Петтер и красная птица

8

И вот, значит, я решил убежать из дома.

А что мне было делать? Что бы я ни сделал — всё было бы не то и не так. Вечно получались одни неприятности. Не мог же я просто взять и закрыть на всё глаза. Когда Оскар сказал, что лучше б у него вообще не было детей, это он про меня сказал. Лотта не способна была никого злить. Без меня всё стало бы много лучше. Я понял, что это единственное, что я могу сделать для Оскара и Евы.

Удрать. Сбежать от всего.

Свадебный юбилей закончился тем, что меня заперли в моей комнате, чтобы я хорошенько подумал, что я натворил. Я просидел взаперти всё воскресенье. Лотта ночевала у них в комнате.

За целый день ничего не произошло, кроме того, что вошла один раз Ева и принесла мне поесть. Она была как неживая, будто внутри у неё пустота, а вся жизнь из неё вышла, как воздух из воздушного шара. Она ни слова мне не сказала, ни в чём больше не упрекала, не обвиняла. Весь её вид обвинял.

Мне, конечно, было жутко обидно, что всё провалилось, и, конечно, я чувствовал себя виноватым, но я и злился тоже. Ну, почему такая несправедливость, думал я. Я же не хотел сделать ничего плохого, только хорошее. Как же до них не доходит? Почему они такие тупые?

Сбежать — это был ещё и способ отомстить. И самому себе, и им тоже.

Удрал я в понедельник вечером. Я дождался, пока все заснули. Тогда я тихонько встал и оделся. Я прислушался — Лотта дышала ровно и спокойно, спала. Я вытащил из-под подушки фонарик, который спрятал заранее. Зажёг его и на цыпочках пошёл к письменному столу у окна. По дороге я наткнулся на куклу — эти куклы валялись у нас повсюду. Кукла была пластмассовая и отлетела далеко, скользя по линолеуму. По дороге она, наверное, села, а когда снова упала на спину, пропищала что-то вроде «мама». Я даже вздрогнул, так мне показалось громко.

Не проснулся ли кто? Лотта повернулась, но только ещё глубже уткнулась носом в подушку. Я подкрался к столу. Нашёл бумагу и ручку. Надо было оставить записку, не мог же я просто взять и исчезнуть без следа.

На листе из тетрадки для рисования я написал красным фломастером:

Я положил записку на кровать, чтобы утром они увидели. Потом я надел кеды. Прежде чем отправиться в путь, я подошел к Лотте. Я смотрел на её лицо. И вдруг мне стало так грустно, что надо убегать из дома. Может, я ещё когда-нибудь вернусь, подумал я. Я тихонько наклонился и почувствовал её тёплое дыхание. Я осторожно поцеловал её в лоб.

— Ну, сестрёнка, — сказал я. — Теперь уж тебе придётся расхлёбывать эту кашу. До свидания.

Я подошёл к окну. Через дверь было бы слишком рискованно, пришлось бы пройти мимо их спальни, ещё наткнёшься на что-нибудь. Нет уж, лучше не надо. Я ведь знал, какой я ужасно невезучий.

Я приподнял раму и бесшумно вылез наружу.

Но прежде чем совсем уйти, я взял с подоконника деревянного поросёнка и сунул его в карман.

«Куда же мне пойти? — думал я. — И на, что я буду жить?» В кармане брюк у меня было шестнадцать крон семьдесят пять эре — всё, что я накопил. До конца жизни вряд ли хватит. Ещё у меня был перочинный нож. Чтобы резать колбасу. Только где её взять, колбасу-то?

Я подумал, что надо завернуть к Стаффану, чтобы сказать, что я ушёл из дома и получить советы на дорогу.

Всё небо было в низких, тёмно-лиловых тучах, будто чьи-то великаньи руки тянулись сверху к холмам и к долине — вот-вот подцепят крошечный посёлок и уволокут его с собой или сожмут в ладонях, как мячик, и зашвырнут куда-нибудь повыше. Окна домов были уже тёмные. Вдалеке, там, где фабрика, был виден яркий свет прожекторов. Дальбу уже спал. Вся Швеция спала, закутавшись в темноту. Сквозь тучи иногда проглядывала зеленоватая половинка луны.

Я спускался по нашей улице. До Стаффана идти было недалеко. Он жил внизу, где уже начинался сам посёлок.

В окне его комнаты штора была опущена. Он жил на первом также. Я встал на цыпочки и постучал. Никакого ответа. Через некоторое время штора приподнялась до половины, и я увидел расплющенную физиономию Стаффана — нос ну прямо поросячий пятачок. Он увидел меня и состроил кислую рожу.

Рама приподнялась.

— Привет, — сказал он. — Чего это ты шляешься по ночам?

— Я решил сбежать из дома, — сказал я. — Вот пришёл попрощаться.

Он, по-моему, даже не очень удивился, а я-то думал, он просто обалдеет.

— Ну, ты даёшь, — сказал он. — Влезай-ка. Надо нам это дело обсудить.

Я стал протискиваться в узкое отверстие. Стаффан схватил меня за руки и помог влезть.

— Располагайся, — сказал он и показал на развороченную постель.

Я сел, а Стаффан взял стул, повернул его спинкой ко мне и уселся на него верхом. Он обхватил руками спинку, упёрся в них подбородком и задумчиво глядел на меня.

— Вот, значит, как, — сказал он. — Значит, ты решил сбежать?

— Да, — сказал я. — Это всё, что я могу для них сделать. Всё так запуталось, что просто ужас. Я думаю, без меня они сумеют разобраться. Лучше мне не ввязываться. Им и без меня тошно.

— Да, с этим свадебным юбилеем, конечно, не очень здорово получилось, — сказал он. — Никуда не денешься: моя недоработка. Допущены просчёты при составлении плана, это бесспорно. В результате конструкция сработала вхолостую. Но я позвонил твоему отцу и всё рассказал.

Про это я ничего не знал. Я ведь сидел взаперти, как морская свинка в клетке.

— Ну, а он что?

— Да ничего. Честно говоря, не проявил большого интереса. Просто взял и положил трубку. И я решил, что не стоит перезванивать.

— Вот видишь, — сказал я. — Вот так теперь всегда. С ними просто невозможно разговаривать. И по-моему, всё это из меня. Правда-правда. Это я всё наделал. Мы, наверное, ну вроде как не подходим друг другу. Нам трудно жить вместе. И становится всё труднее. Вот почему я решил уйти.

— Ясно, тебе надо уходить, раз ты считаешь, что это самое правильное. Только не воображай, что можно убежать от самого себя.

Я очень удивился.

— Как это — убежать от самого себя? Понятно, что нельзя.

— А вот некоторые воображают, что можно. Ну, ладно. А ты продумал практические детали? Что взять с собой, и всякое такое.

Стаффан напал на свою любимую тему. «Вот и хорошо, — подумал я, — он наверняка подскажет мне что-нибудь дельное».

— Не-а, — протянул я. — Понимаешь, так вышло, что даже некогда было подготовиться…

— Так я и знал, — усмехнулся Стаффан. — А ведь такой побег — это тебе не шуточки. Это всё равно что экспедиция в Африку или там Гренландию. Надо всегда заранее думать, что взять с собой. Правильно снарядиться в путь — очень важно для успеха экспедиции. Без правильного снаряжения можно легко стать добычей снежных буранов, голода, носорогов и зноя пустынь. Нет, так не годится. Ты надолго собрался?

— Ну, как надолго… — замялся я. — Точно не знаю, думаю, навсегда.

— Это, выходит, лет на семьдесят — восемьдесят, — высчитал Стаффан. — Если, конечно, ничего не случится. А куда ты собрался?

— Не знаю, — признался я.

А ведь правда: я совсем не обдумал план побега. Просто взял и удрал, уж как получилось. Я думал только про то, сбежать мне или не сбежать, нужно ли это и почему нужно.

— Тогда, значит, надо исходить из того, что ты можешь очутиться в каком угодно месте, — сделал он вывод. — От Монголии до Боливии. Ясно одно: никаких твоих карманных денег тебе не хватит. Придётся подрабатывать по дороге — ну, например, работать сборщиком бананов, золотоискателем, почтальоном, уж что подвернётся, чтоб платили наличными.

Это он правильно говорил. Придётся теперь самому зарабатывать себе на хлеб. Мне сделалось страшновато: получится ли у меня? Что я вообще умею?

— Ничего, не пропадёшь, — утешал меня Стаффан. — В мире полно всяких там директоров, владельцев плантаций и владельцев капиталов, которые с удовольствием берут под крылышко тех, кто согласен вкалывать, чтобы увеличить их богатства. А теперь надо заняться сборами, давай поглядим, что тебе может понадобиться.

Он решительно встал, с озабоченным видом прошёлся по комнате, начал выдвигать всякие там ящики, вытаскивать всякие коробки и коробочки, рыться в белье, в игрушках, в книжках и тетрадях. Достав какую-нибудь вещь, он разглядывал её с видом опытного путешественника, потом или клал обратно, или швырял в кучу посреди комнаты, которая всё росла и росла. Комната Стаффана — это просто сказочное Эльдорадо, кладовая всяких полезных вещей, которые он хранит на всякий случай. Уж он-то не отправился бы путешествовать на авось, как я.

— Вот тут я отобрал тебе самое необходимое, — сказал он, указывая на кучу на полу. — Много тащить с собой тоже нельзя. Пара тёплого нижнего белья на случай холодов, шерстяные носки, дорожный плащ-дождевик, будильник, нож для консервов, книга про съедобные грибы, карта Вестергётланда, пакет сухого молока и многоцветная шариковая ручка.

Он уложил вещи в потёртый кожаный чемоданчик, щёлкнул замком и протянул мне маленький ключик.

— Жалко всё-таки, — вздохнул он. — Жалко, что тебе надо убегать. Ну, ладно, теперь ты хоть снаряжён как следует и можешь смело отправляться навстречу приключениям. Тут вот ещё кое-какие мелочи на дорогу. Положишь в карман.

Он дал мне две плитки шоколада и пачку нюхательного табака. Я сунул всё это в карман куртки, где у меня лежал деревянный поросёнок. Туда же отправились ещё накладные усы.

— Шоколад — очень питательный продукт, — сказал он. — У лётчиков в карманах всегда полно плиток шоколада, на случай, если, например, рухнешь на какой-нибудь необитаемый остров или ещё что. Нюхательный табак — отличное оборонительное оружие против носорогов или там тигров. Вдунешь ему щепотку прямо в нос, когда набросится, — и всё. Он расчихается, и уже с места не сможет двинуться. Самое верное средство. Накладные усы могут пригодиться, если тебе вдруг нужно будет замаскироваться.

— Спасибо тебе, — сказал я. — Ты настоящий друг. Ну, мне, наверное, пора.

— Да, пора, — сказал он. — Жалко всё-таки. Как же теперь с тренировками нашего Могиканина? Трудновато нам будет.

— Передай привет Бродяге, — сказал я и постарался проглотить комок в горле. — Ну, пока!

Я взял чемоданчик и подошёл к окну, за которым была ночь, темнота и неизвестность. Тут я на минутку задержался. Стаффан положил руки мне на плечи. Вид у него был очень грустный.

— До встречи! — крикнул он мне вслед, когда я уже вылез в окно и пошёл, крадучись, по росистой траве. — увидимся, когда народится новый месяц!

С потёртым дорожным чемоданчиком, сплошь обклеенным этикетками иностранных отелей, отправился я в путь в дальние страны.

Луна теперь вышла из-за туч. Но света от неё было немного. Деревья у дороги отбрасывали бледные тени. Сколько ни иди дороге не будет конца. Дороги выходят на дороги, которые ведут к другим дорогам. Вся земля — сплошная сеть дорог, больших и маленьких. Только подумаешь про все эти перепутанные дороги — и ноги отказываются идти.

Я и правда уже начал уставать. Чемодан оттягивал руку. Иногда мимо с шумом проносилась машина, и фары освещали местность вокруг. Я уже вышел из посёлка. Здесь были луга и поля, пшеница и рожь. Стояли спящие лошади, неподвижные, как чучела в музее. Деревянные домишки и сараи были похожи на чёрные кубики, рассыпанные на плоской доске земли.

Я свернул на одну из боковых дорог. Мне надоело каждый раз спускаться в канаву, когда мимо проносилась машина. «ЛЕСНОЕ ХОЗЯЙСТВО» было написано на дорожном указателе. А, какая разница, подумал я. Всё равно уже пора было искать себе ночлег.

Лёгкий ветерок донёс до меня какой-то едкий запах. Я понял, откуда этот запах, когда увидел вывеску, на которой было кое-как намалёвано: «ЗВЕРОФЕРМА БРАТЬЕВ ПЕРСОН НОРКИ — ЛИСЫ».

Сама звероферма была расположена немного выше по склону. Одиннадцать длинных низких деревянных построек вроде свинарников, только вместо стен металлическая сетка. Жестяные крыши блестели в лунном свете.

Я прошёл мимо деревянных ящиков с обрезками мяса, над которыми вились и жужжали мухи. Из клеток слышалось какое-то попискивание, будто там сидели птицы. Когда я проходил мимо, я видел светящиеся зелёные точечки глаз в темноте. Этот тяжёлый запах, эти странные звуки, эти мерцающие в темноте глаза — будто я сам попал в такую вот металлическую сетчатую клетку, из которой уже не вырваться. Я уже еле шёл, до того я устал. Ноги были как ватные. В голове шумело. Все эти последние ночи я не высыпался, и только теперь вдруг почувствовал, до чего же мне хочется спать.

Немного в стороне от дороги я увидел какую-то старую-престарую машину, которая была поднята на деревянные подставки. Это был «опель-капитан». Вокруг уже поднялись целые заросли — малина, ивняк, рябинки. Я открыл дверцу и посветил внутрь фонариком. На полу валялись пивные бутылки, а за задним сиденьем — несколько бутылок из-под водки.

Ясно, что здесь уже и до меня ночевали.

Я устроился на заднем сиденье. Будильник я вытащил из чемодана и поставил на переднее сиденье. Я завёл на полседьмого. «Пять часов всё-таки посплю», — подумал я. Деревянного поросёнка я пристроил рядышком. С ним было уютнее.

Я заснул сразу, но спал беспокойно. Всё время просыпался, прислушивался к незнакомым звукам вокруг и снова засыпал. А потом как провалился.

Дрррррррр! — затрещал будильник.

Я вскочил и спросонья никак не мог надеть куртку, которая лежала у меня под головой. Солнечный свет радужной плёнкой лежал на мутном стекле. Наконец я нащупал будильник, и трезвон прекратился. Где я? Ах, да! На заднем сиденье старого драндулета в путешествии на край света.

Надо было по-быстрому сматываться, пока меня не обнаружили.

Я вылез из «опеля», волоча за собой свой дорожный чемодан. Зверушки глядели на мир сквозь решётку, провожали меня своими настороженными, пугливыми глазками. Я поставил чемодан и вошёл в звериную тюрьму. Норки тыкались своим коричневыми мордочками в сетчатые дверцы. Они были заперты в маленьких, низких клетушках. Сверху, на металлической сетке, лежало что-то похожее на требуху. В каждом доме было наверно, сто таких клеток. Прямо под клетками у них была уборная, там ужас сколько накопилось.

Мне чуть не сделалось дурно. Жуткое дело! Почему этих бедных зверушек держат взаперти? Что они сделали плохого? Что их ждёт? Я вышел оттуда весь взбудораженный. Как это люди могут быть такими жестокими!

Я прошёл ещё немного вдоль дороги, мимо валявшегося в траве проржавевшего автомобильного мотора, мимо развалившегося сарайчика. Здесь уже начинался сосновый лес. На прогалине я увидел ещё клетки. Они были огорожены забором. Я вытащил деревянный колышек, которым запиралась калитка, и вошёл. Здесь была тюрьма для лисиц. Они метались в своих тесных клетках из угла в угол, и я представил, как больно им ходить по металлической сетке. Дальше за этими клетками были такие же деревянные постройки, как и для норок. Я вошёл в одну из них. Клетки здесь были ещё меньше, наверно, всего метра полтора в длину и ширину, и в каждой сидело по нескольку лисенят. Они были похожи на пушистых серых щенков.

Некоторые клетки были битком набиты — по десять, пятнадцать штук в каждой. Просто негде повернуться. В одной клетке я увидел обглоданную дочиста коровью челюсть. Нет, я не мог спокойно смотреть на этих бедняжек! Они глядели на меня так испуганно и в то же время так жалобно, будто хотели сказать: «Отпусти нас! Мы не хотим, чтобы нас убили! Мы не хотим сидеть здесь взаперти. Мы хотим на волю, в лес, на мягкую травку!»

Я недолго думая взял и открыл одну клетку. У меня это как-то само собой получилось. Изнутри послышалось фырчанье и тявканье. Потом вдруг — раз! — из дверцы так и посыпались серые комочки. Они прыгали один за другим в проход, мчались вереницей к выходу, и я оглянуться не успел, как их уже и след простыл.

— Проклятие! Это ещё что такое?!

Я услышал чьи-то шаги снаружи. И в страхе попятился. Кто-то шёл сюда сейчас, конечно, войдёт проверить, как это лисенята умудрились выскочить. Я повернулся и побежал по проходу. По одну сторону я заметил пустую клетку. Я открыл ее, протиснулся внутрь и закрыл за собой дверцу. В ту же секунду хлопнула входная дверь. Тяжёлые шаги приближались. Я сжался в комочек. Проволочная сетка резала ладони. А шаги всё приближались.

Вдруг я увидел пару сапог и две ноги в синих брюках. «Господи, пронеси!» — взмолился я. Я уж подумал, что человек пройдет мимо. Но тут сапоги остановились. Они торчали прямо у меня под носом. Я оцепенел от страха.

Человек, видно, наклонился. Я увидел две большие руки, которые открывали дверцу. Руки крепко схватили меня. Я был будто камень, неподвижный, холодный камень. Тут я и вправду пожалел, что родился на свет. Ужасная, непоправимая ошибка! Я увидел перед собой небритое, худое лицо. Оно смотрело на меня злыми глазами.

— Ну, всё, паршивец, попался!