Пидор

ГЛАВА 7

Они вылетели из Панамы в Кито на крохотном самолете, который с большим трудом пробился сквозь облака. Стюард включил кислород. Ли понюхал воронку шланга:

— Обрезан! — с отвращением сказал он.

В Кито они прибыли в холодных и ветреных сумерках. Отелю на вид было лет сто. В номере — высокий потолок, черные балки и белая штукатурка на стенах. Они сели на кровати, дрожа. Ли ломало.

Они погуляли по главной площади. Ли наткнулся на аптеку — настойки опия без рецепта не отпускают. Холодный ветер с высоких гор нес по улицам мусор. Мимо в мрачном безмолвии шли люди. Многие прикрывали лица краями одеял. Под стеной церкви, сгорбившись под грязными одеялами, похожими на старые джутовые мешки, сидели в один ряд отвратительные старые ведьмы.

— А теперь, сынок, я хочу, чтобы ты понял — я не такой, как остальные граждане, с которыми ты можешь столкнуться. Некоторые начнут тебе впаривать, что «бабы никуда не годятся». Я же не такой. Выбирай себе одну из этих сеньорит и веди прямо в гостиницу.

Аллертон взглянул на него:

— Наверное, я сегодня пойду трахаться.

— Конечно, — ответил Ли. — Валяй. Красоты на этой свалке ты не найдешь, но вас, молодежь, это не должно оттолкнуть. Это кто — Фрэнк Хэррис[17] ни разу не встречал некрасивую женщину, пока ему не стукнуло тридцать? На самом деле, это он и был… Пошли лучше в гостиницу, выпьем.

В баре сквозило. Дубовые стулья с обитыми черной кожей сиденьями. Они заказали мартини. За соседним столиком краснорожий американец в дорогом костюме из коричневого габардина говорил о какой-то сделке, в которой фигурировали двадцать тысяч акров. Напротив Ли сидел длинноносый эквадорец с красными пятнами на скулах, одетый в черный костюм европейского покроя. Он пил кофе и ел сладкие кексы.

Ли выпил несколько коктейлей. С каждой минутой ему становилось все хуже.

— Покури травы? — предложил Аллертон. — Может, пройдет?

— Хорошая мысль. Пойдем в номер.

Ли выкурил на балконе мастырку.

— Господи, как же там холодно, — сказал он, вернувшись в комнату. «…И когда сумерки опускаются на прекрасный древний колониальный Кито, и с Анд украдкой пробирается холодный ветерок, пройдитесь по вечернему свежему воздуху и посмотрите на красивых сеньорит, что в ярких национальных костюмах сидят у стены церкви шестнадцатого века, выходящей на главную площадь…» Парня, который это написал, вышибли. Действительно, всему есть предел, даже в путеводителе…

В Тибете, должно быть, точно так же. Высоко, холодно, полно каких-то уродов, лам и яков. Молоко яка на завтрак, творог из молока яка на обед, а на ужин — як, сваренный в собственном масле. Подходящее наказание для яка, если хочешь знать мое мнение.

В ясный день от этих святых старцев воняет на десять миль, если ветер попутный. Сидят, крутят свои молитвенные колеса — мерзко. Завернулись в старые джутовые мешки, только шеи торчат, а по ним клопы ползают. Носы все сгнили, и они харкают бетелем через остатки ноздрей, точно плюющиеся кобры… Вот только не надо мне этой «Мудрости Востока».

И вот сидит такой святой старец, а сука-репортер приходит брать у него интервью. А он сидит и жует себе бетель. А потом говорит какому-нибудь своему служке: «Ступай к Святому Колодцу, принеси мне ковшик настойки опия. Я сейчас буду постигать Мудрость Востока. И вытряхни свинцовую чушку из набедренной повязки!» И вот он пьет свою настойку, и входит в легкий транс, и вступает в космический контакт — у нас это называется «откидон». Репортер говорит: «Будет ли война с Россией, махатма? Уничтожит ли коммунизм весь цивилизованный мир? Бессмертна ли душа? Существует ли Бог?»

Махатма открывает глаза, плотно сжимает губы и выхаркивает ноздрями две длинные красные струи бетеля. Они затекают ему в рот, и он снова глотает их, слизывая длинным обложенным языком. И отвечает: «А откуда я знаю, еб твою мать?». Прислужник говорит: «Вы слышали, что он сказал. Теперь валите отсюда. Свами хочет остаться наедине со своими медитациями». Ты только подумай — это и есть вся Мудрость Востока. Западный человек надеется, что существует какой-то секрет, который можно разгадать. А Восток ему отвечает: «А откуда я знаю, еб твою мать?»

В ту ночь Ли приснилось, что он в исправительной колонии. Вокруг только высокие голые скалы. Он живет в пансионе, где никогда не бывает тепло. Он пошел прогуляться. Только вышел на перекресток грязных булыжных улиц, как его ударило холодным ветром с гор. Он затянул потуже ремень кожаной куртки, чувствуя озноб предельного отчаянья.

Ли проснулся и позвал Аллертона:

— Ты не спишь, Джин?

— Нет.

— Холодно?

— Да.

— Можно, я к тебе лягу?

— Ах-х, ну ладно уж.

Ли залез в постель к Аллертону. Его трясло от холода и ломки.

— Ты весь дергаешься, — сказал Аллертон. Ли прижался к нему, сотрясаясь в конвульсиях подростковой похоти, которая обычно охватывает при ломке.

— Господи, какие у тебя руки холодные.

Уснув, Аллертон перекатился на бок и закинул одно колено на Ли. Тот лежал очень тихо, чтобы Аллертон не проснулся и не отодвинулся.

На следующего день Ли ломало по-настоящему. Они бродили по Кито. Чем больше Ли видел в городе, тем большую тоску это на него нагоняло. Город был холмист, улицы — узки. Аллертон сошел с высокого тротуара, и его задела проезжавшая машина.

— Слава богу, что не сбила, — сказал Ли. — Еще не хватало нам здесь застрять.

Они сели в маленькой кофейне, где тусовались какие-то немецкие беженцы — разговаривали о визах, продлениях и разрешениях на работу, — и завязали беседу с человеком за соседним столиком. Человек был худ, светловолос, с костистым черепом. Ли видел, как на висках у него бьются синие жилки в холодном высокогорном солнечном свете, заливавшем слабое, изможденное лицо и стекавшем с изрезанного дубового стола на деревянный пол. Ли спросил у человека, нравится ли ему в Кито.

— Быть или не быть, вот в чем вопрос. Мне вынуждено нравиться.

Они вышли из кофейни и пошли вверх по улице к парку. От ветра и холода деревья съежились. Несколько мальчишек на лодке плавали кругами по маленькому озерцу. Ли смотрел на них, раздираемый похотью и любопытством. Он видел себя — как он лихорадочно шарит по телам, по комнатам, по чуланам, ищет чего-то, — этот кошмар возвращался к нему снова и снова. В конце поисков — пустая комната. На холодном ветру его пробило дрожью.

— Давай узнаем в кофейне, где здесь найти врача? — предложил Аллертон.

— Хорошая мысль.

Врач жил в желтой вилле в тихом переулке. Еврей, гладкое румяное лицо, хорошо говорит по-английски. Ли разыграл интермедию с дизентерией. Врач задал несколько вопросов, начал выписывать рецепт. Ли сказал:

— Лучше всего помогает настойка опия с висмутом.

Врач рассмеялся и посмотрел на Ли долгим взглядом. Наконец он сказал:

— Скажите теперь правду. — Улыбаясь, он поднял указательный палец. — У вас пристрастие к опиатам? Лучше скажите. Иначе я не смогу вам помочь.

Ли ответил:

— Да.

— Ага-а, — протянул врач, смял рецепт, который начал выписывать, и бросил в мусорную корзину. Он спросил у Ли, сколько уже длится зависимость. Покачал головой, не сводя с него глаз.

— Ах, — сказал он. — Вы такой молодой человек. Вы должны бросить эту привычку. Или потеряете всю свою жизнь. Лучше пострадать сейчас, чем потакать привычке и дальше. — И он посмотрел на Ли долгим проницательным взглядом.

«Боже мой, — подумал Ли. — С чем только тебе ни приходится мириться в этом бизнесе». Он кивнул и ответил:

— Разумеется, доктор, я и хочу остановиться. Но мне нужно немного поспать. Завтра я еду на побережья, в Манту.

Улыбаясь, врач откинулся на спинку кресла.

— Вы должны отказаться от этой привычки. — Он повторил весь свой монолог снова. Ли рассеянно кивал. Наконец, врач потянулся к блокноту рецептов: три кубика тинктуры.

В аптеке вместо тинктуры Ли дали настойку. Три кубика настойки. Меньше чайной ложки. Ничто. Ли купил пузырек антигистаминовых таблеток и проглотил сразу горсть. Кажется, немного полегчало.

На следующий день Ли с Аллертоном сели в самолет на Манту.

Отель «Континенталь» в Манте был выстроен из расщепленного бамбука и неструганных досок. В стене их номера Ли обнаружил несколько дырок от сучков и заткнул их бумагой.

— Нам же не хочется, чтобы нас депортировали с пятном на репутации, сказал он Аллертону. — Меня немного ломает, как ты знаешь, а от этого очень хооочется. Соседи могут заметить кое-что оч-чень интересное.

— Я хочу подать официальную жалобу на нарушение контракта, — ответил Аллертон. — Ты говорил — два раза в неделю.

— Говорил. Ну, контракт, разумеется, штука гибкая, можно сказать. Но ты прав. Дважды — так дважды, сир. Конечно, если у тебя в штанах зачешется в перерывах, не стесняйся — дай мне знать.

— Я тебе звякну.

Для Ли вода была в самый раз — он терпеть не мог холодной. Когда он погрузился, то даже не вздрогнул. Они поплавали около часа, затем сидели на берегу и смотрели на море. Аллертон мог так сидеть часами и ничего не делать. Он сказал:

— Вон тот пароход уже час разводит пары.

— Я пошел в город — посмотрю на местные bodegas и куплю бутылку конька, — сказал ему Ли.

Городок выглядел древним — улицы, вымощенные известняком, грязные салуны, набитые моряками и докерами. Чистильщик обуви спросил у Ли, не хочет ли он «славную девочку». Ли посмотрел на него и ответил по-английски:

— Нет, и тебя я тоже не хочу.

У торговца-турка он купил бутылку коньяка. В лавке имелось все: корабельные припасы, скобяные изделия, оружие, продовольствие, выпивка. Ли приценился к оружию: триста долларов за «винчестер» 30-30 — в Штатах они идут по семьдесят два. Турок сказал, что на оружие большая пошлина, потому и цена такая.

Обратно Ли пошел по пляжу. Все дома — из бамбуковой щепы с деревянными каркасами, четыре столба вкопаны прямо в землю. Простейшая конструкция: вбиваешь поглубже четыре сваи, а к ним гвоздями приколачиваешь дом. Все дома были футах в шести от земли. Улицы — из грязи. На домах сидели тысячи стервятников, они бродили по земле и клевали отходы. Ли пнул одного, и птица сорвалась с места, хлопая крыльями и негодующе вякая.

Ли прошел мимо бара — большого здания, выстроенного прямо на земле, — и решил зайти выпить. Бамбуковые стены тряслись от шума. Два жилистых человечка средних лет выплясывали друг против друга какое-то непристойное мамбо, беззубые улыбки раздирали их пергаментные лица. Подошел официант и улыбнулся Ли. У него тоже не было передних зубов. Ли сел на короткую деревянную скамью и заказал коньяк.

К нему приблизился мальчишка лет шестнадцати и сел рядом. Улыбнулся Ли открыто и дружелюбно. Ли улыбнулся в ответ и заказал refresco для мальчика. В благодарность за выпивку тот уронил руку Ли на бедро и сжал его. Зубы у мальчугана были неровные, их как-то перекосило на одну сторону, но он был, по крайней мере, молод. Ли задумчиво взглянул на него: расклада понять он не мог. Мальчишка его подначивает или просто дружелюбен? Он знал, что в Латинской Америке люди не стыдятся физического контакта. Мальчишки ходят везде, обнимая друг друга за шеи. Ли решил не рисковать. Он допил, пожал мальчишке руку и направился в гостиницу.

Аллертон по-прежнему сидел на веранде в плавках и желтой рубашке с коротким рукавом, трепетавшей на его тощем теле под струями вечернего ветерка. Ли сходил на кухню отеля и попросил льда, воды и стаканы. Аллертону он рассказал про турка, городок и мальчишку.

— Пошли врубимся в тот бар после ужина? — предложил он.

— Чтоб меня всего облапали местные мальчишки? — отозвался Аллертон. Благодарю покорно.

Ли рассмеялся. Он чувствовал себя на удивление хорошо. Антигистамин гасил тягу к джанку до смутного недомогания — он бы его и не замечал, если бы не знал, что это такое. Он посмотрел на бухту, красневшую под закатным солнцем. На рейде стояли лодки и яхты всех размеров. Ли захотелось купить яхту и плавать на ней вдоль побережья. Аллертону такая мысль понравилась.

— В Эквадоре мы можем затариться яхе, — сказал Ли. — Подумай только контроль за мыслями. Бери кого хочешь и перестраивай на свой вкус. Тебя что-то в ком-то раздражает, ты говоришь: «Яхе! Я хочу, чтобы эти номера стерлись из его мозга». Можно придумать, что и в тебе изменить, моя куколка. — Он посмотрел на Аллертона и облизнулся. — После нескольких поправок ты станешь намного приятнее. Ты и сейчас, конечно, приятный, но есть в тебе эти досадные выверты. В смысле, ты же всегда делаешь то, чего мне хочется.

— Так ты в самом деле думаешь, что в этом что-то есть? — спросил Аллертон.

— Русские явно так думают. Насколько я понимаю, яхе — эффективный наркотик правды. Для этого также используют мескалин. Пробовал когда-нибудь?

— Нет.

— Кошмарная дрянь. Мне было так плохо, что хотелось сдохнуть. Тошнит, а сблевать не получается. Одни изматывающие спазмы диафрагмы, или как она еще там называется. Наконец, мескалин подымается — плотный, как комок шерсти, всю дорогу плотный, все горло забивает. Мерзопакостное ощущение — хуже я в жизни ничего не терпел. Приход интересный, но едва ли стоит такого кумара. Лицо вокруг глаз все распухает, губы тоже, ты похож на индейца и чувствуешь себя индейцем — или как тебе кажется, индейцы себя чувствуют. Ну, первобытно, в общем. Краски более насыщенные, но все почему-то плоское и двумерное. И все похоже на этот кактус. И подо всем таится кошмар.

После того, как я закидывался им, у меня были кошмары — один за другим, только заснешь, как начинается. В одном сне я заболел бешенством и посмотрел в зеркало — у меня изменилось лицо, и я завыл. А в другом у меня была привычка к хлорофиллу. Я и еще пятеро хлорофилловых торчков сидим и ждем, чтобы замазаться. Мы уже все зеленые, а соскочить с нее нельзя. Один сеанс и зависаешь на всю жизнь. И мы превращаемся в растения. Ты знаешь что-нибудь о психиатрии? О шизофрении?

— Не много.

— В некоторых случаях шизофрении имеет место явление, известное под названием «автоматическое послушание». Я говорю: «Высунь язык», — и ты не можешь сдержаться и слушаешься. Что бы я ни сказал, что бы кто-нибудь ни сказал — ты должен это выполнять. Ясна картинка? Хорошенькая, правда — если ты тот, кто отдает приказы, а не тот, кто им автоматически подчиняется. Автоматическое послушание, синтетическая шизофрения, массовое производство по заказу. Вот какова мечта русских, да и Америка тут не сильно отстает. Бюрократы обеих стран хотят одного и того же: Контроля. Супер-эго, контролирующее агентство разбухло, как раковая опухоль и сошло с ума. Кстати, между шизофренией и телепатией есть связь. Шизики очень чувствительны к телепатии, но они всегда — только приемники. Врубаешься, какая связь?

— Но ты же не сможешь яхе распознать, если даже увидишь?

Ли задумался.

— Как ни мерзко это сознавать. Придется мне съездить еще раз в Кито, поговорить там с ботаником в Ботаническом институте.

— Ни за чем я больше в Кито не поеду, — сказал Аллертон.

— Я не прямо сейчас собираюсь. Мне нужно отдохнуть и окончательно скинуть с шеи эту китайскую заразу. Да и тебе не нужно будет ехать. Оставайся на берегу. Папа съездит сам и привезет всю информацию