Книга третья Вперед, на Марс!
Глава первая
1
– Господа, космографии не будет – Козерог заболел! – крикнул, влетев в класс после звонка, круглолицый реалист с озорными, широко открытыми глазами.
– Ура! По домам! – закричал кто-то пронзительно.
Класс загудел, захлопали доски парт, реалисты наскоро собирали тетради и книги.
В распахнутых дверях появился тучный, горбоносый учитель с рыжеватой козлиной бородкой.
– Э… позвольте, господа… разве я перепутал расписание?
Реалисты вскочили. Дежурный, с белой повязкой на рукаве, одернув черную тужурку, шагнул навстречу:
– Извините, Людвиг Густавович, сказали, что вы заболели и не будете…
– Садитесь! – приказал учитель.
Черные тужурки слились с черными партами, слышалось лишь порывистое дыхание.
– Господа! – торжественно провозгласил учитель, расправляя свернутый в трубочку журнал. – Сегодня у нас будет необычное занятие. Сегодня я вас ознакомлю с весьма любопытной и примечательной статьей. Речь пойдет о полете в мировое пространство! Да-с, господа, о полете во Вселенную!
Людвиг Густавович, которого в училище недолюбливали за педантичность и звали «Козерогом», редко баловал реалистов чтением на свободную тему. Объявив о статье, он сделал паузу и, прищуром осмотрев класс, заметил, что глаза реалистов потеплели:
– Сегодня, господа, – повысил голос Людвиг Густавович, – задания на дом не будет, но прошу вас слушать внимательно: о том, что изложено в статье, вы не услышите ни в одной аудитории… даже в институтской. Речь пойдет не о фантастике, а о научном предсказании, основанном на математических расчетах. Вы ознакомитесь с идеей создания космического корабля, способного разорвать путы земного тяготения и вырваться в необъятность Вселенной.
Реалисты притихли, некоторые даже достали тетради и вооружились ручками и карандашами.
Учитель раскрыл журнал.
– Итак, слушайте, господа! «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Автор статьи – господин Циолковский. Не слыхали этого имени? Я тоже! Однако можно предполагать, что это маститый исследователь, очевидно, профессор. Иначе его статью не стали бы печатать в «Научном обозрении». Впрочем, вы сами увидите…
Людвиг Густавович привычным жестом погладил бородку и стал читать.
Его слушали, затаив дыхание.
– «Чтобы аэростат поднялся на высоту в 27 километров… он должен занять объем в 50 раз больший, чем внизу».
Учитель остановился и многозначительно поднял палец.
– Вообразите, господа, какова должна быть оболочка аэростата? Сколько на нее потребуется газонепроницаемой ткани и сколько эта ткань может весить? Циолковский приводит здесь обстоятельные расчеты, которые я опускаю. Вывод же его таков:
«За пределы атмосферы поднятие приборов с помощью воздушного шара, разумеется, совсем немыслимо!»
– Жюль Верн предлагал гигантскую пушку, – послышался чей-то робкий голос.
– Циолковский рассматривает и этот вопрос, господа, – продолжал учитель. – Вот послушайте, что он пишет далее: «Одного громадного усиления тяжести совершение достаточно, чтобы оставить мысль о применении пушек к нашему делу».
– Это ясно! А что же он предлагает? – спросил кто-то с последней парты.
Учитель обвел класс внимательным взглядом.
– «Вместо них или аэростата… предлагаю реактивный прибор, то есть род ракеты, но ракеты грандиозной и особенным образом устроенной».
Учитель прервал чтение, поднялся и, взяв мел, стал на доске старательно вычерчивать контур ракеты, напоминающий пузатую, бесхвостую рыбу.
Когда чертеж был готов и учитель вернулся к столу, раздался звон колокольчика.
Учитель, поморщась, закрыл журнал.
– Нет, нет, мы не пойдем на перемену!
– Просим продолжать, Людвиг Густавович! – закричали реалисты.
Сдвинув на лоб очки, учитель удивленно осмотрел класс, погладил бородку, улыбнулся:
– Это похвально, господа! Очень похвально, что вы проявили интерес к поднимаемой проблеме. Я рад, очень рад!
– А как же будет устроен этот снаряд? – спросил белокурый реалист с третьей парты.
– А вот взгляните на чертеж и послушайте описание, – Людвиг Густавович поправил очки и продолжал читать:
«Камера имеет большой запас веществ, которые при своем смешении тотчас же образуют взрывчатую массу. Вещества эти, равномерно взрываясь в определенном месте, текут в виде горящих газов по расширяющимся к концу трубам вроде рупора… Они (газы), сильно разрядившись и охладившись, вырываются наружу с громадною… скоростью».
Учитель приподнял голову:
– Надеюсь, всем понятно, господа, что эти газы могут двигать снаряд-ракету?
– Понятно! Ясно! – послышались голоса.
– Далее господин Циолковский говорит о способах управления ракетой, о ее преимуществах, позволяющих постепенно увеличивать скорость, а также и гасить ее, что создает возможность полета на ней человека.
Он рассматривает полет ракеты в атмосфере и в безвоздушном пространстве и, исходя из закона сохранения количества движения для замкнутой системы, выводит формулу для наибольшей скорости.
Учитель встал, шагнул к доске и написал формулу.
– Господа, вот формула Циолковского! Можете ее переписать.
У самой двери снова раздался звонок.
– Простите, господа, – заговорил учитель взволнованно, – я едва ли смогу вторично вернуться к этому важному вопросу и потому прошу у вас позволения зачитать еще один абзац из статьи господина Циолковского.
Он поднялся на кафедру и взял журнал:
– «Эта моя работа далеко не исчерпывает всех сторон дела… Во многих случаях я принужден лишь гадать или предполагать… Моя цель возбудить к нему интерес, указав на великое значение его в будущем и на возможность его решения…» Вот и все, господа. Благодарю вас!
Учитель закрыл журнал и, поклонившись, сошел с кафедры.
Его проводили аплодисментами.
Но едва учитель скрылся за дверью, как в классе поднялся гвалт: реалисты, опережая друг друга, бросились в раздевалку.
Класс быстро опустел, только на третьей парте одиноко сидел белокурый юноша и сосредоточенно делал какие-то вычисления…
Скоро внизу смолкли последние возгласы. В класс вошел служитель в сером фартуке с ведром, совочком и щеткой на длинной палке.
– А вы почему здесь сидите?
– Решал задачу… Сейчас уйду.
Услышав голоса, в дверь заглянул инспектор, прозванный «Усачом».
– Цандер? Вы наказаны?
– Нет, я изучал формулу Циолковского, господин инспектор, – вскочив, ответил юноша.
– Циолковского? Не знаю такого математика, – нахмурясь, сказал Усач.
– О, вы еще о нем услышите, господин инспектор! – воскликнул Цандер и легкой походкой вышел из класса.
2
Был легкий мороз, и светило солнце. Цандер, выйдя на свет, на мгновенье зажмурился. От яркого солнца и свежего снега слепило глаза. Постояв немного, он перешел на другую сторону улицы и оказался в белом саду. После вчерашней оттепели деревья стояли в инее. От веток на чистый снег падали ажурные серовато-синие тени. Причудливая узорность белых кружев и темной вязи теней делала сад фантастическим.
Статный голубоглазый юноша, в длинной черной шинели, в фуражке с желтым кантом, шел не спеша, любуясь красотой закуржавелых деревьев, молодо вдыхал бодрящий морозный воздух. Мысли его витали в беспредельно далеких мирах. Он думал о фантастическом снаряде Циолковского, который мог умчать человека за пределы земного мира. Эти сладкие грезы наполняли его душу тихой радостью. Он не шел, он – парил…
Фридрих был младшим сыном старого доктора Артура Константиновича Цандера. В свое время у отца составилась большая практика, его знала вся Рига. Но после смерти жены он одряхлел, оставил медицину и перешел работать в зоологический музей.
Маленький Фридрих, рано лишившись матери, рос под наблюдением няни, сестер и старика отца.
Когда Фридрих немного подрос, отец стал чаще брать его в зоологический музей. В нем были отделы геологии, археологии, космографии. Даже имелась действующая модель Сатурна «Сатурнарий». Вращением деревянной ручки приводилась в движение планета Сатурн, ее кольцо и все спутники. Фридрих радовался, когда на темном фоне двигался светящийся шар Сатурна, охваченный мерцающим кольцом.
Рос он мальчиком тихим, мечтательным. Под впечатлением «Сатурнария» он всякий раз, как отец возвращался со службы, расспрашивал его о таинственной жизни Вселенной. К восьми годам Фридрих знал все планеты солнечной системы, многие созвездия и отдельные звезды… Когда Фридриха определили в приготовительные классы, он пристрастился к чтению и перечитал в библиотеке отца все книги по астрономии. У него в комнате появились вырезанные из журналов портреты Галилея, Коперника, Джордано Бруно и горячо любимого Жюля Верна. «Пять недель на воздушном шаре» и «С земли на Луну» Фридрих знал чуть ли не наизусть.
Поступив в реальное училище, Фридрих продолжал увлекаться научной фантастикой Жюля Верна и Фламмариона. Однако в последних классах его все больше тянуло к науке, к познанию тайн Вселенной, к воздухоплаванию.
В девятисотом году, узнав о полете первого цеппелина, Фридрих собрал все газеты на русском, немецком и латышском языках, где сообщались подробности. А когда огромный, сигароподобный цеппелин пролетал над Ригой, Фридрих убежал с уроков, чтоб увидеть его собственными глазами. Теперь, на последнем курсе, он внимательно следил за всеми новшествами в области воздухоплавания и нетерпеливо ждал того дня, когда появится в Риге самолет братьев Райт. Он мечтал познакомиться с изобретателями или хотя бы осмотреть их самолет. Ему казалось, что на основе самолета братьев Райт можно построить новую модель, которая будет летать дальше и выше. А если ее еще снабдить сильным двигателем и придать ей форму стрелы с конусообразными крыльями, она сможет достичь небывалой высоты. Он был глубоко убежден, что самолет усовершенствованной конструкции сможет пройти земную атмосферу. И вдруг сегодня статья Циолковского опрокинула все его понятия и представления о высотных полетах. Вначале он сидел в оцепенении и не верил тому, что слышал. Но потом, все более и более вникая в смысл статьи, понял, что Циолковский предлагал новый замечательный снаряд! Снаряд несравнимо лучший, более стремительный в полете и более надежный, чем самолет.
«Да, да, да! – шептал себе Фридрих. – Ракета, только ракета сможет поднять человека в космические выси! Однако возможно ли это? Не слишком ли я ослеплен статьей Циолковского? Вдруг это первое впечатление от прочитанного ошибочно? Не обуяли ли Циолковского фантастические идеи Жюля Верна? Надо самому проверить его расчеты. Самому!»
Фридрих был так поглощен этой мыслью, что не слышал, как прозвучал последний звонок, не видел, как уходили товарищи, – он решал формулу Циолковского.
Когда пришел служитель убирать класс, Фридрих уже заканчивал подсчеты. Выходило, что Циолковский прав! Но Фридрих понимал, что математика не дружит со спешкой. «Надо внимательно прочесть статью и проверить все вычисления». С этой мыслью Фридрих вышел из училища и был ослеплен солнцем, красотой заснеженного сада.
Лишь когда кончился сад, он вспомнил, что хотел достать журнал «Научное обозрение».
Зная, что поблизости есть книжная лавка, Фридрих свернул в переулок…
– «Научное обозрение» желаете? – спросил, разглядывая его сквозь очки, седой, интеллигентного вида старик. – Этот журнал уж полтора года как прикрыт!
– Прикрыт?
– Да-с… как я слышал, прикрыт по распоряжению Министра внутренних дел.
– Но ведь статья была напечатана… В ней ничего крамольного… Это о полетах в мировое пространство.
– А? Господина Циолковского? Помню. Май тысяча девятьсот третьего года… Идите в ратушу, молодой человек. Там, в публичной библиотеке, можете достать. И это, пожалуй, единственное место.
Цандер поблагодарил старика. До ратуши было – рукой подать.
3
Получив «Научное обозрение», Фридрих Цандер уселся у большого окна в дальнем углу, чтоб никто не мешал. Он расправил смявшуюся в кармане тетрадь, достал два хорошо очиненных карандаша и только после этого стал листать журнал. Статья занимала около тридцати страниц и была испещрена таблицами, формулами, расчетами.
– Ого! – удивленно прошептал Фридрих. – Над ней придется покорпеть… Козерог, видимо, познакомил нас лишь с основными положениями. Ну, что ж, тем увлекательней задача! Сегодня прочту бегло, а в следующий раз засяду за расчеты.
Фридрих расстегнул воротник тужурки, поудобней уселся. Повторяя уже прочитанное Козерогом, он как бы заново обдумывал высказанные мысли. Иногда он выписывал в тетрадь цитаты и формулы, чтобы над ними поразмыслить дома.
4
Сумерки сгущались, но так как выпал свежий снежок, было еще хорошо видно. Цандер, изрядно устав, решил пешком пройтись по тихим узким улицам до набережной и там сесть в трамвай, идущий в Задвинье. Он любил старую Ригу с величавым Домским собором, стройным, теряющимся в облаках шпилем церкви Петра, легкую готику церкви Яна, массивные крепостные башни, старинный замок и средневековые дома. Эти безмолвные свидетели древности умели молчаливо рассказывать о прошлом. Более всего удивлял и поражал Цандера Домский собор. Под его высочайшими сводами можно было парить на крыльях, даже летать на небольшом аэростате. «Как могли люди, жившие пять-шесть столетий назад, воздвигнуть сооружение, поражающее наших современников? – не раз спрашивал себя Цандер. – Ведь тогда все делали вручную…»
Он любил Домский собор. И не столько за его внутреннюю отделку, изумлявшую художественной резьбой, не столько за редкие по красоте и искусству исполнения жанровые цветные витражи в огромных окнах или несравненный орган, – он любил собор за величие и высоту сводов, от которых захватывало дух! И сегодня его снова потянуло взглянуть на Домский собор хоть мельком.
На фоне меркнущего, холодного неба собор возвышался темной громадой, возле которой сновали крохотные люди. И опять Цандеру явилась старая мысль: «Люди, маленькие люди способны создавать великое!.. Способны вершить чудеса!»
От этой мысли идея Циолковского о постройке грандиозной ракеты вдруг показалась реальной, осуществимой в ближайшие десятилетия. На душе стало радостно и безмятежно. Радостно от того, что есть на свете человек, который, как и он, мечтает о полете во Вселенную. И главное – этот человек знает, как такой полет осуществить…
Цандер вдохнул морозный воздух и пошел, насвистывая, к плавучему мосту. Падал редкий, мелкий снежок. Было тихо, безветренно, пустынно. Слышались лишь собственные шаги да отдаленные звонки трамваев. Цандер любил эту тишину узеньких улиц Старого города. В ней хорошо думалось.
Когда он свернул на Дворянскую, со стороны Двины многоголосо и гулко нахлынула песня. Пели по-русски и по-латышски. Слов разобрать было нельзя, но живой призывный мотив заставлял идти чеканным шагом. «Может, солдаты поют?» – подумал Цандер, но, дойдя до переулка, отчетливо услышал:
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Это демонстрация!» – догадался он и пошел еще быстрей. Послышались какие-то слова команды, но песня грянула сильней и заглушила их.
– Пли! – услыхал он истошный крик совсем близко, и по улицам Старого города прогрохотал залп. Песня оборвалась, послышались крики, стоны, топот. Усилилась беспорядочная стрельба…
Цандер, подсунув под ремень полы длинной шинели, держа связку книг в левой руке, побежал к набережной. Выскочил из-за домов и остолбенел: у железнодорожного моста метались и падали люди, по которым в упор стреляли солдаты. Над толпой взвилось красное знамя и снова исчезло.
– Пли! Пли! – истошно командовал офицер.
Ружейная стрельба, рев толпы, стенания умирающих сливались в дикий гул.
Цандера кто-то схватил за воротник:
– Куда? Убьют! Марш назад!
Он увидел усатое лицо городового и отлетел в снег. Мимо, с винтовками наизготовку, пробежали солдаты.
Цандер поднялся. По спине хлестко ударила казацкая плетка.
– Пошел! Пошел, покуда цел! – Снежною пылью из-под копыт хлестнуло в глаза.
Цандер бросился в переулок, свернул под арку ворот, прижался к цоколю дома. Мимо бежали перепуганные люди, скакали лошади, слышались дикие крики, стрельба…
Когда наступило минутное затишье, он перебежал на другую сторону, проходным двором вышел на знакомую улицу и остановился в раздумье: «Пустят ли или не пустят?»
За углом опять зацокали копыта. Он бросился в подъезд и мигом взлетел на четвертый этаж, дернул ручку звонка.
– Кто там? – спросил тревожный женский голос по-латышски.
– Товарищ Яниса, Цандер… Помните, занимался с ним летом по математике.
– Вы один?
– Один! – выдохнул Цандер.
Щелкнул засов, и дверь приоткрылась:
– Входите быстрей!
Цандер вошел в полумрак передней, остановился.
– Проходите в кухню, мы спасаемся там.
– Спасибо! – прошептал Фридрих и, не раздеваясь, на цыпочках прошел в кухню, где у толстой стены на полу сидели Янис, Пауль и их сестренка Марта, худенькая, голенастая, с огромными синими глазами.
– Ты был там? Все видел? – вскочил навстречу высокий Янис.
– Да, видел… – Цандер сел на табуретку к плите и закрыл лицо руками. Ему не хотелось, чтоб Янис и другие видели, что по его щекам текут слезы…
5
Скоро стрельба стихла, и Янис, попросив Фридриха раздеться, отвел его в столовую. Разбитое пулей окно заткнули подушкой. Сидели молча. Фридрих механически листал какой-то журнал, Янис сжимал и разжимал большие руки и угрюмо смотрел в темное окно. Ждал отца. Отец служил на железной дороге паровозным машинистом и эту неделю приходил домой к шести. Теперь уже шел восьмой час… Мать, брат Пауль и сестренка сидели на кухне. Они тоже боялись за отца, и при каждом звуке на лестнице кто-нибудь бросался к двери.
Фридрих знал, что о нем так же тревожатся дома, понимал, что надо идти, но не мог успокоиться: перед глазами неотступно вставали лошадиные морды и страшные картины расстрела людей.
Молчанье становилось тягостным, и он заговорил первый:
– Янис, мы друзья и не должны чуждаться друг друга.
– Да, не должны…
– Ты боишься за отца?
– Боюсь.
– Думаешь, он мог быть там?
– Да, мог… В девяносто девятом, когда был бунт, он работал на фабрике «Феникс» и участвовал в демонстрации… Тогда убили его лучшего друга… Он горяч и мог опять ввязаться в драку…
Вдруг раздался звонок.
– Он! Он! Отец! – радостно закричал Янис и бросился открывать дверь.
Минут пять, пока отец раздевался и мылся, окруженный домочадцами, Фридрих сидел один, чувствуя себя очень неловко. Но вот в столовую вошел могучий бородатый великан и, крепко сжав в большой ладони его худую руку, добродушно улыбнулся:
– Что, мальчик, и тебе случилось побывать в переплете?
– Да, чуть не задавили казаки… И пули свистели над головой.
– Значит, прошел боевое крещенье! Это хорошо! Молодые люди должны быть храбрыми – вам придется биться за новую жизнь.
– Разве сегодня была битва? Сегодня был дикий расстрел! – с негодованием воскликнул Фридрих.
– Завтра может быть иначе, – сурово сказал великан. – Народ терпелив, но терпенье может и лопнуть…
– Отец, Фридрих едва ли тебя поймет, – прервал Янис.
– А я уверен, что поймет, – забасил Кудзинь. – Когда-то меня лечил его отец. Это очень справедливый человек! И сын, уверен, пошел в него.
– Вы правы, господин Кудзинь, я ненавижу жестокость, – горячо заговорил Фридрих. – И то, что видел сегодня, не забуду никогда!
– Славно, мальчик! Ты хорошо сказал: убийство не забывается и не прощается.
– Я только не пойму, из-за чего все это началось, – сказал Цандер.
– Разве ты не знаешь о зверском расстреле рабочей демонстрации в Петербурге? Ведь там погибло больше тысячи человек.
– Да, да, я слышал… Это трагедия.
– Рабочие Риги устроили демонстрацию в знак протеста, и, как ты видел, их встретили пулями.
– Кто же мог приказать? Неужели царь?
– Не знаю, мой мальчик. Этого я не знаю…
Цандер поднялся.
– Господин Кудзинь, а я смогу сейчас пробраться в Задвинье?
– Нет, это невозможно. Трамваи не ходят. Набережная и мост оцеплены войсками. Оставайся ночевать у нас. Мы хотя и простые люди, но, право, тебе будет здесь хорошо. Сейчас поужинаем и – спать. А утром будет виднее, что делать. Ну, что, мой мальчик?
– Спасибо, но боюсь, как бы не стеснить…
– Полно, мы не господа. Эй, жена, – крикнул он на кухню, – неси, пожалуйста, ужин, сын доктора Цандера остается у нас!
1
– Господа, космографии не будет – Козерог заболел! – крикнул, влетев в класс после звонка, круглолицый реалист с озорными, широко открытыми глазами.
– Ура! По домам! – закричал кто-то пронзительно.
Класс загудел, захлопали доски парт, реалисты наскоро собирали тетради и книги.
В распахнутых дверях появился тучный, горбоносый учитель с рыжеватой козлиной бородкой.
– Э… позвольте, господа… разве я перепутал расписание?
Реалисты вскочили. Дежурный, с белой повязкой на рукаве, одернув черную тужурку, шагнул навстречу:
– Извините, Людвиг Густавович, сказали, что вы заболели и не будете…
– Садитесь! – приказал учитель.
Черные тужурки слились с черными партами, слышалось лишь порывистое дыхание.
– Господа! – торжественно провозгласил учитель, расправляя свернутый в трубочку журнал. – Сегодня у нас будет необычное занятие. Сегодня я вас ознакомлю с весьма любопытной и примечательной статьей. Речь пойдет о полете в мировое пространство! Да-с, господа, о полете во Вселенную!
Людвиг Густавович, которого в училище недолюбливали за педантичность и звали «Козерогом», редко баловал реалистов чтением на свободную тему. Объявив о статье, он сделал паузу и, прищуром осмотрев класс, заметил, что глаза реалистов потеплели:
– Сегодня, господа, – повысил голос Людвиг Густавович, – задания на дом не будет, но прошу вас слушать внимательно: о том, что изложено в статье, вы не услышите ни в одной аудитории… даже в институтской. Речь пойдет не о фантастике, а о научном предсказании, основанном на математических расчетах. Вы ознакомитесь с идеей создания космического корабля, способного разорвать путы земного тяготения и вырваться в необъятность Вселенной.
Реалисты притихли, некоторые даже достали тетради и вооружились ручками и карандашами.
Учитель раскрыл журнал.
– Итак, слушайте, господа! «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Автор статьи – господин Циолковский. Не слыхали этого имени? Я тоже! Однако можно предполагать, что это маститый исследователь, очевидно, профессор. Иначе его статью не стали бы печатать в «Научном обозрении». Впрочем, вы сами увидите…
Людвиг Густавович привычным жестом погладил бородку и стал читать.
Его слушали, затаив дыхание.
– «Чтобы аэростат поднялся на высоту в 27 километров… он должен занять объем в 50 раз больший, чем внизу».
Учитель остановился и многозначительно поднял палец.
– Вообразите, господа, какова должна быть оболочка аэростата? Сколько на нее потребуется газонепроницаемой ткани и сколько эта ткань может весить? Циолковский приводит здесь обстоятельные расчеты, которые я опускаю. Вывод же его таков:
«За пределы атмосферы поднятие приборов с помощью воздушного шара, разумеется, совсем немыслимо!»
– Жюль Верн предлагал гигантскую пушку, – послышался чей-то робкий голос.
– Циолковский рассматривает и этот вопрос, господа, – продолжал учитель. – Вот послушайте, что он пишет далее: «Одного громадного усиления тяжести совершение достаточно, чтобы оставить мысль о применении пушек к нашему делу».
– Это ясно! А что же он предлагает? – спросил кто-то с последней парты.
Учитель обвел класс внимательным взглядом.
– «Вместо них или аэростата… предлагаю реактивный прибор, то есть род ракеты, но ракеты грандиозной и особенным образом устроенной».
Учитель прервал чтение, поднялся и, взяв мел, стал на доске старательно вычерчивать контур ракеты, напоминающий пузатую, бесхвостую рыбу.
Когда чертеж был готов и учитель вернулся к столу, раздался звон колокольчика.
Учитель, поморщась, закрыл журнал.
– Нет, нет, мы не пойдем на перемену!
– Просим продолжать, Людвиг Густавович! – закричали реалисты.
Сдвинув на лоб очки, учитель удивленно осмотрел класс, погладил бородку, улыбнулся:
– Это похвально, господа! Очень похвально, что вы проявили интерес к поднимаемой проблеме. Я рад, очень рад!
– А как же будет устроен этот снаряд? – спросил белокурый реалист с третьей парты.
– А вот взгляните на чертеж и послушайте описание, – Людвиг Густавович поправил очки и продолжал читать:
«Камера имеет большой запас веществ, которые при своем смешении тотчас же образуют взрывчатую массу. Вещества эти, равномерно взрываясь в определенном месте, текут в виде горящих газов по расширяющимся к концу трубам вроде рупора… Они (газы), сильно разрядившись и охладившись, вырываются наружу с громадною… скоростью».
Учитель приподнял голову:
– Надеюсь, всем понятно, господа, что эти газы могут двигать снаряд-ракету?
– Понятно! Ясно! – послышались голоса.
– Далее господин Циолковский говорит о способах управления ракетой, о ее преимуществах, позволяющих постепенно увеличивать скорость, а также и гасить ее, что создает возможность полета на ней человека.
Он рассматривает полет ракеты в атмосфере и в безвоздушном пространстве и, исходя из закона сохранения количества движения для замкнутой системы, выводит формулу для наибольшей скорости.
Учитель встал, шагнул к доске и написал формулу.
– Господа, вот формула Циолковского! Можете ее переписать.
У самой двери снова раздался звонок.
– Простите, господа, – заговорил учитель взволнованно, – я едва ли смогу вторично вернуться к этому важному вопросу и потому прошу у вас позволения зачитать еще один абзац из статьи господина Циолковского.
Он поднялся на кафедру и взял журнал:
– «Эта моя работа далеко не исчерпывает всех сторон дела… Во многих случаях я принужден лишь гадать или предполагать… Моя цель возбудить к нему интерес, указав на великое значение его в будущем и на возможность его решения…» Вот и все, господа. Благодарю вас!
Учитель закрыл журнал и, поклонившись, сошел с кафедры.
Его проводили аплодисментами.
Но едва учитель скрылся за дверью, как в классе поднялся гвалт: реалисты, опережая друг друга, бросились в раздевалку.
Класс быстро опустел, только на третьей парте одиноко сидел белокурый юноша и сосредоточенно делал какие-то вычисления…
Скоро внизу смолкли последние возгласы. В класс вошел служитель в сером фартуке с ведром, совочком и щеткой на длинной палке.
– А вы почему здесь сидите?
– Решал задачу… Сейчас уйду.
Услышав голоса, в дверь заглянул инспектор, прозванный «Усачом».
– Цандер? Вы наказаны?
– Нет, я изучал формулу Циолковского, господин инспектор, – вскочив, ответил юноша.
– Циолковского? Не знаю такого математика, – нахмурясь, сказал Усач.
– О, вы еще о нем услышите, господин инспектор! – воскликнул Цандер и легкой походкой вышел из класса.
2
Был легкий мороз, и светило солнце. Цандер, выйдя на свет, на мгновенье зажмурился. От яркого солнца и свежего снега слепило глаза. Постояв немного, он перешел на другую сторону улицы и оказался в белом саду. После вчерашней оттепели деревья стояли в инее. От веток на чистый снег падали ажурные серовато-синие тени. Причудливая узорность белых кружев и темной вязи теней делала сад фантастическим.
Статный голубоглазый юноша, в длинной черной шинели, в фуражке с желтым кантом, шел не спеша, любуясь красотой закуржавелых деревьев, молодо вдыхал бодрящий морозный воздух. Мысли его витали в беспредельно далеких мирах. Он думал о фантастическом снаряде Циолковского, который мог умчать человека за пределы земного мира. Эти сладкие грезы наполняли его душу тихой радостью. Он не шел, он – парил…
Фридрих был младшим сыном старого доктора Артура Константиновича Цандера. В свое время у отца составилась большая практика, его знала вся Рига. Но после смерти жены он одряхлел, оставил медицину и перешел работать в зоологический музей.
Маленький Фридрих, рано лишившись матери, рос под наблюдением няни, сестер и старика отца.
Когда Фридрих немного подрос, отец стал чаще брать его в зоологический музей. В нем были отделы геологии, археологии, космографии. Даже имелась действующая модель Сатурна «Сатурнарий». Вращением деревянной ручки приводилась в движение планета Сатурн, ее кольцо и все спутники. Фридрих радовался, когда на темном фоне двигался светящийся шар Сатурна, охваченный мерцающим кольцом.
Рос он мальчиком тихим, мечтательным. Под впечатлением «Сатурнария» он всякий раз, как отец возвращался со службы, расспрашивал его о таинственной жизни Вселенной. К восьми годам Фридрих знал все планеты солнечной системы, многие созвездия и отдельные звезды… Когда Фридриха определили в приготовительные классы, он пристрастился к чтению и перечитал в библиотеке отца все книги по астрономии. У него в комнате появились вырезанные из журналов портреты Галилея, Коперника, Джордано Бруно и горячо любимого Жюля Верна. «Пять недель на воздушном шаре» и «С земли на Луну» Фридрих знал чуть ли не наизусть.
Поступив в реальное училище, Фридрих продолжал увлекаться научной фантастикой Жюля Верна и Фламмариона. Однако в последних классах его все больше тянуло к науке, к познанию тайн Вселенной, к воздухоплаванию.
В девятисотом году, узнав о полете первого цеппелина, Фридрих собрал все газеты на русском, немецком и латышском языках, где сообщались подробности. А когда огромный, сигароподобный цеппелин пролетал над Ригой, Фридрих убежал с уроков, чтоб увидеть его собственными глазами. Теперь, на последнем курсе, он внимательно следил за всеми новшествами в области воздухоплавания и нетерпеливо ждал того дня, когда появится в Риге самолет братьев Райт. Он мечтал познакомиться с изобретателями или хотя бы осмотреть их самолет. Ему казалось, что на основе самолета братьев Райт можно построить новую модель, которая будет летать дальше и выше. А если ее еще снабдить сильным двигателем и придать ей форму стрелы с конусообразными крыльями, она сможет достичь небывалой высоты. Он был глубоко убежден, что самолет усовершенствованной конструкции сможет пройти земную атмосферу. И вдруг сегодня статья Циолковского опрокинула все его понятия и представления о высотных полетах. Вначале он сидел в оцепенении и не верил тому, что слышал. Но потом, все более и более вникая в смысл статьи, понял, что Циолковский предлагал новый замечательный снаряд! Снаряд несравнимо лучший, более стремительный в полете и более надежный, чем самолет.
«Да, да, да! – шептал себе Фридрих. – Ракета, только ракета сможет поднять человека в космические выси! Однако возможно ли это? Не слишком ли я ослеплен статьей Циолковского? Вдруг это первое впечатление от прочитанного ошибочно? Не обуяли ли Циолковского фантастические идеи Жюля Верна? Надо самому проверить его расчеты. Самому!»
Фридрих был так поглощен этой мыслью, что не слышал, как прозвучал последний звонок, не видел, как уходили товарищи, – он решал формулу Циолковского.
Когда пришел служитель убирать класс, Фридрих уже заканчивал подсчеты. Выходило, что Циолковский прав! Но Фридрих понимал, что математика не дружит со спешкой. «Надо внимательно прочесть статью и проверить все вычисления». С этой мыслью Фридрих вышел из училища и был ослеплен солнцем, красотой заснеженного сада.
Лишь когда кончился сад, он вспомнил, что хотел достать журнал «Научное обозрение».
Зная, что поблизости есть книжная лавка, Фридрих свернул в переулок…
– «Научное обозрение» желаете? – спросил, разглядывая его сквозь очки, седой, интеллигентного вида старик. – Этот журнал уж полтора года как прикрыт!
– Прикрыт?
– Да-с… как я слышал, прикрыт по распоряжению Министра внутренних дел.
– Но ведь статья была напечатана… В ней ничего крамольного… Это о полетах в мировое пространство.
– А? Господина Циолковского? Помню. Май тысяча девятьсот третьего года… Идите в ратушу, молодой человек. Там, в публичной библиотеке, можете достать. И это, пожалуй, единственное место.
Цандер поблагодарил старика. До ратуши было – рукой подать.
3
Получив «Научное обозрение», Фридрих Цандер уселся у большого окна в дальнем углу, чтоб никто не мешал. Он расправил смявшуюся в кармане тетрадь, достал два хорошо очиненных карандаша и только после этого стал листать журнал. Статья занимала около тридцати страниц и была испещрена таблицами, формулами, расчетами.
– Ого! – удивленно прошептал Фридрих. – Над ней придется покорпеть… Козерог, видимо, познакомил нас лишь с основными положениями. Ну, что ж, тем увлекательней задача! Сегодня прочту бегло, а в следующий раз засяду за расчеты.
Фридрих расстегнул воротник тужурки, поудобней уселся. Повторяя уже прочитанное Козерогом, он как бы заново обдумывал высказанные мысли. Иногда он выписывал в тетрадь цитаты и формулы, чтобы над ними поразмыслить дома.
4
Сумерки сгущались, но так как выпал свежий снежок, было еще хорошо видно. Цандер, изрядно устав, решил пешком пройтись по тихим узким улицам до набережной и там сесть в трамвай, идущий в Задвинье. Он любил старую Ригу с величавым Домским собором, стройным, теряющимся в облаках шпилем церкви Петра, легкую готику церкви Яна, массивные крепостные башни, старинный замок и средневековые дома. Эти безмолвные свидетели древности умели молчаливо рассказывать о прошлом. Более всего удивлял и поражал Цандера Домский собор. Под его высочайшими сводами можно было парить на крыльях, даже летать на небольшом аэростате. «Как могли люди, жившие пять-шесть столетий назад, воздвигнуть сооружение, поражающее наших современников? – не раз спрашивал себя Цандер. – Ведь тогда все делали вручную…»
Он любил Домский собор. И не столько за его внутреннюю отделку, изумлявшую художественной резьбой, не столько за редкие по красоте и искусству исполнения жанровые цветные витражи в огромных окнах или несравненный орган, – он любил собор за величие и высоту сводов, от которых захватывало дух! И сегодня его снова потянуло взглянуть на Домский собор хоть мельком.
На фоне меркнущего, холодного неба собор возвышался темной громадой, возле которой сновали крохотные люди. И опять Цандеру явилась старая мысль: «Люди, маленькие люди способны создавать великое!.. Способны вершить чудеса!»
От этой мысли идея Циолковского о постройке грандиозной ракеты вдруг показалась реальной, осуществимой в ближайшие десятилетия. На душе стало радостно и безмятежно. Радостно от того, что есть на свете человек, который, как и он, мечтает о полете во Вселенную. И главное – этот человек знает, как такой полет осуществить…
Цандер вдохнул морозный воздух и пошел, насвистывая, к плавучему мосту. Падал редкий, мелкий снежок. Было тихо, безветренно, пустынно. Слышались лишь собственные шаги да отдаленные звонки трамваев. Цандер любил эту тишину узеньких улиц Старого города. В ней хорошо думалось.
Когда он свернул на Дворянскую, со стороны Двины многоголосо и гулко нахлынула песня. Пели по-русски и по-латышски. Слов разобрать было нельзя, но живой призывный мотив заставлял идти чеканным шагом. «Может, солдаты поют?» – подумал Цандер, но, дойдя до переулка, отчетливо услышал:
Вышли мы все из народа,
Дети семьи трудовой.
«Это демонстрация!» – догадался он и пошел еще быстрей. Послышались какие-то слова команды, но песня грянула сильней и заглушила их.
– Пли! – услыхал он истошный крик совсем близко, и по улицам Старого города прогрохотал залп. Песня оборвалась, послышались крики, стоны, топот. Усилилась беспорядочная стрельба…
Цандер, подсунув под ремень полы длинной шинели, держа связку книг в левой руке, побежал к набережной. Выскочил из-за домов и остолбенел: у железнодорожного моста метались и падали люди, по которым в упор стреляли солдаты. Над толпой взвилось красное знамя и снова исчезло.
– Пли! Пли! – истошно командовал офицер.
Ружейная стрельба, рев толпы, стенания умирающих сливались в дикий гул.
Цандера кто-то схватил за воротник:
– Куда? Убьют! Марш назад!
Он увидел усатое лицо городового и отлетел в снег. Мимо, с винтовками наизготовку, пробежали солдаты.
Цандер поднялся. По спине хлестко ударила казацкая плетка.
– Пошел! Пошел, покуда цел! – Снежною пылью из-под копыт хлестнуло в глаза.
Цандер бросился в переулок, свернул под арку ворот, прижался к цоколю дома. Мимо бежали перепуганные люди, скакали лошади, слышались дикие крики, стрельба…
Когда наступило минутное затишье, он перебежал на другую сторону, проходным двором вышел на знакомую улицу и остановился в раздумье: «Пустят ли или не пустят?»
За углом опять зацокали копыта. Он бросился в подъезд и мигом взлетел на четвертый этаж, дернул ручку звонка.
– Кто там? – спросил тревожный женский голос по-латышски.
– Товарищ Яниса, Цандер… Помните, занимался с ним летом по математике.
– Вы один?
– Один! – выдохнул Цандер.
Щелкнул засов, и дверь приоткрылась:
– Входите быстрей!
Цандер вошел в полумрак передней, остановился.
– Проходите в кухню, мы спасаемся там.
– Спасибо! – прошептал Фридрих и, не раздеваясь, на цыпочках прошел в кухню, где у толстой стены на полу сидели Янис, Пауль и их сестренка Марта, худенькая, голенастая, с огромными синими глазами.
– Ты был там? Все видел? – вскочил навстречу высокий Янис.
– Да, видел… – Цандер сел на табуретку к плите и закрыл лицо руками. Ему не хотелось, чтоб Янис и другие видели, что по его щекам текут слезы…
5
Скоро стрельба стихла, и Янис, попросив Фридриха раздеться, отвел его в столовую. Разбитое пулей окно заткнули подушкой. Сидели молча. Фридрих механически листал какой-то журнал, Янис сжимал и разжимал большие руки и угрюмо смотрел в темное окно. Ждал отца. Отец служил на железной дороге паровозным машинистом и эту неделю приходил домой к шести. Теперь уже шел восьмой час… Мать, брат Пауль и сестренка сидели на кухне. Они тоже боялись за отца, и при каждом звуке на лестнице кто-нибудь бросался к двери.
Фридрих знал, что о нем так же тревожатся дома, понимал, что надо идти, но не мог успокоиться: перед глазами неотступно вставали лошадиные морды и страшные картины расстрела людей.
Молчанье становилось тягостным, и он заговорил первый:
– Янис, мы друзья и не должны чуждаться друг друга.
– Да, не должны…
– Ты боишься за отца?
– Боюсь.
– Думаешь, он мог быть там?
– Да, мог… В девяносто девятом, когда был бунт, он работал на фабрике «Феникс» и участвовал в демонстрации… Тогда убили его лучшего друга… Он горяч и мог опять ввязаться в драку…
Вдруг раздался звонок.
– Он! Он! Отец! – радостно закричал Янис и бросился открывать дверь.
Минут пять, пока отец раздевался и мылся, окруженный домочадцами, Фридрих сидел один, чувствуя себя очень неловко. Но вот в столовую вошел могучий бородатый великан и, крепко сжав в большой ладони его худую руку, добродушно улыбнулся:
– Что, мальчик, и тебе случилось побывать в переплете?
– Да, чуть не задавили казаки… И пули свистели над головой.
– Значит, прошел боевое крещенье! Это хорошо! Молодые люди должны быть храбрыми – вам придется биться за новую жизнь.
– Разве сегодня была битва? Сегодня был дикий расстрел! – с негодованием воскликнул Фридрих.
– Завтра может быть иначе, – сурово сказал великан. – Народ терпелив, но терпенье может и лопнуть…
– Отец, Фридрих едва ли тебя поймет, – прервал Янис.
– А я уверен, что поймет, – забасил Кудзинь. – Когда-то меня лечил его отец. Это очень справедливый человек! И сын, уверен, пошел в него.
– Вы правы, господин Кудзинь, я ненавижу жестокость, – горячо заговорил Фридрих. – И то, что видел сегодня, не забуду никогда!
– Славно, мальчик! Ты хорошо сказал: убийство не забывается и не прощается.
– Я только не пойму, из-за чего все это началось, – сказал Цандер.
– Разве ты не знаешь о зверском расстреле рабочей демонстрации в Петербурге? Ведь там погибло больше тысячи человек.
– Да, да, я слышал… Это трагедия.
– Рабочие Риги устроили демонстрацию в знак протеста, и, как ты видел, их встретили пулями.
– Кто же мог приказать? Неужели царь?
– Не знаю, мой мальчик. Этого я не знаю…
Цандер поднялся.
– Господин Кудзинь, а я смогу сейчас пробраться в Задвинье?
– Нет, это невозможно. Трамваи не ходят. Набережная и мост оцеплены войсками. Оставайся ночевать у нас. Мы хотя и простые люди, но, право, тебе будет здесь хорошо. Сейчас поужинаем и – спать. А утром будет виднее, что делать. Ну, что, мой мальчик?
– Спасибо, но боюсь, как бы не стеснить…
– Полно, мы не господа. Эй, жена, – крикнул он на кухню, – неси, пожалуйста, ужин, сын доктора Цандера остается у нас!
Глава вторая
1
Ночью Фридрих метался, его душили кошмары. Проснулся поздно, в поту, с сильной головной болью. С трудом поднявшись, стал собираться домой. Янис пошел его проводить. На воздухе Фридриху стало немного лучше. Янис посадил его в вагон трамвая, крепко пожал руку, пообещав завтра же навестить.
Приближаясь к плавучему мосту, трамвай замедлил движение – мимо шагала рота солдат.
– Смотрите, смотрите, что делается! – крикнула женщина, укутанная в шаль.
Все бросились к окнам. Фридрих повернул голову и узнал то место у железнодорожного моста, где вчера был расстрел демонстрантов. На белой площади, оцепленной войсками, еще лежали убитые. Солдаты в высоких шапках поспешно складывали трупы на ломовые дроги, запряженные битюгами. У цепи солдат кричали и плакали женщины, толпился народ.
У Фридриха закружилась голова. Чтоб не упасть со скамейки, он ухватился за ремень на оконной раме. На лице выступил пот, губы побледнели. Но в это время трамвай зазвенел и тронулся. Пахнуло студеным ветром. Фридрих глубоко вздохнул, отер пот, вытянув ноги, откинулся на скамейку, закрыл глаза.
– Господа, реалист, кажется, теряет сознание, – с тревогой сказала пожилая женщина.
– Позвольте, позвольте, – послышался энергичный голос, и чернобородый мужчина в каракулевой шапке протиснулся ближе, – это, господа, сын доктора Цандера. Видно, заболел. Мы проводим его. Эй, Сергей! – крикнул он. – Пробирайся сюда.
Молодой чернявый парень быстро протиснулся, поглядел в окно:
– Хорошо бы сойти здесь.
– Верно! – согласился отец и сделал знак кондуктору.
Тот остановил трамвай.
– Ну, господин Цандер, пойдемте, мы вас проводим, – сказал чернявый парень и взял Фридриха под руку. Отец подхватил с другой стороны…
Старая няня, услыхав чужой, настойчивый звонок, накинув полушалок, поспешила открыть дверь.
– Фридрих, голубчик… Ой, что же с ним? – с испугом спросила она.
– Должно, заболел, – сказал чернобородый, – мы в трамвае увидели его…
– Спасибо вам, голубчики, спасибо! Отец-то вчера глаз не сомкнул – до двух часов ездил на извозчике по Риге и по знакомым… А утром, чуть свет – опять умчался. Уж вы помогите, пожалуйста, его довести до постели, – распахивая двери, засуетилась няня. – Вот сюда, сюда, в спальню.
– Ничего, ничего, я сам, няня, – глухо сказал Фридрих, идя за ней.
Ему помогли раздеться и лечь в постель.
Проводив услужливых незнакомцев, няня принесла чаю с медом.
– Вот, испей, Фридрих, согрейся – и тебе сразу станет легче.
– А отец? Где отец, няня?
– Поехал тебя разыскивать… всю ночь проходил по кабинету… ужасно как волнуется…
Фридрих выпил несколько глотков чаю и повалился на подушку.
Няня, поверх одеяла, прикрыла его пледом.
– Спи, голубчик, а я сбегаю за доктором Гирсом, он рядом живет.
Няня наскоро оделась и, спустившись к калитке, на аллее столкнулась с Артуром Константиновичем.
– Ну, что, Матвеевна, не появлялся Фридрих? – тяжело опираясь на палку, спросил он.
– Здесь, здесь, приехал, голубчик, дома. Только не совсем здоров… Я было за Гирсом пошла.
В седой бороде отца мелькнула радостная улыбка, но густые брови тотчас же сдвинулись.
– Что, ранен? Был с рабочими?
– Нет, нет, барин, не ранен он, а видать – совсем заболел…
– Гирса не надо, – строго сказал отец, – я сам посмотрю, – и, стуча палкой по камням, пошел впереди няни.
Сбросив в передней шубу, он вымыл руки и прошел в спальню.
Фридрих лежал на подушках, его бледное лицо было покрыто мелкими капельками пота.
Услышав тяжелые шаги отца, он попытался подняться.
– Лежи, лежи! – стараясь радость приглушить строгостью, сказал отец и, привычным жестом взяв его руку, стал прощупывать пульс. Лицо его нахмурилось:
– Тебя знобит, Фридрих?
– Да…
– Покажи язык.
– Так… А где ты ночевал?
– У товарища… Вечером шел домой и наткнулся на расстрел демонстрации…
– Понятно… Сейчас дам лекарство, и ты попытайся уснуть. Надеюсь, что все обойдется…
Отец поставил больному градусник и пошел к себе в кабинет.
2
Болезнь оказалась коварной и затяжной. Только весной, когда сад возле дома Цандеров оделся легкой, прозрачной зеленью, Фридриху разрешено было приступить к занятиям. От Яниса и других товарищей Фридрих знал, что в классе прошли за это время. Пропущенное можно было наверстать, но Фридриха пугали выпускные экзамены. На протяжении последних лет он считался в классе первым учеником, и обидно было перед выпускными экзаменами оказаться в хвосте.
Отец за завтраком предложил пригласить репетиторов, но Фридрих решительно отказывался:
– Подготовлюсь сам, если снова не свалюсь…
Говорил он так больше из самолюбия, а в душе боялся: уж очень мало оставалось времени…
Походив в училище недели две, Фридрих испросил отпуск и стал готовиться дома. «Если выдержу, значит, я чего-то стою! Если нет, буду держать осенью, однако своего добьюсь!»
… Председателем экзаменационной комиссии был директор училища. Уловив растерянность Цандера, он предложил ему заменить билет. Но это на балл снижало отметку.
– Я буду решать ту задачу, которая мне досталась, – твердо сказал Фридрих и сел на первую парту.
Директор, наблюдая за экзаменующимися, часто поглядывал на Цандера.
Он любил Цандера за трудолюбие и редкие способности. «Срежется наверняка, ведь без него проходили этот раздел. Эх, горячая голова!»
Но Фридрих быстро решил задачу, посмотрел на сосредоточившихся соседей и стал решать ее другим способом. Ответ совпал с первым. Радостное тепло разлилось по телу. Фридрих встал и, подойдя к столу комиссии, протянул директору лист с двуглавым орлом.
– Как? Уже?
– Да, ваше превосходительство, решил.
Директор взглянул на ответ, посмотрел на второй вариант решения, поднялся:
– Отлично, Цандер! Отлично! Поздравляю вас с блестящим решением! Дополнительных вопросов не будет. Можете идти.
Фридрих выскочил из класса, чуть не сбив стоявших у дверей реалистов.
3
Двадцать восьмого мая директор училища вручил ему аттестат и золотую медаль, которая вселяла надежду, что он пройдет по конкурсу аттестатов в Политехнический институт.
Торжественно произнеся слова благодарности, Фридрих поспешил на улицу. Ему хотелось почувствовать себя независимым и взрослым. Вскочив в извозчичью пролетку, он помчался к себе в Задвинье. Ему хотелось скорее сбросить так надоевшую ему форму реалиста, в которой нельзя было появляться в городе после девяти часов вечера.
Дома его уже ждали отец, братья и сестры, родственники. Старая няня, Матвеевна, приготовила букет цветов. На другой день, облачившись в легкий серый костюм, Фридрих поехал побродить по Риге. Первый раз за много месяцев поехал без всякого дела. Ему никуда не нужно было спешить.
Побродив по узким улицам Старого города, Фридрих вышел к каналу и сел на скамейку в тени раскидистой липы. Он помнил эту липу давно, с первого класса реального училища. Тогда она была еще совсем тоненькой и кудрявой. Отец, провожая его в училище, сказал как-то: «Фридрих, запомни эту липу – ее посадили как раз в ту осень, когда умерла твоя бедная мать».
Фридрих, всякий раз когда у него оказывалось свободное время, приходил к памятной липе и сидел около, вспоминая мать.
Собственно, он не помнил, да и не мог помнить свою мать: она умерла, когда ему было всего два года. Но он хорошо представлял ее по фотографиям и рассказам близких. Он знал, что она была красивая и очень любила его. Образ матери жил в его сердце, потому что ему не хватало в жизни ее нежности.
Вот и сейчас Фридрих думал о ней. Родные рассказывали, что мать умерла, шепча его имя. «Бедная, бедная мама, ты думала обо мне в последние минуты. Ты боялась, что мне будет горько и тяжело, что я не смогу вырасти без тебя. Да, мама, мне очень, очень недоставало тебя. Отец был суров. Я почти не слышал от него теплых, ласковых слов. Может быть, так и следовало поступать, ведь он воспитывал мужчину! Но мне было горько. Вчера, когда я принес аттестат и золотую медаль, он даже не поцеловал меня, а лишь крепко пожал руку. Глядя на него, братья и сестры тоже не решились проявить нежность. А мне так хотелось ее. О, мамочка, если бы была ты, представляю, как бы ты радовалась и веселилась! В сущности, я – одинок. У меня нет близких друзей. Нет девушки, которую бы я любил и которая бы любила меня. Мы все, Цандеры, какие-то замкнутые, суровые люди. А мне и братьям так хочется иногда повеселиться… Говорят, что отец раньше был совсем другим, а как умерла ты – он стал мрачен, недоступен. Но для меня ты не умерла. Ты живешь в моем сердце, и я люблю говорить с тобой. Сегодня у меня радость – я кончил училище и получил аттестат. Через два месяца я переступлю порог знаменитого института. Я решил поступить на механическое отделение. Я мечтаю о полете в мировое пространство. На Марс! И этой мечте решил посвятить жизнь! Что, не одобряешь?.. Если б ты была жива, очевидно, ты бы хотела, чтоб я избрал тихую, спокойную профессию и жил бы около тебя. Этого хотят почти все матери. И все же, я думаю, ты бы поняла меня, мама. Ты бы вместе со мной мечтала о полете на Марс.
А ведь это будет прекрасно, если твоему сыну удастся осуществить такой полет. А? Ты бы наверное гордилась мной?.. Мечты, мечты, как вы заманчивы и как недосягаемы!»
Фридрих встал, поклонился липе и пошел к мосту через канал, где за деревьями виднелось серое здание Политехнического института.
4
Сколько раз, еще будучи реалистом, Фридрих приходил в парк у Городского канала и с трепетом смотрел на это необычное здание. Его нельзя было назвать красивым. Нет! Но оно поражало! Оно манило величием и пугало неприступностью. Похожее на гигантскую букву «Ш», положенную плашмя, торцами вперед, оно было обращено к парку тремя высокими выступами. В его архитектуре было что-то от романских церквей и средневековых арсеналов. Узкие высокие выступы с громадными полукруглыми окнами заставляли запрокидывать голову. Серый камень стен придавал зданию величавую суровость. Оно напоминало неприступную крепость и одновременно – храм!
И вот теперь это таинственное, пугающее и манящее здание распахнет перед ним массивные дубовые двери!..
В июле Фридрих первый раз, с волнением и страхом, вошел под высокие каменные своды и передал секретарю института прошение о зачислении в число студентов.
В первых числах августа Фридрих получил уведомление, что его просьба уважена.
В положенный срок, облачась в новую студенческую форму, он вошел в институт с радостно бьющимся сердцем, полный заманчивых грез и надежд…
Высокий вестибюль, массивная лестница, широкие коридоры; и всюду стоят, ходят, разговаривают, спорят усатые, чубатые, даже бородатые студенты…
Вместо классов с партами – просторные аудитории, где читают лекции маститые, убеленные сединой профессора. Некоторые из них потомственные ученые – ведь институт существует почти полвека!
Вся эта обстановка наполняла душу Фридриха благоговением. Он с жадностью внимал каждому слову профессоров, аккуратно записывал в тетради все лекции. Он был несказанно счастлив, что наконец осуществилась его сокровенная мечта – он стал студентом одного из лучших институтов России…
Подавляющее большинство студентов были иногородними. Они вели себя независимо. С профессорами говорили, как с равными. Не стесняясь, осуждали начальство и институтские порядки. Смело обсуждали сообщения о стачках и забастовках. Даже митинговали в аудиториях.
Небольшая группа рижан (преимущественно сынки немецких баронов и важных чиновников) держалась обособленно, с плохо скрываемым высокомерием.
Латыши и русские из семей врачей, учителей, адвокатов не примыкали ни к тем, ни к другим. Они как бы присматривались.
Фридрих обрадовался, что на первом курсе механического факультета оказалось четверо его однокашников из реального, и держался их, не заводя других знакомств.
Изучение технических дисциплин в институте совмещалось с практикой на заводах. Это радовало Фридриха.
Опять воскресла его давнишняя мечта, навеенная статьей Циолковского: «Если так будет и впредь протекать ученье, если нас будут знакомить с работой больших заводов, я смогу практически работать над созданием летательного снаряда, который бы смог вырваться во Вселенную».
Как-то после занятий, пообедав в институтской студенческой столовой, Фридрих отправился в библиотеку ратуши, чтоб еще раз перечитать статью Циолковского.
Домой вернулся поздно, отец и сестры уже легли спать. Няня, чтоб никого не беспокоить, собрала ему ужин на кухне. Поужинав, Фридрих поднялся наверх, в свою комнату. Он любил перед сном почитать или сделать запись в дневник. Сегодня ничего значительного не произошло, и он, улегшись под одеяло, поближе подвинул лампу и открыл томик Чехова. «Шило в мешке» развеселило его. Он потушил лампу и быстро заснул.
Ему снилось детство. Мать и сестренки качались в гамаке, а он, совсем маленький, играл на траве… Вдруг послышались выстрелы, задребезжали стекла окон. Фридрих закричал и открыл глаза. Было темно, стекла не дребезжали, но выстрелы слышались так явственно, словно стреляли где-то рядом. Фридрих приподнялся, прислушался: выстрелы доносились со стороны центральной тюрьмы. Перед глазами встал январский расстрел. Фридрих вскочил, оделся, стал прислушиваться. Выстрелы постепенно утихли. Начало светать… «Пожалуй, я уже не усну», – подумал Фридрих и, накинув куртку, вышел в сад. Спустился по главной аллее к калитке и вдруг увидел, что кто-то перемахнул через забор и затаился в кустах.
«Неужели вор?» – подумал Фридрих и попятился, соображая, как и что следует делать?
– Цандрик, это я! – послышался шепот из-за куста.
«Кто-то из реалистов, – подумал Фридрих, – так меня звали только в училище». – Он шагнул к кустам и увидел сидящего на траве Яниса Кудзиня, с перевязанной ногой.
– Янис?
– За мной гонятся, Фридрих… если можешь – помоги! – прошептал Янис.
Фридрих протянул ему руку:
– Здесь в горе есть небольшая пещера. Мы детьми в ней играли. Она заросла. Никто нас не увидит. Идем!
Янис шел, волоча левую ногу.
– Вот тут, за кустами.
– Вижу, спасибо! – Янис раздвинул кусты и спрятался.
В калитку громко застучали:
– Открывай! Полиция!
Фридрих подошел, открыл калитку. Двое полицейских, оттолкнув его, побежали по аллеям, осматривая кусты. К калитке, в коляске на вороной лошади, подкатили околоточный и пристав. Пристав спрыгнул первым и, войдя в сад, остановился перед Фридрихом, взял под козырек:
– Не видели, сюда никто не забежал?
– Калитка была закрыта.
– Могли через забор!
– Нет, не видел… Впрочем, я только вышел из дома… Наши еще спят…
Из боковой аллеи, стуча каблуками, выскочили двое полицейских, вытянулись перед приставом:
– Ваше высокоблагородие! Обшарили весь сад – никого нет! Дозвольте обыскать дом?
– От-ставить! – приказал пристав и махнул рукой.
Полицейские юркнули в калитку.
– Извините, что побеспокоили, господин Цандер. Служба… – Пристав приложил два пальца к козырьку и, повернувшись, вышел.
Когда цокот копыт и шаги полицейских утихли, Фридрих запер калитку, осмотрелся и подошел к пещере:
– Янис, вылезай – ушли!
Янис вылез, отряхнул прилипшие сухие листья, крошки земли, протянул руку:
– Спасибо, Фридрих! Ты меня спас. Можно мне тут побыть до вечера?
– Пойдем в дом – тебе надо перевязать ногу.
– А никто не увидит?
– Наших не бойся – они не выдадут… Обопрись на меня и пойдем.
Янис положил руку на плечо Фридриха и, морщась от боли, поковылял к дому.
По черной лестнице они поднялись на второй этаж. Янис сел на стул и стал платком вытирать пот. Фридрих спустился к отцу.
Артур Константинович уже позавтракал и собирался ехать на службу.
– А, ты уже встал! – удивленно воскликнул он, увидев Фридриха.
– Папа, я знаю, ты не одобряешь революционеров… Но тот человек, что спас меня зимой, теперь здесь и нуждается в твоей помощи.
– Он ранен? – насупился отец.
– Кажется, да…
– Кто-нибудь видел, как он пришел?
– Нет, еще было темно…
– Хорошо, иди к нему – я сейчас поднимусь.
Фридрих, войдя в комнату, приложил палец к губам.
Оба слушали, как отец мыл руки, собирал инструменты и, тяжело ступая, поднимался по лестнице.
– Ну-с, здравствуйте, молодой человек! Покажите-ка, что у вас за царапина? – стараясь быть приветливым, начал Артур Константинович.
Янис поднял штанину, снял намокшую кровью повязку.
– Однако! – покачал головой старый доктор. – Фридрих, немедленно сюда таз с теплой водой, спирт, йод, бинт!
Фридрих бросился вниз и мигом доставил все необходимое.
Промыв и забинтовав рану, старик вместе с Фридрихом уложили больного в постель.
– Сейчас вам дадут поесть, потом примите вот это лекарство и – спать!.. Вечером, если все будет хорошо, Фридрих отвезет вас в моей коляске домой или куда скажете… Будьте здоровы!
Старик кивнул, взял саквояж с инструментами и вышел из комнаты…
– У тебя славный отец, Фридрих.
– У тебя тоже! Передай ему от меня сердечный привет.
– Спасибо, но едва ли смогу… Отец четыре месяца был в тюрьме, а сейчас вынужден скрываться…
– Его выпустили?
– Освободили рабочие сегодня ночью. Ты слышал стрельбу?
– Да. Стреляли здорово.
– Это рабочая дружина напала на тюремную охрану, чтоб освободить приговоренных к смертной казни.
– Неужели удалось спасти?
– Да, освободили всех, в том числе и отца.
– Молодцы! Тебя там и ранили?
– Да. Я ведь теперь работаю на заводе и был вместе с товарищами…
– А почему за тобой гнались уже утром?
– Шел к другу, в Задвинье, а городовой увидел кровь на брюках и бросился меня ловить, засвистел. А тут поблизости – участок. За мной – погоня… Хорошо, что юркнул в переулок и махнул за забор к тебе…
– А я словно предчувствовал… проснулся рано и вышел погулять.
– Да, спасибо! Если б не ты – меня бы схватили и, очевидно, повесили. Мы много побили охранников…
Вечером старик Цандер осмотрел больного и сказал, что все хорошо. Когда совсем стемнело, Фридрих отвез его в Московское предместье, к «Тетке»…
На другой день в городе началась всеобщая забастовка. Поезда и трамваи не ходили, газеты не вышли. Фридрих пошел в институт пешком и изрядно опоздал. Однако когда он подошел к зданию института, там толкались и шумели студенты, кто-то говорил речь. На дверях висело извещение:
«Дирекция Политехнического института уведомляет господ профессоров и студентов, что из-за неповиновения многих студентов установленному порядку, по распоряжению его превосходительства генерал-губернатора – институт закрыт до особого распоряжения».
Второй месяц бурлила Рига. То там, то тут вспыхивали забастовки, стачки, митинги. Бастовали не только заводы, транспорт, но и многие учреждения. Трамваи ходили с перебоями, а то и вовсе стояли; театры не работали, институт по-прежнему был закрыт. Многие иногородние студенты разъехались по своим городам, другие ходили по заводам и фабрикам, выступали на сходках и митингах, призывали к восстанию.
В городе по ночам расклеивались прокламации и воззвания, призывавшие к сплоченности, к организованной борьбе за свободу, за свержение самодержавия. Под воззваниями стояла подпись: «Рижский комитет РСДРП».
Обыватели по вечерам крепко запирали двери и спать ложились со страхом и молитвой.
Богатые студенты больше отсиживались по домам, пили, резались в карты.
Фридрих первое время аккуратно ходил в институт, справлялся, не начались ли занятия, но в конце концов – бросил.
Братья и отец тоже большую часть дня сидели дома. Сновали из угла в угол в гостиной, спорили о событиях в городе, нервничали… Фридрих закрывался в своей комнате и пытался размышлять над ракетой, делать наброски расчетов полета на Марс и Венеру, но доносившиеся снизу раздраженные голоса не давали сосредоточиться. Он вскакивал и сердито ходил по комнате. «Нет, чтобы что-то обдумать – нужно душевное спокойствие. Нужна тишина…» Фридрих выходил в сад, но и там было невесело: деревья оголились и в них свистел ветер. Фридрих снова закрывался в своей комнате и читал, читал до отупения. Читал все, что попадало под руку, лишь бы забыться…
Иногда ему приходила мысль отыскать Яниса Кудзиня и сказать, что он готов бороться вместе с ним, что ему осточертела такая жизнь. Но Фридрих безнадежно махал рукой: «Какой из меня боец за свободу, я буду лишь путаться под ногами…»
В воскресенье вся семья обедала дома. Отец на этот раз оказался в хорошем настроении. Охотно разговаривал, расспрашивал сыновей о событиях в городе, даже шутил.
Фридрих ел молча, думая о чем-то своем. Он, как самый младший, больше всего беспокоил отца.
– Послушай, Фридрих, ты совсем превратился в улитку. Целыми днями сидишь в своей комнате, как в раковине.
– Что же мне, прикажете играть в карты? – обидчиво спросил Фридрих.
– У тебя пока есть теплый уютный дом и средства, чтобы учиться.
– Но ведь институт закрыт!
– Я ужинал вчера у адвоката Оттеля. Их младший, кажется, твой однокашник?
– Да, Виктор учится со мной.
– Так вот, он и еще несколько студентов из Политехнического, собираются в Цюрихский университет… Почему бы тебе не махнуть с ними? А? Деньги я дам… Ведь из-за этих забастовок может пропасть год…
– Не знаю, папа… Это так неожиданно…
– Поезжай, сынок, я сам когда-то мечтал учиться в Цюрихе. Это один из лучших университетов в Европе.
– Там же нет механического факультета?
– Что за беда! Поступишь на физический. Главное – получить знания и диплом!
– Я бы почел за большое счастье! – вздохнул кто-то из братьев.
– Спасибо, папа… Я готов!.. Только, наверное, уже поздно?
– Оттель обещал все устроить. Иди к себе и собирайся…
В понедельник вечером к Фридриху поднялся отец. Глаза его теплились радостью, а брови хмурились, чтоб приглушить ее.
– Папа! Ну, что? Что сказал Оттель?
– Все улажено. Завтра тебе надо взять документы и передать их Виктору для отца. Иди, он ждет тебя в гостиной…
Упитанный, круглолицый, с аккуратным пробором в черных прилизанных волосах, Виктор, развалясь в кресле, курил сигару.
– А, Фридрих! – обрадовался он и, привстав, протянул белую, холеную руку. – Ну, мы берем тебя в компанию. Едут Басов, Мюллер, я и еще четверо, которых ты не знаешь. Все – отличные парни!
– Думаешь, нас примут?
– Не беспокойся. У меня дядя в Цюрихе. Списались. Он обещал похлопотать.
– А когда ехать?
– Через три дня. Завтра нужны твои документы и прошение на имя губернатора. Ты доволен?
– Даже не знаю… так это неожиданно.
– Чудак! Ведь Цюрих – Европа! Это надо понимать! Эх и заживем мы там… – Оттель поцеловал кончики пальцев и, закатив глаза, вальяжно развел руками. – Мечта-с!..
В субботу, днем, в порту собралась большая группа провожающих. Тут были и молодые люди, и барышни, и старики – родители. Студенты расположились в каютах второго класса. Прощанье было шумным, веселым. Пили шампанское, кто-то играл на гитаре…
Пароход отошел от берега, и на палубе грянула песня:
Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье;
Зачем, бедняга, не напился?
Тогда бы не было сомненья!..
Фридрих стоял чуть поодаль и, слушая залихватскую студенческую песню, с грустью смотрел на уплывающую Ригу. Будущее рисовалось ему весьма смутно…
1
Ночью Фридрих метался, его душили кошмары. Проснулся поздно, в поту, с сильной головной болью. С трудом поднявшись, стал собираться домой. Янис пошел его проводить. На воздухе Фридриху стало немного лучше. Янис посадил его в вагон трамвая, крепко пожал руку, пообещав завтра же навестить.
Приближаясь к плавучему мосту, трамвай замедлил движение – мимо шагала рота солдат.
– Смотрите, смотрите, что делается! – крикнула женщина, укутанная в шаль.
Все бросились к окнам. Фридрих повернул голову и узнал то место у железнодорожного моста, где вчера был расстрел демонстрантов. На белой площади, оцепленной войсками, еще лежали убитые. Солдаты в высоких шапках поспешно складывали трупы на ломовые дроги, запряженные битюгами. У цепи солдат кричали и плакали женщины, толпился народ.
У Фридриха закружилась голова. Чтоб не упасть со скамейки, он ухватился за ремень на оконной раме. На лице выступил пот, губы побледнели. Но в это время трамвай зазвенел и тронулся. Пахнуло студеным ветром. Фридрих глубоко вздохнул, отер пот, вытянув ноги, откинулся на скамейку, закрыл глаза.
– Господа, реалист, кажется, теряет сознание, – с тревогой сказала пожилая женщина.
– Позвольте, позвольте, – послышался энергичный голос, и чернобородый мужчина в каракулевой шапке протиснулся ближе, – это, господа, сын доктора Цандера. Видно, заболел. Мы проводим его. Эй, Сергей! – крикнул он. – Пробирайся сюда.
Молодой чернявый парень быстро протиснулся, поглядел в окно:
– Хорошо бы сойти здесь.
– Верно! – согласился отец и сделал знак кондуктору.
Тот остановил трамвай.
– Ну, господин Цандер, пойдемте, мы вас проводим, – сказал чернявый парень и взял Фридриха под руку. Отец подхватил с другой стороны…
Старая няня, услыхав чужой, настойчивый звонок, накинув полушалок, поспешила открыть дверь.
– Фридрих, голубчик… Ой, что же с ним? – с испугом спросила она.
– Должно, заболел, – сказал чернобородый, – мы в трамвае увидели его…
– Спасибо вам, голубчики, спасибо! Отец-то вчера глаз не сомкнул – до двух часов ездил на извозчике по Риге и по знакомым… А утром, чуть свет – опять умчался. Уж вы помогите, пожалуйста, его довести до постели, – распахивая двери, засуетилась няня. – Вот сюда, сюда, в спальню.
– Ничего, ничего, я сам, няня, – глухо сказал Фридрих, идя за ней.
Ему помогли раздеться и лечь в постель.
Проводив услужливых незнакомцев, няня принесла чаю с медом.
– Вот, испей, Фридрих, согрейся – и тебе сразу станет легче.
– А отец? Где отец, няня?
– Поехал тебя разыскивать… всю ночь проходил по кабинету… ужасно как волнуется…
Фридрих выпил несколько глотков чаю и повалился на подушку.
Няня, поверх одеяла, прикрыла его пледом.
– Спи, голубчик, а я сбегаю за доктором Гирсом, он рядом живет.
Няня наскоро оделась и, спустившись к калитке, на аллее столкнулась с Артуром Константиновичем.
– Ну, что, Матвеевна, не появлялся Фридрих? – тяжело опираясь на палку, спросил он.
– Здесь, здесь, приехал, голубчик, дома. Только не совсем здоров… Я было за Гирсом пошла.
В седой бороде отца мелькнула радостная улыбка, но густые брови тотчас же сдвинулись.
– Что, ранен? Был с рабочими?
– Нет, нет, барин, не ранен он, а видать – совсем заболел…
– Гирса не надо, – строго сказал отец, – я сам посмотрю, – и, стуча палкой по камням, пошел впереди няни.
Сбросив в передней шубу, он вымыл руки и прошел в спальню.
Фридрих лежал на подушках, его бледное лицо было покрыто мелкими капельками пота.
Услышав тяжелые шаги отца, он попытался подняться.
– Лежи, лежи! – стараясь радость приглушить строгостью, сказал отец и, привычным жестом взяв его руку, стал прощупывать пульс. Лицо его нахмурилось:
– Тебя знобит, Фридрих?
– Да…
– Покажи язык.
– Так… А где ты ночевал?
– У товарища… Вечером шел домой и наткнулся на расстрел демонстрации…
– Понятно… Сейчас дам лекарство, и ты попытайся уснуть. Надеюсь, что все обойдется…
Отец поставил больному градусник и пошел к себе в кабинет.
2
Болезнь оказалась коварной и затяжной. Только весной, когда сад возле дома Цандеров оделся легкой, прозрачной зеленью, Фридриху разрешено было приступить к занятиям. От Яниса и других товарищей Фридрих знал, что в классе прошли за это время. Пропущенное можно было наверстать, но Фридриха пугали выпускные экзамены. На протяжении последних лет он считался в классе первым учеником, и обидно было перед выпускными экзаменами оказаться в хвосте.
Отец за завтраком предложил пригласить репетиторов, но Фридрих решительно отказывался:
– Подготовлюсь сам, если снова не свалюсь…
Говорил он так больше из самолюбия, а в душе боялся: уж очень мало оставалось времени…
Походив в училище недели две, Фридрих испросил отпуск и стал готовиться дома. «Если выдержу, значит, я чего-то стою! Если нет, буду держать осенью, однако своего добьюсь!»
… Председателем экзаменационной комиссии был директор училища. Уловив растерянность Цандера, он предложил ему заменить билет. Но это на балл снижало отметку.
– Я буду решать ту задачу, которая мне досталась, – твердо сказал Фридрих и сел на первую парту.
Директор, наблюдая за экзаменующимися, часто поглядывал на Цандера.
Он любил Цандера за трудолюбие и редкие способности. «Срежется наверняка, ведь без него проходили этот раздел. Эх, горячая голова!»
Но Фридрих быстро решил задачу, посмотрел на сосредоточившихся соседей и стал решать ее другим способом. Ответ совпал с первым. Радостное тепло разлилось по телу. Фридрих встал и, подойдя к столу комиссии, протянул директору лист с двуглавым орлом.
– Как? Уже?
– Да, ваше превосходительство, решил.
Директор взглянул на ответ, посмотрел на второй вариант решения, поднялся:
– Отлично, Цандер! Отлично! Поздравляю вас с блестящим решением! Дополнительных вопросов не будет. Можете идти.
Фридрих выскочил из класса, чуть не сбив стоявших у дверей реалистов.
3
Двадцать восьмого мая директор училища вручил ему аттестат и золотую медаль, которая вселяла надежду, что он пройдет по конкурсу аттестатов в Политехнический институт.
Торжественно произнеся слова благодарности, Фридрих поспешил на улицу. Ему хотелось почувствовать себя независимым и взрослым. Вскочив в извозчичью пролетку, он помчался к себе в Задвинье. Ему хотелось скорее сбросить так надоевшую ему форму реалиста, в которой нельзя было появляться в городе после девяти часов вечера.
Дома его уже ждали отец, братья и сестры, родственники. Старая няня, Матвеевна, приготовила букет цветов. На другой день, облачившись в легкий серый костюм, Фридрих поехал побродить по Риге. Первый раз за много месяцев поехал без всякого дела. Ему никуда не нужно было спешить.
Побродив по узким улицам Старого города, Фридрих вышел к каналу и сел на скамейку в тени раскидистой липы. Он помнил эту липу давно, с первого класса реального училища. Тогда она была еще совсем тоненькой и кудрявой. Отец, провожая его в училище, сказал как-то: «Фридрих, запомни эту липу – ее посадили как раз в ту осень, когда умерла твоя бедная мать».
Фридрих, всякий раз когда у него оказывалось свободное время, приходил к памятной липе и сидел около, вспоминая мать.
Собственно, он не помнил, да и не мог помнить свою мать: она умерла, когда ему было всего два года. Но он хорошо представлял ее по фотографиям и рассказам близких. Он знал, что она была красивая и очень любила его. Образ матери жил в его сердце, потому что ему не хватало в жизни ее нежности.
Вот и сейчас Фридрих думал о ней. Родные рассказывали, что мать умерла, шепча его имя. «Бедная, бедная мама, ты думала обо мне в последние минуты. Ты боялась, что мне будет горько и тяжело, что я не смогу вырасти без тебя. Да, мама, мне очень, очень недоставало тебя. Отец был суров. Я почти не слышал от него теплых, ласковых слов. Может быть, так и следовало поступать, ведь он воспитывал мужчину! Но мне было горько. Вчера, когда я принес аттестат и золотую медаль, он даже не поцеловал меня, а лишь крепко пожал руку. Глядя на него, братья и сестры тоже не решились проявить нежность. А мне так хотелось ее. О, мамочка, если бы была ты, представляю, как бы ты радовалась и веселилась! В сущности, я – одинок. У меня нет близких друзей. Нет девушки, которую бы я любил и которая бы любила меня. Мы все, Цандеры, какие-то замкнутые, суровые люди. А мне и братьям так хочется иногда повеселиться… Говорят, что отец раньше был совсем другим, а как умерла ты – он стал мрачен, недоступен. Но для меня ты не умерла. Ты живешь в моем сердце, и я люблю говорить с тобой. Сегодня у меня радость – я кончил училище и получил аттестат. Через два месяца я переступлю порог знаменитого института. Я решил поступить на механическое отделение. Я мечтаю о полете в мировое пространство. На Марс! И этой мечте решил посвятить жизнь! Что, не одобряешь?.. Если б ты была жива, очевидно, ты бы хотела, чтоб я избрал тихую, спокойную профессию и жил бы около тебя. Этого хотят почти все матери. И все же, я думаю, ты бы поняла меня, мама. Ты бы вместе со мной мечтала о полете на Марс.
А ведь это будет прекрасно, если твоему сыну удастся осуществить такой полет. А? Ты бы наверное гордилась мной?.. Мечты, мечты, как вы заманчивы и как недосягаемы!»
Фридрих встал, поклонился липе и пошел к мосту через канал, где за деревьями виднелось серое здание Политехнического института.
4
Сколько раз, еще будучи реалистом, Фридрих приходил в парк у Городского канала и с трепетом смотрел на это необычное здание. Его нельзя было назвать красивым. Нет! Но оно поражало! Оно манило величием и пугало неприступностью. Похожее на гигантскую букву «Ш», положенную плашмя, торцами вперед, оно было обращено к парку тремя высокими выступами. В его архитектуре было что-то от романских церквей и средневековых арсеналов. Узкие высокие выступы с громадными полукруглыми окнами заставляли запрокидывать голову. Серый камень стен придавал зданию величавую суровость. Оно напоминало неприступную крепость и одновременно – храм!
И вот теперь это таинственное, пугающее и манящее здание распахнет перед ним массивные дубовые двери!..
В июле Фридрих первый раз, с волнением и страхом, вошел под высокие каменные своды и передал секретарю института прошение о зачислении в число студентов.
В первых числах августа Фридрих получил уведомление, что его просьба уважена.
В положенный срок, облачась в новую студенческую форму, он вошел в институт с радостно бьющимся сердцем, полный заманчивых грез и надежд…
Высокий вестибюль, массивная лестница, широкие коридоры; и всюду стоят, ходят, разговаривают, спорят усатые, чубатые, даже бородатые студенты…
Вместо классов с партами – просторные аудитории, где читают лекции маститые, убеленные сединой профессора. Некоторые из них потомственные ученые – ведь институт существует почти полвека!
Вся эта обстановка наполняла душу Фридриха благоговением. Он с жадностью внимал каждому слову профессоров, аккуратно записывал в тетради все лекции. Он был несказанно счастлив, что наконец осуществилась его сокровенная мечта – он стал студентом одного из лучших институтов России…
Подавляющее большинство студентов были иногородними. Они вели себя независимо. С профессорами говорили, как с равными. Не стесняясь, осуждали начальство и институтские порядки. Смело обсуждали сообщения о стачках и забастовках. Даже митинговали в аудиториях.
Небольшая группа рижан (преимущественно сынки немецких баронов и важных чиновников) держалась обособленно, с плохо скрываемым высокомерием.
Латыши и русские из семей врачей, учителей, адвокатов не примыкали ни к тем, ни к другим. Они как бы присматривались.
Фридрих обрадовался, что на первом курсе механического факультета оказалось четверо его однокашников из реального, и держался их, не заводя других знакомств.
Изучение технических дисциплин в институте совмещалось с практикой на заводах. Это радовало Фридриха.
Опять воскресла его давнишняя мечта, навеенная статьей Циолковского: «Если так будет и впредь протекать ученье, если нас будут знакомить с работой больших заводов, я смогу практически работать над созданием летательного снаряда, который бы смог вырваться во Вселенную».
Как-то после занятий, пообедав в институтской студенческой столовой, Фридрих отправился в библиотеку ратуши, чтоб еще раз перечитать статью Циолковского.
Домой вернулся поздно, отец и сестры уже легли спать. Няня, чтоб никого не беспокоить, собрала ему ужин на кухне. Поужинав, Фридрих поднялся наверх, в свою комнату. Он любил перед сном почитать или сделать запись в дневник. Сегодня ничего значительного не произошло, и он, улегшись под одеяло, поближе подвинул лампу и открыл томик Чехова. «Шило в мешке» развеселило его. Он потушил лампу и быстро заснул.
Ему снилось детство. Мать и сестренки качались в гамаке, а он, совсем маленький, играл на траве… Вдруг послышались выстрелы, задребезжали стекла окон. Фридрих закричал и открыл глаза. Было темно, стекла не дребезжали, но выстрелы слышались так явственно, словно стреляли где-то рядом. Фридрих приподнялся, прислушался: выстрелы доносились со стороны центральной тюрьмы. Перед глазами встал январский расстрел. Фридрих вскочил, оделся, стал прислушиваться. Выстрелы постепенно утихли. Начало светать… «Пожалуй, я уже не усну», – подумал Фридрих и, накинув куртку, вышел в сад. Спустился по главной аллее к калитке и вдруг увидел, что кто-то перемахнул через забор и затаился в кустах.
«Неужели вор?» – подумал Фридрих и попятился, соображая, как и что следует делать?
– Цандрик, это я! – послышался шепот из-за куста.
«Кто-то из реалистов, – подумал Фридрих, – так меня звали только в училище». – Он шагнул к кустам и увидел сидящего на траве Яниса Кудзиня, с перевязанной ногой.
– Янис?
– За мной гонятся, Фридрих… если можешь – помоги! – прошептал Янис.
Фридрих протянул ему руку:
– Здесь в горе есть небольшая пещера. Мы детьми в ней играли. Она заросла. Никто нас не увидит. Идем!
Янис шел, волоча левую ногу.
– Вот тут, за кустами.
– Вижу, спасибо! – Янис раздвинул кусты и спрятался.
В калитку громко застучали:
– Открывай! Полиция!
Фридрих подошел, открыл калитку. Двое полицейских, оттолкнув его, побежали по аллеям, осматривая кусты. К калитке, в коляске на вороной лошади, подкатили околоточный и пристав. Пристав спрыгнул первым и, войдя в сад, остановился перед Фридрихом, взял под козырек:
– Не видели, сюда никто не забежал?
– Калитка была закрыта.
– Могли через забор!
– Нет, не видел… Впрочем, я только вышел из дома… Наши еще спят…
Из боковой аллеи, стуча каблуками, выскочили двое полицейских, вытянулись перед приставом:
– Ваше высокоблагородие! Обшарили весь сад – никого нет! Дозвольте обыскать дом?
– От-ставить! – приказал пристав и махнул рукой.
Полицейские юркнули в калитку.
– Извините, что побеспокоили, господин Цандер. Служба… – Пристав приложил два пальца к козырьку и, повернувшись, вышел.
Когда цокот копыт и шаги полицейских утихли, Фридрих запер калитку, осмотрелся и подошел к пещере:
– Янис, вылезай – ушли!
Янис вылез, отряхнул прилипшие сухие листья, крошки земли, протянул руку:
– Спасибо, Фридрих! Ты меня спас. Можно мне тут побыть до вечера?
– Пойдем в дом – тебе надо перевязать ногу.
– А никто не увидит?
– Наших не бойся – они не выдадут… Обопрись на меня и пойдем.
Янис положил руку на плечо Фридриха и, морщась от боли, поковылял к дому.
По черной лестнице они поднялись на второй этаж. Янис сел на стул и стал платком вытирать пот. Фридрих спустился к отцу.
Артур Константинович уже позавтракал и собирался ехать на службу.
– А, ты уже встал! – удивленно воскликнул он, увидев Фридриха.
– Папа, я знаю, ты не одобряешь революционеров… Но тот человек, что спас меня зимой, теперь здесь и нуждается в твоей помощи.
– Он ранен? – насупился отец.
– Кажется, да…
– Кто-нибудь видел, как он пришел?
– Нет, еще было темно…
– Хорошо, иди к нему – я сейчас поднимусь.
Фридрих, войдя в комнату, приложил палец к губам.
Оба слушали, как отец мыл руки, собирал инструменты и, тяжело ступая, поднимался по лестнице.
– Ну-с, здравствуйте, молодой человек! Покажите-ка, что у вас за царапина? – стараясь быть приветливым, начал Артур Константинович.
Янис поднял штанину, снял намокшую кровью повязку.
– Однако! – покачал головой старый доктор. – Фридрих, немедленно сюда таз с теплой водой, спирт, йод, бинт!
Фридрих бросился вниз и мигом доставил все необходимое.
Промыв и забинтовав рану, старик вместе с Фридрихом уложили больного в постель.
– Сейчас вам дадут поесть, потом примите вот это лекарство и – спать!.. Вечером, если все будет хорошо, Фридрих отвезет вас в моей коляске домой или куда скажете… Будьте здоровы!
Старик кивнул, взял саквояж с инструментами и вышел из комнаты…
– У тебя славный отец, Фридрих.
– У тебя тоже! Передай ему от меня сердечный привет.
– Спасибо, но едва ли смогу… Отец четыре месяца был в тюрьме, а сейчас вынужден скрываться…
– Его выпустили?
– Освободили рабочие сегодня ночью. Ты слышал стрельбу?
– Да. Стреляли здорово.
– Это рабочая дружина напала на тюремную охрану, чтоб освободить приговоренных к смертной казни.
– Неужели удалось спасти?
– Да, освободили всех, в том числе и отца.
– Молодцы! Тебя там и ранили?
– Да. Я ведь теперь работаю на заводе и был вместе с товарищами…
– А почему за тобой гнались уже утром?
– Шел к другу, в Задвинье, а городовой увидел кровь на брюках и бросился меня ловить, засвистел. А тут поблизости – участок. За мной – погоня… Хорошо, что юркнул в переулок и махнул за забор к тебе…
– А я словно предчувствовал… проснулся рано и вышел погулять.
– Да, спасибо! Если б не ты – меня бы схватили и, очевидно, повесили. Мы много побили охранников…
Вечером старик Цандер осмотрел больного и сказал, что все хорошо. Когда совсем стемнело, Фридрих отвез его в Московское предместье, к «Тетке»…
На другой день в городе началась всеобщая забастовка. Поезда и трамваи не ходили, газеты не вышли. Фридрих пошел в институт пешком и изрядно опоздал. Однако когда он подошел к зданию института, там толкались и шумели студенты, кто-то говорил речь. На дверях висело извещение:
«Дирекция Политехнического института уведомляет господ профессоров и студентов, что из-за неповиновения многих студентов установленному порядку, по распоряжению его превосходительства генерал-губернатора – институт закрыт до особого распоряжения».
Второй месяц бурлила Рига. То там, то тут вспыхивали забастовки, стачки, митинги. Бастовали не только заводы, транспорт, но и многие учреждения. Трамваи ходили с перебоями, а то и вовсе стояли; театры не работали, институт по-прежнему был закрыт. Многие иногородние студенты разъехались по своим городам, другие ходили по заводам и фабрикам, выступали на сходках и митингах, призывали к восстанию.
В городе по ночам расклеивались прокламации и воззвания, призывавшие к сплоченности, к организованной борьбе за свободу, за свержение самодержавия. Под воззваниями стояла подпись: «Рижский комитет РСДРП».
Обыватели по вечерам крепко запирали двери и спать ложились со страхом и молитвой.
Богатые студенты больше отсиживались по домам, пили, резались в карты.
Фридрих первое время аккуратно ходил в институт, справлялся, не начались ли занятия, но в конце концов – бросил.
Братья и отец тоже большую часть дня сидели дома. Сновали из угла в угол в гостиной, спорили о событиях в городе, нервничали… Фридрих закрывался в своей комнате и пытался размышлять над ракетой, делать наброски расчетов полета на Марс и Венеру, но доносившиеся снизу раздраженные голоса не давали сосредоточиться. Он вскакивал и сердито ходил по комнате. «Нет, чтобы что-то обдумать – нужно душевное спокойствие. Нужна тишина…» Фридрих выходил в сад, но и там было невесело: деревья оголились и в них свистел ветер. Фридрих снова закрывался в своей комнате и читал, читал до отупения. Читал все, что попадало под руку, лишь бы забыться…
Иногда ему приходила мысль отыскать Яниса Кудзиня и сказать, что он готов бороться вместе с ним, что ему осточертела такая жизнь. Но Фридрих безнадежно махал рукой: «Какой из меня боец за свободу, я буду лишь путаться под ногами…»
В воскресенье вся семья обедала дома. Отец на этот раз оказался в хорошем настроении. Охотно разговаривал, расспрашивал сыновей о событиях в городе, даже шутил.
Фридрих ел молча, думая о чем-то своем. Он, как самый младший, больше всего беспокоил отца.
– Послушай, Фридрих, ты совсем превратился в улитку. Целыми днями сидишь в своей комнате, как в раковине.
– Что же мне, прикажете играть в карты? – обидчиво спросил Фридрих.
– У тебя пока есть теплый уютный дом и средства, чтобы учиться.
– Но ведь институт закрыт!
– Я ужинал вчера у адвоката Оттеля. Их младший, кажется, твой однокашник?
– Да, Виктор учится со мной.
– Так вот, он и еще несколько студентов из Политехнического, собираются в Цюрихский университет… Почему бы тебе не махнуть с ними? А? Деньги я дам… Ведь из-за этих забастовок может пропасть год…
– Не знаю, папа… Это так неожиданно…
– Поезжай, сынок, я сам когда-то мечтал учиться в Цюрихе. Это один из лучших университетов в Европе.
– Там же нет механического факультета?
– Что за беда! Поступишь на физический. Главное – получить знания и диплом!
– Я бы почел за большое счастье! – вздохнул кто-то из братьев.
– Спасибо, папа… Я готов!.. Только, наверное, уже поздно?
– Оттель обещал все устроить. Иди к себе и собирайся…
В понедельник вечером к Фридриху поднялся отец. Глаза его теплились радостью, а брови хмурились, чтоб приглушить ее.
– Папа! Ну, что? Что сказал Оттель?
– Все улажено. Завтра тебе надо взять документы и передать их Виктору для отца. Иди, он ждет тебя в гостиной…
Упитанный, круглолицый, с аккуратным пробором в черных прилизанных волосах, Виктор, развалясь в кресле, курил сигару.
– А, Фридрих! – обрадовался он и, привстав, протянул белую, холеную руку. – Ну, мы берем тебя в компанию. Едут Басов, Мюллер, я и еще четверо, которых ты не знаешь. Все – отличные парни!
– Думаешь, нас примут?
– Не беспокойся. У меня дядя в Цюрихе. Списались. Он обещал похлопотать.
– А когда ехать?
– Через три дня. Завтра нужны твои документы и прошение на имя губернатора. Ты доволен?
– Даже не знаю… так это неожиданно.
– Чудак! Ведь Цюрих – Европа! Это надо понимать! Эх и заживем мы там… – Оттель поцеловал кончики пальцев и, закатив глаза, вальяжно развел руками. – Мечта-с!..
В субботу, днем, в порту собралась большая группа провожающих. Тут были и молодые люди, и барышни, и старики – родители. Студенты расположились в каютах второго класса. Прощанье было шумным, веселым. Пили шампанское, кто-то играл на гитаре…
Пароход отошел от берега, и на палубе грянула песня:
Коперник целый век трудился,
Чтоб доказать земли вращенье;
Зачем, бедняга, не напился?
Тогда бы не было сомненья!..
Фридрих стоял чуть поодаль и, слушая залихватскую студенческую песню, с грустью смотрел на уплывающую Ригу. Будущее рисовалось ему весьма смутно…
Глава третья
1
Море штормило. Только на третьи сутки пароход пришел в Штеттин. Там веселая ватага пересела в поезд. Подъезжали к Цюриху. Студенты сгрудились у окон. Вдалеке, в утренней дымке, прорезались высокие горы. Они казались то серовато-лиловыми, то голубовато-бурыми с глубокими темными впадинами. А когда поезд поворачивал – играли желто-розовыми бликами, ослепительно сверкали снежными вершинами.
Поезд петлял. Горы то словно отодвигались и тонули в дымке, то вдруг призрачными утесами нависали над самым поездом…
Но вот показалось плоскогорье, потянулись зеленые холмы, сверкнула на солнце лазурная гладь озера.
Над озером, в купах пожелтевших и побуревших деревьев, замелькали красные черепичные крыши домов, белые причудливые виллы.
После завтрака в отеле все пешком направились в город. Решено было начать осмотр с верхней части нового города, расположенной на пологом склоне горы Цюрихберг, где находились университет и политехникум. Было задумано все осмотреть, поговорить со студентами, собрать необходимые справки об этих заведениях и уже тогда принять окончательное решение.
Крутая опрятная улица с белыми домами в два-три этажа, с красными черепичными крышами вывела на широкую площадь. В цветистой зелени молодого сада возвышались массивные здания университета.
Облюбовав в саду белую удобную скамейку, тучный Басов завалился на нее, облегченно вздохнув:
– Однако жарко, господа. У-х! Вы осматривайте университет, а я посижу здесь.
– Мы пойдем выше, к политехникуму, – воскликнул Мюллер, – вон белое здание виднеется за деревьями!
– Нет, господа, увольте, – я не пойду. Меня вполне устраивает университет. Я одинаково согласен быть физиком, врачом или математиком, лишь бы не таскаться в гору.
Все расхохотались и, оставив Басова в саду, побрели вверх по тенистой ступенчатой панели…
Новое светлое здание политехникума, отделанное белым камнем, снизу казалось жемчужной короной, венчающей город. И вблизи оно выглядело величественно. С небольшой площадки открывался чудесный вид на город, озеро и далекие горы.
– Господа, как хотите, а я буду учиться здесь! – восторженно воскликнул Мюллер. – Сейчас же иду и подаю прошение.
– И я! И я тоже! – воскликнули двоюродные братья Готинги – чванливые немецкие бароны.
– Все же, господа, надо пойти в дирекцию, навести справки, – озабоченно сказал Цандер.
– Пойдем, Фридрих, – поддержал Мюллер, – а вы, господа, побродите тут, понаслаждайтесь чудесными видами…
Цандер и Мюллер, поговорив с администрацией и студентами, вернулись несколько смущенные. Прием в политехникум давно закончился; и русских студентов в виде особого исключения, администрация соглашалась принять лишь вольнослушателями.
В отель возвращались невеселые. Однако за обедом, изрядно выпив, все, за исключением непьющего Цандера, пришли в хорошее настроение и отправились на пароходе на прогулку по Цюрихскому озеру. Фридрих отказался от прогулки.
Он долго бродил по набережной. Ему предстояло самому определить свою судьбу. В отель Фридрих вернулся вечером, не запомнив никаких достопримечательностей города, но с твердым убеждением поступить не в политехникум, а в университет, на физико-математический факультет.
2
Утром Фридрих, ища в справочнике «Пансионат для студентов», наткнулся на отель «Цюрих», где они расположились. Оказалось, что номер в отеле с питанием стоил от семи до десяти франков в сутки. «Мы же разорим добрейшего Мюллера», – подумал он и стал укладывать вещи…
«А не поторопился ли я с решением? Ведь быть вольным слушателем – это отнюдь не то, что быть студентом… Может, съездить в Бауцен, к сестре Елене и посоветоваться с ней? Она учится в Германии и должна знать, в какие немецкие университеты могут принять опоздавшего».
Фридрих отыскал справочник «Высшие учебные заведения Европы». В глаза бросилась гравюра величественного здания времен Возрождения: «Данцигское королевское высшее техническое училище».
«Странно. Как же я раньше не знал об этом училище? А, оно недавно открыто… Так, интересно. Готовит технических специалистов для судостроения… Ускоренный, двухлетний курс обучения… Приглашены лучшие профессора из Берлина, Вены, Цюриха. Да, и главное – рядом с Ригой. Стоит подумать, стоит. Училище существует всего второй год, очевидно, в него легче попасть. Что же делать? Прежде всего, время не ждет. Отец не одобрит «вольное слушанье». Да и я – не одобряю… Значит – еду в Данциг!»
Вечером Фридрих распрощался с друзьями, а утром уже был в поезде. «Среду проведу в Бауцене у сестры, а в пятницу буду в Данциге и в тот же день постараюсь подать прошение в училище».
Данциг чем-то напоминал Ригу и, может быть поэтому, сразу пришелся Фридриху по душе.
Он, подобно Риге, располагался на берегу большой реки Вислы, напоминал Ригу древними церквами, старинными постройками: в нем, как и в Риге, тоже был свой Старый город, с узкими кривыми улицами. Даже здание королевского Высшего технического училища было похоже на здание Рижского политехнического института с тремя выступами по фасаду и большими окнами в три этажа. Правда, высокая крыша с узорными фронтонами и причудливая лепка придавали ему помпезный вид.
Осмотрев город, Цандер поехал в училище. От студентов, толпившихся в вестибюле, он узнал, что здесь учатся немцы, поляки, евреи, латыши. Преподавание ведется на немецком языке и что, действительно, приглашены профессора из лучших европейских университетов.
Цандер попал к проректору и получил заверение, что он будет принят, но процедура оформления займет не меньше месяца.
Получив разрешение на посещение лекций на правах вольного слушателя, Цандер, веселый и ликующий, направился подыскивать квартиру.
Ему вспомнилось, что в Цюрихе он видел табличку: «Пансионат для студентов». «Очевидно, и здесь есть подобные заведения», – подумал он и стал бродить в предместье Лангфур, вблизи училища.
Было зябко: с моря дул влажный холодный ветер. Цандер, подняв воротник и ежась от холода, уже собирался в отель, как вдруг его остановили двое студентов.
– Вы что, комнату ищете, коллега?
– Был бы очень признателен… Я ищу недорогой пансионат…
– Вы из технического?
– Будущий студент… еще не зачислен… я из Риги…
– Вон на горке двухэтажный дом с мезонином. Это пансионат мадам Зольберг. Там хорошо и недорого.
Цандер поблагодарил и стал подниматься по каменной лестнице.
Хозяйка пансионата, фрау Зольберг – полная приветливая дама, – провела его в уютную гостиную с камином, где стоял большой стол. Гостиная одновременно служила и столовой. Затем поднялась с ним на третий этаж в мезонин и распахнула двери небольшой опрятной комнаты с железной кроватью, столом для занятий, шкафом и двумя старомодными креслами:
– Вот, если угодно, эта комната к вашим услугам.
– Простите, а какова цепа?
– С полным пансионом и стиркой белья – тридцать марок в месяц.
– Благодарю вас, фрау Зольберг, эти условия меня устраивают.
Фридрих заплатил за месяц вперед и, взяв извозчика, перевез свои вещи.
В тот же день в Ригу была отправлена телеграмма:
«Приступил к занятиям. Все отлично. Скоро буду зачислен студентом в Данцигское королевское высшее техническое училище. Целую. Фридрих».
Отпустив младшего сына в Швейцарию, доктор Цандер почувствовал себя совсем одиноко. Собственно, его одиночество началось давно, еще со смертью жены, которую он горячо и нежно любил. Сейчас, когда старшие дети выросли и отделились, шумный дом Цандеров опустел. А тут еще уехал Фридрих…
Артур Константинович, приезжая со службы, первым делом спрашивал у няни: нет ли телеграммы от Фридриха? И, получив отрицательный ответ, долго ходил по пустым гулким комнатам или закрывался в своем кабинете.
Он уже не раз упрекал себя за то, что отпустил Фридриха в такую даль. «В сущности, он еще совсем юноша, не имеющий никакого жизненного опыта. Нигде не был, ничего не видел. Переждал бы здесь «смутные» дни и, глядишь, спокойно бы кончил курс. А теперь что? Да… Это Оттель меня подбил. «Пусть едет с Борей – они товарищи, однокашники». А этот Боря старше Фридриха почти на пять лет. Учился в Петербурге, но был выгнан за кутежи. Учился в Киеве – и тоже не прижился… Как же я отпустил с ним Фридриха?..»
В четверг Артур Константинович приехал со службы раньше обычного и, узнав, что телеграммы нет, прилег в кабинете – у него побаливала поясница. Прилег и уснул.
Его разбудил резкий незнакомый звонок. Он слышал, как няня, шаркая тяжелыми калошами, прошла на крыльцо и спросила: «Кто там?»
– Телеграм-ма! – отозвался зычный голос.
Это слово заставило старого доктора вскочить и поспешить в переднюю. Он расписался в книге, дал почтальону полтинник и дрожащими руками развернул бланк.
– Ну что, барин, от Фридриха? – с радостной дрожью в голосе спросила няня.
– От него. Все хорошо! Но позволь… Он очутился в Данциге и подал прошение в королевское высшее техническое училище. Странно… Впрочем, жив-здоров, а это – главное! Ставь самовар, старая, – сегодня у нас праздник!..
Прошел год. Профессор Зоммер, преподававший математику, покорил Цандера.
Фридрих никогда и не предполагал, что математикой можно увлекаться до самозабвения, что эта одна из древнейших и точнейших паук таит в себе так много заманчивого и неведомого!..
Математика вернула его к заветной мечте – мечте о полетах в мировое пространство.
Отыскав в библиотеке «Научное обозрение» со статьей Циолковского, Фридрих вновь проверил его расчеты и даже стал делать выкладки о полете космического корабля на Луну.
За этими, казалось бы фантастическими, расчетами он отдыхал душой, отдавал им все свободное время.
«Кончу курс в Данциге и вернусь в Россию. Только Россия, эта отсталая, но могучая страна, может стать родиной мировых кораблей…»
Весной, когда приблизилась пора выпускных экзаменов, пришла телеграмма из Риги: «Отец при смерти, выезжай немедленно».
3
Поезд пришел в Ригу днем. Фридриха никто не встретил. Он догадался, что дело плохо, и, наняв извозчика, погнал в Задвинье.
Велев извозчику ждать, он выскочил из пролетки и через сад побежал к дому.
На звонок вышла старая няня Матвеевна с заплаканными глазами.
– Ой, Фридрих, слава богу, что ты приехал. Скачи в городскую больницу – может, еще застанешь в живых… Все с утра там…
Сбросив чемоданы в саду, Фридрих, пообещав извозчику на водку, велел гнать как можно быстрей.
Старый доктор умирал в отдельной палате с маленькой передней, где сидели и толпились изнуренные бессонными ночами дети, родные, друзья.
Запыхавшегося, бледного Фридриха кто-то взял за руку и повел прямо в палату:
– Иди, иди, Фридрих, он тебя зовет,
Отец лежал на высоких подушках и неподвижными, подернутыми дымкой глазами смотрел на дверь. Около него сидела сестра и стоял старичок-доктор.
Узнав Фридриха, больной, с усилием приподняв белую, высохшую руку, указал на стул.
Фридрих бросился к этой бледной руке, поцеловал ее и сел, боясь взглянуть в страшное, неузнаваемое лицо отца.
– Хочу… хочу, чтобы учился здесь… Хочу, чтобы ин-жене… инже-не… иди!
Отец бессильно махнул рукой. Фридрих, бросив прощальный взгляд на отца, выбежал в коридор и, опустившись на белый деревянный диванчик, приглушенно зарыдал…
Больничная ночь тянулась в тревожном оцепенении: все сидели у белой двери.
Старичок-доктор Артур Артурович и сестра Мильда дежурили в палате. Больной словно бы отходил.
К утру стоны прекратились.
Измученный бессонными ночами, доктор присел на стул у кровати, и его седая голова с клиновидной бородкой начала медленно клониться на грудь. Он всхрапнул и тут же испуганно открыл глаза. Сквозь очки взглянул на больного, тускло освещенного желтоватым светом настольной лампы и голубым, чуть брезжившим светом дня.
Больной лежал по-мертвецки: глубоко вдавив голову в подушку, приподняв крупный заострившийся нос.
«Кажется, конец», – с горестью подумал доктор (Цандер был его другом с университета) и взял мертвенно-бледную руку больного. Рука была еще теплой. Он стал прощупывать пульс и ощутил слабые, но четкие удары.
«Что такое? Неужели от бессонницы обостряется ощущение? Ведь вчера пульс прощупать было почти невозможно». Он сдвинул на лоб очки и взялся поудобнее. Больной вдруг открыл глаза и очень явственно сказал:
– Пить!
Сестра с ложечки дала ему клюквенного настоя.
– Спасибо! – прошептал больной. – Я хорошо спал.
Доктор удивленно взглянул на сестру и глазами указал на больного.
Та поняла и, взяв полотенце, осторожно отерла выступивший на лбу пот.
Тот благодарно улыбнулся.
– Тебе лучше, Артур? – спросил доктор.
– Да… А где Фрид… хочу его…
Позвали Фридриха. Он пришел и сел на место доктора у кровати.
– Дай руку, – сказал больной чуть слышно.
Фридрих взял его худую, влажную руку в свои.
– Хорошо, сынок… Спасибо, что приехал. Теперь я поднимусь…
С этого дня здоровье старого Цандера стало улучшаться. Доктор Артур Артурович, смущенно и радостно улыбаясь, разводил руками:
– Ничего не могу понять, обреченный встает из могилы…
Недели через две больному было разрешено вставать, а через месяц его перевезли на Рижское взморье. Он пожелал, чтобы Фридрих жил с ним…
Целебный морской воздух подействовал благотворно. К концу лета старый Цандер совершенно поправился, перебрался в город и стал снова ездить на службу…
Подошло время Фридриху ехать в Данциг. Однако у него из головы не выходили слова отца, сказанные на смертном одре: «Учись здесь… стань инженером». Он боялся, что разговор о Данциге может вызвать новый сердечный приступ… «Может, отец забыл о своем желании или передумал? Впрочем, теперь, когда возобновились занятия в Риге, меня не очень тянет в Данциг».
Однажды, когда отец вышел в сад подышать свежим воздухом, Фридрих подсел рядом на скамейку:
– Папа, я бы хотел с тобой поговорить. Можно?
– Уж не собираешься ли снова в Данциг? Хочешь бросить отца-старика?
– Нет, напротив, я хочу опять поступить в наш Политехнический.
– Благое дело, сынок. Я знал, что ты поступишь благоразумно, – обрадовался отец, – иди и подавай прошение. Тебя тут помнят и любят…
4
Цандеру не зачли ученье в Данциге и приняли снова на первый курс. Он считал это несправедливостью. Учился без увлечения, пропускал многие лекции, проводя это время в библиотеке. Так прошли последние месяцы девятьсот седьмого года.
После рождественских каникул стали читать новые предметы, и у Фридриха опять возник интерес к занятиям. Правда, на лекции по математике он по-прежнему не ходил, потому что отлично знал ее. Однако технические дисциплины изучал старательно и увлеченно.
Зима была промозглая, гнилая. Снег выпадал и снова таял. Дули пронзительные влажные ветры. На улицу люди выходили лишь при крайней нужде.
Но однажды утром Фридрих проснулся и увидел на крышах снег. Он подбежал к окну. Весь сад был запушен: снег лежал на земле, на ветвях, на прошлогодних, еще не опавших листьях; и ни малейшего дуновенья ветерка.
– Наконец-то, наконец-то настоящая зима! – радостно воскликнул он и, быстро одевшись, побежал вниз, достал из чулана лыжи, натер их парафином.
– Фридрих, разве ты сегодня не пойдешь в институт? – спросила Матвеевна.
– Первые два часа математика, мне разрешено не посещать. Хочу прокатиться на лыжах.
– Вначале выпей кофе. Завтрак давно готов.
– Сейчас, сейчас! – весело крикнул Фридрих и побежал к себе в комнату.
Спустился он в толстой вязаной фуфайке и теплой шапочке. Выпил наскоро кофе и, взяв лыжи, вышел на тихую улицу, где уже была проложена лыжня…
Часа через полтора вернулся розовый, сияющий.
Няня давно не видела его таким. Она обрадовалась и, положив ему в портфель кулек с пирожками, проводила в институт.
Только Фридрих разделся и поднялся в вестибюль, как раздался звонок, из аудитории высыпали студенты. По лестнице вниз шел белокурый высокий парень, неся какое-то крылатое сооружение, похожее на самолет.
– Послушайте, – остановил его Фридрих, – что за модель у вас? Новый самолет?
– Нет, это аэролет!
– Аэролет? Я не слыхал… Кто же его изобрел?
– Собственно, это еще только проект… Причем весьма примитивный… А вы что, интересуетесь воздухоплаваньем?
– Меня больше увлекает проблема межпланетных перелетов.
– Вот как? – удивился белокурый. – Вы на каком факультете?
– На механическом.
– И я тоже! Давайте знакомиться. – Белокурый протянул крепкую широкую ладонь. – Стрешнев! Андрей Стрешнев!
– Фридрих Цандер!
– Как же я вас не знаю? Вы на каком курсе?
– Собственно, я поступил еще в пятом, но после закрытия института учился в Данциге… Теперь снова на первом.
– А я на втором. Рад познакомиться. Я знаю человека, который первым поднял вопрос о межпланетных перелетах.
– Циолковского?
– Да. Вы слышали о нем?
– Как же. Читал и изучал его статью.
– А мы с ним живем в Калуге и, можно сказать, друзья.
– Что вы? Это удивительно…
Резко задребезжал звонок.
– Ах, как жалко… У вас много еще лекций?
– Две.
– И у нас две. Отлично! Тогда после лекций встретимся здесь. А сейчас я бегу – надо отнести аэролет. – Стрешнев кивнул Цандеру и побежал вниз…
Пока шли занятия, падал пушистый снежок. Было безветренно, тепло.
Стрешнев и Цандер вышли из института и, не сговариваясь, пошли парком вдоль канала. Один высокий, широкоплечий, с буйными русыми вихрами, бьющими из-под синей студенческой фуражки, второй – пониже ростом, худенький, с бледным одухотворенным лицом.
– Разрешите вас называть Андреем? – спросил Фридрих, заглянув в ясные и добрые глаза Стрешнева.
– Только так!.. А вас Фридрих?
– Да… Вы извините, Андрей, что на перемене в спешке я не спросил о вашей модели. Не сочтите это за невнимание или невежливость.
– А, пустое… А вы хотите знать о ней?
– Очень хочу… Модель ваша не похожа на модели известных самолетов.
– Я, видите ли, хотел объединить в ней дирижабль и самолет.
– Оригинально! Кто же видел вашу модель и как отзываются?
– Наши профессора еще не высказали своего мнения, а Циолковский похвалил.
– Правда? Это должно вас воодушевить. Я ночи не спал, когда познакомился с его статьей о ракете… А кто он – ученый инженер?
– Да нет, Константин Эдуардович занимает скромную должность учителя городского училища.
– Невероятно! Я сам проверял его расчеты… Он не просто высказал идею, он дал теоретические обоснования.
– Это необыкновенный человек! Я согласен с вами, Фридрих, но в жизни он очень прост и скромен.
– А что, он продолжает работу над ракетой?
– Нет, он сейчас увлечен дирижаблями. Строит модели цельнометаллических дирижаблей.
– Это интересно. Дирижабли завоевывают признание. За границей много пишут о немецких цеппелинах. Я сам видел, как цеппелин прилетал в Ригу.
– Говорят, правительство закупает в Германии несколько цеппелинов для военных целей. У нас в Риге начали строить для них огромные ангары.
– Где же?
– Около вокзала, на опытном поле, разве вы не видели?
– Нет, я даже не слышал… Андрей, знаете что… Мне так о многом надо с вами поговорить, а снег все идет и идет… Поедемте ко мне, я живу недалеко, в Задвинье.
– Право, не знаю… может, зайдем в кафе – очень хочется есть.
– У меня есть пирожки, – спохватился Фридрих и, открыв портфель, достал кулек. – Вот, угощайтесь.
– Спасибо, не откажусь.
Подкрепляясь на ходу, они подошли к трамваю и в вагоне продолжили разговор.
– А вы, Фридрих, мечтаете о создании ракеты?
– Да, мечтаю… Даже ищу единомышленников и товарищей – это дело не по плечу одному.
– Согласен. Даже Циолковский не мог добиться поддержки.
– В Риге много крупных промышленников. Если заинтересовать их – можно надеяться на успех… Я считаю, что мы, студенты, должны быть проводниками новых, смелых идей.
– Конечно. А вы пробовали, Фридрих, что-нибудь делать практически.
– Я в Данциге учился на математическом и потому делаю некоторые расчеты.
– Господа, последняя остановка! – объявил кондуктор. – Дальше трамвай не пойдет.
– Мы проехали, ну да не беда, тут тоже близко…
Поужинав вместе с новым другом на кухне, Фридрих увел Андрея в свою комнату, и они продолжили прерванный разговор.
– Самолеты братьев Райт еще очень несовершенны, – говорил Стрешнев. – Они не могут долго держаться в воздухе. Вот я и предлагаю аэролет. Он во много раз меньше, а следовательно, и дешевле дирижабля, и более безопасен, чем самолет.
– Идея мне нравится, – чистым, мягким голосом отвечал Цандер, – но могут быть большие трудности при постройке такой машины. Ведь аэролет будет лететь благодаря двигателю внутреннего сгорания!
– Да, разумеется.
– Но баллонеты с газом ведь могут взорваться от одной искры?
– Все предусмотрено, Фридрих, они будут надежно защищены. Я объяснял Циолковскому и убедил его. Дай листочек бумаги, я нарисую.
– Нет, нет, зачем же? Потом посмотрю модель.
– Конечно. Там все наглядно…
– Теперь ты расскажи, Фридрих, над чем работаешь.
– Я в Данциге очень серьезно занимался математикой и сейчас увлекаюсь расчетами траекторий полетов мировых кораблей на ближайшие планеты.
Цандер достал из ящика стола клеенчатую тетрадь, испещренную цифрами:
– Вот, взгляни.
Стрешнев полистал, прочел несколько заглавий над расчетами.
– Ты рассчитываешь влияние гравитационных полей?
– В этом и сложность расчетов. Ведь притяжение Солнца, Венеры, да и самой Земли окажет огромное влияние на полет корабля.
– Да, все не просто, Фридрих. Однако об этом еще рано думать, поскольку не разработан и не построен сам корабль.
– Для этой цели должны объединиться мы – студенты.
Беседа затянулась за полночь. Оба сходились на одном: надо объединяться. Надо общими усилиями искать пути к развитию воздухоплаванья, и в будущем – полетов в мировое пространство.
Старый доктор, проснувшись ночью, долго прислушивался к приглушенным голосам и тяжелым шагам вверху. Потом накинул халат и, подойдя к комнате няни, тихонько постучал:
– Матвеевна, не знаешь, кто там у Фридриха?
– Товарищ, студент у него ночует… Еще за ужином начали разговор и никак не угомонятся.
– Не про политику?
– Нет, научное что-то…
Старик взглянул на часы и, зевнув, побрел к себе в комнату…
1
Море штормило. Только на третьи сутки пароход пришел в Штеттин. Там веселая ватага пересела в поезд. Подъезжали к Цюриху. Студенты сгрудились у окон. Вдалеке, в утренней дымке, прорезались высокие горы. Они казались то серовато-лиловыми, то голубовато-бурыми с глубокими темными впадинами. А когда поезд поворачивал – играли желто-розовыми бликами, ослепительно сверкали снежными вершинами.
Поезд петлял. Горы то словно отодвигались и тонули в дымке, то вдруг призрачными утесами нависали над самым поездом…
Но вот показалось плоскогорье, потянулись зеленые холмы, сверкнула на солнце лазурная гладь озера.
Над озером, в купах пожелтевших и побуревших деревьев, замелькали красные черепичные крыши домов, белые причудливые виллы.
После завтрака в отеле все пешком направились в город. Решено было начать осмотр с верхней части нового города, расположенной на пологом склоне горы Цюрихберг, где находились университет и политехникум. Было задумано все осмотреть, поговорить со студентами, собрать необходимые справки об этих заведениях и уже тогда принять окончательное решение.
Крутая опрятная улица с белыми домами в два-три этажа, с красными черепичными крышами вывела на широкую площадь. В цветистой зелени молодого сада возвышались массивные здания университета.
Облюбовав в саду белую удобную скамейку, тучный Басов завалился на нее, облегченно вздохнув:
– Однако жарко, господа. У-х! Вы осматривайте университет, а я посижу здесь.
– Мы пойдем выше, к политехникуму, – воскликнул Мюллер, – вон белое здание виднеется за деревьями!
– Нет, господа, увольте, – я не пойду. Меня вполне устраивает университет. Я одинаково согласен быть физиком, врачом или математиком, лишь бы не таскаться в гору.
Все расхохотались и, оставив Басова в саду, побрели вверх по тенистой ступенчатой панели…
Новое светлое здание политехникума, отделанное белым камнем, снизу казалось жемчужной короной, венчающей город. И вблизи оно выглядело величественно. С небольшой площадки открывался чудесный вид на город, озеро и далекие горы.
– Господа, как хотите, а я буду учиться здесь! – восторженно воскликнул Мюллер. – Сейчас же иду и подаю прошение.
– И я! И я тоже! – воскликнули двоюродные братья Готинги – чванливые немецкие бароны.
– Все же, господа, надо пойти в дирекцию, навести справки, – озабоченно сказал Цандер.
– Пойдем, Фридрих, – поддержал Мюллер, – а вы, господа, побродите тут, понаслаждайтесь чудесными видами…
Цандер и Мюллер, поговорив с администрацией и студентами, вернулись несколько смущенные. Прием в политехникум давно закончился; и русских студентов в виде особого исключения, администрация соглашалась принять лишь вольнослушателями.
В отель возвращались невеселые. Однако за обедом, изрядно выпив, все, за исключением непьющего Цандера, пришли в хорошее настроение и отправились на пароходе на прогулку по Цюрихскому озеру. Фридрих отказался от прогулки.
Он долго бродил по набережной. Ему предстояло самому определить свою судьбу. В отель Фридрих вернулся вечером, не запомнив никаких достопримечательностей города, но с твердым убеждением поступить не в политехникум, а в университет, на физико-математический факультет.
2
Утром Фридрих, ища в справочнике «Пансионат для студентов», наткнулся на отель «Цюрих», где они расположились. Оказалось, что номер в отеле с питанием стоил от семи до десяти франков в сутки. «Мы же разорим добрейшего Мюллера», – подумал он и стал укладывать вещи…
«А не поторопился ли я с решением? Ведь быть вольным слушателем – это отнюдь не то, что быть студентом… Может, съездить в Бауцен, к сестре Елене и посоветоваться с ней? Она учится в Германии и должна знать, в какие немецкие университеты могут принять опоздавшего».
Фридрих отыскал справочник «Высшие учебные заведения Европы». В глаза бросилась гравюра величественного здания времен Возрождения: «Данцигское королевское высшее техническое училище».
«Странно. Как же я раньше не знал об этом училище? А, оно недавно открыто… Так, интересно. Готовит технических специалистов для судостроения… Ускоренный, двухлетний курс обучения… Приглашены лучшие профессора из Берлина, Вены, Цюриха. Да, и главное – рядом с Ригой. Стоит подумать, стоит. Училище существует всего второй год, очевидно, в него легче попасть. Что же делать? Прежде всего, время не ждет. Отец не одобрит «вольное слушанье». Да и я – не одобряю… Значит – еду в Данциг!»
Вечером Фридрих распрощался с друзьями, а утром уже был в поезде. «Среду проведу в Бауцене у сестры, а в пятницу буду в Данциге и в тот же день постараюсь подать прошение в училище».
Данциг чем-то напоминал Ригу и, может быть поэтому, сразу пришелся Фридриху по душе.
Он, подобно Риге, располагался на берегу большой реки Вислы, напоминал Ригу древними церквами, старинными постройками: в нем, как и в Риге, тоже был свой Старый город, с узкими кривыми улицами. Даже здание королевского Высшего технического училища было похоже на здание Рижского политехнического института с тремя выступами по фасаду и большими окнами в три этажа. Правда, высокая крыша с узорными фронтонами и причудливая лепка придавали ему помпезный вид.
Осмотрев город, Цандер поехал в училище. От студентов, толпившихся в вестибюле, он узнал, что здесь учатся немцы, поляки, евреи, латыши. Преподавание ведется на немецком языке и что, действительно, приглашены профессора из лучших европейских университетов.
Цандер попал к проректору и получил заверение, что он будет принят, но процедура оформления займет не меньше месяца.
Получив разрешение на посещение лекций на правах вольного слушателя, Цандер, веселый и ликующий, направился подыскивать квартиру.
Ему вспомнилось, что в Цюрихе он видел табличку: «Пансионат для студентов». «Очевидно, и здесь есть подобные заведения», – подумал он и стал бродить в предместье Лангфур, вблизи училища.
Было зябко: с моря дул влажный холодный ветер. Цандер, подняв воротник и ежась от холода, уже собирался в отель, как вдруг его остановили двое студентов.
– Вы что, комнату ищете, коллега?
– Был бы очень признателен… Я ищу недорогой пансионат…
– Вы из технического?
– Будущий студент… еще не зачислен… я из Риги…
– Вон на горке двухэтажный дом с мезонином. Это пансионат мадам Зольберг. Там хорошо и недорого.
Цандер поблагодарил и стал подниматься по каменной лестнице.
Хозяйка пансионата, фрау Зольберг – полная приветливая дама, – провела его в уютную гостиную с камином, где стоял большой стол. Гостиная одновременно служила и столовой. Затем поднялась с ним на третий этаж в мезонин и распахнула двери небольшой опрятной комнаты с железной кроватью, столом для занятий, шкафом и двумя старомодными креслами:
– Вот, если угодно, эта комната к вашим услугам.
– Простите, а какова цепа?
– С полным пансионом и стиркой белья – тридцать марок в месяц.
– Благодарю вас, фрау Зольберг, эти условия меня устраивают.
Фридрих заплатил за месяц вперед и, взяв извозчика, перевез свои вещи.
В тот же день в Ригу была отправлена телеграмма:
«Приступил к занятиям. Все отлично. Скоро буду зачислен студентом в Данцигское королевское высшее техническое училище. Целую. Фридрих».
Отпустив младшего сына в Швейцарию, доктор Цандер почувствовал себя совсем одиноко. Собственно, его одиночество началось давно, еще со смертью жены, которую он горячо и нежно любил. Сейчас, когда старшие дети выросли и отделились, шумный дом Цандеров опустел. А тут еще уехал Фридрих…
Артур Константинович, приезжая со службы, первым делом спрашивал у няни: нет ли телеграммы от Фридриха? И, получив отрицательный ответ, долго ходил по пустым гулким комнатам или закрывался в своем кабинете.
Он уже не раз упрекал себя за то, что отпустил Фридриха в такую даль. «В сущности, он еще совсем юноша, не имеющий никакого жизненного опыта. Нигде не был, ничего не видел. Переждал бы здесь «смутные» дни и, глядишь, спокойно бы кончил курс. А теперь что? Да… Это Оттель меня подбил. «Пусть едет с Борей – они товарищи, однокашники». А этот Боря старше Фридриха почти на пять лет. Учился в Петербурге, но был выгнан за кутежи. Учился в Киеве – и тоже не прижился… Как же я отпустил с ним Фридриха?..»
В четверг Артур Константинович приехал со службы раньше обычного и, узнав, что телеграммы нет, прилег в кабинете – у него побаливала поясница. Прилег и уснул.
Его разбудил резкий незнакомый звонок. Он слышал, как няня, шаркая тяжелыми калошами, прошла на крыльцо и спросила: «Кто там?»
– Телеграм-ма! – отозвался зычный голос.
Это слово заставило старого доктора вскочить и поспешить в переднюю. Он расписался в книге, дал почтальону полтинник и дрожащими руками развернул бланк.
– Ну что, барин, от Фридриха? – с радостной дрожью в голосе спросила няня.
– От него. Все хорошо! Но позволь… Он очутился в Данциге и подал прошение в королевское высшее техническое училище. Странно… Впрочем, жив-здоров, а это – главное! Ставь самовар, старая, – сегодня у нас праздник!..
Прошел год. Профессор Зоммер, преподававший математику, покорил Цандера.
Фридрих никогда и не предполагал, что математикой можно увлекаться до самозабвения, что эта одна из древнейших и точнейших паук таит в себе так много заманчивого и неведомого!..
Математика вернула его к заветной мечте – мечте о полетах в мировое пространство.
Отыскав в библиотеке «Научное обозрение» со статьей Циолковского, Фридрих вновь проверил его расчеты и даже стал делать выкладки о полете космического корабля на Луну.
За этими, казалось бы фантастическими, расчетами он отдыхал душой, отдавал им все свободное время.
«Кончу курс в Данциге и вернусь в Россию. Только Россия, эта отсталая, но могучая страна, может стать родиной мировых кораблей…»
Весной, когда приблизилась пора выпускных экзаменов, пришла телеграмма из Риги: «Отец при смерти, выезжай немедленно».
3
Поезд пришел в Ригу днем. Фридриха никто не встретил. Он догадался, что дело плохо, и, наняв извозчика, погнал в Задвинье.
Велев извозчику ждать, он выскочил из пролетки и через сад побежал к дому.
На звонок вышла старая няня Матвеевна с заплаканными глазами.
– Ой, Фридрих, слава богу, что ты приехал. Скачи в городскую больницу – может, еще застанешь в живых… Все с утра там…
Сбросив чемоданы в саду, Фридрих, пообещав извозчику на водку, велел гнать как можно быстрей.
Старый доктор умирал в отдельной палате с маленькой передней, где сидели и толпились изнуренные бессонными ночами дети, родные, друзья.
Запыхавшегося, бледного Фридриха кто-то взял за руку и повел прямо в палату:
– Иди, иди, Фридрих, он тебя зовет,
Отец лежал на высоких подушках и неподвижными, подернутыми дымкой глазами смотрел на дверь. Около него сидела сестра и стоял старичок-доктор.
Узнав Фридриха, больной, с усилием приподняв белую, высохшую руку, указал на стул.
Фридрих бросился к этой бледной руке, поцеловал ее и сел, боясь взглянуть в страшное, неузнаваемое лицо отца.
– Хочу… хочу, чтобы учился здесь… Хочу, чтобы ин-жене… инже-не… иди!
Отец бессильно махнул рукой. Фридрих, бросив прощальный взгляд на отца, выбежал в коридор и, опустившись на белый деревянный диванчик, приглушенно зарыдал…
Больничная ночь тянулась в тревожном оцепенении: все сидели у белой двери.
Старичок-доктор Артур Артурович и сестра Мильда дежурили в палате. Больной словно бы отходил.
К утру стоны прекратились.
Измученный бессонными ночами, доктор присел на стул у кровати, и его седая голова с клиновидной бородкой начала медленно клониться на грудь. Он всхрапнул и тут же испуганно открыл глаза. Сквозь очки взглянул на больного, тускло освещенного желтоватым светом настольной лампы и голубым, чуть брезжившим светом дня.
Больной лежал по-мертвецки: глубоко вдавив голову в подушку, приподняв крупный заострившийся нос.
«Кажется, конец», – с горестью подумал доктор (Цандер был его другом с университета) и взял мертвенно-бледную руку больного. Рука была еще теплой. Он стал прощупывать пульс и ощутил слабые, но четкие удары.
«Что такое? Неужели от бессонницы обостряется ощущение? Ведь вчера пульс прощупать было почти невозможно». Он сдвинул на лоб очки и взялся поудобнее. Больной вдруг открыл глаза и очень явственно сказал:
– Пить!
Сестра с ложечки дала ему клюквенного настоя.
– Спасибо! – прошептал больной. – Я хорошо спал.
Доктор удивленно взглянул на сестру и глазами указал на больного.
Та поняла и, взяв полотенце, осторожно отерла выступивший на лбу пот.
Тот благодарно улыбнулся.
– Тебе лучше, Артур? – спросил доктор.
– Да… А где Фрид… хочу его…
Позвали Фридриха. Он пришел и сел на место доктора у кровати.
– Дай руку, – сказал больной чуть слышно.
Фридрих взял его худую, влажную руку в свои.
– Хорошо, сынок… Спасибо, что приехал. Теперь я поднимусь…
С этого дня здоровье старого Цандера стало улучшаться. Доктор Артур Артурович, смущенно и радостно улыбаясь, разводил руками:
– Ничего не могу понять, обреченный встает из могилы…
Недели через две больному было разрешено вставать, а через месяц его перевезли на Рижское взморье. Он пожелал, чтобы Фридрих жил с ним…
Целебный морской воздух подействовал благотворно. К концу лета старый Цандер совершенно поправился, перебрался в город и стал снова ездить на службу…
Подошло время Фридриху ехать в Данциг. Однако у него из головы не выходили слова отца, сказанные на смертном одре: «Учись здесь… стань инженером». Он боялся, что разговор о Данциге может вызвать новый сердечный приступ… «Может, отец забыл о своем желании или передумал? Впрочем, теперь, когда возобновились занятия в Риге, меня не очень тянет в Данциг».
Однажды, когда отец вышел в сад подышать свежим воздухом, Фридрих подсел рядом на скамейку:
– Папа, я бы хотел с тобой поговорить. Можно?
– Уж не собираешься ли снова в Данциг? Хочешь бросить отца-старика?
– Нет, напротив, я хочу опять поступить в наш Политехнический.
– Благое дело, сынок. Я знал, что ты поступишь благоразумно, – обрадовался отец, – иди и подавай прошение. Тебя тут помнят и любят…
4
Цандеру не зачли ученье в Данциге и приняли снова на первый курс. Он считал это несправедливостью. Учился без увлечения, пропускал многие лекции, проводя это время в библиотеке. Так прошли последние месяцы девятьсот седьмого года.
После рождественских каникул стали читать новые предметы, и у Фридриха опять возник интерес к занятиям. Правда, на лекции по математике он по-прежнему не ходил, потому что отлично знал ее. Однако технические дисциплины изучал старательно и увлеченно.
Зима была промозглая, гнилая. Снег выпадал и снова таял. Дули пронзительные влажные ветры. На улицу люди выходили лишь при крайней нужде.
Но однажды утром Фридрих проснулся и увидел на крышах снег. Он подбежал к окну. Весь сад был запушен: снег лежал на земле, на ветвях, на прошлогодних, еще не опавших листьях; и ни малейшего дуновенья ветерка.
– Наконец-то, наконец-то настоящая зима! – радостно воскликнул он и, быстро одевшись, побежал вниз, достал из чулана лыжи, натер их парафином.
– Фридрих, разве ты сегодня не пойдешь в институт? – спросила Матвеевна.
– Первые два часа математика, мне разрешено не посещать. Хочу прокатиться на лыжах.
– Вначале выпей кофе. Завтрак давно готов.
– Сейчас, сейчас! – весело крикнул Фридрих и побежал к себе в комнату.
Спустился он в толстой вязаной фуфайке и теплой шапочке. Выпил наскоро кофе и, взяв лыжи, вышел на тихую улицу, где уже была проложена лыжня…
Часа через полтора вернулся розовый, сияющий.
Няня давно не видела его таким. Она обрадовалась и, положив ему в портфель кулек с пирожками, проводила в институт.
Только Фридрих разделся и поднялся в вестибюль, как раздался звонок, из аудитории высыпали студенты. По лестнице вниз шел белокурый высокий парень, неся какое-то крылатое сооружение, похожее на самолет.
– Послушайте, – остановил его Фридрих, – что за модель у вас? Новый самолет?
– Нет, это аэролет!
– Аэролет? Я не слыхал… Кто же его изобрел?
– Собственно, это еще только проект… Причем весьма примитивный… А вы что, интересуетесь воздухоплаваньем?
– Меня больше увлекает проблема межпланетных перелетов.
– Вот как? – удивился белокурый. – Вы на каком факультете?
– На механическом.
– И я тоже! Давайте знакомиться. – Белокурый протянул крепкую широкую ладонь. – Стрешнев! Андрей Стрешнев!
– Фридрих Цандер!
– Как же я вас не знаю? Вы на каком курсе?
– Собственно, я поступил еще в пятом, но после закрытия института учился в Данциге… Теперь снова на первом.
– А я на втором. Рад познакомиться. Я знаю человека, который первым поднял вопрос о межпланетных перелетах.
– Циолковского?
– Да. Вы слышали о нем?
– Как же. Читал и изучал его статью.
– А мы с ним живем в Калуге и, можно сказать, друзья.
– Что вы? Это удивительно…
Резко задребезжал звонок.
– Ах, как жалко… У вас много еще лекций?
– Две.
– И у нас две. Отлично! Тогда после лекций встретимся здесь. А сейчас я бегу – надо отнести аэролет. – Стрешнев кивнул Цандеру и побежал вниз…
Пока шли занятия, падал пушистый снежок. Было безветренно, тепло.
Стрешнев и Цандер вышли из института и, не сговариваясь, пошли парком вдоль канала. Один высокий, широкоплечий, с буйными русыми вихрами, бьющими из-под синей студенческой фуражки, второй – пониже ростом, худенький, с бледным одухотворенным лицом.
– Разрешите вас называть Андреем? – спросил Фридрих, заглянув в ясные и добрые глаза Стрешнева.
– Только так!.. А вас Фридрих?
– Да… Вы извините, Андрей, что на перемене в спешке я не спросил о вашей модели. Не сочтите это за невнимание или невежливость.
– А, пустое… А вы хотите знать о ней?
– Очень хочу… Модель ваша не похожа на модели известных самолетов.
– Я, видите ли, хотел объединить в ней дирижабль и самолет.
– Оригинально! Кто же видел вашу модель и как отзываются?
– Наши профессора еще не высказали своего мнения, а Циолковский похвалил.
– Правда? Это должно вас воодушевить. Я ночи не спал, когда познакомился с его статьей о ракете… А кто он – ученый инженер?
– Да нет, Константин Эдуардович занимает скромную должность учителя городского училища.
– Невероятно! Я сам проверял его расчеты… Он не просто высказал идею, он дал теоретические обоснования.
– Это необыкновенный человек! Я согласен с вами, Фридрих, но в жизни он очень прост и скромен.
– А что, он продолжает работу над ракетой?
– Нет, он сейчас увлечен дирижаблями. Строит модели цельнометаллических дирижаблей.
– Это интересно. Дирижабли завоевывают признание. За границей много пишут о немецких цеппелинах. Я сам видел, как цеппелин прилетал в Ригу.
– Говорят, правительство закупает в Германии несколько цеппелинов для военных целей. У нас в Риге начали строить для них огромные ангары.
– Где же?
– Около вокзала, на опытном поле, разве вы не видели?
– Нет, я даже не слышал… Андрей, знаете что… Мне так о многом надо с вами поговорить, а снег все идет и идет… Поедемте ко мне, я живу недалеко, в Задвинье.
– Право, не знаю… может, зайдем в кафе – очень хочется есть.
– У меня есть пирожки, – спохватился Фридрих и, открыв портфель, достал кулек. – Вот, угощайтесь.
– Спасибо, не откажусь.
Подкрепляясь на ходу, они подошли к трамваю и в вагоне продолжили разговор.
– А вы, Фридрих, мечтаете о создании ракеты?
– Да, мечтаю… Даже ищу единомышленников и товарищей – это дело не по плечу одному.
– Согласен. Даже Циолковский не мог добиться поддержки.
– В Риге много крупных промышленников. Если заинтересовать их – можно надеяться на успех… Я считаю, что мы, студенты, должны быть проводниками новых, смелых идей.
– Конечно. А вы пробовали, Фридрих, что-нибудь делать практически.
– Я в Данциге учился на математическом и потому делаю некоторые расчеты.
– Господа, последняя остановка! – объявил кондуктор. – Дальше трамвай не пойдет.
– Мы проехали, ну да не беда, тут тоже близко…
Поужинав вместе с новым другом на кухне, Фридрих увел Андрея в свою комнату, и они продолжили прерванный разговор.
– Самолеты братьев Райт еще очень несовершенны, – говорил Стрешнев. – Они не могут долго держаться в воздухе. Вот я и предлагаю аэролет. Он во много раз меньше, а следовательно, и дешевле дирижабля, и более безопасен, чем самолет.
– Идея мне нравится, – чистым, мягким голосом отвечал Цандер, – но могут быть большие трудности при постройке такой машины. Ведь аэролет будет лететь благодаря двигателю внутреннего сгорания!
– Да, разумеется.
– Но баллонеты с газом ведь могут взорваться от одной искры?
– Все предусмотрено, Фридрих, они будут надежно защищены. Я объяснял Циолковскому и убедил его. Дай листочек бумаги, я нарисую.
– Нет, нет, зачем же? Потом посмотрю модель.
– Конечно. Там все наглядно…
– Теперь ты расскажи, Фридрих, над чем работаешь.
– Я в Данциге очень серьезно занимался математикой и сейчас увлекаюсь расчетами траекторий полетов мировых кораблей на ближайшие планеты.
Цандер достал из ящика стола клеенчатую тетрадь, испещренную цифрами:
– Вот, взгляни.
Стрешнев полистал, прочел несколько заглавий над расчетами.
– Ты рассчитываешь влияние гравитационных полей?
– В этом и сложность расчетов. Ведь притяжение Солнца, Венеры, да и самой Земли окажет огромное влияние на полет корабля.
– Да, все не просто, Фридрих. Однако об этом еще рано думать, поскольку не разработан и не построен сам корабль.
– Для этой цели должны объединиться мы – студенты.
Беседа затянулась за полночь. Оба сходились на одном: надо объединяться. Надо общими усилиями искать пути к развитию воздухоплаванья, и в будущем – полетов в мировое пространство.
Старый доктор, проснувшись ночью, долго прислушивался к приглушенным голосам и тяжелым шагам вверху. Потом накинул халат и, подойдя к комнате няни, тихонько постучал:
– Матвеевна, не знаешь, кто там у Фридриха?
– Товарищ, студент у него ночует… Еще за ужином начали разговор и никак не угомонятся.
– Не про политику?
– Нет, научное что-то…
Старик взглянул на часы и, зевнув, побрел к себе в комнату…
Глава четвертая
1
Дружба возникла стихийно. Как два горных потока, попадая в одно русло, образуют стремительную реку, так и они, в одну ночь распахнув друг перед другом свои души, выплеснув самые сокровенные мысли, сошлись, скрестив в рукопожатии молодые руки, поклялись идти вместе по тернистой дороге. Цель была определена четко: посвятить свою жизнь воздухоплаванию и осуществлению дерзновенной мечты человечества о полете в иные миры.
Фридрих был счастлив, что нашел единомышленника и друга, доброго, мыслящего, смелого и скромного малого, в котором не было ни высокомерия, ни заносчивости, ни чванливости, присущих многим из его товарищей по Цюриху.
Стрешнев пришелся по душе и старому доктору, и братьям Фридриха. Он стал запросто бывать в доме Цандеров и частенько оставался ночевать.
Как-то ночью, когда в доме все улеглись спать, Фридрих извлек из-за книг запылившуюся тетрадь и, встряхнув ее, протянул Стрешневу:
– Вот, Андрюша, работа, которую я никак не могу кончить.
Стрешнев поднес к лампе серую тетрадь и прочел вслух:
– «Мировые корабли, которые должны сделать возможным сообщение между звездами».
Андрей взглянул на друга.
– О звездных кораблях? Интересно! Ну, давай же почитаем.
– Нет, Андрей, нет! Не сейчас… Я хочу, чтобы ты взял эту тетрадь с собой и прочитал один. Мне важно знать, что ты скажешь… Все это надо читать одному, с карандашом в руках, ведь там сплошные расчеты.
– Спасибо, Фридрих, ты меня удивил. Право, не предполагал… Оказывается, ты давно над этим думаешь.
– А ты? Где твой аэролет? Сколько раз обещал привезти?
– Я уже начал в нем разочаровываться…
– Мы же друзья. Чего стесняешься? И ты же обещал.
– Все как-то не решался… хотя привез.
– Что? Он здесь?
– Я его спрятал под лестницей… – потупясь сказал Андрей.
Фридрих схватил бронзовый подсвечник, зажег свечу и вышел из комнаты. Скоро он вернулся с аэролетом и бережно поставил его на стол.
– Почему, почему, Андрюша, ты спрятал его под лестницей?
– Профессора сказали, что это пустая затея.
– Они не авиаторы и не конструкторы. Их оценка может быть ошибочной. Я больше верю Циолковскому, хотя он и не профессор. А ну, давай, посмотрим вместе.
Фридрих отошел от стола, чтобы охватить взглядом всю модель. Она была похожа на маленького белого кита, которому приделали небольшие крылья, увенчали пропеллером и укрепили под животом колеса.
– Из чего должна быть сделана твоя машина? – спросил Фридрих.
– Из металла. И лучше всего – из алюминия… Тут я взял идею Циолковского о цельнометаллическом дирижабле. У меня тоже баллонеты с газом будут в металлическом корпусе, чтоб избежать взрыва от случайной искры из выхлопной трубы.
– Понимаю… Двигатель и кабина авиатора расположатся в носовой части?
– Да. А баллонеты будут и в корпусе аэролета, и в его крыльях.
Фридрих задумался. Потом подошел к столу и осмотрел модель со всех сторон.
– Знаешь, Андрюша, я вижу в твоем проекте одно замечательное достоинство. Аэролет, если его удастся изготовлять так же, как самолеты, может избавить авиаторов от бесчисленных катастроф.
– Да, конечно. Тут полет и спуск будут более безопасны.
– А какова же проектная скорость?
– Точно не знаю, но полагаю верст пятьдесят – шестьдесят в час.
– При посадке газ будет выпускаться?
– Да. Баллонеты должны быть снабжены системой клапанов.
– Почему же профессора считают модель неприемлемой?
– Говорят, много возни с подъемом: нужно закачивать газ и вообще – опасно…
– А ты делал вычисления? Пропорции модели соответствуют расчетным размерам?
– Нет, все это очень приблизительно… Я хотел лишь подать идею…
– Давай сделаем расчеты, Андрюша. Мне кажется, в аэролете много металла, а подъемная сила двигателя весьма ограничена… Возможно, что не совсем точно намечен объем баллонетов?
– Да, конечно, Фридрих, я делал на глаз.
– Сейчас – спать, Андрюша, а завтра воскресенье… завтра займемся расчетами…
Друзья проснулись в девятом часу и, позавтракав вместе со всеми, по совету отца пошли кататься на лыжах.
Вернулись и сразу сели за расчеты.
Андрей искренне дивился, с какой легкостью, как бы играючи, Фридрих управлялся со сложными формулами и уравнениями. К обеду основные расчеты были сделаны, но они оказались не очень утешительными. Объем фюзеляжа надо было увеличивать чуть ли не в три раза. Тогда крылья не могли обеспечить свободного парения. А увеличивать размах крыльев было невозможно – это бы утяжелило вес всей конструкции…
– Да, – вздохнул Стрешнев, – вроде идея и правильная, а осуществить ее невозможно.
– Не огорчайся, Андрюша, большие изобретения не приходят сразу. Главное – нельзя сдаваться и опускать руки.
– Нет, это за мной не водится. Я буду думать. Я буду искать. Искать настойчиво, неустанно, как Циолковский…
Когда Стрешнев ушел, Фридрих, ходивший его провожать, еще долго бродил в завьюженном саду.
«Конечно, идею Андрея можно осуществить, но из аэролета получится не что иное, как модернизированный: цельнометаллический дирижабль – очень громоздкое и малоподвижное сооружение. Едва ли оно может заинтересовать авиаторов или промышленников. Но в идее соединения двух разных типов летающих приборов есть что-то новое, заманчивое…»
Фридрих присел на скамеечку и, подобрав сухую ветку, стал чертить на снегу что-то вроде схемы.
«Да, пожалуй, аэролет Стрешнева натолкнул меня на отличную мысль. Надо снабдить крыльями не дирижабль, а ракету. Именно! Объединить самолет с ракетой. Прекрасно! Самолет, снабженный мощным двигателем, обеспечит прохождение плотных слоев атмосферы, а потом мы включаем ракету, и ей вполне хватит горючего, чтобы пройти разреженные слои атмосферы и преодолеть земное тяготение. Это отличная идея!
Фридрих бросил ветку и побежал домой, чтобы сделать наброски и предварительные расчеты.
2
Зимние короткие дни промелькнули незаметно. Наступила весна, экзамены и, наконец, долгожданные летние каникулы… Андрей Стрешнев уехал в Калугу, а Фридрих с отцом переселились на Рижское взморье.
Друзья переписывались и с нетерпением ждали дня встречи.
В июле погода на взморье испортилась: задули холодные ветры, и врачи заставили старого доктора вернуться в Ригу. Фридрих, не любивший бездельничать, нанялся репетитором в одну богатую семью.
Андрей Стрешнев все лето отдыхал дома: ходил с отцом по грибы, рыбачил, купался и приехал в Ригу только к началу занятий.
Друзья встретились в институте, расцеловались и поняли, что друг без друга не могут.
После занятий, обуреваемые желаньем поделиться всем, что случилось за лето, они допоздна бродили по городу и, изрядно устав, наняли извозчика и поехали к Цандерам.
Сидя в коляске, Фридрих нет-нет и поглядывал на небо. Оно то прояснялось, то затягивалось тучами. Это его сердило.
– Ты чем-то недоволен сегодня? – спросил Андрей.
– Нет, напротив! Как же я могу быть недоволен, ведь мы снова вместе.
Когда подъехали к дому, темнота сгустилась, небо усыпали звезды, вдали за деревьями показалась луна.
Фридрих повеселел и, увидев в гостиной большой свет, вспомнил, что сегодня именины отца и должны быть гости.
Раздевшись в передней, он провел Андрея в кухню к Матвеевне и, пока они говорили, сбегал к себе за подарком для отца.
Потом они вошли в гостиную, извинились за опоздание и, поздравив старого доктора, остались с гостями…
Когда ужин кончился, отец с доктором Артуром Артуровичем и еще с двумя стариками уединился в своем кабинете. Кто-то из братьев завел граммофон, и начались танцы. Воспользовавшись этим, Фридрих повел Андрея к себе в комнату.
– Пойдем быстрей, я приготовил для тебя сюрприз.
Андрей, войдя первым, остолбенел. Перед распахнутым окном на треноге красовалась, нацеленная в небо, астрономическая труба. Он на цыпочках подошел к трубе, ласково погладил ее и, восторженно улыбаясь, спросил:
– Твоя?
– Моя! Я заработал репетиторством и купил в комиссионном.
Андрей горячо пожал руку друга:
– Поздравляю, Фридрих, – это бесценное приобретение. Поздравляю!
– Спасибо!
– А что, можно в нее посмотреть?
– Конечно. Она отрегулирована.
Андрей приник к трубе и увидел, как в темном небе медленно плывет серебряный шар.
– Сатурн! Сатурн! – радостно закричал Андрей. – Фридрих, ты только посмотри – Сатурн!..
3
Скоро весь институт знал, что Цандер приобрел астрономическую трубу. К нему подходили студенты разных курсов и просили разрешения побывать у него в домашней «обсерватории». Фридрих никому не отказывал.
В звездные осенние вечера у него собиралось человек до пятнадцати студентов. Вели наблюдения за Луной и планетами, потом пили чай и горячо обсуждали последние достижения в авиации и дирижаблестроении.
На одной из таких встреч, за чаем, когда разгорелся спор о том, чьи самолеты лучше: американские или французские, – Стрешнев застучал ложечкой по стакану.
– Господа, господа, минуточку внимания! Я предлагаю от стихийных споров перейти к полезной деятельности, то есть создать студенческое общество, где бы мы могли обсуждать доклады и рефераты, создавать модели и даже строить новые летательные аппараты.
– Правильно! Давно пора!
– Мы с Фридрихом Цандером даже разработали устав такого общества. Хотите ознакомиться?
– Просим! Просим.
Фридрих достал из стола тонкую ученическую тетрадь и, встав, начал торжественно:
«Устав 1-го Рижского студенческого общества воздухоплаванья и техники полета при Рижском политехническом институте…»
В уставе излагались цели и задачи общества, состоящие в развитии знаний в области теории и практики аэронавтики. Намечалась практическая деятельность членов общества, где, помимо научных прений по докладам, предполагались работы по постройке планеров, моделей аэропланов и других летательных снарядов и аппаратов; проведение различных испытаний и экспериментов.
Общество должно было существовать на средства членов общества, на пожертвования меценатов и субсидии промышленников. Общество должно было иметь собственное или арендуемое помещение для собраний и диспутов, а также свою мастерскую с соответствующим оборудованием.
Далее шли пункты о создании руководящих органов и должностных лиц…
Когда Фридрих кончил читать, все горячо зааплодировали.
Было решено о создаваемом обществе оповестить всех студентов и незамедлительно провести организационное собрание в институте.
– Господа! – снова заговорил Стрешнев. – Прошу на первом рабочем собрании общества обсудить мой реферат. Тема такая: «Два часа двадцать минут в воздухе». О беспримерном полете Уильбера Райта на своем самолете.
– Отлично! Друзья, вносите еще предложения! – крикнул Фридрих.
С дивана приподнялся бородатый студент с четвертого курса – Хомяков.
– Я, если угодно, господа, могу прочесть доклад о дирижаблях графа Цеппелина.
– Отлично! Андрей, запиши.
На этом стихийное собрание закончилось, а примерно через месяц Учебный комитет института на своем заседании утвердил «Устав», и первое «Рижское студенческое общество воздухоплаванья» начало работать.
4
Родители одного из студентов были друзьями Калепа – директора завода «Мотор». Они рассказали Калепу о студенческом обществе и просили его поддержки. Калеп был умным и деятельным предпринимателем. Он нуждался в молодых, ищущих специалистах.
Пригласив студентов к себе, Калеп выделил им мастерскую, оборудование, необходимые материалы и обещал оказывать консультацию и техническую помощь. Обществу было поставлено одно условие: информировать администрацию завода о своих работах.
На первых порах некоторые члены общества хотели строить модели новых самолетов и дирижаблей, а Цандер даже настаивал на разработке модели опытной ракеты.
– Шо модели? Они вроде игрушек, – заговорил, заглушая других, Грицко – мешковатый детина, с обвислыми усиками, в прошлом году переведшийся из Киевского политехнического института. – Я предлагаю зробыть настоящий планер. Маю гарные чертежи.
– Что за чертежи? Откуда они у вас? – спросил Стрешнев.
– Це чертежи разработал профессор Киевского политехнического института Делоне. Ось, они напечатаны в брошюре. – Грицко вытащил из кармана изрядно потрепанную книжицу и развернул ее для обозрения.
После бурных дебатов было принято решение: строить планер. В комиссию по строительству вошло двенадцать человек. Руководителем избрали Стрешнева…
Фридрих жил по соседству с заводом «Мотор» и по вечерам частенько заглядывал в мастерскую. Он не имел навыка в практической работе и ведал «теоретической» частью – строго следил за выполнением чертежей.
Однажды, придя в мастерскую, он застал в ней лишь Стрешнева и Грицко. Оба, сняв тужурки и закатав рукава рубашек, стругали на верстаках планки для крыльев. Оба работали, как заправские столяры.
– Андрюша, ты где же постиг столярное искусство? – удивленно спросил Фридрих.
– Так… помогал Циолковскому.
– Он разве умеет?
– Как же! Циолковский и столяр, и слесарь, и жестянщик, и механик – он все модели и приборы делает сам. У него дома, на Коровинской, – целая мастерская.
– Это який такой Циолковский? – бросив строгать, спросил Грицко.
– Изобретатель цельнометаллического дирижабля, – сказал Стрешнев.
– Трошки слыхал… – вспомнил Грицко и опять взялся за рубанок.
– Ты писал, Андрюша, что он увлечен дирижаблями, а как же ракета?
– По-моему, с ракетой заглохло…
– Жаль. А я все время думаю об этом. Пробовал делать расчеты по истечению газов из сопла… продолжаю высчитывать траектории полета воздушных кораблей на Марс и Венеру.
– Это хорошо, Фридрих, но я сторонник реальных дел. Мне думается, надо усовершенствовать самолеты. Меня но оставляет идея об аэролете. Думаю, что надо идти от природы. Вот, возьми рыбу. Почему она так подвижна в воде? Потому что у нее – пузырь с газом. Да. Вот и в самолете должен быть такой непроницаемый пузырь с легчайшим газом. Это сделает самолет более легким, более подвижным и более безопасным в полете.
– Но ты помнишь наши расчеты, Андрей?
– Помню, помню… Они-то и не дают мне покоя… Впрочем – потом, Фридрих, потом, а то Грицко сердится, – и Стрешнев, откинув стружку, начал фуговать брусок…
Весной, перед экзаменами, бесхвостый планер был собран. Его вынесли во двор, положили на спинки стульев.
– Яка ж це птица? – ухмыльнулся Грицко. – Она як сорока бесхвостая… Не полетит! Надо зробыть хвост.
– Был бы хвост, можно бы на планере лететь, как на самолете.
– А кто бы осмелился?
– Та я ж первый бы махнул с кручи, – сказал Грицко.
– Фридрих, ты можешь спроектировать корпус и хвост? – спросил Стрешнев.
– Для равновесия придется делать и носовую часть.
– Нехай нос буде – это не повредит, – усмехнулся Грицко, – будэмо защита для собственного носа…
Было решено после экзаменов не разъезжаться по домам, а работать над планером.
И вот в июне, когда установилось тепло, новый планер с красными буквами «Пионер» на ломовых дрогах отвезли на Рижское взморье, на обрыв, где море было более глубоким.
На обрыве расчистили узкую, довольно крутую дорожку, по которой можно было бы разогнать планер, снабженный легкими колесами и рулями управления. Землю утрамбовали, а на самом обрыве сделали деревянный настил, в виде небольшого трамплина.
– Ну что, Грицко, ты не передумал лететь? – спросил Стрешнев.
Грицко подошел к обрыву, глянул вниз на песок и море, катящее волны.
– Место доброе! Тут можно быку шею свернуть.
– Может, пустим планер один?
– Не, я полечу, тилько треба швидче разогнать.
– Давайте, друзья, попрактикуемся в разгоне планера, – посоветовал Цандер.
Планер несколько раз разгоняли и сдерживали у самого обрыва.
– Це гарно! – одобрительно сказал Грицко и забрался в планер. Его откатили в конец дорожки, на горку.
– Разгон и пуск по команде, господа! – крикнул Стрешнев. – Приготовиться! Последний рывок будете делать, когда я крикну «пли!».
Самые сильные парни взялись за крылья, а двое, с длинными палками, приладились к хвосту.
Стрешнев отошел к краю обрыва, несколько человек и фельдшера с медицинской сумкой отправил вниз, чтобы в случае беды оказать немедленную помощь.
– Внимание! – раздалась команда.
Грицко взялся за руль и спокойно сказал:
– Я готов, хлопцы.
– Раз, два… Пош-ли!.. – крикнул Стрешнев.
Планер рванулся вниз по дорожке, разгоняемый дюжими парнями. Вот он уже у обрыва.
– Пли! – крикнул Стрешнев.
От сильного рывка планер взлетел немного вверх и плавно запарил над морем.
– Ура! Ура! – закричали все, кто был на берегу.
Вдруг резкий порыв ветра рванул планер в сторону, потом накренил на другой бок и круто швырнул в море.
– Ох! – ахнул кто-то на берегу.
Цандер, стоявший на обрыве, видел, что планер врезался в воду. Но тут сильная волна подхватила его, понесла, перевертывая и корежа, и хлестко бросила на песок.
С обрыва было видно, что Грицко барахтается в груде обломков.
Подбежали студенты, что были внизу, подняли его.
Грицко сбросил с плеч сломанные бруски с обрывками парусины и стал ощупывать себя.
– Ну что? Цел, Грицко? – спросил камнем скатившийся с обрыва Стрешнев.
– Як бачите, цел, – выжимая одежду, усмехнулся Грицко, – та нашего геройского «Пионера» больше нема, – разбився насмерть!
5
Девятьсот девятый – был годом сенсаций! 25 июля французский летчик Луи Блерио, на самолете собственной конструкции перелетел Ла-Манш!
Через месяц его соотечественник, Фарман, испытывая самолет своей конструкции, продержался в воздухе три часа пятнадцать минут!
Газеты не успевали сообщать о появлении все новых и новых типов самолетов во Франции, Америке, Англии, Италии.
С девятьсот девятого года авиация, тесня дирижабли, начала стремительное завоевывание планеты.
Ничто так не волновало умы, как бесстрашные полеты авиаторов на «Блерио», «Фарманах», «Фоккерах», «Хавеландах», «Савойях». Газеты всего мира на первых страницах сообщали о беспримерных перелетах, о новых рекордах высоты и дальности. Но портреты героев-авиаторов на страницах газет иногда чередовались с траурными рамками некрологов. Они выглядели зловеще!
Поклонники дирижаблей, выступая против самолетов, потрясали траурными газетами, призывали к благоразумию!
Но опасности и слава манили, влекли неудержимо! Молодые люди рвались в авиаторы. Умы молодых инженеров, изобретателей, студентов были охвачены неуемным стремлением создавать новые, более совершенные летательные машины. В крупнейших городах России стихийно возникали общества воздухоплаванья, частные и общественные школы авиаторов, создавались десятки проектов и моделей новых самолетов.
Военно-инженерное ведомство России всячески отклоняло проекты русских изобретателей, однако и оно вынуждено было закупить французские самолеты и открыть несколько воздухоплавательных школ.
«Авиационная лихорадка» захватила и Рижское студенческое общество. Доклады, рефераты, диспуты сочетались в нем с работами по постройке и испытаниями моделей самолетов и двигателей.
Душой и вдохновителем общества оставался Фридрих Цандер. Не претендуя на руководящую роль, стараясь оставаться незамеченным, он мимоходом подсказывал интересные мысли, указывал на главные проблемы авиационной техники. Одних он увлекал идеей усовершенствования двигателя внутреннего сгорания, другим советовал заняться проблемой сопротивления воздуха, третьих уговаривал обратить внимание на особенности управления самолетами.
Сам же он по-прежнему думал и работал над межпланетными перелетами. Восторженно был встречен его реферат «О фантастических скоростях ракеты», где доказывалось, что для достижения более быстрого истечения газов из сопла необходимо использовать твердое топливо, ненужные в полете части ракеты.
Фридрих выступал и с шутливой темой: «О весе каната, который висел бы в пространстве между Землей и Луной, притягиваясь к обеим». Под скромным названием скрывались расчеты о силе земного и лунного притяжения, о тяготении в пространстве между этими планетами…
Как-то в прениях по реферату о бензиновых моторах он обмолвился, что в следующем месяце непременно сделает доклад «о проблемах реактивного двигателя».
Студенты только дивились, когда он успевал делать сложнейшие расчеты и писать свои доклады и рефераты? И лишь в тринадцатом году, когда Фридрих был на предпоследнем курсе, открылась эта тайна. Как-то утром, перед лекциями, в аудиторию вбежал студент-третьекурсник и, подняв клеенчатую тетрадку, закричал:
– Господа! Позавчера в восьмой аудитории кто-то из вас оставил эту тетрадь. Я показывал многим – никто не признается. Понять ничего нельзя – сплошные каракули.
Фридрих поднялся смущенно:
– Это моя!
– На каком же языке вы пишете?
В коридоре раздался звонок.
– Потом, на перемене объясню, – сказал Фридрих и поспешно спрятал тетрадь в стол. Он думал, что о тетради тут же забудут. Однако на перемене его окружили студенты и попросили, что б он показал загадочную тетрадь.
Фридрих достал тетрадь.
– Что за арабские письмена? – загудел староста курса Куприянов, которого в глаза называли «профессором», а за глаза «вечным студентом».
– Это язык марсиан! – отшутился Фридрих.
Куприянов схватил его за лацканы, горячо задышал в лицо хмельным перегаром:
– Признавайся, Цандер, а то бить будем!
– Господа, Куприянов лишен чувства юмора. Право, лишен!
– А я тебя вообще лишу всякой чувствительности, если не признаешься сию минуту, – взревел бородач.
– Смилуйся! Я же два года изучал стенографию по системе Габельсбергера, – усмехнулся Фридрих. – Очень полезная наука. Советую и вам, господин Куприянов, изучить ее. Это поможет вам перестать быть «вечным студентом».
– Что? Как смеешь? Да я тебя…
Но студенты так дружно и громко захохотали, что Куприянов отошел.
6
Летом 1913 года Андрей Стрешнев окончил институт и был приглашен на службу дирекцией завода «Мотор», во вновь открываемый авиационный отдел, на должность инженера.
Получив диплом и подав прошение директору завода, он поехал отдыхать в родную Калугу и вернулся в Ригу к первому октября, когда и должен был приступить к службе. Работа на заводе была ему хорошо известна по студенческой практике, и Стрешнев сразу вошел в курс своих обязанностей.
В первое же воскресенье он поехал навестить Фридриха.
Ему открыла старая няня Матвеевна, провела в гостиную и положила перед ним кучу журналов «Природа и люди».
– Вы, Андрей Сергеич, посмотрите пока журналы, а я приготовлю кофе. Фридрих поехал в библиотеку и должен вот-вот вернуться.
– А Артур Константинович дома?
– Нет, уехал в гости. Я одна домовничаю.
– Хорошо, Матвеевна, спасибо! Я почитаю тут, подожду.
Листая журналы, Стрешнев сосредоточился на «беседах по воздухоплаванию». Вот фотографии, свидетельствующие о подвиге французского авиатора Роллана Горро, совершившего перелет из Африки в Европу. А вот улыбающееся лицо Брендегиона де Мулинэ, преодолевшего расстояние от Парижа до Варшавы. А вот снимок полета вниз головой бесстрашного Пегу.
Стрешнев зажмурился, и тотчас перед ним возникло мужественное лицо поручика Нестерова. Прямые черные брови, густые, подкрученные вверх бравые усы. 27 августа военный летчик Нестеров на Сырецком аэродроме под Киевом совершил на самолете «Ньюпор» «мертвую петлю».
– Это невиданно и отрадно! – прошептал Стрешнев. – Отрадно потому, что подвиг совершил русский авиатор!.. «Наши авиаторы теперь смело соперничают с французами и американцами, даже побеждают лучших авиаторов мира. Жаль, однако, что наши конструкторы еще не сказали своего решительного слова…» С этой мыслью Стрешнев стал листать другие журналы, как вдруг на глаза попался заголовок:
«Крупный успех в технике русского аэропланостроительства».
«…следует остановиться сейчас на крупном успехе молодого русского конструктора, выработавшего аэроплан, равного которому нет во всем мире. Мы говорим об И. И. Сикорском и его громадном аэроплане «Русский витязь».
Стрешнев с жадностью всматривался в фотографию гигантской машины, рядом с которой человек казался карликом.
На другом снимке «Русский витязь» и обычный самолет Сикорского. Он выглядел игрушечным…
А вот и портрет самого авиатора-конструктора Сикорского. Из-под кожаного шлема с большим козырьком и защитным обручем смотрят выразительные глаза. Лицо продолговатое, польского типа, с крупным носом и волевым подбородком. Маленькие усики и тонкие брови придают ему щеголеватость и некоторую надменность.
Стрешнев прочитал статью и, свернув журнал в трубочку, решил попросить его у Фридриха, чтобы показать на заводе. Оказывается, Русско-Балтийский завод в Петербурге строит самолеты Сикорского с девятьсот девятого года… «Русский витязь» – уже пятая модель. А мы и не знали…»
У дома послышались шаги Фридриха, Стрешнев поспешил навстречу, обнял друга и вместе с ним вошел в гостиную.
– Ты знаешь, Фридрих, что вычитал я в твоем журнале? Оказывается, Россия построила самолет-гигант. И этот гигант, поднимающий шестьдесят пудов груза, двенадцать пассажиров и команду, – летает!
– «Русский витязь» Сикорского?
– Да! Ты знаешь?
– Я делал доклад на собрании общества. Мы послали Сикорскому поздравление.
– Молодцы! Я рад! Значит, русские люди, совершающие «мертвые петли», еще и строят воздушные гиганты?
– И потому я надеюсь, что Россия, и только Россия, построит первую ракету и первой достигнет Марса.
– Ты не расстаешься со своей мечтой, Фридрих?
– Не расстаюсь!
– А я начал службу на заводе и уже обременен будничными делами. Создаем автомобильные двигатели.
– Это хорошо! На будущий год и я приду к тебе на завод. Будем вместе думать о двигателе, который сможет умчать ракету в звездные миры.
7
Наступило лето 1914 года. Рига жила шумно и весело. Еще не забылись пышные прошлогодние торжества по случаю трехсотлетия Дома Романовых. Многие семьи, по случаю жаркой погоды, переезжали на взморье. Старый доктор Артур Константинович Цандер уехал на взморье со старшей дочерью. В доме осталась лишь молодежь.
Фридрих и его друзья, оканчивающие институт, собирались устроить вечеринку. 16 июля хотели было договориться о комнате в ресторане «Берлин», но с утра газеты вышли с тревожными заголовками: «Австро-Венгрия напала на Сербию». Это событие некоторыми истолковывалось как прелюдия к большой войне.
Посовещавшись, решили праздновать у Цандера. Были собраны деньги, приглашен повар и два официанта.
Восемнадцатого июля Фридриху Цандеру первому вручили диплом, отпечатанный на белом пергаменте. Ему присваивалось звание инженера-технолога.
Девятнадцатого вечером друзья собрались в пустующем доме Цандеров.
Когда все уже были изрядно навеселе, Фридрих предложил друзьям выйти в сад. Вечер был тихий и ясный. Молодые люди и барышни расположились на скамейках и в плетеных креслах на площадке у дома.
Все ждали сюрприза, который приготовил Фридрих. Об этом шепнул друзьям по студенческому обществу Стрешнев.
Фридрих появился из-за дома. За розовую ленточку он вез массивную игрушечную пушку, установленную на низком лафете. Из ствола пушки выглядывал красный остроносый снаряд.
– Что это вы задумали, Фридрих? – спросила одна из барышень.
– Сейчас, сейчас, господа, вы все увидите сами.
Фридрих установил лафет в центре площадки. Поднял ствол пушки, нацелив снаряд в белый диск с голубоватыми загадочными линиями, укрепленный на толстом суку дуба.
Фридрих достал из кармана длинную бечевку, привязал ее к спусковому механизму пушки и пятясь отошел в сторону. Все последовали его примеру.
– Господа, прошу внимания! – взволнованно заговорил Фридрих. – Сейчас будет произведен пробный запуск космической ракеты. Ракета должна будет лететь к планете Марс, которую вы видите вверху.
– Нет, нет, не надо, еще взорвется, – запротестовали барышни.
– Не бойтесь! Ничего опасного не произойдет, – успокоил Стрешнев и крикнул: – Пли!
Раздался выстрел. Пушка подпрыгнула вместе с лафетом, из нее рванулась, сыпля искрами, красная ракета и, ударясь о белый диск, взорвалась, осыпав всех цветистым снегом конфетти.
– Браво! Браво, Фридрих!
– Господа! – улыбался Фридрих. – Я устроил эту шутку не столько для того, чтоб позабавить и развлечь вас, сколько затем, чтоб лишний раз напомнить о великой мечте человечества, которая ждет своего осуществления. Многие из вас скоро разъедутся в дальние края империи. Но и там вы должны помнить о том, что нас волновало в студенческие годы. Каждый из нас, в меру своих сил и способностей, должен трудиться над проблемой полета в далекие миры. Пусть взлет сегодняшней игрушечной ракеты напоминает вам о великой цели. Пусть каждый из нас живет мечтой и верой, что мы полетим во Вселенную. Вперед, на Марс, друзья! Вперед, на Марс!
– Ура! – отозвались молодые голоса.
В этот миг кто-то громко застучал в калитку.
– Войдите, не заперто! – крикнул Фридрих.
Стуча каблуками по камням, из полумрака сада выступили пристав и двое городовых.
– Что здесь происходит, господа?
– Студенческая пирушка!
– А кто стрелял?
– Запускали игрушечную ракету!
– Прошу прекратить торжество, – дрогнувшим голосом приказал пристав. – Отечество в опасности, германцы объявили войну.
1
Дружба возникла стихийно. Как два горных потока, попадая в одно русло, образуют стремительную реку, так и они, в одну ночь распахнув друг перед другом свои души, выплеснув самые сокровенные мысли, сошлись, скрестив в рукопожатии молодые руки, поклялись идти вместе по тернистой дороге. Цель была определена четко: посвятить свою жизнь воздухоплаванию и осуществлению дерзновенной мечты человечества о полете в иные миры.
Фридрих был счастлив, что нашел единомышленника и друга, доброго, мыслящего, смелого и скромного малого, в котором не было ни высокомерия, ни заносчивости, ни чванливости, присущих многим из его товарищей по Цюриху.
Стрешнев пришелся по душе и старому доктору, и братьям Фридриха. Он стал запросто бывать в доме Цандеров и частенько оставался ночевать.
Как-то ночью, когда в доме все улеглись спать, Фридрих извлек из-за книг запылившуюся тетрадь и, встряхнув ее, протянул Стрешневу:
– Вот, Андрюша, работа, которую я никак не могу кончить.
Стрешнев поднес к лампе серую тетрадь и прочел вслух:
– «Мировые корабли, которые должны сделать возможным сообщение между звездами».
Андрей взглянул на друга.
– О звездных кораблях? Интересно! Ну, давай же почитаем.
– Нет, Андрей, нет! Не сейчас… Я хочу, чтобы ты взял эту тетрадь с собой и прочитал один. Мне важно знать, что ты скажешь… Все это надо читать одному, с карандашом в руках, ведь там сплошные расчеты.
– Спасибо, Фридрих, ты меня удивил. Право, не предполагал… Оказывается, ты давно над этим думаешь.
– А ты? Где твой аэролет? Сколько раз обещал привезти?
– Я уже начал в нем разочаровываться…
– Мы же друзья. Чего стесняешься? И ты же обещал.
– Все как-то не решался… хотя привез.
– Что? Он здесь?
– Я его спрятал под лестницей… – потупясь сказал Андрей.
Фридрих схватил бронзовый подсвечник, зажег свечу и вышел из комнаты. Скоро он вернулся с аэролетом и бережно поставил его на стол.
– Почему, почему, Андрюша, ты спрятал его под лестницей?
– Профессора сказали, что это пустая затея.
– Они не авиаторы и не конструкторы. Их оценка может быть ошибочной. Я больше верю Циолковскому, хотя он и не профессор. А ну, давай, посмотрим вместе.
Фридрих отошел от стола, чтобы охватить взглядом всю модель. Она была похожа на маленького белого кита, которому приделали небольшие крылья, увенчали пропеллером и укрепили под животом колеса.
– Из чего должна быть сделана твоя машина? – спросил Фридрих.
– Из металла. И лучше всего – из алюминия… Тут я взял идею Циолковского о цельнометаллическом дирижабле. У меня тоже баллонеты с газом будут в металлическом корпусе, чтоб избежать взрыва от случайной искры из выхлопной трубы.
– Понимаю… Двигатель и кабина авиатора расположатся в носовой части?
– Да. А баллонеты будут и в корпусе аэролета, и в его крыльях.
Фридрих задумался. Потом подошел к столу и осмотрел модель со всех сторон.
– Знаешь, Андрюша, я вижу в твоем проекте одно замечательное достоинство. Аэролет, если его удастся изготовлять так же, как самолеты, может избавить авиаторов от бесчисленных катастроф.
– Да, конечно. Тут полет и спуск будут более безопасны.
– А какова же проектная скорость?
– Точно не знаю, но полагаю верст пятьдесят – шестьдесят в час.
– При посадке газ будет выпускаться?
– Да. Баллонеты должны быть снабжены системой клапанов.
– Почему же профессора считают модель неприемлемой?
– Говорят, много возни с подъемом: нужно закачивать газ и вообще – опасно…
– А ты делал вычисления? Пропорции модели соответствуют расчетным размерам?
– Нет, все это очень приблизительно… Я хотел лишь подать идею…
– Давай сделаем расчеты, Андрюша. Мне кажется, в аэролете много металла, а подъемная сила двигателя весьма ограничена… Возможно, что не совсем точно намечен объем баллонетов?
– Да, конечно, Фридрих, я делал на глаз.
– Сейчас – спать, Андрюша, а завтра воскресенье… завтра займемся расчетами…
Друзья проснулись в девятом часу и, позавтракав вместе со всеми, по совету отца пошли кататься на лыжах.
Вернулись и сразу сели за расчеты.
Андрей искренне дивился, с какой легкостью, как бы играючи, Фридрих управлялся со сложными формулами и уравнениями. К обеду основные расчеты были сделаны, но они оказались не очень утешительными. Объем фюзеляжа надо было увеличивать чуть ли не в три раза. Тогда крылья не могли обеспечить свободного парения. А увеличивать размах крыльев было невозможно – это бы утяжелило вес всей конструкции…
– Да, – вздохнул Стрешнев, – вроде идея и правильная, а осуществить ее невозможно.
– Не огорчайся, Андрюша, большие изобретения не приходят сразу. Главное – нельзя сдаваться и опускать руки.
– Нет, это за мной не водится. Я буду думать. Я буду искать. Искать настойчиво, неустанно, как Циолковский…
Когда Стрешнев ушел, Фридрих, ходивший его провожать, еще долго бродил в завьюженном саду.
«Конечно, идею Андрея можно осуществить, но из аэролета получится не что иное, как модернизированный: цельнометаллический дирижабль – очень громоздкое и малоподвижное сооружение. Едва ли оно может заинтересовать авиаторов или промышленников. Но в идее соединения двух разных типов летающих приборов есть что-то новое, заманчивое…»
Фридрих присел на скамеечку и, подобрав сухую ветку, стал чертить на снегу что-то вроде схемы.
«Да, пожалуй, аэролет Стрешнева натолкнул меня на отличную мысль. Надо снабдить крыльями не дирижабль, а ракету. Именно! Объединить самолет с ракетой. Прекрасно! Самолет, снабженный мощным двигателем, обеспечит прохождение плотных слоев атмосферы, а потом мы включаем ракету, и ей вполне хватит горючего, чтобы пройти разреженные слои атмосферы и преодолеть земное тяготение. Это отличная идея!
Фридрих бросил ветку и побежал домой, чтобы сделать наброски и предварительные расчеты.
2
Зимние короткие дни промелькнули незаметно. Наступила весна, экзамены и, наконец, долгожданные летние каникулы… Андрей Стрешнев уехал в Калугу, а Фридрих с отцом переселились на Рижское взморье.
Друзья переписывались и с нетерпением ждали дня встречи.
В июле погода на взморье испортилась: задули холодные ветры, и врачи заставили старого доктора вернуться в Ригу. Фридрих, не любивший бездельничать, нанялся репетитором в одну богатую семью.
Андрей Стрешнев все лето отдыхал дома: ходил с отцом по грибы, рыбачил, купался и приехал в Ригу только к началу занятий.
Друзья встретились в институте, расцеловались и поняли, что друг без друга не могут.
После занятий, обуреваемые желаньем поделиться всем, что случилось за лето, они допоздна бродили по городу и, изрядно устав, наняли извозчика и поехали к Цандерам.
Сидя в коляске, Фридрих нет-нет и поглядывал на небо. Оно то прояснялось, то затягивалось тучами. Это его сердило.
– Ты чем-то недоволен сегодня? – спросил Андрей.
– Нет, напротив! Как же я могу быть недоволен, ведь мы снова вместе.
Когда подъехали к дому, темнота сгустилась, небо усыпали звезды, вдали за деревьями показалась луна.
Фридрих повеселел и, увидев в гостиной большой свет, вспомнил, что сегодня именины отца и должны быть гости.
Раздевшись в передней, он провел Андрея в кухню к Матвеевне и, пока они говорили, сбегал к себе за подарком для отца.
Потом они вошли в гостиную, извинились за опоздание и, поздравив старого доктора, остались с гостями…
Когда ужин кончился, отец с доктором Артуром Артуровичем и еще с двумя стариками уединился в своем кабинете. Кто-то из братьев завел граммофон, и начались танцы. Воспользовавшись этим, Фридрих повел Андрея к себе в комнату.
– Пойдем быстрей, я приготовил для тебя сюрприз.
Андрей, войдя первым, остолбенел. Перед распахнутым окном на треноге красовалась, нацеленная в небо, астрономическая труба. Он на цыпочках подошел к трубе, ласково погладил ее и, восторженно улыбаясь, спросил:
– Твоя?
– Моя! Я заработал репетиторством и купил в комиссионном.
Андрей горячо пожал руку друга:
– Поздравляю, Фридрих, – это бесценное приобретение. Поздравляю!
– Спасибо!
– А что, можно в нее посмотреть?
– Конечно. Она отрегулирована.
Андрей приник к трубе и увидел, как в темном небе медленно плывет серебряный шар.
– Сатурн! Сатурн! – радостно закричал Андрей. – Фридрих, ты только посмотри – Сатурн!..
3
Скоро весь институт знал, что Цандер приобрел астрономическую трубу. К нему подходили студенты разных курсов и просили разрешения побывать у него в домашней «обсерватории». Фридрих никому не отказывал.
В звездные осенние вечера у него собиралось человек до пятнадцати студентов. Вели наблюдения за Луной и планетами, потом пили чай и горячо обсуждали последние достижения в авиации и дирижаблестроении.
На одной из таких встреч, за чаем, когда разгорелся спор о том, чьи самолеты лучше: американские или французские, – Стрешнев застучал ложечкой по стакану.
– Господа, господа, минуточку внимания! Я предлагаю от стихийных споров перейти к полезной деятельности, то есть создать студенческое общество, где бы мы могли обсуждать доклады и рефераты, создавать модели и даже строить новые летательные аппараты.
– Правильно! Давно пора!
– Мы с Фридрихом Цандером даже разработали устав такого общества. Хотите ознакомиться?
– Просим! Просим.
Фридрих достал из стола тонкую ученическую тетрадь и, встав, начал торжественно:
«Устав 1-го Рижского студенческого общества воздухоплаванья и техники полета при Рижском политехническом институте…»
В уставе излагались цели и задачи общества, состоящие в развитии знаний в области теории и практики аэронавтики. Намечалась практическая деятельность членов общества, где, помимо научных прений по докладам, предполагались работы по постройке планеров, моделей аэропланов и других летательных снарядов и аппаратов; проведение различных испытаний и экспериментов.
Общество должно было существовать на средства членов общества, на пожертвования меценатов и субсидии промышленников. Общество должно было иметь собственное или арендуемое помещение для собраний и диспутов, а также свою мастерскую с соответствующим оборудованием.
Далее шли пункты о создании руководящих органов и должностных лиц…
Когда Фридрих кончил читать, все горячо зааплодировали.
Было решено о создаваемом обществе оповестить всех студентов и незамедлительно провести организационное собрание в институте.
– Господа! – снова заговорил Стрешнев. – Прошу на первом рабочем собрании общества обсудить мой реферат. Тема такая: «Два часа двадцать минут в воздухе». О беспримерном полете Уильбера Райта на своем самолете.
– Отлично! Друзья, вносите еще предложения! – крикнул Фридрих.
С дивана приподнялся бородатый студент с четвертого курса – Хомяков.
– Я, если угодно, господа, могу прочесть доклад о дирижаблях графа Цеппелина.
– Отлично! Андрей, запиши.
На этом стихийное собрание закончилось, а примерно через месяц Учебный комитет института на своем заседании утвердил «Устав», и первое «Рижское студенческое общество воздухоплаванья» начало работать.
4
Родители одного из студентов были друзьями Калепа – директора завода «Мотор». Они рассказали Калепу о студенческом обществе и просили его поддержки. Калеп был умным и деятельным предпринимателем. Он нуждался в молодых, ищущих специалистах.
Пригласив студентов к себе, Калеп выделил им мастерскую, оборудование, необходимые материалы и обещал оказывать консультацию и техническую помощь. Обществу было поставлено одно условие: информировать администрацию завода о своих работах.
На первых порах некоторые члены общества хотели строить модели новых самолетов и дирижаблей, а Цандер даже настаивал на разработке модели опытной ракеты.
– Шо модели? Они вроде игрушек, – заговорил, заглушая других, Грицко – мешковатый детина, с обвислыми усиками, в прошлом году переведшийся из Киевского политехнического института. – Я предлагаю зробыть настоящий планер. Маю гарные чертежи.
– Что за чертежи? Откуда они у вас? – спросил Стрешнев.
– Це чертежи разработал профессор Киевского политехнического института Делоне. Ось, они напечатаны в брошюре. – Грицко вытащил из кармана изрядно потрепанную книжицу и развернул ее для обозрения.
После бурных дебатов было принято решение: строить планер. В комиссию по строительству вошло двенадцать человек. Руководителем избрали Стрешнева…
Фридрих жил по соседству с заводом «Мотор» и по вечерам частенько заглядывал в мастерскую. Он не имел навыка в практической работе и ведал «теоретической» частью – строго следил за выполнением чертежей.
Однажды, придя в мастерскую, он застал в ней лишь Стрешнева и Грицко. Оба, сняв тужурки и закатав рукава рубашек, стругали на верстаках планки для крыльев. Оба работали, как заправские столяры.
– Андрюша, ты где же постиг столярное искусство? – удивленно спросил Фридрих.
– Так… помогал Циолковскому.
– Он разве умеет?
– Как же! Циолковский и столяр, и слесарь, и жестянщик, и механик – он все модели и приборы делает сам. У него дома, на Коровинской, – целая мастерская.
– Это який такой Циолковский? – бросив строгать, спросил Грицко.
– Изобретатель цельнометаллического дирижабля, – сказал Стрешнев.
– Трошки слыхал… – вспомнил Грицко и опять взялся за рубанок.
– Ты писал, Андрюша, что он увлечен дирижаблями, а как же ракета?
– По-моему, с ракетой заглохло…
– Жаль. А я все время думаю об этом. Пробовал делать расчеты по истечению газов из сопла… продолжаю высчитывать траектории полета воздушных кораблей на Марс и Венеру.
– Это хорошо, Фридрих, но я сторонник реальных дел. Мне думается, надо усовершенствовать самолеты. Меня но оставляет идея об аэролете. Думаю, что надо идти от природы. Вот, возьми рыбу. Почему она так подвижна в воде? Потому что у нее – пузырь с газом. Да. Вот и в самолете должен быть такой непроницаемый пузырь с легчайшим газом. Это сделает самолет более легким, более подвижным и более безопасным в полете.
– Но ты помнишь наши расчеты, Андрей?
– Помню, помню… Они-то и не дают мне покоя… Впрочем – потом, Фридрих, потом, а то Грицко сердится, – и Стрешнев, откинув стружку, начал фуговать брусок…
Весной, перед экзаменами, бесхвостый планер был собран. Его вынесли во двор, положили на спинки стульев.
– Яка ж це птица? – ухмыльнулся Грицко. – Она як сорока бесхвостая… Не полетит! Надо зробыть хвост.
– Был бы хвост, можно бы на планере лететь, как на самолете.
– А кто бы осмелился?
– Та я ж первый бы махнул с кручи, – сказал Грицко.
– Фридрих, ты можешь спроектировать корпус и хвост? – спросил Стрешнев.
– Для равновесия придется делать и носовую часть.
– Нехай нос буде – это не повредит, – усмехнулся Грицко, – будэмо защита для собственного носа…
Было решено после экзаменов не разъезжаться по домам, а работать над планером.
И вот в июне, когда установилось тепло, новый планер с красными буквами «Пионер» на ломовых дрогах отвезли на Рижское взморье, на обрыв, где море было более глубоким.
На обрыве расчистили узкую, довольно крутую дорожку, по которой можно было бы разогнать планер, снабженный легкими колесами и рулями управления. Землю утрамбовали, а на самом обрыве сделали деревянный настил, в виде небольшого трамплина.
– Ну что, Грицко, ты не передумал лететь? – спросил Стрешнев.
Грицко подошел к обрыву, глянул вниз на песок и море, катящее волны.
– Место доброе! Тут можно быку шею свернуть.
– Может, пустим планер один?
– Не, я полечу, тилько треба швидче разогнать.
– Давайте, друзья, попрактикуемся в разгоне планера, – посоветовал Цандер.
Планер несколько раз разгоняли и сдерживали у самого обрыва.
– Це гарно! – одобрительно сказал Грицко и забрался в планер. Его откатили в конец дорожки, на горку.
– Разгон и пуск по команде, господа! – крикнул Стрешнев. – Приготовиться! Последний рывок будете делать, когда я крикну «пли!».
Самые сильные парни взялись за крылья, а двое, с длинными палками, приладились к хвосту.
Стрешнев отошел к краю обрыва, несколько человек и фельдшера с медицинской сумкой отправил вниз, чтобы в случае беды оказать немедленную помощь.
– Внимание! – раздалась команда.
Грицко взялся за руль и спокойно сказал:
– Я готов, хлопцы.
– Раз, два… Пош-ли!.. – крикнул Стрешнев.
Планер рванулся вниз по дорожке, разгоняемый дюжими парнями. Вот он уже у обрыва.
– Пли! – крикнул Стрешнев.
От сильного рывка планер взлетел немного вверх и плавно запарил над морем.
– Ура! Ура! – закричали все, кто был на берегу.
Вдруг резкий порыв ветра рванул планер в сторону, потом накренил на другой бок и круто швырнул в море.
– Ох! – ахнул кто-то на берегу.
Цандер, стоявший на обрыве, видел, что планер врезался в воду. Но тут сильная волна подхватила его, понесла, перевертывая и корежа, и хлестко бросила на песок.
С обрыва было видно, что Грицко барахтается в груде обломков.
Подбежали студенты, что были внизу, подняли его.
Грицко сбросил с плеч сломанные бруски с обрывками парусины и стал ощупывать себя.
– Ну что? Цел, Грицко? – спросил камнем скатившийся с обрыва Стрешнев.
– Як бачите, цел, – выжимая одежду, усмехнулся Грицко, – та нашего геройского «Пионера» больше нема, – разбився насмерть!
5
Девятьсот девятый – был годом сенсаций! 25 июля французский летчик Луи Блерио, на самолете собственной конструкции перелетел Ла-Манш!
Через месяц его соотечественник, Фарман, испытывая самолет своей конструкции, продержался в воздухе три часа пятнадцать минут!
Газеты не успевали сообщать о появлении все новых и новых типов самолетов во Франции, Америке, Англии, Италии.
С девятьсот девятого года авиация, тесня дирижабли, начала стремительное завоевывание планеты.
Ничто так не волновало умы, как бесстрашные полеты авиаторов на «Блерио», «Фарманах», «Фоккерах», «Хавеландах», «Савойях». Газеты всего мира на первых страницах сообщали о беспримерных перелетах, о новых рекордах высоты и дальности. Но портреты героев-авиаторов на страницах газет иногда чередовались с траурными рамками некрологов. Они выглядели зловеще!
Поклонники дирижаблей, выступая против самолетов, потрясали траурными газетами, призывали к благоразумию!
Но опасности и слава манили, влекли неудержимо! Молодые люди рвались в авиаторы. Умы молодых инженеров, изобретателей, студентов были охвачены неуемным стремлением создавать новые, более совершенные летательные машины. В крупнейших городах России стихийно возникали общества воздухоплаванья, частные и общественные школы авиаторов, создавались десятки проектов и моделей новых самолетов.
Военно-инженерное ведомство России всячески отклоняло проекты русских изобретателей, однако и оно вынуждено было закупить французские самолеты и открыть несколько воздухоплавательных школ.
«Авиационная лихорадка» захватила и Рижское студенческое общество. Доклады, рефераты, диспуты сочетались в нем с работами по постройке и испытаниями моделей самолетов и двигателей.
Душой и вдохновителем общества оставался Фридрих Цандер. Не претендуя на руководящую роль, стараясь оставаться незамеченным, он мимоходом подсказывал интересные мысли, указывал на главные проблемы авиационной техники. Одних он увлекал идеей усовершенствования двигателя внутреннего сгорания, другим советовал заняться проблемой сопротивления воздуха, третьих уговаривал обратить внимание на особенности управления самолетами.
Сам же он по-прежнему думал и работал над межпланетными перелетами. Восторженно был встречен его реферат «О фантастических скоростях ракеты», где доказывалось, что для достижения более быстрого истечения газов из сопла необходимо использовать твердое топливо, ненужные в полете части ракеты.
Фридрих выступал и с шутливой темой: «О весе каната, который висел бы в пространстве между Землей и Луной, притягиваясь к обеим». Под скромным названием скрывались расчеты о силе земного и лунного притяжения, о тяготении в пространстве между этими планетами…
Как-то в прениях по реферату о бензиновых моторах он обмолвился, что в следующем месяце непременно сделает доклад «о проблемах реактивного двигателя».
Студенты только дивились, когда он успевал делать сложнейшие расчеты и писать свои доклады и рефераты? И лишь в тринадцатом году, когда Фридрих был на предпоследнем курсе, открылась эта тайна. Как-то утром, перед лекциями, в аудиторию вбежал студент-третьекурсник и, подняв клеенчатую тетрадку, закричал:
– Господа! Позавчера в восьмой аудитории кто-то из вас оставил эту тетрадь. Я показывал многим – никто не признается. Понять ничего нельзя – сплошные каракули.
Фридрих поднялся смущенно:
– Это моя!
– На каком же языке вы пишете?
В коридоре раздался звонок.
– Потом, на перемене объясню, – сказал Фридрих и поспешно спрятал тетрадь в стол. Он думал, что о тетради тут же забудут. Однако на перемене его окружили студенты и попросили, что б он показал загадочную тетрадь.
Фридрих достал тетрадь.
– Что за арабские письмена? – загудел староста курса Куприянов, которого в глаза называли «профессором», а за глаза «вечным студентом».
– Это язык марсиан! – отшутился Фридрих.
Куприянов схватил его за лацканы, горячо задышал в лицо хмельным перегаром:
– Признавайся, Цандер, а то бить будем!
– Господа, Куприянов лишен чувства юмора. Право, лишен!
– А я тебя вообще лишу всякой чувствительности, если не признаешься сию минуту, – взревел бородач.
– Смилуйся! Я же два года изучал стенографию по системе Габельсбергера, – усмехнулся Фридрих. – Очень полезная наука. Советую и вам, господин Куприянов, изучить ее. Это поможет вам перестать быть «вечным студентом».
– Что? Как смеешь? Да я тебя…
Но студенты так дружно и громко захохотали, что Куприянов отошел.
6
Летом 1913 года Андрей Стрешнев окончил институт и был приглашен на службу дирекцией завода «Мотор», во вновь открываемый авиационный отдел, на должность инженера.
Получив диплом и подав прошение директору завода, он поехал отдыхать в родную Калугу и вернулся в Ригу к первому октября, когда и должен был приступить к службе. Работа на заводе была ему хорошо известна по студенческой практике, и Стрешнев сразу вошел в курс своих обязанностей.
В первое же воскресенье он поехал навестить Фридриха.
Ему открыла старая няня Матвеевна, провела в гостиную и положила перед ним кучу журналов «Природа и люди».
– Вы, Андрей Сергеич, посмотрите пока журналы, а я приготовлю кофе. Фридрих поехал в библиотеку и должен вот-вот вернуться.
– А Артур Константинович дома?
– Нет, уехал в гости. Я одна домовничаю.
– Хорошо, Матвеевна, спасибо! Я почитаю тут, подожду.
Листая журналы, Стрешнев сосредоточился на «беседах по воздухоплаванию». Вот фотографии, свидетельствующие о подвиге французского авиатора Роллана Горро, совершившего перелет из Африки в Европу. А вот улыбающееся лицо Брендегиона де Мулинэ, преодолевшего расстояние от Парижа до Варшавы. А вот снимок полета вниз головой бесстрашного Пегу.
Стрешнев зажмурился, и тотчас перед ним возникло мужественное лицо поручика Нестерова. Прямые черные брови, густые, подкрученные вверх бравые усы. 27 августа военный летчик Нестеров на Сырецком аэродроме под Киевом совершил на самолете «Ньюпор» «мертвую петлю».
– Это невиданно и отрадно! – прошептал Стрешнев. – Отрадно потому, что подвиг совершил русский авиатор!.. «Наши авиаторы теперь смело соперничают с французами и американцами, даже побеждают лучших авиаторов мира. Жаль, однако, что наши конструкторы еще не сказали своего решительного слова…» С этой мыслью Стрешнев стал листать другие журналы, как вдруг на глаза попался заголовок:
«Крупный успех в технике русского аэропланостроительства».
«…следует остановиться сейчас на крупном успехе молодого русского конструктора, выработавшего аэроплан, равного которому нет во всем мире. Мы говорим об И. И. Сикорском и его громадном аэроплане «Русский витязь».
Стрешнев с жадностью всматривался в фотографию гигантской машины, рядом с которой человек казался карликом.
На другом снимке «Русский витязь» и обычный самолет Сикорского. Он выглядел игрушечным…
А вот и портрет самого авиатора-конструктора Сикорского. Из-под кожаного шлема с большим козырьком и защитным обручем смотрят выразительные глаза. Лицо продолговатое, польского типа, с крупным носом и волевым подбородком. Маленькие усики и тонкие брови придают ему щеголеватость и некоторую надменность.
Стрешнев прочитал статью и, свернув журнал в трубочку, решил попросить его у Фридриха, чтобы показать на заводе. Оказывается, Русско-Балтийский завод в Петербурге строит самолеты Сикорского с девятьсот девятого года… «Русский витязь» – уже пятая модель. А мы и не знали…»
У дома послышались шаги Фридриха, Стрешнев поспешил навстречу, обнял друга и вместе с ним вошел в гостиную.
– Ты знаешь, Фридрих, что вычитал я в твоем журнале? Оказывается, Россия построила самолет-гигант. И этот гигант, поднимающий шестьдесят пудов груза, двенадцать пассажиров и команду, – летает!
– «Русский витязь» Сикорского?
– Да! Ты знаешь?
– Я делал доклад на собрании общества. Мы послали Сикорскому поздравление.
– Молодцы! Я рад! Значит, русские люди, совершающие «мертвые петли», еще и строят воздушные гиганты?
– И потому я надеюсь, что Россия, и только Россия, построит первую ракету и первой достигнет Марса.
– Ты не расстаешься со своей мечтой, Фридрих?
– Не расстаюсь!
– А я начал службу на заводе и уже обременен будничными делами. Создаем автомобильные двигатели.
– Это хорошо! На будущий год и я приду к тебе на завод. Будем вместе думать о двигателе, который сможет умчать ракету в звездные миры.
7
Наступило лето 1914 года. Рига жила шумно и весело. Еще не забылись пышные прошлогодние торжества по случаю трехсотлетия Дома Романовых. Многие семьи, по случаю жаркой погоды, переезжали на взморье. Старый доктор Артур Константинович Цандер уехал на взморье со старшей дочерью. В доме осталась лишь молодежь.
Фридрих и его друзья, оканчивающие институт, собирались устроить вечеринку. 16 июля хотели было договориться о комнате в ресторане «Берлин», но с утра газеты вышли с тревожными заголовками: «Австро-Венгрия напала на Сербию». Это событие некоторыми истолковывалось как прелюдия к большой войне.
Посовещавшись, решили праздновать у Цандера. Были собраны деньги, приглашен повар и два официанта.
Восемнадцатого июля Фридриху Цандеру первому вручили диплом, отпечатанный на белом пергаменте. Ему присваивалось звание инженера-технолога.
Девятнадцатого вечером друзья собрались в пустующем доме Цандеров.
Когда все уже были изрядно навеселе, Фридрих предложил друзьям выйти в сад. Вечер был тихий и ясный. Молодые люди и барышни расположились на скамейках и в плетеных креслах на площадке у дома.
Все ждали сюрприза, который приготовил Фридрих. Об этом шепнул друзьям по студенческому обществу Стрешнев.
Фридрих появился из-за дома. За розовую ленточку он вез массивную игрушечную пушку, установленную на низком лафете. Из ствола пушки выглядывал красный остроносый снаряд.
– Что это вы задумали, Фридрих? – спросила одна из барышень.
– Сейчас, сейчас, господа, вы все увидите сами.
Фридрих установил лафет в центре площадки. Поднял ствол пушки, нацелив снаряд в белый диск с голубоватыми загадочными линиями, укрепленный на толстом суку дуба.
Фридрих достал из кармана длинную бечевку, привязал ее к спусковому механизму пушки и пятясь отошел в сторону. Все последовали его примеру.
– Господа, прошу внимания! – взволнованно заговорил Фридрих. – Сейчас будет произведен пробный запуск космической ракеты. Ракета должна будет лететь к планете Марс, которую вы видите вверху.
– Нет, нет, не надо, еще взорвется, – запротестовали барышни.
– Не бойтесь! Ничего опасного не произойдет, – успокоил Стрешнев и крикнул: – Пли!
Раздался выстрел. Пушка подпрыгнула вместе с лафетом, из нее рванулась, сыпля искрами, красная ракета и, ударясь о белый диск, взорвалась, осыпав всех цветистым снегом конфетти.
– Браво! Браво, Фридрих!
– Господа! – улыбался Фридрих. – Я устроил эту шутку не столько для того, чтоб позабавить и развлечь вас, сколько затем, чтоб лишний раз напомнить о великой мечте человечества, которая ждет своего осуществления. Многие из вас скоро разъедутся в дальние края империи. Но и там вы должны помнить о том, что нас волновало в студенческие годы. Каждый из нас, в меру своих сил и способностей, должен трудиться над проблемой полета в далекие миры. Пусть взлет сегодняшней игрушечной ракеты напоминает вам о великой цели. Пусть каждый из нас живет мечтой и верой, что мы полетим во Вселенную. Вперед, на Марс, друзья! Вперед, на Марс!
– Ура! – отозвались молодые голоса.
В этот миг кто-то громко застучал в калитку.
– Войдите, не заперто! – крикнул Фридрих.
Стуча каблуками по камням, из полумрака сада выступили пристав и двое городовых.
– Что здесь происходит, господа?
– Студенческая пирушка!
– А кто стрелял?
– Запускали игрушечную ракету!
– Прошу прекратить торжество, – дрогнувшим голосом приказал пристав. – Отечество в опасности, германцы объявили войну.
Глава пятая
1
С первых дней войны Рига была наводнена солдатами, офицерами, генералами. Через нее к Восточной Пруссии тянулись составы с войсками, снаряжением, боеприпасами, продовольствием.
Город принял суровый прифронтовой вид. На главных дорогах стояли заставы, по улицам днем и ночью ходили военные патрули. Многие училища и школы закрывались, и в них спешно оборудовались госпитали. Заводы переходили на выпуск военной продукции.
Внезапное объявление войны опустошило дом Цандеров. Два брата Фридриха ушли на фронт, отца, несмотря на старые годы, призвали в госпиталь, а Фридрих поступил на завод резиновых изделий русско-французской фирмы «Проводник».
Это место предложили Фридриху, когда он еще сдавал государственные экзамены. Фридрих решил, что изучение резинового производства может пригодиться в будущем, когда ему придется создавать межпланетные корабли. Возможно, резина явится незаменимым материалом для защиты человека в безвоздушном пространстве. Вероятно, из нее будет изготовляться газонепроницаемая одежда…
Завод только начинал осваивать производство камер и шин для автомобилей.
Жить приходилось в тревоге и страхе за завтрашний день – война грохотала рядом.
Вначале армия Самсонова теснила неприятеля в Восточной Пруссии. Немцы вынуждены были срочно перебросить крупные силы с Западного фронта, из-за чего и проиграли французам битву на Марне. Но успехи Самсонова не были поддержаны соседней армией Ренненкампфа, который трусливо отвел свои войска. Самсонов потерпел поражение и застрелился. В Риге многие говорили об измене и предательстве Ренненкампфа. Но некоторые пытались его оправдать. В городе и в пригородных мызах жили десятки тысяч немцев – среди них было немало германских шпионов…
В начале 1915 года русские войска предприняли новое наступление в Восточной Пруссии, но и оно кончилось неудачей… Жизнь в Риге стала еще более тревожной. Боялись налета немецких цеппелинов, страшились вторжения в Рижский залив вражеского флота, опасались обходного маневра германских армий.
Панические слухи, распускаемые немецкими агентами, усугублялись рассказами пленных, переполнивших рижские госпитали. Раненые шепотом сообщали о смертоносных снарядах – «чемоданах», которые выпускались немецкими тяжелыми мортирами. «Коль ахнет такой чемодан – роты как не бывало!..»
Работа на заводе в душных, грязных цехах, в спертом отравленном воздухе первое время утомляла Фридриха. Он возвращался домой разбитый, с сильной головной болью и, поужинав, сразу же ложился спать. У него не было сил заниматься своими расчетами, размышлять над проблемой межпланетных полетов. Да и не до того было: каждую ночь ложились спать в тревоге, как бы завтра не оказаться в оккупации…
Но люди обладают удивительной способностью привыкать к трудностям, лишениям, невзгодам; приспосабливаться к тяжелым условиям труда, к неудобствам, даже к страху.
За полгода войны у Фридриха выработался новый, более четкий и организованный ритм жизни. Страх и тревога отошли на второй план, явилось желание новой дополнительной деятельности. Особенно влекли его книги. Книги по астрономии, механике, аэродинамике, авиации. А так как у него теперь стали водиться деньги, он иногда после службы заходил в книжные магазины и копался в «развалах».
В апреле, когда зазеленели бульвары и установились безветренные теплые дни, Фридрих, томясь от одиночества, в свободные вечера бродил по букинистическим лавкам.
Как-то рассматривая на прилавке кипу старых журналов, он услышал за спиной звонкий девичий голос:
– Не найдется ли у вас интересной книжки для раненых?
Голос показался ему очень знакомым. Фридрих повернулся и увидел тоненькую красивую девушку в тщательно повязанной белой косынке с красным крестом. Темные волосы и большие синие глаза под тонкими бровями показались ему знакомыми.
– Сейчас, сейчас, барышня, что-нибудь подберем, – учтиво сказал продавец и пригласил девушку в другой конец прилавка.
«Где-то я видел ее, – подумал Фридрих, – удивительно красивые глаза…»
Он взглянул на девушку, и его вдруг охватило трепетное волнение.
«Подойти или не подойти?» – спрашивал он себя и тут же отвечал: «Подойти, подойти, немедленно, может, это – она!» Приняв такое решение, Фридрих, однако, не двигался с места.
– Вот эту книжку я вам очень советую, барышня, – веселые рассказы Чехова. Раненые скажут спасибо… Прикажите завернуть?
– Благодарю вас! Я положу в сумочку.
Девушка заплатила деньги и, взглянув на потупившегося Цандера, вышла.
Фридрих выскочил вслед за девушкой. Выскочил и почти столкнулся с пей: девушка стояла на тротуаре и смотрела на него большими синими глазами.
– Простите, но мне кажется, мы где-то встречались? – пролепетал смущенно Фридрих и покраснел от избитой, пошлой фразы.
Но девушка приветливо улыбнулась и доверчиво шагнула навстречу:
– Здравствуйте, господин Цандер! Разве вы не узнаете меня?
– Ваше лицо мне знакомо, но вспомнить не могу.
– Я Марта, сестра Яниса.
– Марта! – радостно воскликнул Цандер. – Марта! Как хорошо… Эти глаза… Их нельзя забыть. – Фридрих закашлялся. Опять не то сказал… Бог знает, что она подумает… Еще рассердится и уйдет.
Но Марта по-прежнему улыбалась:
– Вы, должно быть, кончили институт и сейчас работаете?
– Да, служу на заводе. А вы? А Янис?
– Я работаю в госпитале сестрой милосердия. Это близко… Вы не спешите?
– Нет, нет, я провожу вас.
– Спасибо! А я вас сразу узнала. Вы почти не изменились…
Они шли рядом, и Фридрих видел, как на хорошенькую сестру милосердия посматривали многие мужчины.
– Янис еще тогда просил меня разыскать вас и поблагодарить за то, что вы его спасли.
– Ну что вы, Марта. Где же сейчас Янис?
– Янис на фронте, где-то под Перемышлем. Я очень боюсь за него.
– Будем надеяться, что ему повезет… А вы, Марта? Как вы попали в госпиталь?
– В прошлом году кончила гимназию и поступила на курсы сестер милосердия. Надо было работать… ведь мы теперь с мамой одни – Пауль тоже воюет.
– А где же господин Кудзинь?
– Разве вы не знаете? Ведь папу опять арестовали. Сейчас он где-то в Сибири…
– Я очень жалею. Он мне так понравился.
– Папу все любили… Ну вот и мой госпиталь…
– Как, уже?.. Так быстро.
– Да, мне пора на дежурство.
– Мы же совсем не поговорили… – растерянно сказал Фридрих. – А мне так надо, так надо с вами поговорить.
– Заходите к нам! И я и мама будем очень рады.
– Правда? А когда же?
– В субботу вечером я буду дома. Мы живем там же. Помните?
– Конечно. Большое спасибо.
Фридрих пожал тонкую, нежную руку и не пошел, а полетел к себе в Задвинье.
2
Фридриху шел двадцать восьмой год, но до сих пор он никого не любил. Не любил, если не считать тайных и невинных юношеских увлечений. Чувства и страсти сдерживались в нем, подавлялись, отодвигались в глубь души, вытесняемые неодолимым влечением к исследованию таинственных миров.
И сейчас чувства эти нахлынули, как вешнее половодье, и закружили Фридриха в необоримом потоке.
С трудом высиживая на заводе положенное время, он рвался к синеглазой волшебнице, часами бродил около госпиталя, чтобы ночью проводить ее домой.
Марте только исполнилось восемнадцать, и эта разница в годах пугала Фридриха. Он боялся отпугнуть ее своими мыслями, и потому ни слова не говорил об увлечении далекими мирами. Больше расспрашивал о Янисе, об отце, о ее работе в госпитале…
Как-то поздним вечером, гуляя по набережной, они остановились у чугунной решетки. Было тихо. Могучая река бесшумно катила свои воды. В темном небе голубоватыми искрами горели и падали звезды. Казалось, не было ни войны, ни страданий, ни ужасов…
– Фридрих, посмотрите, вон там над замком совершенно красная звезда.
– Это Марс! – мечтательно сказал Фридрих. – Одна из самых загадочных планет.
– Марс – это жестокий бог войны!
– То мифология, Марта. Древние италийцы называли Марсом бога войны… Этот Марс – самая манящая, самая влекущая планета… На ней, если смотреть в телескоп, видны каналы…
– Может быть, там живут такие же люди, как и мы?
– Не знаю… Но верю, что в недалеком будущем жители Земли полетят на Марс. Я сам много лет думаю над постройкой межпланетного корабля.
– Правда? Это так интересно, Фридрих… Неужели найдутся люди, которые отважатся полететь на Марс?
– Я сам готов был на это еще недавно…
– Как? А сейчас?
– Не знаю… Сейчас, когда я узнал вас, пожалуй бы предпочел остаться на земле, – улыбнулся Фридрих.
Марта потупилась. Помолчала.
– Янис рассказывал, что вы собирались строить какую-то ракету?
– Да. Ракета и будет межпланетным кораблем… Я делал расчеты…
– Расскажите, Фридрих.
– Что вы, Марта. Это совсем не интересно!
– Мне всегда хотелось знать, живут ли люди на других планетах? Я даже думала, что есть другая земля и там живет точь-в-точь такая же Марта.
– Нет, второй Марты не может быть. Вы единственная! – воскликнул Фридрих, осмелев, и взял ее руки в свои.
– Вы шутите, Фридрих… А правда, вы уверены, что можно построить межпланетный корабль?
– Уверен. И буду всю жизнь трудиться над его построением.
– Это хорошо, Фридрих. Я еще тогда, маленькая, вас запомнила. Вы не такой, как все. Не такой.
– Какой же я? – с улыбкой спросил Фридрих.
– Не знаю… не умею объяснить… но вижу, вы какой-то другой… И знаете, я верю почему-то, что вы сможете построить этот звездный корабль.
На глазах Фридриха заблестели слезы.
– Марта! Неужели вы правда верите?
– Да, да! Я верю, Фридрих. Вы так много знаете, что нельзя не поверить… Нельзя!..
3
В начале июля по Риге поползли зловещие слухи: «Немцы прорвали фронт». Словно бы в подтверждение им, из Задвинья хлынул поток беженцев, растянувшийся через весь город…
На заводе «Проводник» шла спешная эвакуация шинного производства. Станки и машины на стальных валках рабочие выкатывали из цехов и втаскивали на железнодорожные платформы. Запасы американской резины и колониального каучука грузили в большие пульмановские вагоны.
Цандер следил за демонтированием оборудования и уходил с завода лишь ночью, когда его подменял техник.
Отправка первого эшелона, с которым должен был уехать Цандер, была намечена на 15 июля. Однако погрузка затягивалась и Цандер только 14-го, в три часа, был отпущен домой, чтоб собрать вещи и попрощаться с родными.
Выйдя с завода, он нашел извозчика и, заехав лишь на минутку домой, погнал к Кудзиням. Марта последний раз не пришла на свидание, и он боялся, не случилось ли с ней беды.
Ему открыла дверь Минна Яновна, мать Марты, еще не старая, миловидная женщина, с седой прядью в темных густых волосах.
– Фридрих, что с вами? Вы такой усталый, измученный…
– Три дня не выходил с завода – готовились к эвакуации.
– Значит, слухи подтверждаются, немцы прорвали фронт?
– Говорят, что немцев остановили, однако заводы вывозят… А что у вас, Минна Яновна? Есть ли вести от Яниса и Пауля?
– Пауль в военном училище, и от Яниса было письмо – пока жив, здоров.
– Я очень рад! А Марта? Что с ней? Она в прошлый раз не пришла на свидание.
– Не волнуйтесь, Фридрих, у них тоже горячка – отправляют раненых в глубь России. Сестры дежурят сутками…
– А госпиталь не будут эвакуировать?
– Об этом не говорят…
– А я, Минна Яновна, уезжаю… Завтра к восьми утра должен явиться с вещами на товарную станцию.
– Как, Фридрих?.. И Марта не знает?
– Я разыщу ее и объяснюсь… Я решился сделать предложение… И если она не откажется, вы вместе приедете ко мне в Москву.
– Фридрих, сынок! Как я ждала этих слов! – Минна Яновна бросилась к Фридриху и нежно поцеловала его. – Фридрих, дорогой, сейчас же, сейчас же идем к Марте! Меня пропустят, я вызову ее.
– Минуточку, Минна Яновна. – Фридрих достал бумажник и вынул из него тугой пакетик. – Я не хочу, чтоб Марта знала об этом… Возьмите, пожалуйста. Тут деньги на дорогу… Пятьсот рублей.
– Так много? Нет, нет…
– Я хорошо зарабатываю… Прошу вас! Вам пригодятся… ведь война!..
– Спасибо, сынок, спасибо! – Мать спрятала деньги и надела легкую накидку.
– Идемте!
Фридрих отер платком внезапно выступивший пот.
– Простите, Минна Яновна, я, может быть, поступил излишне самоуверенно. Эта спешка меня совершенно сбила с толку. Вдруг Марта удивится, откажется, прогонит?
– Нет, Фридрих, нет! Она любит вас, я знаю… Как она радуется, когда бежит на свидание… Идемте!..
Они быстро сбежали с лестницы и минут через пятнадцать были у госпиталя.
– Постойте тут, у подъезда. Я ее сейчас же пошлю.
Фридрих ждал, и в его мыслях уже рисовалась картина встречи: «Сейчас она выбежит в белом халате, в косыночке с красным крестом. Я начну лепетать что-то несвязное, а она прервет мою болтовню радостным возгласом, красивая, синеглазая, бросится мне на шею, поцелует и заплачет от счастья».
Послышались легкие женские шаги. «Это она», – подумал Фридрих и вбежал на площадку подъезда.
Но вместо Марты вышла мать.
– Фридрих, голубчик, она уехала на вокзал встречать раненых.
– Что же делать?
– Давайте возьмем извозчика и поскачем туда.
– Правда. Поехали!..
На вокзале сказали, что состав с ранеными подан на запасной путь. Пришлось обходить кругом. Но когда Фридрих с Минной Яновной добрались до запасного, Марты там не оказалось: она уехала с первыми фургонами.
– Ах, беда! Что же делать? Ведь мне еще нужно собраться и проститься с родными, – простонал Фридрих.
– Голубчик! – ласково сказала мать. – Поезжайте домой и устраивайте свои дела – завтра я привезу Марту к поезду…
– А вдруг, а вдруг ее не пустят?
– Нет, нет, не беспокойтесь. Я сейчас же еду в госпиталь и договорюсь с начальством. Поезжайте спокойно – завтра к восьми мы будем у поезда.
Три пассажирских вагона для начальства и несколько десятков теплушек для рабочих стояли на товарной станции. На платформе была сутолока: люди с чемоданами, с узлами, с детьми, толкая друг друга и крича, отыскивали свои вагоны.
Часам к девяти платформа опустела, и Фридрих, нервно ходивший вдоль зеленого вагона, увидел Андрея Стрешнева в сером костюме и в синей инженерской фуражке.
– Андрюша, наконец-то, я так волнуюсь. Ведь Марты с матерью до сих пор нет.
– У входа военный патруль, никого не пропускают.
– Как же так? А ну пойдем вместе. Может, это германские агенты устроили пробку, чтоб задержать отправку эшелона?
Они побежали к воротам, но оттуда, прорвав заграждение, уже хлынула гудящая толпа. Фридрих узнал Минну Яновну, несущую корзину с провизией, и поспешил навстречу.
– А Марта? Где же Марта?
– Как, разве она не пришла?
– Нет! – побледнел Фридрих.
– Мы вместе вышли из госпиталя, и она поехала прямо на вокзал, а я еще заезжала за корзинкой.
– Боже мой! Уж не случилось ли чего?
– Может, она прошла с другой стороны? – вмешался Стрешнев. – Идемте к поезду.
Около вагона, нервно взглядывая на часы, стоял седой старик в чесучовом пиджаке.
– Папа! – крикнул Фридрих и, подойдя, представил ему Минну Яновну.
– Очень, очень рад, а где же невеста?
– С ней что-то случилось, пана. Она выехала из госпиталя час назад…
– Сейчас такое время, что ничему удивляться нельзя… Может, еще успеет.
Паровоз оглушительно загудел.
– Господа! Господа! Отправляемся! – закричал кондуктор.
– Но где же Марта? Боже мой, – вздохнул Фридрих, поднимаясь на цыпочки и стараясь взглянуть через головы провожающих.
Раздался свисток главного кондуктора. Паровоз еще раз оглушительно свистнул и медленно пополз.
– Господа, скорее, скорее!
Фридрих обнял отца, поцеловал Минну Яновну, крепко пожал руку Стрешневу и на ходу вскочил в вагон.
В этот миг на горке между пакгаузами появилась девушка в белой косынке с цветами.
– Марта! Марта! – взвился над сутолокой радостный крик.
Девушка вздрогнула, увидела Фридриха и, простирая к нему руки, что-то закричала.
Но паровоз загудел, заглушив ее слова.
Фридрих лишь видел, как к ней поднялась мать, а затем, поддерживаемый Стрешневым, старик Цандер. Все четверо махали платками, пока поезд не скрылся за поворотом…
4
До Москвы ехали долго: стояли на полустанках, на разъездах, давая дорогу составам с войсками, эшелонам со снарядами, пушками, амуницией, хлебом, пропуская вперед санитарные поезда с красными крестами на вагонах. Путь был одноколейный, забитый до последней крайности.
Лишь на шестые сутки ночью вдали, на невысоких холмах, показалась усыпанная бисером огней Москва.
Разбуженный соседями Цандер быстро оделся, вышел в коридор к открытому окну. Там, дымя папиросами, уже стояли несколько человек.
– Вот она, матушка-Москва!
– Вот она, златоглавая!
Цандер глядел на проплывавшее мимо, похожее на Млечный Путь, созвездие желтых огней.
«Как-то встретит нас Первопрестольная! Где будем работать? Удастся ли снять хорошую квартиру, чтоб могла приехать Марта с матерью?.. Впрочем, приедет ли она – тоже вопрос… Ведь не обмолвились ни единым словом…»
Размышляя, Цандер не заметил, как поезд подошел к станции.
– Вставайте! Приехали! – закричал кондуктор, стуча железным ключом в двери. В коридор стали выскакивать заспанные, растрепанные люди.
– Где стоим?
– На месте! В тупик загнали…
Цандер вслед за другими вышел из вагона, спрыгнув на утоптанную дорожку. Справа стеной стоял черный дремучий лес, и конца ему не было видно.
– А где же Москва?
– До Москвы пятнадцать верст! А это Тушино – место нашего назначения.
Цандер между вагонами взглянул на другую сторону. В темноте мелькнули реденькие огоньки какого-то поселка.
– Что делать будем, господа? – спросил кто-то тоскливо.
– Велено до утра спать!
– «Вот тебе и Первопрестольная!» – вздохнул Цандер и, взобравшись на ступеньки вагона, побрел в свое купе…
Рижан разбудили паровозные гудки, грохот и тарахтенье телег, крики ямщиков, извозчиков, распорядителей и квартирных. Распорядители с красными повязками и квартирные посыльные с белыми стали выкрикивать по спискам приехавших рабочих и распределять их по подводам.
Господ инженеров усадили в извозчичьи коляски, а вещи уложили на ломовые дроги и по пыльной дороге поехали в Тушино – большое старинное село.
Цандеру отвели в новом пятистенке просторную светлую комнату с крашеными полами и городской мебелью. Хозяин – русобородый крепыш в жилетке поверх косоворотки, в добротных сапогах – сам встретил гостя, назвавшись Иваном Назарычем.
– Пожалуйста, барин, располагайтесь как дома. Ежели желаете столоваться с нами – милости просим. У нас хоть и попросту, зато будете сыты. А коли привыкли по-городскому – можно в трактире…
– Об этом после, Иван Назарыч. Сейчас я хотел бы разобрать вещи, обосноваться и написать письма.
– Это пожалуйста. Я сейчас распоряжусь. А если в Москву потребуется – никакого поезда не надо, у меня два рысака – за двадцать минут домчу. Мы с сыном – лихачи!
– Спасибо, Иван Назарыч, спасибо!
– Сейчас я скажу, чтобы несли вещи. А если чего потребуется по домашности, приказывайте жене и бабке – они завсегда на кухне…
Выехав из Риги, Фридрих не переставал думать о Марте. Досадовал на себя, что послушался матери и не разыскал ее накануне отъезда.
«Как теперь сложатся отношения? Захочет ли она приехать? Не подумает ли, что я пренебрег ею? Не оскорбится ли?..
Может, она и к поезду опоздала умышленно, не желая видеть меня, и показалась в последнюю минуту лишь для того, чтобы вывести из неловкости мать?.. О, женщины! Их так трудно понять!..»
Тем не менее Фридрих выходил на каждой большой станции и посылал Марте телеграммы, полные тоски, надежды, любви…
Прибыв в Тушино и обосновавшись у гостеприимного Ивана Назарыча, Фридрих тут же написал Марте теплое, взволнованное письмо: горячо говорил о своих чувствах и просил ее руки.
«В случае, если над Ригой нависнет опасность оккупации – выезжай ко мне вместе с мамой. Сегодня же я отправлю письмо своему другу Стрешневу, который будет эвакуироваться с заводом «Мотор», и попрошу его позаботиться о вас».
Написав оба письма, Фридрих отнес их на почту и одновременно отправил в Ригу телеграммы с новым адресом Марте, отцу и Стрешневу.
Прошло дней десять. Еще письма Фридриха застряли где-то в военной цензуре, а уж от Марты пришла первая весточка:
«Дорогой, любимый Фридрих! Получила телеграмму из Тушина. Рада, что у тебя все хорошо. А я целую неделю плакала и не находила себе места из-за того, что опоздала к поезду.
Я сердцем с тобой! Я в любую минуту готова бы выехать к тебе, но пока это невозможно. Я, как сестра милосердия, считаюсь мобилизованной и не имею права покинуть госпиталь…
Однако у нас в Риге стали упорно говорить, что последние поражения немцев на западе и австрийцев у нас предвещают скорое окончание войны. Может быть, не так уж долго ждать? Любимый, как бы я хотела быть с тобой! Не тоскуй, пиши мне чаще. Я буду ждать тебя, мой дорогой. Я буду тебе верна.
Целую и обнимаю.
5
На заводе сидели представители военного ведомства, а шинное производство налаживалось медленно.
Рабочие и инженеры трудились без всякого энтузиазма. В народе ходили слухи о предательстве среди высших генералов, о шпионах, засевших чуть ли не в Зимнем дворце, и о покровительстве им самой царицы…
Фридрих Цандер, с увлечением взявшийся за новое дело в прошлом году, теперь совершенно охладел к нему. Он изучил процесс вулканизации, узнал, как изготовляется различная резина и прорезиненные ткани, и больше это производство его не занимало. Он служил на заводе, честно выполняя свои обязанности, но мысли его были заняты другим…
Когда от Марты было наконец получено так много значившее для него письмо, он успокоился и опять вернулся к своей давнишней мечте – мечте о межпланетных перелетах.
Так как в условиях захолустного Тушина, где не оказалось даже приличной библиотеки, невозможно было заниматься научными исследованиями в области разработки реактивного двигателя или аэродинамики, он решил проводить самые простейшие опыты, которые могли пригодиться в будущем.
«Я не сомневаюсь, что межпланетный корабль будет построен, – говорил Фридрих себе, – я не сомневаюсь, что аэронавты полетят на Марс и другие планеты. Но чем они будут питаться в пути – этого никто не знает. Консервы едва ли сгодятся. Тут будет нужна легкая, калорийная пища. И прежде всего – свежие овощи. А где их взять, если корабль долгие месяцы будет летать в безвоздушном пространстве, за многие миллионы километров от Земли?..
А ведь в корабле будет много солнца! Оно будет светить сквозь иллюминаторы днем и ночью! Что, если б овощи выращивать прямо на межпланетном корабле? Нельзя ли создать легкую оранжерею без грядок, без земли с самым минимальным орошением? Может быть, найдутся неприхотливые сорта овощей и плодов?..
Конечно, этим делом следовало бы заняться агроному, но ведь никому же не придет в голову такая мысль. А если сказать зачем – будут смеяться, еще объявят сумасшедшим. Нет, я сам изучу имеющуюся литературу и попробую создать «невесомую» оранжерею.
Загоревшись новой мыслью, Цандер съездил в Москву, запасся книгами, глиняными горшочками, семенами и заказал на заводе полки, которые можно было разместить на окнах…
6
Осень пришла неприветливая, дождливая, с холодными сердитыми ветрами.
В одно из воскресений, когда Цандер, по обыкновению, сидел за книгами, под окном в липкой грязи зачавкали копыта, послышался храп лошадей и глуховатый голос извозчика:
– Приехали, барин. Это и есть дом Ивана Назарыча – его каждый знает.
Цандер было хотел встать, взглянуть в окно, но махнул рукой: «Ко мне некому»… Гость затопал на крыльце, отряхивая ошметки грязи, и вошел в переднюю.
– Здесь, здесь проживают… раздевайтеся, вот ихняя комната, – пропела хозяйка.
Цандер вскочил, распахпул дверь и попятился, впуская нежданного гостя.
– Даже не верится, что это ты, Андрюша! Ишь какую бороду отпустил.
– Сейчас мода такая, – улыбнулся Стрешнев, обнимая друга, – да и солиднее с бородой. Только эвакуировался и – женюсь, и приехал звать тебя на свадьбу.
– Женишься? На ком же?
– На дочке московского архитектора Сушкова – Юленьке. Приедешь?
– Как же иначе? Но все так неожиданно…
– Мы познакомились с Юленькой еще в тринадцатом году в Калуге. Там ее отец что-то строил, и вся семья на лето приехала к нему.
– Ну что же мы стоим? Присаживайся, Андрюша, – сказал Фридрих, подавая ему стул и садясь рядом. – Рассказывай, когда вы приехали и где обосновались?
– Прикатили в сентябре, – потирая покрасневшие от холода руки, продолжал Стрешнев, – обосновались в Москве. Однако сегодня до костей пробирает…
– Сейчас чайком согреемся. А может, водочки выпьешь?
– Не откажусь! Стужа лютая и ветрище!..
Цандер на минутку вышел и тут же вернулся. Стрешнев в это время оглядел комнату.
– А ты устроился прилично. Светло, тепло, уютно. Можно выписывать Марту.
– Ее же не отпускают из госпиталя.
– Знаю. Я заходил к ним, звал с собой… Если эвакуируют госпиталь, тогда и она приедет.
– Кажется, сейчас на фронтах затишье?
– Да, вроде бы так… Похоже, война зашла в тупик…
– А вы самолеты строите?
– Хотели нас объединить с заводом «Дукс», но эти разговоры заглохли. Пока корпим над моторами старых марок… А ты, вижу, цветник развел? – кивнул он на горшочки с зеленью на окнах и полках.
– Нет, не совсем… Пытаюсь создать «невесомую» оранжерею для будущих аэронавтов.
– Неужели? – Стрешнев встал, подошел к одному из окон.
– Горох! А это что за волосатое чудо? – указал он на шарообразный плод.
– Это разновидность цветной капусты – очень калорийная овощь.
Стрешнев присмотрелся к черной массе в горшочке и даже потрогал ее пальцем.
– Что это за земля в горшочках?
– Не земля, а древесный уголь.
– Вот уж не предполагал… Как же на угле растут плоды?
– Делаю увлажнение, подкормку различными солями.
Стрешнев пощупал стручки гороха, ткнул пальцем в капусту.
– Поздравляю, Фридрих. Находчиво! Ведь такая оранжерея не только даст аэронавтам свежие плоды и овощи, но и избавит их от углекислоты. Браво! Молодчина ты, Фридрих. А главное – упорно добиваешься своего. А я немного отвлекся. Погряз в насущных делах… Ну-ка рассказывай, что ты еще сделал в последнее время?
– Больше ничего. Правда, подружился с рабочими, и они мне обещают сделать небольшой тигель и форсунную печку. Хочу научиться плавить легкие металлы и в расплавленном виде сжигать их как топливо.
– Значит, ты не оставил свою мысль об использовании крыльев ракеты, как дополнительного топлива?
– Да, эта мысль меня не оставляет. Но для утверждения ее нужны доказательства.
– Я рад, Фридрих, что ты упорно работаешь, думаешь над своей идеей.
– Иначе ничего не достигнешь… А чем занят Циолковский? Ты был у него в Калуге?
– Был. Он по-прежнему увлечен дирижаблями. Ездил в позапрошлом году в Петербург, возил свои модели, но, кажется, опять не встретил поддержки.
– Подожди, подожди, Андрюша, – поднялся Цандер. – Я, разбирая корзину с книгами, нашел старый журнал «Природа и люди», там пишут о его дирижаблях… Да вот этот журнал. Сейчас… Тут даже снимок с моделей помещен…
Цандер стал листать.
– Вот, нашел… Тут вначале о Ползунове… А вот и о нем. Слушай: «… Вероятно, лет через сто вспомнят и другого нашего соотечественника, живущего в данный момент между нами и тщетно старающегося заинтересовать современников своей идеей дирижабля с жесткой оболочкой из волнистого железа».
– Раньше он предлагал другие металлы, – поправил Стрешнев, – медь или алюминий.
– Не в этом суть, Андрюша. Речь идет об отношении к изобретателю. Послушай, что пишется дальше:
«… Немцы собрали для Цеппелина миллионы, а мы не можем дать г. Циолковскому каких-нибудь двухсот тысяч. Между тем аэронавты последнего много практичнее цеппелиновских дирижаблей».
– А, что ты скажешь? Это же крик души! Это касается каждого из нас.
– Да, Фридрих, ты прав. Россия расшаркивается перед Западом, а своих талантов не видит… Может быть, ее война научит чему-нибудь?
– Я уверен, что война скажется на развитии техники, особенно военной. Но изменится ли отношение к изобретателям – не знаю. Думаю, что нам, осененным мирными идеями, нужно приготовиться к жесточайшей борьбе.
– А может быть, война внесет коррективы в государственное устройство? – шепотом спросил Стрешнев. – У нас на заводе открыто говорят о распутинщине, о разложении самодержавия.
– Мы можем об этом лишь гадать. Поживем – увидим. Главное, чтоб кончилась война. А второе – чтоб мы не охладели к нашим идеям.
– Ты прав, Фридрих, надо жить, гореть идеями!
– Да, гореть! И тогда мы обязательно, обязательно полетим на Марс!
1
С первых дней войны Рига была наводнена солдатами, офицерами, генералами. Через нее к Восточной Пруссии тянулись составы с войсками, снаряжением, боеприпасами, продовольствием.
Город принял суровый прифронтовой вид. На главных дорогах стояли заставы, по улицам днем и ночью ходили военные патрули. Многие училища и школы закрывались, и в них спешно оборудовались госпитали. Заводы переходили на выпуск военной продукции.
Внезапное объявление войны опустошило дом Цандеров. Два брата Фридриха ушли на фронт, отца, несмотря на старые годы, призвали в госпиталь, а Фридрих поступил на завод резиновых изделий русско-французской фирмы «Проводник».
Это место предложили Фридриху, когда он еще сдавал государственные экзамены. Фридрих решил, что изучение резинового производства может пригодиться в будущем, когда ему придется создавать межпланетные корабли. Возможно, резина явится незаменимым материалом для защиты человека в безвоздушном пространстве. Вероятно, из нее будет изготовляться газонепроницаемая одежда…
Завод только начинал осваивать производство камер и шин для автомобилей.
Жить приходилось в тревоге и страхе за завтрашний день – война грохотала рядом.
Вначале армия Самсонова теснила неприятеля в Восточной Пруссии. Немцы вынуждены были срочно перебросить крупные силы с Западного фронта, из-за чего и проиграли французам битву на Марне. Но успехи Самсонова не были поддержаны соседней армией Ренненкампфа, который трусливо отвел свои войска. Самсонов потерпел поражение и застрелился. В Риге многие говорили об измене и предательстве Ренненкампфа. Но некоторые пытались его оправдать. В городе и в пригородных мызах жили десятки тысяч немцев – среди них было немало германских шпионов…
В начале 1915 года русские войска предприняли новое наступление в Восточной Пруссии, но и оно кончилось неудачей… Жизнь в Риге стала еще более тревожной. Боялись налета немецких цеппелинов, страшились вторжения в Рижский залив вражеского флота, опасались обходного маневра германских армий.
Панические слухи, распускаемые немецкими агентами, усугублялись рассказами пленных, переполнивших рижские госпитали. Раненые шепотом сообщали о смертоносных снарядах – «чемоданах», которые выпускались немецкими тяжелыми мортирами. «Коль ахнет такой чемодан – роты как не бывало!..»
Работа на заводе в душных, грязных цехах, в спертом отравленном воздухе первое время утомляла Фридриха. Он возвращался домой разбитый, с сильной головной болью и, поужинав, сразу же ложился спать. У него не было сил заниматься своими расчетами, размышлять над проблемой межпланетных полетов. Да и не до того было: каждую ночь ложились спать в тревоге, как бы завтра не оказаться в оккупации…
Но люди обладают удивительной способностью привыкать к трудностям, лишениям, невзгодам; приспосабливаться к тяжелым условиям труда, к неудобствам, даже к страху.
За полгода войны у Фридриха выработался новый, более четкий и организованный ритм жизни. Страх и тревога отошли на второй план, явилось желание новой дополнительной деятельности. Особенно влекли его книги. Книги по астрономии, механике, аэродинамике, авиации. А так как у него теперь стали водиться деньги, он иногда после службы заходил в книжные магазины и копался в «развалах».
В апреле, когда зазеленели бульвары и установились безветренные теплые дни, Фридрих, томясь от одиночества, в свободные вечера бродил по букинистическим лавкам.
Как-то рассматривая на прилавке кипу старых журналов, он услышал за спиной звонкий девичий голос:
– Не найдется ли у вас интересной книжки для раненых?
Голос показался ему очень знакомым. Фридрих повернулся и увидел тоненькую красивую девушку в тщательно повязанной белой косынке с красным крестом. Темные волосы и большие синие глаза под тонкими бровями показались ему знакомыми.
– Сейчас, сейчас, барышня, что-нибудь подберем, – учтиво сказал продавец и пригласил девушку в другой конец прилавка.
«Где-то я видел ее, – подумал Фридрих, – удивительно красивые глаза…»
Он взглянул на девушку, и его вдруг охватило трепетное волнение.
«Подойти или не подойти?» – спрашивал он себя и тут же отвечал: «Подойти, подойти, немедленно, может, это – она!» Приняв такое решение, Фридрих, однако, не двигался с места.
– Вот эту книжку я вам очень советую, барышня, – веселые рассказы Чехова. Раненые скажут спасибо… Прикажите завернуть?
– Благодарю вас! Я положу в сумочку.
Девушка заплатила деньги и, взглянув на потупившегося Цандера, вышла.
Фридрих выскочил вслед за девушкой. Выскочил и почти столкнулся с пей: девушка стояла на тротуаре и смотрела на него большими синими глазами.
– Простите, но мне кажется, мы где-то встречались? – пролепетал смущенно Фридрих и покраснел от избитой, пошлой фразы.
Но девушка приветливо улыбнулась и доверчиво шагнула навстречу:
– Здравствуйте, господин Цандер! Разве вы не узнаете меня?
– Ваше лицо мне знакомо, но вспомнить не могу.
– Я Марта, сестра Яниса.
– Марта! – радостно воскликнул Цандер. – Марта! Как хорошо… Эти глаза… Их нельзя забыть. – Фридрих закашлялся. Опять не то сказал… Бог знает, что она подумает… Еще рассердится и уйдет.
Но Марта по-прежнему улыбалась:
– Вы, должно быть, кончили институт и сейчас работаете?
– Да, служу на заводе. А вы? А Янис?
– Я работаю в госпитале сестрой милосердия. Это близко… Вы не спешите?
– Нет, нет, я провожу вас.
– Спасибо! А я вас сразу узнала. Вы почти не изменились…
Они шли рядом, и Фридрих видел, как на хорошенькую сестру милосердия посматривали многие мужчины.
– Янис еще тогда просил меня разыскать вас и поблагодарить за то, что вы его спасли.
– Ну что вы, Марта. Где же сейчас Янис?
– Янис на фронте, где-то под Перемышлем. Я очень боюсь за него.
– Будем надеяться, что ему повезет… А вы, Марта? Как вы попали в госпиталь?
– В прошлом году кончила гимназию и поступила на курсы сестер милосердия. Надо было работать… ведь мы теперь с мамой одни – Пауль тоже воюет.
– А где же господин Кудзинь?
– Разве вы не знаете? Ведь папу опять арестовали. Сейчас он где-то в Сибири…
– Я очень жалею. Он мне так понравился.
– Папу все любили… Ну вот и мой госпиталь…
– Как, уже?.. Так быстро.
– Да, мне пора на дежурство.
– Мы же совсем не поговорили… – растерянно сказал Фридрих. – А мне так надо, так надо с вами поговорить.
– Заходите к нам! И я и мама будем очень рады.
– Правда? А когда же?
– В субботу вечером я буду дома. Мы живем там же. Помните?
– Конечно. Большое спасибо.
Фридрих пожал тонкую, нежную руку и не пошел, а полетел к себе в Задвинье.
2
Фридриху шел двадцать восьмой год, но до сих пор он никого не любил. Не любил, если не считать тайных и невинных юношеских увлечений. Чувства и страсти сдерживались в нем, подавлялись, отодвигались в глубь души, вытесняемые неодолимым влечением к исследованию таинственных миров.
И сейчас чувства эти нахлынули, как вешнее половодье, и закружили Фридриха в необоримом потоке.
С трудом высиживая на заводе положенное время, он рвался к синеглазой волшебнице, часами бродил около госпиталя, чтобы ночью проводить ее домой.
Марте только исполнилось восемнадцать, и эта разница в годах пугала Фридриха. Он боялся отпугнуть ее своими мыслями, и потому ни слова не говорил об увлечении далекими мирами. Больше расспрашивал о Янисе, об отце, о ее работе в госпитале…
Как-то поздним вечером, гуляя по набережной, они остановились у чугунной решетки. Было тихо. Могучая река бесшумно катила свои воды. В темном небе голубоватыми искрами горели и падали звезды. Казалось, не было ни войны, ни страданий, ни ужасов…
– Фридрих, посмотрите, вон там над замком совершенно красная звезда.
– Это Марс! – мечтательно сказал Фридрих. – Одна из самых загадочных планет.
– Марс – это жестокий бог войны!
– То мифология, Марта. Древние италийцы называли Марсом бога войны… Этот Марс – самая манящая, самая влекущая планета… На ней, если смотреть в телескоп, видны каналы…
– Может быть, там живут такие же люди, как и мы?
– Не знаю… Но верю, что в недалеком будущем жители Земли полетят на Марс. Я сам много лет думаю над постройкой межпланетного корабля.
– Правда? Это так интересно, Фридрих… Неужели найдутся люди, которые отважатся полететь на Марс?
– Я сам готов был на это еще недавно…
– Как? А сейчас?
– Не знаю… Сейчас, когда я узнал вас, пожалуй бы предпочел остаться на земле, – улыбнулся Фридрих.
Марта потупилась. Помолчала.
– Янис рассказывал, что вы собирались строить какую-то ракету?
– Да. Ракета и будет межпланетным кораблем… Я делал расчеты…
– Расскажите, Фридрих.
– Что вы, Марта. Это совсем не интересно!
– Мне всегда хотелось знать, живут ли люди на других планетах? Я даже думала, что есть другая земля и там живет точь-в-точь такая же Марта.
– Нет, второй Марты не может быть. Вы единственная! – воскликнул Фридрих, осмелев, и взял ее руки в свои.
– Вы шутите, Фридрих… А правда, вы уверены, что можно построить межпланетный корабль?
– Уверен. И буду всю жизнь трудиться над его построением.
– Это хорошо, Фридрих. Я еще тогда, маленькая, вас запомнила. Вы не такой, как все. Не такой.
– Какой же я? – с улыбкой спросил Фридрих.
– Не знаю… не умею объяснить… но вижу, вы какой-то другой… И знаете, я верю почему-то, что вы сможете построить этот звездный корабль.
На глазах Фридриха заблестели слезы.
– Марта! Неужели вы правда верите?
– Да, да! Я верю, Фридрих. Вы так много знаете, что нельзя не поверить… Нельзя!..
3
В начале июля по Риге поползли зловещие слухи: «Немцы прорвали фронт». Словно бы в подтверждение им, из Задвинья хлынул поток беженцев, растянувшийся через весь город…
На заводе «Проводник» шла спешная эвакуация шинного производства. Станки и машины на стальных валках рабочие выкатывали из цехов и втаскивали на железнодорожные платформы. Запасы американской резины и колониального каучука грузили в большие пульмановские вагоны.
Цандер следил за демонтированием оборудования и уходил с завода лишь ночью, когда его подменял техник.
Отправка первого эшелона, с которым должен был уехать Цандер, была намечена на 15 июля. Однако погрузка затягивалась и Цандер только 14-го, в три часа, был отпущен домой, чтоб собрать вещи и попрощаться с родными.
Выйдя с завода, он нашел извозчика и, заехав лишь на минутку домой, погнал к Кудзиням. Марта последний раз не пришла на свидание, и он боялся, не случилось ли с ней беды.
Ему открыла дверь Минна Яновна, мать Марты, еще не старая, миловидная женщина, с седой прядью в темных густых волосах.
– Фридрих, что с вами? Вы такой усталый, измученный…
– Три дня не выходил с завода – готовились к эвакуации.
– Значит, слухи подтверждаются, немцы прорвали фронт?
– Говорят, что немцев остановили, однако заводы вывозят… А что у вас, Минна Яновна? Есть ли вести от Яниса и Пауля?
– Пауль в военном училище, и от Яниса было письмо – пока жив, здоров.
– Я очень рад! А Марта? Что с ней? Она в прошлый раз не пришла на свидание.
– Не волнуйтесь, Фридрих, у них тоже горячка – отправляют раненых в глубь России. Сестры дежурят сутками…
– А госпиталь не будут эвакуировать?
– Об этом не говорят…
– А я, Минна Яновна, уезжаю… Завтра к восьми утра должен явиться с вещами на товарную станцию.
– Как, Фридрих?.. И Марта не знает?
– Я разыщу ее и объяснюсь… Я решился сделать предложение… И если она не откажется, вы вместе приедете ко мне в Москву.
– Фридрих, сынок! Как я ждала этих слов! – Минна Яновна бросилась к Фридриху и нежно поцеловала его. – Фридрих, дорогой, сейчас же, сейчас же идем к Марте! Меня пропустят, я вызову ее.
– Минуточку, Минна Яновна. – Фридрих достал бумажник и вынул из него тугой пакетик. – Я не хочу, чтоб Марта знала об этом… Возьмите, пожалуйста. Тут деньги на дорогу… Пятьсот рублей.
– Так много? Нет, нет…
– Я хорошо зарабатываю… Прошу вас! Вам пригодятся… ведь война!..
– Спасибо, сынок, спасибо! – Мать спрятала деньги и надела легкую накидку.
– Идемте!
Фридрих отер платком внезапно выступивший пот.
– Простите, Минна Яновна, я, может быть, поступил излишне самоуверенно. Эта спешка меня совершенно сбила с толку. Вдруг Марта удивится, откажется, прогонит?
– Нет, Фридрих, нет! Она любит вас, я знаю… Как она радуется, когда бежит на свидание… Идемте!..
Они быстро сбежали с лестницы и минут через пятнадцать были у госпиталя.
– Постойте тут, у подъезда. Я ее сейчас же пошлю.
Фридрих ждал, и в его мыслях уже рисовалась картина встречи: «Сейчас она выбежит в белом халате, в косыночке с красным крестом. Я начну лепетать что-то несвязное, а она прервет мою болтовню радостным возгласом, красивая, синеглазая, бросится мне на шею, поцелует и заплачет от счастья».
Послышались легкие женские шаги. «Это она», – подумал Фридрих и вбежал на площадку подъезда.
Но вместо Марты вышла мать.
– Фридрих, голубчик, она уехала на вокзал встречать раненых.
– Что же делать?
– Давайте возьмем извозчика и поскачем туда.
– Правда. Поехали!..
На вокзале сказали, что состав с ранеными подан на запасной путь. Пришлось обходить кругом. Но когда Фридрих с Минной Яновной добрались до запасного, Марты там не оказалось: она уехала с первыми фургонами.
– Ах, беда! Что же делать? Ведь мне еще нужно собраться и проститься с родными, – простонал Фридрих.
– Голубчик! – ласково сказала мать. – Поезжайте домой и устраивайте свои дела – завтра я привезу Марту к поезду…
– А вдруг, а вдруг ее не пустят?
– Нет, нет, не беспокойтесь. Я сейчас же еду в госпиталь и договорюсь с начальством. Поезжайте спокойно – завтра к восьми мы будем у поезда.
Три пассажирских вагона для начальства и несколько десятков теплушек для рабочих стояли на товарной станции. На платформе была сутолока: люди с чемоданами, с узлами, с детьми, толкая друг друга и крича, отыскивали свои вагоны.
Часам к девяти платформа опустела, и Фридрих, нервно ходивший вдоль зеленого вагона, увидел Андрея Стрешнева в сером костюме и в синей инженерской фуражке.
– Андрюша, наконец-то, я так волнуюсь. Ведь Марты с матерью до сих пор нет.
– У входа военный патруль, никого не пропускают.
– Как же так? А ну пойдем вместе. Может, это германские агенты устроили пробку, чтоб задержать отправку эшелона?
Они побежали к воротам, но оттуда, прорвав заграждение, уже хлынула гудящая толпа. Фридрих узнал Минну Яновну, несущую корзину с провизией, и поспешил навстречу.
– А Марта? Где же Марта?
– Как, разве она не пришла?
– Нет! – побледнел Фридрих.
– Мы вместе вышли из госпиталя, и она поехала прямо на вокзал, а я еще заезжала за корзинкой.
– Боже мой! Уж не случилось ли чего?
– Может, она прошла с другой стороны? – вмешался Стрешнев. – Идемте к поезду.
Около вагона, нервно взглядывая на часы, стоял седой старик в чесучовом пиджаке.
– Папа! – крикнул Фридрих и, подойдя, представил ему Минну Яновну.
– Очень, очень рад, а где же невеста?
– С ней что-то случилось, пана. Она выехала из госпиталя час назад…
– Сейчас такое время, что ничему удивляться нельзя… Может, еще успеет.
Паровоз оглушительно загудел.
– Господа! Господа! Отправляемся! – закричал кондуктор.
– Но где же Марта? Боже мой, – вздохнул Фридрих, поднимаясь на цыпочки и стараясь взглянуть через головы провожающих.
Раздался свисток главного кондуктора. Паровоз еще раз оглушительно свистнул и медленно пополз.
– Господа, скорее, скорее!
Фридрих обнял отца, поцеловал Минну Яновну, крепко пожал руку Стрешневу и на ходу вскочил в вагон.
В этот миг на горке между пакгаузами появилась девушка в белой косынке с цветами.
– Марта! Марта! – взвился над сутолокой радостный крик.
Девушка вздрогнула, увидела Фридриха и, простирая к нему руки, что-то закричала.
Но паровоз загудел, заглушив ее слова.
Фридрих лишь видел, как к ней поднялась мать, а затем, поддерживаемый Стрешневым, старик Цандер. Все четверо махали платками, пока поезд не скрылся за поворотом…
4
До Москвы ехали долго: стояли на полустанках, на разъездах, давая дорогу составам с войсками, эшелонам со снарядами, пушками, амуницией, хлебом, пропуская вперед санитарные поезда с красными крестами на вагонах. Путь был одноколейный, забитый до последней крайности.
Лишь на шестые сутки ночью вдали, на невысоких холмах, показалась усыпанная бисером огней Москва.
Разбуженный соседями Цандер быстро оделся, вышел в коридор к открытому окну. Там, дымя папиросами, уже стояли несколько человек.
– Вот она, матушка-Москва!
– Вот она, златоглавая!
Цандер глядел на проплывавшее мимо, похожее на Млечный Путь, созвездие желтых огней.
«Как-то встретит нас Первопрестольная! Где будем работать? Удастся ли снять хорошую квартиру, чтоб могла приехать Марта с матерью?.. Впрочем, приедет ли она – тоже вопрос… Ведь не обмолвились ни единым словом…»
Размышляя, Цандер не заметил, как поезд подошел к станции.
– Вставайте! Приехали! – закричал кондуктор, стуча железным ключом в двери. В коридор стали выскакивать заспанные, растрепанные люди.
– Где стоим?
– На месте! В тупик загнали…
Цандер вслед за другими вышел из вагона, спрыгнув на утоптанную дорожку. Справа стеной стоял черный дремучий лес, и конца ему не было видно.
– А где же Москва?
– До Москвы пятнадцать верст! А это Тушино – место нашего назначения.
Цандер между вагонами взглянул на другую сторону. В темноте мелькнули реденькие огоньки какого-то поселка.
– Что делать будем, господа? – спросил кто-то тоскливо.
– Велено до утра спать!
– «Вот тебе и Первопрестольная!» – вздохнул Цандер и, взобравшись на ступеньки вагона, побрел в свое купе…
Рижан разбудили паровозные гудки, грохот и тарахтенье телег, крики ямщиков, извозчиков, распорядителей и квартирных. Распорядители с красными повязками и квартирные посыльные с белыми стали выкрикивать по спискам приехавших рабочих и распределять их по подводам.
Господ инженеров усадили в извозчичьи коляски, а вещи уложили на ломовые дроги и по пыльной дороге поехали в Тушино – большое старинное село.
Цандеру отвели в новом пятистенке просторную светлую комнату с крашеными полами и городской мебелью. Хозяин – русобородый крепыш в жилетке поверх косоворотки, в добротных сапогах – сам встретил гостя, назвавшись Иваном Назарычем.
– Пожалуйста, барин, располагайтесь как дома. Ежели желаете столоваться с нами – милости просим. У нас хоть и попросту, зато будете сыты. А коли привыкли по-городскому – можно в трактире…
– Об этом после, Иван Назарыч. Сейчас я хотел бы разобрать вещи, обосноваться и написать письма.
– Это пожалуйста. Я сейчас распоряжусь. А если в Москву потребуется – никакого поезда не надо, у меня два рысака – за двадцать минут домчу. Мы с сыном – лихачи!
– Спасибо, Иван Назарыч, спасибо!
– Сейчас я скажу, чтобы несли вещи. А если чего потребуется по домашности, приказывайте жене и бабке – они завсегда на кухне…
Выехав из Риги, Фридрих не переставал думать о Марте. Досадовал на себя, что послушался матери и не разыскал ее накануне отъезда.
«Как теперь сложатся отношения? Захочет ли она приехать? Не подумает ли, что я пренебрег ею? Не оскорбится ли?..
Может, она и к поезду опоздала умышленно, не желая видеть меня, и показалась в последнюю минуту лишь для того, чтобы вывести из неловкости мать?.. О, женщины! Их так трудно понять!..»
Тем не менее Фридрих выходил на каждой большой станции и посылал Марте телеграммы, полные тоски, надежды, любви…
Прибыв в Тушино и обосновавшись у гостеприимного Ивана Назарыча, Фридрих тут же написал Марте теплое, взволнованное письмо: горячо говорил о своих чувствах и просил ее руки.
«В случае, если над Ригой нависнет опасность оккупации – выезжай ко мне вместе с мамой. Сегодня же я отправлю письмо своему другу Стрешневу, который будет эвакуироваться с заводом «Мотор», и попрошу его позаботиться о вас».
Написав оба письма, Фридрих отнес их на почту и одновременно отправил в Ригу телеграммы с новым адресом Марте, отцу и Стрешневу.
Прошло дней десять. Еще письма Фридриха застряли где-то в военной цензуре, а уж от Марты пришла первая весточка:
«Дорогой, любимый Фридрих! Получила телеграмму из Тушина. Рада, что у тебя все хорошо. А я целую неделю плакала и не находила себе места из-за того, что опоздала к поезду.
Я сердцем с тобой! Я в любую минуту готова бы выехать к тебе, но пока это невозможно. Я, как сестра милосердия, считаюсь мобилизованной и не имею права покинуть госпиталь…
Однако у нас в Риге стали упорно говорить, что последние поражения немцев на западе и австрийцев у нас предвещают скорое окончание войны. Может быть, не так уж долго ждать? Любимый, как бы я хотела быть с тобой! Не тоскуй, пиши мне чаще. Я буду ждать тебя, мой дорогой. Я буду тебе верна.
Целую и обнимаю.
5
На заводе сидели представители военного ведомства, а шинное производство налаживалось медленно.
Рабочие и инженеры трудились без всякого энтузиазма. В народе ходили слухи о предательстве среди высших генералов, о шпионах, засевших чуть ли не в Зимнем дворце, и о покровительстве им самой царицы…
Фридрих Цандер, с увлечением взявшийся за новое дело в прошлом году, теперь совершенно охладел к нему. Он изучил процесс вулканизации, узнал, как изготовляется различная резина и прорезиненные ткани, и больше это производство его не занимало. Он служил на заводе, честно выполняя свои обязанности, но мысли его были заняты другим…
Когда от Марты было наконец получено так много значившее для него письмо, он успокоился и опять вернулся к своей давнишней мечте – мечте о межпланетных перелетах.
Так как в условиях захолустного Тушина, где не оказалось даже приличной библиотеки, невозможно было заниматься научными исследованиями в области разработки реактивного двигателя или аэродинамики, он решил проводить самые простейшие опыты, которые могли пригодиться в будущем.
«Я не сомневаюсь, что межпланетный корабль будет построен, – говорил Фридрих себе, – я не сомневаюсь, что аэронавты полетят на Марс и другие планеты. Но чем они будут питаться в пути – этого никто не знает. Консервы едва ли сгодятся. Тут будет нужна легкая, калорийная пища. И прежде всего – свежие овощи. А где их взять, если корабль долгие месяцы будет летать в безвоздушном пространстве, за многие миллионы километров от Земли?..
А ведь в корабле будет много солнца! Оно будет светить сквозь иллюминаторы днем и ночью! Что, если б овощи выращивать прямо на межпланетном корабле? Нельзя ли создать легкую оранжерею без грядок, без земли с самым минимальным орошением? Может быть, найдутся неприхотливые сорта овощей и плодов?..
Конечно, этим делом следовало бы заняться агроному, но ведь никому же не придет в голову такая мысль. А если сказать зачем – будут смеяться, еще объявят сумасшедшим. Нет, я сам изучу имеющуюся литературу и попробую создать «невесомую» оранжерею.
Загоревшись новой мыслью, Цандер съездил в Москву, запасся книгами, глиняными горшочками, семенами и заказал на заводе полки, которые можно было разместить на окнах…
6
Осень пришла неприветливая, дождливая, с холодными сердитыми ветрами.
В одно из воскресений, когда Цандер, по обыкновению, сидел за книгами, под окном в липкой грязи зачавкали копыта, послышался храп лошадей и глуховатый голос извозчика:
– Приехали, барин. Это и есть дом Ивана Назарыча – его каждый знает.
Цандер было хотел встать, взглянуть в окно, но махнул рукой: «Ко мне некому»… Гость затопал на крыльце, отряхивая ошметки грязи, и вошел в переднюю.
– Здесь, здесь проживают… раздевайтеся, вот ихняя комната, – пропела хозяйка.
Цандер вскочил, распахпул дверь и попятился, впуская нежданного гостя.
– Даже не верится, что это ты, Андрюша! Ишь какую бороду отпустил.
– Сейчас мода такая, – улыбнулся Стрешнев, обнимая друга, – да и солиднее с бородой. Только эвакуировался и – женюсь, и приехал звать тебя на свадьбу.
– Женишься? На ком же?
– На дочке московского архитектора Сушкова – Юленьке. Приедешь?
– Как же иначе? Но все так неожиданно…
– Мы познакомились с Юленькой еще в тринадцатом году в Калуге. Там ее отец что-то строил, и вся семья на лето приехала к нему.
– Ну что же мы стоим? Присаживайся, Андрюша, – сказал Фридрих, подавая ему стул и садясь рядом. – Рассказывай, когда вы приехали и где обосновались?
– Прикатили в сентябре, – потирая покрасневшие от холода руки, продолжал Стрешнев, – обосновались в Москве. Однако сегодня до костей пробирает…
– Сейчас чайком согреемся. А может, водочки выпьешь?
– Не откажусь! Стужа лютая и ветрище!..
Цандер на минутку вышел и тут же вернулся. Стрешнев в это время оглядел комнату.
– А ты устроился прилично. Светло, тепло, уютно. Можно выписывать Марту.
– Ее же не отпускают из госпиталя.
– Знаю. Я заходил к ним, звал с собой… Если эвакуируют госпиталь, тогда и она приедет.
– Кажется, сейчас на фронтах затишье?
– Да, вроде бы так… Похоже, война зашла в тупик…
– А вы самолеты строите?
– Хотели нас объединить с заводом «Дукс», но эти разговоры заглохли. Пока корпим над моторами старых марок… А ты, вижу, цветник развел? – кивнул он на горшочки с зеленью на окнах и полках.
– Нет, не совсем… Пытаюсь создать «невесомую» оранжерею для будущих аэронавтов.
– Неужели? – Стрешнев встал, подошел к одному из окон.
– Горох! А это что за волосатое чудо? – указал он на шарообразный плод.
– Это разновидность цветной капусты – очень калорийная овощь.
Стрешнев присмотрелся к черной массе в горшочке и даже потрогал ее пальцем.
– Что это за земля в горшочках?
– Не земля, а древесный уголь.
– Вот уж не предполагал… Как же на угле растут плоды?
– Делаю увлажнение, подкормку различными солями.
Стрешнев пощупал стручки гороха, ткнул пальцем в капусту.
– Поздравляю, Фридрих. Находчиво! Ведь такая оранжерея не только даст аэронавтам свежие плоды и овощи, но и избавит их от углекислоты. Браво! Молодчина ты, Фридрих. А главное – упорно добиваешься своего. А я немного отвлекся. Погряз в насущных делах… Ну-ка рассказывай, что ты еще сделал в последнее время?
– Больше ничего. Правда, подружился с рабочими, и они мне обещают сделать небольшой тигель и форсунную печку. Хочу научиться плавить легкие металлы и в расплавленном виде сжигать их как топливо.
– Значит, ты не оставил свою мысль об использовании крыльев ракеты, как дополнительного топлива?
– Да, эта мысль меня не оставляет. Но для утверждения ее нужны доказательства.
– Я рад, Фридрих, что ты упорно работаешь, думаешь над своей идеей.
– Иначе ничего не достигнешь… А чем занят Циолковский? Ты был у него в Калуге?
– Был. Он по-прежнему увлечен дирижаблями. Ездил в позапрошлом году в Петербург, возил свои модели, но, кажется, опять не встретил поддержки.
– Подожди, подожди, Андрюша, – поднялся Цандер. – Я, разбирая корзину с книгами, нашел старый журнал «Природа и люди», там пишут о его дирижаблях… Да вот этот журнал. Сейчас… Тут даже снимок с моделей помещен…
Цандер стал листать.
– Вот, нашел… Тут вначале о Ползунове… А вот и о нем. Слушай: «… Вероятно, лет через сто вспомнят и другого нашего соотечественника, живущего в данный момент между нами и тщетно старающегося заинтересовать современников своей идеей дирижабля с жесткой оболочкой из волнистого железа».
– Раньше он предлагал другие металлы, – поправил Стрешнев, – медь или алюминий.
– Не в этом суть, Андрюша. Речь идет об отношении к изобретателю. Послушай, что пишется дальше:
«… Немцы собрали для Цеппелина миллионы, а мы не можем дать г. Циолковскому каких-нибудь двухсот тысяч. Между тем аэронавты последнего много практичнее цеппелиновских дирижаблей».
– А, что ты скажешь? Это же крик души! Это касается каждого из нас.
– Да, Фридрих, ты прав. Россия расшаркивается перед Западом, а своих талантов не видит… Может быть, ее война научит чему-нибудь?
– Я уверен, что война скажется на развитии техники, особенно военной. Но изменится ли отношение к изобретателям – не знаю. Думаю, что нам, осененным мирными идеями, нужно приготовиться к жесточайшей борьбе.
– А может быть, война внесет коррективы в государственное устройство? – шепотом спросил Стрешнев. – У нас на заводе открыто говорят о распутинщине, о разложении самодержавия.
– Мы можем об этом лишь гадать. Поживем – увидим. Главное, чтоб кончилась война. А второе – чтоб мы не охладели к нашим идеям.
– Ты прав, Фридрих, надо жить, гореть идеями!
– Да, гореть! И тогда мы обязательно, обязательно полетим на Марс!
Глава шестая
1
«28 февраля 1917 года. Тушино.
Милая, милая Марта! Вот уже полтора года и 12 дней, как я не вижу тебя! Это жестокая война исковеркала всю нашу жизнь. Ужасно!.. А если подумать о миллионах убитых, изуродованных, контуженных – становится жутко… Мы – слава богу! – живы и целы!.. Это должно нас утешать и обнадеживать… А что с Янисом, Паулем, моими братьями? Если они живы, то ведь им стократ тяжелей… Мы должны верить друг в друга и тогда сумеем преодолеть и пережить невзгоды.
Я стараюсь занять себя так, чтобы не оставалось времени для тоски. Дни провожу на заводе, а вечера – за книгами и расчетами. Опять возобновил вычисление траекторий полета межпланетных кораблей на Марс и Венеру. Дело невероятно трудное, потому что приходится учитывать силу притяжения Солнца и влияние на полет кораблей гравитационных полей близлежащих планет; вращательное движение планет и многое другое. Однако за этим занятием я отдыхаю. Практической работой над ракетой здесь, на заводе, заниматься невозможно. Это никому не нужно. Администрация не даст ни помещения, ни средств.
Единственное, что мне удалось сделать за последний год, – это «невесомая» оранжерея. У себя дома, в обыкновенных глиняных горшочках, наполненных вместо земли толченым древесным углем, я вырастил некоторые овощи и плоды. Этим я доказал возможность выращивания свежих овощей для питания аэронавтов, непосредственно на межпланетных кораблях…
Еще делал опыты по расплавлению в тигле легких металлов и сжиганию их, как топлива для ракеты. Но все эти опыты так далеки от главной задачи, что о них даже стыдно писать… А главным – строительством межпланетной ракеты – сейчас никого нельзя заинтересовать. Все поглощены войной. Заводы и фабрики работают на войну! Вот если бы я предложил строить боевые ракеты, способные поражать вражеские укрепления или промышленные центры, – тогда другое дело! Тогда бы нашлись и деньги и материалы! Может быть, кто-то на Западе уже выдвинул такую идею и, возможно, работает над созданием мощных боевых ракет. Бог с ними. Я буду трудиться только на благо человечества, для его процветания, а не для его уничтожения…
Милая! Тебя, наверное, утомляют мои длинные письма, наполненные несбыточными прожектами и фантастическими мечтами? Но мне они, право, скрашивают теперешнюю реальную жизнь!
У нас стало очень плохо с продовольствием – рабочие семьи голодают. В Москве вспыхнули забастовки. Завод работает с перебоями из-за нехватки топлива и сырья. Возможно, скоро и совсем остановится… А когда кончится война – никто не знает…»
За окном, в морозной тьме взвизгнули полозья кованых сапок, щелкнула щеколда калитки и заскрипели ворота.
«Хозяин приехал», – догадался Цандер и встал, чтоб пройтись, согреться. Было слышно, как хозяин сбросил на крыльце хомут и седелку, побил заснеженными валенками о порог и вошел в дом.
Он долго кряхтел, разматывая длинный кушак, потом снял тяжелый, синего сукна чепан и, бросив его на сундук, подошел к комнате Цандера, негромко постучал согнутым пальцем.
– Не спите, Фридрих Артурович?
– Не сплю, заходите, Иван Назарыч.
Хозяин, тяжело ступая, вошел и, обирая сосульки с бороды в широкую ладонь, присел на стул.
– Ну и дела творятся, Фридрих Артурович… Я чуть рысака не загнал, торопимшись.
– А что случилось, Иван Назарыч?
– Часов около восьми на Тверской ко мне сел господин и приказал гнать к Николаевскому вокзалу – спешил к поезду.
– Так что же?
– Сказал, будто в Петербурге революция, власть захватил народ… До царя добираются…
– Что вы? Это удивительная новость! Но как же не знают в Москве?
– Об этом я не скажу, может, кто и знает… А вот беспокоит меня, Фридрих Артурович, как же теперь, если у кого капиталы в банках?
– Вы беспокоитесь? Разве у вас большой капитал?
– Какое! Сыну на домишко скопил самую малость…
– Этот капитал не пропадет, Иван Назарыч… А вот у кого фабрики, заводы, именья – те могут пострадать.
– Их распушить и надоть, чтобы не грабили простой народ… – Запальчиво крикнул хозяин и осекся. – А у меня, примерно, лошадей не отберут?
– Нет, не должны…
– Ишь, революция… Важно! – поглаживая бороду, продолжал хозяин. – Если будет послабление простому народу – революции спасибо! А что царя спихнуть собираются – это хорошо! Туда ему и дорога, царю-то… Совсем никудышным стал…
2
Цандер вскочил, разбуженный выстрелами. За окном было темно и пустынно. Стреляли где-то около станции. Он накинул плед, прислушался: хозяева тоже проснулись, но не зажигали огня, выжидали…
Мимо проскакали всадники. Промчались двое саней, и стало тихо… Цандер закрыл глаза и неожиданно задремал…
Проснулся, когда совсем рассвело. Почудилось, что кто-то стучал в дверь. Стук повторился.
– Кто тут? – глухо спросил он.
– Это я, Фридрих Артурович, – бойко заговорил хозяин, – решил разбудить, может, вам на завод надо?
– Спасибо, Иван Назарыч, а что происходит?
– Ночью на станции взбунтовался воинский эшелон: солдаты убили коменданта и жандармского офицера. А утром арестовали земского начальника и пристава. Сейчас митинг.
– Спасибо! Я сейчас выйду…
Цандер быстро оделся и, не завтракая, поспешил на завод.
Там шел митинг. Рабочие, служащие, солдаты, многие с красными бантиками в петлицах, толпились у высокого крыльца конторы, где выступали ораторы.
Цандер, стоявший далеко, улавливал лишь отдельные слова: «Свобода», «Равенство», «Братство», «Долой царя!», «Долой войну!»
Он вернулся домой к обеду, в приподнятом настроении, с красной ленточкой в петлице пальто…
На другой день Иван Назарович отвез Цандера в Москву. Разыскав Стрешнева, Цандер вместе с ним ходил по улицам в ликующей толпе, что-то кричал и, опьяненный всеобщим радостным возбуждением, пел «Марсельезу»…
Вечером стало известно, что царь отрекся от престола, что власть перешла в руки Временного правительства.
Опять ликующие толпы на улицах, опять будоражащие песни и звонкий девичий смех. Ночевал он у Стрешнева. Много говорили. Много спорили. Вернулся домой полный радужных надежд. Он был уверен, что на днях Россия выйдет из войны и вернется к мирной свободной жизни.
Даже металл, раскаленный добела, – остывает. Так и людские страсти…
После бесчисленных митингов, собраний с выборами в Советы; демонстраций с красными флагами и песнями, люди опять пришли на завод и стали работать. Правда, уже не двенадцать часов, как прежде, а только восемь. Заметно изменилось отношение администрации. Понимая, что с революцией шутить опасно, администрация заигрывала с рабочими: мастера стали предельно вежливы. Однако очереди за хлебом не прекратились. Рабочие по-прежнему жили впроголодь: цены на рынке росли изо дня в день…
Цандер, внимательно следивший за газетами, стал терять надежду на скорое примирение с немцами.
«Собственно, что же произошло? Что дала революция народу? – спрашивал себя Цандер. – Прогнали ненавистного, бесталанного царя и его министров. Но их места заняли другие министры – министры-князья, министры-капиталисты. Те самые люди, которые обогащаются на войне, которые еще прочнее, чем царь, связаны с союзниками и их финансовыми магнатами.
Может ли народ от них ждать свободы и равенства? Разве могут они отдать народу свои земли, свои богатства?..
Нет, напрасно я писал Марте восторженные письма, рассказывал о ликовании в Москве, говорил о скорой встрече. Революция началась пафосом, а кончилась провалом. Народ, сбросив одно ярмо, оказался в другом…»
Придя к такому выводу, Цандер затосковал… Но прошло несколько дней, и он опять занялся своими вычислениями. Его влекли другие миры, где не было ни войн, ни страданий…
3
Двадцатого августа старый доктор Артур Константинович Цандер встал, по обыкновению, рано. Погуляв полчаса в саду, он позавтракал и поехал к себе в госпиталь. Сытая лошадь бежала рысью, но на повороте к мосту, кучер резко натянул вожжи, закричал: «Тпру! Тпру!» Дорогу преградил солдат с красным флажком – через мост двигались артиллерийские части.
«Что такое? Наши отступают? Неужели немцы прорвали фронт?» – подумал старый доктор. Он привстал в коляске и окинул взглядом колонну войск – конца ее не было видно…
Прождав больше двух часов, Артур Константинович наконец добрался до госпиталя. Там весь двор был заполнен ранеными. Они лежали прямо на траве – их не успевали увозить: не хватало фургонов.
Догадавшись, что идет эвакуация, Артур Константинович поспешил к начальнику.
– Как, вы только явились? – недовольно спросил главный врач.
– На мосту пробка – пропускали отступающие войска… да я и не знал…
– Потрудитесь проследить за упаковкой и отправкой инструментария операционных.
– Слушаюсь! – сказал Цандер и пошел на второй этаж…
К вечеру, когда все раненые, имущество и обслуживающий персонал были отправлены, старый доктор вдвоем со сторожем Акимом осмотрели пустое помещение и присели покурить.
– Значит, вы решили остаться, Артур Константинович?
– Куда мне? Я не перенесу переезда.
– Плохо нам, старикам, – вздохнул Аким, поглаживая лысину. – Я вот дочку с внуками отправил, а сам с больной старухой здесь. Будь что будет. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
– У моего сына невеста в Александровском госпитале, – задумчиво продолжал Цандер. – Не слышал, они не эвакуируются?
– Должны после нас. Я слышал, что фургонщики собирались ехать с ними.
– Тогда я поеду, – может, застану… Ты не забывай обо мне, Аким, наведывайся.
– Спасибо, Артур Константинович. Непременно проведаю, если буду жив.
Марта, вызванная санитаром, увидев в вестибюле старого Цандера, остановилась, схватившись за косяк – у нее не повиновались ноги:
– Артур Константинович! Что? Что-нибудь с Фридрихом? – упавшим голосом спросила она.
– Нет, все слава богу… Но вот немцы подходят… Вы едете?
– Да, готовимся, но еще нет вагонов… Мама не знает, я не могла ее предупредить… А послать некого.
– Марта! Сестра Марта! – закричали сверху. – Скорее в седьмую палату.
– Сей-час! – Марта шагнула к будущему свекру. – Не знаю, как и быть…
– Я зайду к ней. А вы, как эвакуируетесь, спишитесь с Фридрихом. И не покидайте его. Ведь он там в России совсем один.
– Я буду с ним. Я не оставлю его…
– Сес-тра Мар-та! – повторился крик.
– Бе-гу! – крикнула Марта и протянула руку старому доктору. – Прощайте!
– Мы еще увидимся, Марта. Я привезу вашу матушку сюда…
4
Узнав о потере Риги, Фридрих Цандер не хотел верить, что это событие окажется для него роковым. Он надеялся, что госпиталь, где работала Марта, эвакуирован и что от нее должно прийти письмо или телеграмма.
Возвращаясь со службы, он прежде всего спрашивал, нет ли письма, а уж потом раздевался и проходил к себе в комнату.
Лишь после, когда стало известно о мятеже генерала Корнилова, двинувшего с Северо-Западного фронта войска на революционный Петербург, Цандер понял, что Рига была сдана без боя, и перестал ждать известий от Марты.
«Теперь всё. Теперь до конца войны нечего и думать о встрече. Я должен смириться со своей участью».
Но то, что подсказывал разум, не всегда уживалось с чувствами. Тоска по Марте слилась с тоской по отце, сестрам и братьям. Фридрих не находил себе места. Тушино стало для него беспросветной глухой дырой – местом ссылки. Это ощущение усугублялось тем, что друзья по службе тоже тяжело переживали оккупацию родной Риги. На заводе началась забастовка: рабочие требовали прекращения войны, мира с Германией. Это требование рабочих, поддержанное Советом, было направлено в Петербург, Временному правительству, но вместо ответа из Москвы примчались казаки, разогнали Совет, арестовали зачинщиков забастовки…
В середине октября Цандер взял отпуск и уехал к своему другу в Москву. Хотелось отдохнуть от гнетущих мыслей, во многом разобраться с помощью Стрешнева и поговорить с ним о будущем…
Стрешнев теперь жил в просторной квартире тестя на Большой Никитской. У него рос сын, Слава, – любимец всей семьи.
Цандер приехал в воскресенье, когда все домочадцы были в сборе. Его радушно встретил сам хозяин Федор Семенович Сушков – облысевший, тучный человек с аккуратной седоватой бородой, в пенсне на шнурочке. Сказав, что Андрей Сергеич вышел на минутку, он повел гостя к себе в кабинет, завешанный фотографиями зданий и архитектурными проектами.
– Редко вы, Фридрих Артурович, навещаете друга, Редко! Мы с вами не виделись с самой свадьбы, а уж внуку пошел второй год… Когда я был молодым – мы жили иначе!
– Хотелось бы и нам жить иначе, Федор Семенович, но война!
– Ужаснейшая из войн! Ничего подобного история не видела. Миллионы поставлены под ружье! Мил-ли-оны!..
– Надеялись, что революция положит конец кровопролитию. Народ против войны.
– А правители? – почти закричал Сушков. – Я имел честь лично знать теперешнего Председателя и Верховного господина Керенского. Это, извините за резкость, демагог! И будет служить тем, кому выгоднее. Народ для него не более, как некая бесчувственная стихия, которой можно управлять и повелевать. Управлять и повелевать – это его страсть!
– Но согласитесь, Федор Семенович, что стихия порой выходит из повиновения.
– Вы намекаете на Февральские дни? Согласен! Стихия разбушевалась и смела позорившее Россию самодержавие. А что вышло? Силы, смахнувшие царизм, не смогли распорядиться властью и удержать ее.
– Вы говорите о большевиках?
– Я говорю о народе! – воскликнул Сушков.
В дверях появился Андрей Стрешнев:
– Не помешал?
– В самый раз, – сказал Сушков и встал, – извините, Фридрих Артурович, – поговорим в другой раз, мне надо съездить по делу…
Когда тесть ушел, Стрешнев с радостью бросился к другу, крепко обнял, усадил на диван.
– Чувствую, Фридрих, горюешь ты. Чувствую и сердцем понимаю тебя… Спасибо, что приехал. Погостишь у меня – отдохнешь. Отвлечешься, забудешься… Назревают, брат, новые события. У нас на заводе все наэлектризованы… Чувствуется, что зреет буря. Мы должны быть готовыми к тому, чтоб в грозные минуты поступить решительно…
5
Двадцать седьмого октября весь день лил дождь и дул холодный ветер. Выходить из дома никому не хотелось. Вернувшийся со службы Федор Семенович играл в шахматы с Цандером. Юленька и мать возились с малышом в детской.
В сумерки вернулась продрогшая до костей кухарка Настя. Отнеся корзинку на кухню, она переоделась и заглянула в гостиную. Ее круглое, всегда румяное лицо было бледно, глаза испуганно мигали:
– Барин, в очереди в булочной говорят, что в Петербурге переворот… Что правителей посадили в крепость, что власть захватили матросы.
– Матросы? – машинально сжимая в руке фигурку, уставился на нее Федор Семенович.
– Говорят, матросы…
– Да зачем же матросам власть?
– Не знаю… а только говорят…
– Хорошо, иди, Настя… – сказал Федор Семенович и, встав, зашагал по гостиной, продолжая крутить в кольцах белую фигурку. – Я ожидал всего, но только не этого. Матросы?.. Что вы скажете, Фридрих Артурович?
– Не знаю… Я далек… оторван…
– Может, матросов уговорили большевики? Что? Это вполне допустимо… Вспомните пятый год… «Потемкина-Таврического»… Вдруг поднялся Кронштадт с его флотом и десятками тысяч матросов? А? Что вы скажете?
– Я ничего не могу сказать, Федор Семенович…
Донесся звук открываемой двери.
– А, кажется, Андрей Сергеич идет? Он и есть… Голубчик, Андрей Сергеич, ну, что в городе? Мы так волнуемся… Известны ли подробности о событиях в Питере?
Стрешнев, большой взъерошенный, вошел не спеша, потирая озябшие руки.
– В городе, господа, очень тревожно. Трамваи не ходят. На перекрестках стоят вооруженные патрули. Мне пришлось петлять на извозчике, а потом пробираться в обход, дворами… У нас под окнами, у Никитских ворот, юнкера роют окопы и устанавливают проволочные заграждения.
Федор Семенович подошел к окну и, приникнув к самому стеклу, долго всматривался.
– Что, убедились? – спросил Стрешнев.
– Темно… Однако, господа, действия юнкеров не вызывают сомнения – они готовятся к бою. Я видел, как двое катили пулемет.
– Мне, пожалуй, надо ехать домой, – с грустью сказал Цандер.
– Что вы, ночью-то? – удивленно воскликнул Федор Семенович. – Да ведь вас могут принять за лазутчика и пристрелить у нашего же дома… И не думайте об этом! Мы вас никуда не пустим… Давайте-ка лучше ужинать, господа, уже время. Андрюша, голубчик, поди распорядись…
Часа в три в дверь застучали чем-то тяжелым.
– Кто тут? – испуганно спросила Настя.
– Открывайте, а то взломаем.
– Сейчас! – крикнул Стрешнев и бросился к двери.
– Нет, нет, Андрюша, я сам, – удержал его Федор Семенович. – Ты горяч, нельзя, голубчик, нельзя…
Федор Семенович сам открыл дверь. Вошли шестеро юнкеров.
– У вас большой балкон?
– Да! Вот здесь, в гостиной.
– Сюда не входить, будем устанавливать пулемет!
– Как, в частной квартире? Кто позволил?
– Молчать!
Старший из юнкеров распахнул обе створки дверей, двое вкатили в гостиную пулемет.
– Я жаловаться буду, это произвол! – запротестовал Федор Семенович.
– Что такое? – фальцетом крикнул, входя, чернявый штабс-капитан с ершистыми усиками.
– Господин офицер! Ваши юнкера без разрешения хозяйничают в моей квартире.
– Сейчас война! Или вы, может быть, красный?
– Я известный всей Москве архитектор Сушков. Статский советник и кавалер…
– Простите, господин Сушков, я сейчас разберусь. – Офицер прошел в гостиную, взглянул на балкон и насупился.
– Никакого укрытия и ограничен радиус действия… От-ставить!
– Куда же прикажете?
– На крышу! На чердак! – крикнул штабс-капитан и, уходя, козырнул хозяину: – Извините, господин Сушков, – война!..
Двери захлопнулись.
– Мер-завцы! – выругался вдогонку Федор Семенович и, прижав рукой трепыхающее сердце, пошел к себе в кабинет…
Весь день у Никитских ворот шла стрельба. И лишь когда от Страстного монастыря ударили из орудий, юнкера дрогнули и бросились кто куда…
По бульвару и со стороны Кудринской донеслось могучее «ура!». Солдатские шинели, темные фигуры рабочих-красногвардейцев, черные бушлаты матросов замелькали под окнами. «Ура!» сливалось в сплошной победный рев…
Третьего утром стрельба прекратилась. Над Москвою, на высоких домах, взвились красные флаги.
На улицах появились извозчики, высыпал народ, открылись лавки.
Стрешнев ходил за «новостями» и вернулся только к обеду, раскрасневшийся, возбужденный.
– Ну, что? Что делается в городе, Андрюша? Неужели победили большевики?
Стрешнев достал из кармана вчетверо сложенную афишку.
– Вот смотрите, сорвал на углу.
Федор Семенович, поправив пенсне, взглянул на большие черные буквы:
– Воззвание? Читайте вслух!
Стрешнев откашлялся, набрал полную грудь воздуха и прочитал единым махом:
«К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
– Рабочих, солдат и крестьян? – переспросил Федор Семенович.
– Да, написано так…
– А мы? Мы – русская интеллигенция… Как же быть нам?
– Мы должны идти с народом, – примиряюще сказал Стрешнев.
– Но почему «товарищи» забыли о нас? Что же делать нам? Ведь нас миллионы?!
– Все говорят, что во главе Советов стоит Ленин. Он тоже русский интеллигент, – твердо сказал Стрешнев. – За свободу боролись лучшие представители русской интеллигенции! Вспомните декабристов, вспомните народовольцев!
– Да, да, это так, – кивнул головой Федор Семенович. – Однако я как-то теряюсь… А вы, Фридрих Артурович, как смотрите вы?
За окнами дробно громыхали тяжелые сапоги, гулко и властно звучала песня:
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!
«Это поет парод, сокрушивший старый строй, – подумал Цандер. – Какая могучая песня! Какие красивые слова. Этот раскрепощенный народ может проложить дорогу и в царство Вселенной…»
– Заслушались? – нетерпеливо спросил Федор Семенович. – Так что же вы скажете, Фридрих Артурович?
– Не знаю… Я живу будущим… Может быть, народная власть скорее поймет нас – мечтателей… А главное… Главное в том, что новая власть за мир! Она положит конец войне… Вы извините, может, я говорю не то… Мы все сейчас так взволнованы… Но я чувствую, что мне надо ехать к себе на завод… Там люди, с которыми я приехал… Я обязательно должен… Мне надо быть с ними…
Пригородный поезд был забит мешочниками, переодетыми буржуями, перепуганными стрельбой молочницами, вооруженными солдатами, матросами, рабочими. Они были возбуждены, говорили громко, всюду мелькали алые ленточки.
Цандеру удалось захватить местечко у окна. Он тоже был возбужден и жадно всматривался в лица вооруженных людей.
Напротив сидел бородатый человек в темном полупальто, в шапке, держа винтовку между колен большими, заскорузлыми, пропитанными железной пылью, руками. Рядом, тоже с винтовкой, что-то жуя, приткнулся студент. С краю дымили самокрутками солдаты.
Это были разные, очень непохожие друг на друга люди, но на лицах их было одно выражение. Выражение усталости, строгой сосредоточенности и торжества. Они как бы говорили: «Мы прошли через жестокие испытания, но одержали важную победу! Однако враг еще не добит и надо держать ухо востро…»
Дома Цандер много думал о революции. Он понимал, что это совсем не та революция, которая была в феврале. Сейчас власть взял в свои руки революционный народ, большевики, те самые люди, которые ехали с ним в поезде.
«Это люди труда, – размышлял Цандер, – они ближе мне, чем барчуки-аристократы, с которыми я был в Цюрихе. Аристократия выродилась, обнищала мыслью и духом. Россией правил пьяный безграмотный мужик Гришка Распутин. Его сменили алчные, безучастные к судьбам народа, финансовые воротилы. Они хотели войны – большевики призывают к миру. Те за разруху, большевики – за созидание! Если это так, я должен быть с большевиками».
Жадно перечитывая большевистские, меньшевистские, эсеровские газеты, Цандер не мог разобраться и ясно понять, что происходит в русском обществе. С кем идет интеллигенция.
Меньшевистские и эсеровские газеты вопили о вандализме большевиков, об уничтожении храмов и памятников зодчества, о расстрелах людей.
Большевистские газеты писали, что знаменитый русский ученый Тимирязев выступает с лекциями среди красных матросов; что академик Павлов отказался ехать за границу, где ему предлагали большие деньги.
«Значит, они верят в Советскую власть и готовы служить ей. И Стрешнев и, очевидно, Циолковский надеются, что революция раздвинет горизонты творческих дерзаний!
Большевики смелые, отважные люди, смотрящие далеко вперед. Они будут строить новую жизнь. Они поддержат людей дерзновенной мечты. Я должен идти с ними. И только с ними…»
1
«28 февраля 1917 года. Тушино.
Милая, милая Марта! Вот уже полтора года и 12 дней, как я не вижу тебя! Это жестокая война исковеркала всю нашу жизнь. Ужасно!.. А если подумать о миллионах убитых, изуродованных, контуженных – становится жутко… Мы – слава богу! – живы и целы!.. Это должно нас утешать и обнадеживать… А что с Янисом, Паулем, моими братьями? Если они живы, то ведь им стократ тяжелей… Мы должны верить друг в друга и тогда сумеем преодолеть и пережить невзгоды.
Я стараюсь занять себя так, чтобы не оставалось времени для тоски. Дни провожу на заводе, а вечера – за книгами и расчетами. Опять возобновил вычисление траекторий полета межпланетных кораблей на Марс и Венеру. Дело невероятно трудное, потому что приходится учитывать силу притяжения Солнца и влияние на полет кораблей гравитационных полей близлежащих планет; вращательное движение планет и многое другое. Однако за этим занятием я отдыхаю. Практической работой над ракетой здесь, на заводе, заниматься невозможно. Это никому не нужно. Администрация не даст ни помещения, ни средств.
Единственное, что мне удалось сделать за последний год, – это «невесомая» оранжерея. У себя дома, в обыкновенных глиняных горшочках, наполненных вместо земли толченым древесным углем, я вырастил некоторые овощи и плоды. Этим я доказал возможность выращивания свежих овощей для питания аэронавтов, непосредственно на межпланетных кораблях…
Еще делал опыты по расплавлению в тигле легких металлов и сжиганию их, как топлива для ракеты. Но все эти опыты так далеки от главной задачи, что о них даже стыдно писать… А главным – строительством межпланетной ракеты – сейчас никого нельзя заинтересовать. Все поглощены войной. Заводы и фабрики работают на войну! Вот если бы я предложил строить боевые ракеты, способные поражать вражеские укрепления или промышленные центры, – тогда другое дело! Тогда бы нашлись и деньги и материалы! Может быть, кто-то на Западе уже выдвинул такую идею и, возможно, работает над созданием мощных боевых ракет. Бог с ними. Я буду трудиться только на благо человечества, для его процветания, а не для его уничтожения…
Милая! Тебя, наверное, утомляют мои длинные письма, наполненные несбыточными прожектами и фантастическими мечтами? Но мне они, право, скрашивают теперешнюю реальную жизнь!
У нас стало очень плохо с продовольствием – рабочие семьи голодают. В Москве вспыхнули забастовки. Завод работает с перебоями из-за нехватки топлива и сырья. Возможно, скоро и совсем остановится… А когда кончится война – никто не знает…»
За окном, в морозной тьме взвизгнули полозья кованых сапок, щелкнула щеколда калитки и заскрипели ворота.
«Хозяин приехал», – догадался Цандер и встал, чтоб пройтись, согреться. Было слышно, как хозяин сбросил на крыльце хомут и седелку, побил заснеженными валенками о порог и вошел в дом.
Он долго кряхтел, разматывая длинный кушак, потом снял тяжелый, синего сукна чепан и, бросив его на сундук, подошел к комнате Цандера, негромко постучал согнутым пальцем.
– Не спите, Фридрих Артурович?
– Не сплю, заходите, Иван Назарыч.
Хозяин, тяжело ступая, вошел и, обирая сосульки с бороды в широкую ладонь, присел на стул.
– Ну и дела творятся, Фридрих Артурович… Я чуть рысака не загнал, торопимшись.
– А что случилось, Иван Назарыч?
– Часов около восьми на Тверской ко мне сел господин и приказал гнать к Николаевскому вокзалу – спешил к поезду.
– Так что же?
– Сказал, будто в Петербурге революция, власть захватил народ… До царя добираются…
– Что вы? Это удивительная новость! Но как же не знают в Москве?
– Об этом я не скажу, может, кто и знает… А вот беспокоит меня, Фридрих Артурович, как же теперь, если у кого капиталы в банках?
– Вы беспокоитесь? Разве у вас большой капитал?
– Какое! Сыну на домишко скопил самую малость…
– Этот капитал не пропадет, Иван Назарыч… А вот у кого фабрики, заводы, именья – те могут пострадать.
– Их распушить и надоть, чтобы не грабили простой народ… – Запальчиво крикнул хозяин и осекся. – А у меня, примерно, лошадей не отберут?
– Нет, не должны…
– Ишь, революция… Важно! – поглаживая бороду, продолжал хозяин. – Если будет послабление простому народу – революции спасибо! А что царя спихнуть собираются – это хорошо! Туда ему и дорога, царю-то… Совсем никудышным стал…
2
Цандер вскочил, разбуженный выстрелами. За окном было темно и пустынно. Стреляли где-то около станции. Он накинул плед, прислушался: хозяева тоже проснулись, но не зажигали огня, выжидали…
Мимо проскакали всадники. Промчались двое саней, и стало тихо… Цандер закрыл глаза и неожиданно задремал…
Проснулся, когда совсем рассвело. Почудилось, что кто-то стучал в дверь. Стук повторился.
– Кто тут? – глухо спросил он.
– Это я, Фридрих Артурович, – бойко заговорил хозяин, – решил разбудить, может, вам на завод надо?
– Спасибо, Иван Назарыч, а что происходит?
– Ночью на станции взбунтовался воинский эшелон: солдаты убили коменданта и жандармского офицера. А утром арестовали земского начальника и пристава. Сейчас митинг.
– Спасибо! Я сейчас выйду…
Цандер быстро оделся и, не завтракая, поспешил на завод.
Там шел митинг. Рабочие, служащие, солдаты, многие с красными бантиками в петлицах, толпились у высокого крыльца конторы, где выступали ораторы.
Цандер, стоявший далеко, улавливал лишь отдельные слова: «Свобода», «Равенство», «Братство», «Долой царя!», «Долой войну!»
Он вернулся домой к обеду, в приподнятом настроении, с красной ленточкой в петлице пальто…
На другой день Иван Назарович отвез Цандера в Москву. Разыскав Стрешнева, Цандер вместе с ним ходил по улицам в ликующей толпе, что-то кричал и, опьяненный всеобщим радостным возбуждением, пел «Марсельезу»…
Вечером стало известно, что царь отрекся от престола, что власть перешла в руки Временного правительства.
Опять ликующие толпы на улицах, опять будоражащие песни и звонкий девичий смех. Ночевал он у Стрешнева. Много говорили. Много спорили. Вернулся домой полный радужных надежд. Он был уверен, что на днях Россия выйдет из войны и вернется к мирной свободной жизни.
Даже металл, раскаленный добела, – остывает. Так и людские страсти…
После бесчисленных митингов, собраний с выборами в Советы; демонстраций с красными флагами и песнями, люди опять пришли на завод и стали работать. Правда, уже не двенадцать часов, как прежде, а только восемь. Заметно изменилось отношение администрации. Понимая, что с революцией шутить опасно, администрация заигрывала с рабочими: мастера стали предельно вежливы. Однако очереди за хлебом не прекратились. Рабочие по-прежнему жили впроголодь: цены на рынке росли изо дня в день…
Цандер, внимательно следивший за газетами, стал терять надежду на скорое примирение с немцами.
«Собственно, что же произошло? Что дала революция народу? – спрашивал себя Цандер. – Прогнали ненавистного, бесталанного царя и его министров. Но их места заняли другие министры – министры-князья, министры-капиталисты. Те самые люди, которые обогащаются на войне, которые еще прочнее, чем царь, связаны с союзниками и их финансовыми магнатами.
Может ли народ от них ждать свободы и равенства? Разве могут они отдать народу свои земли, свои богатства?..
Нет, напрасно я писал Марте восторженные письма, рассказывал о ликовании в Москве, говорил о скорой встрече. Революция началась пафосом, а кончилась провалом. Народ, сбросив одно ярмо, оказался в другом…»
Придя к такому выводу, Цандер затосковал… Но прошло несколько дней, и он опять занялся своими вычислениями. Его влекли другие миры, где не было ни войн, ни страданий…
3
Двадцатого августа старый доктор Артур Константинович Цандер встал, по обыкновению, рано. Погуляв полчаса в саду, он позавтракал и поехал к себе в госпиталь. Сытая лошадь бежала рысью, но на повороте к мосту, кучер резко натянул вожжи, закричал: «Тпру! Тпру!» Дорогу преградил солдат с красным флажком – через мост двигались артиллерийские части.
«Что такое? Наши отступают? Неужели немцы прорвали фронт?» – подумал старый доктор. Он привстал в коляске и окинул взглядом колонну войск – конца ее не было видно…
Прождав больше двух часов, Артур Константинович наконец добрался до госпиталя. Там весь двор был заполнен ранеными. Они лежали прямо на траве – их не успевали увозить: не хватало фургонов.
Догадавшись, что идет эвакуация, Артур Константинович поспешил к начальнику.
– Как, вы только явились? – недовольно спросил главный врач.
– На мосту пробка – пропускали отступающие войска… да я и не знал…
– Потрудитесь проследить за упаковкой и отправкой инструментария операционных.
– Слушаюсь! – сказал Цандер и пошел на второй этаж…
К вечеру, когда все раненые, имущество и обслуживающий персонал были отправлены, старый доктор вдвоем со сторожем Акимом осмотрели пустое помещение и присели покурить.
– Значит, вы решили остаться, Артур Константинович?
– Куда мне? Я не перенесу переезда.
– Плохо нам, старикам, – вздохнул Аким, поглаживая лысину. – Я вот дочку с внуками отправил, а сам с больной старухой здесь. Будь что будет. Двум смертям не бывать, одной не миновать.
– У моего сына невеста в Александровском госпитале, – задумчиво продолжал Цандер. – Не слышал, они не эвакуируются?
– Должны после нас. Я слышал, что фургонщики собирались ехать с ними.
– Тогда я поеду, – может, застану… Ты не забывай обо мне, Аким, наведывайся.
– Спасибо, Артур Константинович. Непременно проведаю, если буду жив.
Марта, вызванная санитаром, увидев в вестибюле старого Цандера, остановилась, схватившись за косяк – у нее не повиновались ноги:
– Артур Константинович! Что? Что-нибудь с Фридрихом? – упавшим голосом спросила она.
– Нет, все слава богу… Но вот немцы подходят… Вы едете?
– Да, готовимся, но еще нет вагонов… Мама не знает, я не могла ее предупредить… А послать некого.
– Марта! Сестра Марта! – закричали сверху. – Скорее в седьмую палату.
– Сей-час! – Марта шагнула к будущему свекру. – Не знаю, как и быть…
– Я зайду к ней. А вы, как эвакуируетесь, спишитесь с Фридрихом. И не покидайте его. Ведь он там в России совсем один.
– Я буду с ним. Я не оставлю его…
– Сес-тра Мар-та! – повторился крик.
– Бе-гу! – крикнула Марта и протянула руку старому доктору. – Прощайте!
– Мы еще увидимся, Марта. Я привезу вашу матушку сюда…
4
Узнав о потере Риги, Фридрих Цандер не хотел верить, что это событие окажется для него роковым. Он надеялся, что госпиталь, где работала Марта, эвакуирован и что от нее должно прийти письмо или телеграмма.
Возвращаясь со службы, он прежде всего спрашивал, нет ли письма, а уж потом раздевался и проходил к себе в комнату.
Лишь после, когда стало известно о мятеже генерала Корнилова, двинувшего с Северо-Западного фронта войска на революционный Петербург, Цандер понял, что Рига была сдана без боя, и перестал ждать известий от Марты.
«Теперь всё. Теперь до конца войны нечего и думать о встрече. Я должен смириться со своей участью».
Но то, что подсказывал разум, не всегда уживалось с чувствами. Тоска по Марте слилась с тоской по отце, сестрам и братьям. Фридрих не находил себе места. Тушино стало для него беспросветной глухой дырой – местом ссылки. Это ощущение усугублялось тем, что друзья по службе тоже тяжело переживали оккупацию родной Риги. На заводе началась забастовка: рабочие требовали прекращения войны, мира с Германией. Это требование рабочих, поддержанное Советом, было направлено в Петербург, Временному правительству, но вместо ответа из Москвы примчались казаки, разогнали Совет, арестовали зачинщиков забастовки…
В середине октября Цандер взял отпуск и уехал к своему другу в Москву. Хотелось отдохнуть от гнетущих мыслей, во многом разобраться с помощью Стрешнева и поговорить с ним о будущем…
Стрешнев теперь жил в просторной квартире тестя на Большой Никитской. У него рос сын, Слава, – любимец всей семьи.
Цандер приехал в воскресенье, когда все домочадцы были в сборе. Его радушно встретил сам хозяин Федор Семенович Сушков – облысевший, тучный человек с аккуратной седоватой бородой, в пенсне на шнурочке. Сказав, что Андрей Сергеич вышел на минутку, он повел гостя к себе в кабинет, завешанный фотографиями зданий и архитектурными проектами.
– Редко вы, Фридрих Артурович, навещаете друга, Редко! Мы с вами не виделись с самой свадьбы, а уж внуку пошел второй год… Когда я был молодым – мы жили иначе!
– Хотелось бы и нам жить иначе, Федор Семенович, но война!
– Ужаснейшая из войн! Ничего подобного история не видела. Миллионы поставлены под ружье! Мил-ли-оны!..
– Надеялись, что революция положит конец кровопролитию. Народ против войны.
– А правители? – почти закричал Сушков. – Я имел честь лично знать теперешнего Председателя и Верховного господина Керенского. Это, извините за резкость, демагог! И будет служить тем, кому выгоднее. Народ для него не более, как некая бесчувственная стихия, которой можно управлять и повелевать. Управлять и повелевать – это его страсть!
– Но согласитесь, Федор Семенович, что стихия порой выходит из повиновения.
– Вы намекаете на Февральские дни? Согласен! Стихия разбушевалась и смела позорившее Россию самодержавие. А что вышло? Силы, смахнувшие царизм, не смогли распорядиться властью и удержать ее.
– Вы говорите о большевиках?
– Я говорю о народе! – воскликнул Сушков.
В дверях появился Андрей Стрешнев:
– Не помешал?
– В самый раз, – сказал Сушков и встал, – извините, Фридрих Артурович, – поговорим в другой раз, мне надо съездить по делу…
Когда тесть ушел, Стрешнев с радостью бросился к другу, крепко обнял, усадил на диван.
– Чувствую, Фридрих, горюешь ты. Чувствую и сердцем понимаю тебя… Спасибо, что приехал. Погостишь у меня – отдохнешь. Отвлечешься, забудешься… Назревают, брат, новые события. У нас на заводе все наэлектризованы… Чувствуется, что зреет буря. Мы должны быть готовыми к тому, чтоб в грозные минуты поступить решительно…
5
Двадцать седьмого октября весь день лил дождь и дул холодный ветер. Выходить из дома никому не хотелось. Вернувшийся со службы Федор Семенович играл в шахматы с Цандером. Юленька и мать возились с малышом в детской.
В сумерки вернулась продрогшая до костей кухарка Настя. Отнеся корзинку на кухню, она переоделась и заглянула в гостиную. Ее круглое, всегда румяное лицо было бледно, глаза испуганно мигали:
– Барин, в очереди в булочной говорят, что в Петербурге переворот… Что правителей посадили в крепость, что власть захватили матросы.
– Матросы? – машинально сжимая в руке фигурку, уставился на нее Федор Семенович.
– Говорят, матросы…
– Да зачем же матросам власть?
– Не знаю… а только говорят…
– Хорошо, иди, Настя… – сказал Федор Семенович и, встав, зашагал по гостиной, продолжая крутить в кольцах белую фигурку. – Я ожидал всего, но только не этого. Матросы?.. Что вы скажете, Фридрих Артурович?
– Не знаю… Я далек… оторван…
– Может, матросов уговорили большевики? Что? Это вполне допустимо… Вспомните пятый год… «Потемкина-Таврического»… Вдруг поднялся Кронштадт с его флотом и десятками тысяч матросов? А? Что вы скажете?
– Я ничего не могу сказать, Федор Семенович…
Донесся звук открываемой двери.
– А, кажется, Андрей Сергеич идет? Он и есть… Голубчик, Андрей Сергеич, ну, что в городе? Мы так волнуемся… Известны ли подробности о событиях в Питере?
Стрешнев, большой взъерошенный, вошел не спеша, потирая озябшие руки.
– В городе, господа, очень тревожно. Трамваи не ходят. На перекрестках стоят вооруженные патрули. Мне пришлось петлять на извозчике, а потом пробираться в обход, дворами… У нас под окнами, у Никитских ворот, юнкера роют окопы и устанавливают проволочные заграждения.
Федор Семенович подошел к окну и, приникнув к самому стеклу, долго всматривался.
– Что, убедились? – спросил Стрешнев.
– Темно… Однако, господа, действия юнкеров не вызывают сомнения – они готовятся к бою. Я видел, как двое катили пулемет.
– Мне, пожалуй, надо ехать домой, – с грустью сказал Цандер.
– Что вы, ночью-то? – удивленно воскликнул Федор Семенович. – Да ведь вас могут принять за лазутчика и пристрелить у нашего же дома… И не думайте об этом! Мы вас никуда не пустим… Давайте-ка лучше ужинать, господа, уже время. Андрюша, голубчик, поди распорядись…
Часа в три в дверь застучали чем-то тяжелым.
– Кто тут? – испуганно спросила Настя.
– Открывайте, а то взломаем.
– Сейчас! – крикнул Стрешнев и бросился к двери.
– Нет, нет, Андрюша, я сам, – удержал его Федор Семенович. – Ты горяч, нельзя, голубчик, нельзя…
Федор Семенович сам открыл дверь. Вошли шестеро юнкеров.
– У вас большой балкон?
– Да! Вот здесь, в гостиной.
– Сюда не входить, будем устанавливать пулемет!
– Как, в частной квартире? Кто позволил?
– Молчать!
Старший из юнкеров распахнул обе створки дверей, двое вкатили в гостиную пулемет.
– Я жаловаться буду, это произвол! – запротестовал Федор Семенович.
– Что такое? – фальцетом крикнул, входя, чернявый штабс-капитан с ершистыми усиками.
– Господин офицер! Ваши юнкера без разрешения хозяйничают в моей квартире.
– Сейчас война! Или вы, может быть, красный?
– Я известный всей Москве архитектор Сушков. Статский советник и кавалер…
– Простите, господин Сушков, я сейчас разберусь. – Офицер прошел в гостиную, взглянул на балкон и насупился.
– Никакого укрытия и ограничен радиус действия… От-ставить!
– Куда же прикажете?
– На крышу! На чердак! – крикнул штабс-капитан и, уходя, козырнул хозяину: – Извините, господин Сушков, – война!..
Двери захлопнулись.
– Мер-завцы! – выругался вдогонку Федор Семенович и, прижав рукой трепыхающее сердце, пошел к себе в кабинет…
Весь день у Никитских ворот шла стрельба. И лишь когда от Страстного монастыря ударили из орудий, юнкера дрогнули и бросились кто куда…
По бульвару и со стороны Кудринской донеслось могучее «ура!». Солдатские шинели, темные фигуры рабочих-красногвардейцев, черные бушлаты матросов замелькали под окнами. «Ура!» сливалось в сплошной победный рев…
Третьего утром стрельба прекратилась. Над Москвою, на высоких домах, взвились красные флаги.
На улицах появились извозчики, высыпал народ, открылись лавки.
Стрешнев ходил за «новостями» и вернулся только к обеду, раскрасневшийся, возбужденный.
– Ну, что? Что делается в городе, Андрюша? Неужели победили большевики?
Стрешнев достал из кармана вчетверо сложенную афишку.
– Вот смотрите, сорвал на углу.
Федор Семенович, поправив пенсне, взглянул на большие черные буквы:
– Воззвание? Читайте вслух!
Стрешнев откашлялся, набрал полную грудь воздуха и прочитал единым махом:
«К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе Петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!»
– Рабочих, солдат и крестьян? – переспросил Федор Семенович.
– Да, написано так…
– А мы? Мы – русская интеллигенция… Как же быть нам?
– Мы должны идти с народом, – примиряюще сказал Стрешнев.
– Но почему «товарищи» забыли о нас? Что же делать нам? Ведь нас миллионы?!
– Все говорят, что во главе Советов стоит Ленин. Он тоже русский интеллигент, – твердо сказал Стрешнев. – За свободу боролись лучшие представители русской интеллигенции! Вспомните декабристов, вспомните народовольцев!
– Да, да, это так, – кивнул головой Федор Семенович. – Однако я как-то теряюсь… А вы, Фридрих Артурович, как смотрите вы?
За окнами дробно громыхали тяжелые сапоги, гулко и властно звучала песня:
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!
«Это поет парод, сокрушивший старый строй, – подумал Цандер. – Какая могучая песня! Какие красивые слова. Этот раскрепощенный народ может проложить дорогу и в царство Вселенной…»
– Заслушались? – нетерпеливо спросил Федор Семенович. – Так что же вы скажете, Фридрих Артурович?
– Не знаю… Я живу будущим… Может быть, народная власть скорее поймет нас – мечтателей… А главное… Главное в том, что новая власть за мир! Она положит конец войне… Вы извините, может, я говорю не то… Мы все сейчас так взволнованы… Но я чувствую, что мне надо ехать к себе на завод… Там люди, с которыми я приехал… Я обязательно должен… Мне надо быть с ними…
Пригородный поезд был забит мешочниками, переодетыми буржуями, перепуганными стрельбой молочницами, вооруженными солдатами, матросами, рабочими. Они были возбуждены, говорили громко, всюду мелькали алые ленточки.
Цандеру удалось захватить местечко у окна. Он тоже был возбужден и жадно всматривался в лица вооруженных людей.
Напротив сидел бородатый человек в темном полупальто, в шапке, держа винтовку между колен большими, заскорузлыми, пропитанными железной пылью, руками. Рядом, тоже с винтовкой, что-то жуя, приткнулся студент. С краю дымили самокрутками солдаты.
Это были разные, очень непохожие друг на друга люди, но на лицах их было одно выражение. Выражение усталости, строгой сосредоточенности и торжества. Они как бы говорили: «Мы прошли через жестокие испытания, но одержали важную победу! Однако враг еще не добит и надо держать ухо востро…»
Дома Цандер много думал о революции. Он понимал, что это совсем не та революция, которая была в феврале. Сейчас власть взял в свои руки революционный народ, большевики, те самые люди, которые ехали с ним в поезде.
«Это люди труда, – размышлял Цандер, – они ближе мне, чем барчуки-аристократы, с которыми я был в Цюрихе. Аристократия выродилась, обнищала мыслью и духом. Россией правил пьяный безграмотный мужик Гришка Распутин. Его сменили алчные, безучастные к судьбам народа, финансовые воротилы. Они хотели войны – большевики призывают к миру. Те за разруху, большевики – за созидание! Если это так, я должен быть с большевиками».
Жадно перечитывая большевистские, меньшевистские, эсеровские газеты, Цандер не мог разобраться и ясно понять, что происходит в русском обществе. С кем идет интеллигенция.
Меньшевистские и эсеровские газеты вопили о вандализме большевиков, об уничтожении храмов и памятников зодчества, о расстрелах людей.
Большевистские газеты писали, что знаменитый русский ученый Тимирязев выступает с лекциями среди красных матросов; что академик Павлов отказался ехать за границу, где ему предлагали большие деньги.
«Значит, они верят в Советскую власть и готовы служить ей. И Стрешнев и, очевидно, Циолковский надеются, что революция раздвинет горизонты творческих дерзаний!
Большевики смелые, отважные люди, смотрящие далеко вперед. Они будут строить новую жизнь. Они поддержат людей дерзновенной мечты. Я должен идти с ними. И только с ними…»
Глава седьмая
1
У обледенелой, разбухшей двери заводской столовой, откуда валил пар, возле объявления толпился народ: рабочие, солдаты, мальчишки. Само объявление – кусок фанеры, прибитой к стене. На нем мелом корявые буквы:
«Сегодня, в пятницу, здесь в столовой, в 6 часов состоится лекция:
«МЫ ПОЛЕТИМ НА МАРС».
Лекцию читает инженер Ф. Цандер.
Будет демонстрироваться модель межпланетного корабля. Вход свободный.
Солдат в шапке, надвинутой на самые глаза, тыкал цигаркой в объявление:
– Видели, едрена вошь, каковы дела! На Марс собираются лететь!.. И полетят! Очень даже свободно… Потому – революция!..
– Да ведь это куда? Подумать только… На звезду! Мыслимое ли дело?.. – качал головой пожилой рабочий.
– Так ведь не на воздушном шаре, а на корабле – понимать надо, – запальчиво сказал солдат.
– А ты видал этот корабль?
– Нет, не доводилось…
– То-то же… Его еще строить надо…
– Дяденька, а у нас будут строить?
– Знамо, у нас.
– А он из железа будет, корабль-то?..
– Приходи – узнаешь… Я сам впервой слышу…
– Пойдем, ребята, послушаем, – заключил солдат, – может, кто из нас лететь согласится.
– Неужто бы решился? – спросил старик в стоптанных валенках.
– А чего… Если б харч хороший давали, я бы с дорогой душой, – усмехнулся солдат, – стал бы там на небе революцию производить…
К шести часам народу набилось – еле прикрыли двери. За красным столом, над которым висел плакат: «Вся власть Советам!» – сидели трое: здоровяк в кожанке с рябым лицом – представитель ревкома, седобородый в очках и каракулевой шапке – от дирекции и молодой человек с рыжеватыми усиками, в инженерской фуражке – лектор.
– Товарищи! – поднялся человек в кожанке. – Сегодня у нас необычайное собрание. Разговор пойдет о полете на Марс. Некоторые скажут, мол, совсем спятили большевики. Жрать нечего, транспорт разбит, заводы еле работают – нет ни угля, ни сырья, а они – ишь, на Марс собираются. Мало на земле дела?!
Так могут думать только отсталые элементы. Да! На то мы и большевики, чтоб дерзать! Нынче завоевали землю – завтра небо! Пока чешутся господа капиталисты, – у нас уже будет готов воздушный корабль… Наших дорогих инженеров, идущих в ногу с рабочим классом, поддержит весь народ. Верно я говорю?!
– Пра-вильно! – загудел зал.
– Тогда слово для лекции предоставляю инженеру, товарищу Цандеру.
Цандер начал смущенно, глуховато, опасаясь, что его не поймут, освищут. Ему было страшно смотреть в сотни глаз, горящих жаждой любопытства, насмешливых, дерзких.
Он начал издалека. Рассказал об Икаре, пытавшемся на крыльях перелететь море, о Можайском, строившем в России первый самолет, и незаметно перешел к проекту ракеты Циолковского.
Усмешки исчезли. Цандер видел, как многие не спускали с него глаз. Это ободряло. В голосе его появилась уверенность.
– Кто, устремляя в ясную осеннюю ночь свой взор к небу, при виде сверкающих на нем звезд, не думал о том, что там, на далеких планетах, может быть, живут подобные нам разумные существа, опередившие нас в культуре на многие тысячи лет?
Какие несметные культурные ценности могли бы быть доставлены на земной шар, земной науке, если бы удалось туда перелететь человеку. И какую минимальную затрату надо произвести на такое великое дело в сравнении с тем, что бесполезно тратится человечеством.
Цандер что-то шепнул седобородому в очках. Тот нагнулся и достал из ящика под столом плакат.
– Вот, товарищи, перед вами изображение межпланетного корабля, – сказал Цандер, высоко поднимая плакат.
В задних рядах вскочили, чтобы лучше видеть.
– Это сооружение похоже на самолет, точнее, на два, соединенных друг с другом, самолета. Но если вы посмотрите внимательно, то заметите в хвосте второго самолета раструб. Внутри самолетов находится мощная космическая ракета. Она снабжена поршневым двигателем с пропеллером, чтоб пройти плотные слои атмосферы с минимальной затратой горючего. А крылья нужны для планирования при взлете и для обеспечения мягкого спуска, приземления…
Применение крыльев позволит уменьшить общий вес ракеты в пятнадцать – двадцать раз.
Цандер откашлялся, беглым взглядом окинул притихший зал и продолжал, совершенно успокоенный:
– Оперение большого самолета и освободившиеся баки для горючего в полете не будут нужны. Специальный механизм их будет втягивать внутрь ракеты, расплавлять и превращать в топливо…
Такой межпланетный корабль может развить скорость в десять – пятнадцать раз превышающую скорость артиллерийского снаряда.
– Эх, мать честная! – удивленно крикнул солдат, что стоял у афиши.
На него зашикали.
– Такая скорость позволит межпланетному кораблю долететь до Марса за три-четыре месяца. Расчеты показывают, что создание межпланетного корабля – дело совершенно реальное и в ближайшие десятилетия оно будет осуществлено!
Цандер сложил и убрал в стол плакат и поклонился.
Зал несколько секунд молчал, словно опешив от услышанного… И вдруг аплодисменты обрушились лавиной:
– Браво!
– Ура!
– Даешь Марс! – восторженно кричали из зала.
2
В тревоге, голоде, стуже встречали тушинцы Новый – 1918 год. Что-то он даст? Что принесет?..
Перемирие с немцами казалось ненадежным, шатким, а голод наступал.
Но как ни трудна, как ни тяжела была жизнь, в рабочих Цандер видел одушевление, решимость выстоять перед лишениями, несокрушимую веру в будущее…
Рабочие при встречах шутили и, как бы желая подбодрить его, расспрашивали о межпланетном корабле, интересовались, когда начнется постройка.
Разговоры с рабочими заряжали Цандера новой энергией. Он старался не замечать ни голода, ни разрухи. Его вера в будущее, зародившаяся в первые дни великого переворота, росла и укреплялась.
После той необычной лекции о полете на Марс, когда рабочие и солдаты проводили его гулом восторга, Цандер проникся уважением и симпатией к этим простым, грубоватым людям, еще крепче поверил в их силу и могущество.
«Эти люди стоят за новое, и я верю, я твердо верю – они поддержат меня. А если поддержат они, то поддержит и Советская власть!..»
Цандер стал готовить письмо к Ленину, в котором хотел изложить свои мысли о межпланетном корабле и просить Советскую власть взять на себя его постройку.
Когда черновик письма был набросан, Цандер решил поехать к Стрешневу. Он догадывался, что Стрешнев стоял ближе к большевикам и мог дать разумный совет.
«Как-никак я поднимаю вопрос о выделении для экспериментальных работ по созданию реактивного двигателя и ракеты опытного завода или хотя бы хорошо оборудованной мастерской с большим штатом специалистов. Уместна ли такая просьба сейчас, когда в стране нет ни спичек, ни мыла, ни керосина, ни обуви, ни одежды? Вдруг меня примут за «лунатика» или сумасшедшего?..
Да, спешкой можно загубить все дело. А Стрешнев скажет правду, даже поможет составить письмо более убедительно. Надеюсь, что с его помощью удастся переслать письмо самому Ленину.
В начале февраля, когда немного смягчились морозы, Цандер отправился в Москву.
Он был в добротной шубе, с воротником из меха кенгуру, в валенках и беличьей шапке. Но окна вагона оказались без стекол, и от пронизывающего ветра не было спасенья. Цандер вышел на Виндавском вокзале изрядно продрогший. Чтоб согреться, он не стал ждать трамвая, а пошел в город пешком. На углу Мещанской и Банного, у круглой тумбы с афишами, толпился народ. Приникали к самой тумбе, читали молча и угрюмо расходились.
Цандер, привстав на цыпочки, взглянул через головы:
«Социалистическое Отечество в опасности».
Сердце кольнуло.
– Что, что случилось? – шепотом спросил кто-то за спиной.
– Немцы нарушили перемирие, – ответили ему.
– Если бы только нарушили, – угрюмо заметил сосед в шинели, – а то прут по всему фронту от моря до моря.
– Да-с, дела, – ухмыльнулся в бородку какой-то господин и, уткнув нос в бобровый воротник, пошел прочь.
Цандер протолкался ближе к желтому листку-декрету, но успел выхватить лишь отдельные фразы:
«Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и Киеве. Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности…»
Цандера оттерли в сторону. Он сокрушенно вздохнул и, засунув коченеющие руки в карманы, зашагал обратно, на Виндавский вокзал.
3
Советской Республике в восемнадцатом году ценой Брестского мира удалось откупиться от кайзеровской Германки, но английские, французские, американские, японские интервенты и русские белогвардейцы окружили ее свирепой сворой.
Плохо вооруженная, рожденная в огне боев, Красная Армия отбивалась почти врукопашную. А тут еще поднялась внутренняя контрреволюция: вспыхнули мятежи, восстания, «испанка», сыпняк, голод.
Чтоб выстоять и победить, все подчинялось единой цели – работать не жалея сил, сражаться – не щадя жизни!..
Завод «Проводник» был национализирован. На нем вместо резиновых изделий стали делать лопаты, топоры, кирки, вагонетки.
Враг подходил к Москве, а на шатурских торфяных болотах начинали строить гигантскую электростанцию. Это обескураживало и восхищало! Вот она – Революция!.,
Полтора месяца пролежав в больнице, наголо остриженный, исхудавший так, что его нельзя было узнать, Цандер, в сопровождении санитара, вернулся домой.
Хозяин, Иван Назарыч, в черных чесанках и лисьей «душегрейке», открыв дверь, удивленно развел руками:
– Фридрих Артурович! Господи помилуй! Да ведь мы уж и молиться за вас перестали… Считали – нет в живых…
– Возвратный тиф… подобрали в Москве…. Только из больницы.
– Теперь чего не бывает…
Цандер, увидев замок на своей комнате, глазами указал на пего:
– А где же ключ?
– Так что извините, Фридрих Артурович, а вашу комнату мы сдали другому.
– Как? А где же мои вещи? Книги?
– Книги ваши, тетрадочки и труба – целехоньки – кому они нужны? А за вещи – не взыщите… Приходили люди с завода и все до нитки забрали. Сказали, что вы померли.
У Цандера закружилась голова: опершись на стену, он тяжело опустился на широкую скамью. В мозгу стучало: «Что делать? Кому жаловаться? Куда деваться?..»
– А кто был? Я пойду на завод, выясню…
– И… хватились… Ваши латыши все подались в Ригу.
– Да ведь Ригу только освободили?
– Уж недели две, как уехали… На заводе – все новые… Вряд ли кого сыщете из знакомых.
– Что же делать? – вздохнул Цандер.
– Помнится, вроде у вас дружок был в Москве?
– Да, был… и наверное есть…
– Тогда на что же лучше! Я еду туда и могу вас подвезти, по старой дружбе.
– Помогите собрать книги и принесите астрономическую трубу. Я не могу, ослаб…
– Это мы сейчас… вот и товарищ санитар поможет…
Все, что можно было собрать на чердаке, уложили в плетеную корзину и вместе с трубой привязали на задке санок.
Хозяин укрыл седоков медвежьей полостью и, гикнув на застоявшегося рысака, погнал в Москву…
4
Старые друзья приняли Цандера как родного. Благо, Стрешнев только вернулся из Калуги, от стариков, – привез муки, гороха, сала.
За две недели Цандер окреп, приободрился. Ему захотелось остаться в Москве, где было больше возможностей для творчества. И вот Стрешнев повез его на завода «Мотор» – там обещали место инженера.
В небольшом скромном кабинете, обогревавшемся буржуйкой их принял главный инженер Крамешко – сероглазый брюнет с худым, озабоченным лицом.
Пожав топкую, холодную руку Цандера, он взглянул с недоверием:
– Слышал, вы после тифа… Сможете ли работать в цеху?
– Постараюсь… Я так истосковался по делу, что готов на любую должность…
– Последнее время вы занимались шинным производством?
– Да, так пришлось… Но больше я люблю моторы… когда-то был практикантом на вашем заводе в Риге.
– Мне рассказывал Андрей Сергеич… Вы ведь однокашники?
– Да. Вместе учились в институте и вместе были в Обществе воздухоплаванья…
– Суровое время не погасило вашу мечту о полетах в другие миры?
– Напротив! Революция вселяет надежду на осуществление дерзновенной мысли! Думаю, что у вас на заводе, если вы окажете поддержку, можно построить опытный образец реактивного двигателя.
Эти слова были сказаны с такой спокойной уверенностью, что Крамешко даже потупился: «Этот Цандер, видимо, не просто мечтатель и фантаст. По всей вероятности, у него есть конкретные предложения, а может, и готовый проект нового двигателя». Крамешко достал из ящика стола три кружки, коробочку с изюмом и, сняв с буржуйки чайник, налил всем красноватого, с травяным запахом чая.
– Угощайтесь, пожалуйста! Чай, правда, морковный, но в мороз и он хорош…
– Спасибо! – сказал Цандер и, глотнув горячего, почувствовал себя бодрей.
– Я делал расчеты и убежден, что создание реактивного двигателя – дело вполне реальное.
– Не спорю, товарищ Цандер. Я рад поддержать смелую, новую мысль, однако в ближайшее время у нас это едва ли возможно… Полагаю, что и у вас не будет оставаться времени для изобретательства. Завод работает для фронта, и мы сейчас все силы должны отдавать на ремонт старых и производство новых моторов.
– Но, Павел Николаевич, – вмешался Стрешнев, – скажите Фридриху Артуровичу и о наших перспективах.
– Да, да, разумеется. Теперь трудное время. Красной Армии нужны самолеты. И мы делаем то, что быстрей… Однако уже сейчас мы думаем над созданием своего отечественного авиационного мотора… Пожалуй, вы подойдете именно для этого… Вы кончили в Риге механическое отделение?
– Да. И два курса в Данциге… Я, главным образом, – математик.
– Мы ищем такого человека. Вы не взялись бы за расчеты и разработку карбюратора в новом двигателе?
– С радостью!
– Отлично, – поднялся Крамешко. – Пойдемте в техническое бюро, я вас познакомлю с товарищами – и сразу к делу. Документы оформим потом…
5
Третьего января 1919 года мягким снежным днем в Ригу вступили красные латышские стрелки.
Цандер узнал об этом еще в тифозной больнице и, выпросив у соседа огрызок карандаша и два листка из ученической тетрадки, написал отцу и Марте. Потом от Стрешнева отправил дополнительно несколько телеграмм и подробные письма с просьбой писать по новому адресу, но ответа не было…
«Что происходит в Риге? Уж не умер ли отец? Не вышла ли Марта замуж? А сестры? Могли бы откликнуться они?.. Может быть, пишут по старому адресу в Тушино? Нет, Иван Назарыч привез бы – каждый день бывает в Москве. Впрочем, едва ли… Если он прибрал мои вещи, то с письмами разделаться ему ничего не стоит… Буду ждать, пока напишут в Москву».
Лишь в апреле, когда Цандер переехал на квартиру, предоставленную Советом, Стрешнев, зайдя к нему в бюро, передал письмо со штемпелем Риги.
– Наконец-то! – радостно воскликнул Цандер и стал читать.
Письмо было от отца. Старик сообщал, что жив, что братья вернулись и теперь дома, что сестры здоровы.
Цандер пропустил подробности и остановился на последнем абзаце, где говорилось о Марте.
Стрешнев заметил, что нижняя губа у Цандера начала слегка вздрагивать и лицо побелело.
– Фридрих, что случилось? Жив ли отец?
– Спасибо, жив. Дома все хорошо, но вот Марта…
Стрешнев подвинулся ближе, дружески положил руку ему на плечо:
– Что, вышла замуж?
– Нет… уехала с матерью в деревню и словно канула в воду.
– Ничего, друг, скоро и от нее получишь весточку, Она славная девушка. Она тебе не изменит…
Весной девятнадцатого интервенты и белогвардейцы начали новое, грозное наступление. Почти трехсоттысячная армия Колчака двинулась на Пермь и Самару. С запада на Петроград рвался корпус Юденича. С юга наступала белая армия Деникина.
В Москве спешно формировались рабочие отряды, а те, кто оставался на заводе, должны были работать за двоих.
Цандер в эти дни трудился по двенадцать – тринадцать часов, а иногда и вовсе не уходил домой.
В двадцатых числах мая положение стало особенно тревожным.
Поползли слухи, что в Москву засланы диверсанты, что несколько групп выловлено на заводах «Брамлей» и «Гужон». В цехах появились незнакомые люди, одетые в кожанки, а то и просто во что попало, – не отличишь от рабочих. Поговаривали, что это – Чека.
Однажды днем, когда Цандер работал особенно увлеченно, в техническое бюро вошла секретарь и таинственно зашептала:
– Фридрих Артурович, вас спрашивают.
– Кто? – не отрываясь от расчетов, опросил Цандер.
– Какой-то военный… огромного роста и с маузером.
Сотрудники испуганно переглянулись.
– Зачем я ему?
– Не знаю… Просит вас выйти.
«Уж не донос ли какой? – с тревогой подумал Цандер. – Фамилия у меня нерусская… Знает меня здесь один Стрешнев, и тот, как назло, уехал в командировку. Ладно, будь что будет…»
Он поднялся и, стараясь не выдать волнения, вышел в приемную.
У окна стоял высокий командир в фуражке со звездой и смотрел на него в упор.
– Вы вызывали? – робко спросил Цандер,
– Да! Не узнаете?
– Нет, не могу припомнить…
– Цандрик, это же я!
– Янис? Неужели? – И оба бросились в объятия друг другу.
– Янис, откуда же ты, Янис?
– Только сейчас из Риги. Был комиссаром в полку красных латышских стрелков, а теперь назначен на Восточный фронт. – Он взглянул на часы. – Милый Фридрих, я уже должен бежать. Вот письмо от Марты. Тут все написано.
– Ой, спасибо, Янис. Что же с ней? Где она?
– Была в деревне, а сейчас дома. Нашла кучу твоих писем. Читает и плачет… Отец вернулся из ссылки. Пауль был со мной… Все собрались домой, а вот я – уезжаю…
– Что же Марта? Хоть два слова, Янис!
– Любит тебя, любит! Собирается ехать в Москву. В письме все написано. Прощай!
Они обнялись, как братья.
– Янис! Так много надо тебе сказать… Так много… Возвращайся с победой. Я буду ждать.
Цандер проглотил соленый ком и, зажав в руке письмо, пошел к себе в бюро…
Домой он вернулся поздно вечером и, вскипятив чай, снова стал перечитывать письмо от Марты.
«Милый, родной Фридрих! Даже не верю, что ты прочтешь эти строки! Я послала тебе больше двадцати писем, и, видимо, ты ни одного не получил…
Я ждала тебя все эти годы, я верила, что мы встретимся, чтобы больше никогда по разлучаться. И вот счастливый день наступил! Рига свободна! Уже идут поезда в Москву… Я прочла, несчетное число раз, твои письма. Я все знаю. Только сообщи адрес, и я немедленно выеду.
Подробностей не пишу – о них расскажет Янис…»
Поужинав, Цандер лег в постель и, еще раз перечитан письмо, положил его под подушку. Затем потушил свечу и, думая о Марте, уснул…
А утром газеты сдержанно сообщили, что красные латышские стрелки оставили Ригу…
6
Первые дни после известия о падении Риги Цандер ходил как потерянный. Два раза он опаздывал на работу, извинялся, говоря, что задумался в трамвае и проехал свою остановку. Эту рассеянность сослуживцы стали замечать после встречи с высоким командиром. На их вопросы Цандер отвечал невпопад, порой пропускал время обеда, даже делал ошибки в расчетах, чего раньше с ним никогда не случалось. Всем было ясно, что Цандер потрясен и что это случилось после встречи с военным. Но в чем была причина потрясения – никто не знал…
У Цандера было такое состояние, как будто из жизни у него ушло самое важное. Он ходил с опущенными глазами и пытался отыскать пути к тому, чтоб вернуть невозвратимое…
Он не хотел верить, не хотел смириться с мыслью, что больше никогда не увидит своей любимой. Напротив, он старался себе внушить, что еще не все потеряно, что сдача Риги – случайность, что немцы сейчас не так сильны, чтобы ее удержать. «Красная Армия окрепла в боях, приобрела воинский опыт, научилась побеждать. Расправившись с Колчаком, она непременно повернет штыки на запад…» Цандер приводил много доводов, пытался убедить себя, но на этот раз в его душе утвердилось другое убеждение, на которое не действовали никакие доводы. Это подсознательное убеждение было предчувствием…
Прошло два месяца. Цандер немного успокоился, ушел в дела. Теперь он работал не только в техническом бюро, но и непосредственно в цехах, следя за изготовлением отдельных узлов моторов, за сборкой и испытанием их. Он хотел изучить не только всю технологию производства, но и «душу», «характер» различных типов моторов. Это было нужно ему, чтобы безошибочно определять неполадки и неисправности по одному звуку работающего мотора. Это требовалось для того, чтобы избавить от «изъянов» моторы будущего…
Летом, когда Красная Армия нанесла сокрушительное поражение Колчаку, освободив Уфу, Пермь, Екатеринбург, Челябинск, Цандер опять стал убеждать себя, что Рига потеряна не безвозвратно. В нем вновь затеплилась мысль о встрече с Мартой. Но это было скорее желанием видеть ее, чем надеждой…
Осенью, когда Советская Россия оказалась в железном кольце вражеских войск, когда Деникин с отборной Добровольческой армией подошел к Туле, Москва была объявлена на военном положении. В эти дни Цандер днем работал на заводе, а вечером вместе с рабочими уходил рыть окопы и строить укрепления…
7
В конце ноября, когда враг был отброшен за Курск и Воронеж, Москва вздохнула облегченно: работа на заводе вошла в свою колею – по воскресеньям давался отдых.
В эти свободные дни Цандер обувался в старые подшитые валенки, купленные по случаю на Сухаревке, в дубленый полушубок, подаренный Стрешневым, и шел в Румянцевский музей. Там, в нетопленном зале библиотеки, он сидел дотемна, просматривая газеты, журналы, книги, по крупицам собирая все сведения о развитии авиации и дирижаблей.
Теперь, когда Красная Армия начала громить, гнать врага, он твердо решил, что пора вернуться к мирным проблемам.
«Как только кончится война, очевидно, Советская власть начнет восстанавливать фабрики и заводы, строить новые предприятия. Вот тут-то я и представлю свой проект… Он должен быть основан на новейших достижениях техники. А я отстал. Ведь целых шесть лет идет война… Может быть, в Америке, которой война почти не коснулась, уже построены лаборатории, где создаются межпланетные корабли? Я должен быть в курсе событий. Я должен знать все…»
Румянцевская библиотека оказалась для Цандера настоящим кладом.
Там были собраны почти все журналы и газеты России за последние годы. Имелось много иностранных изданий, датированных пятнадцатым, шестнадцатым, даже семнадцатым годами.
Тщательно просматривая все, что относилось к ракетам, Цандер вновь перечитал статью Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами», датированную 1911–1912 годами, которую помнил со студенческих лет. Но теперь он взглянул на нее другими глазами. Тогда она будоражила ум, увлекала, манила в безвестные дали.
Теперь она показалась ему очень далекой от реальности.
«Конечно, идея Циолковского верна и расчеты его правильны. Однако к решению этой задачи нужно идти другим путем, путем экспериментов, путем практических работ.
В этой статье Циолковский полемизирует с французским ученым Эсно Пельтри. А может быть, Эсно Пельтри уже строит ракету?.. А немцы? А американцы? У нас нет никаких сведений о западных исследователях. Но это не значит, что они сидят сложа руки…
Сейчас, когда наметился перелом в войне – надо начинать практические работы по ракете, надо объединиться всем изобретателям и работать сообща. Почему бы Циолковского не пригласить в Москву? Конечно, он не инженер и едва ли бы мог возглавить практические работы, но его авторитет и советы нам бы помогли.
В подъезде было темно. По обледенелой лестнице, ощупью Цандер поднялся на второй этаж, дернул ручку звонка.
Ему открыл сам Стрешнев:
– Фридрих? Очень рад! А я, признаться, хотел ехать к тебе. Раздевайся, проходи.
– Видимо, действительно мысли передаются на расстоянии, раз ты собирался ко мне, – улыбнулся Цандер. – А я вот только из библиотеки, – продолжал говорить он, проходя в гостиную и усаживаясь на знакомом диване, – перечитал статью Циолковского и пришел к выводу, что нам надо начинать сообща.
– Ты о чем, Фридрих?
– Да опять же о ракете. Скоро войне конец. Надо начинать действовать. Спишись с Циолковским, вы же друзья. Может быть, он приедет в Москву? Мы бы вместе составили письмо Ленину, а?
– Это невозможно сейчас… – смущенно, с трудом подбирая слова, заговорил Стрешнев. – Невозможно потому, что… впрочем, какая-то дикая нелепость…
– Да что, что случилось? – испуганно спросил Цандер, схватив его за руки.
– Вот письмо из Калуги, от отца… Только сегодня получил… Одним словом – Циолковский арестован Чека…
8
Еще не прошло года, а уж о Цандере на заводе заговорили, как о замечательном инженере. В декабре он был назначен на должность заведующего техническим бюро.
На него возлагались надежды и ответственность за создание первого советского авиационного двигателя.
Цандер не был обрадован этим назначением, так как административные обязанности будут отнимать много времени, помимо рабочего. А отказ могли истолковать как саботаж. И Цандер перешел в отдельный кабинет.
Работа по созданию нового двигателя поначалу казалась ему интересной и увлекательной. Но когда были сделаны все расчеты и рабочие чертежи, когда работу перенесли в цеха, он затосковал. Было обидно, что этот первый советский двигатель не совершит революцию в моторостроении. «Конечно, он обещает быть лучше, мощней и надежней иностранных, покупных, но пока его делают и осваивают, на Западе могут появиться новые, значительно более сильные моторы».
Цандер пригласил Стрешнева, решив поговорить с ним как с другом.
Стрешнев, выслушав его доводы, раздумывая, тихонько стал отбивать пальцами «Марсельезу».
– Ну что, Андрей, ты не согласен со мной?
– В технике идет и будет идти вечное соревнование, Фридрих.
– Согласен. Это неизбежно. Но можно двигаться вперед маленькими жалкими шажками, а можно совершать прыжки.
– Говорят: тише едешь – дальше будешь!
– Нот, я не согласен, – запротестовал Цандер. – Мы сейчас, по существу, занимаемся компиляцией и создаем улучшенную конструкцию, а я за то, чтоб создавать новый тип двигателя.
9
– Если вопрос стоит так – я за прыжки! – с улыбкой воскликнул Стрешнев и, расправив бороду, поднялся, обнял друга:
– Ну-ка выкладывай, Фридрих, что у тебя за идея?
– Я думаю, Андрей, что теперешние бензиновые моторы нуждаются в коренной переделке. Они маломощны. Для моего воздушного корабля потребовалось бы пять моторов! Это утяжелило бы вес корабля в несколько раз и загубило бы все дело.
– Для твоего корабля наши двигатели не годятся, согласен. Но ведь это не значит, что они непригодны для самолетов?
– Не спеши, Андрей, я еще не сказал главного.
– Ты хочешь увеличить мощность, но ведь это немыслимо без увеличения веса?
– Возможно. Я уберу карбюратор.
– Что?! Ты это серьезно, Фридрих?
– Да! Сейчас горючая смесь подается в распыленном состоянии. Для сжигания ее приходится сжимать. Коэффициент полезного действия очень мал…
– Что же предлагаешь ты?
– Убрать карбюратор и заменить его насосом. Подавать горючее, скажем нефть, прямо в цилиндры под большим давлением, вместе с жидким кислородом. Я высчитывал – это даст огромный эффект! При этом же объеме цилиндра мощность возрастет почти втрое.
– Интересно! – Стрешнев прошелся по кабинету. – У тебя уже созрел проект?
– Еще нет, но я буду над ним работать. Такой двигатель, снабженный несколькими винтами, сможет провести межпланетный корабль через плотные слои атмосферы. Ну, как ты отнесешься к этому замыслу?
– Замысел отличный! Но будет ли хорош такой двигатель – я еще не уверен… Ты должен работать над проектом и пока никому об этом не говорить.
– Почему, Андрей?
– Так будет лучше. Поверь. И главное – не осуждай то, что делаем мы. Первый советский авиационный двигатель должен быть освоен нами, и как можно быстрей. Это очень важно. Фридрих! Очень! От успеха этой работы будут зависеть и межпланетные полеты.
10
В то время, когда Фридрих Цандер работал над чертежами и схемами двигателя высокого давления, по другую сторону океана, в Америке, в живописном университетском городе Вустере, за письменным столом сидел другой изобретатель – Роберт Годдард.
Это был высокий худощавый человек с большим лбом и спокойными темными глазами.
Перед ним, на столе, освещенном мягким светом окон, лежали гранки научной работы «Метод достижения крайних высот».
Дочитав последнюю 69-ю страницу, Годдард поставил свою подпись, бросил на гранки ручку с золотым пером и, закурив сигару, стал прогуливаться по просторному, уставленному книгами, кабинету.
Будучи профессором физики в университете имени Кларка, Годдард с четырнадцатого года вел опыты с пороховыми ракетами, пытаясь поднять их на высоты, превосходящие полет воздушного шара. Опыты предпринимались с целью ведения метеорологических наблюдений.
Три года назад он написал работу, гранки которой сейчас лежали у него на столе, и послал ее в Смитсоновский институт, прося субсидию на создание высотной ракеты.
Из института пришло письмо с просьбой назвать испрашиваемую сумму.
«Я осмелюсь назвать сумму в 250 долларов», – скромно ответил Годдард.
Через несколько дней была получена телеграмма: «Смитсоновский институт, для начала работ над ракетой, выделяет пять тысяч долларов»…
– Ого! – воскликнул Годдард. – Это же мой пятилетний заработок! Теперь я смогу развернуться…
За три года Годдард изготовил несколько пороховых ракет оригинальной конструкции. Созданием в этих ракетах выводной трубы особой формы Годдарду удалось до шестидесяти четырех процентов химической энергии пороха переводить в механическую энергию вытекающих газов. В обычной же пороховой ракете используется только два процента энергии пороха. В пушке не более шестнадцати.
Благодаря этому удачному изобретению Годдарду удалось достичь довольно высокой скорости газовой струи – 2290–2430 метров в секунду. Он решил совершенствовать свои ракеты и, чтоб добиться новых ассигнований, задумал опубликовать залежавшуюся рукопись.
Работа его была написана научным языком, с множеством формул, и он не рассчитывал на широкий успех. Однако закончил ее весьма интригующеей фразой:
«Проведенные опыты позволяют надеяться, что в недалекое время станет возможно послать ракету на Луну и произвести там взрыв осветительного снаряда такой силы, что вспышка будет видна с Земли».
Теперь, прогуливаясь по кабинету, Годдард курил и думал:
«Если журналисты заметят мою работу, они, очевидно, поднимут шум в газетах. Ну что ж… Тогда будет больше надежд получить в институте дополнительные ассигнования».
11
Весной двадцатого года был подписан мирный договор с буржуазной Латвией. До этого известия в Цандере еще жила хоть крохотная надежда на встречу с Мартой, – теперь все рухнуло… «Я потерял ее навсегда», – вслух сказал Цандер. – Надо мужаться».
И это случилось в те дни, когда Цандер заканчивал последние листы чертежей двигателя высокого давления.
Стрешнев, опасаясь, чтоб Цандер снова не заболел, приходил к нему каждый день.
В субботу утром он позвонил из цеха по телефону:
– Фридрих, голубчик, сегодня после работы поедем ко мне, – приехали старики из Калуги. Есть важные новости..
– А что? Какие новости? Может, про Циолковского?
– Не знаю… Мне звонил тесть…
Стрешнев открыл дверь своим ключом. Друзья вошли неслышно, разделись, причесались у зеркала, и только тогда Стрешнев распахнул дверь в гостиную. На диване в пуховом платке с книгой в руках сидела худенькая женщина с густыми поседевшими волосами, уложенными в пучок.
Увидев Стрешнева, она ласково взглянула на него большими серыми глазами и, выронив книгу, вскочила:
– Андрюша! Андрюшенька!
Стрешнев, обнимая и целуя мать, неуклюже топтался вокруг:
– Рад, рад, что вы приехали, мама… Очень рад! А где же отец?
– Пошел со Славиком погулять… Ну, как же ты, Андрюшенька? Все у вас благополучно?
– Все хорошо, мамочка… Отлично! Вот, позволь представить тебе моего закадычного друга – Фридриха Артуровича Цандера.
– Очень рада!
Цандер поклонился, церемонно поцеловал протянутую руку:
– Я давно мечтал познакомиться с вами.
– И я тоже… Вон вы, оказывается, какой… Андрюша так много рассказывал о вас…
Раздался звонок.
– Это они! – сказал Стрешнев и бросился открывать дверь.
В передней послышались радостные возгласы, поцелуи, и тут же в гостиную вбежал шустрый белокурый Слава. Следом вошел рослый русобородый, как сын, еще прямой и крепкий, Стрешнев-отец. Ему исполнилось шестьдесят шесть, а выглядел он лет на десять моложе.
– Я бы вас, Сергей Андреич, скорее принял за брата Андрея, чем за отца, – пожимая его руку, с улыбкой сказал Цандер.
– Живем в провинции… И воздух и питанье не то, что здесь
– Дедушка, дедушка! Иди сюда! – позвал Слава, усевшись на диване рядом с Елизаветой Павловной.
– Иду, Славик, иду, – усмехнулся дед и сел рядом с внуком.
– Ну, рассказывайте, как доехали? Какие новости? – спросил Андрей, садясь поближе.
– Доехали хорошо. Правда, на вокзале у нас чуть не конфисковали корзину с продуктами… Спасибо, один военный вмешался.
– Послали бы телеграмму, я бы встретил.
– Ничего. Все обошлось… Как же вы тут, Андрюша?
– Трудимся… Теперь полегче стало… Вот с Фридрихом Артуровичем собираемся лететь на Марс… А что с Константином Эдуардовичем? Есть ли известия?
– Выпустили! Виделся с ним перед отъездом… Передавал привет.
– Спасибо! За что же его арестовали?
– Переписывался с чудаком – изобретателем из Киева. Тот дал его адрес какому-то белому офицеру, возможно, лазутчику. Ну тот и нагрянул, видимо желая укрыться.
– И что же?
– Пробыл до ночи и ушел, а на другой день Циолковского арестовали и увезли в Москву.
– И долго держали?
– Нет, через месяц выпустили с извинениями… Глупость! Разве он мог быть в чем-нибудь замешан? Напротив, он только на Советы и надеется. Советская власть поможет ему в заветной мечте.
– И что же, как сейчас?
– Ничего… учительствует… Начал хлопоты о переиздании своих статей…
– Скажите, Сергей Андреич, а он не возбуждал вопроса о постройке ракеты? – спросил Цандер.
– Нет. Он уже много лет увлечен дирижаблями… Правда, тут я ему давал читать статью и Кибальчиче, о проекте ракеты, так он страшно разволновался…
– А где о Кибальчиче написано? – спросил Цандер.
– В «Былом», в пятом номере… Лизонька, где же у нас журнал?
– Он лежит в кабинете – Федор Семенович читал.
– Пойдемте, господа, туда. А впрочем, идите одни… Ступай, Андрюша, ступай! Мы с мамой побудем здесь.
Цандер заметил, как Сергей Андреич достал платок и вытер глаза.
– «Находясь в заключении, за несколько дней до смерти, я пишу этот проект, – читал Андрей приглушенно, стараясь подавить нахлынувшее волнение. – Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении».
Стрешнев передохнул, взглянув на помрачневшего Цандера, и продолжал:
– «Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью.
Я умоляю ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее».
– И этот проект не показали ученым? Ведь тогда же были Менделеев и Столетов! – воскликнул Цандер.
– Нет, не показали… – вздохнул Стрешнев и опять стал читать:
– «Прежде всего, считаю нужным заметить, что, будучи на свободе, я не имел достаточно времени, чтобы разработать свой проект в подробностях и доказать его осуществимость математическими вычислениями…
Насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем…
Какая же сила применима к воздухоплаванью? Такой силой, по-моему, являются медленно горящие взрывчатые вещества…»
Андрей читал, а Цандер сидел в кожаном кресле в глубокой задумчивости. Когда речь пошла об устройстве реактивного снаряда, он вскочил, быстро взглянул на чертеж и снова сел. Он кусал губы, молча смотрел вниз, поминутно вздрагивая.
Кончив читать, Стрешнев взглянул на друга.
Цандер сидел, опустив голову на руку, и, казалось, плакал.
– Фридрих, ты плачешь?
– Нет, думаю…
– Что же ты скажешь?
– Сколько лет пролежал проект в архиве?
– Тридцать семь!
– Выходит, он был составлен за двадцать два года до статьи Циолковского?
– Да!
Цандер поднялся:
– Я преклоняюсь перед этим человеком, Андрей. Преклоняюсь перед его гением и перед его мужеством! Что наши лишения, голод, холод, неурядицы в сравнении с тем, что пережил Кибальчич? Ведь он не дрогнул перед лицом смерти!
– Да, Фридрих, – это герой!
– А что же мы? Я вожусь с этим двигателем и совершенно забросил проект межпланетного корабля. Забросил расчеты траекторий. Позор! Сегодня же, сейчас же еду и берусь за дела.
– Нет, нет, сейчас я тебя не отпущу. Кажется, пришел Федор Семенович, поужинаем.
– А что, Андрей, неужели твой отец знал Кибальчича? Я видел слезы на его глазах.
– Да, они были друзьями. Когда Кибальчича везли на казнь, отец крикнул ему: «Прощай, друг!» – и чуть за это не поплатился жизнью.
– И матушка твоя была с ним знакома?
– Она была в него влюблена… О, это романтическая и грустная история.
– Кибальчич тоже ее любил?
– Да, да, Фридрих, но об этом не надо… Мама очень страдает…
В дверь постучали.
– Пожалуйста! – крикнул Андрей.
Вошли два деда с маленьким Славиком.
Цандер поздоровался с Федором Семеновичем и, извинившись, вышел.
Дверь в гостиную оказалась открытой. Елизавета Павловна сидела в углу дивана. Лицо ее было задумчиво.
Цандер подошел к дивану, встал на колени и, молча поцеловав ей руку, выбежал из комнаты.
1
У обледенелой, разбухшей двери заводской столовой, откуда валил пар, возле объявления толпился народ: рабочие, солдаты, мальчишки. Само объявление – кусок фанеры, прибитой к стене. На нем мелом корявые буквы:
«Сегодня, в пятницу, здесь в столовой, в 6 часов состоится лекция:
«МЫ ПОЛЕТИМ НА МАРС».
Лекцию читает инженер Ф. Цандер.
Будет демонстрироваться модель межпланетного корабля. Вход свободный.
Солдат в шапке, надвинутой на самые глаза, тыкал цигаркой в объявление:
– Видели, едрена вошь, каковы дела! На Марс собираются лететь!.. И полетят! Очень даже свободно… Потому – революция!..
– Да ведь это куда? Подумать только… На звезду! Мыслимое ли дело?.. – качал головой пожилой рабочий.
– Так ведь не на воздушном шаре, а на корабле – понимать надо, – запальчиво сказал солдат.
– А ты видал этот корабль?
– Нет, не доводилось…
– То-то же… Его еще строить надо…
– Дяденька, а у нас будут строить?
– Знамо, у нас.
– А он из железа будет, корабль-то?..
– Приходи – узнаешь… Я сам впервой слышу…
– Пойдем, ребята, послушаем, – заключил солдат, – может, кто из нас лететь согласится.
– Неужто бы решился? – спросил старик в стоптанных валенках.
– А чего… Если б харч хороший давали, я бы с дорогой душой, – усмехнулся солдат, – стал бы там на небе революцию производить…
К шести часам народу набилось – еле прикрыли двери. За красным столом, над которым висел плакат: «Вся власть Советам!» – сидели трое: здоровяк в кожанке с рябым лицом – представитель ревкома, седобородый в очках и каракулевой шапке – от дирекции и молодой человек с рыжеватыми усиками, в инженерской фуражке – лектор.
– Товарищи! – поднялся человек в кожанке. – Сегодня у нас необычайное собрание. Разговор пойдет о полете на Марс. Некоторые скажут, мол, совсем спятили большевики. Жрать нечего, транспорт разбит, заводы еле работают – нет ни угля, ни сырья, а они – ишь, на Марс собираются. Мало на земле дела?!
Так могут думать только отсталые элементы. Да! На то мы и большевики, чтоб дерзать! Нынче завоевали землю – завтра небо! Пока чешутся господа капиталисты, – у нас уже будет готов воздушный корабль… Наших дорогих инженеров, идущих в ногу с рабочим классом, поддержит весь народ. Верно я говорю?!
– Пра-вильно! – загудел зал.
– Тогда слово для лекции предоставляю инженеру, товарищу Цандеру.
Цандер начал смущенно, глуховато, опасаясь, что его не поймут, освищут. Ему было страшно смотреть в сотни глаз, горящих жаждой любопытства, насмешливых, дерзких.
Он начал издалека. Рассказал об Икаре, пытавшемся на крыльях перелететь море, о Можайском, строившем в России первый самолет, и незаметно перешел к проекту ракеты Циолковского.
Усмешки исчезли. Цандер видел, как многие не спускали с него глаз. Это ободряло. В голосе его появилась уверенность.
– Кто, устремляя в ясную осеннюю ночь свой взор к небу, при виде сверкающих на нем звезд, не думал о том, что там, на далеких планетах, может быть, живут подобные нам разумные существа, опередившие нас в культуре на многие тысячи лет?
Какие несметные культурные ценности могли бы быть доставлены на земной шар, земной науке, если бы удалось туда перелететь человеку. И какую минимальную затрату надо произвести на такое великое дело в сравнении с тем, что бесполезно тратится человечеством.
Цандер что-то шепнул седобородому в очках. Тот нагнулся и достал из ящика под столом плакат.
– Вот, товарищи, перед вами изображение межпланетного корабля, – сказал Цандер, высоко поднимая плакат.
В задних рядах вскочили, чтобы лучше видеть.
– Это сооружение похоже на самолет, точнее, на два, соединенных друг с другом, самолета. Но если вы посмотрите внимательно, то заметите в хвосте второго самолета раструб. Внутри самолетов находится мощная космическая ракета. Она снабжена поршневым двигателем с пропеллером, чтоб пройти плотные слои атмосферы с минимальной затратой горючего. А крылья нужны для планирования при взлете и для обеспечения мягкого спуска, приземления…
Применение крыльев позволит уменьшить общий вес ракеты в пятнадцать – двадцать раз.
Цандер откашлялся, беглым взглядом окинул притихший зал и продолжал, совершенно успокоенный:
– Оперение большого самолета и освободившиеся баки для горючего в полете не будут нужны. Специальный механизм их будет втягивать внутрь ракеты, расплавлять и превращать в топливо…
Такой межпланетный корабль может развить скорость в десять – пятнадцать раз превышающую скорость артиллерийского снаряда.
– Эх, мать честная! – удивленно крикнул солдат, что стоял у афиши.
На него зашикали.
– Такая скорость позволит межпланетному кораблю долететь до Марса за три-четыре месяца. Расчеты показывают, что создание межпланетного корабля – дело совершенно реальное и в ближайшие десятилетия оно будет осуществлено!
Цандер сложил и убрал в стол плакат и поклонился.
Зал несколько секунд молчал, словно опешив от услышанного… И вдруг аплодисменты обрушились лавиной:
– Браво!
– Ура!
– Даешь Марс! – восторженно кричали из зала.
2
В тревоге, голоде, стуже встречали тушинцы Новый – 1918 год. Что-то он даст? Что принесет?..
Перемирие с немцами казалось ненадежным, шатким, а голод наступал.
Но как ни трудна, как ни тяжела была жизнь, в рабочих Цандер видел одушевление, решимость выстоять перед лишениями, несокрушимую веру в будущее…
Рабочие при встречах шутили и, как бы желая подбодрить его, расспрашивали о межпланетном корабле, интересовались, когда начнется постройка.
Разговоры с рабочими заряжали Цандера новой энергией. Он старался не замечать ни голода, ни разрухи. Его вера в будущее, зародившаяся в первые дни великого переворота, росла и укреплялась.
После той необычной лекции о полете на Марс, когда рабочие и солдаты проводили его гулом восторга, Цандер проникся уважением и симпатией к этим простым, грубоватым людям, еще крепче поверил в их силу и могущество.
«Эти люди стоят за новое, и я верю, я твердо верю – они поддержат меня. А если поддержат они, то поддержит и Советская власть!..»
Цандер стал готовить письмо к Ленину, в котором хотел изложить свои мысли о межпланетном корабле и просить Советскую власть взять на себя его постройку.
Когда черновик письма был набросан, Цандер решил поехать к Стрешневу. Он догадывался, что Стрешнев стоял ближе к большевикам и мог дать разумный совет.
«Как-никак я поднимаю вопрос о выделении для экспериментальных работ по созданию реактивного двигателя и ракеты опытного завода или хотя бы хорошо оборудованной мастерской с большим штатом специалистов. Уместна ли такая просьба сейчас, когда в стране нет ни спичек, ни мыла, ни керосина, ни обуви, ни одежды? Вдруг меня примут за «лунатика» или сумасшедшего?..
Да, спешкой можно загубить все дело. А Стрешнев скажет правду, даже поможет составить письмо более убедительно. Надеюсь, что с его помощью удастся переслать письмо самому Ленину.
В начале февраля, когда немного смягчились морозы, Цандер отправился в Москву.
Он был в добротной шубе, с воротником из меха кенгуру, в валенках и беличьей шапке. Но окна вагона оказались без стекол, и от пронизывающего ветра не было спасенья. Цандер вышел на Виндавском вокзале изрядно продрогший. Чтоб согреться, он не стал ждать трамвая, а пошел в город пешком. На углу Мещанской и Банного, у круглой тумбы с афишами, толпился народ. Приникали к самой тумбе, читали молча и угрюмо расходились.
Цандер, привстав на цыпочки, взглянул через головы:
«Социалистическое Отечество в опасности».
Сердце кольнуло.
– Что, что случилось? – шепотом спросил кто-то за спиной.
– Немцы нарушили перемирие, – ответили ему.
– Если бы только нарушили, – угрюмо заметил сосед в шинели, – а то прут по всему фронту от моря до моря.
– Да-с, дела, – ухмыльнулся в бородку какой-то господин и, уткнув нос в бобровый воротник, пошел прочь.
Цандер протолкался ближе к желтому листку-декрету, но успел выхватить лишь отдельные фразы:
«Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и Киеве. Социалистическая Республика Советов находится в величайшей опасности…»
Цандера оттерли в сторону. Он сокрушенно вздохнул и, засунув коченеющие руки в карманы, зашагал обратно, на Виндавский вокзал.
3
Советской Республике в восемнадцатом году ценой Брестского мира удалось откупиться от кайзеровской Германки, но английские, французские, американские, японские интервенты и русские белогвардейцы окружили ее свирепой сворой.
Плохо вооруженная, рожденная в огне боев, Красная Армия отбивалась почти врукопашную. А тут еще поднялась внутренняя контрреволюция: вспыхнули мятежи, восстания, «испанка», сыпняк, голод.
Чтоб выстоять и победить, все подчинялось единой цели – работать не жалея сил, сражаться – не щадя жизни!..
Завод «Проводник» был национализирован. На нем вместо резиновых изделий стали делать лопаты, топоры, кирки, вагонетки.
Враг подходил к Москве, а на шатурских торфяных болотах начинали строить гигантскую электростанцию. Это обескураживало и восхищало! Вот она – Революция!.,
Полтора месяца пролежав в больнице, наголо остриженный, исхудавший так, что его нельзя было узнать, Цандер, в сопровождении санитара, вернулся домой.
Хозяин, Иван Назарыч, в черных чесанках и лисьей «душегрейке», открыв дверь, удивленно развел руками:
– Фридрих Артурович! Господи помилуй! Да ведь мы уж и молиться за вас перестали… Считали – нет в живых…
– Возвратный тиф… подобрали в Москве…. Только из больницы.
– Теперь чего не бывает…
Цандер, увидев замок на своей комнате, глазами указал на пего:
– А где же ключ?
– Так что извините, Фридрих Артурович, а вашу комнату мы сдали другому.
– Как? А где же мои вещи? Книги?
– Книги ваши, тетрадочки и труба – целехоньки – кому они нужны? А за вещи – не взыщите… Приходили люди с завода и все до нитки забрали. Сказали, что вы померли.
У Цандера закружилась голова: опершись на стену, он тяжело опустился на широкую скамью. В мозгу стучало: «Что делать? Кому жаловаться? Куда деваться?..»
– А кто был? Я пойду на завод, выясню…
– И… хватились… Ваши латыши все подались в Ригу.
– Да ведь Ригу только освободили?
– Уж недели две, как уехали… На заводе – все новые… Вряд ли кого сыщете из знакомых.
– Что же делать? – вздохнул Цандер.
– Помнится, вроде у вас дружок был в Москве?
– Да, был… и наверное есть…
– Тогда на что же лучше! Я еду туда и могу вас подвезти, по старой дружбе.
– Помогите собрать книги и принесите астрономическую трубу. Я не могу, ослаб…
– Это мы сейчас… вот и товарищ санитар поможет…
Все, что можно было собрать на чердаке, уложили в плетеную корзину и вместе с трубой привязали на задке санок.
Хозяин укрыл седоков медвежьей полостью и, гикнув на застоявшегося рысака, погнал в Москву…
4
Старые друзья приняли Цандера как родного. Благо, Стрешнев только вернулся из Калуги, от стариков, – привез муки, гороха, сала.
За две недели Цандер окреп, приободрился. Ему захотелось остаться в Москве, где было больше возможностей для творчества. И вот Стрешнев повез его на завода «Мотор» – там обещали место инженера.
В небольшом скромном кабинете, обогревавшемся буржуйкой их принял главный инженер Крамешко – сероглазый брюнет с худым, озабоченным лицом.
Пожав топкую, холодную руку Цандера, он взглянул с недоверием:
– Слышал, вы после тифа… Сможете ли работать в цеху?
– Постараюсь… Я так истосковался по делу, что готов на любую должность…
– Последнее время вы занимались шинным производством?
– Да, так пришлось… Но больше я люблю моторы… когда-то был практикантом на вашем заводе в Риге.
– Мне рассказывал Андрей Сергеич… Вы ведь однокашники?
– Да. Вместе учились в институте и вместе были в Обществе воздухоплаванья…
– Суровое время не погасило вашу мечту о полетах в другие миры?
– Напротив! Революция вселяет надежду на осуществление дерзновенной мысли! Думаю, что у вас на заводе, если вы окажете поддержку, можно построить опытный образец реактивного двигателя.
Эти слова были сказаны с такой спокойной уверенностью, что Крамешко даже потупился: «Этот Цандер, видимо, не просто мечтатель и фантаст. По всей вероятности, у него есть конкретные предложения, а может, и готовый проект нового двигателя». Крамешко достал из ящика стола три кружки, коробочку с изюмом и, сняв с буржуйки чайник, налил всем красноватого, с травяным запахом чая.
– Угощайтесь, пожалуйста! Чай, правда, морковный, но в мороз и он хорош…
– Спасибо! – сказал Цандер и, глотнув горячего, почувствовал себя бодрей.
– Я делал расчеты и убежден, что создание реактивного двигателя – дело вполне реальное.
– Не спорю, товарищ Цандер. Я рад поддержать смелую, новую мысль, однако в ближайшее время у нас это едва ли возможно… Полагаю, что и у вас не будет оставаться времени для изобретательства. Завод работает для фронта, и мы сейчас все силы должны отдавать на ремонт старых и производство новых моторов.
– Но, Павел Николаевич, – вмешался Стрешнев, – скажите Фридриху Артуровичу и о наших перспективах.
– Да, да, разумеется. Теперь трудное время. Красной Армии нужны самолеты. И мы делаем то, что быстрей… Однако уже сейчас мы думаем над созданием своего отечественного авиационного мотора… Пожалуй, вы подойдете именно для этого… Вы кончили в Риге механическое отделение?
– Да. И два курса в Данциге… Я, главным образом, – математик.
– Мы ищем такого человека. Вы не взялись бы за расчеты и разработку карбюратора в новом двигателе?
– С радостью!
– Отлично, – поднялся Крамешко. – Пойдемте в техническое бюро, я вас познакомлю с товарищами – и сразу к делу. Документы оформим потом…
5
Третьего января 1919 года мягким снежным днем в Ригу вступили красные латышские стрелки.
Цандер узнал об этом еще в тифозной больнице и, выпросив у соседа огрызок карандаша и два листка из ученической тетрадки, написал отцу и Марте. Потом от Стрешнева отправил дополнительно несколько телеграмм и подробные письма с просьбой писать по новому адресу, но ответа не было…
«Что происходит в Риге? Уж не умер ли отец? Не вышла ли Марта замуж? А сестры? Могли бы откликнуться они?.. Может быть, пишут по старому адресу в Тушино? Нет, Иван Назарыч привез бы – каждый день бывает в Москве. Впрочем, едва ли… Если он прибрал мои вещи, то с письмами разделаться ему ничего не стоит… Буду ждать, пока напишут в Москву».
Лишь в апреле, когда Цандер переехал на квартиру, предоставленную Советом, Стрешнев, зайдя к нему в бюро, передал письмо со штемпелем Риги.
– Наконец-то! – радостно воскликнул Цандер и стал читать.
Письмо было от отца. Старик сообщал, что жив, что братья вернулись и теперь дома, что сестры здоровы.
Цандер пропустил подробности и остановился на последнем абзаце, где говорилось о Марте.
Стрешнев заметил, что нижняя губа у Цандера начала слегка вздрагивать и лицо побелело.
– Фридрих, что случилось? Жив ли отец?
– Спасибо, жив. Дома все хорошо, но вот Марта…
Стрешнев подвинулся ближе, дружески положил руку ему на плечо:
– Что, вышла замуж?
– Нет… уехала с матерью в деревню и словно канула в воду.
– Ничего, друг, скоро и от нее получишь весточку, Она славная девушка. Она тебе не изменит…
Весной девятнадцатого интервенты и белогвардейцы начали новое, грозное наступление. Почти трехсоттысячная армия Колчака двинулась на Пермь и Самару. С запада на Петроград рвался корпус Юденича. С юга наступала белая армия Деникина.
В Москве спешно формировались рабочие отряды, а те, кто оставался на заводе, должны были работать за двоих.
Цандер в эти дни трудился по двенадцать – тринадцать часов, а иногда и вовсе не уходил домой.
В двадцатых числах мая положение стало особенно тревожным.
Поползли слухи, что в Москву засланы диверсанты, что несколько групп выловлено на заводах «Брамлей» и «Гужон». В цехах появились незнакомые люди, одетые в кожанки, а то и просто во что попало, – не отличишь от рабочих. Поговаривали, что это – Чека.
Однажды днем, когда Цандер работал особенно увлеченно, в техническое бюро вошла секретарь и таинственно зашептала:
– Фридрих Артурович, вас спрашивают.
– Кто? – не отрываясь от расчетов, опросил Цандер.
– Какой-то военный… огромного роста и с маузером.
Сотрудники испуганно переглянулись.
– Зачем я ему?
– Не знаю… Просит вас выйти.
«Уж не донос ли какой? – с тревогой подумал Цандер. – Фамилия у меня нерусская… Знает меня здесь один Стрешнев, и тот, как назло, уехал в командировку. Ладно, будь что будет…»
Он поднялся и, стараясь не выдать волнения, вышел в приемную.
У окна стоял высокий командир в фуражке со звездой и смотрел на него в упор.
– Вы вызывали? – робко спросил Цандер,
– Да! Не узнаете?
– Нет, не могу припомнить…
– Цандрик, это же я!
– Янис? Неужели? – И оба бросились в объятия друг другу.
– Янис, откуда же ты, Янис?
– Только сейчас из Риги. Был комиссаром в полку красных латышских стрелков, а теперь назначен на Восточный фронт. – Он взглянул на часы. – Милый Фридрих, я уже должен бежать. Вот письмо от Марты. Тут все написано.
– Ой, спасибо, Янис. Что же с ней? Где она?
– Была в деревне, а сейчас дома. Нашла кучу твоих писем. Читает и плачет… Отец вернулся из ссылки. Пауль был со мной… Все собрались домой, а вот я – уезжаю…
– Что же Марта? Хоть два слова, Янис!
– Любит тебя, любит! Собирается ехать в Москву. В письме все написано. Прощай!
Они обнялись, как братья.
– Янис! Так много надо тебе сказать… Так много… Возвращайся с победой. Я буду ждать.
Цандер проглотил соленый ком и, зажав в руке письмо, пошел к себе в бюро…
Домой он вернулся поздно вечером и, вскипятив чай, снова стал перечитывать письмо от Марты.
«Милый, родной Фридрих! Даже не верю, что ты прочтешь эти строки! Я послала тебе больше двадцати писем, и, видимо, ты ни одного не получил…
Я ждала тебя все эти годы, я верила, что мы встретимся, чтобы больше никогда по разлучаться. И вот счастливый день наступил! Рига свободна! Уже идут поезда в Москву… Я прочла, несчетное число раз, твои письма. Я все знаю. Только сообщи адрес, и я немедленно выеду.
Подробностей не пишу – о них расскажет Янис…»
Поужинав, Цандер лег в постель и, еще раз перечитан письмо, положил его под подушку. Затем потушил свечу и, думая о Марте, уснул…
А утром газеты сдержанно сообщили, что красные латышские стрелки оставили Ригу…
6
Первые дни после известия о падении Риги Цандер ходил как потерянный. Два раза он опаздывал на работу, извинялся, говоря, что задумался в трамвае и проехал свою остановку. Эту рассеянность сослуживцы стали замечать после встречи с высоким командиром. На их вопросы Цандер отвечал невпопад, порой пропускал время обеда, даже делал ошибки в расчетах, чего раньше с ним никогда не случалось. Всем было ясно, что Цандер потрясен и что это случилось после встречи с военным. Но в чем была причина потрясения – никто не знал…
У Цандера было такое состояние, как будто из жизни у него ушло самое важное. Он ходил с опущенными глазами и пытался отыскать пути к тому, чтоб вернуть невозвратимое…
Он не хотел верить, не хотел смириться с мыслью, что больше никогда не увидит своей любимой. Напротив, он старался себе внушить, что еще не все потеряно, что сдача Риги – случайность, что немцы сейчас не так сильны, чтобы ее удержать. «Красная Армия окрепла в боях, приобрела воинский опыт, научилась побеждать. Расправившись с Колчаком, она непременно повернет штыки на запад…» Цандер приводил много доводов, пытался убедить себя, но на этот раз в его душе утвердилось другое убеждение, на которое не действовали никакие доводы. Это подсознательное убеждение было предчувствием…
Прошло два месяца. Цандер немного успокоился, ушел в дела. Теперь он работал не только в техническом бюро, но и непосредственно в цехах, следя за изготовлением отдельных узлов моторов, за сборкой и испытанием их. Он хотел изучить не только всю технологию производства, но и «душу», «характер» различных типов моторов. Это было нужно ему, чтобы безошибочно определять неполадки и неисправности по одному звуку работающего мотора. Это требовалось для того, чтобы избавить от «изъянов» моторы будущего…
Летом, когда Красная Армия нанесла сокрушительное поражение Колчаку, освободив Уфу, Пермь, Екатеринбург, Челябинск, Цандер опять стал убеждать себя, что Рига потеряна не безвозвратно. В нем вновь затеплилась мысль о встрече с Мартой. Но это было скорее желанием видеть ее, чем надеждой…
Осенью, когда Советская Россия оказалась в железном кольце вражеских войск, когда Деникин с отборной Добровольческой армией подошел к Туле, Москва была объявлена на военном положении. В эти дни Цандер днем работал на заводе, а вечером вместе с рабочими уходил рыть окопы и строить укрепления…
7
В конце ноября, когда враг был отброшен за Курск и Воронеж, Москва вздохнула облегченно: работа на заводе вошла в свою колею – по воскресеньям давался отдых.
В эти свободные дни Цандер обувался в старые подшитые валенки, купленные по случаю на Сухаревке, в дубленый полушубок, подаренный Стрешневым, и шел в Румянцевский музей. Там, в нетопленном зале библиотеки, он сидел дотемна, просматривая газеты, журналы, книги, по крупицам собирая все сведения о развитии авиации и дирижаблей.
Теперь, когда Красная Армия начала громить, гнать врага, он твердо решил, что пора вернуться к мирным проблемам.
«Как только кончится война, очевидно, Советская власть начнет восстанавливать фабрики и заводы, строить новые предприятия. Вот тут-то я и представлю свой проект… Он должен быть основан на новейших достижениях техники. А я отстал. Ведь целых шесть лет идет война… Может быть, в Америке, которой война почти не коснулась, уже построены лаборатории, где создаются межпланетные корабли? Я должен быть в курсе событий. Я должен знать все…»
Румянцевская библиотека оказалась для Цандера настоящим кладом.
Там были собраны почти все журналы и газеты России за последние годы. Имелось много иностранных изданий, датированных пятнадцатым, шестнадцатым, даже семнадцатым годами.
Тщательно просматривая все, что относилось к ракетам, Цандер вновь перечитал статью Циолковского «Исследование мировых пространств реактивными приборами», датированную 1911–1912 годами, которую помнил со студенческих лет. Но теперь он взглянул на нее другими глазами. Тогда она будоражила ум, увлекала, манила в безвестные дали.
Теперь она показалась ему очень далекой от реальности.
«Конечно, идея Циолковского верна и расчеты его правильны. Однако к решению этой задачи нужно идти другим путем, путем экспериментов, путем практических работ.
В этой статье Циолковский полемизирует с французским ученым Эсно Пельтри. А может быть, Эсно Пельтри уже строит ракету?.. А немцы? А американцы? У нас нет никаких сведений о западных исследователях. Но это не значит, что они сидят сложа руки…
Сейчас, когда наметился перелом в войне – надо начинать практические работы по ракете, надо объединиться всем изобретателям и работать сообща. Почему бы Циолковского не пригласить в Москву? Конечно, он не инженер и едва ли бы мог возглавить практические работы, но его авторитет и советы нам бы помогли.
В подъезде было темно. По обледенелой лестнице, ощупью Цандер поднялся на второй этаж, дернул ручку звонка.
Ему открыл сам Стрешнев:
– Фридрих? Очень рад! А я, признаться, хотел ехать к тебе. Раздевайся, проходи.
– Видимо, действительно мысли передаются на расстоянии, раз ты собирался ко мне, – улыбнулся Цандер. – А я вот только из библиотеки, – продолжал говорить он, проходя в гостиную и усаживаясь на знакомом диване, – перечитал статью Циолковского и пришел к выводу, что нам надо начинать сообща.
– Ты о чем, Фридрих?
– Да опять же о ракете. Скоро войне конец. Надо начинать действовать. Спишись с Циолковским, вы же друзья. Может быть, он приедет в Москву? Мы бы вместе составили письмо Ленину, а?
– Это невозможно сейчас… – смущенно, с трудом подбирая слова, заговорил Стрешнев. – Невозможно потому, что… впрочем, какая-то дикая нелепость…
– Да что, что случилось? – испуганно спросил Цандер, схватив его за руки.
– Вот письмо из Калуги, от отца… Только сегодня получил… Одним словом – Циолковский арестован Чека…
8
Еще не прошло года, а уж о Цандере на заводе заговорили, как о замечательном инженере. В декабре он был назначен на должность заведующего техническим бюро.
На него возлагались надежды и ответственность за создание первого советского авиационного двигателя.
Цандер не был обрадован этим назначением, так как административные обязанности будут отнимать много времени, помимо рабочего. А отказ могли истолковать как саботаж. И Цандер перешел в отдельный кабинет.
Работа по созданию нового двигателя поначалу казалась ему интересной и увлекательной. Но когда были сделаны все расчеты и рабочие чертежи, когда работу перенесли в цеха, он затосковал. Было обидно, что этот первый советский двигатель не совершит революцию в моторостроении. «Конечно, он обещает быть лучше, мощней и надежней иностранных, покупных, но пока его делают и осваивают, на Западе могут появиться новые, значительно более сильные моторы».
Цандер пригласил Стрешнева, решив поговорить с ним как с другом.
Стрешнев, выслушав его доводы, раздумывая, тихонько стал отбивать пальцами «Марсельезу».
– Ну что, Андрей, ты не согласен со мной?
– В технике идет и будет идти вечное соревнование, Фридрих.
– Согласен. Это неизбежно. Но можно двигаться вперед маленькими жалкими шажками, а можно совершать прыжки.
– Говорят: тише едешь – дальше будешь!
– Нот, я не согласен, – запротестовал Цандер. – Мы сейчас, по существу, занимаемся компиляцией и создаем улучшенную конструкцию, а я за то, чтоб создавать новый тип двигателя.
9
– Если вопрос стоит так – я за прыжки! – с улыбкой воскликнул Стрешнев и, расправив бороду, поднялся, обнял друга:
– Ну-ка выкладывай, Фридрих, что у тебя за идея?
– Я думаю, Андрей, что теперешние бензиновые моторы нуждаются в коренной переделке. Они маломощны. Для моего воздушного корабля потребовалось бы пять моторов! Это утяжелило бы вес корабля в несколько раз и загубило бы все дело.
– Для твоего корабля наши двигатели не годятся, согласен. Но ведь это не значит, что они непригодны для самолетов?
– Не спеши, Андрей, я еще не сказал главного.
– Ты хочешь увеличить мощность, но ведь это немыслимо без увеличения веса?
– Возможно. Я уберу карбюратор.
– Что?! Ты это серьезно, Фридрих?
– Да! Сейчас горючая смесь подается в распыленном состоянии. Для сжигания ее приходится сжимать. Коэффициент полезного действия очень мал…
– Что же предлагаешь ты?
– Убрать карбюратор и заменить его насосом. Подавать горючее, скажем нефть, прямо в цилиндры под большим давлением, вместе с жидким кислородом. Я высчитывал – это даст огромный эффект! При этом же объеме цилиндра мощность возрастет почти втрое.
– Интересно! – Стрешнев прошелся по кабинету. – У тебя уже созрел проект?
– Еще нет, но я буду над ним работать. Такой двигатель, снабженный несколькими винтами, сможет провести межпланетный корабль через плотные слои атмосферы. Ну, как ты отнесешься к этому замыслу?
– Замысел отличный! Но будет ли хорош такой двигатель – я еще не уверен… Ты должен работать над проектом и пока никому об этом не говорить.
– Почему, Андрей?
– Так будет лучше. Поверь. И главное – не осуждай то, что делаем мы. Первый советский авиационный двигатель должен быть освоен нами, и как можно быстрей. Это очень важно. Фридрих! Очень! От успеха этой работы будут зависеть и межпланетные полеты.
10
В то время, когда Фридрих Цандер работал над чертежами и схемами двигателя высокого давления, по другую сторону океана, в Америке, в живописном университетском городе Вустере, за письменным столом сидел другой изобретатель – Роберт Годдард.
Это был высокий худощавый человек с большим лбом и спокойными темными глазами.
Перед ним, на столе, освещенном мягким светом окон, лежали гранки научной работы «Метод достижения крайних высот».
Дочитав последнюю 69-ю страницу, Годдард поставил свою подпись, бросил на гранки ручку с золотым пером и, закурив сигару, стал прогуливаться по просторному, уставленному книгами, кабинету.
Будучи профессором физики в университете имени Кларка, Годдард с четырнадцатого года вел опыты с пороховыми ракетами, пытаясь поднять их на высоты, превосходящие полет воздушного шара. Опыты предпринимались с целью ведения метеорологических наблюдений.
Три года назад он написал работу, гранки которой сейчас лежали у него на столе, и послал ее в Смитсоновский институт, прося субсидию на создание высотной ракеты.
Из института пришло письмо с просьбой назвать испрашиваемую сумму.
«Я осмелюсь назвать сумму в 250 долларов», – скромно ответил Годдард.
Через несколько дней была получена телеграмма: «Смитсоновский институт, для начала работ над ракетой, выделяет пять тысяч долларов»…
– Ого! – воскликнул Годдард. – Это же мой пятилетний заработок! Теперь я смогу развернуться…
За три года Годдард изготовил несколько пороховых ракет оригинальной конструкции. Созданием в этих ракетах выводной трубы особой формы Годдарду удалось до шестидесяти четырех процентов химической энергии пороха переводить в механическую энергию вытекающих газов. В обычной же пороховой ракете используется только два процента энергии пороха. В пушке не более шестнадцати.
Благодаря этому удачному изобретению Годдарду удалось достичь довольно высокой скорости газовой струи – 2290–2430 метров в секунду. Он решил совершенствовать свои ракеты и, чтоб добиться новых ассигнований, задумал опубликовать залежавшуюся рукопись.
Работа его была написана научным языком, с множеством формул, и он не рассчитывал на широкий успех. Однако закончил ее весьма интригующеей фразой:
«Проведенные опыты позволяют надеяться, что в недалекое время станет возможно послать ракету на Луну и произвести там взрыв осветительного снаряда такой силы, что вспышка будет видна с Земли».
Теперь, прогуливаясь по кабинету, Годдард курил и думал:
«Если журналисты заметят мою работу, они, очевидно, поднимут шум в газетах. Ну что ж… Тогда будет больше надежд получить в институте дополнительные ассигнования».
11
Весной двадцатого года был подписан мирный договор с буржуазной Латвией. До этого известия в Цандере еще жила хоть крохотная надежда на встречу с Мартой, – теперь все рухнуло… «Я потерял ее навсегда», – вслух сказал Цандер. – Надо мужаться».
И это случилось в те дни, когда Цандер заканчивал последние листы чертежей двигателя высокого давления.
Стрешнев, опасаясь, чтоб Цандер снова не заболел, приходил к нему каждый день.
В субботу утром он позвонил из цеха по телефону:
– Фридрих, голубчик, сегодня после работы поедем ко мне, – приехали старики из Калуги. Есть важные новости..
– А что? Какие новости? Может, про Циолковского?
– Не знаю… Мне звонил тесть…
Стрешнев открыл дверь своим ключом. Друзья вошли неслышно, разделись, причесались у зеркала, и только тогда Стрешнев распахнул дверь в гостиную. На диване в пуховом платке с книгой в руках сидела худенькая женщина с густыми поседевшими волосами, уложенными в пучок.
Увидев Стрешнева, она ласково взглянула на него большими серыми глазами и, выронив книгу, вскочила:
– Андрюша! Андрюшенька!
Стрешнев, обнимая и целуя мать, неуклюже топтался вокруг:
– Рад, рад, что вы приехали, мама… Очень рад! А где же отец?
– Пошел со Славиком погулять… Ну, как же ты, Андрюшенька? Все у вас благополучно?
– Все хорошо, мамочка… Отлично! Вот, позволь представить тебе моего закадычного друга – Фридриха Артуровича Цандера.
– Очень рада!
Цандер поклонился, церемонно поцеловал протянутую руку:
– Я давно мечтал познакомиться с вами.
– И я тоже… Вон вы, оказывается, какой… Андрюша так много рассказывал о вас…
Раздался звонок.
– Это они! – сказал Стрешнев и бросился открывать дверь.
В передней послышались радостные возгласы, поцелуи, и тут же в гостиную вбежал шустрый белокурый Слава. Следом вошел рослый русобородый, как сын, еще прямой и крепкий, Стрешнев-отец. Ему исполнилось шестьдесят шесть, а выглядел он лет на десять моложе.
– Я бы вас, Сергей Андреич, скорее принял за брата Андрея, чем за отца, – пожимая его руку, с улыбкой сказал Цандер.
– Живем в провинции… И воздух и питанье не то, что здесь
– Дедушка, дедушка! Иди сюда! – позвал Слава, усевшись на диване рядом с Елизаветой Павловной.
– Иду, Славик, иду, – усмехнулся дед и сел рядом с внуком.
– Ну, рассказывайте, как доехали? Какие новости? – спросил Андрей, садясь поближе.
– Доехали хорошо. Правда, на вокзале у нас чуть не конфисковали корзину с продуктами… Спасибо, один военный вмешался.
– Послали бы телеграмму, я бы встретил.
– Ничего. Все обошлось… Как же вы тут, Андрюша?
– Трудимся… Теперь полегче стало… Вот с Фридрихом Артуровичем собираемся лететь на Марс… А что с Константином Эдуардовичем? Есть ли известия?
– Выпустили! Виделся с ним перед отъездом… Передавал привет.
– Спасибо! За что же его арестовали?
– Переписывался с чудаком – изобретателем из Киева. Тот дал его адрес какому-то белому офицеру, возможно, лазутчику. Ну тот и нагрянул, видимо желая укрыться.
– И что же?
– Пробыл до ночи и ушел, а на другой день Циолковского арестовали и увезли в Москву.
– И долго держали?
– Нет, через месяц выпустили с извинениями… Глупость! Разве он мог быть в чем-нибудь замешан? Напротив, он только на Советы и надеется. Советская власть поможет ему в заветной мечте.
– И что же, как сейчас?
– Ничего… учительствует… Начал хлопоты о переиздании своих статей…
– Скажите, Сергей Андреич, а он не возбуждал вопроса о постройке ракеты? – спросил Цандер.
– Нет. Он уже много лет увлечен дирижаблями… Правда, тут я ему давал читать статью и Кибальчиче, о проекте ракеты, так он страшно разволновался…
– А где о Кибальчиче написано? – спросил Цандер.
– В «Былом», в пятом номере… Лизонька, где же у нас журнал?
– Он лежит в кабинете – Федор Семенович читал.
– Пойдемте, господа, туда. А впрочем, идите одни… Ступай, Андрюша, ступай! Мы с мамой побудем здесь.
Цандер заметил, как Сергей Андреич достал платок и вытер глаза.
– «Находясь в заключении, за несколько дней до смерти, я пишу этот проект, – читал Андрей приглушенно, стараясь подавить нахлынувшее волнение. – Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении».
Стрешнев передохнул, взглянув на помрачневшего Цандера, и продолжал:
– «Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу Родине и человечеству. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью.
Я умоляю ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее».
– И этот проект не показали ученым? Ведь тогда же были Менделеев и Столетов! – воскликнул Цандер.
– Нет, не показали… – вздохнул Стрешнев и опять стал читать:
– «Прежде всего, считаю нужным заметить, что, будучи на свободе, я не имел достаточно времени, чтобы разработать свой проект в подробностях и доказать его осуществимость математическими вычислениями…
Насколько мне известно, моя идея еще не была предложена никем…
Какая же сила применима к воздухоплаванью? Такой силой, по-моему, являются медленно горящие взрывчатые вещества…»
Андрей читал, а Цандер сидел в кожаном кресле в глубокой задумчивости. Когда речь пошла об устройстве реактивного снаряда, он вскочил, быстро взглянул на чертеж и снова сел. Он кусал губы, молча смотрел вниз, поминутно вздрагивая.
Кончив читать, Стрешнев взглянул на друга.
Цандер сидел, опустив голову на руку, и, казалось, плакал.
– Фридрих, ты плачешь?
– Нет, думаю…
– Что же ты скажешь?
– Сколько лет пролежал проект в архиве?
– Тридцать семь!
– Выходит, он был составлен за двадцать два года до статьи Циолковского?
– Да!
Цандер поднялся:
– Я преклоняюсь перед этим человеком, Андрей. Преклоняюсь перед его гением и перед его мужеством! Что наши лишения, голод, холод, неурядицы в сравнении с тем, что пережил Кибальчич? Ведь он не дрогнул перед лицом смерти!
– Да, Фридрих, – это герой!
– А что же мы? Я вожусь с этим двигателем и совершенно забросил проект межпланетного корабля. Забросил расчеты траекторий. Позор! Сегодня же, сейчас же еду и берусь за дела.
– Нет, нет, сейчас я тебя не отпущу. Кажется, пришел Федор Семенович, поужинаем.
– А что, Андрей, неужели твой отец знал Кибальчича? Я видел слезы на его глазах.
– Да, они были друзьями. Когда Кибальчича везли на казнь, отец крикнул ему: «Прощай, друг!» – и чуть за это не поплатился жизнью.
– И матушка твоя была с ним знакома?
– Она была в него влюблена… О, это романтическая и грустная история.
– Кибальчич тоже ее любил?
– Да, да, Фридрих, но об этом не надо… Мама очень страдает…
В дверь постучали.
– Пожалуйста! – крикнул Андрей.
Вошли два деда с маленьким Славиком.
Цандер поздоровался с Федором Семеновичем и, извинившись, вышел.
Дверь в гостиную оказалась открытой. Елизавета Павловна сидела в углу дивана. Лицо ее было задумчиво.
Цандер подошел к дивану, встал на колени и, молча поцеловав ей руку, выбежал из комнаты.
Глава восьмая
1
Цандер сидел за высоким бюро из вощеного дуба и сосредоточенно считал на логарифмической линейке.
Дверь открылась бесшумно – вошел главный инженер, Крамешко. Цандер, не услышав, продолжал считать.
Крамешко кашлянул в кулак:
– Извините, Фридрих Артурович, кажется, помешал?
– Пожалуйста, Павел Николаевич, я к вашим услугам, – Цандер встал и пододвинул стул.
Крамешко устало опустился на стул, слегка прикрыв ладонью глаза от яркого солнца.
Его бледное худое лицо было выбрито до синевы, и на щеках отчетливо виднелись тонкие, глубоко врезавшиеся морщинки. Серые глаза смотрели из-под темных бровей озабоченно и утомленно. Несмотря на молодые годы, Крамешко выглядел изрядно измученным, много повидавшим человеком.
– Вы хотите знать, Павел Николаич, как идет работа по проектированию нового мотора?
– Нет, нет, я зашел просто так, без всякого дела… Вчера, из-за заседания в тресте, я опоздал на вашу лекцию о Кибальчиче. Но все же послушал…
– Вот как? Я не знал…
– Да, послушал. Вы говорили очень проникновенно и впечатляюще. Верите ли, я до трех часов не мог уснуть. Все думал об этих несчастных и в то же время великих людях: Желябове, Перовской, Кибальчиче.
– Я очень сожалею, что лишил вас сна, Павел Николаич, – с полуулыбкой и как бы извиняясь, сказал Цандер.
– Нет, нет, что вы, Фридрих Артурович. Я благодарен вам. И все, кто слушал, – все были потрясены. Я сидел в последнем ряду, вместе с рабочими, и видел, как они слушали! Вы так вдохновенно, с такой любовью и силой рассказали о Кибальчиче, что я и многие полюбили его всем сердцем. Женщины даже плакали… Это действительно был необыкновенный человек, если за несколько дней до казни говорил с адвокатом о своем изобретении, а не о своей защите.
– Да, так и было…
– А каково изобретение! Почти сорок лет назад составить проект реактивного снаряда… Поразительно! Сверхгениально! Такому человеку надо памятник ставить!
В глазах Цандера вспыхнул огонек.
– Я рад, что Великая революция «освободила» проект Кибальчича.
– Да! Да! Но какая ужасная судьба! – продолжал Крамешко. – Ведь ученые, к которым обращался Кибальчич, так и не узнали о его проекте?
– Нет, не узнали… Печально… И позорно для России.
– Печально! Печально. Но теперь считаете ли вы возможным осуществить проект Кибальчича?
– Безусловно! Идею ракеты развил и теоретически обосновал Циолковский. Теперь дело за практическим воплощением. За нами!
– Я слышал, что вы работаете в этом направлении?
– Да, урывками…
– Мне говорил Стрешнев, что у вас почти готов проект двигателя для межпланетного корабля, который можно применить на самолетах?
– Я разрабатываю нефтяной двигатель высокого давления с применением жидкого кислорода. Возможно, его удастся применить и для межпланетного корабля, в начальный период полета, чтобы пройти плотные слои атмосферы.
– А дальше? Как же корабль полетит в безвоздушном пространстве?
– Там будет включен реактивный двигатель ракеты, которая и вырвет корабль из земного тяготения.
– Понимаю… А реактивный двигатель вы еще не разрабатывали?
– Часть теоретических расчетов сделана, но еще предстоит огромная работа.
– А сам корабль? Или хотя бы макет?.. Может, завод смог бы вам оказать некоторую помощь?
– Что вы, Павел Николаич, разве это возможно? Идут ожесточенные бои с поляками, разве до меня заводу?
– А если в вашем лице мы имеем дело с новым Кибальчичем?
– Ну, что вы… – зарделся Цандер, – я один из многих, кто занимается вопросами межпланетных перелетов…
– Знаю. Кое-что читал. Но это больше мечтатели. А вы – человек дела! Я верю в вас, Фридрих Артурович, и искренне хочу помочь.
– Спасибо, Павел Николаич. Я очень тронут и обрадован… Но как? Ведь все рабочие заняты с утра до ночи?
– Ночью же они свободны!
– Ночью?
– Да! Мы все, и я первый – будем помогать вам во внеурочное время… Как вы смотрите?
– Не знаю… Так неожиданны ваши слова…
– А я верю! Если вы о своем межпланетном корабле расскажете так же страстно и горячо, как о Кибальчиче, у вас будут сотни помощников! Да – сотни! А мы, администраторы, изыщем материалы и станки – работайте на здоровье!
– Я в Тушине выступал перед рабочими и солдатами, – говорил о полете на Марс.
– Ну и как?
– Кричали, хлопали, благодарили…
– Вот видите!.. Когда сможете подготовиться?
– Я хоть завтра готов, да не сохранился макет межпланетного корабля… Нечего демонстрировать… Правда, он был из картона и дранок… Я сам склеивал…
– Мы сделаем вам настоящий макет, только дайте чертежи. Я знаю замечательного модельщика, в инструментальном… Да что толковать – пойдемте прямо в цех и там обо всем договоримся…
2
Искусным модельщиком оказался белобрысый, широколицый парень, слегка хромавший на левую ногу, – Степан Дубосеков.
Цандер, полагавший, что он встретит старого опытного мастера, разочарованно пожал жесткую широкую ладонь Степана и неохотно подал ему листок бумаги, где был схематичный чертеж межпланетного корабля.
Тот, прищуря бойкие, голубоватые глазки, посмотрел внимательно.
– Что-то я этакого самолета никогда не видел.
– Это чертеж межпланетного корабля для полета с Земли на Луну и другие планеты.
– На Луну? Во-на! То-то, я гляжу, не похож на наши аэропланы… А что, взаправду на Луну собираются лететь?
– Взаправду! – усмехнулся Крамешко. – Вот инженер Фридрих Артурович Цандер, будет строить такой корабль.
Степан опять, уже более пристально, посмотрел на чертеж.
– Вроде тут как бы два самолета… один словно бы врезался в хвост другому.
– Да, такая конструкция… Сможете сделать точную модель?
– Отчего не сделать… Крылья, видать, будут заоваленные?
– Да, с краев слегка закругленные.
– Внутри пустотелый?
– Да, желательно было бы по чертежу.
– А какого размера модель?
– В пределах одного метра, – пояснил Цандер.
Дубосеков задумался, что-то прикидывая:
– Что ж, сделать можно… Только вопрос – когда?
– Работать придется по вечерам, – сказал Крамешко, – полет на Луну – дело не предусмотренное планами.
– Это я понимаю, товарищ главный, так ведь небось надо побыстрей?
– В том-то и дело. Фридрих Артурович будет читать лекцию о полете на Луну и другие планеты. Вот ему и хотелось бы продемонстрировать модель.
– А вы бы к художнику толкнулись. Он вам для лекции-то этот корабль в любом виде изобразит… Еще нагляднее будет. А меня бы не торопили. Тут ведь не топором тесать…
Крамешко и Цандер переглянулись и оценили совет модельщика.
– Хорошо, Степан, делай модель не спеша. Со всеми вопросами обращайся к товарищу Цандеру, но до поры – помалкивай. Понял?
– Как не понять. Шуточное ли дело – лететь на Луну… А лекция-то когда будет?
– Об этом тебя известим – получишь особое приглашение.
– Правда? Вот спасибо! Я большой любитель до всего нового. А о модельке не беспокойтесь – сделаю так, что комар носа не подточит…
3
Летом двадцатого года, переброшенная с Северного Кавказа на Западный фронт, Первая Конная армия Буденного с ходу вступила в бой. Мощным броском прорвав фронт, буденновцы освободили Житомир и пошли по тылам 3-й польской армии. Обескураженные поляки начали поспешное отступление. 12 июня Советские войска освободили Киев.
Крамешко решил, что наступил подходящий момент для доклада Цандера – рабочие были в приподнятом настроении. Настроение было приподнятым еще и потому, что из освобожденных губерний в столицу прибыло несколько эшелонов с хлебом, салом, скотом – всем работающим увеличили паек…
У афиш, извещавших, что в субботу состоится лекция инженера Цандера о полете на Луну и другие планеты, собирались группами, обсуждали, горячо спорили.
Заводской клуб еще за час до начала был набит битком, и на улице толпились желающие послушать.
Цандер, Стрешнев и Крамешко, пришедшие точно к шести, еле пробились на сцену через черный ход.
– Вот дела-то какие, Павел Николаевич, – гулко отдуваясь, улыбнулся Стрешнев, – если бы не мои крепкие плечи – никакой бы лекции не состоялось.
– Это хорошо! Значит, народ интересуется.
– А мне страшновато, – признался Цандер, – вдруг – не понравится?..
– Главное, не смущайтесь, Фридрих Артурович, – подбодрил Крамешко, – начинайте прямо с Кибальчича… Увидите, как будут слушать…
На другой день в проходной, в столовой, в цехах наперебой спорили о полете на Луну… Слухи о лекции просочились в газеты и имя Цандера – изобретателя межпланетного корабля-аэроплана – сделалось известным. Из других клубов, воинских частей, студенческих общежитий стали звонить, присылать письма с просьбами повторить лекцию у них.
Тихий, скромный, застенчивый Цандер не знал, как себя вести, как отбиваться от бесчисленных приглашений.
– Мне совершенно некогда, – говорил он в завкоме, – я ведь помимо работы в бюро занят проектом межпланетного корабля. Мне приходится делать множество расчетов.
– Хоть одну-две лекции для своей рабочей братвы, – басил председатель завкома Горемба, выпячивая широкую грудь в полосатой тельняшке. – Как бывший красный моряк, даю слово – больше беспокоить не будем.
– Но письма? Десятки писем приходят.
– Выступите у нас, и – амба! – на все письма поставим крест. Даю слово красного балтийского моряка.
Цандер соглашался, выступал, а потом все начиналось сначала…
4
В конце двадцатого года был подписан договор о перемирии с Польшей. Красные войска разгромили под Перекопом и бросили в море остатки войск барона Врангеля. Победа, однако, не была полной. Пожар гражданской войны продолжал полыхать на огромном пространстве Сибири, вплоть до Тихого океана.
В то время как в России горели сотни городов и сел и гибли в жесточайших сражениях тысячи людей, в Западной Европе, как писали газеты, «Установились мир и благоденствие».
Летом 1921 года в экспрессе «Бухарест – Берлин» ехал молодой профессор с хорошенькой блондинкой.
Соседи по купе мало обращали внимания на голенастую фигуру профессора, но мило улыбались его очаровательной спутнице.
Толстенький, щеголеватый господин с сигарой, стоя у окна в коридоре, подмигнул соседу в очках, вышедшему покурить:
– Смотрите, коллега, этот румын какую красотку подцепил. Интересно, говорит ли она по-немецки?
– Не хуже, чем вы, – усмехнулся господин в очках, – оба они чистокровные немцы.
– Да? А проводник сказал, что он румынский профессор.
– Он читает курс в Бухарестском университете на немецком языке. Его фамилия Оберт. Герман Оберт! Он уроженец Австрии.
– Нет, не слышал…
– Скоро услышите. Он собирается издать книгу о межпланетных полетах.
– Я не читаю фантастики.
– Это не фантастика, а научные расчеты. Болтают, что в книге будет описан проект межпланетной ракеты, способной долететь до Луны.
– Я бы в столь сомнительное предприятие не вложил ни одной марки.
– Напрасно… Говорят, дело весьма перспективное… Однако, кажется, Вена?
Поезд остановился. Голенастый профессор вышел из купе, не закрыв двери. Человек в очках извинился и пошел вслед за ним, на платформу. А толстяк стал прогуливаться у раздвинутой двери, стараясь завести знакомство с хорошенькой фрау… Заметив, что женщина не может поставить на полку чемоданчик, он бросился на помощь… Они вместе вышли в коридор, разговорились.
Прозвучал звонок.
Профессор вернулся с газетами и, видя, что жена разговаривает с соседом, вошел в купе и закрыл дверь. Присев на диван, он достал папиросы, но вдруг, что-то вспомнив, стал рыться в портфеле. «А, вот она брошюра! А я уж испугался: думал, забыл ее в Бухаресте. Посмотрим».
«Черт возьми, я не ожидал такого сюрприза! – воскликнул он, рассматривая брошюру, изданную в Америке. – «Метод достижения крайних высот»! Каково! Роберт Годдард… Первый раз слышу это имя…» Он взглянул на титульный лист: «А, профессор физики университета имени Кларка… Любопытно… – Оберт перевернул страницу. – Удивительно, что этот Годдард поднимает мою проблему. Однако он идет не от раздумий, а от практических опытов с пороховыми ракетами…»
Фрау Оберт, почувствовав, что ее разговор с незнакомым мужчиной затянулся, заглянула в дверь.
– Милый, ты не хочешь полюбоваться чудесными видами?
– Спасибо, я занят… – Оберт продолжал читать, подчеркивая отдельные строчки.
Лишь когда кондуктор пригласил к обеду, Оберт бросил брошюру на стол.
– Что с тобой, Герман? – удивленно спросила жена.
– Я, кажется, слишком долго возился со своей книгой. Американский физик Годдард уже выпустил аналогичную работу.
– Да? Это может тебе повредить?
– Не знаю… Прямых совпадений пока не вижу, но возможно, что они и будут… Я еще не дочитал.
– Что же ты собираешься предпринять?
– Пока хорошо пообедать, а потом будет видно…
Ночью, когда уже все спали, брошюра Годдарда была дочитана. Оберт вышел в коридор и долго шагал из конца в конец по красному ковру.
«Конечно, назначение работы Годдарда весьма ограниченное. Он работает для метеорологических исследований. Но опыты его крайне интересны и оригинальны. Если с пороховыми ракетами он добился столь высоких скоростей истечения газов, так что же будет, если он начнет экспериментировать с жидким топливом?.. А что он такие опыты произведет – сомневаться не приходится. Залогом эта брошюра…»
Упоминание о возможности посылки ракеты на Луну тоже не случайно. Годдард безусловно думает об этом. Безусловно!
Чтоб не остаться в дураках, я должен форсировать события. Ведь книга давно готова. Я же раньше Годдарда начал свои изыскания – еще в девятьсот седьмом, а первенство, пожалуй, припишут ему… Пока он не взялся за космические исследования, мне надо торопиться. Надо ехать с рукописью в Мюнхен, к Ольденбургу. Только он может издать быстро…»
В Берлине, у родителей, Оберт еще раз перечитал свою рукопись, внес кое-какие исправления и написал предисловие, которое, по его мнению, должно было привлечь к книге внимание ученого мира.
Предисловие начиналось так:
«Современное состояние науки и технических знаний позволяет строить аппараты, которые могут подниматься за пределы земной атмосферы.
Дальнейшее усовершенствование этих аппаратов приведет к тому, что они будут развивать такие скорости, которые позволят им не падать обратно на Землю и даже преодолеть силу земного притяжения.
Эти аппараты можно будет строить таким образом, что они смогут нести людей.
В определенных условиях изготовление таких аппаратов может быть прибыльным долом. В своей книге я хочу доказать эти четыре положения…»
Затем Оберт посмотрел на название: «Ракеты летят к планетам» и решительно зачеркнул его. «Они пока еще не летят… Надо скромнее…» Он подумал и печатными буквами написал: «Ракета и межпланетное пространство».
Уложив рукопись в желто-коричневый портфель, он запер его и, спрятав, пошел к жене.
Фрау Эрна, в легком нарядном платье, стояла у зеркала, примеряя жемчужное ожерелье.
– Герман, посмотри, что подарила мне мама! Я буду в Каннах блистать…
– Прекрасно! Поздравляю, Эрна! Но поездка в Италию не состоится.
– Как! Почему?
– Я же говорил тебе в поезде.
– Ах, какая-то брошюра… Разве это так важно?
– Да! Очень! Я уезжаю в Мюнхен к издателю.
– Когда?
– Сегодня, сейчас… Уже вызвал такси…
5
Цандер не любил ходить к начальству и всячески избегал его. Но на этот раз было невозможно обойтись без главного инженера. Узнав у секретаря, что Крамешко один, Цандер слегка приоткрыл дверь, заглянул.
– А, Фридрих Артурович, заходите!
– Спасибо. Прошу извинить, Павел Николаич, но дело совершенно неотложное.
– Присаживайтесь. Я слушаю вас.
– Даже не знаю, как и начать… Стало неловко, даже стыдно появляться на заводе.
– Как? Почему это?
– Теперь все знают меня, как изобретателя межпланетного корабля, и многие спрашивают: когда полетим на Марс?
– Это закономерно. Так и должно быть!
– Но позвольте, Павел Николаевич, ведь проект корабля еще не закончен. Предстоит огромная работа по расчету двигателей, сопла, внутренних механизмов, наконец, поиски горючего.
– Да, все это требует времени, – вздохнул Крамешко, – а что, Фридрих Артурович, если вам предоставить отпуск?
– Я об этом и пришел просить… вот заявление.
– На месяц? – взглянул Крамешко. – Это вам мало поможет. Поскольку дела в техническом бюро идут хорошо – я предоставлю вам два месяца: за прошлый и за этот год. – он написал резолюцию и протянул бумажку Цандеру. – Желаю успехов, Фридрих Артурович. Изредка заглядывайте: может, будет готова модель, да и я хочу знать, как у вас дойдут дела…
– Большое спасибо, Павел Николаич. Непременно, непременно…
Крамешко протянул руку:
– Прощайте! Если в чем будет нужна помощь – не стесняйтесь. Вы делаете дело всенародной важности…
Стрешнев в конце августа вернулся из Калуги, где проводил свой отпуск и, не застав на заводе Цандера, забеспокоился. Два месяца, предоставленные ему Крамешко, уже истекли, а от Цандера не было никаких вестей.
Вечером, со свертком, где лежало несколько кусков сала, две бутылки топленого масла и банка меду, Стрешнев заявился к нему на квартиру.
На стук в дверь Цандер поднялся из-за стола и тихо сказал.
– Войдите!
Стрешнев, без бороды и усов, румяный, загорелый, улыбающийся, возник из темноты.
Положив сверток у двери, он бросился к другу, обнял, поцеловал в заросшее густой щетиной лицо.
– Фридрих, тебя узнать нельзя. Уж не заболел ли?
– Нет, все хорошо. Работаю…
– А на заводе беспокоятся, что не даешь о себе знать.
– Я же послал Крамешко письмо, с просьбой предоставить мне трехмесячный отпуск за свой счет или совсем уволить с завода.
– Почему? Разве так плохо дело с проектом?
– Не плохо, но подвигается крайне медленно…
Стрешнев осмотрел пустую холостяцкую комнату.
Стол и диван были завалены чертежами, схемами, диаграммами. Мелко исписанные листы бумаги лежали даже на полу.
– Вижу, работаешь ты как зверь, а чем питаешься?
– Так, чем придется…
– Чаем угостишь?
– Пожалуйста… Только, если можно, Андрей, сам разожги примус. Он на кухне, на столике, который в простенке, – мне надо закончить расчет.
На кухне пыхтело несколько примусов: готовили обед и стирали три женщины.
Стрешнев поздоровался, подошел к столику в простенке, разжег примус.
– А вы товарищ Цандера? – спросила молодая чернявая в пестрой косынке.
– Да, товарищ.
– А мы думали, что ваш друг уже умер от голода, – совсем не появляется на кухне.
– Неужели из вас никто не догадался его проведать?
– Пробовали, – усмехнулась чернявая, – близко не подпускает… Говорит через цепочку… утонул в своих бумагах… Вот вы – сразу видно – мужчина!
– Да уж я бы с вами через цепочку разговаривать не стал, – улыбнулся Стрешнев и взял вскипевший чайник. – Все же прошу вас, присматривайте за моим другом, он человек славный…
К чаю, как и предполагал Стрешнев, у Цандера ничего не оказалось, кроме черствого хлеба.
Стрешнев развернул принесенные им сокровища.
Цандер удивленно причмокнул губами.
– Божественно, Андрюша! Но зачем мне? Ведь у тебя же сынишка.
– Хватит на всех. Мы с отцом ездили в богатое село и там наменяли на разные вещи… Тебе, мой друг, надо подкрепиться, а то ноги протянешь…
Попив чаю и плотно закусив, оба пришли в хорошее настроение. Стрешнев, усадив друга на диван, присел рядом.
– Ну, расскажи, Фридрих, что за расчеты ты делаешь? Может быть, не все они нужны?
– Андрей, ну как можешь ты задавать такие вопросы? – с обидой сказал Цандер.
– Ну, ну, не сердись, Фридрих. Просто мне жаль тебя… Боюсь, как бы ты не переутомился…
Цандер смягчился.
– Ну хорошо, не сержусь… Однако, что говорить… Ты, как никто, знаешь мой проект. Все дело за расчетами, уточнениями, проверкой первых прикидок. Это требует огромных усилий… Ты скажи, видел ли Циолковского? Как он живет?
– Ничего. Теперь лучше… Был со мной на рыбалке. Сами варили уху…
– Это все хорошо, а как же с его ракетой? Думает он о ее постройке?
– Он сейчас хлопочет об издании своих трудов. Вроде бы обещали, но пока в Калуге совсем нет бумаги…
– Да, трудно приходится нашему брату, – вздохнул Цандер, – а ведь Кибальчичу было еще трудней! Ты знаешь, Андрюша, когда мне особенно тяжко, я вспоминаю Кибальчича. И это придает мне сил. Садись, пожалуйста, к столу, я познакомлю тебя с некоторыми расчетами…
6
Человек с широким плоским ящиком еле протиснулся в двери и, вытирая о рваный половичок ботинки в обмотках, спросил глухо:
– Тут, что ли?
Пришедшая с ним молодая чернявая женщина указала на дверь.
– Здесь, но уж третий день не выходит…
Человек снял фуражку, поплевав на руку, пригладил белесые ершистые волосы и, сунув фуражку в карма» выгоревшего бушлата, локтем толкнул дверь и волоком втащил ящик в комнату.
С дивана приподнялся, заросший русой бородой, худой, изможденный человек, в котором трудно было узнать Цандера.
– Кажется, Степан Иванович Дубосеков?
– Я, товарищ Цандер. Я самый, вот, получайте гостинец.
– Неужели модель межпланетного корабля?
– Она! – Дубосеков развязал веревки, отодрал крышку, прихваченную тонкими гвоздиками, и поднял на руках белую, отливающую серебром модель корабля-аэроплана.
– Вот, полюбуйтесь… Я говорил, что комар носу не подточит.
Цандер, шатаясь, поднялся, подошел, стал любовно гладить отшлифованные крылья, фюзеляж, сопло ракеты.
– Отлично! Великолепно! Никогда бы не подумал, что вы такой кудесник, Степан Иванович.
– У нас в семье первейшие мастера: и братья, и отец, и дед…
– Спасибо! Отличная модель. Как же я рассчитываться буду?
– Рассчитываться? Нет, уж это вы оставьте, товарищ Цандер. Я не для заработка – я вашу лекцию слушал… Вот полетите на Луну – возьмете меня с собой. Я ведь на разные дела мастак – и на Луне пригожусь.
Цандер ласково улыбнулся:
– Поставьте, Степан Иванович, модель вон на этот комод, а меня извините… я прилягу.
Он, нетвердо ступая, подошел к дивану, лег. На лице выступил мелкий холодный пот. Глаза глядели тускло.
– Вы, видать, заболели, товарищ Цандер?
– Нет, ничего… просто недоедаю и много работаю.
– А деньги-то есть у вас?
– Были, но недавно кончились… хотел занять у Стрешнева, а он не приходит эти дни…
– Вот тебе и раз… Этак ведь и умереть недолго, товарищ Цандер. А нам на Луну лететь…
Дубосеков хитровато подмигнул и, запустив руку в просторный карман бушлата, вытащил что-то завернутое в газету:
– Вот, держите, товарищ голодающий, – тут краюха хлеба и кусок свинины – баба из деревни привезла. Ешьте на здоровье.
– Да ведь это же ваш завтрак, Степан Иванович?
– Я не умру… Мне уже скоро домой…
Цандер нарезал сала и хлеба, стал жадно жевать.
– Вот и хорошо. Закусывайте, товарищ Цандер, а я тут в одно место слетаю. Я сейчас, быстро обернусь.
Дубосеков попятился к двери и неслышно вышел.
На заводе, в сборочном цехе, был общезаводской митинг по поводу предстоящего воскресника.
Дубосеков пробрался к красному столу президиума и что-то зашептал в ухо председателю завкома Гарембе.
Тот, выслушав, покраснел и, прервав оратора, увесистым кулачищем хватил по столу.
– Слушайте, братишки!
Все замерли.
Гаремба, распахнув бушлат, поднялся:
– Мы тут митингуем, а наш дорогой изобретатель, товарищ Цандер, создающий корабль для полета на Марс, сейчас умирает с голоду. Он третий месяц работает дома и не получает зарплаты. Это позор, позор, товарищи! Неужели мы бросим в беде своею дорогого инженера? А?
– По-мо-жем! – загудело под высокими сводами.
– Я предлагаю отчислить однодневный заработок с каждого рабочего в помощь изобретателю Цандеру.
– Правильно!
– Отчислить!
Гаремба поднял руку:
– Пусть дирекция, в счет наших отчислений, завтра же выдаст пособие товарищу Цандеру и поможет продуктами… Кто за это предложение?
Поднялся лес рук.
– Спасибо, братва! – крикнул Гаремба. – А теперь продолжаем обсуждение текущего вопроса. Давай, товарищ Петухов…
«Вот это да!» – подумал Дубосеков и почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Он обернулся и увидел главного инженера:
– Вот, возьми записку, Степан, и беги в бухгалтерию. Там еще не ушли. Получишь деньги – купи, что сможешь, и на извозчике гони к Цандеру.
– Понял! – Дубосеков, зажав записку в кулак, стал пробираться к выходу,
7
Осенью у Стрешнева вся семья переболела возвратным тифом. Сам Андрей Сергеевич явился на завод наголо остриженный, исхудавший и еле держался на ногах. Но, узнав о бедственном положении Цандера, он после работы нанял извозчика и поехал навестить старого друга. Цандер, услышав три звонка, сам открыл входную дверь и встретил Стрешнева радостным возгласом:
– Наконец-то медведь вылез из своей берлоги. Здравствуй, здравствуй, рад тебя видеть!
Стрешнев пожал протянутую руку, разделся в передней и, вслед за хозяином, вошел в комнату.
Только тут Цандер взглянул на него внимательно:
– Андрюша, что это с тобой, ты словно из больницы?
– Чуть на кладбище не угодил… все наши переболели возвратным… А ты, я слышал, тоже едва ноги не протянул?
– Пустое…
– Говорят, голодал?
– Нет, слухи… все хорошо. Очень помогли мне рабочие.
– Знаю, – Стрешнев придирчиво осмотрел скромное убранство комнаты, широкий диван, письменный стол, комод и громоздкий шкаф, занимавший половину стены.
– А где астрономическая труба?
– Ну вот, сразу же допрос?
– Единственная вещь у тебя была, и ту снес на толкучку?
– Пришлось… Правда, у меня ее купили не спекулянты, а красные курсанты ВЦИКа, что в Кремле… для своего клуба.
– Ты им лекции читал?
– Да, читал… а они меня подкармливали…
Стрешнев махнул рукой.
– Ладно, что теперь толковать… Как же с проектом?
– В главном – заканчиваю. Еще недели две, и будет готово описание. – Цандер распахнул обе дверцы шкафа и вынул модель корабля-аэроплана, поставил на стол.
– Вот, взгляни, Андрей.
Стрешнев отошел подальше:
– Да, впечатляющая штука, Фридрих. Вот бы построить такой корабль! Право! Ведь нигде в Европе ничего подобного пока еще не создано… Ради такой цели стоило голодать!
8
В середине зимы, в трескучие морозы, когда Цандер начал работать на заводе, ему принесли приглашение на 1-ю Московскую губернскую конференцию изобретателей. По совету Крамешко он съездил в Московский Совет, где должна была состояться конференция, и вернулся радостный, возбужденный.
– Павел Николаич, конференция будет носить деловой характер. Перед ней ставится серьезная задача – выявление и внедрение в промышленность и сельское хозяйство новейших изобретений и открытий. Приглашено много инженеров, ученых.
– А как будет построена работа?
– Решено образовать из участников семь секций: физическую, химическую, машиностроительную, транспортную, сельскохозяйственную, топливную и, кажется, смешанную.
– Это должно быть интересно.
– Да, я очень доволен. Мне предложили работать с одной из секций и охотно согласились включить в программу мои доклады о межпланетном корабле и двигателе высокого давления.
– Поздравляю, Фридрих Артурович. Это важно!
– Но, говорят, конференция продлится целую неделю… Как же быть… ведь я на службе?
– Для такого дела я вас отпускаю с радостью – идите и ни о чем не беспокойтесь…
В начале нового года по Москве были расклеены афиши:
«АНОНС!
В ближайшие дни в одном из лекционных залов МГУ состоится необычная лекция:
«ЗАВОЕВАНИЕ ЧЕЛОВЕКОМ МИРОВОГО ПРОСТРАНСТВА»,
Лекцию прочтет член Ассоциации изобретателей, инженер Ф. А. Цандер.
Им же будет демонстрироваться модель межпланетного корабля-аэроплана.
О дне и часе начала лекции будет объявлено особо.
Билеты продаются».
Устроители лекции опасались, что придет мало народу и они «прогорят». Поэтому объявили анонс. Но билеты были буквально расхватаны в течение нескольких часов, и лекцию назначили на ближайшую субботу.
Было решено, что вступительное слово скажет член Ассоциации, профессор Ремиз, человек внушительной внешности, обладавший зычным голосом.
Цандер приехал вместе со Стрешневым, чтоб было не так страшно.
На сцене его встретил Ремиз, высокий, бородатый, тучный, и добродушие похлопал по плечу.
– Не волнуйтесь, коллега, все пройдет на славу.
Стрешнев извлек из ящика модель и помог рабочим укрепить ее на тросах, на черном фоне сукна.
Кто-то принес длинную указку, графин с водой, и круглый столик, накрытый зеленой скатертью.
– Ну-с, можно начинать, – сказал председатель, – зал гудит, да и время.
– Я готов! – пробасил Ремиз.
– Я тоже, – с волнением в голосе отозвался Цандер.
– Занавес! – крикнул председатель.
Цандер увидел огромный, гудящий, забитый до отказа зал; массивные, запотевшие от дыхания сотен людей, мерцающие золотом люстры, – и оробел. Сердце запрыгало, на лбу выступил пот. Но раскатистый, степенный бас профессора Ремиза прокатился громом, и сразу стало тихо.
Цандер поднялся над зеленым столиком, а Ремиз, распушив бороду, сел рядом.
Присутствие этого большого, уверенного в себе человека сразу ободрило Цандера; он заговорил легко и свободно.
– Товарищи! Еще сорок лет назад бесстрашный революционер и ученый Николай Кибальчич, негласный участник казни Александра Второго – совершил невиданный подвиг!
В глухом каземате перед лицом смерти он создал проект первого в мире реактивного летательного аппарата – ракеты и тем указал человечеству путь в неоглядные миры Вселенной.
Цандер на секунду замер. В зале была тишина. Он понял, что аудитория захвачена. Рассказав о Циолковской и его ракете, он заговорил о своем межпланетном корабле, легко орудуя указкой:
– Мой межпланетный корабль тоже будет представлять из себя ракету, но ракету крылатую, как бы составленную из двух самолетов. Большой, складывающийся самолет, снабженный широкими крыльями, мощным мотором высокого давления и несколькими винтами, работая на бензине и жидком кислороде, проведет корабль сквозь плотные слои атмосферы и поднимет его на высоту двадцать пять – тридцать километров. Тогда будет включен реактивный двигатель ракеты, который разовьет скорость в одиннадцать тысяч метров в секунду, и корабль вырвется из пут земного тяготения… В дальнейшем полете специальные механизмы будут втягивать в плавильный котел ненужные теперь крылья большого самолета, пустые баки из-под бензина и, расплавляя, превращать их в дополнительное горючее. Маленькие же крылья потребуются ракете при приземлении, чтобы осуществить планирующий спуск.
Цандер на мгновенье остановился, развернул схему межпланетных траекторий и закончил совершенно неожиданно:
– Вы спросите: возможно ли в наше время построить межпланетный корабль? Я отвечу совершенно твердо: да, возможно! Дело лишь за созданием мощного реактивного двигателя, теоретическая основа которого мною уже разработана.
Но позвольте и мне в заключение лекции задать вопрос аудитории: найдутся ли среди вас смельчаки, которые решатся полететь на Марс?
– Найдутся! Найдутся! – закричали в зале, и этот крик слился с громом аплодисментов.
– Товарищи! – выждав тишину, забасил Ремиз. – Прошу вопросы лектору задавать письменно. А сейчас объявляю десятиминутный перерыв…
Когда Цандер ответил на последние вопросы и его от громыхающего зала отделил тяжелый занавес, подбежал взволнованный Стрешнев и стал трясти его руку;
– Фридрих, дружище, замечательно!..
Рабочие сняли макет межпланетного корабля и упаковали в ящик. Стрешнев, взяв ящик, пошел в комнату при сцене, где они раздевались. Там Ремиз и другие ученые из Ассоциации пили чай.
– А где же Цандер?
– Его только сейчас увезли на извозчике домой.
1
Цандер сидел за высоким бюро из вощеного дуба и сосредоточенно считал на логарифмической линейке.
Дверь открылась бесшумно – вошел главный инженер, Крамешко. Цандер, не услышав, продолжал считать.
Крамешко кашлянул в кулак:
– Извините, Фридрих Артурович, кажется, помешал?
– Пожалуйста, Павел Николаевич, я к вашим услугам, – Цандер встал и пододвинул стул.
Крамешко устало опустился на стул, слегка прикрыв ладонью глаза от яркого солнца.
Его бледное худое лицо было выбрито до синевы, и на щеках отчетливо виднелись тонкие, глубоко врезавшиеся морщинки. Серые глаза смотрели из-под темных бровей озабоченно и утомленно. Несмотря на молодые годы, Крамешко выглядел изрядно измученным, много повидавшим человеком.
– Вы хотите знать, Павел Николаич, как идет работа по проектированию нового мотора?
– Нет, нет, я зашел просто так, без всякого дела… Вчера, из-за заседания в тресте, я опоздал на вашу лекцию о Кибальчиче. Но все же послушал…
– Вот как? Я не знал…
– Да, послушал. Вы говорили очень проникновенно и впечатляюще. Верите ли, я до трех часов не мог уснуть. Все думал об этих несчастных и в то же время великих людях: Желябове, Перовской, Кибальчиче.
– Я очень сожалею, что лишил вас сна, Павел Николаич, – с полуулыбкой и как бы извиняясь, сказал Цандер.
– Нет, нет, что вы, Фридрих Артурович. Я благодарен вам. И все, кто слушал, – все были потрясены. Я сидел в последнем ряду, вместе с рабочими, и видел, как они слушали! Вы так вдохновенно, с такой любовью и силой рассказали о Кибальчиче, что я и многие полюбили его всем сердцем. Женщины даже плакали… Это действительно был необыкновенный человек, если за несколько дней до казни говорил с адвокатом о своем изобретении, а не о своей защите.
– Да, так и было…
– А каково изобретение! Почти сорок лет назад составить проект реактивного снаряда… Поразительно! Сверхгениально! Такому человеку надо памятник ставить!
В глазах Цандера вспыхнул огонек.
– Я рад, что Великая революция «освободила» проект Кибальчича.
– Да! Да! Но какая ужасная судьба! – продолжал Крамешко. – Ведь ученые, к которым обращался Кибальчич, так и не узнали о его проекте?
– Нет, не узнали… Печально… И позорно для России.
– Печально! Печально. Но теперь считаете ли вы возможным осуществить проект Кибальчича?
– Безусловно! Идею ракеты развил и теоретически обосновал Циолковский. Теперь дело за практическим воплощением. За нами!
– Я слышал, что вы работаете в этом направлении?
– Да, урывками…
– Мне говорил Стрешнев, что у вас почти готов проект двигателя для межпланетного корабля, который можно применить на самолетах?
– Я разрабатываю нефтяной двигатель высокого давления с применением жидкого кислорода. Возможно, его удастся применить и для межпланетного корабля, в начальный период полета, чтобы пройти плотные слои атмосферы.
– А дальше? Как же корабль полетит в безвоздушном пространстве?
– Там будет включен реактивный двигатель ракеты, которая и вырвет корабль из земного тяготения.
– Понимаю… А реактивный двигатель вы еще не разрабатывали?
– Часть теоретических расчетов сделана, но еще предстоит огромная работа.
– А сам корабль? Или хотя бы макет?.. Может, завод смог бы вам оказать некоторую помощь?
– Что вы, Павел Николаич, разве это возможно? Идут ожесточенные бои с поляками, разве до меня заводу?
– А если в вашем лице мы имеем дело с новым Кибальчичем?
– Ну, что вы… – зарделся Цандер, – я один из многих, кто занимается вопросами межпланетных перелетов…
– Знаю. Кое-что читал. Но это больше мечтатели. А вы – человек дела! Я верю в вас, Фридрих Артурович, и искренне хочу помочь.
– Спасибо, Павел Николаич. Я очень тронут и обрадован… Но как? Ведь все рабочие заняты с утра до ночи?
– Ночью же они свободны!
– Ночью?
– Да! Мы все, и я первый – будем помогать вам во внеурочное время… Как вы смотрите?
– Не знаю… Так неожиданны ваши слова…
– А я верю! Если вы о своем межпланетном корабле расскажете так же страстно и горячо, как о Кибальчиче, у вас будут сотни помощников! Да – сотни! А мы, администраторы, изыщем материалы и станки – работайте на здоровье!
– Я в Тушине выступал перед рабочими и солдатами, – говорил о полете на Марс.
– Ну и как?
– Кричали, хлопали, благодарили…
– Вот видите!.. Когда сможете подготовиться?
– Я хоть завтра готов, да не сохранился макет межпланетного корабля… Нечего демонстрировать… Правда, он был из картона и дранок… Я сам склеивал…
– Мы сделаем вам настоящий макет, только дайте чертежи. Я знаю замечательного модельщика, в инструментальном… Да что толковать – пойдемте прямо в цех и там обо всем договоримся…
2
Искусным модельщиком оказался белобрысый, широколицый парень, слегка хромавший на левую ногу, – Степан Дубосеков.
Цандер, полагавший, что он встретит старого опытного мастера, разочарованно пожал жесткую широкую ладонь Степана и неохотно подал ему листок бумаги, где был схематичный чертеж межпланетного корабля.
Тот, прищуря бойкие, голубоватые глазки, посмотрел внимательно.
– Что-то я этакого самолета никогда не видел.
– Это чертеж межпланетного корабля для полета с Земли на Луну и другие планеты.
– На Луну? Во-на! То-то, я гляжу, не похож на наши аэропланы… А что, взаправду на Луну собираются лететь?
– Взаправду! – усмехнулся Крамешко. – Вот инженер Фридрих Артурович Цандер, будет строить такой корабль.
Степан опять, уже более пристально, посмотрел на чертеж.
– Вроде тут как бы два самолета… один словно бы врезался в хвост другому.
– Да, такая конструкция… Сможете сделать точную модель?
– Отчего не сделать… Крылья, видать, будут заоваленные?
– Да, с краев слегка закругленные.
– Внутри пустотелый?
– Да, желательно было бы по чертежу.
– А какого размера модель?
– В пределах одного метра, – пояснил Цандер.
Дубосеков задумался, что-то прикидывая:
– Что ж, сделать можно… Только вопрос – когда?
– Работать придется по вечерам, – сказал Крамешко, – полет на Луну – дело не предусмотренное планами.
– Это я понимаю, товарищ главный, так ведь небось надо побыстрей?
– В том-то и дело. Фридрих Артурович будет читать лекцию о полете на Луну и другие планеты. Вот ему и хотелось бы продемонстрировать модель.
– А вы бы к художнику толкнулись. Он вам для лекции-то этот корабль в любом виде изобразит… Еще нагляднее будет. А меня бы не торопили. Тут ведь не топором тесать…
Крамешко и Цандер переглянулись и оценили совет модельщика.
– Хорошо, Степан, делай модель не спеша. Со всеми вопросами обращайся к товарищу Цандеру, но до поры – помалкивай. Понял?
– Как не понять. Шуточное ли дело – лететь на Луну… А лекция-то когда будет?
– Об этом тебя известим – получишь особое приглашение.
– Правда? Вот спасибо! Я большой любитель до всего нового. А о модельке не беспокойтесь – сделаю так, что комар носа не подточит…
3
Летом двадцатого года, переброшенная с Северного Кавказа на Западный фронт, Первая Конная армия Буденного с ходу вступила в бой. Мощным броском прорвав фронт, буденновцы освободили Житомир и пошли по тылам 3-й польской армии. Обескураженные поляки начали поспешное отступление. 12 июня Советские войска освободили Киев.
Крамешко решил, что наступил подходящий момент для доклада Цандера – рабочие были в приподнятом настроении. Настроение было приподнятым еще и потому, что из освобожденных губерний в столицу прибыло несколько эшелонов с хлебом, салом, скотом – всем работающим увеличили паек…
У афиш, извещавших, что в субботу состоится лекция инженера Цандера о полете на Луну и другие планеты, собирались группами, обсуждали, горячо спорили.
Заводской клуб еще за час до начала был набит битком, и на улице толпились желающие послушать.
Цандер, Стрешнев и Крамешко, пришедшие точно к шести, еле пробились на сцену через черный ход.
– Вот дела-то какие, Павел Николаевич, – гулко отдуваясь, улыбнулся Стрешнев, – если бы не мои крепкие плечи – никакой бы лекции не состоялось.
– Это хорошо! Значит, народ интересуется.
– А мне страшновато, – признался Цандер, – вдруг – не понравится?..
– Главное, не смущайтесь, Фридрих Артурович, – подбодрил Крамешко, – начинайте прямо с Кибальчича… Увидите, как будут слушать…
На другой день в проходной, в столовой, в цехах наперебой спорили о полете на Луну… Слухи о лекции просочились в газеты и имя Цандера – изобретателя межпланетного корабля-аэроплана – сделалось известным. Из других клубов, воинских частей, студенческих общежитий стали звонить, присылать письма с просьбами повторить лекцию у них.
Тихий, скромный, застенчивый Цандер не знал, как себя вести, как отбиваться от бесчисленных приглашений.
– Мне совершенно некогда, – говорил он в завкоме, – я ведь помимо работы в бюро занят проектом межпланетного корабля. Мне приходится делать множество расчетов.
– Хоть одну-две лекции для своей рабочей братвы, – басил председатель завкома Горемба, выпячивая широкую грудь в полосатой тельняшке. – Как бывший красный моряк, даю слово – больше беспокоить не будем.
– Но письма? Десятки писем приходят.
– Выступите у нас, и – амба! – на все письма поставим крест. Даю слово красного балтийского моряка.
Цандер соглашался, выступал, а потом все начиналось сначала…
4
В конце двадцатого года был подписан договор о перемирии с Польшей. Красные войска разгромили под Перекопом и бросили в море остатки войск барона Врангеля. Победа, однако, не была полной. Пожар гражданской войны продолжал полыхать на огромном пространстве Сибири, вплоть до Тихого океана.
В то время как в России горели сотни городов и сел и гибли в жесточайших сражениях тысячи людей, в Западной Европе, как писали газеты, «Установились мир и благоденствие».
Летом 1921 года в экспрессе «Бухарест – Берлин» ехал молодой профессор с хорошенькой блондинкой.
Соседи по купе мало обращали внимания на голенастую фигуру профессора, но мило улыбались его очаровательной спутнице.
Толстенький, щеголеватый господин с сигарой, стоя у окна в коридоре, подмигнул соседу в очках, вышедшему покурить:
– Смотрите, коллега, этот румын какую красотку подцепил. Интересно, говорит ли она по-немецки?
– Не хуже, чем вы, – усмехнулся господин в очках, – оба они чистокровные немцы.
– Да? А проводник сказал, что он румынский профессор.
– Он читает курс в Бухарестском университете на немецком языке. Его фамилия Оберт. Герман Оберт! Он уроженец Австрии.
– Нет, не слышал…
– Скоро услышите. Он собирается издать книгу о межпланетных полетах.
– Я не читаю фантастики.
– Это не фантастика, а научные расчеты. Болтают, что в книге будет описан проект межпланетной ракеты, способной долететь до Луны.
– Я бы в столь сомнительное предприятие не вложил ни одной марки.
– Напрасно… Говорят, дело весьма перспективное… Однако, кажется, Вена?
Поезд остановился. Голенастый профессор вышел из купе, не закрыв двери. Человек в очках извинился и пошел вслед за ним, на платформу. А толстяк стал прогуливаться у раздвинутой двери, стараясь завести знакомство с хорошенькой фрау… Заметив, что женщина не может поставить на полку чемоданчик, он бросился на помощь… Они вместе вышли в коридор, разговорились.
Прозвучал звонок.
Профессор вернулся с газетами и, видя, что жена разговаривает с соседом, вошел в купе и закрыл дверь. Присев на диван, он достал папиросы, но вдруг, что-то вспомнив, стал рыться в портфеле. «А, вот она брошюра! А я уж испугался: думал, забыл ее в Бухаресте. Посмотрим».
«Черт возьми, я не ожидал такого сюрприза! – воскликнул он, рассматривая брошюру, изданную в Америке. – «Метод достижения крайних высот»! Каково! Роберт Годдард… Первый раз слышу это имя…» Он взглянул на титульный лист: «А, профессор физики университета имени Кларка… Любопытно… – Оберт перевернул страницу. – Удивительно, что этот Годдард поднимает мою проблему. Однако он идет не от раздумий, а от практических опытов с пороховыми ракетами…»
Фрау Оберт, почувствовав, что ее разговор с незнакомым мужчиной затянулся, заглянула в дверь.
– Милый, ты не хочешь полюбоваться чудесными видами?
– Спасибо, я занят… – Оберт продолжал читать, подчеркивая отдельные строчки.
Лишь когда кондуктор пригласил к обеду, Оберт бросил брошюру на стол.
– Что с тобой, Герман? – удивленно спросила жена.
– Я, кажется, слишком долго возился со своей книгой. Американский физик Годдард уже выпустил аналогичную работу.
– Да? Это может тебе повредить?
– Не знаю… Прямых совпадений пока не вижу, но возможно, что они и будут… Я еще не дочитал.
– Что же ты собираешься предпринять?
– Пока хорошо пообедать, а потом будет видно…
Ночью, когда уже все спали, брошюра Годдарда была дочитана. Оберт вышел в коридор и долго шагал из конца в конец по красному ковру.
«Конечно, назначение работы Годдарда весьма ограниченное. Он работает для метеорологических исследований. Но опыты его крайне интересны и оригинальны. Если с пороховыми ракетами он добился столь высоких скоростей истечения газов, так что же будет, если он начнет экспериментировать с жидким топливом?.. А что он такие опыты произведет – сомневаться не приходится. Залогом эта брошюра…»
Упоминание о возможности посылки ракеты на Луну тоже не случайно. Годдард безусловно думает об этом. Безусловно!
Чтоб не остаться в дураках, я должен форсировать события. Ведь книга давно готова. Я же раньше Годдарда начал свои изыскания – еще в девятьсот седьмом, а первенство, пожалуй, припишут ему… Пока он не взялся за космические исследования, мне надо торопиться. Надо ехать с рукописью в Мюнхен, к Ольденбургу. Только он может издать быстро…»
В Берлине, у родителей, Оберт еще раз перечитал свою рукопись, внес кое-какие исправления и написал предисловие, которое, по его мнению, должно было привлечь к книге внимание ученого мира.
Предисловие начиналось так:
«Современное состояние науки и технических знаний позволяет строить аппараты, которые могут подниматься за пределы земной атмосферы.
Дальнейшее усовершенствование этих аппаратов приведет к тому, что они будут развивать такие скорости, которые позволят им не падать обратно на Землю и даже преодолеть силу земного притяжения.
Эти аппараты можно будет строить таким образом, что они смогут нести людей.
В определенных условиях изготовление таких аппаратов может быть прибыльным долом. В своей книге я хочу доказать эти четыре положения…»
Затем Оберт посмотрел на название: «Ракеты летят к планетам» и решительно зачеркнул его. «Они пока еще не летят… Надо скромнее…» Он подумал и печатными буквами написал: «Ракета и межпланетное пространство».
Уложив рукопись в желто-коричневый портфель, он запер его и, спрятав, пошел к жене.
Фрау Эрна, в легком нарядном платье, стояла у зеркала, примеряя жемчужное ожерелье.
– Герман, посмотри, что подарила мне мама! Я буду в Каннах блистать…
– Прекрасно! Поздравляю, Эрна! Но поездка в Италию не состоится.
– Как! Почему?
– Я же говорил тебе в поезде.
– Ах, какая-то брошюра… Разве это так важно?
– Да! Очень! Я уезжаю в Мюнхен к издателю.
– Когда?
– Сегодня, сейчас… Уже вызвал такси…
5
Цандер не любил ходить к начальству и всячески избегал его. Но на этот раз было невозможно обойтись без главного инженера. Узнав у секретаря, что Крамешко один, Цандер слегка приоткрыл дверь, заглянул.
– А, Фридрих Артурович, заходите!
– Спасибо. Прошу извинить, Павел Николаич, но дело совершенно неотложное.
– Присаживайтесь. Я слушаю вас.
– Даже не знаю, как и начать… Стало неловко, даже стыдно появляться на заводе.
– Как? Почему это?
– Теперь все знают меня, как изобретателя межпланетного корабля, и многие спрашивают: когда полетим на Марс?
– Это закономерно. Так и должно быть!
– Но позвольте, Павел Николаевич, ведь проект корабля еще не закончен. Предстоит огромная работа по расчету двигателей, сопла, внутренних механизмов, наконец, поиски горючего.
– Да, все это требует времени, – вздохнул Крамешко, – а что, Фридрих Артурович, если вам предоставить отпуск?
– Я об этом и пришел просить… вот заявление.
– На месяц? – взглянул Крамешко. – Это вам мало поможет. Поскольку дела в техническом бюро идут хорошо – я предоставлю вам два месяца: за прошлый и за этот год. – он написал резолюцию и протянул бумажку Цандеру. – Желаю успехов, Фридрих Артурович. Изредка заглядывайте: может, будет готова модель, да и я хочу знать, как у вас дойдут дела…
– Большое спасибо, Павел Николаич. Непременно, непременно…
Крамешко протянул руку:
– Прощайте! Если в чем будет нужна помощь – не стесняйтесь. Вы делаете дело всенародной важности…
Стрешнев в конце августа вернулся из Калуги, где проводил свой отпуск и, не застав на заводе Цандера, забеспокоился. Два месяца, предоставленные ему Крамешко, уже истекли, а от Цандера не было никаких вестей.
Вечером, со свертком, где лежало несколько кусков сала, две бутылки топленого масла и банка меду, Стрешнев заявился к нему на квартиру.
На стук в дверь Цандер поднялся из-за стола и тихо сказал.
– Войдите!
Стрешнев, без бороды и усов, румяный, загорелый, улыбающийся, возник из темноты.
Положив сверток у двери, он бросился к другу, обнял, поцеловал в заросшее густой щетиной лицо.
– Фридрих, тебя узнать нельзя. Уж не заболел ли?
– Нет, все хорошо. Работаю…
– А на заводе беспокоятся, что не даешь о себе знать.
– Я же послал Крамешко письмо, с просьбой предоставить мне трехмесячный отпуск за свой счет или совсем уволить с завода.
– Почему? Разве так плохо дело с проектом?
– Не плохо, но подвигается крайне медленно…
Стрешнев осмотрел пустую холостяцкую комнату.
Стол и диван были завалены чертежами, схемами, диаграммами. Мелко исписанные листы бумаги лежали даже на полу.
– Вижу, работаешь ты как зверь, а чем питаешься?
– Так, чем придется…
– Чаем угостишь?
– Пожалуйста… Только, если можно, Андрей, сам разожги примус. Он на кухне, на столике, который в простенке, – мне надо закончить расчет.
На кухне пыхтело несколько примусов: готовили обед и стирали три женщины.
Стрешнев поздоровался, подошел к столику в простенке, разжег примус.
– А вы товарищ Цандера? – спросила молодая чернявая в пестрой косынке.
– Да, товарищ.
– А мы думали, что ваш друг уже умер от голода, – совсем не появляется на кухне.
– Неужели из вас никто не догадался его проведать?
– Пробовали, – усмехнулась чернявая, – близко не подпускает… Говорит через цепочку… утонул в своих бумагах… Вот вы – сразу видно – мужчина!
– Да уж я бы с вами через цепочку разговаривать не стал, – улыбнулся Стрешнев и взял вскипевший чайник. – Все же прошу вас, присматривайте за моим другом, он человек славный…
К чаю, как и предполагал Стрешнев, у Цандера ничего не оказалось, кроме черствого хлеба.
Стрешнев развернул принесенные им сокровища.
Цандер удивленно причмокнул губами.
– Божественно, Андрюша! Но зачем мне? Ведь у тебя же сынишка.
– Хватит на всех. Мы с отцом ездили в богатое село и там наменяли на разные вещи… Тебе, мой друг, надо подкрепиться, а то ноги протянешь…
Попив чаю и плотно закусив, оба пришли в хорошее настроение. Стрешнев, усадив друга на диван, присел рядом.
– Ну, расскажи, Фридрих, что за расчеты ты делаешь? Может быть, не все они нужны?
– Андрей, ну как можешь ты задавать такие вопросы? – с обидой сказал Цандер.
– Ну, ну, не сердись, Фридрих. Просто мне жаль тебя… Боюсь, как бы ты не переутомился…
Цандер смягчился.
– Ну хорошо, не сержусь… Однако, что говорить… Ты, как никто, знаешь мой проект. Все дело за расчетами, уточнениями, проверкой первых прикидок. Это требует огромных усилий… Ты скажи, видел ли Циолковского? Как он живет?
– Ничего. Теперь лучше… Был со мной на рыбалке. Сами варили уху…
– Это все хорошо, а как же с его ракетой? Думает он о ее постройке?
– Он сейчас хлопочет об издании своих трудов. Вроде бы обещали, но пока в Калуге совсем нет бумаги…
– Да, трудно приходится нашему брату, – вздохнул Цандер, – а ведь Кибальчичу было еще трудней! Ты знаешь, Андрюша, когда мне особенно тяжко, я вспоминаю Кибальчича. И это придает мне сил. Садись, пожалуйста, к столу, я познакомлю тебя с некоторыми расчетами…
6
Человек с широким плоским ящиком еле протиснулся в двери и, вытирая о рваный половичок ботинки в обмотках, спросил глухо:
– Тут, что ли?
Пришедшая с ним молодая чернявая женщина указала на дверь.
– Здесь, но уж третий день не выходит…
Человек снял фуражку, поплевав на руку, пригладил белесые ершистые волосы и, сунув фуражку в карма» выгоревшего бушлата, локтем толкнул дверь и волоком втащил ящик в комнату.
С дивана приподнялся, заросший русой бородой, худой, изможденный человек, в котором трудно было узнать Цандера.
– Кажется, Степан Иванович Дубосеков?
– Я, товарищ Цандер. Я самый, вот, получайте гостинец.
– Неужели модель межпланетного корабля?
– Она! – Дубосеков развязал веревки, отодрал крышку, прихваченную тонкими гвоздиками, и поднял на руках белую, отливающую серебром модель корабля-аэроплана.
– Вот, полюбуйтесь… Я говорил, что комар носу не подточит.
Цандер, шатаясь, поднялся, подошел, стал любовно гладить отшлифованные крылья, фюзеляж, сопло ракеты.
– Отлично! Великолепно! Никогда бы не подумал, что вы такой кудесник, Степан Иванович.
– У нас в семье первейшие мастера: и братья, и отец, и дед…
– Спасибо! Отличная модель. Как же я рассчитываться буду?
– Рассчитываться? Нет, уж это вы оставьте, товарищ Цандер. Я не для заработка – я вашу лекцию слушал… Вот полетите на Луну – возьмете меня с собой. Я ведь на разные дела мастак – и на Луне пригожусь.
Цандер ласково улыбнулся:
– Поставьте, Степан Иванович, модель вон на этот комод, а меня извините… я прилягу.
Он, нетвердо ступая, подошел к дивану, лег. На лице выступил мелкий холодный пот. Глаза глядели тускло.
– Вы, видать, заболели, товарищ Цандер?
– Нет, ничего… просто недоедаю и много работаю.
– А деньги-то есть у вас?
– Были, но недавно кончились… хотел занять у Стрешнева, а он не приходит эти дни…
– Вот тебе и раз… Этак ведь и умереть недолго, товарищ Цандер. А нам на Луну лететь…
Дубосеков хитровато подмигнул и, запустив руку в просторный карман бушлата, вытащил что-то завернутое в газету:
– Вот, держите, товарищ голодающий, – тут краюха хлеба и кусок свинины – баба из деревни привезла. Ешьте на здоровье.
– Да ведь это же ваш завтрак, Степан Иванович?
– Я не умру… Мне уже скоро домой…
Цандер нарезал сала и хлеба, стал жадно жевать.
– Вот и хорошо. Закусывайте, товарищ Цандер, а я тут в одно место слетаю. Я сейчас, быстро обернусь.
Дубосеков попятился к двери и неслышно вышел.
На заводе, в сборочном цехе, был общезаводской митинг по поводу предстоящего воскресника.
Дубосеков пробрался к красному столу президиума и что-то зашептал в ухо председателю завкома Гарембе.
Тот, выслушав, покраснел и, прервав оратора, увесистым кулачищем хватил по столу.
– Слушайте, братишки!
Все замерли.
Гаремба, распахнув бушлат, поднялся:
– Мы тут митингуем, а наш дорогой изобретатель, товарищ Цандер, создающий корабль для полета на Марс, сейчас умирает с голоду. Он третий месяц работает дома и не получает зарплаты. Это позор, позор, товарищи! Неужели мы бросим в беде своею дорогого инженера? А?
– По-мо-жем! – загудело под высокими сводами.
– Я предлагаю отчислить однодневный заработок с каждого рабочего в помощь изобретателю Цандеру.
– Правильно!
– Отчислить!
Гаремба поднял руку:
– Пусть дирекция, в счет наших отчислений, завтра же выдаст пособие товарищу Цандеру и поможет продуктами… Кто за это предложение?
Поднялся лес рук.
– Спасибо, братва! – крикнул Гаремба. – А теперь продолжаем обсуждение текущего вопроса. Давай, товарищ Петухов…
«Вот это да!» – подумал Дубосеков и почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Он обернулся и увидел главного инженера:
– Вот, возьми записку, Степан, и беги в бухгалтерию. Там еще не ушли. Получишь деньги – купи, что сможешь, и на извозчике гони к Цандеру.
– Понял! – Дубосеков, зажав записку в кулак, стал пробираться к выходу,
7
Осенью у Стрешнева вся семья переболела возвратным тифом. Сам Андрей Сергеевич явился на завод наголо остриженный, исхудавший и еле держался на ногах. Но, узнав о бедственном положении Цандера, он после работы нанял извозчика и поехал навестить старого друга. Цандер, услышав три звонка, сам открыл входную дверь и встретил Стрешнева радостным возгласом:
– Наконец-то медведь вылез из своей берлоги. Здравствуй, здравствуй, рад тебя видеть!
Стрешнев пожал протянутую руку, разделся в передней и, вслед за хозяином, вошел в комнату.
Только тут Цандер взглянул на него внимательно:
– Андрюша, что это с тобой, ты словно из больницы?
– Чуть на кладбище не угодил… все наши переболели возвратным… А ты, я слышал, тоже едва ноги не протянул?
– Пустое…
– Говорят, голодал?
– Нет, слухи… все хорошо. Очень помогли мне рабочие.
– Знаю, – Стрешнев придирчиво осмотрел скромное убранство комнаты, широкий диван, письменный стол, комод и громоздкий шкаф, занимавший половину стены.
– А где астрономическая труба?
– Ну вот, сразу же допрос?
– Единственная вещь у тебя была, и ту снес на толкучку?
– Пришлось… Правда, у меня ее купили не спекулянты, а красные курсанты ВЦИКа, что в Кремле… для своего клуба.
– Ты им лекции читал?
– Да, читал… а они меня подкармливали…
Стрешнев махнул рукой.
– Ладно, что теперь толковать… Как же с проектом?
– В главном – заканчиваю. Еще недели две, и будет готово описание. – Цандер распахнул обе дверцы шкафа и вынул модель корабля-аэроплана, поставил на стол.
– Вот, взгляни, Андрей.
Стрешнев отошел подальше:
– Да, впечатляющая штука, Фридрих. Вот бы построить такой корабль! Право! Ведь нигде в Европе ничего подобного пока еще не создано… Ради такой цели стоило голодать!
8
В середине зимы, в трескучие морозы, когда Цандер начал работать на заводе, ему принесли приглашение на 1-ю Московскую губернскую конференцию изобретателей. По совету Крамешко он съездил в Московский Совет, где должна была состояться конференция, и вернулся радостный, возбужденный.
– Павел Николаич, конференция будет носить деловой характер. Перед ней ставится серьезная задача – выявление и внедрение в промышленность и сельское хозяйство новейших изобретений и открытий. Приглашено много инженеров, ученых.
– А как будет построена работа?
– Решено образовать из участников семь секций: физическую, химическую, машиностроительную, транспортную, сельскохозяйственную, топливную и, кажется, смешанную.
– Это должно быть интересно.
– Да, я очень доволен. Мне предложили работать с одной из секций и охотно согласились включить в программу мои доклады о межпланетном корабле и двигателе высокого давления.
– Поздравляю, Фридрих Артурович. Это важно!
– Но, говорят, конференция продлится целую неделю… Как же быть… ведь я на службе?
– Для такого дела я вас отпускаю с радостью – идите и ни о чем не беспокойтесь…
В начале нового года по Москве были расклеены афиши:
«АНОНС!
В ближайшие дни в одном из лекционных залов МГУ состоится необычная лекция:
«ЗАВОЕВАНИЕ ЧЕЛОВЕКОМ МИРОВОГО ПРОСТРАНСТВА»,
Лекцию прочтет член Ассоциации изобретателей, инженер Ф. А. Цандер.
Им же будет демонстрироваться модель межпланетного корабля-аэроплана.
О дне и часе начала лекции будет объявлено особо.
Билеты продаются».
Устроители лекции опасались, что придет мало народу и они «прогорят». Поэтому объявили анонс. Но билеты были буквально расхватаны в течение нескольких часов, и лекцию назначили на ближайшую субботу.
Было решено, что вступительное слово скажет член Ассоциации, профессор Ремиз, человек внушительной внешности, обладавший зычным голосом.
Цандер приехал вместе со Стрешневым, чтоб было не так страшно.
На сцене его встретил Ремиз, высокий, бородатый, тучный, и добродушие похлопал по плечу.
– Не волнуйтесь, коллега, все пройдет на славу.
Стрешнев извлек из ящика модель и помог рабочим укрепить ее на тросах, на черном фоне сукна.
Кто-то принес длинную указку, графин с водой, и круглый столик, накрытый зеленой скатертью.
– Ну-с, можно начинать, – сказал председатель, – зал гудит, да и время.
– Я готов! – пробасил Ремиз.
– Я тоже, – с волнением в голосе отозвался Цандер.
– Занавес! – крикнул председатель.
Цандер увидел огромный, гудящий, забитый до отказа зал; массивные, запотевшие от дыхания сотен людей, мерцающие золотом люстры, – и оробел. Сердце запрыгало, на лбу выступил пот. Но раскатистый, степенный бас профессора Ремиза прокатился громом, и сразу стало тихо.
Цандер поднялся над зеленым столиком, а Ремиз, распушив бороду, сел рядом.
Присутствие этого большого, уверенного в себе человека сразу ободрило Цандера; он заговорил легко и свободно.
– Товарищи! Еще сорок лет назад бесстрашный революционер и ученый Николай Кибальчич, негласный участник казни Александра Второго – совершил невиданный подвиг!
В глухом каземате перед лицом смерти он создал проект первого в мире реактивного летательного аппарата – ракеты и тем указал человечеству путь в неоглядные миры Вселенной.
Цандер на секунду замер. В зале была тишина. Он понял, что аудитория захвачена. Рассказав о Циолковской и его ракете, он заговорил о своем межпланетном корабле, легко орудуя указкой:
– Мой межпланетный корабль тоже будет представлять из себя ракету, но ракету крылатую, как бы составленную из двух самолетов. Большой, складывающийся самолет, снабженный широкими крыльями, мощным мотором высокого давления и несколькими винтами, работая на бензине и жидком кислороде, проведет корабль сквозь плотные слои атмосферы и поднимет его на высоту двадцать пять – тридцать километров. Тогда будет включен реактивный двигатель ракеты, который разовьет скорость в одиннадцать тысяч метров в секунду, и корабль вырвется из пут земного тяготения… В дальнейшем полете специальные механизмы будут втягивать в плавильный котел ненужные теперь крылья большого самолета, пустые баки из-под бензина и, расплавляя, превращать их в дополнительное горючее. Маленькие же крылья потребуются ракете при приземлении, чтобы осуществить планирующий спуск.
Цандер на мгновенье остановился, развернул схему межпланетных траекторий и закончил совершенно неожиданно:
– Вы спросите: возможно ли в наше время построить межпланетный корабль? Я отвечу совершенно твердо: да, возможно! Дело лишь за созданием мощного реактивного двигателя, теоретическая основа которого мною уже разработана.
Но позвольте и мне в заключение лекции задать вопрос аудитории: найдутся ли среди вас смельчаки, которые решатся полететь на Марс?
– Найдутся! Найдутся! – закричали в зале, и этот крик слился с громом аплодисментов.
– Товарищи! – выждав тишину, забасил Ремиз. – Прошу вопросы лектору задавать письменно. А сейчас объявляю десятиминутный перерыв…
Когда Цандер ответил на последние вопросы и его от громыхающего зала отделил тяжелый занавес, подбежал взволнованный Стрешнев и стал трясти его руку;
– Фридрих, дружище, замечательно!..
Рабочие сняли макет межпланетного корабля и упаковали в ящик. Стрешнев, взяв ящик, пошел в комнату при сцене, где они раздевались. Там Ремиз и другие ученые из Ассоциации пили чай.
– А где же Цандер?
– Его только сейчас увезли на извозчике домой.
Глава девятая
1
В воскресенье., когда семья Стрешнева сидела за чаем, заявился Цандер. Он был приглашен к столу и, потирая замерзшие руки, сел поближе к самовару. Стрешнев еще не успел рассказать о вчерашних событиях, так как вернулся поздно, когда уже все спали.
– Так вот, господа, а… бишь, товарищи, – продолжал прерванный разговор Федор Семенович, – я был весьма поражен этим предложением и воспринял его как шутку. Но часов в двенадцать меня зовут, говорят, пришел автомобиль. Одеваюсь, выхожу – да! Стоит автомобиль, и меня ждут какие-то два товарища, весьма интеллигентного вида. Один тоже в пенсне. Рекомендуются работниками Совнаркома… Ну-с, и везут меня, натурально, в Кремль. Вот, думаю, чудеса!.. Мне интересно, что будет дальше.
– Ну, и что же, папа? – спросила Юлия Федоровна, отодвинув от Славика чашку.
– Ведут меня по Кремлю, показывают, где какие повреждения… потом во дворец,
– И что же, Феденька, ты видел самых главных большевиков? – спросила, кутаясь в меховую ротонду, жена.
– Да-с, видел. Разговаривал… и даже получил предложение: с завтрашнего дня возглавить работы по ремонту и восстановлению исторических памятников Кремля… Что-что, а этого я никак не ожидал… Говорят, большевики – варвары, и вдруг… Вот какие дела… Обещали повышение жалованья и «ученый» паек.
– Неужели ты отказался, Федя? – с испугом спросила Софья Кондратьевна.
– Обещал завтра дать окончательный ответ.
– Слава богу! – облегченно вздохнула хозяйка.
2
Шел двадцать третий год. Давно умолкли последние залпы гражданской войны. У всех на устах было непонятное слово «нэп». Москва ожила, зашумела, принарядилась. Во множестве открылись лавки, магазины, трактиры, рестораны. Дома в центре штукатурились, окрашивались, приобретали «довоенный» вид. На улицах опять замелькали лихачи. У театров и концертных залов толпилась нарядная публика. На базарах лотки ломились от всякой снеди. Откуда что взялось – никто не знал…
Люди повеселели. Цандер, помимо работы на заводе, читал лекции от Общества изобретателей и Общества изучения межпланетных сообщений. Выезжал с докладами в Ленинград, Нижний, Самару, Ростов, Воронеж.
Рассказывая о проекте своего межпланетного корабля-аэроплаиа, он всюду среди слушателей встречал горячее сочувствие и моральную поддержку…
Однажды, вернувшись из поездки, Цандер зашел в Общество и на лестнице столкнулся с грузной фигурой профессора Ремиза.
– А, Фридрих Артурович, душевно рад! Придется мне вернуться, так как подготовил для вас сюрприз.
– Что такое?
– Сейчас увидите, сейчас…
Он, не снимая шубы, вошел в правление и достал из своего стола невзрачную книжку без переплета, с готическими буквами на обложке.
– Вот, пожалуйста, храню для вас. Поговорим, как прочтете, очень тороплюсь…
Цандер, поблагодарив, проводил профессора на лестницу и там, подойдя к окну, взглянул на книжку:
«Профессор Герман Оберт «Ракета и межпланетное пространство».
«Это действительно сюрприз!» – прошептал Цандер и, не заходя в правление, поехал домой…
Прочитав предисловие, Цандер взглянул на чертежи ракет и, проверив несколько формул, которыми был испещрен текст, откинулся на спинку деревянного кресла:
«Серьезное исследование. Придется читать книгу с карандашом и логарифмической линейкой».
Цандер внимательно посмотрел на самый первый чертеж.
«Любопытно! Внешне его ракета не похожа ни на ракету Циолковского, ни тем более на мою. Это длинный цилиндр с заостренным носом и коротким широким соплом. Но вот что любопытно: в верхней части этой ракеты помещена такой же конфигурации, совсем маленькая. Ракета – внутри ракеты!..
Да, весьма любопытно! Я предлагаю для прохождения плотных слоев атмосферы крылья и поршневой двигатель высокого давления, Оберт – первую ступень ракеты. Я предлагаю жидкое горючее – бензин, а он – спирт…
Но как же он решает проблему мощной межпланетной ракеты? – Цандер быстро пробежал несколько страниц. – Принцип тот же. Спиртовая ракета несет водородную, а в ту вмонтирована алюминиевая камера для двух астронавтов, которая может автоматически выбрасываться и приземляться на парашюте. Весь агрегат весит около четырехсот тонн; и в целях безопасности должен взлететь с воды. Четыреста тонн – это вес железнодорожного состава. Значит, ракета может быть обеспечена горючим для дальнего полета. А как же с приземлением? Выброситься на парашюте и сгореть от трения в атмосфере? Тут что-то не то… Впрочем, он ограничивает задачи этой ракеты. Вот: «Изучение земной поверхности с большой высоты, исследование крайних высот, сигнализация на Землю…» – Но вот дальше: «Достижение иных планет».
Цандер поднялся, прошелся по комнате.
«Нет, так нельзя. Это же серьезный труд. Я должен побороть любопытство и изучить его досконально…»
3
Частые отъезды с лекциями заставили Цандера просить увольнения со службы. Но Крамешко не захотел совсем отпустить такого специалиста и, по согласованию с трестом, учредил для него должность консультанта. Заведующим техническим бюро назначили Стрешнева. Теперь друзья работали в контакте и виделись почти ежедневно…
Когда смягчились морозы, Цандер на неделю уехал в Харьков, оставив Стрешневу книжку Оберта. Но прошло девять дней, а Цандера не было. «Наверное, решил с дороги отдохнуть, а может, и простудился, – подумал Стрешнев. – Надо его проведать».
Вечером Стрешнев поднялся по знакомой лестнице и трижды нажал кнопку звонка. Ему открыл куда-то спешивший сосед. Стрешнев разделся, постучал в дверь. Дверь была закрыта не плотно, однако никто не ответил.
«Наверное, на кухне», – подумал Стрешнев и, войдя, попятился: на диване спала какая-то женщина.
«Вот так сюрприз», – подумал Стрешнев и на цыпочках посеменил к двери, косясь на незнакомку. Пытаясь открыть дверь на ощупь, он больно стукнул косточками пальцев о медную ручку и выронил книгу.
– Кто там? – вскрикнула незнакомка и приподнялась, взглянула на Стрешнева с испугом:
– Я к Фридриху Артуровичу…
– Его нет дома, – подбирая каштановые волосы, сказала незнакомка, удивленно рассматривая Стрешнева.
– Извините… я его товарищ… хотел оставить ему книгу…
– Пожалуйста, положите на стол, я передам. Фридрих еще не приехал…
Стрешнев прошел к столу, на котором был порядок, да и комната блистала чистотой. «Черт возьми, уж не женился ли Фридрих? – подумал Стрешнев. – Да и пора… Марта, наверное, уже давно вышла замуж… Однако как же мне не сказал…»
Стрешнев присел, написал записку по-немецки, вложил ее в книгу и поднялся, чтобы идти. В это время дверь распахнулась.
– А, Фридрих! – воскликнула незнакомка и бросилась к нему, обняла, поцеловала. – Ты так долго… Я волновалась…
– Все хорошо, Шура. Видишь, я жив, здоров. – Цандер, увидев Стрешнева, бросил па стул портфель и покупки, шагнул к нему, поздоровался очень смущенно: – Здравствуй, Андрей, вот уж не думал, что ты у нас… Очень рад… Познакомься – это Шура – моя жена… Мы недавно зарегистрировались…
– Ах, вы Андрей Сергеич! Очень приятно, – сказала Шура, подавая руку. – Извините, я вас на минутку оставлю… – и вышла из комнаты…
– Поздравляю, Фридрих! Однако очень сожалею, что ты не предупредил… Надо бы отметить.
– Так как-то получилось… Не успел…
Стрешнев посмотрел на друга более внимательно. Тог был в новом костюме, белоснежной рубашке.
– Я беспокоился, что ты задерживаешься. Боялся – не заболел ли. А ты отлично выглядишь. Даже помолодел. Вижу, женитьба пошла тебе на пользу. Очень рад. Вот, принес книгу.
– Спасибо! Ну, как тебе Оберт?
– Ничего, обстоятельные расчеты. Однако он повторяет Циолковского и тебя… Правда, есть и оригинальные соображения… Но я бы по его расчетам не стал строить ракету.
– Почему?
– Предпочел бы твой корабль-аэроплан. Надежней и дешевле. И поверь, это я тебе говорю не из дружеских чувств, а потому, что твой проект во всех отношениях лучше. Меня только огорчает, что ты до сих пор не опубликовал своих исследований. Это большое упущение. Надо печатать статьи, писать книгу. Книга поможет тебе добиться ассигнований на экспериментальные работы. Бери пример с Оберта. Ведь ты раньше его начал свои исследования, а у него уже книга! Его знает теперь весь мир! Циолковский тоже готовит книгу: хочет переиздать свои труды по ракете.
– Да, ты прав, Андрей. Это важно. Я подумаю…
– Ну, прощай, Фридрих! Я невпопад… и очень неловко чувствую себя. Вижу – вас стеснил своим присутствием. Извини. Завтра поговорим подробней…
Цандер вышел со Стрешневым в коридор. У самой двери, пожимая руку Стрешневу, опросил:
– Мне неловко, Андрюша, я много езжу…
– Отпуск для книги? – прервал Стрешнев.
– Хотя бы для статьи… недели на две, за мой счет…
– Дам без всяких разговоров. Приходи, завтра же оформим.
4
Январь 1924 года был лютым. Мороз так запушил стекла окон, что еле проникал дневной свет. Цандеру пришлось подвинуть стол к самому окну.
С утра он обувался в валенки, облачался в полушубок, надевал шапку и только тогда садился за стол. Но, просидев часа два, вскакивал – коченели руки, спина. Надевал овчинные рукавицы и начинал бегать по комнате, чтоб согреться.
Жена, приходя с работы, хлопотала на кухне – там было и теплей и веселей.
Цандер был доволен, что ему не мешали работать; и, несмотря на холод, упорно писал статью под названием «Перелеты на другие планеты».
В этой статье весьма сжато он старался изложить главные результаты своих исследований и расчетов, проводившихся на протяжении семнадцати лет; высказать мысли о создании межпланетного корабля оригинальной конструкции.
Цандер работал отрешенно, ни на минуту не выходя из дому. Жена вначале протестовала, а потом смирилась, сказала соседям, что он заболел.
Цандер в эти дни никого не принимал, не читал газет и даже избегал разговоров с женой…
Благодаря полному уединению, он 17 января закончил статью в стенограмме, а 19-го она была расшифрована и переписана начисто.
Удалось сэкономить целых четыре дня!
Очень довольный Фридрих ходил по комнате и похлопывал овчинными рукавицами. Он как бы аплодировал себе за то, что быстро и хорошо написал статью. Потом присел и задумался.
«Оберт едва ли сидит сложа руки. Наверное, он уже бросил чтение лекций в Бухаресте и перебрался в Берлин. Может быть, уже приступил к практическим опытам по созданию малой ракеты. Немцы более предприимчивый народ – им не нужно так много времени на «раскачку»… Книга Оберта, безусловно, наделала много шуму; и, очевидно, у него нашлись богатые покровители и меценаты… Если немцы для постройки цеппелинов собрали миллион марок, то для межпланетной ракеты они соберут вдвое больше. Оберту не придется просить денег у правительства…
А мне? Что делать мне в моей милой, дорогой нищей России?..»
Цандер пересел на диван.
«Надо писать Ленину. Может, сохранилось мое старое письмо? Нет, сейчас надо писать иначе».
Цандер сел к столу и начал писать:
«Дорогой Владимир Ильич!
Теперь, когда в основном создан проект межпланетного корабля-аэроплана, проект двигателя высокого давления, главные расчеты по реактивному двигателю ракеты, я чувствую себя готовым приступить к практической работе.
Я не сомневаюсь, что такие работы уже начаты в Германии и, возможно, во Франции. Есть основания думать, что они также ведутся в Америке. Наша революционная страна не должна отставать, а, напротив, мне думается, должна идти впереди в деле изучения и освоения мирового пространства. Поэтому я обращаюсь к Вам с просьбой оказать содействие и поддержку энтузиастам и пионерам звездоплаванья».
Цандер положил ручку и, потирая озябшие руки, заходил по комнате.
«По-моему, начало хорошее. Вот только достаточно ли мотивирована просьба? Может быть, послать ему, как приложение, копию статьи и копию проекта межпланетного корабля? Об этом надо подумать… Но в чем же смысл просьбы? Что я должен просить: мастерскую? лабораторию? материалы? Положим, так… А где люди, которые будут работать вместе со мной? Кого я могу указать, кроме Стрешнева?..
Может быть, рано писать такое письмо?»
Цандер прилег на диван, зажмурился. Ему вспомнились многочисленные лекции. Молодые люди: инженеры, техники, рабочие, которые его осаждали в каждом городе.
«Люди найдутся! Стоит только кликнуть – их будут тысячи!»
Цандер встал и опять стал ходить, обдумывая, что нужно для начала практических работ по созданию основы основ – реактивного двигателя и малой, опытной ракеты. Время от времени он подходил к столу и стенографически записывал мысли…
Жена зашла на минутку, ласково взъерошила волосы:
– Думаешь все, Фридрих?
– Да, хочу писать Ленину.
– Желаю успеха! – Она поцеловала его и ушла на кухню.
Цандер ходил и думал, прикидывал, писал.
Когда жена принесла ужин, письмо уже было составлено.
Цандер был доволен.
– Шура, ты умница! Я ужасно голоден. Спасибо! Право, мне звездный корабль без тебя не построить, а должны начать скоро.
– Почему ты думаешь, что скоро? – спросила Шура.
– Написал письмо Ленину. Осталось лишь переписать. Завтра отправлю.
– Да ведь Ленин болеет. У нас на заводе вывешивают бюллетень.
– Что ты говоришь? Я не знал…
– Да, болеет… Правда, сегодня ему стало лучше.
– Значит, поправится. Да и как же иначе?.. Я буду переписывать письмо.
– Хорошо, переписывай, а я пойду в баню, не стану тебе мешать.
– Наверное, мороз тридцать градусов?
– Ничего, я укутаюсь…
Ужин был убран. Жена ушла.
Цандер, согревшись горячим чаем, сел переписывать письмо.
Часов в десять письмо было готово. Он перелистал страницы и, бережно положив их на стол, пошел греться в кухню. Там вполголоса разговаривали сосед в потрепанном мундире почтового ведомства и две женщины с заплаканными глазами.
Цандер поздоровался и, подойдя к своему столику, зажег примус.
– А где он сейчас-то? – спросила пожилая.
– Да, говорят, за городом. Завтра привезут в Москву.
Цандера словно тряхнуло электрическим током.
– О ком вы? Что случилось? – с тревогой спросил он.
– Разве вы не знаете? Ленин умер!
– Что? Ленин? Не может быть…
– Вон, Яков Васильевич говорит, он сейчас с дежурства, по телеграфу передали.
Цандер качнулся и, забыв о примусе, вытянув руки вперед, ощупью побрел к себе в комнату…
5
Смерть Ленина оглушила Цандера. Ему казалось, что он потерял очень близкого человека, от которого во многом зависели его дела и устремления, его собственная жизнь.
Чувство пустоты и одиночества опять стало ходить за ним по пятам…
Лишь весной, побывав в доме отдыха, Цандер обрел душевный покой, и опять его потянуло к творчеству.
«Теперь, когда нет Ленина, боюсь и надеяться, что поддержат мои «фантастические» идеи о полете на Марс, Надо пока не поднимать вопроса о постройке межпланетного корабля, а сосредоточить все силы на завершении проекта реактивного двигателя».
И статьи! Обязательно надо публиковать статьи! Циолковский, Годдард, Оберт уже заявили о себе, а я выступаю лишь с публичными лекциями. У меня же написана статья «Перелеты на другие планеты». Попробую-ка ее послать в журнал «Техника и жизнь». Да нет, посылать нельзя, еще потеряется… Надо поехать самому…»
Цандер нашел в бумагах статью, еще раз просмотрел ее, сделал кое-где поправки и положил на видном месте на столе.
На другой день после работы он заехал в журнал и вручил статью лично редактору…
Прошло около четырех месяцев.
Цандер, увлеченный работой над проектом двигателя, уже забыл про свою статью, и вдруг однажды ему позвонили из редакции:
– Товарищ Цандер? Вышел июльский номер журнала «Техника и жизнь», где опубликована ваша статья «Перелеты на другие планеты».
– Опубликована? – обрадованно спросил Цандер.
– Да. Вы можете приехать за журналом? Или вам послать?
– Нет, нет, спасибо! Я сам. Я сейчас же выезжаю…
Купив два десятка журналов, Цандер вернулся на завод радостный. Подарил Стрешневу, Крамешко, друзьям по бюро.
Вечером, обойдя ближние газетные киоски, он скупил все журналы. Хотел подарить статью членам Общества по изучению межпланетных сообщений и Ассоциации изобретателей.
Но дома чувство радости в нем постепенно поблекло. «Дарить свою первую печатную работу в тридцать пять лет довольно стыдно. Тем более что она содержит ничтожную долю моих исследований». Подумав, он послал журнал лишь одному Циолковскому, которого считал своим учителем.
В середине июля, когда Цандер сидел над расчетами сопла и температурного режима камеры сгорания, газеты перепечатали сенсационное сообщение из Америки о предстоящем запуске профессором Годдардом реактивного снаряда на Луну.
Цандера срочно вызвали в Общество по изучению межпланетных сообщений и попросили прокомментировать в газетах известие из Америки.
За столом сидело десятка два ученых.
– Позвольте, – поднялся Цандер, – но как же я могу… Газеты ссылаются на книгу Годдарда, а мы не имеем о ней никакого представления.
– В Обществе получено немецкое издание, – ответил Ремиз, роясь в массивном портфеле. – Вот извольте, Фридрих Артурович.
Цандер взглянул на книжку.
– «Метод достижения крайних высот». Так, интересно… Но ведь это же перепечатка работы, изданной в девятнадцатом году?
– Да… Больше мы ничем не располагаем… Именно в этой книге даны обоснования посылки ракеты на Луну, – пояснил Ремиз.
– А может быть, за эти пять лет американцы построили новую ракету, которую собираются послать на Луну? – послышался чей-то голос из глубины комнаты.
– Вероятнее всего! – поддержал Ремиз.
Цандер полистал книгу…
– А что, если нам устроить диспут: «Возможен ли полет на Луну?»
– Вот именно! Привлечь изобретателей, ученых, поспорить…
– Отличнейшая мысль, товарищи, – поднялся Ремиз. – Такой диспут будет своеобразным ответом Годдарду. Давайте на этом и порешим. Согласны?
В конце сентября Стрешнев вернулся из отпуска, который, как всегда, проводил у стариков в Калуге. В понедельник утром, собираясь на работу, он вышел пораньше, чтобы купить свежие газеты.
На углу рыжеусый верзила наклеивал на щит свежие афиши.
«Полет на другие миры» – увидел Стрешнев большие красные буквы и подошел к расклейщику.
– Приятель, не подаришь ли одну афишу?
– Неужто собрался лететь?
– Друг выступает с лекцией… ему отнесу.
– Ладно, бери… чего он, спятил, что ли?
– Нормальный! – усмехнулся Стрешнев и, сложив афишу, спрятал ее в портфель.
Придя в бюро, Стрешнев весело поздоровался со всеми сослуживцами и, отыскав кнопки, приколол афишу на стене.
– Прошу внимания, товарищи! Фридрих Артурович, пожалуйста поближе. Слушайте все:
«Большая аудитория физического института Первого университета. Суббота 27 сентября. Диспут: «Полет на другие миры».
Все встали со своих мест.
– «Правда о посылке снаряда профессора Годдарда на Луну, 4 августа 1924 г. в Америке. Споры на Западе в связи с отправлением снаряда. Выступит прибывший из Ленинграда, член Совета Общества мироведенья Шаронов!
Величайшая загадка Вселенной!
Самая мощная машина в мире!
Замечательные пушки сверхдальней стрельбы.
Реальные возможности полета человека в ядре этой пушки.
Картины жизни на небесном корабле!
Сказочная действительность!
Невиданные небесные панорамы!
Путь к разрешению тайн мироздания!..»
– Каково, товарищи, а? Что скажешь ты, Фридрих Артурович?
– Я к этому не причастен, – смущенно отозвался Цандер.
– Как не причастен? А это что?
«Сообщение Члена Президиума Московского Общества Межпланетных Сообщений инженера Цандера об изобретенном им новом корабле, разрешающем проблему полета в мировое пространство.
Каким образом устраняется главное и единственное препятствие к немедленному осуществлению полета на другие планеты?
Преимущество небесного дирижабля Цандера над снарядами Оберта в Германии и Годдарда в Америке».
– Это все профессор Ремиз, – глухо заговорил Цандер, – это его сочинение!
– Но ведь красиво сочинил! И, в основном, верно!
– Да! Лихо!
– Друзья, я предлагаю пойти на диспут всем бюро, – всем! – заключил Стрешнев.
– Правильно!
– Правильно! – раздались голоса.
– Я надеюсь, Фридрих Артурович, что ты дашь достойный ответ на эту необузданную сенсацию американцев?
– Постараюсь… А что говорит Циолковский?
– Он уже выступил в калужской газете. Считает затею Годдарда авантюрной. Ракета Годдарда, по его мнению, не поднимется и на пятьсот верст…
– Я согласен… Наши коллеги в Америке зашли слишком далеко…
– Знакомый прием, – улыбнулся Стрешнев. – Очевидно, изобретателю нужны деньги.
В пятницу 9 февраля Стрешнев вернулся домой поздно – было партийное собрание…
Жена, открыв ему дверь, шепотом сказала:
– Я звонила, но не могла тебя найти: приехал Сергей Андреич… Сейчас спит в кабинете у папы.
– Что случилось, Юленька, почему он так неожиданно?
– Приехал на какой-то процесс… Завтра узнаешь..» Иди ужинать в кухню…
Утром за завтраком. Стрешнев-старший, все еще бодрый прямой старик, достал из кармана помятую газету.
– Как же, Андрей, ты пропустил сообщение о предстоящем процессе? Ведь, смотри, тут же прямо написано: «Суд над предателем Окладским».
– Мало ли у нас предателей… за всеми ведь не уследишь…
– Этот – негодяй из негодяев! Он предал почти всех членов Исполнительного Комитета «Народной воли»; выдал две конспиративные квартиры и погубил моего лучшего друга.
– Кибальчича? – привстал Андрей,
– Да, это установлено…
– Как же поймали мерзавца?
– Говорят, он до самого Октября служил в охранке и получал жалованье – сто пятьдесят рублей золотом в месяц.
– За предательство – сто пятьдесят, а учитель Циолковский жил в Боровске на тридцать шесть рублей.
– И мы с тобой, Андрюша, жили на эти же нищенские деньги, – горько вздохнул Сергей Андреич.
– Да, папа, прости… я забыл…
– Ничего удивительного, – назидательно поднял палец Федор Семенович, – шпионам при всех режимах платили больше, чем профессорам!
Андрей взглянул на часы.
– Однако… Прошу меня извинить, – опаздываю… Может, я загляну в Колонный зал – буду сегодня в тресте… А если нет – увидимся вечером…
Заседание Верховного суда открылось в десять утра, и, после положенных формальностей, началось чтение обвинительного заключения, продолжавшееся более трех часов. Потом объявили перерыв на обед и после – опять заседание, до ночи.
Так было и на другой день, и в понедельник, и во вторник… Только в сроду, в двенадцать ночи, суд удалился на совещание… К чтению приговора приступили лишь 15 февраля в 6 часов утра… Стрешнев-отец дослушал приговор и поехал домой на извозчике, чтоб застать сына и Федора Семеновича, которые с нетерпением ждали решения суда.
Цандер в то утро, приехав на работу, сразу же стал просматривать утренние газеты. Он давно следил за процессом и сейчас, как и многие, хотел знать решение суда. Но в газетах приговора не было…
Цандер подошел к Стрешневу, положил ему руку на плечо:
– Андрей, ты не знаешь, еще не вынесли приговор?
– Как же, у меня отец все дни сидел на процессе, а сегодня даже ночевал там…
– И что же?
– Я вчера пытался попасть в Колонный зал, – где там – лестницы были забиты… Хотя страшная драма разыгралась почти сорок пять лет назад, она захватывает и сейчас… Я видел, как некоторых родственников казненных народовольцев выводили из зала под руки… Они не могли слушать…
– А правда ли, что свидетелями выступали уцелевшие народовольцы?
– Да, свидетельницей была подруга по партии Софьи Перовской – Анна Якимова. А в ложах, говорят, сидели Вера Фигнер и Николай Морозов – бывшие узники Шлиссельбурга, имена которых открыл охранке Окладский.
– Я видел в газете снимок. Хотя Окладский уже старик и зарос седой бородой – у него лицо убийцы.
– Профессия, Фридрих, накладывает печать. Этот негодяй выдал больше шестидесяти человек и погубил Николая Кибальчича.
– И Кибальчича он? Ужасно… Что же решил суд?
– К расстрелу… Но ввиду давности преступления и возраста предателя, заменили десятью годами… Все удивлены! Если б дали народу – его разорвали бы на месте.
Лицо Цандера стало совсем бледным. Веки слегка дрожали.
– Ты знаешь, Андрей, – заговорил он приглушенно и нервно, – я крысы убить не могу… Я люблю все живое… Я очень люблю людей и готов ради них умереть… Но этого изверга, который погубил Кибальчича и его благороднейших друзей, я бы приказал – повесить! Повесить в назидание другим…
6
Прошло полтора года.
Все это время Роберт Годдард напряженно работал в университетской лаборатории в Вустере, закрытой для всех, кроме его ассистента – доктора Перси Руппа, механика Закса и еще нескольких помощников.
Какие исследования и опыты производились в лаборатории, знали лишь немногие: особо важные чиновники министерства морского флота Америки.
«Лунная» шумиха помогла Годдарду получить еще пятнадцать тысяч долларов от Смитсоновского института и дотацию от министерства морского флота США. И теперь он честно отрабатывал эти деньги…
Двадцать шестой год в штате Массачусетс начался изрядными морозами, и даже в марте лежал глубокий снег.
Шестнадцатого числа, в полдень, у коттеджа Годдарда остановилась большая легковая машина.
Шофер посигналил, и тотчас из дома вышла стройная моложавая дама в меховой шубке, с киноаппаратом и ридикюлем.
Шофер усадил даму рядом с собой и поехал в Университетский городок. Машина остановилась у лаборатории Годдарда. Дама прошла на второй этаж, а шофер въехал в железные ворота, которые тут же были закрыты… Минут через сорок машина вышла из ворот лаборатории.
Скоро со второго этажа спустилась дама в меховой шубке в сопровождении высокого худого мужчины в вязаной шерстяной кепке, в длинном пальто и в высоких на толстой подошве зашнурованных ботинках.
В мужчине легко было узнать профессора Роберта Годдарда. Дама была его женой. Оба подошли к машине. Годдард, открыв дверцу и увидев двоих пассажиров, воскликнул:
– Вы уже оба здесь? Отлично! Эстер, усаживайся с моими помощниками – Генри и Перси, а я сяду впереди…
Машина выехала за город и по хорошо расчищенному шоссе помчалась в сторону Оберна, где на пологом склоне Покачоагского холма приютилась ферма дальней родственницы Годдарда.
Было время обеда, когда машина остановилась на краю неглубокого оврага, и четверо мужчин принялись перетаскивать тяжелые ящики на площадку к оврагу, где была небольшая вышка из железных прутьев. Из ящиков извлекли стальные цилиндры и свинтили из них трехметровую трубу с закругленной головкой. Это была новая ракета Роберта Годдарда, начиненная не порохом, а оснащенная баками с бензином и жидким кислородом. Реактивный двигатель, очевидно, для того, чтоб придать ракете большую устойчивость в полете, был смонтирован не внизу, а в верхней части трубы.
Ракету установили на металлические перекладины вышки, как бы подвесив ее в воздухе.
Перси Рупп отошел с теодолитом на почтительное расстояние и достал секундомер. Эстер Годдард, выйдя из машины, вооружилась киноаппаратом и присоединилась к Перси.
– Все ли готово? – строго спросил Годдард.
– Все готово, профессор! – бодро ответил механик Закс.
– Приготовьтесь зажечь горелку.
– Есть! – Закс зажег фитиль на длинной палке. Годдард отпустил стропы и отбежал к краю обрыва, припал к земле.
– Как зажжете горелку – мигом сюда: ракета может взорваться.
– Слушаюсь, профессор!
– Зажигайте!
Вакс зажег горелку и кубарем скатился с обрыва, вслед за Годдардом.
Послышалось шипенье, ревущий звук двигателя, и ракета пошла вверх, вначале медленно, потом все быстрей.
– Смотрите, пошла! – закричал Перси.
В этот миг ракета накренилась набок и полетела в сторону.
– Проклятье! – выругался Годдард. – Проклятье!.. Но все-таки она взлетела, черт возьми!..
Вечером, вернувшись домой, Годдард сразу прошел в свой просторный кабинет, заставленный книгами. Погрел руки у жарко горящего камина и, сев к столу, раскрыл дневник.
«16 марта 1926 года.
Это было похоже на чудо, когда она поднялась без сколько-нибудь значительного усиления шума или увеличения пламени, как бы говоря: «Я пробыла тут достаточно долго и готова отправиться еще куда-нибудь…»
А пробыла она в воздухе всего две с половиной секунды, поднявшись на 12 метров и пролетев в длину 58 метров.
Это не много, но пусть кто-нибудь попробует достигнуть большего…»
7
В то время, когда профессор Годдард тайно работал над новой жидкостной ракетой, Фридрих Цандер вел теоретическую разработку реактивного двигателя на жидком горючем. Познакомив Стрешнева со своим замыслом, он просил его выхлопотать у начальства разрешение вести экспериментальные работы на заводе.
Стрешнев, придя к главному инженеру, разложил схемы и чертежи отдельных узлов реактивного двигателя на большом столе.
– Вот смотрите, Павел Николаич, это же не фантазия, а реальные расчеты. Мы первые в мире можем создать реактивный двигатель.
Крамешко склонился над столом и долго рассматривал схемы отдельных узлов, мысленно сопоставлял возможные мощности реактивного двигателя с существующими поршневыми, думал.
– Да, что и говорить, Андрей Сергеич, успех этого дела может совершить переворот в моторостроении и авиации.
– Браво! – радостно воскликнул Стрешнев. – Я чувствовал, что вы будете на нашей стороне! Значит, дело только за директором?
– К сожалению, нет, – вздохнул Крамешко. – Директор бы поддержал, но у нас ассигнования только на разработку поршневых бензиновых моторов, и никакого резерва. Мы не можем израсходовать на другое – ни одной копейки!..
– А трест? Может быть, разрешит трест?
– Вы знаете, какая экономия проводится во всем. Страна восстанавливает заводы, транспорт, строит жилье… Я уже дважды был в тресте – знал, что вы придете…
– Ну и как же?
– Пока ничего не обещают…
Стрешнев вернулся от главного хмурый и, бросив скатанные в трубки чертежи на стол, подошел к окну, обнял томительно ждавшего ответа Цандера.
– Крамешко за нас! Оказывается, он дважды был в тресте, добивался дополнительных ассигнований, но пока безрезультатно…
– Я так и знал, – горько вздохнул Цандер… – А скажи, Андрей, куда еще можно обратиться, написать? Ты теперь в партии, ты должен все знать.
– В партии идет жестокая борьба с Троцким и его сторонниками, за ленинскую линию, за ленинизм.
– Троцкого же сняли с поста председателя Реввоенсовета?
– Да, но борьба еще не кончилась…
– Ты хочешь сказать, что сейчас не до реактивных двигателей?
– Да, Фридрих, к сожалению, сейчас неподходящее время для подобных просьб…
– Как мне не повезло… О, если бы был жив Ленин!.. Все было бы иначе. Он-то умел проникать мыслью в грядущее.
Прошло еще два года упорных исканий. Было сделано множество разнообразных расчетов и исследований. Написаны, главным образом стенографически, десятки статей. И все это после работы на заводе, в вечерние и ночные часы…
Как-то, вернувшись домой, Цандер увидел у себя на столе неразрезанный пакет.
«А, из Калуги! Очевидно, от Циолковского». Достал небольшую книжку «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Калуга, 1926 г.».
Его внимание сосредоточилось на пояснении, набранном жирным шрифтом: «Переиздание работ 1903 и 1911 годов, с некоторыми изменениями и дополнениями».
«Интересно, сколько сейчас Циолковскому? Наверное, около семидесяти? – Цандер заглянул в потрепанный блокнот. – Да, в сентябре будет семьдесят. Надо поздравить… Семьдесят лет! Каково? А он все еще работает, мыслит, с железной настойчивостью добивается осуществления своих идей. Наверное, за скромной оговоркой о «некоторых изменениях и дополнениях» скрыты новые, свежие мысли. Ведь его работа 1911 года «Исследование мировых пространств реактивными приборами» углубляла и расширяла первую статью, опубликованную в девятьсот третьем году под тем же названием. Работа одиннадцатого года заключает в себе вторую часть первой статьи, которая не была из-за закрытия журнала опубликована в 1903 году. Мысль о применении для реактивных двигателей атомной энергии как раз и была высказана в этой, второй части его исследования. Помнится, его натолкнуло на это явление распада радия. Мне тогда еще врезались в память его слова: «Может быть, с помощью электричества можно будет со временем придавать громадную скорость выбрасываемым из реактивного прибора частицам». Это смело! Это, может быть, даже гениально! Кто знает, что будет через двадцать – сорок лет?! Очень возможно, что именно атомные двигатели и обеспечат полет космических ракет к далеким планетам. Старик мудр! Посмотрим-ка, что он за «дополнения» внес в свои исследования». Цандер уселся поудобней и стал просматривать книжку. Ранние работы Циолковского о ракете Цандер знал почти наизусть и поэтому начал читать бегло. Однако, пробежав несколько страниц, он вернулся к началу и стал читать все подряд – книжка была написана почти заново.
Лишь поздно вечером, уже при электрическом свете, Цандер перелистал последние страницы и поднялся, чтоб размять затекшие ноги.
– Молодец старик! Молодец! Он высказал весьма интересные мысли о полете ракеты. Он считает возможным использовать для движения ракеты «внешнюю» энергию, передаваемую с Земли. Правда, Циолковский не указывает, каким образом эта энергия будет передаваться с Земли, но мысль – любопытна! Она заставит многих задуматься. Возможно, некоторые ученые отнесут его раздумья о «внешней» энергии к сфере фантастики, – это не беда. Без фантазии немыслимы открытия! А вот соображения об использовании энергии Солнца не для управления, а для движения ракеты – смелы, интересны и, по-моему, весьма перспективны.
Цандер прошелся по комнате, сделал несколько вольных размашистых движении и снова сел к столу.
– Да, Циолковский, несмотря на преклонный возраст, работает с упоением и страстью. Это пример для нас! Надо сейчас же ему написать.
Цандер взял ручку, задумался. Никак не приходила первая фраза. Посидев минуты две, Цандер вдруг встал из-за стола и нервно заходил по комнате. «А что же я напишу о себе? О каких успехах могу рассказать? Он старик, живет в глуши и то добился издания своих трудов. А я молодой, в столице, а до сих пор опубликовал лишь несколько статей…»
Цандер отложил письмо и тут же решительно и твердо начал на новом листе:
«В Главнауку Народного Комиссариата просвещения РСФСР.
Убедительно прошу Вас издать книгу моих оригинальных трудов по исследованию и освоению космического пространства «Перелеты на другие планеты».
У меня написано больше тысячи страниц стенографического текста научно-технических расчетов по межпланетной ракете и реактивным двигателям. Имеется тридцать семь чертежей, на которых вычерчены конструкции межпланетного корабля-аэроплана, ракет и частей двигателей, необходимые для опытных работ. Подробный план книги прилагается…»
Цандер поднялся, вытер выступивший на лбу пот, причесался и стал ходить по комнате.
«Наконец я, кажется, собрался поступить решительно… Напишу подробный план книги и отправлю. Говорят: «Под лежачий камень и вода не течет…» А тут какой-нибудь ответ обязательно будет…»
Через два дня письмо с приложением плана книги, а также часть расшифрованных работ о межпланетном корабле и двигателях, снабженных чертежами, Цандер сам отвез в «Главнауку» и сдал под расписку секретарю.
Месяца через полтора Цандер получил письмо из научного отдела «Главнауки» и радостный прибежал к Стрешневу.
– Андрей, голубчик, вот посмотри, прислали заключение профессора Ветчинкина на мои труды, посланные для опубликации.
Стрешнев тряхнул отросшей шевелюрой, взял рецензию и стал читать вслух:
«Труды Цандера по расчету межпланетных путешествий и проекту межпланетного корабля, несомненно, стоят на одном из первых мест в мировой литературе по этому вопросу». Ого! Здорово. Так… Ну дальше о Циолковском… А вот: «Иностранные ученые Эсно Пельтри, Годдард, Оберт, собственно, повторили работы Циолковского и несколько продвинули их вперед… Существенно новое внес в этот трудный вопрос инженер Цандер…» Так… Дальше идут примеры, которые нам известны… Каков же вывод?
А вот:
«Я полагаю совершенно необходимым дать возможность инженеру Цандеру, в кратчайший срок, подготовить к печати свои работы, представленные в отдельных главах. Издание его книги – дело чести».
Стрешнев протянул Цандеру отзыв.
– На, спрячь, Фридрих, это, брат, документ, который войдет в историю! Ну, что можно сказать?.. Надо ехать тебе в эту самую «Главнауку» заключать договор и садиться за составление книги…
Случилось так, что Цандер немного приболел. Потом его загрузили срочными расчетами по новому авиационному двигателю, и он попал в «Главнауку» только через месяц.
Показав секретарю научного отдела письмо с отзывом профессора Ветчинкина, он попросил доложить о себе.
– Видите ли, товарищ Цандер, – с некоторой неловкостью заговорила секретарь, – Иван Иванович, что написал вам письмо, больше у нас не работает… Вам придется пройти с письмом Ветчинкина к новому начальнику – Петру Семеновичу. Я сейчас доложу.
Цандер вошел в большой, хорошо обставленный кабинет, где за зеленым столом, загроможденным папками, бумагами, книгами, сидел тучный человек, подстриженный «бобриком». Его круглое, еще молодое лицо казалось сердитым, маленькие глазки глядели настороженно.
Цандер назвал себя, протянул письмо «Главнауки» и отзыв Ветчинкина.
– Садитесь. Знаю, – хмуро сказал Петр Семенович. – Мнение Ветчинкина положительное, но оно не разделяется нами…
Он порылся в бумагах и достал другое заключение, перепечатанное на машинке.
– Вот, почитайте, что пишет наш штатный консультант товарищ Моисеев.
Цандер прочитал коротенькое заключение, и его лицо покрылось испариной.
– Вы извините меня, но судя по этому письму, ваш консультант не является специалистом в области техники.
– Это проверенный товарищ. Мы доверяем ему.
– Но ведь его предложение нелепо. Вместо издания научных трудов он предлагает написать популярную брошюру.
– Да, точно. Иногда брошюра бывает важнее книги. Даже товарищ Ленин не чурался брошюр. И писал их… придавая им большое значение.
– Товарищ Ленин как раз одобрительно относился к моей работе и даже обещал поддержку.
Большая голова Петра Семеновича ощетинилась еще больше:
– Вы, гражданин Цандер, не козыряйте здесь именем вождя. Я не позволю, да… Теперь много находится таких, которые говорили с товарищем Лениным и которым он якобы обещал поддержку… Если хотите – пишите брошюру, мы постараемся издать…
Цандер взял со стола отзыв Ветчинкина и положил его в карман.
– Где мои труды?
– Вот большая папка… разве не узнаете?
Цандер взял папку и вышел…
1
В воскресенье., когда семья Стрешнева сидела за чаем, заявился Цандер. Он был приглашен к столу и, потирая замерзшие руки, сел поближе к самовару. Стрешнев еще не успел рассказать о вчерашних событиях, так как вернулся поздно, когда уже все спали.
– Так вот, господа, а… бишь, товарищи, – продолжал прерванный разговор Федор Семенович, – я был весьма поражен этим предложением и воспринял его как шутку. Но часов в двенадцать меня зовут, говорят, пришел автомобиль. Одеваюсь, выхожу – да! Стоит автомобиль, и меня ждут какие-то два товарища, весьма интеллигентного вида. Один тоже в пенсне. Рекомендуются работниками Совнаркома… Ну-с, и везут меня, натурально, в Кремль. Вот, думаю, чудеса!.. Мне интересно, что будет дальше.
– Ну, и что же, папа? – спросила Юлия Федоровна, отодвинув от Славика чашку.
– Ведут меня по Кремлю, показывают, где какие повреждения… потом во дворец,
– И что же, Феденька, ты видел самых главных большевиков? – спросила, кутаясь в меховую ротонду, жена.
– Да-с, видел. Разговаривал… и даже получил предложение: с завтрашнего дня возглавить работы по ремонту и восстановлению исторических памятников Кремля… Что-что, а этого я никак не ожидал… Говорят, большевики – варвары, и вдруг… Вот какие дела… Обещали повышение жалованья и «ученый» паек.
– Неужели ты отказался, Федя? – с испугом спросила Софья Кондратьевна.
– Обещал завтра дать окончательный ответ.
– Слава богу! – облегченно вздохнула хозяйка.
2
Шел двадцать третий год. Давно умолкли последние залпы гражданской войны. У всех на устах было непонятное слово «нэп». Москва ожила, зашумела, принарядилась. Во множестве открылись лавки, магазины, трактиры, рестораны. Дома в центре штукатурились, окрашивались, приобретали «довоенный» вид. На улицах опять замелькали лихачи. У театров и концертных залов толпилась нарядная публика. На базарах лотки ломились от всякой снеди. Откуда что взялось – никто не знал…
Люди повеселели. Цандер, помимо работы на заводе, читал лекции от Общества изобретателей и Общества изучения межпланетных сообщений. Выезжал с докладами в Ленинград, Нижний, Самару, Ростов, Воронеж.
Рассказывая о проекте своего межпланетного корабля-аэроплаиа, он всюду среди слушателей встречал горячее сочувствие и моральную поддержку…
Однажды, вернувшись из поездки, Цандер зашел в Общество и на лестнице столкнулся с грузной фигурой профессора Ремиза.
– А, Фридрих Артурович, душевно рад! Придется мне вернуться, так как подготовил для вас сюрприз.
– Что такое?
– Сейчас увидите, сейчас…
Он, не снимая шубы, вошел в правление и достал из своего стола невзрачную книжку без переплета, с готическими буквами на обложке.
– Вот, пожалуйста, храню для вас. Поговорим, как прочтете, очень тороплюсь…
Цандер, поблагодарив, проводил профессора на лестницу и там, подойдя к окну, взглянул на книжку:
«Профессор Герман Оберт «Ракета и межпланетное пространство».
«Это действительно сюрприз!» – прошептал Цандер и, не заходя в правление, поехал домой…
Прочитав предисловие, Цандер взглянул на чертежи ракет и, проверив несколько формул, которыми был испещрен текст, откинулся на спинку деревянного кресла:
«Серьезное исследование. Придется читать книгу с карандашом и логарифмической линейкой».
Цандер внимательно посмотрел на самый первый чертеж.
«Любопытно! Внешне его ракета не похожа ни на ракету Циолковского, ни тем более на мою. Это длинный цилиндр с заостренным носом и коротким широким соплом. Но вот что любопытно: в верхней части этой ракеты помещена такой же конфигурации, совсем маленькая. Ракета – внутри ракеты!..
Да, весьма любопытно! Я предлагаю для прохождения плотных слоев атмосферы крылья и поршневой двигатель высокого давления, Оберт – первую ступень ракеты. Я предлагаю жидкое горючее – бензин, а он – спирт…
Но как же он решает проблему мощной межпланетной ракеты? – Цандер быстро пробежал несколько страниц. – Принцип тот же. Спиртовая ракета несет водородную, а в ту вмонтирована алюминиевая камера для двух астронавтов, которая может автоматически выбрасываться и приземляться на парашюте. Весь агрегат весит около четырехсот тонн; и в целях безопасности должен взлететь с воды. Четыреста тонн – это вес железнодорожного состава. Значит, ракета может быть обеспечена горючим для дальнего полета. А как же с приземлением? Выброситься на парашюте и сгореть от трения в атмосфере? Тут что-то не то… Впрочем, он ограничивает задачи этой ракеты. Вот: «Изучение земной поверхности с большой высоты, исследование крайних высот, сигнализация на Землю…» – Но вот дальше: «Достижение иных планет».
Цандер поднялся, прошелся по комнате.
«Нет, так нельзя. Это же серьезный труд. Я должен побороть любопытство и изучить его досконально…»
3
Частые отъезды с лекциями заставили Цандера просить увольнения со службы. Но Крамешко не захотел совсем отпустить такого специалиста и, по согласованию с трестом, учредил для него должность консультанта. Заведующим техническим бюро назначили Стрешнева. Теперь друзья работали в контакте и виделись почти ежедневно…
Когда смягчились морозы, Цандер на неделю уехал в Харьков, оставив Стрешневу книжку Оберта. Но прошло девять дней, а Цандера не было. «Наверное, решил с дороги отдохнуть, а может, и простудился, – подумал Стрешнев. – Надо его проведать».
Вечером Стрешнев поднялся по знакомой лестнице и трижды нажал кнопку звонка. Ему открыл куда-то спешивший сосед. Стрешнев разделся, постучал в дверь. Дверь была закрыта не плотно, однако никто не ответил.
«Наверное, на кухне», – подумал Стрешнев и, войдя, попятился: на диване спала какая-то женщина.
«Вот так сюрприз», – подумал Стрешнев и на цыпочках посеменил к двери, косясь на незнакомку. Пытаясь открыть дверь на ощупь, он больно стукнул косточками пальцев о медную ручку и выронил книгу.
– Кто там? – вскрикнула незнакомка и приподнялась, взглянула на Стрешнева с испугом:
– Я к Фридриху Артуровичу…
– Его нет дома, – подбирая каштановые волосы, сказала незнакомка, удивленно рассматривая Стрешнева.
– Извините… я его товарищ… хотел оставить ему книгу…
– Пожалуйста, положите на стол, я передам. Фридрих еще не приехал…
Стрешнев прошел к столу, на котором был порядок, да и комната блистала чистотой. «Черт возьми, уж не женился ли Фридрих? – подумал Стрешнев. – Да и пора… Марта, наверное, уже давно вышла замуж… Однако как же мне не сказал…»
Стрешнев присел, написал записку по-немецки, вложил ее в книгу и поднялся, чтобы идти. В это время дверь распахнулась.
– А, Фридрих! – воскликнула незнакомка и бросилась к нему, обняла, поцеловала. – Ты так долго… Я волновалась…
– Все хорошо, Шура. Видишь, я жив, здоров. – Цандер, увидев Стрешнева, бросил па стул портфель и покупки, шагнул к нему, поздоровался очень смущенно: – Здравствуй, Андрей, вот уж не думал, что ты у нас… Очень рад… Познакомься – это Шура – моя жена… Мы недавно зарегистрировались…
– Ах, вы Андрей Сергеич! Очень приятно, – сказала Шура, подавая руку. – Извините, я вас на минутку оставлю… – и вышла из комнаты…
– Поздравляю, Фридрих! Однако очень сожалею, что ты не предупредил… Надо бы отметить.
– Так как-то получилось… Не успел…
Стрешнев посмотрел на друга более внимательно. Тог был в новом костюме, белоснежной рубашке.
– Я беспокоился, что ты задерживаешься. Боялся – не заболел ли. А ты отлично выглядишь. Даже помолодел. Вижу, женитьба пошла тебе на пользу. Очень рад. Вот, принес книгу.
– Спасибо! Ну, как тебе Оберт?
– Ничего, обстоятельные расчеты. Однако он повторяет Циолковского и тебя… Правда, есть и оригинальные соображения… Но я бы по его расчетам не стал строить ракету.
– Почему?
– Предпочел бы твой корабль-аэроплан. Надежней и дешевле. И поверь, это я тебе говорю не из дружеских чувств, а потому, что твой проект во всех отношениях лучше. Меня только огорчает, что ты до сих пор не опубликовал своих исследований. Это большое упущение. Надо печатать статьи, писать книгу. Книга поможет тебе добиться ассигнований на экспериментальные работы. Бери пример с Оберта. Ведь ты раньше его начал свои исследования, а у него уже книга! Его знает теперь весь мир! Циолковский тоже готовит книгу: хочет переиздать свои труды по ракете.
– Да, ты прав, Андрей. Это важно. Я подумаю…
– Ну, прощай, Фридрих! Я невпопад… и очень неловко чувствую себя. Вижу – вас стеснил своим присутствием. Извини. Завтра поговорим подробней…
Цандер вышел со Стрешневым в коридор. У самой двери, пожимая руку Стрешневу, опросил:
– Мне неловко, Андрюша, я много езжу…
– Отпуск для книги? – прервал Стрешнев.
– Хотя бы для статьи… недели на две, за мой счет…
– Дам без всяких разговоров. Приходи, завтра же оформим.
4
Январь 1924 года был лютым. Мороз так запушил стекла окон, что еле проникал дневной свет. Цандеру пришлось подвинуть стол к самому окну.
С утра он обувался в валенки, облачался в полушубок, надевал шапку и только тогда садился за стол. Но, просидев часа два, вскакивал – коченели руки, спина. Надевал овчинные рукавицы и начинал бегать по комнате, чтоб согреться.
Жена, приходя с работы, хлопотала на кухне – там было и теплей и веселей.
Цандер был доволен, что ему не мешали работать; и, несмотря на холод, упорно писал статью под названием «Перелеты на другие планеты».
В этой статье весьма сжато он старался изложить главные результаты своих исследований и расчетов, проводившихся на протяжении семнадцати лет; высказать мысли о создании межпланетного корабля оригинальной конструкции.
Цандер работал отрешенно, ни на минуту не выходя из дому. Жена вначале протестовала, а потом смирилась, сказала соседям, что он заболел.
Цандер в эти дни никого не принимал, не читал газет и даже избегал разговоров с женой…
Благодаря полному уединению, он 17 января закончил статью в стенограмме, а 19-го она была расшифрована и переписана начисто.
Удалось сэкономить целых четыре дня!
Очень довольный Фридрих ходил по комнате и похлопывал овчинными рукавицами. Он как бы аплодировал себе за то, что быстро и хорошо написал статью. Потом присел и задумался.
«Оберт едва ли сидит сложа руки. Наверное, он уже бросил чтение лекций в Бухаресте и перебрался в Берлин. Может быть, уже приступил к практическим опытам по созданию малой ракеты. Немцы более предприимчивый народ – им не нужно так много времени на «раскачку»… Книга Оберта, безусловно, наделала много шуму; и, очевидно, у него нашлись богатые покровители и меценаты… Если немцы для постройки цеппелинов собрали миллион марок, то для межпланетной ракеты они соберут вдвое больше. Оберту не придется просить денег у правительства…
А мне? Что делать мне в моей милой, дорогой нищей России?..»
Цандер пересел на диван.
«Надо писать Ленину. Может, сохранилось мое старое письмо? Нет, сейчас надо писать иначе».
Цандер сел к столу и начал писать:
«Дорогой Владимир Ильич!
Теперь, когда в основном создан проект межпланетного корабля-аэроплана, проект двигателя высокого давления, главные расчеты по реактивному двигателю ракеты, я чувствую себя готовым приступить к практической работе.
Я не сомневаюсь, что такие работы уже начаты в Германии и, возможно, во Франции. Есть основания думать, что они также ведутся в Америке. Наша революционная страна не должна отставать, а, напротив, мне думается, должна идти впереди в деле изучения и освоения мирового пространства. Поэтому я обращаюсь к Вам с просьбой оказать содействие и поддержку энтузиастам и пионерам звездоплаванья».
Цандер положил ручку и, потирая озябшие руки, заходил по комнате.
«По-моему, начало хорошее. Вот только достаточно ли мотивирована просьба? Может быть, послать ему, как приложение, копию статьи и копию проекта межпланетного корабля? Об этом надо подумать… Но в чем же смысл просьбы? Что я должен просить: мастерскую? лабораторию? материалы? Положим, так… А где люди, которые будут работать вместе со мной? Кого я могу указать, кроме Стрешнева?..
Может быть, рано писать такое письмо?»
Цандер прилег на диван, зажмурился. Ему вспомнились многочисленные лекции. Молодые люди: инженеры, техники, рабочие, которые его осаждали в каждом городе.
«Люди найдутся! Стоит только кликнуть – их будут тысячи!»
Цандер встал и опять стал ходить, обдумывая, что нужно для начала практических работ по созданию основы основ – реактивного двигателя и малой, опытной ракеты. Время от времени он подходил к столу и стенографически записывал мысли…
Жена зашла на минутку, ласково взъерошила волосы:
– Думаешь все, Фридрих?
– Да, хочу писать Ленину.
– Желаю успеха! – Она поцеловала его и ушла на кухню.
Цандер ходил и думал, прикидывал, писал.
Когда жена принесла ужин, письмо уже было составлено.
Цандер был доволен.
– Шура, ты умница! Я ужасно голоден. Спасибо! Право, мне звездный корабль без тебя не построить, а должны начать скоро.
– Почему ты думаешь, что скоро? – спросила Шура.
– Написал письмо Ленину. Осталось лишь переписать. Завтра отправлю.
– Да ведь Ленин болеет. У нас на заводе вывешивают бюллетень.
– Что ты говоришь? Я не знал…
– Да, болеет… Правда, сегодня ему стало лучше.
– Значит, поправится. Да и как же иначе?.. Я буду переписывать письмо.
– Хорошо, переписывай, а я пойду в баню, не стану тебе мешать.
– Наверное, мороз тридцать градусов?
– Ничего, я укутаюсь…
Ужин был убран. Жена ушла.
Цандер, согревшись горячим чаем, сел переписывать письмо.
Часов в десять письмо было готово. Он перелистал страницы и, бережно положив их на стол, пошел греться в кухню. Там вполголоса разговаривали сосед в потрепанном мундире почтового ведомства и две женщины с заплаканными глазами.
Цандер поздоровался и, подойдя к своему столику, зажег примус.
– А где он сейчас-то? – спросила пожилая.
– Да, говорят, за городом. Завтра привезут в Москву.
Цандера словно тряхнуло электрическим током.
– О ком вы? Что случилось? – с тревогой спросил он.
– Разве вы не знаете? Ленин умер!
– Что? Ленин? Не может быть…
– Вон, Яков Васильевич говорит, он сейчас с дежурства, по телеграфу передали.
Цандер качнулся и, забыв о примусе, вытянув руки вперед, ощупью побрел к себе в комнату…
5
Смерть Ленина оглушила Цандера. Ему казалось, что он потерял очень близкого человека, от которого во многом зависели его дела и устремления, его собственная жизнь.
Чувство пустоты и одиночества опять стало ходить за ним по пятам…
Лишь весной, побывав в доме отдыха, Цандер обрел душевный покой, и опять его потянуло к творчеству.
«Теперь, когда нет Ленина, боюсь и надеяться, что поддержат мои «фантастические» идеи о полете на Марс, Надо пока не поднимать вопроса о постройке межпланетного корабля, а сосредоточить все силы на завершении проекта реактивного двигателя».
И статьи! Обязательно надо публиковать статьи! Циолковский, Годдард, Оберт уже заявили о себе, а я выступаю лишь с публичными лекциями. У меня же написана статья «Перелеты на другие планеты». Попробую-ка ее послать в журнал «Техника и жизнь». Да нет, посылать нельзя, еще потеряется… Надо поехать самому…»
Цандер нашел в бумагах статью, еще раз просмотрел ее, сделал кое-где поправки и положил на видном месте на столе.
На другой день после работы он заехал в журнал и вручил статью лично редактору…
Прошло около четырех месяцев.
Цандер, увлеченный работой над проектом двигателя, уже забыл про свою статью, и вдруг однажды ему позвонили из редакции:
– Товарищ Цандер? Вышел июльский номер журнала «Техника и жизнь», где опубликована ваша статья «Перелеты на другие планеты».
– Опубликована? – обрадованно спросил Цандер.
– Да. Вы можете приехать за журналом? Или вам послать?
– Нет, нет, спасибо! Я сам. Я сейчас же выезжаю…
Купив два десятка журналов, Цандер вернулся на завод радостный. Подарил Стрешневу, Крамешко, друзьям по бюро.
Вечером, обойдя ближние газетные киоски, он скупил все журналы. Хотел подарить статью членам Общества по изучению межпланетных сообщений и Ассоциации изобретателей.
Но дома чувство радости в нем постепенно поблекло. «Дарить свою первую печатную работу в тридцать пять лет довольно стыдно. Тем более что она содержит ничтожную долю моих исследований». Подумав, он послал журнал лишь одному Циолковскому, которого считал своим учителем.
В середине июля, когда Цандер сидел над расчетами сопла и температурного режима камеры сгорания, газеты перепечатали сенсационное сообщение из Америки о предстоящем запуске профессором Годдардом реактивного снаряда на Луну.
Цандера срочно вызвали в Общество по изучению межпланетных сообщений и попросили прокомментировать в газетах известие из Америки.
За столом сидело десятка два ученых.
– Позвольте, – поднялся Цандер, – но как же я могу… Газеты ссылаются на книгу Годдарда, а мы не имеем о ней никакого представления.
– В Обществе получено немецкое издание, – ответил Ремиз, роясь в массивном портфеле. – Вот извольте, Фридрих Артурович.
Цандер взглянул на книжку.
– «Метод достижения крайних высот». Так, интересно… Но ведь это же перепечатка работы, изданной в девятнадцатом году?
– Да… Больше мы ничем не располагаем… Именно в этой книге даны обоснования посылки ракеты на Луну, – пояснил Ремиз.
– А может быть, за эти пять лет американцы построили новую ракету, которую собираются послать на Луну? – послышался чей-то голос из глубины комнаты.
– Вероятнее всего! – поддержал Ремиз.
Цандер полистал книгу…
– А что, если нам устроить диспут: «Возможен ли полет на Луну?»
– Вот именно! Привлечь изобретателей, ученых, поспорить…
– Отличнейшая мысль, товарищи, – поднялся Ремиз. – Такой диспут будет своеобразным ответом Годдарду. Давайте на этом и порешим. Согласны?
В конце сентября Стрешнев вернулся из отпуска, который, как всегда, проводил у стариков в Калуге. В понедельник утром, собираясь на работу, он вышел пораньше, чтобы купить свежие газеты.
На углу рыжеусый верзила наклеивал на щит свежие афиши.
«Полет на другие миры» – увидел Стрешнев большие красные буквы и подошел к расклейщику.
– Приятель, не подаришь ли одну афишу?
– Неужто собрался лететь?
– Друг выступает с лекцией… ему отнесу.
– Ладно, бери… чего он, спятил, что ли?
– Нормальный! – усмехнулся Стрешнев и, сложив афишу, спрятал ее в портфель.
Придя в бюро, Стрешнев весело поздоровался со всеми сослуживцами и, отыскав кнопки, приколол афишу на стене.
– Прошу внимания, товарищи! Фридрих Артурович, пожалуйста поближе. Слушайте все:
«Большая аудитория физического института Первого университета. Суббота 27 сентября. Диспут: «Полет на другие миры».
Все встали со своих мест.
– «Правда о посылке снаряда профессора Годдарда на Луну, 4 августа 1924 г. в Америке. Споры на Западе в связи с отправлением снаряда. Выступит прибывший из Ленинграда, член Совета Общества мироведенья Шаронов!
Величайшая загадка Вселенной!
Самая мощная машина в мире!
Замечательные пушки сверхдальней стрельбы.
Реальные возможности полета человека в ядре этой пушки.
Картины жизни на небесном корабле!
Сказочная действительность!
Невиданные небесные панорамы!
Путь к разрешению тайн мироздания!..»
– Каково, товарищи, а? Что скажешь ты, Фридрих Артурович?
– Я к этому не причастен, – смущенно отозвался Цандер.
– Как не причастен? А это что?
«Сообщение Члена Президиума Московского Общества Межпланетных Сообщений инженера Цандера об изобретенном им новом корабле, разрешающем проблему полета в мировое пространство.
Каким образом устраняется главное и единственное препятствие к немедленному осуществлению полета на другие планеты?
Преимущество небесного дирижабля Цандера над снарядами Оберта в Германии и Годдарда в Америке».
– Это все профессор Ремиз, – глухо заговорил Цандер, – это его сочинение!
– Но ведь красиво сочинил! И, в основном, верно!
– Да! Лихо!
– Друзья, я предлагаю пойти на диспут всем бюро, – всем! – заключил Стрешнев.
– Правильно!
– Правильно! – раздались голоса.
– Я надеюсь, Фридрих Артурович, что ты дашь достойный ответ на эту необузданную сенсацию американцев?
– Постараюсь… А что говорит Циолковский?
– Он уже выступил в калужской газете. Считает затею Годдарда авантюрной. Ракета Годдарда, по его мнению, не поднимется и на пятьсот верст…
– Я согласен… Наши коллеги в Америке зашли слишком далеко…
– Знакомый прием, – улыбнулся Стрешнев. – Очевидно, изобретателю нужны деньги.
В пятницу 9 февраля Стрешнев вернулся домой поздно – было партийное собрание…
Жена, открыв ему дверь, шепотом сказала:
– Я звонила, но не могла тебя найти: приехал Сергей Андреич… Сейчас спит в кабинете у папы.
– Что случилось, Юленька, почему он так неожиданно?
– Приехал на какой-то процесс… Завтра узнаешь..» Иди ужинать в кухню…
Утром за завтраком. Стрешнев-старший, все еще бодрый прямой старик, достал из кармана помятую газету.
– Как же, Андрей, ты пропустил сообщение о предстоящем процессе? Ведь, смотри, тут же прямо написано: «Суд над предателем Окладским».
– Мало ли у нас предателей… за всеми ведь не уследишь…
– Этот – негодяй из негодяев! Он предал почти всех членов Исполнительного Комитета «Народной воли»; выдал две конспиративные квартиры и погубил моего лучшего друга.
– Кибальчича? – привстал Андрей,
– Да, это установлено…
– Как же поймали мерзавца?
– Говорят, он до самого Октября служил в охранке и получал жалованье – сто пятьдесят рублей золотом в месяц.
– За предательство – сто пятьдесят, а учитель Циолковский жил в Боровске на тридцать шесть рублей.
– И мы с тобой, Андрюша, жили на эти же нищенские деньги, – горько вздохнул Сергей Андреич.
– Да, папа, прости… я забыл…
– Ничего удивительного, – назидательно поднял палец Федор Семенович, – шпионам при всех режимах платили больше, чем профессорам!
Андрей взглянул на часы.
– Однако… Прошу меня извинить, – опаздываю… Может, я загляну в Колонный зал – буду сегодня в тресте… А если нет – увидимся вечером…
Заседание Верховного суда открылось в десять утра, и, после положенных формальностей, началось чтение обвинительного заключения, продолжавшееся более трех часов. Потом объявили перерыв на обед и после – опять заседание, до ночи.
Так было и на другой день, и в понедельник, и во вторник… Только в сроду, в двенадцать ночи, суд удалился на совещание… К чтению приговора приступили лишь 15 февраля в 6 часов утра… Стрешнев-отец дослушал приговор и поехал домой на извозчике, чтоб застать сына и Федора Семеновича, которые с нетерпением ждали решения суда.
Цандер в то утро, приехав на работу, сразу же стал просматривать утренние газеты. Он давно следил за процессом и сейчас, как и многие, хотел знать решение суда. Но в газетах приговора не было…
Цандер подошел к Стрешневу, положил ему руку на плечо:
– Андрей, ты не знаешь, еще не вынесли приговор?
– Как же, у меня отец все дни сидел на процессе, а сегодня даже ночевал там…
– И что же?
– Я вчера пытался попасть в Колонный зал, – где там – лестницы были забиты… Хотя страшная драма разыгралась почти сорок пять лет назад, она захватывает и сейчас… Я видел, как некоторых родственников казненных народовольцев выводили из зала под руки… Они не могли слушать…
– А правда ли, что свидетелями выступали уцелевшие народовольцы?
– Да, свидетельницей была подруга по партии Софьи Перовской – Анна Якимова. А в ложах, говорят, сидели Вера Фигнер и Николай Морозов – бывшие узники Шлиссельбурга, имена которых открыл охранке Окладский.
– Я видел в газете снимок. Хотя Окладский уже старик и зарос седой бородой – у него лицо убийцы.
– Профессия, Фридрих, накладывает печать. Этот негодяй выдал больше шестидесяти человек и погубил Николая Кибальчича.
– И Кибальчича он? Ужасно… Что же решил суд?
– К расстрелу… Но ввиду давности преступления и возраста предателя, заменили десятью годами… Все удивлены! Если б дали народу – его разорвали бы на месте.
Лицо Цандера стало совсем бледным. Веки слегка дрожали.
– Ты знаешь, Андрей, – заговорил он приглушенно и нервно, – я крысы убить не могу… Я люблю все живое… Я очень люблю людей и готов ради них умереть… Но этого изверга, который погубил Кибальчича и его благороднейших друзей, я бы приказал – повесить! Повесить в назидание другим…
6
Прошло полтора года.
Все это время Роберт Годдард напряженно работал в университетской лаборатории в Вустере, закрытой для всех, кроме его ассистента – доктора Перси Руппа, механика Закса и еще нескольких помощников.
Какие исследования и опыты производились в лаборатории, знали лишь немногие: особо важные чиновники министерства морского флота Америки.
«Лунная» шумиха помогла Годдарду получить еще пятнадцать тысяч долларов от Смитсоновского института и дотацию от министерства морского флота США. И теперь он честно отрабатывал эти деньги…
Двадцать шестой год в штате Массачусетс начался изрядными морозами, и даже в марте лежал глубокий снег.
Шестнадцатого числа, в полдень, у коттеджа Годдарда остановилась большая легковая машина.
Шофер посигналил, и тотчас из дома вышла стройная моложавая дама в меховой шубке, с киноаппаратом и ридикюлем.
Шофер усадил даму рядом с собой и поехал в Университетский городок. Машина остановилась у лаборатории Годдарда. Дама прошла на второй этаж, а шофер въехал в железные ворота, которые тут же были закрыты… Минут через сорок машина вышла из ворот лаборатории.
Скоро со второго этажа спустилась дама в меховой шубке в сопровождении высокого худого мужчины в вязаной шерстяной кепке, в длинном пальто и в высоких на толстой подошве зашнурованных ботинках.
В мужчине легко было узнать профессора Роберта Годдарда. Дама была его женой. Оба подошли к машине. Годдард, открыв дверцу и увидев двоих пассажиров, воскликнул:
– Вы уже оба здесь? Отлично! Эстер, усаживайся с моими помощниками – Генри и Перси, а я сяду впереди…
Машина выехала за город и по хорошо расчищенному шоссе помчалась в сторону Оберна, где на пологом склоне Покачоагского холма приютилась ферма дальней родственницы Годдарда.
Было время обеда, когда машина остановилась на краю неглубокого оврага, и четверо мужчин принялись перетаскивать тяжелые ящики на площадку к оврагу, где была небольшая вышка из железных прутьев. Из ящиков извлекли стальные цилиндры и свинтили из них трехметровую трубу с закругленной головкой. Это была новая ракета Роберта Годдарда, начиненная не порохом, а оснащенная баками с бензином и жидким кислородом. Реактивный двигатель, очевидно, для того, чтоб придать ракете большую устойчивость в полете, был смонтирован не внизу, а в верхней части трубы.
Ракету установили на металлические перекладины вышки, как бы подвесив ее в воздухе.
Перси Рупп отошел с теодолитом на почтительное расстояние и достал секундомер. Эстер Годдард, выйдя из машины, вооружилась киноаппаратом и присоединилась к Перси.
– Все ли готово? – строго спросил Годдард.
– Все готово, профессор! – бодро ответил механик Закс.
– Приготовьтесь зажечь горелку.
– Есть! – Закс зажег фитиль на длинной палке. Годдард отпустил стропы и отбежал к краю обрыва, припал к земле.
– Как зажжете горелку – мигом сюда: ракета может взорваться.
– Слушаюсь, профессор!
– Зажигайте!
Вакс зажег горелку и кубарем скатился с обрыва, вслед за Годдардом.
Послышалось шипенье, ревущий звук двигателя, и ракета пошла вверх, вначале медленно, потом все быстрей.
– Смотрите, пошла! – закричал Перси.
В этот миг ракета накренилась набок и полетела в сторону.
– Проклятье! – выругался Годдард. – Проклятье!.. Но все-таки она взлетела, черт возьми!..
Вечером, вернувшись домой, Годдард сразу прошел в свой просторный кабинет, заставленный книгами. Погрел руки у жарко горящего камина и, сев к столу, раскрыл дневник.
«16 марта 1926 года.
Это было похоже на чудо, когда она поднялась без сколько-нибудь значительного усиления шума или увеличения пламени, как бы говоря: «Я пробыла тут достаточно долго и готова отправиться еще куда-нибудь…»
А пробыла она в воздухе всего две с половиной секунды, поднявшись на 12 метров и пролетев в длину 58 метров.
Это не много, но пусть кто-нибудь попробует достигнуть большего…»
7
В то время, когда профессор Годдард тайно работал над новой жидкостной ракетой, Фридрих Цандер вел теоретическую разработку реактивного двигателя на жидком горючем. Познакомив Стрешнева со своим замыслом, он просил его выхлопотать у начальства разрешение вести экспериментальные работы на заводе.
Стрешнев, придя к главному инженеру, разложил схемы и чертежи отдельных узлов реактивного двигателя на большом столе.
– Вот смотрите, Павел Николаич, это же не фантазия, а реальные расчеты. Мы первые в мире можем создать реактивный двигатель.
Крамешко склонился над столом и долго рассматривал схемы отдельных узлов, мысленно сопоставлял возможные мощности реактивного двигателя с существующими поршневыми, думал.
– Да, что и говорить, Андрей Сергеич, успех этого дела может совершить переворот в моторостроении и авиации.
– Браво! – радостно воскликнул Стрешнев. – Я чувствовал, что вы будете на нашей стороне! Значит, дело только за директором?
– К сожалению, нет, – вздохнул Крамешко. – Директор бы поддержал, но у нас ассигнования только на разработку поршневых бензиновых моторов, и никакого резерва. Мы не можем израсходовать на другое – ни одной копейки!..
– А трест? Может быть, разрешит трест?
– Вы знаете, какая экономия проводится во всем. Страна восстанавливает заводы, транспорт, строит жилье… Я уже дважды был в тресте – знал, что вы придете…
– Ну и как же?
– Пока ничего не обещают…
Стрешнев вернулся от главного хмурый и, бросив скатанные в трубки чертежи на стол, подошел к окну, обнял томительно ждавшего ответа Цандера.
– Крамешко за нас! Оказывается, он дважды был в тресте, добивался дополнительных ассигнований, но пока безрезультатно…
– Я так и знал, – горько вздохнул Цандер… – А скажи, Андрей, куда еще можно обратиться, написать? Ты теперь в партии, ты должен все знать.
– В партии идет жестокая борьба с Троцким и его сторонниками, за ленинскую линию, за ленинизм.
– Троцкого же сняли с поста председателя Реввоенсовета?
– Да, но борьба еще не кончилась…
– Ты хочешь сказать, что сейчас не до реактивных двигателей?
– Да, Фридрих, к сожалению, сейчас неподходящее время для подобных просьб…
– Как мне не повезло… О, если бы был жив Ленин!.. Все было бы иначе. Он-то умел проникать мыслью в грядущее.
Прошло еще два года упорных исканий. Было сделано множество разнообразных расчетов и исследований. Написаны, главным образом стенографически, десятки статей. И все это после работы на заводе, в вечерние и ночные часы…
Как-то, вернувшись домой, Цандер увидел у себя на столе неразрезанный пакет.
«А, из Калуги! Очевидно, от Циолковского». Достал небольшую книжку «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Калуга, 1926 г.».
Его внимание сосредоточилось на пояснении, набранном жирным шрифтом: «Переиздание работ 1903 и 1911 годов, с некоторыми изменениями и дополнениями».
«Интересно, сколько сейчас Циолковскому? Наверное, около семидесяти? – Цандер заглянул в потрепанный блокнот. – Да, в сентябре будет семьдесят. Надо поздравить… Семьдесят лет! Каково? А он все еще работает, мыслит, с железной настойчивостью добивается осуществления своих идей. Наверное, за скромной оговоркой о «некоторых изменениях и дополнениях» скрыты новые, свежие мысли. Ведь его работа 1911 года «Исследование мировых пространств реактивными приборами» углубляла и расширяла первую статью, опубликованную в девятьсот третьем году под тем же названием. Работа одиннадцатого года заключает в себе вторую часть первой статьи, которая не была из-за закрытия журнала опубликована в 1903 году. Мысль о применении для реактивных двигателей атомной энергии как раз и была высказана в этой, второй части его исследования. Помнится, его натолкнуло на это явление распада радия. Мне тогда еще врезались в память его слова: «Может быть, с помощью электричества можно будет со временем придавать громадную скорость выбрасываемым из реактивного прибора частицам». Это смело! Это, может быть, даже гениально! Кто знает, что будет через двадцать – сорок лет?! Очень возможно, что именно атомные двигатели и обеспечат полет космических ракет к далеким планетам. Старик мудр! Посмотрим-ка, что он за «дополнения» внес в свои исследования». Цандер уселся поудобней и стал просматривать книжку. Ранние работы Циолковского о ракете Цандер знал почти наизусть и поэтому начал читать бегло. Однако, пробежав несколько страниц, он вернулся к началу и стал читать все подряд – книжка была написана почти заново.
Лишь поздно вечером, уже при электрическом свете, Цандер перелистал последние страницы и поднялся, чтоб размять затекшие ноги.
– Молодец старик! Молодец! Он высказал весьма интересные мысли о полете ракеты. Он считает возможным использовать для движения ракеты «внешнюю» энергию, передаваемую с Земли. Правда, Циолковский не указывает, каким образом эта энергия будет передаваться с Земли, но мысль – любопытна! Она заставит многих задуматься. Возможно, некоторые ученые отнесут его раздумья о «внешней» энергии к сфере фантастики, – это не беда. Без фантазии немыслимы открытия! А вот соображения об использовании энергии Солнца не для управления, а для движения ракеты – смелы, интересны и, по-моему, весьма перспективны.
Цандер прошелся по комнате, сделал несколько вольных размашистых движении и снова сел к столу.
– Да, Циолковский, несмотря на преклонный возраст, работает с упоением и страстью. Это пример для нас! Надо сейчас же ему написать.
Цандер взял ручку, задумался. Никак не приходила первая фраза. Посидев минуты две, Цандер вдруг встал из-за стола и нервно заходил по комнате. «А что же я напишу о себе? О каких успехах могу рассказать? Он старик, живет в глуши и то добился издания своих трудов. А я молодой, в столице, а до сих пор опубликовал лишь несколько статей…»
Цандер отложил письмо и тут же решительно и твердо начал на новом листе:
«В Главнауку Народного Комиссариата просвещения РСФСР.
Убедительно прошу Вас издать книгу моих оригинальных трудов по исследованию и освоению космического пространства «Перелеты на другие планеты».
У меня написано больше тысячи страниц стенографического текста научно-технических расчетов по межпланетной ракете и реактивным двигателям. Имеется тридцать семь чертежей, на которых вычерчены конструкции межпланетного корабля-аэроплана, ракет и частей двигателей, необходимые для опытных работ. Подробный план книги прилагается…»
Цандер поднялся, вытер выступивший на лбу пот, причесался и стал ходить по комнате.
«Наконец я, кажется, собрался поступить решительно… Напишу подробный план книги и отправлю. Говорят: «Под лежачий камень и вода не течет…» А тут какой-нибудь ответ обязательно будет…»
Через два дня письмо с приложением плана книги, а также часть расшифрованных работ о межпланетном корабле и двигателях, снабженных чертежами, Цандер сам отвез в «Главнауку» и сдал под расписку секретарю.
Месяца через полтора Цандер получил письмо из научного отдела «Главнауки» и радостный прибежал к Стрешневу.
– Андрей, голубчик, вот посмотри, прислали заключение профессора Ветчинкина на мои труды, посланные для опубликации.
Стрешнев тряхнул отросшей шевелюрой, взял рецензию и стал читать вслух:
«Труды Цандера по расчету межпланетных путешествий и проекту межпланетного корабля, несомненно, стоят на одном из первых мест в мировой литературе по этому вопросу». Ого! Здорово. Так… Ну дальше о Циолковском… А вот: «Иностранные ученые Эсно Пельтри, Годдард, Оберт, собственно, повторили работы Циолковского и несколько продвинули их вперед… Существенно новое внес в этот трудный вопрос инженер Цандер…» Так… Дальше идут примеры, которые нам известны… Каков же вывод?
А вот:
«Я полагаю совершенно необходимым дать возможность инженеру Цандеру, в кратчайший срок, подготовить к печати свои работы, представленные в отдельных главах. Издание его книги – дело чести».
Стрешнев протянул Цандеру отзыв.
– На, спрячь, Фридрих, это, брат, документ, который войдет в историю! Ну, что можно сказать?.. Надо ехать тебе в эту самую «Главнауку» заключать договор и садиться за составление книги…
Случилось так, что Цандер немного приболел. Потом его загрузили срочными расчетами по новому авиационному двигателю, и он попал в «Главнауку» только через месяц.
Показав секретарю научного отдела письмо с отзывом профессора Ветчинкина, он попросил доложить о себе.
– Видите ли, товарищ Цандер, – с некоторой неловкостью заговорила секретарь, – Иван Иванович, что написал вам письмо, больше у нас не работает… Вам придется пройти с письмом Ветчинкина к новому начальнику – Петру Семеновичу. Я сейчас доложу.
Цандер вошел в большой, хорошо обставленный кабинет, где за зеленым столом, загроможденным папками, бумагами, книгами, сидел тучный человек, подстриженный «бобриком». Его круглое, еще молодое лицо казалось сердитым, маленькие глазки глядели настороженно.
Цандер назвал себя, протянул письмо «Главнауки» и отзыв Ветчинкина.
– Садитесь. Знаю, – хмуро сказал Петр Семенович. – Мнение Ветчинкина положительное, но оно не разделяется нами…
Он порылся в бумагах и достал другое заключение, перепечатанное на машинке.
– Вот, почитайте, что пишет наш штатный консультант товарищ Моисеев.
Цандер прочитал коротенькое заключение, и его лицо покрылось испариной.
– Вы извините меня, но судя по этому письму, ваш консультант не является специалистом в области техники.
– Это проверенный товарищ. Мы доверяем ему.
– Но ведь его предложение нелепо. Вместо издания научных трудов он предлагает написать популярную брошюру.
– Да, точно. Иногда брошюра бывает важнее книги. Даже товарищ Ленин не чурался брошюр. И писал их… придавая им большое значение.
– Товарищ Ленин как раз одобрительно относился к моей работе и даже обещал поддержку.
Большая голова Петра Семеновича ощетинилась еще больше:
– Вы, гражданин Цандер, не козыряйте здесь именем вождя. Я не позволю, да… Теперь много находится таких, которые говорили с товарищем Лениным и которым он якобы обещал поддержку… Если хотите – пишите брошюру, мы постараемся издать…
Цандер взял со стола отзыв Ветчинкина и положил его в карман.
– Где мои труды?
– Вот большая папка… разве не узнаете?
Цандер взял папку и вышел…
Глава десятая
1
Прошло, пролетело еще три года. Цандеру в августе исполнилось сорок два. Он был преисполнен стремлений и творческих сил. Он многое уже сделал! Если бы опубликовать его научные труды, они бы составили несколько томов. Теперь предстояла практическая работа по постройке опытной ракеты. Но он не знал, где искать поддержку… К тому же тревожила забота о насущном хлебе – у него росло двое детей. Дети были жизнерадостные, милые. С ними он забывал все неудачи и горести. Даже назвал их «звездными» именами: дочку – Астрой, сына – Меркурием…
Теперь Цандер работал не на заводе, а в конструкторском бюро Авиатреста. Он перешел сюда отчасти потому, что больше платили, а главным образом из-за надежды, что в конструкторском бюро ему предоставят возможность работать над опытной ракетой. Когда его приглашали в трест, такое обещание было дано. Но скоро произошли перемены в руководстве. Новые начальники заявили, что не разрешат никаких «побочных» работ… Цандера настолько «загрузили» в бюро, что у него уже не оставалось сил работать дома… Так прошло три года.
Что же случилось за это время? Какие события потрясли мир? Какие открытия были сделаны в области изучения мирового пространства? В Москве в 1927 году состоялась Первая Всемирная выставка межпланетных аппаратов и механизмов. Но Цандер, будучи сам ее участником, не увидел ничего примечательного: на стендах демонстрировались старые работы Эсно Пельтри, Годдарда, Оберта.
Циолковский выставил книгу: «Исследование мировых пространств реактивными приборами», изданную в двадцать шестом году. Были еще работы англичанина Ульша, немца Валье и ученых из других стран, но они тоже не отличались новизной и оригинальностью.
Цандер, осмотрев выставку, задумался: «Странное впечатление она производит… В начале двадцатых годов исследования по изучению мирового пространства и ракетных полетов начались чуть ли не в десяти странах, а к двадцать седьмому году они замерли. Тут что-то не так… Уж не наложили ли на ракетные исследования «лапу» военные ведомства?..» Это догадка мучила Цандера. Ведь если жидкостные ракеты будут приняты на вооружение, они станут производить страшные разрушения… Будут гибнуть тысячи мирных людей. Что же делать? Как этому помешать? Писать в Наркомат обороны? Выступить в газетах, бить тревогу? Но ведь у меня нет прямых доказательств?..»
Как-то в воскресенье, весной двадцать девятого года, Цандер вышел погулять с маленьким Меркурием. Было тепло, солнечно. Проходя по бульвару, он купил в киоске книжку Перельмана «Межпланетные путешествия» (новое издание) и стал ее листать.
В книжке популярно рассказывалось о работах Циолковского, Эсно Пельтри, Годдарда, Оберта. И вдруг Цандер нахмурился, поднес книжку ближе к глазам:
«Дело идет здесь об обстреле крупных мишеней, каковы неприятельские главные города, промышленные районы… Если при подобном обстреле, заряды в несколько тонн, могут быть перенесены ракетами через огромные расстояния, и что против них нет никаких средств обороны, то станет ясным, каким могущественным оружием могут явиться ракеты».
«Опять варварство! Да кто же это пишет? Разве смеет ученый так думать?.. А, какой-то полковник Ноордунг… Его, видите ли, занимает «Проблема путешествий в мировом пространстве». Да. Ракетные исследования могут обернуться для человечества величайшей трагедией, если они попадут под контроль подобных полковников…»
Цандер стал листать дальше. «Не вычитал ли Перельман где-нибудь в газетах сообщения о новых работах Годдарда в Оберта? Не может быть, чтоб они не делали попыток построить опытную ракету на жидком топливе…»
Листая книжку, Цандер искал лишь фамилию Годдарда.
«А, вот и он!..» Позднее сообщалось, что ракета Годдарда совершила перелет на двести километров. Годдард не опровергал этих слухов и хранил полное молчание о своих опытах… Оправдывается догадка, что его работы перешли к военному ведомству».
Цандер захлопнул книжку и несколько минут сидел в глубоком раздумье. «Да, да, многолетнее молчание Годдарда становится зловещим… А немцы? Если они откровенно призывают к созданию военных ракет, что может им помешать делать их тайно?..»
Подбежал перепачканный песком Меркурий. Цандер отряхнул песок, отер платком лицо и руки ребенка, посадил к себе на колени.
– Ну, что, Меркуша, не пора нам домой?
– Папа, поя!
– Когда же ты научишься хорошо говорить?
– Завта!
Цандер распутал слипшиеся волосы Меркуши, поцеловал его и опустил на землю:
– Иди, побегай еще, Меркуша…
Цандер скручивал книжку, гневно думая о прочитанном.
«Я всегда был против войн, которые принесли столько бедствий человечеству. Я всегда мечтал о благополучии людей и стремился свои исследования обратить на процветание человечества. Но я никогда не был абстрактным пацифистом. Я не могу допустить, чтоб были осуществлены черные замыслы злобных полковников. Чтоб эти беззаботно играющие дети были разорваны на куски пущенными из-за океана ракетами. Мы – советские ученые, мечтающие о мирных полетах на другие планеты, должны этому помешать».
Цандер поднялся, взял за руку сынишку и вместе с ним зашагал домой.
И дома Цандер продолжал думать о своей страшной догадке: «Что можно сделать? Как этому помешать? Очевидно, против яда следует искать противоядие… Надо создавать свои мощные ракеты, которые, в случае угрозы, могли бы стать воздушными торпедами…»
За обедом Цандер молчал или отшучивался, избегая разговоров, продолжал думать о том же. Потом он немного поиграл с детьми и, уйдя в свою комнату, принялся писать письмо. Письмо было без начала. Он еще не знал, куда его направить: в Совнарком или в Наркомат обороны. Он спешил набросать главные мысли, а потом уж отредактировать окончательно:
«Людям, занимающимся государственными делами и стоящим далеко от науки, точнее, от исследования мирового пространства, мое письмо может показаться странным и неуместным. Но я умоляю Вас отнестись к нему со вниманием, пригласить для консультации ученых и лишь тогда принимать решение. Есть серьезные основания полагать, что в Америке, а возможно, и в Германии секретно разрабатывается страшное ракетное оружие. Об этом свидетельствуют слухи о появлении в Америке сверхдальнобойных пушек, стреляющих на сотни километров… Мы не можем помешать секретным работам западных ученых-ракетчиков, но мы – инженеры России – вполне способны создать свои ракеты, которые гарантируют нам защиту от внезапной опасности.
Я настоятельно прошу предоставить мне возможность работать в ЦАГИ или Авиатресте исключительно в области межпланетных сообщений: над созданием реактивного двигателя и высоколетающих ракет».
Закончив и отредактировав письмо, Цандер долго думал, кому его адресовать.
«В Наркомате обороны меня никто не знает. В Совнаркоме тем более… Пошлю письмо в «Главнауку» с просьбой переслать его по назначению, приложу отзыв о моих работах профессора Ветчинкина…»
На другой день, по пути на службу, Цандер заехал на почту и, отправив письмо «заказным», спрятал квитанцию в бумажник…
2
За два года до того, как, взволнованный сведениями о секретных работах Годдарда, Цандер отправил в «Главнауку» свое письмо, в крупном немецком городе Бреславле, в отдельном кабинете шикарного ресторана, собралось десятка два молодых людей, мало похожих на гуляк.
Официанты, подававшие ужин, были удивлены скромным количеством спиртного и горячими, малопонятными им речами. Молодые люди были сторонниками космических исследований и собрались для того, чтоб организовать немецкое «Общество межпланетных сообщений».
Заслушав доклад журналиста Шульца – маленького, бойкого, пронырливого человечка – о Первой Мировой выставке межпланетных аппаратов и механизмов в Москве, собравшиеся утвердили устав «Общества» и избрали президентом издателя Винклера.
Смуглый, с нависающими бровями, Винклер был человеком молчаливым и скрытным. Но, растроганный аплодисментами, он поднялся.
– Господа, благодарю вас за доверие! Я обещаю вам наладить издание журнала «Ракета» и через него привлечь в Общество новых членов…
Оберт, приглашенный в почетные члены «Общества», с радостью согласился сотрудничать в «Ракете». Он отлично знал, что истощенная войной Германия не сможет выделить средства на ракетные исследования. Эти деньги следовало искать в другом месте. «Общество межпланетных сообщений» могло привлечь в свою среду богатых промышленников и из их пожертвований составить изрядную сумму.
Предположение Оберта оправдалось: через год в немецком «Обществе межпланетных сообщений» было более пятисот членов. Помимо Оберта в него вступили известные ученые в области космических исследований: француз Эсно Пельтри, немец Гомман, австрийцы Гефт и Гвидо. Из членских взносов и пожертвований образовался фонд для практических работ по ракете.
Оберт, переселившийся из Бухареста в Берлин, стал подыскивать помещение, где можно было бы начать опыты с жидким горючим и кислородом.
Проблема межпланетных перелетов продолжала волновать умы людей Старого и Нового Света. Газеты на все лады обсуждали переизданные на многих языках «Войну миров» Уэллса и «Аэлиту» Алексея Толстого.
Появление «Аэлиты» на экранах заставило киностудии разных стран обратиться к «космической теме».
В Германии спешно снималась фантастическая кинокартина «Женщина на Луне». Герман Оберт, приглашенный научным консультантом, предложил, в целях рекламы, в день премьеры картины запустить в небо спиртовую ракету.
Студия не поскупилась на затраты.
Оберт, взяв себе в помощники инженера Небеля и русского эмигранта Шершевского, начал действовать.
На окраине Берлина, в каменном помещении заброшенного склада, была оборудована лаборатория и механическая мастерская.
Перед тем как начать опыты, Оберт пригласил в лабораторию профессора Гехта – специалиста по сжиженным газам. Это был угрюмый бородатый человек с сизыми пятнами ожогов на лице, которые он старался прикрыть бородой и пышными усами.
Выслушав Оберта, Гехт покачал головой:
– Не могу одобрить, коллега, ваши предстоящие эксперименты. Боюсь, что спирт в соединении с жидким кислородом не будет гореть, а вызовет взрыв.
– А бензин?
– С бензином получится то же самое, особенно если вы его приведете в парообразное состояние.
– Я буду охлаждать бензин жидким кислородом.
– Взорваться может сам кислород… Уж если вам необходим этот опыт – возьмите для начала жидкий воздух – это более безопасно.
Оберт поблагодарил Гехта и почтительно проводил его до дверей…
В мастерской, по чертежу Оберта, из прочной стальной трубы изготовили небольшой цилиндр, установили на станке, снабдили трубками для подачи бензина и окислителя, электрическим зажиганием.
– Подавайте жидкий воздух, – приказал Оберт.
Шершевский исполнил приказание.
– Довольно! А теперь впрысните бензин.
Шершевский включил подачу горючего.
– Готово!
– Зажигание! – крикнул Оберт.
Небель включил ток. Раздался выстрел! Белое облако ударило в потолок, обдав жаром испытателей.
– Черт побери! Я, кажется, брошу все и уйду прочь! – нервно закричал Шершевский.
– Спокойно, друзья, спокойно! Я вижу наш промах, – вмешался Оберт. – Нужно было вести испытания в камере сгорания, а не в цилиндре. Мы исправим эту ошибку… Мы непременно исправим ее.
Месяца через два была изготовлена литая камера сгорания конусообразной конфигурации, почему и назвали ее «кегельдюзе».
Камеру установили на массивном станке, повернув соплом к крепкой каменной стене. Испытатели укрылись за невысоким толстым щитом из броневой стали, где находились приборы управления.
Оберт, встав во весь рост, из-за щита еще раз осмотрел камеру.
– Все должно быть хорошо, друзья.
– Вам лучше бы спрятать голову, профессор.
– Но надо… Я должен наблюдать… Подать горючее! – приказал он.
– Есть.
– Зажигание! – крикнул Оберт.
Раздался взрыв.
– Ох! – вскрикнул Оберт. – О, мой глаз, – простонал он и упал без чувств…
3
Пошел второй месяц, а на письмо Цандера не было никакого ответа.
«Неужели потерялось? Почему молчат? Надо самому съездить в «Главнауку».
После обеда он отпросился у начальства и, выйдя на лестницу, быстро побежал вниз.
Вдруг послышался резкий шипяще-свистящий звук, похожий на шипенье паровоза. Цандер остановился, прислушался. Звук доносился снизу. Взглянув через чугунные перила, он увидел бьющее струей желтое пламя и человека, сидящего в углу у трубы парового отопления.
Цандер вбежал на второй этаж, подошел к рабочему.
– Здравствуйте, что, трубу прорвало?
– Да вот испытывали отопление и обнаружили щель, – не оборачиваясь, сказал рабочий, – не то треснула, проклятая, не то прогнила…
Рабочий, левой рукой держа паяльную лампу, направлял пламя на трубу, а правой, вооруженной зубилом, счищал обгоревшую, пузырившуюся краску.
– Собираетесь паять?
– Иначе целый стояк менять надо. А где его возьмешь?..
– Чем же вы будете паять?
– Известно, медью. Олово не удержит…
Цандер, немного отойдя, долго смотрел на паяльную лампу, на ровное пламя, бьющее струей, как будто видел ее впервые.
– А на чем работает ваша лампа? На бензине?
– Должна бы на бензине, да разве дадут… Дуем больше на смеси с керосином…
Цандер отошел, задумался. «Любопытно… – размышлял он, не спуская глаз с лампы. – А что, если бы вместо направляющей горелки устроить трубку побольше и снабдить ее соплом? А к бензину добавить кислороду? Ведь получился бы реактивный двигатель! Честное слово! В нем было бы все: и камера сгорания, и сопло, и подача горючей смеси под давлением… Идея! Просто, дешево, убедительно!»
Цандер снова приблизился к рабочему:
– Послушайте, а вы не могли бы мне продать вашу лампу?
– Да зачем тебе этакая рухлядь? – повернулся рабочий.
– Мне для опытов надо…
– Чудак человек! – усмехнулся рабочий и, зачистив края трещины, поставил лампу на пол. – Экую страсть для опытов?.. Да ты иди в любую керосиновую лавку и купишь новенькую, за милую душу.
– Продают?
– Сколько угодно… Только бери ленинградскую, завода Матвеева. Скажи: дайте мне паялку треста «Ленжатгаз» – там знают.
Цандер достал книжечку, записал. Рабочий, закурив папироску, посмотрел на него с любопытством:
– Знаешь, как работать-то с ней?
– Я же инженер и видел ее в работе не раз. Правда, самому не доводилось…
– Это, брат, штука хитрая. Немного перекачаешь воздух, и может взорваться… Ты вот что… Ты как купишь – приходи ко мне – я тут в котельной работаю. Отрегулирую горелку и обучу тебя в лучшем виде.
– Спасибо! А не знаете, где тут поблизости керосиновая лавка?
– Да как выйдешь, сразу за угол – тут и будет.
– Благодарю вас, – сердечно сказал Цандер и бегом устремился вниз по лестнице…
В
ечером Цандер вернулся домой с тремя свертками. В первом оказались игрушки для детей. Этот сверток тут же был торжественно развернут, и дети с радостными криками принялись усаживать в тележку: мишку, зайца, обезьянку и других зверей.
Второй сверток Цандер вручил жене.
– Что тут? – спросила Александра Феоктистовна с некоторым недоумением, но, ощупав сверток, догадалась, что это давно обещанная кофточка, заулыбалась и, развернув, стала примерять кофточку перед зеркалом.
Цандер, воспользовавшись этим, проскользнул с третьим свертком к себе в комнату.
Медная, сияющая паяльная лампа была водружена на стол.
Усевшись перед ней, Цандер подпер голову руками, задумался.
Сколько он просидел в этой позе – полчаса, час или два, – никто не знает. К Александре Феоктистовне пришли подруги с завода. Они разговорились…
Лишь когда маленький кудрявый Меркуша, со стуком распахнув дверь, влетел в комнату, Цандер, улыбнувшись, поднялся.
– Папа, я придумал, папа, посмотри! – восторженно закричал Меркуша, показывая, как он усадил в тележку кошку, а на нее взгромоздил обезьяну. – Посмотри, не падает…
Отец покатал по столу тележку и, погладив кудрявые волосы сынишки, ласково сказал:
– Молодец, Меркуша, ты отлично придумал… А вот у меня пока не получается…
Мальчик взглянул на стол:
– Знаю, знаю, папа. Ты из примуса делаешь пушку?
– Да, почти так, – усмехнулся Цандер. – Ну ты, Меркуша, беги к Астре и играй с ней, я должен еще поработать.
– Папа, а ты придешь к нам?
– Обязательно приду. Беги!
Проводив сына, Цандер запер дверь и, немного походив по комнате, опять сел к столу, вооружившись карандашом и бумагой.
Нарисовав паяльную лампу, он легче представил, что ему следует делать. Горелку с направляющей трубкой он стер резинкой и вместо них нарисовал более длинную насадку в виде трубы, завершающуюся конусообразным соплом.
«Вот в этой трубе у меня и будет камера сгорания. А чтоб при работе она не перегревалась, я надену на нее металлический кожух, куда будет нагнетаться холодный воздух».
Цандер облек трубу в кожух и поднялся.
– Хорошо! Отлично! – Он прошелся по комнате, размышляя вслух. – Странно, что эта мысль мне пришла лишь тогда, когда я нарисовал лампу. Видимо, привычка к чертежам так натренировала мое зрительное восприятие, что оно утратило чувство предметности… Пожалуй, и дальше мне надо думать не над лампой, а над ее рисунком, схемой. Это ближе к чертежу, ближе к конструкции.
Оп снова сел к столу и, обдумывая детали, стал рисовать, набрасывать…
«Пожалуй, я неточно нарисовал камеру сгорания. Она должна быть немного шире в начале и у́же в конце… а заканчиваться должна конусообразным срезом». Он взял резинку, подтер, поправил карандашом контурные линия камеры сгорания.
«Вот так хорошо! Продолжение трубы будет более узкое, ровное и в самом конце – конусообразное сопло. Его можно будет отвинчивать и заменять другими по форме и диаметру.
Сопло пока сделаю суживающимся, без расширителя – это мне позволит точнее определить параметры внутрикамерных процессов…»
Цандер снова посмотрел на лампу, затем на чертеж.
«Бак для бензина, емкостью в один литр, вполне годится. Годится и насос. А вот трубку для бензина нужно делать новую. Бензин хорошо бы подогревать, он бы лучше распылялся и лучше сгорал… А что, если медную трубку протянуть к самому соплу и сделать несколько витков вокруг конусной части сопла? Конечно, от сопла бензин будет нагреваться и в то же время немного охлаждать сопло. Хорошо! Так и нарисуем…
А кислород?.. Впрочем, для безопасности возьмем сжатый воздух. В нем достаточно кислорода для первичных опытов… Сжатый воздух будет нагнетаться в кожух, охлаждать стенки камеры, а затем, через фигурные щели, – в центральную часть камеры сгорания. Вот мы тут и отметим эти фигурные щели. Вот так… Хорошо. А зажигание? Ну, тут думать нечего! Впаяем в головку камеры сгорания автомобильную электрическую свечу…»
Цандер откинулся на спинку стула, еще раз пристально посмотрел на лампу и на чертеж.
«Конечно, нужно к баку с горючим приспособить термометр, для измерения температуры его крышки… Вероятно, забыты и еще некоторые детали, но в основе своей – схема двигателя продумана…»
Цандер поднялся и стал ходить по комнате, разгибая затекшие руки и ноги. Он вдруг почувствовал такую усталость, словно только что поднялся на двадцатый этаж.
«Что такое, уж не заболел ли я? Вроде ничего не делал, а устал ужасно… Надо бы поехать к Стрешневу, посоветоваться, нельзя ли эту работу выполнить на заводе, но, пожалуй, поздновато и устал…»
Цандер взглянул на часы.
«Что такое? Не может быть… Они показывают пять утра…»
Он потряс часы, поднес к уху – они тикали…
Подойдя к окну, отдернул штору. Улица была тиха и пустынна. Начинало светать. Розовые лучи солнца уже играли на золотом куполе далекого храма.
– Вот так штука, уже утро! – усмехнулся Цандер и, быстро постелив постель на диване, лег, сладко потягиваясь. Он был неизъяснимо рад, что нашел столь простое решение.
4
Никому не говоря о своей «находке», Цандер по вечерам запирался в своей комнате и сидел над расчетами и чертежами опытной модели. Надо было высчитать наиболее выгодную форму и размеры сгорания, определить конус и сечение сопла, толщину стенок камеры и кожуха, диаметры струйного распылителя и штуцера для подачи сжатого воздуха.
Лишь недели через две, когда все эти работы были закончены, Цандер позвонил Стрешневу и попросил его приехать и привезти опытного слесаря-универсала, который бы согласился работать во внеурочное время за особую плату.
– А что нужно делать? – спросил Стрешнев.
– Есть одна срочная и чрезвычайно важная работа, о которой могу рассказать лишь при встрече.
Стрешнев понял, что речь идет о двигателе.
– Хорошо, – сказал он, – в воскресенье жди! Да, минуточку, Фридрих… Ты не получил от Циолковского новой брошюры «Ракетные поезда»?
– Получил. Прочел. А что?
– Я прочитал, Фридрих, и несколько дней хожу под впечатлением. Здорово! А? Чтоб обеспечить взлет в мировое пространство, он придумал систему ракет, целый поезд, способный взять с собой горючего, в четыре раза превышающего вес самого поезда. Ловко! Что ты скажешь?
– Да, я знаю… Правда, об этом же писал в своей книге Оберт. Он предлагает соединение двух ракет, только в обратной последовательности. У него начинает движение нижняя большая ракета. Она поднимает верхнюю малую ракету. А у Циолковского, как ты помнишь, первая ракета тащит по рельсам, до сильного разгона, сцепленные с ней другие ракеты. Поднимаясь все выше и выше в горы, ракеты достигают огромной скорости, и весь поезд взлетает, устремляется в космос. По мере сгорания нефти первые ракеты отсоединяются, а другие продолжают полет, все увеличивая скорость.
– Разве плохая идея? – перебил Стрешнев.
– Идея отличная, Андрюша. Я горячо одобряю многоступенчатую систему ракет для полета в космос, однако строительство железной дороги в двести верст и высотой в восемь верст считаю делом дорогостоящим и совершенно нереальным. Попробуй-ка возведи железную дорогу на Гималаи.
– Это же условно, Фридрих… Все дело в идее.
– Идея отличная! Ее, безусловно, учтут ученые, когда будут создавать космические ракеты… Я же сейчас озабочен мыслью, чтоб запустить ракету, хоть на одна километр в высоту.
– Понимаю. В воскресенье буду. Жди.
Когда раздался резкий стрешневский звонок, Цандер сам выбежал в переднюю и распахнул дверь.
– Степан Иванович? Вот уж не ожидал… – удивленно развел руками Цандер, увидев Дубосекова. – Разве вы слесарь?
– Кумекаю малость… Здравствуйте, Фридрих Артурович, – широко улыбаясь и протягивая крепкую заскорузлую руку, заговорил Дубосеков. – Чай, помните мою модель межпланетного корабля?
– Как же, как же, до сих пор любуюсь… Но я думал, что вы больше по моделям…
– Он мастер на все руки, – здороваясь, забасил Стрешнев, – и слесарь, и токарь, и лекальщик… Одним словом – тот, кого тебе надо.
– Пожалуйста, проходите, друзья, я очень рад.
Стрешнев, войдя в комнату, служившую Цандеру кабинетом, не увидел никаких перемен и спокойно сел на диван, усадив рядом Дубосекова.
– Ну, рассказывай, Фридрих, чем тебя осенило? Что за события заставили звать пас?
– Да вот хотел посоветоваться по поводу реактивного двигателя. Пришла мысль о создании очень простой конструкции…
– Ну, ну, выкладывай.
Цандер достал из кармана пустую винтовочную гильзу.
– Вот, Степан Иванович, видите эту штуку?
– Вижу.
– Реактивный двигатель в основе своей так же прост. Его работа похожа на выстрел. В патроне что? Боек ударяет в капсюль – происходит взрыв пороха, и расширившиеся газы с огромной силой выталкивают пулю.
– Да. Тут никакой замысловатости.
– То же и в реактивном двигателе. В нем может взрываться порох или другое вещество и расширившимися газами создавать движение. Ведь когда стреляют из винтовки, то отдача в плечо, так ведь?
– Еще как! Я ведь в революцию воевал… из-за этого и прихрамываю.
– Вот так и в реактивном двигателе. Газы давят на переднюю стенку и, отходя назад, в сопло, создают движение вперед. Главное в двигателе – камера сгорания, где происходит взрыв, как в патроне, вернее, множество взрывов – интенсивное горение.
– Это я понимаю, – сказал Дубосеков.
– В моем двигателе будет сгорать распыленный, подогретый бензин. Чтобы горение было более интенсивным, в камеру будет нагнетаться сжатый воздух, насыщенный кислородом.
– Понимаю: тогда бензин станет гореть, как порох, – сказал Дубосеков.
– Сильнее пороха! – пробасил Стрешнев.
– Ух ты, ядрена лапоть! – усмехнулся Степан. – Этак может разорвать всю камеру.
– Да, камера должна быть прочной, – опять заговорил Цандер, – ее надо сделать из качественной стали.
– А мудрена ли она по форме-то?
Цандер нащупал в кармане пулю и вложил ее в патрон.
– Вот видите, Степан Иванович, – какая форма у патрона с пулей!
– Да, удлиненная…
– Верно! Если половину патрона с закраиной отсечь да отрубить нос пули, то как раз и получится контур камеры сгорания…
Цандер вынул блокнот, нарисовал патрон с пулей, затем вертикальными линиями, чтоб видел Степан, отрубил самый нос пули и тыльную половину патрона. Жирной чертой обвел контур.
– Вот, пожалуйста. Это и есть чертеж камеры сгорания.
Дубосеков посмотрел, подал Стрешневу. Тот, взглянув, подмигнул Дубосекову:
– Ну, что, сумеешь сделать, Степан?
– Это все из одного куска стали?
– Нет, зачем же… Тыльная стенка может навинчиваться, и нос, где сопло, будет сменный.
Дубосеков обидчиво шмыгнул носом:
– Этакую штуку вам любой токарь выточит.
– Но это еще не все, Степан Иванович, – заговорил Цандер, – вот смотрите!
Он взял рисунок и обвел контур камеры сгорания жирной чертой.
– Видите? Камеру сгорания надо закрыть кожухом для охлаждения сжатым воздухом.
– Так, понимаю… Значит, из кожуха воздух будет подаваться в цилиндр?
– В камеру сгорания.
– Ну да, в камеру… Чего же тут непонятного?.. А трубки? Бак для бензина, насосы? Где это все?
– Видишь ли, Степан Иванович, я решил использовать готовый механизм, только приспособить к нему новую насадку – камеру сгорания. Вот взгляните! – Цандер достал из шкафа паяльную лампу и поставил ее на стол.
– Лихо! Находчиво, Фридрих! – изумленно воскликнул Стрешнев.
Степан Дубосеков подошел к лампе, осмотрел ее со всех сторон, пощупал.
– Так… Значит, вместо горелки будет камера сгорания с кожухом?
– Да. Можно это сделать?
Дубосеков пригладил ладонью торчащие во все стороны белесоватые волосы, усмехнулся:
– Хитрый вы человек, товарищ Цандер. Ох, хитрющий!
– Да чем же я хитрый? – удивленно развел руками Цандер.
Дубосеков ткнул пальцем в рисунок:
– А этакую штуку удумали…
5
Стрешнев, забрав с собой чертежи, уехал от Цандера вместе с Дубосековым. Они сговорились действовать сообща. На другой день оба явились к главному инженеру Крамешко и вместе с ним отправился в партячейку. Оттуда уже с несколькими членами бюро – к директору.
Стрешнев, разложив на столе чертежи, рассказал о принципе нового двигателя.
Директор, старый коммунист из рабочих, был не силен в технике. Потормошив седую шевелюру, он задал несколько вопросов Стрешневу и ткнул пальцем в Дубосекова.
– Ты берешься это сделать, Степан?
– Берусь!
– Шустрый, однако… А что скажет главный? – обратился он к Крамешко.
– Этот опытный двигатель может явиться началом больших работ в нашей области.
– Ишь куда хватил!
– Так все думаем, – поддержал Стрешнев.
– И ты, Дубосеков? – опять спросил директор.
– Я не только думаю, я опять пойду в завком, и все рабочие поднимутся, чтоб поддержать нашего изобретателя.
– Погоди, Дубосеков, не шуми. Раз дело стоящее – я не против.
– У вас же опять ассигнований не окажется.
– Ладно, помолчи, – прикрикнул директор, – сколько тебе потребуется времени, чтобы сделать эту штуку?
– Не знаю… Может, неделя, а может, и месяц…
– В цеху можно без него обойтись?
– Обойдемся, – сказал Крамешко.
– Тогда вот что… У вас в техническом бюро есть вакансия инженера. Проводите Дубосекова по этой вакансии и платите ему, как инженеру. Ясно? Возьму грех на свою душу, но ты, орел, гляди у меня! Если напортачишь – спуску не будет!
– Не сомневайтесь, товарищ директор, головой отвечаю!
– Выпишите Дубосекову все материалы и инструменты за счет завода. А контроль за вами, товарищ Стрешнев.
– Охотно берусь, – забасил Стрешнев. – Охотно! Потому что верю в удачу…
Еще весной Стрешнев уговорил Цандера в августе ехать в Калугу. Задумали провести отпуск на лоне природы, покупаться в Оке, порыбачить, походить по грибы… Цандеру хотелось не только отдохнуть, но, главное – познакомиться с Циолковским, поговорить с ним о делах… Казалось, все было решено и продумано – старики Стрешневы писали, что уже приготовили для Фридриха Артуровича светлую комнату с окнами в сад… И вдруг эта нечаянная встреча Цандера с паяльщиком все перевернула…
В конце июля, когда надо было готовиться к отъезду, Дубосеков начал работу над камерой сгорания, и Цандер, отпрашиваясь на работе, почти ежедневно приходил к нему в цех, смотрел, советовал…
Стрешнев, как-то подкараулив Цандера у проходной, взял под руку, отвел подальше от людей.
– Фридрих, дружище, ты стал очень неважно выглядеть. Похудел, осунулся… Не заболел ли?
– Нет, ничего… правда, сердце стало пошаливать…
– Отдыхать надо, голубчик, отдыхать. Я по сравнению с тобой – богатырь! А и то порою сдаю… Давай собираться в Калугу, там нас ждут.
– Как же теперь, когда начали делать двигатель?
– Пока мы ездим, Дубосеков все сделает. Приедем – опробуем.
– Что ты, Андрюша, разве я смогу… Я буду рваться в Москву и тебе испорчу весь отдых… Поезжай один, а я возьму отпуск и буду помогать Дубосекову. Ведь тьма всяких дел… Оказалось, что нигде нет медной трубки, нужного сечения, для бензопровода. Не могут достать тугоплавкой стали для сопла… Как можно Степана оставить одного?
Стрешнев понял – уговорить Цандера не удастся.
– Боюсь я за тебя, Фридрих… Свалишься…
– Не свалюсь! Ведь двигатель делаем, Андрюша. Сейчас я могу работать за троих…
– Тогда вот что: по возвращении из Калуги я возьму на себя все заботы о двигателе, а ты – ты поедешь в санаторий! Выхлопочу тебе дополнительный отпуск. Согласен? Даешь слово?
Цандер подумал и протянул руку:
– Даю!..
Стрешнев вернулся в первых числах сентября 1929 года, когда камера сгорания была полностью готова и Степан Дубосеков заканчивал пригонку воздушного насоса и бензопровода.
Стрешнев придирчиво осмотрел камеру и довольно улыбнулся:
– Не зря я тебя рекомендовал, Степан. Верно говорят, что у тебя золотые руки.
– Рано еще судить о моей работе, Андрей Сергеич, двигатель не мертвая модель… Подождем, что он сам о себе скажет…
– А когда испытания?
– Ждали вас… Да вон и Фридрих Артурович идет… спросите у него.
– А, Андрей, наконец-то! – радостно воскликнул Цандер, крепко пожимая большую, загорелую руку друга. – Хорош, хорош! Румяный, упитанный – прямо нэпман!.. Ну, ну, не обижайся – шучу…
– Привез тебе тысячу поклонов. Циолковский очень разволновался, когда узнал, что ты создаешь реактивный двигатель. Передавал привет и пожелания больших успехов.
– Спасибо! Я рад…
– Когда же испытания, Фридрих?
– Я думаю – в пятницу. Это хороший день…
– Ладно! Я всех оповещу…
В пятницу после работы, когда в кузнечном цехе почти никого не осталось, Дубосеков со Стрешневым принесла двигатель и прикрутили его проволокой к большой наковальне.
Скоро пришли Цандер с Крамешко и директор с секретарем партячейки.
– Ну, что же, пожалуй, будем начинать? – спросит Крамешко.
– Сейчас, только провод протянем, – сказал Стрешнев.
Цандер сам осмотрел двигатель, проверил бак с бензином и, взглянув на барометр, немного подкачал воздуху.
– Как с зажиганием?
– Все готово! Пульт управления будет здесь за печью, – ответил Стрешнев, – прошу всех сюда.
– Да, да, товарищи, пройдите туда, – попросил Цандер, – возможны всякие неожиданности.
Когда все отошли, Цандер несколько секунд постоял наедине с двигателем и ласково погладил его, как бы говоря: «Дружище, не подведи», – подошел к пульту управления и положил руку на выключатель:
– Внимание! Включаю.
Все замерли. Воцарилась тревожная тишина.
Цандер почувствовал, как его лицо покрывается испариной.
– Не томи, давай! – буркнул директор.
Цандер дрожащей рукой включил зажигание. Двигатель фыркнул и вдруг издал шипяще-свистящий звук, похожий на завывание дисковой пилы.
– Ишь, как ревет! – удивленно сказал директор и вышел из укрытия. – От горшка два вершка, а гудит, как броненосец «Потемкин»!
Цандер подбежал к двигателю, взглянул на приборы, еще качнул насос.
Двигатель заревел сильнее.
На глазах Цандера блеснули слезы радости. Он взглянул на подошедшего Стрешнева, как бы спрашивая: «Ну, что?» Но тот уже протягивал к нему руки:
– Фридрих, дружище, поздравляю! Слышишь, поет, бродяга… Значит – победа!..
1
Прошло, пролетело еще три года. Цандеру в августе исполнилось сорок два. Он был преисполнен стремлений и творческих сил. Он многое уже сделал! Если бы опубликовать его научные труды, они бы составили несколько томов. Теперь предстояла практическая работа по постройке опытной ракеты. Но он не знал, где искать поддержку… К тому же тревожила забота о насущном хлебе – у него росло двое детей. Дети были жизнерадостные, милые. С ними он забывал все неудачи и горести. Даже назвал их «звездными» именами: дочку – Астрой, сына – Меркурием…
Теперь Цандер работал не на заводе, а в конструкторском бюро Авиатреста. Он перешел сюда отчасти потому, что больше платили, а главным образом из-за надежды, что в конструкторском бюро ему предоставят возможность работать над опытной ракетой. Когда его приглашали в трест, такое обещание было дано. Но скоро произошли перемены в руководстве. Новые начальники заявили, что не разрешат никаких «побочных» работ… Цандера настолько «загрузили» в бюро, что у него уже не оставалось сил работать дома… Так прошло три года.
Что же случилось за это время? Какие события потрясли мир? Какие открытия были сделаны в области изучения мирового пространства? В Москве в 1927 году состоялась Первая Всемирная выставка межпланетных аппаратов и механизмов. Но Цандер, будучи сам ее участником, не увидел ничего примечательного: на стендах демонстрировались старые работы Эсно Пельтри, Годдарда, Оберта.
Циолковский выставил книгу: «Исследование мировых пространств реактивными приборами», изданную в двадцать шестом году. Были еще работы англичанина Ульша, немца Валье и ученых из других стран, но они тоже не отличались новизной и оригинальностью.
Цандер, осмотрев выставку, задумался: «Странное впечатление она производит… В начале двадцатых годов исследования по изучению мирового пространства и ракетных полетов начались чуть ли не в десяти странах, а к двадцать седьмому году они замерли. Тут что-то не так… Уж не наложили ли на ракетные исследования «лапу» военные ведомства?..» Это догадка мучила Цандера. Ведь если жидкостные ракеты будут приняты на вооружение, они станут производить страшные разрушения… Будут гибнуть тысячи мирных людей. Что же делать? Как этому помешать? Писать в Наркомат обороны? Выступить в газетах, бить тревогу? Но ведь у меня нет прямых доказательств?..»
Как-то в воскресенье, весной двадцать девятого года, Цандер вышел погулять с маленьким Меркурием. Было тепло, солнечно. Проходя по бульвару, он купил в киоске книжку Перельмана «Межпланетные путешествия» (новое издание) и стал ее листать.
В книжке популярно рассказывалось о работах Циолковского, Эсно Пельтри, Годдарда, Оберта. И вдруг Цандер нахмурился, поднес книжку ближе к глазам:
«Дело идет здесь об обстреле крупных мишеней, каковы неприятельские главные города, промышленные районы… Если при подобном обстреле, заряды в несколько тонн, могут быть перенесены ракетами через огромные расстояния, и что против них нет никаких средств обороны, то станет ясным, каким могущественным оружием могут явиться ракеты».
«Опять варварство! Да кто же это пишет? Разве смеет ученый так думать?.. А, какой-то полковник Ноордунг… Его, видите ли, занимает «Проблема путешествий в мировом пространстве». Да. Ракетные исследования могут обернуться для человечества величайшей трагедией, если они попадут под контроль подобных полковников…»
Цандер стал листать дальше. «Не вычитал ли Перельман где-нибудь в газетах сообщения о новых работах Годдарда в Оберта? Не может быть, чтоб они не делали попыток построить опытную ракету на жидком топливе…»
Листая книжку, Цандер искал лишь фамилию Годдарда.
«А, вот и он!..» Позднее сообщалось, что ракета Годдарда совершила перелет на двести километров. Годдард не опровергал этих слухов и хранил полное молчание о своих опытах… Оправдывается догадка, что его работы перешли к военному ведомству».
Цандер захлопнул книжку и несколько минут сидел в глубоком раздумье. «Да, да, многолетнее молчание Годдарда становится зловещим… А немцы? Если они откровенно призывают к созданию военных ракет, что может им помешать делать их тайно?..»
Подбежал перепачканный песком Меркурий. Цандер отряхнул песок, отер платком лицо и руки ребенка, посадил к себе на колени.
– Ну, что, Меркуша, не пора нам домой?
– Папа, поя!
– Когда же ты научишься хорошо говорить?
– Завта!
Цандер распутал слипшиеся волосы Меркуши, поцеловал его и опустил на землю:
– Иди, побегай еще, Меркуша…
Цандер скручивал книжку, гневно думая о прочитанном.
«Я всегда был против войн, которые принесли столько бедствий человечеству. Я всегда мечтал о благополучии людей и стремился свои исследования обратить на процветание человечества. Но я никогда не был абстрактным пацифистом. Я не могу допустить, чтоб были осуществлены черные замыслы злобных полковников. Чтоб эти беззаботно играющие дети были разорваны на куски пущенными из-за океана ракетами. Мы – советские ученые, мечтающие о мирных полетах на другие планеты, должны этому помешать».
Цандер поднялся, взял за руку сынишку и вместе с ним зашагал домой.
И дома Цандер продолжал думать о своей страшной догадке: «Что можно сделать? Как этому помешать? Очевидно, против яда следует искать противоядие… Надо создавать свои мощные ракеты, которые, в случае угрозы, могли бы стать воздушными торпедами…»
За обедом Цандер молчал или отшучивался, избегая разговоров, продолжал думать о том же. Потом он немного поиграл с детьми и, уйдя в свою комнату, принялся писать письмо. Письмо было без начала. Он еще не знал, куда его направить: в Совнарком или в Наркомат обороны. Он спешил набросать главные мысли, а потом уж отредактировать окончательно:
«Людям, занимающимся государственными делами и стоящим далеко от науки, точнее, от исследования мирового пространства, мое письмо может показаться странным и неуместным. Но я умоляю Вас отнестись к нему со вниманием, пригласить для консультации ученых и лишь тогда принимать решение. Есть серьезные основания полагать, что в Америке, а возможно, и в Германии секретно разрабатывается страшное ракетное оружие. Об этом свидетельствуют слухи о появлении в Америке сверхдальнобойных пушек, стреляющих на сотни километров… Мы не можем помешать секретным работам западных ученых-ракетчиков, но мы – инженеры России – вполне способны создать свои ракеты, которые гарантируют нам защиту от внезапной опасности.
Я настоятельно прошу предоставить мне возможность работать в ЦАГИ или Авиатресте исключительно в области межпланетных сообщений: над созданием реактивного двигателя и высоколетающих ракет».
Закончив и отредактировав письмо, Цандер долго думал, кому его адресовать.
«В Наркомате обороны меня никто не знает. В Совнаркоме тем более… Пошлю письмо в «Главнауку» с просьбой переслать его по назначению, приложу отзыв о моих работах профессора Ветчинкина…»
На другой день, по пути на службу, Цандер заехал на почту и, отправив письмо «заказным», спрятал квитанцию в бумажник…
2
За два года до того, как, взволнованный сведениями о секретных работах Годдарда, Цандер отправил в «Главнауку» свое письмо, в крупном немецком городе Бреславле, в отдельном кабинете шикарного ресторана, собралось десятка два молодых людей, мало похожих на гуляк.
Официанты, подававшие ужин, были удивлены скромным количеством спиртного и горячими, малопонятными им речами. Молодые люди были сторонниками космических исследований и собрались для того, чтоб организовать немецкое «Общество межпланетных сообщений».
Заслушав доклад журналиста Шульца – маленького, бойкого, пронырливого человечка – о Первой Мировой выставке межпланетных аппаратов и механизмов в Москве, собравшиеся утвердили устав «Общества» и избрали президентом издателя Винклера.
Смуглый, с нависающими бровями, Винклер был человеком молчаливым и скрытным. Но, растроганный аплодисментами, он поднялся.
– Господа, благодарю вас за доверие! Я обещаю вам наладить издание журнала «Ракета» и через него привлечь в Общество новых членов…
Оберт, приглашенный в почетные члены «Общества», с радостью согласился сотрудничать в «Ракете». Он отлично знал, что истощенная войной Германия не сможет выделить средства на ракетные исследования. Эти деньги следовало искать в другом месте. «Общество межпланетных сообщений» могло привлечь в свою среду богатых промышленников и из их пожертвований составить изрядную сумму.
Предположение Оберта оправдалось: через год в немецком «Обществе межпланетных сообщений» было более пятисот членов. Помимо Оберта в него вступили известные ученые в области космических исследований: француз Эсно Пельтри, немец Гомман, австрийцы Гефт и Гвидо. Из членских взносов и пожертвований образовался фонд для практических работ по ракете.
Оберт, переселившийся из Бухареста в Берлин, стал подыскивать помещение, где можно было бы начать опыты с жидким горючим и кислородом.
Проблема межпланетных перелетов продолжала волновать умы людей Старого и Нового Света. Газеты на все лады обсуждали переизданные на многих языках «Войну миров» Уэллса и «Аэлиту» Алексея Толстого.
Появление «Аэлиты» на экранах заставило киностудии разных стран обратиться к «космической теме».
В Германии спешно снималась фантастическая кинокартина «Женщина на Луне». Герман Оберт, приглашенный научным консультантом, предложил, в целях рекламы, в день премьеры картины запустить в небо спиртовую ракету.
Студия не поскупилась на затраты.
Оберт, взяв себе в помощники инженера Небеля и русского эмигранта Шершевского, начал действовать.
На окраине Берлина, в каменном помещении заброшенного склада, была оборудована лаборатория и механическая мастерская.
Перед тем как начать опыты, Оберт пригласил в лабораторию профессора Гехта – специалиста по сжиженным газам. Это был угрюмый бородатый человек с сизыми пятнами ожогов на лице, которые он старался прикрыть бородой и пышными усами.
Выслушав Оберта, Гехт покачал головой:
– Не могу одобрить, коллега, ваши предстоящие эксперименты. Боюсь, что спирт в соединении с жидким кислородом не будет гореть, а вызовет взрыв.
– А бензин?
– С бензином получится то же самое, особенно если вы его приведете в парообразное состояние.
– Я буду охлаждать бензин жидким кислородом.
– Взорваться может сам кислород… Уж если вам необходим этот опыт – возьмите для начала жидкий воздух – это более безопасно.
Оберт поблагодарил Гехта и почтительно проводил его до дверей…
В мастерской, по чертежу Оберта, из прочной стальной трубы изготовили небольшой цилиндр, установили на станке, снабдили трубками для подачи бензина и окислителя, электрическим зажиганием.
– Подавайте жидкий воздух, – приказал Оберт.
Шершевский исполнил приказание.
– Довольно! А теперь впрысните бензин.
Шершевский включил подачу горючего.
– Готово!
– Зажигание! – крикнул Оберт.
Небель включил ток. Раздался выстрел! Белое облако ударило в потолок, обдав жаром испытателей.
– Черт побери! Я, кажется, брошу все и уйду прочь! – нервно закричал Шершевский.
– Спокойно, друзья, спокойно! Я вижу наш промах, – вмешался Оберт. – Нужно было вести испытания в камере сгорания, а не в цилиндре. Мы исправим эту ошибку… Мы непременно исправим ее.
Месяца через два была изготовлена литая камера сгорания конусообразной конфигурации, почему и назвали ее «кегельдюзе».
Камеру установили на массивном станке, повернув соплом к крепкой каменной стене. Испытатели укрылись за невысоким толстым щитом из броневой стали, где находились приборы управления.
Оберт, встав во весь рост, из-за щита еще раз осмотрел камеру.
– Все должно быть хорошо, друзья.
– Вам лучше бы спрятать голову, профессор.
– Но надо… Я должен наблюдать… Подать горючее! – приказал он.
– Есть.
– Зажигание! – крикнул Оберт.
Раздался взрыв.
– Ох! – вскрикнул Оберт. – О, мой глаз, – простонал он и упал без чувств…
3
Пошел второй месяц, а на письмо Цандера не было никакого ответа.
«Неужели потерялось? Почему молчат? Надо самому съездить в «Главнауку».
После обеда он отпросился у начальства и, выйдя на лестницу, быстро побежал вниз.
Вдруг послышался резкий шипяще-свистящий звук, похожий на шипенье паровоза. Цандер остановился, прислушался. Звук доносился снизу. Взглянув через чугунные перила, он увидел бьющее струей желтое пламя и человека, сидящего в углу у трубы парового отопления.
Цандер вбежал на второй этаж, подошел к рабочему.
– Здравствуйте, что, трубу прорвало?
– Да вот испытывали отопление и обнаружили щель, – не оборачиваясь, сказал рабочий, – не то треснула, проклятая, не то прогнила…
Рабочий, левой рукой держа паяльную лампу, направлял пламя на трубу, а правой, вооруженной зубилом, счищал обгоревшую, пузырившуюся краску.
– Собираетесь паять?
– Иначе целый стояк менять надо. А где его возьмешь?..
– Чем же вы будете паять?
– Известно, медью. Олово не удержит…
Цандер, немного отойдя, долго смотрел на паяльную лампу, на ровное пламя, бьющее струей, как будто видел ее впервые.
– А на чем работает ваша лампа? На бензине?
– Должна бы на бензине, да разве дадут… Дуем больше на смеси с керосином…
Цандер отошел, задумался. «Любопытно… – размышлял он, не спуская глаз с лампы. – А что, если бы вместо направляющей горелки устроить трубку побольше и снабдить ее соплом? А к бензину добавить кислороду? Ведь получился бы реактивный двигатель! Честное слово! В нем было бы все: и камера сгорания, и сопло, и подача горючей смеси под давлением… Идея! Просто, дешево, убедительно!»
Цандер снова приблизился к рабочему:
– Послушайте, а вы не могли бы мне продать вашу лампу?
– Да зачем тебе этакая рухлядь? – повернулся рабочий.
– Мне для опытов надо…
– Чудак человек! – усмехнулся рабочий и, зачистив края трещины, поставил лампу на пол. – Экую страсть для опытов?.. Да ты иди в любую керосиновую лавку и купишь новенькую, за милую душу.
– Продают?
– Сколько угодно… Только бери ленинградскую, завода Матвеева. Скажи: дайте мне паялку треста «Ленжатгаз» – там знают.
Цандер достал книжечку, записал. Рабочий, закурив папироску, посмотрел на него с любопытством:
– Знаешь, как работать-то с ней?
– Я же инженер и видел ее в работе не раз. Правда, самому не доводилось…
– Это, брат, штука хитрая. Немного перекачаешь воздух, и может взорваться… Ты вот что… Ты как купишь – приходи ко мне – я тут в котельной работаю. Отрегулирую горелку и обучу тебя в лучшем виде.
– Спасибо! А не знаете, где тут поблизости керосиновая лавка?
– Да как выйдешь, сразу за угол – тут и будет.
– Благодарю вас, – сердечно сказал Цандер и бегом устремился вниз по лестнице…
В
ечером Цандер вернулся домой с тремя свертками. В первом оказались игрушки для детей. Этот сверток тут же был торжественно развернут, и дети с радостными криками принялись усаживать в тележку: мишку, зайца, обезьянку и других зверей.
Второй сверток Цандер вручил жене.
– Что тут? – спросила Александра Феоктистовна с некоторым недоумением, но, ощупав сверток, догадалась, что это давно обещанная кофточка, заулыбалась и, развернув, стала примерять кофточку перед зеркалом.
Цандер, воспользовавшись этим, проскользнул с третьим свертком к себе в комнату.
Медная, сияющая паяльная лампа была водружена на стол.
Усевшись перед ней, Цандер подпер голову руками, задумался.
Сколько он просидел в этой позе – полчаса, час или два, – никто не знает. К Александре Феоктистовне пришли подруги с завода. Они разговорились…
Лишь когда маленький кудрявый Меркуша, со стуком распахнув дверь, влетел в комнату, Цандер, улыбнувшись, поднялся.
– Папа, я придумал, папа, посмотри! – восторженно закричал Меркуша, показывая, как он усадил в тележку кошку, а на нее взгромоздил обезьяну. – Посмотри, не падает…
Отец покатал по столу тележку и, погладив кудрявые волосы сынишки, ласково сказал:
– Молодец, Меркуша, ты отлично придумал… А вот у меня пока не получается…
Мальчик взглянул на стол:
– Знаю, знаю, папа. Ты из примуса делаешь пушку?
– Да, почти так, – усмехнулся Цандер. – Ну ты, Меркуша, беги к Астре и играй с ней, я должен еще поработать.
– Папа, а ты придешь к нам?
– Обязательно приду. Беги!
Проводив сына, Цандер запер дверь и, немного походив по комнате, опять сел к столу, вооружившись карандашом и бумагой.
Нарисовав паяльную лампу, он легче представил, что ему следует делать. Горелку с направляющей трубкой он стер резинкой и вместо них нарисовал более длинную насадку в виде трубы, завершающуюся конусообразным соплом.
«Вот в этой трубе у меня и будет камера сгорания. А чтоб при работе она не перегревалась, я надену на нее металлический кожух, куда будет нагнетаться холодный воздух».
Цандер облек трубу в кожух и поднялся.
– Хорошо! Отлично! – Он прошелся по комнате, размышляя вслух. – Странно, что эта мысль мне пришла лишь тогда, когда я нарисовал лампу. Видимо, привычка к чертежам так натренировала мое зрительное восприятие, что оно утратило чувство предметности… Пожалуй, и дальше мне надо думать не над лампой, а над ее рисунком, схемой. Это ближе к чертежу, ближе к конструкции.
Оп снова сел к столу и, обдумывая детали, стал рисовать, набрасывать…
«Пожалуй, я неточно нарисовал камеру сгорания. Она должна быть немного шире в начале и у́же в конце… а заканчиваться должна конусообразным срезом». Он взял резинку, подтер, поправил карандашом контурные линия камеры сгорания.
«Вот так хорошо! Продолжение трубы будет более узкое, ровное и в самом конце – конусообразное сопло. Его можно будет отвинчивать и заменять другими по форме и диаметру.
Сопло пока сделаю суживающимся, без расширителя – это мне позволит точнее определить параметры внутрикамерных процессов…»
Цандер снова посмотрел на лампу, затем на чертеж.
«Бак для бензина, емкостью в один литр, вполне годится. Годится и насос. А вот трубку для бензина нужно делать новую. Бензин хорошо бы подогревать, он бы лучше распылялся и лучше сгорал… А что, если медную трубку протянуть к самому соплу и сделать несколько витков вокруг конусной части сопла? Конечно, от сопла бензин будет нагреваться и в то же время немного охлаждать сопло. Хорошо! Так и нарисуем…
А кислород?.. Впрочем, для безопасности возьмем сжатый воздух. В нем достаточно кислорода для первичных опытов… Сжатый воздух будет нагнетаться в кожух, охлаждать стенки камеры, а затем, через фигурные щели, – в центральную часть камеры сгорания. Вот мы тут и отметим эти фигурные щели. Вот так… Хорошо. А зажигание? Ну, тут думать нечего! Впаяем в головку камеры сгорания автомобильную электрическую свечу…»
Цандер откинулся на спинку стула, еще раз пристально посмотрел на лампу и на чертеж.
«Конечно, нужно к баку с горючим приспособить термометр, для измерения температуры его крышки… Вероятно, забыты и еще некоторые детали, но в основе своей – схема двигателя продумана…»
Цандер поднялся и стал ходить по комнате, разгибая затекшие руки и ноги. Он вдруг почувствовал такую усталость, словно только что поднялся на двадцатый этаж.
«Что такое, уж не заболел ли я? Вроде ничего не делал, а устал ужасно… Надо бы поехать к Стрешневу, посоветоваться, нельзя ли эту работу выполнить на заводе, но, пожалуй, поздновато и устал…»
Цандер взглянул на часы.
«Что такое? Не может быть… Они показывают пять утра…»
Он потряс часы, поднес к уху – они тикали…
Подойдя к окну, отдернул штору. Улица была тиха и пустынна. Начинало светать. Розовые лучи солнца уже играли на золотом куполе далекого храма.
– Вот так штука, уже утро! – усмехнулся Цандер и, быстро постелив постель на диване, лег, сладко потягиваясь. Он был неизъяснимо рад, что нашел столь простое решение.
4
Никому не говоря о своей «находке», Цандер по вечерам запирался в своей комнате и сидел над расчетами и чертежами опытной модели. Надо было высчитать наиболее выгодную форму и размеры сгорания, определить конус и сечение сопла, толщину стенок камеры и кожуха, диаметры струйного распылителя и штуцера для подачи сжатого воздуха.
Лишь недели через две, когда все эти работы были закончены, Цандер позвонил Стрешневу и попросил его приехать и привезти опытного слесаря-универсала, который бы согласился работать во внеурочное время за особую плату.
– А что нужно делать? – спросил Стрешнев.
– Есть одна срочная и чрезвычайно важная работа, о которой могу рассказать лишь при встрече.
Стрешнев понял, что речь идет о двигателе.
– Хорошо, – сказал он, – в воскресенье жди! Да, минуточку, Фридрих… Ты не получил от Циолковского новой брошюры «Ракетные поезда»?
– Получил. Прочел. А что?
– Я прочитал, Фридрих, и несколько дней хожу под впечатлением. Здорово! А? Чтоб обеспечить взлет в мировое пространство, он придумал систему ракет, целый поезд, способный взять с собой горючего, в четыре раза превышающего вес самого поезда. Ловко! Что ты скажешь?
– Да, я знаю… Правда, об этом же писал в своей книге Оберт. Он предлагает соединение двух ракет, только в обратной последовательности. У него начинает движение нижняя большая ракета. Она поднимает верхнюю малую ракету. А у Циолковского, как ты помнишь, первая ракета тащит по рельсам, до сильного разгона, сцепленные с ней другие ракеты. Поднимаясь все выше и выше в горы, ракеты достигают огромной скорости, и весь поезд взлетает, устремляется в космос. По мере сгорания нефти первые ракеты отсоединяются, а другие продолжают полет, все увеличивая скорость.
– Разве плохая идея? – перебил Стрешнев.
– Идея отличная, Андрюша. Я горячо одобряю многоступенчатую систему ракет для полета в космос, однако строительство железной дороги в двести верст и высотой в восемь верст считаю делом дорогостоящим и совершенно нереальным. Попробуй-ка возведи железную дорогу на Гималаи.
– Это же условно, Фридрих… Все дело в идее.
– Идея отличная! Ее, безусловно, учтут ученые, когда будут создавать космические ракеты… Я же сейчас озабочен мыслью, чтоб запустить ракету, хоть на одна километр в высоту.
– Понимаю. В воскресенье буду. Жди.
Когда раздался резкий стрешневский звонок, Цандер сам выбежал в переднюю и распахнул дверь.
– Степан Иванович? Вот уж не ожидал… – удивленно развел руками Цандер, увидев Дубосекова. – Разве вы слесарь?
– Кумекаю малость… Здравствуйте, Фридрих Артурович, – широко улыбаясь и протягивая крепкую заскорузлую руку, заговорил Дубосеков. – Чай, помните мою модель межпланетного корабля?
– Как же, как же, до сих пор любуюсь… Но я думал, что вы больше по моделям…
– Он мастер на все руки, – здороваясь, забасил Стрешнев, – и слесарь, и токарь, и лекальщик… Одним словом – тот, кого тебе надо.
– Пожалуйста, проходите, друзья, я очень рад.
Стрешнев, войдя в комнату, служившую Цандеру кабинетом, не увидел никаких перемен и спокойно сел на диван, усадив рядом Дубосекова.
– Ну, рассказывай, Фридрих, чем тебя осенило? Что за события заставили звать пас?
– Да вот хотел посоветоваться по поводу реактивного двигателя. Пришла мысль о создании очень простой конструкции…
– Ну, ну, выкладывай.
Цандер достал из кармана пустую винтовочную гильзу.
– Вот, Степан Иванович, видите эту штуку?
– Вижу.
– Реактивный двигатель в основе своей так же прост. Его работа похожа на выстрел. В патроне что? Боек ударяет в капсюль – происходит взрыв пороха, и расширившиеся газы с огромной силой выталкивают пулю.
– Да. Тут никакой замысловатости.
– То же и в реактивном двигателе. В нем может взрываться порох или другое вещество и расширившимися газами создавать движение. Ведь когда стреляют из винтовки, то отдача в плечо, так ведь?
– Еще как! Я ведь в революцию воевал… из-за этого и прихрамываю.
– Вот так и в реактивном двигателе. Газы давят на переднюю стенку и, отходя назад, в сопло, создают движение вперед. Главное в двигателе – камера сгорания, где происходит взрыв, как в патроне, вернее, множество взрывов – интенсивное горение.
– Это я понимаю, – сказал Дубосеков.
– В моем двигателе будет сгорать распыленный, подогретый бензин. Чтобы горение было более интенсивным, в камеру будет нагнетаться сжатый воздух, насыщенный кислородом.
– Понимаю: тогда бензин станет гореть, как порох, – сказал Дубосеков.
– Сильнее пороха! – пробасил Стрешнев.
– Ух ты, ядрена лапоть! – усмехнулся Степан. – Этак может разорвать всю камеру.
– Да, камера должна быть прочной, – опять заговорил Цандер, – ее надо сделать из качественной стали.
– А мудрена ли она по форме-то?
Цандер нащупал в кармане пулю и вложил ее в патрон.
– Вот видите, Степан Иванович, – какая форма у патрона с пулей!
– Да, удлиненная…
– Верно! Если половину патрона с закраиной отсечь да отрубить нос пули, то как раз и получится контур камеры сгорания…
Цандер вынул блокнот, нарисовал патрон с пулей, затем вертикальными линиями, чтоб видел Степан, отрубил самый нос пули и тыльную половину патрона. Жирной чертой обвел контур.
– Вот, пожалуйста. Это и есть чертеж камеры сгорания.
Дубосеков посмотрел, подал Стрешневу. Тот, взглянув, подмигнул Дубосекову:
– Ну, что, сумеешь сделать, Степан?
– Это все из одного куска стали?
– Нет, зачем же… Тыльная стенка может навинчиваться, и нос, где сопло, будет сменный.
Дубосеков обидчиво шмыгнул носом:
– Этакую штуку вам любой токарь выточит.
– Но это еще не все, Степан Иванович, – заговорил Цандер, – вот смотрите!
Он взял рисунок и обвел контур камеры сгорания жирной чертой.
– Видите? Камеру сгорания надо закрыть кожухом для охлаждения сжатым воздухом.
– Так, понимаю… Значит, из кожуха воздух будет подаваться в цилиндр?
– В камеру сгорания.
– Ну да, в камеру… Чего же тут непонятного?.. А трубки? Бак для бензина, насосы? Где это все?
– Видишь ли, Степан Иванович, я решил использовать готовый механизм, только приспособить к нему новую насадку – камеру сгорания. Вот взгляните! – Цандер достал из шкафа паяльную лампу и поставил ее на стол.
– Лихо! Находчиво, Фридрих! – изумленно воскликнул Стрешнев.
Степан Дубосеков подошел к лампе, осмотрел ее со всех сторон, пощупал.
– Так… Значит, вместо горелки будет камера сгорания с кожухом?
– Да. Можно это сделать?
Дубосеков пригладил ладонью торчащие во все стороны белесоватые волосы, усмехнулся:
– Хитрый вы человек, товарищ Цандер. Ох, хитрющий!
– Да чем же я хитрый? – удивленно развел руками Цандер.
Дубосеков ткнул пальцем в рисунок:
– А этакую штуку удумали…
5
Стрешнев, забрав с собой чертежи, уехал от Цандера вместе с Дубосековым. Они сговорились действовать сообща. На другой день оба явились к главному инженеру Крамешко и вместе с ним отправился в партячейку. Оттуда уже с несколькими членами бюро – к директору.
Стрешнев, разложив на столе чертежи, рассказал о принципе нового двигателя.
Директор, старый коммунист из рабочих, был не силен в технике. Потормошив седую шевелюру, он задал несколько вопросов Стрешневу и ткнул пальцем в Дубосекова.
– Ты берешься это сделать, Степан?
– Берусь!
– Шустрый, однако… А что скажет главный? – обратился он к Крамешко.
– Этот опытный двигатель может явиться началом больших работ в нашей области.
– Ишь куда хватил!
– Так все думаем, – поддержал Стрешнев.
– И ты, Дубосеков? – опять спросил директор.
– Я не только думаю, я опять пойду в завком, и все рабочие поднимутся, чтоб поддержать нашего изобретателя.
– Погоди, Дубосеков, не шуми. Раз дело стоящее – я не против.
– У вас же опять ассигнований не окажется.
– Ладно, помолчи, – прикрикнул директор, – сколько тебе потребуется времени, чтобы сделать эту штуку?
– Не знаю… Может, неделя, а может, и месяц…
– В цеху можно без него обойтись?
– Обойдемся, – сказал Крамешко.
– Тогда вот что… У вас в техническом бюро есть вакансия инженера. Проводите Дубосекова по этой вакансии и платите ему, как инженеру. Ясно? Возьму грех на свою душу, но ты, орел, гляди у меня! Если напортачишь – спуску не будет!
– Не сомневайтесь, товарищ директор, головой отвечаю!
– Выпишите Дубосекову все материалы и инструменты за счет завода. А контроль за вами, товарищ Стрешнев.
– Охотно берусь, – забасил Стрешнев. – Охотно! Потому что верю в удачу…
Еще весной Стрешнев уговорил Цандера в августе ехать в Калугу. Задумали провести отпуск на лоне природы, покупаться в Оке, порыбачить, походить по грибы… Цандеру хотелось не только отдохнуть, но, главное – познакомиться с Циолковским, поговорить с ним о делах… Казалось, все было решено и продумано – старики Стрешневы писали, что уже приготовили для Фридриха Артуровича светлую комнату с окнами в сад… И вдруг эта нечаянная встреча Цандера с паяльщиком все перевернула…
В конце июля, когда надо было готовиться к отъезду, Дубосеков начал работу над камерой сгорания, и Цандер, отпрашиваясь на работе, почти ежедневно приходил к нему в цех, смотрел, советовал…
Стрешнев, как-то подкараулив Цандера у проходной, взял под руку, отвел подальше от людей.
– Фридрих, дружище, ты стал очень неважно выглядеть. Похудел, осунулся… Не заболел ли?
– Нет, ничего… правда, сердце стало пошаливать…
– Отдыхать надо, голубчик, отдыхать. Я по сравнению с тобой – богатырь! А и то порою сдаю… Давай собираться в Калугу, там нас ждут.
– Как же теперь, когда начали делать двигатель?
– Пока мы ездим, Дубосеков все сделает. Приедем – опробуем.
– Что ты, Андрюша, разве я смогу… Я буду рваться в Москву и тебе испорчу весь отдых… Поезжай один, а я возьму отпуск и буду помогать Дубосекову. Ведь тьма всяких дел… Оказалось, что нигде нет медной трубки, нужного сечения, для бензопровода. Не могут достать тугоплавкой стали для сопла… Как можно Степана оставить одного?
Стрешнев понял – уговорить Цандера не удастся.
– Боюсь я за тебя, Фридрих… Свалишься…
– Не свалюсь! Ведь двигатель делаем, Андрюша. Сейчас я могу работать за троих…
– Тогда вот что: по возвращении из Калуги я возьму на себя все заботы о двигателе, а ты – ты поедешь в санаторий! Выхлопочу тебе дополнительный отпуск. Согласен? Даешь слово?
Цандер подумал и протянул руку:
– Даю!..
Стрешнев вернулся в первых числах сентября 1929 года, когда камера сгорания была полностью готова и Степан Дубосеков заканчивал пригонку воздушного насоса и бензопровода.
Стрешнев придирчиво осмотрел камеру и довольно улыбнулся:
– Не зря я тебя рекомендовал, Степан. Верно говорят, что у тебя золотые руки.
– Рано еще судить о моей работе, Андрей Сергеич, двигатель не мертвая модель… Подождем, что он сам о себе скажет…
– А когда испытания?
– Ждали вас… Да вон и Фридрих Артурович идет… спросите у него.
– А, Андрей, наконец-то! – радостно воскликнул Цандер, крепко пожимая большую, загорелую руку друга. – Хорош, хорош! Румяный, упитанный – прямо нэпман!.. Ну, ну, не обижайся – шучу…
– Привез тебе тысячу поклонов. Циолковский очень разволновался, когда узнал, что ты создаешь реактивный двигатель. Передавал привет и пожелания больших успехов.
– Спасибо! Я рад…
– Когда же испытания, Фридрих?
– Я думаю – в пятницу. Это хороший день…
– Ладно! Я всех оповещу…
В пятницу после работы, когда в кузнечном цехе почти никого не осталось, Дубосеков со Стрешневым принесла двигатель и прикрутили его проволокой к большой наковальне.
Скоро пришли Цандер с Крамешко и директор с секретарем партячейки.
– Ну, что же, пожалуй, будем начинать? – спросит Крамешко.
– Сейчас, только провод протянем, – сказал Стрешнев.
Цандер сам осмотрел двигатель, проверил бак с бензином и, взглянув на барометр, немного подкачал воздуху.
– Как с зажиганием?
– Все готово! Пульт управления будет здесь за печью, – ответил Стрешнев, – прошу всех сюда.
– Да, да, товарищи, пройдите туда, – попросил Цандер, – возможны всякие неожиданности.
Когда все отошли, Цандер несколько секунд постоял наедине с двигателем и ласково погладил его, как бы говоря: «Дружище, не подведи», – подошел к пульту управления и положил руку на выключатель:
– Внимание! Включаю.
Все замерли. Воцарилась тревожная тишина.
Цандер почувствовал, как его лицо покрывается испариной.
– Не томи, давай! – буркнул директор.
Цандер дрожащей рукой включил зажигание. Двигатель фыркнул и вдруг издал шипяще-свистящий звук, похожий на завывание дисковой пилы.
– Ишь, как ревет! – удивленно сказал директор и вышел из укрытия. – От горшка два вершка, а гудит, как броненосец «Потемкин»!
Цандер подбежал к двигателю, взглянул на приборы, еще качнул насос.
Двигатель заревел сильнее.
На глазах Цандера блеснули слезы радости. Он взглянул на подошедшего Стрешнева, как бы спрашивая: «Ну, что?» Но тот уже протягивал к нему руки:
– Фридрих, дружище, поздравляю! Слышишь, поет, бродяга… Значит – победа!..
Глава одиннадцатая
1
В тридцать втором была ранняя, спорая весна. В конце апреля зазеленели деревья, и старая запущенная Москва повеселела, стала живописней, приветливей. Кое-где уже вывешивали красные флаги, на фасадах больших домов укрепляли портреты вождей и красочные панно. Москва жила суматошной, предпраздничной жизнью.
На заводе «Мотор» к майским праздникам готовили подарок – новый мощный авиационный двигатель. Однако с испытаниями не ладилось. Над отладкой работали днем и ночью. Стрешнев, как один из авторов проекта, целую неделю не выходил с завода, следя за работой в цехах, на сборке, на испытательной станции. Лишь когда совсем выбивался из сил, приходил в кабинет, чтоб на часок прикорнуть на диване…
В субботу с отладкой было закончено, и двигатель заработал ровно, без перебоев, легко наращивая и гася число оборотов. Испытания велись всю ночь и прошли на редкость успешно. В воскресенье часов в десять утра и рабочие, и инженеры были отпущены домой.
Стрешнев, выйдя на воздух, прогретый весенним солнцем и пропитанный сладким запахом молодой клейкой тополиной листвы, почувствовал необыкновенную легкость – усталости как не бывало. Захотелось пройтись пешком, ни о чем не думая и не заботясь.
Он шагал, насвистывая, сняв кепку, и чувствовал, как легкий ветерок играл в его густых, слегка курчавящихся волосах.
На перекрестке улиц у старой, облупленной, полуразрушенной церкви со спиленными крестами стояла и крестилась старушка.
– Бабушка, что же вы молитесь, ведь церковь-то не работает?
– Это ничего, голубчик, что не работает, зато она стоит… Сколько ее ни ломали, сколько ни взрывали, а сокрушить не могли. Так и веру христианскую сокрушить невозможно… Камни останутся от храма, мы и на камни молиться будем…
Стрешнев, ничего не сказав, пошел дальше, но старушка смутным видением продолжала стоять у него перед глазами. «О вере она хорошо сказала! Вера – могучая сила! Если человек верит во что-то – в бога, в черта, в свою собственную идею – он в десять раз сильнее неверующего…»
Вспомнился Цандер – худенький, хрупкий, с тонкими белыми руками. «Кажется, дунет ветер и он упадет, а какая силища в этом человеке! Сколько он сделал!.. Кажется, в прошлом году показывал мне расчеты траекторий полета межпланетного корабля на Марс. Это поразительно! Он рассчитал и сроки отлета, и время нахождения в пути, и силу притяжения Солнца и других планет, и влияние этого притяжения на скорости полета. Он разработал способ, по которому астронавты смогут определить орбиту своего корабля и координировать его движение.
А реактивный двигатель! Фридрих не удовлетворился первой удачей. Теперь разрабатывает проект нового, более мощного двигателя – ОР-2 (опытный реактивный – два). Где берет он силы для этой деятельности, которой бы хватило на пятерых? Только вера, несокрушимая, непоколебимая вера в свою идею дает ему энергию».
Стрешнев, углубившись в размышления, не заметил, как вышел к Разгуляю. Впереди рыжая лошадь, запряженная в ломовые дроги, везла что-то, накрытое брезентом. Ямщик шел рядом с лошадью, держа в руках вожжи, а сзади за дрогами устало шагали пятеро мужчин с обнаженными головами.
– Гражданин, не знаете, кого хоронят? – спросил Стрешнева худенький старичок.
– Нет, не знаю…
– Странно… Гроб закрыт брезентом и кажется каким-то маленьким… Может, кто на самолете разбился?
– Не знаю, – сказал Стрешнев и ускорил шаги.
В это время лошадь поворотила на Басманную, и среди шагавших за дрогами Стрешнев увидел Цандера.
Он пошел еще быстрее, по самому краю панели, чтобы лучше рассмотреть и дроги, и людей, идущих за ними.
Цандер, словно почувствовав, что Стрешнев идет рядом, взглянул на панель и, увидев его, приветливо махнул рукой.
Стрешнев счел неловким присоединиться к процессии и отрицательно кивнул. Тогда Цандер, что-то шепнув молодым людям, быстро пошел и обеими руками схватил руку Стрешнева.
– Андрей, вот встреча! Я так рад видеть тебя именно сегодня.
– С кем это ты, Фридрих? Кого вы хороните? – с тревогой спросил Стрешнев.
– Что ты, Андрей?! – возбужденно и радостно воскликнул Цандер. – Сегодня у нас не похороны, а день рождения! Переезжаем из института моторостроения в собственное помещение. Да, да! Отныне мы – ГИРД! Слышишь – ГИРД!
– А что это за ископаемое? – с улыбкой спросил Стрешнев.
– Группа изучения реактивного движения! – гордо воскликнул Цандер, откинув назад поредевшие пряди волос – Мы теперь узаконенное детище Центрального совета Осоавиахима. Наша цель – создание далеко летающей ракеты. Наш лозунг – «Вперед, на Марс!».
– Фридрих, голубчик, я давно не видел тебя таким… Я рад! Я очень рад!
– Тогда переходи к нам. Возьмем тебя на должность главного инженера.
– Не знаю. Так неожиданно…
– Ну, об этом еще успеем… Пока у нас нет ни сметы, ни денег… ни оборудования. Пока – одни стены и группа энтузиастов, готовая работать по вечерам.
– Для начала – немало!
– И я так думаю, Андрей.
Дроги выехали на Садовую.
Цандер со Стрешневым тоже свернули направо, продолжая говорить о делах.
– Мой новый двигатель ОР-2 будет работать на бензине и жидком кислороде. Он полностью продуман и уже разработан в чертежах. Да, ты же знаешь… Вот с него и начнем… На первом, что сделан из паяльной лампы, я провел около пятидесяти испытаний – накопил интереснейшие наблюдения… Теперь дело пойдет. Есть хорошие люди! Целых полгода готовили на курсах… Центрального ГИРДа, при Осоавиахиме. Приходи! Я тебя познакомлю. Тогда все и решим… Да, Андрюша, пришли, пожалуйста, Дубосекова – очень нужен…
Лошадь свернула в ворота большого дома на углу Садово-Спасской и Орликова переулка.
– Вот здесь, в подвале – наши апартаменты. Приходи, Андрюша, в любое время – всегда застанешь меня здесь. В этом подвале будут создаваться первые ракеты. Отсюда пойдет дорога на Луну, на Венеру, на Марс…
– Фридрих, дай мне твою руку. Вот так, спасибо! – взволнованно заговорил Стрешнев. – Ты стоишь на пороге дерзновенного подвига. От души, от души радуюсь и желаю тебе успехов!
– Спасибо! А ты? Разве ты меня бросишь?
– Я подумаю, Фридрих… Пришлю Дубосекова и, наверное, приду сам.
2
Цандер сидел на перевернутом ящике за большим фанерным столом и что-то сосредоточенно писал. Комната с широкими окнами у потолка была пустой и пахла гнилью. На столе блестели пятна от зеленой масляной краски и четко обозначался круг от ведра.
Справа от Цандера лежали папки с бумагами и свернутые в рулоны чертежи. Слева стоял его реактивный двигатель ОР-1, сделанный из паяльной лампы, и тут же лежала модель межпланетного корабля.
Еще час назад он нервно ходил по комнате, поминутно доставал из верхнего кармана пиджака часы на тоненьком ремешке. Было уже около четырех, а Королев все не возвращался. Неужели так долго тянется заседание Центрального совета Осоавиахима?.. Очевидно, наш вопрос поставили последним. Но и то бы уже пора…
Сегодня на Центральном совете решался вопрос: «Быть или не быть ГИРДу». До сих пор все работы в мастерской велись на добровольных началах в неурочное время. Так могли работать энтузиасты, состоящие на зарплате на заводах, в институтах, но рабочие решительно отказывались. От сегодняшнего решения зависело будущее ракетных исследований в Советской России. Поэтому и волновался Цандер.
Собственно, его тоже пригласили на заседание Центрального совета, и Королев звал, но Цандер отказался.
– Нет, нет, Сергей Павлович, я там буду совершенно бесполезен. Я не смогу защитить наше детище. Я волнуюсь и не умею выступать на собраниях. Я соглашусь на любые условия… Уж лучше вы сами…
Цандер был уверен, что Королев, несмотря на свои двадцать пять лет, сумеет лучше представить ГИРД и, если потребуется, выдержать настоящий бой.
Цандер узнал Королева еще в прошлом году, когда был техническим руководителем Центрального ГИРДа и читал лекции на курсах по реактивному движению.
Еще тогда, в первые дни знакомства, он изумил Цандера зрелостью технического мышления и широтой знаний. Цандер заинтересовался молодым инженером и выяснил много интересного.
Оказалось, что Сергей Королев стал увлекаться авиацией еще в юношеские годы, когда учился в Одесской строительной профессиональной школе. Он состоял в кружке планеристов Общества авиации и воздухоплавания, принимал участие в строительстве планера и даже сам сконструировал планер.
Позднее, в 1925 году, будучи студентом Киевского политехнического института, Королев участвовал в постройке учебного планера и даже сам летал на нем.
А через год он уже студент Высшего технического училища в Москве…
В тридцатом году Королев работал над дипломным проектом под руководством известного конструктора самолетов Туполева.
Он вышел из Высшего технического училища не только инженером-аэромехаником, но и конструктором. Помимо планеров, по его дипломному проекту был построен легкомоторный самолет «СИ».
В том же году Сергей Королев окончил Московскую школу летчиков.
Когда создавали ГИРД, Цандера спросили, кого бы он мог рекомендовать на должность начальника, и Фридрих Артурович, не раздумывая, назвал Королева.
И вот сегодня, дожидаясь его возвращения из Центрального совета Осоавиахима, Цандер не мог обрести покоя.
Понемногу тревожные мысли улеглись. Он сел за стол и занялся проверкой расчетов по новому двигателю. Вдруг дверь широко распахнулась, вошел молодой человек в выгоревшем костюме.
Энергичным жестом он откинул назад густые темные волосы, уверенно шагнул к столу.
– Фридрих Артурович, я только из Центрального совета – была целая война.
Цандер приподнял голову и, увидев Королева, поднялся.
По карим сияющим глазам, по румянцу, что пробивался сквозь загар, наконец, по той властной, уверенной позе, в которой застыл Королев, он понял, что смета утверждена. Где-то в груди родилось радостное тепло и разлилось по всему телу. Но радость была так велика, что трудно было поверить. Из осторожности он спросил:
– Целиком утвердили?
– В малом варианте, но утвердили! В будущем году – увеличат!
– Значит, четыре бригады смогут работать?
– Да. Это утверждено! Главное – механическая группа полностью: слесари, токари, станочники, механики…
– Даже не могу поверить. Как же вы сумели?
– Сказал, что мы должны вступить в негласный поединок с конструкторами Запада и выиграть его!
– Отважно! И что же, поверили?
– А как же не поверить! Я дал слово! Присядем, Фридрих Артурович. Вот, взгляните на объявление в газете:
«Ликвидком срочно продает конторское и чертежное оборудование. Справки по телефону 3-20-41».
– Что? Думаете купить?
– Немедленно закупаю и оборудую конструкторские комнаты. Пока конструкторские бригады разрабатывают свои проекты – достану на заводах оборудование, приведу в готовность механическую мастерскую, подберу хороших специалистов.
– А деньги? – все еще не веря, спросил Цандер.
– Деньги завтра же будут перечислены на наш счет. Вот, смотрите. – Он достал вчетверо сложенную бумагу и протянул Цандеру.
Тот, развернув, стал читать вслух:
– «Доверенность.
Дана настоящая начальнику Московского ГИРДа (Группы изучения реактивного движения) тов. Сергею Павловичу Королеву, в том, что ему предоставляется право распоряжаться суммами, выделенными ГИРДу на производственные работы, заработную плату и прочие расходы…»
– Да, бумага внушительная! Право, Сергей Павлович, я начинаю верить, что наше дело становится на прочную экономическую основу.
– Иначе и не могло быть, Фридрих Артурович, – улыбнулся Королев. – Мы взялись за гуж и должны сдвинуть горы!
Цандер положил руку на толстую папку.
– Вот здесь готовые чертежи нового реактивного, на жидком топливе. Это будет машина, развивающая тягу до пятидесяти килограммов. Двигатель сможет поднять в небо небольшой ракетоплан.
– Вы говорите о двигателе ОР-2?
– О нем… Наша первая бригада, Сергей Павлович, с него и начнет свои работы. Параллельно будем конструировать ракету.
Королев встал, надел фуражку.
– Я дал слово. Мы должны готовиться к развороту больших работ!
3
Осенью, когда работы в ГИРДе шли полным ходом и Цандер трудился хотя и в тесноватом, но отдельном кабинете, неожиданно заглянул Стрешнев. Он немного пополнел и в маленьком кабинете выглядел большим, массивным.
– Андрей, наконец-то! – радостно воскликнул Цандер и, встав, пожал крепкую руку Стрешнева. – Ну, что, Андрей, еще не решился?
– Да вот приехал взглянуть, – опустившись на скрипнувший стул, улыбнулся Стрешнев. – Рассказывают о вас разные небылицы…
Цандер, пройдя на свое место, снял с гвоздика маленький мешочек и высыпал на чистый лист мелкие сухарики.
– Угощайся, пожалуйста, Андрей. Я когда работаю – грызу, очень помогает сосредоточиться… Шура снабжает.
– Спасибо! – Стрешнев кинул в рот несколько сухариков и, хрустя, стал их размалывать крепкими зубами.
– Ну, рассказывай, что же о нас говорят на заводе?
– Так, разное… Называют фантазерами, лунатиками, а ГИРД расшифровывают так: «Группа инженеров, работающих даром».
Цандер захохотал.
– А знаешь, Андрей, остроумно! И, главное – недалеко от истины… В штате у нас меньше половины работающих, и те получают нищенскую зарплату. У меня жена просто плачет – ведь двое детей.
– Почему такое происходит?
– Мы же при добровольной организации… У Осоавиахима нет денег.
– Этому я не верю, Фридрих, – сердито загудел Стрешнев. – Осоавиахим строит большую действующую модель дирижабля Циолковского из нержавеющей стали и заказывает на заводе Менжинского быстроходные самолеты.
– Ты это знаешь, наверное?
– Еще бы не знать! На новом самолете «АИР-7», сделанном по проекту молодого конструктора Яковлева, установлен наш новый мотор «М-22»… Любопытно другое, Фридрих… Самолет Яковлева побил рекорды скорости истребителей Поликарпова. Очень хороших быстроходных машин: те дают скорость в двести восемьдесят километров, а этот показал – триста тридцать! Что ты скажешь?
– Скажу браво! А самолет Яковлева приняли на вооружение?
– Какое… Во время одного испытательного полета ветром разворотило крыло, так комиссия по расследованию постановила запретить Яковлеву конструировать самолеты.
– Ну, это уж совсем дикость! – нахмурился Цандер.
– А вас держать в черном теле не дикость?
– Там авиация – реальное дело, а здесь нечто неосязаемое… в представлении некоторых, что-то вроде чичиковского: «Фу-Фу!»…
– Надо бороться с такими представлениями. Яковлев, говорят, обратился в Центральный Комитет партии и добился отмены решения комиссии. И вы должны действовать решительно. Надо подбирать зубастых людей.
– У нас сейчас очень энергичный начальник ГИРДа, Сергей Королев.
– Слышал… Говорят, он конструктор и летчик?
– Да. Совсем еще молодой, а характер железный! И знания! И талант! И талант!.. На совещании в Осоавиахиме не мало было противников нашего ГИРДа, а он выдержал бой!
– Молодец! Вот такие люди и должны тебя окружать, Фридрих. С ними, только с ними можно построить и запустить ракету.
– У нас хорошие люди, прошедшие подготовку на курсах, где читали лекции лучшие профессора. Я сам прочел курс по реактивным двигателям. Сейчас четыре бригады работают самостоятельно, по твердому плану разрабатывают свои модели ракет. В мастерской делают мой «опытный реактивный-2».
– Я уже обошел всю мастерскую, говорил с Дубосековым – все знаю.
– Разведывал? Правда, хочешь к нам?
– Кто заболел «звездной» болезнью, тот уже не может от нее излечиться, – с улыбкой сказал Стрешнев.
– И не надо излечиваться, Андрей. Люди, мечтающие о звездах, живут возвышенной жизнью… Так когда же тебя ждать? А? Или опять засел за новый двигатель?
– Доделываем один движок мощностью на шестьсот лошадей…
– Ты все шутишь, Андрей.
– Нет, серьезно… Кончим – приду… Надеюсь, ты к тому времени возьмешься за ракету?
Цандер, отодвинув сухарики, расстелил на столе кальку с чертежом:
– Вот она, Андрюша, вот!
Стрешнев увидел длинную сигарообразную ракету с четырехреберным хвостовым оперением.
– Думаешь ее оснастить двигателем ОР-2?
– Да. Сейчас как раз разрабатываю компактную схему.
– Но в мастерской двигатель делают по другой схеме. Я видел.
– То для планера… Если будет удача – используем для модели межпланетного корабля. А я, Андрюша, одновременно работаю над проектом мощного двигателя, который будет развивать тягу до пяти тонн. Слышишь? Готовлю книгу. Собственно, уже сдал, вычитываю корректуру… «Проблема полета при помощи реактивных аппаратов».
– Черт возьми! Ты, Фридрих, удивляешь меня. Развил бешеную деятельность. Но почему одновременно с ОР-2 ты проектируешь двигатель огромной мощности?
– Я уверен, Андрей, что конструкторы на Западе не «ждут у моря погоды». Может быть, они уже запустили в небо «малые» ракеты. Чтоб опередить их, мы должны, экспериментируя на малом, строить большое!
– Разумно. Согласен… А между прочим, я слышал, что в Ленинграде над реактивными двигателями работает группа талантливых ученых. И будто бы они достигли многого.
– Да, да, мы знаем о них – это Газодинамическая лаборатория. Правда, о том, каких успехов они достигли, известно очень мало. Они находятся в системе Военного ведомства, и их исследования носят секретный характер.
– Вам бы следовало объединиться, Фридрих. Ваши силы удвоились бы.
– Да, конечно. Гирдовцы уже связались с ними. Я надеюсь побывать в ГДЛ, познакомиться с коллегами и единомышленниками. При первой же возможности я непременно, непременно вырвусь в Ленинград.
– Завидую твоему горению, Фридрих.
– Чем завидовать, ты лучше переходи к нам, а то я, кажется, уже доработался, как говорят, до ручки.
– Что, заболел?
– Заболеть не заболел, а стал забываться… В субботу ходил в баню. Помылся хорошо, можно сказать, душу отвел. А сегодня утром посмотрел в зеркало: что-то волосы липнут. Думал, думал и вспомнил: голову забыл помыть.
Стрешнев гулко расхохотался.
– Ну, это, брат, не беда. Это от рассеянности. А рассеянность, как ты знаешь, свойственна всем великим людям.
– Ты полагаешь, рассеянность? А я думал – склероз.
– Нет, не волнуйся… Так, значит, забыл голову помыть? Забавно. Такого, брат, нарочно не выдумаешь.
– Верно. Мне самому смешно, – заулыбался Цандер.
– Ты вот что скажи, Фридрих. Неужели мы правда полетим на Марс?
– Полетим, Андрюша! Полетим, мой милый друг. Если не мы, то дети наши непременно будут ходить по таинственной Красной звезде!
1
В тридцать втором была ранняя, спорая весна. В конце апреля зазеленели деревья, и старая запущенная Москва повеселела, стала живописней, приветливей. Кое-где уже вывешивали красные флаги, на фасадах больших домов укрепляли портреты вождей и красочные панно. Москва жила суматошной, предпраздничной жизнью.
На заводе «Мотор» к майским праздникам готовили подарок – новый мощный авиационный двигатель. Однако с испытаниями не ладилось. Над отладкой работали днем и ночью. Стрешнев, как один из авторов проекта, целую неделю не выходил с завода, следя за работой в цехах, на сборке, на испытательной станции. Лишь когда совсем выбивался из сил, приходил в кабинет, чтоб на часок прикорнуть на диване…
В субботу с отладкой было закончено, и двигатель заработал ровно, без перебоев, легко наращивая и гася число оборотов. Испытания велись всю ночь и прошли на редкость успешно. В воскресенье часов в десять утра и рабочие, и инженеры были отпущены домой.
Стрешнев, выйдя на воздух, прогретый весенним солнцем и пропитанный сладким запахом молодой клейкой тополиной листвы, почувствовал необыкновенную легкость – усталости как не бывало. Захотелось пройтись пешком, ни о чем не думая и не заботясь.
Он шагал, насвистывая, сняв кепку, и чувствовал, как легкий ветерок играл в его густых, слегка курчавящихся волосах.
На перекрестке улиц у старой, облупленной, полуразрушенной церкви со спиленными крестами стояла и крестилась старушка.
– Бабушка, что же вы молитесь, ведь церковь-то не работает?
– Это ничего, голубчик, что не работает, зато она стоит… Сколько ее ни ломали, сколько ни взрывали, а сокрушить не могли. Так и веру христианскую сокрушить невозможно… Камни останутся от храма, мы и на камни молиться будем…
Стрешнев, ничего не сказав, пошел дальше, но старушка смутным видением продолжала стоять у него перед глазами. «О вере она хорошо сказала! Вера – могучая сила! Если человек верит во что-то – в бога, в черта, в свою собственную идею – он в десять раз сильнее неверующего…»
Вспомнился Цандер – худенький, хрупкий, с тонкими белыми руками. «Кажется, дунет ветер и он упадет, а какая силища в этом человеке! Сколько он сделал!.. Кажется, в прошлом году показывал мне расчеты траекторий полета межпланетного корабля на Марс. Это поразительно! Он рассчитал и сроки отлета, и время нахождения в пути, и силу притяжения Солнца и других планет, и влияние этого притяжения на скорости полета. Он разработал способ, по которому астронавты смогут определить орбиту своего корабля и координировать его движение.
А реактивный двигатель! Фридрих не удовлетворился первой удачей. Теперь разрабатывает проект нового, более мощного двигателя – ОР-2 (опытный реактивный – два). Где берет он силы для этой деятельности, которой бы хватило на пятерых? Только вера, несокрушимая, непоколебимая вера в свою идею дает ему энергию».
Стрешнев, углубившись в размышления, не заметил, как вышел к Разгуляю. Впереди рыжая лошадь, запряженная в ломовые дроги, везла что-то, накрытое брезентом. Ямщик шел рядом с лошадью, держа в руках вожжи, а сзади за дрогами устало шагали пятеро мужчин с обнаженными головами.
– Гражданин, не знаете, кого хоронят? – спросил Стрешнева худенький старичок.
– Нет, не знаю…
– Странно… Гроб закрыт брезентом и кажется каким-то маленьким… Может, кто на самолете разбился?
– Не знаю, – сказал Стрешнев и ускорил шаги.
В это время лошадь поворотила на Басманную, и среди шагавших за дрогами Стрешнев увидел Цандера.
Он пошел еще быстрее, по самому краю панели, чтобы лучше рассмотреть и дроги, и людей, идущих за ними.
Цандер, словно почувствовав, что Стрешнев идет рядом, взглянул на панель и, увидев его, приветливо махнул рукой.
Стрешнев счел неловким присоединиться к процессии и отрицательно кивнул. Тогда Цандер, что-то шепнув молодым людям, быстро пошел и обеими руками схватил руку Стрешнева.
– Андрей, вот встреча! Я так рад видеть тебя именно сегодня.
– С кем это ты, Фридрих? Кого вы хороните? – с тревогой спросил Стрешнев.
– Что ты, Андрей?! – возбужденно и радостно воскликнул Цандер. – Сегодня у нас не похороны, а день рождения! Переезжаем из института моторостроения в собственное помещение. Да, да! Отныне мы – ГИРД! Слышишь – ГИРД!
– А что это за ископаемое? – с улыбкой спросил Стрешнев.
– Группа изучения реактивного движения! – гордо воскликнул Цандер, откинув назад поредевшие пряди волос – Мы теперь узаконенное детище Центрального совета Осоавиахима. Наша цель – создание далеко летающей ракеты. Наш лозунг – «Вперед, на Марс!».
– Фридрих, голубчик, я давно не видел тебя таким… Я рад! Я очень рад!
– Тогда переходи к нам. Возьмем тебя на должность главного инженера.
– Не знаю. Так неожиданно…
– Ну, об этом еще успеем… Пока у нас нет ни сметы, ни денег… ни оборудования. Пока – одни стены и группа энтузиастов, готовая работать по вечерам.
– Для начала – немало!
– И я так думаю, Андрей.
Дроги выехали на Садовую.
Цандер со Стрешневым тоже свернули направо, продолжая говорить о делах.
– Мой новый двигатель ОР-2 будет работать на бензине и жидком кислороде. Он полностью продуман и уже разработан в чертежах. Да, ты же знаешь… Вот с него и начнем… На первом, что сделан из паяльной лампы, я провел около пятидесяти испытаний – накопил интереснейшие наблюдения… Теперь дело пойдет. Есть хорошие люди! Целых полгода готовили на курсах… Центрального ГИРДа, при Осоавиахиме. Приходи! Я тебя познакомлю. Тогда все и решим… Да, Андрюша, пришли, пожалуйста, Дубосекова – очень нужен…
Лошадь свернула в ворота большого дома на углу Садово-Спасской и Орликова переулка.
– Вот здесь, в подвале – наши апартаменты. Приходи, Андрюша, в любое время – всегда застанешь меня здесь. В этом подвале будут создаваться первые ракеты. Отсюда пойдет дорога на Луну, на Венеру, на Марс…
– Фридрих, дай мне твою руку. Вот так, спасибо! – взволнованно заговорил Стрешнев. – Ты стоишь на пороге дерзновенного подвига. От души, от души радуюсь и желаю тебе успехов!
– Спасибо! А ты? Разве ты меня бросишь?
– Я подумаю, Фридрих… Пришлю Дубосекова и, наверное, приду сам.
2
Цандер сидел на перевернутом ящике за большим фанерным столом и что-то сосредоточенно писал. Комната с широкими окнами у потолка была пустой и пахла гнилью. На столе блестели пятна от зеленой масляной краски и четко обозначался круг от ведра.
Справа от Цандера лежали папки с бумагами и свернутые в рулоны чертежи. Слева стоял его реактивный двигатель ОР-1, сделанный из паяльной лампы, и тут же лежала модель межпланетного корабля.
Еще час назад он нервно ходил по комнате, поминутно доставал из верхнего кармана пиджака часы на тоненьком ремешке. Было уже около четырех, а Королев все не возвращался. Неужели так долго тянется заседание Центрального совета Осоавиахима?.. Очевидно, наш вопрос поставили последним. Но и то бы уже пора…
Сегодня на Центральном совете решался вопрос: «Быть или не быть ГИРДу». До сих пор все работы в мастерской велись на добровольных началах в неурочное время. Так могли работать энтузиасты, состоящие на зарплате на заводах, в институтах, но рабочие решительно отказывались. От сегодняшнего решения зависело будущее ракетных исследований в Советской России. Поэтому и волновался Цандер.
Собственно, его тоже пригласили на заседание Центрального совета, и Королев звал, но Цандер отказался.
– Нет, нет, Сергей Павлович, я там буду совершенно бесполезен. Я не смогу защитить наше детище. Я волнуюсь и не умею выступать на собраниях. Я соглашусь на любые условия… Уж лучше вы сами…
Цандер был уверен, что Королев, несмотря на свои двадцать пять лет, сумеет лучше представить ГИРД и, если потребуется, выдержать настоящий бой.
Цандер узнал Королева еще в прошлом году, когда был техническим руководителем Центрального ГИРДа и читал лекции на курсах по реактивному движению.
Еще тогда, в первые дни знакомства, он изумил Цандера зрелостью технического мышления и широтой знаний. Цандер заинтересовался молодым инженером и выяснил много интересного.
Оказалось, что Сергей Королев стал увлекаться авиацией еще в юношеские годы, когда учился в Одесской строительной профессиональной школе. Он состоял в кружке планеристов Общества авиации и воздухоплавания, принимал участие в строительстве планера и даже сам сконструировал планер.
Позднее, в 1925 году, будучи студентом Киевского политехнического института, Королев участвовал в постройке учебного планера и даже сам летал на нем.
А через год он уже студент Высшего технического училища в Москве…
В тридцатом году Королев работал над дипломным проектом под руководством известного конструктора самолетов Туполева.
Он вышел из Высшего технического училища не только инженером-аэромехаником, но и конструктором. Помимо планеров, по его дипломному проекту был построен легкомоторный самолет «СИ».
В том же году Сергей Королев окончил Московскую школу летчиков.
Когда создавали ГИРД, Цандера спросили, кого бы он мог рекомендовать на должность начальника, и Фридрих Артурович, не раздумывая, назвал Королева.
И вот сегодня, дожидаясь его возвращения из Центрального совета Осоавиахима, Цандер не мог обрести покоя.
Понемногу тревожные мысли улеглись. Он сел за стол и занялся проверкой расчетов по новому двигателю. Вдруг дверь широко распахнулась, вошел молодой человек в выгоревшем костюме.
Энергичным жестом он откинул назад густые темные волосы, уверенно шагнул к столу.
– Фридрих Артурович, я только из Центрального совета – была целая война.
Цандер приподнял голову и, увидев Королева, поднялся.
По карим сияющим глазам, по румянцу, что пробивался сквозь загар, наконец, по той властной, уверенной позе, в которой застыл Королев, он понял, что смета утверждена. Где-то в груди родилось радостное тепло и разлилось по всему телу. Но радость была так велика, что трудно было поверить. Из осторожности он спросил:
– Целиком утвердили?
– В малом варианте, но утвердили! В будущем году – увеличат!
– Значит, четыре бригады смогут работать?
– Да. Это утверждено! Главное – механическая группа полностью: слесари, токари, станочники, механики…
– Даже не могу поверить. Как же вы сумели?
– Сказал, что мы должны вступить в негласный поединок с конструкторами Запада и выиграть его!
– Отважно! И что же, поверили?
– А как же не поверить! Я дал слово! Присядем, Фридрих Артурович. Вот, взгляните на объявление в газете:
«Ликвидком срочно продает конторское и чертежное оборудование. Справки по телефону 3-20-41».
– Что? Думаете купить?
– Немедленно закупаю и оборудую конструкторские комнаты. Пока конструкторские бригады разрабатывают свои проекты – достану на заводах оборудование, приведу в готовность механическую мастерскую, подберу хороших специалистов.
– А деньги? – все еще не веря, спросил Цандер.
– Деньги завтра же будут перечислены на наш счет. Вот, смотрите. – Он достал вчетверо сложенную бумагу и протянул Цандеру.
Тот, развернув, стал читать вслух:
– «Доверенность.
Дана настоящая начальнику Московского ГИРДа (Группы изучения реактивного движения) тов. Сергею Павловичу Королеву, в том, что ему предоставляется право распоряжаться суммами, выделенными ГИРДу на производственные работы, заработную плату и прочие расходы…»
– Да, бумага внушительная! Право, Сергей Павлович, я начинаю верить, что наше дело становится на прочную экономическую основу.
– Иначе и не могло быть, Фридрих Артурович, – улыбнулся Королев. – Мы взялись за гуж и должны сдвинуть горы!
Цандер положил руку на толстую папку.
– Вот здесь готовые чертежи нового реактивного, на жидком топливе. Это будет машина, развивающая тягу до пятидесяти килограммов. Двигатель сможет поднять в небо небольшой ракетоплан.
– Вы говорите о двигателе ОР-2?
– О нем… Наша первая бригада, Сергей Павлович, с него и начнет свои работы. Параллельно будем конструировать ракету.
Королев встал, надел фуражку.
– Я дал слово. Мы должны готовиться к развороту больших работ!
3
Осенью, когда работы в ГИРДе шли полным ходом и Цандер трудился хотя и в тесноватом, но отдельном кабинете, неожиданно заглянул Стрешнев. Он немного пополнел и в маленьком кабинете выглядел большим, массивным.
– Андрей, наконец-то! – радостно воскликнул Цандер и, встав, пожал крепкую руку Стрешнева. – Ну, что, Андрей, еще не решился?
– Да вот приехал взглянуть, – опустившись на скрипнувший стул, улыбнулся Стрешнев. – Рассказывают о вас разные небылицы…
Цандер, пройдя на свое место, снял с гвоздика маленький мешочек и высыпал на чистый лист мелкие сухарики.
– Угощайся, пожалуйста, Андрей. Я когда работаю – грызу, очень помогает сосредоточиться… Шура снабжает.
– Спасибо! – Стрешнев кинул в рот несколько сухариков и, хрустя, стал их размалывать крепкими зубами.
– Ну, рассказывай, что же о нас говорят на заводе?
– Так, разное… Называют фантазерами, лунатиками, а ГИРД расшифровывают так: «Группа инженеров, работающих даром».
Цандер захохотал.
– А знаешь, Андрей, остроумно! И, главное – недалеко от истины… В штате у нас меньше половины работающих, и те получают нищенскую зарплату. У меня жена просто плачет – ведь двое детей.
– Почему такое происходит?
– Мы же при добровольной организации… У Осоавиахима нет денег.
– Этому я не верю, Фридрих, – сердито загудел Стрешнев. – Осоавиахим строит большую действующую модель дирижабля Циолковского из нержавеющей стали и заказывает на заводе Менжинского быстроходные самолеты.
– Ты это знаешь, наверное?
– Еще бы не знать! На новом самолете «АИР-7», сделанном по проекту молодого конструктора Яковлева, установлен наш новый мотор «М-22»… Любопытно другое, Фридрих… Самолет Яковлева побил рекорды скорости истребителей Поликарпова. Очень хороших быстроходных машин: те дают скорость в двести восемьдесят километров, а этот показал – триста тридцать! Что ты скажешь?
– Скажу браво! А самолет Яковлева приняли на вооружение?
– Какое… Во время одного испытательного полета ветром разворотило крыло, так комиссия по расследованию постановила запретить Яковлеву конструировать самолеты.
– Ну, это уж совсем дикость! – нахмурился Цандер.
– А вас держать в черном теле не дикость?
– Там авиация – реальное дело, а здесь нечто неосязаемое… в представлении некоторых, что-то вроде чичиковского: «Фу-Фу!»…
– Надо бороться с такими представлениями. Яковлев, говорят, обратился в Центральный Комитет партии и добился отмены решения комиссии. И вы должны действовать решительно. Надо подбирать зубастых людей.
– У нас сейчас очень энергичный начальник ГИРДа, Сергей Королев.
– Слышал… Говорят, он конструктор и летчик?
– Да. Совсем еще молодой, а характер железный! И знания! И талант! И талант!.. На совещании в Осоавиахиме не мало было противников нашего ГИРДа, а он выдержал бой!
– Молодец! Вот такие люди и должны тебя окружать, Фридрих. С ними, только с ними можно построить и запустить ракету.
– У нас хорошие люди, прошедшие подготовку на курсах, где читали лекции лучшие профессора. Я сам прочел курс по реактивным двигателям. Сейчас четыре бригады работают самостоятельно, по твердому плану разрабатывают свои модели ракет. В мастерской делают мой «опытный реактивный-2».
– Я уже обошел всю мастерскую, говорил с Дубосековым – все знаю.
– Разведывал? Правда, хочешь к нам?
– Кто заболел «звездной» болезнью, тот уже не может от нее излечиться, – с улыбкой сказал Стрешнев.
– И не надо излечиваться, Андрей. Люди, мечтающие о звездах, живут возвышенной жизнью… Так когда же тебя ждать? А? Или опять засел за новый двигатель?
– Доделываем один движок мощностью на шестьсот лошадей…
– Ты все шутишь, Андрей.
– Нет, серьезно… Кончим – приду… Надеюсь, ты к тому времени возьмешься за ракету?
Цандер, отодвинув сухарики, расстелил на столе кальку с чертежом:
– Вот она, Андрюша, вот!
Стрешнев увидел длинную сигарообразную ракету с четырехреберным хвостовым оперением.
– Думаешь ее оснастить двигателем ОР-2?
– Да. Сейчас как раз разрабатываю компактную схему.
– Но в мастерской двигатель делают по другой схеме. Я видел.
– То для планера… Если будет удача – используем для модели межпланетного корабля. А я, Андрюша, одновременно работаю над проектом мощного двигателя, который будет развивать тягу до пяти тонн. Слышишь? Готовлю книгу. Собственно, уже сдал, вычитываю корректуру… «Проблема полета при помощи реактивных аппаратов».
– Черт возьми! Ты, Фридрих, удивляешь меня. Развил бешеную деятельность. Но почему одновременно с ОР-2 ты проектируешь двигатель огромной мощности?
– Я уверен, Андрей, что конструкторы на Западе не «ждут у моря погоды». Может быть, они уже запустили в небо «малые» ракеты. Чтоб опередить их, мы должны, экспериментируя на малом, строить большое!
– Разумно. Согласен… А между прочим, я слышал, что в Ленинграде над реактивными двигателями работает группа талантливых ученых. И будто бы они достигли многого.
– Да, да, мы знаем о них – это Газодинамическая лаборатория. Правда, о том, каких успехов они достигли, известно очень мало. Они находятся в системе Военного ведомства, и их исследования носят секретный характер.
– Вам бы следовало объединиться, Фридрих. Ваши силы удвоились бы.
– Да, конечно. Гирдовцы уже связались с ними. Я надеюсь побывать в ГДЛ, познакомиться с коллегами и единомышленниками. При первой же возможности я непременно, непременно вырвусь в Ленинград.
– Завидую твоему горению, Фридрих.
– Чем завидовать, ты лучше переходи к нам, а то я, кажется, уже доработался, как говорят, до ручки.
– Что, заболел?
– Заболеть не заболел, а стал забываться… В субботу ходил в баню. Помылся хорошо, можно сказать, душу отвел. А сегодня утром посмотрел в зеркало: что-то волосы липнут. Думал, думал и вспомнил: голову забыл помыть.
Стрешнев гулко расхохотался.
– Ну, это, брат, не беда. Это от рассеянности. А рассеянность, как ты знаешь, свойственна всем великим людям.
– Ты полагаешь, рассеянность? А я думал – склероз.
– Нет, не волнуйся… Так, значит, забыл голову помыть? Забавно. Такого, брат, нарочно не выдумаешь.
– Верно. Мне самому смешно, – заулыбался Цандер.
– Ты вот что скажи, Фридрих. Неужели мы правда полетим на Марс?
– Полетим, Андрюша! Полетим, мой милый друг. Если не мы, то дети наши непременно будут ходить по таинственной Красной звезде!
Глава двенадцатая
1
Запад молчал. Его ракетные конструкторы работали втихомолку. Они как бы вступили в негласное соревнование с русскими. Вначале так поступили американцы, а вслед за ними и немцы.
Так как Версальский мирный договор запрещал Германии разработку и производство оружия, то немецкие ракетные исследователи стали получать под видом «пожертвований от любителей астронавтики» субсидии от государственных учреждений и крупных промышленных концернов.
Помимо группы Оберта, над ракетами начали работать со своими ассистентами конструкторы Небель, Винклер, Валье.
Примерно в то же время, как был создан и успешно испытан первый двигатель Цандера ОР-1, Оберт в Государственном институте химии и технологии в Берлине показывал новый вариант «Кегельдюзе». В случае удачи директор института Риттер обещал выдать Оберту документ, который широко откроет перед ним двери промышленных концернов.
Шел дождь. Было ветрено, зябко. «Кегельдюзе» установили на стенде в земляной яме. Около нее трудились молодые помощники Оберта – маленький, юркий Ридель и, совсем еще юноша, высокий тонкий студент Вернер фон Браун. Оберт в черном клеенчатом плаще, вместе с директором Риттером и его «свитой» стояли поодаль.
Неожиданно Ридель поднялся из ямы и, подбежав к Оберту, доложил, что из-за сильной влажности воздуха произошла утечка жидкого кислорода.
– Продолжайте испытания, – приказал Оберт и предложил Риттеру и его «свите» пройти в укрытие.
Скоро Ридель и Вернер фон Браун выскочили из ямы и укрылись за щитом у пульта управления.
Оберт достал секундомер и махнул рукой.
Секунда, другая и – послышался рокот двигателя. Рев нарастал. Казалось, дрожали стены. Вдруг рев оборвался.
– Кончилось топливо, – сказал Оберт. – Двигатель работал ровно тридцать секунд.
– Отлично! Вы, господин Оберт, получите обещанную бумагу, – сказал Риттер и, грузно шагая, пошел впереди других, к своему автомобилю…
Собрав новые «пожертвования», «Немецкое ракетное общество» купило участок земли в пригороде Берлина, где находились заброшенные с времен войны бетонные казармы, и устроили там испытательный полигон, назвав его «Ракетен-флюгплатц».
Укрыться в «глухом углу» Оберту и его помощникам посоветовали дипломаты. Уж очень широкую нежелательную огласку получила трагическая гибель Макса Валье. Валье погиб от взрыва своего реактивного двигателя, который он хотел приспособить для автомобилей Оппеля.
Не успела забыться эта печальная история, как на ферме Риделей при испытании взорвалась опытная ракета Небеля «Мирак».
Дипломаты не хотели, чтоб сведения о ракетных исследованиях просачивались за границу, и посоветовали Оберту и его друзьям «убраться подальше»…
В начале 1931 года на «Ракетен-флюгплатц» была привезена вторая, усовершенствованная ракета «Мирак».
Небель был преисполнен радужных надежд и настаивал на ее немедленном испытании. Оберт, осмотрев ракету, сказал, что у него нет возражений.
Ракета была укреплена на испытательном стенде.
Небель, Оберт и другие члены «Ракетного общества» спустились в укрытие.
На этот раз испытание производилось по строго разработанной системе.
Раздалась команда:
– Запал!
Замкнулась электрическая цепь, и Небель увидел в перископ, как загорелась у сопла ракеты пороховая шашка.
– Бензин! – крикнул Небель.
Из сопла вылетело желтое пламя.
– Кислород! – раздалась новая команда. Пламя стало почти белым, послышался рев двигателя и вдруг – оглушительный взрыв…
Когда, удрученные вторичной неудачей, члены «Ракетного общества» молчаливо выходили из укрытия, к ним подбежал взволнованный Браун.
– Господа, я только из Берлина. Там получена телеграмма от Винклера из Дессау. Ему удалось поднять ракету в воздух.
– Не может быть! Наверное, заработал лишь двигатель, – с досады закричал Небель.
– Нет, он поднял ракету! – сказал Браун.
– Вы знаете характеристики? – спокойно спросил Оберт.
– Да, у меня записано. – Браун достал из кармана блокнот и, сняв перчатки, стал его листать. – Вот, пожалуйста, господа: длина ракеты – шестьдесят сантиметров; вес около пяти килограммов; форма – призмообразная…
– Высоко ли она взлетела? – прервал Небель.
– В первый день всего на три метра… Но при вторичном запуске – довольно высоко…
– На сколько?
– Она уклонилась от вертикали, и точно установить не удалось… Полагают, что метров на двести – триста…
– Ракета весом в пять килограммов, – усмехнулся Небель, – шестьдесят сантиметров в длину – это не ракета, а игрушка! Да, да – игрушка!
– Но она взлетела, господа, и с этим мы должны считаться! – воскликнул Оберт. – Я предлагаю послать Винклеру поздравительную телеграмму, и еще с большей настойчивостью продолжать наши работы…
2
Жители большого дома на углу Садово-Спасской и Орликова потеряли покой, когда у них в подвале обосновался ГИРД. Не только днем, но и по вечерам оттуда доносился стук, скрежет и лязг железа. Иногда в открытые форточки долетали возбужденные крики, гул споров или слышалось пение…
Нередко ночами, когда все укладывались спать, снизу слышалось ритмичное монотонное урчание моторов и тяжелое гуденье станков.
Гирдовцы сдружились. Работали увлеченно, радостно. Их вдохновляла высокая, заманчивая цель! Сергей Королев, умело сочетая обязанности начальника с творческой работой, всех увлекал своим энтузиазмом, верой в победу.
Душой и вдохновителем ГИРДа неизменно оставался Цандер, занимавший скромную должность руководителя первой бригады. К нему шли за советами, у него искали помощи, поддержки, когда неудачи граничили с отчаяньем.
Цандер был тих, уравновешен, приветлив. Он умел ободрить теплым словом, развеселить шуткой, вселить уверенность любимым восклицанием: «Вперед, на Марс! Мы обязательно полетим…»
Как-то поздним вечером, когда Цандер сидел за расчетами большого двигателя, постучав, вошли двое и остановились в нерешительности.
– Пожалуйста, входите, товарищи! – пригласил Цандер и поднялся.
– Мы думали, вас нет, Фридрих Артурович, и хотели у вас в шкафу спрятать вот это, – смущенно сказал невысокий, узколицый, в очках, инженер Ручкин.
Другой, тоже невысокий, круглоголовый, с рыжеватым чубом, инженер Листов, от удивленья прищурил голубые глаза:
– Днем, когда вы обедали, приходила Александра Феоктистовна и просила сегодня вас не задерживать… Вы читали записку?
– Да. Она купила билеты в кино и просила меня приехать пораньше, но я не мог… – Чувствуя какую-то неловкость, заговорил Цандер и тотчас постарался перевести разговор на другое. – А что это у вас в коробке? Зачем это нужно прятать?
– Вы вчера, Фридрих Артурович, советовали пайку арматуры в двигателе делать серебром.
– Да, медь может не выдержать…
– Серебро достать невозможно, – немного нараспев сказал Листов.
– Но мы нашли выход, – бойко заключил Ручкин, – вот взгляните, пожалуйста.
Цандер поднялся, заглянул в коробку, и лицо его осветилось радостной улыбкой. В коробке лежали серебряные ложки, цепочки, броши, серьги, крышки от часов, даже почерневшие от времени обломки оклада со старинной иконы.
– Где взяли, друзья?
– Собрали… Каждый принес, что мог.
– Чудесно, товарищи, чудесно! Теперь серебряного припою нам хватит надолго. Благодарю вас от души.
Цандер запер коробку в шкаф и ключ положил в карман.
– Фридрих Артурович, можно с вами поговорить по душам? – спросил Ручкин. – Есть одно предложение.
– Пожалуйста, Леонид Степанович, садитесь.
Инженеры сели к столу. Цандер прошел на свое место.
– Мы вот тут думали с тезкой и пришли к такому выводу, что с планером нам придется туго.
– Почему так думаете?
– Планер – учебная машина… Кому он нужен с реактивным двигателем?.. Помогать нам будут неохотно.
– А что же делать?
– Надо реактивный двигатель приспосабливать не к планеру, а к самолету, – по-петушиному бойко выкрикнул Ручкин. – Тогда нас поддержит Наркомат обороны. Дело примет другой размах.
– Мы с Королевым уже говорили об этом с руководством, и если планер полетит, тогда мы можем уже доказательно ставить вопрос о создании реактивных самолетов… Что, не согласны?
– По-жа-луй, так, – раздумчиво сказал Листов.
– А ракеты? – с горячностью продолжал Ручкин, – мы бьемся, у нас не хватает средств, оборудование старое, материалы тоже… Но ведь все может измениться, если мы скажем, что способны создать боевые ракеты. Американцы и немцы, очевидно, давно работают над этим.
– Возможно, друзья, возможно, – стараясь притушить пыл Ручкина, заговорил Цандер. – Я сам думал об этом и очень волновался… Даже написал письмо в «Главнауку», указывая, что в случае создания на Западе боевых ракет наши мирные ракеты могут быть переоборудованы в военные… Я просил мое письмо переслать по назначению. И получил ответ. Тухачевский же выделил деньги на наши опытные ракеты.
– Может быть, написать еще?
– Нет, друзья, не стоит… Если будет нужда, нас найдут… Мне кажется, нам следует выполнять благороднейшую задачу по завоеванию межпланетного пространства. Кто знает, друзья, может быть, на других планетах обитают разумные существа более высокой организации, чем люди Земли. Их открытия, изобретения и достижения могли бы дать так много нам. Подумайте, друзья, разве не благородная задача трудиться ради этого?
– Мы и трудимся, Фридрих Артурович, – не унимался Ручкин. – А вдруг завтра немцы начнут по нас пальбу ракетами? Ведь там к власти рвется фашизм!
– Не начнут… Им нужно еще лет десять, чтоб оправиться после страшного поражения в мировой войне.
– Но мы должны быть готовы к ракетной войне раньше, чем они.
Цандер, ничего не ответив, стал рыться в ящике стола и достал небольшую старую книжку в кожаном переплете. На корешке замерцали золотые буквы: «Павел Свиньин».
– Этой книжке сто лет. Я ее купил случайно у букинистов. Старый русский писатель побывал в Англии, в Вульвичском арсенале, виделся с изобретателем военных пороховых ракет Конгревом и даже присутствовал при стрельбах.
– Это интересно. Что же он пишет?
– А вот, если угодно, прочтите вслух.
Цандер открыл книгу в том месте, где была закладка, и подал ее Ручкину:
– «Если бы бедствия войн, наносимые роду человеческому в войне, – звонким голосом читал Ручкин, – не были бедствиями необходимыми и условными, если бы в войне не считалось позволительным и славным делать неприятелю возможный вред, то изобретатель ракет сих заслуживал бы изгнания с лица земли, как величайший злодей и истребитель рода человеческого, ибо, конечно, со времени открытия пороха не было еще ничего изобретено смертоноснее и вреднее их».
– Н-да! – глухо вздохнул Листов.
– А ведь здесь говорится о малых пороховых ракетах, применявшихся больше ста лет назад, – заметил Цандер. – Какие же бедствия свалятся на человечество, если капиталистами будут созданы жидкостные боевые ракеты?
Ручкин снял очки и молча стал их протирать платком, глядя мимо стола.
Цандер кивком головы указал на портрет Кибальчича, висевший на большой стене.
– Николай Кибальчич, принимая мученическую смерть, мечтал о ракетах, которые принесут благо и процветание человечеству. И мы, пока нас не заставит крайняя нужда, не должны думать над орудиями его уничтожения.
– Да, да, я согласен с вами, Фридрих Артурович, – глухо сказал Ручкин, и, откашлявшись, поднялся. – Извините!.. Пошли, тезка, нас ждут в мастерской…
3
Новый двигатель ОР-2 должен был работать не на сжатом воздухе и бензине, а на бензине и жидком кислороде, способными дать более мощную газовую струю.
Цандер настоял, чтоб камера сгорания нового двигателя создавалась в нескольких экземплярах… Одновременно делалась своеобразная камера сгорания и в бригаде Тихонравова. В мастерской работали в две смены.
Как-то днем, когда Цандер увлекся работой и совершенно забылся, дверь кабинета с треском распахнулась, ударив о стену. Раздался гул взрыва. Цандера обдало горячим ветром. Он качнулся, выронил карандаш и, вскочив, выбежал из кабинета. В коридоре уже толпились испуганные гирдовцы. Из глубины, от испытательного стенда, шел взъерошенный механик Комаров.
– Беда, Фридрих Артурович, кислород взорвался.
– А где Дубосеков?
– Сейчас идет, никто не пострадал.
– Хорошо. Всех прошу в большую комнату.
Не успели гирдовцы усесться на свои места, как в комнату ворвались трое встревоженных людей. Один, солидный, с торчащими усами, выступил вперед:
– Кто тут начальник?
– Начальника нет, он уехал на завод.
– А кто еще? С кем тут я могу поругаться?
– Если вы непременно хотите поругаться, то можете со мной, – спокойно сказал Цандер.
Усатый свирепо взглянул в его кроткие голубые глаза и недовольно крякнул:
– Черт знает что вы тут делаете… Ведь могли взорвать весь дом вместе с его жителями.
– Никакого взрыва у нас не произошло, – добродушно сказал Цандер, – просто лопнул обыкновенный примус.
– Лопнул примус? – недоуменно пожал плечами усатый. – А почему же весь дом задрожал?
– Это вам показалось… Видите, мы сидим, работаем…
– Показалось… Знаем мы эти штучки… Сегодня же всем домом напишем жалобу в Моссовет, и вас вытряхнут отсюда.
– У нас на старой квартире тоже примус взорвался, – сказал один из пришедших, – это бывает…
– Вот видите, обычный случай, а вы разволновались, товарищ… – Цандер говорил так спокойно, что усатый почувствовал неловкость за свой выпад, попятился к двери.
– Ладно, если такое дело – мы не будем писать… Пошли, товарищи…
Цандер, дождавшись, когда хлопнула входная дверь, вытер вспотевший от волнения лоб и опустился на стул.
– Друзья, сегодняшняя неудача для нас – двойной урок. Даже самые малые испытания следует проводить только за городом…
1
Запад молчал. Его ракетные конструкторы работали втихомолку. Они как бы вступили в негласное соревнование с русскими. Вначале так поступили американцы, а вслед за ними и немцы.
Так как Версальский мирный договор запрещал Германии разработку и производство оружия, то немецкие ракетные исследователи стали получать под видом «пожертвований от любителей астронавтики» субсидии от государственных учреждений и крупных промышленных концернов.
Помимо группы Оберта, над ракетами начали работать со своими ассистентами конструкторы Небель, Винклер, Валье.
Примерно в то же время, как был создан и успешно испытан первый двигатель Цандера ОР-1, Оберт в Государственном институте химии и технологии в Берлине показывал новый вариант «Кегельдюзе». В случае удачи директор института Риттер обещал выдать Оберту документ, который широко откроет перед ним двери промышленных концернов.
Шел дождь. Было ветрено, зябко. «Кегельдюзе» установили на стенде в земляной яме. Около нее трудились молодые помощники Оберта – маленький, юркий Ридель и, совсем еще юноша, высокий тонкий студент Вернер фон Браун. Оберт в черном клеенчатом плаще, вместе с директором Риттером и его «свитой» стояли поодаль.
Неожиданно Ридель поднялся из ямы и, подбежав к Оберту, доложил, что из-за сильной влажности воздуха произошла утечка жидкого кислорода.
– Продолжайте испытания, – приказал Оберт и предложил Риттеру и его «свите» пройти в укрытие.
Скоро Ридель и Вернер фон Браун выскочили из ямы и укрылись за щитом у пульта управления.
Оберт достал секундомер и махнул рукой.
Секунда, другая и – послышался рокот двигателя. Рев нарастал. Казалось, дрожали стены. Вдруг рев оборвался.
– Кончилось топливо, – сказал Оберт. – Двигатель работал ровно тридцать секунд.
– Отлично! Вы, господин Оберт, получите обещанную бумагу, – сказал Риттер и, грузно шагая, пошел впереди других, к своему автомобилю…
Собрав новые «пожертвования», «Немецкое ракетное общество» купило участок земли в пригороде Берлина, где находились заброшенные с времен войны бетонные казармы, и устроили там испытательный полигон, назвав его «Ракетен-флюгплатц».
Укрыться в «глухом углу» Оберту и его помощникам посоветовали дипломаты. Уж очень широкую нежелательную огласку получила трагическая гибель Макса Валье. Валье погиб от взрыва своего реактивного двигателя, который он хотел приспособить для автомобилей Оппеля.
Не успела забыться эта печальная история, как на ферме Риделей при испытании взорвалась опытная ракета Небеля «Мирак».
Дипломаты не хотели, чтоб сведения о ракетных исследованиях просачивались за границу, и посоветовали Оберту и его друзьям «убраться подальше»…
В начале 1931 года на «Ракетен-флюгплатц» была привезена вторая, усовершенствованная ракета «Мирак».
Небель был преисполнен радужных надежд и настаивал на ее немедленном испытании. Оберт, осмотрев ракету, сказал, что у него нет возражений.
Ракета была укреплена на испытательном стенде.
Небель, Оберт и другие члены «Ракетного общества» спустились в укрытие.
На этот раз испытание производилось по строго разработанной системе.
Раздалась команда:
– Запал!
Замкнулась электрическая цепь, и Небель увидел в перископ, как загорелась у сопла ракеты пороховая шашка.
– Бензин! – крикнул Небель.
Из сопла вылетело желтое пламя.
– Кислород! – раздалась новая команда. Пламя стало почти белым, послышался рев двигателя и вдруг – оглушительный взрыв…
Когда, удрученные вторичной неудачей, члены «Ракетного общества» молчаливо выходили из укрытия, к ним подбежал взволнованный Браун.
– Господа, я только из Берлина. Там получена телеграмма от Винклера из Дессау. Ему удалось поднять ракету в воздух.
– Не может быть! Наверное, заработал лишь двигатель, – с досады закричал Небель.
– Нет, он поднял ракету! – сказал Браун.
– Вы знаете характеристики? – спокойно спросил Оберт.
– Да, у меня записано. – Браун достал из кармана блокнот и, сняв перчатки, стал его листать. – Вот, пожалуйста, господа: длина ракеты – шестьдесят сантиметров; вес около пяти килограммов; форма – призмообразная…
– Высоко ли она взлетела? – прервал Небель.
– В первый день всего на три метра… Но при вторичном запуске – довольно высоко…
– На сколько?
– Она уклонилась от вертикали, и точно установить не удалось… Полагают, что метров на двести – триста…
– Ракета весом в пять килограммов, – усмехнулся Небель, – шестьдесят сантиметров в длину – это не ракета, а игрушка! Да, да – игрушка!
– Но она взлетела, господа, и с этим мы должны считаться! – воскликнул Оберт. – Я предлагаю послать Винклеру поздравительную телеграмму, и еще с большей настойчивостью продолжать наши работы…
2
Жители большого дома на углу Садово-Спасской и Орликова потеряли покой, когда у них в подвале обосновался ГИРД. Не только днем, но и по вечерам оттуда доносился стук, скрежет и лязг железа. Иногда в открытые форточки долетали возбужденные крики, гул споров или слышалось пение…
Нередко ночами, когда все укладывались спать, снизу слышалось ритмичное монотонное урчание моторов и тяжелое гуденье станков.
Гирдовцы сдружились. Работали увлеченно, радостно. Их вдохновляла высокая, заманчивая цель! Сергей Королев, умело сочетая обязанности начальника с творческой работой, всех увлекал своим энтузиазмом, верой в победу.
Душой и вдохновителем ГИРДа неизменно оставался Цандер, занимавший скромную должность руководителя первой бригады. К нему шли за советами, у него искали помощи, поддержки, когда неудачи граничили с отчаяньем.
Цандер был тих, уравновешен, приветлив. Он умел ободрить теплым словом, развеселить шуткой, вселить уверенность любимым восклицанием: «Вперед, на Марс! Мы обязательно полетим…»
Как-то поздним вечером, когда Цандер сидел за расчетами большого двигателя, постучав, вошли двое и остановились в нерешительности.
– Пожалуйста, входите, товарищи! – пригласил Цандер и поднялся.
– Мы думали, вас нет, Фридрих Артурович, и хотели у вас в шкафу спрятать вот это, – смущенно сказал невысокий, узколицый, в очках, инженер Ручкин.
Другой, тоже невысокий, круглоголовый, с рыжеватым чубом, инженер Листов, от удивленья прищурил голубые глаза:
– Днем, когда вы обедали, приходила Александра Феоктистовна и просила сегодня вас не задерживать… Вы читали записку?
– Да. Она купила билеты в кино и просила меня приехать пораньше, но я не мог… – Чувствуя какую-то неловкость, заговорил Цандер и тотчас постарался перевести разговор на другое. – А что это у вас в коробке? Зачем это нужно прятать?
– Вы вчера, Фридрих Артурович, советовали пайку арматуры в двигателе делать серебром.
– Да, медь может не выдержать…
– Серебро достать невозможно, – немного нараспев сказал Листов.
– Но мы нашли выход, – бойко заключил Ручкин, – вот взгляните, пожалуйста.
Цандер поднялся, заглянул в коробку, и лицо его осветилось радостной улыбкой. В коробке лежали серебряные ложки, цепочки, броши, серьги, крышки от часов, даже почерневшие от времени обломки оклада со старинной иконы.
– Где взяли, друзья?
– Собрали… Каждый принес, что мог.
– Чудесно, товарищи, чудесно! Теперь серебряного припою нам хватит надолго. Благодарю вас от души.
Цандер запер коробку в шкаф и ключ положил в карман.
– Фридрих Артурович, можно с вами поговорить по душам? – спросил Ручкин. – Есть одно предложение.
– Пожалуйста, Леонид Степанович, садитесь.
Инженеры сели к столу. Цандер прошел на свое место.
– Мы вот тут думали с тезкой и пришли к такому выводу, что с планером нам придется туго.
– Почему так думаете?
– Планер – учебная машина… Кому он нужен с реактивным двигателем?.. Помогать нам будут неохотно.
– А что же делать?
– Надо реактивный двигатель приспосабливать не к планеру, а к самолету, – по-петушиному бойко выкрикнул Ручкин. – Тогда нас поддержит Наркомат обороны. Дело примет другой размах.
– Мы с Королевым уже говорили об этом с руководством, и если планер полетит, тогда мы можем уже доказательно ставить вопрос о создании реактивных самолетов… Что, не согласны?
– По-жа-луй, так, – раздумчиво сказал Листов.
– А ракеты? – с горячностью продолжал Ручкин, – мы бьемся, у нас не хватает средств, оборудование старое, материалы тоже… Но ведь все может измениться, если мы скажем, что способны создать боевые ракеты. Американцы и немцы, очевидно, давно работают над этим.
– Возможно, друзья, возможно, – стараясь притушить пыл Ручкина, заговорил Цандер. – Я сам думал об этом и очень волновался… Даже написал письмо в «Главнауку», указывая, что в случае создания на Западе боевых ракет наши мирные ракеты могут быть переоборудованы в военные… Я просил мое письмо переслать по назначению. И получил ответ. Тухачевский же выделил деньги на наши опытные ракеты.
– Может быть, написать еще?
– Нет, друзья, не стоит… Если будет нужда, нас найдут… Мне кажется, нам следует выполнять благороднейшую задачу по завоеванию межпланетного пространства. Кто знает, друзья, может быть, на других планетах обитают разумные существа более высокой организации, чем люди Земли. Их открытия, изобретения и достижения могли бы дать так много нам. Подумайте, друзья, разве не благородная задача трудиться ради этого?
– Мы и трудимся, Фридрих Артурович, – не унимался Ручкин. – А вдруг завтра немцы начнут по нас пальбу ракетами? Ведь там к власти рвется фашизм!
– Не начнут… Им нужно еще лет десять, чтоб оправиться после страшного поражения в мировой войне.
– Но мы должны быть готовы к ракетной войне раньше, чем они.
Цандер, ничего не ответив, стал рыться в ящике стола и достал небольшую старую книжку в кожаном переплете. На корешке замерцали золотые буквы: «Павел Свиньин».
– Этой книжке сто лет. Я ее купил случайно у букинистов. Старый русский писатель побывал в Англии, в Вульвичском арсенале, виделся с изобретателем военных пороховых ракет Конгревом и даже присутствовал при стрельбах.
– Это интересно. Что же он пишет?
– А вот, если угодно, прочтите вслух.
Цандер открыл книгу в том месте, где была закладка, и подал ее Ручкину:
– «Если бы бедствия войн, наносимые роду человеческому в войне, – звонким голосом читал Ручкин, – не были бедствиями необходимыми и условными, если бы в войне не считалось позволительным и славным делать неприятелю возможный вред, то изобретатель ракет сих заслуживал бы изгнания с лица земли, как величайший злодей и истребитель рода человеческого, ибо, конечно, со времени открытия пороха не было еще ничего изобретено смертоноснее и вреднее их».
– Н-да! – глухо вздохнул Листов.
– А ведь здесь говорится о малых пороховых ракетах, применявшихся больше ста лет назад, – заметил Цандер. – Какие же бедствия свалятся на человечество, если капиталистами будут созданы жидкостные боевые ракеты?
Ручкин снял очки и молча стал их протирать платком, глядя мимо стола.
Цандер кивком головы указал на портрет Кибальчича, висевший на большой стене.
– Николай Кибальчич, принимая мученическую смерть, мечтал о ракетах, которые принесут благо и процветание человечеству. И мы, пока нас не заставит крайняя нужда, не должны думать над орудиями его уничтожения.
– Да, да, я согласен с вами, Фридрих Артурович, – глухо сказал Ручкин, и, откашлявшись, поднялся. – Извините!.. Пошли, тезка, нас ждут в мастерской…
3
Новый двигатель ОР-2 должен был работать не на сжатом воздухе и бензине, а на бензине и жидком кислороде, способными дать более мощную газовую струю.
Цандер настоял, чтоб камера сгорания нового двигателя создавалась в нескольких экземплярах… Одновременно делалась своеобразная камера сгорания и в бригаде Тихонравова. В мастерской работали в две смены.
Как-то днем, когда Цандер увлекся работой и совершенно забылся, дверь кабинета с треском распахнулась, ударив о стену. Раздался гул взрыва. Цандера обдало горячим ветром. Он качнулся, выронил карандаш и, вскочив, выбежал из кабинета. В коридоре уже толпились испуганные гирдовцы. Из глубины, от испытательного стенда, шел взъерошенный механик Комаров.
– Беда, Фридрих Артурович, кислород взорвался.
– А где Дубосеков?
– Сейчас идет, никто не пострадал.
– Хорошо. Всех прошу в большую комнату.
Не успели гирдовцы усесться на свои места, как в комнату ворвались трое встревоженных людей. Один, солидный, с торчащими усами, выступил вперед:
– Кто тут начальник?
– Начальника нет, он уехал на завод.
– А кто еще? С кем тут я могу поругаться?
– Если вы непременно хотите поругаться, то можете со мной, – спокойно сказал Цандер.
Усатый свирепо взглянул в его кроткие голубые глаза и недовольно крякнул:
– Черт знает что вы тут делаете… Ведь могли взорвать весь дом вместе с его жителями.
– Никакого взрыва у нас не произошло, – добродушно сказал Цандер, – просто лопнул обыкновенный примус.
– Лопнул примус? – недоуменно пожал плечами усатый. – А почему же весь дом задрожал?
– Это вам показалось… Видите, мы сидим, работаем…
– Показалось… Знаем мы эти штучки… Сегодня же всем домом напишем жалобу в Моссовет, и вас вытряхнут отсюда.
– У нас на старой квартире тоже примус взорвался, – сказал один из пришедших, – это бывает…
– Вот видите, обычный случай, а вы разволновались, товарищ… – Цандер говорил так спокойно, что усатый почувствовал неловкость за свой выпад, попятился к двери.
– Ладно, если такое дело – мы не будем писать… Пошли, товарищи…
Цандер, дождавшись, когда хлопнула входная дверь, вытер вспотевший от волнения лоб и опустился на стул.
– Друзья, сегодняшняя неудача для нас – двойной урок. Даже самые малые испытания следует проводить только за городом…
Глава тринадцатая
1
Бензин, сгорающий в кислороде, прожигал сталь! Если бы в кислороде сжигать свечу, она сгорела б в несколько раз быстрей…
Цандер, одержимый высокой мечтой, казалось, тоже сгорал в кислороде.
Он приходил на работу вместе со всеми, а уходил последним. И так изо дня в день… Помимо расчетов нового мощного двигателя, ему надо было направлять конструкторов, следить за работой механиков, токарей, слесарей-сборщиков. Каждую деталь он осматривал сам, ощупывал, словно бы испытывая на прочность, собственными руками. И всюду, где не ладилось, он появлялся незаметно, не как начальник, а как увлеченный участник работ, вникал в дело, помогал советами, подбадривал неизменным призывом: «Все преодолеем, друзья, все осилим, и обязательно полетим первыми…»
Казалось, он работал с необыкновенной легкостью, весело, зажигательно и никогда не жаловался на усталость или недомогание.
Так бывает с вдохновенными музыкантами. Играя концерт, они увлекаются, отдаются музыке, почти сливаются с ней. И публике кажется, что они играют без малейшего напряжения, легко и одухотворенно, но когда бывают взяты последние, завершающие аккорды, они нередко падают без сил, тут же на сцене…
То же происходило и с Цандером. Он был весел, увлечен работой до самозабвения. Он улыбался, подбадривал других, шутил, но многие видели и понимали, что силы его на исходе, что он каждую минуту может рухнуть, как подрубленное, но еще шумящее дерево…
В декабре гирдовцы начали монтировать двигатель ОР-2 для планера…
После собрания к Королеву неторопливо вошел старший инженер Ефремов – секретарь партийной организации ГИРДа. Сел, взлохматил темные волосы и снова пригладил их рукой:
– А ведь мы можем не успеть, Сергей Павлович. Времени мало для монтажа… Давай организуем неделю «штурма».
– А не напортачим?
– Да нет, будем следить… Вот только за Фридриха Артуровича боюсь…
– Да. Его бы в санаторий на это время.
– Хорошо бы, но разве поедет?.. Пока двигатель не примет комиссия, и разговаривать не будет…
– Ты следи за ним, Ефремов, не давай засиживаться ночами, а я похлопочу о путевке… Что касается «штурма» – согласен с тобой. С понедельничка начнем «штурмовать»… Надо только, чтоб все сердцем почувствовали необходимость этого дела. Понял?
– Да, я постараюсь разъяснить… Впрочем, и так все «рвутся в бой». Почуяли – победа близка!
– Ладно, иди действуй! Дорога каждая минута…
Через несколько дней на дверях кабинета Королева был прибит кусок ватмана с четкими буквами, тушью: «Штаб штурма».
Сюда ежечасно поступала информация о ходе работ. Здесь обсуждались трудности, здесь принимались решения… Члены «Штаба штурма»: Королев, Цандер, Ефремов – дежурили сутками, сменяя друг друга. Работы в мастерской не прекращались ни днем, ни ночью. Не только мастера, но и инженеры стояли у станков и верстаков, подгоняли детали, паяли, работали на сборке…
Двадцать второго декабря двигатель был собран.
Все, кто был в мастерской и в конструкторских комнатах, собрались у стенда.
Цандер, всю ночь следивший за сборкой, утром прилег на диване в кабинете Королева. За ним послали.
Цандер прибежал в мастерскую, когда там уже невозможно было протолкнуться. Но гирдовцы, увидев его, потеснились, освободили дорожку к стенду.
Увидев, что монтаж закончен, Цандер на мгновенье остановился. Сердце забилось радостно, а глаза все еще не верили, искали недоделки. Ему хотелось спокойно осмотреть свое детище и, убедившись, что все хорошо – полюбоваться им.
Его взгляд упал на красный флажок, который кто-то прикрепил на баке охлаждения. На флажке горели золотые буквы: «Вперед, на Марс!»
На глазах Цандера выступили слезы радости.
– На Марс, друзья! Только на Марс! – воскликнул он и тут же без сил повалился на руки гирдовцев…
2
Двигатель ОР-2 в конце декабря был осмотрен и принят комиссией. Цандер, Королев и несколько инженеров первой бригады были награждены Почетными грамотами Осоавиахима и премированы кожаными пальто. Фридриху Артуровичу предоставили недельный отпуск.
После Нового года, когда взъярились морозы, Цандер пришел в ГИРД в новой кожанке с заиндевелым меховым воротником и в кожаном треухе. Лицо его раскраснелось от мороза, он был весел и казался совершенно здоровым.
– Фридрих Артурович пришел! Ура! – крикнул кто-то в большой комнате, и все, кто в ней был, высыпали в коридор, стали поздравлять Цандера с Новым годом и с первой удачей.
– Фридрих Артурович! – тряся ему руку, воскликнул Ефремов, – вы выглядите хорошо!
– Осталось от красы лишь кожа да усы! – усмехнулся Цандер.
Конструкторы захохотали. Цандер, пожимая им руки, пробрался в свою комнату, разделся и, выждав, пока в коридоре стихли голоса конструкторов, поспешил в мастерскую, чтобы еще раз взглянуть на свой двигатель.
Называя каждого механика, каждого слесаря по имени и отчеству, он обошел всех, каждому пожал руку, поздравил с наступившим Новым годом и только тогда вошел в стендовую.
Двигатель ОР-2, смонтированный на массивных стальных опорах, сверкал медными трубами, и над ними гордо алел флажок с надписью: «Вперед, на Марс!»
Сладостное тепло просочилось к сердцу Цандера и, как большая радость, разлилось по всему телу, но он усилием воли заставил себя собраться.
«Сделан первый шаг. Всего лишь один шаг на безгранично большом и трудном пути. Рано торжествовать победу. Рано! Надо работать! Надо работать с удесятеренной энергией; всем слиться в одну движущую силу. Только тогда будет завоеван настоящий успех».
Цандер быстро пошел к кабинету Королева.
– А вы думаете, на Луну лететь будет легко? – раздался властный голос за дверью. – Может быть, первые аэронавты и не вернутся обратно. А спросите сейчас: есть ли желающие лететь? Откликнутся тысячи! Пойдут на неминуемую гибель, во имя великих достижений человечества. А вы испугались трудностей. Стыдно!.. Вон, Цандер – ученый, инженер, – а ночи напролет просиживал в ГИРДе. И, не успев поправиться, снова выходит на работу… Идите, товарищи, и чтобы больше я не слышал никаких жалоб.
Цандер вдруг почувствовал себя крайне неловко, словно он нарочно подслушал этот разговор. Чтоб не встретиться с теми, кого распекал Королев, он поспешно вошел в большую комнату к конструкторам. И лишь потом, поговорив с ними, направился в кабинет начальника.
Королев, хорошо выбритый, в новом костюме, рассматривал чертежи.
– А, Фридрих Артурович! – Он радостно бросился к Цандеру, крепко сжал его руку.
– Ну как? Снова в бой?
– В бой! В сражение! В атаку, Сергей Павлович. Не могу киснуть дома.
– А как самочувствие?
– Ничего. В сражениях мысли могу принять участие и быть не последним бойцом.
– Я справлялся у врачей – они просили вас не переутомлять… Да… И вот намечается дело, которое могло бы вас немножко отвлечь от работы.
– Что именно?
– Хотите поехать в Ленинград?
– В Ленинград? В Газодинамическую лабораторию? Да хоть завтра готов!
– Отлично! Съездим туда, а уж потом, немножко передохнув, займетесь ракетой.
– А когда ехать, Сергей Павлович?
– В понедельник вечером. Я попрошу машину и заеду за вами. А сейчас, Фридрих Артурович, если вы чувствуете себя неплохо, давайте поговорим о предстоящих делах.
Королев подошел к двери и повернул ключ.
3
Поезд пришел в Ленинград туманным утром. Оставив вещи в гостинице напротив вокзала, москвичи позавтракали в кафе и отправились к Главному Адмиралтейству пешком. И Цандер, и Королев, и другие гирдовцы но раз бывали в Ленинграде, любили этот величественный, пленяющий строгой красотой город и не могли отказать себе в удовольствии пройтись по Невскому проспекту.
Цандеру еще в студенческие годы довелось увидеть русскую столицу. Тогда он был молод, беспечен и мог гулять, любуясь городом, сколько угодно.
Теперь, облаченный в коричневое кожаное пальто, он озабоченно шагал в группе также одетых в кожаное людей, и ему некогда было любоваться красотами города.
Войдя под главную арку Адмиралтейства, москвичи повернули направо и поднялись на второй этаж. Здесь, занимая двенадцать просторных комнат, располагалось конструкторское бюро Газодинамической лаборатории.
Ленинградцы, оповещенные телеграммой, уже ждали гостей. В высоком зале собрались сотрудники ГДЛ.
Военный человек с аккуратной бородкой, замысловатую фамилию которого Цандер не расслышал, представив москвичей собравшимся, стал увлекательно рассказывать историю создания Газодинамической лаборатории.
Оказалось, что опытно-конструкторский отдел по разработке реактивных двигателей был создан в ГДЛ весной двадцать девятого года. Сама же Газодинамическая лаборатория была организована еще в двадцать первом году. Ее основателем был инженер-химик Тихомиров. А его ближайшим помощником – пиротехник-изобретатель Артемьев.
Одержимые идеей разработки ракетных снарядов на бездымном порохе, они семь лет занимались опытами по изготовлению боевых ракет. Целых семь лет! И только в 1928 году на Ржевском полигоне под Ленинградом им удалось произвести успешный запуск. Лаборатория Тихомирова в 1928 году была переименована в ГДЛ. Ее хозяином стал Реввоенсовет республики. Сразу же дело было поставлено солидно. В ГДЛ создали три отдела, В первом сосредоточились работы по ракетным снарядам на бездымном порохе; во втором начали разработку реактивных двигателей; в третьем стали готовиться к проектированию стартовых пороховых ракет для самолетов.
Одновременно велись большие исследовательские работы по определению и изысканию различного топлива для ракет. В ГДЛ, с первых же дней ее организации, были привлечены видные инженеры-артиллеристы, инженеры-химики, технологи, конструкторы. Пришли молодые специалисты, только окончившие институты. В распоряжении ГДЛ, помимо отличной химической лаборатории, находилась хорошо оборудованная механическая мастерская, испытательный полигон, конструкторское бюро и ряд других вспомогательных помещений. И уж, конечно, никто не работал даром, как в ГИРДе.
Москвичи, слушая неторопливый рассказ начальника, многозначительно поглядывали друг на друга: и верили и не верили.
– Теперь у нас большой, дружный коллектив, – заключил начальник. – Вы видите, дорогие гости, перед собой лишь сотрудников второго отдела ГДЛ. А на стене, перед вами, рисунки и чертежи разрабатываемых нами образцов электрического и жидкостного реактивных двигателей. Но полагаю, что вам будет интересней посмотреть их в работе.
– Да, безусловно! – сказал Королев.
На этом официальное знакомство закончилось, и начальник с замысловатой фамилией повел гостей по просторным светлым комнатам конструкторского бюро.
Потом все вернулись в кабинет. На зеленом столе для гостей были приготовлены альбомы с фотографиями образцов реактивных двигателей.
Пока гости рассматривали альбомы, начальник вызвал секретаря.
– Пропуска для товарищей готовы?
– Да, вот они, пожалуйста.
– Хорошо. Спасибо! Пригласите сюда инженера Петренко.
– Есть!
Секретарь вышел и скоро впустил в кабинет молодого, стройного человека с темным чубом и с ясными, пытливыми глазами.
– Вот, прошу познакомиться, товарищи, это конструктор Валентин Петренко – самый ревностный энтузиаст ракетного дела и наша надежда. Он вас проводит на испытательную станцию и покажет двигатели в работе. А меня прошу извинить – срочно вызывают в Смольный. Я приеду, как только освобожусь.
Гостей уже ждал небольшой военный автобус. Петренко, любезно пропустив их вперед, сел ближе к двери.
– Если желаете, товарищи, город посмотрим на обратном пути, а сейчас поедем самым кратким путем – нас уже ждут испытатели.
– Да, да, именно так.
Автобус помчался по набережной большой Невы. Справа промелькнул Зимний, на другом берегу в легкой дымке прорезался силуэт Петропавловской крепости.
– А далеко до испытательной станции? – спросил Королев.
– Нет, рядом.
Автобус промчался по мосту, откуда открылся чудесный вид на Ленинград. Но не успели гости полюбоваться, как поворотили налево и въехали в мрачные ворота Петропавловской крепости.
4
Пока ехали по городу, Цандер увлеченно смотрел в окно и был в приподнятом настроении. Но когда вышли на вымощенную булыжником, почти незаснеженную площадь у Петропавловского собора, ему вспомнилась горькая участь Кибальчича. Глядя на угрюмые, с белыми снежными карнизами крепостные стены, он ощущал холод в сердце, старался идти сзади, не принимая участия в разговоре.
Лишь когда вошли во двор Иоанновского равелина и Петренко объяснил, что это массивное, вросшее в землю здание занимает механическая мастерская и испытательная станция, Цандер немного оживился, сосредоточился.
В широкой комнате со сводчатыми потолками было что-то вроде музея. На стеллажах из толстых досок лежали и стояли образцы различных реактивных двигателей, фотографии которых москвичи видели в альбомах.
Легкий, стремительный Петренко подвел гостей к массивной тумбе у окна, на которой лежал небольшой, очень компактный двигатель весьма необычной формы. Если б его поставить на попа, он бы походил на широкую бутыль с утяжеленным основанием и с горлышком в виде раструба. В основание этой бутылки как бы была ввинчена небольшая подставка цилиндрической формы, ступеньками нисходящая на конус.
– Это наш экспериментальный, электрический! – указал Петренко. – Первый в мире реактивный двигатель электротермического типа, – с гордостью пояснил он, – образец тысяча девятьсот двадцать девятого – тридцатого года. Здесь, на испытательной станции, теоретически и экспериментально была доказана принципиальная работоспособность этого образца, использующего в качестве рабочего тела твердые и жидкие проводники, взрываемые электрическим током в камере с соплом.
– А это, – указал он на более крупные цилиндрические модели, – образцы жидкостных реактивных двигателей ОРМ (опытный реактивный мотор).
– Какое же горючее вы применяете? – спросил Королев.
– Мы много экспериментировали, изыскивая лучшие смеси и сочетания – было проведено около пятидесяти огневых испытаний, на азотном тетраксиде с толуолом и бензином. Теперь используем бензин, бензол, толуол, керосин, а в качестве окислителей – жидкий кислород, азотную кислоту, растворы азотного тетроксила в азотной кислоте.
– Это весьма любопытно, – сказал Королев. – А каковы же результаты?
– Мы вас познакомим с актами испытаний. А может, прямо пройдем на испытательную станцию?
– Да, лучше взглянуть в работе, – попросил кто-то из гостей.
– Прошу вас, это рядом! – пригласил Петренко.
5
В гулком каземате, под тяжелыми сводами, помимо дневного освещенного еще и электрическим светом, гости увидели прочное сооружение в виде железного стола, на котором был укреплен массивный стальной цилиндр, виднелись баки с горючим и различные приборы. Около стенда хлопотали люди в синих комбинезонах.
– Как дела, товарищи? – спросил Петренко.
– Все готово! Можно начинать.
Гости не спеша подошли к двигателю. Петренко понимал, что им не нужно никаких объяснений. Терпеливо ждал. Гости не выражали восторга.
– Все ясно! – сказал через некоторое время Королев. – Давайте команду к пуску.
– Прошу в соседнюю комнату, товарищи. Сейчас начнем.
За толстой каменной стеной, где был оборудован пульт управления, гости замерли в ожидании. Даже Цандера, который все еще был под гнетущим впечатлением крепости, охватило волнение.
Стальные двери были наглухо закрыты. Петренко посмотрел на приборы, взглянул в волчок в стендовую:
– Внимание! Пуск!
Под каменными сводами послышался характерный рев.
Петренко отошел от волчка, жестом приглашая взглянуть гостей. Подошел Королев, за ним Цандер.
Двигатель работал ровно, выбрасывая густую огненную струю ревущих и шипящих газов. Могучие каменные стены, привыкшие к тишине, содрогались от этого рева.
Но вот двигатель смолк. Петренко вопрошающе взглянул на гостей.
– Хорошо, – сказал Королев и шагнул навстречу. – Поздравляю вас, товарищ Петренко! Мы видели настоящую газовую струю…
6
Из испытательной станции Петренко провел гостей в механическую мастерскую, а потом повез обедать в свою столовую.
Вечером москвичи снова встретились с конструктором ГДЛ. Разговор был жаркий, задушевный, а главное – полезный. Расстались дружески, пожимая друг другу руки, обещая вести соревнование, делиться информацией.
На другой день Цандер и Королев, обеспокоенные делами в ГИРДе, выехали в Москву, а остальные остались, чтоб встретиться с конструкторами Ленинградского ГИРДа, тоже работающими над ракетами.
Поезд пересекал белые пустынные поля, окаймленные синими лесами. Цандер с грустью смотрел на этот однообразный пейзаж и думал: «Если бы мы пять лет назад оказались в таких прекрасных условиях, как ленинградцы, может быть, советские жидкостные ракеты уже штурмовали небо…»
Королев что-то писал в толстый блокнот в время от времени взглядывал на Цандера. Он был в отличном настроении от поездки и радовался, что увидел реактивный в работе. Ему только непонятно было, как смогут ленинградцы быстро создать двигатель, способный обеспечить полет ракеты. Королеву думалось, что Цандера занимал тот же самый вопрос.
– Фридрих Артурович, вам не кажется, что у ленинградцев получается какая-то неувязка с жидкостными ракетами?
– Возможно… Мы так увлеклись двигателями, что о ракетах и не спросили… Конечно, они разрабатывают и ракеты, но… вы не думаете, Сергей Павлович, что они умышленно умолчали об этом? Ведь пороховые ракеты они запускают и совершенствуют с двадцать восьмого года.
– Если б у них было что показать – они бы выложили, – с усмешкой сказал Королев. – Я почувствовал, что им очень хочется быть первыми.
– А нам разве не хочется быть первыми? Правда, лично меня, Сергей Павлович, это «первенство» мало занимает. И мы и они работаем для Родины. Я считаю, что для пользы дела нам бы следовало объединиться с ленинградцами.
– Очевидно, так и будет… Так советует Тухачевский. Все же нам, Фридрих Артурович, надо торопиться с ракетами. Я не о славе, не о первенстве пекусь. Нет! Но если наши соотечественники у нас под боком разрабатывают реактивные двигатели, так что же может быть на Западе? Неужели Годдард, Оберт и другие почивают на лаврах?
– Конечно, они работают и, видимо, небезуспешно.
– А вы, Фридрих Артурович, представляете, на что направлены их мысли? Вы же знаете, что происходит в Германии? Там наступает фашизм!
– Да, да, читал…
– А мне говорил Ручкин, что вы решительно против ракетных исследований в военном плане.
– Я против наступательных ракет, но не против оборонительных. Я полагаю, что если мы создадим далеко летающие ракеты, их, в случае крайней нужды, всегда можно начинить взрывчаткой.
– Нет, Фридрих Артурович, нет! На этот раз позвольте с вами не согласиться. Ракеты, так же как и авиация или артиллерия должны быть заранее внедрены в войска. Обращению с ними должны быть обучены специальные части. Перестраиваться тогда, когда нам на головы посыплются вражеские реактивные бомбы, – будет поздно. Мы должны быть заранее готовы к отражению ракетного удара. Более того, мы, работники реактивного дела, должны, обязаны предупредить нашу армию, правительство о возможности подобного сюрприза со стороны врага.
– Да, согласен, Сергей Павлович. И я предупреждал об этом своим письмом еще шесть лет назад.
– Я не знал… Это важно! А ленинградцы молодцы, что совершенствуют пороховые ракеты. Надо быть готовыми к любому подвоху.
– Я не политик, Сергей Павлович. Я увлечен общечеловеческой идеей проникновения в иные миры Вселенной. Пусть ленинградцы разрабатывают боевые реактивные снаряды – это важно! Я же за то, чтобы быстрее создать далеко летающую жидкостную ракету.
– И я за это, Фридрих Артурович, – улыбнулся Королев, желая смягчить спор. – Давайте-ка лучше укладываться спать.
– Пожалуй…
Скоро принесли чай.
Закусив и выпив по стакану крепкого чая, друзья улеглись на полки, потушили свет.
– А знаете, о чем я думаю, Сергей Павлович?
Королев приподнял голову:
– Очевидно, все о том же… О чем еще может думать человек, одержимый мечтой о полетах к звездам?
– Вы правы. Я думал о ленинградцах…
Королев тоже думал об увиденном. Ему было непонятно, почему ленинградцы ничего не говорили о жидкостных ракетах…
Да и двигатель, который они видели, казался ему больше похожим на горшок для испытания горючих смесей, чем на реактивный. Он был тяжел, громоздок, и трудно было представить себе ракету, для которой он предназначался. Чтобы не обидеть ленинградских коллег колючими вопросами и, памятуя, что ГДЛ – военная организация, Королев не стал тогда расспрашивать о ракетах, а теперь этот вопрос не давал ему покоя.
– Фридрих Артурович, что вы скажете о двигателе, который нам демонстрировали?
– В нем есть одно достоинство, – уклонился Цандер от прямого ответа, – он работает…
– Но этот слишком тяжел…
– Со временем они сделают его более компактным и легким.
– Возможно. Но…
– Нет, послушайте, – голос Цандера напрягся и слегка начал вибрировать, передавая волнение, – тут какое-то невероятное совпадение… Ленинградцы строят и испытывают двигатели и ракеты в Петропавловской крепости, там, где девяносто лет назад были заключены первомартовцы. В этих самых казематах, где родился первый проект реактивного снаряда. Что вы скажете?
– Да, это примечательно! – воскликнул Королев. – Примечательно и, по-моему, закономерно.
1
Бензин, сгорающий в кислороде, прожигал сталь! Если бы в кислороде сжигать свечу, она сгорела б в несколько раз быстрей…
Цандер, одержимый высокой мечтой, казалось, тоже сгорал в кислороде.
Он приходил на работу вместе со всеми, а уходил последним. И так изо дня в день… Помимо расчетов нового мощного двигателя, ему надо было направлять конструкторов, следить за работой механиков, токарей, слесарей-сборщиков. Каждую деталь он осматривал сам, ощупывал, словно бы испытывая на прочность, собственными руками. И всюду, где не ладилось, он появлялся незаметно, не как начальник, а как увлеченный участник работ, вникал в дело, помогал советами, подбадривал неизменным призывом: «Все преодолеем, друзья, все осилим, и обязательно полетим первыми…»
Казалось, он работал с необыкновенной легкостью, весело, зажигательно и никогда не жаловался на усталость или недомогание.
Так бывает с вдохновенными музыкантами. Играя концерт, они увлекаются, отдаются музыке, почти сливаются с ней. И публике кажется, что они играют без малейшего напряжения, легко и одухотворенно, но когда бывают взяты последние, завершающие аккорды, они нередко падают без сил, тут же на сцене…
То же происходило и с Цандером. Он был весел, увлечен работой до самозабвения. Он улыбался, подбадривал других, шутил, но многие видели и понимали, что силы его на исходе, что он каждую минуту может рухнуть, как подрубленное, но еще шумящее дерево…
В декабре гирдовцы начали монтировать двигатель ОР-2 для планера…
После собрания к Королеву неторопливо вошел старший инженер Ефремов – секретарь партийной организации ГИРДа. Сел, взлохматил темные волосы и снова пригладил их рукой:
– А ведь мы можем не успеть, Сергей Павлович. Времени мало для монтажа… Давай организуем неделю «штурма».
– А не напортачим?
– Да нет, будем следить… Вот только за Фридриха Артуровича боюсь…
– Да. Его бы в санаторий на это время.
– Хорошо бы, но разве поедет?.. Пока двигатель не примет комиссия, и разговаривать не будет…
– Ты следи за ним, Ефремов, не давай засиживаться ночами, а я похлопочу о путевке… Что касается «штурма» – согласен с тобой. С понедельничка начнем «штурмовать»… Надо только, чтоб все сердцем почувствовали необходимость этого дела. Понял?
– Да, я постараюсь разъяснить… Впрочем, и так все «рвутся в бой». Почуяли – победа близка!
– Ладно, иди действуй! Дорога каждая минута…
Через несколько дней на дверях кабинета Королева был прибит кусок ватмана с четкими буквами, тушью: «Штаб штурма».
Сюда ежечасно поступала информация о ходе работ. Здесь обсуждались трудности, здесь принимались решения… Члены «Штаба штурма»: Королев, Цандер, Ефремов – дежурили сутками, сменяя друг друга. Работы в мастерской не прекращались ни днем, ни ночью. Не только мастера, но и инженеры стояли у станков и верстаков, подгоняли детали, паяли, работали на сборке…
Двадцать второго декабря двигатель был собран.
Все, кто был в мастерской и в конструкторских комнатах, собрались у стенда.
Цандер, всю ночь следивший за сборкой, утром прилег на диване в кабинете Королева. За ним послали.
Цандер прибежал в мастерскую, когда там уже невозможно было протолкнуться. Но гирдовцы, увидев его, потеснились, освободили дорожку к стенду.
Увидев, что монтаж закончен, Цандер на мгновенье остановился. Сердце забилось радостно, а глаза все еще не верили, искали недоделки. Ему хотелось спокойно осмотреть свое детище и, убедившись, что все хорошо – полюбоваться им.
Его взгляд упал на красный флажок, который кто-то прикрепил на баке охлаждения. На флажке горели золотые буквы: «Вперед, на Марс!»
На глазах Цандера выступили слезы радости.
– На Марс, друзья! Только на Марс! – воскликнул он и тут же без сил повалился на руки гирдовцев…
2
Двигатель ОР-2 в конце декабря был осмотрен и принят комиссией. Цандер, Королев и несколько инженеров первой бригады были награждены Почетными грамотами Осоавиахима и премированы кожаными пальто. Фридриху Артуровичу предоставили недельный отпуск.
После Нового года, когда взъярились морозы, Цандер пришел в ГИРД в новой кожанке с заиндевелым меховым воротником и в кожаном треухе. Лицо его раскраснелось от мороза, он был весел и казался совершенно здоровым.
– Фридрих Артурович пришел! Ура! – крикнул кто-то в большой комнате, и все, кто в ней был, высыпали в коридор, стали поздравлять Цандера с Новым годом и с первой удачей.
– Фридрих Артурович! – тряся ему руку, воскликнул Ефремов, – вы выглядите хорошо!
– Осталось от красы лишь кожа да усы! – усмехнулся Цандер.
Конструкторы захохотали. Цандер, пожимая им руки, пробрался в свою комнату, разделся и, выждав, пока в коридоре стихли голоса конструкторов, поспешил в мастерскую, чтобы еще раз взглянуть на свой двигатель.
Называя каждого механика, каждого слесаря по имени и отчеству, он обошел всех, каждому пожал руку, поздравил с наступившим Новым годом и только тогда вошел в стендовую.
Двигатель ОР-2, смонтированный на массивных стальных опорах, сверкал медными трубами, и над ними гордо алел флажок с надписью: «Вперед, на Марс!»
Сладостное тепло просочилось к сердцу Цандера и, как большая радость, разлилось по всему телу, но он усилием воли заставил себя собраться.
«Сделан первый шаг. Всего лишь один шаг на безгранично большом и трудном пути. Рано торжествовать победу. Рано! Надо работать! Надо работать с удесятеренной энергией; всем слиться в одну движущую силу. Только тогда будет завоеван настоящий успех».
Цандер быстро пошел к кабинету Королева.
– А вы думаете, на Луну лететь будет легко? – раздался властный голос за дверью. – Может быть, первые аэронавты и не вернутся обратно. А спросите сейчас: есть ли желающие лететь? Откликнутся тысячи! Пойдут на неминуемую гибель, во имя великих достижений человечества. А вы испугались трудностей. Стыдно!.. Вон, Цандер – ученый, инженер, – а ночи напролет просиживал в ГИРДе. И, не успев поправиться, снова выходит на работу… Идите, товарищи, и чтобы больше я не слышал никаких жалоб.
Цандер вдруг почувствовал себя крайне неловко, словно он нарочно подслушал этот разговор. Чтоб не встретиться с теми, кого распекал Королев, он поспешно вошел в большую комнату к конструкторам. И лишь потом, поговорив с ними, направился в кабинет начальника.
Королев, хорошо выбритый, в новом костюме, рассматривал чертежи.
– А, Фридрих Артурович! – Он радостно бросился к Цандеру, крепко сжал его руку.
– Ну как? Снова в бой?
– В бой! В сражение! В атаку, Сергей Павлович. Не могу киснуть дома.
– А как самочувствие?
– Ничего. В сражениях мысли могу принять участие и быть не последним бойцом.
– Я справлялся у врачей – они просили вас не переутомлять… Да… И вот намечается дело, которое могло бы вас немножко отвлечь от работы.
– Что именно?
– Хотите поехать в Ленинград?
– В Ленинград? В Газодинамическую лабораторию? Да хоть завтра готов!
– Отлично! Съездим туда, а уж потом, немножко передохнув, займетесь ракетой.
– А когда ехать, Сергей Павлович?
– В понедельник вечером. Я попрошу машину и заеду за вами. А сейчас, Фридрих Артурович, если вы чувствуете себя неплохо, давайте поговорим о предстоящих делах.
Королев подошел к двери и повернул ключ.
3
Поезд пришел в Ленинград туманным утром. Оставив вещи в гостинице напротив вокзала, москвичи позавтракали в кафе и отправились к Главному Адмиралтейству пешком. И Цандер, и Королев, и другие гирдовцы но раз бывали в Ленинграде, любили этот величественный, пленяющий строгой красотой город и не могли отказать себе в удовольствии пройтись по Невскому проспекту.
Цандеру еще в студенческие годы довелось увидеть русскую столицу. Тогда он был молод, беспечен и мог гулять, любуясь городом, сколько угодно.
Теперь, облаченный в коричневое кожаное пальто, он озабоченно шагал в группе также одетых в кожаное людей, и ему некогда было любоваться красотами города.
Войдя под главную арку Адмиралтейства, москвичи повернули направо и поднялись на второй этаж. Здесь, занимая двенадцать просторных комнат, располагалось конструкторское бюро Газодинамической лаборатории.
Ленинградцы, оповещенные телеграммой, уже ждали гостей. В высоком зале собрались сотрудники ГДЛ.
Военный человек с аккуратной бородкой, замысловатую фамилию которого Цандер не расслышал, представив москвичей собравшимся, стал увлекательно рассказывать историю создания Газодинамической лаборатории.
Оказалось, что опытно-конструкторский отдел по разработке реактивных двигателей был создан в ГДЛ весной двадцать девятого года. Сама же Газодинамическая лаборатория была организована еще в двадцать первом году. Ее основателем был инженер-химик Тихомиров. А его ближайшим помощником – пиротехник-изобретатель Артемьев.
Одержимые идеей разработки ракетных снарядов на бездымном порохе, они семь лет занимались опытами по изготовлению боевых ракет. Целых семь лет! И только в 1928 году на Ржевском полигоне под Ленинградом им удалось произвести успешный запуск. Лаборатория Тихомирова в 1928 году была переименована в ГДЛ. Ее хозяином стал Реввоенсовет республики. Сразу же дело было поставлено солидно. В ГДЛ создали три отдела, В первом сосредоточились работы по ракетным снарядам на бездымном порохе; во втором начали разработку реактивных двигателей; в третьем стали готовиться к проектированию стартовых пороховых ракет для самолетов.
Одновременно велись большие исследовательские работы по определению и изысканию различного топлива для ракет. В ГДЛ, с первых же дней ее организации, были привлечены видные инженеры-артиллеристы, инженеры-химики, технологи, конструкторы. Пришли молодые специалисты, только окончившие институты. В распоряжении ГДЛ, помимо отличной химической лаборатории, находилась хорошо оборудованная механическая мастерская, испытательный полигон, конструкторское бюро и ряд других вспомогательных помещений. И уж, конечно, никто не работал даром, как в ГИРДе.
Москвичи, слушая неторопливый рассказ начальника, многозначительно поглядывали друг на друга: и верили и не верили.
– Теперь у нас большой, дружный коллектив, – заключил начальник. – Вы видите, дорогие гости, перед собой лишь сотрудников второго отдела ГДЛ. А на стене, перед вами, рисунки и чертежи разрабатываемых нами образцов электрического и жидкостного реактивных двигателей. Но полагаю, что вам будет интересней посмотреть их в работе.
– Да, безусловно! – сказал Королев.
На этом официальное знакомство закончилось, и начальник с замысловатой фамилией повел гостей по просторным светлым комнатам конструкторского бюро.
Потом все вернулись в кабинет. На зеленом столе для гостей были приготовлены альбомы с фотографиями образцов реактивных двигателей.
Пока гости рассматривали альбомы, начальник вызвал секретаря.
– Пропуска для товарищей готовы?
– Да, вот они, пожалуйста.
– Хорошо. Спасибо! Пригласите сюда инженера Петренко.
– Есть!
Секретарь вышел и скоро впустил в кабинет молодого, стройного человека с темным чубом и с ясными, пытливыми глазами.
– Вот, прошу познакомиться, товарищи, это конструктор Валентин Петренко – самый ревностный энтузиаст ракетного дела и наша надежда. Он вас проводит на испытательную станцию и покажет двигатели в работе. А меня прошу извинить – срочно вызывают в Смольный. Я приеду, как только освобожусь.
Гостей уже ждал небольшой военный автобус. Петренко, любезно пропустив их вперед, сел ближе к двери.
– Если желаете, товарищи, город посмотрим на обратном пути, а сейчас поедем самым кратким путем – нас уже ждут испытатели.
– Да, да, именно так.
Автобус помчался по набережной большой Невы. Справа промелькнул Зимний, на другом берегу в легкой дымке прорезался силуэт Петропавловской крепости.
– А далеко до испытательной станции? – спросил Королев.
– Нет, рядом.
Автобус промчался по мосту, откуда открылся чудесный вид на Ленинград. Но не успели гости полюбоваться, как поворотили налево и въехали в мрачные ворота Петропавловской крепости.
4
Пока ехали по городу, Цандер увлеченно смотрел в окно и был в приподнятом настроении. Но когда вышли на вымощенную булыжником, почти незаснеженную площадь у Петропавловского собора, ему вспомнилась горькая участь Кибальчича. Глядя на угрюмые, с белыми снежными карнизами крепостные стены, он ощущал холод в сердце, старался идти сзади, не принимая участия в разговоре.
Лишь когда вошли во двор Иоанновского равелина и Петренко объяснил, что это массивное, вросшее в землю здание занимает механическая мастерская и испытательная станция, Цандер немного оживился, сосредоточился.
В широкой комнате со сводчатыми потолками было что-то вроде музея. На стеллажах из толстых досок лежали и стояли образцы различных реактивных двигателей, фотографии которых москвичи видели в альбомах.
Легкий, стремительный Петренко подвел гостей к массивной тумбе у окна, на которой лежал небольшой, очень компактный двигатель весьма необычной формы. Если б его поставить на попа, он бы походил на широкую бутыль с утяжеленным основанием и с горлышком в виде раструба. В основание этой бутылки как бы была ввинчена небольшая подставка цилиндрической формы, ступеньками нисходящая на конус.
– Это наш экспериментальный, электрический! – указал Петренко. – Первый в мире реактивный двигатель электротермического типа, – с гордостью пояснил он, – образец тысяча девятьсот двадцать девятого – тридцатого года. Здесь, на испытательной станции, теоретически и экспериментально была доказана принципиальная работоспособность этого образца, использующего в качестве рабочего тела твердые и жидкие проводники, взрываемые электрическим током в камере с соплом.
– А это, – указал он на более крупные цилиндрические модели, – образцы жидкостных реактивных двигателей ОРМ (опытный реактивный мотор).
– Какое же горючее вы применяете? – спросил Королев.
– Мы много экспериментировали, изыскивая лучшие смеси и сочетания – было проведено около пятидесяти огневых испытаний, на азотном тетраксиде с толуолом и бензином. Теперь используем бензин, бензол, толуол, керосин, а в качестве окислителей – жидкий кислород, азотную кислоту, растворы азотного тетроксила в азотной кислоте.
– Это весьма любопытно, – сказал Королев. – А каковы же результаты?
– Мы вас познакомим с актами испытаний. А может, прямо пройдем на испытательную станцию?
– Да, лучше взглянуть в работе, – попросил кто-то из гостей.
– Прошу вас, это рядом! – пригласил Петренко.
5
В гулком каземате, под тяжелыми сводами, помимо дневного освещенного еще и электрическим светом, гости увидели прочное сооружение в виде железного стола, на котором был укреплен массивный стальной цилиндр, виднелись баки с горючим и различные приборы. Около стенда хлопотали люди в синих комбинезонах.
– Как дела, товарищи? – спросил Петренко.
– Все готово! Можно начинать.
Гости не спеша подошли к двигателю. Петренко понимал, что им не нужно никаких объяснений. Терпеливо ждал. Гости не выражали восторга.
– Все ясно! – сказал через некоторое время Королев. – Давайте команду к пуску.
– Прошу в соседнюю комнату, товарищи. Сейчас начнем.
За толстой каменной стеной, где был оборудован пульт управления, гости замерли в ожидании. Даже Цандера, который все еще был под гнетущим впечатлением крепости, охватило волнение.
Стальные двери были наглухо закрыты. Петренко посмотрел на приборы, взглянул в волчок в стендовую:
– Внимание! Пуск!
Под каменными сводами послышался характерный рев.
Петренко отошел от волчка, жестом приглашая взглянуть гостей. Подошел Королев, за ним Цандер.
Двигатель работал ровно, выбрасывая густую огненную струю ревущих и шипящих газов. Могучие каменные стены, привыкшие к тишине, содрогались от этого рева.
Но вот двигатель смолк. Петренко вопрошающе взглянул на гостей.
– Хорошо, – сказал Королев и шагнул навстречу. – Поздравляю вас, товарищ Петренко! Мы видели настоящую газовую струю…
6
Из испытательной станции Петренко провел гостей в механическую мастерскую, а потом повез обедать в свою столовую.
Вечером москвичи снова встретились с конструктором ГДЛ. Разговор был жаркий, задушевный, а главное – полезный. Расстались дружески, пожимая друг другу руки, обещая вести соревнование, делиться информацией.
На другой день Цандер и Королев, обеспокоенные делами в ГИРДе, выехали в Москву, а остальные остались, чтоб встретиться с конструкторами Ленинградского ГИРДа, тоже работающими над ракетами.
Поезд пересекал белые пустынные поля, окаймленные синими лесами. Цандер с грустью смотрел на этот однообразный пейзаж и думал: «Если бы мы пять лет назад оказались в таких прекрасных условиях, как ленинградцы, может быть, советские жидкостные ракеты уже штурмовали небо…»
Королев что-то писал в толстый блокнот в время от времени взглядывал на Цандера. Он был в отличном настроении от поездки и радовался, что увидел реактивный в работе. Ему только непонятно было, как смогут ленинградцы быстро создать двигатель, способный обеспечить полет ракеты. Королеву думалось, что Цандера занимал тот же самый вопрос.
– Фридрих Артурович, вам не кажется, что у ленинградцев получается какая-то неувязка с жидкостными ракетами?
– Возможно… Мы так увлеклись двигателями, что о ракетах и не спросили… Конечно, они разрабатывают и ракеты, но… вы не думаете, Сергей Павлович, что они умышленно умолчали об этом? Ведь пороховые ракеты они запускают и совершенствуют с двадцать восьмого года.
– Если б у них было что показать – они бы выложили, – с усмешкой сказал Королев. – Я почувствовал, что им очень хочется быть первыми.
– А нам разве не хочется быть первыми? Правда, лично меня, Сергей Павлович, это «первенство» мало занимает. И мы и они работаем для Родины. Я считаю, что для пользы дела нам бы следовало объединиться с ленинградцами.
– Очевидно, так и будет… Так советует Тухачевский. Все же нам, Фридрих Артурович, надо торопиться с ракетами. Я не о славе, не о первенстве пекусь. Нет! Но если наши соотечественники у нас под боком разрабатывают реактивные двигатели, так что же может быть на Западе? Неужели Годдард, Оберт и другие почивают на лаврах?
– Конечно, они работают и, видимо, небезуспешно.
– А вы, Фридрих Артурович, представляете, на что направлены их мысли? Вы же знаете, что происходит в Германии? Там наступает фашизм!
– Да, да, читал…
– А мне говорил Ручкин, что вы решительно против ракетных исследований в военном плане.
– Я против наступательных ракет, но не против оборонительных. Я полагаю, что если мы создадим далеко летающие ракеты, их, в случае крайней нужды, всегда можно начинить взрывчаткой.
– Нет, Фридрих Артурович, нет! На этот раз позвольте с вами не согласиться. Ракеты, так же как и авиация или артиллерия должны быть заранее внедрены в войска. Обращению с ними должны быть обучены специальные части. Перестраиваться тогда, когда нам на головы посыплются вражеские реактивные бомбы, – будет поздно. Мы должны быть заранее готовы к отражению ракетного удара. Более того, мы, работники реактивного дела, должны, обязаны предупредить нашу армию, правительство о возможности подобного сюрприза со стороны врага.
– Да, согласен, Сергей Павлович. И я предупреждал об этом своим письмом еще шесть лет назад.
– Я не знал… Это важно! А ленинградцы молодцы, что совершенствуют пороховые ракеты. Надо быть готовыми к любому подвоху.
– Я не политик, Сергей Павлович. Я увлечен общечеловеческой идеей проникновения в иные миры Вселенной. Пусть ленинградцы разрабатывают боевые реактивные снаряды – это важно! Я же за то, чтобы быстрее создать далеко летающую жидкостную ракету.
– И я за это, Фридрих Артурович, – улыбнулся Королев, желая смягчить спор. – Давайте-ка лучше укладываться спать.
– Пожалуй…
Скоро принесли чай.
Закусив и выпив по стакану крепкого чая, друзья улеглись на полки, потушили свет.
– А знаете, о чем я думаю, Сергей Павлович?
Королев приподнял голову:
– Очевидно, все о том же… О чем еще может думать человек, одержимый мечтой о полетах к звездам?
– Вы правы. Я думал о ленинградцах…
Королев тоже думал об увиденном. Ему было непонятно, почему ленинградцы ничего не говорили о жидкостных ракетах…
Да и двигатель, который они видели, казался ему больше похожим на горшок для испытания горючих смесей, чем на реактивный. Он был тяжел, громоздок, и трудно было представить себе ракету, для которой он предназначался. Чтобы не обидеть ленинградских коллег колючими вопросами и, памятуя, что ГДЛ – военная организация, Королев не стал тогда расспрашивать о ракетах, а теперь этот вопрос не давал ему покоя.
– Фридрих Артурович, что вы скажете о двигателе, который нам демонстрировали?
– В нем есть одно достоинство, – уклонился Цандер от прямого ответа, – он работает…
– Но этот слишком тяжел…
– Со временем они сделают его более компактным и легким.
– Возможно. Но…
– Нет, послушайте, – голос Цандера напрягся и слегка начал вибрировать, передавая волнение, – тут какое-то невероятное совпадение… Ленинградцы строят и испытывают двигатели и ракеты в Петропавловской крепости, там, где девяносто лет назад были заключены первомартовцы. В этих самых казематах, где родился первый проект реактивного снаряда. Что вы скажете?
– Да, это примечательно! – воскликнул Королев. – Примечательно и, по-моему, закономерно.
Глава четырнадцатая
1
В самом начале нового тридцать третьего года первая бригада ГИРДа начала практические работы по созданию жидкостной ракеты по проекту Цандера.
В двадцатых числах февраля, когда уже было видно, что работа во всех звеньях идет успешно, Цандер, по настоянию врачей, согласился поехать в Кисловодский санаторий. Проводить его на Курский вокзал пришла вся бригада, благо поезд отходил поздно вечером.
Приехал и Стрешнев (которому Цандер позвонил накануне), но, не будучи знакомым с гирдовцами, держался поодаль…
У вагона сгрудилось много народа, слышались шутки, смех. Цандер, как и большинство гирдовцев, был в коричневом кожаном пальто. Он выглядел усталым, постаревшим, но улыбался, шутил и, казалось, был счастлив.
Когда раздался второй звонок, он крепко пожал руки друзьям, поцеловал жену, детей и отыскал глазами Стрешнева, подошел к нему, крепко обнял:
– Прощай, Андрей. Я послал тебе книгу… Прощай! – и поднялся в тамбур вагона.
Все замахали руками, приветливо крича.
Цандер взглянул на часы и, быстро спустившись по лесенке, подбежал к детям.
– Прощайте, мои милые, я скоро вернусь! – Он поцеловал дочку, поднял на руки сынишку.
Раздался свисток кондуктора и резкий гудок паровоза.
– Будьте счастливы! Пишите! – крикнул Цандер и, целуя, опустил сынишку на панель, поднялся на площадку вагона и стал махать рукой, все удаляясь и удаляясь…
2
Дня через три, вернувшись с работы, Стрешнев увидел на своем столе большой пакет, в котором оказалась пахнувшая типографской краской книга Цандера: «Проблема полета при помощи реактивных аппаратов» и письмо,
«Милый, дорогой, старинный мой друг!
Случилось так, что я уезжаю в самый разгар работ над ракетой. Очень волнуюсь. К тому же прервал работу над книгой о реактивных двигателях и не успел закончить редактирование трудов Циолковского.
Однако и не ехать было невозможно: чувствую, что мой собственный «двигатель» резко снизил число оборотов и начинает работать с перебоями…
Дорогой Андрей, очень прошу тебя время от времени звонить по телефону 3-13-28 моему заместителю, старшему инженеру Листову. Тебя он знает. Справляйся, как идут дела, и пиши мне. Наши будут писать одни «ободрения», а тебе скажут правду. Если будут серьезные неудачи с ракетой – телеграфируй – я выеду немедля…
Если бы ты работал в ГИРДе, я бы уехал со спокойной душой, а теперь волнуюсь… Ребята хорошие, талантливые, но молодежь – опыта и мудрости еще мало…
Черкни свое впечатление о книге уже в Кисловодск – санаторий «Снежная гора».
Еду я с каким-то тяжелым чувством. Боюсь за ракету… и очень жаль детей… ведь с ними почти не виделся и опять – разлука… такая долгая…
Звони Листову. Пиши, как там дела.
Обнимаю крепко, крепко.
Стрешнев перечитал письмо, задумался.
«Фридрих боится, что без него не сделают ракету или сделают плохо. Я понимаю его: работает молодежь… Но мне переходить туда сейчас невозможно… Буду звонить, узнавать… Однако книга Фридриха все-таки вышла. Посмотрим…»
Стрешнев подвинул поближе настольную лампу и стал читать, глотая страницу за страницей…
3
В середине марта 1933 года выпал свежий пушистый снег. Группа гирдовцев, под началом инженера Комарова, несколько дней жила в деревне Нахабино, готовя и оборудуя испытательный стенд. Место было выбрано глухое, на поляне около леса…
В это время Королев, только поднявшийся после гриппа, сидел в своем кабинете за чертежами Цандера.
«Да, кажется, все продумано хорошо. Отсек для парашюта помещен в верхней части. Это обеспечит спуск ракеты на землю. Стабилизаторы обеспечат устойчивый, ровный полет… Вот только двигатель… Разовьет ли он на этот раз расчетную тягу, чтоб поднять тридцатикилограммовую ракету на проектную высоту?.. И что с испытаниями камеры? Уж третий день, как нет известий. Уж не случилось ли беды?»
В коридоре послышались голоса и гулкие шаги. «Не они ли?» – подумал Королев и встал.
В дверь постучали твердо, настойчиво:
– Да, да, войдите!
Ввалился Комаров, в полушубке, с заиндевелым воротником, в треухе, держа в руках что-то завернутое в мешковину.
– Здравствуйте, Сергей Павлович! Ну и мороз нынче… И метет…
За Комаровым, тоже в полушубке и валенках, вошел Дубосеков, снял треух, поздоровался.
– Ну, что, друзья? Мы так волновались… Почему так долго?
– Заносы…
Услышав голоса из соседней комнаты, пришли инженеры Ручкин и Листов.
– Ну-ну, не томите… Как испытания камеры?
Комаров, дуя на руки, развязал шнурок, бережно развернул камеру сгорания и положил на стол перед Королевым.
Все увидели на боку камеры яйцеобразное отверстие.
– Прогорела?.. да и основательно… – как бы сам с собой заговорил Королев, трогая пальцем прогар. – И сопло тоже на грани прогара… Нехорошо… Сколько секунд работала?
– Мало, Сергей Павлович, мало, – воскликнул Комаров. – Но зато так работала, что у нас дух захватило. Море огня! Море! Картина такая, что век не забудешь.
– Я представляю, товарищи, и очень рад, однако какова же тяга?
– Трудно определить, ведь прогар.
– Да, прогар… скверно. Уж который раз… Но ведь двигатель работал? Это – важно! Прогар мы устраним. Безусловно устраним.
– Когда, Сергей Павлович, ведь планер готов?
– Камеру сгорания изнутри надо выложить жаростойким материалом, скажем, окисью алюминия, а сопло – окисью магния.
– И прогара не будет? – спросил Ручкин.
– Не должно быть… Хорошо бы для снижения температуры вместо бензина попробовать спирт. Смелее, друзья, смелее! Теперь уж победа близка…
Если б жителя юрты переселить в благоустроенную квартиру, он бы первое время чувствовал себя весьма неуютно…
Такое же ощущение было у Цандера, когда он поселился в санатории «Снежная гора».
Он видел вокруг праздных, лениво слоняющихся людей, изнывающих от скуки и безделья. Ему было странно видеть, что стоящие над этими людьми доктора, сестры, няни только о том и заботились, чтоб их подопечные продолжали «слоняться» и ничего не делать.
Цандеру, привыкшему использовать каждую минуту для дела, казалось диким и преступным жить такой жизнью. Он вставал рано и, позавтракав, уходил в горы, где можно было без помех подумать.
Стояли безветренные солнечные дни. Слегка морозило. Горы были одеты мягким пушистым снегом и слепили белизной.
Глядя на эти могучие белые горы и синее небо, Цандер с холодной ясностью ощущал вечность и беспредельность мира.
Он видел себя крохотным существом, затерянным в этом огромном белом молчании.
Но, видя себя маленьким среди белых громад, он ощущал в себе недюжинную силу, чувствовал себя властелином этих просторов, ибо сознавал, что он – человек!
«Человек может растопить снега и сокрушить горы! Человек в ближайшее время сможет ворваться в беспредельно далекий синий, таинственный мир, нарушить вечное безмолвие Вселенной! Да, может! Уже теперь, в эти дни, он стоит на пороге Вселенной!..
Пока я хожу как неприкаянный и обдумываю новую книгу, по этим диким снегам, там мои друзья трудятся над ракетой, которая прочертит путь во Вселенную…»
Увлеченный своими мечтами, Цандер приходил разрумянившийся, бодрый, веселый, и, пообедав, опять уходил в горы.
Так продолжалось одиннадцать дней. Он уже подумывал о том, что хорошо бы пораньше вернуться в Москву, чтоб снова отдаться любимому делу, которое влекло и манило.
Но на двенадцатый день прогулка кончилась плохо. Цандер вдруг почувствовал сильную головную боль и слабость. Он еле доплелся до санатория и уже не смог подняться к себе, на третий этаж…
Ночью начался жар, чередующийся с ознобом. Он бормотал что-то несвязное и почти не сомкнул глаз…
Утром врачи, осмотрев его, ушли совещаться в свою комнату… А днем пришла машина с красным крестом – Цандера перевезли в больницу.
4
В субботу Стрешнев вернулся домой пораньше: пообедал вместе со всеми и прошел к себе в комнату, предвкушая хороший отдых за книгой Цандера. Но книги не оказалось. Куда она делась – ни жена, ни теща не знали… Пришлось Стрешневу идти к Федору Семеновичу играть в шахматы…
Вечером вернувшийся из Дома пионеров сын, Славик, признался, что книга у него.
– Иди к отцу, – строго сказала мать.
Славик, рослый, широкоплечий юноша, ладонью пригладил светлые непокорные вихры, застегнул на все три пуговки старый отцовский пиджак и, свернув в трубочку книжку, прошел в столовую, где сидел отец.
– Папа, я думал, ты уже прочитал, – виновато, опустив серые глаза, начал он, протягивая книгу.
– А зачем тебе такая книга? Ведь ничего же не понял – там одни расчеты.
– Нет, я понял, папа… Понял самое главное – как построить реактивный двигатель. Это не трудно… Даже ребятам рассказывал в классе и чертил на доске схему.
– На перемене?
– Нет, на уроке физики. Семен Семеныч меня похвалил и советовал поступать в Бауманский институт.
– Ты, оказывается, шустрый, – усмехнулся Стрешнев. – Нацелился в Бауманский?
– Я хочу строить ракеты, папа. Когда приедет Фридрих Артурович, позови его к нам.
– Надо вначале кончить институт.
– Нет, папа, сейчас большинство ребят из школы идет на производство или на стройки, а учатся по вечерам… Я, да и еще некоторые ребята хотят поступить в ГИРД.
– Там же нужны хорошие специалисты, а не ученики.
– А может, и возьмут… У нас учится сын одного механика из ГИРДа.
– Так что же?
– Он говорит, что скоро будут запускать реактивный планер. Нельзя посмотреть?
– Ишь ты, чего захотел, – усмехнулся Стрешнев. – Ну, хорошо, иди ужинай, ракетчик… Я побываю там… Узнаю…
5
Если человек работает увлеченно, он не замечает, как летит время… В четверг утром, когда Стрешнев приехал на работу, секретарь напомнила:
– Андрей Сергеич, вы не забыли: сегодня совещание в тресте.
– Как, сегодня уже двадцать пятое? – растерянно спросил Стрешнев.
– Да, двадцать пятое!
– Спасибо! Сейчас соберусь. – Стрешнев прошел к себе в кабинет, сел за стол, задумался.
«Конец марта, а от Фридриха ни одного письма… Уж не случилось ли беды? Или затерялись мои письма?..»
Он сложил в папку нужные бумаги и заторопился в трест…
Совещание кончилось неожиданно рано; и Стрешнев, отказавшись от талонов на обед, поехал в ГИРД.
В кабинете Цандера сидел круглолицый, рыжеватый человек с голубыми глазами, рассматривая какой-то чертеж.
– Простите, кажется, инженер Листов?
– Да, я Листов.
– Здравствуйте! Я – Стрешнев.
– А, очень рад, присаживайтесь.
– Простите, что я без приглашения… вырвался случайно… Очень беспокоюсь о Фридрихе… есть ли у вас известия?
– Получил письмо…
– Что же он? Как?
– Вот это письмо: взгляните.
Стрешнев расправил вчетверо сложенный лист клетчатой бумаги:
«Дорогие друзья!
Получил долгожданную телеграмму об огневых испытаниях двигателя ОР-2. Радуюсь, что он работал. За этим первым шагом несомненно последует большой успех.
Жаль, что я не с вами и не могу быть полезен.
Поднимайте ракеты выше и выше – ближе к звездам. Дерзайте! Вперед, на Марс!»
Стрешнев неторопливо сложил письмо, положил на стол.
– Послушайте, это хорошее, ободряющее письмо, но оно звучит как завещание.
– Разве? – удивился Листов. – Мы восприняли его как боевой призыв.
– А когда вы получили письмо?
– Да уж дней десять прошло…
– И больше ни звука?
– Нет… Он не охотник писать…
Дверь распахнулась, размашисто шагая, вошел плотный, чернявый человек с озабоченным лицом, протянул Стрешневу крепкую руку, глухо сказал:
– Королев!
– Стрешнев.
Королев взглянул потеплевшими, но все же озабоченными глазами:
– Тот самый?
– Очевидно, да…
– Рад познакомиться… Тогда это и вас касается – вот телеграмма из Кисловодска. Цандер заболел, его положили в больницу – подозревают сыпной тиф.
– Это скверно, если тиф, – сказал Листов. – Ты звонил жене?
– Да, только сейчас… Она говорит, что он болел сыпным тифом в революцию… а дважды сыпняком не болеют…
– Очевидно, ошиблись с диагнозом, – сказал Листов.
– Простите мое вмешательство, товарищ Королев, но боюсь, что диагноз правильный, – взволнованно заговорил Стрешнев. – Насколько мне помнится, Фридрих болел не сыпным, а возвратным тифом… Что вы собираетесь делать?
– Я заготовил телеграмму в горком партии, прошу принять все меры… Там хорошие врачи, – сказал Королев.
– Надо бы поехать туда, – посоветовал Стрешнев.
– Да… А кому? У нас сейчас – решительно некому…
– Тогда поеду я! – твердо сказал Стрешнев и поднялся. – Извините, нельзя терять ни минуты.
Он поклонился и выбежал из комнаты…
Стрешнев добрался до Кисловодска на третьи сутки, перед рассветом. На вокзале было зябко и безлюдно. Искать больницу в темноте в сонном городе не имело смысла. Стрешнев присел поближе к печке, поставил в ноги чемоданчик и задремал… Прошло часа полтора. Вдруг он очнулся от резкого стука – кто-то бросил на диван кованый сундук. Стрешнев открыл глаза. Было уже совсем светло… Сдав чемодан в камеру хранения, отправился разыскивать городскую больницу.
Город только оживал. Заспанная санитарка в приемном покое, открыв окошечко, сказала сердито:
– Прием с восьми. Больше не стучите.
– Мне не прием, я больного ищу. Из Москвы приехал…
– А чем болеет он?
– Говорят, тиф.
– Идите в самый конец, там за забором – тифозное отделение. Но туда не пускают…
В самом конце больничного городка Стрешнев увидел забор, и за ним длинное здание из красного кирпича. В ворота только что въехала машина с дровами, и они оставались открытыми. Стрешнев проскользнул; и не по дороге, а напрямик по темной тропинке в снегу, зашагал к зданию.
Когда он завернул за угол, от крыльца, от главного входа, санитар в белом халате отвозил крытую продолговатую коляску на высоких тонких колесах. У Стрешнева кольнуло сердце, он даже остановился и проводил глазами идущего сзади коляски санитара, пока тот не скрылся за забором…
Затем он взошел по лесенке на крыльцо, отдышался у двери, позвонил.
Открылось окошечко. Выглянула пожилая женщина в белой косынке.
– Вам кого?
– О товарище справиться пришел.
– Как же вас пустили?
– Есть разрешение от главного врача… Я из Москвы.
– Вон как… О ком же вы хотите узнать?
– Цандер Фридрих Артурович у вас лежит?
– Цандер? Это что, из санатория?
– Да, да.
– Светловолосый такой… еще на непонятном языке бредил?
– Да, да, он…
– А вы кем доводитесь ему?
– Товарищ, друг, вместе учились…
– Скончался… Скончался на рассвете… Только сейчас повезли в морг…
Стрешнев отшатнулся, словно его ударили в грудь. Постоял в раздумье и, сняв шапку, побрел сам не зная куда…
6
Многие люди науки к зрелому возрасту обычно «обрастают» печатными трудами, учениками, учеными званиями, солидными должностями и живут в почете и славе.
Когда такой «ученый муж» умирает, о нем пишут в газетах, устраивают пышные похороны, говорят трогательные речи, перечисляя «научные вклады» усопшего.
Иногда эти «вклады» в науку умирают вместе со своим создателем или продолжают «жить» в «справочниках» и «перечнях».
Но бывают скромные труженики науки, скромно и незаметно делают большое дело, отдаваясь ему и живя им. Их не балуют ни почестями, ни наградами, о них не пишут, не говорят, их почти не замечают… И лишь потом, когда эти люди уходят из жизни, вдруг выясняется, что кто-то из них и был тем большим ученым, которому следовало поставить памятник.
Когда умер Цандер – в Осоавиахиме растерялись… Вроде бы его прах следовало перевезти в Москву и похоронить с почестями. Многие сознавали, что Цандер этого заслуживал… Но получилось так, что при жизни ему забыли или не успели присвоить заслуженно полагавшиеся звания. Он не был ни академиком, ни профессором, ни доктором, ни кандидатом наук. Он был просто инженером и занимал скромнейшую должность – бригадира. «Как быть? Написать, что он сделал ракету, – так ракета еще не запущена. Ракетоплан, так он еще не взлетел… Труды? Огромное количество ценнейших научных трудов! Так они еще не опубликованы… Награды? Наград у него не было… разве только грамота Осоавиахима за «Ударную работу»…
Осоавиахим послал своих представителей в Кисловодск, и Цандера скромно похоронили на городском кладбище…
7
Закон инерции, так много значащий для полетов в безвоздушном пространстве, действует и на земле, в самой обыденной обстановке.
Как поезд, вдруг лишившийся машиниста и пара, продолжает свое движение вперед, так и бригада ГИРДа, потеряв Цандера, продолжала начатое дело. Гирдовцы были вооружены не только идеей, выстраданной Цандером, но и его расчетами и чертежами. И сами гирдовцы теперь уже не были новичками в ракетном деле: они выросли в смелых экспериментаторов, они сработались и являлись силой, способной сделать многое…
Погоревав, поплакав о гибели своего учителя и наставника, они с ожесточением взялись за завершение большой и трудной работы.
Прошло полгода, но Стрешнев не мог смириться с мыслью о потере друга. Однако он по-прежнему верил в дело Цандера, в ракеты, в их будущее и всячески поддерживал увлечение сына. Правда, был против того, чтоб Слава начинал свой путь в ГИРДе.
– Ты должен вначале получить образование, а потом строить ракеты, – внушал он сыну.
Такого же мнения придерживались оба деда и все домашние. Слава под натиском родных в августе успешно сдал экзамены в Бауманский институт.
В институте от старших студентов Слава узнал, что еще в августе гирдовцы запустили в небо первую ракету.
С этой вестью он поспешил к отцу.
– Запустили ракету? – не поверил отец.
– Да, так говорят…
– Именно гирдовцы?
– Да, они.
– Не может быть… Мне бы позвонили…
– Так говорят старшекурсники. Они не станут врать…
Стрешнев достал затрепанную книжечку, стал ее листать:
– Кажется, у меня были телефоны Дубосекова и Листова… Да, Листов есть, но служебный… а вот и Дубосеков…
Стрешнев подошел к аппарату, назвал нужпый номер, попросил позвать Дубосекова. Ждал долго, нетерпеливо пощипывал бородку. Но вот в трубке что-то зашипело, и послышался знакомый голос.
– Это ты, Степан?
– Я, я, Андрей Сергеич, сразу вас узнал.
– Ну, что у вас, Степан? Говорят, запустили ракету?
– Это не мы, это бригада Тихонравова.
– Как? Ракету с двигателем на жидком топливе?
– Да, Андрей Сергеич… запустили. И удачно!
– Взлетела она?
– Взлетела! Даже, говорят, высоко… но по устройству она вроде бы не такая, как у Цандера.
– Пороховая, что ли?
– Нет, не пороховая, жидкостная… Но на твердом бензине, который вмазывали прямо в камеру сгорания.
– А кислород был?
– Кислород подавался, как и в нашей.
– Все равно это здорово! Поздравляю! А у вас как дела? Когда же поднимите ракету Цандера?
– Уж скоро, Андрей Сергеич, ведем опробование отдельных агрегатов… Я вам позвоню – вместе поедем испытывать.
– Спасибо, Степан. Ты обязательно позвони…
– Непременно! – послышалось в ответ.
8
В этом году, как и в прошлом, ноябрь оказался морозным и снежным.
Стрешнев, еще накануне отпросившись на работе, 25 числа встал раньше обычного, долго отыскивал в кладовке старые валенки и дубленые полушубки, теплые рукавицы.
К восьми часам они со Славиком позавтракали и, облачась во все теплое, выехали на Виндавский вокзал. К девятичасовому истринскому поезду, как предупредил Дубосеков, должны были приехать гирдовцы и привезти с собой ракету…
Потолкавшись на вокзале и никого не увидев, оба вышли на площадь.
Грузовики не подходили, а уж до поезда оставалось не более 20 минут.
Вдруг с передней площадки остановившегося вблизи трамвая несколько человек в кожаных пальто с меховыми воротниками сняли что-то длинное, завернутое в брезент.
– Славик, это она! – шепнул Стрешнев. – Я узнал гирдовцев Королева и Листова.
– Ракета?
– Да. Беги за билетами, а я посмотрю, в какой вагон они сядут.
Славик убежал…
Ракету пронесли через вокзал на первую платформу. Ее сопровождали человек восемь гирдовцев в теплых пальто, в треухах и кожаных шлемах.
Стрешнев, выйдя на платформу следом, видел, что ракету внесли в четвертый вагон…
Скоро прибежал Славик с билетами. Стрешневы сели в тот же вагон, в другую дверь.
Гирдовцы расселись в первом отсеке, положив ракету на пол, как кладут лыжи. Стрешнев, присмотревшись внимательно, увидел, что Дубосекова среди них не было. «Очевидно, Степан уехал раньше. И, может, не один… Наверное, готовят пусковой станок…»
Славик протянул газеты.
– Вот, папа, почитай, захватил в киоске.
– Спасибо!
Стрешнев еще раз взглянул на группу гирдовцев, гулко хохотавших в первом отсеке, и развернул газету…
– Нахабино! – крикнул простуженным голосом проводник.
Гирдовцы дружно встали, подняли ракету. Стрешневы, поспешив, спустились первыми и вошли в маленькую деревянную станцию, стали у окна.
Когда поезд отошел, гирдовцы перешли через пути, и, выйдя на дорогу, направились в сторону леса. Минут через пять по той же дороге зашагали и Стрешневы…
Укатанная санная дорога вела в лес, но гирдовцы, не доходя, свернули влево, на узкую тропинку, ведущую к какому-то неуклюжему сараю с толстой бетонной стеной.
– Это испытательный полигон, – сказал Стрешнев.
– Я так и подумал, папа. Туда идут столбы с электрическими проводами…
Стрешневы прошли в лес, стали за ельником, откуда было хорошо видно, что делалось на испытательном полигоне, и даже слышался громкий, властный голос Королева.
Ракету распеленали и установили на станок с металлическими опорами. Стали заправлять ее баки спиртом и жидким кислородом.
Возились довольно долго. Стрешневы, стоявшие без движения, изрядно продрогли.
– Иди, Слава, пробегись по дороге, погрейся.
– Вон уж некоторые пошли в укрытие, скоро будут пускать.
Было видно, как Королев махал руками, распоряжался, что-то крича. Один, с фотоаппаратом, отделился от группы и пошел по снегу в противоположную от леса сторону и стал там, нацеливаясь на ракету.
Королев махнул рукой, чтобы все шли в укрытие, где, очевидно, были приборы. Сам он, постояв несколько секунд перед ракетой, оглядел ее придирчиво и тоже ушел за бетонную стену. Воцарилась тишина. Ракета четко виднелась на фопе неба длинным остроносым снарядом, устремленным ввысь.
– Внимание! – крикнул Королев.
Все замерли.
В этот миг летевшая мимо ворона опустилась на пусковой станок, скользя, уцепилась когтями.
– Пошла, пошла, черт! – выскочив из-за укрытия, закричал Королев и, подняв снежный комок, швырнул в ворону.
Ворона полетела к лесу.
Королев еще раз осмотрел ракету и снова вернулся в укрытие.
– Папа, я прочитал надпись на ракете, на стабилизаторе: «ГИРД-Х».
– Пожалуй, надо было написать «Цандер»! Это его ракета…
– Вни-ма-ние-е-е! – раздалась команда.
По спине Стрешнева пробежал озноб. Он вздрогнул, но всем телом подался вперед, чтоб лучше видеть.
– Кон-такт! – четко приказал Королев.
Тут же взревел двигатель, блеснуло пламя, ракета дрогнула и пошла вверх, изрыгая огненный смерч. Все окутало дымом…
– Летит! Летит! – закричал кто-то звонким голосом.
– Ур-ра-а-а!.. – хором ответили гирдовцы.
– Папа, папа, смотри! Вон она, вон, за елкой… – восторженно кричал Слава, схватив за рукав отца.
– Вижу, сынок, вижу! Эх, хорошо идет… Если бы Фридрих дожил… Эх!..
Вдруг что-то щелкнуло, и ракета, перевернувшись, полетела вниз…
– Ура! Ура! Победа! – закричали гирдовцы и стали обнимать и целовать друг друга…
Стрешнев улыбнулся, глаза его блеснули восторженно.
– Молодцы! Пойдем, Слава, поздравим первыми. Эх, жаль не привезли Циолковского. Он бы плакал от радости… Пойдем, Слава. Пойдем, милый. Браво, друзья! Браво! Вперед, на Марс!
1
В самом начале нового тридцать третьего года первая бригада ГИРДа начала практические работы по созданию жидкостной ракеты по проекту Цандера.
В двадцатых числах февраля, когда уже было видно, что работа во всех звеньях идет успешно, Цандер, по настоянию врачей, согласился поехать в Кисловодский санаторий. Проводить его на Курский вокзал пришла вся бригада, благо поезд отходил поздно вечером.
Приехал и Стрешнев (которому Цандер позвонил накануне), но, не будучи знакомым с гирдовцами, держался поодаль…
У вагона сгрудилось много народа, слышались шутки, смех. Цандер, как и большинство гирдовцев, был в коричневом кожаном пальто. Он выглядел усталым, постаревшим, но улыбался, шутил и, казалось, был счастлив.
Когда раздался второй звонок, он крепко пожал руки друзьям, поцеловал жену, детей и отыскал глазами Стрешнева, подошел к нему, крепко обнял:
– Прощай, Андрей. Я послал тебе книгу… Прощай! – и поднялся в тамбур вагона.
Все замахали руками, приветливо крича.
Цандер взглянул на часы и, быстро спустившись по лесенке, подбежал к детям.
– Прощайте, мои милые, я скоро вернусь! – Он поцеловал дочку, поднял на руки сынишку.
Раздался свисток кондуктора и резкий гудок паровоза.
– Будьте счастливы! Пишите! – крикнул Цандер и, целуя, опустил сынишку на панель, поднялся на площадку вагона и стал махать рукой, все удаляясь и удаляясь…
2
Дня через три, вернувшись с работы, Стрешнев увидел на своем столе большой пакет, в котором оказалась пахнувшая типографской краской книга Цандера: «Проблема полета при помощи реактивных аппаратов» и письмо,
«Милый, дорогой, старинный мой друг!
Случилось так, что я уезжаю в самый разгар работ над ракетой. Очень волнуюсь. К тому же прервал работу над книгой о реактивных двигателях и не успел закончить редактирование трудов Циолковского.
Однако и не ехать было невозможно: чувствую, что мой собственный «двигатель» резко снизил число оборотов и начинает работать с перебоями…
Дорогой Андрей, очень прошу тебя время от времени звонить по телефону 3-13-28 моему заместителю, старшему инженеру Листову. Тебя он знает. Справляйся, как идут дела, и пиши мне. Наши будут писать одни «ободрения», а тебе скажут правду. Если будут серьезные неудачи с ракетой – телеграфируй – я выеду немедля…
Если бы ты работал в ГИРДе, я бы уехал со спокойной душой, а теперь волнуюсь… Ребята хорошие, талантливые, но молодежь – опыта и мудрости еще мало…
Черкни свое впечатление о книге уже в Кисловодск – санаторий «Снежная гора».
Еду я с каким-то тяжелым чувством. Боюсь за ракету… и очень жаль детей… ведь с ними почти не виделся и опять – разлука… такая долгая…
Звони Листову. Пиши, как там дела.
Обнимаю крепко, крепко.
Стрешнев перечитал письмо, задумался.
«Фридрих боится, что без него не сделают ракету или сделают плохо. Я понимаю его: работает молодежь… Но мне переходить туда сейчас невозможно… Буду звонить, узнавать… Однако книга Фридриха все-таки вышла. Посмотрим…»
Стрешнев подвинул поближе настольную лампу и стал читать, глотая страницу за страницей…
3
В середине марта 1933 года выпал свежий пушистый снег. Группа гирдовцев, под началом инженера Комарова, несколько дней жила в деревне Нахабино, готовя и оборудуя испытательный стенд. Место было выбрано глухое, на поляне около леса…
В это время Королев, только поднявшийся после гриппа, сидел в своем кабинете за чертежами Цандера.
«Да, кажется, все продумано хорошо. Отсек для парашюта помещен в верхней части. Это обеспечит спуск ракеты на землю. Стабилизаторы обеспечат устойчивый, ровный полет… Вот только двигатель… Разовьет ли он на этот раз расчетную тягу, чтоб поднять тридцатикилограммовую ракету на проектную высоту?.. И что с испытаниями камеры? Уж третий день, как нет известий. Уж не случилось ли беды?»
В коридоре послышались голоса и гулкие шаги. «Не они ли?» – подумал Королев и встал.
В дверь постучали твердо, настойчиво:
– Да, да, войдите!
Ввалился Комаров, в полушубке, с заиндевелым воротником, в треухе, держа в руках что-то завернутое в мешковину.
– Здравствуйте, Сергей Павлович! Ну и мороз нынче… И метет…
За Комаровым, тоже в полушубке и валенках, вошел Дубосеков, снял треух, поздоровался.
– Ну, что, друзья? Мы так волновались… Почему так долго?
– Заносы…
Услышав голоса из соседней комнаты, пришли инженеры Ручкин и Листов.
– Ну-ну, не томите… Как испытания камеры?
Комаров, дуя на руки, развязал шнурок, бережно развернул камеру сгорания и положил на стол перед Королевым.
Все увидели на боку камеры яйцеобразное отверстие.
– Прогорела?.. да и основательно… – как бы сам с собой заговорил Королев, трогая пальцем прогар. – И сопло тоже на грани прогара… Нехорошо… Сколько секунд работала?
– Мало, Сергей Павлович, мало, – воскликнул Комаров. – Но зато так работала, что у нас дух захватило. Море огня! Море! Картина такая, что век не забудешь.
– Я представляю, товарищи, и очень рад, однако какова же тяга?
– Трудно определить, ведь прогар.
– Да, прогар… скверно. Уж который раз… Но ведь двигатель работал? Это – важно! Прогар мы устраним. Безусловно устраним.
– Когда, Сергей Павлович, ведь планер готов?
– Камеру сгорания изнутри надо выложить жаростойким материалом, скажем, окисью алюминия, а сопло – окисью магния.
– И прогара не будет? – спросил Ручкин.
– Не должно быть… Хорошо бы для снижения температуры вместо бензина попробовать спирт. Смелее, друзья, смелее! Теперь уж победа близка…
Если б жителя юрты переселить в благоустроенную квартиру, он бы первое время чувствовал себя весьма неуютно…
Такое же ощущение было у Цандера, когда он поселился в санатории «Снежная гора».
Он видел вокруг праздных, лениво слоняющихся людей, изнывающих от скуки и безделья. Ему было странно видеть, что стоящие над этими людьми доктора, сестры, няни только о том и заботились, чтоб их подопечные продолжали «слоняться» и ничего не делать.
Цандеру, привыкшему использовать каждую минуту для дела, казалось диким и преступным жить такой жизнью. Он вставал рано и, позавтракав, уходил в горы, где можно было без помех подумать.
Стояли безветренные солнечные дни. Слегка морозило. Горы были одеты мягким пушистым снегом и слепили белизной.
Глядя на эти могучие белые горы и синее небо, Цандер с холодной ясностью ощущал вечность и беспредельность мира.
Он видел себя крохотным существом, затерянным в этом огромном белом молчании.
Но, видя себя маленьким среди белых громад, он ощущал в себе недюжинную силу, чувствовал себя властелином этих просторов, ибо сознавал, что он – человек!
«Человек может растопить снега и сокрушить горы! Человек в ближайшее время сможет ворваться в беспредельно далекий синий, таинственный мир, нарушить вечное безмолвие Вселенной! Да, может! Уже теперь, в эти дни, он стоит на пороге Вселенной!..
Пока я хожу как неприкаянный и обдумываю новую книгу, по этим диким снегам, там мои друзья трудятся над ракетой, которая прочертит путь во Вселенную…»
Увлеченный своими мечтами, Цандер приходил разрумянившийся, бодрый, веселый, и, пообедав, опять уходил в горы.
Так продолжалось одиннадцать дней. Он уже подумывал о том, что хорошо бы пораньше вернуться в Москву, чтоб снова отдаться любимому делу, которое влекло и манило.
Но на двенадцатый день прогулка кончилась плохо. Цандер вдруг почувствовал сильную головную боль и слабость. Он еле доплелся до санатория и уже не смог подняться к себе, на третий этаж…
Ночью начался жар, чередующийся с ознобом. Он бормотал что-то несвязное и почти не сомкнул глаз…
Утром врачи, осмотрев его, ушли совещаться в свою комнату… А днем пришла машина с красным крестом – Цандера перевезли в больницу.
4
В субботу Стрешнев вернулся домой пораньше: пообедал вместе со всеми и прошел к себе в комнату, предвкушая хороший отдых за книгой Цандера. Но книги не оказалось. Куда она делась – ни жена, ни теща не знали… Пришлось Стрешневу идти к Федору Семеновичу играть в шахматы…
Вечером вернувшийся из Дома пионеров сын, Славик, признался, что книга у него.
– Иди к отцу, – строго сказала мать.
Славик, рослый, широкоплечий юноша, ладонью пригладил светлые непокорные вихры, застегнул на все три пуговки старый отцовский пиджак и, свернув в трубочку книжку, прошел в столовую, где сидел отец.
– Папа, я думал, ты уже прочитал, – виновато, опустив серые глаза, начал он, протягивая книгу.
– А зачем тебе такая книга? Ведь ничего же не понял – там одни расчеты.
– Нет, я понял, папа… Понял самое главное – как построить реактивный двигатель. Это не трудно… Даже ребятам рассказывал в классе и чертил на доске схему.
– На перемене?
– Нет, на уроке физики. Семен Семеныч меня похвалил и советовал поступать в Бауманский институт.
– Ты, оказывается, шустрый, – усмехнулся Стрешнев. – Нацелился в Бауманский?
– Я хочу строить ракеты, папа. Когда приедет Фридрих Артурович, позови его к нам.
– Надо вначале кончить институт.
– Нет, папа, сейчас большинство ребят из школы идет на производство или на стройки, а учатся по вечерам… Я, да и еще некоторые ребята хотят поступить в ГИРД.
– Там же нужны хорошие специалисты, а не ученики.
– А может, и возьмут… У нас учится сын одного механика из ГИРДа.
– Так что же?
– Он говорит, что скоро будут запускать реактивный планер. Нельзя посмотреть?
– Ишь ты, чего захотел, – усмехнулся Стрешнев. – Ну, хорошо, иди ужинай, ракетчик… Я побываю там… Узнаю…
5
Если человек работает увлеченно, он не замечает, как летит время… В четверг утром, когда Стрешнев приехал на работу, секретарь напомнила:
– Андрей Сергеич, вы не забыли: сегодня совещание в тресте.
– Как, сегодня уже двадцать пятое? – растерянно спросил Стрешнев.
– Да, двадцать пятое!
– Спасибо! Сейчас соберусь. – Стрешнев прошел к себе в кабинет, сел за стол, задумался.
«Конец марта, а от Фридриха ни одного письма… Уж не случилось ли беды? Или затерялись мои письма?..»
Он сложил в папку нужные бумаги и заторопился в трест…
Совещание кончилось неожиданно рано; и Стрешнев, отказавшись от талонов на обед, поехал в ГИРД.
В кабинете Цандера сидел круглолицый, рыжеватый человек с голубыми глазами, рассматривая какой-то чертеж.
– Простите, кажется, инженер Листов?
– Да, я Листов.
– Здравствуйте! Я – Стрешнев.
– А, очень рад, присаживайтесь.
– Простите, что я без приглашения… вырвался случайно… Очень беспокоюсь о Фридрихе… есть ли у вас известия?
– Получил письмо…
– Что же он? Как?
– Вот это письмо: взгляните.
Стрешнев расправил вчетверо сложенный лист клетчатой бумаги:
«Дорогие друзья!
Получил долгожданную телеграмму об огневых испытаниях двигателя ОР-2. Радуюсь, что он работал. За этим первым шагом несомненно последует большой успех.
Жаль, что я не с вами и не могу быть полезен.
Поднимайте ракеты выше и выше – ближе к звездам. Дерзайте! Вперед, на Марс!»
Стрешнев неторопливо сложил письмо, положил на стол.
– Послушайте, это хорошее, ободряющее письмо, но оно звучит как завещание.
– Разве? – удивился Листов. – Мы восприняли его как боевой призыв.
– А когда вы получили письмо?
– Да уж дней десять прошло…
– И больше ни звука?
– Нет… Он не охотник писать…
Дверь распахнулась, размашисто шагая, вошел плотный, чернявый человек с озабоченным лицом, протянул Стрешневу крепкую руку, глухо сказал:
– Королев!
– Стрешнев.
Королев взглянул потеплевшими, но все же озабоченными глазами:
– Тот самый?
– Очевидно, да…
– Рад познакомиться… Тогда это и вас касается – вот телеграмма из Кисловодска. Цандер заболел, его положили в больницу – подозревают сыпной тиф.
– Это скверно, если тиф, – сказал Листов. – Ты звонил жене?
– Да, только сейчас… Она говорит, что он болел сыпным тифом в революцию… а дважды сыпняком не болеют…
– Очевидно, ошиблись с диагнозом, – сказал Листов.
– Простите мое вмешательство, товарищ Королев, но боюсь, что диагноз правильный, – взволнованно заговорил Стрешнев. – Насколько мне помнится, Фридрих болел не сыпным, а возвратным тифом… Что вы собираетесь делать?
– Я заготовил телеграмму в горком партии, прошу принять все меры… Там хорошие врачи, – сказал Королев.
– Надо бы поехать туда, – посоветовал Стрешнев.
– Да… А кому? У нас сейчас – решительно некому…
– Тогда поеду я! – твердо сказал Стрешнев и поднялся. – Извините, нельзя терять ни минуты.
Он поклонился и выбежал из комнаты…
Стрешнев добрался до Кисловодска на третьи сутки, перед рассветом. На вокзале было зябко и безлюдно. Искать больницу в темноте в сонном городе не имело смысла. Стрешнев присел поближе к печке, поставил в ноги чемоданчик и задремал… Прошло часа полтора. Вдруг он очнулся от резкого стука – кто-то бросил на диван кованый сундук. Стрешнев открыл глаза. Было уже совсем светло… Сдав чемодан в камеру хранения, отправился разыскивать городскую больницу.
Город только оживал. Заспанная санитарка в приемном покое, открыв окошечко, сказала сердито:
– Прием с восьми. Больше не стучите.
– Мне не прием, я больного ищу. Из Москвы приехал…
– А чем болеет он?
– Говорят, тиф.
– Идите в самый конец, там за забором – тифозное отделение. Но туда не пускают…
В самом конце больничного городка Стрешнев увидел забор, и за ним длинное здание из красного кирпича. В ворота только что въехала машина с дровами, и они оставались открытыми. Стрешнев проскользнул; и не по дороге, а напрямик по темной тропинке в снегу, зашагал к зданию.
Когда он завернул за угол, от крыльца, от главного входа, санитар в белом халате отвозил крытую продолговатую коляску на высоких тонких колесах. У Стрешнева кольнуло сердце, он даже остановился и проводил глазами идущего сзади коляски санитара, пока тот не скрылся за забором…
Затем он взошел по лесенке на крыльцо, отдышался у двери, позвонил.
Открылось окошечко. Выглянула пожилая женщина в белой косынке.
– Вам кого?
– О товарище справиться пришел.
– Как же вас пустили?
– Есть разрешение от главного врача… Я из Москвы.
– Вон как… О ком же вы хотите узнать?
– Цандер Фридрих Артурович у вас лежит?
– Цандер? Это что, из санатория?
– Да, да.
– Светловолосый такой… еще на непонятном языке бредил?
– Да, да, он…
– А вы кем доводитесь ему?
– Товарищ, друг, вместе учились…
– Скончался… Скончался на рассвете… Только сейчас повезли в морг…
Стрешнев отшатнулся, словно его ударили в грудь. Постоял в раздумье и, сняв шапку, побрел сам не зная куда…
6
Многие люди науки к зрелому возрасту обычно «обрастают» печатными трудами, учениками, учеными званиями, солидными должностями и живут в почете и славе.
Когда такой «ученый муж» умирает, о нем пишут в газетах, устраивают пышные похороны, говорят трогательные речи, перечисляя «научные вклады» усопшего.
Иногда эти «вклады» в науку умирают вместе со своим создателем или продолжают «жить» в «справочниках» и «перечнях».
Но бывают скромные труженики науки, скромно и незаметно делают большое дело, отдаваясь ему и живя им. Их не балуют ни почестями, ни наградами, о них не пишут, не говорят, их почти не замечают… И лишь потом, когда эти люди уходят из жизни, вдруг выясняется, что кто-то из них и был тем большим ученым, которому следовало поставить памятник.
Когда умер Цандер – в Осоавиахиме растерялись… Вроде бы его прах следовало перевезти в Москву и похоронить с почестями. Многие сознавали, что Цандер этого заслуживал… Но получилось так, что при жизни ему забыли или не успели присвоить заслуженно полагавшиеся звания. Он не был ни академиком, ни профессором, ни доктором, ни кандидатом наук. Он был просто инженером и занимал скромнейшую должность – бригадира. «Как быть? Написать, что он сделал ракету, – так ракета еще не запущена. Ракетоплан, так он еще не взлетел… Труды? Огромное количество ценнейших научных трудов! Так они еще не опубликованы… Награды? Наград у него не было… разве только грамота Осоавиахима за «Ударную работу»…
Осоавиахим послал своих представителей в Кисловодск, и Цандера скромно похоронили на городском кладбище…
7
Закон инерции, так много значащий для полетов в безвоздушном пространстве, действует и на земле, в самой обыденной обстановке.
Как поезд, вдруг лишившийся машиниста и пара, продолжает свое движение вперед, так и бригада ГИРДа, потеряв Цандера, продолжала начатое дело. Гирдовцы были вооружены не только идеей, выстраданной Цандером, но и его расчетами и чертежами. И сами гирдовцы теперь уже не были новичками в ракетном деле: они выросли в смелых экспериментаторов, они сработались и являлись силой, способной сделать многое…
Погоревав, поплакав о гибели своего учителя и наставника, они с ожесточением взялись за завершение большой и трудной работы.
Прошло полгода, но Стрешнев не мог смириться с мыслью о потере друга. Однако он по-прежнему верил в дело Цандера, в ракеты, в их будущее и всячески поддерживал увлечение сына. Правда, был против того, чтоб Слава начинал свой путь в ГИРДе.
– Ты должен вначале получить образование, а потом строить ракеты, – внушал он сыну.
Такого же мнения придерживались оба деда и все домашние. Слава под натиском родных в августе успешно сдал экзамены в Бауманский институт.
В институте от старших студентов Слава узнал, что еще в августе гирдовцы запустили в небо первую ракету.
С этой вестью он поспешил к отцу.
– Запустили ракету? – не поверил отец.
– Да, так говорят…
– Именно гирдовцы?
– Да, они.
– Не может быть… Мне бы позвонили…
– Так говорят старшекурсники. Они не станут врать…
Стрешнев достал затрепанную книжечку, стал ее листать:
– Кажется, у меня были телефоны Дубосекова и Листова… Да, Листов есть, но служебный… а вот и Дубосеков…
Стрешнев подошел к аппарату, назвал нужпый номер, попросил позвать Дубосекова. Ждал долго, нетерпеливо пощипывал бородку. Но вот в трубке что-то зашипело, и послышался знакомый голос.
– Это ты, Степан?
– Я, я, Андрей Сергеич, сразу вас узнал.
– Ну, что у вас, Степан? Говорят, запустили ракету?
– Это не мы, это бригада Тихонравова.
– Как? Ракету с двигателем на жидком топливе?
– Да, Андрей Сергеич… запустили. И удачно!
– Взлетела она?
– Взлетела! Даже, говорят, высоко… но по устройству она вроде бы не такая, как у Цандера.
– Пороховая, что ли?
– Нет, не пороховая, жидкостная… Но на твердом бензине, который вмазывали прямо в камеру сгорания.
– А кислород был?
– Кислород подавался, как и в нашей.
– Все равно это здорово! Поздравляю! А у вас как дела? Когда же поднимите ракету Цандера?
– Уж скоро, Андрей Сергеич, ведем опробование отдельных агрегатов… Я вам позвоню – вместе поедем испытывать.
– Спасибо, Степан. Ты обязательно позвони…
– Непременно! – послышалось в ответ.
8
В этом году, как и в прошлом, ноябрь оказался морозным и снежным.
Стрешнев, еще накануне отпросившись на работе, 25 числа встал раньше обычного, долго отыскивал в кладовке старые валенки и дубленые полушубки, теплые рукавицы.
К восьми часам они со Славиком позавтракали и, облачась во все теплое, выехали на Виндавский вокзал. К девятичасовому истринскому поезду, как предупредил Дубосеков, должны были приехать гирдовцы и привезти с собой ракету…
Потолкавшись на вокзале и никого не увидев, оба вышли на площадь.
Грузовики не подходили, а уж до поезда оставалось не более 20 минут.
Вдруг с передней площадки остановившегося вблизи трамвая несколько человек в кожаных пальто с меховыми воротниками сняли что-то длинное, завернутое в брезент.
– Славик, это она! – шепнул Стрешнев. – Я узнал гирдовцев Королева и Листова.
– Ракета?
– Да. Беги за билетами, а я посмотрю, в какой вагон они сядут.
Славик убежал…
Ракету пронесли через вокзал на первую платформу. Ее сопровождали человек восемь гирдовцев в теплых пальто, в треухах и кожаных шлемах.
Стрешнев, выйдя на платформу следом, видел, что ракету внесли в четвертый вагон…
Скоро прибежал Славик с билетами. Стрешневы сели в тот же вагон, в другую дверь.
Гирдовцы расселись в первом отсеке, положив ракету на пол, как кладут лыжи. Стрешнев, присмотревшись внимательно, увидел, что Дубосекова среди них не было. «Очевидно, Степан уехал раньше. И, может, не один… Наверное, готовят пусковой станок…»
Славик протянул газеты.
– Вот, папа, почитай, захватил в киоске.
– Спасибо!
Стрешнев еще раз взглянул на группу гирдовцев, гулко хохотавших в первом отсеке, и развернул газету…
– Нахабино! – крикнул простуженным голосом проводник.
Гирдовцы дружно встали, подняли ракету. Стрешневы, поспешив, спустились первыми и вошли в маленькую деревянную станцию, стали у окна.
Когда поезд отошел, гирдовцы перешли через пути, и, выйдя на дорогу, направились в сторону леса. Минут через пять по той же дороге зашагали и Стрешневы…
Укатанная санная дорога вела в лес, но гирдовцы, не доходя, свернули влево, на узкую тропинку, ведущую к какому-то неуклюжему сараю с толстой бетонной стеной.
– Это испытательный полигон, – сказал Стрешнев.
– Я так и подумал, папа. Туда идут столбы с электрическими проводами…
Стрешневы прошли в лес, стали за ельником, откуда было хорошо видно, что делалось на испытательном полигоне, и даже слышался громкий, властный голос Королева.
Ракету распеленали и установили на станок с металлическими опорами. Стали заправлять ее баки спиртом и жидким кислородом.
Возились довольно долго. Стрешневы, стоявшие без движения, изрядно продрогли.
– Иди, Слава, пробегись по дороге, погрейся.
– Вон уж некоторые пошли в укрытие, скоро будут пускать.
Было видно, как Королев махал руками, распоряжался, что-то крича. Один, с фотоаппаратом, отделился от группы и пошел по снегу в противоположную от леса сторону и стал там, нацеливаясь на ракету.
Королев махнул рукой, чтобы все шли в укрытие, где, очевидно, были приборы. Сам он, постояв несколько секунд перед ракетой, оглядел ее придирчиво и тоже ушел за бетонную стену. Воцарилась тишина. Ракета четко виднелась на фопе неба длинным остроносым снарядом, устремленным ввысь.
– Внимание! – крикнул Королев.
Все замерли.
В этот миг летевшая мимо ворона опустилась на пусковой станок, скользя, уцепилась когтями.
– Пошла, пошла, черт! – выскочив из-за укрытия, закричал Королев и, подняв снежный комок, швырнул в ворону.
Ворона полетела к лесу.
Королев еще раз осмотрел ракету и снова вернулся в укрытие.
– Папа, я прочитал надпись на ракете, на стабилизаторе: «ГИРД-Х».
– Пожалуй, надо было написать «Цандер»! Это его ракета…
– Вни-ма-ние-е-е! – раздалась команда.
По спине Стрешнева пробежал озноб. Он вздрогнул, но всем телом подался вперед, чтоб лучше видеть.
– Кон-такт! – четко приказал Королев.
Тут же взревел двигатель, блеснуло пламя, ракета дрогнула и пошла вверх, изрыгая огненный смерч. Все окутало дымом…
– Летит! Летит! – закричал кто-то звонким голосом.
– Ур-ра-а-а!.. – хором ответили гирдовцы.
– Папа, папа, смотри! Вон она, вон, за елкой… – восторженно кричал Слава, схватив за рукав отца.
– Вижу, сынок, вижу! Эх, хорошо идет… Если бы Фридрих дожил… Эх!..
Вдруг что-то щелкнуло, и ракета, перевернувшись, полетела вниз…
– Ура! Ура! Победа! – закричали гирдовцы и стали обнимать и целовать друг друга…
Стрешнев улыбнулся, глаза его блеснули восторженно.
– Молодцы! Пойдем, Слава, поздравим первыми. Эх, жаль не привезли Циолковского. Он бы плакал от радости… Пойдем, Слава. Пойдем, милый. Браво, друзья! Браво! Вперед, на Марс!
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги