Пиранья. Бродячее сокровище

Глава первая Принцесса печального образа

Девушка спросила довольно неестественным тоном, с претензиями на развязность:

— Значит, вы и есть один из гангстеров тетушки Розы?

Ну, наконец-то, чудеса сродни библейским: немые заговорили… За все время пути она так и не проронила ни слова, даже старалась не смотреть на спутника, только порой морщилась страдальчески, когда он закладывал на дороге особенно лихой вираж…

Мазур убрал ногу с педали газа, и зеленый «лендровер» не первой молодости поехал по инерции, а там и вовсе остановился, прижавшись к обочине. Мазур выключил мотор и безмятежно закурил, откинувшись на спинку сиденья с потертой обивкой. На обочине густо росли какие-то высокие деревья, щетинился колючками кустарник, стояла тишина, временами из чащобы налетал ветерок, трепавший волосы пассажирам — машина была без верха, потому что до летних ливней еще далеко, это даже Мазур уже знал. Зима здесь — когда жарко и сухо, а лето — когда жарко и дождливо, других ярко выраженных времен года не имеется…

— Почему мы стоим? — спросила она напряженно.

Мазур лениво повернул голову и принялся откровенно ее разглядывать. Пожалуй, он и впрямь дал маху, полагая познакомиться с кривоногим «синим чулком», дипломированным американским историком. Ничего похожего: изящный профиль, длинные темные волосы, большие темные глаза, фигурка достойна внимания, вот только насчет затянутых в джинсы ножек не скажешь ничего определенного, кроме того, что они, безусловно, не кривые. Надо полагать, ларчик открывается просто: порода, мать ее. То самое, о чем говорила как-то покойница Бриджит: несколько поколений красавцев женились на красавицах, пока дела шли гладко, пока приносили доход плантации и не было нужды ради презренного металла жениться, скрепя сердце, на толстых купеческих дочках, а своих собственных не приходилось еще отдавать за набитых золотом пожилых буржуа… Своего рода селекция.

— Ну, что вы так смотрите? — спросила она еще тревожнее.

Мазур спокойно, даже лениво процедил:

— Во-первых, я не гангстер — авантюрист, бродяга, типичный представитель социального дна, но не гангстер. Во-вторых, дрожайшая тетушка Роза — вовсе не предводительница гангстерской шайки. Она, согласен, занимается чуточку предосудительным бизнесом, аристократы вправе морщить носы… и посещать это самое заведение с поднятыми воротниками, кстати… но она все же не «крестная мать». И, наконец, в-третьих, и в-последних… По-моему, вы выбрали не совсем подходящий тон и не совсем подходящие термины в отношении людей, которые пошли навстречу вашим просьбам о помощи — и даже не стали обставлять эту помощь финансовыми требованиями… Уяснили?

Вид у темноволосой красавицы был определенно пристыженный. При других обстоятельствах Мазуру стало бы ее жалко, но он не хотел расслабляться. Не ждал ничего хорошего от предстоящей «командировки», поскольку научен был горьким опытом: сначала милая журналисточка, оказавшаяся полевым агентом ЦРУ, потом очаровашка Бриджит с ее наполеоновскими замыслами, наконец, дона Роза… Тенденция, однако? Следовало заранее смириться с тем, что и это дело дурно пахнет, а сидящая рядом с ним красотка, пусть конфузится сейчас не на шутку, наверняка при ближайшем изучении окажется очередным воплощением библейских пороков и черных замыслов. Научены горьким опытом, мерси… Нельзя расслабляться.

— Простите, — сказала она, то ли искренне раскаиваясь, то ли великолепно притворяясь. — Я не имела в виду… не хотела… я просто намеревалась…

— А короче?

— Я просто пыталась взять верный тон… Понимаете, с людьми вроде… с такими людьми… ну, в общем, я не знала, как держаться. Ясно вам?

— Да вроде бы, — сказал Мазур. — Ну что ж, это похоже на правду. Девушка из хорошей семьи горделивых идальго, училась в Штатах… надо полагать, на Юге?

— Тетя Роза вам говорила?

— Я и сам вижу, — сказал Мазур. — У вас классический южный выговор. Луизиана?

— Алабама. Университет Дьюка. Слышали?

— Господи, откуда, мы университетов не кончали, — сказал Мазур чистую правду. — В общем, другая социальная среда, а? Интересно, кого вы ожидали увидеть? Развязаного малого в шляпе набекрень, который то и дело прикладывается к фляжке, называет вас «деткой», глупо ржет, пошло шутит и то и дело пытается хлопать по заду? Ну, смелее!

— Если откровенно, что-то вроде…

— Ну, тогда мы квиты, — сказал Мазур. — Честно говоря, я тоже ожидал увидеть нечто другое. Очкастую кривоногую девицу в старушечьем платье, со стопкой книг под мышкой, распространяющую затхлый запах палеонтологических окаменелостей…

— Я — историк…

— Ну, в таком случае — затхлый запах исторических пергаментов…

Девушка улыбнулась почти спокойно:

— Ради точности — я специализируюсь на второй мировой. Вторая мировая война на море.

— Все равно, — сказал Мазур. — Любой архив, я думаю, пылью пропах…

— Не всякий. Вы забыли про компьютерные архивы.

— А это чего? — спросил Мазур тоном классического деревенского увальня с соломой в волосах и вилами под мышкой.

— Вот теперь — притворяетесь. По-моему, вы не такой простой…

— Простыми, дипломированная сеньорита, бывают только карандаши, да и то не все, — сказал Мазур. — Итак… Кристина-Мария-Луиза-Вероника-Амалия, насколько мне известно? Можно ради экономии времени выбрать какое-то одно имя из пяти? Вряд ли вас все время зовут пятью, даже в кругу благородных идальго…

— Кристина.

— Жаль.

— Почему?

— Предпочел бы Луизу, — сказал Мазур безмятежно. — При звуке имени «Луиза» у меня отчего-то возникает перед глазами образ порочной, распущенной, но очаровательной француженки с томным синим взором и полуприкрытой кружевами грудью…

— Ваш идеал женщины, а? Или… — она прищурилась. — Или такая вас лишила невинности в каком-нибудь портовом борделе?

— Господи боже, — сказал Мазур, выезжая на шоссе. — Ваши предки будут вертеться в гробах, как жареный барашек на вертеле. Такой лексикон для правнучки конкистадоров…

— Двадцатый век, как-никак, — сказала она, усмехаясь. — Эмансипация и все такое…

— Понятно, — кивнул Мазур. — Откровенно говоря, я бы предпочел кривоножку в очках…

— Значит, я вам не нравлюсь?

— Нравитесь, отчего же, — сказал Мазур. — Если речь идет о моих умозаключениях, то они таковы: с вами было бы весьма недурно побарахтаться в сарае на свежем сене, ночку-другую, но вот что касается постоянных, сложных и серьезных отношений — господи пронеси! Потому что такие как вы, своей сложной и утонченной натурой, яркой индивидуальностью всю душу вымотают. Но, повторяю, в сарае, да на свежем сене, без всяких обязательств…

Как он и рассчитывал, Кристина прямо-таки задохнулась от ярости, возмущенно отвернулась, уставилась на пролетающую мимо зеленую стену леса. Мазур ухмылялся про себя. Именно такую линию и следовало держать — то и дело злить ее, раздражать, сердить, выводить из себя. В ярости человек скорее проговорится, откроется, вообще, будет доступнее для анализа, для прокачки…

— Размечтались! — фыркнула она, по-прежнему отвернувшись.

— А вы что, лесбиянка? — невинным тоном поинтересовался Мазур. — Тут это, насколько я знаю, не в обычае, но в Штатах могли нахвататься…

Одной рукой удерживая машину на прежнем курсе, другой он ловко отразил попытку влепить ему нешуточную оплеуху. Вновь остановил машину, посмотрел на пассажирку:

— Желаете еще попробовать?

— Скотина, — выдохнула она, глядя исподлобья.

Мазур медленно покачал головой:

— Просто-напросто непосредственное дитя природы… Неотесанный и управляемый инстинктами морской волк… Кристина?

— Да? — отозвалась она, отвернувшись.

— Вы, в самом деле, очаровательны… А что, если я поставлю вопрос ребром? Я вас согласен охранять, беречь и защищать только в том случае, если вы будете сговорчивой девочкой… А?

— Что-о?!

— А только так.

— Тетушка Роза…

— Она мне не хозяйка, знаете ли. Я вольный стрелок.

Он ожидал очередной попытки влепить по физиономии и приготовился таковую отразить. Однако Кристина, превеликим усилием воли справившись с приступом гнева, вдруг спросила:

— Зачем вы ломаете комедию?

— Я? — очень натурально удивился Мазур. — Какая тут комедия? Я вам предлагаю сделку…

— Бросьте. Вы давно уже ломаете какую-то дурацкую комедию… С явным перебором. Вы еще «деткой» меня назовите…

— Ну, так ты будешь умницей, детка?

— Хватит вам! Это не ваш сценический образ!

— Возможно… — сказал Мазур серьезно.

— Что же вы придуриваетесь?

— Я не придуриваюсь, — серьезно сказал Мазур. — Я просто-напросто пытаюсь сориентироваться в ситуации. Потому что терпеть не могу неизвестности в некоторых делах. А это как раз тот случай. У вас какое-то предприятие, и дело зашло настолько далеко, что вам потребовался вооруженный охранник… Знаете, в такие игры умный человек не играет втемную. Что у вас стряслось?

— Потом узнаете.

— Когда?

— В свое время, когда мы выйдем в море… — она спохватилась и буквальным образом прикусила язычок.

Ага, выбранная тактика принесла кое-какие плоды…

— Прелестно, — сказал Мазур. — Еще и в море выходить? Что-то мы с Розой так не договаривались, я думал, вас просто нужно будет несколько дней охранять… А тут еще и море… Морем я уже сыт по горло. И, между прочим, прекрасно знаю, какие коллизии порой случаются, когда в море выходят не затем, чтобы доставить куда-то груз или половить рыбку, а для чего-то другого… Интересно, а вы имеете представление?

— Чисто теоретически. Потому и хотела подыскать надежного человека…

— Я надежный, право слово, — сказал Мазур. — Но только в том случае, если мне заранее расскажут честно и подробно, в чем дело, в чем загвоздка, в чем опасности…

— Боитесь упустить свою выгоду?

— Боюсь новых дырок в шкуре. Иные из них не лечатся… впрочем «выгода» — тоже неплохое слово…

Кристина повернулась и открыто посмотрела ему в лицо:

— Ну, так чего же вы хотите? Меня? Хорошо, я не девственница. Мы переберемся на заднее сиденье, я разденусь, и вы будете со мной делать, что хотите… но, предупреждаю: мне будет противно. Вот так. Я закрою глаза, стисну зубы и буду лежать как колода.

— А притвориться страстной ради дела? — спросил Мазур, у которого осталось стойкое впечатление, что не только он изучает, но и его подвергают прокачке.

— Не смогу. Не получится.

— Жаль… В таком случае — сорок процентов.

— От чего? — прищурилась Кристина.

— То есть как? — пожал плечами Мазур. — От всего.

— А вы не лопнете?

— Постараюсь уцелеть… Ну ладно, двадцать пять.

— А вы их заслужили?

— Заслужу. Изо всех сил.

— По-моему, вы опять ломаете комедию… кстати, как вас…

— Джонни.

— По последнему паспорту?

— По святому крещению.

— Да-а?

— Точно, — сказал Мазур веско.

На какое-то время воцарилась тишина. Порой мимо них в ту и в другую сторону пролетали машины со всей здешней лихостью.

— Ну, и что нового вы во мне на сей раз высмотрели? — спросила, наконец, Кристина так, словно искала единственно верный тон.

— Я понял, к какому типу женской красоты вы относитесь.

— Да-а? И к какому же?

— К типу женщин с картин Боттичелли, — сказал Мазур.

И, между прочим, не лукавил душой. Именно такое впечатление у него и создалось. Было в ней что-то от женщин Боттичелли — говоря возвышенно, тот самый налет светлой печали во взоре и всем облике, который Мазур всегда усматривал и в Венере, и в Юдифи, да и в других «Нельзя так открываться, — подумал он. — Это уже не маскас ней говорит, это ты собственными эмоциями и мыслями делишься, а этого категорически нельзя. Мало тебе было Ангелочка и Бриджит? Мало тебе Мэй Лань?»

— Вы продолжаете меня изумлять, Джонни, — сказала Кристина светским тоном. — Кто бы мог подумать, что простой моряк знает о Боттичелли…

— Дорогая сеньорита Кристина, — сказал он злорадно. — Вы, простите, не учитываете специфики моряцкого ремесла и нашей психологии. У моряков в каютах, знаете ли, всегда пришпилены к переборке, гм… не обремененные одеждой дамочки. И это вовсе не обязательно красотки из «Плейбоя». Есть масса репродукций великих картин, которые любой моряк рассматривает с утилитарной точки зрения… Вот и вся разгадка.

— А может, вы себя умышлено огрубляете?

— Вот уж нет, — сказал Мазур. — Честное слово, я простой моряк. Родился в Австралии, служил в армии, потом нанялся на корабль и с тех пор болтаюсь по белу свету… И такая жизнь меня вполне устраивает.

— Что-то вроде хиппи?

— Ничего подобного, — твердо сказал Мазур. — Хиппи — совсем другое. Грязные и ленивые, никчемные бездельники, не способные ни гвоздь вбить, ни починить карбюратор в машине. Я же, не сочтите за похвальбу, многое умею делать. Просто мне нравится именно такая жизнь. Но это ведь отнюдь не значит, что я — тупой и ограниченный?

— Я, кажется, поняла…

— Что именно?

— Штампы, — сказала Кристина. — Устоявшиеся штампы. Вы, когда услышали обо мне, сразу вспомнили один устоявшийся штамп, а я — другой. Отсюда и все недоразумения… Что вы ухмыляетесь?

— Ну, это все же лучше, чем «скотина», — сказал Мазур.

— Значит, мы как-то начали понимать друг друга? И вы не будете больше выдвигать идиотские условия?

— А если все же буду? — сказал Мазур тихо и серьезно, без тени шутливости. — В исследовательских целях, а? Вы ведь ученый, хоть и молодой… Хорошо представляете, что такое исследования. Простите, вы не шутили насчет заднего сиденья. Ох, не шутили… Вы испытывали меня, изучали характер, прикидывали, что я за человек и чего от меня ждать… но вы, пожалуй, все же согласились бы уступить моим грязным домогательствам, а? Отсюда вытекает закономерный вопрос: в какую же это историю вляпалась милая девушка из хорошей семьи, получившая прекрасное воспитание и образование в Штатах? Если она готова стянуть джинсы и дать случайному охраннику на заднем сиденье, прямо на обочине… Готовы, готовы, не задирайте так носик…

Она ответила откровенным взглядом, в котором причудливо смешались и отчаяние, и неуемная гордыня:

— А вы что, все же готовы воспользоваться тем, что девушке некуда податься?

— Говоря откровенно, я бы взял деньгами, — сказал Мазур. — Неужели вы не видите, что пальцы у меня скрючены алчностью, а глаза сверкают в приступе золотой лихорадки? — он мечтательно произнес: — Я не владею испанским, но знаю уже, как на этом языке звучит «золотая лихорадка»: фебре де оро… Как красиво, певуче и музыкально — фебре де оро… Что в сравнении с этим девушка на заднем сиденье, которая к тому же закрыла глаза от омерзения, стиснула зубы и лежит, как колода… Пусть даже она похожа на женщин с полотен Боттичелли… Алчность мною владеет, милая Кристина…

Ее лицо, как Мазур удовлетворенно отметил, было по-настоящему растерянным:

— Я решительно не могу вас понять… Ясно, что вы со мной играете, как кошка с мышкой, но понять вас не могу…

«Вот и прекрасно, милая, — мысленно воскликнул Мазур, испустив что-то вроде злодейского хохота, опять же мысленно. — Прекрасно просто. Значит, цель достигнута, и заморочил я тебе мозги настолько, что ты еще до-олгонько меня не прокачаешь…»

— И вас это злит? То, что вы не можете понять какого-то плебея?

— К чему эти термины? — отмахнулась она. — Мы живем в двадцатом веке… Но вы меня и в самом деле злите. А вас не злят люди, которых вам никак не удается понять?

— Злят, — сказал Мазур. — Еще как. Вот к этому я и возвращаюсь — к констатации того факта, что мы — в одинаковом положении. Вы не понимаете меня, а я ничего не знаю о вас.

— Поедемте. Нам нужно добраться домой до темноты…

— Как прикажете, — сказал Мазур, включая мотор. — А что, в темноте нам что-то угрожает?

— Не знаю.

— Вот это уже интереснее. Вместо категорического «нет» — «не знаю». Это существенная обмолвка…

— Да перестаньте вы цепляться к словам!

— Не перестану, — сказал Мазур. — Я нисколечко не шутил, когда говорил, что терпеть не могу неизвестности в серьезных делах. Знаете, почему? Потому что это чревато всякими неприятностями, вплоть до старушки в белом балахоне и с косой. Да, я кое-чем обязан милейшей Розе. Да, я бродяга, вольный стрелок… но, бога ради, не путайте это с глупой романтикой, то есть восторженной дуростью.

— Вы настолько жесткий прагматик?

— Да господи, я просто осторожен, — сказал Мазур.

Он бросил беглый взгляд в зеркальце заднего вида, потом внимательно присмотрелся к обогнавшей их машине. И укрепился в своих подозрениях. Когда машина скрылась за поворотом, продолжал:

— Это настолько ясно, что я не думал, будто придется кому-то растолковывать, как младенцу… Вы ввязались во что-то рискованное, и, по некоторым обмолвкам, способное принести выгоду… лично вам. Ладно, я не сгораю от золотой лихорадки. Но и не бросаюсь очертя голову навстречу неизвестности. Получать пулю всегда неприятно, но хуже всего — словить ее зря. Мы с вами не в фильме — в реальности…

Кристина, виляя взглядом, ответила:

— Но я еще сама не знаю, будет ли это опасно…

— Знаете, — сказал Мазур уверенно. — Или, по крайней мере, всерьез подозреваете, что немногим отличается. Самое смешное, что я, пожалуй, могу заранее предсказать, с чем мне предстоит столкнуться. Понимаете, набор вариантов невелик. Это, безусловно, не какой-то рутинный бизнес. Тогда? Земельная спекуляция, наркотики, клад… Что там у нас еще? Ах да, море… Значит, отметаем какие-то темные делишки с землей, на которую претендуют несколько человек… Золотой галеон, а? Или партия кокаина в непромокаемой упаковке, ценой в миллион баков, которую какой-нибудь Кривоногий Джаспер, спасаясь от агентов по борьбе с наркотиками, выбросил за борт у безымянного островка, а потом признался вам на смертном одре, когда вы филантропии ради ухаживали за бесплатными больными… А?

— Это не наркотики…

— Что, все-таки золотой галеон?

— Как сказать… Нечто вроде.

— Уже теплее! — удовлетворенно сказал Мазур. — Значит, все-таки клад… Не буду врать, будто я моментально проникся энтузиазмом. Скорее, наоборот, ох, наоборот… Знаете, мне приходилось в жизни искать клады. Это не такое простое и приятное занятие, как может показаться. Во-первых, у клада есть пакостная привычка не оказываться на месте. Во-вторых, вокруг клада, неважно, существует он в реальности или вам просто толкнул «абсолютно верную карту» очередной аферист, порой толчется куча глупцов, склонных палить в конкурентов…

— А вы находили клад? — спросила Кристина с живейшим любопытством.

«Что, точно? — мысленно спросил себя Мазур. — Эвон как подскочила, словно ее шилом в попку ужалило…»

— Увы, увы, — сказал он печально. — Искать-то искал, но не нашел.

Не рассказывать же ей, как обстояло в действительности девять лет назад у далеких Ахатинских островов? Хотя история, безусловно, поучительная: сколько народу отдали богу душу ради этого чертова золота, реального, весомого, осязаемого…

— Расскажете? — она прямо таки пылала энтузиазмом, так что подозрения Мазура крепли.

— Как-нибудь потом, — сказал он, подобравшись и щупая взглядом окрестности по обе стороны дороги. — Сейчас лучше помолчите и не мешайте…

— А в чем…

— Тихо! — цыкнул Мазур, искренне надеясь, что мания преследования на сей раз выдала сигнал ложной тревоги, потому что…

Он резко бросил машину к обочине, с бетонной полосы и она вылетела на сухую рыжеватую землю, остановилась, взметая невесомую пыль…

Первая пуля звучно шлепнула в ствол дерева над их головами.

Резким движением Мазур согнул Кристину в три погибели, бросил ее на пол, втиснул в узкое пространство меж сиденьем и движком. Опершись правой на обтерханный поручень, одним мощным рывком перебросил тело через скорчившуюся девушку, через борт, коснувшись ногами земли — а пули все хлопали по деревьям — присел на корточки, распахнул дверцу, ухватил девушку за кожаный пояс джинсов и бесцеремонным рывком выдернул из машины, как пробку из бутылки, бросил на землю у колеса, прикрыл собой. Рявкнул в ухо:

— Бензин или дизель?

— Что? — ошалело откликнулась она, еще не успев ничего сообразить после столь резкой перемены.

— Машина, говорю, на бензине? Или дизель?

— Дизель…

Пули прямо-таки барабанили по стволам. Дизель — это гораздо лучше, пронеслось у него в голове. Не полыхнет бак от шальной или, наоборот, меткой пули…

— Лежи, как коровье говно в траве! — рыкнул он, когда Кристина затрепыхалась и попробовала приподняться, выплевывая набившуюся в рот пыль. — Лежи, принцесса, мать твою!

Перекатился вправо, вскочил и, прикрываясь капотом машины, вскинул «Таурус», держа его обеими руками. Приподняв дуло под углом примерно в сорок пять градусов, выпустил полмагазина в сторону тусклых вспышек выстрелов. Присел и прислушался.

Дорога была пуста. Впереди и правее, в той стороне, где только что располагались стрелки, наметилось определенное шевеление.

— Лежи, мать твою! — еще раз прикрикнул он для надежности и бросился вправо, в лес, привычно перебегая от ствола к стволу, двигаясь параллельно дороге, особенно не спеша — он вовсе не собирался лихим наскоком разгромить противника…

Дорога плавно загибалась вправо — и он увидел, как двое торопливо лезут в ту самую светлую машину, приткнувшуюся на обочине. До них было метров сто. Подняв пистолет, Мазур выпустил оставшиеся в обойме патроны — опять-таки целясь повыше машины, совершенно не стараясь попасть. Проводил взглядом унесшуюся на бешеной скорости легковушку, в секунды сменил магазин на полный и с чувством исполненного долга направился назад, уже и вовсе не торопясь, шагом.

Громко свистнул:

— Эй, можно вставать! Все кончилось!

И принялся разглядывать изуродованные стволы деревьев — свежие отщепы, содранная кора, прозрачный сок медленно стекает вниз, суетятся потревоженные зеленые жуки, похожие на тараканов…

Ну да, все сходилось. Сунув пистолет в карман, он простер свою доброжелательность до того, что помог Кристине кое-как почиститься от сухой пыли. Отступил на шаг, удовлетворенно ее осмотрел, покивал:

— Вот теперь совсем хорошо. Так и должна выглядеть приличная охотница за кладами: растрепанная, мордаха в пыли, сучки в волосах…

Ее высокая грудь возбужденно вздымалась, щеки пылали, а на лице еще отражался пережитый недавно ужас…

— Подите вы! — огрызнулась Кристина, машинально проведя рукой по волосам. — Не разыгрывайте супермена! Хладнокровен, как монумент… Они же нас чуть не убили…

— Знаете, что самое смешное? — беззаботно спросил Мазур. — Они вовсе не собирались нас убивать. Они вообще не хотели причинять вреда…

— Ну да! Они стреляли, как из пулемета…

Мазур взял ее за локоть, подвел к дереву и, бесцеремонно взяв за подбородок, задрал голову:

— Посмотрите. Вон там, на небольшом участке размером не больше ладони, пять попаданий сразу…

— Вы что, их уже посчитали?

— Именно, — сказал Мазур. — И выстрелы, и попадания. И не нужно так скептически ухмыляться, я в этом толк понимаю… А вон там — еще пять. На столь же ограниченном пространстве. Неумелые стрелки так не стреляют. Неумелые стрелки издырявили бы десяток деревьев… А эти умело, быстро и точно вогнали по обойме всего в два дерева. У них были, похоже, пятизарядки — винтовки или карабины… Они очень хорошо стреляют, Кристина, уж поверьте. Обратите внимание на природу вокруг — редколесье… Между тем на пути сюда можно было выбрать добрую сотню мест для засады, в густой чащобе. Преспокойно перещелкать нас из зарослей, как цыплят… Нет, они хотели напугать, потрепать нервишки, и не более того…

— Ну, а вы-то, ковбой, хоть кого-нибудь подстрелили?

Мазур, улыбаясь, пожал плечами:

— Я и не собирался. Это еще зачем? Когда я понял, что они вовсе не собирались в нас попасть, элементарная вежливость требовала ответить тем же. Я выпустил обойму поверх голов, вот и все. А вы хотели чего-то другого? К чему столь кровожадное выражение на лице? Оно вам совершенно не идет…

— Да вы… вы… — она задохнулась от ярости.

Мазур крепко взял ее за руку повыше локтя и подтолкнул к машине:

— Поехали. Нечего тут торчать. Истерики будут?

— Не дождетесь.

— Вот и прекрасно. — Мазур усадил ее, забрался за руль. — А как насчет ближайшего полицейского участка? Будем заявлять, как законопослушные граждане?

— Не стоит, — сказала Кристина. — Тут вы правы — никаких улик, нет трупов… Вот если бы вы кого-то подстрелили…

— Размечтались, — сказал Мазур. — Именно потому, что я об этом деле ничегошеньки не знаю, и не тороплюсь палить во все, что движется. Только так, и никак иначе… Между прочим, машина была без номеров. Я ее давненько засек. Они держались сзади, пару раз обгоняли, потом торчали на обочине, снова оказывались сзади… В здешних местах, где все гоняют, как психи, такое поведение настораживает моментально. Я ждал чего-то такого, и, когда увидел их меж деревьев на противоположной стороне…

— Кажется, мне следует вас поблагодарить?

— Поздравляю, — сказал Мазур. — Вы потихонечку приобретаете хорошие манеры, как и следует сеньорите из общества…

…Мазур так и не увидел слева ни моря, ни окраины желанного Чакона — они проехали гораздо правее, так что и океан, и город скрыли холмы. Вскоре Кристина обрадованно возвестила, что они, вот радость-то, прибыли в ее родные места.

Быть может, лет сто назад, во время плантаторов, последних индейских войнушек и каучуковой лихорадки, эти края и кипели насыщенной жизнью. Но уж, безусловно, не теперь — сначала они, не останавливаясь, проехали насквозь небольшой бедноватый городок, потом снова оказались в здешнем чистом поле: плоский ландшафт, чахлые рощицы, кустарник, иногда справа или слева промелькивают дома старинного облика, то ли нежилые, то ли просто не содержавшиеся в надлежащем порядке…

— Далеко еще? — спросил Мазур, которому тут вовсе не нравилось.

— Почти приехали. Сейчас свернешь налево, вон там, где развалины, поедешь прямо, дорога там одна…

Он свернул возле полуразрушенного дома — сразу видно было, что тут ни при чем ни военные действия, ни природные катаклизмы вроде всемирного потопа. Дом попросту развалился от старости и всякого отсутствия надлежащего ухода. Первый этаж еще держался, но крыша провалилась, второй этаж походил на декорацию к очередному фильму о развязанной проклятыми империалистами ядерной войне, от деревянной галереи остались сущие огрызки.

— Надеюсь, вы живете не здесь? — кивнул Мазур на унылые развалины.

— Слава Пресвятой Деве, до этого еще не дошло… Здесь давно никто не живет. Примерно с восемьсот двадцатого года. Последний хозяин во время войны за независимость держал сторону испанской короны, ему пришлось бежать со всем своим семейством, и генерал Грау потом распорядился, чтобы дом изменника никто не трогал — пусть ветшает и разрушается сам по себе, как печальное напоминание… Генерал сидел на коне примерно вон там, у толстого пня…

— Позер он был, ваш генерал.

— Это наш национальный герой и отец-основатель, — сухо сказала Кристина.

— Ну, одно другому не мешает, — заключил Мазур, подумав. — Верно? Черт возьми, как романтично, словно сама История прошествовала поодаль, шелестя мантией… Туда, я так прикидываю?

— Да…

Мазур уверенно повел машину к невысокой каменной стене, окружавшей длинное двухэтажное здание, показавшееся поначалу очень знакомым. Чуть позже он сообразил, в чем тут дело — именно такие старинные дома с галереями, высокими острыми крышами и маленькими балкончиками он видел в приключенческих фильмах и на картинках. Что ж, киношники и художники, надо полагать, черпали вдохновенье в реальной жизни…

Он остановился перед высокими деревянными воротами, потемневшими от времени и проливных летних дождей. Похоже было, что их не красили с тех самых беспокойных и романтических времен генерала Грау, позера и отца нации, основателя аж четырех независимых государств и фантастического бабника, восторженного поклонника Наполеона, по злой иронии судьбы умершего на руках английского врача…

Ворота тут же распахнулись, с натужным скрипом, сделавшим бы честь любому готическому роману. Медленно заводя машину на обширный двор, Мазур увидел справа просто одетого низкорослого человечка, судя по иссиня-черным волосам и чертам лица, с изрядной примесью индейской крови. В правой руке привратник держал старый, но надежный маузеровский карабин.

— Осажденный форт, а? — понятливо спросил он.

— Есть основания, — кратко ответила Кристина.

«Ну, это нам знакомо, — подумал Мазур, шагая вслед за девушкой к обветшавшей парадной лестнице (привратник плелся сзади в качестве то ли конвоя, то ли почетного эскорта). — Захиревшие дворянские гнезда, бледные призраки былого великолепия…»

С его собственными предками перед революцией обстояло примерно так же: и гербы имелись, и длинные родословные, а вот фамильные усадьбы находились в таком же состоянии…

Впрочем, обширный холл поддерживался в приличном виде: половицы не провалились и даже выкрашены; нигде не заметно ни паутины, ни собравшихся на посиделки мышей; со стен то любопытно, то сурово таращатся дамы в воздушных платьях, с голыми плечами и умилительными локонами; сеньоры в тесных, наглухо застегнутых мундирах и безукоризненных фраках, парочка даже в камзолах с пышными кружевными жабо и классических париках.

— Впечатляет, — сказал он, перехватив взгляд Кристины. — Вот только… Где же конкистадоры в парадных кирасах?

— Наш род все же не настолько древний, — ответила она напряженно. — Дворянское достоинство наш предок получил при Филиппе Четвертом.

— Это когда, простите? Не забудьте, что вы разговариваете с простолюдином из австралийских степей…

— В тысяча шестьсот двадцать втором.

«Тоже мне, нувориши, — подумал Мазур чуть покровительственно. Тот благородный шляхтич, от коего российские Мазуры произошли, в качестве шляхтича упоминался лет за двести до того, как король Филя твоих предков гербом облагодетельствовал… Салажка…»

Но вслух он, разумеется, сказал:

— Ну что же. Примерно в то же самое время мой английский предок уже упоминался в бумагах лондонского уголовного суда по поводу его процветающего бизнеса.

— И какой у него был бизнес?

— Довольно приличный по тем временам, — сказал Мазур. — Борьба за социальную справедливость. Точнее говоря, останавливал на одной из пустошей под Лондоном кареты благородных господ и убедительно предлагал поделиться награбленным у народа имуществом… Обычно, знаете ли, делились, мой предок был очень красноречив и умел убеждать…

— У вас великолепная наследственность, — фыркнула Кристина. — Это чувствуется…

— Стараюсь, — пожал плечами Мазур. — Вам не боязно впутывать парня с такой наследственностью в свои дела? Вдруг я, когда найдем клад, вас всех злодейски перережу и золотишко сопру?

— Тот, у кого такие замыслы, их обычно не афиширует…

— Ваша правда, — сказал Мазур. — Извините, пошутил…

Появилась нескладная женщина, сразу видно, из простых, с той же ощутимой примесью индейской крови. Кристина бросила ей что-то по-испански, и она, прямо-таки кинематографически кланяясь, подхватила сумку Мазура, показала куда-то вбок.

— Устраивайтесь, — сказала Кристина. — Через четверть часа жду вас к ужину.

— Надеюсь, фрак необязателен? — поинтересовался Мазур.

Она вздохнула, подняв глаза к потолку, отвернулась и удалилась в другую сторону. Мазур пошел следом за провожатой, по длинному, во все крыло, коридору, украшенному деревянными панелями с потемневшей резьбой.

Отведенная ему комната, тоже содержавшаяся в порядке, была огромной, с высоченным потолком, обставленной старинной неподъемной мебелью. Оставшись один, Мазур печально огляделся, покачивая головой и цокая языком. Размеры апартаментов его не то чтобы угнетали, но здесь было определенно неуютно для человека конца двадцатого столетия. Комнатища была рассчитана на совершенно других людей — ведать не ведавших о типовых блочных домах, толчее мегаполисов и толкотне в автобусах. Те жили широко, просторно, во всех смыслах — «люди с раньшего времени», как выражался незабвенный Михаил Самуэльевич. Им было легче: короли жаловали за верную службу не сотками и гектарами, а небрежным мановением руки: «От того вон холма до горизонта», и никто слыхом не слыхивал про «квадратные метры» и «выслугу лет»…

Он заботливо достал из сумки бесценную куртку, помял ее в руках. Легко прощупывались гибкие пленки. Осторожно уместив ее под подушкой — тут, надо полагать, не воруют — Мазур достал сигареты и развалился в огромной дубовом кресле, чтобы хоть пару минут побыть благородным идальго. Стемнело, но он не знал, где тут выключатель, и есть ли вообще электрический свет.

Оказалось, имеется — когда ровнехонько через четверть часа в дверь предупредительно поскреблась индианка и более красноречивыми жестами, нежели непонятными ему словами пригласила к ужину, в коридоре уже горели электрические лампочки. Проводов, ведущих к дому, он что-то не заметил — значит, собственный движок где-нибудь в подвале.

Столовая оказалась и вовсе грандиозных размеров, увешанная портретами предков, старым оружием, со столом столь длиннющим, что лакеям, по рассуждению, гораздо удобнее было бы разъезжать вдоль него на велосипедах. Небольшая скатерть, постеленная у одного из торцов стола, с двумя приборами на ней, выглядела не просто смешно — убого. Однако Кристина, в темном платье, с тщательно расчесанными волосами, выглядела так гордо и независимо, словно не замечала этого горького юмора. Мазур довольно быстро определил, что это, скорее, не гордость, а скованность: нелегко демонстрировать жалкие остатки прежней роскоши, былого величия… Тяжело девочке, девочка с характером…

— Великолепно, — сказал он непринужденно, вертя в руках массивную серебряную вилку, должным образом начищенную. — Вы не боитесь, что ненароком гены взыграют, и я сопру ваше фамильное серебро?

— Это уже не смешно, — сказала она досадливо. — Кто бы вы ни были, но на мелкого воришку уж точно не похожи. Ешьте. Все в упадке, но готовит Мария неплохо.

— Уж это точно, — сказал Мазур, нацеливаясь вилкой на что-то аппетитное, источавшее аромат жареного мяса и незнакомых приправ. — Люблю повеселиться, особенно поесть. Тем более…

Высокое овальное окно лопнуло, посыпались осколки, и пуля звучно ударила в потускневшую деревянную панель под потолком. Почти не рассуждая, Мазур, отшвырнув свое массивное стуло, пинком подшиб ножку стула девушки, отпихивая его от стола, свалил Кристину на пол и замер с пистолетом в руке.

Дззз-зззынь! Второе окно вылетело к чертям, а за ним и третье. Пули ударяли в стену высоко над головами. Мазур старательно считал выстрелы.

Во дворе хлопнула парочка других, прозвучавших гораздо ближе: ну, ясно, привратничек старается, в белый свет, как в копеечку. Девять, десять… и — тишина.

— Послушайте! — сердитым шепотом произнесла Кристина. — Что за манера меня то и дело швырять, как куклу? И на дороге, и здесь… Я вся в синяках…

Во дворе бабахнул еще выстрел.

— Лежите-лежите, — сказал Мазур. — Береженого бог бережет. Когда еще мне выпадет случай держать в объятиях девушку из столь благородного рода, причем на законных основаниях, заслоняя своим телом от опасностей?

Она забарахталась всерьез — гибкая, сильная, в ароматах незнакомых духов. «Приятная девочка, — подумал Мазур, посильнее придавив ее к полу. — Знать бы только, что за игры играет, и в чем тут двойное дно, оно просто обязано быть…»

— Пусти!

— Сейчас, — сказал Мазур. — Не вставай сразу, ладно?

Он, пригибаясь, чуть ли не на четвереньках подбежал к большому выключателю рядом с входной дверью и с маху вырубил свет. Метнулся к окну, примостился в простенке. Разумеется, ничего подозрительного он во дворе не заметил, хотя ночь выдалась лунная — пусто, конечно, они определенного палили с приличного расстояния, оружие позволяло…

Кристина подошла к нему, вгляделась в темноту и зло сказала что-то по-испански. У Мазура осталось впечатление, что это были слова, которых благородной сеньорите из приличного дома вообще-то не полагалось бы знать — но что поделать, двадцатый век, эмансипация и все такое…

— Совершенно тот же почерк, — сказал он задумчиво. — Десять выстрелов из двух пятизарядок, издалека… И снова никто не стремился в нас попасть, наоборот…

— Удивительная проницательность! — фыркнула Кристина. — Но ты, в общем, прав. Считая тот случай, на дороге, это уже шестой раз за последнюю неделю…

— В доме есть телефон?

— Есть. Толку от него мало. Провода давным-давно перерезаны. Они мне мотают нервы вторую неделю…

— Кто? — жестко спросил Мазур. — Расскажешь ты мне, в конце концов, что здесь творится?

— Завтра, — твердо сказала Кристина. — Я жду одного человека. Он приедет завтра и мы отправимся в Чакон… Я расскажу перед этим. Вдруг…

— Ага, — сказал Мазур. — Вдруг случится какое-то чудо, все волшебным образом обойдется и не придется ничего рассказывать постороннему человеку? Дорогая сеньорита, вы все еще верите в чудеса? Их не бывает, а если все же случаются, то не столь волшебные… Когда вы это поймете, наконец?

— Понимаете, Джонни, это так долго считалось чисто семейным делом…

— Ну да, — сказала Мазур. — Фамильные традиции, роковые тайны… «О, сын мой, на смертном одре я должен открыть тебе, что ты вовсе не сын мой, а дочь моя…» Как же, знаем… Интересно, а эти пакостники — тоже семейное дело?

— Самое смешное, что — да… В каком-то смысле.

— Какая-нибудь вендетта?

— Да нет, — со вздохом сказала Кристина. — Скорее уж непримиримая ссора… Это дон Хайме…

— Какой-нибудь благородный сосед?

— Чтоб его черти взяли… Самое скверное, мне нечего предъявить полиции. Одни пулевые отметины в стенах, да перерезанные телефонные провода. Капитан будет меня утешать, обещать, что предпримет все надлежащие меры — только ему, как легко догадаться, не хочется впутываться во все это… Выгоды никакой, а уличить никого невозможно…

— Ты дождешься, — сказал Мазур. — В конце концов, они дом подпалят с четырех концов. Я на их месте именно так бы и поступил — сколько можно примитивно палить из винтовочек? Если повторять это достаточно часто, такие фокусы перестают казаться угрозой…

— Они с тобой, часом, не советовались? — фыркнула Кристина. — Потому что позавчера как раз и подожгли… Не дом, правда, а мой единственный коровник. Вон в той стороне, в полумиле… Подперли дверь, когда Пакито прибежал, было уже поздно… Коровы сгорели, все восемь. Последнее мое движимое имущество, последнее, что еще как-то отдаленно смахивало на хозяйство… Теперь остался только дом.

— А собак у тебя, что, в хозяйстве нет?

— Были. Две. Еще пять дней назад.

— Крепенько они твое хозяйство подкосили, — сказал Мазур. — А ты не хочешь ли, часом, чтобы я ответил в том же духе? У этого дона Хайме наверняка найдется в хозяйстве что поджечь и разломать… Что мне стоит?

Ему вовсе не улыбалось тащиться куда-то под покровом ночи жечь коровники неизвестного дона и разносить какие-нибудь сараи — просто интересно было, что она ответит…

В голосе Кристины звучала даже не гордость — спесь:

— Я до такого опускаться не буду. В конце концов, он проиграет в главном: именно я доберусь до сокровища… Только, я тебя умоляю, не лезь с вопросами. Подожди до завтра, не убьют нас с тобой, в самом-то деле…

«Итак, все-таки сокровище, — подумал Мазур. — Интересно, настоящее или мнимое? А в общем, никакой разницы — клады вечно приносят одни неприятности, независимо от того, реальные там захоронки, или нет…»

Глава вторая Благородные доны и дешевые гангстеры

Спал он, легко догадаться, с собачьей чуткостью, положив на столик оба пистолета и примостив одежду так, чтобы натянуть ее в мгновение ока по всем армейским стандартам. Однако молодчики неизвестного дона Хайме так и не дали о себе знать.

Долгий, требовательный гудок автомобильного клаксона раздался в аккурат, когда Мазур чинно кушал утренний кофей в компании владелицы поместья. Каковая, заслышав сигнал, просияла, но, выслушав короткий, непонятный Мазуру доклад привратника, вновь помрачнела. Пояснила, недобро хмурясь:

— Там, у ворот — дон Хайме…

— Интересно, — сказал Мазур, мимолетно коснувшись локтем заткнутого за ремень пистолета. — Это что, переговоры?

— Возможно. Я совсем его не ждала… — и она что-то бросила привратнику, проворно выскользнувшему из столовой. — Ну что же, посмотрим, с чем он заявился…

— Слушай, — сказал Мазур. — Чтобы я не выглядел совершеннейшим идиотом, объясни ты в двух словах, из-за чего вы с ним поцапались…

— Ну ладно, — сказала Кристина. — Если в двух словах… В свое время отец хотел провести это предприятие с ним вместе, и даже кое-что рассказал… но потом они поссорились. Дон Хайме хотел, чтобы я за него вышла…

— Понятно, — кивнул Мазур. — Все денежки в одной семье… А ты, я так понимаю, отказалась?

— Как ты догадлив! Он меня нисколечко не прельщал… В общем, он не знает места, но знает, о чем идет речь…

— И он осерчал, я так понимаю?

— Ну да, — бледно улыбнулась Кристина. — Ему хотелось заполучить не только долю, но и меня…

— Я его понимаю… Что было дальше?

— Отца они подстерегли два месяца назад, на дороге, возле Чакона. Он выжил, повезло. Получил четыре пули. Сейчас он в клинике, в столице. Всеми делами пришлось заниматься мне…

— Ага, — сказал Мазур догадливо. — А на тебя у него рука не поднимается, а?

— Он все-таки идальго, — отрезала Кристина. — Не так-то просто для человека подобного происхождения убить девушку своего круга. Воспитание и традиции…

— Да вдобавок матримониальные планы, нет?

— Вон он…

Мазур посмотрел в разбитое окно столовой. По мощеной кирпичом дорожке к дому, небрежно помахивая тростью, шествовал пожилой и крайне представительный сеньор: красивая проседь в волосах, усы и эспаньолка на старинный манер, серая тройка, белый галстук…

— Странно, что ты ломаешься, — сказал Мазур. — По-моему, вполне приличный жених. Море обаяния и шарма, а если вдобавок учесть родословную…

Кристина сверкнула на него глазами, что твоя пантера, но ответить колкостью не успела: потенциальный жених вошел в столовую, улыбаясь вежливо и благожелательно, с невыносимой галантностью поцеловал руку Кристине, сухо кивнул Мазуру, как какому-то конюху, опустился на стул в непринужденной позе. Положив обе ладони на изогнутую рукоять трости, посмотрел куда-то поверх головы Мазура и произнес что-то по-испански с видом надменным и пренебрежительным.

— Давайте говорить по-английски, — сказала Кристина с восхитительно равнодушным лицом. — Мой… друг не понимает по-испански.

— Охотно, — сказал дон Хайме на приличном английском, вновь глядя поверх Мазуровой макушки. — Я говорил: простите, не имел чести быть представленным…

— Меня зовут Джон, — сказал Мазур. — Джон Смит. Адвокат сеньориты Кристины. Я из Филадельфии, изволили слышать? Адвокатская контора «Смит, Смит, Смит и Смит» Я — четвертый в списке Смит, который «и Смит». Город Филадельфия, цитадель американской демократии… не доводилось бывать?

— Доводилось, — не моргнув глазом, ответствовал дон Хайме. — Молодой человек, тысячу раз простите, но выговор у вас вовсе не американский…

— Помилуйте, я и не выдавал себя за урожденного американца, — светским тоном сказал Мазур. — Позволено ли мне будет осведомиться, отчего вы на меня так странно смотрите?

— Вам не кажется, что это вульгарная привычка — таскать пистолет за поясом?

— Господи! — сказал Мазур растроганно. — Наконец-то я встретил человека, который вопреки местным традициям отмечает вульгарность этого обычая… Вы тысячу раз правы, любезнейший дон Хайме. Пистолет за поясом — это плебейство… но я не виноват, что здесь именно так заведено и невозможно достать нормальную кобуру… Если вас пугает мой скромный пистолетишко, я его уберу…

— Молодой человек, — значительным тоном произнес дон Хайме. — Чтобы меня по-настоящему напугать, нужно нечто большее, чем подобная игрушка… да и ее хозяин.

— Ну, тогда я уж и дальше буду сидеть с пушкой за поясом?

— Сделайте одолжение.

Мазур непринужденно повернулся к Кристине и сказал так, словно они были здесь одни:

— Дорогая, ты была права — чертовски забавный старичок…

Дон Хайме одарил его молниеносным, испепеляющим взглядом. Мазур в ответ на это улыбнулся простецки, широко, совершено идиотски. На несколько секунд повисло молчание, потом дон Хайме преспокойно спросил:

— Милая Кристина, где вы раскопали этого дешевого гангстера? — и любезно сообщил Мазуру: — В вашем облике есть некоторые недочеты, должен с прискорбием заметить. Полагалось бы носить шляпу фасона «борсалино», лихо заломленную набекрень, держать в уголке рта изжеванную сигару, а на пальце просто обязан красоваться огромный перстень…

— Я не сторонник скрупулезного следования окостеневшим традициям, — сказал Мазур. — Дон Хайме, вы сделали две ошибки. Даже три. Во-первых, я не гангстер, во-вторых, не дешевый. В-третьих, должен вам сказать откровенно: мне никогда не нравились люди, которые посылают своих холуев стрелять в девушек и поджигать коровники. Первое — подло, а второе — мелко. Ваши предки, я уверен, в гробах ворочаются…

— Оставьте в покое моих предков, — ледяным тоном произнес визитер.

— Да ради бога, — сказал Мазур. — Так вот, мне не нравятся люди, ведущие себя подобным образом. Иногда, если особенно допекут, я их, простите, убиваю…

С тем же каменным выражением лица дон Хайме произнес:

— Простите, милейший, а вас никогда не называли нахальным щенком?

— Ба-бах!

Кристина невольно отшатнулась. Зато дон Хайме, не дрогнув, остался сидеть в своем кресле, держа обеими руками гнутую рукоять трости — хотя самой трости при рукояти уже не было, трость валялась на полу, перебитая пулей из «Тауруса».

— Неплохо, — произнес, наконец, дон Хайме, небрежно отшвырнув рукоять. — Оружием вы владеете мастерски, согласен… Но ведь это еще ничего не решает, я так думаю… Кристина, позвольте вам попенять на правах старого доброго знакомого, некогда державшего вас на руках, когда вы еще пребывали в младенческом возрасте… неужели вы всерьез рассчитываете чего-то добиться, наняв этого… — он многозначительно оборвал гладкую фразу.

Кристина, гордо выпрямившись в кресле, ответила с восхитившим Мазура выражением лица:

— А если предположить, что рассчитываю?

— Должно быть, на оплату услуг этого чистозо вы потратили последние деньги?

— Сеньорита, вас не затруднит перевести непонятное мне слово? — спросил Мазур спокойно. — Если оно имеет хоть чуточку уничижительный оттенок, я его выкину в окно…

— Да нет, пожалуй, — сказала Кристина. — «Чистозо» означает забавник.

— А, ну в таком случае дон Хайме покинет этот дом через дверь и на собственных ногах, так и быть, — сказал Мазур. — Не вижу ничего оскорбительного…

— Кристина, — настойчиво повторил дон Хайме. — Вы, должно быть, истратили на этого молодчика последние деньги?

— Это не ваше дело.

— Быть может… — сказал дон Хайме. — Однако должен заметить, что в этом случае вы весьма нерационально истратили деньги. Вам следовало бы поискать специалиста другого профиля… конкретнее говоря, специалиста по подводному плаванию… Вряд ли этот молодец умеет пользоваться аквалангом, а?

По тому, как встрепенулась девушка, Мазур понял, что старый хрен метко угодил в какую-то болевую точку. Она была слишком гордой, чтобы задать прямой вопрос, но в ее глазах появилась такая тревога, такая беспомощность, что у Мазура неприятно царапнуло сердце.

Дон Хайме безмятежно улыбался:

— Вот именно, дорогая моя… Вы еще не знаете, но мне удалось отыскать сеньора Роблеса и побеседовать с ним о ваших делах. Сеньор Роблес оказался сговорчивым и понятливым молодым человеком — ну, а мне, не сочтите за похвальбу, всегда были свойственны логическое мышление и умение убеждать… Довольно быстро он согласился со мной, что участие в вашей… научной экспедиции было бы непростительной авантюрой, с которой серьезный человек не станет связываться…

— Вы его убили?

— Кристина! — с ласковой укоризной воскликнул дон Хайме. — Как у вас язык повернулся? Наши семьи двести лет жили по соседству, я никогда не давал повода… Наконец, я хочу, чтобы вы стали моей женой… К чему убивать совершенно неповинного человека, если есть другие аргументы, гораздо более приятные?

— И за сколько же он меня продал?

— Будьте уверены, сумма была солидной…

— Откуда у вас деньги? Вы же не богаче меня…

— Зато у меня есть друзья… а у вас их, похоже, не осталось, если не считать этого молодого человека, который столь дурно воспитан, что палит из пистолета в столовой приличного дома… Да и он под категорию друзей вряд ли подходит… Милейший сеньор Смит, не согласитесь ли прогуляться со мной по двору и обсудить некоторые финансовые вопросы?

— Я бы охотно сообщил, как вам лучше всего употребить ваши денежки, — сказал Мазур. — Но тут, во-первых, присутствует дама, а, во-вторых, не хочется вновь осквернять столовую в приличном доме, на сей раз словами… Но вы меня все равно поняли, а?

— Речь идет о весьма больших деньгах…

— У меня еще четырнадцать патронов в обойме, — сказал Мазур. — А вот причин вас жалеть у меня нет. Ни единой. Так что держите язык за зубами…

— Невероятно, — произнес дон Хайме, таким тоном, словно не играл, а всерьез не мог поверить в услышанное. — Такие молодчики от денег не отказываются…

— Он не наемник, — перебила Кристина, все так же гордо восседая в кресле. — Он мой любовник.

— Боже мой, — дон Хайме самым что ни на есть трагическим видом обвел взглядом шеренгу потемневших фамильных портретов. — Это все проклятые Соединенные Штаты с их вольностью нравов… Говорил же я, что не следовало вас отпускать в эту богопротивную страну с ее полным упадком нравов… Слышали бы вас…

— Вы собираетесь сказать что-то еще? — тоном герцогини, распекающей нерадивого слугу, спросила Кристина.

— Пожалуй, — кивнул дон Хайме, безусловно пораженный в самое сердце столь шокирующей новостью. — Что же, если дела обстоят именно так… не пора ли подвести кое-какие итоги? Аквалангиста у вас больше нет. Без него вся затея бесполезна, вам самой лучше и не браться… Остается одно: передать все дела мне. Хотя вы и удручили меня до последней степени столь шокирующими известиями, я все же готов выделить вам двадцать пять процентов…

— А почему не пятьдесят? — саркастически усмехнулась Кристина.

Дон Хайме спокойно разъяснил:

— Простите, это невозможно. У меня были крупные расходы, и условия игры таковы, что более двадцати пяти процентов я вам никак не могу выделить. Для вас, в вашем положении, это все равно фантастическая сумма… Это полмиллиона долларов….

«Нехило, мать твою!» — воскликнул Мазур про себя и поднялся с кресла. Присев на подлокотник, крайне вольно обнял Кристину за плечи и, склонившись к ее уху, громко произнес, умышленно нанизывая вульгаризмы:

— Кристи, на твоем месте я не верил бы этому старому козлу ни на грош. Чует мое сердце, он тебе не отслюнит ни цента. Обязательно наколет. Еще прикончит, чего доброго, хорошо, если просто оставит на бобах…

Он чувствовал, как девушка напряглась от его бесцеремонных объятий — но из роли она выйти не могла, недавнее шокирующее заявление обязывало… Кристина не шелохнулась. Сказала задумчиво:

— По-моему, ты прав, Джонни… У меня точно такие же впечатления.

— Кристина! — укоризненно воззвал дон Хайме. — Как вы только могли подумать?! Ваш отец был моим другом…

— И как вы с ним поступили?

— Неужели вы подозреваете меня в причастности к этому… инциденту? Могу поспорить, это влияние вашего…

Мазур видел глаза девушки — и, ориентируясь на их выражение, как ни в чем не бывало сказал:

— У меня, конечно, не сыщется столько благородных предков, да и гербов отроду не водилось… И все же, милейший дон Хайме, я, кажется, знаю, каким качеством должен обладать истый идальго… Он должен тонко чувствовать, когда его присутствие становится совершенно неуместным, и ему, пусть мысленно, желают убраться к чертовой матери…

— Молодой человек, этот дом — не ваш…

— Хозяйка присоединяется к мнению гостя, — произнесла Кристина холодно.

Мазур усмехнулся:

— Вы, кажется, имели честь подметить, что в моем облике чего-то недостает? По-моему, в вашем тоже, благородный дон. Вам следует вместо этого галстука повязать пестрый платочек — и вот тогда ничем не будете отличаться от старых педиков из притонов французских кварталов Нового Орлеана…

Какое-то время висело тяжелое молчание.

— Бросьте, — сказал Мазур. — Вы не мифологическое животное василиск, и взглядом убивать определенно не умеете. А если не терпится, мы можем выйти во двор и решить нашу проблему, как кабальеро в старые времена. У вас пистолет в кармане, я и отсюда вижу… Значит, игра будет честная. Полагаю, снизойдете до плебея? Если вам мало словесного оскорбления, я могу и пощечину влепить…

Все-таки великое дело — порода… Дон Хайме, бледный, как полотно — а вот внутри, несомненно, кипящий, как вулкан — произнес с достойной уважения невозмутимостью:

— Оскорбить идальго может только равный, поэтому драться с вами я не буду.

— Да ну, какое тут благородство и фамильная спесь, — сказал Мазур. — Не хотите рисковать, когда на кону такой куш?

— Совершенно верно, — без выражения откликнулся дон Хайме. — В конце концов, это тоже серьезный мотив. Чего ради я должен рисковать, подставляясь под пулю гангстера? Я искренне надеюсь, что у нас будет еще случай встретиться при более благоприятных обстоятельствах… Честь имею откланяться. — Он покосился в сторону. — Обломки моей трости можете взять себе. Рукоять серебряная, и вы сможете выручить за нее долларов десять…

Мазур, подавшись вперед, произнес сквозь зубы:

— Если ты, старая сволочь, не заберешь свои деревяшки, я тебе в спину шарахну без оглядки на традиции…

После недолгого обмена взглядами дон Хайме пожал плечами, с видом непринужденным и не сломленным подобрал обломки трости, вежливо поклонился и направился к выходу упругой походкой хозяина жизни. Спина у него оставалась безукоризненно прямой, голову он держал высоко, и со спины, надо отдать должное, его вполне можно было принять за двадцатилетнего лейтенанта в штатском. Мазур видел в разбитое окно, как благородный дон все той же безукоризненной походочкой шагает к воротам.

— Ты знаешь, я на досуге обожаю пофилософствовать, — сказал он задумчиво. — Как-то вывел для себя определение смертельно опасного врага. По-моему, это тот, кто отвечает трем требованиям: имеет возможность тебя угрохать, желает этого достаточно сильно, и, наконец, настроен решительно. Сдается мне, твой сосед всем трем требованиям отвечает. Не хочу тебя пугать, но очень похоже, он и с тобой больше церемониться не будет. В конце концов, ты не единственная на земле красавица, уж извини.

— Я знаю, — отозвалась Кристина тусклым голосом. — Теперь он и меня прикончит при случае.

— Какого же черта ты ему брякнула насчет любовника? Не могла не понимать, что лишаешь бедолагу последней надежды.

— Именно этого мне и хотелось, — отрезала она. — Отца я ему не прощу. Пора было внести полную ясность… Боже мой, он ведь не врал насчет Роблеса. Если бы врал, Роблес давно бы приехал. Все рухнуло, все…

— Роблес, значит, аквалангист… — протянул Мазур. — Море, море… Он должен был нырять к… цели?

— Ты удивительно догадлив…

— И теперь у тебя нет ни денег, ни аквалангиста, — вслух рассуждал Мазур.

— Придется самой.

Мазур посмотрел на нее, присвистнул:

— Русалочка… Какая там глубина?

— Ну, футов сто…

— Как мы это небрежно произнесли… — сказал Мазур. — Сто футов. То есть добрых тридцать метров… Ты что, ныряла с аквалангом?

— Да, в Штатах. У меня есть сертификат…

— Ну, даже так… — произнес он с преувеличенным почтением. — А сколько у тебя погружений?

— Много.

— А точнее?

— Не менее дюжины.

— Понятно, — сказал Мазур. — Любительский сертификат каких-нибудь ускоренных курсов… А максимальная глубина, на которую ты ныряла?

— Какая тебе разница?

— Все-таки?

— Ну, футов на сорок…

— Один раз, а?

— Два.

— Немногим лучше. Два раза на сорок футов, под бдительным присмотром инструктора, который больше пялился на твою попку в бикини, чем учил всерьез… И еще десяток бултыханий на мелководье. С такими достижениями нечего и соваться на сотню футов, даже на привязи. Угробишься.

— Ты-то что в этом понимаешь?

— Я — аквалангист, — сказал Мазур.

И выругал себя последними словами, но ничего нельзя было изменить… Она вскинула глаза, и трудно было сказать, чего там больше, недоверия или яростной надежды:

— Ты?! Тетя Роза говорила, что ты — парашютист… Десантник.

— То-то и оно, — сказал Мазур уверенно. — Знаешь, что такое паралангист? Боже, чему вас учили в университете… Паралангист — это десантник, одинаково хорошо владеющий как парашютом, так и аквалангом. Прыгаешь с парашютом в море, отцепляешь стропы и ныряешь, превращаешься из птички в рыбку. Понимаешь? Так что говорю тебе как специалист: с такой подготовкой ты точно в пять минут угробишься на ста футах… Ни единого шанса.

— Ты правда… специалист?

— Сама можешь проверить.

«Ну что тебе смирно-то не сиделось? — попрекнул он себя. — Распустил хвост, павлин хренов… Мало ты видел красивых девок и мало их имел? На кой хрен тебе эта принцесса печального образа?»

Совесть ныла не так уж и сильно. Но все равно, не стоило связываться. Проще всего и полезнее для дела было бы плюнуть на все, уехать отсюда, забиться в какую-нибудь дыру вроде отеля с хорошей репутацией (благо донна Роза, отправляя на дело, снабдила все же приличной суммой на расходы в долларах и местной валюте) и проторчать там безвылазно несколько дней, пока не придет корабль. Документов, правда нет… ничего, бывают ситуации, когда можно обойтись и без них, если бумажник туго набит. Снять угол в частном секторе, частники, как во всем мире, при виде бумажек с крупным номиналом паспорт не особенно и требуют…

Но ведь нет прямого запрета на такие именно действия? Вот то-то и оно. Отданные ему приказы были сформулированы с учетом ситуации достаточно обтекаемо: лечь на дно, не привлекая к себе внимания, пересидеть и переждать… Но с формальной точки зрения он ничего и не нарушал. Он просто лег на дно. Таким вот образом. Кто будет его искать в компании кладоискателей, потихоньку ушедших в море? Как-никак в море нет ни контрразведки, ни тайной полиции, ни вездесущих цэрэушников, ни розыскных листов…

— Сколько ты хочешь? — спросила она вдруг.

Мазур спохватился и подумал, что в его образе можно быть добрым и отзывчивым — зато никак нельзя показать себя законченным альтруистом. Капитализм кругом, буржуазный мир, царство чистогана. Австралийский бродяга просто обязан алкать…

— Десять процентов, — сказал он браво. — Дон Хайме упоминал о пятистах тысяч как двадцати пяти процентах… Даже с моими скверными оценками по математике в школе легко вычислить, что общая сумма составляет два миллиона. Вот и давай десять процентов. Ну что, по рукам?

— Интересно, а почему ты просишь так мало? — в ее глазах была настороженность. — Всего десять?

— Откровенно? — с той же лихостью продолжал Мазур. — Во-первых, я, честно тебе скажу, не верю до конца, что речь идет о реальном кладе. Столько я повидал простаков, которые тянули пустышку… Во-вторых… ты знаешь, я достаточно долго помотался по свету, чтобы уяснить: не стоит ставить перед собой чересчур нереальные цели. Я не представляю, зачем мне миллион. Я не смог бы с ним управиться должным образом. А вот двести тысяч — сумма более реальная, осязаемая, земная. Я точно представляю, что смогу сделать на двести тысяч — купить в Сиднее приличный бар или создать свое туристическое агентство — ну, знаешь, выезды на катерах, погружения с аквалангом у Большого барьерного рифа… Наконец, с такими деньгами можно всерьез думать о капитанском дипломе. А миллион… Нет, с миллионом я не управлюсь. Для настоящего размаха очень уж мало, а для меня нынешнего — очень уж много…

— Нет, я тебя порой упорно не понимаю…

— Штампы все, штампы, — сказал Мазур. — Отрешиться от них нужно, вот и все. Ну ладно, ладно! Чтобы ты не терзалась сложностями, предлагаю самый простой и убедительный вариант: когда найдем клад, я всех вас быстренько перережу, не забыв над тобой персонально, понятное дело, перед смертью надругаться, заберу денежки себе и смоюсь куда-нибудь в Майями проматывать их на доступных красоток. А то и старую миллионершу подцеплю, прикинувшись удачливым бизнесменом. Очарую, женюсь на ней, а потом утоплю в ванне и буду наслаждаться жизнью, не вспоминая про вас, убиенных… Так тебе больше нравится?

— Джонни, оставь…

— Тогда — десять процентов? — спросил Мазур. — И ужин при свечах в хорошем ресторане где-нибудь в Чаконе и пара медленных танцев… И все на этом. А?

— Ты или чертовски хороший парень, или…

— Или. Как ты думаешь, кто по ночам в маске упыря режет запоздавших путников на большой дороге? А президента Кеннеди кто убрал? То-то…

В глазах у нее было все больше надежды и все меньше недоверия. Мазур с присущей ему скромностью подумал: «Что ни говори, а мое злодейское обаяние себя оказывает. Надо полагать, именно благодаря ему иные роковые красотки запаздывали меня убить, посчитав не особенно опасной дичью… Что же у тебя за душой, красотка с прекрасным и трагическим взором? Должно что-то быть, обязано…»

— Послушай, — сказал он решительно. — Тебе не кажется, что пора мне кое-что рассказать? Боже упаси, я не пытаюсь выспросить у тебя место…

— А я и сама не знаю места, — усмехнулась она, помаленьку обретая душевное равновесие. — Так что пытать меня бессмысленно, а глотку перерезать рано…

— Жаль, а я уж было настроился… — сказал Мазур. — Ну, а что же это все-таки? В самом деле, золотой галеон?

— Бриллианты.

— В море? — с сомнением спросил Мазур. — А как они туда попали?

— Милях в ста от побережья, возле одного из островков в сорок пятом году затонула немецкая подводная лодка. Перед самым концом войны. Она выполняла какую-то секретную миссию. И в сейфе у капитана лежали бриллианты, предназначавшиеся кому-то здесь… надо полагать, не рядовому агенту. О ней все забыли, вернее, не знали толком, где именно она пошла ко дну.

— Ага. И кто-то продал твоему отцу совершенно точную карту…

— Не совсем. Понимаешь, несколько лет назад он очень помог одному человеку… вытащил его из серьезных неприятностей, потому что с тем человеком поступили несправедливо, он был не виноват, так впоследствии и оказалось… А полгода назад он приехал к отцу. И рассказал о себе. Он и был офицером на той лодке. Единственным, кто уцелел, когда ее потопили. У него совершенно не было денег, а у отца — пусть и немного, но для такой экспедиции достаточно… почти. Отец взял в долю дона Хайме, но они поссорились, я тебе уже рассказывала…

— Интересно, — сказал Мазур. — Подводная лодка, говоришь…

Кристина быстро сказала:

— Существовала такая лодка, я проверяла. Каждая немецкая субмарина носила свой номер…

— Я знаю. Моряк как-никак.

— Ну вот… Я искала в архивах… Лодка под этим номером и в самом деле по всем бумагам проходит пропавшей без вести, по времени все совпадает — она и в самом деле ушла в Атлантику и никогда не вернулась. Весь ее экипаж с тех пор тоже так и числится пропавшим без вести… Я посылала запросы — это нетрудно было замаскировать самым обычным сбором материала для работы, никаких подозрений… Была такая подлодка. И исчезла.

— Ну, этому я верю, — сказал Мазур. — А вот твой немец у меня, уж прости, сразу вызывает подозрения. В свое время, да будет тебе известно, объявлялся доподлинный кок с «Марии Целесты»… слышала про «Марию Целесту»?

— Ну, разумеется.

— Вот только очень быстро выяснилось, что кок-то липовый… А «пассажиров «Титаника» в свое время шлялось по репортерам столько, что и сосчитать невозможно. В истории мореплавания масса самозванцев… А мнимых кладов не меньше, чем на суше.

Кристина прищурилась:

— А что, не было реальных морских кладов?

— Сколько угодно, — вынужден был признать Мазур.

— Вот видишь…

— И все же… Кинематографом попахивает. Или — авантюристом, который…

— Хочет вытрясти из нас денежки? — понятливо подхватила Кристина. — Мы и сами об этом думали, и я не ребенок и отец — человек с обширным жизненным опытом… Понимаешь ли, Джонни, дела обстоят так, что особых денег этот немец из нас не выудил. Он, если точнее, вообще не получил от нас ни гроша наличными. Да, отец купил суденышко для ловли креветок — но оно как числилось по бумагам его собственностью, так ею и остается. Да, я на свои деньги заказала два акваланга…

— Почему два?

— Потому что хотела идти на пару с Роблесом…

— И он тебя не отговаривал? Если нет — то никакой это не специалист и жалеть о нем незачем…

— Отговаривал, — сказала Кристина. — В тех же выражениях, что и ты… Не отвлекайся. Так вот, акваланги тоже остаются нашей собственностью. Где же тут выманивание денег? Ах да, мы еще сняли немцу квартирку в пригороде, заплатили за месяц вперед… Но это такие смешные деньги, что всерьез о них говорить… Где ты тут усматриваешь его корысть?

Мазур сказал упрямо:

— Ну, в конце концов… Негде ему было жить и не на что, вот и придумал всю эту историю, чтобы потрясти доверчивых простаков. Люди и не такое плетут ради тарелки супа или стаканчика виски за чужой счет…

— Ты уже попросту упрямишься, по лицу видно…

— Черт его знает… — сказал Мазур. — В конце-то концов, бывают и настоящие клады… Значит, он в Чаконе? Ты меня с ним сведешь? Посмотрю, что за немец…

— Конечно.

— Значит, есть человек, который знает место… Есть кораблик, акваланги… Кто на корабле?

— Старый знакомый отца, бывший военный моряк. И двое матросов, люди вроде бы надежные.

— Все люди надежные, пока перед глазами бриллианты не засияли… — сказал Мазур с философской грустью. — И Роблес… был.

— Ты знаешь, я начинаю подозревать, что дон Хайме его просто… Дон Хайме, как и мы, крайне стеснен в средствах, откуда бы он взял достаточно, чтобы…

— А ведь он и мне пытался деньги предлагать, — вспомнил Мазур. — Да ведь он мог взять в долю кого-то еще, как ты — меня только что… Значит, плюс ко всему — еще и дон Хайме на хвосте, а может, не только он…

— Место знает только немец. А о немце, смею думать, не знает никто. Суденышко в море проследить труднее, чем прохожего на улице, верно?

— Это точно, — кивнул Мазур. — Как моряк свидетельствую. Ладно, это будущие сложности. У нас есть другая сложность, гораздо более актуальная. Нужно исхитриться и добраться до Чакона целыми и невредимыми. Что-то мне врожденный оптимизм и вера в людей подсказывают, что дон Хайме здорово осерчал и не намерен более заниматься стрельбой поверх голов. И это не только меня касается. Очень похоже, его пылкие чувства к тебе остались в прошлом…

Судя по озабоченному лицу Кристины, она и сама об этом подумала. Мазур деловито спросил:

— В доме, часом, не найдется лишнего карабина или чего-то похожего?

— Сколько угодно, у нас все мужчины любили оружие…

Глава третья Акростих — слово поэтическое

Как человек, уже вполне обжившийся в Латинской Америке, Мазур без труда определил, что заведение напротив магазина, в котором скрылась Кристина — не что иное, как кафе. Сделать такое заключение ему, впрочем, помогла не дьявольская проницательность, а большие буквы «CAFE» над входом. Там было еще и название, и уж его-то Мазур прочесть не смог, но это не имело значения…

Он вошел уверенной походочкой завсегдатая. С первого взгляда определил, что заведение во многом уступает таверне дона Мигеля — здесь не обнаружилось ни малейшей экзотики, самые что ни на есть прозаические столики, покрытые скатерками в сине-желтую клетку. А вот в углу он сразу углядел телефонную будку, что мгновенно примирило с отсутствием экзотики, не турист, чай…

Столиков насчитывалось шесть, а занятым оказался только один — юной парочкой, ничуть не похожей на местную наружку. Мазур уверенно сел подальше от воркующих голубков. Появилась вертлявая официанточка, с грехом пополам владевшая английским, как оно обычно и бывает в портовых городах. Хотя Мазур сумел бы с ней договориться, не знай она другого наречия, кроме одного — «кофе» и «виски» в общем, словечки интернациональные…

Именно это он и заказал — фарфоровый наперсточек с кофе и гораздо более вместительный стаканчик виски — а что еще человеку нужно в такое время дня, если он австралийский моряк?

Отхлебнул кофе, пригубил виски и запалил здешнюю крепкую сигарету из черного табака, сидя лицом к высокому окну, рассеянно поглядывая на магазин напротив.

Он попросил Кристину задержаться в магазине подольше под любым благовидным предлогом — ну, скажем, как и положено ничего не смыслящей в сложной технике благородной сеньорите, ей требуются долгие и развернутые пояснения. Ручаться можно, что у продавцов такое поведение не вызовет ни малейших подозрений, наоборот: узревши такую красотку, только рады будут подольше посуетиться вокруг, заливаясь соловьями, знаем мы здешних…

Кристине он преподнес опять-таки довольно убедительную ложь: что хочет понаблюдать со стороны, нет ли за ней слежки. Кажется, проглотила. На деле, конечно, его интересовало одно — тот самый телефон в углу…

Аккуратно пригасив окурок, он не спеша прошел к кабине, уже привычно скормил автомату пару монет. Повторилось то же, что и в прошлый раз, разве что голос был не мужской, а женский. Сначала женщина протараторила что-то по-испански, потом, выслушав предложение Мазура перейти на английский, заверила, что говорит на означенном наречии.

— Это Джонни, — сказал Мазур. — Меня направила к вам фирма «Моралес и сыновья», посредники… Три дня назад я был у них в конторе, и они заверили, что работу вы мне подыщете в течение двух — четырех суток, в крайнем случае, шести…

Выслушав пароль, собеседница с некоторым равнодушием откликнулась:

— О, разумеется… Думаю, дня через три мы сможем вас устроить. Одно немаловажное уточнение, сеньор Джонни: как у вас обстоит со знанием международного свода сигналов? Вашему потенциальному работодателю нужны люди, способные именно в этом ориентироваться.

— Без проблем, — сказал Мазур. — Неплохо обстоит, сеньорита.

— Как насчет комбинации, скажем… Зулу-Альфа-Ромео-Янки?

— Могу вас заверить, что мне приходилось быстренько вывешивать и более сложные сигналы, — сказал Мазур, внутренне ликуя.

— В таком случае — через три дня, в четыре…

И трубку повесили. Стоя спиной к прозрачной двери, Мазур ухмыльнулся во весь рот. Вот это уже была самая что ни на есть убедительная конкретика. В поэтическом ремесле это именуется акростих — когда читают лишь первые буквы каждой строчки. Зулу-Альфа-Ромео-Янки, то есть, говоря по-русски, «Заря». Пароход «Заря», который через три дня встанет на якорь у четвертого причала. И Мазура там встретят, конечно, не хлебом-солью на расшитом полотенце, без цыган и шампанского, но, безусловно, с неподдельной радостью. И все кончится…

Он повернулся к двери. Еще открывая ее, увидел, что за его столиком сидит незнакомый человек. А ведь здесь такое категорически не принято — подсаживаться к занятому столику, в особенности, если целая куча свободных. И виски, и кофе на своем месте, любому с полувзгляда ясно, что столик занят. И тем не менее…

Вразвалочку, заранее глядя неприязненно, он подошел к столику, сел и уставился на незнакомца без всякой симпатии. Невысокий мужичок лет пятидесяти, скучный и незначительный, как автобусный билет, более всего похожий на затурканного кучей детей и кучей долгов отца семейства или третьего помощника младшего счетовода в департаменте городской канализации. Вот только внешность порой бывает обманчива, носитель самой безобидной личины способен оказаться опаснее аллигатора…

Оружия при нем, судя по первым впечатлениям, не имелось. Обширная сверкающая лысина, идиотские бакенбарды, глаза неопределенного цвета… Недолгое общение с труженицами заведения доны Розы привело к тому, что Мазур мог при нужде без ошибок рявкнуть, скажем «arre alla!», что примерно соответствовало русскому: «Катись колбаской!», а то и выразиться гораздо непечатнее…

Ему не пришлось продемонстрировать лингвистические таланты. Незнакомец заговорил первым. Как ни в чем не бывало, негромко произнес по-английски:

— Не хмурьтесь, Джонни, я не побирушка. Меня зовут Ронни, вам обо мне обязана была сказать милейшая Роза… Это мне вы должны были звонить: шесть-пять-два-два-четыре-восемь…

Предположим, все так и обстояло, но Мазур все равно сказал хмуро:

— А откуда мне знать, что вы — это вы? Может, настоящему Ронни вы только что перехватили глотку за углом и упокоили беднягу в мусорном ящике?

— Шутник вы, Джонни, — без всякой обиды откликнулся лысый. — Узнаю Розу, она обожает краснобаев и хохмачей… Да ладно вам. Это я вам слепил полицейскую ксиву. И пушку вам доставал я. «Таурус», новье, нигде не засвеченный… я смотрю, он у вас и сейчас под пиджачком… Назвать номер?

— Ага, — сказал Мазур. — Сейчас я его вытащу прямо тут, и мы будем на глазах хозяина и соседей по столику сверять номер…

— Ну что вы такой пугливый? — лысый улыбался во все зубы, но вот глазыньки его в этом определенно не участвовали. — Ронни — это я…

— И как же вы меня нашли?

— Про телепатию слышали, Джонни?

— Слышал. Брехня, сдается мне…

— Да что вы!

— А если серьезно? — спросил Мазур недоброжелательно.

— Бросьте, Джонни, — серьезно сказал лысый. — Я же вас ни о чем не выспрашиваю? Вот и вы не лезьте в мои маленькие секреты… Мы что, так и будем цапаться? Роза говорила, что я должен вам при нужде помочь…

— Увы, пока таковой нужды не возникло, — сказал Мазур нейтральным тоном. — Если потребуется, я вам непременно позвоню… — и выжидательно уставился на собеседника, всем своим видом задавая простой вопрос: «А не пошел бы ты своей дорогой?»

— Не гоните, не гоните… — лысый наклонился к нему, еще более понизил голос: — Я так понимаю, вы вот-вот выйдете в море?

— Откуда вы…

— Тс! Повторяю: я же не задаю вам попусту совершенно ненужных вопросов, а посему того же жду и от вас… Слушайте внимательно, Джонни. Судя по тому, что я о вас знаю, вы не прочь пополнить пустые карманы…

— А что, это извращение?

— Ну что вы, вовсе нет… Вполне понятное и разумное желание. Кроме того, вы вроде бы хотите бросить тут якорь в уютном местечке и жить без хлопот?

— Я бы не прочь, — сказал Мазур.

— Да ради бога, кто ж мешает… Ничего не имею против. Вот только на этом свете не бывает бесплатных пирожных, знаете ли. Вы хотите жить очень уж легко — подцепили богатую дамочку, а сейчас вот определенно намерены ссыпать в карман кругленькую сумму…

— А вы претендуете на свою долю? — глядя исподлобья, как и следовало охваченному алчностью авантюристу, спросил Мазур.

Лысый коротышка рассмеялся:

— Честное слово, ничего похожего! Речь идет вовсе не о доле, а о сделке, не особенно для вас обременительной… Она нашла кого-нибудь на место Роблеса?

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— А может, это вы? Судя по тому, что вы первым делом приехали сюда, за аквалангами, ничуть не огорчаясь дезертирством Роблеса…

— Слушайте, Ронни, — сказал Мазур. — Вам никто не говорил, что порой опасно бывает знать слишком много?

— Во-первых, вы не будете стрелять в меня в кафе, на глазах у свидетелей… во-вторых, это вы — беспаспортный бродяга, подверженный многим опасностям. А я давненько обитаю в этом городе и успел завести тут серьезных друзей, которые, могу вас заверить, в случае моей безвременной кончины сумеют поквитаться…

— Так что за сделка?

— Вы быстро соображаете, Джонни, это хорошо… Значит, все-таки вы будете нырять вместо Роблеса?

— И что дальше?

— Слушайте внимательно, и бросьте танцевать, — сказал лысый. — Повторяю, условия ничуть не обременительные. Меня не интересуют брюлики. Но вот все остальное, что найдете в сейфе, вы обязательно доставите мне… Ясно? Я говорю не о хламе, которого там наверняка немало — какие-нибудь судовые документы, награды командира и прочая дребедень… Там будут либо футляры, либо кассеты с пленками, с обыкновенными фотопленками, иначе говоря, микрофильмы. Вот их-то вы мне и доставите сразу по возвращении. Не бойтесь открывать любые коробки, которые там найдутся, пленки уже проявлены… Все поняли?

— Предположим…

— Без всяких «предположим». Или повторить?

— Не надо.

— Вот и прекрасно, — осклабился лысый. — Сделка, повторяю, ничуть для вас не обременительная. Вам — камушки, мне — микрофильмы.

— Зачем вам этот хлам?

— Я — член кружка историков-любителей, — усмехнулся лысый. — Жить не можем без этого хлама… У каждого свои причуды. Но уясните себе хорошенько: если я не получу пленок, ваше пребывание в этой гостеприимной стране станет далеко не безмятежным… Честное слово, я могу устроить вам серьезные неприятности… Верите?

— Верю, — угрюмо сказал Мазур.

Он и в самом деле верил. Лучше всего скопировать ксиву тайной полиции может только тот, кто прекрасно знает, как выглядит исходный образец, а это кое о чем говорит…

— Вот и прекрасно. Как только я получу микрофильмы, я моментально забуду о вас навсегда. Живите в свое удовольствие, наслаждайтесь жизнью… Удачи вам в вашем предприятии!

Он поднялся, дружески кивнул Мазуру и, не оглядываясь, прошел к выходу. Мелодично прозвенел колокольчик при дверях, и через несколько секунд лысый исчез из виду, словно приснился.

Ох, если бы… Мазур протянул руку, ни секунды не колеблясь в выборе, взял стаканчик с виски и отпил добрый глоток.

В уравнении одним махом появилась целая куча неизвестных, с которыми ни за что не справиться кавалерийским наскоком. В толк не возьмешь с налету, зачем этому типу нацистские микрофильмы, и что там может быть изображено. Какие-нибудь кодированные банковские счета, до сих пор ждущие своего часа? Списки агентуры? Да нет, за сорок лет агентура одряхлела и перемерла…

Американец. Точно, американец. У него типичный штатовский выговор жителя западного побережья, пусть и малость разбавленный позднейшими наслоениями, проистекавшими, несомненно, оттого, что он долго жил в Латинской Америке… Штатник. Янкес. Не было у бабы хлопот, посадила она на хвост янкеса…

Он смотрел в окно. Появилась Кристина, как и ожидалось в сопровождении сразу трех кабальеро, тащивших тяжелые коробки со снаряжением. В коротком цветастом платьице с символическими бретельками и распущенными волосами она выглядела так, что Мазур вполне понимал аборигенов, которые, загрузив коробки в «Лендровер», усиленно тянули время, что-то еще растолковывая и объясняя — но в конце концов вынуждены были удалиться.

Мазур допил виски, не тронув кофе, бросил на стол банкнот и пошел к выходу. Расклад был ясен, никаких сложностей: этот лысый орангутанг, конечно же, телепатией не владел, он знал заранее, что Кристина появится именно здесь, приедет за аквалангами. А это подразумевает и долгую слежку, и разработку. И надо же было донне Розе запихнуть его в центр всего этого безобразия!

А куда прикажете деваться? Без документов, за три дня до прибытия парохода? По притонам прятаться? А если за ними обоими уже поставлен квалифицированный хвост? И чертов Ронни решит, что его пытаются обмануть? Нет уж, попала собака в колесо — пищи, да беги… Придется доиграть этот водевиль до конца. Благо сделка и в самом деле не столь уж обременительна…

Стоп, стоп. Если в тех микрофильмах есть что-то, способное до сих пор чертовски интересовать янкесов, то и нам эти древние пленочки не помешают. Закон природы: что съедобно для одной разведки, то и другая схавает… Побарахтаемся! Оптимизма придает одно немаловажное обстоятельство: Ронни что-то не похож на всесильного. Что ему мешает самому вытащить желанные микрофильмы оттуда, где они покоятся? Одно из двух: либо не знает места, либо — не велика пташка этот самый Ронни. А то и все вместе…

В самом деле, далеко не всякий агент пусть даже по-настоящему мощной разведки похож на Джеймса Бонда. Далеко не всякий располагает пачками денег, армией помощников, знакомствами в высшем генералитете или президентском дворце. Есть элита, есть и мелкая сошка. Предположим, он — что-то вроде младшего помощника третьего резидента, или как там это зовется. Мелочевка, одним словом. Наткнулся на интересное дельце, но не в силах обстряпать его самостоятельно — или пока что не убедил вышестоящих в реальности клада. Ему хватает сил и возможностей, чтобы сляпать поддельную карточку шпика, раздобыть оружие, следить и требовать — но не более того… А что, похоже. Крайне опасно недооценивать противника, но Ронни очень уж похож на мелкую рыбку.

Он приостановился, показалось сначала, что ему чудится. Но ничего подобного — на узкой улочке и в самом деле громко и непринужденно лилась русская речь. Трое загорелых субъектов, одетых так, что в них с первого взгляда угадывались соотечественники, стояли неподалеку от машины и разглядывали Кристину так, словно она была манекеном в витрине. Руссо туристо или руссо моремано. Классическая тройка — поодиночке-то их хрен в город выпустят…

Вопреки устоявшимся штампам Мазур вовсе не умилился при виде земляков, скупая мужская слеза не поползла по его лицу, и ни малейшего желания немедленно заключить их в объятия у него не возникло. Еще и оттого, что Мазуру весьма не нравились их взгляды, оглаживавшие девушку сверху донизу. Он, конечно, не имел на нее никаких прав, и тем не менее…

— Девушка, а вы по-русски не понимаете? — громко поинтересовался один, судя по ухарской физиономии, первый парень на деревне или нечто аналогичное.

Кристина отвернулась с тем самым аристократическим пренебрежением, оглядываясь, определенно высматривая Мазура.

— Не понимает, — сказал второй. — Лапочка что ж ты не понимаешь? Попади ты мне вот в эти ручки, я бы с тебя три дня не слезал…

— Девушка, а вы, поди, с русскими моряками и не трахались ни разу? — непринужденно спросил третий. — Задрать бы вам платьишко, да вдуть по самое не могу…

Мазур подумал, что хамов следует учить… он решительно шагнул вперед, распахнул объятия и не менее громко воскликнул по-русски:

— Как я есть рад видеть зьемляков! Как я есть рад слишать родной речь!

Троица уставилась на него, слегка ошарашенная. Не теряя времени, Мазур облапил ближайшего и звучно, троекратно расцеловался с ним на манер покойного Леонида Ильича. Потом продолжал с широкой улыбкой:

— Мой папашка тоже биль из ваша страна! Мой папашка воеваль в Великая Отешественная! Он биль офицер в армия генераль Власофф, а до этого служиль в эсэс! Я ошень рад видеть земляки, сейчас ми поедем выпить по рюмашка… Вы слишаль про генераль Власофф?

Их физиономии заслуживали кисти великого живописца, поскольку олицетворяли мешанину разнообразнейших чувств: панический испуг, удивление, осознание возможных последствий…

В следующий миг троица честных советских моряков, по три раза на дню инструктируемая надлежащими лицами, поступила, как и надлежит прекрасно знакомым с кознями идеологического врага гражданам великой державы: показалось даже, что из-под ног у них сверкнули искры и повалил дым, так быстро и решительно припустили прочь бравые мореплаватели…

— Что ты им сказал? — с любопытством поинтересовалась Кристина.

— Это шведы, — сказал Мазур, — а я по-шведски могу связать пару фраз…

— Я разобрала что-то насчет генерала…

— Ах, это… — невинно сказал Мазур. — Я им сказал просто-напросто, что ты — дочь генерала, здешнего начальника тайной полиции, а я — начальник твоей охраны, и, если они не уберутся, из-за всех углов головорезы посыплются и в пыточные подвалы потащат, а там и охолостят безжалостно…

Она прищурилась:

— А почему ты с ними так обошелся?

— Нечего болтать всякие глупости, — сказал Мазур, с ухмылкой гладя в ту сторону, куда в совершеннейшей панике бежали ошарашенные «шведы». Пожалуй что, они уж на расстоянии морской мили от места столь шокирующей встречи…

— Вообще-то я поняла по взглядам, что речь идет не о философских теориях, а о вещах более приземленных… Значит, благородно выступил на защиту моей чести?

— А как же, — сказал Мазур. — Мы, австралийцы, люди благородные. За неотесанной оболочкой бьется рыцарское сердце… И потом, я обязан максимально отработать свои десять процентов. Посему решительно взял тебя под опеку, как и полагается кабальеро. По-моему, вполне нормальное поведение для этой страны и этого континента? Или ты в Штатах нахваталась воинствующего феминизма?

— Да нет, в общем-то…

— Вот и прекрасно.

— Поехали? — предложила она. — Я уже гадала, куда ты провалился… — понизила голос. — Надеюсь, слежки нет?

Мазур огляделся насколько мог непринужденнее. На улице хватало народу — те, кто целеустремленно спешил куда-то и те, кто явно маялся бездельем. Он не был разведчиком с соответствующей специфической подготовкой и потому не мог ручаться со всей уверенностью, что слежки нет. Учитывая, что чертов Ронни объявился, как чертик из коробочки. Учитывая, что его люди могли и далее отираться поблизости. И нельзя было исключать ни почтенных матрон, ни шумных здешних пацанов: все возможно, подойдет к обычному здешнему обывателю некий субъект, сунет крупную бумажку и попросит, ревнивец этакий, последить за своей ветреной подругой (следует точное описание внешности и машины). Никто ничего не заподозрит, повод понятный и насквозь жизненный…

Мазур уселся рядом с девушкой, она тронула машину с места. И тут же даванула на тормоз так, что Мазур едва не впечатался лбом в стекло. Прямо перед капотом, слева направо, пронеслись на оглушительно тарахтящих мопедах — из боковой улочки, наперерез — два обормота не столь уж подросткового возраста. Вообще подобных джигитов здесь было немерено, петляли меж машинами, объезжали заторы по тротуарам, носились без всяких правил, порой провожаемые темпераментными фразами пешеходов, отнюдь не одобрительными.

В голове у Мазура стала понемногу складываться смутная идея… Но с Кристиной он ею, разумеется, делиться не стал. Заговорил о другом:

— Знаешь, что меня больше всего удивляет?

— Знаю, — сказала она уверенно. — Почему нас выпустили и дали благополучно добраться до Чакона. Верно?

— Умница, — кивнул Мазур. — Во-первых, дон Хайме убедился, что аквалангист у тебя, несмотря на его усилия, все-таки есть. Во-вторых, я его, такое впечатление, оскорбил смертельно. В-третьих, он окончательно убедился, что ты не намерена отвечать на его пылкие чувства… Элементарная логика событий вела к тому, чтобы нас перехватили на большой дороге, меня вульгарно прихлопнули без всяких дуэльных кодексов, а из тебя начали бы выбивать адрес немца. Игра пошла по крупной и недомолвок не осталось, вряд ли бы его остановило то, что он качал тебя на руках в нежном твоем возрасте, а потом жениться на тебе хотел…

— Пожалуй.

— Не «пожалуй», а точно, — сказал Мазур уверенно. — Что же они, моего пистолета испугались? Да ну, глупости, у него есть несколько вполне надежных головорезов… У тебя есть версии?

— Нет. Сама теряюсь.

Мазур задумчиво смотрел перед собой. Вновь вспомнил: если ты что-то видел своими глазами и слышал своими ушами, это еще вовсе не означает, что ты видел и слышал правду. Частенько бывает и по-другому: ты видишь и слышишь то, что тебе хотят впарить в качестве доподлинной правды…

Из чего, собственно, следует, что дон Хайме возненавидел сидящую рядом с ним красотку? Из чего следует, что дон Хайме и Кристина — заядлые конкуренты в борьбе за клад? И, наконец, из чего вытекает, что клад существует вообще, что где-то в море и впрямь лежит на дне вот уже сорок лет подводная лодка кригсмарине с ее желанным сейфом? Все это пока что словеса, и не более того, все может обернуться инсценировкой, все не то, чем кажется…

Спросить ее, не знает ли она лысого навязчивого типа по имени Ронни? А какой смысл? Быть может, сроду не видела. Быть может, прекрасно его знает, но если соврет, уличить ее невозможно. Черт, сплошная неизвестность…

Он оглянулся назад, на объемистые коробки, украшенные парочкой ярких наклеек — судя по надписям, акваланги были итальянские. И его, словно электрический удар, вдруг пронзило странное, неописуемое словами ощущение. Все это уже было в его жизни, было, несколько лет назад: экзотический портовый город на противоположной стороне шарика, кривые улочки, незнакомая речь и очаровательная девушка почти точно так же покупала акваланги, и речь поначалу тоже шла о поисках клада на морском дне — а потом Мазура едва не прикончила эта чертова красотка, чтобы остаться в живых, пришлось из кожи вон лезть…

Даже страшновато стало, так все повторялось. Он утешал себя тем, что снаряд в одну воронку дважды не плюхается, но тут же вспоминал: а ведь попадает иногда…

Мозги — хочется верить, не самые дурные и бездарные на свете — работали с полной нагрузкой, чудо еще, что искры из ушей не сыпались…

— Мы что, прямиком поедем к твоему немцу? — спросил Мазур.

— Ни в коем случае! — энергично возразила Кристина. — Он меня особо предупреждал, что следует соблюдать осторожность, целую систему разработал. Сначала я ему позвоню, потом мы встретимся в городе и он сам отведет…

— Предусмотрительный человек, — задумчиво одобрил Мазур. — Времени у нас, как я понимаю, навалом? Вот и прекрасно. Езжай в какое-нибудь приличное бюро по найму квартир…

— Зачем нам квартира? Переночевать можно и в гостинице, мы завтра же выйдем в море…

— Квартира мне и не нужна, — сказал Мазур. — Мне, собственно, нужен отдельный домик. Не особняк, конечно, но непременно отдельный домик. В относительно благополучном районе.

— Зачем?

— Элементарно, — сказал Мазур. — В качестве приманки и ловушки. Если за нами следят, они к этому домику непременно прилипнут, а это открывает простор для комбинаций…

— Джонни, тебе не кажется, что ты чересчур все усложняешь?

— Ничуть, — сказал Мазур. — По-моему, у нас на кону — два миллиона долларов? И, насколько я помню, конкуренты у нас есть, решительные и к гуманизму не склонные? Вот видишь… Тут необходимо извертеться, уж поверь человеку с богатым жизненным опытом. В конце концов, платить буду я. Это реально — снять более-менее приличный домик?

— Конечно. Их тут обычно куча сдается, на любой кошелек…

— Поехали искать контору, — решительно сказал Мазур.

Примерно через полчаса, лишившись не менее четверти своих капиталов — точнее, неправедных денежек доны Розы — Мазур стал обладателем бумажки с печатью, парочки квитанций и связки ключей. Еще минут через двадцать — Кристина неплохо знала Чакон — они с провожатым из агентства добрались до прилагавшегося к этим ключам домика на одном из многочисленных холмов, полукругом окружавших портовый город. Оттуда даже просматривался небольшой кусочек моря. Домишко был не роскошный, но неплохой, в окружении себе подобных — не фешенебельный район, но и не трущобы, тишина, свежий воздух, парочка экзотических деревьев в крошечном дворике…

Типчик из агентства получил свои чаевые, цветисто пожелал приятного отдыха сеньору и сеньорите и, не оглядываясь, вышел в калитку, чтобы добираться в родную контору на такси.

— Поросенок, — сердито сказала Кристина. — Ты обратил внимание — он нас не назвал «сеньор и сеньора». Сеньор и сеньорита…

— Надо полагать, мы как-то не особенно напоминаем семейную пару, — сказал Мазур, с треском распаковывая одну из коробок, выбранную наугад. — Я очень надеюсь, что у нас вид классической легкомысленной парочки, выбравшейся в Чакон для известного времяпровождения… — он поднял голову и фыркнул: — Не хмурьтесь так, сеньорита, это идеальное прикрытие…

— Сама знаю, — сказала Кристина. — Но все равно неприятно, когда на тебя украдкой пялятся с циничной ухмылочкой… Ну, что ты думаешь?

— Что я думаю… — пробормотал Мазур, распутывая синтетические лямки. — Что я думаю… Да ничего особенного. Не самый лучший агрегат, но достаточно надежный, баллоны полностью заряжены, никаких нарушений комплектации, есть все, что необходимо… Меня полостью устраивает.

— Тогда поедем за Хольцем?

— За кем? А-а… Нет, я, с твоего позволения, изменю диспозицию. Съезжу на часок в город, у меня там дела…

— Дела? — переспросила она тревожно и недоверчиво.

— Я тебе потом расскажу, — сказал Мазур. — Есть одна задумка… Что ты смотришь со столь трагическим раздумьем в глазах? Не забывай, меня порекомендовала твоя дражайшая тетушка…

— Вот это-то порой и настораживает, — призналась Кристина с вымученной усмешкой.

Мазур подошел к ней и взял за руку. Ладонь у нее была изящная, теплая, нисколечко не натруженная.

— Послушай-ка, — сказал он убедительно. — Знаешь, когда удаются самые авантюрные и грязные дела? Когда партнеры друг друга не обманывают…

Кристина смотрела ему в лицо все с тем же забавным выражением — смесью недоверия и надежды.

— Извини, если что-то не так, — сказала она, отводя на миг взгляд. — Мне и в самом деле хочется тебе доверять, но ты ведь понимаешь — мы и знакомы-то всего ничего, а ситуация…

Мазур ухмыльнулся:

— Позволь тебе напомнить: дон Хайме тебя вообще знал с младенчества… и чем кончилось? В общем, через часок я вернусь. И доверять ты мне должна не оттого, что физиономия у меня честная и открытая, а по соображениям неизмеримо более прагматическим: будь я злодеем, давным-давно где-нибудь на дороге, в безлюдном местечке, затащил бы в чащобу, связал по рукам и ногам и с помощью нехитрых, но действенных средств выпытал бы все, что ты хотела скрыть… Логично?

— Логично, — призналась она.

— Вот видишь, — сказал Мазур. — Ладно, я вернусь через часок, самое большее через полтора. А ты тем временем приготовь-ка что-то вроде обеда. Это ты, я думаю, умеешь?

— Более-менее, хотя особых кулинарных изысков и не обещаю.

— Ничего, я не гурман, — сказал Мазур.

…Пройдя пешком с полкилометра, он поймал наконец такси — бело-желтую, раздолбанную японскую машинку, чуть ли не свою ровесницу. Добрался до центра города, а там, на ломаном английском и с помощью выразительных жестов растолковал таксеру, чего он собственно жаждет. Таксер, ничуть не удивившись, привез именно туда.

Еще минут через пятнадцать Мазур оказался полновластным хозяином новехонького японского мопеда, белого, с зеленым бензобаком, маленькими толстыми шинами и рассчитанным на двоих черным седлом. Транспортное средство на вид было насквозь несерьезное — но, судя по спидометру, могло выжать и шестьдесят километров, а больше, собственно, и не требовалось, он вовсе не собирался отрываться от набитых агентами контрразведки спортивных машин. В конце-то концов, откуда, к черту, у здешних шпиков спортивные машины…

Два предупредительных юных продавца добросовестно проверили все, что надлежало, пожелали удачи и распахнули ворота. Мазур дал газ, вылетел со двора, свернул направо и, как заправский чаконец, помчался куда глаза глядят, подрезав возмущенного рявкнувший клаксоном синий «форд», просвистев в миллиметре от толстой сеньоры с продуктовой сумкой. Полицейский на перекрестке беззлобно погрозил ему пальцем — ни малейших подозрений Мазур у него не вызвал, еще один джигит на шустрой японской двухколеске, для управления которой не требовалось водительских прав…

С четверть часа он кружил по улицам, временами проносясь по тротуарам подобно местным лихачам, проскакивая на красный свет опять-таки на манер местных наездников. И вскоре убедился, что хвоста за ним нет — от пешего наблюдения он моментально оторвался бы, а машина со шпиками попросту отстала бы давным-давно…

Первую идею, касательно мопеда, он воплотил в жизнь. А вскоре осуществил на практике и вторую, если совсем честно, не на засекреченных инструктажах почерпнутую, а вычитанную из детективного романа. Отчего, впрочем, идея ничего не потеряла…

Глава четвертая Сорок лет спустя

Выйдя из телефонной будки, Кристина уселась за руль, чуть пожала плечами:

— Странноватые инструкции…

— А точнее?

Она включила мотор и ловко влилась в поток автомобилей. Снова пожала плечами:

— Он сказал, чтобы я ехала куда глаза глядят, но лучше всего — в сторону от центра, к окраинам. А он сам объявится, когда сочтет нужным.

— Ничего странного, — сказал Мазур. — Едет где-нибудь позади… Ну, ничего не скажешь, предусмотрительно. Сразу видно битого жизнью человека. Я так полагаю, за эти сорок лет его изрядно помотало по белу свету, причем капиталов вряд ли нажил — иначе давно добрался бы до клада сам…

— Угадал, — сказала Кристина с долей прежней настороженности.

«Тревожится девочка, — подумал Мазур, украдкой любуясь ее безукоризненным профилем. — Ну, понятно и простительно. Опасно доверяться первому встречному-поперечному авантюристу…»

И подумал еще, что сам находится точно в таком же веселом положении, потому что, повторяясь, истина — это далеко не всегда то, что видишь своими глазами и слышишь своими ушами. Он знал об этой изящной красотке с благородными замашками только то, что она сама о себе рассказала. Положим, примерно о том же поведала и донна Роза… однако, опять-таки, сама донна Роза в Штатах не бывала, списки выпускников университета Дьюка не листала… А если даже Кристина и в самом деле закончила помянутую обитель чистой науки, что с того? Америкосы именно там ее и могли вербануть. Дело насквозь житейское: в любой стране местные спецслужбы частенько вербуют перспективных студентов-иностранцев, для самых разных целей, не всегда речь идет о вульгарном шпионаже… Какое тут, на хрен, доверие, в его-то пикантном положении?

Продолжалась эта езда без руля и без ветрил минут двадцать. На узкой тихой улочке их внезапно обогнал тарахтящий мопед, прямо-таки близнец купленного Мазуром — ничего удивительного, очень популярная модель — проскочил вперед и остановился у тротуара. Судя по обрадованному лицу Кристины, долгожданная встреча, наконец-то, состоялась…

Ездок, выключив двигатель, бесцеремонно распахнул заднюю дверцу «Лендровера», без особых усилий затолкнул туда мопед, прыгнул на сиденье и распорядился:

— Поехали!

Кристина рванула с места. Мазур повернулся и принялся откровенно разглядывать хранителя клада. Лет тому было определенно за шестьдесят, но мужик не выглядел ни хлипким, ни болезненным — широкий в плечах здоровяк с резкими чертами загорелой рожи, глаза синие, как и подобает истинному арийцу, а вот насчет волос судить трудно: несмотря на широкополую шляпу, видно, что незнакомец стрижен под Котовского. И пушечка у него за поясом угадывается, простецкая белая рубашка навыпуск характерно оттопырена в нужном месте, и речь явно идет не о дамской безделушке, из которой хорошо мочить тараканов на кухне, и только…

Он наткнулся на столь же прямой, беззастенчивый взгляд.

— Вместо Роблеса? — напрямик спросил лысый.

— Ага, вот именно, — непринужденно ответил Мазур, поскольку вопрос с равным успехом мог быть адресован как Кристине, так и ему.

— Это надежный человек, — торопливо сказала Кристина. — Мне его порекомендовала родственница…

Незнакомец пробурчал под нос что-то неразборчивое — о смысле, впрочем, нетрудно было догадаться.

— У вас есть более надежная кандидатура? — со светской улыбкой спросил его Мазур. — Нет, в самом деле, герр…

— Сеньор, — торопливо перебил незнакомец. — Ясно вам? Последние сорок лет — сеньор… Хольц.

— Это имя или фамилия?

— А какая вам разница?

— Да никакой, — подумав, сказал Мазур. Я — Джонни. Фамилия у меня длинная и непроизносимая, так что обойдемся без нее, какая вам разница?

— Американец?

— Оскорбляете, сеньор Хольц, — ухмыльнулся Мазур. — Австралиец. Хотя… Быть может, австралийцы вам не нравятся еще более, чем американцы? Но что поделать, придется потерпеть…

— Глупости, — сказал Хольц. — Я и не говорил, что американцы мне не нравятся, с чего вы взяли? Я их считаю полным дерьмом, вот и все. Австралиец? Ну, это чуточку лучше… Хотя я предпочел бы местного.

— Почему?

— Потому что местные — все же не такое дерьмо, как янки и прочие англосаксы. У местных еще сохранились кое-какие патриархальные традиции, они умеют держать слово…

— Забавно, — сказал Мазур. — Вы, может быть, не в курсе, но тем же славятся и отдельные австралийцы…

— Я вовсе не хотел оскорбить именно вас… Из скольких процентов вы работаете?

— Деловой подход…

— Ну, и все же?

— Из десяти процентов, — сказал Мазур.

— От всей суммы?

— Ну да, а чего бы вы хотели? Коли уж я для вас обоих буду стараться, мне сам бог велел снять десять процентов со всей суммы.

Синие, истинно арийские буркалы были холодными:

— А почему, скажем, не тридцать?

— Я уже подробно объяснял это Кристине, — сказал Мазур. — Не хочу повторяться. Скажу вкратце: я знаю свою норму. Так ведь говорят не только о выпивке, а? Тридцать процентов — это та сумма, что может ввергнуть вас в искушение не заплатить, предпринять что-то опрометчивое… А десять — вполне приемлемо, вам не будет особенно жалко…

— Куда ехать? — нетерпеливо вмешалась Кристина.

— До конца улицы и направо, — бросил Хольц, вновь повернулся к Мазуру. — Интересно вы рассуждаете… Вы — или чертовски здравомыслящий парень или ловкий разведчик…

— Тьфу ты, — сказал Мазур. — А разведка-то тут при чем? Впервые слышу, чтобы разведка гонялась за бриллиантовым кладом… Да не ерзайте вы так и не лапайте пушку под рубашкой… Ну да, мне сказали, что там бриллианты, а чего же вы хотели? Не ребенок же я, в самом деле, чтобы работать вслепую… Давайте сразу расставим все точки, идет? Мы с Кристиной… в общем, так оно и обстоит: мы с Кристиной… Объяснять вам, взрослому мальчику?

Кристина возмущенно поджала губы, но воздержалась от опровергающих комментариев — вспомнила, должно быть, как сама объявила перед доном Хайме Мазура своим натуральным хахалем. Что ж, пусть потерпит, очень уж удобное объяснение, которое снимает большую часть подозрений…

— Понятно, — сказал этот самый Хольц, изобразив подобие улыбки. — Денежки остаются в семье, а?

— Что-то вроде, — сказал Мазур.

— Теперь налево, возле магазина — направо… Значит, австралиец? Откуда знаете акваланг?

— Армия, — кратко пояснил Мазур. — Парашютисты. Всесторонняя подготовка.

— А потом?

— Болтался по морям. Не особенно и везло. Решил осесть здесь. Познакомился с Кристиной… Нашлись, как ни удивительно, общие знакомые. Что вы так пялитесь, не верите?

— Я никогда никому не верю, Джонни, — доброжелательно объяснил Хольц. — Просто одним я не верю больше, а другим не верю меньше, вот и вся разница…

— Я — из которых? По вашим первым впечатлениям?

— А черт вас знает, — осклабился Хольц. — Я же не господь бог, чтобы вот так, с маху заглянуть вам в душу… Просто имейте в виду: я, если нельзя иначе, готов расстаться с пятью процентами из своей доли… вы правы, это именно та сумма, которой не жалко, которая не давит на алчность. Но сразу должен предупредить: не пытайтесь меня обмануть, если у вас на уме что-то постороннее, при первом же финте я вас прикончу…

— Вот совпадение, — сказал Мазур, — в точности то же самое и я собирался вам объявить…

— Прекрасно, — с непроницаемым лицом сказал Хольц. — Теперь направо, сеньорита Кристина, прибавьте газку и резко сверните за угол… Нет, похоже, хвоста все же нет, я бы заметил раньше…

— Как это вы придумали с мопедом? — спросил Мазур чуть ли не почтительно. — Ловко…

— Голову нужно иметь на плечах, — ответил Хольц не без самодовольства. — Теперь направо, налево за угол…

Мазур не стал сообщать этому осколку кригсмарине, что их мысли шли параллельными курсами — черт с ним, пусть почувствует свое арийское превосходство, в таких случаях люди чуточку расслабляются, бдительность теряют…

Кристина, подчиняясь указаниям Хольца, остановила машину, они вышли и еще минут десять петляли по закоулкам. Наконец немец мотнул головой в сторону одного из домов:

— Вон туда.

Дом был трехэтажный, кирпичный, обшарпанный, явно пребывавший в упадке. Вообще, квартальчик, сразу видно, не из фешенебельных — не район притонов, но пристанище бедняков, перемешанных с криминальной мелочью: мусор валяется прямо на тротуаре, на углу торчат две девки характерного облика, масса других примет…

Должно быть, те же мысли пришли в голову и Кристине. Она недоуменно подняла брови:

— Я полагала, вы снимите домик… Как-никак денег я вам дала достаточно…

Хольц с непроницаемым видом покосился на нее:

— Здесь, понимаете ли, надежнее. Во-первых, люди определенного пошиба, вроде меня, в таких кварталах насквозь привычны и не вызывают никакого интереса — еще один смутный бродяга, коего по здешнему кодексу чести не принято особенно расспрашивать… Во-вторых, любые нездешние шпики очень быстро бывают здешним людом засвечены — и об их нескромных расспросах согласно тому же кодексу чести принято немедленно сообщать объекту расспросов…

— Неплохо, — с искренним одобрением сказал Мазур. — Чувствуется школа выживания в непростых условиях…

— Сорокалетняя, — с гримасой вместо улыбки ответил Хольц.

Вот и гадай тут — то ли он насквозь понятен ребятам вроде Мазура, либо это талантливая маска, ничего общего не имеющая с реальным положением дел…

— Интересно, — стараясь придать себе гордый и независимый вид, сказала Кристина. — Что же в таком случае те, кто нас видит, о нас троих думают?

— Ничего сложного, — с ухмылочкой ответил Хольц. — Что два здешних обитателя сняли сговорчивую девку и ведут домой для нехитрого употребления. Право же, это отличная маскировка. Картина для этих мест обычная, никто и ухом не поведет…

Они поднялись по крутой лестнице, кривой, как турецкая сабля, взобрались на третий этаж, прошли по темному коридору, насыщенному разными неаппетитными запахами, оказались перед обшарпанной дверью без номера.

Неуловимым движением Хольц вырвал из-под рубашки пистолет — довольно приличную аргентинскую копию одной из моделей «Беретты», Мазур вмиг определил по надписям на кожухе затвора — повернув ключ в замке, распахнул дверь, отпрянул в сторону, ненадолго прислушался, держа пушку дулом вверх, прянул внутрь, с порога бдительно обозрел единственную комнату, заглянул в кухоньку. Спрятал оружие, кивнул дорогим гостям, приглашая войти. Судя по ухваткам, мужик и в самом деле был бит жизнью.

Мазур откровенно огляделся. Ничего примечательного — дешевая меблированная комната, стандартный приют для бродяги с парой монет в кармане…

— Эй, эй! — сказал он без всякого возмущения. — Это к чему?

Пистолет вновь оказался у Хольца в руке, он старательно и умело держал Мазура на прицеле. Мазур, конечно, мог моментально сломать блудливую рученьку или просто выбить оружие, но предпочел не спешить.

— Хочу убедиться, — невозмутимо пояснил Хольц. — Вдруг у вас при себе магнитофон или рация? Вас не затруднит, Джонни, исполнить стриптиз? Думаю сеньорите Кристине это зрелище не в новинку… а впрочем, она может отвернуться.

— Что за шутки? — недовольно сказала Кристина. — По-моему, я уже говорила, что Джонни…

— Для надежности, — упрямо сказал Хольц.

— Ну ладно, — сказал Мазур покладисто. — Стриптиз так стриптиз, только имейте в виду, я в этом деле не профессионал, так что и не ждите особой эротичности…

— Плевать мне на нее, — проворчал Хольц. — Я не педик, это все в интересах дела…

— Ну, тогда я спокоен, — сказал Мазур, прежде всего кладя пистолет на ветхий столик. — Тогда и задом вилять не буду, и улыбаться вам не стану зазывно, я ведь тоже не педик…

Кристина отвернулась к окну, выходившему на обшарпанную крышу соседнего, более высокого здания. Мазур проворно сбросил нехитрую одежку, сказал:

— Можно, я останусь в трусах?

— А там у вас ничего такого? — подозрительно спросил Хольц.

— Да как сказать, — сказал Мазур, спуская трусы, словно в военкомате. — Для кого и ничего такого, а кому-то… — он покосился на Кристину и не стал заканчивать тираду. — Ну, убедились? Нигде я не прячу ни раций, ни магнитофонов… А вообще-то это глупо, Хольц. Вы совершенно не учитываете технический прогресс. Микрофон может быть вмонтирован… ну, хотя бы в часы, и хрен вы его усмотрите невооруженным глазом…

— Сам знаю.

— Тогда к чему этот стриптиз, если вы не извращенец?

— Черт его знает, — проворчал Хольц чуточку сконфуженно. — Ради предосторожности, привычка…

— Ну да, — сказал Мазур, одеваясь. — Вы же у нас — гонимый ветром осенний лист, и душа у вас нежная…

— Ничего подобного. Хотите выпить?

— Это одно из предложений, от которых австралийцы, тем более моряки, никогда не отказываются, — сказал Мазур. — Сделайте одолжение.

Хольц принес из кухоньки бутылку виски и три относительно чистых стакана. Кристина отказалась красноречивым жестом, а вот Мазур с удовольствием плеснул себе на два пальца, пожал плечами:

— Я-то рассчитывал, что вы притащите пиво. Классический бир. Вы ж немец…

— Не нужно думать штампами, — проворчал Хольц. — Я сорок лет прожил в Латинской Америке, пиво тут не особенно любят…

— Понятно. Ну что, устроим игру в вопросы и ответы?

Хольц мгновенно насторожился, полное впечатление, что ощетинился бы, подобно дикобразу, будь у него иголки:

— Место я вам, разумеется, не выдам… Простите за невольный каламбур, место вы узнаете на месте…

— Помилуй бог, я и не стремлюсь… — сказал Мазур.

— Тогда?

— Видите ли, Хольц, — задушевно сказал Мазур. — Вы — человек тертый, согласен. Сорок лет здесь — это круто… но и я не вчера родился. Согласитесь, что я ощущаю некоторую ответственность за Кристину. Мне не хотелось бы, чтобы она стала жертвой… скажем мягко, какой-нибудь сомнительной карты с крестиком на месте клада… или столь же сомнительного «знатока». Я повидал в жизни и такие карты и таких «знатоков». Сам, будучи помоложе, пару раз ловился на эту удочку, есть некоторый опыт.

— Иными словами, вы подозреваете меня…

— Да полноте! — сказал Мазур с обаятельнейшей улыбкой. — Вовсе я вас не подозреваю. Просто хотел бы прояснить для себя кое-что. Сам выслушать вашу историю. Для вящей гарантии. Это уместное требование для участника дела и компаньона на проценте, а?

— Ну, вообще-то…

— Вот видите. Знаете, какая деталь пока что свидетельствует в вашу пользу? Судя по рассказам Кристины, вы до сих пор не брали у нее по-настоящему серьезных денег. И все же… Мало ли что случается… Значит, это была подлодка?

— Не просто подлодка. Субмарина для особых поручений.

«Ну да, — подумал Мазур. — Один из томиков «Библиотеки приключений», любимое чтение в детстве. Субмарина-призрак, «Летучий Голландец» с его демоническим капитаном… Ну, во-первых, Хольц этого романа явно не читал, а во-вторых, такие лодки не писатель Платов придумал, они и в самом деле существовали, уж я-то знаю…»

— Вы знаете… — сказал Хольц с неким подобием мечтательной улыбки. — А ведь мне вовсе не неприятно вспоминать эту историю… Старею, наверное. Начинаю сентиментально относиться к воспоминаниям юности. Впрочем, мы немцы, вообще сентиментальная нация… Хотя последние сорок лет жизнь из меня старательно выбивала всякую сентиментальность… Короче говоря, это случилось в конце апреля, сорок пятого, естественно. Паскудное было время. Все уже понимали, что это конец, что наш бесноватый ефрейтор…

— Вы, я смотрю, за эти сорок лет стали антифашистом? — усмехнулся Мазур.

— Глупости, — отрезал Хольц. — Насколько я знаю, среди нынешних немцев распространены две крайности. Одни жаждут некоего реванша, другие корчат из себя тех самых заядлых антинацистов. Могу вас заверить, что я ненавижу обе эти крайности. У меня гораздо более прагматичная жизненная позиция: что прошло, то быльем поросло. Что было, то было. Мне наплевать и на реванш, и на потуги антинацистов. Я от всего этого далек и в прямом, и в переносном смысле. Но что поделать, если фюрер и в самом деле кончил, как бесноватый придурок… Ведь он проиграл, а? Победители не бывают ни бесноватыми, ни придурками. А проигравший — всегда дерьмо… Такой у меня подход. Что вы ухмыляетесь?

— Откровенно говоря, он совпадает с моим.

— Вот и отлично, — сказал Хольц. — Проще будет понять друг друга. Короче, лодка отправилась в Южную Америку, чтобы передать кое-что нашим здешним друзьям. У нас хватало тут друзей — и далеко не все они были платными агентами. Этнические немцы, обосновавшиеся в Южной Америке, люди схожих политических убеждений… В свое время это была организованная сила. В сейфе у командира лежали два мешочка. Совсем небольшие, вот такие, — он показал ладонями нечто, схожее объемом со средним яблоком. — Там было двадцать восемь бриллиантов. По нынешним ценам — на два миллиона долларов. Понимаете, так надежнее всего. Иностранной валюты в рейхе было мало, а это, повторяю, были наши друзья, с которыми не стоило, как это вдругих случаях практиковалось, рассчитываться фальшивыми долларами и фунтами стерлингов. Наконец, бриллиант — это вещичка, которую легко продать без малейших вопросов… Двадцать восемь бриллиантов, крупные, чистейшей воды, каждый обернут в вощеную бумажку и уложен в крохотную коробочку, оклеенную какой-то мягкой тканью…

— Вам в сорок пятом было… года двадцать три?

— Двадцать пять.

— И кем же вы служили на той лодке?

— Младшим офицером.

— Вот об этом я и говорил… — сказал Мазур. — Вот тут-то и не складывается… Я ведь упоминал, что служил в армии? А тот, кто отслужил свое, прекрасно разбирается в некоторых вещах… Значит, командир вез в сейфе бриллианты… Охотно верю, это похоже на правду. А знаете, что на правду решительно не похоже? То, что об этом знали вы. Один из младших офицеров. Извините, я о вас кое-что читал, о вашем вермахте, о вашем флоте. Честное слово, у вас просто отлично поставлена была секретность и субординация, хоть шляпу перед вами снимай, но нет у меня сейчас на голове шляпы… Вы что же, хотите сказать, что ваш командир, получив такое задание, собрал всех офицеров и торжественно объявил: «Парни, нам выпала огромная честь! Мы везем нашим друзьям в Южную Америку двадцать восемь бриллиантов!» И рассказал вдобавок, как они упакованы. Простите, что-то не верится…

— Попахивает логикой разведчика…

— Да бросьте вы, Хольц! — поморщился Мазур. — Попахивает логикой человека, который кое-что повидал в жизни и готов поверить в историю с кладом, но сумеет отличить вранье от правды… Стоп, стоп! — он успокаивающе поднял ладонь, видя, как загорелись злым огоньком арийские глазыньки. — Я не говорю, что вы врете. Но чутье мне подсказывает, что это не вся правда…

Довольно долго стояло молчание. Хольц буравил его взглядом. Потом усмехнулся:

— А вы умный мальчик, Джонни. Между прочим, отец сеньориты Кристины этого подводного камня так и не заметил. Тысячу извинений сеньорита, я не врал… но это и в самом деле не вся правда. Ладно, черт с вами, Джонни, то самое чутье мне подсказывает, что с вами и в самом деле следует вести дела чуточку откровеннее… Ну конечно, не те были порядки в военном флоте. Я просто-напросто знал все о содержимом сейфа независимо от командира. — Он смотрел исподлобья, напряженно. — Я был не только лейтенантом военно-морских сил, но и сотрудником гестапо. Или у вас голова все же набита глупыми предрассудками, касаемо иных учреждений рейха?

— У меня в голове один глупый предрассудок, — сказал Мазур. — Чертовски хочется положить в карман двести тысяч долларов.

— Ну, этот предрассудок вовсе не глупый и даже не предрассудок.

— Значит, гестапо… Вот это гораздо больше похоже на правду. Были приставлены к командиру, а? Ничего удивительного — на такой лодке…

— Ничего удивительного, — спокойно повторил за ним Хольц. — Самая обычная практика, свойственная не одной Германии, не одному нашему времени. Любая спецслужба всегда присматривает за военными — они иногда склонны к самостоятельным решениям и, мало того, поступкам. Слышали что-нибудь о покушении на фюрера в сорок четвертом? Ну вот, видите… За военными нужен глаз да глаз. Между прочим, не считайте меня обычным, примитивным вербованным стукачом. Я был не стукачом, а офицером СС, штатным сотрудником гестапо — коли вас не коробит слово «гестапо», вряд ли вы станете морщиться при слове «СС»…

— Да мне, откровенно говоря, наплевать, — сказал Мазур. — Я вам уже изложил свою нехитрую жизненную философию.

— Вот и прекрасно, — сказал Хольц с некоторым облегчением. — А то кто вас знает, англосаксов, вам столько лет промывали мозги… Не следует при слове «офицер СС» тут же представлять себе тупого садиста из охраны концлагеря с плетью в одной руке и скальпами в другой. Были такие, согласен. Но лично я в жизни никого не ударил плетью, вообще не бывал в концлагерях. Мы, в гестапо, все поголовно числились офицерами СС. Специфика, знаете ли. Кстати, если вам интересно — по эсэсовскому званию я был даже на чин выше, нежели в кригсмарине…

— Ответственный пост, а?

— Именно, — без тени иронии кивнул Хольц. — Лодка выполняла очень уж важные и секретные задания. В таких случаях к командиру… вообще любому подлежащему надзору объекту приставляли не заурядного стукача, а настоящего офицера СС, полноправного сотрудника известных ведомств… Гестапо, несмотря на все, что вокруг него наплели, было в первую очередь контрразведывательной службой… В общем, я знал о том, что окажется в сейфе, даже раньше командира. Он еще понятия не имел, а я уже знал. В один прекрасный день меня вызвал штандартенфюрер… но вам, наверное, эти детали совсем неинтересны?

— А кому сейчас интересны имена, второстепенные детали?

— Ну да, разумеется… — ничуть не удивившись, кивнул Хольц. — Мне на вашем месте все это было бы тоже не интересно… Если коротко, от меня на сей раз потребовали максимальной бдительности. Я там был не один, еще три человека из экипажа тоже были людьми двойной подчиненности — команда на случай активных действий. Ну, вы наверняка понимаете: исход войны был ясен, существовала опасность, что отдельные инициативные личности будут искать собственные варианты выхода из боя…

Мазур усмехнулся с полным пониманием:

— Иначе говоря, ваш босс опасался, что командир может прикарманить бриллианты и смыться?

— Совершенно верно. У него имелась для того масса возможностей.

— Но ведь и вы, простите, тоже…

— Я — это другое дело, — отрезал Хольц. — Меня к тому вынудили обстоятельства. Так сложилось…

— Это как? — с нешуточным любопытством спросил Мазур. Подлинная была история, или нет, но она, что отрицать, чертовски увлекательная, а свободного времени достаточно…

— Уже возле здешних берегов мы потеряли антенну, — сказал Хольц. — Нелепая случайность, неинтересно рассказывать… Ну, и давно следовало зарядить аккумуляторы. Командир решил убить двух зайцев одни махом. Он дал команду, и лодка всплыла возле одного из небольших островков. Их тут множество. Связаться с нашими друзьями должен был радист, с помощью переносной рации, ну, а мне, как офицеру, следовало за сеансом присмотреть. Это уже была инициатива командира, но не моя собственная. Немецкий порядок, знаете ли. Была инструкция — в подобных случаях радиста непременно должен контролировать офицер… Мы взяли надувную лодку и высадились на берег. Поднялись на одну из высоких точек. Субмарина осталась у берега на глубокой воде, там приличные глубины у самого берега, не менее восьмидесяти — ста футов. — Его голос приобрел некоторую мечтательность, судя по всему, ностальгия по молодости обуяла. — Это была картина для художника-мариниста, только стань у мольберта и рисуй — вид с вершины горы, утесы, зеленая чащоба под ногами, вокруг — зеленовато-синий океан, лазурное небо… Знаете, дизели при зарядке аккумуляторов грохочут страшно, поэтому они, на лодке, спохватились поздно, а я не обратил внимания, у меня на голове была вторая пара наушников, я тоже слишком поздно услышал… хотя чем я мог помочь?

— Ага, — сказал Мазур, — какой-нибудь противолодочный корабль?

— Самолет, — сказал Хольц. — «Эвенджер» с американскими опознавательными знаками. Видимо, он патрулировал район, у американцев уже тогда были тут военно-воздушные базы… Это было, как в кино, право слово. На войне возможны самые невероятные события, все так причудливо переплелось… Мы с радистом все отлично видели, лучшего наблюдательного пункта и не подберешь. Самолет пошел на боевой заход, в красивое пике… Мне потом пришло в голову, что все обернулось именно так исключительно из-за того, что на зенитном автомате стоял Крифельд. Он был мастером своего дела, прямо-таки виртуозом. Промахнись он, все произошло бы как-то по-другому. А так… Крифельд попал по самолету первой же очередью. Я уверен, пилота убило сразу. То ли я и в самом деле видел тогда, как брызнули осколки фонаря, то ли внушил себе потом, что видел. Какое это имеет значение? Самолет не изменил траектории, понимаете? И врезался в носовую часть лодки, перед рубкой. Тут же рвануло. Ох, как рвануло… Я выяснил потом: «Эвенджеры» обычно несли или торпеду в бомболюке, или девятьсот кило бомб. В любом случае шарахнуло на совесть. Лодка утонула в считанные секунды. Это все произошло гораздо быстрее, чем я вам сейчас рассказываю. Мы с радистом стояли, как истуканы, разинув рты — а там, внизу, вода уже успокаивалась, на поверхности ничего не было, ни обломков, ни людей, ничего… только море… — его взгляд оставался столь же мечтательным, отрешенным. — Текли минуты… первая мысль у меня была: «О господи, мы остались совершенно одни!» А вторая: «Теперь только я знаю, где лежит два миллиона долларов!» Конечно, по тогдашним ценам это было далеко не два миллиона — но я уже не помню тогдашней суммы…

— Подождите-ка, — сказал Мазур. — «Только я знаю», вы сказали? А радист? Ему что, каким-нибудь осколком в лоб прилетело?

— Да нет, — сказал Хольц, криво усмехаясь. — Он стоял тут же. Но, понимаете… Он бы не одобрил, я бы не нашел у него понимания. Этот парень был идейным. Фанатик со стандартной биографией. Как говорят американцы, упертый.

— А вы, стало быть, нет?

— Верьте или нет, дело ваше, но к тому времени я давным-давно не был убежденным нацистом. Я был в гестапо, не забывайте. В любой спецслужбе очень мал процент идейных фанатиков. Потому что именно спецслужбы имеют дело с реальной информацией о реальном положении дел. Официальная пропаганда — это для толпы. Нет уж, мы были кем угодно, только не фанатиками. К тому времени человеку вроде меня уже стало ясно, что идеи стухли, а цели недостижимы…

— Ага, — сказал Мазур. — И радист, я так понимаю, покончил самоубийством, выстрелив себе в затылок?

— В основание черепа, — с большим знанием дела поправил Хольц. — Есть такая точка, вот тут. — Он наклонился над Мазуром и ткнул крепким пальцев в точку, о которой и сам Мазур прекрасно знал. — Смерть мгновенна, ни мига страданий, я вовсе не хотел, чтобы он страдал, как-никак мы служили в одном экипаже… Но он ни за что бы со мной не согласился. Он умер через четверть часа после взрыва, когда стало ясно, что на лодке погибли все до одного, и никто более не вынырнет. О трупе я позаботился, его так никто никогда и не нашел.

— А потом?

— Остаток дня я провел даже с некоторым комфортом — в лодке, как и полагалось, был НЗ, пресная вода на острове отыскалась. А назавтра над островом и вокруг стали летать самолеты. Американцы искали свой штурмовик. Несомненно, он просто не успел связаться с базой и сообщить, что видит субмарину — иначе моя легенда не прокатила бы… А она прокатила. К тому времени я успел многое обдумать, принялся бегать по берегу, как какой-нибудь Робинзон Крузо, махать, костер разжег, навалил зеленых веток для дыма… Летающая лодка быстренько подрулила к берегу. Янки были очень разочарованы — они, понятное дело, решили, что это их пилот спасся. Ну, что им оставалось делать? Мне дали по шее для порядка, обыскали и забрали с собой. Привезли сюда, на свою базу. Обычно пленных отсюда переправляли в Штаты, но я был один-одинешенек, да и оказии не случилось. А через несколько дней кончилась война. И я сразу стал почти неинтересен. Допрашивали, конечно. О, я им преподнес чертовски убедительную версию… Назвался младшим офицером с другой лодки. Американцы ее потопили в тех же местах дня три назад, мы слушали их радио до того, как потеряли антенну. Я там знал кое-кого, вот и присвоил себе чужое имя — такой же младший офицер, ничего интересного. Со своим «зольдбухом», солдатской книжкой, я успел поработать — подтер, где надо, до полной нечитаемости, подмочил морской водой… Они ничего и не заподозрили. Мундир кригсмарине, погоны соответствуют обозначеному в книжке званию, место службы тоже, вот только номер подлодки не читается. Я им напел, что спасся на той самой надувной лодочке, и течением меня принесло прямехонько к острову. Съели. При серьезной разработке могли и докопаться, но кому это было нужно. Война закончилась, я был обычным младшим офицером кригсмарине, каких в плену у союзников торчало немерено… Меня еще два месяца держали за колючкой, в каком-то пункте для интернированных — а потом вышибли к чертовой матери. С соответствующей справкой. Можно было выправить бесплатный билет в Европу — в трюме какого-нибудь сухогруза. Только зачем? Родители к тому времени уже умерли, невеста… в этом плане я не сентиментален. Я ведь единственный знал, что там лежит на дне.

— Вот только добраться никак не удавалось, а?

— Это точно, — со вздохом кивнул Хольц. — Сначала, как вы, должно быть, понимаете, нужно было просто выжить. Подыскать работенку, освоить язык, осмотреться, и вообще… Мотало чуть ли не по всей Южной Америке. Шофер, рабочий на плантациях, одно время служил в полиции довольно далеко отсюда. Мне нельзя было высовываться, ясно? Потому что сюда повалили наши, чтоб их черти взяли. Их тут было столько… И какие люди… Верьте или не верьте, но лет двадцать назад, в другой стране, средь бела дня метрах в трех от меня, как ни в чем не бывало прошел сам папаша Мюллер… слышали о таком? То-то. И мой шеф, штандартенфюрер Рашке, тоже, как потом выяснилось, преспокойно обитал в одной гостеприимной здешней стране…

— Ну, понимаю, — сказал Мазур. — Тут дело даже не в идеях, а в камушках. Они бы вас выпотрошили, как камбалу на кухне.

— Вот именно, — поморщился Хольц. — Но даже если бы я и уцелел, остался бы нищим. Похлопали бы по плечу и поблагодарили за верность давным-давно сгинувшему рейху… Зачем мне это? Нет уж, мне хотелось самому… Только никак не получалось. То денег не было, то возможности. Два раза пытался — в пятьдесят седьмом и семьдесят первом. В первый раз просто сорвалось, а во второй вообще чудом уцелел — скоты-напарнички погорячились… Попытались перерезать глотку раньше времени, да и действовали бездарно… В общем, слишком долго ни черта не получалось. И только когда судьба меня свела с отцом сеньориты Кристины, я рискнул… Вот и все, пожалуй. Еще виски?

— С удовольствием, — кивнул Мазур.

Он решил не ломать пока что голову над тем, правдива только что выслушанная история, или с какой-то неизвестной пока целью выдумана то ли от начала и до конца, то ли в каких-то важных деталях. Сейчас этого просто не определить.

— Одного я только не пойму, — протянул он задумчиво. — Вы то и дело упоминали о разведках, которых вы боитесь. При чем тут разведки? Или там кроме бриллиантов, еще что-то было?

Хольц, стряхнув мечтательность, уперся в него цепким взглядом:

— Почему вы задаете такие вопросы?

— Потому что не хочу связываться ни с какими разведками, — сказал Мазур. — Для людей вроде нас с вами это совершено ни к чему. Вдруг и у вас что-то такое на уме…

— У меня на уме только бриллианты, — сказал Хольц. — А разведки… Там были еще и микропленки, куча самых разных документов о наших отношениях с друзьями: расписки и донесения, материалы о некоторых деликатных акциях и тому подобное… Сюда эвакуировали архив одного из отделов.

— Кому это теперь нужно? — с самым наивным видом, какой только мог себе придать, воскликнул Мазур.

— Ну, не скажите… — с тем же превосходством протянул Хольц. — Я, как опытный сотрудник известного ведомства, могу вас заверить со всей определенностью: такие документы не протухнут и за сто лет. Кое-какие политические партии существуют до сих пор — и активно участвуют в нынешней политике. Кое-какие фитили способны даже сегодня взорвать нешуточные бомбы. Наконец, до сих пор иные персонажи живехоньки… Этот архив для людей вроде нас с вами абсолютно неинтересен — а вот политики и разведчики его смогут использовать на всю катушку — по крайней мере, большую часть…

— И наверняка дали бы за него немалые денежки? — спросил Мазур.

— Вот это вы бросьте! — прямо-таки рявкнул Хольц. — По крайней мере, до тех пор, пока мы вынуждены работать вместе. Лично я не собираюсь через сорок лет вновь окунаться в эти дрязги! Еще и оттого, что в подобных сделках слишком часто рассчитываются пулей, а не чеком — так практичнее, знаете ли. Забудьте об этих пленках к чертовой матери! Бриллианты — вещь гораздо более ликвидная, и они не влекут за собой таких сложностей.

— Да что вы разгорячились, я просто так спросил, ради любопытства, — примирительно сказал Мазур.

— Любопытство вы удовлетворили. Вот и забудьте напрочь об этом чертовом архиве. Кладоискательство и политика — два разных вида бизнеса, и смешивать их не стоит. Понятно?

— Да, понятно, понятно, успокойтесь! Говорю вам, я просто просчитываю все варианты. Неуютно как-то работать, зная, что на хвосте у тебя висит чья-то разведка…

— Успокойтесь, — бросил Хольц свысока. — До сих пор я и не слышал, чтобы чьи-то разведки пронюхали о… Ко мне никто никаких подходов не делал…

«Счастливец ты, однако, — подумал Мазур. — А вот ко мне — делали. Не далее как сегодня днем. Черт его знает, в конце концов, на кого там работает Ронни, но факт остается фактом: по крайней мере, одна разведка что-то все же пронюхала. Он недвусмысленно упоминал о микропленках… У Кристины они уже на хвосте и у меня тоже, а может, и у тебя…»

Вслух он спросил:

— Что это вы так благодушно улыбаетесь?

— Да оттого, что ситуация лишена всякой двусмысленности и недомолвок, — почти благодушно ответил Хольц, радушно подливая ему виски. — Вы вроде бы не глупый парень, Джонни. Должны понимать, что из данного положения есть только два выхода: либо вы честно со мной сотрудничаете и получаете свою законную долю, либо я вас шлепну без всякой жалости. Это — мечта всей моей жизни, понимаете? У меня давно уже нет другой. И я никому не позволю стать между мной и мечтой… — глаза у него и в самом деле были страшными. — Я твердо решил пожить, как следует, за все эти годы… Я еще успею досыта попользоваться жизнью и теми возможностями, которые дают деньги… Похож я на старую развалину, как по-вашему?

Мазур присмотрелся внимательно. Вообще-то по его мнению, шестьдесят пять — многовато. Тем не менее, немец и в самом деле не выглядел ни развалиной, ни стариком — крепок, лось, есть еще силушка. Ну, сие легко объяснимо. Такая цель и в самом деле способна придать человеку вроде него немало физических и душевных сил, почище любого допинга…

— Понятно, — сказал Мазур. — Собираетесь раскуривать сигары от стодолларовых бумажек и купать певичек в шампанском?

Хольц ничуть не обиделся. Улыбнулся почти приятельски:

— Нет, то, о чем вы говорили — и крайности, и пошлости. Но я и в самом деле намерен погулять. За все эти сорок лет. У меня нет ни семьи, ни близких. У меня есть только субмарина на дне. И сейф…

— А вы уверены, что он уцелел? — невинным тоном спросил Мазур. — Мало ли как могло обернуться…

Будь он послабее духом, непременно испугался бы. В лице Хольца, в холодных синих глазах не стало не только человеческого, но и звериного: это было что-то другое, страшнее, запредельное… Мазур приготовился даже к меткому удару, если тевтон все же потянется за пистолетом…

Обошлось. Не иначе как многолетние странствия и полная превратностей жизнь научили Хольца владеть собой. Он сказал почти ровным голосом:

— Больше не шутите так, Джонни. Ни к чему такие шуточки. Командирская каюта располагалась в кормовой части, за рубкой. Она не могла пострадать настолько уж… Конечно, взрыв был не из слабых, лодку вполне могло даже переломить пополам… Но если и так, обе половинки преспокойно лежат на грунте. Глубина для опытного аквалангиста не столь уж большая.

— Представляю, как там все изломало и перекрутило… — сказал Мазур, ничуть не играя. — И каково будет внутрь протискиваться…

Хольц, выплеснув в рот виски, осклабился:

— А вы что же, мой юный друг, хотите получить двести тысяч долларов за пустяковую работенку? Нет уж, ради хороших денег нужно и из шкуры вылезти, и рискнуть… Это справедливо?

— Справедливо, — со вздохом признался Мазур, не собираясь выходить из принятой на себя роли.

Глава пятая Лирическая

Ну что же, лучше поздно, чем никогда… Наконец-то хоть что-то в его насквозь неромантичной жизни и еще менее романтичной работе напоминало классический шпионский роман в бульварной версии. Капитан Мазур, пусть и не в смокинге, танцевал медленный танец с очаровательной девушкой, пусть и не в первоклассном ресторане. Заведение как-никак было ступенек на несколько повыше дешевой забегаловки, и музыка была экзотическая для обитателя другого полушария, а девушка, как уже упоминалось и подчеркивалось, очаровательна.

Оркестр старался. Музыка рыдала. Мелодия классического танго была для человека свежего столь печальной, унылой, трагической и рвущей душу на сто пятнадцать кусков, что Мазур искренне удивлялся, наблюдая вокруг веселые лица, откровенный флирт, улыбки и смех. Поначалу ему казалось, что надрывно-тоскливая мелодия очень быстро заставит всех присутствующих безудержно рыдать крупными слезами, содрогаясь в приступах вселенской печали. Потом он помаленьку привык, ему уже не казалось, что он на похоронах. Увы, после того, как инструменты, которые по пальцам одной руки можно было пересчитать, выдали сущий океан печали, Мазур поймал себя на том, что будет отныне хихикать над самыми тоскливыми цыганскими мелодиями, тешившими русскую душу. В самом деле, никакого сравнения. Если считать цыганский оркестр чем-то вроде малокалиберной пушки, то здешние лабухи тянули на атомную бомбу…

И он покачивался себе бездумно посреди вселенской печали, старательно вспоминая, что все не так плохо, как способно внушить тоскливое танго: все живы пока, планета цела, солнце не погасло… А главное, судя по некоторым наблюдениям и приметам, знакомым любому мало-мальски опытному мужику, столь же отрешенно колыхавшаяся в его объятиях девушка определенно ступила на путь, ведущий к приятному финалу, тому самому, что испокон веков тешит мужскую гордость. Ничего еще не высказано вслух, ничего не решено, но Кристина в его руках давно уже казалась сдавшейся.

Или хотела искусно создать у него впечатление, что после недолгой осады австралийский супермен ее форменным образом очаровал, и нынче же ночью, в уединенном домике, получит свою награду. Мол, даже благородные девицы с восходящей к конкистадором родословной не способны сопротивляться нынешним наследникам бесшабашных лейтенантов Кортеса, шагавшим по джунглям, как по бульвару, а применительно к данному конкретному случаю — готовым нырнуть на дно морское за бриллиантами с нерассуждающей решимостью чугунного утюга…

В общем, какая-то частичка его сознания привычно стояла на карауле, не позволяла расслабиться, верить всем этим многозначительно-покорным взглядам, улыбкам и легким касаниям. Во всем следовало видеть игру: в том, как она прильнула, как опустила голову к его плечу. Чуть ли не все до единой местные встречи, местные знакомства имели двойное дно, потаенную изнанку, то грязную, то кровавую. Бдительности ради следовало заранее полагать, что и в данном случае в очередном шкафу притаился очередной скелет, ожидая своей очереди явиться на свет божий, скалясь костяной мордой. И вообще, следует помнить классику, господа мои — самая очаровательная женщина, которую в жизни видел Шерлок Холмс, была приговорена к виселице за коварнейшее убийство… Нешто мы дурнее англичанина?

— Ты меня совращаешь? — тихонько спросила Кристина, все так же легонько касаясь щекой его плеча.

«Пока я бултыхаюсь возле подлодки, мне ничего не грозит, — думал тем временем Мазур. — А вот когда я вынырну на поверхность с добычей, улыбаясь устало и горделиво тем, кто стоит на палубе — вот тут возможны варианты, черт возьми, возможны варианты… Если они заранее решили от меня избавиться, то позволят прожить еще ровно столько, чтобы убедиться: в кулаке у меня как раз и посверкивают долгожданные бриллианты… И вот тут-то следует извернуться…»

— Нет, — ответил он. — Соблазняю.

— А какая разница? — поинтересовалась она тем самым тоном, что по женским задумкам делает из большинства мужиков законченных придурков.

— Огромная, — сказал Мазур. — Совращают невинных, а соблазняют тех, кто уже имеет о мужчинах некоторое представление… Но если тебе так хочется, считай, что тебя именно совращают…

Кристина подняла голову и заглянула ему в глаза:

— Джонни, почему я тебе позволяю все это нести?

— Потому что любая женщина, даже столь благородных кровей, даже получившая университетский диплом в Америке, в глубине души жаждет романтики, — сказал Мазур. — И в фантазиях представляет себя на месте пленницы пирата в кормовой каюте парусного фрегата. При условии, что пират галантен и благороден. Ну, отсюда легко сделать вывод, что я и есть воплощение романтики: я — персонаж Джека Лондона и Сабатини, а также Стэкпула с его «Голубой лагуной» и Зейна Грея с его ковбойским циклом… — он шептал девушке на ухо всю эту чушь с пародийными интонациями эстрадного гипнотизера. — И вас, благородная сеньорита, причудливым образом привлекает-отталкивает эта моя непохожесть на все, что вам встречалось до сих пор, вы ощущаете на нежном личике дыхание иного мира, откуда приходят загадочные личности вроде меня…

Она легонько отстранилась, подняла голову:

— Черт бы тебя побрал, Джонни!

— А почему? — безмятежно спросил Мазур.

— Потому что я никак не могу понять, когда ты настоящий. И какой ты настоящий. Только построила картинку, как она рассыпалась на мелкие кусочки…

— Ага, — сказал Мазур. — Это в тебе уже бунтует оскорбленная женская натура. Вы же привыкли, что это вы остаетесь тайной и загадкой, непостижимой для ума…

— Может быть… Может. Но тут и что-то другое. Ты сам другой. Непонятный.

— Да ну… Я простой австралийский бродяга, житель сонного и скучного континента…

— Не кокетничай.

— И не думаю — сказал Мазур. — Это ты у нас загадочная и романтическая — фамильное древо наподобие секвойи, вендетта со столь же благородным соседом, бриллиантовый клад, где тебе принадлежит аж половина. Достаточно, чтобы вскружить голову доброй дюжине бесхитростных австралийских парней. Да еще вдобавок пленительная, спасу нет…

— Это вот так ты и охмуряешь девиц в каком-нибудь далеком порту? А они потом глаза выплакивают?

— Ничего подобного, — сказал Мазур. — Никого я не охмуряю специально. Я просто пускаю события по течению, и жду, не проскочит ли искра.

— И?

— И она проскочила, — сказал Мазур. — Проскочила, чтоб ее…

— И ты влюблен в меня? Голову потерял?

— Нет. Просто проскочила искра… Или тебе приятнее было бы услышать про то, как я голову потерял?

— Ничего подобного. Мне приятно слышать правду.

— Это значит, я могу тебя поцеловать?

— Э, нет! — она гибко отстранилась. — Мы как-никак в Латинской Америке, в приличном заведении… Да и музыка больше не играет.

Они вернулись за столик, тут же подскочил нереально услужливый официант, наполнил бокалы — ох, как вьется, его бы на выучку в советский общепит, чтобы посмотрел, какие официанты бывают, а после политинформаций твердо бы знал, чем отличается труженик социалистического подноса от беспринципного услужающего, готового ради чаевых поступиться пролетарским достоинством…

Вокруг засмеялись, и Мазур повернул голову, ища источник всеобщего веселья.

Расхохотался вслед за всеми, стараясь, чтобы улыбка была искренней и беззаботной. Справа от стойки бара включился огромный цветной телевизор и на экране появился знакомый персонаж, имевший к Мазуру, в отличие от прочих посетителей, самое прямое отношение. Товарищ К. У. Черненко, Генеральный секретарь ЦК КПСС и прочая, и прочая, механическими движениями робота опускал бюллетень в избирательную урну, и на его лице застыла идиотская улыбка манекена. Верный ленинец и очередной гениальный руководитель исполнял свои обязанности, не приходя в сознание…

Эпохальная сцена отодвинулась на задний план, а на переднем появился диктор — здешний диктор, ничуть не похожий на тех элегантнейших и неулыбчивых жрецов центрального телевидения, что любую новость сообщали советскому народу с чопорностью английских лордов и леди. Этот, парткома и цензуры на него нет, держался не в пример непринужденнее, улыбался во весь рот, подмигивал с экрана, даже гримасничал, зараза…

За столиками вновь раздался взрыв хохота.

— О чем это он? — спросил Мазур.

Кристина прислушалась:

— Трудно объяснить, раз ты не знаешь испанского и местных словечек… Учено выражаясь, непереводимая игра слов. Высмеивает русского лидера, которому опять забыли поменять батарейки…

Сама она улыбалась во весь рот — судя по реакции зала, диктор и впрямь отмочил нечто юморное. Мазур с мнимой беззаботностью смотрел на экран, где смертельно больной, никаких сомнений, человек с величайшим трудом пытался связать пару слов и сделать пару простых движений.

В глубине души Мазур корчился от стыда. Никто тут не знал, кто он и откуда — но этот живой труп на цветном экране был человеком номер один вего стране. И не стереть с лиц окружающих это искреннее веселье, имеющее, между нами, веские поводы…

Он давно уже не верил ни в какие «измы». Перерос и комсомольский задор и какую бы то ни было убежденность в том, что некое учение — единственно верное. Он просто жил. И служил. Не этому живому олицетворению хворей, а стране — потому что страна точно так же жила, служила и работала, и далеко не все трудились спустя рукава, наверняка движимые той же нехитрой логикой. Мазур был отдельно, а те, в Кремле — отдельно. Убрать их оттуда не в человеческих силах (еще и оттого, что никто не представлял, кто и что могло бы придти на смену), бороться против них было бессмысленно, нелепо, невозможно. Оставалось исправно служить тысячелетней державе, потому что она — Родина, как бы ни именовалась в разные времена и кто бы ни стоял во главе. Год с лишним назад он, опять-таки, как и многие, воспрянул было, когда пришел Андропов и по стране шумнули очевидные перемены — но потом Андропов проплыл на лафете к краснокирпичной стене, на его месте оказался этот, и вновь потянуло явственным запахом болотной тины. И все, кого он знал, снова понурились, зарекшись дергаться душою — тянули лямку…

Но куда денешься от этого саднящего стыда, глядя на беззаботно кривлявшегося паяца и живой манекен за его спиной, что-то там шамкавший не в такт мимике…

— Ужас, правда? — весело спросила Кристина. — Честное слово, мне их жалко.

— Кого?

— Русских.

— Почему? — как мог беззаботнее спросил Мазур.

— Несчастный народ. Терпеть над собой такое вот… Я политикой мало интересуюсь, но их, наверное, следовало бы завоевать только ради того, чтобы избавить от этих старых клоунов…

«Это нам следовало бы завоевать эту долбанную страну, — сердито подумал Мазур. — Поскольку погрязла в самом неприкрытом разврате: банановая республика, американские марионетки, а меж тем в средней руки кабаке красуется цветной ящик, который не у всякого секретаря обкома сыщется. И любой — любой, вроде меня! — может в пять минут за смешные деньги снять отдельный домик с садиком, пусть и крохотным, и жить там с девушкой, не предъявляя никому ни паспорта со штампом о браке, ни прописки. Форменный разврат, нет на них единственно верного учения, нет на них парткомов, женсоветов, вечерних университетов марксизма-ленинизма и определяющего года решающей пятилетки…»

— Что с тобой? — спросила Кристина. — У тебя лицо сделалось… старое. Хорошо хоть, на миг.

Как мог естественнее Мазур ответил:

— Представил, что мог бы стать таким вот… — и кивнул на огромный цветной экран.

Она поежилась:

— Действительно, ужас… Нет уж, предпочитаю погибнуть в расцвете лет. Неожиданно, как от молнии. Идешь по улице — а по тебе вдруг шарахнут из пулемета… И ничего не успеваешь понять. Здорово, верно?

«Дура, — подумал Мазур мрачно. — Салажка. Вообще-то в этом есть своя сермяжная правда, но вот насчет того, что это здорово — сильно сомневаюсь. Просто-напросто ни по тебе, ни по твоим друзьям и знакомым, ручаться можно, в жизни не лупили из пулемета. А это, между прочим, процесс не из приятных…»

— Здорово, — поддакнул он механически. — А еще лучше — атомной бомбой по макушке, чтобы уж наверняка… тебе здесь еще не прискучило?

— А что? — ответила она прямым, откровенным взглядом. — У тебя возникли идеи получше?

— Сам не знаю, как их назвать, — сказал Мазур. — Идея у меня проста: расплатиться с этим предупредительным юношей в белом, поймать такси и ехать домой, дама против?

— Дама не против, — медленно сказала Кристина. — У нее есть одно уточнение: она была бы не прочь сначала погулять по ночным улицам, согласно классическим канонам… Традиции ради. А то очень уж современно получается…

— Как пожелает дама, — сказал Мазур, жестом подзывая официанта.

Он надеялся, что романтичная прогулка по ночным улицам в стиле робких пионерских ухаживаний надолго не затянется — Кристина как-никак была из соблазняемых, а не совращаемых. Так оно и оказалось: уже через четверть часа они сидели в такси, а еще через столько же оказались в домике, где Мазур очень быстро убедился, что двадцатый век берет свое, и развесистое генеалогическое древо ничуть не мешает девушке из благородного рода быть раскованной и изобретательной, да вдобавок жарким захлебывающимся шепотом преподносить порой на ушко такое, отчего благородные предки, воспитанные в незыблемых традициях, могли и вертеться в гробах, как курица на вертеле. Ну, а неотесанный австралиец от таких реплик только пофыркивал, следую желаниям дамы — и долгонько им следовал, иногда для разнообразия давая волю своей моряцкой фантазии. Много времени прошло, прежде чем красотка успокоилась в надежных объятиях бродяги и авантюриста и надолго там притихла.

Мазур блаженно отдыхал — поскольку тоже был не железный. Лишь ощутив в стиснутой крепкими объятиями добыче некое шевеление, осведомился на ушко:

— Ну, и каково это — оказаться во власти разнузданного бродяги?

— Я бы сказала, неплохо, — все еще чуточку задыхаясь, созналась очаровательная и разгоряченная добыча.

— Ничего удивительного, — сказал Мазур. — Скромности ради следует уточнить, что меня считали непревзойденным любовником во всех портах от Аделаиды до Шанхая…

За каковую похвальбу тут же получил игривую невесомую пощечину. И сказал:

— Интересно, а как будет по-испански звучать… — и повторил ей на ухо то, что недавно от нее же и услышал.

— Понятия не имею, — оскорбленным тоном заявила Кристина. — И вообще, откуда ты взял эту похабщину?

— Одна красотка недавно на ушко шептала.

— Боже, с кем ты только путаешься… В каком-нибудь из портовых заведений, надо полагать?

— Листал я как-то от скуки книжку одного малого, по фамилии, кажется, Шукспер, — сказал Мазур. — Замечательная там была фразочка: «о женщины, вам имя вероломство…»

— Совершено не понимаю, о чем ты.

— Браво, — сказал Мазур. — Следуя этакой логике, я и сейчас пребываю в полном затмении чувств? В галлюцинациях? Потому что у меня сейчас устойчивая галлюцинация: усиленно мерещится, что в руках у меня лежит нагая, как правда, красавица из знатного рода, уходящего корнями…

— Джонни, милый… Могу тебе по секрету сказать, что и сто лет назад, когда мораль была куда как твердокаменнее, случалось все же, что в руках у всяких нахалов полеживали красавицы знатных родов. Нагие, как правда и уходящие корнями. И двести и триста… Это жизнь, ничего тут не поделаешь. Так что не считай себя Колумбом в данном вопросе…

— Да господи, я ж прекрасно вижу, что ни в каких я смыслах не Колумб…

— Хам.

— Скорее уж — охальник, — сказал Мазур. — Интересно, а в испанском есть какое-нибудь словечко вроде «охальника»?

— Масса, — фыркнула Кристина. — Фреско, сильвергуенца, а применительно в нашей стране — дескарадо…

— Красиво звучит, — сказал Мазур. — Почти как «идальго». Ничего, если я закурю в постели?

— Только если будешь стряхивать пепел в пепельницу, аккуратно.

— Клянусь на Библии…

Он с удовольствием выпустил дым, бледным облачком потянувшийся в распахнутое окно. Стояла тишина, из крохотного садика наплывала влажная прохлада, соблазненная красавица примолкла, и это было совсем хорошо — Мазур терпеть не мог, когда партнерши в аккурат после бурного общения начинали идиотски щебетать, а то и справляться о накале и серьезности чувств.

— Что это ты так выжидательно косишься? — спросила прильнувшая к нему Кристина.

— Жду.

— Чего?

— Не начнешь ли ты выяснять, как я тебя люблю — просто крепко или вовсе уж нестерпимо…

— Не дождешься, — сказала она решительно. — Я же не дура. Прекрасно представляю, сколько у тебя было таких дурочек…

— О боже, радость-то какая! — воскликнул Мазур. — Ты уже ревнуешь к прошлому, несравненная моя? Наконец-то я дождался этого трепетного момента…

— Не дождешься, — повторила она.

— Увы, увы… — грустно сказал Мазур. — В таком случае происходящее, надо полагать, приобрело иную тональность? Холодная и бездушная красавица из высшего света завлекла в свои сети простодушного морячка, сделав его игрушкой мимолетных страстей…

— Знаешь, что мне в тебе по-настоящему нравится, Джонни?

— Давай угадаю. То ли несравненные качества любовника, то ли безумная смелость, то ли утонченный интеллект…

— Да нет, — сказала Кристина серьезно. — В тебе сейчас нет ни капли самодовольства, то есть того, чего я в мужчинах не переношу.

— Ну, это мы поправим, — сказал Мазур, звонко шлепнув ее пониже талии и гнусавым голосом осведомился: — Ну и как, детка, кайфово тебе?

— Я серьезно, паяц…

— Ну, это снова дала о себе знать здоровая австралийская закваска, — сказал Мазур. — Мы, дети нетронутой природы, непосредственны и естественны, как дикари. За это нас и любят порядочные женщины от Огненной Земли до Лиссабона, а некоторые, извини за пикантную подробность, даже с нами иногда спят…

— Уснешь с тобой…

— Это намек? — удивился Мазур, распуская руки.

— Да нет, констатация факта… — она решительно отстранила самую из двух предприимчивую конечность Мазура, вздохнула: — Вот понять бы тебя еще…

— Да брось, — сказал Мазур. — Я — насквозь понятный паренек, простой, как дорожный знак…

— Послушай, простой паренек… Ты что, всерьез собираешься, когда получишь деньги, открыть в Австралии какую-нибудь карликовую туристическую контору?

— А что? — мечтательно глядя в потолок, пожал плечами Мазур. — Австралия — чудесное место, разве что чуточку сонная и патриархальная, но не на всякий взгляд. Народец там живет без особых проблем. Проблемы, пожалуй что, начинаются в одном-единственном случае: когда кто-то решит выбросить накопившиеся в доме старые бумеранги. Вот это — проблема, честно…

— Я серьезно.

— Ну, а почему бы и нет?

— Это на тебя как-то не похоже: сидишь с мегафоном в прогулочной шаланде и старательно талдычишь туристам про красоты Большого Рифа…

— А что, можешь предложить что-нибудь получше?

— Да нет, просто размышляю вслух…

Однако в ее голосе, Мазур мог поклясться, все же угадывался некий подтекст. Был там подтекст, право слово…

Мазур без особого удивления насторожил уши. Может, это и было то, чего он давно дожидался? «Милый, а не хочешь ли ты поработать немножко на безобидную контору с аббревиатурой ЦРУ? У меня, вот, кстати, и подписка с собой, смертельное обязательство, только закорючку поставь…» Дождался, а? Или в промежутке меж двумя ленивыми поцелуями предложит, подобно незабвенному алькальду, вступить в какую-нибудь местную мафию? Или это будет что-то третье — но того же пошиба…

— Я просто размышляла вслух, — повторила Кристина словно бы чуточку отчужденно. — Чертовски хочется тебя понять…

«Очень надеюсь, что тебе это не удастся, милая, — мысленно ответил ей Мазур. — В свое время такие штучки не прошли у людей постарше и поопытнее, иные были при воинских званиях, а иные — с богатым и насквозь предосудительным жизненным опытом. Но я от них от всех благополучно укатился, что твой колобок…»

Самокритичности ради следовало вспомнить, что иные его и обыгрывали в чем-то, пусть не в главном — но ей не положено знать ни о чем подобном…

— Ты знаешь, я сам себя не всегда понимаю, сказал он честно. — Где уж другому, после недолгого знакомства… Что ты фыркаешь?

— Ты как-то очень серьезно это сказал…

— Так это чистая правда, — сказал Мазур.

— Чего ты, например, хочешь от жизни?

Тьфу ты! Неужели начиналась другая крайность — не идиотский щебет с «зайчиком» и «плутишкой», а высокоумные беседы? Он и этого терпеть не мог: при чем тут философические беседы за жизнь, мы не в пивной…

— А ты?

— Нет, серьезно?

— О господи, это же азбука, — сказал Мазур. — Перерезать вам с Хольцем глотки, ему — без малейших эмоций, тебе — содрогаясь от сентиментальных воспоминаний, захапать камешки и с алчной ухмылкой вразвалочку удалиться за горизонт…

— Вот и молодец… — промурлыкала ему на ухо Кристина. — Я, кажется, поняла… Ты попросту боишься отношений, а? Чего-то более-менее постоянного и прочного. С упором на «боишься».

«Черти б тебя взяли, — сердито подумал Мазур. — Ты не только красивая, но и умная, надо же. Вот именно, в точку. Ну какие, в бога в душу, в моем положении могут быть отношения? Когда я — это и не я вовсе? Когда я в вашу страну заглянул на минутку, по другим делам, вовсе не предполагая, что застряну здесь надолго? Когда меня и на свете-то не существует, собственно говоря? Ну какие тут отношения, какое постоянство, какая прочность? Не бывает у призрака ничего такого…»

— Отношения, знаешь ли, бывают разные, — сказал он. — Однажды, давно тому, я на одном экзотическом островке угодил в лапки к молодой и смазливой особе вроде тебя — с длинной родословной и утонченными манерами… вот только у нее, в отличие от тебя, были огромные плантации, куча преданных слуг и все такое… Она как раз хотела постоянных и прочных отношений…

— Замуж за тебя хотела?

— Нет, все было гораздо проще и прозаичнее. Она была в роли арабского шейха, ну а я, как легко догадаться — в роли белокурой гаремной красотки… Знала бы ты, каких трудов стоило смыться от этих постоянных и прочных отношений…

— Байки рассказываешь?

— Самое смешное, милая — это и в самом деле было однажды…

Было, было. Лет десять назад, и именно на экзотическом островке. Такую правду о себе можно было рассказывать смело — он в тех местах не засветился, прошлое быльем поросло, даже лучшие аналитики из Лэнгли за давностью лет и малозаметностью тех событий не отыщут параллелей и ассоциаций…

— Она была страшная?

— Самое печальное, что она была чертовски красивая, — сказал Мазур. — Порода, знаешь ли…

И поймал себя на том, что не может вспомнить ни ее лица, ни имени — в свое время это было побочным, случайным, очередной неприятностью, постигшей одинокого странника… Потому и в памяти не задержалось, очищая место для профессиональных забот.

— Тебе это неприятно вспоминать?

— Ну что ты, — сказал Мазур. — Не к педрилам в лапы попал, в самом-то деле. Наоборот, приятно вспомнить, как ловко я оттуда сделал ноги…

— Ну, в таком случае, я могу невозбранно посмеяться. Прости, ничего не могу с собой поделать, — и она, уже не пытаясь сдерживать смех, еле выговорила: — Стоило только тебя представить в роли гаремной красотки, услаждающей эротическими плясками хозяина, то бишь хозяйку…

Она перевернулась на живот и принялась самозабвенно хохотать в подушку. Мазур был только рад, что удалось увести далеко в сторону принявший опасное направление разговор, и нисколечко не обиделся. Процедил сквозь зубы:

— А все ли ты знаешь, хохотушка, о печальной участи приличных девиц, попавших в лапы моряков?

И сгреб в охапку, перевернул на спину, лишний раз убедившись, что бесцеремонно овладеть хохочущей красавицей — штука приятная.

Глава шестая Маленький живописный остров

Сначала было только море, потом на горизонте обозначился темный бугорок, вскоре превратившийся словно бы в клочок свежего зеленого мха на синем бархате. Кораблик плыл себе в волнах на раздутых парусах, и безымянный остров вырастал довольно быстро, Мазур мог уже различить и голые сероватые утесы, торчавшие из зеленой кипени листвы, и отвесные склоны, и небольшой заливчик.

— Подходим, герр Хольц, — сказал он стоявшему рядом немцу и доброжелательно добавил: — Самое время черкануть вас ножичком по глотке и отправить на дно, вы ведь, собственно, и не нужны уже… Теперь можно обойтись и без вас.

Немец, покосившись на него без особой тревоги, буркнул:

— Спасибо на добром слове. Вы очень энергичный и вежливый юноша. Вот только быть вашим соседом — избави господи. Переборки тонкие. Полночи спал вполглаза из-за ваших кувырканий. Ближе к утру она принялась стонать вовсе уж самозабвенно и развратно. Если не секрет, что вы с ней такое проделали, какие-нибудь бордельные приемчики?

Мазур, и глазом не моргнув, преспокойно ответил:

— Как вам сказать… Вы — человек старшего поколения, пуританского и консервативного, не поймете…

— Просто интересно, что нужно проделать с девчонкой, чтобы она так охала.

— Дрочили, поди? — светски поинтересовался Мазур. — Нас слушая?

— Перебьюсь. Скоро у меня будет куча таких же, а то и получше… — он покосился на Мазура, цинично ухмыляясь. — Вообще, я думаю, морской бордельный опыт в данном случае пошел на пользу? В портовых заведениях можно нахвататься достаточно, чтобы привести в совершеннейший восторг приличную девочку из хорошей семьи. Пусть и научившуюся кое-чему у пылких латиносов. Судя по ночным звукам, она вами вполне довольна. Стоило постараться ради миллиончика в твердой валюте? Если не секрет, вы у нее просто хотите выжулить камешки, полностью подчинив благодаря неплохому бордельному опыту, или метите выше — законный муж, чистый паспорт, здешний истеблишмент?

— А в рыло? — лениво поинтересовался Мазур.

— Ну-ну, не злитесь. Должен же я хоть как-то расквитаться за все ваши подковырки… — он убежденно продолжал: — Пожалуй что, я угадал насчет последнего. Вы, конечно, нахальный и дерзкий щенок, но не походите что-то на мелкого авантюриста, способного только сгрести камушки и сбежать…

— Спасибо за комплимент.

— Ну что вы, всегда рад…

— А все-таки, так ни разу и не вздрочнули?

— У вас в семье кто-то воевал, а? Вы меня не просто подкалываете, Джонни. Я вам категорически не нравлюсь… Воевали? Отец, дядя, а то и дед?

— Да, — сказал Мазур, благо для такого заявления вовсе не требовалось выходить из роли, учитывая, сколько австралийцев прошли Вторую мировую. — Морские офицеры.

— Кто-то погиб?

— Бог миловал. Но хлебнули горького.

— Что поделать, Джонни, это война…

— А разве мы первые начали?

— Ну и что? — сказал Хольц с застывшим лицом. — Я ведь тоже могу кое о чем припомнить, Джонни. Например, о своих родителях, которых перемешало с кирпичной пылью в Дрездене. А они, между прочим, были совершено штатскими людьми, я первый военный в семье… Что вы примолкли? По-моему, мирного населения в Дрездене погибло даже побольше, чем в Хиросиме. Это ведь ваши бомберы, Джонни, превратили Дрезден в крошево — американские, английские, австралийские… Думаете, мне не хочется временами заехать вам в рыло?

Мазур молчал, отвернувшись. Ему не хотелось платить по совершенно чужим счетам, поскольку в том, что он услышал, был, надо сказать, свой резон: союзнички и в самом деле угробили кучу цивильного народа в Дрездене, где не имелось, строго говоря, никаких военных объектов. Но что же, прикажете за них отдуваться?

— Вот то-то, — сказал Хольц примирительно. — Бросьте, Джонни. Как-никак прошло сорок лет, если нам с вами и есть что делить, так только камушки… — он смотрел вперед неотрывно, жадно, с изменившимся лицом. — Сорок лет, Джонни… А помню, как сейчас. Во-он там всплыла субмарина, там она и пошла ко дну… В том заливчике.

Пожалуй, на лице у него была не алчность — а натуральнейшая ностальгия по тем благословенным временем, когда он был на сорок лет моложе… Мазур давно уже присматривался к оттопыренным карманам мешковатой армейской куртки немца. И наконец, решив не церемониться, похлопал ладонью. Поднял брови:

— Крепенько вооружились…

— Ничего особенного, — сказал Хольц с ухмылочкой. — Хорошие гранаты, бельгийские. В войну у нас были гораздо хуже… между прочим, у меня еще и автомат в сумке. Так что не рекомендую со мной шутки шутить. Вообще-то человек, который собирается перерезать компаньону глотку, не станет предварительно пару дней шутить вслух на эту тему, как вы со мной. Наоборот, будет притворяться вернейшим другом. И все равно, смотрите у меня…

— Вообще-то мне хотелось бы повторить то же самое… Кто вас знает, Хольц, вдруг вы не захотите делиться. Мало ли что вы обязаны многим ее отцу…

Немец покосился на него, усмехнулся чуть покровительственно.

— Дело не в обязательствах перед ее отцом, Джонни, а в том, что он жив и способен в случае чего устроить сущую вендетту… В мои годы как-то не хочется вновь пускаться в странствия, да чтобы вдобавок моя физиономия красовалась на стенках всех полицейских комиссариатов…

Остров был уже кабельтовых в пяти. Два невозмутимых индейца, от которых Мазур за все время плавания не услышал ни словечка, проворно убирали парус на единственной мачте. Суденышко замедляло ход — крепкий, добротный пятидесятифутовый кораблик, именовавшийся без затей «Langostino»[8] (ничего удивительного, учитывая его трудовое прошлое). Затарахтел движок.

Парус упал, как театральный занавес, и Мазур увидел Кристину — она стояла у бушприта, прямая и напряженная, в обтягивающем алом купальнике, и ветерок красиво трепал ей волосы.

— Повезло вам, Джонни, что она такая красоточка, — тихо сказал Хольц. — Окажись она жуткой уродиной, все равно пришлось бы трахать со всем усердием бриллиантового сверкания ради…

— Подите к черту, — сказал Мазур. — А то, в самом деле, смажу напоследок по морде…

— Лишь бы не ножом по глотке, — хмыкнул Хольц. — Морду бить я и сам умею…

Он нагнулся, расстегнул «молнию» на огромной бесформенной сумке, извлек оттуда небольшой плоский автомат — бразильскую копию датского «Мадсена» — брезентовый подсумок с полудюжиной магазинов. Перекинул ремень через плечо, обронил, не отрываясь от бухточки прищуренных глаз:

— Ну, пора смотреть в оба, Джонни… Самое веселое начинается. Главное — не добыть клад, а унести с ним ноги…

— Резонно, — сказал Мазур без улыбки.

И проверил «Таурус», заткнутый за пояс не так бездарно, как в голливудских кинофильмах, где пушки то и дело суют возле пряжки, на брюхо, а в таковой позиции любой ствол провалится в штаны после пары энергичных шагов. Люди опытные знают, что гораздо практичнее будет носить пистолет за поясом сбоку и слева, там его надежно прижимает бедром…

Зеленая стена леса была совсем близко, и там незаметно для прибывших мог сосредоточиться добрый батальон со штатным вооружением, если не полк. Мазур успокаивал себя тем, что ни один конкурент не знает точного места. И все же было зябковато, неуютно стоять на палубе кораблика, оказавшегося посреди бухточки — он привычно поставил себя на место наблюдателя в любой из сотни подходящих для этого точек: как на ладони, словно горошинка на тарелке, шарахнул из доброго пулемета пониже ватерлинии, выставил на берегу дюжину головорезов — и бери тепленькими весь экипаж «Креветки», которому не останется другого выбора, разве что самоубийственно плыть в открытое море… До континента поболе сотни миль, а до соседнего островка не менее двадцати, что тоже не решает проблемы…

Подошла Кристина, свежая, чуточку нервно двигавшаяся, с блестевшими глазами. Глядя на нее, Мазур в который уж раз в жизни мимолетно удивился: как они только ухитряются, наши милые женщины, выглядеть столь добродетельно и невинно после всех ночных выкрутасов? Не верится даже, что именно с ней все это проделывал…

— Мы, кажется, достигли цели, кабальеро? — спросила она громко, звенящим от возбуждения голосом.

— Очень похоже, — сказал Мазур. — Посмотри только, как светятся здоровой алчностью глаза старины Хольца…

— Трепло, — буркнул немец, не отводя глаз от берега.

Его примеру последовали оба индейца, проворно извлекшие из-под покрывавшего шлюпку брезента старенькие, но ухоженные карабины. Мазур вздрогнул: посреди безмятежной тишины вдруг раздался протяжный скрежет цепи, и якорь, взметнув тучу брызг, ухнул на дно. Цепь скрежетала и лязгала довольно долго, пока не остановилась. «Креветка» оказалась на якоре метрах в ста от берега.

Из распахнутого бокового окна — простецкого окна, а не классического иллюминатора — кубической деревянной надстройки высунулся капитан Гальего и что-то громко сказал по-испански. Судя по тому, как слаженно, одновременно, радостно встрепенулись и Кристина, и Хольц, вести были самыми приятными…

Они, все трое, вошли в рубку, где сразу стало тесновато. Капитан, здоровенный невозмутимый мужик с аккуратными густейшими усами, некогда украшавший своей персоной мостик эсминца здешнего военного флота, кивнул на небольшой экранчик, светившийся гнилушечно-зеленым. «Вот же уроды, — подумал Мазур с неприкрытой завистью. — Паршивое суденышко, с которого ловят креветок, а вот поди ж ты, отличный эхолот, у нас такие приборы засекреченные интенданты по штучке выдают для особо важных операций…»

Он с одного взгляда оценил увиденное. В одном месте, ближе к правому краю экрана, почти прямая линия дна вдруг резко вздымалась зигзагом резких, неестественных очертаний — то ли угловатый, длинный обломок скалы, то ли… То ли увиденный в непривычном ракурсе, в странной проекции корпус затонувшей субмарины — причем, похоже, и в самом деле разломанной взрывом почти пополам…

— Глубина? — спросил Мазур.

— Сто семь футов, — ответил капитан флегматично. — Магнитометр показывает изрядное количество металла, так что поздравляю, господа, мы, кажется, над целью… Какие будут распоряжения, сеньорита Кристина?

Она уставилась на Мазура с жадной требовательностью ребенка, оказавшегося в игрушечном магазине. Ну что же, ему самому не хотелось задерживаться тут надолго, у него были свои дела…

— А что тут думать? — спокойно пожал он плечами. — Приступаем к делу, не откладывая, если вы не против, капитан…

Капитан Гальего столь же флегматично пожал плечами:

— К вашим услугам. Если сеньорита не возражает…

К Мазуру — как, впрочем, и ко всем остальным пассажирам — он относился не то, чтобы неприязненно, но определенно поглядывал свысока и на сеньориту из хорошей семьи, и на двух ее спутников. Мазур это переносил стоически, напомнив себе, что по званию он все же повыше отставного капитан-лейтенанта, да и наград на груди поболее, чем у этого байбака, сроду не участвовавшего ни в какой войне…

— Справитесь? — преспокойно спросил капитан.

— Справлюсь, — в тон ему ответил Мазур. — Бывали мы на таких глубинах…

Капитан, высунувшись наружу по пояс, о чем-то громко распорядился, и молчаливые бесстрастные индейцы проворно вытащили на палубу оба акваланга, потом один плюхнул за борт чугуняку-грузило, размером в два мужских кулака, и привязанный к нему линь стал стремительно разматываться. Мазур неторопливо разделся до плавок, присел на корточки, еще раз проверил все, что следовало поверить. Хольц прямо-таки услужливо подал ему мешок со скудным инструментарием, тоже привязанный к линю. Мазур самолично выбросил его за борт, хозяйственно проводив взглядом.

Подняв голову, он недовольно скривился:

— Эй, эй! Мы вроде бы договаривались…

— Он совершенно прав, сеньорита, — сказал капитан Гальего. — Все-таки сто семь футов…

Однако Кристина, грациозно опустившись на корточки и ухом не повела — подняла баллоны с твердым намерением их тут же и надеть. Взглянув на ее азартно-непреклонное личико, Мазур сообразил, что любые увещевания и апелляции к здравому смыслу бесполезны, если вожжа попала под хвост…

— Погоди-ка минутку, — сказал он деловито. — Ты совсем позабыла кое-что проверить… Капитан, подайте-ка мне вон ту бухточку… Сколько в ней?

— Футов двести будет.

— Отлично, — сказал Мазур.

Решительно отобрал у Кристины акваланг, морским узлом привязал свободный конец линя к одной из прочных нейлоновых лямок, шагнул к борту…

И вышвырнул акваланг в воду. Только булькнуло. Капитан покосился не без молчаливого одобрения.

— Ну, знаешь! — взвилась Кристина с корточек, оскорбленно сверкая прекрасными глазищами, ничуть не похожая в этот миг на исполненных кроткой печали женщин Боттичелли.

— Отставить, — сказал Мазур. — У нас ведь нет компрессора, так? Вполне может оказаться, что мне потребуются дополнительные баллоны, а где их взять, если и ты полезешь под воду? Черт его знает, сколько там придется ковыряться… Понятно?

Она еще какое-то время поливала Мазура строптивым взглядом, но потом кивнула, смиряясь. Капитан за ее спиной одарил Мазура скупой, но благосклонной улыбкой.

— Ну, что тянуть? — сказал Мазур, забрасывая лямки на плечи.

Он действовал машинально, руки сами проделывали все необходимые манипуляции, ловко и привычно. Совсем немного времени прошло — и он уже стоял спиной к невысокому фальшборту с поднятой на лоб маской. Кристина смотрела на него с восторгом и надеждой, что было все же приятно, Хольц — примерно так же, капитан — по-прежнему флегматично, а оба индейца, голые по пояс жилистые ребятки в драных джинсах, к зевакам не примкнули вовсе, они, умело держа свои обшарпанные винтари, наблюдали за берегом, каковой был безмятежно тих. Солнце сияло, синяя гладь сверкала мириадом искорок. Рай на земле, да и только…

— Ну, посматривайте здесь… — сказал Мазур всем сразу. — Чтобы мне было куда возвращаться…

Он надел маску, взял в рот загубник и привычно кувыркнулся за борт спиной вперед, вошел в воду без брызг, стал погружаться, размеренно колыша ластами, под знакомое насквозь, ритмичное пощелкивание клапанов, уходя все глубже в сгущавшийся сумрак. Он снова был в мире, где нет ни ветра, ни дождей, где тело теряет вес, а на смену привычным пяти чувствам порой приходят такие, что и не опишешь толком сухопутными словечками…

Он уверенно шел на глубину, оставляя левее три колыхавшихся поблизости друг от дружки троса. Вокруг шныряли стайки больших и маленьких рыб, судя по реакции — непуганых человеком, подплывавших совсем близко. Сумрак густел, хотя видимость все же оставалось приличной. На глубиномер он почти не смотрел — и без того по давлению на уши, по крепнувшему обжатию воды, по иным, неописуемым словами признакам определяя пройденный путь.

Когда до дна осталось совсем немного, он в два гребка перевернулся горизонтально. Проплыл немного в сторону…

Темная протяженная глыба медленно проявилась в зеленоватом сумраке. Мазур всплыл над ней, присмотрелся. На корпус субмарины это уже мало походило — вездесущие ракушки покрывали останки бугристым слоем. Оценивая открывшееся зрелище взглядом опытного военного, он быстро понял, что сорок лет назад все произошло именно так, как рассказывал Хольц: подлодку разломило взрывом почти пополам, взрывная волна искорежила, вмяла, перекосила переднюю часть рубки, и в гнутой абстрактной скульптуре с трудом угадывался зенитный автомат, из которого на свою же голову так метко сработал покойный канонир… А вон там, вне всякого сомнения — кусок самолетного крыла, еще можно различить американские опознавательные знаки. Он быстренько прикинул в уме: на «Эвенджерах» у янкесов летали по двое, а подлодка такого класса брала на борт не менее полусотни членов экипажа. Все они тут и лежат в посмертном единении — как в сотнях других мест, где бывшие враги успокоились вповалку, и не осталось от них не следа, потому что косточки истаяли в морской воде. В точности так, как далеко отсюда, у берегов Эль-Бахлака, еще белеют где-то на глубине черепа наших и ихних, и никакой больше вражды, один только вечный покой — а вот с вечной памятью обстоит гораздо хуже, нет никакой вечной памяти, если откровенно…

На душе у него было смурно. Нацисты, конечно, сволочь такая, атлантические пираты — но война давно кончилась, там, наверху, клубились и бушевали совсем другие проблемы и споры, и никто из тех, кто ушел на дно вместе с подлодкой, не был демоном — и девки красивые с ними спали, и родители старенькие взирали гордо, и никто из этих ребят не хотел упокоиться на дне, а вот поди ж ты… Сосчитает кто-нибудь когда-нибудь, сколько нас, таких вот, лежит на дне морском? Ох, вряд ли…

Отогнав всякие эмоции, Мазур подплыл к темному провалу неправильной формы, посветил внутрь фонарем — разлохмаченное железо, обрывки труб и магистралей, вовсе уж непонятные лоскуты… Высмотрев поблизости на дне подходящий камень, запустил его внутрь. Далеко вознесся протяжный звук удара. Из черного провала брызнули вспугнутые рыбешки.

Работка предстояла опасная, если откровенно. Вряд ли там, внутри, скрывалась какая-то тварь вроде незабвенного Большого Музунгу, о котором до сих пор вспоминалось с холодком по спине. Дело в другом: в узеньких проходах, в тесных каютах, внутри лежавшей с креном в добрых пятьдесят градусов на левый борт подводной лодки чертовски легко зацепиться за что-нибудь баллонами или лямками, застрять основательно. По всем уставам полагается, чтобы при подобных исследованиях тебя бдительно страховали столь же квалифицированные пловцы — но где ж их взять, не Кристину же было с собой тащить…

Мысленно вздохнув, Мазур заплыл в проем и, светя себе сильным фонарем, с величайшей осторожностью стал помаленьку продвигаться вперед мимо нетронутых магистралей, мимо закрытых дверей, над всяким хламом. Из-за сильного крена коридор выглядел вовсе уж сюрреалистически, приходилось в уме постоянно его выпрямлять в надлежащем ракурсе, вспоминая к тому же тщательно вычерченные Хольцем схемы.

Рыбья мелочь шныряла вокруг, окончательно убедившись, что Мазур им не враг и не конкурент. Он продвигался вперед осторожными гребками, то и дело замирая, тщательнейшим образом изучая лучом фонаря очередной участок пути. Все двери распахнуты, ни одна не задраена — никто попросту не успел не то что предпринять должные меры, вообще понять происшедшее. Вот вам и очередной военный парадокс — будь стрелок на зенитке чуточку поплоше, ничего этого и не случилось бы…

Вот оно! Та самая дверь, которую описывал Хольц. Мазур осторожно встал обоими ластами на превратившуюся в пол вогнутую стенку, притопнул, убедился, что под ногами ничто не обрушится, не поползет. Дверь была не перед ним, как приличной двери полагается, а нависала над головой слева.

Действуя с максимальной осторожностью, примостив фонарь так, чтобы светил прямо на руки, Мазур принялся за дело. Дверь открывалась внутрь, она, конечно, не была герметичной, за сорок лет в каюту, конечно же, затекла вода, заполнив весь объем и вытеснив воздух. Теперь «внутрь» превратилось во «вверх». Задачу это осложняло несказанно.

Ну что же, он умел работать на глубине, иногда вытворяя там такое, что нормальному человеку и в голову не придет. Хорошо еще, что это не броневой лист, а алюминиевая пластина — на подлодках испокон веков боролись с лишним весом, как только могли…

Открывать дверь было бы слишком трудным и опасным предприятием — и Мазур принялся ее пробивать, сплавав за мешком с инструментами. Работа была монотонная, скучная — дыра, дыра, дыра, манипуляции увесистым молотком и долотом…

Проще было бы срубить к чертовой матери дверные петли, но они были внутри, так что ничего не попишешь, придется вкалывать…

Израсходовав примерно четверть воздуха, он наконец, добился своего, почти правильный круг с причудливо вырезанными краями лег под ноги, и вверху появилась дыра достаточного диаметра, чтобы туда мог протиснуться обремененный баллонами аквалангист.

Примерившись, светя фонарем, Мазур оттолкнулся от переборки и проплыл в дыру, нигде не зацепившись. Отплыл вбок, прилепился к переборке, посреди тесной каютки, показавшись самому себе мухой в пустом спичечном коробке. Ну да, вот и сейф, почти над головой. А ведь… Ну, точно…

Он еще развернулся к линям, отвязал второй акваланг и добросовестно припер его в командирскую каюту. Отсоединил муфту, повернул вентиль.

Клубящиеся пузырчатые струи рванулись наружу так, что Мазур на несколько секунд ослеп. Очень быстро выходящий воздух вытеснил достаточно воды, чтобы Мазур по плечи оказался над ее бурлящей поверхностью — а там и по пояс, по колени…

Открутил второй вентиль — и воздушный пузырь заполнил все пространство каюты, так что можно было поднять маску на лоб и вынуть изо рта загубник. Старый трюк водолазов, еще с дореволюционных времен — иные ухари, работая на затонувшем судне и наткнувшись на ящик с вином, ухитрялись с помощью такого вот фокуса и клюкнуть изрядно на глубине…

Вдохнув нормальным образом полной грудью, он подступил к сейфу. Шесть прорезей, в которых ходят против рядов цифр рифленые массивные головки — а сейф-то, судя по виду, еще с первой мировой, ну, ничего удивительного, сейфы принадлежат к тем предметам обихода, которые может с успехом эксплуатировать не одно поколение…

Головки поддавались туго, сорокалетнее пребывание в морской воде не пошло на пользу даже добротному немецкому механизму. Аккуратно постукивая по ним молотком, Мазур быстро установил код — бедняга командир, он и не подозревал, что один из его младших офицеров прекрасно знает и секрет замка, и содержимое сейфа…

Дверца, конечно, осталась в прежнем положении, пришлось вставить кончик зубила в едва заметную щель и поработать молотком…

Она распахнулась неожиданно — Мазур, конечно, этого ждал и бдительно отпрянул. Содержимое высыпалось кучей ему под ноги, в темноту, и Мазур присел на корточки, направив туда луч света. Без тени брезгливости принялся перебирать небольшую кучку.

Пачка разбухших, отсыревших документов — добротный сейф сохранил герметичность, и внутрь вода не проникла, но она сорок лет была вокруг… Две коробочки с Железными Крестами, несколько медалей, парочка вычурных массивных знаков подводника — покойный воевал неплохо, этого у него не отнимешь… Ага!

Вот они, два кожаных мешочка! Мазур распустил завязки. Все, как описывал Хольц, — крохотные коробочки, обклеенные внутри какой-то темной тканью, и в каждой завернутый в вощеную бумагу бриллиант. Открыв одну, чтобы окончательно убедиться, Мазур не стал потрошить остальные. Уложив мешочки в набедренный карман черного гидрокостюма, тщательно застегнул его на пластмассовую «молнию», отпихнул ногой в сторону весь хлам вроде документов и наград.

Поднял с пола темный футляр размером с небольшую книгу, похоже, эбонитовый, поддел ногтем маленький металлический крючочек, поднял крышку. Внутри четырьмя аккуратными рядочками протянулись тридцать два цилиндрических углубления — Мазур их старательно пересчитал — и в каждом покоился черный футлярчик.

Вытянув один, Мазур свинтил крышечку. Тугой, толстенький рулончик пленки. Позитив. Страницы крохотного текста, которые без сильной лупы, простым глазом и не прочтешь, но все равно видно, что это не просто текст, а снимки каких-то документов официального вида, с печатями и прочим… Вот оно!

Теперь можно было и убираться восвояси — свою долю добычи он заполучил и теперь можно без всякого сожаления отдать всю кучу сверкающих камушков своим алчным спутникам, благо камушки эти, как давно и справедливо подмечено, в сущности, не более чем кристаллический углерод, а что такое углерод, как не эфемерная субстанция, ни для чего путного не пригодная?

Вот только отдавать камешки следовало с оглядкой. Мазур думал об этом, неспешно, по всем правилам продвигаясь к поверхности. Если только кое-кто питал кое-какие замыслы, настал удобнейший момент претворить их в жизнь. Если разобраться, простодушный австралиец никому более не нужен. Точнее, перестанет быть нужен уже через несколько минут — как только на дрожащих от алчности ладонях типичных представителей мира капитала засверкают сорок лет дожидавшиеся своего часа камушки… И зачем тут Джонни? И при чем тут Джонни? Вообще, кто такой Джонни? Не было такого, никто его и в глаза не видел. На дне и так с полсотни покойников, если добавится еще один, никто и не почешется…

А посему Мазур, оказавшись на восьми метрах под поверхностью воды, резко изменил курс и, вызывая в памяти очертания берега, поплыл не вверх, а в сторону. И плыл, пока по его расчетам, не отдалился достаточно.

Тогда он поднялся на поверхность. Хватка его не подвела и здесь: с «Креветки» его никак не могли видеть, Мазура заслоняла скала, голая снизу и покрытая буйным вьющимся кустарником уже на высоте метров пяти.

Он поплыл, все больше удаляясь от корабля, высматривая подходящее местечко. Найдя таковое, плыл к берегу, пока не почуял под ногами твердую землю и не поднялся над водой по пояс. Снял ласты, баллоны, маску, свалил все это хозяйство под дерево, в низкие кусты, стянул гидрокостюм, отправил его туда же, оставшись в одних плавках надел пояс с ножом, прихватил добычу и вошел в лес, нимало не расслабляясь, прислушиваясь и присматриваясь со звериной сноровкой.

На таких островках не бывает ни крупных хищников, ни змей — а вот люди иногда попадаются, и они-то опаснее всего… Выследить «Креветку» конкуренты вроде бы не могли, и все равно, расслабляться рано, ничего еще не кончено…

Ага, вот подходящее дерево. Черт его знает, как оно называется, но под корнями у него есть пустое место, которого вполне достаточно, чтобы укрыть невеликий по объему клад, которому лежать тут вовсе недолго…

Быстренько проделав все необходимое, Мазур направился вдоль берега к тому месту, где осталось судно. Это было не самой приятной прогулкой — шлепать босиком по экваториальному лесу — но змей тут нет, ядовитых колючек тоже, так что прочими неудобствами можно пренебречь, не графья, чай….

Он вышел на берег, засунул два пальца в рот и оглушительно свистнул. Прекрасно видел, как оба индиоса, показав похвальную реакцию, прицелились в него из своих пушек — и тут же опустили оружие, узнавши. Судя по движениям, спутники оживлено дискутировали — и почти сразу же капитан Гальего направился в рубку размашистым шагом, якорная цепь поползла вверх, а когда якорь, роняя крупные капли, повис над водой, заработал двигатель, и «Креветка» пошла к тому месту, где стоял Мазур, ухмыляясь и мурлыкая под нос старинную английскую морскую песенку:

Кораблик коснулся бортом обрывистого берега — и Хольц, не теряя времени, навел на Мазура автомат, рявкнул:

— Что за фокусы? Что за вид?

— Вид как вид, — пожав плечами, сказал Мазур и одним прыжком перемахнул на палубу. Прошел к своей одежде, спокойно принялся ее натягивать. — Голых мужиков не видали?

— А где… всё? — растерянно спросила Кристина.

Полностью одевшись, обувшись, сунув пистолет на привычное место и с приятностью ощущая бедром его надежную тяжесть, Мазур преспокойно ответил:

— Все там, где и надлежит. Не беспокойся, бриллианты я достал. Все до одного, ровно столько, сколько их было по рассказам нашего дорогого герра Хольца.

— Но… где же?

— На берегу, — простецки щурясь, сказал Мазур. — Если хочешь пойдем, мы трое, и заберем.

На ее лице отразилось даже не облегчение, а смесь разнообразнейших чувств, в которых она и сама, надо полагать, не могла сейчас разобраться:

— Но почему…

— Потому что наш Джонни парень тертый и особого доверия к человечеству не питает, — усмехнулся Хольц, опустив автомат и глядя на Мазура с несомненным уважением. — Вот он и побоялся, что камушки у него возьмут, а самого на борт не пустят… А, Джонни?

Кристина вспыхнула, надвигаясь на Мазура:

— Да-а? Получается, ты подозревал меня… меня…

— Как ты прекрасна в гневе, звезда моя… — сказал Мазур, ухмыляясь во весь рот. — Тебя я ни в чем таком и не подозревал, как тебе только в голову пришло? Но разве здесь только мы с тобой… и наш достойный капитан? — поторопился он добавить, видя, что рядом встал Гальего.

Хольц уперся в него злым взглядом:

— Это что, в мой огород камешек?

— Да что вы, майн либер! — пожал плечами Мазур.

— Не валяйте дурака! Вы ведь меня имели в виду?

— Ну, а если и так, Хольц? — устало спросил Мазур. — Вы что, мне отец родной? В таких играх держи ухо востро, вы это сами талдычили все время…

Капитан Гальего степенно сказал, попыхивая гнутой трубочкой:

— Сеньор, уверяю вас, что при любой попытке… э-э, устроить на борту моего корабля дисгармонию я реагировал бы немедленно.

— Я нимало не сомневался в вашем благородстве, сеньор капитан, — заверил Мазур, отвесив изысканный поклон. — Но береженого бог бережет… Итак, друзья мои, не отправиться ли нам с песнями и триумфальными плясками за сокровищем? Оно совсем близко, честное слово, с полкилометра пройти…

— Ну, хорошо, — сказал Хольц, сердито поджимая губы. Оглянулся на невозмутимого капитана: — Надеюсь, сеньор Гальего, вы столь же немедленно и эффективно отреагируете, если наш Джонни вернется из леса один?

— Будьте уверены, — лаконично ответил капитан, окутанный приятным дымком дорогого табака.

— Я тоже самого лучшего мнения о вас, Хольц… — фыркнул Мазур. — Я вас тоже полагаю честнейшим и порядочнейшим партнером… Ну что, пойдемте?

Индейцы проворно перекинули на берег сходни, первым по ним сошел, прямо-таки сбежал Хольц, следом переправился Мазур, протянул руку Кристине.

Кристина взирала на него восторженно и преданно. Если она играла в осуществление какого-то неведомого замысла, то была гениальной актрисой, по которой плачет Нобелевская… ах, нет, актерам ведь не дают нобелевок…

— Как там было? — спросила она прямо-таки зачарованно.

— Пустяки, — сказал Мазур. — Разве что слонялась парочка призраков в лохмотьях мундиров, и один, кстати, пожаловался, что скотина Хольц давным-давно одолжил у него двадцать марок, да так и не отдал, прохвост…

Неприязненно косясь на него Хольц фыркнул:

— Чирикайте, чирикайте… Черт с вами. Как-нибудь перетерплю, все равно скоро разойдемся…

Мазур все время держал его в поле зрения — хотя понимал, что немец-перец-колбаса, если и задумал что-то скверное, ни за что не попытается пальнуть в спину, пока не ощутит в руках бриллианты. И все равно, следовало быть готовым ко всему — до тех пор, пока они не окажутся на континенте…

Когда они добрались до места, Мазур присел на корточки, уголком глаза постоянно фиксируя немца, готовый при необходимости взмыть отпущенной пружиной и нанести удар (да и Кристину он не обделял профессиональным вниманием), заслонил спиной свежую захоронку, сначала вытащил из переплетения корней футляр с микропленкой и быстро засунул его во внутренний карман пиджака. Потом, уже не таясь, извлек оба мешочка и повернулся к спутникам:

— Великий миг, друзья. Зазвучали невидимые фанфары, вступили трубы и барабаны, кладоискатели делят добычу… Есть предложение: к чему возиться с аптечными весами, скрупулезно подсчитывая караты? К чему эта мелочность, когда речь идет о сеньорите из старинного рода и бывшем офицере военного флота? В каждом мешочке — по четырнадцать штук, они примерно одинаковые, так что держите.

Шагнул вперед и положил по мешочку в подставленные ладони. Постоял, покачиваясь с пятки на носок, откровенно ухмыляясь, громко сказал Кристине:

— Что-то я смотрю, ты не торопишься усладить глаза алмазным блеском? И правильно. Присмотрись внимательнее к нашему милому герру Хольцу. Его честная, открытая физиономия вовсе не озарена здоровой алчностью, как следовало бы думать. Скорее ему скучно и тоскливо. Сорок лет человек лелеял мечту, а теперь она вдруг исполнилась… и что дальше-то? А, Хольц?

Немец поднял глаза от горсти сверкающих прозрачных камешков у себя в ладони. Его автомат болтался на плече, а лицо и в самом деле не блистало что-то алчностью и триумфом. Оно казалось постаревшим в одночасье, усталым, скучным…

— Вообще-то вы не правы, Джонни, — ответил Хольц ровным голосом. — Мечта заключалась не в том, чтобы найти камни, а в том, чтобы после этого пожить как следует. И она еще не претворена в жизнь. Конечно, ситуация и в самом деле несколько… прозаична. Но какое тут к черту разочарование? Просто-напросто я сорок лет карабкался, лез, обламывал ногти, ходил по лезвию, лез… и вот добрался. Потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к новому положению дел…

— Неплохо изложено, — сказал Мазур. — Ну, а все же? Счастливее стали? А ты, прелесть моя? Каково чувствовать себя невестой с приданым в миллион долларов?

Кристина, повертев меж пальцами освобожденный от бумажки бриллиант, ответила ему чуточку растерянным взглядом:

— Ощущения в самом деле… сложные. Столько сил, трудов и опасностей… а потом ты буднично достал мешочки…

Хольц поинтересовался, катая камушки в горсти:

— Джонни, если вы так наплевательски к этому относитесь, может, откажетесь от своих процентов?

— Э, нет, — сказал Мазур, вовремя вспомнив о своей роли. — Ни черта подобного, альтруиста нашли… Просто я с самого начала относился к этому предприятию не как к сияющей мечте, а как к вертящемуся колесу рулетки: выиграю — отлично, нет — что ж, не сложилось… Прячьте камушки, миллионеры, и пойдемте побыстрее на судно. Нечего нам тут делать, право слово…

Еще договаривая, он плавно переместился вправо и разоружил Хольца моментальным, неуловимым движением. Еще до того, как немец успел осознать происшедшее, отсоединил магазин, выщелкнул патрон из ствола, отправил его к собратьям, перебросил магазин хозяину:

— Так оно будет лучше, Хольц. Честная дележка, а? Вам патроны, мне трещотку. Никто не сможет причинить другому вреда.

— Ага, — сказал Хольц, растерянно вертя магазин в руке. — Если не считать, что у вас пушка в кармане…

— Зато у вас по карманам — две гранаты.

— Не дурите! Прекрасно понимаете, что не могу я их бросать, стоя от вас в двух шагах…

— Понимаю, — кивнул Мазур. — Ну что же, придется вам всецело положиться на мое врожденное благородство… Да не коситесь вы так, Хольц! Если бы я хотел вас пришибить, давно бы уже пришиб… Я просто хочу исключить дурацкие случайности, вот и все… Ну, пойдете вы, наконец?

Немец, зло фыркая, все же потащился рядом — неуклюже, но добросовестно маневрируя так, чтобы Мазур не оказался у него за спиной. Мазур, в свою очередь, краешком глаза все же держал Кристину, несмотря на отсутствие у нее оружия — но, главным образом, впитывал всеми имевшимися у него чувствами идущую от леса информацию, как всегда в таких случаях, искренне жалея, что голова у него не способна вертеться на триста шестьдесят градусов, подобно радару…

И выучка не подкачала. Когда метрах в пятидесяти впереди, меж двумя столетними и высоченными деревьями, перебежал вдруг человек с продолговатым предметом в руках, Мазур не потерял и доли секунды, рухнул в заросли чего-то вроде водянистых разлапистых папоротников, свалил Кристину, выхватив пистолет в падении, успев в то же время зацепить выброшенной ногой щиколотку немца, опрокинуть его совсем рядом.

И тут же раздались выстрелы. Очередь прошла чуть ли не над самой головой, пули смачно, знакомо вмазали по стволу справа налево — и тут же, с другой точки, заработал второй автомат, очередям вторили глухие хлопки одиночных, засада не жалела патронов.

Прижимая Кристину к земле, Мазур осторожненько повернул голову, раздвигая щекой липкие влажные листья, быстрым взглядом оценил количество попавших в дерево пуль и высоту над землей содранной коры.

Дела оборачивались скверно. Автоматчик выпустил добрый десяток пуль, целясь им с девушкой примерно на ладонь над поясницей — другими словами, не собирался пугать или ошеломить. Он с самого начала собирался убить, срезать наповал обоих.

Отсюда логически проистекало, что не только Мазур, но и Кристина не рассматривается этими как потенциальная пленница. Не нужна им совершенно. Что позволяло закончить вовсе уж неутешительным выводом: нападавшие точно знали, что клад извлечен, что он — при троице, прижатой к земле плотным огнем. Такие дела…

И еще. До «Креветки» — не более трехсот метров, там не могут не слышать ожесточенную пальбу. Кто рискнет нападать при раскладе, когда с тыла вот-вот могут навалиться капитан Гальего и его матросики? Да только тот, кто нисколечко атаки с тыла не опасается. А это значит, что либо экипаж «Креветки» — предатели чертовы, либо никого из них уже нет в живых. Все это — пока что домыслы, но помноженные на профессиональный опыт… черт побери, как им удалось сесть на хвост? Кто бы там ни был, в чащобе, но они должны прекрасно знать, за кем и за чем охотятся. Сущим бредом было бы допущение, что это какие-то совершенно посторонние злодеи. Таких совпадений не бывает…

— Автомат отдай, мать твою! — послышался злой шепот.

Обдумав все в секунду, Мазур пришел к выводу, что на Хольца пока что можно полагаться. И перебросил ему трещотку. Лежа на боку в здешних лопухах, Хольц моментально вставил магазин, приподнялся. Пули звучно шлепнули в дерево над ним, и он вновь завалился в лопухи.

— Лежать! — шепотом рявкнул Мазур.

Покосившись на Кристину, выругался про себя. На ней были ярко синие брючки и алая блузка — со вкусом подобранный наряд, гармонировавший с темными волосами и темными глазами — но в нем только и щпацировать по главной улице, ловя восхищенные взгляды поклонников. А здесь, в зеленой чащобе, где в природе не существует ни алого, ни синего, такие цвета лишь вернейшим образом обозначат живую мишень… Ну, а что прикажете делать? Не раздевать же, бессмысленно…

— Гранатой их, тварей! — яростным шепотом предложил Хольц, щупая отягощенный помянутым орудием убийства карман.

— И куда кинешь? — в промежутке меж двумя щедрыми очередями фыркнул Мазур. — Наобум? Береги боеприпасы, кригсмарине!

Он давно уже прокачивал то затухавшую, то вновь разгоравшуюся стрельбу, анализировал с позиций немалого опыта. И очень быстро пришел к заключению, что столкнулся с четверкой пусть и крепко вооруженных, но безусловных непрофессионалов. Два автомата и две винтовки лупили определенно вразнобой.

Любая перестрелка неповторима, как гениальная симфония и обладает своей, если позволено так выразиться, партитурой. Человек вроде Мазура ее читал, как охотник — заячьи следы. И видел, знал, что имеет дело с несыгранным оркестром. Это не военные, не спецназ, вообще не группа, привыкшая и обученная действовать слаженно. Больше всего это похоже на какую-нибудь дешевую шпану, освоившуюся с оружием, но в жизни не ученую боевому порядку, слаженному огню.

Более того, он уже сталкивался с подобной шпаной — по дороге к «дворянскому гнезду», пришедшему в упадок особняку Кристины. Все ниточки, все следы вели в одну-единственную точку.

Оглядевшись, он подтолкнул Кристину к наиболее густым зарослям — не лопуха, а высокого кустарника. Форменным образом засунул в дебри, способные обеспечить плохонькое, но укрытие, приблизил лицо и яростно зашептал на ухо:

— Лежи и не двигайся, ясно? Только лежи. Час, два, если понадобится. Я их возьму измором, они не выдержат, полезут ближе и я их сделаю… Понятно?

Она закивала, боясь оторвать щеку от земли, насмерть перепуганная, бледная. Он настойчиво повторил:

— Поняла? Лежи, не шевелись, хоть до завтрашнего утра… Тогда выкарабкаемся…

И переполз к Хольцу. С первого взгляда сообразил, что немцу не хватает ни терпения, ни выдержки — так и ерзал на боку, то и дело опасно для себя поднимая голову. Огонь немного приутих. Странно, что не пытаются в переговоры вступить, ультиматум поставить, поторговаться… а зачем им, собственно? Если рассчитывают взять все, с мертвых… Им нетрудно было укрыться в чащобе и наблюдать с какой-нибудь высокой точки — но как ухитрились сесть на хвост?

Ага! Вот оно, перемещение… Мазур стал следить за тем местом, заранее расположив пистолет в самом удобном положении, прикинув линию огня, просчитав варианты, мысленно провел траекторию. Снова перемещение, шевеление… Ага!

Хлопнула «Беретта» — и в тот же самый миг Хольц с яростным ревом новоиспеченного миллионера, озабоченного судьбой своего сокровища, взмыл из лопухов, держа перед собой автомат, широко поводя стволом, выпустил длиннющую очередь…

Ответная, из чащобы, хлестнула ему поперек груди. Мазур уже видевший, что срезал в перебежке своего, отметил краем глаза, как из обтянутой защитной курткой широкой спины немца брызнуло, как по ней мгновенно пролегла череда выходных отверстий. Бывший подводник, побывший миллионером всего-то четверть часика, навзничь завалился в лопухи. Мертвее мертвого. «Ну конечно, — машинально оценил Мазур ситуацию. — Откуда ему, водоплавающему, было научиться сухопутному бою…»

Ответили два автомата и один винтарь. Четвертый выбыл из игры, Мазур его прекрасно видел со своего места — ну что ж, с почином, дай бог, не последнего…

Он, прикрываясь покойником, выдернул у него из руки автомат, снял подсумок, сменил магазин и тут же выпустил только что вставленный одной длиннющей очередью — наугад, не стараясь попасть. И, точно зная, что заставил этих скотов на миг притаиться, использовал выигранное мгновенье на всю катушку — головой вперед нырнул в заросли, перекатился, прополз пару метров. После чего притаился в полной неподвижности.

Стрельба продолжалась, но реже. Мазур старательно фиксировал перемещения невидимых стрелков, сосредоточившихся в секторе, занимавшем примерно восемьдесят градусов воображаемой окружности, охватывавшей место действия. Между прочим, идиотское поведение, лишний раз доказывавшее, что он имеет дело с цивильной шпаной…

Пополз в сторону одного из автоматчиков — совершенно бесшумно, так, что заставил бы повеситься от зависти пресловутых куперовских индейцев, не колыхнув ни одну травинку, не потревожив ни один из множества нависавших над головой листьев. Он выкладывался на полную, стал призраком, невидимкой, клочком тумана, так что инструкторы должны быть довольны… Он обязан был остаться в живых, а с противником устроить все как раз наоборот…

По широкой дуге он вышел — ну, точнее, выполз — на огневую позицию намеченного автоматчика, зайдя тому со спины. В один прекрасный — и печальный для противника — миг увидел его во всей красе: притаился за деревом, падла, то высунется, чесанет очередью, то опять спрячется…

Поднял руку, подперев правое запястье ладонью левой — и попал в ту самую точку, о которой поминал покойный Хольц. Когда мишень успокоилась, подполз поближе, присмотрелся. Местный, несомненно, очень уж характерная рожа. В гражданском, понятно. И автомат — такой же бразильский «Мадсен», как у Хольца.

И вновь надолго залег рядом с успокоившимся. Мимолетно пожалел, что оставил на корабле бесшумку — с ней и вовсе было бы одно удовольствие… А впрочем, там только одна обойма, да и прицельная дальность не та, и нет той убойности, что у «Тауруса».

Правее и впереди послышалась громкая перекличка на испанском, и Мазур брезгливо поморщился: растаяли последние сомнения на их счет, окончательно стало ясно, что против него вышла портовая уголовщина, какая-нибудь челядь кокаиновых барончиков. Ну конечно, они не могли не сообразить, что огневых средств в их банде поубавилось, ровно половина стволов замолкла: вот бы тут и молчать в тряпочку, затаиться, изматывая противника тишиной и неизвестностью, а не орать, будто в драке на танцульках…

Он поднялся на обе ноги и призраком заскользил меж стволов, заходя справа по широкой дуге, выполняя классический маневр охвата, пусть и подразделением, состоящем из одного-единственного человека. Без всякого труда заставил себя видеть правильно — лес для него превратился в неподвижный фон, не имевший даже цвета, в статичную декорацию вроде расписанного театрального задника, глаз обязан был подмечать исключительно человеческое шевеление, вообще все, что не имело отношение к колыханию веток, падению листов, перепархиванию птиц…

Оказавшись на позиции, откуда мог прекрасно видеть спину напряженно прижавшегося к стволу человека, перебросил пистолет в левую руку, правой поднял автомат Хольца и чиркнул очередью по ногам затаившегося, пониже колен. Попал, разумеется. Обиженный как нетрудно было предвидеть, повалился наземь, корчась и вопя на весь остров. Мазур терпеливо ждал.

Очень быстро слева выскочил субъект с карабином, каковой тут же бросил наземь и стал озабоченно суетиться вокруг оравшего — то пытался его поднять, то, разобравшись, в чем дело отпустил, то схватил карабин и стал, грозно выставив дуло, вертеться на все стороны, выкатывая глаза в беспомощной ярости, то вновь пытался облегчить страдания раненого бесцельной суетой и озабоченными причитаниями. Судя по его метаниям, помощи он ниоткуда не ждал, а значит, их и в самом деле сидело в засаде только четверо…

Выждав еще какое-то время, равнодушно слушая вопли раненого и без улыбки глядя на шараханья второго, Мазур бесшумно выдвинулся из-за ствола, поднял пистолет и дважды выстрелил.

Настала полная, окончательная тишина. Никто более не метался, никто не орал благим матом. Выждав еще для полной надежности, Мазур сторожким волчьим бегом припустил к тому месту, где оставил мертвого Хольца и Кристину в полном здравии.

В точности такими он их и обнаружил. Пригнулся, заглянул в кустарник и, не тратя времени на сантименты, бросил девушке:

— Полежи еще, я скоро закончу…

Вывернул покойнику карманы, забрал обе гранаты и с оглядочкой двинулся через лес к берегу, посмотреть, какие там произошли изменения. Ожидаемые, в общем: рядом с «Креветкой» обнаружился белый катер длиной футов в двадцать, этакая прогулочная игрушка богатея, не самая современная, весьма подержанная, но, тем не менее, надежная и комфортная, способная при хорошей погоде без особых хлопот преодолеть сотню миль спокойного моря. Надстройка закрывала примерно две трети остроносого суденышка, и что творится внутри, Мазур не мог рассмотреть — зато на корме узрел дона Хайме. Старый прохвост, столь же элегантный, как во время их первой встречи, стоял у борта в компании гораздо менее светского верзилы с автоматом на плече, и оба напряженно таращились в сторону леса, определенно не зная, как расценивать наступившую тишину и что, собственно, лучше всего предпринять.

Третий, опять-таки не обремененный замашками джентельмена или денди субъект, стоял у фальшборта «Креветки». Волосы у него были еще мокрые, а у ног лежал акваланг. Ах, вот оно что… можно не гадать, что случилось с капитаном Гальего и его людьми: подобрался под водой, выбрал момент, вынырнул, перещелкал с маху… Вон те пятна на палубе чертовски напоминают едва свернувшуюся кровь…

От того места, где в лесу засел Мазур, до обоих суденышек было метров двадцать. С крайним неудовольствием Мазур поймал себя на том, что жаждет устроить кино, финал на голливудский манер: чтобы они корчились под наведенным стволом, каялись и просили пощады, уверяя, что осознали ошибки и займутся теперь исключительно общественно полезным трудом — а он, отпустив напоследок пару триумфально-издевательских афоризмов, перестрелял бы к чертовой матери успевшую помучиться троицу…

А вот это было плохо, потому что — непрофессионально. И потому Мазур, не затягивая паузу, поднял пистолет, выстрелом навскидку срезал индивидуума на палубе «Креветки», а мгновеньем позже, вырвав обе чеки, запустил обе гранаты прямехонько на корму катера.

Он знал эту модель — в пластиковой оболочке каждой гранаты таилось до поры три сотни стальных шариков. В двух, легко подсчитать, шестьсот. И рвануло, как следует быть, все эти шесть сотен убойных крохотулек вымели внутренность катера, вынеся все иллюминаторы, издырявив борта, катер качнуло на спокойной воде, над кормой медленно таял сизый вонючий дым — и Мазур, одним отчаянным броском достигший берега, перепрыгнув внутрь, уже не увидел ни единой цели, которую следовало бы подавить автоматным огнем.

Не теряя времени, он перепрыгнул на «Креветку» и со всеми предосторожностями осмотрел надстройку, спустился в каюты. Никого там не обнаружил, ни живых ни мертвых, спустился в каюты. По крайне мере, предателей среди экипажа «Креветки» не оказалось — а это уже кое-что, есть кое-какая разница меж мертвыми, о которых думаешь хорошо, и теми их собратьями, кто доброго слова не достоин… Быть может, и мертвым не все равно, что именно о них думают те, кто пока что пребывает по эту сторону…

Перешел на катер. Перешагнул через препятствие, старательно не глядя на то, что осталось от элегантного и благообразного совсем недавно дона Хайме — не по слабости нервов, а исключительно из эстетических соображений. Не всякий мастер обожает любоваться своей работой, иногда бывает как раз наоборот.

Шагнул под надстройку. Показалось, будто оказался внутри огромного дуршлага: отовсюду в крохотные дырочки проникали тоненькие, как иглы, лучики стоявшего в зените солнца. Под ногами похлюпывало — часть шариков зацепила и дюралевое днище, пройдя через настил из тонких досок, вода помаленьку прибывала.

Нагнувшись, Мазур старательно осмотрел приборную доску. Ей тоже досталась толика стального вихря, но особенных повреждений не было. То, что его интересовало, он увидел сразу: сама доска состояла из нескольких циферблатов, наглухо забранных в светлую панель, а этот прибор явно не имел к ней отношения, стоял отдельно, сам по себе, со своим собственным питанием, ничем с доской не соединенный. Небольшой серый ящик с круглым экраном, несколькими верньерами, парой-тройкой кнопок. От него тянулся уходивший в иллюминатор толстый синий провод.

Мазур выглянул наружу. Провод был присобачен к высокой гибкой антенне, вздымавшейся метра на три над крышей и укрепленной растяжками. Ну вот, кое-что и проясняется…

…Вернувшись к тому месту, где покорно дожидалась Кристина, он сначала освободил карманы немца от того, что покойнику уже никак не могло понадобиться, потом проломился в заросли и поднял девушку на ноги. Сказал устало:

— Ну вот, справился…

Она кинулась ему на шею, прижалась, как и следовало ожидать, давая выход эмоциям в истерических всхлипах: как она испугалась, как ей казалось, что все кончено, и он никогда не вернется, а он вот вернулся, и как она рада, и какой он замечательный…

Мазуру все это очень быстро надоело, он бесцеремонно отстранил девушку и залепил ей пару оглушительных пощечин в качестве испытанного средства от всякого рода истерик. Помогло, разумеется, она пришла в себя, но долго еще хлюпала и всхлипывала у него на груди. С превеликим неудовольствием Мазур подумал, что эта сцена как две капли воды похожа на финал очередного пошлого боевика: супермен, уложивший штабелями всех врагов, проламывается сквозь мексиканские кактусы или венерианские джунгли, а на плече у него виснет, захлебываясь счастливыми и благодарными рыданиями, полуголая блондинка. Только в том и разница, что вместо блондинки брюнетка, и не полуголая она, а вполне одетая.

Решительно отстранил ее, заглянул в лицо:

— Еще въехать или сама оклемаешься?

— Не надо, — сказала она почти нормальным голосом. — Все прошло… почти. Это дон Хайме?

— Угадала, умница, — сказал Мазур. — Отвергнутые воздыхатели — штука страшная, надобно тебе знать…

— Где он?

— А ты как думаешь? — спросил Мазур без всякого выражения. — Ну, пошли, надо побыстрее отсюда убираться. Мало ли что…

Само собой разумеется, перед тем, как вернуться в лес, он поработал над последствиями своего оголтелого геройства, хорошо помня, что воспитанный человек всегда обязан убрать за собой — неважно, о посуде в столовой идет речь или о чем-то посерьезнее, так что Кристина увидела вполне мирную картину: у берега покачивалась одна «Креветка», а катер исчез, как и не бывало, лежал сейчас на дне неподалеку от субмарины и лихих американских пилотов — и, несомненно, капитана Гальего с его молчаливым экипажем. Причудливая компания собралась на морском дне, рассуждая отвлеченно и цинично. Как, впрочем, и в тысяче других местечек. Хорошо, что Нептуна не существует на самом деле — иначе бедняга давно бы свихнулся от лицезрения накопившихся за тысячелетия гостей…

— А… Гальего? — спросила Кристина, когда они поднялись на палубу и никто их не встретил.

Мазур внимательно и пытливо на нее посмотрел. Глаза уже почти сухие, но лицо неуловимым образом постарело: не внешне, ничего подобного, просто в нем появилось нечто на манер этакой ауры — как у всякого, кто после благополучной жизни в относительном достатке и покое внезапно услышал посвист пуль над головой и увидел совсем рядом всамделишных мертвых покойников…

Он недвусмысленным жестом показал на спокойное море. Пожал плечами и сказал сухо:

— Я тебе, помнится, говорил: вокруг кладов чуть ли не каждый раз начинается свистопляска с пальбой по живым людям. Вот, держи, доля твоего покойного компаньона…

И, подняв ее руку, положил в ладонь кожаный кисет из кармана Хольца. Кристина стиснула его бездумно, машинально, вряд ли сознавая, что делает. Мазура так и подмывало закатить ей пространную лекцию о вреде кладоискательства и случайных милостях судьбы, спасающей таких вот утонченных дурочек из хороших семей — но он сдержался. Во-первых, она сейчас была в таком ступоре, что все поучения просквозили бы мимо ушей, а во-вторых, не следовало уподобляться отечественным замполитам. Какое ему, собственно, дело? Все равно через день-другой суждено разбежаться навсегда.

Поэтому он пошел по другому пути — принес из каюты бутылку виски, налил приличную дозу, заставил проглотить, как воду, усадил у фальшборта малость оклематься, а сам прошел в надстройку и занялся методическими поисками.

Он примерно представлял, что надо искать, и какого оно может быть размера. Уж безусловно, спрятано не на виду — но и не там, где радиосигнал экранировался бы чем-то металлическим…

И через полчаса, разбив внутреннюю поверхность рубки на сектора, осматривая каждый квадратный дециметр, все-таки отыскал спрятанное — серую коробочку размерами чуть меньше пачки сигарет, тщательно захованную в уголке деревянного шкафчика, под ворохом потрепанных морских карт. Покачал ее на ладони, повертел, присмотрелся со всех сторон.

Вот именно. Там, на катере, было нечто вроде пеленгатора, а эта штуковина — радиомаячок. Простая и эффективная конструкция. Ничего удивительного, что погоня приперлась к островку, как по ниточке…

Одна загвоздка: дон Хайме и эти штуковины решительно не сочетались. Старый хрен, если верить Кристине, никогда и нигде не служил — ни в армии, ни в разведке, ни по гражданским ведомствам. Всю жизнь провел то на своей усадьбе, то в столице, светски увеселяясь, как и подобает истинному аристократу. Радиомаяк с пеленгатором — это уже контора. Серьезная контора. Специфическая. Скорее всего, к дону Хайме с его головорезами кто-то взял да и пристегнул человечка, обученного обращению с подобной техникой — и в голове даже вертится вполне конкретное имечко…

Мазур вышел на палубу. Чтобы не выглядеть вовсе уж бесчувственным чурбаном, улыбнулся сидевшей у фальшборта Кристине, взъерошил ей волосы:

— Ничего, звезда моя, выиграли…

Она ответила бледной улыбкой, тяжко вздохнула. Ободряюще похлопав ее по затылку, Мазур пошел назад в рубку, по дороге выкинув маячок за борт. Включил мотор, выбрал якорь и решительно повернул штурвал, оставляя за кормой маленький живописный остров, глаза бы на него не смотрели…

Глава седьмая Толковали шпион со шпионом…

Прихлебывая кофе на здешний манер — то есть, попросту чуть смачивая губы крепчайшей и горчайшей черной жидкостью из крошечной чашечки — Мазур следил с ленивым удовлетворением, как Ронни, выскочивший из белой японской малолитражки (а все же прочно влезли сюда самураи со своими табакерками, потеснив янкесов), нервно топчется на площади, вертит головой. Совершено неуместная для солидного тайного агента суетливость, подумал Мазур злорадно — а впрочем, ничего удивительного, есть у парня повод разнервничаться не на шутку…

Пора было убираться отсюда — не только с площади и из города, из этой надоевшей страны, вообще с континента. Однако уход — процедура серьезная и ответственная, иногда грамотно уйти гораздо труднее, нежели налететь с автоматом и разнести все вдребезги и пополам…

Отставив чашечку, Мазур положил на столик несколько монет, не спеша пересек наискось маленькую круглую площадь, хлопнул лысого по плечу:

— Ну, и как делишки?

Тот аж подпрыгнул от неожиданности, выругался под нос:

— Где вы шляетесь, черт вас побери? Я уже полчаса тут торчу.

— Не преувеличивайте, — преспокойно сказал Мазур. — Всего-то минут пять.

— Почему сразу не подошли?

— Старина, вам бы оставить этот тон, — сказал Мазур, ухмыляясь. — Приказной и непререкаемый. В конце концов, вы мне не командир.

— Зато я тот самый человек, который в случае чего может вам жизнь осложнить до полной задницы, — сказал Ронни сердито, но все же сделал над собой усилие и заулыбался почти дружелюбно. — Я так понимаю, удалось?

— А то, — сказал Мазур. — Мы, австралийцы, если за что возьмемся, то уж…

— Это с вами?

— Ну да, ждите, — ухмыльнулся Мазур. — Буду я такие вещи в кармане таскать. Удалось, Ронни, удалось. Небольшая такая коробочка с кучей микропленок…

— Где она?

— Дома, — сказал Мазур как ни в чем не бывало. — Я тут снял небольшой уединенный домик, надоели дешевые отели…

— Ну, так чего же мы стоим? Садитесь в машину, побыстрее!

Влезая в тесную машинешку, Мазур вновь задал себе вопрос: правильно ли поступает, устраивая этот цирк с окончательным и бесповоротным объяснением в нелюбви. И вновь сам же себе и ответил: все правильно, ничего тут нет от авантюризма и шпионских боевиков. Один только профессиональный расчет. Неразумно уходить со сцены, имея на плечах субъекта вроде Ронни, чьи намерения, достижения и возможности еще не прокачаны до конца… Безусловно следует устроить классический момент истины.

Ронни рванул машину с места так, что покрышки чуть ли не задымились, свернул в переулок, выскочил на широкую улицу, рванул на только что зажегшийся красный в лучших традициях местных джигитов… «Ах ты ж, зараза, — с ласковой брезгливостью подумал Мазур. — Я тебе ни словом не обмолвился насчет того, где, в каком районе города располагается мое временное пристанище, а сам ты ни разу не спросил — но уверенно чешешь на полной скорости в правильном направлении, к западу, к холмистой окраине Чакона, чрезвычайно напоминающей Ялту своими извилистыми крутыми улочками, карабкающимися все выше, обилием зелени и морской гладью на горизонте… Как по ниточке летишь… Вот кое-что и проясняется…»

— Остановите здесь, — сказал он решительно.

— Почему?

— А давайте-ка надежности ради подойдем к дому кружным путем, — сказал Мазур. — Там есть обходная дорожка… Мало ли что, вы уверены, что у вас нет конкурентов? Мне пару раз показалось, что следом топотали какие-то подозрительные типы.

— Ну ладно, — сказал Ронни, секунду подумав. — Только без фокусов, убедительно вас прошу…

Он запер машину, и оба направились по утоптанной тропинке в небольшую рощицу, прошли меж высоких глухих заборов, обогнули еще парочку домиков, оказались перед железной изгородью, опутанной чем-то вроде плюща. Мазур огляделся, открыл тронутую ржавчиной калитку:

— Прошу.

Отпер заднюю дверь, распахнул:

— Ну вот и пришли…

— Идите-ка первым, — сказал Ронни, определенно напрягшись.

Пожав плечами, хмыкнув, Мазур первым вошел на крохотную кухоньку, мимоходом прихватив из шкафчика бутылку виски, содовую и два стакана — австралийцы, знаете ли, отличаются гостеприимством — прошел в столь же крохотную гостиную. Плюхнулся в старое кресло, вытянув ноги, сказал безмятежно:

— Располагайтесь, старина. Плесните себе виски. У меня нет холодильника, так что не обессудьте, придется с содовой…

Заглянув в соседнюю комнату, в спаленку — а больше в домишке и не имелось апартаментов — Ронни прошел к столу, плеснул себе на добрых три пальца, игнорируя содовую. Сделал жадный глоток и, не садясь, поторопил:

— Ну! Где пленки?

Развалившись в кресле, вольготно вытянув ноги и держа стакан на весу, Мазур улыбнулся ему открыто и доброжелательно:

— Бог ты мой, куда вы так спешите? Можно подумать, вы — похотливый шейх, а я — новая наложница… Давайте выпьем, побеседуем, как подобает серьезным людям. Я вам что, мальчик на побегушках?

Ронни нехотя опустился в соседнее кресло, отставил стакан. Его рука уверенным движением отбросила полу светлого пиджака. Наперед предугадывая такой ход, Мазур цедил виски, лениво глядя, как на свет божий появляется увесистый револьвер с коротким дулом, серьезного калибра. Он поморщился, не двигаясь с места:

— Ронни, вы так давно здесь, надо полагать, и тем не менее, таскаете подмышечную кобуру… Среди настоящих мужчин это не принято категорически…

— Бросьте мне вашу пушку, Джонни, — с напряженной улыбкой, твердым голосом распорядился Ронни, держа его на прицеле. — Тем более что это, строго говоря, моя пушка. Собственные денежки выложил.

— Ну, денежки, предположим, были казенные, а? — сказал Мазур, извлек «Таурус», держа его указательным пальцем за скобу, перебросил собеседнику. — Извольте, мы люди честные, чужого нам не надо.

— Встаньте-ка, повернитесь… Чтобы я мог убедиться, что второго у вас нет.

— Да ради бога, ради бога… — сказал Мазур. — Так? — он распахнул пиджак, медленно крутанулся на месте. — Штаны не заставляйте снимать, а? Я и перед бабами-то стриптиз не исполняю, а уж тем более перед мужиками…

— Ладно, садитесь, — Ронни сунул бразильскую пушку в карман, а свою так и не убрал, положил рядом на подоконник. — Я и так вижу, что второго нет…

«Видишь ты дуду на льду, — подумал Мазур. — Любитель хренов».

— Ну, где пленки?

— Ага, — сказал Мазур. — Я их вам отдам, а вы мне в лоб шарахнете из своего сорок пятого.

— Зачем? — пожал плечами Ронни. — Я играю честно.

— Ой ли?

— Честно. Ну зачем мне вас убивать?

— Ну… — задумчиво протянул Мазур. — Чтобы я не проболтался.

— А вы и так не будете болтать, — ухмыльнулся Ронни. — Не в ваших интересах. Поскольку пленки при вас, то и камни, надо полагать вам удалось добыть?

— Вот камешков попрошу не касаться, — сказал Мазур с надлежащей алчностью на лице.

— Да успокойтесь вы… Каждому свое. Джонни, вы для бывалого авантюриста человек ужасно дерганый…

— Не люблю неизвестности. А вы — сплошная неизвестность.

— Да какая вам разница? Отдадите мне пленку, и расстанемся навсегда. Наслаждайтесь жизнью, как вам угодно… только язычок все же держите за зубами. С меня достаточно пленок.

— Душа умиляется при виде такого полного и законченного бескорыстия, — сказал Мазур. — За идею служите, а? Ради великой американской демократии стараетесь…

Ронни прищурился:

— А разве я говорил, что представляю Америку?

— Да полноте, — сказал Мазур. — Я немало помотался по свету… у вас классический выговор уроженца западного побережья: я бы сказал, Фриско… Я не раз бывал во Фриско.

— Допустим. И что?

— Да ничего, — сказал Мазур. — Мне просто приятно видеть, что в наш циничный, насквозь меркантильный век еще остались люди, служащие высокой идее. Сам-то я — алчный авантюрист… А вам разве не приятно, что на вас смотрят с уважением и восхищением, как на идейного?

— Джонни, — произнес собеседник негромко, насторожено. — Оставьте это словоблудие. Давайте пленки и разбежимся.

— Интересные дела, — сказал Мазур. — Вот так вот взять и отдать?

— А какого черта вы еще хотите?

— Черт мне ни к чему, — сказал Мазур. — От черта в хозяйстве наверняка одни неприятности, да и моя набожная бабушка не одобрила бы, притащи я домой черта…

— Да бросьте вы! Что вы хотите?

— Денег, Ронни, денег, — сказал Мазур с обаятельнейшей улыбкой. — Бабок, хрустов, зелененьких…

— Ну вы и прохвост! — сказал Ронни с некоторым даже восхищением. — А камешки? Ваша доля? Неужели мало?

— Вы знаете, обнаружилась страшная вещь, — сказал Мазур. — Когда я столь резко разбогател, алчность не только не пропала, а, наоборот, окрепла. Захотелось еще и еще. Ничего удивительного, а? Вспомните ваших миллионеров, всех этих Морганов и Рокфеллеров. Никто не останавливается, накопив изрядную сумму — продолжает делать деньги, пока жив… Такова уж человеческая натура, не всем же быть бескорыстными идеалистами вроде вас…

— Ну вы и поросенок, Джонни…

— Какой есть. Америка — страна богатая. Сто тысяч баков — не слишком обременительная для секретного бюджета сумма, а?

— А сто тысяч хороших пинков в жопу? — нахмурясь, спросил Ронни.

— Бросьте, — сказал Мазур. — Это бизнес. Все на свете — бизнес.

— Я вам обещал хоть доллар?

— Нет, — честно признался Мазур. — Ну и что? Если уж у человека есть неплохой товар, грех не потребовать…

Ронни процедил с угрюмым видом:

— У человека должен быть еще и здравый смысл. Вы и так неплохо нажились на этой морской прогулке, Джонни. Уясните быстренько и навсегда: я не намерен с вами торговаться. Вы и так получаете серьезное, весомое, великолепное вознаграждение: мы оставим вас в покое. Право же, это немало. С лихвой достаточно для бродяги и авантюриста, лишившегося всех документов, да к тому же объявленного здешней полицией в розыск за убийство…

— Ах, вот как? — поморщился Мазур, не моргнув глазом. — Выходит, и до вас дошли эти сплетни?

— Это не сплетни. Я своими глазами видел документы. У меня неплохие связи в местной полиции. Как же иначе мне удалось бы слепить вам столь убедительную ксиву? Так что умерьте аппетит, Джонни. В кармане у вас и так приличная сумма — а на хвосте полиция. И только от меня зависит, спокойно будет протекать ваша дальнейшая жизнь или осложнится донельзя… Или вы полагаетесь на вашего новоиспеченного алькальда? Глупости, Джонни, он из-за вас не станет ссорится с влиятельными людьми и ведомствами, сдаст и глазом не моргнет. Ваш страховой полис — это я. И только я. Так что не ломайтесь. Мы с вами квиты…

— Полагаете? — осведомился Мазур, внешне расслабленный, но напрягшийся, как сжатая пружина. — А я вот думаю, что за вами есть небольшой неоплаченный счет… Это ведь вы послали следом за нами эту старую скотину, дона Хайме с его головорезами?

На лице Ронни не дрогнул ни один мускул:

— О ком вы говорите?

— Да бросьте, — сказал Мазур. — Коли уж вы следили за Кристиной и безусловно взяли ее в разработку, не могли хотя бы не слышать имечко дона Хайме… Ронни, неужели вам не интересно, где они? Там ведь должен был быть ваш человек, вряд ли этот старый хрен и его пристебаи умели обращаться с пеленгатором…

— А в самом деле, где они? — тихо и недобро спросил Ронни.

— Должен вас огорчить. На дне морском, — сказал Мазур. — Нас, австралийцев, только тронь…

— Все? — спросил Ронни бесстрастно.

— Ага, — сказал Мазур. — Старина, вы недооценили офицера кригсмарине, пусть и бывшего, а также бывшего парашютиста. По большому счету, это были не более чем мелкие уголовнички… Я нашел ваш маячок на «Креветке», Ронни. У старого хрыча не хватило бы ни фантазии, ни жизненного опыта, чтобы устроить такую штуку. Здесь уже попахивало конторой, и я подумал в первую очередь о вас. Знаете, Ронни, вы все-таки скотина. Сулили мне дружбу и все блага спокойной жизни, если я привезу вам пленки — а другой рукой отправили следом эту поганую компанию…

— Это и называется — не класть все яйца в одну корзину, — ответил Ронни без улыбки. — Либо вы привезли бы пленки, либо они. Так гораздо надежнее. Ну подумайте сами, разве вы мне друг или брат? И уж не отец родной, даже не соотечественник. Вы на моем месте вели бы себя иначе? Черта с два… Ладно. Несмотря на все происшедшее, я все же готов отпустить вас живым. Если немедленно отдадите пленки.

И он взял с подоконника револьвер, положил на колени.

— Хотите, попытаюсь вас угадать? — спросил Мазур. — Мне плевать, откуда вы там — из ЦРУ или аналогичной конторы, у вас в Штатах их больше, чем блох на уличном барбосе… Какая мне разница? Давайте поговорим о вас. Вы — мелкая сошка, Ронни. То ли вечный неудачник, то ли проштрафились изрядно. Никакой вы, конечно, не резидент. И эту операцию вы крутите на свой собственный страх и риск. Вас достало на то, чтобы раздобыть пеленгатор, оружие и прочее — но вам никто не дал группу твердых профессионалов, которую можно было послать на остров вместо провинциальных гангстеров дона Хайме… Сердце мне подсказывает, что вы — азартный игрок, поставивший все на карту. Ваше начальство если и знает о вашем предприятии, то не особенно в него верит, но скорее всего, не знает вообще. Вы задумали, не сомневаюсь, эффектно приволочь добычу и свалить к ногам начальства…

— А что это меняет в вашем положении? — пожал плечами Ронни. Рука с револьвером лежала на коленях, дуло недвусмысленно смотрело в брюхо Мазуру. — Вы полагаете, что-то для вас изменится? Совершено неважно, в курсе начальство, или нет. В любом случае, я располагаю определенными полномочиями… и возможностями. Достаточными, чтобы у вас не осталось ни единого шанса. — Он небрежно показал большим пальцем свободной руки куда-то за спину. — Домик окружен, Джонни. Мои парни засели с четырех сторон сразу после вашего звонка, еще до того, как мы встретились на площади. Пять человек. Не спорю, из тех, кого вы именуете провинциальными гангстерами… но для вас хватит. Пять стволов снаружи, один — у меня. Не многовато ли, даже для бывшего парашютиста? — ствол револьвера чуть приподнялся. — Полагаю, вы не будете выкидывать какие-нибудь глупости?

— Не буду, — сказал Мазур. — Не вчера родился. Значит, вы за нами следили еще тогда…

— Ну разумеется. Когда вы с Кристиной сняли этот домишко, буквально следом за вами в бюро по найму зашел человечек с солидным удостоверением в кармане и расспросил очаровательную сеньориту, оформлявшую вам бумаги…

— Понятно, — сказал Мазур. — Значит, дом ваши парни окружили… А вам не приходило в голову, Ронни, что вы далеко не все просчитали? И упустили кое-какие обстоятельства…

— Что вы имеете в виду?

— Ну, например, все ваши расчеты исходили из того, что я — классический авантюрист, — сказал Мазур. — Уж эти мне американцы с их заштампованным мышлением… Ронни, вам не доводилось слышать, что у Австралии тоже есть своя разведка? Что у Австралии тоже есть свои интересы в этом полушарии, в этой стране? Неужели вы и впрямь полагали, что Австралия — живописная пустыня, где скачут кенгуру, бегают туземцы с бумерангами, и тупые потомки каторжников гонят самогон из кактусов? Мы — вполне современная и развитая страна, Ронни… Мало того, мы произошли от той же доброй старой Англии, что и ваши Штаты, а это — неплохая наследственность. Так что переиграйте все свои расчеты и версии. С поправкой на то, что я — не бесприютный и беззащитный бродяга…

Все это говорилось в предусмотрительном расчете на то, что у чертова янкеса может оказаться при себе микрофон, и где-то неподалеку крутится сейчас магнитофонная кассета, прилежно фиксируя каждое слово. Пусть в таком случае обращают взоры в сторону Австралии, с нее и спрос…

Положительно, Ронни умел держать удар. И не был глупцом. Он молчал всего-то несколько секунд, напряженно привыкая к услышанному. Потом улыбнулся без всякой растерянности:

— Ах, вот оно как… Ну что же, это объясняет кое-какие странноватые моменты… Между прочим, вы серьезно?

— Абсолютно, — сказал Мазур. — Уж простите, не могу вам показать документ с печатью… Мы же профессионалы, вы сами все прекрасно понимаете. Теперь это не ваш архив, Ронни… да он никогда и не был вашим. Теперь это наш архив и вам следует с этим смириться.

— Ни хрена подобного! Вы правы, я и в самом деле слишком много поставил на карту… Вы не успели никому передать пленки. Они у вас. И вы мне их отдадите.

— Ронни! — укоризненно сказал Мазур. — Мы же союзники, черт возьми! Наши страны на одной стороне, входят в одни и те же блоки…

— Не прикидывайтесь младенчиком! — отрезал американец. — Вы больше похожи на профессионала… Союзники союзниками, а разведка живет по своим правилам… Хотите сказать, что вы, будучи на моем месте, со слезами братского умиления отдали бы мне пленки, когда выяснилось бы, что я — союзник-янки? Ох, не верится…

— Это наши пленки, — сказал Мазур.

— Джонни. Или как вас там… — сказал Ронни с нехорошей ухмылочкой. — В вашем положении опять-таки ничего не меняется… Пять человек снаружи, вы не забыли? А вы здесь, безусловно, один. С вами можно сделать все, что угодно. И свалить на кого угодно — от герильеро до местных бандитов, решивших выпотрошить залетного гостя в расчете на хорошую поживу… Легко обтяпать все так, что ваши шефы не узнают правды… Разведка — не институт благородных девиц, а вы — не наивная школьница. Черт возьми, вы ведь прикончили моих людей, а это не делает меня добрее ни к врагу, ни к союзнику… Отдайте пленки, а потом мы поговорим об условиях, при которых вы сможете вернуться домой здоровехоньким…

Мазур усмехнулся:

— Ну и аппетиты у вас… Хотите не только пленки отобрать, но и вербануть?

— У вас есть выбор? Влипли вы качественно.

— Ну, это зависит от точки зрения… — сказал Мазур.

Следовало бы нажать на спуск, не рассусоливая и не гоняясь за эффектной концовкой, но он ничего не мог с собой поделать. Душа жаждала отыграться.

— Повторяю, вы далеко не все просчитали, — сказал Мазур. — Речь не только о том, что вы заблуждались касаемо моей подлинной физиономии… Старина, вы читаете детективные романы?

— В руки не беру, — отрезал Ронни. — Потому что все они — дешевый вымысел.

— Не стоит обобщать, — сказал Мазур. — Иногда и в детективах можно почерпнуть неплохие идеи… Ронни, а с чего вы, собственно, решили, что мы сейчас находимся в том самом домике на калле[9] де Альтос, который сняли мы с Кристиной? Вообще-то мы и в самом деле на калле де Альтос, но дом совсем не тот…

Он выхватил из рукава «Вальтер» с глушителем еще до того, как договорил последние слова — потому что револьвер в руке Ронни взлетел с нехорошей быстротой.

…И, в великолепном прыжке взмыв из кресла, дважды нажал на спуск, еще в полете. Коснулся подошвами пола, порядка ради выполнил отточенный пируэт, уходя с линии вероятного огня, но это было ни к чему: лысый, как сидел, так и остался в кресле, откинувшись на потертую спинку в позе задремавшего человека, вот только на лбу у него появилась не такая уж заметная дырочка, а вторая, с опаленными краями, зияла на светлом пиджаке против сердца…

Мазур прижался к стене возле выходившего на задний дворик окна. Довольно долго и терпеливо выжидал дальнейшего развития событий — но никто не вломился в дом ни со стороны двора, ни с парадного входа. Тогда он подошел к покойнику, быстро его осмотрел — и не нашел нигде микрофона.

Это еще не значило, что следует расслабиться, потерять время. У Ронни могли оказаться в рукаве еще какие-то козыри, о которых он благоразумно не поставил Мазура в известность, так что нужно было поторопиться…

Уже через пять минут он выскользнул из задней калитки и, оглядевшись, направился совсем не той дорогой, какой они пришли. В домике не осталось его отпечатков пальцев — зато в левой руке мертвеца зажат обрывок удостоверения тайной полиции, та его часть, где не было фотографии Мазура. Пусть отрабатывают этот след, если будет охота…

Мазур подумал мельком, что детективные романы и в самом деле способны порой подбросить неплохую идею. В особенности если в данном случае речь шла о романе, написанном человеком, долго проработавшим в разведке, причем ни разу не запоровшимся…

Эта идея пришла Мазуру в голову, пока Кристина оформляла бумаги на снятый домик. И он, расставшись ненадолго с обустраивавшейся на новом месте сообщницей, не медля, отправился в город, быстренько отыскал другое бюро по найму, которых тут было предостаточно (он прекрасно запомнил, что за слова, пусть и непонятные, написаны на вывеске подобного заведения). Из шестерых служащих выбрал пожилого, затюканного на вид клерка — именно этот старый хрыч большую часть жизни прожил при хунте, а потому иные рефлексы у него должны быть навсегда вбиты в подсознание…

Выложил почти все оставшиеся у него деньги — и снял еще два домика, один неподалеку от того, где осталась Кристина, там же, на калле де Альто, другой, для полной надежности — в противоположном конце города, на улице, названной в честь какого-то здешнего генерала («Калле де хенераль» — тут не нужно быть полиглотом…).

Когда пришла пора показать документы, Мазур с многозначительным видом, украдкой предъявил карточку «департаменто де политико» и внушительным тоном посоветовал: если старикан хочет провести остаток дней своих без крупных неприятностей, ему следует держать язык за зубами, внести в регистрационную книгу любую вымышленную фамилию — и боже упаси, сболтнуть хоть одной живой душе о клиенте.

Это было, конечно, жуткое нахальство — но он рассчитал все верно. Старый хрыч при виде столь серьезной ксивы, мгновенно преисполнился и клятвенно обещал, что не подведет.

А в итоге все прошло прекрасно, как и задумывалось. В который раз подтвердилась нехитрая истина: порой литература и жизнь все же частенько перемешиваются самым неожиданным и причудливым образом…

Глава восьмая Четыре четверти пути

Обдумав случившееся, он давно уже начал подозревать, что проныра Ронни отнюдь не случайно, не по дружбе с донной Розой смастрячил Мазуру удостоверение полицейского шпика. Вероятнее всего, задумал очередную комбинацию, быть может, хотел подобраться к алькальду, к кокаиновой тропинке — опять-таки, чтобы выслужиться, выломаться из роли мелкого участкового.

Мазур даже добросовестно построил в уме несколько таковых комбинаций — исключительно для того, чтобы убить время и занять мозги. Потому что наступил не самый сложный, но самый поганый момент, когда приходилось просто ждать, тупо выжидать несколько часов, сгорая от нетерпения перед последним броском домой. Дождаться пресловутого «часа волка», он же — час быка, он же — время между собакой и волком. Середина ночи, когда клонит в сон часовых и вахтенных, когда слабеет рвение у ночных полицейских патрулей, а мирные граждане засыпают особенно крепко — как безмятежно дрыхнувшая в соседней комнатке Кристина…

Он сидел на тесной кухоньке, не зажигая света, возле притворенного окна. За окном простиралась влажная теплая темнота, кое-где пронизанная желтыми огоньками светящихся окон, цепочками уличных фонарей и фарами редких машин — и никто не ловил обнаглевшего австралийца, никто не пытался проникнуть в домик, а это свидетельствовало, что поработал он хорошо: хвосты обрубил, следов не оставил, а те, что остались, никоим образом не вели к союзу нерушимому республик свободных. Все следы, все прегрешения и скудные улики отягощали лишь некоего беспутного авантюриста с непроизносимой фамилией, которому через пару часов предстояло растаять навсегда. Точно, хорошая работа. Даже с перевыполнением социалистических обязательств — в виде микрофильмов…

Взглянув на часы, он понял, что время пришло. Тихонько встал, накинул холщовую куртку с бесценным содержимым подкладки, прошедшую с ним все здешние огни и воды, застегнул на пуговицу внутренний карман, отягощенный футляром с микрофильмами. Проверил оружие. Распахнул обе створки окна.

Слепящий электрический свет залил кухоньку совершенно неожиданно для него, но он не растерялся, действовал привычно — отпрянул от окна к стене, выхватил пистолет.

И чуть опустил дуло, когда увидел, что держит под прицелом Кристину в небрежно запахнутом халатике — в руках у нее не было ничего и она вовсе не выглядела только что проснувшейся… Морщась от досады и нетерпения, Мазур криво усмехнулся за отсутствием толковых реплик.

— Ты куда? — спросила она растерянно.

— Ухожу, — сказал Мазур.

— Куда?

— Какая тебе разница? — сказал он мягко. — В пространство. Насовсем. Я не хотел устраивать голливудских прощаний, знаешь ли… В общем, прощай. Лучше тебе побыстрее отсюда уехать, не годится торчать тут одной с кучей бриллиантов в кармане. В этом милом городке и за десять долларов глотку перехватят, а у тебя целое состояние.

На лице у нее было странное выражение, которого Мазур не мог понять, как ни пытался.

— Я подумала было… — сказала она растерянно. — Но камни на месте, все до одного… Джонни, что случилось?

— Да ничего, — сказал Мазур. — Совершенно ничего. Я просто исчезаю навсегда и ничего тут не поделаешь. Такова жизнь. Приходится…

— Ты что, все-таки шпион?

— Милая, ты неглупая девочка, — сказал Мазур. — Очень даже неглупая. К чему эти дурацкие вопросы и ненужные тебе сложности? Привыкай к роли молодой миллионерши… По крайне мере тебя я ничем не обидел, а? И ни в чем перед тобой не виноват. Так что…

Он нетерпеливо пошевелился, давно уже убрав пистолет.

— Бог ты мой… — сказала Кристина, и невероятная тоска в ее голосе заставила Мазура, уже положившего было руку на подоконник, остаться на месте. — А я-то думала, дура, а мне-то показалось…

Мазур смотрел на нее внимательно и цепко. В глазах у нее стояли слезы, а лицо было горестным, как у ребенка, которого вдруг обманули так несправедливо и жестоко, что хуже и представить невозможно.

До него только теперь дошло. Что на сей раз здоровая профессиональная паранойя его чертовски подвела. Что никаких потаенных замыслов у Кристины не было. Что эта дуреха…

В голове у него пронеслось множество самых разнообразных мыслей. Он подумал, что в него давненько уже не влюблялись всерьез — но сейчас это вызывает скорее досаду, чем мужскую гордость. Он подумал, что, не окажись таким идиотом, все проведенные с ней дни были бы определенно другими — ничего не изменилось бы, произошли бы те же самые события и не лишенные приятности сцены, но он смотрел бы на девушку совершенно другими глазами и совершенно другие чувства испытывал бы. Он подумал, что не стоит себя винить за подозрительность — как-никак был на работе.

А потом подумал, что с этим побыстрее надо кончать — как-никак это жизнь, а не цветная пленка синематографа, и времени у него нет, а расслабляться не позволительно…

— Забудь все побыстрее, ладно? — сказал он мягко. — Собственно говоря, я тебе попросту приснился. Меня никогда и не было, вот ведь какая штука… Прощай.

И ловко перемахнул наружу, в высокую влажную траву. Оглянулся не удержавшись, увидел ярко освещенную кухоньку и очаровательное печальное женское лицо, словно сошедшее с картин Боттичелли. Но это уже осталось в прошлой жизни, а прошлая жизнь была миражом, и он, отвернувшись, поднял из травы мопед, покатил его к задней калитке. Оказавшись на темной улице, ударил ногой по педали, вскочил на тарахтелку и выжал газ, насколько удалось.

Лучик жиденького света от небольшой фары с грехом пополам освещал дорогу — а там он вылетел на оживленную, ярко освещенную улицу. И погнал по ней, выжимая из японской безделушки все, что мог: пародия на Джеймса Бонда, супермен на мопедике, тающий призрак, незваный гость с другого конца света. Несколько раз попадались полицейские патрули, пешие и моторизированные, но джигит на тарахтящей двухколеске выглядел настолько своим, здешним и безобидным, что никто ему не препятствовал. Следовало только держаться подальше от тротуара — а то примут за моторизированного «сумочника», прицепятся профилактики ради…

Мазур не оглядывался — и ему казалось, что все, мимо чего он пролетает, дома и люди, фонари и фонтаны, тут же тает без следа, превращается в туман, в дым, потому что никогда не суждено этого увидеть вновь, а значит, оно как бы и не существует более…

Не было ни эмоций, ни чувств — затаились где-то под спудом, придавленные тренированной волей. Он действовал, как не рассуждающий механизм: добрался до одного из бесчисленных деревянных причалов, где оставил осиротевшую «Креветку», поднялся на борт, прошел в рубку, выбрал якорную цепь и включил двигатель. Отойдя в море на пару кабельтовых, повел суденышко параллельно берегу, держа курс на акваторию порта. Он прекрасно знал, где стоит «Заря» — еще сегодня утром проскочил на мопеде в порт, пристроившись в колоне идущих на загрузку машин, повертелся возле трапа сухогруза под австралийским флагом, задав вахтенному пару пустых вопросов, а по дороге высмотрел «Зарю»…

Ни погони, ни преград — благодать, да и только. Крайне просто проникнуть в гражданский морской порт, это вам не военная база — хотя и на самые охраняемые базы мы умеем проникать, учены на совесть…

Ночной покой, тишина и безмятежность. Справа, в открытом море, шло параллельным курсом какое-то большое судно, судя по цепочкам светящихся иллюминаторов, пассажирское. Оттуда доносилась музыка. Слева, как ни в чем не бывало жил своими буднями порт — в холодном свете фонарей виднелись краны, где-то грохотала лебедка, на пирсе с могучим грохотом разворачивался грузовик…

Увидев наконец «Зарю» метрах в двухстах по левому борту, Мазур, держа одной рукой штурвал, проворно разделся, выключил двигатель и вышел на палубу. Выбросил за борт оба пистолета, взял в зубы пластиковый пакет с трофеями и «солдатиком» перемахнул через фальшборт. Погрузился с головой, в два сильных гребка оказался на поверхности. «Креветка», замедляя ход, по инерции шла прежним курсом, вскоре ей предстояло врезаться либо в пирс, либо в борт одного из стоявших под погрузкой судов, но это не могло нанести особого ущерба ни пирсу, ни кораблю, так что нельзя сказать, будто Мазур на прощанье особенно уж набуянил…

Он плыл по спокойной темной воде, накрепко зажав в зубах пакет, дыша носом. Водичка была совсем не та, что в открытом море, возле маленького живописного острова: лицом он то и дело врезался в скользкие, жирные пятна, оставлявшие на губах противный привкус мазута, воняло гнилью, еще каким-то дерьмом, повсюду плавали отбросы вроде кожуры от фруктов, тряпок и прочей дряни. Ну, что поделать — зато погони нет ни морем, ни по воздуху, а это искупает все неудобства…

«Заря» вздымалась над ним высоченной стеной. Достигнув якорной цепи, Мазур стал карабкаться по ней проворно и бесшумно, ни разу не поскользнувшись. Подтянулся на руках, перевалился через борт, выплевывая воняющую мазутом жижу, чувствуя себя грязным с головы до пят. Тут же к нему бросилась фигура в белом и, выставив перед собой продолговатый предмет, что-то грозно и непреклонно скомандовала по-испански, а потом продублировала по-английски:

— Стоять, не дергаться! Руки вверх!

— Отставить, — послышался рядом знакомый, насмешливый голос, молвивший на языке родных березок: — Это не диверсант, это, как я понимаю, капитан Мазур наконец-то соизволил домой вернуться…

…В каюте было сухо, светло, тепло и уютно — дом родной, чего уж там. Плавучий кусочек советской суверенной территории, откуда Мазура не могла извлечь никакая сила, самая могучая и злокозненная. И он сидел, расслабляясь совершенно телом и душой, уже содравший с себя мощными струями душа всю грязь портовой акватории, со стаканом дегтярно-крепкого чая в руке, чувствуя восхитительнейшую опустошенность. «Это — привал, — лениво, вновь и вновь повторял он про себя, как заведенный. — Это — привал…»

Капитан первого ранга Самарин по кличке Лаврик, наоборот, трудился в поте лица — сидя напротив, он аккуратненько подпарывал бритвенным лезвием подкладку куртки, извлекал оттуда невесомо-плотные листочки микросхем, способных сэкономить Советскому Союзу массу времени, трудов и денег, складывал их стопочкой, но стопочки никак не получалось, получалась кучка.

— Все? — спросил он, поблескивая своим знаменитым пенсне.

— А тебе что, мало? — устало спросил Мазур. — Сколько было, все принес, не жадничай… Как там с остальными?

— Да все в порядке с остальными, — рассеянно отозвался Лаврик, тасуя листочки, как карты. — Трое уже на «Петропавловске», ты только что заявился, двое давным-давно перешли границу на северо-западе, прямым ходом идут на точку, они на контакте… Все путем, вам легче, вы свое отпахали. А мне, горемычному, предстоит работать, как трактору «Беларусь». Безопасность — она обязывает, старина, дорогой мой Кирилл Степаныч. Мне вот, как человеку наученному горьким опытом многолетнего отпора проискам и поползновениям, совершенно ясно, что где-то по пути вас, конечно же, поймало в цепкие щупальца ЦРУ. И вербануло в два счета, играя на ваших всегдашних слабостях, как то: золото, вино и бабы. И предстоит вас теперь, дражайший, изобличать долго и упорно с присущим мне, старому волку контрразведки, блеском…

Его подчиненный — новый какой-то, молодой, незнакомый Мазуру — преданно и настороженно торчавший за правым плечом шефа (то есть там, где и полагается по уставу быть ангелу-хранителю), слушал это ошарашено, потом лицо его приняло ожесточенное, служебное выражение, и правая рука потихонечку поползла под белоснежный морской кителек…

— Отставить, — сказал Мазур равнодушно. — У вашего командира всегда было специфически извращенное чувство юмора…

— Отставить, — покосился и Лаврик на своего напрягшегося орла. — Это я так шутю на радостях… но ты, Кирилл, и в самом деле очень уж долго болтался по континенту. На полную катушку, поди, попользовался всеми здешними удовольствиями? Винишко, экзотика, девочки темпераментные…

Обижаться на него было бессмысленно — во-первых, Лаврика не переделаешь, и никуда от него не деться, а, во-вторых, чертов особист далеко не всегда торчал в безопасном тылу, случалось вдвоем хаживать по лезвию… И обязаны кое-чем друг другу, чего уж там.

— Ну, разумеется, — сказал Мазур. — Больше тебе скажу: я даже в борделе работал, недолго, правда…

— Не шлюхой, надеюсь?

— Обижаешь. Главным вышибалой.

— Ну, это ты потом напишешь, — сказал Лаврик бесстрастно. — Сам понимаешь, писать тебе оперу потолще «Войны и мира»…

— Понимаю, — сказал Мазур с грустной покорностью судьбе.

— Жмуров много?

— Ерунда, — сказал Мазур. — В пределах средней нормы.

— Стареем, — кивнул Лаврик. — В сентиментальность впадаем, жмуров кладем не штабелями, а через раз… — он повернулся к своему молодому кадру. — Обрати внимание, Вадик: за иллюминатором тишина и благолепие, город дрыхнет себе совершенно нетронутым. Душевный все-таки человек капитан Мазур — а ведь мог на прощанье городишко и с четырех концов запалить, с него станется… Ладно. Неси все это к Реброву, пусть радиограмму пошлет, а то меня дергают что ни час…

Молодой собрал микросхемы с величайшим тщанием и бережностью, словно тончайший старинный фарфор, вышел за дверь с видом просветленным и гордым от сознания своей причастности к таким вот играм.

— Новый? — кивнул ему вслед Мазур.

— Ага, — сказал Ларик. — Натаска на пленэре… Вроде бы будет толк. Что ты озираешься?

— Портрета не вижу, — сказал Мазур. — Ты ведь, насколько я понимаю, замполитом тут числишься? Сиречь первым помощником, ежели на гражданский манер? Что ж у тебя в каюте портрета генсека нету? Это, Самарин, как ни крути, политическая близорукость, должен тебе заявить со всей нелицеприятностью, как член КПСС члену… И вообще, у тебя водки нет?

— У меня-то? — хмыкнул Лаврик, проворно распахивая шкафчик. — Обижаешь. Ром местный пойдет?

— А чего ж…

— Ты мне политическую близорукость не шей, — сказал Лаврик, проворно расплескивая по стаканам и высыпая в качестве закуски с полдюжины конфеток. — Портрет отсутствует не по причине аполитичности, а ввиду полного отсутствия оного. Нету еще портретов, чтоб ты знал… Не успели нарисовать и распространить.

Мазур так и застыл со стаканом в руке:

— Я тебя правильно понял?

— Ага, — сказал Лаврик, щурясь через пенсне. — Должен вам с прискорбием сообщить, как член члену, что партия и народ осиротели. Помер товарищ Черненко, пока ты на берегу развлекался. Такие дела. Генеральным секретарем у нас пару дней как Михаил Сергеевич Горбачев, так что портретов получить не успели. Вообще, Кирилл, я давно уже подметил тенденцию: как только отправишься ты куда-нибудь на задание, тут и очередной генсек помрет… Право слово, тенденция. Если так и дальше пойдет, придется тебя невыездным сделать, так оно для генсеков спокойнее будет…

— Погоди, — сказал Мазур. — Горбачев? А это еще кто? Что-то я такого и не припомню…

— Да он недавно там, — сказал Ларик. — Ставропольский, пятьдесят четыре года…

Мазур так и вылупил на него глаза:

— Скоко?

— Повторяю по буквам. Пятьдесят четыре.

— Охренеть… — сказал Мазур. — Это ж пацан, по тамошним по меркам. Мир перевернулся, не иначе… Пятьдесят четыре? Лаврик, что у нас в отечестве деется?

— Все правильно деется, — ухмыльнулся Лаврик. Наклонился к нему и понизил голос. — По точным данным — человек Андропова… Понял?

Мазур сидел в совершеннейшем обалдении, зажав в руке нетронутый стакан, переваривая эти сногсшибательные новости.

— Слушай, Лаврик… — вымолвил он наконец. — Но это же… Это ж черт знает что… Пятьдесят четыре всего… Человек Андропова… Что, кончилось болото? Звиздец маразматикам?

— Тихо, тихо, — сказал Лаврик, машинально обернувшись на дверь. — Не ори, как больной слон… Не нашего ума дело, не по нашим погонам. Но если интересуешься моими личными впечатлениями, то могу тебе по секрету сказать, что лично я, знаешь ли, воспрянул. Пятьдесят четыре года, человек Андропова — это, знаешь ли, внушает нешуточный оптимизм. Юрий Владимирович не стал бы наверх толкать всякую шелупонь… Дернем за перемены к лучшему?

— Дернем, — сказал Мазур с непритворным воодушевлением. — За Михаила… как там его?

— Сергеевича.

— За Михаила Сергеевича! — сказал Мазур.

И молодецки осушил налитый до половины стакан, не поморщившись. Блаженное тепло разлилось по телу, и будущее казалось не то чтобы прекрасным, но, безусловно, радостным, а все недавнее прошлое, все пережитые на суше треволнения, все лица и улицы, все схватки и женские объятия уже таяли в памяти, как сон или туман — в том числе и женщина с картины Боттичелли, имевшая глупость всерьез влюбиться в привидение. Где-то на донышке души ощущалась печальная заноза, но это, он знал, ненадолго: такая уж судьба выпала, не имел он права ни на прошлое, ни на воспоминания…

…Он получил Красную Звезду — как и остальные пятеро живых вкупе с шестым, обозначенным «посмертно».

А вскоре в стране начались нешуточные перемены, и начались они с того, что карающий меч единственно верного учения, ненадолго оставив в покое чудище империализма, обрушился, молодецки рассекая воздух, на гидру пьянства и алкоголизма…

Красноярск, май 2003.