Петр Великий и царевич Алексей

II Первый немецкий брак русского престолонаследника

Во время пребывания царевича за границей в следующем 1711 году царь женил своего сына.

При всем своем стремлении к брачным союзам с заграничными владетельными дамами Петр лично не воспользовался возможностью вступить в брак с иностранною принцессою, после того как запер в монастырь свою первую супругу. Зато он усердно старался родниться с немцами посредством членов своей фамилии. Так, двух своих племянниц выдал за немецких герцогов, Анну Иоанновну — за курляндского (1710) и Екатерину Иоанновну — за мекленбургского (1716), а потом родную дочь Анну Петровну успел помолвить с голштинским. Естественно, он решил так же поступить в отношении к своему единственному сыну и наследнику, и, когда Алексей Петрович стал приходить в возраст, царь озаботился найти ему невесту в Германии. Эту деликатную миссию он, по-видимому, возложил на того же барона Гизена, когда тот ездил по немецким дворам с разными вышеуказанными поручениями.

В 1707 году Гизен нашел искомую невесту при помощи барона Урбиха, датского посла при венском дворе, перешедшего в русскую службу. То была принцесса Шарлотта, внучка герцога Брауншвейг-Вольфенбюттельского Антона Ульриха. Старшая ее сестра красавица Елисавета в следующем 1708 году сделалась женою австрийского эрцгерцога Карла, в то время претендента на испанский престол, но уже побежденного своим соперником Филиппом Анжуйским, внуком Людовика XIV. Петр одобрил выбор и вошел в сношения с престарелым герцогом Вольфенбюттельским, но за крайней юностью принцессы решение вопроса было пока отложено. Наследник русского престола, несмотря на разницу в культуре, представлял выгодную партию для мелких немецких дворов, и, вероятно, не один из них желал брачного с ним союза. Партия сделалась еще более выгодною после того, как Полтавская победа высоко подняла Русскую державу во мнении Западной Европы. Теперь выбор невесты значительно облегчился. Но вольфенбюттельская фамилия постаралась закрепить этот выбор за своей принцессой. В ее пользу принялась действовать и польская королевская чета, так как Шарлотта приходилась родственницей супруге Августа II и воспитывалась при ее дрезденском дворе. Потому-то в Дрезден и был направлен царевич во время своего пребывания за границей. Первая его встреча с принцессой в присутствии польской королевы произошла на пути из Дрездена в Карлсбад, недалеко от последнего, в городке Шлакенверте, весною 1710 года. Алексею был 21 год, а Шарлотте — 17 лет. Жених представлял высокого худощавого молодого человека с открытым, довольно красивым лицом. Невеста также была высока и худощава, и хотя оспа значительно попортила ее лицо, однако, судя по портрету, она была недурной наружности. Взаимное впечатление молодых людей, по-видимому, было благоприятное, и, если верить их письмам, его к отцу, а ее к матери, они понравились друг другу. Однако вопрос об их браке наладился не вдруг.

По немецким свидетельствам, Алексей Петрович все время своего дрезденского пребывания вел себя с немцами вообще очень сдержанно, а в особенности был застенчив с женским полом. Одно из свидетельств передает слух (может быть, исходивший от служителей царевича), что в Москве он был влюблен в сестру своего сверстника князя Трубецкого, который теперь находился в его свите. Но Петр выдал ее замуж и тем положил конец дальнейшему роману или намерению царевича жениться на подданной. После того молодой князь Трубецкой, если верить означенному свидетельству, возненавидел немцев. А потому едва ли он усердно помогал своему товарищу молодому графу Головкину и другим членам свиты, которые из угождения Петру старались расположить царевича к браку с принцессой Вольфенбюттельской. Но тот колебался, не принимая участия в начавшихся переговорах о брачных условиях, и даже сердился, когда немецкие газеты извещали как о деле решенном о его предстоящем браке с принцессой. Ее родные и сторонники усердно следили за ним; в своих письмах они сообщали, что кроме наук он берет уроки танцев и любит посещать французский театр, хотя по-французски будто бы не понимает. В то же время с неудовольствием повторялся слух, что дрезденский наместник короля Августа князь Фирстенберг осыпал царевича любезностями, приглашениями в надежде склонить его выбор на свою дочь. Жаловались и на другие интриги, например в пользу брака с одной из австрийских эрцгерцогинь или с дочерью Якова Собеского. Говорили в своих письмах также, что царевич, желая выиграть время, умышленно оказывает большое внимание дочери Фирстенберга и принцессе Фейсенфельской, что он просит у отца позволения познакомиться с другими еврот пейскими принцессами, прежде чем сделать окончательный выбор, а между тем ищет предлога или случая уехать обратно в Москву. Прибавляли, что по отношению к наследнику престола русские вообще не желают иностранного брака, благодаря которому иностранцы, пожалуй, будут господствовать в России, и будто бы сама супруга русского посла в Дрездене графиня Матвеева не верила в брак царевича с немецкой принцессой.

Но все подобные слухи и толки не имели серьезного значения, ибо царевич во всей этой истории с своей женитьбой играл жалкую, пассивную роль. Он мог только колебаться и оттягивать окончательное решение, но изменить его не мог. Над ним тяготела деспотичная воля грозного отца, идти против которой он не смел и подумать.

В сентябре того же 1710 года Алексей из Дрездена с частью своей свиты приехал в саксонский город Торгау, в замке которого тогда проживала польская королева с своим сыном наследным принцем и с принцессой Шарлоттой. Тут оба престолонаследника очень подружились и более недели забавлялись охотою. Обедал царевич и проводил вечер обыкновенно у королевы, причем был любезен с принцессою. По ее словам, в сравнении с первой встречей были заметны его успехи в светском обращении. На сей раз он воротился в Дрезден, не сделав никаких объяснений. Но спустя две недели он снова приехал в Торгау и тут уже формально просил у польской королевы руки принцессы Шарлотты. Его предложение было принято с явным удовольствием. Однако вскоре он опять воротился в Дрезден к своим учебным занятиям. Начался довольно частый письменный обмен любезностями с его будущей родней, и, конечно, на немецком языке, причем Алексей, очевидно, пользовался помощью своих учителей.

В то же время царевич вел деятельную переписку с своими московскими приятелями (иногда при помощи тайнописи, т. е. особо изобретенной азбуки), главным образом с духовником своим Яковом Игнатьевым. Последний, узнав о помолвке духовного сына с невестою-лютеранкою, естественно, запросил его, нельзя ли побудить ее к принятию православия. На это царевич не раз отвечал, что принуждать он не может, но что жена его, когда будет жить в России, то, видя красоту русского обряда, прекрасные иконы и церкви, великолепное облачение духовенства и божественное пение вместо музыкального органа, может быть, сама обратится в нашу веру.

Меж тем все еще продолжались переговоры о брачных условиях. Только в апреле следующего 1711 года, во время похода Петра против турок, между ним и уполномоченным герцога Шлейницем в галицком местечке Яворове были намечены условия о браке русского престолонаследника Алексея Петровича с внучкою герцога Антона Ульриха, дочерью его второго сына Людвига Рудольфа и Христины Луизы Шарлоттою Христиною Софиею. Последняя в силу этих условий получала право остаться при своем лютеранском исповедании и иметь для себя и окружающих единовременных особ обоего пола особую каплицу. Вот как легко отнесся Петр 1 к иноверию супруги будущего русского государя, а следовательно, и к неизбежному народному неудовольствию по сему поводу. В договорном проекте царевич прямо и ясно именовался наследником русского престола. В сем договоре намечалось также денежное обеспечение принцессы отчасти со стороны ее деда, а главное, со стороны будущего свекра, но точные цифры пока не были определены.

Вслед за тем Алексей по повелению отца с своею свитой отправился в Вольфенбюттель и здесь, преимущественно в загородном замке Зальцдаль, провел в семье своей невесты все время отцовского Прутского похода. Когда ее родителям был предъявлен брачный контракт, составленный в Яворове, то они обратили особое внимание на ежегодное содержание, предложенное царем для двора принцессы, именно 40 000 рублей. Царевич, исполняя отцовские инструкции, отстаивал сию цифру. Однако в конце концов согласился на 50 000 рублей, на что заранее был уполномочен. Точно так же родители настояли, чтобы их дочь в случае преждевременной смерти мужа получала не меньшее содержание, равно останется ли она в Москве или выедет из пределов Российского государства. По окончании сего вопроса контракт был подписан и разменен обеими сторонами. О чем царевич известил Петра письмом из Зальцдаля от 23 мая, которое начиналось обычным его обращением «Милостивый Государь Батюшка», а оканчивалось обычною подписью: «Всепокорнейший сын твой и слуга Алексей». Отец же, по-видимому, редко и очень сухо отвечал на письма сына, ограничиваясь формальными извещениями и приказаниями.

Стесненный с этой стороны, царевич отводил душу в деятельной переписке со своими московскими знакомцами, в особенности с духовником Игнатьевым, причем обнаруживает большой интерес к их делам и отношениям, особенно к переменам и назначениям в церковном ведомстве, но очень скуп на известия о самом себе, о своей невесте и ее родне. Имеем только одно послание, где он распространился о праздновании дня великомученика Евстафия: в этот день после богослужения и проповеди царевич и его свита учинили пир, на котором, по его выражению, «не по-немецки веселились, а по-русски» и здоровье своих московских «сердечных любителей подтверждали чарками и стаканами», в чем рядом с «Алексеем грешным» подписался «иерей Иоанн Слонский». Этот священник незадолго был прислан из Москвы в Дрезден, вероятно, ввиду предстоящего бракосочетания. Из писем царевича к духовнику видно, что он желал прибытия к себе за границу самого Якова Игнатьева, но рад был и Слонскому.

В отношении к принцессе Шарлотте в это время Алексей, очевидно, был настолько внимателен и любезен, что в придворных кругах поговаривали, будто он искренно влюблен в свою невесту и с нетерпением ждет дня своей свадьбы. Действительно, имеется его письмо к вице-канцлеру Шафирову с просьбою ускорить этот день. Но причина тому могла быть иная: из его писем к духовнику мы знаем, что оба они и все московские знакомцы мечтали о скорейшем возвращении царевича в Москву.

В августе 1711 года окончился неудачный Прутский поход. А в сентябре Петр был уже в Дрездене, откуда направился в Карлсбад поправлять свое расстроившееся здоровье. Он решил не откладывать долее свадьбу сына, для чего хотел вызвать его с невестой и ее родными туда же, в Карлсбад, однако, вероятно по желанию польской королевы, переменил намерение и назначил местом свадьбы помянутый саксонский город Торгау. Сюда приехал он 13 октября, и на следующий день в королевском замке совершилось бракосочетание царевича со всевозможною пышностью в присутствии царя, старого герцога, польской королевы, родителей принцессы и многочисленных придворных особ, немцев и русских. Канцлер граф Головкин держал венец невесты. Царь поздравил молодых и расцеловался с ними. После свадебного пира и бывших затем танцев он лично проводил новобрачную чету в отведенные ей покои. А на следующее утро завтракал у нее вместе со своими министрами. Вообще свадьба принцессы была отпразднована с обычными в Германии увеселениями, иллюминациями и поздравительными депутациями. Не было недостатка и в стихотворных дифирамбах придворных поэтов.

Царь после того оставался почти неделю в Торгау, и тут произошла его первая (устроенная герцогом Антоном) встреча с знаменитым германским ученым Лейбницем, с которым он советовался о способах просветить Россию посредством наук и искусств. Брак русского наследника с немецкою принцессою и особент но сохранение за нею лютеранского исповедания возбудили тогда в Германии надежды на распространение евангельского учения в России. Сему предмету было посвящено целое заседание королевской Берлинской Академии наук уже в следующем ноябре месяце. Тут указывали на книжные интересы царевича, при его содействии рассчитывали завести в России немецкую типографию и книжную торговлю, а также сочинить подходящий к цели лютеранский катехизис и перевести его на русский язык. Однако нашлось возражение, отметившее, что русские очень интересуются мирскими науками, особенно историческими и математическими, но весьма щекотливы в вопросах религиозных. Один из академиков заметил, что царевич Алексей даже более предан наукам, чем сам Петр, а другой простер свой скептицизм в отношении к царю до того, что заподозрил его в намерении не слишком распространять в народе книжность и ученость из опасения беспокойства и мятежей. В заключение решили обратиться к отцу Шарлотты герцогу Людвигу Рудольфу с письменной просьбой помочь проектированной немецкой миссии в Москве влиянием на своего зятя-царевича. Но эта просьба, по-видимому, не имела серьезных последствий. Помимо несочувствия ей со стороны преданного православию царевича берлинские академики, очевидно, не имели точных сведений о его собственном жалком положении при отцовском дворе.