Пик

— Судя по всему, у тебя неожиданно образовалось свободное место в пермите, — сказал Запа.

— И не одно, а целых два. Пару дней назад нас покинула одна дама; от удушья она едва могла говорить. Разумеется, в этом тоже виноват я, так как она тоже намерена со мной судиться.

Джош глянул на меня. Борода, которую он сбрил перед моим судом, отрастала.

— Ну, как дела?

— Отлично.

Джош перевел взгляд на Запу:

— Ну что, сумеет он зайти на гору? Запа пожал плечами.

Джош глянул на грузовик, рядом с которым стояли Сунджо, Йоги и Яш.

— У вас найдется место для Джорджа? Ему надо вниз. Запа кивнул:

— Но эти трое остаются здесь. Я имею в виду, если у тебя есть для них работа.

— Посмотрим, — сказал Джош без энтузиазма. — Нам пригодится помощь в базовом лагере, но поскольку у нас стало на двоих восходителей меньше, дополнительные высотные шерпы нам не нужны.

Джош внимательно осмотрел грузовик, повернулся к Запе:

— Места будет маловато. Вам придется взять с собой Джорджеву жену и все их снаряжение. Она лежит в палатке, ее тошнит, как в десятибалльный шторм. Как только доберетесь до Катманду, отправьте их немедленно в больницу.

— Места хватит, — сказал Запа, — ведь я тоже остаюсь с вами. По меньшей мере на несколько дней. Я поговорю с водителем, он без проблем доставит их в Катманду.

Запа пошел было к грузовику, но не успел сделать и пару шагов, как раздался скрежет тормозов — в лагерь подъехал незнакомый мне джип.

Джош выругался, сплюнул, сказал шепотом:

— Так, знакомьтесь, это капитан Шек*. Всем молчать, вести себя естественно. Говорить буду я.

Из джипа вылез высокого роста китаец в новенькой зеленой униформе. Маршевым шагом он направился к нам; лицо его не предвещало ничего хорошего.

— Документы!

* Тут автор несколько сгустил краски. В такой орфографии данная фамилия указывает на гонконгское происхождение носителя. Жителя де-факто свободного и богатого Гонконга в роли плохо говорящего по-английски (см. ниже) офицера оккупационной армии в нищем Тибете представить себе трудно.

— Добрый день, — улыбнулся ему Джош.

— Никто никуда не ходить! Я сначала смотреть документы!

— Разумеется, — сказал Джош.

Капитан Шек, однако, опоздал — Сунджо, Йоги и Яша уже и след простыл. (Фюьить!)

— Покажи капитану свой паспорт и визу, будь так добр, — сказал Джош.

Я вынул паспорт из рюкзака и отдал гостю. Капитан Шек тщательно изучил документы, некоторое время сравнивал мою фотографию и меня.

— Ты идти вверх?

— Это мой сын, — ответил Джош. — Он включен в мой пермит.

— Фамилия разный!

— У мальчика фамилия матери. Мы в разводе.

(Не время объяснять, что мама и папа никогда и не были женаты.)

Капитан вернул мне паспорт, приступил к изучению документов Запы и водителя. Закончив, он пристально оглядел каждого из нас и сказал:

— Мы вас всех следить! После чего залез в джип и уехал.

— Он не шутит, — сказал Джош. — Капитан Шек и его люди, как ты мог только что убедиться, говорят так сладко, чуть дыша, и глаз с нас не сводят...

Джош указал на холм неподалеку, на вершине которого стоял обшарпанный домишко.

— У них там подзорная труба, и ходят слухи, что с прибором ночного видения. Они прослушивают все радиопереговоры. Если кто-то скажет что-то не то, хоть намек на нарушение правил, — ему конец. За этот сезон Шек уже две экспедиции отправил вниз. Ваша первая задача — не попасться ему в пасть.

— И помните, он далеко не всегда ходит в форме! — добавила доктор Кригер. — Он нередко одевается альпинистом и шатается по лагерю, подслушивает, ищет возможности застать людей врасплох. Если я понадоблюсь, буду в медицинской палатке.

— Ну как тебе базовый лагерь? — спросил меня Джош. Ссора Джоша с клиентом и появление капитана Шека не позволили мне как следует оглядеться. Только сейчас я заметил, какой он огромный. Палатки — красные, синие, зеленые, желтые — стояли тут и там; казалось, от одного конца лагеря до другого километра два.

— Сколько тут народу?

— Человек триста пятьдесят, — ответил Джош. — И, может, еще с полсотни в лагерях повыше.

Судя по всему, большая часть народу сидела в палатках и грелась — снаружи не было почти никого. Я глянул на часы, в которые кроме альтиметра был встроен еще и термометр (а также много чего еще, Джош выбрал модель что надо) — четырнадцать градусов Цельсия. Анемометр на часах показывал ветер в семнадцать километров в час, а это означало комфорт на уровне минус шестнадцати градусов.

Джош окинул меня взглядом:

— Дышишь нормально? Были проблемы по пути сюда? Важные вопросы, ведь я лишь второй раз забирался так высоко в горы. Прошлым летом я почти зашел на пик Мак-Кинли на Аляске. До вершины оставалось чуть более полукилометра, когда наш гид повернул назад из-за плохой погоды.

— Последние два дня болела голова, — сказал я. — Но вроде проходит.

Джош кивнул в сторону Джорджа, тот вернулся к своей палатке и в ярости принялся паковать снаряжение.

— И моя головная боль тоже, — сказал он. — По крайней мере эта конкретная.

Джош посмотрел на грузовик. Откуда-то снова возникли Сунджо и братья, принялись помогать Запе разгружать машину.

— А это что за парнишка?

— Зовут Сунджо.

— Он с Запой?

— Ага.

— Любопытно, — сказал он. — Ты знал, что Запа собирается остаться в базовом лагере на несколько дней?

Я покачал головой:

— Как ты и говорил, Запа все больше молчит.

— Еще бы... Значит, он что-то замышляет.

— Например? Джош улыбнулся.

— Он нам скажет, когда сочтет нужным. Пойдем-ка лучше в штаб-квартиру «Жизни на пике». Познакомлю тебя с командой базового лагеря.

— «Жизнь на пике»?

— Ну, я, конечно, не в твою честь ее так назвал, — признался Джош, — но, наверное, надо считать, что в твою.

— Кого назвал? Ты о чем вообще?

— «Жизнь на пике» — так называется моя туристическая фирма. Я открыл ее год назад. И уже несколько раз пожалел, что в это ввязался.

Я пошел за ним к здоровенной оранжевой палатке с надписями «Жизнь на пике» по бокам. Заглавная буква «А» в предлоге «на» была выполнена в виде горы. Джош откинул полог и махнул мне рукой: мол, заходи.

Внутри сидело несколько человек, а остальное пространство занимало электронное оборудование. Никогда я еще не видел столько электроники в палатке на высоте пять с лишним километров (да ни в какой палатке, правду сказать): и тебе ноутбуки, и спутниковые телефоны, и рации, и факсы, и мониторы, и много чего еще.

Команда была занята: кто говорил по телефонам, кто слушал радио, кто что-то печатал, — и наше появление осталось незамеченным. На мой взгляд, альпинистов среди этих людей не было.

— Что это? — спросил я.

— Это то, что случается, когда ты стареешь и начинаешь беспокоиться о будущем, — сказал Джош и кивнул в сторону толстоватого невысокого человека, который говорил по спутниковому телефону. — Его зовут Тадеуш Боуэн, он мой бизнес-партнер. Остальные люди — наши сотрудники. Такой же офис работает в Чиангмае, а еще две группы сидят на К2 и Аннапурне.

— Ты, значит, одновременно рулишь тремя экспедициями?

Он улыбнулся:

— Понимаешь, какая штука. Почти все наши клиенты — любители, иные выше четырех километров никогда не забирались. Скажешь: они кретины, а я с ума сошел, да? Но я не один такой. Тут в базовом лагере еще с десяток компаний вроде моей, с такими же неподготовленными клиентами. И кое-кто из них ведет по четыре экспедиции одновременно. Дни, когда мы с твоей мамой жили в ржавом фургоне под Эль-Капитаном, ушли в прошлое, теперь другие времена.

В самом деле, когда папа говорил «клиенты», я думал, он имеет в виду опытных альпинистов, а не салаг.

— Ребята! — провозгласил Джош. — Знакомьтесь, это мой сын Пик.

Кто-то кивнул мне, кто-то улыбнулся, но никто даже не подумал оторваться от дела. К нам подошел только Тадеуш, и даже он лишь прикрыл рукой микрофон спутникового аппарата.

— Ну как, понравились Джорджу новости от доктора Кригер?

— Он был так им рад, что попытался вмазать мне по физиономии, — сказал Джош, — а потом пообещал подать на нас в суд.

Тадеуш тяжело вздохнул:

— Отлично. Пойду позвоню нашему адвокату, пусть готовится.

И Тадеуш вернулся на место, продолжив разговор по телефону.

Тут к Джошу подошла женщина с листком бумаги в руках:

— Вскоре здесь будет съемочная группа. А еще я наконец разыскала Холли и Анджело.

Знакомое имя, подумал я. Где я мог его слышать?

— И где же она? — спросил Джош.

— Со съемочной группой, — ответила сотрудница. — Говорят, прилетела на том же рейсе. Телевизионщики уже грозятся ее убить. Она прихватила с собой персонального повара и массажиста, а еще столько снаряги, что им пришлось брать напрокат второй грузовик.

— Я же ей сказал с собой никого не брать и ехать налегке, — сказал Джош.

— Станет она тебя слушать, как же, — сказала сотрудница. — А еще она пронюхала, что у тебя свободное место в пермите, и хочет идти наверх.

Джош выругался.

— Как она узнала?

— В горах сам знаешь какое эхо.

— Она здесь, чтобы работать на Пика, а не на себя.

— В каком смысле? — спросил я.

— Потом объясню, — сказал Джош, даже не повернувшись ко мне. — Так, мы можем ей позвонить по спутнику?

— Можем. Главное — не застать ее во время массажа, — ответила сотрудница, набирая номер.

Джош обратился ко мне:

— Мне нужно срочно разрулить эту проблему. Рядом с моей палаткой — такая синяя, поодаль — есть пустое место. Может, пойдешь поставишь рядом свою?

Сунджо помог мне оттащить снаряжение и поставить палатку. А потом мы пошли прогуляться по лагерю.

Вы, наверное, думаете, что базовый лагерь на Эвересте — одно из самых девственно чистых мест на земле? На деле же там нужно внимательно смотреть, как бы куда не вляпаться. Например, если идешь набрать снега, чтобы растопить на воду, ни в коем случае нельзя брать снег желтого цвета, потому что в минус двадцать пять, когда нужно сходить по делам, далеко от палатки никто не отходит. Иными словами, базовый лагерь при Эвересте — это замерзший гибрид помойки и сортира, которыми пользовались несколько десятилетий подряд. Везде валяется всякая дрянь, пустые контейнеры из-под еды, сломанное и брошенное снаряжение. Я читал, что периодически группы альпинистов и шерпы пытаются подчистить все это, но, судя по виду лагеря, их усилия не слишком сказываются на общей ситуации*. Ветер носит между палатками банки из-под сардин, пакеты из-под чипсов, молочные пакеты, туалетную бумагу и прочий мусор.

В лагере были альпинисты со всех концов света. Япония, Боливия, Мексика, Италия, Канада, Люксембург... Женские экспедиции, военные экспедиции, экспедиция, где не было никого младше пятидесяти. (На их палатке красовался знак: ГОРНЫЕ СТАРПЕРЫ. ЗДЕСЬ БУРЧАТ И ПОУЧАЮТ!!! ВЛЕЗАЙ НА СВОЙ СТРАХ И РИСК.)

* В последнее десятилетие очистные экспедиции работают каждый год, снося вниз тонны мусора. В основном эти работы затрагивают южный склон Эвереста, где базируется большинство экспедиций.

Коммерческие экспедиции было легко отличить от прочих по размеру палаток и по месту их установки — как правило, на лучших участках горы. Я насчитал одиннадцать таких мини-лагерей, и тут до меня наконец дошло, что Джош — пройдоха не хуже старика Запы.

Во всех этих палатках живут... конкуренты. Кто заведет дюжину клиентов на вершину, получит миллион долларов, а если у тебя одновременно идут люди и на другие восьмитысячники, то и несколько миллионов.

А теперь давайте подумаем за человека, который ничего про альпинизм не знает, но хочет зайти на Эверест и готов отслюнить за это сто штук (или несколько десятков, если речь идет не о вершине, а о лагерях пониже). Кому он отдаст свои деньги? Компании, клиенты которой в максимальном проценте случаев заходят наверх? Компании, у которой меньше всего погибших? Или компании, которая завела на вершину самой высокой горы мира самого юного альпиниста в истории, которого еще и зовут точно так же, как саму компанию? Тем более вы же знаете этого парня, он еще лазал на небоскребы в Нью-Йорке, это было во всех газетах!

Не думай про деньги. Я свою долю верну.

Съемочная группа вскоре будет.

Она здесь, чтобы работать на Пика, а не на себя.

И тут я вспомнил, где слышал имя Холли Анджело. Я его видел под одной из статей про Вулворт. Именно она добыла информацию, кто мой настоящий отец. Интересно, она это сама выяснила? Или Джош ей позвонил?

На сегодняшний день самый молодой человек, зашедший на вершину Эвереста, — пятнадцатилетняя Мин Кипа Шерпа* из Непала.

* Покорила Эверест в 2003 году.

Будь я всего лишь на год старше, я бы сейчас до сих пор сидел... Я замер как вкопанный.

— Что с тобой? — спросил Сунджо. — Что-то случилось?

— Ничего, все в порядке, — сказал я.

Стал бы Джош спасать меня из от тюрьмы, если бы мне уже исполнилось пятнадцать? Я так не думал. Значит, он меня использует? Скорее всего. Вопрос: а возражаю ли я? В данный момент я не был уверен. За последние недели папа уделил мне больше внимания, чем за всю мою предыдущую жизнь.

— Вот что. Пойду-ка я обратно, — сказал я.

— Я тоже, — сказал Сунджо. — Запа послал меня к повару — узнать, не пригожусь ли ему на кухне.

— Работа? — спросил я.

— Ну да, за стол и кров. — улыбнулся Сунджо. — Точнее, за стол и палатку. А там, глядишь, и что-нибудь еще нарисуется.

Стол и палатка — маловато для оплаты школы.

— Я могу поговорить с папой, — предложил я. — Кто знает, если я попрошу его, может, он наймет тебя за что-нибудь более существенное?

Сунджо покачал головой:

— Думаю, это лучше оставить на усмотрение Запы. Он взял меня на гору. Ему и решать.

Скальные Угри

ВМЕСТО ТОГО ЧТОБЫ СРАЗУ ПОЙТИ К ДЖОШУ и поговорить с ним по душам, я забрался к себе в палатку, залез в спальник и заснул.

Я знаю, вы только что сказали: АГА, СТРУСИЛ! Ну, может, вы и правы. Но что я мог ему сказать? «Нет, папа, я не дам тебе меня использовать!» Или еще лучше: «Я немедленно возвращаюсь в Нью-Йорк садиться на полтора года за решетку. Вот тебе, папаша! Ну что, съел?!»

И в любом случае перед разговором мне надо было поспать. На высоте пять с лишним километров быстро устаешь даже от простой ходьбы туда-сюда. Да и не надо было в итоге мне его искать, он сам меня нашел.

— Спишь? — спросил Джош.

— Не-а, — сказал я, хотя спал еще за миг до того, как он залез в палатку и застегнул вход на молнию.

— Как, успел немного посмотреть лагерь?

— Да, чуть-чуть. Как я погляжу, у тебя тут немало конкурентов.

— Заметил, значит? На следующий год их будет сильно меньше. Число людей, у кого есть деньги, время и желание мучиться на этой горе, не бесконечно. Нынешний год — последний для многих фирм.

— Включая и «Жизнь на пике»? Джош ухмыльнулся.

— Мама говорила, ты парень не промах, — сказал он. — Думаю, наблюдательность — это у тебя от нее.

Терпеть не могу, когда мне льстят.

— Хватит ломаться. Что у тебя проблемы, видно без очков. Насколько все плохо на самом деле, давай колись.

— Как сказал судья, на бумаге я преуспевающий бизнесмен. А на самом деле я в долгах по самые... карабины.

А вот юмор — другое дело. Я рассмеялся в ответ.

— Если в этом году у нас все пройдет хорошо, — продолжил Джош, — то в следующем мы сможем вернуть часть убытков. Все зависит от того, сколько людей мы сможем завести на вершину за следующие недели и сколько внимания этому уделит пресса.

— И поэтому я здесь, — сказал я.

Джош сделал лицо, какое бывает у проштрафившихся школьников.

— Ну, в частности, — сказал он. — Но не только.

Ага, щас. Поэтому и только поэтому, ищи дурака, подумал я. Можно пойти и ва-банк.

— Выкладывай начистоту. Если бы мне уже было пятнадцать, ты бы полетел в Нью-Йорк?

Он ответил не сразу.

— Едва ли. На мне висела группа ничего не умеющих людей, собравшихся на Эверест, когда мне позвонили.

Я бы обрадовался куда больше, если бы он приехал в Нью-Йорк спасать меня потому, что в беду попал я, а не он.

— Самым молодым американцам, которые зашли на Эверест, было по двадцать лет, — объяснил папа. — Так что даже если бы тебе было пятнадцать, это могло сработать. Но, сказать по правде, куда интереснее забросить на вершину четырнадцатилетнего, особенно в свете твоих приключений в Нью-Йорке.

В этом году на гору идут одна знаменитость за другой: пара рок-звезд, голливудский актер, футболист. На одной только северной стороне семь съемочных групп, а на южной — еще столько же, если не больше. Поэтому когда мы попытались заинтересовать прессу нашей экспедицией, никто даже разговаривать с нами не захотел. А без прессы нам крышка.

И тут — ты и твои приключения на небоскребе. Эта новость облетела весь мир. Я все знал еще до звонка твоей мамы. Люди в офисе в Чиангмае увидели это по телевизору, сразу поняли, о ком речь, и позвонили мне, спросили: может, я смогу чем-то помочь? Сначала я сказал, что шансов нет, но тут позвонила Тери. И мне пришло в голову: ха, ведь я могу одним махом решить и твою проблему, и свою.

— Ты сказал маме, куда мы собираемся?

— Да, прежде чем покинул Катманду.

— И что именно ты ей сказал?

— Я сказал, что возьму тебя в горы полазать, но не сказал куда.

— Когда она узнает, куда именно, будет жарко.

— Это еще как поглядеть. Она сама уже не лазает, но она из тех, кто понимает, что это такое. Поэтому-то она и отпускала тебя во все эти скалолазные лагеря. Она прекрасно знает, что я способен рискнуть своей жизнью, чтобы взойти на вершину, но что ничьей другой я никогда рисковать не стану, и особенно жизнью собственного сына.

— Она рассердится не поэтому. Ей не понравится, что ты не сказал ей все заранее, — сказал я.

— Твоя правда, но я не мог ей сказать. Вся история должна быть тайной, пока ты не вернешься обратно в базовый лагерь.

— А как же киношники?

— Они никому ничего не скажут. Мы им платим, они работают на нас.

— А почему об этом знает Холли Анджело?

Он сделал глубокий вдох, выдохнул. Палатка — внутри было холодно — наполнилась туманом.

— Тут не обошлось без шантажа, — сказал он. — Ну, фактически.

Как же все-таки она узнала? Наверное, у нее какие-то связи с доктором By.

— Но в любом случае, если бы ты не прошел медобследование на пять баллов, я бы тебя сюда не взял. Точка, без вариантов. Отправил бы тебя прямиком в Чиангмаи. И кстати, я в самом деле записал тебя в тамошнюю международную школу.

А Холли... ну что Холли? Она позвонила мне на прошлой неделе и сказала, что вот прямо щас напечатает репортаж о том, как ты лезешь на Эверест, если я не предоставлю ей эксклюзивные права на эту историю.

— А теперь она сама хочет лезть на гору, — сказал я.

— Ага, и похоже, мне придется согласиться и с этим. А иначе она станет посылать репортажи, как только окажется здесь.

— Хорошо, но почему мы должны держать все в секрете?

— Это всё китайцы, — сказал он. — На этой стороне горы нет лимита на возраст восходителей, но если китайцы узнают, что мы пытаемся завести на вершину четырнадцатилетнего, они запросто отзовут пермит. Они уже много лет подряд пытаются закинуть на гору тинейджеpa и не будут рады узнать, что какой-то америкашка их опередил*.

Джош горько усмехнулся.

— Политика, пресса, реклама, спонсоры, то да се... Куда катится скалолазный мир? Я передать тебе не могу, как скучаю по дням, когда мы с твоей мамой были просто Скальными Крысами и появлялись у горы с пакетом сухофруктов, парой бутылок воды и старой веревкой. Теперь мы Скальные Угри — извиваемся, как на сковородке. Тех времен уже не вернуть.

Тут холодный горный воздух разрезал чей-то отчаянно громкий визг:

— Джош!

— Добро пожаловать, Холли, — сказал Джош.

— Ты узнаёшь ее по голосу?

— Я его пятнадцать лет не слышал, но узнаю где угодно. Никто так не умеет визжать. Не голос, а скрежет ногтей по грифельной доске.

— Джош!

Нас обоих передернуло.

— Холли занималась журналистикой, еще когда мы с мамой лазали, писала про скалолазов. Пару раз написала про нас хорошие статьи. Сама тоже лазала, так сказать... — Джош покачал головой. — Смотреть на это без содрогания было нельзя.

— Джо-о-о-о-ош!

— Короче, вот что я предлагаю. Я завожу тебя наверх, но только в том случае, если буду абсолютно уверен, что ты останешься цел и здоров. Если сумеешь покорить гору, станешь знаменитостью...

* В действительности так и случилось: американец Джордан Роме-ро, без двух месяцев четырнадцати лет от роду, в итоге всех опередил, причем без необходимости тайных операций. Он покорил Эверест в 2010 году, побив рекорд Мин Кипы.

и поможешь папе прожить остаток его дней в комфорте. Я собираюсь продать бизнес через несколько лет и уйти на пенсию. Ну как, мы квиты? Я вовсе не был уверен, что хочу становиться знаменитостью, и уж точно я не был рад узнать подлинную причину, почему он взял меня на Эверест. Но зайти на вершину я еще как хотел!

— Окей, квиты, — сказал я. — Но никаких больше тайн, обманов и прочей ерунды. Я хочу знать, что происходит.

— Договорились.

Мы пожали друг другу руки.

— Джо-о-о-о-ош!

Джош расстегнул молнию и выглянул наружу.

— Пожалуй, надо нам пойти с ней поздороваться, а не то от ее криков сойдет лавина.

Вдох

ХОЛЛИ АНДЖЕЛО ПОХОДИЛА на рыжее огородное пугало, одетое в розовую пуховку.

Росту в ней было под два метра, ноги и руки болтались, как макаронины. Увидев Джоша, она ринулась к нему и заключила его в объятия с таким воплем, что из всех палаток в радиусе полукилометра повыскакивали люди.

Рядом с ней стояли несколько любопытных шерпов, трое операторов, личный повар и массажист. Последние двое дрожали. Если кто-нибудь не найдет им одежды потеплее, к утру они обратятся в сосульки.

Джош выкарабкался из Холлиных щупалец и в дальнейшем держался от нее на расстоянии вытянутой руки.

— Ты совершенно не изменилась, — сказал он, озарив ее своей фирменной улыбкой. (А в виду он имел, наверное: «Холли, ты совершенно не растеряла умение сидеть у всех в печенках».)

Карие глаза коршуна ищут следующую жертву. Ей оказался я.

— Пи-и-и-и-и-и-и-ик!

Хорошо, что на этот раз ее визг был прерван приступом кашля, который заодно не дал ей меня обнять, так как она повалилась в снег. Если вы думаете, что повар или массажист помогли ей подняться, то вы ошибаетесь — они как стояли, дрожа, так и стояли.

— Не нравится мне этот кашель, — сказал Джош, дождавшись, пока Холли встанет.

— Да ладно... вдох... ерунда. Сам зна... вдох... ешь, высокогорье... вдох... сухой воздух... вдох...

— Доктор Кригер тебя посмотрит.

Джош все так же улыбался, но мне показалось, что улыбка стала более искренней. Джош не имел ни малейшего желания заводить Холли Анджело выше, чем абсолютно необходимо, и, судя по ее текущему состоянию, далеко ей подняться не удастся.

Холли представила меня и Джоша съемочной группе. Операторов звали Джей-Эр, Уилл и Джек. Выглядят подтянуто. Джош поблагодарил их за работу.

— Что ты, мы сами чрезвычайно рады возможности оказаться здесь, — сказал Джей-Эр, затем добавил шепотом: — Джош, не в службу, а в дружбу — найди нам местечко подальше от Холли, чем дальше, тем лучше.

— Не вопрос, — ответил Джош.

Тем временем Холли уже отправила шерпов ставить ее розовую палатку, по размеру не уступающую Джошевои штаб-квартире.

Джош с ужасом отметил, что место для розового монстра было выбрано аккурат рядом с его собственной палаткой (и моей), но промолчал. Обернувшись к Джей-Эру, он указал на пустое место метрах в тридцати поодаль:

— Вам туда, ничего лучше предложить не могу.

— Отлично, пойдет, — сказал Джей-Эр и отправился туда с напарниками и снаряжением.

Джош потер виски.

— Наверное, ты это и сам понимаешь, но хочу привлечь твое внимание: будь очень осторожен с Холли. Она журналист, а это хуже, чем следователь, так что все, что ты скажешь, будет использовано против тебя. Помни: в первую очередь ее интересуют собственные слава и карьера, тебя она в целом видала в гробу, в ее глазах ты лишь средство.

— А операторы? — спросил я.

— За них не беспокойся. Все права на видеоматериалы принадлежат нам. Даже если ты напортачишь, мы сможем смонтировать все в лучшем виде, ты будешь звездой. — Джош улыбнулся. — Шучу. Ладно, пошли в столовую, познакомлю тебя с другими альпинистами. Тут только одно нужно иметь в виду: они знают, что ты мой сын, но они не знают, что мы планируем завести тебя наверх.

— Почему?

— Потому что они за попытку восхождения заплатили почти по сто тысяч каждый. По сути дела, мы за их деньги ведем тебя на вершину. Кто знает, может, они будут недовольны.

— И что я должен им говорить?

— Что ты приехал ко мне в гости попробовать свои силы, думаешь зайти в Четвертый, от силы Пятый лагерь. — Джош глянул в сторону Холли. — Кстати, нужно и ее оповестить, так как иначе она не будет держать язык за зубами. Иди в столовую и жди меня, я скоро буду.

Джош вздохнул, натянул на лицо фирменную улыбку и пошел к Холли, которая командовала шерпами. Те в основном ее игнорировали.

СТОЛОВАЯ была ничуть не меньше штаба, но людей в ней было куда больше. А еще там было очень дымно — и от керосиновых ламп, и от плиток, и от сигарет. Из клиентов не курил никто; шерпы же, напротив, без курева обходиться не могли — у каждого изо рта торчала сигарета.

Сунджо раздавал лапшу. Я подошел, сказал «привет».

— Ну как дела?

— Что там был за волчий вой снаружи? — спросил Сунджо.

— Журналистка.

— Сломала ногу?

— Еще нет.

Я окинул столовую взглядом, Запы не было.

— А где Запа? Сунджо пожал плечами.

Подошел какой-то альпинист, протянул Сунджо тарелку. Тот положил туда порцию лапши и улыбнулся от уха до уха. Альпинист с подозрением понюхал еду, что-то буркнул и удалился.

— Ну как тебе остальные? — спросил Сунджо.

— Ну, тот, что только что брал еду, мне не понравился, — сказал я.

Я еще раз оглядел палатку, посчитал людей. Семь женщин, шестнадцать мужчин (включая бурчалу). Я знал, что на вершину собираются десятеро, и попробовал угадать кто. Это было не так-то просто. С одной стороны, у того, кто в лучшей форме, больше шансов. Однако ключевой момент — это прохождение зоны смерти, а в ней ничто не играет такой роли, как снабжение органов кислородом. У кого организм лучше умеет это делать, по форме мышц не определишь. И самый важный, быть может, фактор — это удача; ей покамест не научился управлять ни один альпинист, в какой бы физической форме он ни был. Большинству людей в палатке было лет по тридцать-сорок; на мой взгляд, в нужной форме для попытки восхождения были от силы пять-шесть человек. Я был вынужден согласиться — Джош не зря беспокоится за успешность нынешнего сезона.

Сунджо я сказал: мол, как странно, что шерпы курят.

— А-а. Дело в том, что почти все они думают, что погибнут на горе, — ответил он. — Так почему бы покамест не понаслаждаться жизнью?

— Но ведь привычка курить мешает им лезть наверх!

— Еще как мешает, но только в тот момент, когда кончается курево, — ответил Сунджо. — Запа об этом позаботился, прихватил с собой пару ящиков сигарет на продажу.

Я знал, что монахам запрещено не только курить, но и употреблять алкоголь и другие подобные вещества. Видимо, этот запрет не распространяется на их продажу.

— А что тут такого? — сказал Сунджо. — Запа же раздаст прибыль тибетским монахам. Они нищие, как церковные крысы. Ты видел по дороге, китайцы их не очень жалуют.

— Ага, вот еще одна причина, — сказал я.

— Чего?

— Ничего, — сказал я. — Надо мне, наверное, пообщаться с народом.

— Хочешь лапши? Отличная лапша, кстати.

— Еще бы!

Лапша и в самом деле была отличная.

Я вообще-то не большой мастак «общаться с народом». Рольфа я доводил этим до белого каления, так как он — лучший в мире по этой части. Я не раз видел, как Рольф подходит к совершенно незнакомому человеку и спрашивает, сколько времени (хотя у него на руке собственные отличные часы), только чтобы завязать разговор. Думаю, однако, что этих товарищей не разговорил бы и Рольф.

Они провели в базовом лагере уже пару недель и поделились на группы. Я такое уже не раз видел. У нас в школе год заканчивается позже других, так что в скалолаз-ные лагеря я приезжал, когда все уже нашли себе удобных партнеров. Мне таким образом доставались в пару школьники, которые по скалам никогда не лазали, — так что я каждый раз надеялся только на то, что мне повезет и в пару меня, никому не нужного, возьмет руководитель лагеря, опытный скалолаз-инструктор.

Винсент говорил мне, что хорошие писатели откровенно плохо умеют «общаться с народом». У них куда лучше получается подслушивать, или, как он это называет, собирать зерно для литературной мельницы.

И поскольку на меня никто и не думал обращать внимания, я отправился собирать зерно...

- ДА МЫ УЖЕ ДАВНО МОГЛИ быть в ПБЛ!

(ПБЛ — это Передовой базовый лагерь, следующий по высоте постоянный лагерь на северном склоне Эвереста.)

— Так бы оно и было, если бы Джош не бросил нас ради своего так называемого сына.

(Так называемый сын стоял в полутора метрах от этой парочки.)

— Я и не знал, что у него есть сын.

— Я тоже. А я, знаешь ли, прочел буквально все, что только мог о нем найти, прежде чем согласиться отдать ему накопленное за всю жизнь.

— Я так понимаю, мы тут застряли потому, что он ждет съемочную группу и журналиста из Нью-Йорка.

— Они как раз сегодня приехали. Ну, понятно, нет кина — нет славы. В пиаре Джош понимает.

— ЭТА ЕГО ДОКТОР ЛИЯ КРИГЕР — хуже Маргарет Тэтчер, выкована из нержавеющей стали.

— Ага, чистой воды наци, на мой взгляд. Я прямо скажу: она сюда приехала ставить на нас эксперименты, а не лечить.

— Бедняга Джордж. Думаешь, у него в самом деле плохо с сердцем?

— Откуда мне знать, но, говорят, Джорджева умоляла эту тетку Кригер найти у него хоть что-нибудь. Она не хотела отпускать его на гору — да и деньги-то ее, а не его. Пока Джордж на ней не женился, у него гроша за душей не было.

— Я ТУТ СХОДИЛ В ЛАГЕРЬ Уильяма Блейда. Увидеть его я не увидел, но, видимо, подобрался близко, так как на меня выскочил телохранитель.

— Думаешь, он добьется успеха?

— Он его уже добился, ты чего?!

— Да ты не понял. Я про взойти на вершину.

— Ну, думаю, если сам не сумеет, его занесут туда эти гориллы-телохранители.

(Уильям Блейд был знаменитость, я видел почти все фильмы, где он играл. На мой взгляд, актер что надо.)

— Говорят, в ПБЛ у троих отек легких. Завтра спускаются к нам.

— Ха, им повезло больше, чем парню, который вчера отдал концы на южном склоне. Вышел из палатки ночью по делам — в тапочках. Кретин! Поскользнулся, проехал метров двести по склону и улетел в трещину. Глубоченную притом; шерпы говорят, он до сих пор падает.

— А что же он кошки не надел?

~ Или ледоруб взял, зарубился бы.

(ЗАРУБИЛСЯ — ЭТО НЕ ЗНАЧИТ покончил с собой, вовсе нет. Это едва ли не первый прием, которому тебя учат, когда идешь в снежные горы. Если ты поскользнулся на ледяном склоне, где не за что ухватиться, надо уметь затормозить и остановиться — или с помощью кошек на ботинках, или вонзив — зарубив — в склон ледоруб. После чего остается висеть и ждать, пока тебя спасут. Пролет по крутому склону всегда кончается плохо: или в дерево влетишь, или в стену, или упадешь в пропасть. «Можно вопить от ужаса, конечно, — говорил мне один инструктор, — только это совершенно не помогает затормозить. Хочешь жить — умей не падать». Зарубаться я умел, прямо скажем, не слишком хорошо. От новостей про человека, который погиб, просто выйдя пописать, у меня все внутри похолодело.)

- ДЖОШ ТАКОЙ КРАСАВЧИК! Как ты думаешь, что будет, если я заберусь к нему в палатку ночью?

— Хм-м-м-м, не думаю, что эта услуга включена в стоимость пермита.

— Если ждать, пока мы не зайдем километров на семь, ничего не будет. Там, я тебе обещаю, склеятся не только легкие...

Я БЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ УЗНАЛ, что склеивается у женщин на высоте семи километров, но тут мой сбор урожая прервало появление в честной компании Холли Анджело.

— Всем категорический привет!., вдох... Меня зовут Холли Анджело. Я журналист из Нью-Йорка, и вместе с вами я... вдох... отправлюсь на вершину мира!

Холли не общалась с народом — она оглашала указы. У нее все время перехватывало дыхание — а с ее появлением дыхание перехватило и у всех, кто был в палатке, но вовсе не из-за низкой плотности воздуха. Хотя, конечно, ощущение было такое, будто, когда она зашла, из палатки магическим образом высосало весь кислород.

Все как один замолчали.

Кто-то от неожиданности даже тарелку уронил.

Соседний со мной шерп едва не проглотил зажженную сигарету, а затем срочно выбежал наружу вместе с шестью другими. Я как раз собирался последовать их примеру, но не успел — в мою парку впились выкрашенные в ядовито-красный цвет когти.

— И куда... вдох... скажи на милость... вдох... ты собрался, голубчик?

Холли повернула меня лицом к себе. Однако и силушка в этих руках!

— Э-э-э-э...

— Мне надо с тобой поговорить.

— Э-э-э-э-э... валяйте.

— Так... вдох... Я видела твою вшивую... вдох... палатку. Думаю, тебе будет... вдох... куда удобнее.. .вдох... в моей.

Меня едва не стошнило от одной мысли.

— У меня... вдох... полно места... вдох... и лишняя койка...

Ни один альпинист не стал бы брать в базовый лагерь койку, а у нее, видите ли, запасная есть!

— ...Да и еда у меня... вдох... получше этой баланды. Пьер как раз что-то новенькое творит сейчас там... вдох...А Ральф поставил массажный стол. Тебе может пригодиться.

— Э-э-э-э-э-э-э-э...

— Твой папа сказал... вдох... тебе решать. Вот спасибо, папа!

Холли хотела что-то сказать, но закашлялась.

Я решил было сбежать, пока она уселась на корточки.

Вот сейчас она выпрямится, а старина Пик как выскользнет из ее объятий, только его и видели. Фьюить! А потом я вспомнил, что говорил Джош: все, что ты скажешь, будет использовано против тебя, будь очень осторожен. И тут до меня дошло, что речь идет не только о моих словах, но и о поступках. И в самом деле, как-то невежливо убегать, когда твой собеседник согнулся пополам от кашля.

— Нам много о чем надо поговорить, — сказала Холли, откашлявшись; на некоторое время дыхание у нее перехватывать перестало. — Мы с твоей мамой знакомы сто лет, старинные подруги.

Если бы это была правда, я бы раньше вспомнил, кто Холли такая, да и узнал бы ее по подписи в той статье.

— Она никогда не простит мне, если я не буду оберегать тебя тут.

— Спасибо большое за предложение, — сказал я, пытаясь натянуть на лицо свой вариант фирменной улыбки Джоша (думаю, получилась у меня скорее гримаса), — но, пожалуй, я останусь жить у себя в палатке, как-то привычнее.

В ответ Холли изобразила на лице нечто вроде «если бы я была тигром, откусила бы тебе голову». А мне плевать. К ней в палатку я не перееду ни за какие коврижки.

— Как знаешь. Но я настаиваю, чтобы мы вместе обедали, — сказала она тоном, не терпящим возражений.

Я как раз заметил, что лапша у меня в тарелке остыла и даже замерзла. С точки зрения Холли — не лучшая кулинарная картина.

— Это вариант, — сказал я. — Не каждый день, разумеется, но раз-другой — почему бы и нет.

Ее тигриная гримаса стала еще злее. Я ожидал продолжения разговора и какой-то уже откровенной гадости, но тут в палатку вошел Джош, и я был спасен.

— Так, народ, слушай меня внимательно, — сказал Джош. — Завтра мы отправляемся наверх, в ПБЛ.

Бурные, продолжительные аплодисменты, крики «Да здравствует председатель Мао!», переходящие в овацию.

— На то, чтобы зайти туда, при хорошей погоде у нас уйдет три дня и две ночи. Две ночи мы проведем в ПБЛ, затем вернемся сюда. Да вы сами знаете, как это все устроено.

— Лезь как можно выше, ночуй как можно ниже, — хором огласила вся палатка.

— Сегодня вечером Лия осмотрит каждого из вас, замерит показатели по крови и всему остальному, а потом повторит процедуру в ПБЛ, чтобы понять, как вы себя чувствуете при наборе высоты.

Кое-кто понимающе закивал, но массового энтузиазма эта новость не вызвала.

— Лия ждет вас в медицинской палатке. — Джош показал всем листок бумаги и прикрепил его к стойке посреди столовой. — Каждому назначено свое время, вот на этом листке. Опоздавшие наверх не идут!

— Хайль Гитлер, — пробурчал кто-то поодаль.

Джош услышал и со значением посмотрел на шутника. Тот зарделся. И правильно сделал: если руководитель решит, что этот человек наверх не идет, то он никуда и не пойдет. С командиром лучше не ссориться.

— А как же пуджа? — спросил кто-то.

Пуджа — так называется традиционная буддийская церемония, ритуал, который каждая (ну, почти каждая) группа совершает перед восхождением.

— Мы еще дважды будем подниматься в ПБЛ в течение следующих нескольких недель, — сказал Джош. — Пуджу для нашей группы устроим перед последним подъемом. А завтра я хочу, чтобы мы ушли пораньше.

Судя по выражению лиц пары шерпов, им не понравилась мысль отправляться наверх без пуджи.

— Еды брать с собой только на неделю, — продолжил Джош. — Путь наверх будет непростой, ни к чему вам тащить с собой больше, чем необходимо. Все свободны.

Альпинисты собрались вокруг листка от доктора Кригер, а Джош подошел ко мне и Холли.

— Вы двое остаетесь тут, — сказал он. — А с вами Джей-Эр, Джек и Уилл. Вы еще недостаточно акклиматизировались, вам рано идти наверх.

— А почему ты не можешь подождать еще пару дней? — спросила Холли. — Мы тогда... вдох... сможем пойти наверх все вместе.

Я согласно закивал: мол, хороший вопрос. На самом деле я просто не хотел неделю торчать один в лагере на пару с Холли.

Джош оглянулся и прошептал:

— Сам-то я с удовольствием бы вас подождал, но вот в чем штука: эти люди тут уже несколько недель сидят. Если я не отпущу их наверх немедленно, они устроят бунт. Плюс треть этой братии и заплатила-то только за поход до ПБЛ. Когда мы вернемся, эти люди отправятся обратно в Катманду, и нам сразу станет легче дышать. А вас я подниму в ПБЛ сразу, как только спущусь обратно. Не могу задерживать клиентов из-за опоздавших.

Опоздавшие

ЖИЗНЬ В ЛАГЕРЕ БЕЗ ДЖОША оказалась совсем не так плоха, как я ожидал, хотя Запа ежедневно спускал с нас с Сунджо по семь шкур.

Наутро, перед тем как Джош отправился с группой наверх, Запа воткнул в снег флагшток и сказал нам собрать камней и насыпать вокруг него кучу не ниже двух метров высотой — для пуджи. Потом мы поставили вокруг кучи другие флагштоки, пониже, а между ними натянули веревки с флагами — так принято у буддистов. Флаги были пяти цветов: красного, зеленого, желтого, голубого и белого, — и символизировали они, соответственно, буддийские стихии: огонь, дерево, землю, воду и железо. На флагах обычно пишут разные молитвы, и считается, что, когда флаги трепещут на ветру, молитвы вылетают из них в воздух и задабривают духов.

Когда мы закончили, Джош сказал нам собрать снаряжение из всех палаток нашей группы и прислонить его к куче камней — так на него, по буддийской традиции, переходит благословение от церемонии.

Церемонию Запа провел вечером; вокруг собрались немецкая и итальянская экспедиции, собиравшиеся наверх на следующий день. Виртуально присутствовала и наша группа — Запа сказал, что можно благословлять и тех, кого на церемонии нет, хотя это не совсем правильно. Он прочел несколько буддийских молитв и испросил у горы позволения взойти на нее — проделав все это несколько раз, на немецком, английском и итальянском языках, что произвело на всех большое впечатление.

Церемония заняла ни много ни мало три часа, и под самый конец на главный флагшток присела большая черная птица. Запа сказал, что это важное знамение.

— А что это за птица? — спросил я, когда мы возвращались в лагерь; походила она на ворона.

Сунджо пожал плечами.

ОКАЗАЛОСЬ, что, хотя Холли Анджело и поставила палатку прямо рядом с моей, прятаться от нее было проще простого.

Во-первых, она никогда не вылезала из палатки раньше десяти; я же вставал в семь. В лагере было полно народу, и затеряться меж палаток мне не стоило никакого труда. Холли, напротив, было отовсюду хорошо видно — рост под два метра и плюс ее одежда, яркие кислотные цвета. Я мог ее заметить за километр и сразу спрятаться.

На четвертый день после того, как Джош ушел наверх, она таки поймала меня и увела на обед. Это я сам был виноват — решил сначала зайти в палатку и оставить ледоруб (Запа учил нас с Сунджо зарубаться), а там меня как раз ждала Холли.

Еда у нее в самом деле была получше, чем в общей столовой, но зато настроение у всех — мрачное. Ральф сидел на своем массажном столике с самой кислой миной, словно ждал клиентов, которые, как он точно знал, никогда не придут.

Повар Пьер смотрел за каждым куском, который я отправлял в рот, и все время ругал ужасные условия для кулинарии на высоте пять с половиной километров.

И это мы еще забыли про Холли... У меня снова заболела голова, но вовсе не от высотной болезни. Внутри палатки ее голосок звучал так, словно тебе пилят череп бензопилой. Плюс у нее перестало перехватывать дыхание — а жаль, мои уши так любили эти паузы...

Я думал, она будет брать интервью у меня, на деле же она брала его у себя, вслух, а я был зрителем. Безостановочный монолог длился часа два, и она успела пересказать мне всю свою скучнейшую жизнь во всех подробностях, за каждый календарный год. Пока ей не исполнилось восемнадцать, я смотрел в потолок, но даже после этого рассказ не стал интереснее.

Она была трижды замужем, ее текущий муж жил в Риме, и она редко его видела. У нее богатые родители, и ей никогда не нужно было зарабатывать себе на жизнь. Она стала журналистом против воли отца, ибо чувствовала, что ее призвание, нет, моральный долг — говорить людям правду. (Ага, в статье, что она написала про меня и мою семью, целый ряд вещей решительно не соответствовал действительности.) Насчет обилия ее скалолазных успехов я тоже сильно сомневаюсь, потому что едва я спросил ее, на какие горы она заходила, то получил короткий ответ: «Ну, все самые важные», — и Холли быстро сменила тему, спросив меня, снятся ли мне сны.

-Да.

— О, отлично, сейчас я расскажу тебе, что мне приснилось прошлой ночью.

Терпеть не могу, когда люди пересказывают мне сны. К счастью, от пересказа меня спас Уильям Блейд и его три телохранителя ростом с йети, неожиданно появившиеся в Холлиной палатке.

В кино Уильяма Блейда расстреливали, резали ножами, морили голодом и пытали — но сегодня он выглядел еще ужаснее, чем на экране в самых страшных сценах.

— У босса что-то не так со спиной, — объяснил один из телохранителей. — Мы хотели узнать, не может ли ваш массажист ему помочь.

— Разумеется! —сказала Холли, отодвигая в сторону все, что мешало (включая меня).

Ральф улыбнулся — кажется, впервые с прибытия на гору — и с радостью принялся выкладывать на стол мази и напоказ разминать мышцы на руках (при этом на культуриста он был совсем не похож).

Я улучил момент выскользнуть из палатки, когда телохранители наконец раздели Блейда и водрузили его на стол, где он принялся орать на всех так, как будто именно мы были виноваты в его проблемах со спиной.

Шансов увидеть результаты терапии с утра у меня не было (Запа отправил меня и Сунджо лазать по сложному ледопаду вблизи лагеря), но, когда мы вернулись к обеду, нам все пересказали.

Оказалось, Ральф таки сумел вправить киногерою его киногеройскую спину, и Блейд тут же предложил перейти к нему, пообещав платить вдвое от того, что платила Холли, если только он сразу же переедет в его лагерь. Ральф был так рад, что собрался едва не за пять минут. Увидев это, Пьер упал на колени и стал умолять Блейда взять к себе и его, на что киноактер немедленно же и согласился. За какие-то полчаса Холли осталась абсолютно одна в своей гигантской розовой палатке, и ей оставалось только верещать от злости.

В лагере сразу же устроили тотализатор: уедет Холли с горы или нет. Все ставили, что уедет, и только Запа ставил, что останется. Денег от продажи сигарет у него оказалось достаточно, чтобы повторить ставки всех участников.

Холли выбралась из палатки лишь несколько часов спустя. Оказалось, она вовсе не намерена возвращаться в свой истсайдский пентхаус.

Мы сидели в столовой, ждали новостей от Джоша и группы в ПБЛ. Они должны были утром того дня выдвинуться вниз в базовый лагерь, но им помешала пурга. По радио успели передать, что кое у кого наверху начался отек легких, но с началом пурги связь сильно испортилась, так что мы не поняли ни у скольких людей проблемы, ни насколько они серьезные. Штука была в том, что, если группа не спустится вниз в течение завтрашнего дня, ситуация станет критической, ведь припасов они взяли с собой лишь на две ночи в ПБЛ.

Пара шерпов вызвалась поднять в ПБЛ провиант.

— Сегодня уже не получится, — сказал Запа. — Только завтра утром. Пурга, которая накрыла ПБЛ, скоро спустится к нам.

И шерпы, и небольшая группа других альпинистов стали спорить с Запой: мол, откуда он знает, — как вдруг в палатку маршевым шагом вошла Холли.

— Что бы там ни было, я иду на вершину, — объявила она тоном, не терпящим возражений; затем, не меняясь в лице, потребовала себе еды.

У всех отвисла челюсть, и только Запа улыбался до ушей. А почему ему не улыбаться? Он только что выиграл целую кастрюлю денег — поскольку тотализатор вел повар, ставки хранились в рисоварке объемом литров в сорок. Пока ждали Холли, рисоварка наполнилась рупиями выше краев.

Сунджо сказал мне: если Запа выиграет, отдаст деньги тибетским монахам.

Монахам, однако, придется немного подождать. Я тогда этого еще не знал, но, как и Холли, Запа совершенно не собирался домой.

— А вот и снег, кстати, — неожиданно сказал один из шерпов.

— Не может быть, — сказал я.

Еще минут двадцать назад я был в палатке и, пока дошел до столовой, не заметил в небе ни облачка.

Повар откинул полог столовой — и теперь челюсть отвисла уже у всех. Весь лагерь был покрыт снегом. Я даже не знал, как в таких сугробах найду свою палатку.

Мешок Гамова

Я СУМЕЛ ДОБРАТЬСЯ ТОЛЬКО до штабной платки, дальше путь был закрыт. Пурга навалила в базовом лагере полтора метра снега. В ПБЛ все было куда хуже.

Джош сумел прорваться к нам по радио единожды за ночь. Слышно было плохо; кажется, он сказал, что наверху стабильно дует под 120 км/ч, а порывы под 160. Вся команда сидит по палаткам, но Джош не знает, кто как себя чувствует, так как ни до кого невозможно дойти из-за пурги.

Как рассвело, Джош откопался и снова вышел на связь:

— База, все целы, все на месте, два отека легких, у Френсиса и Билла.

(Френсис был тот самый, который бурчал по поводу лапши.)

— У Френсиса случай тяжелый, у Билла — средней тяжести. Как погода внизу?

— У нас чисто, — ответил радист по имени Спарки, — я только что проверял карты, до вечера ничего не ожидаем.

— А что вечером?

— К семи вечера плюс-минус несколько часов ожидаем пургу.

Джош горько усмехнулся, закашлялся, затем продолжил:

— Про погодное окно понял, принято. Я отправляю всех вниз, как только удостоверюсь, что ни у кого нет проблем с обезвоживанием. Биллу выдали лишний кислород, ему уже лучше. Думаю, он сможет спуститься сам. Мы с Лией пойдем вслед за ним с Френсисом и шерпами. Поможем Биллу, если потребуется, а Френсиса попробуем положить в мешок Гамова.

Мешок Гамова — фактически портативная барокамера, герметичный спальный мешок. Назван он в честь изобретателя, Игоря Гамова, и спас немало альпинистов от смерти от отека легких. Отек легких начинается из-за того, что на большой высоте низкая плотность воздуха (и, соответственно, ниже содержание кислорода), и спастись можно, лишь спустившись пониже, где кислорода больше; но спуститься быстро часто не получается, и в таких случаях больного кладут в мешок Гамова и просто накачивают туда воздух, как в воздушный шар. Давление внутри мешка поднимается, и больной чувствует себя, как будто он уже не на горе, а на уровне моря (ну, почти). Если все идет хорошо, пострадавший снова может дышать. Если, конечно, все идет хорошо...

— Понятно, будем ждать первых из группы часов через восемь, — сказал Спарки. — Спускайтесь осторожно, повышенная лавиноопасность.

— Докладывайте нам регулярно о погоде.

— Понял, понял.

Я ОТКОПАЛ СВОЮ ПАЛАТКУ, затем по просьбе Запы отправился с Сунджо откапывать палатку Холли. Это заняло у нас несколько часов. Помогать она не стала, зато поила нас горячим чаем с печеньем.

После полудня в лагерь начали возвращаться члены нашей группы. Выглядели они как зомби из фильма «Ночь живых мертвецов». Каждому потребовалось не меньше трех кружек горячего сладкого чаю, прежде чем они смогли связать два слова.

— О, это был сущий кошмар... Снегопад начался за триста метров до ПБЛ. Валило так, что нам пришлось всем связаться веревкой, иначе бы мы все потерялись.

— Ни черта не было видно дальше ресниц! И это еще были цветочки, потому что вскоре снег повалил по-настоящему.

— Минус двадцать два в ПБЛ, это без учета ледяного ветра. Пока ставили палатки, чуть заживо не замерзли.

Один из вернувшихся снял рукавицу с правой руки — три пальца совершенно белые, в кровавых мозолях.

— Кригер говорит, эти пальцы у меня останутся, а вот мизинец на левой ноге отвалится через неделю. Ну да и черт с ним, он никогда мне не нравился, — горько рассмеялся он. — Могу показать, если сблевать не боитесь.

— Пурга, как уже говорили, это были еще цветочки, — добавил другой альпинист, ковбой из Техаса. — Незабудочки голубенькие пурга эта. Это мы потом поняли, в два часа ночи, когда нас накрыло лавиной. Вот это уже были ягодки. Звук такой, словно по тебе пробежало стадо бизонов. Семь палаток как корова языком слизнула. Слава богу, мы никого не потеряли, но пришлось всем помещаться в оставшихся; набились, как сельди в бочке.

— А там и еда закончилась, — сказал человек с отмороженными пальцами. — Джош-то сказал нам взять еды только на две ночи. Сегодня утром не осталось ни крошки. Нам повезло, что развиднелось. Еще пара дней — и мы просто умерли бы с голоду.

— Это ты прав, приятель, — согласился техасец. — Я, когда сегодня вылез из палатки, все думал, не пойти ли и не зарезать пару тех яков. Надо было, видать, эту чертову пуджу таки сделать перед подъемом.

— А где Джош? — спросил я.

— Он с Кригер все еще тащат Френсиса, — ответил техасец, растягивая слова. — Они поздно вышли, как говорят. Оказалось, у Френсиса клаустрофобия. Это они должны были раньше догадаться — он же спит, высунув голову из палатки. Он чуть концы не отдал от ужаса, когда они его запихнули в мешок. Единственное, что его спасло, — это потеря сознания.

Вы подумаете: не слишком человеколюбивый разговор. И будете правы. Снаружи минус десять, в палатке чуть потеплее, но не слишком. Все насмерть устали, едва дышат, замерзли, голодны, у кого-то в буквальном смысле отваливаются пальцы — тут не до сочувствия другим альпинистам.

Тут пришел Запа и махнул мне с Сунджо. Нам было пора собираться — мы отправлялись наверх, на помощь Джошу и Лии.

С НАМИ ПОШЛИ ДЖЕЙ-ЭР, УИЛЛ И ДЖЕК. Последние дни Запа учил нас лазать, а они все это дело снимали. Я так и не понял: они идут с нами, чтобы помочь или чтобы снять, как выглядит мешок Гамова в действии.

Я как-то не думал, что триста метров разницы в высоте так сильно сказываются на самочувствии, но оказалось, на той высоте даже тридцать метров это о-го-го. А тут нам пришлось прокладывать тропу через сугробы. Я останавливался каждые двадцать шагов, дыша через рот — так было трудно. На сегодняшний день перспектива зайти на вершину Эвереста, что в трех километрах от меня по вертикали, казалась не более реальной, чем слетать на Юпитер в мешке Гамова. Я был рад только тому, что и Сунджо, и операторам было так же плохо, как и мне.

И только Запе было все нипочем. Он уходил вперед, останавливался и наблюдал за нашими мучениями; когда между нами оставалось метров пятьдесят, он снова поворачивался и уходил вперед, вверх по леднику Ронгбук, словно горный козел.

День клонился к вечеру. Не пахло ни Джошем, ни другими. Если мы не найдем их в ближайшее время, ночь застанет нас на склоне. Мало того, начала портиться погода.

Когда мы в очередной раз догнали Запу, солнце как раз заходило за гору.

— Может, они решили переночевать во Втором лагере или в промежуточном, — сказал Джей-Эр, пытаясь отдышаться.

По пути к ПБЛ есть еще два лагеря: промежуточный и лагерь номер два. Расстояние от базового лагеря до Второго — примерно три четверти пути от базового до ПБЛ. Мы думали, что забрались достаточно высоко, но вокруг не было никаких намеков на промежуточный лагерь, а это значит, что мы много ниже, чем думаем.

— А если они не там и не там? — спросил Запа.

(Он намекал, что, если Джош и доктор Кригер прошли мимо лагерей или не дошли до них, им грозит смерть от холода.)

— Да, я не подумал об этом, — согласился Джей-Эр. — Так что мы будем делать?

Запа посмотрел вниз, на ледник, затем на быстро темнеющее небо.

— Идет пурга, — сказал он. — Если вы повернете назад сейчас, успеете в базовый лагерь за полтора, от силы два часа, и обгоните пургу.

Джей-Эр с сомнением посмотрел на Запу. Мы лезли уже часа четыре.

— Ну, обратно-то дорога под гору, — как бы объяснил Запа. — Тропу мы проложили сами. Идти будет несложно — только не сходите с нее.

— А ты как же? — спросил я.

Запа достал из рюкзака налобник, надел его на капюшон парки, снова накинул рюкзак.

— Я твоего отца знаю. Он не бросит человека на верную смерть. Сделает всё, чтобы спустить его с горы.

Я думаю, он просто хотел, чтобы мы отправились обратно в базовый лагерь (я точно хотел обратно). Другое дело, что мы совсем не горели желанием идти обратно без Запы, особенно с учетом надвигающейся пурги.

Поэтому мы нацепили свои налобники и последовали за Запой вверх.

Два часа спустя, в полной тьме, сквозь начинающийся снегопад, мы увидели впереди в нескольких метрах от нас два фонаря.

Джош и Лия выглядели, как будто умрут минут через пять. Не думаю, что без помощи они смогли бы спуститься ниже. Не знаю даже, кто кого был больше рад видеть — мы их или они нас. Они точно были рады помощи с Френсисом, а мы были рады тому, что подъем для нас закончился.

— Кислород захватили? — спросил Джош. Язык у него заплетался.

Запа вынул из рюкзака баллон и маску. Джош подключил регулятор и протянул его Лии, та несколько раз глубоко вдохнула, затем дала регулятор Джошу. Подышав, Джош предложил баллон нам, но мы все стойко отказались. Мы и времени меньше на горе провели, чем он и Лия, и не забрались так высоко, как они. Кислород им потребовался сейчас только из-за смертельной усталости — так-то альпинисты обычно не пользуются кислородом до Пятого лагеря.

Запа показал на мешок:

— Как он?

— Жив... ну, был жив, когда мы последний раз туда заглядывали. Но у него правда тяжелый отек легких.

Джей-Эр посветил налобником в прозрачное окошко в мешке, но оно совершенно запотело.

— Эй, Френсис, ты там жив еще? — крикнул Джош. Мне показалось, я услышал в ответ какие-то слова, но

точно сказать при таком ветре было сложно.

— Он нам напишет, — сказала Лия.

В самом деле, на запотевшем окошке появились заглавные буквы: АД. Джош усмехнулся:

— А ведь и правда. Лия, может, вынем его, и пусть идет сам?

Она отрицательно покачала головой.

— Слово доктора — закон. Джош сел у мешка на корточки:

— Френсис, к нам пришла помощь! Мы скоро спустимся в базовый лагерь!

Через четыре часа — для сложившихся условий это было, наверное, и правда скоро — мы вернулись в лагерь. Спускаться по крутому леднику в темноте было непросто. Нам приходилось то и дело вкручивать ледобуры и спускать мешок на веревках медленно, по метру-другому за раз, иначе бы он улетел вниз, как санки.

В базовый лагерь мы вернулись заполночь. Обычно ночной лагерь похож на новогоднюю елку: у палаток горят фонарики — синие, красные и зеленые, — но сейчас было очень поздно и все спали. Мы затащили мешок с Френсисом в медицинскую палатку, уложили на койку. Лия зубами стащила с себя внешние и внутренние терморукавицы, медленно расстегнула мешок.

— Ну, как дела?

Френсис выглядел еще хуже зомби. Он пару раз моргнул, попытался улыбнуться, прошептал:

— Ну вот вы и вылечили меня от клаустрофобии. Лия усмехнулась, надела стетоскоп, послушала.

— А вот от отека легких нет, увы.

— Значит, на вершину я не иду?

— В этом году, увы, нет, — сказал Джош, разочарованный ничуть не меньше Френсиса. Еще бы, в пермите образовалось еще одно пустое место.

МЫ ОСТАВИЛИ ФРЕНСИСА И ЛИЮ и пошли в столовую. Кое-кто из группы еще был там — и сотрудники, и клиенты, и шерпы; пили чай, играли в карты. Джош сообщил всем, что Френсис жив, но на гору не пойдет, затем спросил, что с Биллом.

— Нешикарно, — ответил техасец. — Он больше не хочет наверх.

Джош выругался — еще одним альпинистом меньше. А ведь еще никто даже выше ПБЛ не залез.

После обмена новостями народ быстро рассеялся по палаткам, остались только Джош, я, Сунджо, Запа и Спарки. Горячий чай и человеческий воздух — что может быть лучше! После похода на гору мне казалось, что я дышу из баллона.

— Пику и мисс Анджело нужно идти наверх, в ПБЛ, — сказал Запа.

— Я знаю, — сказал Джош. — Я собирался отвести их и операторов, когда вернусь, но теперь придется подождать пару-другую дней. Я совершенно сдох.

— Хорошо. Тогда их отведу я, завтра, — сказал Запа.

Меня бросило в дрожь от одной мысли через несколько часов снова лезть на ледник, но возражать в присутствии Джоша и Запы я не решился. Жаль, что Джей-Эр, Уилл и Джек уже ушли спать (сразу, как только закончили съемки в медицинской палатке). Я уверен: если бы они услышали предложение Запы, они сразу бы сказали решительное «нет».

— Не в моих правилах тебя просить, — сказал Джош.

— А ты ничего не просишь, — сказал Запа, — это я предложил. Сам знаешь, им нужно идти наверх. Плюс через несколько часов развиднеется.

— Да ну! Судя по метеокартам, пурга продолжится, — сказал Спарки.

Запа пожал плечами:

— Много они знают, твои карты.

— А что Холли? — спросил Джош.

— Я сегодня днем сводил ее к доктору из соседнего лагеря, посмотреть, — ответил Запа. — Она в порядке, может идти наверх.

Джош расплылся в улыбе:

— Хитрец, как подготовился-то.

Запа пропустил это замечание мимо ушей.

— Мы возьмем с собой носильщиков и яков, — сказал он. — Занесем наверх запасы, утраченные из-за лавины. Кроме того, в ПБЛ сейчас сидят кое-какие шерпы, с которыми мне надо поговорить, прежде чем я спущусь с горы.

— Ты с Па-Саном это обсудил?

Па-Саном звали Джошева сирдара — я его пару раз видел в лагере, но нас не познакомили. Он все время бегал туда-сюда, орал на носильщиков, ругался с шерпами или болтал со штабными.

— Он уже отдал команду носильщикам упаковать всё, что нужно на завтра, — ответил Запа.

Джош обернулся ко мне:

— Ну что, готов идти на шесть с полтиной километров? Я ответил: готов, — но на самом деле сильно сомневался. Надеялся, что Запа ошибается насчет погоды.

ПБЛ

НАУТРО Я ВЫСУНУЛСЯ из палатки.

Небо кристально чистое, безветренно, два градуса ниже нуля. Лучшая погода со дня, как мы пришли в базовый лагерь, — а я и не рад совсем.

У меня болело горло, а мышцы и жилы, казалось, кто-то за ночь заменил на битое стекло.

Сунджо уже сидел снаружи, ждал меня. Одет он был... в мою старую одежду, включая те самые ботинки, про которые Запа сказал, что они мне не подходят. И до кучи на парке и шапке пришит логотип «Жизнь на пике». Я думал, Запа все это обменял. Почему на Сунджо моя одежда?

— Выглядишь неважнецки, — сказал он.

— Веришь, и чувствую себя точно так же, — прохрипел я в ответ. — А что это на тебе такое надето?

— Ну, тебе все это было не по размеру, — ответил он, — вот Запа и отдал все мне.

Я слишком гадко себя чувствовал, чтобы продолжать этот разговор. Полез обратно в палатку за фляжкой, та целиком замерзла. Прошлой ночью я так устал, что забыл убрать ее в спальник — собирал другие вещи для ПБЛ.

Сунджо вынул из рюкзака свою фляжку, дал мне. Я сделал несколько глотков, отдал ему фляжку и только сейчас сообразил — а зачем это ему рюкзак?

— Ты что, идешь с нами в ПБЛ?

— Да, — ответил он. — И хочу уйти пораньше, с носильщиками, прежде чем двинутся яки. Не люблю ходить по ячьему дерьму.

— Я тоже, — сказал я, хотя ни разу в жизни не видел ячье дерьмо. Яков держали в загоне в дальнем углу лагеря. Я там ни разу не был, но, когда оттуда дул ветер, запах был непередаваемый.

Интересно, почему это Запа не сказал вчера всем, что Сунджо тоже идет в ПБЛ, подумал было я, но сразу забыл эту мысль. Сейчас я хотел только позавтракать.

— Наверное, надо разбудить Холли.

— Они с Запой уже ушли, — сказал Сунджо.

В ужасе я глянул на часы: неужто проспал? Нет, еще только девять утра.

— Ничего себе! И когда же они ушли?

— Два часа как.

— Почему Запа меня не разбудил? — спросил я (впрочем, я был этому рад — лишний сон никогда не бывает лишним).

— Мисс Холли не слишком опытный альпинист, ходит медленно. Мы их догоним и перегоним.

Я еще раз проверил снаряжение, потом мы пошли в столовую завтракать. В палатке был только повар — а я надеялся, что Джош меня проводит. Впрочем, трудно его винить: имеет право и поспать, учитывая, как тяжело ему дались последние несколько дней.

Мы доедали завтрак, когда в столовую ввалились Джей-Эр, Уилл и Джек, невыспавшиеся, раздраженные, с опухшими и красными глазами. Впрочем, через полчаса, после чашки кофе и тарелки лапши, и они ожили.

— Лады, вершина сама под нас не подлезет, пошли вкалывать, — сказал Уилл, втирая в щеки крем от мороза.

ПОНАЧАЛУ МЫ ВСЕ УДИВИЛИСЬ, что Холли ходит несколько быстрее, чем думал Сунджо, но. когда мы спустя несколько часов наконец догнали ее у ледниковой реки, ее скоростные рекорды получили простое объяснение: Запа тащил на себе оба рюкзака, и свой, и ее.

Но даже без рюкзака ей было ой как тяжело. Увидев нас, она попыталась улыбнуться, но сил ей явно не хватало — еле дышала. Запа тоже выглядел немного уставшим; впрочем, неудивительно — ведь он шел, навьюченный как як.

Кстати о яках. Стадо яков догоняло нас всю дорогу и в данный момент отставало не более чем на сотню метров. Каждый як тащил килограмм пятьдесят припасов плюс собственную еду — на такой высоте травы нет.

Завидев яков, Запа сделал такое лицо, словно собирался их всех съесть заживо. Видимо, перспектива месить ячье дерьмо радовала его ничуть не больше нашего.

— Чертовы коровы, пол-съемочного дня насмарку, — сплюнул Джей-Эр.

— И не коровы вовсе, а яки, — сказал я. — И почему насмарку?

— Мы же тебя снимаем, а не пастухов с яками.

Я думал, что на высоте без малого шесть километров ничто не может вывести меня из себя, но Джей-Эру это удалось. Я вспомнил, как ненавижу все эти теледокументальные фильмы, где всякие ученые, альпинисты и путешественники идут через джунгли или снежные пустыни совершенно одни. Ага, сейчас!!! А кто же тогда их снимает??!! Да как вообще в таких условиях можно выжить одному!

В базовом лагере я не раз слышал, как альпинисты жалуются на «вонючих» носильщиков и яков. Если у кого-то что-то пропадало, первыми всегда думали на носильщиков и пастухов.

Нет, конечно, шагать по щиколотки в навозе я не хотел, но эти самые пастухи да носильщики вызывают уважение и восхищение: в своей бросовой обуви, заношенной до дыр одежде они тащат наверх тяжеленные рюкзаки с нашей снарягой и при этом не только вышагивают, как на параде, так еще и поют во весь голос. Мы же несли, быть может, десятую часть того, что они, но у нас едва хватало сил передвигать ноги, не то что петь.

— Без пастухов, яков и носильщиков мы бы близко сюда подойти не смогли, — сказал я Джей-Эру. — Выкинуть их из кадра — все равно что выкинуть из кадра сам Эверест. Если альпинист сумел зайти на вершину, в его успехе львиная доля принадлежит пастухам и носильщикам, а его собственный вклад по сравнению с этим ничтожен!

На большее у меня не хватило воздуха в легких, но мысль я свою явно донес до окружающих, так как Запа долго и громко смеялся (а это не так-то просто на такой-то высоте). А когда яки и пастухи с носильщиками догнали нас, Джей-Эр безропотно снял всю процессию, как она подходит к ручью и преодолевает его, включая и кровавые следы на снегу — яки нередко повреждают ноги об острые камни.

А затем мы все, не ропща, шли вслед за яками до самого промежуточного лагеря, в вышеозначенном дерьме. Лагерь, кстати, выглядел совсем не так, как я думал.

Располагался он на самом краю не очень прочной скалы, прямо над рычащей ледниковой рекой. За нашей спиной уходил в облака склон такого вида, что дунь на него — и он обрушится прямо на нас. Едва я обратил внимание Запы на эти два обстоятельства, как в подтверждение моих слов со склона сорвался здоровенный валун и покатился вниз, остановившись метрах в двадцати от нас.

— Отличное место. Плоское, — сказал Запа, словно найти удобное место для сна важнее, чем спрятаться от камнепада.

Я посмотрел на остальных. Судя по лицам, опасность никого не смущала; впрочем, возможно, дело тут в том, что все настолько устали, что едва могли пальцем пошевелить. Я, кстати, чувствовал себя ненамного лучше: на самые простые действия уходила уйма времени. А ведь мы еще даже в ПБЛ не поднялись! А если вспомнить, что ПБЛ — только самый нижний из четырех высотных лагерей...

Управившись с нашей палаткой (мы с Сунджо решили жить вместе, чтобы лишний груз не тащить), мы поставили палатку Холли. С момента, как мы ее догнали, она не промолвила ни единого слова и сейчас сидела, согнувшись в три погибели, на каком-то плоском камне, словно марионетка, у которой отрезали ниточки. Глаза тусклые, безжизненные.

Закончив, Сунджо отправился помогать Запе и другим шерпам готовить ужин, а я спросил Холли, как она.

Она несколько раз глубоко вдохнула и на последнем выдохе произнесла еле слышно:

— Отлично.

На уровне моря человека в ее состоянии отправили бы в неотложку, но на высоте без малого шесть километров немного другие правила. И даже с учетом этого мне не показалось, что Холли сможет забраться выше.

Ее можно запросто оживить, дав кислорода из баллона, но в таком случае все усилия будут потрачены зря — ведь потрачены они были на высотную акклиматизацию. Хотя она сейчас сидит неподвижно на камне, ее легкие продолжают лезть на гору, отчего и работает принцип «лезть как можно выше, спать как можно ниже...»

— Сейчас наш организм активно порождает новые красные кровяные тельца, целые миллионы, чтобы защитить себя от воздуха с низким содержанием кислорода. Накопленные на высоте дополнительные красные кровяные тельца сохраняются в теле альпиниста, проводящего ночь на небольшой высоте, и в силу этого, когда он в следующий раз отправляется наверх, идти ему гораздо легче. Так что даже если...

— Заткнись, Пик, — еле-еле улыбнулась Холли.

— Чего?

— Я без тебя... вдох... знаю... вдох... для чего нужны... вдох... красные кровяные тельца.

Я долго смотрел на нее круглыми глазами, пока не понял, что в какой-то момент стал мыслить вслух, сам того не заметив. Что показывает, в каком отличном состоянии был я сам.

— Извини, пожалуйста. Холли кивнула:

— Будь добр, проводи меня в палатку.

Я помог ей подняться. Встав, она сразу чуть не упала, ее шатнуло еще раз, но, сделав пару вдохов, она сумела удержаться на ногах. До палатки было никак не более пяти метров, но мы затратили на их преодоление добрых пять минут. Расстегивая молнию ее палатки, я понял, что сам едва дышу и валюсь с ног, словно ниточки отрезали уже у меня. Что со мной за черт?

Я сгрузил Холли в палатку, затем медленно поплелся к Сунджо и Запе, думая, смогу я до них дойти или упаду по дороге. Запа дал мне в руки чашку. Я ее взял, но что делать с ней — ей-богу, не понял.

— Пей, — сказал он.

Ах да, подумал я очень-очень медленно. Пик, это чашка. Чашка, это Пик. Будьте знакомы. Из чашек люди пьют. Первый же глоток сгустком энергии прокатился по пищеводу и взорвался у меня в животе фонтаном магического эликсира.

— Фантастика! Чем ты нас поишь?

Запа круглыми глазами посмотрел на меня:

— Чаем, — сказал он. — С сахаром.

— Чаем?

— Ну да. Обыкновенным зеленым чаем.

Тут Запа залез во внутренний карман моей куртки и вынул оттуда фляжку. Тряхнул ее — судя по звуку, полная.

— Поздравляю вас, молодой человек, — сказал он. — У вас обезвоживание. Ты слишком мало пил по дороге. Это плохо. От недостатка воды ты сдохнешь быстрее, чем от недостатка кислорода. — Запа кивнул в сторону Сунджо, который тоже пил чай, обхватив чашку обеими руками. — Как и Сунджо.

За день мне ни разу не хотелось пить, но я знал: Запа прав. Если на нашей высоте не пить, пока не захочется, может быть поздно.

Тут мне пришла в голову ужасная мысль.

— Холли! — воскликнул я в ужасе — наверное, у нее тоже обезвоживание.

Запа отрицательно покачал головой.

— Мисс Холли пила по дороге столько, сколько нужно, — сказал он, — я за этим проследил.

— Ей нехорошо, — сказал я.

— Видал я людей, каким было куда хуже, — сказал Запа. — И некоторые из них взошли на вершину. Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.

НОЧКА БЫЛА ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ.

Запа меня сильно напугал с обезвоживанием, и ночью я переборщил с жидкостью — пришлось трижды выходить по малой нужде. Плюс каждый раз, когда я засыпал, мне начинало казаться, что я слышу, как со склона над лагерем летит валун, и в ужасе просыпался. Но хуже всего было с горлом. К утру мне казалось, будто кто-то вогнал мне в трахею гусиное яйцо.

Думаю, Сунджо тоже спал не очень хорошо из-за того, что я все время ворочался да выходил пописать, но он не сказал ни слова.

С другой стороны, наутро погода была такая же ясная, как и вчера, а самочувствие Холли значительно улучшилось. Она сумела добраться до столовой и позавтракать вместе с нами. (А накануне вечером Запа носил ей ужин в палатку.)

Пастухи и яки ушли за час до нас. Их план был идти сразу в ПБЛ и не останавливаться во Втором лагере — что ясно говорит о том, в какой отличной форме они были, особенно в сравнении с нами.

Пока я складывал палатку, ко мне подошел Джей-Эр и сказал, что хочет взять у меня интервью прежде, чем мы полезем вверх. Сунджо и Запа тем временем паковали снаряжение Холли.

Мы это уже проходили. Три интервью в базовом лагере. Я больше не хотел ничего подобного — выяснилось, что, если направить на меня камеру и сунуть микрофон, я начинаю нести полнейшую ахинею.

— Веди себя естественно, — всякий раз говорил Джей-Эр. — Будь самим собой.

Ага, как будто это так просто.

А дальше он принимался задавать наводящие вопросы вроде «ну каково это — находиться на склоне высочайшей горы мира в команде с собственным отцом» и «чем восхождение на Эверест отличается от лазания по небоскребам».

Я, конечно, пытался отвечать на вопросы честно и прямо, но всегда в итоге получалось что-то ужасно глупое и пошлое.

Я отложил сборы и пошел к операторам, изо всех сил стараясь выглядеть не слишком мрачно. Камеру они поставили прямо перед рушащимся склоном, про который мне всю ночь снились кошмары. Уилл сказал, чтобы я присел на корточки, стянул с меня капюшон и стер с лица весь крем от мороза, который я только что тщательно намазал.

— А как было бы хорошо, если вот прямо щас случился камнепад. Отличный кадр, а? — сказал Джек. (Он был звукооператор, ему все время хотелось, чтобы при съемке случилось что-нибудь поужаснее.)

— Лады, — сказал Джей-Эр. — На сегодня у нас очень простая программа. Пик, надо повторить, что ты вчера говорил про яков и носильщиков. Это очень важная мысль, в самый раз для фильма. И ты, конечно, прав. Представления не имею, пойдет ли это в финальную версию, но, на мой взгляд, это надо включить.

Я был просто счастлив. Я и об этом полночи думал: как жаль, что, когда я это Джей-Эру говорил, у него не работала камера.

— Даю отсчет... Раз... два... три... мотор!

Я открыл рот — и не смог произнести ни звука.

— Мы снимаем, — недовольно сказал Джей-Эр. (Батарейки в камере очень недолго живут в холодную погоду.)

Я попробовал еще раз — снова ноль эффекта.

— Давай, Пик, не тяни.

— О, сейчас как раз полетит знатный булыжник, — радостно отметил Джек.

— Ну давай же, Пик!

Я ткнуль пальцем себе в горло и покачал головой. Голоса как не бывало. Джей-Эр выругался.

— Вон, глядите, вот тот валун, вот прямо сейчас полетит, — сказал Джек. — В нас не попадет, а вот в кадр — как раз.

— Запа! — взревел Джей-Эр. — Можешь нам помочь? Запа покачал головой и показал на Сунджо:

— Лучше пусть Сунджо.

— Так, Пик, вали из кадра! — крикнул Джей-Эр. Я подвинулся, мое место занял Сунджо.

— Мы снимаем, — сказал Джей-Эр. — Так, расскажи, что ты думаешь про гору, Сунджо. Или что-нибудь про своего отца. На три-четыре...

— Папа впервые отправился на Сагарматху, когда ему было столько же, сколько мне, — начал Сунджо на своем непередаваемом, отполированном английском. — Сначала он был простым носильщиком, потом пошел вверх, стал помощником сирдара. Он говорил мне, что ходит в горы для того, чтобы я имел возможность этого не делать, но мне кажется, был у него и еще какой-то резон...

В этот момент булыжник Джека как раз с грохотом скатился вниз, а с ним и еще масса камней. Сунджо и бровью не повел, даже не обернулся посмотреть на мини-камнепад. Он продолжал говорить, а Джей-Эр продолжал снимать.

— Признаться, я папу почти не знал, и сейчас, оказавшись тут, на горе, я внимательно слушаю разговоры шерпов и альпинистов, которые знали его много лучше. Я приехал сюда, чтобы увидеть гору и взойти на нее, — а оказалось, я нашел собственного отца.

— Бесподобно! — сказал Джей-Эр.

Сунджо и правда был бесподобен. Мне стыдно в этом признаться, но я стал немного ему завидовать — так хорошо он все сказал. Не то что я. Он перед камерой чувствовал себя как рыба в воде. И Джей-Эр ни разу не хвалил меня после съемок. Поводов не было, конечно, я выглядел ужасно, но тем не менее...

Джек и Уилл, довольно кивая, похлопали Сунджо по спине, повторили несколько раз, как естественно он смотрится в кадре. Я вернулся к палатке укладывать рюкзак. Думаю, они и не заметили, что я ушел.

ЧАСАМ К ДЕВЯТИ-ДЕСЯТИ УТРА погода поменялась: с запада пришли серые тучи, задул жутко холодный, пронизывающий ветер. Мы остановились и надели еще по несколько свитеров и штанов. Я закрыл лицо балаклавой и шерстяным шарфом. Горло продолжало болеть, но я пер вверх, шаг за шагом, останавливаясь каждые полчаса, чтобы развязать шарф и попить. Глотать было больно, я все время давился.

Запа шел позади нас, неся рюкзак Холли. Он неустанно подбадривал ее, словно уговаривал идти вверх — как будто записался к ней в персональные шерпы. Интересно, она правда наняла его, или обещала дать денег тибетским монахам, или еще чего? В любом случае без Запы она бы катилась вниз, а не ползла вверх.

До Второго лагеря мы добрались за восемь часов, то есть наша средняя скорость составила около шестисот метров в час. Там было столько альпинистов, что мы едва нашли место поставить палатки. Кое-кто спустился из Четвертого лагеря, кто-то, напротив, собирался наверх в ПБЛ, а иные объявили Второй лагерь базовым. Это мне было сложно понять — я-то совсем дышать не мог. Киношники поставили палатки на другой стороне лагеря от нас.

Лагерь находился в точке, где сливались два ледника, Восточный Ронгбук и Бейфен. Вершину Эвереста из лагеря было не разглядеть, но зато открывался шикарный вид на три других гималайских пика: Чангзе, Чанжен и Лисинь.

Поставить палатку-столовую было негде, поэтому нам пришлось готовить себе ужин самостоятельно.

Я растопил печку, а Сунджо отправился к ледниковому озеру за водой. Когда он вернулся, пошел снег. Мы поставили воду на огонь и стали ждать, пока закипит; а чем выше ты залезаешь, тем больше на это уходит времени.

Я не хотел есть, да и Сунджо едва ли чувствовал себя иначе, но мы оба знали: поесть надо обязательно.

Сунджо спросил, как я себя чувствую. Вместо ответа я смог издать только хрип. Ну, это как раз ерунда, ну и что, что я говорить не могу. Другое дело, если больное горло — лишь предзнаменование чего-нибудь похуже. В базовом лагере завелся какой-то свирепый вирус, и никому это, мягко говоря, не понравилось. Оно и понятно: если ты серьезно заболел, восхождению конец. В результате все группы старались обходить друг друга подальше, и каждый глядел на других альпинистов как на чумных. Считалось при этом, что вирус, конечно, занесли в лагерь носильщики. Ну еще бы, ведь обычные альпинисты из цивилизованных стран никак не могут занести на Эверест никакой заразы!

Ожидая, пока закипит, мы смотрели, как Запа ставит Холли палатку. Едва он закончил, Холли, не говоря ни единого слова, занырнула туда, а Запа пошел ставить свою и готовить себе и ей ужин.

— Я тут с одним альпинистом говорил, — сказал Сунджо. — Считается, что завтра — главный день, проверочный. Он уже был на ПБЛ и даже ночевал в Четвертом лагере. Сказал, если мы доберемся дотуда, у нас есть шанс зайти на вершину...

Как потом выяснилось, мне нужно было слушать Сунджо повнимательнее, но тут меня как раз накрыло, и главное, что больное горло было тут совершенно ни при чем. Я вдруг жутко разозлился, что вот, день был по стандартам Эвереста проще некуда, а меня по итогам можно буквально выкидывать на помойку.

Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет. Слова Запы гудели у меня голове весь прошедший день, и я готов был поклясться, что Пик Марчелло находится в категории последних — вместе с Джорджем и его слабым сердцем да Френсисом из мешка Гамова.

Или доктор By ошибся насчет моей физической формы, или я сам все испортил, вовремя не попив. Но если так, то почему с Сунджо все в порядке? Я посмотрел на него. Он мешал в котелке, болтал о том о сем, словно мы загораем на берегу моря.

НАУТРО ЗАПА еще до рассвета выгнал нас из палатки. За ночь намело еще около тридцати сантиметров, но собственно снегопад прекратился.

— Сегодня непростой подъем, — сказал он. — И нам надо бежать вверх быстро, а то не будет места поставить палатки. Как у тебя с горлом?

Я покачал головой. Голос и не думал возвращаться, но я по крайней мере не чувствовал себя хуже, чем прошлой ночью. Что уже, на мой взгляд, было неплохо.

ПОКИНУВ ЛАГЕРЬ, мы сразу направились в Желоб — впадину, расположенную между двумя рядами ледяных зазубренных торосов, больше всего напоминавших гигантские клыки. Главная тропа была хорошо протоптана и помечена — яками. Запа строго-настрого наказал нам не сходить с тропы.

— Если вы сойдете с нее, даже просто пописать, то мы вас больше никогда не найдем в этом ледяном лабиринте.

(Да, обещаю, что о проблемах отправления естественных надобностей в высокогорье я рассуждаю в последний раз. Однако шутка в том, что отправление означенных надобностей на высоте Эвереста — целая история. Быстро там нельзя сделать ничего, а приходится снимать много слоев одежды. Процедура может задержать альпиниста на полчаса, а то и на дольше, а каждый потерянный час сказывается на шансах залезь повыше, ведь погода может испортиться в любую секунду. Поэтому альпинисты стараются сделать все «дела» до выхода из лагеря.)

К полудню мы встретили носильщиков и яков. Те шли обратно вниз, в базовый лагерь, напевая и насвистывая. Я был совсем не прочь к ним присоединиться, и единственное, наверное, что меня остановило, это Холли — она весь день шла впереди меня, а уж чего я не намерен был допустить, так это чтобы в итоге она зашла на высоту, куда я забраться не смог.

Два часа спустя мы впервые увидели ПБЛ. Сунджо указал пальцем на крошечные цветные палатки вдалеке. Казалось, до лагеря рукой подать, но это была иллюзия. До него было еще три часа китайской пытки. И единственной радостью стало следующее достижение — за сто метров до входа в лагерь мы с Сунджо все-таки обогнали Холли и Запу.

ПБЛ — шесть с половиной километров над уровнем моря. Выше Килиманджаро и Мак-Кинли. И мои легкие это сразу почувствовали. Лагерь выглядел настолько убого, что все остальные места, где мы ночевали прежде, на его фоне казались пятизвездочным отелем. Палатки стояли на груде камней между ледником (казалось, это не лед, а замороженная канализационная труба) и осыпающейся каменной стеной. Все вокруг было усыпано камнями, на каких запросто сломать ногу, повсюду виднелись трещины, куда провалиться легче легкого.

Джей-Эр снял на камеру наше триумфальное вступление в лагерь. Проходя мимо него, я едва нашел силы поднять голову — так устал.

В лагере стояло всего полдюжины палаток, так что места для нас было вдоволь. Тут тебе не базовый лагерь, в гости не ходят и не знакомятся. Альпинисты здесь или насмерть уставшие, или до смерти боятся чего-нибудь себе повредить-потянуть — будет очень обидно, ведь вершина-то совсем близко.

Когда в лагерь вступили Запа и Холли, мы уже поставили палатки и развели костер из дров, принесенных носильщиками.

— Как твое горло? — спросила Холли.

Сунджо и я едва не упали в трещину от неожиданности. Это было первое целое предложение, произнесенное Холли с момента выхода из базового лагеря, мало того — ее голос стал совершенно нормальным. Мы ее обогнали, но она была в лучшем виде, чем мы.

— Все... еще... болит, — еле-еле выдавил я.

— Кажется, здесь есть врач, — сказала она, — пойду найду его.

К ее возвращению мы поставили ее палатку. С ней в самом деле был врач. Выглядел он неважно — ему бы самому к доктору — но осмотрел меня, а потом позвонил Лии Кригер в базовый лагерь. Они решили, что мне нужно принимать антибиотики.

По радио возник Джош и спросил, как у нас дела. Я не мог говорить и передал радио Холли. Она расписала все в лучшем виде. Джош сказал, что собирается выступать в ПБЛ, а оттуда в Четвертый лагерь на одну ночь, а это значит, что мы пересечемся с ними, когда будем спускаться.

(Тут надо вот что сказать насчет радио. Частоты открыты для всех, так что народ только тем и занят, что сидит себе в палатках и слушает болтовню в эфире. А среди слушателей — капитан Шек и его ребята. Это все понимали и поэтому дважды думали, перед тем как открыть рот, особенно руководители вроде Джоша.)

Следующий день мы провалялись в палатках, пытаясь дышать в надежде, что наши красные кровяные тельца тем временем делают свое дело. А если куда-то шли, то скорость оказывалась как в замедленном кино: каждый шаг — как у космонавтов на луне. Вот, например, кладешь ты себе еду на тарелку и смотришь на нее. Через две минуты — как тебе кажется — приходишь в себя, думаешь, надо бы съесть побыстрее, а то остынет...

Вилка идет в рот...

Еда холодная, как камень.

Ась?

Так, что у нас на часах...

То есть как это полчаса прошло?

То есть вот это как?

Наутро, когда нам пора было уходить, антибиотики наконец подействовали и горло пришло в порядок, я даже сумел произнести пару фраз.

А Сунджо, напротив, стало хуже. Ночью его несколько раз рвало, и он вылезал из палатки. Запа каждый раз приходил и давал ему попить, опасаясь обезвоживания. Мне было его ужасно жалко, но, признаюсь, эта картина немало меня порадовала. (Да, вот такой я гад, ага.) Всегда приятно сознавать, что ты не единственный, кому тяжело.

Наверх мы шли три дня. Вниз то же расстояние было пройдено за девять часов. Джоша мы встретили между первым и вторым лагерями. Он справился о моем здоровье, а затем продолжил восхождение в ПБЛ, крикнув нам вслед, что мы увидимся через несколько дней.

А Холли мало того, что сама несла свой рюкзак вниз, так еще и прибежала в базовый лагерь на полчаса раньше. Никогда нельзя заранее сказать, кого гора пустит, а кого нет.

Письма из дома

В ПЕРВУЮ НОЧЬ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ в базовый лагерь я проспал пятнадцать часов подряд.

Проснувшись, я почувствовал себя так хорошо, как еще ни разу в жизни. Казалось, мне ничего не стоит вот прямо сейчас отправиться хорошенько пробежаться да полазать, и море мне по колено! Вместо этого я пошел в столовую и съел какую-то уйму еды, наверное, килограммов пять.

Появилась доктор Кригер и, дав мне проглотить последнюю тарелку, отвела в медпункт. Осмотрев горло, она сказала, что дела идут на поправку, но что я должен принимать антибиотики еще неделю, дабы убить заразу с гарантией.

Потом я пошел в штаб, где меня поздравили с подъемом в ПБЛ и вручили пакет писем из дома. В пакете была открытка от Рольфа, два письма от мамы и пять толстенных писем от Паулы и Патрисии. Все конверты были мятые, замасленные и грязные. Я посмотрел на штампы — письма побывали в офисе Джоша в Чиангмае, потом отправились в Катманду, а оттуда, видимо, на грузовике, попали сюда, на гору.

Взяв в руки конверты, я чуть не заплакал от стыда. Я же ни минуты не вспоминал про родных с того самого мира, что попал в базовый лагерь! Но мне стало еще хуже, когда я немного подумал. А подумал я вот о чем: раз эти письма попали в базовый лагерь, значит, хотя бы несколько других писем — а именно тех, что я писал папе, когда был маленький, — тоже непременно попали сюда.

И папа, значит, точь-в-точь как я, зашел в такую же палатку и вышел оттуда с пакетом писем, среди которых было и письмо от его собственного сына.

Я так рассвирепел, что захотел бегом подняться в ПБЛ и немедленно начистить ему харюшку. Но поскольку в реальности это было сделать невозможно, я решил закончить Блокнот № 1 (тот самый, что у вас в руках) и отослать его маме вместо длинного письма. Я сказал себе, что уж точно не стану забывать о родных, как это сделал Джош. А заодно выполню задание Винсента.

На следующее утро я снова пошел в столовую, думая подкрепиться перед тем, как засесть за блокнот, — и заметил, что там нет Сунджо.

— Парнишке плохо, — сказал мне повар.

Я налил полный термос чая и пошел к Сунджо в палатку. Он лежал, завернувшись в спальник, что твоя бабочка в коконе, и только голова торчала наружу.

— Не стоило тебе приходить, — прохрипел он, но меня не обманешь: было ясно, что он очень рад меня видеть.

Глаза у него были красные и ввалившиеся. И еще казалось, что за то время, что я его не видел, он потерял килограмм пять — впрочем, может, это эффект от синего света в нейлоновой палатке.

Я налил ему чаю.

— Не стоило тебе приходить, — повторил он.

— Иди вон, — отмахнулся я. — Мы с тобой за прошедшие недели обменялись всеми возможными микроорганизмами. Так что твоей заразой я уже болел.

Я поднес чашку к его губам, надеясь, что это в самом деле так.

— Через несколько дней я поправлюсь.

Сейчас в это было сложно поверить, но я ему сказал, что так оно и будет.

Покинув Сунджо, я пошел в медпункт. Неясно, полагается ли доктору Кригер по штату лечить поварят, но даже если не полагается, я решил, что сумею ее уговорить.

Она что-то набирала на ноутбуке, но отложила его, когда я вошел.

— Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, а вот за Сунджо мне боязно.

Она велела мне открыть рот и посветила туда фонариком.

— Воспаление почти прошло, — сказала она, — но продолжай принимать антибиотики, особенно если ты и дальше намерен ходить в гости к больным.

— А-а, так вы его осмотрели?

— Еще бы, и вчера вечером, и сегодня утром.

— И что?

— И ничего. Он болен, но выживет.

Следующие пару дней я провел за блокнотом и закончил как раз в тот день, когда в лагере ждали Джоша. Дописав последнюю фразу в блокноте, я принялся за отдельные письма Пауле и Патрисии, поблагодарил их за картинки, что они мне прислали, сказал, что повесил их у себя в палатке и что, едва открывая глаза утром, первым делом смотрю на них, и еще перед тем, как закрыть глаза вечером. Написал, что жутко по ним скучаю, так жутко, что, наверное, украду у носильщиков яка и поплыву на нем верхом в Нью-Йорк.

А напоследок я написал Рольфу. Он прислал мне открытку с Кинг-Конгом, висящим на Эмпайр-стейт-билдинг. В открытке прятались три стодолларовые купюры, а на обороте открытки было написано от руки: Пик, держись. Я по тебе скучаю. И не забудь вернуться домой — я тебя жду.

Обнимаю, Рольф Не «мы», а «я». «Я по тебе скучаю». «Я тебя жду». Этими двумя фразами Рольф сделал для меня больше, чем Джош за всю прошедшую жизнь. Да и за будущую.

Я пошел в штаб, взял конверты и написал на них адреса. Спарки сказал мне, что почту заберут наутро.

Джош спустился в лагерь вечером. И я не стал говорить ему ни про блокнот, ни про письма. А зачем ему знать? Он не заслужил.

БЛОКНОТ №2

Тайны

В ШТАБЕ БЫЛО НАЗНАЧЕНО ТАЙНОЕ СОБРАНИЕ. Только для своих: Джоша, киношников, Спарки, доктора Кригер, Тадеуша Боуэна и Запы. Ну и меня с Холли. И никто не должен был приходить, пока все остальные альпинисты в лагере не заснут.

В назначенный час все собрались, но Запа прихватил с собой Сунджо. Тот выглядел получше, но ненамного. Джош смерил его взглядом, каким сенатор Маккарти смотрел на коммунистов, и я подумал: он его сейчас выгонит, — но Джош промолчал.

— А где Холли? Никто и понятия не имел.

— Так, ждать не будем, — сказал Джош и повернулся к доктору Кригер: — Как у Пика со здоровьем?

— Я думаю, мы победили инфекцию антибиотиками. Если не будут затронуты легкие, то он в порядке. Сегодня в лагере три новых случая пневмонии. Думаю, это вторичная инфекция на фоне вируса. Среди заболевших — Уильям Блейд. Плюс у него вся группа болеет. Они ушли сегодня после полудня, и мы огородили все их вещи на стоянке. Там теперь карантин.

Вот так новости! Холли будет прыгать до потолка, узнав, как себя чувствует Уильям Блейд и бывшие члены ее свиты.

Тогда Джош обратился к Запе:

— Ну что, Пик может зайти на вершину?

Я все еще был жутко зол на Джоша из-за писем, и эта его фраза не уменьшила мой к нему счет ни на цент. Я терпеть не могу, когда люди говорят обо мне, словно меня нет рядом.

Запа пожал плечами:

— Надо посмотреть, как у него пойдут дела в Четвертом лагере. На ПБЛ он чувствовал себя прекрасно.

Ни черта подобного, разумеется, на ПБЛ мне было хуже некуда, но про себя я сказал Запе спасибо за эти слова.

— Спасибо, что завел его в ПБЛ, — сказал Джош. — Я так полагаю, теперь ты возвращаешься в Катманду?

Запа снова пожал плечами.

— А что Холли? — спросил Джош.

— В отличной форме. Очень сильная женщина, — сказал Запа.

Джош был немало удивлен. Да и я, признаться. Когда она добралась до ПБЛ, то выглядела и правда неплохо и спускалась хорошо, но я бы не сказал, что она «очень сильная» и «в отличной форме». Что это такое Запа задумал?

— Нам совершенно не помешает завести Холли на вершину, — сказал Тадеуш. — Она всем про это уши прожужжит, изведет тонны газетной бумаги, от сегодняшнего дня и до гробовой доски. Отличная реклама нашей «Жизни на пике».

— Полагаю, ты прав, — нехотя согласился Джош, вынул из кармана блокнот и принялся листать. — Так. У нас десять человек, которым надо попасть на вершину, включая Пика и Холли. Из них реальный шанс есть у шестерых-семерых, если нам повезет с погодой.

Посмотрел на Спарки:

— Какое у нас расписание?

— Думаю, наш шанс — неделя с двадцать пятого мая по четвертое июня, — ответил Спарки и глянул в сторону Запы. — Впрочем, на астрологию у меня больше надежд, чем на метеорологию.

— Что скажешь, Запа? — спросил Джош. Запа покачал головой:

— А что я? Я просто на небо смотрю.

Все рассмеялись, но я думаю, Запа совершенно не имел в виду шутить.

— Если ты прав, — сказал Джош Спарки, подходя к настенному календарю, — то времени у нас в обрез. Пику исполняется пятнадцать через шесть недель. Стало быть, у нас есть пять недель, чтобы забросить его в точку, откуда он сможет зайти на вершину, если все пойдет хорошо. И я бы хотел, чтобы он оказался в этой точке пораньше.

— Согласен, — сказал Тадеуш. — Если что-то случится и Пик не попадет на вершину с первой попытки, у нас будет вторая.

— Тадеуш, не говори ерунды, никакой второй попытки не будет, — сказал Джош. — Или Пик заходит с первой попытки, или не попадает на вершину.

Джош был прав. Про вторые попытки на Эвересте считай что слыхом не слыхивали. Если ты не дошел до вершины, ты спускаешься в базовый лагерь. В других лагерях попросту не хватает кислорода, чтобы восстановить силы. А чтобы спуститься в базовый лагерь, нужно три дня, с ночевками в Шестом лагере и ПБЛ. После этого нужно пять дней отлеживаться в базовом лагере (а если ты сильно устал, то и подольше), а затем снова идти вверх, а на это уходит восемь-девять дней. В итоге получаем почти три недели. Значит, вторая попытка светит только в середине июня, когда мне уже давно будет пятнадцать. Мало того — сотни альпинистов поворачивали назад за сто метров до вершины (из-за погоды, усталости, нехватки времени) и больше никогда не появлялись на горе.

— Вот какая у меня идея, — продолжил Джош. — У нас есть пара клиентов, которые подписались на зайти в Четвертый лагерь, но они в отличной форме, они с гарантией поднимутся много выше. Больше скажу, у них лучшие шансы зайти на вершину, чем у всех остальных. И если мы запишем их на свободные места в пермитах, то увеличим долю зашедших наверх как минимум на двадцать процентов.

— Ты с ними уже говорил? — спросил Тадеуш.

— Говорил, но ничегошеньки не обещал, так как в любом случае собирался сначала обсудить наши варианты в узком кругу.

— Я думаю, надо попробовать забросить на вершину Сунджо, — сказала Холли.

Мы все подскочили как ужаленные — никто и не заметил, как она вошла в палатку. Совсем на нее не похоже — ни фанфар, ни салюта.

— Кого? — недовольным тоном переспросил Джош.

— Внука Запы, — ответила Холли.

Все открыли рот и уставились на Сунджо и Запу. Думаю, мой был открыт пошире прочих. У Джоша было такое выражение лица, словно ему со всей силы съездили по физиономии. Почему Сунджо сразу мне не сказал, что Запа — его дед?

Сунджо сидел, опершись подбородком на руки, словно ничего не произошло.

— Как зовут твоего отца? — спросил у Сунджо Джош.

— Ки-Тар Шерпа, — был ответ.

— Известное имя, — очень тихо сказал Джош. — Я только не знал, что у него есть сын.

Джош пристально посмотрел на Запу, улыбнулся своей фирменной улыбкой:

— Ты что такое задумал, старый черт?

Запа пожал плечами. Все про себя усмехнулись. Каждому было ясно, что дело тут нечисто, а Джош, Сунджо и Запа могут притворяться сколько угодно.

Джош перевел взгляд на Сунджо и задал ключевой вопрос:

— А лет тебе сколько, мальчик?

— Четырнадцать.

Вот мы и получили ответ на вопрос, с какой это радости Запа вдруг решил покинуть храм Индраяни и проводить меня в базовый лагерь.

Улыбку с лица Джоша как корова языком слизнула, да и у остальных веселья поубавилось, особенно у меня. Я думал, Сунджо мне друг. А теперь я готов был руку на отсечение дать: он знал, что пойдет на вершину, еще в Катманду. И уж во всяком случае — что Запа его дед. Я сам должен был догадаться, увидев, что Запа выдал ему мое снаряжение. А Холли Запа посвятил в свою тайну — а зачем иначе ему было ее чуть не на руках тащить в ПБЛ?

— И когда, позволь узнать, у тебя день рождения?. Сунджо глянул на Запу, тот кивнул.

— Тридцать первого мая. За шесть дней до моего.

Джош на миг расслабился — но только на миг.

— Откуда мы знаем, что это правда? — спросил Тадеуш.

Сунджо засунул руку в карман своей (моей!) парки, вытащил оттуда тщательно закрытый пластиковый пакет, в котором лежал мятый листок бумаги, и протянул Тадеушу.

— Я не читаю по-непальски, — отмахнулся Тадеуш. Листок взял Джош.

— Ошибаешься, это по-тибетски, — сказал он и посмотрел на Сунджо. — Так ты родился в Тибете?

— Да, сэр, — ответил Сунджо. — Мне было пять, когда папа сумел переправить меня с мамой через границу в Непал. Я — свободный тибетец.

— Свободных тибетцев не бывает, — бросил Джош. — Как ты сумел пересечь границу в обратную сторону? Уж точно не с помощью этого листка.

Джош вернул пакет хозяину.

— По поддельным документам, — сказал Запа. Джош с отвращением сплюнул:

— Ну что же, недолго твоему внучку оставаться свободным тибетцем, если капитан Шек пронюхает про подлог. Они его арестуют, да и тебя вместе с ним.

Ага, теперь понятно, зачем Сунджо исчезал из виду всякий раз, когда в лагере появлялись подручные капитана.

— Ради шанса зайти на вершину стоит рискнуть, — ответил Запа.

Джош посмотрел на Сунджо, затем снова на Запу.

— Я перед тобой в долгу, Запа, спору нет. Однако пока я не решил, дам я Сунджо шанс зайти наверх или нет. Кроме того, у нас недостаточно шерпов на три группы восходителей. А речь идет именно о трех разных группах. Разных.

— У нас есть Йоги и Яш, — сказал Запа. Джош расхохотался и покачал головой:

— Признавайся: ты все детали проработал, еще не покинув Катманду, да?

Запа промолчал. Все было и так ясно.

— Хочешь, выйдем из палатки и переговорим с глазу на глаз? — спросил Джош.

— Это как тебе будет угодно, — сказал Запа. — Я не прочь и при всех.

— Как скажешь.

Джош окинул взглядом всех собравшихся, особенно пристально поглядел на Холли:

— Как говорится, позвольте пару слов без протокола. С этого момента все, что мы говорили, навсегда остается в этой палатке. На-все-гда, всем ясно? Если китайцы хоть что-то пронюхают, они прогонят нас с горы в тот же миг. Хуже того, они арестуют Сунджо и посадят в тюрьму.

Я сразу вспомнил заключенных в кандалах, которых мы видели у Моста Дружбы. Меня передернуло. Я был жутко зол на Сунджо, но такой судьбы я не желал никому. Даже когда тебя сажают под арест в Штатах, это не сахар, а что такое арест в Тибете — я даже воображать не хотел. Глянул на Сунджо: кажется, ему впервые стало страшно; видимо, до него наконец дошло, что случится, поймай его капитан Шек с поддельными документами.

Все кивнули. Я-то, впрочем, думаю, что киношники дорого бы дали это все снять. (Хотя Джош все равно не разрешил бы им вставить в фильм этот материал.)

— Мать Сунджо родилась в небольшой деревеньке на этой стороне горы, — объяснил Запа. — Мой сын познакомился с ней, когда оказался тут с очередной экспедицией. Положил годы, чтобы контрабандой вывезти ее и Сунджо из Тибета в Непал. Так что Сунджо и тибетец, и непалец.

— Китайцы тебе на это в лицо рассмеются, стоит им только сцапать Сунджо здесь, — сказал Джош.

Тадеуш взвыл:

— Если он зайдет на вершину, не видать нам больше ни одного пермита на северную сторону, как своих ушей! А это половина нашего бизнеса. Тибетский маршрут сложнее, чем непальский. Он много престижнее. Присутствие Сунджо ставит под удар весь сезон! И чего ради? Даже если Пик и Сунджо зайдут наверх, Сунджо все равно не будет самым юным человеком на Эвересте.

— Но он станет самым юным свободным тибетцем, поднявшимся на вершину, — парировал Запа. — Это вопрос национальной гордости.

— Мы тут занимается бизнесом, — сказал Тадеуш, — а не политикой.

— А какая разница? — уперся Запа.

— Брейк, хватит, — сказал Джош и глянул на Джей-Эра. — Как у вас дела?

— У нас все шик-блеск, — ответил Джей-Эр. — Мы сняли много материала по лазанию, парочку отличных интервью. Все идет отлично.

Я от стыда изо всех сил стиснул зубы. Интервью-то да, но только не со мной.

— Сунджо в кадре есть?

— Еще бы ему не быть! Они с Пиком шли наверх в одной связке. А ты как думал?

— В самом деле, — добавил Тадеуш, багровея от возмущения, — что ты себе думал, Джош?!

— Я еще ничего не решил, — сказал Джош и наконец посмотрел на меня. — Ты как насчет разделить славу с Сунджо?

— Держите меня шестеро!!! Я не верю своим ушам!!! — воскликнул Тадеуш.

Джош и бровью не повел:

— Что скажешь, Пик?

Ну так я же не за славой сюда поперся, подумал я. Или все-таки за славой? Я глянул на Сунджо и Запу — у обоих каменные лица. Я был готов убить обоих, а Сунджо особенно, потому что с Запы взятки гладки, он-то никогда никому ничего не рассказывает.

Я хотел сказать Джошу, чтобы он немедленно отправил Сунджо обратно в Непал. Вместо этого я выдавил из себя следующее:

— Нет проблем.

— Так, Джош, хорошо, а можно теперь я с тобой поговорю? С глазу на глаз, — спросил Тадеуш.

— Разумеется.

Они вышли, и на некоторое время в палатке воцарилось гробовое молчание. Нарушил его Джей-Эр:

— Ну что, как насчет сыграть в покер? Он выудил из кармана парки колоду карт.

— Отчего же нет, — сказал Спарки, — эти двое теперь не скоро воротятся.

— Отлично, я с вами, — сказала Холли. Я подошел к Сунджо и Запе.

— Спасибо, что заступился за меня, — сказал Сунджо.

— Ты мог мне сказать заранее.

— А я сказал.

Сунджо виновато поглядел на Запу.

— Ну, намекнул.

— Что еще за ерунда?

— Ну, помнишь, в первую ночь в ПБЛ, — ответил Сунджо. — Я сказал, что если мы зайдем в Четвертый лагерь, то у нас будет хороший шанс зайти и на вершину.

Насчет «намекнул» — это точно. Я этот его монолог еле запомнил.

— Мог бы выдумать что-нибудь и получше, — бросил я. Тут Запа решил помочь:

— В Катманду Сунджо ничего не знал. Он думал, я забираю его на гору, чтобы выучить на шерпа. Про вершину я сказал Сунджо только на пути в ПБЛ.

Ага, значит, Запа играет в игры не только со мной и Джошем. Я через плечо посмотрел на картежников: игра в самом разгаре, гора денег в центре стола, дым коромыслом. Везунчики. Вот если бы к ним подсел Запа...

— Так, схожу-ка я в столовую за чаем, — вдруг сказал он.

Я дождался, пока он не выйдет вон, и спросил у Сунджо, почему он не сказал мне, что Запа — его дед.

— Запа сказал: мол, будет лучше, если об этом никто не будет знать.

На это было трудно что-то возразить — ведь если бы Запа вдруг попросил меня держать что-то в секрете, то я бы молчал как рыба. Все равно я был зол, что Сунджо мне ничего не сказал.

Запа вернулся с термосом чая и кружками. Я налил себе кружку и пошел смотреть на покер. Мне было совершенно неинтересно; просто я не хотел быть рядом с Запой и Сунджо. Холли выигрывала одну сдачу за другой, чему никто не был рад.

Спустя минут двадцать в палатку вернулись Джош и Тадеуш. Тадеуш улыбался от уха до уха, и сначала я решил, что Сунджо проиграл. Тот тоже всё заметил и пал духом.

— Ну что я могу сказать, — улыбнулся Тадеуш Сунджо и Запе. — Высочайшим повелением вам выдается шанс зайти на вершину.

— Это были хорошие новости. А теперь плохие: послезавтра вы все отправляетесь наверх, в ПБЛ, — добавил Джош.

— Вот дерьмо! — простонали в ответ киношники.

Як и медведь

ТРИ ГРУППЫ: П, В И (тссссс!) Т.

Мы назывались группа Т. В нее входили Сунджо, я, киношники и Холли, а вели нас Запа, Йоги и Яш. (Думаю, братья тоже не просто так запрыгнули в грузовик, надеясь при случае найти работу на горе. Думаю, Запа нанял их заранее для Сунджо — заводить его на вершину.) А еще я думаю, что Т означала «тайная», а не «третья», потому что первый шанс зайти наверх получали именно мы, и этот факт должен был оставаться тайной.

В ночь перед выходом Джош и Тадеуш фактически приказали нам врать всем остальным.

— Все это — между нами, — сказал Тадеуш едва слышно, несмотря на температуру минус двадцать пять и воющий ветер. Тут даже если кричать, никто не услышит.

— Тадеуш прав, — поддакнул Джош. — Кое-кто из наших альпинистов тупы как бараны. Будет просто война за то, кто первым идет наверх. Это полный идиотизм, но мы сталкиваемся с этим каждый год, словно по расписанию. Они не могут заставить свои изголодавшиеся по кислороду мозги понять, что попадание на вершину никак не зависит от порядка восхождения. Только от погоды.

Джош немного лукавил. Если сидеть в базовом лагере или в ПБЛ и ждать своей очереди, то больше вероятность чем-нибудь заболеть или, там, ногу подвернуть, да плюс адская скучища, так как делать нечего. Лежишь в палатке день, другой, третий и все думаешь, попадешь ты наверх или нет. От такого и повеситься недолго.

Мы стояли в очереди первыми исключительно из-за даты моего рождения. Никаких других причин. До нее оставалось тридцать с небольшим дней — и на успешное восхождение может потребоваться весь этот срок.

— Если люди начнут задавать вопросы, — сказал Тадеуш, — мы заняты вот чем. — Он глянул на киношников. — Вы снимаете документальный фильм про шерпов. — Перевел взгляд на Холли. — А ты пишешь про шерпов статью. — Теперь на меня. — А ты работаешь мальчиком на побегушках у киношников. Никакого восхождения на вершину, только кино про шерпов.

— А Сунджо сегодня перебирается в лагерь носильщиков, — сказал Джош. — Иначе мы никак не сможем скрыть его от чужих глаз. Мы можем на тебя рассчитывать, Запа?

Запа кивнул.

Джош обратился к Сунджо:

— Капитан Шек и его ребята редко заглядывают к носильщикам, но на всякий случай тебе придется переодеться в их одежду и притворяться, что ты самый настоящий носильщик. Никакой новенькой американской снаряги и всего в этом роде. Носильщики выйдут наверх послезавтра, и ты отправишься с ними. Когда доберешься до промежуточного лагеря, где не появляются китайцы, то можешь переодеваться в свое. Пойдешь снова вниз — опять переодеваешься в носильщика и ни на шаг от носильщиков не отходишь. Если Шек тебя заприметит, привет семье.

— Привет семье? — переспросил Сунджо.

— Отправишься стучать кайлом по булыжникам, — объяснил я.

— Ой.

Обычно Сунджо такой веселый и солнечный, а тут его лицо исказила гримаса самого настоящего ужаса.

— Вот так-то, — подытожил Джош. — Запа ведет группу Т. Я веду группу П. А Па-Сан ведет группу В.

Я расстроился, конечно, что не пойду на вершину с отцом, но этого следовало ожидать. «Планы поменялись» — все наши отношения с Джошем описывались одной этой фразой. А еще я волновался на предмет Запы и Сунджо. «Чем меньше в воздухе кислорода, тем больше там паранойи», — писал Джош в одной из своих книг про альпинизм, и, признаться, я начал потихоньку на себе чувствовать его правоту.

Тут все дело было в Сунджо. Мне начало казаться, что ему-то и Запе только на руку, если я не зайду на вершину. Я не хочу сказать, что думал, будто они попытаются мне помешать, но любая ошибка, самая малая, случайная или подстроенная, может отправить меня вниз по склону. И никто ничего даже не заподозрит — в горах случаются несчастные случаи. Опасность преследует каждое восхождение. И если что-то случается, то виновником, как правило, объявляют некачественную снарягу, плохую погоду, недостаток удачи — что угодно, только не самих альпинистов.

— Вопросы есть? — спросил Джош.

У меня их имелось с полдюжины. К примеру: если Запа сумел раздобыть настолько безупречные поддельные документы, что смог одурачить китайцев на Мосту Дружбы, то с какой стати нам верить, что измочаленное свидетельство о рождении Сунджо — подлинник? Он запросто может быть на полгода моложе. А когда мой день рождения, Запа точно знал сам — он был на Аннапурне, когда мама звонила Джошу.

Или: Джош что, решил снизить риски, послав Сунджо наверх вместе со мной? Если я не дойду до верха, фирма Джоша все равно получит титул команды, которая завела на вершину Эвереста самого молодого в мире альпиниста. Сунджо был вписан в Джошев пермит. Ведь Джошу же плевать, кто из нас окажется наверху?

Но я промолчал. Я был так на всех зол и в таком расстройстве, что решил: будет лучше ничего не говорить.

— Только мы все равно не сможем ничего утаить от других альпинистов, — сказал Джей-Эр. — Финальная тропа на вершину — одна-единственная, и нам всем предстоит по ней пройти, друг за другом, как муравьям.

Джош ухмыльнулся.

— Не дрейфь. Когда группы П и В зайдут в Четвертый лагерь, их будет заботить только одно — где им взять следующий глоток кислороду.

— А что будет, когда они вернутся в базовый лагерь? — спросил Джей-Эр.

— Если они до этого побывают на вершине, им будет плевать, кто туда попал, а кто нет, — ответил Джош. — Главное — дать им хороший шанс. Ваша группа будет опережать их на четыре-пять дней. Когда подниметесь выше Четвертого лагеря, следите за тем, что говорите в эфире. Одна фраза — и вся гора будет знать, что мы задумали. Когда будете проходить мимо нас на пути вниз, молчите про вершину. Мы с этим потом разберемся.

— Другие альпинисты уже дважды побывали в ПБЛ, — не унимался Джей-Эр. — Они как минимум на неделю опережают нас по акклиматизации.

Он был прав. На вершину люди выходили обычно после третьего захода в ПБЛ. А наша команда была там только один раз.

— Если погода будет хорошая, мы попробуем закинуть их наверх пораньше, — сказал Джош. — Если будет плохая, им придется ждать в базовом лагере со всеми остальными. Мы не можем все сразу ломиться на вершину, там просто столько места нет.

А это означало, что другие альпинисты могут провести в базовом лагере еще недель шесть и только потом получить шанс пойти наверх. И я готов был руку дать на отсечение, что эта новость не придется им по душе.

НОЧЬ БЫЛА ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ. Я никак не мог заснуть -все выдумывал способы, какими Запа и Сунджо могут сорвать мне восхождение, если им так захочется. Список получился удручающе длинный.

Наутро я вылез из палатки позднее обычного. Шел легкий снег. Я оделся и пошел в столовую, где застал Запу и киношников. Они обсуждали новый сюжет документального фильма.

(А может, они про меня говорили, пока я не вошел? Насчет паранойи Джош был прав на сто процентов...)

— Снова заболеваешь? — спросил Запа.

Держи карман шире, подумал я, а в ответ сказал, что лучше не чувствовал себя ни разу в жизни. Запа мне, кажется, не поверил. Я съел тарелку овсянки, потом присел за стол рядом с ними. Кроме нас в палатке никого не было, только повара убирались после завтрака.

— Доедай, и пойдем со мной, — сказал Джей-Эр, — научу тебя пользоваться камерой.

— Зачем?

— Потому что, скорее всего, ни я, ни Джек, ни Уилл не попадем на вершину. А кому-то надо твое восхождение снимать.

Они все были отличные альпинисты. Мне в голову не приходило, что они могут и не попасть наверх.

— Попробовать мы попробуем, — сказал Джек, — но кто может поручиться, что у нас получится?

— Я на Эвересте уже третий раз, — сказал Джей-Эр. — Самое высокое, куда я забирался, — местечко чуть выше Шестого лагеря. Мы повернули назад из-за погоды, и все. Я тебе дам одну из наших мини-камер. — Он посмотрел на часы. — Встречаемся с тобой и Запой у штаба через четверть часа, а потом идем в лагерь носильщиков — снимать.

Они встали и вышли из палатки. Я глянул на Запу:

— Джоша видел?

— Он пошел со своими на гору — тренироваться. Видимо, я состроил недовольную мину — Запа некоторое время разглядывал меня молча, потом спросил:

— Ну, что ты думаешь теперь про Джоша? Вы некоторое время провели вместе...

— Да ну, это разве время, — сказал я, уходя от ответа. Запа отхлебнул из кружки:

— Понимаешь, в чем дело: он бы и рад по-другому, но не может.

— Ты о чем?

— Он нашел себя в скалолазании. Он действительно блестящий альпинист, каких мало. И влюблен в это дело по уши. Не всякому удается найти себе такое занятие.