Петр Великий и царевич Алексей

IV Дети, потеря жены и близость развязки

Продолжительное отсутствие царевича и немецкое окружение его супруги породили при дворе какие-то неблагоприятные толки насчет ее беременности. Под влиянием сих толков Петр распорядился быть безотлучно при Шарлотте до ее разрешения от бремени трем русским боярыням: жене канцлера графа Головкина, жене генерала Брюса и Ржевской, которую царь прозвал «князь-игуменьей». В письме кронпринцессе царь объяснил эту меру предупреждением кривых толков или «необузданных языков», которые, по-видимому, намекали на какую-то фальшь, возможную в предстоящих родах. Шарлотта в письмах к Петру и Екатерине высказала большое огорчение по поводу такого к ней недоверия и просила только оставить при ней повивальную бабку, привезенную из Германии.

12 июля она произвела на свет дочь, которой дала имя Наталья, очевидно, в честь царевны Натальи Алексеевны, которую просила быть крестной матерью новорожденной. Судя по ласковому письму, которым Петр поздравил свою невестку с благополучным разрешением, можно догадываться, что он и Екатерина были довольны именно рождением внучки, а не внука. А потому ободренная сим письмом кронпринцесса едва ли доставила им удовольствие тем, что в своем ответе шутя выразила надежду подарить царю также и внука, т. е. будущего престолонаследника.

В декабре 1714 года Алексей возвратился в Петербург. Первые дни по приезде он был ласков с принцессою. Но эти дни скоро миновали: царевич постепенно воротился к своему обычному образу жизни, и его все реже видали подле жены. К вящему ее отчаянию в это время он полюбил молодую чухонку, бывшую крепостной девушкой его учителя Никифора Вяземского, по имени Евфросинья Федоровна, которую взял к себе и с которой не расставался. (Судя по тому, что брат ее Иван Федоров, крепостной Вяземского, отпущенный на волю, называется в одном документе «подонским» человеком, Евфросинья могла быть, подобно Екатерине, полонянкою из Лифляндии.) Теперь он так мало заботился о своей жене и своем доме, что, между прочим, не обращал внимания на ее просьбы исправить ее спальню, в которую протекал дождь. А когда царь сделал по сему поводу резкий выговор, он упрекал жену в попытке подвести его под отцовский гнев.

Меж тем поправившееся за границей здоровье царевича стало вновь расстраиваться от злоупотребления крепкими напитками. По обыкновению строго соблюдая Великий пост в отношении пищи, он в то же время ежедневно и неумеренно пил водку.

При подобных условиях он дошел до такого состояния, что однажды (в апреле 1715 года) в церкви лишился чувств и так сильно заболел, что его не решились везти домой через Неву, а на ночь положили в доме одного иностранца. На следующий день он все еще был очень слаб; кронпринцесса явилась к больному мужу и два дня ухаживала за ним, пока его можно было переправить домой. В это время она была уже вторично беременна. Судя по письмам к родным, одно только утешало Шарлотту в ее горестях, что муж очень любил и ласкал малютку Наташу. Он уносил ее в свою комнату, укачивал на своих руках и всех спрашивал, видали ль где ребенка красивее его дочери.

Вторая беременность кронпринцессы не обошлась без несчастного случая. Однажды, всходя на лестницу, она упала и ушибла себе левую сторону, после чего чувствовала постоянную боль, особенно в левом боку, несмотря на меры, принятые врачами. 12 октября она благополучно разрешилась от бремени сыном, который в честь деда был назван Петром. Дед вместе с своей любимой Натальей был его восприемником от купели. Первые дни родительница чувствовала себя недурно и сама начала кормить новорожденного. Но затем состояние ее ухудшилось, а на девятый день было уже так плохо, что созвали консилиум, на который царь прислал своих лейб-медиков Арескина, Блументроста, Поликала и других вместе с князем Меншиковым. Сам он был тогда очень нездоров и не выходил из комнаты. Екатерина также не могла прибыть, ибо сама ожидала разрешения от бремени. Консилиум нашел родительницу в безнадежном положении. Следующим утром 21 октября Шарлотта, сознавая это положение, призвала свое доверенное лицо — барона Левенвольда — и сделала последние распоряжения. Главное ее желание состояло в том, чтобы воспитание ее детей было поручено ее другу, принцессе Ост-Фрисландской, если на сие будет соизволение государя, в противном случае просила Левенвольда лично отвезти принцессу на родину. В заключение просила передать их величествам свою благодарность за все их благодеяния. В тот же день Петр по просьбе умирающей посетил ее, несмотря на свое нездоровье; она была еще настолько в памяти, что поручала его отеческому попечению своих детей и его милостивому вниманию — своих служащих. Ночью на 22 октября 1715 года она скончалась. По словам австрийского резидента (Плейера), Алексей не отходил от постели умирающей, а когда она скончалась, несколько раз падал в обморок. Потом взял на руки обоих детей и унес их в свою комнату.

В шестой день по кончине совершились торжественные похороны в Петропавловском соборе. Царь вместе с царевичем между рядами гвардии шел за гробом, который под балдахином несли офицеры. В процессии участвовали царевна Наталья Алексеевна, царица Прасковья Федоровна (вдова Иоанна V) со своею свитою и принцесса Ост-Фрисландская.

Так печально окончилось четырехлетнее супружество двух существ, совершенно не созданных друг для друга, но связанных неразрывными узами и династическим расчетом русского царя-реформатора. Помимо сих расчетов он надеялся, что немецкая принцесса окажет культурное влияние на его сына, смягчит его грубые привычки и облагородит его строптивый нрав. Тщетная надежда. Да едва ли благовоспитанная, но сентиментальная и слишком чуждая по своим национальным интересам, религии и мировоззрению немка могла оказать заметное и благотворное влияние на своего русского супруга вообще, а тем менее в случайные месяцы, когда они жили вместе, ибо сам отец сумел так распорядиться своим сыном, что последний из четырех лет супружества не более половины сего времени провел подле жены.

Напрасно Шарлотта в первые дни после родов утешалась тем, что она дала русскому государству наследника престола и таким образом упрочила династию. Петр, а тем естественнее Екатерина не обнаружили никакой особой радости по поводу сего престолонаследника. У них в то время были иные, свои собственные расчеты, для осуществления которых кончина кронпринцессы только развязывала им руки. Да и самая эта кончина, может быть, находилась в связи с тем горьким разочарованием, которое постигло кронпринцессу, когда она увидала, что новорожденный царевич встретил сухой, неласковый прием при царском дворе и не принес с собой никакого улучшения в отношениях Петра с Алексеем.

Екатерина и Меншиков, втайне работавшие над обострением сих отношений всякими наговорами и воздействиями, спешили воспользоваться благоприятным для них моментом в смысле устранения Алексея от престола. Подстрекаемый ими, великий человек снизошел до явного искажения действительности и подписал своим именем длинное, многословное и казуистичное письмо, в котором ему принадлежала разве только редакция, т. е. внешняя отделка.

После погребения Шарлотты придворные чины воротились из Петропавловского собора в дом царевича для обычной поминальной трапезы. И тут внезапно с напускною торжественностью в присутствии сановников царь вручил Алексею письмо. Оно было помечено 11 октября, т. е. кануном рождения внука Петра Алексеевича, следовательно, было написано якобы за 16 дней до его вручения, а последнее произошло как раз накануне рождения сына самой Екатерины. С помощью столь явной натяжки царь получил возможность обращаться к Алексею как бы к своему единственному сыну.

Письмо озаглавлено: «Объявление сыну моему». Оно начинается указанием на государственную необходимость войны со шведами и на сопряженные с нею наши успехи в военном искусстве, которое должно составлять главную заботу правителя, а на него глядя, и подначальные люди будут о том же заботиться. Но Алексей не показывал никакой охоты к военному делу. Напрасно он отговаривался слабостью своего здоровья. Бог не лишил его разума, не совсем отнял и крепость телесную. Но он исполнен злого и упрямого нрава, за который отец его не только бранивал, но и бивал, и сколько лет уже не говорит с ним, и все напрасно: ему бы только сидеть дома и ничего не делать. А потому отец подождет еще немного, и если сын не исправится, то лишит его наследства, и пусть не думает, что он у него один сын. Если царь за отечество живота не жалел, то пожалеет ли «непотребного сына». «Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный».

Исправься, иначе лишу тебя престолонаследия — вот смысл письма. Но в чем и как исправиться? В небрежном воспитании царевича и в его сиротстве более всех виноват сам Петр: к военному делу его не приучал как следует и в походы брал с собой редко, а занимал более поручениями по части военного снаряжения и продовольствия, которые сын исполнял по мере сил и разумения. Никакою воинской частью он не командовал, и отец как бы умышленно отстранял его от такого командования. Семейную жизнь устроил ему не согласную с его чувствами и наклонностями. Вредную привычку к винопитию привил собственным примером, а Меншиков постарался ее развить, потому-то, вероятно, о сем пороке письмо совершенно умалчивает. Непомерною строгостью, побоями и явною холодностью оттолкнул его от себя, запугал и вконец испортил его характер, сделавшийся оттого скрытным, лицемерным, робким и, пожалуй, недобрым. А будто бы отец уже несколько лет с ним не говорил надо заменить словами «мало говорил», следовательно, совсем не старался своевременно его наставлять и руководить. Природа не обидела Алексея Петровича умом и способностями, при иных условиях юности из него мог выйти достойный преемник своему гениальному отцу. Но именно этот отец и создал ему самые несчастные условия, а теперь как бы вошел в заговор с самыми приближенными людьми, чтобы окончательно погубить собственного сына.

На следующий же день после вручения письма Екатерина родила сына, которому дано было, так же как и сыну Алексея, имя Петра. Этот следующий день тоже возбуждает вопрос, был ли объявлен действительный момент рождения? Или Петр и Екатерина почему-либо надеялись, что на сей раз родится не дочь, а сын?

Как громом был поражен отцовским письмом царевич, рождение брата смутило его еще больше, Он стал советоваться со своими доверенными лицами. В эту петербургскую эпоху его жизни наиболее доверенным у него лицом был Александр Кикин, незадолго попавший в опалу, но прощённый царем по ходатайству Екатерины и теперь состоявший на службе при сестре государя царевне Марье Алексеевне. Другим благоприятелем Алексея являлся князь Василий Владимирович Долгорукий. Третьим близким лицом — старый его учитель Никифор Вяземский. Все они более или менее советовали полное смирение пред волею отца и письменное отречение от престолонаследия.

«Давай писем хоть тысячу, — говорил князь Долгорукий, — ведь это не запись с неустойкою, как мы (бояре) прежде сего меж себя давывали». Алексей просил князя Долгорукого и графа Федора Матвеевича Апраксина ходатайствовать перед царем, чтобы тот дозволил сыну спокойно прожить в своих имениях. Несчастный думал, что отцу нужно только его отречение от престолонаследия. В этом смысле он спустя три дня после погребения жены подал отцу челобитную, в которой ссылался на свою «непотребность» и слабость умственную и телесную, а потому отрекался от наследия, и тем более, что у него, слава Богу, уже есть брат. Детей своих вручал в царскую волю, а себе просил только пожизненного пропитания. Близкий к Петру князь Василий Владимирович Долгорукий уведомил Алексея, что имел разговор с царем об ответном письме и будто бы тот остался им доволен. Однако князь прибавил, что на сей раз ему удалось спасти царевича. «Я тебя у отца с плахи снял», — загадочно говорил Долгорукий.

После того некоторое время царь как бы оставлял Алексея в покое. Очевидно, он раздумывал, колебался и не принимал еще окончательного решения. В ноябре после слишком усердного служения Бахусу на именинах адмирала Апраксина Петр так опасно заболел, что 2 декабря причастился святых тайн. Министры и сенаторы не отлучались и ночевали во дворце. Но Кикин дошел до такой подозрительности, что не верил в серьезную болезнь и внушал царевичу, будто отец притворяется, т. е. преувеличивает опасность. Разумеется, такое притворство приписывалось намерению узнать, как будут вести себя сын и его приверженцы ввиду близкой кончины отца. Как бы то ни было, царь оправился и на Рождественский праздник вышел в церковь.

19 января следующего 1716 года Петр вручил сыну второе, еще более грозное послание, озаглавленное «Последнее напоминание еще». Тут он изъявляет неудовольствие на неудовлетворительный ответ сына, который ссылается только на свою телесную слабость, а молчит о своей неохоте. Клятве его верить нельзя, да если бы и захотел ее хранить, «то возмогут склонить и принудить большие бороды, которыя, ради тунеядства своего, ныне не в авантаже обретаются». Затем идут опять упреки, что сын не помогает в печалях и трудах отцу, не жалеющему для народа своего здоровья, и после него, конечно, будет «разорителем» его дел. Нельзя оставаться «ни рыбою, ни мясом». Или пусть изменит свой нрав и будет достойным наследником, или да будет монахом. В заключение царь требовал немедленного и решительного ответа, в противном случае грозил поступить с сыном «как с злодеем». Все те же неуловимые казуистичные требования, но теперь по крайней мере ясно высказывалось намерение царя запереть сына в монастырь и тем отрезать ему путь к наследию престола. Приверженцы Алексея, и особенно Кикин, внушали ему, что «ведь клобук не гвоздем прибит к голове» и что духовенство («большие бороды», по выражению Петра) может впоследствии разрешить его от монашеских обетов, только надо своевременно предупредить своего духовника и старшего архиерея, что пострижение это невольное. Внушали, что монастырь даже представляет безопасное убежище, в котором можно укрыться до поры до времени.

Алексей на другой же день ответил короткой запиской, в которой изъявил желание монашеского чина и просил «о сем милостивого позволения». Краткость письма оправдывал своею болезнию. Покорность сына и готовность исполнить отцовскую волю ставили Петра в некоторое затруднение относительно вопроса, как поступить, и тем более, что в это время царь собрался во второе свое большое путешествие за границу. Перед отъездом он навестил Алексея, лежавшего в постели под предлогом болезни, и спрашивал об его «резолюции». Царевич клялся, что желает постричься. Но пострижение, по-видимому, не удовлетворяло ни царя, ни его подстрекателей, т. е. Екатерину и Меншикова. Он милостиво дал сыну полугодовой срок, чтобы тот мог еще подумать и затем написать о своем окончательном решении.

Любопытно, что во всех этих переговорах отца с сыном не было и помину о новорожденном внуке как будущем возможном наследнике русского престола. Ясно было, что и сын, и внук устранялись, чтобы перенести наследие на другого сына, только что рожденного от второго брака, т. е. на Петра Петровича. Конечно, в непосредственной связи с сим намерением 15 ноября 1715 года издан был царский указ, который всякому отцу предоставлял право назначать себе наследником любого из сыновей, невзирая на старшинство.