Пингвин влюбленный

9

Валера опять гнал свой «Форд» по прямой как стрела трассе Москва — Санкт-Петербург. И это загородное шоссе было совершенно пустым. Что неудивительно. Это в Москве пробки, гарь, духотища. Достаточно отъехать километров на сорок и можно расслабиться. Дави на газ и хоть ногу на ногу закидывай.

Перед его глазами вспыхивали сцены предстоящей встречи с Надей…

…Он снимет целиком местное кафе-стекляшку. Часа на два. Больше не потребуется. В этой чертовой дыре, Светлый Посад, тоже должно быть какое-нибудь кафе-стекляшка. Их сейчас в любой, самой захудалой деревушке понатыкали предприимчивые кавказские люди. Он заплатит хозяйке «без базара» любую сумму и потребует, чтоб ни одна живая душа им не мешала. Хозяйкой накроет в центре зала шикарный стол. С цветами и шампанским. Он развесит по стенам афиши. Хозяйка сгоняет в монастырь и пригласит Надю. Заплатит там кому надо, сколько надо.

И Надя придет!

Он будет стоять спиной к двери и делать вид, что задумчиво смотрит в окно. Она, вся в черном! (Черное ей к лицу!), войдет и замрет в изумлении, увидев шикарный стол. С цветами и шампанским. И увидит свои афиши, развешанные по всем стенам. И узнает его, стоящего спиной. Он, не оборачиваясь, скажет:

— Солнышко! Наконец-то я нашел тебя!

— Ты в своем репертуаре! — скажет Надя. И наверняка, улыбнется своей неотразимой улыбкой. — Цветы, шампанское! Зачем?

— Есть повод. Даже два! — ответит он. И повернется. И сделает шаг ей навстречу.

— Сто-о-оять!!! — рявкнет она.

— В чем дело? — поинтересуется он, замерев на месте. — У вас в монастыре карантин, что ли?

— Ничуть.

— Тогда почему нельзя подойти, обнять и все такое?

— Нельзя мне! — мягко скажет она. — Не положено.

— Мать вашу!!! — не выдержит он. — У вас что там… совсем уже!? На мужчин и смотреть нельзя!?

— Смотреть можно.

— Прогресс, мать твою!!!

— Будешь материться, повернусь и уйду! — грозно скажет она.

— Нормальная русская речь! — возразит он. — Можно подумать, ты никогда на своей эстраде ничего такого не слышала.

— Терпеть не могу эту гадость! Тьфу! Прости меня, Господи!

— Да-а! — прищурившись, скажет он. — Не та-ак представлял я себе нашу встречу!

Он подойдет к столу, жестом пригласит ее. Она, немного поколебавшись, вздохнув, тоже подойдет к столу. Он галантно подставит ей стул. Сядет напротив.

— Что-то у нас не клеится… на сухую! Надо врезать! — решительно скажет он. И возьмет в руки бутылку шампанского.

— Без меня! — тихо, но твердо скажет она.

— В вас там… еще и сухой закон!?

— Само собой, — пожимая плечами, ответит она.

— Ни капельки, ни граммулечки… втихаря от начальства, нет!? — спросит он.

Он откроет шампанское, стрельнет пробкой в потолок и, не обращая внимания на ее запрещающие жесты, нальет полные бокалы пенящегося напитка.

— Скукотища у вас там, небось? — сочувственно спросит он, — Свет гасят рано. И мужчин нет. Кстати, был у меня один знакомый попик. Между прочим, кого хочешь мог перепить. На спор…

— Я прошу! Не надо, — с какой-то прямо-таки укоризненной материнской интонацией скажет Надя.

— Хорошо! — усмехаясь, согласится он. — Первый тост!

— И последний! — очень грозно предупредит она.

— Без самодурства! Здесь нейтральная территория!

— Шампанское, цветы…. Деньжищ, небось, прорву высадил.… К чему это, Валера?

— Считай, я временно сошел с ума.

— Это «временно» у тебя тянется уже четвертый десяток! — скажет она.

Они, не чокаясь, глядя, друг другу в глаза, отопьют из бокалов по глотку.

— Все-таки, я нашел тебя! — торжествующим тоном скажет он. — Знала бы, чего мне это стоило!

— Мог бы не стараться. Пустые хлопоты, — ответит она. И отхлебнет еще глоток.

…Выбил Суржика из мечтательного состояния оглушительный рев клаксона ярко-красного «Феррари». Низкий приземистый спортивный автомобиль сидел на хвосте его «Форда» и непрерывно сигналил, требуя уступить ему дорогу. Размечтавшись, Суржик не заметил, что занял крайнюю левую полосу, снизил скорость и едва плелся по ней. «Феррари» мигал фарами и истерично гудел на все лады клаксоном. Суржик поморщился и, включив мигалку, перестроился в правый рад. «Феррари», грозно гудя авиационным двигателем, помчался вперед и через минуту превратился в яркую красную точку. Потом и вовсе исчез в том месте, где шоссе упиралось в линию горизонта.

«Где эти хозяева жизни деньги берут на такие машины?» — подумал Суржик. И сам себе ответил: «Как и прежде, в закромах Родины!».

Перед его глазами опять возникло лицо Нади, сидящей, напротив, за столиком кафе…

— Ты бы хоть одним глазом на свои афиши взглянула! Для тебя старался, под расписку вырвал у твоей помрежки Норы. Она тебя помнит, любит, переживает и все такое. Очень надеется на твое возвращение.

— Что было, прошло. Похоронено и забыто…

— Решила убежать от сложностей жизни? — наивно поинтересуется он. — Спрятаться в монастыре, как улитка в раковину? Не думал, что ты до такой степени труслива! Хоронить себя заживо, лишать себя всех радостей жизни… это… выше моего понимания!

Тут, конечно же, Надя не выдержит! Глаза ее засверкают праведным гневом.

— Каких радостей!? — заорет она со всем пылом незаурядного актерского темперамента. Может, даже ударит кулаком по столу? Хотя, вряд ли, не ее стиль!

— Ваш мир погряз в жестокости, лжи и насилии! — прямо ему в лицо станет она швырять, одно за другим, жестокие, но справедливые слова. — Тысячи, миллионы униженных и оскорбленных, тысячи бездомных детей, обманутые, оплеванные старики, униженные и растоптанные старушки! Встряхнись, милый! Взгляни хотя бы на ваше хваленое телевидение! Потоки грязи и убийств! Насилия и похоти! Растление малолетних уже стало проявлением доблести! Похабные дикторши наперегонки сообщают: там, изнасилование, там, три трупа, там, сексуальное извращение! При этом ты посмотри внимательно на их лица! Они испытывают восторг и упоение! Чем страшнее, тем упоительнее восторг! Ваш мир катится в пропасть! И никто из вас не спасется!! Никто!!!

— Кроме тебя, — вставит он. И добавит. — Аминь!

— Бог даст… — прошепчет она, закатив глаза к потолку. — Бог даст…

— Стало быть, назад дороги нет? — спросит он.

— Добровольно!? — вскричит она, как в древнегреческой трагедии. — В ваш свободный мир со звериным лицом? Никогда-а! Лучше в прорубь башкой!

Тут он остановится посреди кафе и начнет… аплодировать. И одобрительно кивать.

— В чем дело? — подозрительно прищурив глаза, спросит она.

— Ты в блистательной форме! Как я и думал. Появились новые драматические нотки.

Он резко перестанет аплодировать, сунет руки в карманы джинсов. И скажет:

— Если думаешь, что меня хоть на секунду тронула вся эта ахинея, которую ты так вдохновенно городила… сексуальные трупы, растление дикторш на телевидении… то ты глубоко ошибаешься! Я тебя насквозь вижу. Выбрала себе новую роль? Не самую удачную, между прочим. Не хватало только выкриков. «Бесноватые демократы! Оголтелые коммунисты! Чума на оба ваши дома-а!».

Тут на сцену выступит хозяйка кафе. Она выйдет из-за полиэтиленовой занавески и, улыбаясь, подплывет к их столику.

— Можно у вас попросить автограф? — спросит она Надю.

— Меня!? — удивится Надя. Лицо ее так и вспыхнет затаенной радостью. Актриса, она и в монастыре — актриса.

— Я вас сразу узнала! Вы — Мальва! Мои девчонки с ума от вас сходят! Все диски ваши собирают. Не поверят, что я вас видела вот так… живьем!

— Ты недооцениваешь свою популярность! — с нажимом добавит он. — Тебя знают на каждом посту ГАИ. Все подряд задают только один вопрос, когда ты опять появишься на сцене, на телевидении?

— Ждут меня, не дождутся, — проворчит Надя.

— Подпиши, что тебе стоит. Для тебя пустяк, для девчонок праздник души.

Надя небрежно, не глядя, распишется на собственной фотографии. Хозяйка исчезнет.

— Честно говоря, ты поразительно изменилась.

— Естественно, — насторожившись, подтвердит она.

— Совсем недавно от тебя просто волны шли. Волны…. Все мужики сразу стойку делали. А теперь… — вздохнув, добавит он. — Ничего не ощущаю.

— Совсем? — помолчав, спросит она.

— Нет, слегка есть…. Но очень мало. Ты стала какая-то… никакая. Обуздание страстей — дело, конечно, хорошее. Но не до озверения. Раньше была пылкая, взбалмошная, красивая молодая женщина. Способная послать к черту все условности и с головой нырнуть…

— Встань, пожалуйста! — неожиданно с затаенной злостью попросит она.

— Зачем?

— И повернись ко мне спиной.

— Не понимаю, зачем?

— Тебе трудно? Повернись спиной, всего-навсего.

— Хочешь отшлепать меня? — остроумно спросит он.

— Хочу нажать на кнопку, — сдерживаясь, скажет она. — Ведь где-то должна быть кнопка, которая тебя выключает!

— В любом случае она находится не сзади, — еще более остроумно ответит он.

— Чего ты хочешь? — закипая, поинтересуется она.

— Тебя-а-а!!! — выпалит он.

— Идио-о-от!!! — заорет она. И спохватившись, испуганно перекрестится. — Прости Господи меня, грешную!!!

…Неожиданно Суржик изо всей силы нажал на педаль тормоза. Стаей диких кошек взвизгнули тормоза «Форда». Прочертив всеми четырьмя колесами длинные черные полосы по мягкому асфальту, машина встала как вкопанная. Если б кто-то ехал сзади, наверняка, не успел бы среагировать, разбил бы машине весь зад. По счастью шоссе в этот час было абсолютно пустым.

Суржик сидел в машине и с яростью стучал ладонями по рулю.

«Идиот! Идиот! Ничего этого не будет! Опять придумал прелестную картинку!? Если и будет, то совсем не так! По-другому! Не так! Кремлевский мечтатель!» — стиснув зубы, бормотал Валера.

Последний эпитет был из лексикона Леонида Чуприна. «Кремлевскими мечтателями» он крестил недалеких, безобидных, абсолютно непрактичных и нереалистических людей. Романтиков, одним словом. Хотя, по всеобщему мнению, сам являлся типичным представителем этого славного, вымирающего племени. Он всегда с большой охотой бичевал собственные недостатки в других.

Хозяйка придорожного кафе «Ландыш» Лариса Загоруйко скучала. Постоянно, беспросветно и уже даже как-то привычно. Редкие посетители из местных алкашей или случайно заехавших дальнобойщиков не могли пробудить, дремавшую до поры, в ее душе лавину чувств. Три года назад она держала такое же кафе на окраине Москвы. Рядом с Окружной кольцевой дорогой. Хотя, «держала» сильно сказано. Та «Фиалка» и эта «Ландыш» принадлежали кавказскому человеку по имени Беслан. Еще там, в «Фиалке» Беслан дважды подкатывался к ней с предложением «познакомиться поближе». И оба раза получал «атанде!». По полной программе. У Ларисы Загоруйко были свои принципы. Без любви, без чувств, и не думай и не мечтай. Будь ты хоть тысячу раз хозяин. За подобную принципиальность неприступная Лариса и была сослана за двести километров от столицы в кафе «Ландыш».

В деревне Светлый Посад всего две достопримечательности. Светло-посадский женский монастырь и Светло-посадская женская колония. Ничего особенно «светлого» в округе не наблюдалось. Почему деревню назвали именно так, никто не знал. Редкие приезжие контингент сплошь специфический. Посетители осужденных, в основном, матери, сестры или подруги. Да посетительницы монастыря, иностранные туристки из всяких феминистических или религиозных организаций, приезжающие раз в месяц на автобусе «Икарус». Мужчин нет и в помине. Будто вымерли все. Правду говорят, последнего мужика подстрелили в Афгане еще при отступлении наших войск. Местные алкаши, разумеется, не в счет.

Лариса дважды была замужем. И оба раза крайне неудачно. Кроме двух детей, девчонок — «спиногрызок», никаких радостей. Теперь она все дни проводила, облокотившись на подоконник. Наблюдала, пустую деревенскую улицу.

В тот знаменательный день Лариса увидела на деревенской улице грязный до невозможности «Форд». Он лихо объезжал лужи и, поднимая клубы серой пыли, медленно продвигался в сторону монастыря. Проехал мимо «Ландыша», преодолел небольшой подъем и остановился прямо у массивных деревянных ворот. Из машины вылез полноватый, лысоватый мужик в потертых джинсах и куртке защитного цвета. Он решительно подошел к огромным деревянным воротам и принялся дубасить в них кулаками.

«Ща-ас! Разбежались они тебе отпирать!» — почему-то злорадно подумала Лариса. Всей округе был известен крутой нрав матушки настоятельницы. Еще ни одна мужская нога не ступала на территорию монастыря. Многие из местных под предлогом помощи по хозяйству пытались. Не выгорело ни у одного. На особо рьяных или беспробудно нетрезвых спускали крупных кавказских овчарок.

Мужчина в куртке потоптался около ворот, попытался заглянуть в какую-то щелку. Потом плюнул, сел в машину и поехал явно в сторону кафе. Лариса вернулась за стойку, поправила кофточку, поправила прическу. Грязный «Форд» остановился прямо под окнами. Хлопнула дверца машины. Потом скрипнула входная дверь.

Лысоватый мужчина в куртке защитного цвета с дипломатом в руках появился на пороге и вдруг… замер, будто его ударило током высокого напряжения.

— Краса-авица-а! Богиня-я! — прошептал он, выпучив на Ларису свои большие выразительные глазищи. И даже дипломат из рук выронил на пол от изумления.

Разумеется, Лариса Загоруйко знала свои многочисленные достоинства. Как впрочем, и недостатки. Какая женщина устоит перед таким наглым, прямо в лоб, комплиментом!

Естественно, Лариса улыбнулась. Всеми своими многочисленными золотыми зубами. Мужчина в куртке еще больше обрадовался. Покачивая головой, заулыбался.

— Коня на скаку… раз плюнуть! В горящую избу… без проблем! — сказал он.

— Ладно вам! — сказала Лариса.

Валерий Суржик, (разумеется, это был он! Кто еще!), подошел к стойке, достал бумажник и выложил веером перед Ларисой несколько зеленых бумажек. Крупного достоинства. От волнения Лариса Загоруйко облизнула губы. Вопросительно посмотрела на Суржика. Тот не спеша, вернулся к двери, подобрал с пола дипломат, вернулся к стойке.

— Как зовут? — строго поинтересовался он.

— Лариса! — поспешно кивнула хозяйка «Ландыша».

— Превосходно! — констатировал Суржик. — Имя и облик сливаются в единое целое. Очень удачно дополняют друг друга. И производят неизгладимое, я бы сказал, незабвенное впечатление.

— Ладно вам…

— Красавица-а! Богиня-а! С умными и на редкость выразительными глазами. Как жизнь, любовь, романы, приключения?

— Какие здесь любовные приключения. Скажите тоже. Тоска зеленая. Только по телевизору и видишь…

— Чтоб у такой эф-фектной особы и не было хоть одного любовника!? Ни за что не поверю! Хоть на куски режь!

— Есть один, — не выдержав, улыбнулась Лариса. — Только он не в счет. Редко наезжает.

— Ясно! Шофер. Дальнобойщик! — подмигнул Суржик. И запел, проникновенно, с большим чувством. — «А дорога длинною лентою вьется…. Слева поворот… Осторожней, шофер!». Знаешь, один раз на юге собственным глазами объявление видел. «Водитель! Будь осторожен в местах, откуда могут появиться дети!».

Суржик громко и несколько нервно захохотал. Лариса сдержанно поддержала.

— Ладно вам…

— Зато, небось, жуть, какой пылкий? Дальнобойщик этот.

— Ладно вам…

— Лариса-а! — повысил голос Суржик. — Сосредоточься, пожалуйста. Очень прошу.

Валера решительно пододвинул в направлении Ларисы все зеленые купюры. Та мгновенно смахнула их со стойки, сложила и спрятала в карман фартука.

— У меня здесь серьезная встреча намечена. Крайне серьезная. Можно сказать, дело всей жизни. Ты меня понимаешь? Всю ночь за рулем по нашим дорогам, на такой подвиг идут только в самом крайнем случае! Скатерть чистую можно?

— Если надо… — пожала плечами Лариса.

— Необходимо. Во-первых, сделай так, чтоб сюда часа два никто не совался. Ни одной посторонней пьяной рожи.

— Без проблем. Алкашей на дух не переношу.

— Этот стол поставь сюда, на самую середину. У тебя иконы нет?

Лариса, изумленно вытаращила глаза, покачала головой.

— Самое модное нынче украшение. В нашей православной религии есть нечто… величественное и торжественное. И в то же время, скромное, неброское.

— Она… кто? — не выдержав, полюбопытствовала Лариса.

— Проснулась! Наконец-то! — усмехнулся Суржик. — Она? Женщина она! С большой буквы! Судьба, крест, испытание…. Все сразу.

— За растрату мотает или убила кого?

Суржик резко повернулся, с искренним недоумением смотрит на Ларису.

— Ты о чем?

— За что сидит-то? — пояснила Лариса. — Тут у нас два объекта. Женская колония и монастырь.

— Хрен редьки не слаще! — усмехнулся Суржик. — В монастыре она.

— Видела в окошко, — с готовностью кивнула Лариса. — Я что подумала. У него или жена в колонии, или любовница. В монастырь тыркается, чтоб ее с Богом связать.

— У тебя там, какие связи есть? Кто-нибудь из знакомых?

— Ну… если подумать…

— Чеши в монастырь и под любым предлогом вытащи ее сюда! Одна нога здесь, другая там! Ты поняла, Лариса! Дело всей жизни.

— Она там кем? — продолжала любознательная хозяйка кафе.

— Послушницей, я думаю. До больших чинов дослужиться не успела, — усмехнулся Суржик. — Любуйся! Ты ее наверняка видела по телевизору.

Он достал из дипломата несколько ярких грянцевых афиш, начал их так и эдак примерять на стенах. Лариса, взглянув на афиши, только тихо охнула. На каждой из них в разных ракурсах была запечатлена Надя Соломатина. Мальва, Мальвина. «Звездочка» шоу бизнеса. Радостная, взволнованная, ликующая.

— Если не получится? Вдруг, не выпустят ее? — нахмурилась Лариса.

— И думать не моги! Вот тебе еще…

Суржик выложил на стойку еще несколько зеленых купюр. Лариса смахнула и их в большой карман своего маленького передника. На ходу поправила перед зеркалом пышную прическу и исчезла за порогом.

Суржик стоял спиной к двери и делал вид, что смотрит в окно. Наверняка, при этом он очень эффектно выглядел. Стоящий у окна, широко расставивший ноги, мужчина. Он даже не смотрит в сторону появившейся любимой женщины. Так или приблизительно так, представлял себе Суржик ситуацию со стороны. В этот момент он был чертовски доволен собой. Наконец-то…

— Солнышко! Наконец-то я нашел тебя… — не оборачиваясь, сказал Суржик.

— Ты дядя Валера? — прозвучал за его спиной тонкий детский голос. Валера вздрогнул и резко обернулся.

На пороге кафе стояла маленькая девочка. Худое бледное личико. Лет семь, восемь. Большие светлые глаза. Под глазами синие круги. Вся какая-то бестелесная, почти прозрачная. Белый, аккуратно обмотанный вокруг головы и тонкой шеи платочек. Длинное до пят черное бесформенное платье. Из под подола платья выглядывали такие же бесформенные ботинки. Явно на два размера больше. Она держала руки за спиной и сверлила Суржика любопытными глазами.

— Дядя Валера? — повторила маленькая «монашка».

— Абсолютно! — в некоторой растерянности ответил Валера. — А ты кто?

— Даша-а… — протяжно ответила «монашка». И улыбнулась. — Надя не придет. Матушка настоятельница не велит. Грех это.

— Что… грех? — не понял Суржик.

— Выходить за ворота. Не положено.

— Порядки тут у вас… — пробормотал Суржик. — Как в концлагере.

Валера несколько секунд задумчиво кусал губы. Потом решился.

— Вот что, красавица! — решительно сказал он. — Прошу!

Суржик подошел к столу, галантно отодвинул стул, жестом пригласил маленькую «монашку» составить ему компанию. Она, поколебавшись, нерешительно подошла к стулу, аккуратно присела, расправила платье, сложила руки на коленях.

— Грех это! — не поднимая головы, прошептала «монашка» Даша.

— Что… грех? — опять не понял Суржик.

— С мужчиной… в ресторане… — ответила Даша. И вздохнула.

— Даю слово, будем вести себя прилично. Никаких пьянок, битья посуды и стриптиза на столе не будет.

Суржик сделал знак Ларисе, та мгновенно поставила на стол перед Дашей тарелку с десятком пирожных и огромный бокал «Пепси колы». Маленькая монашка обречено вздохнула и принялась с фантастической скоростью уничтожать пирожные. Обеими руками. Суржик с Ларисой в изумлении только головами покачивали.

— Ты, правда, писатель? — прожевывая, поинтересовалась Даша.

— Еще какой! — усмехнулся Суржик. — Очень-очень знаменитый.

— Сказки умеешь писать?

— Ну! — кивнул Суржик. — Только этим и занимаюсь.

— Про что?

— Про любовь.

— Про любовь нам нельзя, — строго сказала «монашка» Даша. — Любить надо только Бога. И еще ближних своих.

— То нельзя, это нельзя! — возмутился Валера. — Чем вы там вообще-то занимаетесь?

— Хозяйство у нас, — строго сказала «монашка» Даша. — Гуси, утки, теленки, поросенки, коровы…. За всеми уход нужен. Глаз, да глаз!

— Однако-о! — протянул Суржик. — Вы там явно не бедствуете!

— У нас и пекарня своя, и библиотека… — не переставая жевать, докладывала Даша. — Меня на курей поставили. С утра на колодец сходи, потом курям корму задай…. Потом молитва…. Потом опять по хозяйству…

— Надя тебе кто? — спросил Суржик.

— Сеструха, — кивнула девочка. И тут же поправилась. — Сестра. Старшая.

— Строгая она у тебя?

— Не-ет! — помотала головой девочка. — Надя очень добрая. Ласковая. Никогда даже по голове не стукнет, не накажет, ничего.…

— За что тебя наказывать?

— Я очень грешная, — вздохнула Даша. — Матушка настоятельница говорит — «исчадие ада».

— Это почему?

— Плохо старших слушаюсь, — начала на пальцах загибать «исчадие ада». — Сладкое очень люблю. Жить без конфет не могу. И лентяйствовать люблю. Все это грех.

Суржик стоял на пороге «Ландыша» и смотрел вслед Даше. Она торопливо семенила по разбитой деревенской улице, аккуратно обходя еще не просохшие лужи, и постоянно спотыкалась в явно непривычном для себя длинном одеянии. Ее худенькая фигурка во всем черном становилась все меньше и меньше…. Вот, она на ходу сорвала какой-то цветок, понюхала и отбросила в сторону…. Вот, придерживая подол длинного черного платья, перепрыгнула через небольшую канаву…. Вот, поднялась по деревянным ступеням к массивным воротам и постучала условным стуком…. Дверь в воротах сразу открылась…. Суржику показалось, он даже услышал скрип ржавых петель. Но этого не могло быть. Расстояние до монастыря было значительным. Да и вороны на деревьях кричали оглушительно, как на кладбище во время похорон.

Суржик прищурился, напряг зрение…

Вот, сейчас она войдет внутрь… и все! Все кончится!

Прощай, Надя! Звездочка шоу бизнеса! Мальва! Мальвина! Недостижимый идеал тинейджерок! «Рыжее солнышко!». Мечта солдатиков дембелей, шоферов дальнобойщиков, гаишников и всех мужчин, носящих на плечах погоны…

Нечаянная любовь моя, подарок судьбы, последний привет уходящей молодости…

Прощай! И Прости!