Петр Алешкин. Собрание сочинений. Том 3

Милочка и гвоздодер

Костя, ухнув, вогнал топор в бревно и устало опустил руки. Сумерки сгустились, и мужики кончили работу, но расходиться не торопились, расселись на бревнах, закурили и стали обсуждать качество досок, которые привезли сегодня из района на двух машинах. Доски были действительно хороши, приятно выгружать. Все устали и говорили неторопливо. Костя собрал инструмент в ящик и подошел к ним.

— Ты едешь домой? — спросил у него Женька Булыгин.

Костя жил с ним в одной деревне, в Масловке, которая находилась за двенадцать километров от центральной усадьбы, где в эти дни работала плотницкая бригада. Женька был женат, но, когда бригада работала допоздна, ночевал в колхозной гостинице. А Костя старался ездить в Масловку каждый вечер. Там у него была девушка.

— Поздно уже, — ответил Костя Женьке, взглянув на часы. — Автобус ушел. Сегодня здесь придется ночевать, — добавил он с сожалением.

Гостиница была рядом с колхозным Домом культуры. В открытое окно комнаты залетали треск мотоциклов, смех и возгласы девчат. Костя, решивший было сразу лечь спать, не выдержал и пошел в ДК.

— Светке накапаю! — пошутил вслед ему Женька.

— А я твоей! — оглянулся Костя.

— Моей тебе не о чем капать. Зацепиться не за что!

— Думаешь у меня фантазия плохая? Выдумать не смогу?

— Ну, иди, иди!

Костя вышел, но идти в Дом культуры вдруг расхотелось, грустно стало оттого, что сегодня он не увидит Светлану. Перед входом в ДК местные ребята вертелись вокруг мотоциклистов, тут же стояли девчата: Костя подошел. В одном из мотоциклистов он узнал своего односельчанина Ваську Лемешева.

— Ты у нас в клубе был? — спросил у него Костя.

— Был. Твоя там… — заулыбался Васька, понимая, что больше всего интересует Костю.

— Скучает теперь! — засмеялась одна из девочек–подростков.

— А чего ей скучать? Там ребята из Костомаровки приехали, — усмехнулся Лемешев.

Костя растерялся встревоженно и не знал, что ответить. Свет лампочки над входом в ДК был тусклый, и ни Васька, ни девчата не заметили, какое впечатление произвели на Костю слова Лемешева. Да и Ваське было не до того.

— Сбегай позови! Скажи, срочно нужна! — просительным тоном обратился Лемешев к девчонке, той, которая заметила, что Света скучает теперь одна.

— Да говорила я! Не выйдет она!

— А ты скажи: срочно! Срочно! На минуточку! Я тебя за это еще раз прокачу…

— Ну ладно, сбегаю еще раз, — согласилась девчонка. — Только она все равно не придет!

Она побежала в ДК, а Костя отошел к другой группе, соображая, как ему быть. Один из костомаровских парней раньше ухаживал за Светланой. Она даже встречалась с ним немного. Парень тот был шустрый. Девки таких любят. Костя представил, как парень вьется сейчас вокруг Светы, и ему захотелось броситься бегом в деревню, набить тому морду, чтобы он и дорогу в Масловку забыл. Васька мог отвезти в деревню, но Костя понял, что у Лемешева свои заботы и он не согласится. Костя покружил вокруг мотоциклистов, больше из Масловки никого не было, и вернулся к Ваське. Девчонки, убежавшей в ДК, все не было, и Лемешев сам собрался идти в клуб.

— Послушай, Васек, ты меня до Масловки не подкинешь? — остановил его Костя.

— Да погоди ты! — отмахнулся Лемешев, поднимаясь по ступеням к двери.

— Что тебе стоит! Десять минут каких–то!.. А мне срочно нужно! — шел за ним Костя.

Васька, не отвечая, скрылся за дверью. Костя с отчаянием прикидывал, как ему быть. Теперь уж он представлял, что Света с тем шустряком гуляет в обнимку по деревне, и, может, они посмеиваются над ним. Как добраться до них, как? Велосипед, что ли, где тяпнуть? Иль у Васьки мотоцикл угнать, пока он в ДК? Костя решительно спустился вниз. Возле мотоцикла его догнал Лемешев.

— Поехали! — мрачно бросил он Косте.

По дороге Костя с дрожью в теле представлял, как он сейчас встретится с шустряком и Светой.

— Ссади здесь! — крикнул он Ваське напротив масловского магазина, неподалеку от клуба.

Васька тормознул, Костя спрыгнул на ходу, и мотоцикл, взревев, полетел назад. Костя, сдерживая дыхание, помчался к клубу, но не ко входу, а к окнам. Еще издали он услышал девичий смех, и сердце у него заныло. Шустряк драться умел. Стараясь не попадать в освещенное пространство, Костя подкрался вдоль стены к окну и заглянул внутрь. Светлана мирно сидела в уголке клуба среди подруг. Ребят возле них не было. Они толпились вокруг стола, за которым играли в домино. Шустряк азартно выкрикнул что–то и врезал костяшкой по столу. Ребята засмеялись. Костя постоял возле, успокаиваясь и посмеиваясь над собой, и пошел в клуб.

Через час он сидел на траве на берегу реки рядом со Светланой. Они уже наговорились. Костя успел рассказать подруге, как он рвался к ней. Она посмеялась над его страхами и теперь молча прижималась к теплому плечу Кости. От реки тянуло холодом. Вдруг возле берега за толстыми ветлами еле слышно плеснуло.

— Тихо! — шепнула Светлана.

Костя замер. Из–под корней ветлы лениво выползли волны и раздробили сначала темные тени от ветел, потом светящееся облачко и большую пятнистую луну. Костя взглянул на Светлану. Она напряженно всматривалась в воду. Он, чувствуя нежность, потянулся к ее лицу губами. Девушка подставила ему щеку, но одновременно подняла вверх палец и помахала им перед его носом, предупреждая, чтобы он не шумел:

— Бобр!

Из–под корней ветлы выплыл бобр и неторопливо направился вдоль берега, неслышно рассекая воду ночной реки. Вскоре он скрылся за кустами.

— Теперь я знаю, где он живет, — прошептал Костя.

— Он тебя не трогает… Пусть живет!

— Я и не собираюсь его трогать!

— И никому не говори. А то этот охламон убьет… Пусть живет. С ним интересней…

Костя догадался, что охламоном Света назвала Петьку Чеботарева. Он все хвастался, что выследит и застрелит бобра, шапку себе сошьет. Бобер второй год жил в масловской реке Криуше. Приплыл он сюда вероятно, из заповедника, с Хопра.

Из деревни донеслись голоса, чей–то крик, девичий смех.

— Валька раздирается! — усмехнулась Света. — Пошли? — шевельнулась она.

— Может, еще посидим? — робко спросил Костя.

— Поздно… Мать заругает!

Костя послушно поднялся с травы и помог встать девушке. Он снова обнял ее за плечи, она обхватила его за пояс рукой, и они пошли по берегу к дороге.

— Завтра сестра приезжает, — сказала Светлана.

— Лариса? За тобой? — спросил Костя, чувствуя, как в душе его начала появляться тревога.

— Да!

— А почему ты до сих пор мне не говорила? — Обиделся Костя.

— Не сердись, — погладила девушка ладонью его по спине. — Я сама только сегодня узнала!

Сестра у Светланы была знаменитостью. Единственной знаменитостью, родившейся в Масловке. Она была певицей. Она даже по телевидению два раза выступала. Все деревенские девчонки мечтали повторить ее успех, поэтому местная школа всегда хорошо выглядела на районных смотрах художественной самодеятельности. Но лучшей певицей среди масловских девчат была Света. Учителя говорили, что она поет лучше, чем пела Лариса в ее годы. Та в школе не особенно–то отличалась, а у Светланы уже первый приз за лучшее исполнение песни на областном смотре. Это не шутка! Всем было ясно, что у нее только один путь — на сцену. Света в этом году окончила школу и пробовала поступать в ГИТИС, но провалилась на первом же экзамене.

— Видать, рука у Лариски не такая уж длинная, — говорили в деревне.

— Эк, сравнили! ГИТИС–то в Москве, а Лариска в Тамбове, небось до Москвы не достанешь!

Так уж она б, Светка–то, не рвалась так высоко. А то ишь, сразу в Москву, с Тамбова начинала б!

— Ничего, они, Хлопонины, упрямые! И в Москву пролезут…

Когда Светлана проснулась, часы на стене показывали половину десятого. С улицы доносился глухой стук. Отец что–то мастерил за избой. В прихожей, за дверью, было тихо. Лежать на перине мягко, приятно. Светлана осталась в постели и стала думать. Думала она о Ларисе, о Косте, о своём будущем. Его она не представляла без Кости и без эстрады. Светлана мечтала о жизни в городе, об успехе, о том, что станет известной певицей, Ведь недаром же все говорят, что она талантливей сестры. Света понимала, что пробиться будет не просто, что таких, как она, тысячи. Когда она отправляла документы в ГИТИС, то знала, что не поступит, завалится на первом же экзамене. Так и случилось.

Возвращаясь в деревню, Светлана заезжала к сестре в Тамбов. Лариса говорила, что как только подыщет для нее подходящее местечко, то приедет за ней в деревню. После, этого Светлана каждый день ждала телеграммы от сестры и каждую ночь думала об одном и том же. «Уеду и пропаду!» — думала она с каким–то жутким восторгом. Чего она опасалась? Откуда и какой гибели ждала? Этого она и сама не знала, не представляла, но все равно думала: «Пропаду! Обязательно пропаду!» Ей становилось жалко себя, но ни разу она не задумалась над тем, а надо ли ехать в Тамбов? Так ли уж нужна ей сцена? Может быть, счастье ее ждет в другом месте? На эти вопросы она знала один ответ: надо!

Дверь прихожей тихо скрипнула, вошла мать и начала рыться в шифоньере.

— Что там отец расстучался? — спросила Света.

— Двери чинит… Лариска еще бы три года не приезжала, и три года он бы не взялся чинить… Хоть сама молоток в руки бери, — проворчала мать.

Светлане стало стыдно, что отец с матерью готовятся к встрече с Ларисой, а она до девяти часов валяется в постели.

Ларису ждали со вторым автобусом. Светлана волновалась: вдруг автобус сломается и не придет! Будет тогда Лариса куковать на вокзале. Света то и дело выскакивала на луг за Тимошкину избу и смотрела на Киселевский бугор, на дорогу, — не видно ли автобуса? Вспугнутые куры, купавшиеся в ямках в горячей пыли за избой, недовольно и сердито вскрикивали и разбегались из–под ног. Девушка нетерпеливо и радостно вздрагивала, если на горизонте появлялся движущийся бугорок, но через секунду сникала, узнавая грузовую машину. Когда время приблизилось к часу дня, она осталась на лугу ожидать. И наконец, счастливая, донеслась домой.

— Мама! Идет! — закричала она, влетая в палисадник, тут же повернулась и, взвизгивая от возбуждения, помчалась мимо колодца, мимо Тимошкиной избы на луг, потом по берегу к тому месту, где речушка сужалась и превращалась в ручеек. Света с лету, не останавливаясь, перемахнула через речку и, задыхаясь, начала взбираться на высокий берег. Мать в это время была еще на лугу. Девушка взлетела на бугор и увидела окутанный пылью автобус. Он только что остановился. Света, волнуясь, сбавила шаг — вдруг Лариса не приехала. Она вытирала пот и не отрывала глаз от автобуса. Дышала она тяжело, не замечая сильного дурманящего запаха кориандра, росшего на узкой полосе поля, отделяющей автобус от Светланы. Тех, кто выходил, не было видно, потому что двери были с другой стороны. Наконец автобус тронулся, открыв позади себя вначале Петьку Чеботарева, тетю Шуру Дискареву и… Ларису. Светлана снова взвизгнула и прямо по полю помчалась к ним, не обращая внимания на то, что сухие стебли кориандра больно царапали колени. Подлетев к сестре, она повисла у нее на шее.

— Наконец–то! — счастливо выдохнула она.

— Ждала? — смеялась Лариса.

— Еще как!

Петька и тетя Шура ушли вперед, а они все обнимались. Потом Лариса подняла свою сумку с длинным ремнем, но Света перехватила у нее:

— Нет, я понесу!

Сумка была тяжелая. Света накинула ремень на плечо, локтем отодвинула сумку за спину, и они пошли по дороге к деревне. Матери еще не было видно.

— Фу, воняет как! — сморщила нос Лариса, взглянув на потемневшее уже поле кориандра.

— Не говори, в этом году нас протушили. Посеяли прямо под носом! Как ветер отсюда, так хоть противогаз надевай!

Лариса с удовольствием разглядывала сестру.

— Ну, не разочаровалась еще в эстраде, а? — улыбалась она.

— Ты что! — воскликнула Света.

— И по–прежнему готова на все, лишь бы стать певицей?

— Еще пуще!

— Ну, смотри, смотри!

Они видели, как мать тяжело поднималась на бугор, наверху остановилась, отдыхая и глядя на них.

— Не повезло нам с родителями, — сказала вдруг Света. — Родись мы в Москве в семье какого–нибудь деятеля… И никаких проблем…

— Не болтай! — резко перебила Лариса, сердито взглянула на сестру и побежала навстречу матери.

Когда Света доплелась до них, они обе вытирали слезы.

— Отец дома?

— На коровнике. Счас прибежит, — еще заплаканным голосом ответила мать и спросила: — Надолго ты?

— Дня на три!

— Мало чей–та! Ить сколько не была–та… Годика три, почитай? Ай не соскучилась?

— Скучаю, мам, скучаю! Но когда тут вырвешься?.. Кручусь все, кручусь!

— И этой тоже загорелось, — взглянула мать на Светлану, — Послушала бы старшую сестру да и занялась бы чем–нибудь попроще. — Потом мать снова повернулась к Ларисе. — Подружка–то ее по ГИТИСам не металась, поступила в сельскохозяйственный и учится спокойно.

Разговаривая, они спускались к реке. Мать с нежностью, но придирчиво разглядывала старшую дочь. «Поправилась малость, — с удовлетворением отметила она про себя. — А волосы жиже стали. От химии, видать! Сколько ни красить…»

— Что ж ты в таких штанах приехала? — с укором спросила мать. — Получше, что ли, нет?

— Мам, это джинсы, — сказала Света.

— Поношенные они какие–то, потертые!

— Самый шик!

— У тебя все шик, а выходит пшик, — сердито взглянула мать на Свету и снова обратилась к Ларисе: — Надела бы то платье, в каком в телевизоре была, да по Масловке прошлась, вот тогда бы был шик!

— То же концертное платье! — снова вмешалась Света.

— Слова не дает сказать, ох! — обиделась мать.

— Не обращай ты на нее внимания, мам, — обняла ее Лариса. — Она глупа еще, нетерпелива, не разбирается ни в чем…

Они перешли реку и вышли на луг.

— Лариск, помнишь, как каждой весной вы здесь играли в салки. Я совсем маленькая была, а помню…

— Помню, помню, — заулыбалась сестра, оглядывая скошенный луг. — Днем в салки играли, а по вечерам в горелки, в ручейки, в столбы. Ой, как давно это было! Вспомнишь, все как во сне. Десять лет прошло. Целых десять лет! Эпоха…

Вечером за столом Лариса сказала родителям, что приехала за сестрой. Солистка вокально–инструментального ансамбля «Васильки» готовится стать матерью, а замены ей пока нет. Кандидаты на ее место, конечно, имеются. Но все–таки есть возможность устроить Свету в ансамбль.

На другой день, когда мать ушла куда–то по делам, а отец отправился на коровник, Лариса взяла со стены гитару, которую она подарила сестре год назад, и сказала:

— Давай–ка посмотрим, как чувствует себя твой голосок. Ты все делала, что я тебе говорила? Не ленилась?

— Конечно, все! С чего начнем?

— Давай сначала что–нибудь подвижное!

Светлана вышла на середину комнаты и, прислушавшись к гитаре, подхватила мелодию.

— Раскованней, раскованней двигайся! Не жмись… Играй! Играй! — подсказывала Лариса поющей сестре. — Вот так! Вот так!..

Света кончила петь и, раскрасневшись, взглянула на сестру, ожидая оценки.

— Ничего, — одобрительно сказала та, — только свободнее надо чувствовать себя… Но это со временем придет. Теперь романс!

— «Это было давно». Старинный романс, — театрально объявила Светлана.

— Давно так давно, — согласилась сестра и тронула струны.

—- Больше грусти, грусти! Ты же вспоминаешь о самом светлом, что было в твоей жизни, и знаешь, что это больше не повторится… А в общем, этот романс не твой!

Лариса хотела прервать песню, но потом решила: пусть допоет.

— Голосок у тебя есть, но работы, работы над ним… Не знаю, выдержишь ли?

— Выдержу! Выдержу! — убежденно закричала Света и увидела в окно Костю. — Костя идет! — радостно воскликнула она. — Я тебя сейчас с ним познакомлю. Хочешь?

Светлана представила себе, как оценит сестра Костю. Высокий — это ей должно понравиться, лицо только простоватое, слишком добродушное, а одежда совсем не фонтан: сорочка не приталена, брюки расклешенные…

— Это ты о нем рассказывала? — спросила Лариса.

— Да–да! Это мой друг на всю жизнь! — слишком поспешно проговорила Светлана, словно предупреждая, чтобы сестра была к нему снисходительна.

— Ой, прямо на всю жизнь, — усмехнулась Лариса, взглянув в окно на Костю, который неторопливо поднимался на крыльцо.

— Не смейся, не смейся! На всю жизнь!

— Он шофером работает?

— Нет, плотником. Но это врем…

— Хорошо хоть не шофер, — перебила Лариса. — У тебя, милочка, таких гвоздодеров будет ой–ой–ой!

— Он в институт поступать будет, — обиделась за Костю Светлана. — Я ведь тоже пока колхозница.

Лариса жила в двухкомнатной квартире, которую ей оставил второй муж, директор небольшого заводика. Разошлась с ним Лариса мирно. При случайных встречах на улице они разговаривали дружески, интересовались жизнью друг друга. Светлану вначале это возмущало:

— Раз он тебе не по душе, что ты тогда с ним болтаешь?

— Глупеныш ты, милочка, — смеялась Лариса. — Может, мне весь мир не по душе, так что ж, я всегда должна коброй смотреть? Ты даешь!

Лариса в первый же день повела сестру к знакомому парикмахеру, лучшему парикмахеру города, как сказала она, потом к своей портнихе. Позвонила знакомым в универмаг, и через неделю Света едва узнавала себя, стоя перед зеркалом.

— Ой, это же уйма денег! Уйма денег! — восхищалась она.

— Гвоздодер твой на зарплатку никогда тебя так не оденет, — говорила Лариса, осматривая сестру. — Станешь знаменитой — расплатишься! — шутила она.

Светлана все дни в городе жила предвкушением счастья, предвкушением настоящей жизни. По утрам она бегала по магазинам, готовила обед, читала, обошла все кинотеатры Тамбова. Все она делала с удовольствием, думая, что теперешняя ее жизнь — пролог к настоящей, которая вот–вот должна начаться. И все же иногда, просыпаясь, она думала с тревогой: «Пропаду! Непременно пропаду!»

Каждый день Света пела и танцевала перед зеркалом, готовясь к встрече с ансамблем.

— Ну, когда же будет решаться со мной? Когда? — нетерпеливо спрашивала она у сестры.

— Ты работай больше, работай! Чем дальше оттягивается, тем лучше для тебя. Терпи!

— Ларис, скажи, только честно, у меня есть талант?

— Ишь чего захотела! — засмеялась сестра.

— Я серьезно! Ты давно уже выступаешь, должна разбираться…

— Ну, если серьезно, то, знаешь, талант, милочка, штука редкая! Ответить тебе сейчас вряд ли кто сможет. У тебя голос есть, чувство тоже, значит, данные есть! А как ты ими распорядишься, этого никто не подскажет. Я знала людей с более яркими данными, а они так ничего и не добились…

— Я добьюсь! Я на все пойду, — убежденно сказала Света, а Лариса подумала с грустью: «Еще один несчастный человек! И какой бес тянет нас на публику? Почему нам мало обыкновенного человеческого счастья? Откуда это взялось в нашей крови?»

— А ты уверена, что только в этом твое счастье? — спросила она.

— Ты считаешь, что мать наша счастливую жизнь прожила? Всю жизнь то на коровнике, то на свекле. Ты ее, свеклу, не полола в жару, не чистила ее в мороз, не таскала из–под снега…

Лариса засмеялась и перебила Светлану:

— Ну–ну, разошлась!

Светлана не презирала крестьянский труд. Нет! Этого у нее и в мыслях не было. Бывало, летом она помогала матери полоть свеклу. Тот, кто не делал эту работу, конечно, не представляет, каково целый день на жаре махать тяпкой, целый день на ногах. Света старалась не отставать от женщин, хотя и руки болели, и ноги не шли, и голова кружилась, даже поташнивало. Зато как приятно было слушать, когда во время короткого отдыха бабы говорили матери:

— Ну и девка у тебя! За что ни возьмется — все в руках горит!

— Она с детства такая, — улыбалась мать. — Только из люльки выползла, как за тряпку взялась, полы мыть помогать. Я не препятствовала. Пусть возится, раз охота!

— Это правильно! Их, детей–то, с таких лет и надо приучать к работе, а то мы все жалеем, когда они маленькие, а как вырастут — плакать начинаем.

От таких слов усталость проходила быстро. Светлана любила похвалу, любила быть в центре внимания.

— Руки–то у тебя, Света, золотые, а ты зачем–то на сцену лезешь, — обращались к ней бабы. — Оставалась бы тут. С такими руками к тебе быстро бы почет пришел. Верка Манюшкина осталась, теперь ей вот орден дали. Ни одно совещание в области без нее не обходится. И ты бы так…

— Что вы, — отвечала мать. — Я уж ей говорила–говорила! Ничего не берет! Втямилось ей певицей быть, и все!..

— А ты разве не счастливая? — спросила Света у Ларисы. Она была убеждена, что сестра живет так, как ей хочется, не испытывая ни в чем нужды.

— На свете счастья нет, а есть покой и воля, — тихо проговорила Лариса. — А у меня нет ни покоя, ни воли… Вот ты про мать говорила, счастлива ли она? Да, таскала она свеклу из мерзлой земли, жарилась в поле, не имела вот такой квартиры, но она счастливей меня, счастливей! Я вот над Костей твоим подсмеиваюсь, ты думаешь, потому, что он плотник, работяга! На сцену не выпархивает, как я… А я, может, ему завидую! Ты вот оправдывать его начала, мол, в институт поступит. Да разве счастье в институте? Он и без института счастлив будет. Мучений нравственных ему не испытывать. Может быть, я от зависти насмешками своими хочу опустить его до себя…

Один раз сестры были в ресторане с каким–то деятелем по музыкальной части — Владимиром Альбертовичем. Полный, краснощекий, Владимир Альбертович вначале чего–то хмурился и напускал на себя важный вид. Но после первого же бокала развеселился, стал толстеньким Володей, неожиданно оказался балагуром, шутником. Даже чересчур. От некоторых его шуток становилось неудобно. Лариса в таких случаях, смеясь, хлопала его по руке, говоря:

— Ты что? Такое при ней… Она же у меня нецелованная!

— Ну уж нецелованная, — смущенно фыркала Света.

— А что, Гвоздодер целовал?.. Ты знаешь, котеночек, — обратилась Лариса к Володе возбужденным от вина голосом, — она Гвоздодера, ха–ха, плотника, в деревне оставила. Говорит, любовь у них на всю жизнь. Во дают, а? На всю жизнь! А то мы!

— Ты это не трожь! Не трожь! — обиделась Света.

— Девочки, не ссорьтесь! Давайте выпьем… выпьем за удалого Гвоздодера! Нет! Нет! Лучше за будущего твоего… рыцаря, который уже маячит за спиной Гвоздодера!

— А я за Гвоздодера… Ой! — Света смутилась, впервые назвав Костю Гвоздодером. — В общем, за него!

Лариса и Володя засмеялись.

Танцевал толстенький Володя смешно. Видя, что Светлана хохочет, глядя на него, он старался отколоть что–нибудь еще. Свету веселило и то, что Лариса называла его котеночком. Танцующий Володя напоминал Светлане Тимошкиного кота. Тот точно так же подпрыгивал за концом ленточки, которой его дразнили.

Володя из ресторана поехал с ними. Лариса шепнула сестре, что он останется у них ночевать. Спать он будет в большой комнате, на софе. Светлане стало не по себе от этого сообщения, а Володя чувствовал себя в чужой квартире свободно, по–прежнему заигрывал с Ларисой. Света оставила их одних, ушла в спальню.

Она слышала, как они, видимо, мешая друг другу, смеясь, раздвигали софу, которая стояла по ту сторону тонкой стены. Потом там стихло, и Лариса пришла в спальню за бельем. Она осторожно вытащила простыни из шкафа и, прежде чем выйти, остановилась подле Светы. Та прикинулась спящей.

Утром Светлана слышала, как Володя торопливо собирался уходить. Он даже отказался от кофе, убежал, проговорив напоследок испуганно:

— Что сейчас будет! Что будет!

— Не дрожи! Перетерпишь!

— Чего это он испугался? — Вышла из спальни Света, застегивая халатик.

— Жены… Дома–то не ночевал!

— А он разве женат? — недоуменно посмотрела на сестру Света.

— Женат. Что ты удивляешься?

— И давно ты с ним… так?

— Первый раз!

— Он еще придет?

— Вот этого бы я не хотела…

— А как же ты?.. Зачем ты его привела?

— От него, милочка, будет зависеть — поеду ли я в Ленинград!

После этого разговора ощущение предчувствия счастья сменилось в душе Светланы постоянной тревогой. Занималась она пением с прежним усердием. Однажды сестра взяла ее с собой на репетицию, и Света пробовала петь с ансамблем Ларисы. Она думала, что это просто репетиция, и вела себя вольно, шаловливо. Это ее Лариса так настроила. Она–то знала, что в зале сидит руководитель ансамбля «Васильки». Когда Светлана кончила петь, Лариса познакомила с ним сестру. Света ахнула, смутилась. Руководитель ансамбля восторга особенного не выказывал, но Лариса почувствовала, что он доволен сестрой.

После отъезда Светланы в город Костя по–прежнему по вечерам ходил в клуб. Раньше, что бы он ни делал: танцевал ли под радиолу, баловался ли с девчатами или парнями, играл ли в домино, — он всегда чувствовал присутствие девушки, чувствовал ее взгляд, иногда восхищенный, иногда сердитый или обиженный, это когда он, по ее мнению, переступал черту, заигрывая с девчатами. Когда она по какой–либо причине не приходила в клуб, Костя все равно ощущал ее близость, ожидая, что вот откроется дверь и войдет Светлана. А теперь знал, что, сколько ни открывайся дверь, она не войдет. От этого ему не танцевалось, не игралось, и он весь вечер стучал в домино. Потом грустно брел домой. На четвертый день он получил от подруги первое письмо. Костя все время носил письмо с собой, и его все время подмывало дать почитать своему приятелю, поделиться с ним счастьем. Через день он получил следующее письмо, потом еще и еще. Светлана подробно рассказывала о своих делах, о своих волнениях, вспоминала встречи с ним. Костя тоже писал ей длинные письма, удивляясь, откуда только слова у него берутся. Вскоре пришло письмо, в котором Света с восторгом сообщала, что ее приняли в ансамбль. Это письмо было самым длинным. После этого Света стала писать короче, потом письма стали реже приходить. Напрасно Костя торопился домой после работы: писем не было. Те, что изредка он все же получал, были сухими, торопливыми. Подошли и прошли Октябрьские праздники, на которые Света обещала приехать в деревню, но не только не приехала, но даже открытки от нее не пришло. На Костин упрек Света ответила, что это мещанский обычай — слать открытки. В ноябре Костя получил повестку в военкомат. Нет, не мог он уйти на два года, не узнав, что случилось, почему так внезапно изменилась к нему Светлана?

В Тамбов он приехал утром и сразу отправился на ту улицу, где жила Света. Костя знал из ее писем, как добираться с вокзала. Возле двери он долго топтался, не решаясь поднять руку к кнопке звонка. Может быть, рано явился, думал он, они еще спят. И вообще зря он приехал, раз не пишет, значит, не нужен, чего выяснять? Не лучше ли повернуться и уехать назад… Выше этажом хлопнула дверь и послышались шаги по ступеням. Костя торопливо нажал на кнопку и услышал за дверью легкое покашливание. Значит, не спят. Какая она теперь стала? Как встретит его? Не верится, чтобы в письмах она лицемерила. Зачем? С какой стати?.. Мимо Кости, взглянув на него как–то неодобрительно, прошла пожилая женщина с хозяйственной сумкой. Щелкнул замок. Дверь открыла Лариса.

— A-а, это ты? — сказала она равнодушно и вышла на площадку, прикрыв за собой дверь.

Она была в длинном махровом халате. Концы голубого пояса с большими помпончиками свисали до колен.

— Светлана дома?

— Нет! Ее нет… И вообще встреча с тобой ей радости не принесет! Она давно уже живет другими заботами.

— Я хотел ей два слова сказать. Пусть хоть выйдет!

— Не нужно ей ничего говорить. Оставь это!

— Нет, нужно! Мы любим друг друга!

— Ах, глупости–то какие. Не умрешь же ты от любви к ней? Нет! Иди, иди и забудь этот адрес!

Лариса считала, что так будет лучше и для Светы, и для Кости. Что им зря морочить головы друг другу? Толку–то от любви все равно не будет.

Но Костя думал иначе, и ему хотелось во что бы то ни стало увидеться со Светой.

— Я все–таки на секундочку зайду, — не зная, что ему делать — отодвинуть ли Ларису и войти в квартиру или пытаться уговорить пустить, — сказал Костя.

— Это не за мной? — раздался вдруг из квартиры сиплый мужской голос.

— Нет! — ответила Лариса и проверила за ручку плотно ли прикрыта дверь, потом мягко ответила Косте. — Я же тебе сказала…

Но Костя уже не слышал ее, он повернулся и торопливо пошел вниз, стараясь не горбиться, держаться независимо, зная, что Лариса смотрит ему вслед. «Наверно, я сейчас похож на гусака!» — подумал он, вспомнив, что точно так же, стараясь держать форс, торопливо, с гордо поднятой головой, убегает с места схватки побитый гусак. Голос мужчины ошеломил Костю. Значит, у них ночуют мужики? И если тот из квартиры слышал разговор, то, значит, и Света слышала, слышала и не вышла. Не захотела выходить. Зачем он ехал сюда? Разве и так было не ясно?

Но Света разговор не слышала. Она еще спала в своей комнате. И звонок, торопливый, но короткий, ее не разбудил. Проснулась она от голоса Володи. Он снова ночевал у сестры. Когда Лариса вошла, Света спросила:

— Кто это приходил?

— Соседка.

— Сусед, — засмеялся Володя.

— Уж не ревнуешь ли ты, а? Котеночек? — шутливо скокетничала Лариса и поводила по носу Володи помпончиком от пояса халата.

— Ам! — Володя попытался поймать помпончик ртом, но Лариса быстро убрала руку и засмеялась.

Лариса правильно поняла состояние Кости, и ей было приятно, что она избавила от него сестру. По своему опыту Лариса знала, что ничего хорошего от их любви не будет. Только трата времени и нервов. Слишком у Кости со Светой разные интересы.

В первые же месяцы службы в армии тоска по Светлане начала слабеть, превратилась в легкую грусть, а потом и вовсе отдалилась. Однажды, в воскресенье, это было на первом году службы, в «учебке», несколько солдат, среди них и Костя, смотрели в красном уголке телевизор. Передавали эстрадный концерт. И вдруг объявили «Васильки». Костя вздрогнул. На экране, на дальнем плане, появилась группа парней. С ними была одна девушка. Она была не похожа на ту Светлану, которую любил Костя, но он понял, что это она, и сердце заныло.

— Это она, она! Света! Помнишь, я тебе рассказывал, — шепнул Костя своему другу, сидевшему рядом: — Я с ней три года встречался!

Несколько товарищей повернулись к Косте и посмотрели на него с интересом. А Рудик Диндадзе, взводный насмешник, спросил у него серьезно:

— И ты целовался с ней?

— А как же!

С тех пор Рудик, когда заходила речь о Косте, говорил:

— A-а, это тот Костя Кирюшин, который целовался с певицей!

Товарищи подхватили шутку, и Костя до конца службы остался «тем, который…».

А тогда, во время телепередачи, пел парень, а Света лишь пританцовывала в такт музыке и подхватывала припев, но оператор часто показывал ее лицо крупным планом, видимо, потому, что она была единственной девушкой в ансамбле и была красива. «Васильки» спели только одну песню и уступили экран другим.

Этой ночью Костя не спал, вспоминал Масловку, клуб, Свету, вспоминал с нежностью и тоской. Обидно было, что она так с ним поступила, и в то же время он чувствовал некоторую радость, удовольствие оттого, что Света быстро пошла в гору. Год прошел с небольшим, как ее в ансамбль приняли, а она уже по телевидению выступает. Приятно было и перед товарищами, что вот его, обыкновенного человека, плотника Костю Кирюшина, обнимала певица. Правда, она тогда певицей не была, но все равно, теперь–то она певица и, может быть, скоро прославится на всю страну, в Москву переедет жить, по всему миру будет с концертами выступать. А кто он–то такой? Кто он–то? Плотник. Ну да, говорил всем после школы, что в институт будет поступать. Но ведь говорил–то он так, для собственного утешения, что, мол, и он не лыком шит. В действительности ему никуда поступать не хотелось. Зачем? Разве ему плохо в деревне? Разве не нравится плотничать? Что же еще искать? И зачем? Светлана–то, видно, давно это поняла. Бабы чуткие. Поняла и не вышла к нему тогда. Зачем канитель разводить? Мучиться зря? Когда Костя обдумал все это, ему стало легче, и он стал думать о встречах со Светой как о далеком прошлом.

Возвращался Костя в Масловку осенью, в конце ноября. До Тамбова долетел самолетом, а дальше нужно было ехать поездом. Отправлялся он в час ночи. Времени у Кости было много. Он бродил по городу, рассматривал афиши, выбирая, какой фильм посмотреть вечером. Читая афишу с объявлением концерта молодых артистов эстрады, Костя вдруг наткнулся на знакомую фамилию. Среди длинного списка артистов стояло имя Светланы. Концерт должен был состояться вечером в Доме культуры. Костя сам удивился, что при виде имени Светланы внутри его ничего не колыхнулось, так, на секунду, волнение возникло и тут же улеглось. Пойду послушаю, решит он. В кассе Дома культуры билеты были. Концерт начинался через сорок минут, и зрители уже шли в зал.

Рядом со входом, возле колонны, старушка продавала хризантемы. Костя замешкался подле, думая, не купить ли букетик. Старушка заметила его колебания и заговорила:

— Бери, сынок! Бери! Посмотри, какие свежие… Девушка рада будет!

И Костя купил, сомневаясь, что правильно делает.

Место ему досталось в амфитеатре, но во время концерта он высмотрел свободное место в первых рядах партера и перешел туда. Странно, кроме любопытства и интереса, а также легкой зависти к землячке, добившейся успеха, он ничего не чувствовал. Имя Светланы прозвучало для него неожиданно. Прежде чем назвать ее, ведущий объявил романс, а Костя ожидал ее с ансамблем. Светлана вышла из–за кулис в длинном розовом платье и, может быть, из–за него она показалась ему выше ростом, чем была раньше. Она пополнела. Лицо ее несколько обрюзгло или освещение делало его таким. На вид Света казалась старше. По крайней мере двадцатилетней девчонкой назвать ее было нельзя. На сцене стояла женщина, незнакомая Косте женщина. С противоположной стороны из–за кулис вышел мужчина в черном фраке и сел за рояль.

Косте казалось, что Светлана поет о нем, и снова начали вспоминаться масловские вечера, проведенные с ней.

Костя забыл о цветах. Вспомнил он о них, когда Света, откланявшись, повернулась уходить. Он вскочил и побежал к сцене. Певица подходила к занавесу.

— Света!

Она остановилась, повернулась, сделала шаг навстречу, улыбаясь ему, но вдруг улыбка исчезла с ее лица, почувствовалось смятение, которое так же быстро сменилось радостью, новой, уже не официальной улыбкой, и Светлана воскликнула:

— Костя! А я гляжу — солдатик спешит! — говорила она, принимая цветы. — Иди в коридор, я сейчас!

Костя соскочил со сцены и быстрым шагом, не глядя в зал, вышел. Он чувствовал себя неловко перед зрителями, черт знает, что они думают о нем, и старался поскорее выйти.

— Отслужил? Домой теперь? — расспрашивала его Светлана по дороге. Они ехали на квартиру Ларисы, которая, по словам девушки, должна вернуться не скоро.

Света привычно скинула шубку на руки Косте и, увидев, что тот пытается повесить ее за петлю, сказала:

— На плечики повесь, на плечики!.. Тапочки бери… Я сейчас стол накрою, — побежала она на кухню.

Костя видел, что она рада встрече с ним, а он не знал, как вести себя с ней. Хорошо, хоть она не молчала.

— Ты, Костенька, все как мальчик выглядишь, хоть и в солдатской форме, — говорила она за столом, когда они выпили водки. То, как легко выпила Света свою рюмку, удивило Костю. — А я постарела, да? — Постарела? — улыбалась она ему привычно–ласкательной улыбкой.

— Ну не постарела, — дипломатично ответил Костя. Ему не нравилась ее новая манера говорить, неестественная какая–то. — Повзрослела… Уже не та, что раньше!

— Да, Костенька, не та! Ты прав, не та!.. Помнишь наши вечера?.. Речку, луну, бобра… — печально сказала Светлана.

— Помню, я не забывал… Наоборот, я считал, что ты об этом забыла, — сказал Костя и подумал: не груб ли он с ней?

— Нет, Костенька, это самое светлое, что было у меня… Разве забудешь! И захочешь забыть, все равно всплывет… Почему ты ничего не говоришь мне, как я пела? Понравилось тебе?

— Я думал, тебе об этом надоело слушать! Наверно, каждый день говорят, — продолжал он все так же грубовато.

— Бывает, бывает, — засмеялась Света.

— Почему ты без «Васильков» выступала?

— Ну их к чертовой бабушке! Давай лучше о них не вспоминать… Хочешь, я тебе спою, только тебе, как тогда, помнишь?

Костя кивнул, и Света принесла гитару. Едва она тронула струны, как щелкнул замок и со скрипом открылась входная дверь.

Лариса помедлила в коридоре, прежде чем заглянуть на кухню.

— Шинель твою разглядывает, — с улыбкой шепнула Света.

«Надо было раньше уйти!» — подумал Костя. Встречаться с Ларисой не хотелось.

Лариса вошла с сердитым лицом, но тут же узнала Костю и подняла брови.

— A-а! Это землячок! А я гляжу: шинель!

— Мне пора, — поднялся Костя.

— Ну что ты! Посиди еще! — В голосе Ларисы не было фальши.

— Поезд скоро, — сказал Костя, но все–таки остался еще на полчаса.

Лариса расспрашивала о службе, о дальнейших планах. Одобрительно отозвалась о том, что Костя пока не собирается уезжать из Масловки. Расстался он с сестрами как с хорошими друзьями, и, хотя на приглашение заезжать к ним запросто, когда будет в Тамбове, отвечал, что обязательно забежит, понимал, что вряд ли он выполнит обещание. Зачем?

Через три года он узнал, что Светлана вышла замуж за летчика и уехала с ним на Север. Больше она никогда не выступала перед зрителями.