взял ее руки и поднес их к губам. Затем он принялся почтительно целовать каждый пальчик девушки. Его зеленые глаза дерзко устремились в прекрасные глаза Ясмины.

— Теперь вы свободны, принцесса, и… вольны сами выбирать себе мужчину.

Тон, которым были произнесены эти слова, не оставлял сомнений в намерениях Флориса. Во время своих приключений Флорис всегда успевал ухаживать за женщинами, и те без сопротивления падали в его объятия. Брат никогда не был его соперником, и Флорис привык, что Адриан всегда позволял ему делать все, что ему заблагорассудится. Повернув руку Ясмины, он еще раз нежно поцеловал хрупкое запястье. Адриан побледнел и довольно резко оттолкнул брата.

— Хватит, Флорис, перестань. Я запрещаю тебе непочтительно относиться к дочери султана.

Задетый за живое, Флорис мгновенно обернулся; он был несказанно удивлен тем, что Адриан осмелился говорить с ним в таком тоне, да еще в присутствии множества людей. Еще несколько часов назад Флорис в отчаянии призывал брата, сейчас же, вместо того, чтобы поведать Адриану о своих тревогах и выразить всю свою радость, что они снова вместе, Флорис нахохлился, словно молодой петушок:

— О, запомни, я всегда делаю только то, что мне нравится!

— О, вполне возможно, но то, что нравится тебе, к несчастью, иногда не нравится мне, — скрестив на груди руки, невозмутимо произнес Адриан.

Флорис был возбужден только что завершившимся смертельным поединком. В обычном состоянии он бы сразу понял, что с братом случилось что-то серьезное, и по-дружески расспросил бы его; но в это утро Флорис-победитель Великого Могола чувствовал себя господином Вселенной. Он злорадно расхохотался, глаза его загорелись зеленым блеском, не предвещавшим ничего хорошего.

— Прекрасно, мой дорогой, раз у тебя шалят нервы и ты вздумал ревновать моих фавориток, я умолкаю и…

Раздалась звонкая пощечина. Флорис недоверчиво поднес руку к щеке и, осознав, что произошло, бросился на брата. Со слезами на глазах Ясмина бросилась между ними.

— Друзья мои, во всем виновата я, остановитесь, прошу вас…

Адриан отстранил ее. Понадобилось не более секунды, чтобы случилось непоправимое. Братья презрительно Взирали друг на друга: каждый видел перед собой врага. Окаменев от изумления, друзья смотрели на обоих братьев, удерживая их за плечи, чтобы они не бросились друг на друга.

— Полно, барин, успокойся, — уговаривал Федор.

— Майский Цветок, ты был не прав и рассердил Счастье Дня, — говорил Ли Кан.

— Ты мне еще ответишь за это, — безжизненным голосом произнес Флорис.

— Согласен. Когда тебе будет угодно, — ответил Адриан, бессознательно шаря возле пояса, где обычно висела шпага.

— Мы оба знаем секретный прием, вот и посмотрим, кто из нас сильнее, — усмехнулся Флорис.

— Тебе уже давно пора преподать хороший урок, малыш, и я готов сделать это прямо сейчас, и с превеликим удовольствием, — воскликнул Адриан, схватив брошенный на плиты крисс.

Флорис вырвался из рук Ли Кана и поднял второй страшный кинжал.

— Иди сюда, если ты не трус…

Федор крепко держал Адриана.

— Оставь меня, — прорычал молодой человек, рванувшись из рук украинца.

Сверкнули жуткие изогнутые крисс-ножи.

— О! О! О! Длинноносые будут драться между собой, — закричали китайцы, радуясь продолжению спектакля.

— Беру в свидетели высшее блаженство безмятежного неба, ставлю 100 юаней[35] на длинноносого с зелеными, как у черепахи, глазами, который только что уложил мерзкого монгола, — выкрикнул один из крестьян.

— А я беру в свидетели великие ворота, что ведут к высшему блаженству, и ставлю 150 юаней на длинноносого варвара с золотыми волосами.

Отец дю Бокаж перекрестился:

— Ах, что за печальная судьба, Каин убивает Авеля…

33

— Как вам не стыдно! Я лишаю вас права косить все ваши громкие титулы. Распоследний нищий более достоин их, чем вы оба. Сначала вам придется убить меня, ибо я все равно не переживу сего кошмарного зрелища!

Флорис и Адриан застыли с кинжалами в руках. Слова принадлежали Грегуару; старый дворецкий отважно бросился меж обезумевших молодых людей. Разодрав ворот и обнажив грудь, он дрожащими старческими руками схватил лезвия страшных кинжалов и приставил их к тому месту, где находилось его сердце. Почтенный дворецкий трепетал от ярости. Никто не ожидал от него столь властного поступка. Федор и Ли Кан одобрительно закивали и подошли поближе:

— Твои слова подобны речам самого Кон Фу Цу[36], Старая Осмотрительность.

— Эй, друг, мы с тобой.

Молодые люди застыли в нерешительности, увидев столь неожиданную солидарность своих товарищей, Но они слишком далеко зашли в своем безумии и уже не могли остановиться. Высвободив клинки, они взмахнули ими и воскликнули:

— Нападай! Оставь нас! Уйди, Грегуар!

Старый интендант опустил руки; лицо его выражало глубочайшее презрение.

— Разумеется, именно это я сейчас и сделаю, ибо вы оба пали слишком низко. Мадам графиня, ваша матушка, умирая, поручила мне воспитывать вас. Что же, я больше не могу продолжать исполнять возложенные на меня обязанности и служить господам, которых я глубоко презираю. Поэтому имею честь сообщить вам, что я оставляю службу у вас.

С этими словами Грегуар величественно развернулся и семенящим шагом двинулся вперед по брустверу Великой китайской стены. Разумеется, резонно было спросить, куда он направился столь решительно… Федор и Ли Кан в растерянности стояли на месте, не зная, на что решиться, а затем последовали за своим старым товарищем. Жорж-Альбер столь же величественно заковылял следом.

Разъяренный Флорис только пожал плечами:

— Отлично, наконец нам никто не станет мешать.

— Оставь их, ты собираешься драться или нет? — бросил Адриан, вновь становясь в позицию.

Раздался жуткий крик. В поисках лестницы, ведущей вниз, Грегуар подошел слишком близко к краю стены. В этом месте каменная кладка обрушилась, и под тяжестью старика камни с шумом посыпались вниз. Братья отшвырнули ножи и бегом бросились к Федору и Ли Кану, осторожно свесившимся вниз, чтобы разглядеть, куда упал Грегуар.

Интендант лежал у подножия стены, распластавшись, словно безжизненная марионетка; лицо его было залито кровью. Жорж-Альбер уже прыгал с камня на камень, стремясь прийти на помощь. Флорис и Адриан боялись взглянуть друг на друга. Яростное, слепое безумие сменилось пониманием того, что случившееся произошло по их вине.

— Старый Моисей принес в жертву собственную жизнь, — прошептал отец дю Бокаж, поддерживая Ясмину, готовую в любую минуту лишиться чувств.

Слушая только голос собственного сердца, братья со всей возможной быстротой бросились вниз, чтобы хоть чем-нибудь помочь своему старому другу. Глаза Грегуара были широко раскрыты. Флорис решил, что он умер.

— О, Господи, горе нам, — зарыдал он.

Однако окровавленные губы Грегуара зашевелились, старик издал слабый стон. Адриан взял его за руку:

— Тебе очень больно, Грегуар?

Старый слуга с трудом опустил и вновь поднял веки.

— О, умоляю тебя, прости нас, прости, это я во всем виноват, — молил Флорис, целуя узловатые старческие пальцы, слабо сжимавшие его руку.

С трудом повернув голову, Грегуар взял руку Адриана и соединил ее с рукой Флориса. Оба брата вздрогнули и посмотрели друг на друга, в то время как старик, задыхаясь, зашептал:

— Хорошего шлепка пониже спины… вот… все, чего… вы заслуживаете… Вы слишком… мало получали их от меня… когда… когда были мальчишками.

— Да, ты прав, дорогой Грегуар, — сквозь слезы улыбнулся Флорис, — можешь отшлепать нас, только не покидай нас навсегда, ты нам очень нужен.

— Нет… я чувствую… что умираю… поклянитесь мне… что будете все время… вместе… как твой… отец царь… того хотел… Флорис… малыш мой… и ты… старший… наследник графов… де Вильнев-Карамей… Адриан… мое дорогое дитя… я вас так люблю… но… ваше рождение… и титулы… это все ничто… ничто… если вы… сами не сохраните… свое… собственное… достоинство…

Братья бросились в объятия друг друга: слезы градом текли по их лицам, великодушие Грегуара сразило их.

— У меня отвратительный характер, Адриан. Ах, что бы я делал без тебя!

— Нет, это ты прости меня, Флорис, я был просто мерзок.

— Значит, навеки вместе…

Грегуар удовлетворенно взирал на дело своих рук; потом, задыхаясь, произнес:

— Я хочу… исповедаться… у преподобного отца.

Но долгий разговор окончательно подорвал его силы. Глаза зарылись, голова безжизненно откинулась назад. Адриан приложил ухо к его груди:

— Слава Богу, сердце еще бьется!

— Его надо куда-нибудь перенести, — в отчаянии воскликнул Флорис, обращаясь к Федору и Ли Кану. Вместо ответа казак и китаец обратили свои взоры в сторону дороги.

Поглощенные своим горем, молодые люди ничего и никого не замечали. Сейчас же они подняли головы. Вокруг них толпились любопытствующие китайцы. Внезапно они расступились, давая проход кортежу, состоящему из солдат и слуг, облаченных в голубые шелковые одеяния с вышитыми на груди желтыми львами.

— Дорогу благородному мандарину Шонгу! — гордо выкрикивали они, неся на плечах обитый шелком паланкин. Внутри него виднелось круглое лицо со смешливыми раскосыми глазами-щелочками, поблескивавшими из-под пухлых подушечек век; на голове мандарина была нахлобучена шелковая шляпа с высоко загнутыми полями.

Флорис непочтительно подумал, что во Франции подобные шапочки носили маленькие девочки: сзади она была увенчана огромным алым шаром — знаком благородного происхождения, тут же крепилось восхитительное павлинье перо, ниспадавшее вместе с косой до самой земли.

— Клянусь, это сам великий и милосердный Буо-Ша-Жи! Буо-Ша-Жи! — воскликнул толстый мандарин, не без изящества спрыгивая на землю. Двое солдат метнулись к нему и мгновенно разостлали красный ковер, куда он и ступил своими маленькими ножками, обутыми в черные шелковые туфельки. Ногам мандарина не пристало касаться грубой земли. В это же время трое слуг, окружавших знатного китайца с трех сторон, с сосредоточенными видом отгоняли от него мух.

Флорис с удивлением разглядывал пояс знатного сына Поднебесной, плотно охватывавший его округлое брюшко. На этом поясе висело множество разнообразных мелочей: веер в резном футляре, мешочек для резаного табака, зубочистки различной длины, палочки для чистки ушей, кошель, из которого выглядывали часы, и, наконец, сафьяновая сумка для кремня и огнива.

— Да-да-да, Буо-Ша-Жи, какая радость и какое счастье, встретить друга, благородством и мудростью равного самому Лао-цзы[37], — повторил мандарин.

— Почтенный Шонг, — ответил отец дю Бокаж по-китайски. — Мои восхищенные глаза не могут поверить в снизошедшее на нас счастье. Так, значит, ты жив, мой верный друг, перед которым склоняются даже травы, словно это идет сам великий Хань Фэй-цзы[38].

Надо признать, что Флорис и Адриан до самой последней минуты сомневались в правдивости рассказов «отца Золотия» о его пребывании в Китае; сейчас же его знание китайского и искренняя радость мандарина, привычно произносившего имя иезуита на китайский лад, окончательно убедили братьев в искренности преподобного отца. Молодые люди изнывали от нетерпения, ибо Грегуар истекал кровью. Однако о нарушении церемониала обмена приветствиями, занимавшего иногда целых полдня, к великому удовольствию зрителей, не могло быть и речи, тем более что собравшиеся вокруг истово повторяли хором:

— Да-да-да! Великий мандарин с лицом, подобным свежему цветку, вновь обрел своего друга, прибывшего из страны варваров.

— Да-да-да! Это благословение, ниспосланное нам самим Фон-Шуи[39].

Ли Кан, на вершине блаженства, кричал громче всех. Жорж-Альбер на всякий случай выделывал сложные кульбиты, как и подобает воспитанному молодому человеку. Принцесса и Маленькая Мышка перевязывали раны Грегуара, отрывая полоски ткани от своих платьев. Федор потянул за рукав Адриана и громко зашептал:

— Послушай, барин, пора кончать с этими китайскими выкрутасами, иначе наш старый товарищ отойдет в лучший мир.

Адриан знаком приказал ему успокоиться. Отец дю Бокаж начал представлять своему другу Шонгу Флориса и Адриана:

— Друг Шонг, взгляни на моих отважных спутников, в своей стране они являются очень знатными мандаринами, хотя, конечно, им еще далеко до вашего красного шара. Они представляют своего короля, который является великим владыкой, хотя, конечно, ему еще далеко до вашего блистательного императора Киен-Лонга, небесного повелителя цветущей земли. Ну а я, ничтожнейшее насекомое, как ты помнишь, по-прежнему представляю нашего великого жреца, который сидит в Риме и которого мы называем папой.

Флорис и Адриан восхищенно переглянулись. Они поняли, на чем держится влияние иезуитов в Китае: в отличие от других орденов, изгнанных или арестованных по приказу императора за грубое насаждение чуждой китайцам веры, они никогда не сталкивались напрямую ни с одной религией. Вот почему свое возвращение отец дю Бокаж так долго держал в глубокой тайне: он «прощупывал почву».

Мандарин, как того требовала вежливость, поклонился и, глядя на молодых людей, наконец произнес долгожданные слова:

— Следуя беспорочному праву дружбы, мое недостойное жилище, один только вид которого внушает отвращение, готово смиренно принять благородных чужестранных варваров, сопровождающих моего друга Буо-Ша-Жи, владеющего даром ясновидения.

Несмотря на смертельную тревогу и трагизм их положения, Флорис с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. Хотя его воспитатель Ли Кан много рассказывал ему о своей родине, первая встреча с Китаем поразила его. Взглянув на Адриана, он понял, что брата обуревают те же чувства. Однако он быстро отвел взор. Братья чувствовали, что не могут открыто смотреть в глаза друг друга. Прошло еще много нескончаемых минут, пока отец дю Бокаж уверял своего друга мандарина, что «их нечистые ноги отвратительного носорга не осмелятся ступить на восхитительный нефрит его дивно благородного и исполненного совершенством и гармонией дома.

Наконец спустя час они разместились в роскошном дворце из голубого фарфора, одном из многочисленных жилищ, принадлежавших почтенному Шонгу в провинции Пе-Чи-Ли. Грегуар был предоставлен заботам ученого доктора с жиденькой, но очень длинной седой бородой и лицом, напоминавшим заскорузлый пергамент. Ознакомившись с состоянием раненого, доктор удовлетворенно улыбнулся:

— Этот старый варвар воистину несчастен. Его время вкушать чай на овеваемых ароматным ветерком террасах Фо еще не пришло.

На деле это означало, что душа Грегуара столь крепко вцепилась в его тело, что ему суждено прожить на этой грешной земле еще много лет. Флорис и Адриан облегченно вздохнули; они не слишком сожалели о том, что достойному интенданту пока не придется воспользоваться гостеприимством божества Фо.

Китайский доктор достал из своего длинного рукава женьшеневые пилюли и передал их Ли Кану:

— Ты будешь давать их ему каждые два часа, и через восемь дней твой друг станет моложе, чем был прежде, разумеется, если только Будда удостоит его своей милости и протянет над его головой одну из своих милостивых рук.

В настоящую минуту содействие множественного провидения было отнюдь не лишним: Грегуар бредил и метался в сильнейшем жару. Служители в лазурных хламидах держали наготове горячие салфетки, пропитанные ароматом жасмина, дабы смягчить его сведенные судорогой члены, другие прислужники принесли Флорису, Адриану и их товарищам шелковые одежды, зеленый чай и самые изысканные блюда: сушеных устриц, медвежьи ноги и ласточкины гнезда. Отдельные апартаменты были предоставлены в распоряжение Ясмины. Под бдительным оком Маленькой Мышки она уже расположилась на отдых. Федор отправился спать, чтобы через несколько часов сменить Ли Кана у изголовья Грегуар а. Жорж-Альбер, начавший свое знакомство с китайской кухней с рисовой водки, с трудом пытался справиться с пищей при помощи палочек из слоновой кости. Стоящий перед ним низенький столик был уставлен сотней фарфоровых блюдечек с трещинами глазури и фаянсовыми горшочками размером с наперсток: все они были наполнены мелко нарубленной или вязкой зеленой, розовой и голубой едой, сочным пунцовым тестом, фруктами, перцем, мясом в сладком имбирном соусе, дольками засахаренных апельсинов… Скоро зверек понял всю тщетность своих усилий и, побросав палочки, воспользовался своими природными инструментами: это означало, что он совал пальцы во все тарелочки и горшки, до которых только мог дотянуться. После того как его указательный палец увяз в горшочке с соей, он прекратил знакомство с китайской кухней, сделал пару глотков водки и тотчас же заснул, ощущая блаженное состояние опьянения.

Несмотря на уговоры Ли Кана, Флорис и Адриан отказывались покидать изголовье Грегуара. Сев возле постели больного, они решили провести там всю ночь. Но Флорис чувствовал, как у него страшно болит и кружится голова. Перед глазами вспыхивали искры, острая боль в затылке терзала его словно клещами. Ему явно требовалась помощь врача. Несмотря на неукротимую физическую силу и безрассудное мужество, поединок с Великим Моголом истощил его организм. Что же касается Адриана, то нервы его были на пределе. После примирения его каждый раз охватывало жуткое чувство неловкости, когда взгляд его встречался с взглядом младшего брата.

Они не могли уснуть, однако сон был единственным лекарством, которое могло бы им помочь. Старый лекарь внимательно наблюдал за братьями. Затем он хлопнул в ладоши. Один из служителей почтительно внес медный, покрытый лаком поднос, где стояла небольшая жаровня, лежали трубки и много маленьких шариков. Тоненькими щипчиками врач взял один шарик, нагрел его над пламенем и аккуратно затолкал в чубук трубки. Протянув трубку Флорису, он проделал ту же самую операцию с трубкой для Адриана.

— Возьмите, это снадобье является поистине чудодейственным лекарством для того, кто не злоупотребляет им. Оно называется опиум и пришло к нам из Индии в 31 году змей[40]. Этот наркотик, сыновья варваров, исцелит ваши истомленные сердца. Ваш старый друг не нуждается сейчас в вашей помощи. Так возьмите же трубки и затянитесь. Вы скоро уснете, а когда проснетесь, все забудете. Вы почувствуете себя свежими и бодрыми, о чужестранцы, пришедшие с Запада, вы снова будете готовы противостоять неумолимому року и с открытым забралом встречать удары судьбы.

Молодые люди слишком устали, чтобы протестовать или отказываться, к тому же старый врач внушал им доверие. Казалось, он читал в их сердцах словно в раскрытой книге. Флорис и Адриан растянулись на удобных циновках и принялись глубоко вдыхать ароматный дым через длинный мундштук. Сначала вкус показался им неприятным, но внезапно Флорис почувствовал, как его пульс замедляется. Посмотрев на брата, он увидел, как тот усиленно моргает глазами, пытаясь бороться с охватившим его сном. Братья улыбнулись друг другу:

— Да, навеки вместе, — прошептали их отяжелевшие и одновременно невесомые губы.

Флорису казалось, что он погрузился в какой-то призрачный, молчаливый мир. Дыхание его участилось, температура тела резко поднялась, энергия его рвалась наружу, хотя он и не ощущал потребности сделать хотя бы одно движение. Мысли нахлынули на него, его пылкое воображение порождало тысячи картин из его прошлого, и все они медленно проплывали перед его очарованным взором, ибо являли собой только приятные воспоминания. Обнаженная Елизавета покрывала его тело горячими поцелуями, и он не ощущал ни малейшего стыда. Юлия Менгден, кроткая, словно агнец, распускала волосы, и они тяжелой волной падали к его ногам. Все женщины, которые когда-либо вторгались в его жизнь, кружились вокруг него в чарующей пляске и в порыве сладострастия протягивали к нему руки. Зингара танцевала, Филиппа смеялась, Полина раскрывала свои розовые губы. Не в силах сопротивляться, Флорис позволил ввергнуть себя в пучину невозможных и невероятных наслаждений.

Перед Адрианом же разворачивались картины его будущей жизни с Ясминой. Все казалось ему простым и желанным. Он сладострастно вдыхал таинственный аромат восточной принцессы. Океан был окутан легкой дымкой, он был счастлив. Голова его поникла. Он попытался бороться со сном, чтобы не отпускать свою возлюбленную. Но наркотик произвел свое действие. Братья впали в забытье. Старый врач удовлетворенно взирал на них:

— Да… спите… спите, сыновья варваров, пришедшие с Запада.

Он осторожно взял трубки из неспособных более их удерживать рук. Флорис улыбнулся последней картине, проплывавшей перед его взором: на облаке, парившем в эфирных высотах, сидела Батистина и протягивала к нему руки.

Несколько недель беглецы провели в гостях у мандарина. Им казалось, что время полностью остановилось. Как и предсказывал черный доктор, Грегуар быстро выздоравливал, толстел и, казалось, даже помолодел. Флорис и Адриан, пробудившись после наркотического сна, забыли о своей страшной ссоре. Маленькая Мышка, смущаясь, согласилась соединить свою судьбу с судьбой Федора. Ли Кан в изысканных выражениях намекал, что неплохо было бы им остаться в Китае насовсем, где все они «расцветут и станут могучими, подобно белому тигру». Жорж-Альбер был постоянно пьян. Ясмина грезила о Франции, куда она собиралась последовать за Адрианом. Флорис, не без горечи принявший тот факт, что принцесса предпочла Адриана, относился к ней теперь как к невесте брата. Его открытая и честная натура сумела подавить весьма неблагородные чувства, возникшие у него при первой встрече с Ясминой. Адриан был на вершине блаженства.

Почтенный Шонг и отец дю Бокаж уединились, и никто не знал, чем они заняты. Флорис решил проникнуть в эту тайну. В сопровождении Жоржа-Альбера, совершенно случайно оказавшегося в то утро трезвым, он вскарабкался на зеленую черепичную крышу дворца и пополз в сторону личных покоев мандарина. Достигнув цели, он в изумлении замер, прижавшись к фигуре крылатого дракона. Он не верил ни глазам своим, ни ушам.

— Да простит трижды почтенный Шонг безымянное ничтожество, которое он почтил своею дружбой, — кричал отец дю Бокаж, забирая с лакированной шахматной доски маленькую колесницу из нефрита. Ответом ему была долгая тишина, затем раздался насмешливый голос мандарина:

— Клянусь божественным провидением, я девятикратно склоняюсь перед величайшим игроком, который встречается единственный раз в тысячу лет, но да соблаговолит он позволить мне забрать его коня.

Под сенью фарфоровой беседки с бумажными стенами Шонг и иезуит сидели и ссорились над бесконечной партией в Ксианг-Жи[41], которую они, похоже, начали лет двенадцать назад.

Молодой человек и маленькая обезьянка с интересом наблюдали, как достойнейшие приятели забирали друг у друга пушки, генералов и колесницы, а потом отползли в отведенные им апартаменты. Скоро они нашли себе развлечение. Гостей не пригласили посетить южное крыло дворца. Флорис решил, что ему надо разузнать, что же там находится. Это оказалась женская половина. Вокруг бассейна с красными рыбками в компании с тремя любимыми наложницами своего господина и мужа достойно скучала мадам Шонг; как и всякая знатная китаянка, она не имела права покидать отведенных ей покоев. Прекрасной мадам Шонг было по крайней мере на тридцать весен меньше, чем ее супругу. Тонкими пальчиками с непомерно длинными ногтями она перебирала струны тсинга[42]. Мадам Шонг подняла пламенный взор и восхитительную тонкую руку в сторону молодого человека; казалось, она совершенно не удивилась, заметив его сидящим на крыше. Флорис и Жорж-Альбер не колебались. Желание хорошенькой женщины было для них законом. Они спрыгнули во внутренний дворик. Мадам Шонг тотчас же послала наложниц сторожить входы и выходы, что они быстро и проделали. Ну разве можно было быть невежливым с первой супругой столь любезного хозяина? Жорж-Альбер присоединился к щебечущим девицам. Мадам Шонг подняла свой маленький носик к Флорису. Она едва доставала ему до груди, и это при том, что голову ее украшала высокая сложная прическа, убранная живыми цветами и огромными золотыми булавками. Длинные серьги падали ей на плечи. Флорис улыбнулся: он никогда не видел таких крохотных женщин. Мадам Шонг с трудом могла передвигаться, столь туго были перебинтованы ее малюсенькие ножки. Впрочем, Флорису это совершенно не мешало, ибо он не собирался соревноваться с ней в беге. После весьма короткой беседы, темой которой была отнюдь не философия Конфуция, молодая женщина повлекла Флориса в освежающий полумрак своих комнат, где они к обоюдному удовольствию предались старому, как мир, греху. Партия в шахматы, столь захватившая ее мужа, продолжалась еще целую луну, к несказанной радости мадам Шонг. Но все, даже самое хорошее, имеет свой конец. Однажды утром мандарин покинул свои апартаменты; лицо его выражало лицемерную печаль. Громко, чтобы его слышали все, он кричал:

— Ах! ах! ах! Позор мне, совершившему столь гнусную низость и трижды выигравшему у своего добродетельного друга, кладезя высшего знания, величайшего игрока в Ксианг-Жи на всем варварском Западе.

Отец дю Бокаж, трусивший за своим другом Шонгом, подмигнул французам. Флорис и Адриан улыбнулись; неисправимый иезуит наверняка что-то замыслил и нарочно позволил обыграть себя.

— Времена изменились, — прошептал преподобный отец, проходя мимо. — Сейчас задерживают всех иностранцев, не имеющих специального пропуска. Мы отправимся в путь вместе с Шонгом, ибо он хочет продолжать игру. Это значит, что мы без хлопот доберемся до Пекина.

К своему великому сожалению, Флорис не смог попрощаться с хорошенькой мадам Шонг. Паланкины, каждый из которых несли шестеро рослых слуг, доставили путешественников в Пеи-Хо. Там почтенный Шонг посадил своих гостей в джонку, следующую вниз по течению. Флорис оглянулся по сторонам. Речные наносы длинными желтыми языками тянулись вдоль берегов.

Адриан обнял Ясмину за плечи; сердце его внезапно сжала безотчетная тревога.

К ним подошел отец дю Бокаж:

— Берегитесь, дети мои, тем, кто слаб, Китай источает сердце!

34

Ужасный запах императорской столицы ударил им в ноздри.

— Черт побери! В Пекине пахнет еще хуже, чем в Париже, — воскликнул Флорис, когда они миновали широкий мост Па Ли Као, славящийся многолюдьем и роскошными мраморными плитами, и столь же знаменитый в Поднебесной империи, как Новый мост в Европе. Ли Кан оскорбленно поджал губы. С недавних пор он стал совершенно непереносимым и обижался на любое слово, где содержался хотя бы намек на недостатки его обожаемой страны. Чтобы наглядно показать свое неодобрительное отношение к подобным высказываниям хозяина, он с блаженным видом глубоко вдохнул тошнотворные миазмы, исходящие от сточных канав и улиц, изборожденных колеями многочисленных повозок, куда пекинцы выливали помои. Кислый запах клубился вредоносными и едкими парами, вызывавшими у непривычного человека приступы удушья. Ясмина, побледнев, обмахнулась вуалью. Желая приободрить ее, Адриан улыбался и нежно сжимал ей руку. Всякий раз, когда он смотрел на девушку, сердце его учащенно билось. Его возлюбленная вновь принадлежала ему, и любовь его разгоралась еще сильнее. Адриан жил словно во сне. Пестрая толпа добродушно гудела вокруг паланкинов; спустившись вниз по реке на джонках, путешественникам пришлось снова воспользоваться традиционным для Китая средством передвижения. Никто не обращал внимания ни на молодых людей, ни на их спутников. Впрочем, они старались не высовываться из-за расшитых жемчугом занавесок портшезов и не привлекать к себе внимания любопытных; ради безопасности все они были одеты в китайские костюмы. Расхрабрившись, Флорис бесстрашно высунул голову и огляделся. Народ рекой тек под высокие своды ворот с надвратными сооружениями, более всего напоминавшими донжон. Ворота высились по ту сторону моста. Крыша их была покрыта зеленой черепицей, в ней зияли порты, из них выглядывали дула пушек. Приблизившись, Флорис разглядел, что жерла направленных на них грозных орудий были сделаны из дерева и служили всего лишь безобидными украшениями. От ворот в обе стороны тянулись прочные зубчатые стены, образуя единый величественный комплекс.

— Так наверняка выглядели стены Вавилона и укрепления дивной Ниневии, — мечтательно воскликнул отец дю Бокаж.

Ли Кан одарил его взволнованным и признательным взглядом.

— Дайте пройти зеркалу разума, почтенному Шонгу и его бесценному грузу, — кричали солдаты из Зеленой Беседки, охранявшие главные ворота. Проезжая мимо, Федор, как истинный знаток воинской выправки, восхитился статью и длинными изогнутыми усами китайских воинов. Кольчуги и плетеные бамбуковые щиты дополняли их снаряжение.

— Сабля и порох, — прогрохотал казак, — эти ребята, должно быть, отличные солдаты.

Маленькая Мышка скорчила презрительную гримасу и плюнула на стеганые подушки, устилавшие паланкин. Нечаянно подвернувшийся Жорж-Альбер с большим неудовольствием отер щеку. Невеста Федора была ему симпатична, однако он был бы непрочь дать ей несколько уроков хороших манер. Зверек обернулся в надежде найти защиту у Грегуара, но дворецкий, широко раскрыв рот, мощно храпел, как и положено человеку, восстанавливающему свои силы и совершенно не интересующемуся местными достопримечательностями. Раздался громкий конский топот. Верный интендант заворочался, отогнал муху, но не проснулся. Флорис и Адриан выглянули из паланкина: им было любопытно узнать, что происходит на улице. Мандарин знаком попросил их не проявлять излишнего любопытства и не высовываться; но сам он чуть-чуть раздвинул занавески, чтобы варвары могли полюбоваться достопримечательностями столицы Поднебесной. Возле ворот творилось настоящее столпотворение. Кули, тащившие носилки, пытались протолкаться через множество зевак, но безуспешно: в воротах застряло сразу несколько голубых тележек торговцев. Дикие верблюды ревели, подгоняемые пинками своих проводников. Черные мулы взбрыкивали. Раздавались удары кнута, толпа предусмотрительно прижалась к стенам ворот. Грозный гул нарастал. Желтые с голубой каймой стяги захлопали на Ветру.

— Это проходят артиллеристы из полка маньчжура Од Иен Чука, — со страхом в голосе прошептал Шонг.

Шестеро коней, запряженных по трое, тянули боевые бронзовые пушки. Вереница их казалась нескончаемой; по бокам колонны ехали солдаты; время от времени они щелкали кожаными плетьми, подгоняя бедных животных. Пушки с адским грохотом двигались по выложенной разнокалиберными плитами мостовой.

— А вот и великолепнейший, блистательнейший и возлюбленнейший полк Сына Неба, нашего императора, властелина мира. Полк возвращается с маневров, происходивших в окрестностях города, — продолжил свои пояснения Шонг, благоговейно прижимая руки к груди.

Следом за артиллерией показались всадники; своим жутковатым видом они напоминали всадников Апокалипсиса; они двигались сомкнутыми рядами по четыре человека в шеренге. Посредине шестеро воинов держали длинные древки огромного балдахина; под его сенью скакал генерал этой вымуштрованной орды.

— Клянусь ясным небом, это сам Голубой Дракон, — произнес мандарин, сгибаясь пополам при прохождении главаря этих демонов, внушавших всеобщий ужас.

Флорис и Адриан с любопытством разглядывали Голубого Дракона. Это был мужчина неопределенного возраста, с резкими чертами лица, словно вырезанного из отполированной слоновой кости. Издали казалось, что чело его не изборождено ни единой морщиной. Орлиный нос придавал профилю генерала надменный и жестокий вид; голову его украшала остроконечная стальная каска. Будучи отличными наездниками, молодые люди тотчас же заметили, что конь военачальника отличается от низкорослых коней его солдат, да и сам он был слишком высокого для китайца роста. Как и все офицеры, Голубой Дракон был одет в просторный красный жилет, надетый поверх длиннополого голубого одеяния; он ехал, опустив глаза и погрузившись в свои мысли. Сами не зная почему, молодые люди не могли оторвать взор от необычного лица военачальника. Внезапно конь Голубого Дракона споткнулся о неровную плитку мостовой и шарахнулся в сторону. Мгновенно обуздав коня, генерал поднял взор и огляделся. Заметив паланкин Шонга, он едва заметно улыбнулся, разглядев внутри него согнувшегося пополам мандарина. Очевидно, ему нравились подобные изъявления почестей. В ответ он слегка кивнул. Флорис и Адриан мгновенно откинулись внутрь; сердца обоих братьев неистово бились. Голубой Дракон явно не был китайцем, как им сначала показалось из-за его пожелтевшей от солнца кожи. Глаза его были голубыми, как и его имя. Бледно-голубыми, словно цветы незабудки… Горькое щемящее чувство внезапно наполнило сердца молодых людей. Голубой Дракон еще несколько секунд вглядывался в глубь паланкина, но он не заметил ни Флориса, ни Адриана. Его холодный, словно сталь, взгляд внимательно изучал Ясмину. Охваченный безотчетной тревогой, Адриан притянул ее к себе. Но Голубой Дракон уже отвернулся и двигался дальше, холодный и надменный, словно изваяние. Молодой человек облегченно вздохнул и провел рукой по лбу, холодному и мокрому от пота. Именно в этот момент проснулся Грегуар; однако он успел увидеть удаляющийся силуэт Голубого Дракона. Старый слуга усиленно заморгал, видимо, пытаясь что-то вспомнить, и прошептал:

— Где я мог видеть эту горделивую осанку?

Шонг хлопнул в ладоши. Паланкин двинулся дальше; они пробирались по неровной дороге, среди убогих хижин. Носильщики ступали по пыли, доходившей им до середины икры; всюду пахло вековыми нечистотами. Молодые люди были удивлены столь огромным скоплением отбросов и столь отталкивающей грязью. Только что виденные ими величественные ворота теперь казались им оперной декорацией. Перед бумажными хижинами хорошие хозяйки складывали и сушили экскременты всей семьи, чтобы потом топить свои очаги.

— Это очень разумно и экономично, — заявил довольный Ли Кан.

Никто ему не ответил. Каждый был погружен в собственные мысли. Внезапно тишину нарушил отец дю Бокаж; он тоже решил показать свои знания:

— Знайте же, дети мои, что Пекин состоит из четырех городов, расположенных один в другом. Сейчас мы проезжаем китайский город, впереди виднеются стены татарского города, далее следует маньчжурский, или императорский, город, где проживают мандарины и прочая знать, а также расположена иезуитская миссия, и наконец, за четвертой стеной находится святая святых — Запретный город, где стоит императорский дворец.

— А вся знать в Китае — маньчжуры, преподобный отец? — спросил Флорис.

— Нет. К примеру, наш достойный Шонг — китаец, и имеет право на те же почести, однако большая часть знати действительно выходцы из Маньчжурии. Я прав, верный друг, блистательный и всегда присутствующий? — обернулся отец дю Бокаж к Шонгу.

— Ваши слова блистают словно звезды в ночи, словно розовые алмазы, мой многомудрый друг.

У Флориса и Адриана создалось впечатление, что китайцы вообще не могут изъясняться простым и ясным языком.

— После того как последний представитель династии Мин, облачившись в императорские одежды, повесился на ветке дерева на угольном холме[43], — продолжал почтенный Шонг, — к чему его вынудила великая маньчжурская династия Цин, сменившая на троне династию Мин, новые императоры окружили себя прежде всего своими соотечественниками, ибо сердца их добродетельны и мудры.

Китайский мандарин не собирался себя компрометировать.

— Но, почтенный Шонг, с умом быстрым, как молния, нынешний император имеет в своем окружении и людей с Запада. Ведь Голубой Дракон такой же варвар, как и мы, не правда ли?

— Да-да, почтенный Адриан, чьи уста источают аромат, словно белоснежная лилия, но надо сказать, что это прежде всего великолепный Кан-хи[44] стал привлекать в Китай западных ученых варваров, например, братьев иезуитов, таких, как достойный Буо-Ша-Жи. Его внук, божественный Киен-Лонг, правящий в настоящее время, не очень доверяет пришельцам, он оставил при себе только некоторых из них, а, главное, он запретил им заниматься проповедованием своей религии.

— Ах! Хорошо сказано, почтенный Шонг. К сожалению, это случилось из-за глупости проклятых доминиканцев, что повсюду совали свой грязный длинный нос. О, если бы они оставили нас в покое и дали бы нам действовать по нашему усмотрению, нам, иезуитам! Мы легко договорились с буддийскими жрецами, а теперь, из-за этих упрямых доминиканцев, все приходится начинать сначала, — стал набивать цену своему ордену отец дю Бокаж, начинавший волноваться словно огромная блоха каждый раз, когда речь заходила о самом главком извечном сопернике иезуитов — о доминиканцах!

— Вы хотите сказать, преподобный отец, что буддийская религия не вызывает возмущения у иезуитов? — с интересом спросил Флорис.

— Сын мой, в религии, как и в политике, значение имеет только результат. Чтобы добиться результата, всегда можно договориться с совестью. Доминиканцы изгнаны, что ж, тем лучше! Несколько иезуитов еще имеют право оставаться в Китае — тем лучше! Мы снова завоюем доверие Киен-Лонга, к великому благу христианского мира, а если они здесь хотят именовать Господа Буддой, то, черт возьми, почему бы и нет? Не так ли, Ли Кан?

Китаец недоверчиво кивнул головой. Флорис и Адриан расхохотались, слушая это весьма неортодоксальное для католического священника рассуждение, но отец дю Бокаж ловкач еще тот. Он смог бы затащить на мессу самого отъявленного атеиста, убедив того, что он ведет его в оперу.

— А… кто этот Голубой Дракон? — настойчиво спросил Адриан, думая о чем-то своем.

— О! Почтенный Адриан, никто не знает, откуда он родом. Он прибыл с Запада десять осеней назад и вступил в армию, в полк «солдат за 100 таней».

— Почтенный Шонг говорит о наемниках, — уточнил отец дю Бокаж.

— Да-да, — выдающийся друг мой. В то время великая священная война против монголов забрала столько жизней, что небесный император принимал на службу любых воинов, даже воинов из варварских стран. Голубой Дракон сразу выделился своим умением применять доселе неизвестную нам тактику боя: беспрестанные налеты на врага малым числом людей. Он и горстка его людей налетали, убивали, грабили, разрушали и исчезали. Голубой Дракон во многом способствовал умалению могущества этого «Маленького Могола», которого вы столь великолепно поразили, восхитительный Фо-и с рукой единорога. Ослепительный император Киен-Лонг каждое утро отдает свои приказы Голубому Дракону; этот варвар в конце концов стал буддистом и имеет дворец в Запретном городе. Лучше не стоит возражать ему, ибо его солдаты беззаветно ему преданы. Но вот мы и перед храмом Конг фу цзы. Позвольте, почтенные мои друзья, я отправлюсь туда и вознесу свою смиренную молитву.

Молодые люди заметили, что, пока они разговаривали, внешний облик города значительно изменился. На смену трущобам пришли предместья с оживленными торговыми улицами, высокие пагоды и многочисленные храмы. Жорж-Альбер, единственный, кто бесстрашно выставлял себя напоказ, последовал за Шонгом внутрь храма. Вместо того чтобы опуститься на колени, как того ожидал Жорж-Альбер, мандарин ограничился тем, что бросил пергамент в некое подобие цилиндра, уже заполненное такими же пергаментами; цилиндр постоянно, словно юлу, раскручивал бонза. Эта машина для молитвы показалась маленькой обезьянке весьма изобретательной, и, возвращаясь вместе с Шонгом в паланкин, зверек решил поделиться этой мыслью с отцом дю Бокажем.

Еще пришлось остановиться в храме Луны, где тысяча бонз в огромных пушистых желтых колпаках распевали глубокими голосами замогильный ритм. Эти звуки усыпили Грегуара и вызвали приступ зевоты у Жоржа-Альбера, предпочитавшего утреннее щебетание мадам Шонг. Флорис привлек внимание брата, указав на показавшуюся впереди новую стену, еще более высокую, чем стены китайского города. Адриан поднял голову, любуясь ее мерлонами, ее многочисленными пушками и бесконечными башенками-бастионами в пять или шесть этажей.

Они беспрепятственно проникли в татарский город. Флорис и Адриан любовались этим вторым городом, напоминавшим военное поселение, его широкими и продуваемыми со всех сторон улицами, его казармами и укреплениями. Внезапно Ясмина тихо вскрикнула и принялась нервно обмахиваться веером. Они въезжали на страшную улицу, где казнили преступников.

— Здесь нет пыли, потому что земля все время поливается кровью, — прошептал отец дю Бокаж.

Флорис и Адриан отвели взор от группы приговоренных, выстроившихся возле навеса; узникам завязывали глаза.

Казалось, «Пекинский господин»[45] очень спешил: он сносил головы одним ударом сабли.

— Палач — самый прилежный и самый занятой работник Небесной империи, — улыбнулся Шонг.

Флорис в ужасе посмотрел на него.

Не в силах сдержаться, он попытался сказать, что это отвратительно.

— О! Великолепный Фо-и, насколько слышали мои глухие и глупые уши, у вас же есть Гревская площадь[46], — нежно заметил Шонг.

— Да… правда, — с сожалением согласился Флорис, — но… приговоренных никогда не бывает так много.

— Ах! Ах! Друг варвар, ваш западный ум привык к цифрам, которые, особенно когда они написаны на бумаге, смущают ваш ум. А мы считаем на счетах, а с ними, как известно, дело упрощается: когда подсчет произведен, мановением руки смешиваешь костяшки, и вот уже ничего не осталось… ни голов…

Флорис уже не слушал этих страшных рассуждений. Он с ужасом взирал на головы только что казненных преступников, выставленные в нескольких шагах от них на возвышениях и уложенные в корзины из ивовых прутьев. Выражение острой боли застыло на бледных мертвых лицах. Казалось, что их выступившие из орбит глаза с упреком взирают на проносимые мимо паланкины. Ясмина была бледна, ее била дрожь.

К шее, являвшей собой отвратительную смесь окровавленных нервов и сухожилий, были приложены бумажки с написанными на них приговорами. Флорис прочел одну: «Правосудие покарало вора».

Отец дю Бокаж покачал головой и прошептал:

— Дорогие дети мои, не давайте принцессе смотреть туда.

Десятка два жутких полуголых существ, полуслепых, покрытых коростой, прокаженных со всех ног бежали к корзинам и хватали их.

Флорис хотел остановить этих людей.

— Оставь, Фо-и, это их право, — произнес Шонг.

В самом деле, это, видимо, был обычай, ибо ни палач, ни прохожие не пытались помешать им.

— Что… что они собираются делать? — пролепетал Флорис, видя, как несчастные калеки жадно хватают свою страшную добычу и столь же быстро бегут в сторону «моста нищих».

— Но они же собираются засолить эти головы и съесть, — сладко ответил Шонг, очень удивленный подобной чувствительностью.

Флорис откинулся на подушке; к горлу его поднималась тошнота.

— В Китае, дети мои, есть великое добро и отвратительное зло, поэтому эту страну невозможно забыть, — произнес отец дю Бокаж, пытаясь привлечь внимание молодых людей к Ши-Шиб-Мен (Круговой улице), куда они только что свернули. Тысячи алых дощечек, покрытых позолоченными надписями, болтались на шестах над многочисленными лавочками. Здесь кишела веселая толпа; никто, казалось, даже не подозревал об ужасах, творящихся на соседней улице. Ясмина потухшим взором смотрела на торговцев, зазывавших прохожих, жадно вцеплявшихся в носилки и не дававших носильщикам-кули двигаться дальше, дабы всучить знатным господам свой товар.

— Да-да! Сиятельные прохожие с золотыми кошельками и открытым сердцем, приходите к Бао Бингу отведать чудесного супа, выпить небесного чая и поесть жирной утки, взращенной ароматной весной.

— Нет-нет, — кричал другой, — не ходите к Бао Бингу, это каналья и вор, жулик и мошенник, приходите к Дю Фу. У меня есть пирожки, начиненные крабами, а мое щедрое сердце предлагает самый редкостный фарфор, масла, лаки кожи, уксус…

— Дю Фу — мерзкий плут, — выкрикивал его сосед, — у толстого Сунь Ята вы найдете лучший порох, шелка, яйца, деревянные плошки, рисовую водку…

Для поднятия настроения Жорж-Альбер ухитрился мимоходом стянуть кувшинчик с водкой. Раздался возмущенный рев, толстый Сунь Ят в ярости кинулся на воришку и, потрясая кулаками, бросился за паланкином, уносившим его.

Флорис обернулся. На прилавке, со всех сторон атакуемом мухами, мясник предлагал только что разделанную, еще кровоточащую тушу барана. Флорису захотелось провалиться сквозь землю. Он был не в состоянии долее переносить увиденное.

— А вот и другой Китай, дети мои, — произнес отец дю Бокаж, когда они миновали третью стену.

Они въезжали в маньчжурский город. Ясмина, успевшая задремать в объятиях Адриана, проснулась и выглянула из портшеза. Картина, открывавшаяся глазам, очаровала ее: там и тут высились мраморные триумфальные арки, благоухали сады, в зеркальной поверхности чудесных прудов отражались дворцы мандаринов, замысловатые конструкции, составленные из сотен бледно-зеленых фаянсовых павильончиков. Жорж-Альбер возмущенно фыркал, глядя на вычурных фарфоровых собачек, рассевшихся на розовых карнизах. Вдали высилась четвертая стена, окружавшая Запретный город; его желтые черепичные крыши сверкали в лучах заходящего солнца.

— Ах, наконец-то мы у цели. В миссии иезуитов мы прекрасно отдохнем, — облегченно вздохнул отец дю Бокаж. Путешествие и вправду оказалось необычайно утомительным.

Паланкины остановились. Уверенные, что они прибыли к воротам миссии и пора выходить, путешественники распахнули дверцы. Носилки были окружены солдатами Голубого Дракона. Их было не менее пяти десятков. Никто еще не успел сообразить, в чем дело, как кольцо разомкнулось, и шестеро демонов на всем скаку промчались мимо паланкина, где сидела Ясмина. Один из них схватил девушку, накинул ей на голову шелковый мешок, чтобы она не кричала, перекинул через седло, и вся кавалькада ринулась прочь. Словно дикие тигры, Флорис и Адриан ринулись на похитителей, вслед за ними Федор и Ли Кан. Маленькая Мышка, оскорбленная до глубины души тем, что ее не похитили вместе с опекаемой ею красавицей, испускала пронзительные вопли. Четверо друзей вцепились в седла солдат, но, исхлестанные длинными плетьми, не удержались и покатились по земле, корчась от боли. Тем временем демон, подхвативший принцессу, был уже далеко. Страшные воины умчались вслед за ним. Флорис и Адриан поднялись; их лица были покрыты грязью и кровью. И все-таки друзьям удалось вырвать из седла одного солдата Голубого Дракона. Адриан метнулся к нему, схватил за горло и чуть не задушил: горе удвоило его силы.

— Куда… куда увезли принцессу? — прорычал он.

Солдат сдавленно хрипел.

Подскочили Федор и Ли Кан.

— Оставь его, Счастье Дня. Прежде, чем мы вырвем ему сердце, он должен все рассказать.

Федор закивал в знак согласия со словами своего старого товарища. Флорис обнял брата за плечи и повел его к миссии.

— Ли Кан прав, Адриан. Надо успокоиться и подумать. Мы найдем способ освободить Ясмину.

Роли переменились.

Адриан с трудом держался на ногах, Флорис поддерживал его, словно маленького ребенка. Неожиданно Адриан остановился, обернулся и погрозил кулаком в сторону охряного облака, клубившегося за похитителями его возлюбленной.

— Я отомщу тебе, подлый Голубой Дракон.

35

На Запретный город опустилась ночь. Легкий бриз морщил поверхность озера «с золотыми водами». Близился тот божественный час, когда цветы, посаженные по краям выложенных ракушками водоемов, склоняли свои отяжелевшие от дневного солнца головки и источали дурманящий аромат. Птицы в вольерах хлопали крыльями, устраиваясь на ночлег на своих насестах.

Голубой Дракон сидел в бамбуковой беседке, украшенной мелкой стеклянной мозаикой. Беседка стояла в центре лабиринта, имеющегося в каждом китайском саду. Загадочный генерал был погружен в размышления. На причудливом мостике, перекинутом через ручей, мелькнула тень и заскользила в сторону одиноко сидящего воина.

— Твои желания исполнены, великий и совершенный господин.

Голубой Дракон вздрогнул и уронил руку, подпиравшую подбородок, на колени. Рука генерала была узкой и удивительно красивой формы.

— Все прошло удачно?

— Женщина у нас, но один из наших попал в грязные руки западных варваров, сопровождавших ее.

Глаза Голубого Дракона грозно сверкнули; в них зажегся недовольный огонек.

— Необходимо вернуться и освободить его.

— Но великим и совершенный господин, они все остановились у белых священников в…

Камышовая тросточка, которую сжимал в руке Голубой Дракон, со свистом рассекла воздух.

— Разве я воспитывал из вас болтливых и трусливых индюков? Мне плевать на этих проклятых иезуитов, которые повсюду суют свой грязный нос. Конечно, они отправятся жаловаться императору, а тот, как известно, проявляет к ним непростительную слабость…

Сам того не подозревая, Голубой Дракон отзывался об иезуитах так же, как отец дю Бокаж о доминиканцах.

— Доставить сюда этого ротозея и дать ему двадцать ударов плетью по пяткам, чтобы в следующий раз не дал сбросить себя с коня.

Слуга склонился до самой земли.

— Кто эта женщина? — продолжал расспрашивать Голубой Дракон.

— Варварская принцесса с мусульманского Запада.

— А! Какая-нибудь турчанка… прекрасно, слушай мои приказания. Когда она приведет себя в порядок, доставь ее сюда. И прикажи подать ужин. А потом пусть никто не смеет меня беспокоить. Ясно?

— Твои приказания будут исполнены самым наиточнейшим образом, великий генерал, исполненный тысячелетней мудрости, — отвечал слуга и, пятясь задом и беспрестанно кланяясь, удалился.

Голубой Дракон вздохнул и растянулся на кушетке; он предавался мечтам о восхитительной красавице, столь внезапно раздувшей в его сердце настоящий пожар. Всегда холодный и недоступный, он был уверен, что сердце его давно превратилось в камень и уже никогда не станет биться из-за какой-то женщины. Его гарем был наполнен самыми прекрасными наложницами из всех провинций, которых император посылал ему в залог своего дружеского расположения, однако сейчас он совершенно забыл о них. Стоило ему только подумать о неведомой красавице, как по телу его пробегала томительная дрожь. Он не успел толком рассмотреть эту женщину, но одно то, что она была свободна и недоступна, делало ее особенно желанной. В нем с новой силой проснулся западный варвар, его привычки и пристрастия, которые, как он считал, давно умерли в его душе. Его охватил извечный инстинкт охотника. Молчаливые слуги зажгли круглые бумажные фонарики и ароматические палочки, сервировали роскошный ужин и, словно призраки, растаяли в темноте.

Голубой Дракон забыл о времени. Внезапно он вздрогнул; внутреннее чутье подсказывало ему, что рядом появился кто-то чужой.

— Тсс… тс… господин Голубой Дракон, прошу вас, оставайтесь там, где сидите, не двигайтесь и не поднимайте шума, — произнес таинственный незнакомец, чудом проникший в сад. Усевшись напротив генерала, он направил на него два пистолета. Розовые пятнышки света, отбрасываемые бумажными фонариками, плясали по лицу неизвестного. Голубой Дракон прищурился, пытаясь разглядеть черты лица дерзкого возмутителя спокойствия, но тот упорно уклонялся от света. Благодаря удачно выбранной позиции, нападающий, оставаясь в тени, мог сколько угодно изучать лицо Голубого Дракона, сидевшего под самым фонарем.

— Кто ты, безумец? Разве ты не знаешь, что осмелился поднять руку на генерала, которому покровительствует сам Сын Неба? К тому же ты без разрешения проник в Запретный город. За такое святотатство ты погибнешь в страшных муках.

В ответ раздался саркастический смех.

— В ожидании страшных пыток, от которых у меня заранее леденеет кровь, я попрошу вас, генерал, сидеть смирно и не пытаться звать на помощь, иначе мне придется исполнить свою печальную обязанность и послать вам пулю в лоб.

— Шум выстрела разбудит гарнизон, и тебя схватят.

— Возможно, но вы умрете раньше. Так что, господин Голубой Дракон, полагаю, что для нас обоих будет лучше, если мы попытаемся договориться как цивилизованные люди.

По холодному насмешливому тону говорившего Голубой Дракон понял, что противник его не шутит и в случае необходимости без колебаний выстрелит.

Генерал принялся лихорадочно размышлять. Если он имеет дело с безумцем, то слуги, которые скоро должны были привести сюда юную мусульманку, сумеют схватить его и обезоружить. С другой стороны, ничто ни в костюме, ни в речах его противника не указывало на безумие; хотя он свободно говорил по-китайски, его выговор подсказал Голубому Дракону, что он имеет дело с европейцем. Впрочем, разве слуга не доложил ему, что в паланкине, где ехала восточная красавица, сидели варвары? Ослепленный красотой юной принцессы Голубой Дракон тогда их просто не заметил.

— О! К чему столь долгие переговоры, если вы пришли, чтобы что-нибудь украсть… прошу вас, сударь, приступайте, только предупреждаю, вам не удастся далеко уйти, — продолжил Голубой Дракон, неожиданно для себя переходя на французский.

— Вы правы, генерал, — на том же языке ответил ему незнакомец, — мы действительно пришли, чтобы забрать то, что вы столь низменным образом похитили. К сожалению, мне приходится называть вещи своими именами, хотя не скрою, мне приятно встретить соотечественника…

Голубой Дракон вздрогнул: перед ним был не вор и не безумец.

— Тогда чего же вы ждете? Вы же пришли убить меня, — надменно произнес Голубой Дракон.

— Нет… генерал, мы не убийцы. Мой брат с несколькими друзьями сейчас освобождает свою невесту. Вам остается только пожелать, чтобы его похищение удалось, ибо тогда он придет за мной сюда… Да-да, нам известны ваши привычки и вкусы. Затем мы крепко свяжем вас, а когда вас найдут, мы будем уже далеко. Так что сами видите, все не так уж страшно. Разумеется, вы понимаете, что если дело пойдет не столь гладко, то я убью вас без всякого сожаления и, признаюсь, генерал, даже не без некоторого удовольствия.

Голубой Дракон облегченно вздохнул, поняв, что речь идет всего лишь о любовной интрижке. Он даже решил задобрить противника:

— Вам следовало бы сразу все мне рассказать, сударь, я бы приказал и вашему брату вернули бы его невесту, похищенную у него по неведению.

— Ах, генерал, вот воистину похвальное и достойное намерение, даже если оно и не идет от чистого сердца… — рассмеялся человек с пистолетами.

Казалось, он тоже начал находить, что время тянется слишком долго. Не переставая целиться в Голубого Дракона из обоих пистолетов, он встал и, вытянувшись во весь свой высокий рост, принялся вглядываться в лабиринт темных аллей. На несколько мгновений лицо его оказалось в круге света.

Голубой Дракон содрогнулся и жадно впился в него глазами, затем дрожащей рукой отер пот с внезапно побледневшего лица, словно отгоняя нахлынувшие на него страшные воспоминания.

— Нет… нет, это невозможно… он… умер… — прошептал он.

В лабиринте раздались торопливые шаги.

— Пушки и пороховницы, они наступают нам на пятки, — послышался за кустами звучный голос.

Человек с пистолетами улыбнулся, обнажив ряд ослепительных зубов, и шагнул к маленькому мостику, отделявшему лабиринт от беседки.

— Скорей, сюда, друзья, у нас есть превосходный заложник, с его помощью мы уйдем от погони.

— Слишком поздно, барчук… слишком поздно… страшное несчастье… — бормотал казак, выбегая на аллею в сопровождении Ли Кана и Жоржа-Альбера.

Все трое были в полной растерянности; расступившись, они пропустили вперед Адриана. Лицо и грудь молодого человека были запятнаны кровью, а на руках он держал безжизненное тело принцессы. В сердце ее торчала маньчжурская стрела. Очаровательная головка была запрокинута назад, и длинные густые волосы волочились по гравию дорожки. Неземная улыбка застыла у нее на губах.

— Боже мой… мертва, — в растерянности проговорил Флорис, роняя пистолеты.

Жорж-Альбер прыгнул на руки к хозяину. Он отчаянно рыдал. Адриан ступил на мостик, прижимая к себе бесценный груз. Флорис, решивший, что брат ранен, теперь увидел, что это кровь Ясмины. Грозный и сосредоточенный Адриан напоминал статую возмездия.

— Смотри, Голубой Дракон, что сделали твои солдаты.

Генерал поднял голову: лицо его было белым, как у мертвеца.

— Я не отдавал им такого приказа… — неуверенно начал он оправдываться. Он явно пытался рассмотреть Адриана, скрытого густой тенью кустарника.

— Мне все равно… ты заплатишь за все… — обезумев от горя, выкрикнул Адриан, — ты ответишь за ее погубленную жизнь, за ее молодость, красоту и невинность…

Со всех сторон к беседке двигались факелы. Отовсюду доносились крики.

— Это твои шакалы, Голубой Дракон, они почуяли кровь, — обернувшись к генералу, яростно выкрикнул Флорис.

Генерал зловеще усмехнулся. Воспользовавшись моментом, когда на него никто не обращал внимания, он схватил висевшую на затянутой ковром стене саблю.

— Кто бы ты ни был, призрак… умри… — воскликнул Голубой Дракон, занося саблю над головой Флориса.

Раздался выстрел. Голубой Дракон зашатался и схватился за грудь, лицо его выражало крайнее удивление.

— Ты сумел убить женщину, которую я любил, но жизнь своего брата я тебе не отдам… — произнес Адриан, сжимая в руке еще дымящийся пистолет, до сей минуты скрытый длинными волосами юной принцессы. Запечатлев на еще не остывшем челе девушки прощальный поцелуй, он нежно опустил ее на цветочный газон, выпрямился и вошел в полосу света, чтобы вновь зарядить свой пистолет; он был бесстрастен, словно изваяние правосудия. Голубой Дракон по-прежнему держался на ногах. Вцепившись в хрупкую колонну, он голубыми глазами вглядывался в лицо своего убийцы.

— Надеюсь, с тобой все в порядке, Флорис, — глухо произнес молодой человек, подходя к младшему брату.

— Разумеется, Адриан, ты снова спас мою жизнь, которую я бы с радостью отдал за нее… — прошептал Флорис. Он смотрел на навек уснувшую юную красавицу, лежащую среди огромных орхидей, и из глаз его ручьями текли слезы.

— Ах! Судьба… это сама судьба… да, пора платить… это рука Господа, — внезапно простонал Голубой Дракон, услышав имена молодых людей.

Адриан вновь поднял пистолет, намереваясь прикончить своего врага.

— Не стреляй, Адриан… моя рана смертельна, не отягощай свою совесть… — воскликнул Голубой Дракон, шумно дыша и прижимая руки к окровавленной груди. Сам не зная почему, Адриан внял просьбе умирающего. Гнев его внезапно прошел, и он отвернулся, смутившись устремленного на него взгляда голубых, словно незабудки, глаз генерала. Рука его, сжимавшая пистолет, безжизненно повисла.

— Я никогда не добиваю противника, но не пытайтесь меня разжалобить, называя по имени, у вас нет на это никакого права.

— У меня есть это право, — прошептал умирающий так тихо, что молодой человек решил, что он ослышался.

Флорис вздрогнул. В аллеях лабиринта захрустел песок. Маньчжурские солдаты, не найдя беглецов на берегах озера, бежали к беседке, откуда до них донесся выстрел.

— Почтенный генерал, чьи великие замыслы кристально чисты и непознаваемы, жив ли ты? — крикнул один из маньчжуров.

Флорис шагнул вперед и ответил:

— Голубой Дракон прекрасно себя чувствует. Он желает побыть один. Не приближайтесь, это приказ.

В ответ раздался приглушенный шепот. Скрытые густым кустарником воины совещались, не зная, как лучше поступить.

— Пока генерал у нас в заложниках, мы можем надеяться на спасение, — шепнул Флорис.

Адриан в отчаянии посмотрел на него:

— Да, ты прав, бегите, а я останусь здесь и умру рядом с ней. Я прикрою ваше бегство.

— Нет, ты будешь жить, я так хочу.

Братья удивленно обернулись к Голубому Дракону, ибо именно он произнес эти слова.

Раненый глубоко дышал. Внезапно у него начался приступ удушья, и он, отчаянно пытаясь вдохнуть, судорожно замахал руками. Все подумали, что сейчас душа его расстанется с телом. Однако на этот раз все обошлось, и он, сплюнув на землю черный сгусток крови, из последних сил крикнул своим солдатам:

— Грязные хорьки, пьяные канальи, я же приказал меня не беспокоить. Подите прочь, сейчас вы мне не нужны.

Молодые люди в полной растерянности смотрели на смертельно раненного генерала; они никак не могли понять, почему их злейший враг внезапно решил спасти их. В кустах послышался шорох, а затем шепот.

Тот же самый голос опять задал вопрос:

— Но… скажи, благородный генерал, разящий, словно небесный огонь, ты ли это говоришь с нами? Не злой ли демон вещает твоими устами?

Властным жестом Голубой Дракон приказал Ли Кану подойти и поддержать его. Опираясь на руку китайца, генерал приблизился к фонарю и встал так, чтобы лицо его было хорошо видно.

— Вот он я, безмозглые ослы, бессмысленные, словно пьяные курицы… это я, и ни кто иной…

— Мы видим тебя, благородный Голубой Дракон… но… мы ищем пленницу, сбежавшую с…

— Уходите, она здесь… возвращайтесь в казармы и до утра носа оттуда не показывайте… таков мой приказ… глупые вороны.

Ответом была тишина. Беглецы, затаив дыхание, ожидали, подчинятся ли солдаты столь необычному приказу. Зашелестела листва, по усыпанным гравием и мелкими ракушками дорожкам раздались торопливые шаги. Убедившись, что с их командиром ничего не случилось, маньчжурские солдаты, что-то недовольно бормоча себе под нос, направились в казармы.

Внезапно Голубой Дракон согнулся пополам от боли и с умоляющим взором протянул руку к Адриану. Юноша холодно посмотрел на него, однако сделал знак Федору и Ли Кану; те осторожно положили генерала на кушетку. Исполненный жалости, Флорис поднес ему чашку с водой. Ли Кан остановил его:

— Нельзя, Майский Цветок, вода убьет его.

— Посмотри в глаза этому человеку, барин, — произнес Федор, подходя к Адриану, — он хочет говорить с тобой.

Адриан приблизился к Голубому Дракону.

— Почему вы спасли нас? — мрачно спросил он.

— Потому что… ты мой сын. А… Адриан… — прошептал Голубой Дракон и потерял сознание.

36

Лицо генерала было смертельно бледно, глаза закатились, казалось, он вот-вот отойдет в лучший мир, унеся с собой в могилу роковую тайну.

— О, жестокая судьба, неужели мне суждено умереть, так и не узнав правды… — в отчаянии воскликнул Адриан, приставив дуло пистолета к груди, чтобы свести счеты с жизнью. Флорис вырвал оружие из рук брата; подскочил Федор и своими сильными руками схватил Адриана.

— Успокойся, барин, прошу тебя, полно… полно… — приговаривал казак, словно успокаивал маленького ребенка.

— Ли Кан, сделай что-нибудь, верни генерала к жизни, — лихорадочно зашептал Флорис, повернувшись к китайцу.

— У меня с собой есть экстракт женьшеня, Майский Цветок, он заставляет сердце биться даже тогда, когда оно уже почти остановилось, но это очень опасно, потому что в больших дозах это сильный яд.

— Попробуй, прошу тебя, иначе Адриан сойдет с ума…

Китаец быстро достал из своего широкого рукава хрустальный флакон, оправленный в золото. Содержимое его, видимо, действительно было очень ценно и весьма опасно, ибо Ли Кан с большой осторожностью открывал его, стараясь не задеть горлышка. Затем он капнул на бескровные губы Голубого Дракона несколько капель алой как кровь и густой как сироп жидкости. По телу генерала пробежала дрожь. Кровавая пена выступила у него из ноздрей, он дернулся и вновь вытянулся без движения. Флорис сделал знак Ли Кану продолжать. Китаец колебался:

— Большая доза отравит его, Майский Цветок…

Молча и решительно Флорис схватил флакон. Этот человек должен заговорить, чтобы спасти жизнь его брата. Юноша вложил горлышко флакона в губы умирающего… Генерал страшно задрожал, затем издал долгий протяжный стон. Открыв глаза, он тотчас же принялся искать ими Адриана. Несчастный молодой человек уже перестал биться в железных объятиях Федора; теперь он стоял недвижно, словно мраморная статуя.

— Адриан… подойди… ко мне… — прохрипел умирающий.

Адриан не шелохнулся. Флорис обнял брата за плечи и подвел его к кушетке. Словно заводной механизм, Адриан опустился на колени. Дрожащей рукой Голубой Дракон схватил пальцы молодого человека. От прикосновения его руки Адриан задрожал. Внезапно все показалось ему жутким, кошмарным сном: скоро он проснется, и рядом вновь будет страстная и нежная Ясмина. Рыдания подступили к его горлу. Он с ненавистью смотрел на Голубого Дракона.

— Зачем вы обманываете меня? Я не ваш сын. Мой настоящий отец не был таким жалким авантюристом, как вы. Он давно умер…

Голубой Дракон сделал поистине нечеловеческое усилие, чтобы разлепить спекшиеся губы. Он приподнял голову, мокрую от холодного пота; маньчжурская шапочка, которую он носил, соскользнула вниз, и его белокурые, кое-где тронутые сединой волосы рассыпались по подушке.

— Да… ты прав… твой отец умер… в Марселе… очень давно… я лишь тень… того… кто в той жизни… был… графом Амедеем де Вильнев-Карамей. И… страшный рок… судьба… пожелала, чтобы мы встретились… врагами… и чтобы я погиб от… твоей руки… сын мой…

Жутко было видеть, как умирающий, борясь со страшной болью, пытается говорить; голос его был хриплый и прерывистый. Адриан больше не сомневался, что Голубой Дракон говорит правду. Маска ненависти упала с его лица, и из груди вырвались долго сдерживаемые рыдания.

— Ах, отец мой… прости… прости… я убил собственного отца! — стонал он, закрывая лицо руками, чтобы скрыть свое горе.

Положив слабеющую руку на голову сына, граф нежно перебирал его золотистые кудри.

— Успокойся… Адриан де Вильнев-Карамей… я счастлив… что умираю… жизнь уже давно тяготила меня… это ты, мой милый сын, должен меня простить… я был великим грешником… всегда путал… добро и зло… увы… зло всегда влекло меня… и справедливо… что я наказан за свои поступки…

Адриан затих и, казалось, принялся вслушиваться в слова отца. Граф де Вильнев-Карамей сделал знак Флорису приблизиться и помочь ему приподняться.

— Мне неожиданно стало лучше… вы дали мне какой-то наркотик?

— Да, сударь, — угрюмо произнес Флорис, — экстракт красного женьшеня.

— Сколько?

— Около тридцати капель за два раза, сударь.

Граф де Вильнев-Карамей окинул проницательным взором Флориса; казалось, он понял, какие чувства обуревали молодого человека, когда тот возвращал его к жизни, вводя в его организм смертельный яд.

— Вы правильно поступили… у меня задето легкое и я все равно погиб… но яд… он действует быстро… у меня очень мало времени… а мне так много надо сказать…

Флорис потупился и хотел удалиться, оставив Адриана наедине с отцом, но граф удержал его за руку.

— Нет, останьтесь, молодой человек и… простите меня за то, что я желал вам зла. Я пытался убить вас, потому что… мне показалось… что я вижу призрак царя… того царя, который похитил у меня твою мать, Адриан, — довершил граф, с трудом поворачивая голову к сыну.

— Ах, отец!.. Отец… — рыдал Адриан, — как вы оказались здесь?

— Судьба, мой сын… та же самая, которая привела сюда тебя… последний раз я видел тебя… в Марселе. Ты был еще совсем ребенком… ты не узнал меня… я бежал… от полиции, потому что участвовал в банде Картуша… Именно тогда я доверил… Батистину, мою дочь… Максимильене…

Произнося имя прекрасной графини, черты лица умирающего разгладились.

— Ты… скажешь своей матери… что я был недостоин ее любви… о, все же я любил ее… Какими извилистыми тропами была ведома эта мятущаяся и страдающая душа?

Флорис и Адриан молчали, не желая говорить графу, что Максимильена умерла много лет назад.

— Я также любил… мать Батистины… она не была знатной дамой, она… это была… мошенница, как и ее брат Картуш… Ах! Адриан, что за пропащая жизнь… Как дела у Батистины? Красива ли она, знает ли она, какое пятно лежит на ней от рождения?

Адриан отрицательно покачал головой. Он не мог говорить, слова отца истязали его душу. Флорис улыбнулся умирающему:

— Да, господин граф, Батистина очень хорошенькая. Ее воспитывали как нашу сестру, и она не знает тайны своего рождения, мы хотим вернуться во Францию, чтобы устроить ее жизнь.

— О… это хорошо, сколько ей теперь лет?

Флорис наморщил лоб. Он не мог точно сказать, сколько времени назад они покинули Францию. Может быть, три года назад, а может, больше… или меньше; скорее всего, они не были там целую вечность.

— Теперь ей должно быть пятнадцать лет, господин граф.

— Я часто думал о ней, и о тебе, Адриан. Ты законный наследник графов де Вильнев-Карамей. Это славное имя, я не сумел с честью пронести его, но ты, мой сын, я вижу по твоим глазам… ты достоин его. Но Батистина… эта малышка незаконнорожденная… мне страшно, если она… с таким пятном войдет в какую-нибудь знатную семью… В ее жилах течет кровь разбойника. Если правда раскроется, она будет наказана… на всю жизнь… Сударь, выслушайте меня, возьмите меня за руку, — умолял граф, судорожно вцепившись в Флориса. — Вы — сын Максимильены и царя…

— Да, господин граф, — печально прошептал Флорис.

— У вас есть сердечная привязанность?..

— У меня есть только мое имя… и нежность моего брата.

— Вы не можете отказать умирающему в последней просьбе, — молил граф.

— Сударь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы выполнить вашу просьбу.

— Тогда… поклянитесь мне жениться на Батистине, чтобы никто никогда… никогда ни в чем не упрекнул ее… клянитесь, сударь…

Флорис опустился на колени перед этим необыкновенным человеком, который умел быть таким трогательным и который требовал от него поистине невероятного обещания. Молодой человек колебался: дав подобное обещание, он связывал себя на всю жизнь. Умирающий почувствовал его нерешительность и принялся настаивать:

— Вы сказали, что у вас нет ничего, кроме имени… это неправда… некогда я разрешил Максимильене дать вам фамилию де Вильнев-Карамей, а сегодня я прошу вас о таком же одолжении… поклянитесь… поклянитесь… чтобы я мог спокойно умереть…

Флорис прижал руку к груди.

— Даю вам слово, господин граф, и клянусь всем, что мне более всего дорого, что исполню ваше желание. Я женюсь на Батистине, если Господь сохранит мне жизнь, и если… нам удастся выбраться из Китая…

— Благодарю… благодарю… я умираю счастливым… счастливым… о, Господи!.. на помощь… ах, как я страдаю… какая кара… избавьте меня от этой жизни… — простонал граф. Жуткая судорога отбросила его на кушетку, глаза налились кровью, все члены свело от боли. Стоявшие в стороне Федор и Ли Кан бросились на помощь молодым людям, пытавшимся поддержать умирающего. Жорж-Альбер спрятал голову в еще не остывших густых волосах принцессы. Он никак не мог поверить, что она мертва, и пытался любыми способами оживить ее. Увы, холод смерти постепенно отвоевывал у жизни это прекрасное тело. Маленький зверек заткнул уши; он не мог слышать страшные звуки, издаваемые генералом в предсмертной агонии. Ли Кан дал умирающему понюхать соли, они вдохнули в него еще немного сил.

— Ах… — застонал он, — мне остается так мало времени. Адриан, сын мой… дай мне вот тот шелковый свиток и вот это перо…

Флорис водил рукой Амедея де Вильнев-Карамей, граф начертал несколько китайских букв. Потрясенные молодые люди даже не подумали прочесть их.

— Мне надо… надо спасти вас… — упорно продолжал граф. — Вы… сможете выйти из лабиринта… идите к озеру… чтобы не… заблудиться… Следуйте за орхидеями… они растут до самого озера… у берега привязана моя лодка… возьмите ее… на середине озера, на острове… статуя сторукого Фо… Одна из них… самая длинная… указывает… пальцем… на Пету. Бросьте лодку и… обогните холм… эта часть острова священна и… плохо охраняется… за ней есть стена… вы… сможете перебраться через нее и выбраться из… Запретного города… незамеченными… О, Господи, позвольте мне окончить… у меня темно в глазах… где ты, сын мой?.. я благословляю тебя… тщательно сохрани… этот свиток… если… вас арестуют… он поможет вам… ах!.. разум покидает меня… вот и смерть… пришла за мной… Вы поклялись, сударь… — воскликнул граф, с необычайной силой вцепившись в руку Флориса. — Не забудьте… Батистина… вы мне поклялись, прощайте… прощайте…

Граф де Вильнев-Карамей откинулся на кровать. Его последний вопль был ужасен. Экстракт женьшеня, временно вернувший его к жизни, действовал с ужасающей быстротой. На губах графа выступила кровавая пена. Его опухшие веки приподнялись в последний раз, тело вздрогнуло и вытянулось. Неверный розовый свет падал на лицо человека, которого в Китае называли Голубым Драконом. Сейчас этот вечный искатель приключений улыбался, широко распахнув свои голубые глаза навстречу неведомому миру. Флорис взял руку брата и ею закрыл глаза графа. Адриан утратил способность рассуждать. С губ его слетали обрывочные слова. Мысли путались. Флорис попытался увлечь его прочь.

— Нет… нет… я не могу оставить… Ясмину… моего отца… — бормотал он.

— Идем, Адриан, слушайся меня. Завтра днем мы пошлем сюда отцов-иезуитов, они потребуют выдать их тела. Пошли, следуй за нами, брат.

Федор оттащил Жоржа-Альбера от принцессы, и пятеро беглецов направились в указанном Голубым Драконом направлении. Пробравшись ночью в Запретный город, они через потайную калитку проникли в сад, окружавший дворец Голубого Дракона. Теперь, когда их вторжение было обнаружено, этот выход скорей всего охранялся солдатами-маньчжурами. Поэтому они уповали на безоговорочное повиновение солдат Голубому Дракону; если надежды их оправдаются, значит, воины пустятся за ними в погоню не раньше утра.

Граф де Вильнев-Карамей все предусмотрел. Путь был свободен. Лодка с длинным шестом вместо весел, управлять которым взялся Федор, быстро заскользила по озеру «с золотыми водами». Погруженные в свои невеселые мысли, братья не замечали окружавшую их красоту. Над ними возносилась шестидесятифутовая статуя Будды. Подойдя вплотную к острову Пета, они обогнули его; в лунном свете холм, сложенный из беспорядочно нагроможденных драгоценных камней, переливался тысячью огней. Беглецы перелезли через стену. Адриан тяжело спрыгнул вниз и зашатался, словно пьяный. Флорис и Федор подхватили его под руки и помчались к иезуитской миссии. Сознание покинуло Адриана. Его тотчас же уложили в постель. У него начался бред, он стучал зубами от холода, но лоб его пылал, словно раскаленные уголья.

— Это воспаление мозга, — тихо поговорил отец дю Бокаж, пытливо вглядываясь в Флориса, ибо молодой человек не посвятил его в подробности разыгравшейся этой ночью драмы.

Флорис сел возле изголовья Адриана; глядя на заострившиеся черты лица брата, на его внезапно вытянувшийся нос и глубоко запавшие глаза, он чувствовал, как сердце его сжимает смертельная тревога. За одну ночь Флорис постарел на десять лет. У него хватило сил пробормотать слова благодарности отцам-иезуитам, окружившим больного своими неусыпными заботами. Среди монахов был врач. Он сказал, что к голове больного надо прикладывать лед, чтобы снять лихорадку, но на улице стояло лето. Это время года в Пекине особенно жаркое и удушливое; где можно найти столь необходимый и столь редкостный продукт? Маленькая Мышка, оказавшаяся единственной в миссии женщиной, постоянно меняла тепловатые компрессы, превращавшиеся в обжигающие от соприкосновения с больным, а отец-лекарь ставил ему пиявки за ушами и на пятки.

Флорис отворачивался; он не мог видеть Адриана в таком жалком состоянии. Внезапно его осенило:

— Где шелковый свиток, который граф вручил нам перед смертью? — шепотом спросил он.

Федор и Ли Кан непонимающе развели руками. Они перерыли все карманы одежды Адриана, но ничего не нашли. Наверное, молодой человек потерял его; но зачем он вдруг понадобился Флорису?

На рассвете состояние больного ухудшилось. Казалось, скоро все будет кончено.

— Боюсь, он не доживет до вечера, — шепнул отец дю Бокаж Грегуару.

Достойный интендант плакал горючими слезами и пытался молиться.

Флорис сжимал недвижную и пылающую руку брата, стремясь передать ему свою жизненную силу. Прошло еще несколько тревожных часов. Внезапно во дворе миссии раздался конский топот. Флорис не обратил на него внимания. Дверь комнаты больного отворилась, и на пороге появился взволнованный отец дю Бокаж; знаком он предложил Флорису выйти в коридор.

— Ах, мой дорогой сын, что произошло сегодня ночью? Мы ничего не можем сделать. Там внизу приехали арестовать Адриана.

Флорис подошел к бумажному окну и посмотрел во двор. Десятка два желтокожих солдат из личной гвардии императора окружили миссию. Флорис бессильно опустил руки: бежать вместе с больным было невозможно.

— Нельзя трогать Адриана; если есть хотя бы малейший шанс спасти его, сделайте все, что в ваших силах. Поручаю его вам, святой отец. Я же выйду к солдатам и займу его место…

37

— Куда вы меня везете? — спросил Флорис, удобно устроившись в роскошном паланкине.

— Туда, куда вам надлежит ехать, — с поклоном ответил капитан отряда; на его шапке красовался шар из слоновой кости.

«Если бы этот человек не был китайцем, он бы наверняка родился нормандцем», — подумал Флорис, осчастливленный столь исчерпывающими сведениями.

Солдаты добросовестно задвинули все шторы, однако капитан беспрерывно ласково улыбался, являя свои редкие неровные зубы.

«Что ж, пока все не так плохо, — продолжил свои размышления молодой человек, — ошибки нет, я пленник, однако со мной обращаются почтительно. Вот уж действительно странно!.. А этот тип и вовсе сладко мне улыбается… впрочем, у китайцев улыбка ничего не значит; уж лучше бы он вообще не открывал рот, чтобы мне не любоваться этим жутким черным гнильем, почему-то именуемым зубами…»

Флорис попытался что-нибудь разглядеть в узкую щель между занавесками, надеясь понять, в каком направлении его увозят.

Конвой свернул на улицу Чан-Нгай-Кай, огибающую пересохшее русло реки, ведущее прямо к триумфальным аркам татарского города.

«Пожалуй, тут действительно объяснений не требуется… сейчас мы доберемся до кольцевой улицы и места казней», — с содроганием подумал Флорис. Тем не менее он попытался улыбнуться, и, мрачно усмехнувшись, подумал: «Смею надеяться, что моя голова будет лакомым кусочком для несчастных попрошаек… Во всяком случае, если Адриан умрет, мне тоже незачем жить», — и из его горла вырвалось сдавленное рыдание.

Но к его великому удивлению носильщики миновали южные ворота и повернули налево, на восток.

«Ага! Они решили казнить меня не сразу, а после какой-нибудь судебной процедуры», — решил Флорис, видя, как они пересекают просторную площадь, выложенную широкими кирпичами, обрамленную высокой балюстрадой и украшенную официальными скульптурами.

Носильщики опустили свою ношу перед третьим порталом.

«Наверное, здесь находится их дворец правосудия».

— Таи-Мьяо, — произнес капитан, вновь обнажая в улыбке свои гнилые зубы и показывая на сооружение, являвшееся храмовым хранилищем, где сберегалась запечатленная на глиняных дощечках история маньчжурской династии.

«Забавно, он, кажется, решил сыграть роль чичироне».

Флорис поблагодарил своего гида; довольный, тот добросовестно продолжил свою роль и указал на Че-Цу-Тан и Фан-Кин-Чонг, бывшие, соответственно, храмом плодородия и хранилищем религиозных книг. Так как Флорис не знал, куда его везут, путь показался ему страшно долгим. Внезапно он понял цель их прогулки: через ворота У-Мен они проникли в Запретный город. На площади окружностью не менее шести ли, стоял окруженный толстыми стенами священный дворец Цу-Кин-Чинг. Его золотистые крыши сверкали на солнце.

«Они хотят показать мне тело Голубого Дракона и, может быть, убить меня рядом с ним, дабы отомстить…»

Но, кажется, воины не имели столь жестоких намерений, ибо они не стали сворачивать в сторону резиденции Голубого Дракона, находившейся чуть правее по пути их следования. Перейдя через подъемный мост, они вошли в императорский дворец. Капитан сделал знак солдатам опустить паланкин и открыть дверцы. Они находились в первом внутреннем дворике дворца. Здесь царило оживление. Только наследные принцы, обладатели желтых поясов, имели право въезжать во дворец в открытых паланкинах, которые несли четверо мускулистых кули. Остальные должны были продолжать свой путь пешком. Накануне Флорис не успел разглядеть даже дворцовых стен, ибо они быстро свернули в другую сторону. Теперь же, выйдя из носилок, он с любопытством окинул взором императорскую цитадель. Вместе со своими провожатыми он миновал несколько внутренних двориков и рвов, наполненных прозрачной водой; повсюду громоздились парапеты, золоченые пилястры, огромные фигуры львов, выточенные из песчанника.

Служители с длинными косами, одетые в голубые и светло-желтые костюмы, сновали взад и вперед, не обращая на Флориса и его спутников ни малейшего внимания; капитан подвел Флориса к трем мандаринам.

— О! О! О! — радостно заулыбались мандарины. Начав вежливо похихикивать, они постепенно смеялись все громче и громче.

«Кажется, еще не все потеряно», — подумал Флорис, в свою очередь церемонно раскланиваясь, как это принято в Поднебесной империи, этикет которой ему довелось изучать.

— Ах! ах! ах! — вторил мандаринам молодой человек.

У мандаринов был вполне удовлетворенный вид. Обступив Флориса, они трусцой повлекли его дальше. Мандарины были облачены в подобие казакинов из лисьего меха, показавшихся Флорису излишне теплыми для летнего времени. Их выдающиеся животики колыхались под жемчужно-серыми шелковыми платьями, а желтая бахрома шапочек трепыхалась вместе с хвостом из павлиньих перьев. Флорис почувствовал себя неуютно в своем простом голубом платье без украшений. Не будучи суеверным, на всякий случай он все же коснулся рукой своего талисмана и портрета Батистины. Не снижая скорости, он следовал за своими резвыми провожатыми через бесчисленные дворики и покои дворца, соперничавшие между собой в красоте и роскоши убранства. С изумлением Флорис убеждался, что во дворце в Пекине царит та же толчея, что и в Версале, а торговцы со своими лотками и прилавками имеют доступ во внутренние помещения императорского жилища.

Трое сановников вынуждены были все время оборачиваться и подгонять молодого человека, который, забыв о своем непонятном положении, все время останавливался, восхищенный окружавшим его великолепием, видеть которое доводилось далеко не каждому европейцу. Мысль о побеге ни разу не закралась ему в голову. Ему казалось, что отныне ему придется вечно блуждать в этом лабиринте комнат и закоулков, разделенных внутренними двориками, выложенными мрамором, с неизменными фонтанчиком и бассейном с золотыми рыбками посредине.

— Вот самый высокий зал, — хором прошептали три мандарина, — а вот большой зал со средней высотой. Здесь живет светлейший владыка Неба и небесных врат. А также воинская доблесть. И врата десяти тысячелетий.

Флорис лишь успевал оглядываться. Ему нравились цветистые китайские именования.

«Будьте осторожны, нужно быть очень сильным, иначе Китай источит ваше сердце», — словно издалека прозвучал голос отца дю Бокажа.

Теперь он гораздо лучше понимал слова, сказанные почтенным иезуитом. Да, преподобный отец был совершенно прав: Китай одновременно отталкивал и притягивал Флориса, приводил в ужас и очаровывал. Эта страна была непонятна и вместе с тем так близка.

— Вот врата Ван-Суи[47], — почтительно прошепелявил мандарин, увлекая Флориса к пяти лестницам, бегущим в одном и том же направлении. Все, кроме средней, были заполнены людьми. Флорис подумал, что с императором нужно быть сдержанным. Карабкаясь следом за своими провожатыми, Флорис машинально насчитал сорок две ступени.

— Вот мы и в Таи-Хо-Тиан, — произнес один из мандаринов, поручая Флориса другому придворному. Флорис так и подпрыгнул: он знал, что Таи-Хо-Тиан означал то же, что и салон Бычий Глаз в Версальском дворце и апартаменты Людовика XV. Это была «императорская комната». Здесь также царила суета. Уже знакомый Флорису мандарин вернулся за ним, взял за руку и повел по неожиданно пустынному коридору с затянутыми шелком стенами.

Он втолкнул Флориса в маленькую уютную комнату, куда не долетало ни единого постороннего звука. Спиной к нему стоял какой-то человек: он внимательно изучал хрустальный глобус, покоившийся на крыльях бронзовых львов. Мандарин мгновенно испарился, напоследок сделав знак Флорису не трогаться с места. Молодой человек подождал несколько минут, показавшихся ему вечностью. Ему страшно хотелось подойти к географу, хлопнуть его по плечу и напомнить о своем существовании, однако внутренний голос подсказывал, что подобный поступок может быть расценен как невоспитанность. Чтобы напомнить о себе, Флорис решил покашлять. Человек удивленно обернулся. Он явно не привык к столь неуместным проявлениям нетерпения. Своим цепким взором он принялся изучать Флориса. Под взглядом этих умных раскосых глаз юноша почувствовал себя совершенно голым. Человек у глобуса был одет в платье из желтого шелка без единого украшения, такое же, как у Флориса. На голове его сидела черная бархатная шапочка, с нее на лоб свешивалась огромная жемчужина, единственная драгоценность в его костюме, свидетельствовавшая о том, что он принадлежал либо к мандаринам, либо к придворным принцам. Однако Флорис гадал не долго. Надменный взор географа быстро подсказал ему, с кем он имеет дело.

— Это ты — чужестранный варвар по имени Ад-иан? — спросил человек по-китайски.

— Нет, благородный Сын Неба, наделенный всеми добродетелями, я занял место моего брата.

Чуть заметное облачко пробежало по гладкому молодому лицу императора, удивленного проницательностью Флориса.

— Кто тот мошенник, сообщивший тебе, куда тебя ведут?

— Никто, Сын Неба. Только истинный повелитель великой империи может с первого взгляда внушить такому варвару, как я, величайшее к себе почтение.

Киен-Лонг еще внимательней вгляделся в Флориса. Молодой человек не был полностью уверен, что слова его будут восприняты должным образом, однако он все больше убеждался, что уроки отцов-иезуитов пошли ему впрок. Как и они, он начал чувствовать, чем можно тронуть сердце китайца.

— Неужели твой брат такой трус, что побоялся прийти ко мне сам?

— Простите меня, Сын Неба, но мой брат благороден и отважен, как дракон, но сейчас он лежит без сознания и, возможно, умирает. Врачебная наука не в силах спасти его.

— Твоего брата лечат иезуиты? — лукаво улыбаясь, спросил император. Внезапно он показался Флорису совсем юным и невольно напомнил ему его короля, Людовика XV, который тоже, будучи властелином сказочной державы, когда хотел, умел быть обворожительным и обольстительным.

— Да, повелитель Срединной империи, варварские священники пытаются побороть его болезнь, но им нужен лед, чтобы умерить жар, сжигающий его мозг, а его у них нет.

Киен-Лонг не мог больше сдерживаться и весело расхохотался. Сердце Флориса сжалось при виде столь хладнокровной жестокости.

«Неужели я ошибся в этом монархе?» — горестно подумал он.

— Ах! Эти иезуиты знают множество интересных вещей, неизвестных нам, — воскликнул император на прекрасном французском с едва заметным акцентом, выражавшемся в легком пришептывании. — Ради их наук мы позволяем им оставаться в Китае, хотя и запрещаем говорить с нашими подданными об их боге. Скажи мне, что бы ты обо мне подумал, если бы я вдруг послал своих жрецов в Рим, чтобы объяснить твоему… папе, что он не прав, и что настоящий бог — это наш Будда?

Флорис, сраженный справедливостью подобного аргумента, мог лишь поклониться в ответ.

— Слова вашего величества необычайно мудры.

— Подойди… посмотри на этот глобус, представляющий собой землю, и на тот, являющий собой небесную сферу. Там отмечены все звезды, известные иезуитам. А вот и инструмент, сооруженный ими по моему приказу, чтобы определять время будущих и прошлых затмений. Но иезуиты знают не все, и нередко старая китайская наука побеждает их. Мне нравится, когда мы можем показать им превосходство нашей науки, это единственный способ немного сбить с них спесь…

Флорис никак не мог понять, куда клонит император. Киен-Лонг улыбнулся и протянул руку к гонгу. Раздался негромкий звук — чтобы не утомлять ушей императора. Самый старший из мандаринов мгновенно просеменил в комнату и тут же попытался упасть на колени. Император жестом остановил его и сказал, но на этот раз по-китайски:

— Пошли моего врача Дзу-Вана к иезуитам, чтобы он осмотрел юного варвара по имени Ад-иан. Скажи ему, что я приказываю излечить его. Иди…

Император повернулся к Флорису и продолжил по-французски:

— Ты останешься доволен, твой брат будет жить, а иезуиты немножко позлятся, что китайский врач преуспел там, где они ничего не смогли сделать.

Флорис не знал, радоваться ли ему, или тревожиться. Состояние Адриана было столь безнадежным, что он уже перестал верить в его выздоровление. Он с изумлением взирал на императора, распоряжавшегося жизнью и смертью. Киен-Лонг сел на высокий табурет и принялся машинально крутить то один, то другой шар.

— А теперь я приказываю тебе рассказать, что произошло сегодня ночью. Кто убил моего верного Голубого Дракона?

Флорис задрожал. В руке Киен-Лонга он увидел шелковый свиток, врученный графом перед смертью своему сыну. Юноша колебался, прежде чем ответить, ибо совершенно не представлял себе, что могло содержаться в послании Голубого Дракона. Император почувствовал его нерешительность.

Нахмурив брови, столь тонкие, что они казались выщипанными, как это обычно делают женщины, или же нарисованными рукой настоящего художника, он приказал:

— Говори, варвар, я жду.

Его холодный голос прозвучал угрожающе. Флорис опустился на одно колено:

— Это очень длинная и грустная история, поэтому я прошу ваше величество вооружиться терпением и быть снисходительным.

Киен-Лонг взмахнул рукой, показывая этим, что времени у него достаточно. Словно спящий кот, он сильно сощурил свои раскосые глаза, оставив всего лишь блестящие щелочки, скрывавшие его взор, но позволявшие ему внимательнейшим образом наблюдать за собеседником. С печальным достоинством Флорис рассказал императору всю правду, поведал о похищении Ясмины, о ее гибели и о гибели Голубого Дракона. Он лишь немного изменил роли, сказав, что это он поразил Голубого Дракона, когда тот хотел убить Адриана. Император не двигался; он был похож на каменное изваяние Будды; в неподвижном молчании он выслушал рассказ о трагической встрече своего генерала с его утраченным много лет назад сыном. Когда Флорис завершил свою печальную речь, в комнате надолго воцарилась тишина. Киен-Лонг размышлял, изучая честное и открытое лицо Флориса, его красивые и мужественные черты, его блестящие зеленые глаза. Он безошибочно определил, что за последние месяцы на долю юноши выпало немало страданий. Император молча протянул Флорису шелковый свиток и сделал знак прочесть его. Флорис робко взял бесценный свиток, развернул его и замер в нерешительности.

«Прежде чем отправиться во владения Будды в ночь Льва, я поручаю моего сына Ад-иана божественной милости Сына Неба. Голубой Дракон», — прочел он.

Флорис в задумчивости застыл, всматриваясь в начертанные дрожащей рукой иероглифы. Итак, граф де Вильнев-Карамей отказался от своей веры и умер, как китаец. Однако кое-что в письме весьма встревожило Флориса. Он испугался, что наговорил лишнего, ибо в послании не было сказано, что именно они отправили Голубого Дракона в сады Будды. Киен-Лонг снисходительно улыбнулся:

— Пришельцы с варварского Запада, вы не умеете скрывать своих чувств. Не жалей, что ты сказал мне правду, хотя и исказил ее из благородных побуждений. Когда вы сегодня ночью были в беседке генерала, вас видели солдаты, и они вас запомнили. Я знаю, кто на самом деле убил Голубого Дракона, и если бы ты мне солгал, я бы приказал отрубить тебе голову, как, несомненно, поступил бы и твой король. Но ты свободен. Иди же, возвращайся в миссию и ни о чем не тревожься.

— Мой король такой же великий государь, как и ваше величество, и я благодарю вас за ваше великодушие, — произнес Флорис, пятясь к двери, ибо полагал, что аудиенция окончена.

— Подожди. До моих ушей дошел еще один слух. Это ты убил вонючую собаку Великого Могола?

— О! Ваше величество, моей рукой действовал сам Будда, — скромно ответил Флорис; у него было врожденное чутье, как надо говорить с властелинами мира сего.

Киен-Лонг не ошибся в нем.

— Решительно, ты мне нравишься, варвар. Хочешь остаться в Китае? Я дам тебе все, что пожелаешь.

— Ваше величество очень добры, но если позволите, после выздоровления моего брата мы бы хотели вернуться на родину, дабы повсюду прославлять таланты величайшего в мире императора.

Киен-Лонг удовлетворенно улыбнулся.

— Я нарекаю тебя мандарином с хрустальным шаром, равно как и твоего брата. Ты умеешь охотиться на леопарда?

— Да, ваше величество, — утвердительно кивнул Флорис, не имея ни малейшего представления, о чем идет речь; однако он решил, что охота есть охота, и леопард вряд ли резко отличается от любого другого зверя.

— Вот и отлично; теперь ты будешь каждый день приходить ко мне во дворец, а через несколько дней я отправлю вас на корабле с дарами для вашего короля.

Флорис поклонился.

— Ах, а теперь пришли мне одного из этих каналий-иезуитов. У меня здесь есть абзац, в котором я никак не могу понять одной фразы…

И, повернувшись спиной к Флорису, император мгновенно углубился в чтение. Прежде чем удалиться, молодой человек из любопытства взглянул в рукопись, столь заинтересовавшую императора. Киен-Лонг читал оригинальный текст Евклида Сократика…

— О, Боже мой, он мертв, этот безумец убил его, а вы не смогли ему помешать! — завопил Флорис, увидев распростертого на кровати Адриана. Из его лба и груди торчали длинные тонкие стальные иглы. Маленький сморщенный человек с жидкой бороденкой продолжал втыкать все новые и новые.

Флорис ринулся на мучителя брата с намерением задушить его.

— Ты с ума сошел, — воскликнул отец дю Бокаж, преграждая ему путь. — Сам император послал к нам ученейшего Дзу-Вана. Умней его не найдешь во всей Поднебесной.

— Да… да… — растерянно пролепетал Флорис, — теперь понимаю… но что он делает?

— Это древняя китайская наука врачевания, насчитывающая не менее двадцати веков, мы бы с удовольствием обучились ей, однако эти мошенники китайцы не хотят раскрывать нам ее секретов. Ах! Здесь, в Китае, еще так много интересного! — ответил отец дю Бокаж. В его голосе звучали ревность и восхищение одновременно.

Флорис вздрогнул, видя, как китаец завершает свою работу, втыкая последнюю иголку в запястье больного.

— В течение одной луны твой брат будет блуждать в садах Будды. В это время придется поддерживать его силы питательными жидкостями, вводя их в рот через тростинку. Через четыре луны он встанет на ноги, — произнес старый лекарь, поднимая голову.

— Ах, да благословит вас Господь, если вы не ошибаетесь, — проговорил Флорис, осторожно приближаясь к ложу больного.

— Осторожно, я вылечу только его тело, что же до его духа; то здесь я бессилен, только ты сможешь вновь научить его любить жизнь… — завершил старец, ткнув своим сухим сморщенным пальцем в сторону Флориса.

Молодой человек склонился перед такой проницательностью. Он все больше и больше понимал пристрастие отца дю Бокажа к загадочной стране, именуемой Китаем.

Медленно тянулись недели. Жар, мучивший Адриана, спал. Тучи, окутывавшие его разум, рассеялись. Императорский лекарь вытащил из него иголки. В одно прекрасное утро Адриан пришел в себя и улыбнулся брату. Флорис был потрясен. Ему нужно было дважды едва не потерять Адриана, чтобы осознать, насколько тесно они связаны невидимыми узами.

Каждый день нес перемены к лучшему в состоянии Адриана. Старший брат никогда не упоминал о событиях той страшной ночи. Казалось, он все забыл. Однако Флорис в этом сомневался: нередко брат впадал в черную меланхолию, и ничто не могло развеять его. Флорис прекрасно понимал его состояние, ибо сам пережил нечто подобное, когда узнал, что его любовь к Елизавете проклята. Он окружил брата нежной заботой и расставался с ним только затем, чтобы пойти во дворец, дабы исполнить свои обязанности «мандарина с хрустальным шаром» в Таи Хо Тиан или отправиться с Киен-Лонгом на нескончаемую охоту на леопарда.

— Для варвара ты необычайно храбр… — удивился император, увидев, как Флорис с одним лишь кинжалом бросился на леопарда. Молодой человек про себя подумал, что когда-то он знал одну пантеру в женском обличье, и та была куда опасней… Юлия Менгден, неужели она тоже умерла? Внутренний голос шептал Флорису, что ему еще доведется встретить это коварное создание на своем пути, и тогда он сможет утолить свою жажду мести.

«Много ли мандаринов на службе у твоего короля? Каковы их развлечения? Что есть твой народ? Где содержатся женщины? У вас их прячут так же, как и здесь? Добродетельны ли они?» — Киен-Лонг задавал Флорису тысячи вопросов. Рассказы о Версальском дворе завораживали его. Он без конца расспрашивал Флориса о жизни в Париже и в Петербурге. Киен-Лонг жадно стремился все познать и обо всем узнать. Флорис был восхищен ученостью юного императора. Надо ли говорить, что Жорж-Альбер получил привилегию присутствовать на всех пирах, равно как и право хвастаться, что его ласкала рука самого Сына Неба. Но следует признаться, что Жорж-Альбер несколько избаловался и принимал все оказываемые ему земные почести как должное.

Наконец, после длительного выздоровления Адриан смог предстать перед императором. Юный властелин окинул своим острым взором бледное исхудавшее лицо молодого человека. Только сейчас Флорис внезапно почувствовал, насколько велико сходство Адриана с Голубым Драконом.

— Ты можешь гордиться, Ад-иан, твой отец был доблестным воином и великим полководцем. Я отдаю тебе его титул и его богатства.

— Ваше величество осыпает нас благодеяниями, я с радостью сохраню это почетное звание, как бесценный дар императора, но смиренно умоляю раздать бедным имущество Голубого Дракона, как он наверняка того желал, — произнес Адриан, гордо вскидывая голову.

Одной фразой Киен-Лонг излечил множество ран.

«Твой отец был доблестным воином… великим полководцем…»

Адриану де Вильнев-Карамей не придется больше стыдиться своего отца.

Спустя несколько дней император Китая сдержал обещание, данное Флорису. Грациозная флейта — парусное транспортное судно, пригодное, в случае необходимости, и для ведения боевых действий, с голландским флагом на мачте вошла в порт Тун-Ку. На корме были сложены многочисленные дары, которые Киен-Лонг посылал королю Людовику XV через посредство его двух варварских посланников. Последние, стоя в капитанской рубке, наблюдали за маневрами судна. Приказания капитана с лицом цвета пурпурного тюльпана были кратки, точны и безапелляционны, словно он находился на рейде родного Амстердама.

— Крепите концы, господин Ганс.

— Поднять бом-брамсель.

— Опустите бушприт.

— Ставьте паруса на фок-мачте.

Флорис и Адриан любили море. Они помнили, как еще совсем детьми плыли на португальской галере. Сколько дорог пройдено с тех пор!

Флорис покровительственно обнял брата за плечи. Адриан печально улыбнулся, взор его затуманился. Флорис понял, что он вглядывается в даль, чтобы еще раз увидеть тонкий беломраморный обелиск, установленный в Пекине в тенистом саду миссии.

— Да будет благословен святой Иосиф и все архангелы рая! Наконец-то мы возвращаемся домой! — воскликнул Грегуар, ступив на палубу и тотчас же споткнувшись о бухту канатов.

— Ах, черт побери, друзья мои, в эту зиму нам будет очень не хватать вас, мы успели привязаться к вам… Возвращайтесь навестить нас, если ехать через Суматру, Сингалу[48] и мыс Бурь[49], то дорога не займет у вас много времени. Поверьте мне, я хорошо изучил все пути, ведущие сюда. Сам я собираюсь пожить здесь еще лет двенадцать, а потом, даю слово иезуита, вернусь в свои родные края, в Берри, — прокричал отец дю Бокаж, спускаясь в джонку, которая должна была доставить его на берег. Преподобный отец даже не пытался скрыть слез.

— Прощай, наш верный товарищ по каторге, — прошептал Федор, крепко прижимая к себе ничтожную часть Маленькой Мышки.

Благодаря прекрасной кухне отцов-иезуитов монголка еще больше растолстела. Святые отцы заставили влюбленных пообещать прекратить сожительствовать в смертном грехе, за который на страшном суде их обрекут вечно гореть в адском пламени. Но Федор, как истинный православный, и Маленькая Мышка, как несгибаемая буддистка, отказались от католического благословения. Тогда иезуиты нашли компромисс: протестанский капитан пообещал обвенчать их в открытом море. Жорж-Альбер, взобравшись на марсель, с высоты наблюдал за маневрами судна. Резкий порыв ветра сшиб его с избранного насеста. Зевнув, зверек направился в трюм, где хранились бутылки с вином, дабы утолить страшную жажду, разыгравшуюся, несомненно, из-за свежего морского ветра. Ли Кан, поклявшийся «хвостом добродетельного единорога, что он больше никогда не покинет Китай», тем не менее решил, что Счастье Дня без него не обойдется, и третий раз за всю жизнь, пытаясь сохранить равновесие при помощи своей косички, ступил на шаткую палубу корабля; теперь ему тоже не терпелось уехать.

Флейта, надувая паруса, взяла курс по ветру. Судно лавировало, стремясь поскорее выйти в глубоководный залив.

Неожиданно у Флориса сжалось сердце: ему было жаль расставаться с Китаем.

— Адриан, неужели нам вечно суждено скитаться, не зная толком, где находится наш дом, неужели мы всегда будем стремиться вперед, падать и выбираться из-под обломков?

— Флорис, нам суждено быть навеки вместе.

Да, уверенность в этом была тем единственным сокровищем, которое дало старшему брату силы вновь полюбить жизнь.

Флорис отбросил назад свои смоляные кудри и вгляделся в зеленоватую полоску горизонта. Где-то там, далеко-далеко, в самом конце его ждала Франция и… юная девушка. Губы его невольно прошептали: «Батистина…»

Только сейчас Адриан вспомнил о страшной клятве, вырванной умирающим у его брата. Сердце его тревожно забилось: «Смогут ли договориться двое неистовых — Флорис и Батистина?»