Пётр Машеров

НАЧАЛО ПУТИ

I

Среди перелесков и лугов, в излучине рек Оболянки и Лучесы, раскинулась небольшая деревня Ширки. Ее жители издавна занимались землепашеством, кустарным промыслом, отходничеством. Некоторые крестьяне подрабатывали на железной дороге, которая пролегает рядом, кое-кому удавалось устроиться в Витебске, Богушевске или Сенно. Земли здесь малоплодородные, подзолистые и супеси. Да и таких приходилось в обрез. Особенно трудно было многосемейным. К их числу относился и Мирон Машеров. Он женился по любви на красавице из соседней деревни Замосточье. Его не испугало, что Дарья была сирота и безземельная и, естественно, бедная. «Была бы любовь, а богатство никуда не уйдет»,— отшучивался Мирон. Но от этого жизнь не становилась легче. Приходилось трудиться по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Выручали смекалистость и навыки, привитые трудолюбивым и мастеровым отцом Василием. Мирон умел плотничать и слесарничать, и столярничать, выделывать овчины и шить полушубки. Это сильно выручало семью. Дарья как могла помогала мужу. Она тоже могла шить и кроить, ткать полотно и многое другое. Вдвоем они, недосыпая, изготовляли иногда в неделю по два-три полушубка. Шили еще армяки, тужурки, поддевки, тулупы и прочую немудреную крестьянскую одежду.

— Хватит, Мирон, на сегодня,— ласково просила обычно Дарья, видя, как устал муж.— У Бога, ведь, дней много.

— Но наши все коротки,— говорил, вздыхая, Мирон.— Поэтому и приходится работать ночами. Еще с часок поколдую.— Он внимательно смотрел на милые черты жены.— Дарья, ты иди, отдыхай.

Дарья, не обращая внимания на эти слова мужа, снова принималась за работу. Она, усмехнувшись, уточняла:

— Если уж отлынивать, то вдвоем. Ведь тебе тоже не легче.

— Что правда, то правда,— соглашался Мирон.

Так было во всем: малом и большом. Они шли по жизни, преодолевая все невзгоды, дружной и прочной парой. Даже в самых незначительных вопросах Дарья спрашивала совета у мужа, старалась найти лучший выход из экономических трудностей. А они наступали постоянно: если удавалось свести концы с концами в пропитании семьи, то тут же образовывалась прореха с одеждой и обувью. Взрослым можно было еще кое-как перебиваться, латая и поправляя старое. Хуже дело обстояло с детьми. На Матрене, например, прямо все рвалось на глазах. К тому же она быстро росла, и то, что еще можно было надеть, не налезало на нее.

— Моя ты родненькая,— целовала Матрену мать,— прибываешь ты, слава Богу, на радость нам. Но вот где тебе теперь купить платьице?..

— Не горюй, жена,— успокаивал Дарью Мирон.— Перешью свою рубаху.— Он вытащил из сундука сиреневого цвета роскошную кашемировую рубашку и, примеряя ее на дочери, гордо заявил: — Выйдет платье и кофточка.

— Ой, Мирон, сильно дорогая вещь,— усомнилась жена в его затее.

— Для детей ничего нельзя жалеть,— парировал Мирон.— А ты меня и такого будешь любить.

Дарья крепко обняла мужа, а шестилетняя Матрена повисла на шее у отца.

— У меня будет новое платье,— лепетала она.— Но-о-о-вое платье!

Родители тоже радовались и смеялись, словно обновка предназначалась для них.

Вскоре Мирона Васильевича забрали в армию, которой требовались все новые и новые солдаты для ненасытного чрева войны.

Дарья решила устроить проводы. Муж сначала воспротивился, но позже, передумав, согласился.

— Все-таки иду не на заработки, на проклятую бойню,— грустно сказал он.

Стол получился хотя и скромный, но довольно приличный: сало и соленые огурцы, копченая колбаса и квашеная капуста, тушеная картошка и грибы, масло и сыр. Брат Михаил, который жил рядом в одном дворе, принес свежую телятину и четверть водки, а его жена — две булки белого пшеничного хлеба. Когда все расселись за столом, Михаил предложил тост:

— Желаю тебе, дорогой мой брат, удачной службы и скорого возвращения домой. Постарайся остаться целым и невредимым.

Были еще тосты за здоровье Дарья Петровны, детей, Михаила, сестер и всех родных и близких. Потом разговор перешел на прозаичное житье-бытье: какое предполагается урожай и холодной ли будет зима, и в связи с этим много ли потребуется корма скоту.

Старший Машеров, будто бы угадывая настроение остальных, запел грустную песню:

Все бело вокруг,

Землю снегом замело.

Подскажи, мой друг,

Куда счастье ушло?

У холодной зимы

Дни короче стали.

Зачем разлучаемся мы,

Любви не зная.

Дарья затянула своим приятным контральто припев:

Розы алые,

Почему вы колючие?

Глаза усталые,

Раны болючие.

Ее подхватили Мирон и Михаил и другие гости:

Глаза усталые,

Раны болючие.

Наутро Мирон Васильевич уже ехал в Витебск на призывной пункт. Вскоре он был отправлен на фронт.

Дарье, одной, пришлось очень трудно. Все легло на ее хрупкие плечи. Что при муже казалось сущим пустяком, ныне вырастало в целую проблему. Взять хотя бы приготовление корма лошади и корове. Мирон с этим хлопотным делом управлялся быстро. Лишь резка сечки из соломы занимала больше времени. Зато он запасался ею на целую неделю! Спасибо Михаилу, который эту нелегкую работу, как кормление скота, заготовку дров, воды взял на себя. Ко всему прочему добавилась еще одна непредвиденная трудность — давало о себе знать пошатнувшееся здоровье. Почувствовала Дарья себя плохо после рождения Павла. Сначала наступало какими-то волнами недомогание. Оно то приходило, то снова улетучивалось. Дарья, оптимистка по натуре, считала это непременным послеродовым явлением. Поболит, мол, поболит и пройдет. Однако все пошло совсем иначе. Болезнь свалила с ног и неизвестно чем бы это окончилось, если бы оказанная квалифицированная помощь местным врачом, которого привез из Сенно Михаил Васильевич. Врач, осмотрев Дарью, покачал головой:

— Сильно много упущено времени. Но, думаю, поможет Бог и ее молодой организм.

— И вы, многоуважаемый доктор,— добавил старший Машеров.

— Само собой,— согласился с ним опытный старый врач и принялся за свое дело. Благодаря его усилиям и лекарствам, а также большой силе воли пациентки, здоровье пошло на поправку. Дней через пять Дарьи встала на ноги, а еще через неделю она уже потихоньку управлялась по дому.

— Не очень утруждай себя, Дарьюшка,— предостерегал золовку Михаил Васильевич, который с женой делал все по хозяйству младшего брата.

Вскоре Дарья совсем окрепла, и ей больше не составляло труда накормить и напоить скот, приготовить пищу семье, сходить за водой. Маленькая Матреша, сразу повзрослев на несколько лет, возилась с Павлушей, подавала на стол, мыла посуду и полы в доме, управлялась с множеством прочих обязанностей, которые значительно облегчили заботы матери.

— Дорогая ты моя, пчелка-труженица,— целовала Дарья дочь, укладывая ее пораньше спать,— Что бы я делала без тебя?

— Завтра я еще больше смогу сделать. Вот увидишь, мама,— обещала Матреша и тут же засыпала.

Неоценимым лекарством для Дарьи были письма мужа с фронта. Они были все с юмором, какие-то задиристые и вселяли надежду. Сама Дарья была неграмотной, а муж, окончивший четыре класса, писал обо всем подробно, с толком и умом. Поэтому его душевные послания читали обычно почти всей деревней. Свои письма Мирон неизменно кончал: «…Остаюсь жив и здоров, чего и тебе, дорогая женушка, желаю. Береги себя, детей. Скоро вернусь. Низко кланяюсь брату Михаилу, сестрам, всем близким и знакомым. Да хранит вас Бог».

Набожная Дарья Петрована крестилась и просила святого Павла сохранить ей любимого мужа. Ее молитва дошла, наверно, до назначения. Мирон Васильевич остался целым и невредимым. Через некоторое время он возвратился домой.

II

Ушла в прошлое первая мировая война, унесшая в могилу миллионы людей. Прогремели по всей России залпы Октябрьской революции, не оставив в стороне и Витебщину. Советская власть быстро была установлена во всех волостях Сенненского уезда. Потом были кровавые годы гражданской войны и иностранной интервенции. И все это трудное время Мирон Васильевич твердо стоял за новую власть трудового народа. Он делал все, что мог, для народившегося в невероятно тяжелых муках государства рабочих и крестьян.

Вскоре в его семье появился на свет сын Петр. Родился он 13 февраля 1918 года. Имя ему дали в честь отца матери, а когда крестили, батюшка, нарекая младенца, многозначительно произнес:

— Божьей милостью станет великим человеком.

Верующая Дарья Петровна до глубины души приняла столь значительные слова священника. Она то и дело крестилась и повторяла: «Помоги нам, Господи!».

Мирон Васильевич, отягощенный более земными заботами, щедро расплатился со священником за его труды.

Мирону Машерову, конечно, было приятно слышать о таком будущем своего сына, рождение которого он воспринял как отрадное и примечательное знамение. После долгих военных лихолетий, военного коммунизма с его изнуряющей разверсткой наступила политическая оттепель. Мужику, сдавшему определенную государством норму натурального налога, можно было свободно располагать своим собранным зерном. Это резко подняло настроение крестьян в пользу Советской власти и увеличило приток хлеба, а за ним мяса и молока городу. Лично братья Машеровы смогли в короткое время продать на рынках Витебска и Сенно по нескольку центнеров ячменя и овса, гороха, а еще через год у них появились излишки ржи и яровой пшеницы. Михаил и Мирон, люди трудолюбивые, быстро стали получать выгоду из своей земли.

К тому же их наделили новыми десятинами пахотных и сенокосных угодий. Правда, это были небольшие клины, но они стали заметным дополнением к небольшому крестьянскому хозяйству Мирона Васильевича Машерова. Поднялось и общее настроение как крестьян села Ширки, так и ближних и дальних деревень. Вообще, когда мужики получили от государства бесплатно солидные куски земли, их будто бы подменили. Они, став истинными хозяевами, что-то строили, ремонтировали, модернизировали, продавали, покупали, меняли, наводили лоск на старые дома, возводили доселе невиданные кирпичные здания, вступали в кооперативы, которые охотно помогали крестьянам денежными ссудами, сельхозмашинами, удобрениями, семенами и многим другим. Повсюду царило вдохновение, поиск нового, доброжелательное отношение друг к другу. Очень популярной стала толока, то есть взаимопомощь в строительстве жилья, амбаров, сараев, бань. А сколько возводилось сообща школ, мостов, больниц, строились дороги. Мирон и Михаил Машеровы не отставали от других. И у них были отремонтированы сараи, пристроены утепленные чуланы, переоборудованы склепы и овины, перекрыты заново два хлева и половина дома Михаила. И во всех этих хлопотных делах добровольно укладывали свой труд односельчане. Оказание помощи соседу стало неписаным правилом. Казалось бы, откуда у людей появилось лишнее время? Ведь земля прибавила много дополнительных хлопот. Но оказалось, что свобода и личная собственность удвоили и утроили человеческие силы. Творческий потенциал крестьян повысился минимум в три раза по сравнению с тем, когда они не являлись полными хозяевами столь солидных наделов. Трудно описать радость Мирона Васильевича и его соседей, когда им вручили бумагу с гербовой печатью Советской власти о бессрочном и бесплатном владении землей.

Восторги и слезы, песни и шумные разговоры, застолья и молебны — всего не перечесть. Крестьяне, получив как с неба свалившиеся наделы, обходили их по нескольку раз, брали горсть земли, нюхали ее и благодарили всевышнего и столь мудрую и щедрую власть.

Мирон Машеров лег у своего надела и тихо заплакал. Дарья Петровна, испугавшись, мигом понесла ему бутылку пшенной водки и целую гору закуски. Самое удивительное, что почти непьющий муж на сей раз осушил почти всю бутылку, а остальное допила сама хозяйка. Оба были настолько возбуждены, что нежданно-негаданно затянули свою давнюю и любимую песню:

Родная земля-землица,

Дар Божий святой,

Чудной искры криница,

Люди довольны тобой.

Забудем душевный недуг,

Присядем, чуть помолчим.

Оглянемся шире вокруг,

Вспомним прошлое, погрустим.

Мирон Васильевич, крепко обняв прислонившихся к нему троих детей, бодро продолжал мелодию:

Оглянемся шире вокруг,

Забудем душевный недуг.

Дарья, подняв вверх младшего сына, радостно воскликнула: «Расти большим и счастливым».

Мирон, удыбаясь, дополнил:

— Умным и совестливым.

Набожная Дарья Петровна перекрестила Петю, потом — Матрешу, Павлушу и, немного подумав, проделала эту процедуру и мужу. Потом вся семья веселой гурьбой направилась к дому.

День за днем текла жизнь и маленького Пети. Под заботливыми руками родителей, старших сестры и брата он рос и набирался сил и ума. Эти годы, наверное, были самые счастливые в его жизни. Да и что можно лучшее представить ребенку, чем ласку и доброту счастливых родителей. А Мирон и Дарья были поистине счастливыми супругами, ибо их соединяла прочная всеисцеляющая любовь. К тому же общественно-государственная политика способствовала проявлению небывалой радости, ощущению счастья, она дала возможность труженику свободно распоряжаться плодами своего труда, быть хозяином своей земли и своей судьбы. А это — доминанта всей сути крестьянского бытия. Недаром Мирон Васильевич то и дело повторял: «Сбылись вековые мечты наших предков о земле!»

Если бы знал Мирон, что через десять лет эти голубые грезы превратятся в горькие слезы, а все крестьяне одним ударом диктатора будут лишены и земли, и свободы и станут рабами так называемого колхозного строя, а его самого сошлют в сталинский лагерь, откуда он не вернется.

Но пока о таком страшном будущем не могло присниться и в кошмарном сне! Все упивались свободой земледельцев, действенных участников сельскохозяйственной и кустарной кооперации, активных помощников волостных и уездных Советов, которые вскоре преобразовались в сельские и районные Советы.

Мирон Васильевич был членом правления местной сельхозкооперации и всячески содействовал землякам в получении кредитов, техники или семян. По его инициативе в Ширках организовали совместную покупку молотилки и веялки для очистки семян, а также приобрели сенокосилку. Кооператив охотно давал на прокат плуги и культиваторы, бороны и соломорезки, которые в те годы стоили очень дорого. Например, один лемех стоил несколько пудов отборного зерна, а плуг достигал цены теленка. Так что, сдавая в аренду или на прокат сельскую технику, кооператив неплохо поддерживал экономику каждого крестьянского двора.

Человек довольно практичный, Мирон Машеров не оставлял своего кустарного ремесла. Правда, эти ремёсла выходили уже из моды. Заказов было невпроворот. Выручали жена, Матреша и Павлуша. Они, каждый по мере своего умения, делали определенные операции. Матреша, например, хорошо справлялась с пришивкой пуговиц и небольших врезок, а также подбором соответствующих ниток. Зато Павлуша, хотя и не питал страсти к шитью, но заправски подносил овчины, полотно, нагревал утюг и даже готовил отцу крепкий, заваренный малиновыми листьями, чай.

Дарья Петровна сама с большим старанием, уверенно и прочно вела строку главных швов, ибо от этого зависело качество и ценность всего процесса работы. Понятно, что раскрой делал сам Мирон Васильевич. Он подходил к исходному материалу строго индивидуально, имея в виду и саму фактуру его и характер будущего хозяина. Прежде чем начать такое ответственное дело, главный портной советовался с заказчиком. Если ему говорили:

— Шей, Мирон, как получится,— то он, не раздумывая, строго предупреждал:

— Любая вещь должна украшать человека, а одежда — тем более. Да и не такие мы неразборчивые, чтобы носить дурно сшитое.

Как правило, заказчик соглашался с такими вескими доводами и уже предлагал иное:

— Тогда сделай этот кожух чуть поуже, чтобы в нем можно было и малость пофорсить.

Мирон громко смеялся и довольным голосом предлагал:

— Советую купить коричневые пуговицы и подобрать другую овчину для воротника. Если у тебя нет, то я найду сам.

Заказчик уходил довольный, но еще больше ему приносил радости сшитый тулуп. За свою работу Мирон брал недорого и большей частью натурой: салом, мясом, яйцами, мукой, сеном — кому чем выгодно. Кроме оплаты за работу крестьяне приносили что-либо и лакомое для детей: мед, конфеты, яблоки, собственного изделия колбасы, пироги или баранки. Естественно, в первую очередь вкусные подарки попадали Пете. Он радовался им и неизменно делился с сестрой и братом. Ему, как и родителям, были присущи бескорыстие и доброта, нежность и доверчивость, общительность и уступчивость. Петя мог, не раздумывая, отдать самую интересную и любимую свою вещь или игрушку другому, если его об этом просили. Мирон Васильевич и Дарья Петровна всячески одобряли и поддерживали такие поступки своих детей.

— Добросердечие — это большой дар,— обнимая Петю, радовалась мать.— Доброе дело и в воде не тонет. Оно век не забывается.

Детство Пети Машерова, формирование его характера проходили в самой благоприятной среде. Становление всей сути его личности опиралось на прочный фундамент честной, трудолюбивой и прекрасной семьи белорусских крестьян, исконных потомков несгибаемого славянского племени. О значении истинной роли семьи в воспитании детей П. М. Машеров, уже будучи на высоком партийно-государственном посту, напоминал многократно.

«Для советского общества небезразлично,— писал Машеров,— как складываются отношения и поведение людей в широкой и многообразной сфере быта. Поэтому более пристального внимания требуют вопросы семейного воспитания, особенно в тех семьях, морально-психологический климат в которых не способствует утверждению в сознании детей высоких принципов нашего общества. Разумеется, нельзя утверждать, что родители не хотят видеть в своих детях духовно богатых, нравственно чистых людей — настоящих патриотов своей Родины. Но как воспитать такие качества, не все отцы и матери хорошо знают. Часть из них в силу педагогической неосведомленности и слабой подготовки попросту не справляются со своими воспитательными функциями. Другие — целиком перепоручают воспитание детей бабушкам, дедушкам и школе. Третьи — нередко портят их укоренившейся мещанской психологией, калечат детские души дурными примерами…

Скажем прямо: многие семьи создают тепличные условия для детей, своих лапушек, выполняют любой их каприз и невольно способствуют формированию у них потребительских замашек, облегченного отношения к труду, общественным обязанностям. Затем это нередко списывается на трудновоспитуемость некоторых подростков».

П. М. Машеров правильно считал, что нет трудновоспитуемых, а есть дурно воспитанные родителями дети. Эту истину будущий учитель вынес из собственного детства. Она подтверждается практикой. Но мы, однако, забежали вперед от того момента, когда наш главный герой еще и сам только начал постигать азы грамоты и тайны воспитания. Мирон Васильевич и Дарья Петровна очень хотели видеть своих детей образованными. Снаряжая Петю в школу, отец повторял известную пословицу: «Кто хочет много знать, тому надо мало спать». Он крепко обнимал сына и напутствовал: «Счастливой тебе дороги и попутного ветра!»

ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ

I

Ранняя осень позолотила листья клена и берез, величаво стоявших недалеко от дома Мирона Машерова. Уже покрывались багрянцем вишневые деревья и кусты крыжовника, поникли краски в огороде и саду. За околицей, ближе к перелеску, виднелись копны недавно скошенной отавы, где-то рядом заводили прощальные песни отлетающие в теплые края птицы. Кругом, сколько окинуть глазом, до самого горизонта расплывалась чарующая тишина и прелесть природы. Солнце еще ласково прогревало землю. Все крестьяне ходили налегке и босиком. Не делалось исключение детям-школьникам. Их, малость принарядив в лучшие рубашки и штаны, отправляли за получением знаний без обуви. И это было не потому, что люди жили бедно. Каждый крестьянин мог бы купить пару-другую детских ботинок. Но их пока в Сенно и Богушевичах никто не продавал. А если и находились какие-нибудь туфельки или полуботиночки, то их берегли к холодным дням. Да и дети были к этому приучены. Зимой они носили лапти, чуни, валенки собственного изделия. Вообще каждый старался обходиться минимумом покупного, ибо оно стоило невероятно дорого, К тому же действовала рациональность ума крестьянина — если можно без чего обойтись, то и сам Бог велел!

Петю Машерова тоже послали в школу без какого-либо особого наряда. Дарья Петровна сшила ему новую рубашку из клетчатого сатина и льняные брюки, покрашенные в коричневый цвет, а также изготовила узорчатый пояс. Отец сделал из ясеня добротный пенал и смастерил замысловатую кожаную сумку с двумя ремнями. Она была вместительная, состояла из трех отсеков, каждый из которых вмещал по две-три книги или добрый кусок хлеба. Туда можно было вместить шапку и мячик, варежки и бутылку молока, разные мальчишеские игрушки и даже вещи одноклассника. Одним словом, эта сумка явилась плодом практической мудрости Мирона Васильевича. Ко всему прочему, она выдерживала не совсем деликатное обращение с ней ее хозяина и его шустрых и неуемных товарищей! Лишь со временем бока ее сильно стали блестеть, долгие годы она служила Пете.

Расстояние от Широк до деревни Бельки, где находилась начальная школа, составляло чуть больше двух километров. В зависимости от настроения и погоды, ученики проходили его минут за двадцать-тридцать. Иногда случалось, что ребята, заигравшись, опаздывали на уроки. Часто в их числе оказывался и Петя.

— Опять Машеров проспал,— однажды недовольно процедил сквозь зубы учитель.

— Совсем наоборот,— не соглашался ершистый питомец.— Поднялся я рано, да вот зазевался в пути.

Он, сделав рожицу классу, невинно задрал голову к потолку. Все громко смеялись, не исключая учителя, который добродушно относился ко всякого рода выдумкам и шалостям своих подопечных.

— Ладно, Петя, в следующий раз, когда будешь зевать, сильно не раскрывай рот,— иронически посоветовал он Машерову.— Иначе туда попадет какая-либо козявка с жалом.

— Ну и что? — воскликнул бойкий ученик.— Я ее просто съем.

— Не успеешь,— усомнился наставник,— одолеет сильная боль.

— Я к боли терпеливый и не испугаюсь,— настаивал на своем Петя.— Вот когда на нас несколько дней назад набросилась злая собака, то мы не растерялись.

— Молодец,— похвалил учитель Петю, зная, как он отогнал от девочек сорвавшуюся с цепи собаку.

Такие добрые и задушевные разговоры наводили на хороший продуктивный учебный лад: дети внимательно слушали учителя и выполняли задания. Все было интересно: арифметика и родная белорусская литература, рисование и уроки языка. Машеров любил все предметы, но особенно его притягивало изучение свойства чисел. Он мог часами колдовать на столбиках разных величин, решать задачи несколькими вариантами. Еще его сильно занимало изображение природы, животных красками на бумаге. Вот только не хватало нужных карандашей и самих красок. Да и помочь этому тонкому делу было некому. Учитель, видя стремление нескольких ребят к живописи, честно признавался, что он здесь слабый помощник.

— К тому же я дальтоник,— уточнил наставник.— Мне почти недоступны красный и зеленый цвета.

Однако Петя, при всей сложности, умудрялся продолжать рисовать лошадей и лисиц, гусей и зайцев, кусты сирени и целую рощу близлежащего березняка. Часто из-за отсутствия нужного цвета красок исполненные им предметы оказывались неестественными. Лошадь, например, была синей, а лисица зеленой. Но это не смущало юного художника, а наоборот, будоражило его фантазию.

— А может быть, где и такие есть,— говорил он Матреше, которая оставалась недовольной искажением естественности, и, видя, как сестра иронически улыбается, уточнял: — Значит, будут.

Доказывать ему обратное считалось бесполезным. Он, как правило, стоял на своем. Мирон Васильевич поддерживал полет мыслей своих детей, их стремление к поискам нового, доселе не известного. Ведь ему, окончившему всего четыре класса, тоже хотелось знать и то, и другое, и третье. Он старался утолить жажду знаий чтением газет, журналов, но многое доходило до него через детей. Скажем, когда они читали книги по географии или истории, то Мирон просил повторить отдельные места, чтобы лучше их запомнить. Изумившись от некоторых давно прошедших событий, он недоуменно восклицал:

— Неужели подобное могло быть!

Старший, Павел, довольно обстоятельно, подражая преподавателю истории, объяснял:

— Это зафиксировано в документах, древних писаниях и архивах.

И хотя отец не очень понимал слово «зафиксировано», до него доходила убедительность мысли сына. Мирон вообще не допускал, что его сыновья могут говорить неправду. А ошибаться, по его разумению, они не могли, ибо так пишут книги, к которым он питал полное доверие.

Учеба Петра шла с полным успехом. Он без особых затруднений переходил из класса в класс, взрослел и набирался свежих и полезных знаний. К 1929 году, когда родилась сестренка Надя, он окончил уже начальную школу. Конечно, с появлением на свет пятого ребенка, положение в семье значительно осложнилось в материальном отношении. Ведь что ни говори, а прокормить и одеть семерых человек даже в процветающем обществе проблема не из легких. Дарья Петровна в последние перед рождением Нади дни сильно хворала и практически не могла оказывать хозяйству требующуюся помощь. Правда, она посильно делала многие домашние работы и в общем плане стояла, образно говоря, на капитанском мостике. Главную тяжесть семейных забот взяла на свои плечи старшая дочь Матрена. Эта скромная и трудолюбивая девушка стала в семье главной опорой. Она отказалась от учебы, всю свою доброту, нежность и ласку перенесла на младших братьев и сестер. Можно смело утверждать, что без Матрены не смогли бы учиться дальше ни Петр, ни Павел. Ох, как трудно было этой мужественной и сердечной дочери Мирона Васильевича. Это хорошо понимали родители и особенно Дарья Петровна. Она часто, оставшись с Матреной наедине, с укором произносила:

— Не простит нам Бог такую жестокость.

— Какую, маменька? — просила уточнить дочь.

— Да то, что ты не учишься, Матреша, и выполняешь мои материнские обязанности,— вытирая слезы, шептала Дарья Петровна.

Матрена молнией подбежала к матери и, крепко прижимая ее к себе, стала просить:

— Никогда не говори так, мама, ни-и-когда! Мне от этих слов в десять раз больнее, чем от любой работы.— Она становилась на колени и, целуя руки матери, умоляла: — Брось, дорогая маменька, даже думать так. Пусть Павлуша и Петенька учатся, а потом Ольга и Наденька. Я проживу и без образования. Ведь ты тоже не окончила ни одного класса.

— Нет ничего хуже быть неграмотным,— целуя дочь в голову, призналась Дарья Петровна.— Но я же осталась без родителей. А ты…

— Ладно,— прервала Матрена мать.— Я потом постараюсь наверстать упущенное.

Но жизнь сложилась так, что ей не удалось выполнить свои желания. В первые годы Советской власти в селах не было ни детских яслей и садов, ни других учреждений подобного рода. Даже врачей-педиатров приходилось искать лишь в Витебске, а детские лечебные учреждения функционировали лишь в крупных городах. Обеспечение их медикаментами, сестрами, докторами, постельными принадлежностями, перевязочными материалами, ватой было очень плохим. К этому следует добавить отвратительное питание, плохие операционные и сами помещения, которые в большинстве своем не соответствовали даже минимальным требованиям. Профилактическая санитарная работа с будущими матерями и особенно с младенцами по месту жительства почти не проводилась. Акушерок насчитывались единицы. В Богушевском сельсовете, например, об их существовании и не знали. Роды, как правило, принимали повивальные бабки. Неудивительно, что повсеместно устойчиво держалась высокая детская смертность. Семью Мирона Васильевича не миновало тоже такое несчастье. В могилу ушло трое детей. Понятно, это было большое горе для Дарьи Петровны и Мирона Васильевича. Они все делали, что было в их силах, но спасти свои родные чада так и не смогли. Зато оставшихся в живых они берегли и пестовали с исключительным вниманием. Прежде всего родители старались обеспечить сыновей и дочерей хотя и скромной, но добротной пищей. Здесь первую скрипку играла Дарья Петровна. Она никогда не подавала на стол несвежую пищу, строго следила за чистотой посуды и гигиеной детей. Никто не мог сесть за стол, не помыв с мылом руки. Само жилье находилось всегда убранным, опрятным. Белье, постели систематически менялись и простирывались в своей бане. Взрослые мылись в этой бане не реже двух раз в месяц, а детей купали и чаще.

В семье было заведено строгое правило подстраховки старшими младших, точно, аккуратно выполнять порученное дело, внимательно следить и не допускать недозволенных поступков. Поощрялась всякая добрая инициатива и умение приспосабливаться к обстоятельствам. Петя в этом плане считался у родителей надежным помощником. Ему смело можно было поручить и присмотр за Олей, за скотом, послать в соседнее село в магазин и отнести в сельсовет деньги для уплаты налогов. Средний сын рос на радость матери и отца. Его послушание и поведение могли стать примером для других. Однако больше всего его тянуло к учению. Книги и школа, словно магнит, тянули Петю Машерова к себе. Это было видно и родителям и учителям.

Надо сказать, что мальчику повезло быть воспитанником честных и преданных своему делу наставников. Они, заметив талантливого ученика, помогали раскрыться его дарованию. Пете Машерову поручалось освоить разделы из алгебры, физики и геометрии, которые по программе проходили в следующих классах. Он с успехом с этим справлялся. Много раз Петю посылали на районные олимпиады, где он занимал призовые места. Его работы по математике и физике отмечались многочисленными грамотами. На удивление педагогов, Машеров не терял интереса и к другим предметам, прилежно и добротно готовил уроки по ним. Он даже сочинял стихи и рассказы, знал наизусть стихи многих белорусских и русских поэтов: Максима Богдановича и Александра Пушкина, Янки Купалы и Михаила Юрьевича Лермонтова, Тишки Гартного и Николая Алексеевича Некрасова и др. Ему легко давались иностранные языки. Но была еще одна наука, к которой юный Машеров относился трепетно-восторженно. Это ее величество астрономия. После ее на второй план уходило все остальное. Удивительно, но столь далекий мир Вселенной интересовал его больше, чем, скажем, прозаическая растительность в саду или в лесу. Хотя он сильно увлекался рисованием с натуры, но небесные звезды были ему ближе, чем роскошь рдзноцветия лугов или чарующая гладь озер. Парадокс? Ничуть не бывало. Как это и случается с талантливыми, романтической натуры людьми, его просто тянуло в неизведанное, загадочное, заманчивое. Романтика сопутствовала Петру Мироновичу всю жизнь.

Огромное влияние на формирование его характера и воспитание оказывал старший брат, который избрал профессию педагога и получил соответствующее образование. Его направили работать в Освейский район. Вскоре он забрал к себе и Петра. Здесь, в деревне Дворище, младший Машеров и окончил семилетку. В этой школе Петр закрепил пройденное и значительно продвинулся вперед в овладении знаниями по новым разделам математики, физики, геометрии и прочим предметам. По характеру общительный, он быстро акклиматизировался как с одноклассниками, так и со всеми местными ребятами. У него появилось много надежных друзей и товарищей. В годы Отечественной войны эти люди вместе мужественно боролись с захватчиками.

Семь лет учебы в школе дали Петру Машерову прочную жизненную основу. Неудивительно поэтому, что он считал учителей и школу главными архитекторами и кузнецами полезных и честных для общества людей.

«Результаты труда учителя многомерны и всеобъемлющи,— говорил позже Петр Миронович.— Они практически воплощены во всем: и в общественном производстве, и в процессе науки, техники, культуры. Они незримо, но органично и постоянно находят свое отражение в судьбах и делах всех и каждого, в образе мышления и отношении к труду, жизни, характере понимания и выполнении нашими людьми своего патриотического и гражданского долга».

Машеров многократно повторял, что педагоги относятся к той категории специалистов, которые постоянно и без устали, с полной отдачей своих духовных и нравственных сил, опыта и знаний материализуют в труде своем связь поколений, формируют и обогащают человека, предопределяя завтрашнее будущее Отечества. В этом и благородное предназначение и высочайшая мера ответственности советского учителя, подчеркивал он.

Школа была и осталась для Петра Машерова святым местом, а учителя — вечными подвижниками.

II

Всем взрослым жителям деревни Ширки представитель района строго указал, назвав хату, собраться вместе. Крестьяне предчувствовали беду, шли на этот сход неохотно. Многие притворились больными, иные просто спрятались. Однако в целом сошлась добрая половина взрослых. Правда, большинство из них были старики и женщины. Но это, видимо, мало тревожило начальство. Оно не тянуло резину и тут же объявило, что следует немедленно образовать колхоз. Лысый и тощий человек из района бодро и радужно рисовал дальнейшую жизнь ширковцам.

— Лишь через коллективизацию всем откроется и богатство,— вещал он.— Единоличниками вы вечно будете нести трудную ношу.

— Своя ноша, как известно, не тяжела,— вставил Мирон Васильевич.

Не обращая внимания на колкую реплику, докладчик продолжал расхваливать колхозы и агитировать мужиков и женщин за их создание. Его больше не перебивали, но когда из президиума поступило предложение поднять руки, кто желает пойти в колхоз, охотников не нашлось. Воцарилось долгое тягостное молчание. Его нарушил Мирон Машеров.

— Дайте нам подумать,— желая оттянуть время, предложил он.

— Сколько? — грозно спросил представитель из района.

Крестьяне чесали затылки и думали. Прошло еще минут десять. Президиум нервничал, не зная, как лучше поступить дальше. Но всю аудиторию выручил бородатый старичок.

— До святой субботы, товарищи начальники,— сиплым фальцетом пропищал он.

— Ладно,— согласились в президиуме и распустили крестьян по домам.

— Пронесло,— крестились мужики и бабы, со страхом оглядываясь по сторонам. Как бы не так! Через три дня ранним утром, когда в Ширках еще видели сладкие сны, сюда нагрянуло сразу около десятка человек, многие из них были вооружены. Они, чертыхаясь и бранясь, сгоняли опять всех взрослых на собрание. На этот раз увильнуть было почти невозможно, ибо в каждый дом, не церемонясь, входили эти люди и выгоняли хозяев на сходку. Никакие причины во внимание не брались. Удрать и скрыться в огороде или овине тоже не представлялось безопасным. На всех перекрестках и около гумен стояли посты. Так что через час почти все ширковцы были насильно втиснуты в ту же избу, из которой они, крестясь, ушли несколько дней назад.

Еще задолго до этого злополучного собрания по селу и окрестностям поползли страшные слухи. Одни говорили, что через неделю всех женщин сгонят в одно место и они уже не будут хозяйками в собственных домах, другие утверждали, что каждый житель, независимо от возраста, станет получать лишь по полфунта хлеба. Но самым ужасным из всех предсказаний являлось неоднократное повторение об изъятии земли и скота. Что отберут наделы, лошадей, коров и сельхозпродукты, никто уже не сомневался в этом. По ночам везде слышался пронзительный визг свиней и блеяние овец. Это шел сплошной убой скота. У Машерова тоже имелись и овцы, и свиньи, и куры, и прочая живность. Мирон, не любивший крайности, пустил под нож лишь третью ее часть. По его подсчетам, если не соблюдать посты, то этого хватило бы на добрых два месяца.

«Дальше посмотрим. Будет день, найдутся и нужные решения,— мудро решил он.— Утро вечера мудренее».

Но не все односельчане обладали таким хладнокровием. Многие пришли на собрание, когда в их хлевах гулял только ветер.

— Кто в Ширках мутит воду и проводит контрреволюционную кулацкую линию?! — начал сразу наступать все тот же лысый активист.— Всех противников колхозного строя загоним в Сибирь или еще дальше! Понятно?

«Чего же тут неясного,— думал Мирон Васильевич.— Все, что нажито тяжелым трудом, следовало отдать собаке под хвост. Ни за какие там долги, ни за провинность, а просто так — во имя кем-то изобретенного, пропади он пропадом, колхоза! Кому первому пришла в голову коварная мысль создать такую штуковину? Уж, конечно, не мужику, истинному хлеборобу. Подобный бред мог родиться или у отъявленного авантюриста, или у заоблачного фантазера, который сам ни разу не держал плуга в руках».

Но от этих его дум суть не менялась. Жестоко пороли всех вольнодумцев и противников колхозов. Одного ширковца уже увезли в неизвестном направлении. И сколько ни пыталась его жена узнать, куда девали мужа, никто ничего не говорил. Пригрозили и другим крестьянам. Лично Мирону Машерову в сельсовете пообещали тяжелый налог или ссылку.

— Выбирай, грамотей, что тебе выгодно,— язвительно подметил полупьяный представитель Совета.— Если налог уплатишь, тут же обложим еще большим. Писать такие бумаги мы умеем.

В этом Мирон Васильевич не сомневался. Посоветовавшись с братом, которого тоже уже несколько раз психологически терроризировали, он решил не искушать судьбу. Также поступили и остальные крестьяне. Ширки стали колхозом, и, как шумно писала местная газета, крестьяне вошли в него исключительно добровольно.

— Разве бывает желанной смерть,— горько вслух вздыхал Мирон.— Она приходит незванно и насильно забирает свою жертву. Так пришли и колхозы.

Между прочим, эти правдивые слова вскоре обернутся для их автора бедой. А пока надо было искать выход, чтобы семья не голодала, ибо с налогом, коллективизацией сразу все подорожало. Не стало хватать самого необходимого. Хлеба и того негде было купить, и стоил он теперь бешеные деньги. Что касается мяса, масла или сала, их вообще нельзя было докупиться. Даже картошка стала дефицитом. Люди стали еле перебиваться. Трудно было и семье Машеровых. В ход было пущено семя, которое толкли в ступе и, мешая с картошкой и отрубями, пекли лепешки, из овса делали толокно, собирали лесные корнеплоды и растения. Спасала корова, которая давала в день более ведра молока. Вот оно и было целительной влагой, поддерживающей силы детей. Дарья Петровна продала все свои скромные, приобретенные в прежние годы, пожитки, купила на них несколько пудов муки и крупы. Мирон, выбиваясь из сил, работал по 14-16 часов в сутки, чтобы сшить и продать какую-либо вещь. Но покупателей стало мало, и очень трудно было сбыть сделанное. Чтобы облегчить участь родителей, старший сын забрал к себе на Россонщину Петра. Он и до этого помогал родителям, сколько позволяли возможности.

— Не пропадем, отец,— прижав к себе крепко Мирона Васильевича, говорил Павел.— Ведь нас теперь ужо четыре взрослых.

— Голод не считается ни с кем, дорогой сынок,— тяжело вздохнув, произнес Мирон Васильевич.

Это были тяжелые и тягостные годы не только для семьи Машеровых. Горе охватило миллионы крестьянских хозяйств. Их принудительно загоняли в своеобразное гетто, отнимая землю, лошадей и сельхозинвентарь. Более смекалистые мужики, бросив свои дворы, устремились в города, заполняя неустроенные бараки и приспособленные наспех времянки.

— Почему так бесцеремонно и грубо обращаются власти с людьми? — поинтересовался Петр у брата. Тот долго думал, не желая, видимо, вступать в откровенную полемику.

— Ты все думаешь, что я еще ребенок и мне нельзя доверять что-либо политическое,— бросил упрек брату Петр. — Все взрослые на каждом углу говорят о насилии и произволе районных начальников…

— Ладно, ладно,— прервал его Павел,— не обижайся. Ты же сам видишь и знаешь, как трудно крестьянам дается переустройство своей жизни. Они ведь веками жили, работали и кормились от собственной земли. А тут сразу с бухты-барахты отдавай ее неизвестно кому. — Он, помолчав, продолжил свою мысль.— И делается все не до конца продуманно. Зачем, скажем, такая спешка. Разве не все равно, когда здесь станет колхоз — завтра или через неделю. Ведь ровным счетом от этого ничего не изменится. Летят вперед сломя голову, соревнуясь один перед другим. Россонское руководство желает быть впереди полоцкого, а витебчане не желают отставать от гомельчан. Республики в свою очередь тоже стремятся занять авангардную позицию в этой бешеной гонке. А там, где спешат, неизбежны промахи и грубые ошибки.

— А вообще, нужны эти колхозы или можно было без них обойтись? — спросил Петр старшего брата.

— Теоретически вроде доказана их целесообразность, а что будет на практике, покажет время,— пожал плечами Павел и перешел на более конкретные вопросы: — Давай, Петро, лучше готовиться к поступлению на рабочий факультет.

— Да я все почти уже изучил,— твердо заверил младший Машеров.

— Почти — не значит полностью,— усомнился Павел.— Кое-что следовало бы и повторить. Не сбрасывай со счета и заучивание некоторых моментов наизусть. Это особенно относится к материалам по алгебре и геометрии, а также физике. Стихотворения попробуй продекламировать вслух.

— Согласен! — радостно воскликнул Пётр. И они тут же, не мешкая, приступили к делу.

Штудировали и перечитывали многие предметы, боясь допустить ошибку при поступлении в педагогический рабфак. Но опасение их было напрасным. Петр успешно сдал приемные экзамены и в 1934 году стал студентом Витебского педрабфака. Он радовался неимоверно. И было от чего. Ведь это учебное заведение славилось на всю республику. Оно готовило прекрасных преподавателей, которых так не хватало в школах, особенно сельских. Сопровождавший брата Павел тоже не скрывал своего удовлетворения по этому поводу. Он, потирая руками, шутливо говорил:

— Забудь, Петруша, сладкие долгие сны и парное молоко. Привыкай к спартанской студенческой жизни.

— Вот здесь-то я и отосплюсь и не буду слушать твою нудную полувоенную команду,— не оставался в долгу Петр.— А насчет парного молока, то обойдусь и без него. Перейду на городской чай.

— От одного чая сыт не будешь,— напомнил Павел.

— Надеюсь, кое-что подбросишь бедному студенту,— опустил нарочно низко голову младший Машеров.

Павел крепко обнял его и поцеловал:

— В этом можешь не сомневаться.

Согревающее тепло брата никогда не покидало Петра.

Павел очень много делал для нормальной учебы Петра. Он давал ему деньги, покупал одежду и обувь, необходимые учебные принадлежности и даже спортивный инвентарь.

— Знаю,— иронически говорил Павел, вручая брату новенькие лыжи,— без этих деревяшек не дотянешь до четверки по главным предметам.

Помогали сыну и родители. Они чаще всего присылали ему сало или колбасу, масло или варенье. Иногда Дарья Петровна напекала пирогов, ватрушек, сырников и тут же отправляла в Витебск кого-нибудь. Благо, путь был недалекий. Чаще всего это делала Матрена. Сам студент то и дело, выбирая свободное от учебы время, спешил домой. Ой, как радостно и привольно чувствовал себя Петр под родительским кровом. Ему тут все было мило и так близко сердцу. Взять хотя бы корову. Стоило ему только увидеть ее, как у него в душе появлялось чувство умиления к этому доброму животному. Ведь столько было связано с ней в их нелегкой жизни.

— Ласуня, Ласуня,— нежно звал Петя свою кормилицу, когда она возвращалась вечером из поля домой, и давал ей специально припасенные кусочки сахара.— Ешь, Ласуня, наша хорошая.— Он гладил корову по шее и лбу и вытаскивал из кармана один белый кусочек за другим. Когда сахар кончался, Ласуня сама пробовала искать его в кармане.

— Нет больше, Ласуня,—разводил руками Петр Следующий раз привезу больше.

Здесь вышла Дарья Петровна и шутливо проронила:

— Хватит ее баловать, а то перестанет есть траву. Она и так у нас стала больно привередливая.

Любимцем Петра был пес по кличке Мятик. Его так назвала маленькая Наденька. Когда Мирон Васильевич принес домой пушистого толстенького щенка, младшая дочь на радостях завопила: Мятик, Мятик… Она еще не умела правильно произносить все звуки, и вместо «ч» у нее получилось «т». Так родилось имя собачонки, которое уже никто не хотел исправлять. Мятик, будучи существом сообразительным, вскоре разобрался, с кем ему лучше иметь дело. Понятно, что самым уважаемым существом у собаки стала Наденька. Они не разлучались с Мятиком ни днем, ни ночью. Кормила его разными лакомствами, которые ей самой попадались редко. Дарья Петровна пробовала ругать дочь за такую щедрую доброту, но это мало помогало. Зато Мятик был верным стражем Наденьки. Даже если родители повышали на нее голос, собака недовольно ворчала. Однажды, когда Матрена хотела малость отстегать за шалости сестренку тоненьким прутиком, то Мятик ее укусил за ногу. В собачьих табелях о рангах Петр занимал у Мятика второе место. Когда он возвращался домой, пес выделывал от радости такие кренделя, что можно было подумать о его специально цирковой подготовке. Мятик высоко прыгал и громко гавкал, волчком крутился вокруг Петра, хватая зубами за штаны, и тянул, мотая головой, к себе, а потом падал на спину и махал ногами и хвостом.

— Клоун ты, Мятик,— лаская собаку, говорил Петя,— и заслуживаешь поощрения.

Он брал собаку на руки и нес его в дом, где угощал чем-либо заманчивым. Вообще, к животным и птицам в семье Машеровых относились с вниманием и заботой. Павел и Петр, например, мастерили множество скворечников, дуплянок и домиков для синиц и других птиц. Никто и никогда не бил животных. Даже шкодливая Ласуня, любившая залезть в запретный огород, не получала больше шлепка ладонью от Дарьи Петровны или угроз от Матрены напустить на проказницу Мятика. А Ласуня боялась так собаки, как скворец козявки. Между прочим, Мирон Васильевич никогда не пользовался кнутом. Его любимой была присказка: «Не гони коня кнутом, а гони овсом». Любовь к животным составляла философскую сущность нелегкого крестьянского бытия большой и дружной семьи Машеровых. Они, живя в ладу сами с собой, животным миром и природой, легче переносили земные невзгоды. А их было предостаточно. Петр, набирая годы, все больше вносил свою лепту в дела семьи. Он помогал в заготовке дров и сена на зиму, работал на огороде и в поле, смотрел за Надюшей и домашним хозяйством. Часто отец давал ему и более ответственные поручения: поехать в Сенно или Богушевск и сдать там шерсть или масло, а попутно купить что-либо в магазинах. Но большей частью Петр делал покупки в Витебске. Родители доверяли ему деньги, а он их расходовал расчетливо, с умом. Петр с детства был приучен к бережливости. Он никогда не позволял себе роскоши купить вещь без крайней на то нужды.

Учеба на рабфаке давалась ему легко. По всем предметам Петя имел хорошие и отличные отметки. Диапазон дисциплин был довольно широк, но больше всего, естественно, уделялось внимания специальным предметам. Вообще, рабочие факультеты являлись специфическими учебными заведениями. Они создавались на основании декрета СНК РСФСР «О рабочих факультетах» от 17 сентября 1920 года. Их целью являлось самое широкое привлечение молодежи города и села к высшему образованию, подготовке молодежи к поступлению в высшие учебные заведения. На рабфаки принимались юноши и девушки, которым исполнилось шестнадцать лет, учеба продолжалась три года, а на вечерних отделениях — четыре. По профилю рабфаки были индустриально-технические, медицинские, сельскохозяйственные, педагогические и другие. Слушатели обеспечивались скромной стипендией. В Белоруссии впервые был создан рабфак в 1920 году при Горецком сельскохозяйственном институте. В 1933 году в республике функционировало свыше пятидесяти рабочих факультетов. В связи с развитием всеобщего среднего образования рабфаки к началу 1940 года были упразднены. Они сыграли огромную роль в создании надлежащего притока в вузы рабоче-крестьянской молодежи.

Петр Машеров, пройдя педагогический рабочий факультет, получил основательные знания для дальнейшей учебы в высшем учебном заведении. А это было его заветной мечтой. Родители также одобрили стремление сына.

В 1935 году Петр, успешно сдав вступительные экзамены, поступил в Витебский педагогический институт. В его жизни наступила совершенно новая страница, наполненная радостями, разочарованиями и сбывшимися желаниями.

ИНСТИТУТ

I

— Какое место, товарищ Машеров, отводится студенчеству в стране? — насупив брови, строго спросил Петра лысый в очках толстяк.

— Самое благородное,— неопределенно пожал плечами кандидат в студенты.

— Разъясните свою мысль более четко и подробнее, — все тем же тоном продолжал очкарик.

— Усердно учиться,— стал перечислять Машеров,— примерно вести себя, помогать кому трудно, быть искренним и честным товарищем.

Петр, развев руками, замолчал.

— И все?

— По-моему, этого вполне достаточно.

Толстяк недовольно поворочал бумагами, перечитал анкету и автобиографию и снова спросил:

— Товарищ Машеров, как вы понимаете свою личную роль, место в строительстве коммунизма?

Столь абстрактный вопрос не застал Петра врасплох. Он, не долго думая, так же риторически произнес:

— Буду стараться занять достойное место.— Петр, немножко подумав, уточнил: — Прежде всего организую в институте крепкую спортивную группу по лыжному спорту, что поможет значительно укрепить физическое состояние студентов, улучшить их здоровье…

— Откуда у вас такая уверенность? — скептически сморщился очкарик.

— С малых лет катаюсь на лыжах,— парировал Петр и добавил: — Даже сам умею делать их.

Такое уверенное убеждение будущего студента в возможностях спорта, его крестьянская практичность и искренность позволили толстяку поставить в нужном месте соответствующую запись, без которой даже отлично сдавший экзамены не мог стать студентом. Это была, мягко говоря, проверка мандатной комиссией, то есть особым отделом, на политическую благонадежность (на институтском жаргоне она называлась двумя нулями). Как известно, после Октябрьской революции учиться в институтах могли далеко на все. Туда ограничивался вход выходцам из буржуазных семей, детям бывших офицеров, служащих, священников, зажиточных крестьян. Широкая дорога открывалась выходцам из бедноты, рабочих, детям красноармейцев или погибших в боях за Советскую власть. Но даже и эта категория пропускалась через политическое сито. В середине тридцатых годов в стране искусственно создавались пугало классового врага и фигура самого верного и надежного защитника социализма от коварных происков этих самых проклятых врагов. Его имя и портреты пестрели на всех крупных зданиях Витебска, не исключая и педагогического института, куда после последней точки лысого толстяка был зачислен Машеров в качестве студента физико-математического факультета.

К этому времени в вузе функционировало три факультета: биологический, исторический и физико-математический, которые давали прочные знания своим питомцам. Витебский государственный педагогический институт имеет славное прошлое. Он образовался на базе учительского института, существовавшего с 1910 года. В довоенный период здесь сложился прекрасный коллектив высококвалифицированных преподавателей. Институт имел неплохое по тем временам оборудование, кабинеты, лаборатории, библиотеку. В его стенах были подготовлены прекрасные специалисты, многие из которых стали видными учеными, руководителями, общественными и государственными деятелями. Успехи института многократно отмечали вышестоящие инстанции. В 1936 году, например, народный комиссариат просвещения БССР в специальном приказе отметил особые достижения коллектива вуза в спорте. В том же году решением Витебского городского комитета комсомола институту было присуждено Красное Знамя горкома. В решении по этому поводу подчеркивалось: «За хорошие показатели по развертыванию широкого движения студентов, за отличную учебу, за активную борьбу по повышению успеваемости студентов, за успехи в развертывании физкультурной и общественной работы».

Особенно была хорошо поставлена оборонно-массовая работа. В течение ряда лет институт занимал первое место по данной позиции. Военный руководитель Рафалович Г. К. и секретарь комитета комсомола Эльгурт А. Л. за умелую организацию физкультурной и военной подготовки награждались грамотами и поощрялись денежными премиями.

Среди студентов широко практиковались разного рода походы, лыжные вылазки, экскурсии по историческим местам, марши-броски, коллективные прогулки в живописные уголки области и республики. Так, 31 января 1936 года был совершен поход по маршруту Витебск — Чепино и обратно. В нем участвовало более четырехсот человек.

Петр Машеров, едва окунувшись в студенческую жизнь, стал самым страстным сторонником многих видов спорта. Но особенно его влекли лыжные дальние походы. В них он видел самую лучшую закалку и здоровья, и характера.

— Это истинно рыцарское занятие,— восторженно отзывался Петр о лыжном спорте.— Оно достойно настоящих мужчин.

По его инициативе в институте образовалось несколько групп лыжников, которые, натренировавшись и подобрав соответствующий спортинвентарь, систематически делали походы в самые отдаленные районы области, встречались с крестьянами, молодежью, рабочими, своими коллегами из других учебных заведений. Однако самыми притягательными местами для студентов Витебского пединститута являлись сельские школы. Им отдавали все свободное время. Кое-где по просьбе директоров или завучей некоторые студенты проводили уроки по своей будущей специальности. Потом, привыкнув к коллективу, они уже не расставались с ним. У Машерова тоже появилась такая школа. Правда, пригодился он там не как преподаватель-практикант по физике или математике, а как заядлый физрук, разумеется, с лыжным уклоном. Дружба со школой складывалась так, что иногда приходилось пропускать занятия в институте. Это, разумеется, не поощрялось деканом. Поэтому после двух предупреждений пришлось умерить число свиданий с этой сельской светлицей знаний.

Вообше, студенты и выпускники Витебского педагогического института были нарасхват. Каждый заведующий районо, директор школы стремились всеми доступными им путями заполучить питомцев этого знаменитого вуза.

Чего греха таить, не скупились на разного рода приманки. И вышеуказанные, никем не разрешенные уроки, тоже являлись своего рода приманкой — авось, потом клюнет. И многие не стрельнули мимо. Забегая вперед, надо сказать, что Витебский пединститут и ныне высоко держит марку. Его рейтинг среди подобных вузов страны очень и очень высок.

Между тем, учебные дела Петра Машерова шли ритмичным уверенным шагом. Он усердно и глубоко штудировал книги, добросовестно посещал и слушал лекции, конспектировал услышанное от преподавателей. Допоздна засиживался в библиотеках, а потом все записанное еще читал или повторял в общежитии. Чтобы не мешать другим, он забирался в Красный уголок или любую иную свободную комнату.

— Петро, ослепнешь,— шутили студенты.— Кому потом станешь нужен?

— Найдется смелая,— бодро отвечал он.— Не все же такие, как вы, разборчивые.

Но здесь приходила строгая комендантша и, как обычно, произносила лишь одно слово:

— Спать!

Ее мнение апелляции не подлежало. Она являлась в общежитии богом и царем. Если кто осмеливался ослушаться, кончалось плохо — приходилось искать приют на частной квартире. А это для студента было страшнее двух двоек, ибо за них лишали стипендии только за семестр. Без десятки-другой можно было перебиться, а вот без жилья было трудно каждому. Что касается Машерова, то его прогоняли спать из-за жалости, стараясь сберечь здоровье этого послушного и прилежного студента. Иногда даже комендантша, поменяв тон, ласково просила:

— Не сиди по ночам, найди другое время.

— Где его найти? — удивленно пожимал плечами Петр.

— Поменьше ходи на собрания,— советовала добродушная женщина.

— Ого, попробуй подобное сделать, не оберешься неприятностей,— горестно вздохнул прилежный студент.

— А ты маленечко схитри,— наставляла опытная в подобных вещах комендантша,— где прикинься больным, а иногда испарись незаметно.

— Как это незаметно? — удивился Машеров.

Грозная комендантша рассмеялась:

— Ну, до чего же ты наивен. Уйди без шума — и концы в воду.

Петр молчал, не знал — подойдет ли ему побод рецепт. Что всяких собраний, совещаний, летучек, конференций, форумов, заседаний проходило превеликое множество, не являлось секретом. Они отвлекали от учебы и надлежащего отдыха. Но посещение их было обязательным. Любой пропуск без уважительных причин строго пресекался, вплоть до лишения стипендии. Хуже того, институтские политические лидеры могли пришить ярлык неблагонадежности по отношению к государству. Тогда уже никто не мог спасти от изгнания из вуза. Такие случаи уже были. Поэтому Машеров не мог пойти на подобный риск. Видя замешательство Петра, комендантша со своей стороны предложила услугу. Она, хитро улыбнувшись, тихонько прошептала:

— Ты, Петя, сошлись на занятость по ремонту инвентаря общежития или по доставке сюда белья, топлива. Ведь так или иначе, а эти виды работ тобой выполняются.

— Большое спасибо,— поблагодарил Машеров жалостливую женщину,— наверное, можно будет иногда воспользоваться вашей добротой.

— Не иногда, а делай это почаще,— настаивала комендантша.

Однако Машеров не пользовался подобными приемами, хотя ему не очень-то хотелось тратить время попусту.

«Что миру, то и маминому сыну»,— несколько переиначивая, повторял он известную пословицу.

Конечно, было трудно успевать везде, но так жило большинство студентов, а он не хотел получать поблажки и быть исключением из правил. Петру Машерову вообще не подходила подобная философия. Он не мог уходить с прямой дороги, хитрить и ловчить во имя сиюминутных благ. Уже на втором курсе Петр занял лидерство почти по всем предметам. Пятерки и четверки красовались против его фамилии, а прочности его знаний можно было позавидовать. Природа наградила его пытливым и большим умом, а родители привили любовь к труду, терпимость и усидчивость. Соединившись вместе, все это дало чудесный сплав — прекрасную основу для будущего специалиста. Преподаватели высоко ценили прилежного и способного студента. Ему поручали шефство над целыми группами рабфаковцев и первокурсников института. Машеров хорошо справлялся с таким тонким и трудным поручением. Новички тянулись к нему, словно к магниту. Мягкий, доступный и обаятельный, Петр стал кумиром на факультете. Но это не мешало ему быть со всеми однокашниками накоротке. Имея скромный достаток, студенческая братия помогала друг другу как могла. Было в порядке вещей одевать, одалживая на время, пиджаки, рубашки, брюки — да мало что еще! — соседа. Машерову, вымахавшему выше своих коллег, приходилось худо. Его брюки из сиреневой ткани чаще носили товарищи, чем сам хозяин.

— Ты же все равно, Петро, сидишь сиднем за учебниками,— нахально улыбались однокурсники, унося в очередной раз его заветные штаны.— А нам, сам знаешь, идти на свидание в них самый раз.

Машеров беспомощно моргал глазами и незлобиво повторял:

— Жулье несчастное, а не будущие советские педагоги.

И оставался будущий лидер коммунистов Белоруссии в одних льняных подштанниках, утешая себя очередной новой мыслью из книг.

У некоторых ребят, разумеется, имелось и по двое-трое штанов, но они не подходили для Пети, ибо они не закрывали даже лодыжки. Его же длинные брючищи можно было всегда подвернуть под любой рост.

Однако Машеров не обижался на своих озорных друзей, а принимал все это со свойственным ему оптимизмоу. Собственно, все студенты не роптали на бытовые трудности, преодолевали их с задором и напористостью. Многие ребята подрабатывали на погрузке и выгрузке вагонов, вязании плотов на Западной Двине, упаковке товаров на Витебских фабриках и торговых базах, разносили почту и газеты, ремонтировали дороги и копали глину для кирпичных заводов — всего не перечесть. Петр, ограничив себя самым минимальным, полностью отдавался учебе. Если и выпадали свободные дни, то он их использовал для наработки в колхозе трудодней за мать. Тогда каждому взрослому человеку давался определенный минимум дней, которые он обязан был отработать в своем колхозе, а точнее, заработать энное количество палочек-трудодней. За невыполнение следовали строгие административные наказания в виде лишения права на выпас скота или отторжения части огорода, поднятия планки многочисленных налогов или наложения штрафа. Были и еще десятки способов унизить, запугать и заставить крестьянина-колхозника работать почти бесплатно. Председатель, например, мог не дать лошади и повозки для доставки дров из лесу или съездить в районный центр. Вообще председатели становились маленькими удельными князьками, которые творили над людьми произвол. Крестьяне практически стали крепостными работниками-исполнителями. Они даже не имели тех прав, которые имели когда-то их прадеды и деды. Хуже того, колхозники притеснялись не только своим председателем-феодалом в коммунистическом одеянии, но еще и местными властями.

Дарья Петровна, отягощенная прежним недугом, не могла натянуть нужного количества этих крепостных палочек-трудодней. Вот и приходилось студенту помогать матери. Он не чурался никаких заданий бригадира, выполняя поочередно самые прозаичные и тяжелые работы: косил и пахал, грузил лес и метал стога, пас колхозный скот и сторожил, отвозил зерно на заготпункт и строил фермы. Но больше всего ему нравилась техника. И хотя в колхозе ее было не очень много, Петр старался оказаться около трактора или молотилки. Его принимали там охотно, ибо студент кое-что кумекал в моторах, особенно по части электрооборудования. А когда колхоз приобрел движок, то младший Машеров стал дежурным машинистом. Это принесло ему сильное внутреннее удовлетворение. Еще бы! Никто тобой не погоняет. Только ты и дышащая выхлопами машина, которая крутила небольшой генератор, освещающий село. Вскоре радужные иллюзии изменялись печалью. Наступала осень, и Петру следовало возвращаться в институт. Но председатель резким, не допускавшим возражения тоном, изрек:

— Колхоз нужнее твоего института и никуда не поедешь.

Все, просьбы Мирона Васильевича, Дарьи Петровны и самого Петра не привели ни к чему. Колхозный голова был неприступен. Пришлось хитрить. Дарья Петровна, съездив специально в Богушевск, купила отменной казенной водки две бутылки и, приложив к ним увесистые куски сала и колбасу, отнесла все это председателю домой. О чем она с ним говорила, осталось тайной, но на занятия Петр уехал.

На душе у него было гадко и тяжело. Какой-то черный дым окутывал все вокруг. Односельчане становились угрюмыми и молчаливыми. Их словно подменили. Вместо задорных песен и плясок повсеместно воцарилась скука и неопределенность томительного ожидания. Студенты резко изменились. Улетучилась прежняя бесшабашная неоглядность, когда можно было подшутить над кем-то, рассказать забавный анекдот или спеть ершистые частушки. Нескольких третьекурсников за подобное вольнодумство изгнали из института, а еще двоих арестовали, пришив им контрреволюционные взгляды. Наступили мрачные времена.

II

На третьем году учебы Петра Машерова и всю семью постигло несчастье — арестовали главу семьи, Мирона Васильевича. Случилось это в 1937 году. Сам хозяин двора, предчувствуя недоброе, старался не перечить начальству, аккуратно выходить на работу и платить все налоги. Кроме всего прочего, он сшил бесплатно не одну шубу и пальто председателю сельсовета, колхозному начальству. Но при всей своей добропорядочности, Мирон Васильевич не терпел жульничества, лентяйства, болтунов и выпивох. Он, не скрывая, называл поименно таких людей из своего села и соседних. А эти-то отпетые лежебоки и пьяницы входили в актив, который определял политический климат в округе. Уже в тридцать шестом Мирону Васильевичу дали понять, чтобы он помалкивал: «Вытурим туда, где Мирон телят не пас, смотри, правдолюбец»,— нагло заявил ему местный лодырь-активист. Машеров не придал этим словам особого значения. Мало, мол, пьянчужка может сболтнуть. Но реальность подсказывала иное. В соседней деревне ночью увезли самых экономически крепких мужиков, а в Ширках Машеров жил не хуже других, а скорее, лучше. Что греха таить, некоторых недобрых соседей сжигала черная зависть. В районе, как и по всей республике, развернулась широкая, оглушающая кампания по борьбе с кулачеством и контрреволюцией. Везде арестовывали, проводили шумные политические судебные процессы. Страшно было включать радио, читать газеты, слышать разговоры и вообще жить.

Мужики по ночам начали прятаться. Не ночевал дома долго и Мирон. Но разве в маленьком селе могут быть какие-либо секреты? Соседи знали, где кто ночует. Естественно, энкэвэдэшникам не представляло большого труда найти в удобное время любую жертву. Так они поступали со многими. Не был исключением и Мирон Машеров. Увезли его темной ночью, под плач Матрены и Нади, рыдания Дарьи Петровны. Кроме двух липовых грязных доносов, других документов, понятно, не имелось. Поэтому долго не раздумывая, лучшему крестьянину села Широк влепили три года и сослали на лесоповал в Горьковскую область, где он от голода и тяжелого рабского труда и умер в 1938 году. Для всей семьи Машеровых арест Мирона Васильевича явился страшной и тяжелой трагедией. Во-первых, никто не знал причин, за которые арестовали отца и мужа. Во-вторых, дом оставался без хозяина. В-третьих, еще вчера передовая по всем параметрам социально-политического измерения советская семья вдруг стала врагом существующего государственного строя, если это оценивать по факту изоляции, или, как точно подметил Петр Миронович в своей автобиографии, «изъятии» М. В. Машерова. И, наконец, в-четвертых, Дарья Петровна и уже взрослые дети не чувствовали себя более в безопасности. Но, как говорится, Бог миловал. Люди, арестовавшие Мирона Васильевича, не пошли дальше и не распространили политические «мотивы» на Павла, Петра, Матрену. Видимо, сыграла свою роль и сама кампания бездумных респрессий, проводившихся спонтанно, без видимых объективных причин. Скажем, плохо шла коллективизация в Сенненском районе, а Минск требовал ее ускорения. Тогда, не долго раздумывая, районное начальство тут же составляло список самых строптивых противников колхозов. Им тут же приклеивались ярлыки подкулачников, антисоветчиков, поповских холуев и еще Бог знает что. Как правило, сюда попадали честные и трудолюбивые крестьяне, которые не скрывали своей неприязни к вчерашним лентяям и лоботрясам, ставшим в одночасье активистами и властью. Вот что говорит об аресте своего отца Надежда Мироновна Машерова:

— Его посадили за то, что он был честным и говорил всегда только правду. Он часто критиковал деревенских выпивох и лодырей, которые с организацией колхоза пристроились в контору счетчиками, счетоводами, нарядчиками и прочей шелухой — нахлебниками. Отец все время повторял: «Вы здоровые бугаи, а валяете дурака. Берите плуг и пашите, не ищите легкого хлеба, не превращайте себя в никчемность». Активисты, выслушав разумные советы, лишь улыбались. Они считали, что при Советской власти можно ничего не делать, а лишь хвалить ее. Отец же, наоборот, делал и трудом крепил свое государство. Естественно, что он не вписывался в созданные структуры и психологию общества нахлебников. За что н пострадал.

К словам Надежды Мироновны нечего и прибавить. Здесь все правда, как правда и то, что политические репрессии, насилие, запугивание стали в тридцать седьмом году повседневной действительностью. Только из Новосельского сельсовета Богушевского района было подвергнуто репрессиям каждое четвертое хозяйство. Сотни невинных людей ссылались в Сибирь и на Север. Оставшиеся, в ужасе, ждали своей очереди. Надолго замолчала и семья Машеровых, боясь проронить где-либо лишнее слово, упомянуть об отце. Не сговариваясь, все делали вид, что ничего не произошло. Мол, уехал ненадолго хозяин и скоро вернется. Понятно, тяжело было и Дарье Петровне и детям. К счастью, в институте, во всяком случае официально, не стало известно об аресте Мирона Васильевича. Следует сказать, что органы внутрених дел, подвергая репрессиям кого-либо в одном месте, не всегда следовали подобным образом к родным, особенно, если они проживали в другой республике. Например, умертвив в 1937 году председателя ЦИК БССР А. Г. Червякова, НКВД не стал трогать брата и сестер, живших в Москве и других местах Советского Союза. Аналогичное положение с братьями и сестрами председателя Совнаркома Белоруссии Н. М. Голодеда — его уничтожили, а семью оставили в покое. Создается впечаление, что из-за массового ареста исполнителям важнее всего было выполнить определенное задание по своей административной единице, то бишь изолировать или выслать энное количество семей или отдельных их членов, как это было в случае с Машеровым Мироном Васильевичем. К тому же, не будучи уверенным в виновности арестованных, судьи скоропалительно клепали короткие приговоры-близнецы, не задумываясь о каких-либо юридических тонкостях, скажем, о правах человека, демократии, соблюдении законности. Они спешили, еще больше подгоняли друг друга. Ведь социализм набирал высоты, а следовательно,— по мысли Сталина, — количество его врагов увеличивалось. Разве могло быть место для раздумья о других регионах, областях, республиках. Справиться бы со своей «контрой». В общем, ни Павла, ни Петра, ни кого-либо из семьи Машеровых органы НКВД не трогали. Но разве от студенческой братии можно что скрыть? Такого еще не бывало. К чести однокашников Петра Машерова, никто из них не нафискалил, не настукал в соответствую инстанции. Наоборот, Петр стал еще ближе ощущать внимание своих коллег по факультету. Его меньше стаои посылать на общественные работы, почти не загружали по общежитию, прекратились подначки насчет его усердной учебы. Даже злосчастные брюки оставили в покое. Преподаватели тоже вели себя по отношению к нему, не снижая требовательности, тактично и заботливо. Видимо, поэтому у Петра Мироновича так глубоко остались в памяти и на сердце годы, проведенные в Витебском педагогическом институте.

Машеров неоднократно с благодарностью говорил о том большом вкладе в становление его личности и о получении глубоких знаний, которые дал ему родной вуз. Он считал, что хороший конечный результат, действенность высшего образования зависят от гармонического сочетания и органического слияния в процессе обучения и воспитания таких компонентов, как высокая нравственность, глубокая профессиональная компетентность и широкая общая культура. Эти факторы в их единстве и должны определять содержание и цель деятельности профессорско-преподавательского состава института. По мнению П. М. Машерова, нельзя стать активным и сознательным созидателем жизни, не восприняв разумом и сердцем гуманные идеи человечества, без глубокого знания своего предмета, а также истории человечества. «Важно,— подчеркивал он,— чтобы годы студенческой учебы были не столько годами механического, пассивного усвоения знаний, сколько периодом творческой работы мысли, тренировки ума, формирования личности, способной думать и изобретать, находить новые пути к решению возникающих научных и практических задач».

Будучи сам творцом, Машеров придавал огромное значение студенческому творчеству. Он призывал расширять масштабы научно-исследовательской работы, сделав ее подлинно массовой. Он хотел видеть выпускников высокообразованными и умелыми специалистами. Петр Миронович глубоко понимал сложности проблем студенчества.

«Я знаю,— говорил он на республиканском слете студентов в Минске 16 февраля 1973 года,— что многие студенты жалуются на перегрузку, и, в определенном смысле, они правы. Действительно, учиться с каждым годом становится сложнее, гораздо сложнее, чем, например, приходилось людям моего поколения в свое время. Сложнее прежде всего потому, что надо куда больше знать, осваивать куда более обширный учебный и научный материал. Все это так».

И он советовал: «Но ведь справедливо и другое. Многие из вас, дорогие товарищи, просто-напросто не умеют рационально организовать свое время и подчас транжирят его на занятия и увеселения, мягко говоря, малозначащие, не дающие ничего ни уму, ни сердцу. Спросите своих друзей, да и себя, часто ли вам приходится бывать в театрах, музеях, выставочных залах, на концертах хорошей симфонической музыки? Уверен, что далеко не все ответят на этот вопрос утвердительно. А когда, товарищи, как не в студенческие годы, выработать у себя внутреннюю потребность общения с искусством, культурными ценностями огромного, непреходящего значения?»

Дельный и разумный совет. Действительно, лучшего времени для изучения культуры и искусства трудно подобрать в жизни. Опираясь на передовые достижения современной педагогической науки и собственный опыт, Машеров всегда давал мудрые и практические советы молодежи.

Но вернемся к тем проблемам, которые приходилось решать бедному студенту. К чести Петра, он не бросился в панику, а постарался еще усерднее пополнить свои знания и готовиться к постоянной работе в школе. Здесь ему подставил свое прочное плечо старший брат Павел. Он, как и раньше, не оставлял Петю наедине. Как только выдавалось свободное время, старший Машеров, подзаготовив продуктов, катил в Витебск.

— Ну, неисправимый математик-сухарь,— обнимая брата, бодро шумел Павел,— решил подкормить тебя. Ведь скоро и государственные экзамены.

— Спасибо,— благодарил Петр,— за заботу. Но ведь мне вполне достаточно того, что есть. Я даже накопил целый вещевой мешок сухарей, мясных консервов и еще кое-чего. Он раскрывал тумбочку и показывал Павлу свои запасы.— Давай отвезем все домой.

— Дельное предложение,— соглашался Павел.— Вот будет радости Оле и Наде. Да и Матрена с мамой останутся довольны.

Братья понимали друг друга с полуслова. Они сразу начали складывать в общий рюкзак продукты, а в вещмешок добавили еще пару булок белого хлеба. Петр полез в дальний угол стенного шкафа и вытащил оттуда три пачки чая и сверток с шоколадными конфетами.

— Это мне дали поощрение за хорошую работу при перевалке грузов на баржи из вагонов,— сообщил Петр

— На какие баржи? — поинтересовался Павел.

— Те, которые плывут вниз по Западной Двине к латышской границе,— объяснил младший Машеров.

— И там есть подобные деликатесы? — удивился Павел.

— Ого-о-о!— воскликнул Петр.— На экспорт наши дают удивительные вещи, о существовании которых я и не подозревал.— Он начал перечислять:— Разного цвета женская обувь, пуховые платки, велосипеды с никелированными рулями и дисками, патефоны, радиоприемники, картины известных художников.

— Ладно,— прервал недовольно брата Павел.— Давай лучше быстрее собираться в Ширки, а слушать, как сплавляются иностранному дяде национальные богатства, не совсем приятно. Ясно?

— Да чего уж там,— вздохнул Петр.— Яснее быть не может.

Он принялся завязывать вещевой мешок и одеваться. Вскоре они были уже на полпути к родному дому. Не доезжая до Широк километра два, братья слезли с попутной повозки и, поблагодарив крестьянина, пошли пешком. Они делали так всегда, чтобы сэкономить лишний рубль. Едва раскрыв дверь хаты, Петр и Павел оказались в объятиях сестер и Дарьи Петровны.

— Родные мои,— расплакалась она,— как я вас ждала, прямо не находила себе места. Ночами вижу каждого во сне, а просыпаюсь в страхе… Все боюсь, что и вас арестуют.

— Кому мы нужны,— попробовал успокоить мать Петр.— Честно учимся и работаем…

— Отец всегда честно трудился и никому не причинял зла,— напомнила Дарья Петровна,— но его отняли от семьи и детей, ни за что ни про что увезли к черту на кулички.

— Мамочка,— прижавшись к Дарье Петровне, попросила Надя,— не плачь. Тата скоро приедет домой.

— Новости какие-либо есть от отца? — тихонько спросил Павел.

— Как в воду канул,— всхлипывая, покачала головой Дарья Петровна.— Хотя посылку приняли.

Они еще долго говорили о своем непоправимом горе, советуясь, как облегчить судьбу Мирона Васильевича. Однако возможности жены и сыновей были сильно ограничены, и если точнее, то от них ничего не зависело. Все посланные в Москву, Минск и Витебск от имени Дарьи Петровны письма оставались без ответа. Ни в районе, ни в области никто ее тоже не принимал и не хотел говорить с ней. «Ничего не знаем и другого ответа не будет»,— сухо, коротко и стандартно отвечали работники внутренних дел и грубо выпроваживали Дарью Петровну, оставляя ее наедине со своей душевной болью.

Человек ко всему привыкает, даже к плохому, унизительному. Свыклась и семья Мирона Васильевича с его отсутствием, хотя глубокая боль осталась на душе у каждого. Стиснув зубы, все занимались своими конкретными делами. Петр, известное дело, готовился к выпускным экзаменам. К удивлению однокурсников, он перестал засиживаться в библиотеке, больше спал и вообще делал вид, что на носу — не трудный учебный перевал, а так, плюнуть, просто тропа.

— Нечего митуситься и нервничать,— глубокомысленно успокаивал друзей Машеров.— Усвоенное не улетучится само собой, лучше отдохну, успокою нервы, да продумаю узловые и главные вопросы.

Собственно, эти истины были знакомы всем студентам: пять-шесть часов крепкого сна перед экзаменами дороже суточного бодрствования. Но одно дело понимать, совершенно другое поступать именно так. Подобное удавалось далеко не всем. Петр Машеров сумел, что называется, взять себя в руки. Государственные экзамены он сдал успешно и вскоре получил диплом об окончании Витебского педагогического института имени С. М. Кирова. Это было летом 1939 года.

УЧИТЕЛЬ

I

Разговор явно не клеился. Старший брат молчал, нервно пожимая плечами.

— Ты все-таки, Паша, скажи откровенно,— наседал младший,— что плохого для людей или государства сделал наш отец? Почему его изъяли и отлучили от семьи, общества? Есть в стране справедливость или нет?

— Если бы я знал это,— тихонько вздохнул Павел и в свою очередь спросил: — Ты на самом деле, Петя, думаешь, что я от тебя что-либо скрываю?

— Нет-нет! — воскликнул младший Машеров.— Ты просто больше понимаешь в происходящих событиях. Я никак не пойму многие явления, которые вижу и о которых слышу. Неужели столько людей желают плохого своей Родине, что их нужно обязательно сажать за решетку или увозить в Сибирь?

— Наверное, есть и такие, а там, как говорит мать, Бог им судья,— уклончиво ушел от ответа Павел.— Скорее всего побеждает политический расчет.

— На кой черт кому подобная политика? — горячился Петр.— Самых порядочных и честных мужиков лишают свободы…

— Давай лучше, Петя, переменим тему,— прервал его старший брат,— и потолкуем о школьных делах. Как идет у тебя акклиматизация на новом поприще?

— Как будто нашел общий язык и с коллективом, и с учениками.

Он стал рассказывать брату о своих первых усилиях, не утаивая промахи и трудности.

Петр Миронович Машеров прибыл в Россоны сразу после института. Сюда он попал по настоятельной просьбе старшего брата Павла, который уже учительствовал здесь. Сначала он преподавал историю в Дворищенской школе, а позже, как лучший по профессии, был назначен директором Клястицкой средней школы. Являясь, после ареста отца, главной опорой в семье, Павел делал все возможное, чтобы помочь брату и сестрам Матрене, Ольге и Наде твердо стать на ноги. Большую часть своего заработка он отдавал им. Правда, старшая из сестер, Матрена, желая облегчить материальное положение родных, тоже поступила на работу. Это, разумеется, было большой жертвой с ее стороны. Но в дружной и трудолюбивой семье Машеровых взаимная выручка и подстраховка одного другим являлись обычным делом.

Павел, например, не мог купить себе лишние рубашку или ботинки, если видел, что у кого-либо из сестер худое платье, туфли или пальто. А поскольку у молодых девушек снашивалось все почему-то очень быстро, он не оставался в стороне. К тому же, Павлу хотелось видеть своих любимиц всегда нарядными. Теперь ему стало легче, ибо Петр взял на себя довольно солидную часть расходов на семью. Нужно сказать, что, несмотря на скромность своих доходов и столь ощутимые расходы учителя, братья ходили в нарядных костюмах и со вкусом подобранных к ним рубашках, галстуках, головных уборах.

Коллектив Россонской школы принял молодого учителя радушно и сердечно. На первых порах ему помогали более опытные преподаватели. Более-менее уже узнал психологию своих подопечных. Известно, что от первого впечатления зависит многое, особенно если это касается знакомства преподавателя со школьниками. Так вот, оно состоялось довольно занимательно. Старшеклассники Россонской средней школы, впервые увидев Машерова, встали и горячо приветствовали его. И только один, сидевший за первой партой, не поднялся. Он, вытянув свои длинные ноги, сидел, словно каменное изваяние. Учитель, не обращая внимания на явную дерзость, пошел к столу. Ему пришлось переступить через ноги переростка и начать урок. Машеров назвал свое имя, поздоровался с учениками и попросил каждого представиться. Все шло ровно, спокойно, деловито. Даже длинные ноги стали на свое место, и их хозяин, разинув рот, слушал учителя.

Петр Миронович, не акцентируя особого внимания на отрицательные факты эмоциональных вспышек школьников, направил свои усилия на качество учебы. Он тщательно готовился к каждому уроку, умело и доходчиво преподносил программный материал. Ребята чувствовали себя раскованно, свободно. Никто не боялся спросить и переспросить ту или иную формулу, решение сложной задачи. И уже когда ученики начинали шумно галдеть, стараясь точнее или быстрее доказать свои способы разгадки очередной теоремы, Машеров, улыбаясь, показывал рукой на соседний класс:

— Друзья, оглушим соседей. Пощадите свои голоса. Они вам пригодятся на перемене…

Он тут же вызывал двух-трех учеников к доске.

— Вы пишите свои мысли, не оглядываясь на класс, а остальные, кто не согласен, изложит на бумаге. Время пять минут. Засекаю.

Ребята мигом принимались за дело, и в классе, только что бурлившем страстями, наступала тишина. Минут через семь-десять учитель собирал листки с решением формулы или задачи.

— Молодцы! — радостно повторял он. — Не ожидал такого результата. Одним словом, молодцы!

Кто-то хотел еще дополнить к написанному, но уже звенел звонок.

— Все на свежий воздух, друзья,— слышался звонким голос учителя, и ученики шумной гурьбой выскакивали на улицу. С ними рядом оказывался и Машеров. Здесь они затевали разные игры, устраивали бег на сто, двести и более метров. Но самым интересным была сдача норм ГТО — готов к труду и обороне. На ней присутствовал обычно кто-то из военных, и сама обстановка принимала строго-деловой тон. Четкие команды лейтенанта или капитана, их подтянуто аккуратный вид завораживающе действовали на ребят. Дети любили военных и подражали им.

Учитель физики и математики тоже был под стать военным. Он четко и пунктуально выполнял обещанное, строго и принципиально подходил к каждому, раскрывая и поощряя лучшие поступки. Машеров всегда был одет, хотя и скромно, но со вкусом. Элегантный костюм и белоснежная рубашка так шли к его аккуратной прическе и светло-карим глазам, а стройная и высокая, с широкими плечами фигура еще больше дополняла и подчеркивала правильные черты красивого лица. Ни один урок, ни одно культурно-массовое зрелище, проводимое Машеровым, не походили один на другой. Он не ограничивался спецификой физики и математики, а всемерно расширял диапазон увлекательных стремлений ребят к познанию Вселенной. Так, например, возник кружок по изучению астрономии. Сначала пошли от малого и менее сложного. Начали изучать звезды, их названия и время открытия, биографию Коперника и других ученых, а также книги по астрономии. Некоторые учителя и ученики не совсем поняли замысел Петра Мироновича.

— Разве на Земле мало интересного? Зачем нам далекие звезды? — недоумевали они.

— Человек должен не только смотреть себе под ноги, но и в небо. Он должен стремиться понять тайны Вселенной,— твердо отвечал учитель-мечтатель. — А вообще, друзья, астрономия нам нужна в повседневной жизни. Представьте, что вы заблудились в лесу или потребуется найти врага, выброшенного с парашютами в наш тыл. В таких ситуациях первым помощником и станут звезды.— Он, улыбнувшись, показал на звездное небо.— От двух последних звезд ковша проведите в уме прямо вверх линию, и у себя над головой вы увидите большую яркую звезду. Это — Северная звезда, она как бы в конце ручки другого ковша. Это созвездие Малой Медведицы. Прошу запомнить, что Северная звезда всегда стоит над севером.

Потом Машеров рассказывал и приводил примеры, которые помогли бы в случае войны или иной опасности для Родины. Расширяя интерес к смежным наукам, молодой учитель физики и математики постепенно, но целенаправленно усиливал требовательность к ученикам по своим предметам. Однако это делалось тактично и профессионально. На его уроки ребята шли как на праздник.

«Петр Миронович,— вспоминает бывший ученик Машерова Леонид Павлович Половцев,— как пришел в класс, нас неожиданно удивил. Он, преподаватель физики, задал нам элементарную задачу. Мы были растеряны — задачи по физике? Такого быть не может! Мы знали теорию, формулы, правила, но задачи? — извините, это сфера математики. И здесь Петр Миронович понял, что мы не знаем сущности физики. В дальнейшем он нас «замучил» задачами, зная, что теорию мы освоили, а вот применить ее на практике не умеем. И он начал учить нас действительной физике. Физика давалась всем трудно, но Петр Миронович «нажимал» на нас. Наконец, выпускные экзамены… Мы волновались за физику, а возможно он волновался больше за нас. Вытащить же целый класс из отстающего по физике за два года — дело нелегкое. Беру билет, отвечаю что-то невыразительно, чувствую — проваливаюсь! И здесь Петр Миронович, хитро усмехнувшись, видимо, вытягивая меня, задает дополнительный вопрос: «Расскажите, Половцев, что вы знаете о реостатах?» Вот здесь я ожил. О реостатах я знал и незадолго до экзаменов ответил ему на «пять». Видимо, он вспомнил это и задал мне дополнительный вопрос. Так на экзамене за десятый класс я получил тройку».

По мнению Леонида Павловича такая ситуация получилась потому, что предмет физики в Россонской школе оттеснился по разным причинам на задний план. Здесь были объективные и субъективные причины. Одной из них и, пожалуй, определяющей, являлось отсутствие учебников и наглядных пособий.

По инициативе Машерова к концу сорокового года был создан кабинет физики, в котором нашли себе занятия и юные математики, и астрономы, и химики и ребята, увлекающиеся другими предметами. Физкабинет стал, словно магнит, притягательным для всей школы.

— Здо́рово, Петя!— осматривая кабинет, радовался за брата Павел.— Еще малость усилий, и вы перещеголяете лучшие школы области.

— А мы и так занимаем лидерство,— улыбнулся Петр, показывая брату приз облоно, полученный за успешное усвоение учащимися школы программы по физике и математике.

— Молодец, брат,— обнял Петра Павел и крепко прижал к себе.

Это крепкое объятие и любовь постоянно ощущал младший Машеров. Он всегда считал себя должником Павла и старался сделать хоть что-нибудь для старшего брата приятное. И это ему удавалось. Иногда делались такие жесты вопреки воле Павла. Весьма примечателен такой факт. Где-то в середине холодной зимы Петр случайно купил роскошную шубу-дубленку. Она подошла ему под стать, словно ее шил по заказу лучший портной. Как дубленка шла ему! Как она грела! Но Петр решил ее подарить брату. Тот отказывался, упирался, утверждал, что шуба ему маловата. Ничего не помогло.

— Как ты в ней выглядишь представительно,— восхищался Петр, не воспринимая возражения брата.— Тебе без этой дубленки жить нельзя.

Он обнимал брата, хлопал ему по плечу, радовался. Павлу ничего не оставалось, как молча согласиться с братом. Хотя, по правде говоря, это было прекрасно. Доброта, уважительность, забота, внимание и сердечность сохранились между братьями на всю жизнь.

II

Есть ли в Белоруссии еще такой живописный уголок земли, как Россонщина? Ее северную сторону покрывают густые перелески и хвойные рощи, большое озеро Нещердо и еще большее Освейское. Их дополняет Лисно, Белое, Найб, Усвечье, Шевина и десятки меньших озер; реки Сарьянка, Свольна, Дрисса, Нища берут отсюда свое начало. На западе края, где проходит граница с Латвией, раскинулись спокойные смешанные лесные массивы, чередующиеся с пахотной землей, небольшими речушками, поросшими самым разнообразным кустарником, а еще здесь расплодились дикие груши, яблони и много-много калины и орешника. Селения в этой стороне были гуще и значительно компактнее. Восточный рубеж примыкал к Невельскому району России, где берега обеих республик омывает причудливой конфигурации озеро Волоба. Десятки километров непроходимых болот отличали эти места. Какой только дичи не водилось в здешних местах. Однако самым очаровательным уголком Россонщины является его южная, самая крупная часть. Она соприкасается с древней Полоччиной и ее культурными и историческими истоками белорусов. Сюда потянутся все нити общественной, экономической и государственной связи. До войны Россоны были связаны с Полоцком железной дорогой. Все речные водоемы, бравшие свою жизнь на северо-востоке, впадали в Западную Двину, которая создала около себя неповторимый ландшафт, богатую фауну и флору. Это издавна притягивало к реке людей, и они селились густо-густо по правой и левой ее сторонам. 1020-километровая Западная Двина является символом трех народов: русских, белорусов и латышей, ибо протекает по территории России, Белоруссии и Латвии. Ее истоки начинаются с озера Каракина, а устье стало основанием латышской столицы Риги. На ней стоят города Велиж, Витебск, Полоцк, Верхнедвинск, Даугавпилс. В общем, куда ни кинь — везде неповторимая красота, кладезь живописной природы. Да и сами Россоны с их одноименным озером и речкой Россонкой, множеством окружающих местечко лесов, перелесков, речушек и взгорков были роскошью для людей, живущих здесь.

Эту, как говорили старожилы, божью милость и старался использовать Машеров. Он прежде всего сколотил из лучших физкультурников самые разнообразные группы туристов, которые делали регулярные дальние походы, изучая родной край.

Вот как об этом пишет Л. П. Половцев:

«Петр Миронович был не только преподавателем, но и организатором всех наших детских увлечений… Он организовывал лыжные прогулки, походы, соревнования. Мы до него тянулись, хотя внешне он выглядел сторонним, недоступным. Но когда ближе приближались походы, все мы ловили нашего учителя: «Петр Миронович, завтра идем на лыжах?» Мы и без него могли бы пойти, и ходили. Но то, что мы идем с Петром Мироновичем, было нашей гордостью — вот идем с нашим учителем, а если более точно, так он идет с нами!»

В одном из походов группа россонских школьников подошла к Западной Двине, где в нее впадает река Дрисса. Даже в зимнюю пору, когда вода покрыта льдом и засыпана снегом, Двина выглядела прекрасно. Там и сям, на ее белой глади, торчали махонькие бугорочки, а между ними шли полоски-прогалины синего льда. Он почему-то не поддавался снегопадам, отгоняя от себя согревающее покрывало наста. Лед то и дело издавал громкие угрожающие звуки, напоминающие раскаты грома: тр-р-р-тах-та-хта… По обе стороны реки радовали глаз смиренно стоящие осыпанные снегом сосенки и ели. Их было много, и, казалось, что это не лес, а какие-то неземные, загадочные существа.

— Красотища-то какая! — воскликнула одна из учениц и предложила:— Давайте, Петр Миронович, устроим небольшой привал и хорошенько насладимся этим раем.

— Правильная мысль,— одобрительно отозвался учитель.— Лучшего нельзя и придумать. Заодно и перекусим.

Ребята, сняв лыжи, начали готовить еду. Посыпались шутки, подзадоривания, самые неожиданные и удивительные рассказы, анекдоты, устрашающие и фантастические небылицы. Дети раскрывались с новой невиданной доселе стороны. Кто-то начал читать стихи, посвященные Двине:

Моя Двина — Даугава,

Республик трех река,

Слева и справа —

За тобой века!

Ты спокойно течешь

Из России великой,

Людям жизнь даешь

На земле многоликой.

До Балтийского моря

Несешь свои воды,

Спасаешь от горя

Многие народы.

Удивленный услышанным, Машеров спросил:

— Кто автор таких хороших строк?

Ученик, опустив голову, молчал. Понимая что к чему, Петр Миронович сам же дал разумный ответ:

— Не станем уточнять поэта, а лишь поблагодарим его.

Ребята дружно захлопали в ладоши.

Были и еще привалы, веселые, задорные и поучительные. По пути ребята встречались с интересными людьми, памятниками старины, археологическими и историческими ценностями, новостройками.

Все это подымало их моральный дух, вселяло любовь к Родине, и, главное, укрепляло здоровье. Совершенствованию человека, его физической подготовке П. М. Машеров уделял исключительное внимание. Уже будучи руководителем партийной организации Белоруссии, он говорил: «Хотелось бы… также подчеркнуть особую значимость развития физической культуры и спорта. В век научно-технической революции, все большей механизации и автоматизации производства уменьшаются физические нагрузки на человека, сужается его мускулистая деятельность. А это нередко отрицательно сказывается на состоянии здоровья наших людей, особенно молодежи, лишает многих истинной радости, испытываемой человеком от разносторонней, в том числе и физической, деятельности.

Чтобы восполнить этот пробел, нам надо активнее и шире внедрять в быт народа физкультуру и спорт, делать их подлинно массовыми. Во всех школах и учебных заведениях, на предприятиях и организациях, во дворах жилых домов необходимо иметь спортивные комплексы и площадки, в том числе и простейшие, не требующие больших затрат на сооружение. Следует так организовать деятельность наших спортивных обществ и организаций, чтобы в их работе все больший удельный вес приобрели занятия физкультурой с широкими слоями населения, чтобы были доступны для всех и работали круглосуточно, с полной нагрузкой действующие спортивные базы и стадионы, плавательные бассейны и другие сооружения подобного типа».

Все правильно. Если сравнить эти слова, сказанные в апреле 1974 года, с тем, что делал их автор тридцать пять лет назад, то мы убедимся в полной идентичности того и другого. Все сказанное первым секретарем ЦК КПБ о широком развитии физкультуры и спорта, им уже было апробировано на практике. По его инициативе в Россонской школе и многих сельсоветах были сделаны простейшие физкультурные сооружения: волейбольные площадки, турники, качели, городки, брусья для гимнастических упражнений, обручи и кольца, штанги, гири, шесты и лодки. Кроме того, каждая школа имела по нескольку десятков пар лыж и прочего спортивного инвентаря. Все перечисленное в большей своей части делалось на месте из своего материала. Многие ребята ходили на лыжах собственного производства, а санки или там палки к лыжам, разного рода перекладины и спортлестницы мастерили почти в каждой деревне. Сами братья Машеровы могли делать многие добротные вещи. Это считалось обычным явлением, и каждый стремился научиться с малых лет какому-либо ремеслу. Во многих семьях мужчины имели три-четыре специальности. Петр Миронович считал, что труд, фцзкультура и спорт неотделимы друг от друга.

III

Вообще, все мечты и мысли, поступки и действия в учительской практике Машерова были рассчитаны на далекую перспективу. Они актуальны и сегодня. Особенно это касается роли учителя и школы в воспитании подрастающего поколения.

Приведем несколько примеров на этот счет. Вот фрагменты из речи Петра Мироновича на VI съезде учителей Белоруссии, который проходил 4 мая 1978 года:

«Результаты труда учителя многомерны и всеобъемлющи. Они практически воплощены во всем: и в общественном производстве, и в процессе науки, техники, культуры. Они незримо, но органично и постоянно находят свое отражение в судьбах всех и каждого, в образе мышления и отношении к труду, жизни, характере понимания и выполнения нашими людьми своего гражданского, патриотического и интернационального долга… Расширяя диапазон и повышая эффективность педагогического влияния на подрастающее поколение, надлежит исходить из той непреложной истины, что в сложной, многогранной гамме складывающихся человеческих интересов и гражданских качеств нет второстепенного, существенного и несущественного. Здесь все важно, все одинаково существенно. Ведь любой общественно значимый, пусть даже первоначально не ярко выраженный, интерес нередко выступает как своеобразный предвестник творческих потенций подростка. Он дает импульс развитию его общественной сознательности, общей культуры, социальной активности. Педагоги хорошо знают, что школьник с широким диапазоном духовных потребностей, интересов и склонностей не будет заниматься бездумным времяпрепровождением, он нацелен на то, чтобы узнать и сделать больше и лучше.

…Крайне важно научить школьников, подростков ценить не только плоды достигнутого и завоеванного, но и за внешней, парадной стороной самых блестящих достижений в производстве, науке, технике, культуре видеть каждодневный, напряженный, подчас утомительный, на пределе возможностей труд. Между прочим, как известно, труд и трудности — слова одного корня. И готовя ребят к труду, к жизни, необходимо сызмальства, в школьные годы воспитывать в их характере мужественное начало, не допускать облегченного, упрощенного представления о жизни, формировать душевную стойкость в преодолении трудностей, неизбежных на жизненном пути каждого.

В учебе, труде и жизни надо ориентировать ребят не довольствоваться легко достижимым, а побуждать их упорно искать новое, находить удовлетворение от сознания хорошо исполненной, пусть даже небольшой, будничной, самой скромной работы.

…И нравственный долг старших помочь нашим детям сделать единственно верный выбор: если быть, то быть лучшими, научить их жить и работать на волне творческого горения.

…В многосложном деле обучения и воспитания подрастающего поколения успех в решающей мере зависит от качества вашего повседневного труда, дорогие товарищи учителя, труда скромного, но требующего постоянного напряжения сил, мудрого терпения и великой любви. Быть хорошим учителем — нелегко, тем более в наши дни, когда возрастают требования к школе, к содержанию учебно-воспитательного процесса, когда расширяются и усложняются функции народного образования в целом. И чтобы идти вровень с жизнью, неизменно пользоваться уважением и авторитетом как у учащихся, так и у их родителей, педагог обязан прежде всего проявить себя как мыслящую, дерзающую, всесторонне развитую личность, способную вести обучение и воспитание на уровне самых высоких эталонов современности. Главный ориентир и критерий работы учителя ученик с его сложным, диалектически противоречивым миром представлений и чувств, ученик, который сегодня уже не тот, что был вчера, а завтра будет не тот, чем был сегодня.

…Мы все хотим, чтобы дети, подростки считались с нашим мнением. Но нужно уметь слушать и их, слушать серьезно и уважительно. Равным образом предостерегая юных от дурных поступков, старшие, а тем более педагоги, сами должны в первую голову являть пример безупречности в большом и малом. Вам, учителям, лучше, чем кому бы то ни было, известно, что высоконравственный стиль поведения старших, доброжелательная атмосфера, господствующая в семье, в школе, благотворнейше воздействуют на разум и сердце детей, причем воздействуют куда сильнее словесных форм воспитания. Это надо помнить всем, кто прямо или косвенно соприкасается с миром детства. Ответственность же учителей тут особенно велика. Педагогический коллектив, пусть даже достигший самых высоких результатов в обучении, будет, несомненно, нести урон в морально-этическом плане, если в его составе, допустим, окажется корыстолюбец или склочник, педагог с невысокой культурой, с низким уровнем нравственных, человеческих качеств. А такое, к сожалению, нет-нет да случается».

Что греха таить, не обошло подобное явление и Россонскую школу. Правда, оно скорее шло по любовно-лирической части. Ученица старших классов влюбилась в уже довольно не юного возраста учителя. Это был веселый, общительный и очень привлекательной внешности человек. Вокруг него всегда толпились группы парней, особенно девушек. Будучи реалистом, преподаватель не допускал и в мыслях каких-либо фривольностей со своими подопечными. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха. Учитель-красавец не устоял от соблазна. Дело не дошло слишком далеко. Обошлось поцелуями и обещаниями. Но и этого было достаточно, чтобы всполошилась вся школа. Сначала потихоньку шушукались ученицы-старшеклассницы, потом послышался более приглушенный разговор в учительской и, наконец, грянул громкий вопрос:

— Что все-таки случилось?

Его задал один из старожилов школы во время заседания педсовета. Никто, разумеется, не решился первым сделать вслух открытие. Опустив головы, все молчали. Выручил сам виновник. Он вышел на середину и честно признался:

— Да, я поцеловал девушку, но это был эмоциональный порыв, который уже от меня никак не зависел.

— Как сию мудрость понимать? — грозно выступал все тот же старый учитель.

— Простите, но я не хотел, и не имел в виду ничего предосудительного. Простите…

В учительской воцарилось гробовое молчание. Его прервала молодая учительница-практикантка. Она, сильно запинаясь, неожиданно выпалила:

— Любовь нельзя удержать в клетке! Нельзя, и все тут!..

— Правильно! — вырвалось у Машерова. — Она здесь налицо. И не будем дальше вести здесь полемику на такую деликатную тему.

Никто не стал возражать, и тут, к счастью, зазвенел звонок. В конце занятий к Машерову подошел возбудитель спокойствии и, крепко обняв его, прошептал на ухо:

— Спасибо, Петре, за доброту и веру в мои чувства. Надеюсь, на свадьбу придешь.

— Само собой,— по-дружески хлопнул по плечу товарища и коллегу Машеров и радостно добавил:— Да и собственная свадьба не за горами!

— Об этом чирикают все россонские птахи на каждом углу… — попробовал пошутить учитель.

— Тебе уже начирикали,— перебил его Машеров.— Топай, дружище, быстрее в ЗАГС.

— Опоздал! — парировал преподаватель.— Я туда сходил две недели назад.

Машеров всплеснул руками:

— Выходит, ты целовался с ученицей на почти законных основаниях, да?

— Именно, на почти,— вздохнул учитель.— Моя невеста не добрала до восемнадцати лет целых три месяца. Без них нас не регистрируют. К тому же, Петро, школа есть школа. Отсюда и тяжело на душе,

— Не горюй, дружище,— успокоил товарища Машеров.— Любовь нас переживет.

В это он верил без сомнения, ибо сам был, как говорят, влюблен по уши в зубного врача Полину Галанову. Она, окончив Минскую зубоврачебную школу, была направлена в Россонскую больницу. Увидев Полину однажды, Машеров уже не мог выбросить ее из своего сердца. Чтобы почаще ее видеть, он даже, набравшись смелости, ходил в больницу. Иногда приходилось имитировать боль зубов и даже садиться в кресло.

— На что жалуетесь, больной? — строго спрашивала Галанова.

— Да вот зуб болит,— врал Петр Машеров, морщась.— Нужна ваша помощь…

Так продолжалось несколько раз. Позже Петр Миронович шутил по этому поводу:

— Представляете, я к Полине Андреевне знакомиться приходил, а она в кресло садила, чтобы зубы лечить. И что вы думаете, вылечила! Потом в партизанском отряде я и горя с зубами не знал.

И не только с зубами.

Чистая и великая взаимная любовь этих людей помогла им перенести лихолетья войны и другие невзгоды, которые встречались на их жизненном пути.

ПОД КЛИЧКОЙ «ДУБНЯК»

I

Война, словно неистовый вихрь, ворвалась во все дома советских людей, принеся им горе и мучения. Она, перечеркнув все прежние мирные планы, оторвала у миллионов семей отцов, сыновей, братьев и сестер.

Страну окутало черное облако печали и растерянности. Люди вроде ждали эту страшную минуту, но застала она их практически врасплох. Машеров, видя суету и неразбериху в Россонах, побежал в райком комсомола, но там толком никто ничего не знал. Такую же картину он застал и в исполкоме райсовета. Лишь военком действовал более-менее соответственно обстановке. Он спокойно собирал и регистрировал военнообязанных и давал им сразу направление в воинские части. Но через некоторое время люди возвращались обратно и угрюмо сообщали:

— Нас нигде не принимают, отмахиваются,— и, вздыхая, добавляли: — Ни в Боровухе, ни в Полоцке мы не нужны. Везде, выходит, лишние. А все хотят воевать, бить фашистов.

А на западе уже слышалась канонада приближающегося фронта, а еще через день прервалась связь с Полоцком и Витебском.

— Создадим свой истребительный батальон и будем сражаться против гитлеровцев,— сказал Машеров.— Я думаю, что выразил мнение многих…

Его горячо поддержали комсомольцы и молодежь всего района. В считанные часы в батальон записалось несколько сот человек добровольцев. Когда же они собрались воедино, то выяснилось, что воевать-то нечем. Районный военком наскреб со всех своих складов всего несколько десятков винтовок старого образца и по пять патронов к ним. Кто-то принес несколько берданок и ружей.

— Больше, товарищи, ничем не располагаю,— отрезал с грустью военком.

— Что же будем делать? — недоумевали добровольцы.— Давайте искать выход.

— Пошлем гонца в ближайший военный городок,— предложил работник райкома комсомола.— Нам должны помочь оружием, а заодно попросим прислать одного-двух командиров. А если выделят больше, отказываться не станем.

Тут же была найдена свободная грузовая автомашина, и пять человек отправились на ней в Полоцк. Однако события на фронте все эти благие пожелания перечеркнули. Враг находился уже на подступах к Россонам, и невооруженному истребительному батальону пришлось отступать на восток. Бойцы батальона быстрым маршем двинулись в сторону Невеля, но танковые части фашистов опередили их. Отборный, натренированный и вооруженный до зубов полк гитлеровцев, окружив безоружных россонских добровольцев, повел интенсивный огонь. Десятки были убиты и ранены, остальных захватили в плен. Какое-либо сопротивление голыми руками было бессмысленно. Попал в плен и Машеров.

«Небольшая безоружная группа бойцов истребительного отряда белорусского местечка Россоны,— вспоминает бывший комиссар отрядов имени Сергея и имени Г. И. Котовского Разитдин Инсафутдинов,— пыталась выйти за линию фронта, но смогла незаметно пересечь Ленинградское шоссе между Невелем и Пустошкой. На защитного цвета гимнастерке Машерова схватившие его фашисты увидели пуговицы со звездочками. «Комиссар»,— определил один из гитлеровцев. Машеров был брошен за колючую проволоку на пустыре в Пустошке. На третьи сутки колонну военнопленных погнали в Себеж. По дороге ослабевших от голода и ран фашисты пристрелили, остальных погрузили в эшелон. Набили товарные вагоны до отказа: не то что сесть, повернуться было негде».

Как только поезд тронулся, Машеров стал размышлять каким путем выбраться из вагона. Он осмотрел потолок и стены товарняка, постучал ногой по полу, потрогал рукой двери — ничего не вселяло надежды. Потолок был высок, а пол и стены составляли единое целое деревянного монолита, прочно свинченного на железной основе крупными винтами. Сломать доски даже ломом представлялось не так просто, а у Машерова были пустые руки, ослабленные голодом. Оставались две двери и четыре окна-люка, которые закрывались железными крышками. Вот на этих люках и остановил свой взор Петр Машеров. С трудом добравшись до стены, он начал руками трогать щели окон, отыскивая на них запоры. В верхней части люка прощупывались две защелки. Когда Машеров повернул одну из них, она отскочила от стены вагона и отблеск света озарил всех пленников. Стали различимы их лица, одежда и головные уборы.

— Открывай полностью,— закричали сразу несколько человек.

Машеров и без подсказки пробовал это сделать, но заржавевшая железка не двигалась ни на сантиметр в сторону. Он поднялся на цыпочках еще несколько раз, пытаясь сдвинуть с места защелку. Но опять все впустую.

— Может, товарищи, у кого-либо есть кусочек дерева или что-то другое! — крикнул Машеров на весь вагон. —Посмотрите в карманах и обуви, рядом с вами на полу…

Все зашевелились, отыскивая у себя нужный предмет.

— Расческа есть! — послышался голос в конце вагона.

— Какая? — поинтересовался Машеров.

— Из алюминия или какого-то другого металла.

— Передай сюда, пожалуйста,— попросил Машеров.

— У меня нашелся обломок ручки саперной лопаты,— сказал заросший густой щетиной красноармеец.

— Годится,— обрадовался Машеров, но, когда увидел коричневый тоненький кусочек дерева, горестно вздохнул. Такой крохой здесь ничего не сделаешь…

Пленные сразу смолкли, раздумывая, чем открыть окно. Поезд, то набирая скорость, то останавливаясь, неумолимо шел вперед. Все знали общее направление его движения, однако никому не было ведомо, куда конкретно их везут. Солдат, который предложил негодную деревяшку, неожиданно возбудился:

— Ничего лучшего нет, чем мои сапоги…

Даже в такой тяжелой обстановке пленные рассмеялись. Солдат обиженно пробубнил:

— Дело предлагаю, а они зубы скалят.

Он тут же снял правый сапог и передал Машерову:

— Бери и надевай на руку,— решительно заявил солдат.— И бей сколько будет силы по крючку.

Машеров так и сделал. Он несколько раз стукнул прочным с подковой каблуком по защелке. Она стала понемногу отходить, и вдруг окно совсем открылось. Пленные сначала обрадовались, но потом насторожились. Прошло некоторое время и стало темнеть. Все вопросительно смотрели друг на друга и молчали, ожидая чего-то.

— Будем прыгать! — воскликнул Машеров и, не дав опомниться остальным, полез в щель. Ему начали помогать другие. Уже опустившись ногами вниз, с внешней стороны вагона, он опять крикнул: