Пираты, корсары, флибустьеры, буканьеры. Книги 1-21

ПРОЛОГ

Мне бросилась в глаза интригующая запись в пиратском судовом журнале. В 1643 году Уильям Джексон вторгся на Ямайку. Он обнаружил остров заброшенным. По его словам, там жили только «ныряльщики-евреи из Португалии, которые пришли к нам в поисках защиты и пообещали показать, где испанцы спрятали золото». Я всегда считал, что первыми исследователями Нового Света были испанские и португальские авантюристы, и все они считались истовыми католиками, которые несли крест в новые земли. Как же тогда на испанский остров попали португальские евреи, попросившие защиты у английских пиратов?

Дело было в 1967 году. Я прибыл на Ямайку из Нью-Йорка. В читальном зале национальной библиотеки я разыскивал современные записи о ранней эпохе ямайских буканиров и наткнулся на журнал Джексона. Заинтригованный, я захотел найти ответ на возникший вопрос.

Затем мне стал известен потрясающий факт. До 1655 года, когда Ямайку завоевала Англия, остров принадлежал семье Христофора Колумба, превратившей свое владение в убежище для евреев, которые в Новом Свете были вне закона. Нынешний глава еврейской общины Ямайки сэр Нэвилл Ашенхейм пошел еще дальше в своих разъяснениях. По его словам, Колумб сам был евреем, и нынешние евреи, живущие на острове, возводят свою родословную к первопоселенцам.

Эти открытия настолько меня увлекли, что следующие сорок лет я восполнял ранее неизвестную главу еврейской истории. Забудьте венецианского купца — мое сердце покорили его родичи из Нового Света: еврейские ковбои, исследователи, конкистадоры. И конечно, пираты.

Они приезжали под видом христиан, так как евреям запрещалось селиться в Новом Свете. У них оказалось много общего с другими поселенцами. Но если другие устремлялись туда ради обращения индейцев в христианство, ради золота и туземных женщин, то евреи бежали от преследования и искали страны, куда еще не дотянулись щупальца инквизиции.

Эта история начинается с Колумба и эпохи Великих географических открытий. Тайные евреи плыли с открывателями новых земель, завоевывали их с конкистадорами и были в числе первых поселенцев всех колоний Нового Света. Самый ранний этап проникновения евреев в Америку остается в тумане, так как мало кто знал, что среди первопроходцев были евреи. Поскольку им запрещалось там селиться, иберийские евреи приезжали под видом «новых христиан» из Португалии — этой группе не требовалось доказывать христианское происхождение. Большинство португальцев, действовавших в Новом Свете, принадлежали как раз к «новым христианам», или «конверсос», как их называли, но многие из них оставались верны религии отцов.

Эти «эсперандос», преисполненные надежды, верили в скорый приход Мессии и считали, что тот появится под видом христианина и потому простит им отступничество. Ну а до тех пор для противостояния врагам требовалась не столько хитрость, сколько сила. Эсперандос жили и процветали в Новом Свете. Если их тайну не раскрывали инквизиторы, то евреи даже в могилу сходили в маске. Впрочем, смерть не служила гарантией прекращения преследований, так как мертвых еретиков тоже судили, в заочном порядке. В случае признания покойника виновным, тело эксгумировали и сжигали, а собственность конфисковывали.

Прибыв в качестве первооткрывателей и конкистадоров, они и последовавшие за ними «открытые» евреи быстро перешли к более привычной деятельности, обеспечивавшей их благосостояние в диаспоре. Будучи торговым народом, евреи и в Новом Свете занялись торговлей, стали судовладельцами и сформировали первое купеческое сословие в Испанской империи. Пока они называли себя христианами и делились своим имуществом, власти предержащие мало интересовались их религиозными взглядами. Они создали первые сахарные заводы, стали выращивать зерно, кофе и чай, торговали сахаром, табаком, золотом и серебром с крещеными евреями на Иберийском полуострове.

Доходы от этой деятельности легли в основу создания разветвленной торговой системы, причем вся торговля с Новым Светом шла через Севилью и Лиссабон. На протяжении XVI века стороны оставались довольны друг другом. Король видел в евреях надежный источник наличных денег, а евреи нуждались в короле для защиты от инквизиции. Однако после того как торговая сеть была налажена и стала успешно функционировать, нужда в евреях отпала.

На исходе XVI века в Новом Свете запылали костры инквизиции. Инквизиторов призвали в Мексику и Перу, где евреи контролировали торговлю серебром, чтобы очистить эти страны от ереси. Еврейских предводителей сожгли, их имущество конфисковали, и баснословно выгодная торговля серебром перешла в руки христиан.

Евреи Нового Света урок усвоили. В следующем столетии они поставили выживание в зависимость не столько от богатства, сколько от своей способности защититься от Великого инквизитора. В стремлении захватить колонии в Новом Свете они не могли положиться только на себя и вступили в союз с Голландией и Англией.

Несколько голландских евреев, вдохновленных воинственным раввином, взяли на себя задачу добиться перемен в судьбе своего народа. Их поколение вступило в зрелый возраст примерно к 1600 году, когда евреям было запрещено проживание в Англии, Франции и почти по всей Европе. В Испании за отправление еврейских обрядов можно было угодить на костер. И только в Амстердаме евреи могли открыто называть себя евреями. В этом городе, получившем в еврейской среде название Новый Иерусалим, они жили свободно. Их воспитали родители, бежавшие от инквизиции, а их раввином был пират Самуэль Палаччи.

Большую часть общины, состоящей из пятидесяти семей, составляли богатые купцы из Испании и Португалии, чьи коммерческие качества и связи обеспечили им благоприятное положение в торговой столице Европы. Раввин Палаччи, берберский пират, до самой старости захватывавший испанские корабли, проводил первые религиозные службы у себя дома. Если родители хотели жить свободно, богатеть на торговле с Новым Светом и заказывать семейные портреты Рембрандту, то сыновья собирались сокрушить Испанию. На меньшее они уже не соглашались. Эти новые евреи действовали с помощью голландских и английских войск, а в последнем, успешном натиске — с помощью буканиров Вест-Индии.

Книга «Еврейские пираты Карибского моря» описывают историю сефардских евреев в ранний период освоения Нового Света. Полная интриг, жестокости, поражений и борьбы за выживание, она закончилась окончательной победой над инквизиторами, проводившими политику Святого террора.

Повествование завершается поисками легендарного золотого рудника Колумба. Обеспечив права соплеменников в Европе и Новом Свете, три голландских еврея и их сыновья ушли в горы Ямайки, чтобы разыскать этот рудник. Они утверждали, что не преуспели в этом, но я нашел их карту и имею основания считать иначе.

ВСТУПЛЕНИЕ

Первого августа 1492 года, когда Колумб отплыл в Новый Свет, в Испании шла этническая чистка: сто тысяч евреев покинули страну в соответствии с королевским эдиктом об изгнании евреев. Те, кто остались или бежали в Португалию, были крещены. Авантюристы отправились в Новый Свет. О них-то и пойдет речь в нашей истории.

Евреи жили на Иберийском полуострове задолго до того, как Испания стала Испанией. В 1000 году до н. э. царь Соломон повелел основать торговый форпост на крайнем Западе. Со временем этот форпост превратился в Сфарад, стратегически важную область Римской империи. В I веке н. э., после завоевания Иудеи и разрушения Храма, император Тит отправил в изгнание тысячи евреев. Хотя евреи Сфарада процветали, они всегда считались временными квартирантами. Визиготы, сменившие римлян, запретили им владеть землей, а последующие завоеватели — вандалы, мавры и католики — сочли выгодным продлевать запрет. Несмотря на эти и другие ограничения, Моисеево племя росло и процветало.

В феодальном испанском обществе евреи занимали положение образованной элиты, купеческого сословия, поставлявшего также врачей и финансистов. В конце XIV века, после полутора тысяч лет существования, еврейская община Испании насчитывала полмиллиона человек и считалась старейшей еврейской общиной за пределами Палестины. Лидеры испанских евреев возводили родословную к царю Давиду и считали себя еврейскими аристократами. Народ, лишенный приюта в других странах Европы, вел в Испании вполне размеренную, безмятежную жизнь. Но богатство и процветание вызывали зависть и возмущение темных невежественных масс, зараженных антисемитизмом.

Севильский монах Феррант Мартинес высек первую искру. Он прочитал яростную проповедь, обвиняя евреев во всех преступлениях и несчастьях мира, начиная с «черной смерти» и заканчивая убийством христианских детей и употреблением их крови в своих обрядах. Монах призвал уничтожить проклятый народ. Чернь вняла призыву. В еврейском квартале Севильи были убиты четыре тысячи мужчин, женщин и детей. Начались события, получившие в еврейской истории название «Великой резни 1391 года». Погромы под лозунгом «Прими христианство или умри» прокатились по всем городам. Около ста тысяч евреев были убиты. Еще столько же стали христианами.

После кровавого года постепенно воцарился мир. Оставшиеся триста тысяч испанских евреев вышли из убежищ и вернулись к повседневным делам и привычному образу жизни. Сохранившие веру продолжали исповедовать иудаизм и подвергаться множеству ограничений. Перешедшие в христианство и тем самым освободившиеся от религиозной дискриминации в течение следующего столетия оказались на ключевых постах, ранее евреям недоступных из-за вероисповедания. Конверсос, или «новые христиане», прозванные так, чтобы их можно было отличить от преобладавших «старых христиан», заняли главные должности в правительстве, армии, университетах, связали себя семейными узами с высшей аристократией. Они стали заметны при дворе и в высших церковных кругах. Однако навязывание христианства силой вместо убеждения возымело последствия, проявившиеся далеко не сразу. Иноверцев водворили в лоно церкви силой. Они принесли с собой ересь.

В последние десятилетия XV века начался Святой террор — так назвали позднее эту практику инквизиции. Королева Изабелла пообещала после полного освобождения Испании от мавров искоренить все ереси в своем королевстве. Пока же она приступила к уничтожению еретиков в Севилье, городе, где было много евреев, притворявшихся христианами. Ее методом стало аутодафе (акт веры), церковный Судный день на земле, с Великим инквизитором в роли Бога. В 1482 году инквизицию возглавил Томмазо де Торквемада, исповедник королевы Изабеллы. За восемнадцать лет пребывания в должности бывший доминиканский монах лично отправил девять тысяч евреев на «кемадеро»[1]. Он также велел выкопать и сжечь тела семи тысяч мертвых еретиков. На публике Торквемада появлялся только в сопровождении вооруженной охраны — пятидесяти всадников и двухсот пехотинцев.

Через десять лет, в тот самый день, когда Колумб отправился в первое путешествие к Новому Свету, испанские монархи решили изгнать евреев, чтобы очистить и объединить свой народ. Евреи селились, где им было разрешено, а также проникали в запретные районы, представляясь португальскими «новыми христианами». Вместе с другими первопроходцами Нового Света они нашли и заняли свою нишу. Поначалу они чувствовали себя в безопасности, но затем прибыли инквизиторы в белых капюшонах. В XVI и XVII столетиях тысячи конверсос Нового Света подвергались арестам и пыткам и предавались суду. В случае признания вины они теряли имущество, а затем подвергались бичеванию, тюремному заключению, удушению с помощью гарроты, сожжению и так далее. Иные приговаривались к рабству на соляных копях Венесуэлы или каторжным работам на галерах. Оттуда не возвращались.

Инквизиторы со всем тщанием допрашивали еретиков, и протоколы судебных заседаний дают возможность взглянуть на сокровенные тайны осужденных за еврейскую веру. Днем они казались примерными католиками, ходили к мессе, исповедовались, крестили детей. Но по ночам эти же самые люди собирались в домах друг у друга, называли себя еврейскими именами и читали Тору. В историю они вошли под именем «маранов», или «свиней». Хотя этот термин с течением веков утратил негативный оттенок, я предпочитаю называть их так, как они сами себя называли — евреями.

В каждой колонии Нового Света создавалась подпольная община евреев, о которых знали только они сами и их братья в других колониях. В совокупности конверсос доминировали в торговле Нового Света. В XVI столетии, когда мир вдруг удвоился в размерах и международная торговля превратилась в большое прибыльное дело, они создали торговую сеть, охватившую весь земной шар.

Вместе с другими евреями сефардской диаспоры, рассеянной по всему свету, они создали глобальную торговую сеть. Их связывали общее наследие, язык и ненависть к Испании. Евреи Нового Света торговали со своими тайными собратьями на Иберийском полуострове, а затем продавали товары напрямую евреям в Амстердаме и Лондоне часто на судах, арендованных у еврейских судовладельцев Амстердама и Антверпена.

Иметь дело с народом Книги было выгодно. Их новоизобретенные кредитные и обменные письма сделали возможным перемещение капитала. Так, торговец, плывущий через кишевшие пиратами воды, рисковал, если вез с собой золото. Но он мог вместо золота везти обязательство еврейского банкирского дома и тем самым обеспечить себе безопасность. Еврейские торговцы, будучи звеном во всемирной торговой сети, оказались самыми активными капиталистами. Французский исследователь истории капитализма Фернан Бродель писал: «Евреи не изобретали капитализм, но они, безусловно, стояли у его истоков… Правильно будет относиться к XVII веку как к эпохе великих еврейских купцов»[2].

Другой прибыльной деятельностью еврейских купцов стало пиратство. Вопросы морали тут неуместны. Все страны выдавали торговцам лицензии, позволявшие захватывать и грабить вражеские суда и получать долю в трофеях. Евреи отличались только тем, что им не требовалось выдавать лицензии своим флибустьерам. Благодаря шифрованной переписке с друзьями-купцами в других колониях они могли точно узнать, какое судно когда отплывает, с каким грузом и по какому маршруту, в какой пункт оно следует и что мог спрятать капитан в своей каюте. С этой информацией еврейские торговцы стали мозгом, направляющим исполнителей, — они финансировали, консультировали, иногда возглавляли новую силу Карибского региона: сборище отбросов всех народов, превратившееся в наводящих ужас пиратов Испанского моря[3].

Впервые подобный нечестивый союз был создан сефардами в Северной Африке. Они получили добрый прием у мавров, поддерживая, а иногда и возглавляя берберийских пиратов. Синана, первого помощника Барбароссы, в письмах английскому королю Генриху VIII называли «Великим еврейским пиратом» (или «Великим евреем»), а братья Самуэль и Йосеф Палаччи из пиратских капитанов превратились в основателей амстердамской еврейской общины.

В первые десятилетия XVII века христианские торговцы, претендовавшие на огромные богатства Нового Света, решили разоблачить конверсос перед Святой инквизицией как еретиков. Из-за этой угрозы обращенные евреи в 1620-х годах вступили в союз с Голландией и Англией, стремившихся к захвату колоний в Новом Свете. В шифрованных посланиях, отправленных агентам в Европе, они предлагали свои услуги в качестве пятой колонны в тылу врага. «Они хорошие и полезные шпионы», — сообщал доверенный агент Кромвеля о евреях, предложивших ему завоевать Ямайку[4].

Евреи начали помогать врагам Испании. Торговые связи со всем миром (ведь сефарды расселились по всем его уголкам) были продублированы разведывательными сетями. Начиная с момента, когда португальские евреи сообщили королеве Елизавете об отплытии Армады, они поставляли врагам Испании секретные сведения.

Закон запрещал евреям жить во Франции с 1394 года и в Англии с 1290 года. Однако когда эти страны начали заселение десятка необитаемых островов в Карибском море (с 1624 по 1635 год), евреев привечали. Их связи и знание Нового Света были необходимы для успеха предприятия. Кто еще, кроме сефардов, смог бы наладить нелегальную торговлю с испанскими колониями? Как иначе могли бы выжить маленькие английские и французские поселения? Острова представляли собой всего лишь точки в Новом испанском море. Их общая площадь не превышала 1500 квадратных миль, тогда как испанский Новый Свет раскинулся на значительно большей площади.

Первая открытая еврейская община появилась в Бразилии. В 1624 году голландцы захватили португальскую столицу Бразилии — Баийю. В составе сил вторжения были несколько десятков евреев. Нападавшим помогали местные конверсос, узнавшие, что в провинции, где жили двести «фальшивых христиан», предполагалось учредить трибунал инквизиции. На следующий год испанский король Филипп IV послал двенадцатитысячную армию и на какое-то время выбил голландцев из Бразилии. Доклады инквизиторов гласили: «[Тайные евреи] писали голландцам и просили освободить их. Они разрабатывали планы вторжения и соглашались нести расходы. Еретики, вскормленные грудью матери-церкви, [когда пришли голландцы] открыто заявили о своей приверженности еврейской религии»[5].

В 1630 году там снова появились голландцы. Высадившись к северу от Баийи, они захватили Ресифи и окружающие провинции на северо-востоке Бразилии. Под защитой голландцев евреи процветали двадцать четыре года. Они называли свою общину «Цур Исраэль» («Твердыня Израиля»), торговали сахаром и взимали трехпроцентный налог с еврейских пиратов. Сахар и пиратство превратили Ресифи в самый богатый торговый порт Нового Света после Гаваны, и евреи, активно занятые в обоих родах деятельности, сохранили высокий уровень жизни. О том, чем они заполняли досуг, можно узнать из запретов: религиозные лидеры запрещали играть в карты в пятницу днем, так как слишком многие пропускали субботнюю службу, а также налагали огромные штрафы на тех, кто водил в микву (купальню для ритуального омовения) христианок.

Ситуация в Бразилии была уникальной. К середине века в Новом Свете множество евреев из старых общин Перу и Мексики, обвиненных в «великом сговоре», погибли на кострах. В 1638 году инквизиторы арестовали сотни перуанских евреев. Их предводители, заподозренные в заговоре с целью взрыва гавани Лимы для голландского вторжения, были сожжены. В 1640 году мексиканских евреев обвинили в намерении сжечь Священное судилище. К 1650 году многочисленные аутодафе, сопровождавшиеся традиционными методами инквизиции (подземные застенки, дыба, кол), опустошили общину. В обеих странах богатства еретиков поровну разделили корона и инквизиция, а имущество было продано с молотка «старым христианам».

В 1654 году община «Цур Исраэль» оказалась перед лицом такой же угрозы: португальцы отвоевали Ресифи. Единственная легальная еврейская община Нового Света прекратила свое существование. Евреям дали три месяца, чтобы уехать или сдаться инквизиторам. Они покинули Ресифи на шестнадцати кораблях. Пятнадцать благополучно добрались до Голландии, а шестнадцатый, державший курс на Новый Амстердам, не пришел в место назначения.

Судно попало в шторм и, волей злого случая, затонуло в водах враждебной Ямайки. Этот остров был домом для тайной еврейской общины, члены которой назывались «португальцами» и занимались торговлей с тех пор, как сын Колумба колонизовал Ямайку в 1510 году. Семья Колумб владела островом и не пускала туда инквизицию, защищая поселенцев-конверсос. Однако, узнав, что голландские беглецы были евреями, ямайские лидеры, желавшие избавиться от семьи Колумб, воспользовались предлогом и пригласили на Ямайку инквизиторов из Колумбии.

Опасаясь, что расследования против новоприбывших беженцев затронет их самих, ямайские «португальцы» написали агенту Кромвеля, что Ямайку можно завоевать, не встречая особого сопротивления, и пообещали свою помощь. На следующий год еврей с Невиса привел тридцать шесть английских кораблей в гавань, два местных еврея провели переговоры и подписали мирный договор, передав остров англичанам. По договору, испанцы были изгнаны, и Кромвель предложил ямайским «португальцам» остаться и открыто исповедовать еврейскую веру.

Встретив у англичан теплый прием, евреи со всего Нового Света сбросили маски конверсос и отправились на Ямайку. Вскоре в общине появились судовладельцы из Мексики и Бразилии, торговцы из Перу и Колумбии, капитаны и штурманы с Невиса и Барбадоса. Их знание Нового Света было невозможно переоценить или превзойти. В 1660 году Ямайка стала главным еврейским убежищем Нового Света. В отличие от мелких изолированных островков восточной части Карибского моря, Ямайка, крупный остров, лежала на пересечении морских путей и предоставляла идеальную базу для тех, кто хотел бы нанести удар по испанскому судоходству, а также позволяла организовать контрабандную торговлю в Испанском море.

Вскоре после английского завоевания ямайские евреи убедили новых хозяев, что лучшим способом защитить остров и обеспечить процветание колонии станет приглашение карибских пиратов. Испанцы дважды подумают, следует ли атаковать Ямайку, если остров станет главной базой зловещих буканиров Вест-Индии. В обмен на предоставление удобной гавани пираты — Береговое братство — станут оборонительной силой Ямайки, а пиратство превратится в основной источник дохода.

В 60-х годах XVII века Порт-Рояль со своими богатыми еврейскими купцами, судовладельцами и синагогами считался «Сокровищницей Индий» благодаря хранившейся там пиратской добыче. В городе, переполненном пиратами, на каждые восемь человек приходилось по бару и борделю. По этой причине Порт-Рояль называли самым распутным городом мира. За пятнадцать лет пиратские рейды с Ямайки, организованные и оплаченные торговцами Порт-Рояля, переломили хребет Испанской империи. В Генри Моргане евреи обрели своего Иешуа[6]. Адмирал буканиров совершил шесть набегов на испанские порты, кульминацией которых стало разорение Панамы — «Золотой чаши». Эти операции поставили Испанию на колени. В 1670 году Испания подписала Мадридский договор, уступив другим европейским державам право заселять Новый Свет, и евреи наконец смогли открыто и свободно называться евреями.

Если в начале XVII века евреи были поставлены вне закона в Новом Свете и большей части европейских стран, то в конце того же столетия они получили свободу. Участники борьбы за это освобождение известны — это были дети тех, кто влачил подпольное существование в Испании и Португалии, а затем бежал от инквизиции в Амстердам. Принятые голландцами, они воспитали детей в свободной атмосфере, и избранная группа, вдохновляемая воинственным раввином, взялась добиться перемен в положении евреев. В течение полувека (1623–1675) они вторглись в Новый Свет, сразились с инквизицией и завоевали свободу для своего народа.

Глава первая Колумб и избранный народ Ямайки

Май 1504 года, Санта-Глория, Ямайка. Около года Колумб заперт на Ямайке с запасом золота, взбунтовавшейся командой и несколькими десятками подростков, которые остались верны своему адмиралу. Среди последних были и «тайные» евреи[7]. Одинокий, погруженный в меланхолию, прикованный к постели подагрой, великий путешественник написал отчаянное письмо своей покровительнице, королеве Изабелле. Он боялся, что, даже если мятеж будет подавлен, губернатор Санто-Доминго, обещавший прислать спасательный корабль, пожелает его смерти.

Столько всего произошло с тех пор, как будущий первооткрыватель скитался по Европе, пытаясь заручиться поддержкой то одного, то другого короля, обещая найти короткий путь к Индии и богатствам Востока. В 1486 году он впервые встретился с испанской королевской четой. Короля Фердинанда предложение заинтересовало, но он сказал, что сейчас неподходящее время. Шла война, и монархи не могли всерьез обсуждать такое важное предприятие, пока не наступит мир. Королева Изабелла посоветовала Колумбу запастись терпением и выплатила ему аванс, пообещав после войны вернуться к этому вопросу.

Двенадцатого января 1492 года Колумб вошел в королевский дворец. Его пригласили через несколько дней после решающей победы над гранадскими маврами. Королева Изабелла прислала Колумбу деньги на новое платье и мула, чтобы доехать до дворца. Подарок воодушевил Колумба и придал уверенности. Он подготовил подробный доклад, с картами и таблицами еврейского астронома Авраама Закуто и цитатами из Библии и греческих легенд, поддерживающими его предположение, согласно которому Земля шарообразна, океан — не очень велик, а Япония находится на расстоянии нескольких тысяч миль к западу, через океан. Колумб был готов ответить на вопросы, но его ни о чем не спрашивали.

После продолжительного молчания король Фердинанд заговорил. Война с маврами опустошила казну, сказал он. К тому же король не желал принимать требование Колумба о наследственном владении землями, которые будут открыты во время путешествия. Королева, союзница Колумба, не сказала ничего. Встреча сорвалась, и рассерженный Колумб вышел из зала с пустыми руками. Все это время он ждал завершения войны, а теперь король жаловался на бедность. Остановившись в коридоре, он сказал королевскому казначею, что отправляется во Францию, где его младший брат Бартоломео добивался аудиенции у монарха. Если же французский король откажет, то он переправится через пролив, чтобы встретиться с королем Англии. Колумб не собирался отказываться от своей мечты, как не собирался отказываться от своих грез сервантесовский герой[8].

Еще до того, как Колумб доехал до ворот Санта-Фе, казначей Луис де Сантахель потребовал и получил аудиенцию у королевы Изабеллы. Королевский хронист написал: «[Сантахель] был очень расстроен, будто с ним лично приключилось великое несчастье»[9]. Сантахель имел все основания для беспокойства. Он был тайным евреем и, как член королевского двора, знал, что евреев скоро изгонят из Испании. Полмиллиона евреев жили в этой стране и называли ее родиной со времен Христа. Куда они поедут? В Индию? В Китай? Возможно, Колумб откроет новые земли где-то еще. Сантахель и другие тайные евреи-придворные надеялись, что экспедиция даст на это ответ.

Инквизиция постановила, что евреи под страхом смертной казни должны принять христианство или покинуть страну. Сантахель, как и многие другие, сменили веру и стали новыми христианами. Если их уличали в отправлении иудейских обрядов, то немедленно приговаривали к сожжению. Семья Сантахеля, одна из старейших в Испании, была в числе первых мишеней инквизиции. Двоюродный брат казначея взошел на костер в Сарагосе, и только вмешательство короля Фердинанда спасло Луиса от такой же судьбы[10].

Сантахель обратился к королеве. По его словам, он с изумлением увидел, что в предприятии столь малого риска и столь большой выгоды королеве изменила обычная решительность. Он говорил о богатстве, которое будет приобретено, и о службе Господу «ценою всего лишь в несколько каравелл». Намекая на планы Колумба искать помощи у других монархов, Сантахель предупредил Изабеллу об опасных последствиях. «Корона потерпит большой ущерб, если другой монарх воспользуется предложением Колумба». Если все дело в деньгах, сказал Сантахель, то он готов лично оплатить расходы экспедиции.

Конный гонец догнал Колумба на Сосновом мосту, в семи милях от Санта-Фе, и приказал вернуться. Позднее в тот же день в королевском дворце состоялось еще одно совещание, и король сказал Колумбу, что готов профинансировать его индийское предприятие и выполнить условия путешественника. Правда, о наследственном владении вновь открытыми землями монарх не упомянул, поэтому и два месяца спустя стороны все еще спорили на данную тему. Но тут произошло событие, сделавшее этот пункт крайне важным.

Тридцать первого марта 1492 года Колумб сидел в своей комнате в Санта-Фе, с видом на главную площадь, когда его слух привлек звук труб. Он вышел на балкон и увидел городского глашатая в сопровождении конной охраны, который читал приказ инквизиции: евреям давалось четыре месяца на отъезд. После указанного срока, «пойманный в наших землях будет умерщвлен без суда, а его имущество конфисковано»[11]. Евреям и раньше угрожали изгнанием. Испанские короли со времен вестготов использовали эту угрозу для вымогательства денег. Популярная шутка тех времен называла евреев копилкой, которую надо разбить, чтобы получить деньги. Но на сей раз дело обстояло иначе: участвовала церковь.

Для придворных евреев вопрос наследственного владения Колумбом новыми землями приобрел первостепенное значение. Если азиатские владыки не захотят принять еврейских беженцев, то Колумб, как правитель своего удела, сможет дать им убежище.

Предполагалось, что и сам Колумб был потомком еврейской семьи Колон, члены которой перешли в христианство и уехали в Геную до Великой резни 1391 года. Некоторые даже считали его каббалистом. Кем бы ни был Колумб по происхождению, он симпатизировал народу Книги, и евреи отвечали ему взаимностью. В молодые годы, проведенные в Испании и Португалии, он вращался в кругу евреев и новых христиан — навигаторов, картографов, астрономов и математиков. Пока другие косо смотрели на Колумба и смеялись над его мечтой, иберийские евреи и конверсос помогали ему готовить индийское предприятие. В еврейских ученых кругах считали Землю круглой и игнорировали церковную географию[12].

Семнадцатого апреля Колумб согласился на условия так называемых «Капитуляций Санта-Фе»[13], ограничившие его права пожизненным сроком. Через две недели это положение было пересмотрено, и Колумб получил наследственные права. Никаких свидетельств, объясняющих это изменение, не сохранилось. Скорее всего, придворные евреи, ожидавшие изгнания, уговорили Колумба стоять на своем до конца. Можно представить сцену во дворце, как Сантахель убеждает королевскую чету, что требование Колумба не должно беспокоить их. Если экспедиция будет успешной, то Колумб и его девяносто моряков не смогут завоевать могущественные азиатские страны. Если же он завладеет какими-нибудь островками по пути, то корона получит безопасные порты для торговых судов, стремящихся к богатствам Востока.

Неизвестно, имела ли место такая сцена в действительности. Так или иначе, король Фердинанд уступил: Колумб отправлялся в путешествие, наделенный полномочиями управлять всеми новыми землями, которые откроет, и с «вечным правом на то его наследников и потомков»[14].

После первого успешного путешествия Колумб еще трижды плавал через Западное море (Атлантический океан). До Азии он так и не добрался. Великий путешественник не успел при жизни и выполнить обещание, данное Сантахелю и другим евреям при испанском дворе, — найти новую родину для обращенных в христианство. Его выполнили сыновья великого мореплавателя, получившие от испанской короны во владение остров Ямайку. Именно здесь разыгрались драматические события, во время которых юные конверсос сохранили верность своему адмиралу.

Завершив четвертое путешествие в Новый Свет, Колумб отплыл из Панамы с двумя судами, груженными золотом, которое он выменял у индейцев, но едва добрался до Ямайки. Оба судна дали течь. Колумб планировал добраться до Санто-Доминго и получить там другие корабли для возвращения в Испанию. Сын Колумба писал, что изъеденные червями каравеллы «больше напоминали пчелиные соты» и еле-еле доплыли до Ямайки, открытой в 1494 году. Колумб завел корабли в мелкий спокойный заливчик на северной стороне острова и встал «на расстоянии полета арбалетной стрелы от берега»[15]. На баке он смастерил хижину, крытую пальмовыми ветвями, которая служила ему каютой.

Первое письмо Колумб написал королеве сразу после прибытия на Ямайку. Он хвастал, что нашел в Панаме золотые копи царя Соломона, и утверждал, что за несколько дней увидел больше золота, чем за три предыдущих путешествия. Четырнадцатилетний сын Колумба Фернандо, сопровождавший отца в качестве слуги в четвертом плавании, позднее говорил, что Колумб обменял у панамских индейцев верагуа несколько колокольчиков и зеркал на шестьдесят три золотых подвески и другие предметы из драгоценного металла[16].

Колумб попал на Ямайку вторично. Он открыл остров в 1494 году и назвал маленький залив в форме полумесяца Санта-Глория, в честь «красоты и божественного великолепия природы»[17]. Через год, снова оказавшись в этом заливе, Колумб думал, что не сможет выбраться оттуда. Неужели его жизнь подошла к концу и все кончится здесь? Не зная, что ждет его в будущем, он писал королеве:

«Мы заперты здесь уже десять месяцев и не можем покинуть палубы наших судов. Мои люди взбунтовались. Мой брат, сын и другие сохранившие верность умирают от голода и болезней. Овандо, губернатор Санто-Доминго, прислал корабль, чтобы убедиться в моей смерти, а не чтобы спасти меня. Полагаю, Ваши офицеры решили, что моя жизнь должна завершиться тут»[18].

Колумб описал корабль, прибывший за неделю до этого. Присланное Овандо, губернатором Санто-Доминго, судно встало на якорь за пределами рифа ближе к вечеру, а ранним утром его уже не было. Капитан сбросил за борт немного солонины и бочонок вина, а также передал послание Овандо, согласно которому спасательный корабль скоро будет выслан.

В послании также говорилось, что Диего Мендес, соратник Колумба, добрался до цели. Он отправился за помощью десятью месяцами ранее на долбленом каноэ. Но Колумб писал королеве, что корабль был прислан, «дабы наблюдать, как я погибаю»[19].

В конце письма он добавил, что, если он умрет на Ямайке и права на владения будут отобраны у наследников, то эта «неблагодарность призовет гнев Небес, богатство, добытое мною, подтолкнет все человечество к мести, и Испания пострадает»[20].

К счастью для Колумба, Изабелла так и не получила письма с угрозами. Не имея возможности его отправить, Колумб молился, чтобы «Спаситель невинных и угнетенных прислал благих ангелов, которые отнесут послание моей великой госпоже»[21]. Однако небесные курьеры не услышали его мольбы, и письмо не покинуло остров. Первое послание, увезенное Диего Мендесом, было отправлено королеве из Санто-Доминго.

Бунт, упомянутый Колумбом, случился пятью месяцами ранее. Франсиско Порас, капитан одного из кораблей, ворвался в каюту адмирала и потребовал немедленного отплытия. Он и его брат Диего, нотариус экспедиции, утверждали, что Колумб специально завел их на Ямайку, зная, что его ждет недобрый прием в Санто-Доминго. Братьев Порас поддержало большинство старших моряков, которым надоело полугодичное пребывание на Ямайке. Колумб сказал, что никуда не поплывет, но позволил бунтовщикам уйти куда глаза глядят и воздержался от вооруженного столкновения.

Воскликнув: «Я отправляюсь в Кастилию, кто со мной?» — вожак бунтовщиков захватил десяток каноэ, которые Колумб выменял у туземцев. Заставив индейцев грести, мятежники предприняли три попытки преодолеть 108-мильный пролив и добраться до Эспаньолы. После третьей неудачи, вышвырнув за борт восемнадцать индейцев и отрубив руки тем, кто пытался забраться обратно в лодки, бунтовщики отказались от своих намерений. Они высадились на берег, прошли по острову, грабя, убивая и насилуя, а затем встали лагерем в индейской деревне и задумали захватить корабли адмирала.

Колумб как раз дописал свое тревожное письмо королеве, когда вернулись два человека, посланные на переговоры с мятежниками. Они обещали бунтовщикам прощение, заверили их, что помощь скоро придет, и предложили вернуться. Но Порас отказался наотрез.

Узнав от посланцев, что Порас и его люди готовят нападение, Колумб впал в отчаяние и уединился в своей каюте. Однако Бартоломео, младший брат адмирала, уговорил его принять бой, более того — предложил напасть первыми. Он вооружил пятьдесят молодых людей, оставшихся верными Колумбу, и отправился с ними к лагерю мятежников. Бунтовщики покатились со смеху, увидев армию подростков, собранную Колумбом. Юноши, привыкшие к роскоши, вряд ли одолеют суровых закаленных моряков, полагали они[22]. Смех оказался преждевременным. Бартоломео Колумб героически зарубил шестерых нападавших и приставил клинок к груди Пораса. Поражение вожака заставило остальных сдаться. Братья Порас были доставлены на борт в кандалах, еще сорок восемь мятежников были разоружены и оставлены на берегу. Воссоединенная команда, в которой воцарилась подозрительность, напряженно ожидала обещанного спасения.

Колумб считал, что, даже если Овандо пришлет спасательное судно, все равно его золотые медальоны не будут в безопасности на Эспаньоле. Недаром предшественник Овандо на посту губернатора, писал королеве адмирал, ограбил Колумба и его брата, «забрав с трудом добытое золото»[23]. Пять недель, оставшиеся до прибытия двух спасательных судов, Колумб почти не выходил из каюты. Одно судно прислал Овандо, второе — Мендес. Больше Колумб никогда не ступал на Ямайку.

Что случилось с золотом верагуа? Колумб имел королевское указание на случай обнаружения сокровищ, согласно которому он должен был «составить подробную опись в присутствии нашего нотариуса, чтобы мы точно знали, что могут нам предложить упомянутые острова и материк»[24]. Однако шестьдесят три медальона не попали ни в список нотариуса, ни в перечень грузов судна, доставившего Колумба в Испанию[25]. Адмирал не хотел брать золото, опасаясь повторения прошлого грабежа на Эспаньоле[26], вдобавок у него были все основания ожидать нового бунта на пути домой. Так что он, судя по всему, искал место для сохранения драгоценностей.

Так как сам адмирал на берег не сходил, а мог доверять только брату, сыну и группе молодых людей, хранивших ему верность, то, скорее всего, он попросил их спрятать золото на Ямайке.

Колумб мог рассчитывать на юношей, чью верность и преданность он собирался вознаградить[27]. Во-первых, они были заинтересованы в успехе экспедиции, так как их семьи помогали финансировать путешествие. Во-вторых, они представляли семьи богатых конверсос, подвергавшихся преследованиям инквизиции. Логично предположить, что, желая спасти своих сыновей от рук инквизиторов, спонсоры Колумба попросили его взять их детей с собой.

Хотя еврейские юноши считали Колумба своим Моисеем, а он разделял их взгляды, Ямайку никак нельзя было считать Землей обетованной. И все-таки для евреев, вынужденных скрывать свою веру, длившаяся целый год идиллия на тропическом острове оказалась вовсе не плоха. Они плавали вокруг своих судов, прыгали в воду с нок-реи или боролись на берегу, а также соревновались за благосклонность индейских девушек, каждое утро приносивших еду и любовавшихся играми молодых богов.

Решись Колумб доверить этим юношам свое золото, он бы, без сомнения, пригласил их к себе в каюту, соблюдая тайну. Адмирал, скорее всего, поручил бы им доставить золото вождю Гуэро, самому могущественному касику острова и верному союзнику Колумба. Именно он помог снарядить отряд Мендеса, посланный за помощью. Гуэро присягнул Колумбу после того, как адмирал напророчил, что в определенную ночь его бог «поглотит Луну». Дело в том, что Колумб обнаружил в календаре Закуто расчеты, согласно которым 29 февраля 1504 года ожидалось полное лунное затмение, и воспользовался этим. К тому времени туземцы, возмущенные алчностью и жестокостью мятежников, больше не считали испанцев богами. Побрякушки, на которые испанские моряки выменивали еду, тоже теряли ценность в глазах индейцев, и те собирались прекратить торговлю. Вдобавок, как писал Фернандо, «испанцы съедали за день столько, сколько индейцам хватило бы на 20 дней»[28].

Колумб увидел в небесном явлении возможность поправить дело, «забрав у индейцев Луну». В указанный день он собрал вождей «для поста и молитвы» и сказал им: «Будьте ночью при восходе Луны. Она взойдет, преисполнившись гнева, в знак грядущего наказания Господня за ваши поступки». Когда началось затмение, Колумб удалился в свою каюту. «Индейцы так перепугались, — писал Фернандо, — что с криком и плачем бросились во все стороны, а затем примчались к кораблям, нагруженные провизией, и стали умолять адмирала попросить Бога отвратить от них свой гнев». Когда Луна совершенно скрылась в тени, Колумб вышел из каюты. Он поговорил с Богом, сказал адмирал, и просил за индейцев. Всевышний согласился не карать их, пока они снабжают христиан. В подтверждение этому индейцы «скоро увидят, как проходит ярость и гнев Луны… С той поры, — писал Фернандо, — индейцы исправно поставляли нам все необходимое и громко славили христианского Бога».

После затмения Гуэро подарил Колумбу некоторое количество маленьких золотых дисков с рудника, который до этого скрывал. Находясь в отчаянном положении, Колумб мог отправить ему свое золото на хранение. В таком случае он, вероятно, поручил бы перенести ценности под покровом ночи своим юным союзникам.

Хотя прямых доказательств существования золотого рудника Колумба на Ямайке нет, имеются подтверждения косвенные. К примеру, молодые конверсос после спасения со временем вернулись на остров. Некогда покинув страну, где господствовала инквизиция, они предпочли остаться на Эспаньоле, а не плыть с Колумбом из Санто-Доминго в Испанию.

Колумб прибыл в Испанию в ноябре 1504 года и узнал, что тремя неделями ранее умерла королева Изабелла. В мае следующего года король Фердинанд предложил адмиралу пожизненную пенсию и богатое поместье, если тот откажется от своих прав в Новом Свете. Монарх раскаивался, что позволил Изабелле уговорить себя на предоставление Колумбу всех привилегий. Однако адмирал, несмотря на слабое здоровье, оставался тверд и не собирался отказываться от добытых с таким трудом титулов. Почти через год он написал завещание и на следующий день (20 мая 1506 года) скончался. В последние минуты рядом с ним был верный спутник Диего Мендес и сын Фернандо.

Три года спустя Диего, старший сын Колумба, прибыл на Эспаньолу, чтобы сменить Овандо на посту губернатора. Диего сопровождали брат Фернандо и дядя Бартоломео. Все они впервые вернулись в Новый Свет после спасения с Ямайки. Картина того времени запечатлела их за совещательным столом в особняке губернатора.

Первым делом Диего подрядил «португальцев с Эспаньолы» провести новую разведку Ямайки перед возможным заселением острова[29]. Так как брат и дядя Диего сразу после возвращения «португальцев» отбыли в Испанию, то можно предположить, что они плавали на Ямайку за золотом Колумба. Ни одна запись не сообщает, что стало с шестьюдесятью тремя подвесками из драгоценного металла, но шахта вождя Гуэро дала почву для легенды «о секретном золотом руднике Колумба, оставшемся сокрытым от испанского короля, да и от всех прочих»[30].

Руководство экспедицией на Ямайку Диего доверил человеку по имени Хуан д'Эскивель, в прошлом служившему под началом Бартоломео[31]. Высадившись на берег во владениях Гуэро, д'Эскивель основал городок, получивший название Мелилья. Специально или случайно, но совпадение получилось любопытное — так же назывался город в Марокко, захваченный испанцами в 1497 году. Это был единственный город во всей Испанской империи, где дозволялось селиться евреям, поскольку на его территорию не распространялся указ об изгнании[32]. Когда д'Эскивель вернулся на Эспаньолу и, как принято думать, передал Бартоломео исчезнувшие медальоны, Диего назначил его губернатором Ямайки и велел снова отправиться на остров, взяв в качестве поселенцев верных конверсос. Так началась история поселения на Ямайке, карибском острове, который, как Мелилья в Марокко, стал убежищем для евреев.

В 1511 году флотилия вошла в залив Санта-Глория и остановилась примерно там, где в свое время томился Колумб. На этих судах в Новый Свет прибыло около тысячи человек, грезивших о богатстве. Колонисты были уверены, что очень скоро найдут золото, и свою колонию назвали Нуэва-Севилья-дель-Оро («Новая Золотая Севилья»). Они всерьез собирались построить в Новом Свете порт, чья слава затмила бы славу испанской Севильи. В отличие от «португальцев», эти колонисты относились к захудалому испанскому дворянству и желали попытать счастья, чтобы выбраться из бедности. Записи тех времен сообщают, что колонисты «думали, будто золото можно будет добыть так же быстро и в том же количестве, как фрукты»[33]. Однако, поняв, что поиски золота связаны с земляными работами, а шансов на успех мало, колонисты быстро разочаровались. Тяжелый труд на рудниках сразу же возложили на индейцев.

Прошло десять лет. Золото на Ямайке добывали, но после того, как Диего и король забирали свои доли, доход от выплавки оставался ничтожным и не мог удовлетворить идальго. Среди поселенцев были старые бунтовщики и их вожак Франсиско Порас[34]. Они вернулись на остров, где рисковали жизнью, так как считали, что там можно найти много золота[35]. Неудивительно, что семья Колумбов и находящиеся в союзе с нею «португальцы» хранили в тайне существование рудника Гуэро.

Несмотря на малое количество золота, жизнь на Ямайке имела свои приятные стороны. Земля острова отличалась плодородием. Полторы-две сотни замиренных индейцев на одного поселенца позволяли основать плантацию, а для пущего удовольствия можно было обзавестись гаремом из крещеных индианок. Ямайка начала было превращаться в базу по снабжению провизией проходящих мимо судов и по разведению лошадей для конкистадоров, но тут начали вымирать индейцы. Не имея иммунитета к болезням белых людей, они легко заражались от поселенцев. В итоге эпидемия оспы убила их всех. А вскоре все поселенцы захотели уехать.

В 1513 году д'Эскивель писал, что многие колонисты уехали на Кубу, оставив на Ямайке своих «португальских слуг», которые «перебрались на южную часть острова и начали выращивать продовольственные культуры»[36]. Эти слуги считались багажом или личным имуществом колониста, поэтому от них не требовалось доказательств чистоты крови, как от обычных поселенцев. Позднейшие события показали, что это были конверсос.

Пока Новая Севилья боролась за существование, южное поселение процветало. Хотя оно не получило формального признания, загадочная запись Педро Мартира, который с 1511 года стал королевским хронистом Индий, косвенно дает понять, что речь идет о конверсос. Став аббатом на Ямайке в 1514 году, он писал королю: «На острове два поселения, но только в одном есть церковь»[37]. На следующий год новый губернатор Ямайки Франсиско Гурайя особо упомянул общину южного поселения. Сменив Эскивеля, Гурайя написал сюзерену о делах острова и в конце послания сообщил, что собирается «осмотреть страну и район города на другой стороне»[38]. Позднее и он покинул остров для участия в завоевании Мексики, оставив еще больше «португальских слуг» в добавок к тем, кто уже жил там.

Когда Сантахель взял на себя финансирование индийского предприятия Колумба и убедил короля и королеву даровать семье мореплавателя право наследственной власти в открытых землях, Колумб отправился в путь с тайным намерением: не только найти богатства Востока, но и открыть новую страну, где сефарды могли бы жить, не опасаясь инквизиции. Первооткрывателю Индий не удалось выполнить задуманное. Но его наследники более ста лет не пускали на Ямайку инквизиторов, уполномоченных искоренять ересь по всей Испанской империи. Пока «португальцы» Ямайки носили маски христиан, никто не проверял, насколько искренне они веруют. Благодаря защите правителей острова обращенные евреи приезжали туда в качестве португальских конверсос с ведома и разрешения испанской короны.

Глава вторая Приключения в Новом Свете

На заре эпохи Великих географических открытий, когда испанские монархи изгнали евреев, дабы очистить свою страну, последователи Моисеева закона плавали с исследователями и завоевывали новые земли с конкистадорами. После открытия и заселения Нового Света они утешались надеждой найти здесь убежище или хотя бы оказаться как можно дальше от инквизиторов. В отличие от других первопроходцев, им некуда было возвращаться, и они вошли в число первых постоянных поселенцев в Новом Свете. Они представлялись истинными христианами, и большинство из них унесло в могилу свою тайну.

Разные люди расцвечивали своими приключениями пеструю картину того времени. Среди них был штурман, носивший тюрбан и плававший с тремя первооткрывателями Нового Света, был первый капиталист, торговавший ценными дарами Нового Света, первооткрыватель Калифорнии и даже конкистадор, ставший первым евреем, сожженным в Новом Свете. Были там и другие последователи иудаизма, мужчины и женщины, участвовавшие в завоевании Мексики.

Евреи, объявленные вне закона в цивилизованном мире, уязвимые в своем рассеянии, быстро стали опытными и хорошими специалистами по поиску и открытию новых стран. Они оказались самыми лучшими картографами своего времени, прекрасно разбирались в навигационных приборах и астрономических таблицах, которыми пользовались тогдашние мореплаватели. Соображения выгоды отодвигали предрассудки на задний план, и к евреям обращались за советом, а штурманы, умеющие правильно читать карты и использовать навигационные приборы, привлекались для толкования таблиц. Без них многие известные мореплаватели потерялись бы в океане. Три знаменитых путешественника, Васко да Гама, Педру Кабрал и Америго Веспуччи прибегали к услугам одного и того же загадочного еврея, проложившего им путь[39].

Все началось в 1494 году. Папа Римский, считая, что Колумб нашел в Западном море путь в Индию, поделил мир между двумя соперничающими странами Пиренейского полуострова, прочертив линию посреди Атлантического океана. Папа постановил, что в рамках так называемого Тордесильясского договора[40] все земли на 375 лиг (1175 миль) к западу от островов Зеленого Мыса отходят Испании, а к востоку — Португалии[41]. Через три года, когда Колумб готовился к третьему путешествию в Новый Свет, португальский король Мануэль поручил Васко да Гаме поискать восточный морской путь в Индию. На случай встречи Колумб получил от короля Фердинанда письмо к сопернику с приветствиями.

Васко да Гама, образованный дворянин, благодарный еврейскому наставнику за обучение математике, навигации и астрономии, отплыл из Лиссабона в июле 1497 года. Его экспедиция включала четыре судна и сто семьдесят человек. Два года спустя он вернулся, но с двумя судами, пятьюдесятью моряками и небольшим количеством специй в качестве доказательств своих усилий. Если бы он не встретил некоего штурмана-еврея, то мог вообще не вернуться. Благодаря этой встрече Португалия победила Испанию в индийской гонке и взяла под свой контроль торговлю пряностями.

Приблизившись к Индийскому полуострову, Васко да Гама приказал кораблям остановиться у маленького острова напротив Калькутты для кренгования и очистки подводной части корпуса судов. Вскоре к португальским каравеллам подошла маленькая лодка. На носу стоял высокий бородатый белый человек, одетый в богатое восточное платье. Обратившись к путешественникам на испанском языке, он спросил капитана. Его пригласили на палубу флагманского корабля. Человек представился как Эль Масуд, начальник гавани Калькутты. По словам Монсайди (как португальцы называли Эль Масуда), владыка города, самудрин (в португальской интерпретации «саморин»), «наслышанный о военной доблести и мореходном искусстве португальцев», послал его приветствовать гостей[42].

Да Гама проделал долгое, трудное путешествие, в ходе которого ему пришлось отражать множество нападений, особенно во время плавания вдоль восточного побережья Африки. Поэтому он заподозрил ловушку. Да Гама приказал задержать и допросить свиту Монсайди, и слуги тотчас подтвердили, что их господин лжет. Монсайди был не начальником гавани, а командиром флота раджи. Он прибыл, чтобы присмотреться к португальцам. Если Монсайди сочтет их угрозой, то по его сигналу португальцев атакуют четыре корабля, притаившихся в засаде. Да Гама распорядился схватить уже самого Монсайди и предложил ему сознаться в своих истинных намерениях или же «испытать на себе казнь кипящим маслом и кнутом»[43]. Монсайди сознался во лжи и согласился провести португальские суда в гавань и представить гостей саморину. Монсайди утверждал, что был новым христианином, насильно обращенным в ислам, но да Гама в бортовом журнале назвал его «евреем-отступником» и присовокупил, что, хотя волосы и борода Монсайди седы, ему не более сорока лет.

Саморин поначалу объявил португальцам, что готов торговать, но, увидев дешевенькие побрякушки, предложенные ему в обмен на бесценные сокровища, дал им от ворот поворот. Правитель счел себя оскорбленным и прогнал португальцев. Да Гама позднее снова встретился с саморином, но взаимная неприязнь проявилась и во второй встречи, так что в итоге дошло до открытых враждебных действий и захвата заложников с обеих сторон. В конце концов Васко да Гама отплыл, взяв на борт немного пряностей и драгоценностей, которые сумел выменять у местных торговцев. Монсайди же, наживший множество врагов при дворе за помощь иностранцам, с радостью принял предложение да Гамы сопровождать его в Португалию.

В Лиссабоне Монсайди совсем отбросил притворство. Он сказал, что носит имя Алонсо Перес и что он — кастильский еврей. Перес изъявил желание креститься и служить новой родине. Его крестным отцом стал сам Васко да Гама, поэтому отныне новообращенный именовался Гаспар да Гама. Гаспара представили ко двору, и король Мануэль произвел его в рыцари. Монарх часто беседовал с ним о дальних странах, при этом король называл своего нового фаворита «Гаспар, еврейский штурман».

Король Мануэль, не зная о странствиях Колумба в дальних морях, полагал, что Португалия все еще соревнуется с Испанией за богатства Азии. Поэтому он попросил еще не отдохнувшего от путешествия Васко да Гаму снова отправиться в путь. Но да Гама, который только что женился и совершенно не горел желанием повторить трудное плавание, рекомендовал поставить во главе новой экспедиции Педру да Кабрала, молодого знатного придворного. Кабрал никогда ранее не выходил в море, но выглядел очень внушительно и пользовался доверием короля. Монарх понимал, что Кабрал неопытен, поэтому велел ему взять с собой еврейского штурмана и «следовать его советам в любых делах». Мануэль отправил с экспедицией и своего хирурга, конверсо Местре Жуан, мастерски управлявшегося с усовершенствованной астролябией Закуто[44]. Жуану предстояло стать картографом экспедиции.

В марте 1500 года Кабрал отправился в плавание. В состав его флотилии входили тринадцать судов, и он вез гораздо более ценные товары для обмена и торговли, чем те, что были у да Гамы. Вскоре экспедиция миновала острова Зеленого Мыса и приблизилась к Гвинейскому заливу, где линия берега уходит на восток. Гаспар посоветовал Кабралу не забирать дальше на восток, чтобы не застрять посреди безветренного залива, и тот его послушал. В результате сильный ветер погнал корабли на запад. Вдруг впередсмотрящий закричал: «Terra!» Кабрал доплыл до восточных берегов Южной Америки.

Двумя годами ранее Колумб, плывший к югу от острова Тринидад, заметил северный берег Южной Америки, но высаживаться не стал. Увидев четыре устья реки Ориноко, впадающей в залив Пария, адмирал, который опирался одновременно на Библию и на науку эпохи Возрождения, заявил, что это четыре реки, текущие из райского сада[45].

Кабрал поплыл на север вдоль берега и нашел защищенную гавань Порту-Сегуру («безопасный порт»). Преодолев опасения, что он вторгся на земли, предназначенные, согласно договору, Испании, Кабрал установил деревянный крест и объявил открытый берег владением португальской короны. Так как дело было в воскресенье, он отслужил мессу и раздал индейцам маленькие оловянные крестики[46]. На следующий день Местре Жуан воспользовался солнцем и астролябией, чтобы определить местоположение экспедиции. Он пришел к выводу, что португальцы оказались на семнадцатом градусе южной широты, ошибившись всего на полградуса. В докладе королю (остававшемся неопубликованным пятьсот лет) Жуан привел изображение созвездия Южный Крест и соседних созвездий. Так была открыта Бразилия.

Жуан поделился результатами наблюдений и вычислений с Гаспаром. Оба конверсос, опытные мореходы, сочли, что португальцы нашли новый континент. Педру да Кабрал не разделял их уверенности. «Мы не знаем точно, — писал он, — оказались ли на острове или материке, хотя склоняемся ко второму». Кабрал спешил вернуться на первоначальный курс, поэтому уже через пять дней он отплыл на восток, к африканскому берегу. Он рассчитывал повторить путь да Гамы, обогнув континент и следуя вдоль побережья, пока не удастся поймать попутный ветер в Индию. Задача казалась простой, но неопытность капитанов привела к тому, что из-за сильных штормовых ветров шесть судов затонули и Кабрал прибыл в Индию лишь с половиной флота.

На сей раз саморин, умиротворенный более щедрыми предложениями, был настроен к иностранным гостям благосклоннее. Португальцам разрешили торговать, отвели склад для товаров и разместили людей поблизости. Дела начали налаживаться, но тут местные мусульманские торговцы сочли, что у гостей все складывается слишком уж удачно. Мусульмане подбили толпу напасть на квартал португальцев, разграбить склад и убить моряков. Саморин знал о готовящемся погроме, но не предпринял ничего, чтобы его предотвратить и защитить португальцев. Тогда Гаспар, бывший начальник флота саморина, посоветовал Кабралу, не мешкая, нанести ответный удар. Следуя совету, Кабрал «приказал захватить десять мусульманских судов в порту и убить всех, кто был на борту. Выполняя приказ, мы убили 500 человек и захватили еще 20–30, которые прятались в трюмах… На одном из судов были три слона, мы убили и съели их, суда разгрузили и сожгли, а на следующий день обстреляли город из пушек. Таким образом, мы убили бессчетное количество людей и причинили много ущерба»[47].

Из этого свидетельства видно, что характер путешественника в те времена не слишком отличался от темперамента конкистадора. Если не удавалось добиться желаемого мирным путем, прибегали к политике устрашения. Кабрал проплыл тысячи миль ради пряностей, шелка и драгоценностей и не собирался терпеть неудачу из-за высокомерных владык или враждебного населения. Ну а слоновье мясо вполне годилось для того, чтобы накормить голодных моряков. После разгрома Калькутты Гаспар предложил отправиться на юг, в Кочин, так как кочинский раджа ненавидел саморина Калькутты. Еврей-изменник указал путь, и вскоре Кабрал подписал с раджой Кочина договор, заложивший основы португальской торговой империи. В послании, начертанном железным стилом на пальмовом листе, раджа написал королю Мануэлю: «Моя страна богата корицей, перцем, имбирем и гвоздикой. В обмен прошу у тебя золото, серебро, кораллы и пурпурные ткани»[48]. Кабрал отплыл, заполнив трюмы перцем, корицей, выделанным хлопком, шелками и благовониями[49].

По пути домой Кабрал остановился на островах Зеленого Мыса, чтобы пополнить запасы провизии. На стоянке его экспедиция случайно встретила еще один португальский флот, отправившийся в путешествие с целью открытия новых земель. Там и состоялась встреча Гаспара с итальянским исследователем, чье имя впоследствии получил континент, направление к которому указал ему Гаспар.

Когда команды встретились, Гаспар рассказал о южном континенте советнику экспедиции, которого звали Америго Веспуччи. Двумя годами ранее, когда Веспуччи плавал с экспедицией Алонсо де Охейды, одного из капитанов Колумба, он сам видел северные берега этого континента. Вернувшись в Испанию, Веспуччи обратился к королю с просьбой снарядить экспедицию, но, хотя Колумб доверял ему, он оставался итальянцем, а монарх отдавал предпочтение испанским капитанам. Америго Веспуччи не смирился с тем, что его отодвинули в сторону, и покинул Испанию. Предположив, что увиденный им континент может оказаться на португальской стороне от обозначенной папой линии, Веспуччи отправился ко двору короля Мануэля. Португальский монарх, заинтригованный рассказом о новом материке и не получавший еще вестей от экспедиции Кабрала, приказал снарядить новую флотилию и назначил Веспуччи советником.

Благодаря встрече Гаспара с Америго, имя последнего оказалось связанным с открытиями эпохи Колумба. По данным биографа Веспуччи, еврейский штурман «располагал огромными познаниями в географии и оказался поистине бесценным источником сведений для Веспуччи. Они обсудили сотни самых разных вещей, беседуя на итальянском языке». Вскоре Америго взял на себя командование флотом и отплыл в Бразилию. Он обследовал побережье на тысячи миль, добравшись на юге до реки Рио-де-ла-Плата.

Вернувшись в Лиссабон, он рассказал, что предположение о размерах континента подтвердилось, и добавил, что, вероятно, большая часть береговой линии действительно находится «за чертой». Хотя Веспуччи состоял на португальской службе, он послал сообщение и своему флорентийскому патрону Лоренцо Медичи. Путешественник сообщил, что до Азии не добрался, но зато открыл «Новый Свет». Он также восхвалял Гаспара как «самого знающего из людей Кабрала, говорившего на множестве языков и владеющего сведениями о множестве городов и стран между Португалией и Индийским океаном, от Каира до Суматры»[50]. Красочный отчет Веспуччи подтолкнул молодого немецкого картографа Мартина Вальдзеемюллера назвать континент «землей Америго», и в 1528 году Индии Колумба уже назывались Америками[51].

Гаспар же вновь отправился в Индию. В 1502 году он сопровождал своего крестного отца Васко да Гаму в новом путешествии. Он встретился с женой, которая спаслась во время калькуттской резни и перебралась в Кочин. Гаспар да Гама попытался уговорить ее перейти в христианство, чтобы уехать в Португалию вместе. Но женщина не пожелала изменить иудейской вере.

После смерти саморина в 1505 году Гаспар вернулся в Калькутту и служил при дворе вице-короля (в 1511 году португальцы завоевали Гоа и перенесли туда столицу своих индийских владений). Он часто навещал жену, но та не простила ему вероотступничества и перехода в христианство. Такими были жизнь и дела еврейского штурмана, который, по словам да Гамы, менял религиозную окраску с легкостью хамелеона[52].

Маленький остров у северо-восточного побережья Южной Америки, прозванный Америго Веспуччи «чудом природы», носит имя конверсо Фернандо де Нороньи, жившего в XVI веке. Де Норонья стал основателем первого капиталистического предприятия в Новом Свете.

Короля Мануэля воодушевили рассказы Веспуччи о прибрежных лесах Бразилии, богатых цезальпинией (португальское название — «бразил»), драгоценным сырьем для красной краски, пользовавшейся большим спросом в Европе. Португальский монарх подписал контракт с богатым судовладельцем по имени Фернандо де Норонья.

Де Норонья, рассчитывавший найти не только сырье для краски, но и пряности и другие товары, пользовавшиеся спросом, привлек других торговцев из числа конверсос, и они присоединились к консорциуму, став партнерами короля. При этом они не только искали выгоду, но и хотели избавиться от преследований.

В 1503 году они отплыли на пяти кораблях и остановились у острова, расположенного неподалеку от побережья материка, чтобы приготовиться к высадке. Америго Веспуччи, сопровождавший экспедицию до этого места, восторженно писал, что обильные ручьи и леса привлекали птиц всех видов, «таких непуганых, что их можно было брать руками». Однако Веспуччи отправился дальше, искать южный проход в Индию. Как известно, такой проход был открыт лишь Магелланом в 1519 году. Оставшимся конверсос повезло больше. В лесах вдоль побережья они заготовили древесину цезальпинии и, вернувшись домой с грузом, сразу нашли покупателей. Купцы использовали вырученные средства для развития предприятия и основали лесозаготовительные лагеря на прибрежной полосе длиною около шестисот миль. По названию драгоценного дерева эта местность стала именоваться Бразилией.

В 1506 году заготовка красильного дерева принесла партнерам 50 тысяч дукатов. Цезальпиния уступала в цене только золоту и была вторым из наиболее ценных товаров Нового Света. Благодарный король даровал де Норонье монополию на десять лет и передал ему необитаемый остров, разрешив присвоить новому владению свое имя.

Был ли де Норонья тайным евреем? Он переименовал свой корабль из «Sao Cristovao» («Святой Христофор») в «А Judia» («Еврейка»). Он открыл гавань и назвал ее Ханаан, при этом гавань лежит на 32-й параллели к югу от экватора, а древний израильский топоним с таким же именем — на 32-й параллели к северу от экватора. Какими бы ни были личные взгляды Фернандо де Нороньи, он, похоже, не отказывался от наследия предков[53].

В 1520 году «португалец» Жуан Родригеш Кабрильо набрал на Ямайке тридцать арбалетчиков и присоединился к Кортесу в завоевании Мексики[54]. После успешного похода Кабрильо отправился на север искать легендарные «Семь золотых городов». Тут ему не повезло — таких городов никогда не было. Но после долгих бесплодных поисков он приплыл в залив Сан-Диего и в 1542 году открыл Калифорнию. После этого Кабрильо и два его португальских штурмана пять месяцев исследовали северное тихоокеанское побережье, разыскивая Северозападный проход в Европу. Тогда считалось, что на севере Америки существует такой морской путь из Тихого океана в Атлантический. Получив рану в стычке с индейцами, он умер недалеко от места, где сегодня стоит Санта-Барбара.

Происхождение Кабрильо неизвестно, как и у других конверсос, скрывавших прошлое. Его записи о путешествиях и навигаторское искусство позволяют сделать вывод, что он был образованным человеком, вероятно выходцем из благополучной семьи. Возможно, предками Жуана Кабрильо были евреи[55]. Недавние исследования показывают, что он, скорее всего, был не из Португалии, а из Испании, из города Куэльяра, в котором имелась большая еврейская община, перебравшаяся в Португалию после изгнания.

Евреи, вынужденные принять христианство в 1497 году под угрозой порабощения детей, называли себя на иврите «анусим» («подвергшиеся насилию»)[56]. Эти люди составляли 10 процентов от полуторамиллионного населения Португалии, но на их долю приходилось три четверти купеческого сословия, так как португальская элита презирала занятие торговлей[57]. Король считал своих подданных из числа новых христиан необходимым ресурсом для расширяющейся империи, так как конверсос обладали многими достоинствами, а число жителей португальского королевства тогда было относительно небольшим. Португальским конверсос вообще было запрещено покидать страну, но те, кто желал поселиться в Индиях, получали необходимое разрешение.

До объединения Испании и Португалии в 1580 году лишь немногие португальцы служили испанской короне. Португалия была независимой страной со своими собственными владениями в Новом Свете. Зачем служить Испании, если огромная империя португальской короны предоставляет великолепные, неограниченные возможности? Так как Испания запрещала своим конверсос мигрировать, то самозваные португальцы в пределах Испанской империи были, скорее всего, из числа конверсос, причем в ту эпоху, когда после насильственного крещения прошло немного времени, они, скорее всего, сохраняли крепкую связь с иудаизмом. Такое предположение справедливо в первую очередь в отношении тех, кто сначала предпочел изгнание крещению. Следовательно, вполне вероятно, что Кабрильо, первооткрыватель Калифорнии, чье имя носят дороги, школы и даже аптеки штата, был евреем, сознательно скрывавшим свое происхождение.

Тем не менее не следует делать поспешные выводы, будто все португальцы на испанской службе были евреями. Например, португальский путешественник Фернандо Магеллан, первым совершивший в 1519 году кругосветное путешествие по поручению испанской короны, был стопроцентным португальским католиком. Но и у него имелся еврейский партнер Хуан де Аранда, хорошо известный конверсо. Аранда способствовал заключению сделки между Магелланом и королем. Согласно этому договору, испанский король получал двенадцатую часть доходов, а доля Аранда составляла при этом восьмую часть найденных богатств[58].

Эрнандо Алонсо добился своего. Прослужив у Кортеса шесть лет в качестве помощника плотника, «забивая гвозди в доски бригантин, которые использовались при повторном захвате Мексики», он наконец стал самым богатым фермером новой испанской колонии. Прибыль большинства солдат не превысила стоимость нового арбалета, а ему достался большой участок земли к северу от Мехико. Алонсо занялся разведением крупного рогатого скота и свиней и превратился в крупнейшего поставщика мяса в колонии.

В сентябре 1528 года 36-летний Алонсо, ставший в подражание своему начальнику таким же дородным, как и его быки, «похвалялся поясом из чистого золота, которое он отнял у индейцев». Повод для этого у него был: в марте сам Кортес продлил контракт с Алонсо и он взял себе новую жену, «настоящую красавицу» Изабеллу де Агилар.

Это сообщение об Эрнандо Алонсо мы находим в протоколах судебного процесса испанской инквизиции[59]. Семнадцатого октября 1528 года Алонсо стал первым человеком, сожженным в Новом Свете по приговору суда. Алонсо был тайным евреем, как и его первая жена Беатрис, скончавшаяся от болезни. Беатрис приходилась сестрой Диего Ордасу, одному из пяти капитанов Кортеса. Тайное стало явным, когда доминиканский монах показал, что много лет назад, в Санто-Доминго, он видел, как Алонсо и Беатрис после церемонии крещения сына «промыли мальчику голову вином, чтобы смыть святую воду». Под угрозой пытки на дыбе Алонсо сознался, что, когда вино стекло с тела ребенка и «капало с его полового органа», он собрал капли в чашу и выпил «для осмеяния таинства святого крещения».

Беатрис, сопровождавшая мужа в походе с армией Кортеса, умерла от лихорадки во время завоевания Мексики. В протоколе процесса есть показания свидетеля, слышавшего, как Алонсо уговаривал новую жену не идти в церковь: «Сеньора, в таком положении (в период менструации) вы оскверните храм». Изабелла, новая христианка, в ответ сказала, что муж говорит о «старых еврейских обычаях, которые не соблюдаются с тех пор, как мы обрели евангельскую благодать».

Кортес не имел отношения к аресту Алонсо. Продлив с ним контракт, он отбыл в Испанию, чтобы ответить на обвинения в плохом управлении колонией. Пользуясь его отсутствием, соперничающая партия объединилась с инквизицией, и в Новом Свете начался Святой террор. Святая инквизиция, считавшая ацтеков дикарями, поскольку те практиковали человеческие жертвоприношения на вершине Большой пирамиды, выбрала площадь перед нею для строительства церкви. Теперь здесь цивилизованно приговаривали еретиков к сожжению на костре.

В те времена, когда браки сопровождались тщательными приготовлениями, Алонсо не мог жениться на Беатрис без согласия ее брата, Диего Ордаса, одного из самых знаменитых конкистадоров. Ордас был первым испанцем, поднявшимся на вершину вулкана Попокатепетль и увидевшим Мексиканскую долину с его высоты. Зачарованный открывшимся видом на чудесный город, он сравнил его с волшебной страной из популярного рыцарского романа об Амадисе Гальском.

Прежде чем присоединиться к Кортесу, Диего и Алонсо жили на Кубе, но вращались в совершенно разных кругах общества. Алонсо был кузнецом, а Диего с сестрами жили в губернаторском особняке, где Ордас выполнял обязанности мажордома. Несмотря на разницу в социальном положении, Беатрис вышла замуж за кузнеца. Общим у них, по всей очевидности, было происхождение. Диего, капитан Кортеса, отправился собирать жемчуг на побережье Венесуэлы и был отравлен врагами в 1532 году[60]. О нем написано много, но ни в одном документе не указана его принадлежность к конверсос или тайным евреям. Диего Ордас, как и большинство конверсос, называл себя старым христианином и тайну своего происхождения унес в могилу.

Сеньорит в Новом Свете не хватало. На десятерых мужчин приходилась одна испанка, и жениться на ней означало заполучить перо в шляпу для бедных, но честолюбивых идальго. После завоевания Мексики эти идальго стали желанными женихами для некоторых женщин. По большей части это были служанки, которые отправлялись в Новый Свет в поисках богатых мужей. Исключение составляли четыре дочери королевского казначея Алонсо Эстрады, считавшегося внебрачным сыном короля Фердинанда. По крайней мере, сам Эстрада говорил о себе именно так. Немногие девушки могли считаться такими завидными невестами, как сестры Эстрада. Поэтому неудивительно, что все они удачно вышли замуж. Удивительно другое: их мать происходила из известной еврейской семьи, и этот неприятный факт был наверняка известен мужьям, но, похоже, их не пугала опасность запятнать свое потомство. Несмотря на жестокость святых отцов и постоянные указы против конверсос, они смогли сохранить в тайне еврейское происхождение своих жен и соответственно детей. То же верно и в отношении сестры Беатрис и Диего, пережившей их обоих. Ее история рассказывается впервые.

Когда Беатрис, первая жена еврейского еретика-конкистадора, умирала от лихорадки во время осады Мехико, рядом с ней находилась ее сестра Франсиска. Беатрис и Франсиска входили в число шести испанок, об участии которых в походе Кортеса известно достоверно. После победы Франсиска приняла участие в бурных гуляниях. Как написал очевидец, она и еще три «склонные к приключениям женщины весело плясали с мужчинами, все еще не снявшими доспехи». Возможно, в ту ночь она танцевала со своим будущим мужем, сыном Понсе де Леона, легенды Нового Света[61].

После того как дела Алонсо пошли плохо, Диего Ордас не согласился бы на брак сестры с еще одним тайным евреем. Вместо этого он нашел для нее Хуана Гонсалеса Понсе де Леона, отважного воина с незапятнанной благородной родословной. Его отец, завоеватель, а позднее губернатор Пуэрто-Рико и первооткрыватель Флориды, получил известность благодаря своим романтическим поискам источника вечной молодости. Сын имел и свои собственные заслуги. Он служил под командованием Ордаса и был первым воином, поднявшимся на вершину пирамиды в Теночтитлане. Несмотря на тяжелые раны, он возглавил авангард и пленил Монтесуму. Кортес спросил его, почему, несмотря на раны, он не отступил и продолжил сражаться, добравшись до покоев Монтесумы. Хуан ответил: «Сеньор, сейчас не время для мужчины лежать в постели»[62].

Хуан знал о происхождении Франсиски еще до того, как Алонсо попал под суд и вскрылись дела ее сестры. В течение многих лет, вплоть до самой гибели Алонсо на костре, они с Хуаном были друзьями и партнерами[63]. Король пожаловал им обоим encomienda — право на доходы с участка земли в Актопане, в современном штате Идальго, примерно в шестидесяти милях к северу от Мехико, где находилась ферма Алонсо[64].

В 1522 году король Карл V назначил своего предполагаемого дядю Алонсо Эстраду королевским казначеем в Мексике, поручив ему, возможно, самый важный пост в этой богатой стране. В отсутствие Кортеса Эстрада исполнял обязанности губернатора, а в течение одного года (1529-го) сам был губернатором. Принято считать, что он был незаконнорожденным сыном короля Фердинанда и доньи Луизы де Эстрады, дочери дона Фернана, герцога Арагонского. В юные годы у Фердинанда и Луизы был роман.

Алонсо Эстрада вырос при дворе и унаследовал титул герцога Арагонского. Он поддержал Карла в борьбе за трон. О еврейских предках Алонсо ходят лишь слухи, а вот его жена совершенно определенно была еврейкой. Марина Гутиеррес Флорес де ла Кабальера происходила из хорошо известной и богатой еврейской семьи, чье состояние принято сравнивать с состоянием Ротшильдов. Хотя ее предки как по материнской, так и по отцовской линиям перешли в католическую веру, на протяжении трех поколений инквизиторы клеймили их как тайных евреев, отправляющих иудейские обряды. Тела тех, кто успел умереть до процесса, эксгумировались и сжигались. Донья Марина получила поддельное письменное свидетельство чистоты своей крови и отправилась с мужем в Мексику[65].

После смерти мужа в 1531 году донья Марина укрепила свое положение в колониальном обществе, выдав дочерей замуж за двух знаменитых мексиканских конкистадоров. Младшая, Беатрис, стала женой Васкеса де Коронадо. Коронадо на ее деньги снарядил экспедицию на поиски легендарных «Семи золотых городов Киболы». В этом он не преуспел, но зато стал первым исследователем юго-запада Америки и открыл Большой каньон. Старшая, Луиза, вышла замуж за Хорхе де Альварадо, одного из завоевателей Мексики и губернатора Гватемалы. Две другие девицы Эстрада тоже вышли замуж за представителей знати (третья, Марина, стала женой внука сторонника Колумба, герцога Медины-Сидонии, четвертая, Ана, вышла замуж за Хуана де Соса Кабрера, который сменил ее отца на посту казначея Мексики).

Что же знаменуют собой эти браки? Мужья были прекрасно осведомлены о еврейском происхождении жен, равно как и о том, что их теща приобрела фальшивый документ о старохристианском происхождении. Однако, похоже, этих господ не беспокоило, что их дети утратят право претендовать на чистокровную родословную.

В течение первых сорока лет эпохи Великих географических открытий известные конверсос участвовали почти в каждом предприятии. Они были исследователями, конкистадорами, навигаторами или же оставались за кулисами в качестве финансистов, судовладельцев и управляющих. Упомянутые в этой главе составляют лишь малую часть сефардов, участвовавших в освоении Нового Света. Сколько их было всего, остается неизвестным. Запрещение селиться в Новом Свете распространялось на всех испанских конверсос, так что не важно, кем они были по убеждениям — честными христианами, тайными евреями или атеистами. Все они находились там незаконно и могли подвергнуться преследованиям. Сегодня, с развитием генеалогических интернет-сайтов, открывается еврейское происхождение многих первопроходцев. В основном об этом рассказывают их потомки[66].

Эрнандо Кортес, как и Колумб, пользовался поддержкой многих конверсос. Он вырос в городе Медельине, где существовала большая и влиятельная еврейская община, причем его дом стоял напротив синагоги. Его семья дружила с некоторыми евреями, поэтому он доверял и симпатизировал им. Печальный и неожиданный исход евреев в 1492 году, когда Кортесу было семь лет, остался одним из самых ярких впечатлений его детства. Хью Томас, историк завоевания Мексики, считает, что среди соратников Кортеса было не менее сотни конверсос[67].

Уже в 1501 году появился королевский эдикт, гласивший: «Мавры, евреи, еретики, reconciliados („раскаявшиеся“ — те, кто вернулся в лоно церкви) и новые христиане не имеют права жить в Индиях». Но в 1508 году епископ Куды сообщал: «Почти каждый корабль [прибывающий в Гавану] набит евреями и новыми христианами»[68]. Декреты, запрещавшие евреям приезжать в Новый Свет, регулярно перемежались жалобами на еврейское засилье в Индиях. Конверсос, способные торговать и имевшие капитал для развития колониальной торговли, устремились в Новый Свет[69]. Так как члены экипажей судов не нуждались в разрешениях на поездку в Америку, а многие суда принадлежали конверсос, то желающие обойти запрет записывались моряками. Слугам также не требовалось никаких документов на выезд, и еврей, сумевший заполучить каким-либо способом разрешение, мог взять с собой огромную свиту[70].

На протяжении почти всего первого столетия после открытия Америки религиозный фанатизм, характерный для инквизиции, не проникал в Новый Свет. Почти все авантюристы, по разным причинам покидавшие Старый Свет, находили взаимопонимание с конверсос и их желанием начать новую жизнь. На заре истории Нового Света многие евреи бежали от инквизиции в Индии. Никто никогда не узнает, сколько их было на самом деле, так как все они скрывали еврейское происхождение под маской христианского благочестия и рвения. Как мы увидим в следующей главе, пока была нужда в услугах и способностях евреев, власти не только закрывали глаза на их присутствие в Новом Свете, но и обращались к ним сами.

В 1534 году несколько событий спровоцировали серьезные потрясения и повернули развитие мира в новом направлении. В религиозной жизни Европы началась Реформация, когда один монах-отступник издал Библию на немецком языке. В Англии похотливый король объявил себя главой церкви. В Новом Свете неграмотный свинопас завоевал золотое царство Перу, а в Бразилии кучка еврейских изгнанников, прибывшая с острова у берегов Гвинеи, начала выращивать культуру, оказавшуюся более ценной, чем золото и серебро. В Венгрию вторглись воинственные язычники под руководством вождя, прозывавшегося «Великолепный». А защитник истинной веры император Священной Римской империи Карл V подтвердил законность первого официально задокументированного еврейского поселения в Новом Свете, а именно на острове Ямайка.

Глава третья Незаменимые еретики его величества

За первые девятнадцать лет правления Карла Ямайка скорее была источником неприятностей, чем «прекраснейшим островом», как описывал ее Колумб. Новая Золотая Севилья стала просто Новой Севильей. Ожидавшийся поток драгоценного металла на деле обернулся пересыхающим ручейком. Подавляющее большинство из шестидесяти тысяч индейцев, приветствовавших Колумба, были мертвы. Почти вся колония погибала, кроме маленького поселения конверсос на южном берегу. Зачем оставаться на Ямайке, если соседние Эспаньола и Куба славились поистине королевским стилем жизни? Зачем селиться на Ямайке, если расположенный поблизости континент обещал золото ацтеков и инков?

Положение было отчаянным. Дела в Новой Севилье «шли так плохо, что никто из жителей не мог считаться процветающим или здоровым человеком». Казначей колонии Педро де Мансуэло, желавший спасти поселение на Ямайке, предлагал перенести его «на южную сторону, где земля щедро дарит хлеб и позволяет кормиться большим стадам коров… где очень хорошие порты для сообщения с Картахеной, Санта-Мартой и материком… Это прекрасное место для колонии, так как все торговые суда разгружаются на юге и не идут к северному побережью»[71].

Мансуэло завершил доклад довольно странной просьбой. Чтобы заселить южное побережье, он попросил короля прислать еще тридцать португальских семей, вдобавок к тем двадцати, что уже жили там. Все вместе они могли бы работать на его сахарных плантациях. Мансуэло сформулировал просьбу так, чтобы не вызывать подозрений. Король отдавал приоритет выращиванию сахарного тростника и субсидировал поселенцев на Эспаньоле, в Пуэрто-Рико и Мексике, жалуя им земли, освобождая от пошлин и ссужая деньгами. Годами ранее ямайский сахарный завод показал большие возможности острова для выращивания этой культуры, поэтому приглашение новых работников выглядело логично[72]. Но почему он говорил о португальцах? Король Португалии тем временем осваивал собственные колонии и предлагал своим переселенцам богатые земли. Где же король Испании найдет португальские семьи, желающие отправиться на Ямайку?

На самом деле этого не требовалось. Мансуэло писал не о португальцах и не о работниках на тростниковых плантациях. Когда в королевской переписке упоминались португальцы, живущие в пределах империи, то это относилось не к представителям португальской нации. Так называли ужасных еретиков из числа подданных короля Испании. Полагая, что стабильность империи зависит от позиции сюзерена, Карл V очень серьезно относился к обязанностям Первого рыцаря Святой инквизиции и стремился обращать язычников и сжигать еретиков. Но, получив письмо Мансуэло, он прочел между строк: Ямайке нужны евреи, или колонии конец[73].

Когда Колумб вернулся из своего путешествия, золотая нить очень быстро проникла в каждый узор испанского воображения. Перелетая через океан из Нового Света в Старый, слухи о богатствах приобретали вид восточных сказок. Где бы ни собирались испанцы, разговор шел только о роскошных городах с богатствами, превосходящими самые смелые представления, и с нагими девами, готовыми ублажать благородных пришельцев.

На Ямайке не было ни того ни другого, так что остров в определенном смысле оказался в тупиковой ситуации. Меньшей популярностью пользовался только Пуэрто-Рико, где колонистов тревожили индейцы-каннибалы. Зачем селиться на Ямайке, если богатства Нового Света только и ждут человека достаточно храброго и решительного? А другими испанцы не бывают. На протяжении жизни одного поколения они разгромили мавров, выгнали евреев, поработили индейцев и захватили территорию, в пять раз превышающую завоевания Рима за пять веков. За сорок два года Испания превратилась в гигантскую империю с миллионами подданных. Страна стала самой богатой и самой могущественной в мире.

Романтические произведения о рыцарях, массовая литература того времени «разжигала воображение конкистадоров и толкала их на поиски собственных приключений в Новом Свете. Их умами владели фантастические идеи… их мужество питалось примерами благородных и великих героев-рыцарей… Они готовы были к любым испытаниям, трудностям и лишениям на болотах и в джунглях нового континента»[74].

Искатели приключений из всех испанских провинций толпились в тавернах Санто-Доминго, столицы Нового Света, и составляли заговоры, вступали в союзы, рисковали своей судьбой. Большинство, подобно Кортесу, были солдатами удачи, то есть представителями класса, сформированного семью столетиями Реконкисты — борьбы против мавров. Претендуя на благородное происхождение, они называли себя идальго, но истинная знать, испанские гранды, ждали еще лет пятьдесят и только потом отправили своих сыновей за океан. Если человек нес крест, его истинное происхождение не играло роли: акробат и музыкант разграбили золото Колумбии, бывший писарь завладел жемчугом Венесуэлы, солдат удачи правил Новым Светом, превосходившим Европу по размерам, и вдобавок считался богаче короля. А летом 1534 года стало известно, что свинопас стал конкистадором и разгромил индейское царство, став владельцем несметных богатств.

Пока король Карл разбирался с ямайским посланием, Эрнандо Писарро взволновал двор рассказом о том, как его неграмотный брат Франсиско, взяв пример с Кортеса, выдал себя за бога, захватил в заложники вождя инков, собрал выкуп в размере девятнадцати тонн золота и серебра, а затем удушил и сжег этого туземного еретика. В это время пришли новые вести: в порт Ларедо прибыл караван из семнадцати судов и доставил десять тысяч женщин Амазонии, жаждавших родить детей от испанцев. Карл ясно понял, что двойной соблазн в виде золота инков и женщин Амазонии неминуемо привлечет в Перу новых колонистов[75] и что никто, кроме евреев, не захочет селиться на Ямайке. Унаследовав инквизицию вместе с троном, Карл скоро выяснил, что угроза быть сожженным заживо — эффективное средство контроля над лжехристианами.

Хотя каждый год из Нового Света в казну поступали тонны золота, деньги моментально заканчивались. В 1534 году Карл был вынужден тратить все до последней монеты, чтобы обеспечить безопасность границ[76]. Империя подверглась нападениям с разных сторон. Якоб Фуггер, германский банкир, давший Карлу полмиллиона дукатов для подкупа выборщиков, обеспечивших ему трон Священной Римской империи, умер, а его наследники отказывались ссудить монарху какую бы то ни было сумму[77]. Одно дело свинопасу захватить империю Нового Света и завладеть ее богатствами, и совсем другое — обеспечить безопасную доставку золота в Испанию, оплатить дворцовые развлечения, набить карманы знати и выплатить жалованье армии.

Новый Свет был золотой курицей. Если евреи лучше прочих могли заставить ее нести золотые яйца, следовало отправить их в Новый Свет, а самому заняться насущными делами империи. Французский король Франциск I и османский султан Сулейман Великолепный объединились против Карла. Франциск организовывал пограничные набеги в Италии, а сто тысяч всадников Сулеймана разбили лагерь и точили клинки на восточном берегу Дуная, пока главный флотоводец султана, Барбаросса, вел турецкий флот на завоевание Туниса, последней опоры Карла в Северной Африке.

Наличествовал и внутренний враг, принявший обличье монаха-еретика. Тем летом три германских князя отвергли истинную веру и встали на сторону Мартина Лютера, грозившего погрузить в ересь все население Северной Европы. Карл ненавидел Лютера и с удовольствием бы посмотрел, как инквизиторы поджаривают его на костре, но он нуждался в князьях для защиты границ от турецких орд. Поэтому император подавил гнев, простил им ересь и получил поддержку.

Выживание Ямайки, лежавшей на пересечении торговых путей Карибского моря, было необходимо для обеспечения безопасности судов, перевозивших сокровища Нового Света в Испанию. Если для защиты колонии и предотвращения захвата ее пиратами, желавшими устроить базу на Ямайке, требовалось иметь дело с новообращенными евреями, то, значит, так тому и быть. В 1522 году Кортес отправил из Мексики три судна, груженных сокровищами, но они были в итоге захвачены итальянским пиратом и доставлены во Францию. Пират больше известен не благодаря этой операции, а по названию моста, который носит его имя как первооткрывателя гавани Нью-Йорка — Верразано. Ацтекские богатства, попавшие вместо Мадрида в Париж, включали полтонны золота, около семисот фунтов жемчуга, драгоценные ларцы, инкрустированные топазами, зеркала из отполированного обсидиана, изумруд размером с кулак мужчины, трех живых ягуаров и — самое ценное — карты, составленные захваченными испанскими штурманами[78].

На требование вернуть сокровища Карл получил ехидный ответ Франциска, по сути выражавший позицию всех европейских правителей: «Солнце сияет для меня так же, как и для тебя, и я хотел бы видеть пункт в завещании Адама, лишающий меня права на долю в богатствах Нового Света!» С этих слов началось спонсируемое государством пиратство, или каперство, в Карибском море, и ответ Франциска прозвучал боевым призывом для морских разбойников[79].

Карл, вынужденный считаться с угрозами для империи, «впал в ярость», когда июнь 1534 года закончился, а золото не прибыло. Наконец в июле в Кадис пришли галионы, доставив двадцать один миллион песо серебром. Узнав об этом, Карл на радостях «пустился в дикий пляс с сыном Филиппом и шутом-карликом Перико». Перико сказал восемнадцатилетнему принцу: «Ваш отец правит половиной мира, вы вскоре будете править всем!» Слова шута заставили Карла, обычно весьма сдержанного, громко расхохотаться[80].

Именно тогда Карл, получив известия о том, что ямайская колония гибнет, решил послать туда «португальцев». Он подозревал обращенных евреев в ереси, но при этом знал, что может доверить им управление делами, столь важными для империи.

Конверсос 1492 года сначала были хорошо приняты испанским обществом, стремившимся заполнить позиции, которые ранее занимали евреи. Новые христиане быстро стали буржуазной элитой — торговцами, врачами, сборщиками налогов, картографами, финансистами, королевскими советниками. Но их успех вызвал ненависть и зависть, утолить которые могли только костры инквизиции. Хотя крещеные дети конверсос занимали важные посты в финансовой системе и в советах церквей расширявшейся империи, в 1534 году действовал закон чистоты крови (Limpieza de Sangre), принятый в 1525 году для Санта-Доминго. Закон гласил, что Новый Свет закрыт для всех, кроме старых христиан, способных доказать христианское происхождение на протяжении четырех поколений[81]. Будь то новый конверсо или потомок обращенных в 1391 году, ничтожная капля еврейской крови делала его недостойным служить в Новом Свете к вящей славе Господней. Закон запрещал новым христианам заниматься многими профессиями, и список этих профессий постоянно увеличивался. Им даже запретили жить в некоторых частях Испании. Чтобы не допустить бегства конверсос, власти не разрешали им продавать землю или права на владение ею, а также обменивать векселя и долговые обязательства.

Карл, подобно деду Фердинанду, действовал по принципу «цель оправдывает средства». Он не возражал против использования евреев для спасения ямайской колонии. Считая себя Божьим воином, Карл тем не менее не позволял религиозным взглядам брать верх над практическими интересами. Император финансировал войны в Европе, получая деньги у всех, кто был готов их ссудить, продавая иностранным банкирам грузы еще не прибывших галионов, заложив Молуккские острова португальскому королю, сдав в аренду Венесуэлу и Чили германским банкирам, желавшим найти Эльдорадо. В 1535 году он отчаянно любезничал с еврейкой — доньей Грацией Мендес Наси, чтобы получить большую ссуду в принадлежащем ей португальском банке.

Во времена правления Карла его подданные исследовали и заселяли мир, увеличившийся за эти годы в три раза. Император нуждался в помощи и был готов иметь дело с вероятными еретиками. Они могли помочь ему в управлении лучше, чем кто бы то ни было. В то же время Карл не доверял им. Он привык общаться с представителями знати и духовенства, а евреи весьма отличались и от первых, и от вторых. Народ Книги не слишком уважал родовитость. Евреи ценили не физическую отвагу и даже не богатство, а мудрость, знания и деловую хватку, они были незаменимыми «еретиками его величества», пешками в его всемирной шахматной игре, фигурами, которые можно передвигать и которыми можно жертвовать, если будет на то монаршья воля.

В положенной королю пятой доле перуанских сокровищ оказалась золотая шкатулка Атауальпы, набитая листьями коки, которые Великий Инка и его подданные жевали, чтобы набраться сил. Возможно, Карл занимался тем же, чтобы отвлечься от проблем завоевания и управления Новым Светом. Король нередко впадал в состояние прострации. Взор его ясных голубых глаз устремлялся на какой-то невидимый предмет, а рот оставался приоткрытым (из-за знаменитой «габсбургской» нижней губы). Можно представить, как он обратился к своему советнику Франсиско Кобосу и сказал в обычной тщательно взвешенной манере: «Пошлите за да Костой [да Коста — придворный еврей], нам нужны новые колонисты для Ямайки».

Новые колонисты прибыли в Порт-Эскивель в октябре. Их приветствовали двадцать семей «португальцев», уже живших там. Вместе эти пятьдесят семей основали Вилла-де-ла-Вега («Город на плодородной равнине»), сейчас известный как «Испанский город», или Ла-Вега. Основанная в 1534 году, Вилла-де-ла-Вега триста лет оставалась столицей Ямайки. Это самое старое официально засвидетельствованное поселение обращенных евреев в Новом Свете[82].

Карл тем временем занялся врагами, стоящими у ворот: армия Сулеймана, разгромив Персию и оккупировав Венгрию, двигалась вперед, а армада под командованием Барбароссы, насчитывавшая в своем составе восемьдесят четыре корабля, вышла из Константинополя, чтобы очистить от испанцев Средиземное море[83].

Хайраддин, известный христианам по прозвищу Барбаросса («Рыжебородый»), наводил ужас в Средиземном море еще до того, как примкнул к султану Сулейману. Сын неизвестного грека и христианки-отступницы, Барбаросса заработал дурную славу своим обращением с христианскими пленниками — мужчин он пытал, а женщин в основном отправлял в свой гарем.

Не имевший флота султан доверил морскую оборону Барбароссе и маврам, изгнанным с Иберийского полуострова. Мавры перебрались в Северную Африку после падения Гранады, а в 1525 году последовала вторая волна изгнанников, уехавших после того, как Карл приказал им перейти в христианскую веру. Преисполненные гнева из-за насильственного изгнания, они составляли основу армии Барбароссы. Сам Барбаросса утверждал, что перевез несколько тысяч «мудеджаров», то есть испанских мусульман, сохранивших верность исламу. Турецкие правители Северной Африки, следовавшие дорогой пророка Мухаммада, приветствовали мавров, вернувшихся на родину предков.

Испанские евреи хорошо знали побережье Северной Африки — Берберский берег, где их предки поселились в I веке н. э. После того как римские легионы захватили Иерусалим, пятьдесят тысяч евреев были изгнаны из Иудеи на Иберийский полуостров и рассеялись по средиземноморским портам. Еврейские изгнанники обратили свои взоры к морю и стали крупными судовладельцами, торговцами и купцами. Пятнадцать столетий спустя сефардские изгнанники прибыли в Северную Африку, и мусульманские хозяева отвели им особые кварталы для жительства. Две общины вынужденных переселенцев образовали внушительную силу.

Преисполненные решимости отомстить тем, кто заклеймил их как еретиков и язычников, они стали участвовать в самом прибыльном предприятии этих мест — пиратстве. Еврейские торговцы финансировали опустошительные набеги мавританских морских разбойников на испанские прибрежные города, а затем получали свою долю добычи, представлявшей собой пряности с Дальнего Востока и христианских рабов из Европы. Берберийские пираты (или корсары, как их принято называть) на быстроходных многовесельных галерах разоряли деревни и городки, угоняя в рабство все население[84]. Если за пленников не платили выкупа, то мужчин превращали в гребцов, вынужденных оставаться на галерах до самой смерти, женщин отправляли в гаремы, а детей обычно воспитывали в исламской вере.

В июле того же года папа Климент VII, представитель флорентийской семьи Медичи, более озабоченный делами своего рода, чем религиозным рвением Карла, нанес страшный удар по престижу «защитника истинной веры». Умирая, папа простил конверсос за прошлые прегрешения. Карлу это не понравилось. Он вообще находил общий язык с папой, только когда того требовали общие интересы[85]. А теперь Климент фактически позволил этим опытным и искусным торговцам превратить Средиземноморский регион в Еврейское море. Пользуясь покровительством султана, евреи превратили Константинополь и Салоники в богатейшие порты Средиземноморья и, наладив связи с общинами в других портах, создали новые торговые пути на Восток, обеспечивавшие максимальные прибыли.

Взбешенный открывающейся перспективой, Карл все же воздержался от активных действий. Он лишь заявил, что после смерти Климента поддержит кандидата, готового отменить это прощение. Однако через месяц Карл получил страшное известие — еврейский пират захватил Тунис, последнюю христианскую цитадель в Северной Африке. Оставить падение Туниса без ответа император уже не мог.

Хотя имя Барбароссы наводило ужас на христианский мир, на самом деле он не был ни флотоводцем, ни даже моряком. Хайраддин занимался планированием походов и строительством флота, а морские битвы почти полностью оставил заботам своего любимого капитана — Синана, еврея, бежавшего из Испании в Турцию[86].

20 августа 1534 года Синан, известный под прозвищем «Великий еврей»[87], привел сто кораблей в тунисскую гавань и захватил это испанское владение от имени султана Сулеймана. Тунис, стратегический порт, располагался напротив Сицилии, на берегу узкого пролива, соединявшего западную и восточную части Средиземного моря. Сулейман, правивший в Восточном Средиземноморье, а также на Черном и Красном морях, в 1529 году обосновался в Алжире, создав опорный пункт на западе Средиземного моря (Алжир для него захватил Барбаросса). Теперь, когда знамя с полумесяцем развевалось и над Тунисом, султан стал хозяином всего Средиземноморья. Суда Карла не могли больше безопасно выходить в море, ставшее враждебным для христиан домом, в котором правили мавританские пираты и еврейские торговцы.

Первое действие Карла показывает, что иногда политический прагматизм мог возобладать над религиозными порывами. Император отправил в Тунис тайного посланника с предложением: Карл готов был признать Барбароссу правителем Северной Африки при условии перехода на службу к нему, Карлу. При отказе Барбароссы посланнику надлежало отравить его или перерезать ему горло ночью, когда Хайраддин отойдет ко сну. Но эта ночь для императорского посланника так и не наступила: Барбаросса отмел предложение Карла взмахом кривой сабли, обезглавив гостя.

Император усмотрел в провале миссии знак свыше. В следующем году Карл, вынашивавший идею организации крестового похода на Тунис, тайно собрал армаду из 400 кораблей и армию численностью тридцать тысяч солдат, набранных во всех частях империи (10000 испанцев, 7000 немцев, 6000 итальянцев, 5000 генуэзцев и 1000 мальтийских рыцарей). Возглавить христианское войско он решил лично, надеясь нанести язычникам сокрушительный удар. Этот поход должен был показать всему миру, что Карл — истинно благочестивый правитель[88].

Десятого июня 1535 года, когда флот был готов к отплытию, император обратился к знатным воинам. Развернув знамя крестового похода, Карл указал на Спасителя и воскликнул: «Вот ваш предводитель! Я всего лишь Его знаменосец»[89]. Через пять дней флот вошел в гавань захваченной крепости.

Барбаросса, знавший о планах Карла, не терял времени даром. Он тоже объявил священную войну и привлек под знамена джихада несколько тысяч моджахедов. Получая сообщения от шпионов, Барбаросса укрепил форт у узкого входа в гавань, называвшийся Ла-Голетта («Горло»), потому что «он держал Тунис за горло». Оборону форта он поручил Синану, отдав под его начало пять тысяч отборных солдат.

Пятнадцатого июня семьдесят кораблей открыли огонь по двум башням форта. Синан и его люди продержались двадцать четыре дня. Трижды Синан устраивал вылазки, но силы были неравны, и его всякий раз вынуждали отступить. Наконец стены рухнули под непрерывным обстрелом сорокафунтовыми железными ядрами, которые посылали пушки мальтийского восьмипалубного галиона, самого мощного судна испанского флота. Испано-германо-итальянские войска ворвались внутрь, и Синан с остатками своих людей покинул форт. Завладев Ла-Галеттой, Карл получил контроль над заливом и стоявшими там галерами Барбароссы.

Барбаросса признал поражение, но решил напоследок нанести христианам удар, от которого те нескоро оправятся. На следующий день, пока войска Карла готовились к решающему штурму, взбешенный Барбаросса сказал Синану, что решил предать смерти двадцать тысяч христианских рабов, содержавшихся в подземельях. «Это чудовищное злодеяние навсегда поставит нас вне человеческого общества», — ответил ему Синан[90]. Даже если забыть о чувствах, неразумно было уничтожать свое имущество до завершения битвы. К тому же убийство стольких пленных займет много времени, добавил он. Логика Синана победила, но дальнейшее развитие событий показало, что защитники Туниса ошиблись, сохранив жизнь рабам. Желая умилостивить испанцев, мусульмане освободили христианских невольников. Те напали на арсенал, перебили охрану и открыли ворота.

Армия Карла ворвалась внутрь. Бой продолжался весь день. Император ездил по городу верхом, и под ним убили лошадь. Карл, известный смелостью и хладнокровием, улыбнулся в ответ на предложение офицеров укрыться от смертоносного свинцового дождя и сказал: «Императора еще никогда не брала пуля»[91]. Барбаросса тоже проявлял чудеса отваги, зарубив множество врагов. Но исход битвы был предрешен. В конце концов Синан и Барбаросса сели на верблюдов и бежали в пустыню с четырьмя тысячами воинов, надеясь отыграться в другой раз.

Двадцать первого июля армия Карла растеклась по городу. Три дня благочестивые крестоносцы грабили Тунис. По некоторым оценкам, были убиты семьдесят тысяч жителей, еще сорок тысяч стали рабами. Католические хронисты, описывавшие события, назвали эту резню самым постыдным деянием века — ведь ярость крестоносцев выплеснулась не на людей Барбароссы, а на невинных тунисцев, еще год назад бывших союзниками христиан. Бесчинства прекратились только после того, как крестоносцы и освобожденные христианские рабы начали убивать друг друга, чтобы завладеть трофеями. Евреи не избежали этой вакханалии убийств и грабежей. Как некто написал, «не было евреям спасения в день Божьего гнева». Те, кто «избежал смерти от меча, когда необрезанные захватили город», были взяты в заложники до уплаты выкупа. Те, кто бежал в пустыню, остались ни с чем, когда мусульмане «отобрали у них все, что они взяли с собой»[92].

Для увековечивания памяти о своей победе Карл привез в Тунис хрониста и поэта, а также художника. Последний написал картину, изобразив безуспешную контратаку Синана, и позднее на ее основе был сделан гобелен, который сегодня можно увидеть в одном из музеев Вены.

По возвращении домой двадцать тысяч освобожденных христиан воспели славу своему императору. Они нарекли его защитником слабых, превозмогшим несчастье христианского мира. Репутация Карла как ревнителя истинной веры укрепилась, когда новоизбранный папа выполнил его требование о введении инквизиции в Португалии. Карл давно добивался этого, хотя и не по религиозным соображениям. Просто конверсос Португалии накапливали деньги, которые им передавали на хранение испанские конверсос, тем самым истощая богатства Испании. Желая изменить положение, Карл призвал португальского короля Жуана обратить против конверсос священный огонь. Совместные действия монархов должны были привести к новому исходу конверсос из обеих стран.

Король Жуан нехотя согласился действовать заодно с Карлом. Несмотря на родственные связи — Изабелла, сестра Жуана, была счастлива в браке с Карлом, — португальский монарх не мог себе позволить лишиться талантливых конверсос. Он искал их совета почти в каждом деле, более того, король был в долгах. Конверсос ссудили ему полмиллиона дукатов, и он знал, что может получить еще. Испанские конверсос находились на высоких постах, ранее закрытых для них по причине еврейской религии, и то же самое произошло в Португалии. С 1497 года, когда им пришлось креститься, они связали себя брачными узами с самыми знатными семействами и заняли высшие государственные посты. Число конверсос достигало ста тысяч, они составляли десятую часть португальских подданных. Несмотря на высокий статус, большинство населения не доверяло им — ведь они отвергли крещение в Испании, так что вряд ли насильственное обращение сделало их истинными христианами. Раньше их считали язычниками, теперь — христианскими еретиками.

К середине 1530-х годов Карл пришел к выводу, что, хотя большинство испанских конверсос были христианами только по названию, они не были многочисленны или сильны до такой степени, чтобы угрожать ему. Император ценил их коммерческие способности и умение организовать торговлю, тем самым обеспечив приток наличных в казну, совершенно опустевшую к марту 1536 года. Советник Корбос предупреждал монарха, что тот оказался «на грани банкротства»[93]. Таким образом, следуя политике невмешательства в их присутствие на Ямайке или в других колониях Нового Света, император велел городским властям Антверпена, северной торговой столицы Европы, дать испанским конверсос все права поселенцев и решил проблему Ямайки, отдав остров в их руки.

О «португальцах», нанятых для отправки на Ямайку, известно не так уж много. Но, судя по всему, с ними возникли проблемы, так как Карл, собиравший крестоносное войско, спешно отправил на Ямайку аббата, который должен был следить за религиозными делами на острове. Отец Амадор да Самано прибыл на Ямайку в марте 1535 года. Он так спешил выполнить королевское поручение, что не успел заручиться одобрением папы. Ямайский губернатор отказался признать назначение аббата без соответствующих бумаг из Рима и осыпал святого отца оскорблениями и «всякими грубыми словами, которые невозможно повторить». Карл, узнав о поведении губернатора, «оскорбительном для Бога и неуважительном по отношению к королевским указам», велел губернатору объяснить свои действия перед королевским судом в Санто-Доминго, рассматривавшим все дела Нового Света[94].

Отказ принять аббата на Ямайке стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Карла. Несколькими годами ранее он собрал деньги для церкви, все еще строившейся на острове, и для больницы, которую так и не построили. Он получил образцы золотой руды, но не более того. Два его поместья на острове вместе со скотом оценивались в пять тысяч песо, и хотя он владел двумя сахарными заводами, прибыль могла дать только продажа продуктов питания голодавшим колонистам. При этом он был вынужден ссужать им деньги, а если они не возвращали долги, то грозил отправлять провизию в другие колонии.

Ямайка превратилась в убыточное предприятие, а присылаемые губернаторы острова оказывались один хуже другого. Каждый обвинял предшественника в растрате средств и продаже королевской земли «как своей собственности». За десять лет до того эпидемия оспы уничтожила большинство индейского населения острова, и самые амбициозные испанцы отправились пытать удачу в других местах. Соблазн уехать значительно увеличился благодаря слухам о поисках Эльдорадо, распространившихся в 1536 году. Три конкистадора карабкались по горам, стараясь первыми разыскать место обитания «Золотого человека» — индейского вождя, якобы купавшегося в золотом песке. Оставшись с «португальцами», которым он не доверял, но в которых нуждался, и ленивыми испанцами, не покинувшими остров, Карл понял, что много прибыли с Ямайки не получишь. Король решил, что остров должен быть лишь торговым форпостом и стоянкой для судов, следующих в Испанию или возвращавшихся в Новый Свет.

Чтобы решить проблему Ямайки, Карл решил отдать остров наследникам Колумба. Летом 1536 года он начал переговоры с Марией де Толедо, вдовой Диего Колона, которая подала иск, требуя восстановить права Колумба на открытые земли. Она добилась признания соответствующих прав своего восьмилетнего сына Луиса Колона, внука великого путешественника. В январе 1537 года Мария де Толедо согласилась отозвать иск в обмен на Ямайку. Карл не спрашивал, зачем донье Марии этот остров, так как был рад избавиться от Ямайки. Но предложенный черновик соглашения она отвергла, так как договор не давал ее семье контроль над церковью.

Переговоры застопорились на месяц, после чего Карл неохотно уступил[95]. Этот договор, предусматривающий подчинение церкви семье Колумбов, не имел прецедентов. В течение следующего столетия Колумбы удерживали Ямайку вне досягаемости инквизиции. Остров оказался единственной частью Испанской империи, куда та не могла добраться. Решение доньи Марии имело важное значение для «португальцев», с которыми она вела переговоры и сотрудничала, с целью развития торговли на острове. Как придворные евреи поддерживали Колумба в требовании наследственных прав, так «португальцы» воодушевили донью Марию настоять на своем требовании.

Отсутствие инквизиции на Ямайке означает отсутствие информации о «португальцах», ввязавшихся в авантюры Нового Света вместо устоявшихся связей в Старом Свете. Большинство конверсос бежали на Восток или расселялись по берегам Средиземного моря, а эти люди выбрали Ямайку, остров в Новом море. Они предпочли неизвестность возможности поселиться в общинах изгнанников с ограничениями и жестким контролем со стороны новых правителей. В эпоху, когда открытия и завоевания в Новом Свете достигли пика, они отправились на Запад, где каждый человек мог быть хозяином своей судьбы. В их жилах текла горячая кровь авантюристов, как и у всех прочих, кто прибывал в Новый Свет.

В феврале 1537 года Карл формально передал Ямайку под управление семьи Колумб[96]. Остров оставался частью империи, Колумбы не могли строить крепости без разрешения короны или проводить независимую внешнюю политику. В остальном же Ямайка «со всеми золотыми рудниками» становилась семейным владением Колумбов, и их наследники получали титул маркизов де ла Вега, что, возможно, свидетельствует о том, что семья выступала защитницей по отношению к «португальцам» и основанному ими городу Вилла-де-ла-Вега. После того как все было улажено, Педро де Мансуэло, королевский казначей на Ямайке, написал королю послание. Он «услышал, что его величество отдал Ямайку Адмиралу», и предостерегал Карла: «Это будет потеря для короны, так как Ямайка — это все равно что Сицилия в Италии. Ямайка обслуживает все соседние страны, в том числе и Новую Испанию, и служит центром для всех. Если времена изменятся… кто бы ни был правителем Ямайки, он станет правителем и этих стран благодаря такому положению… Его величество не должен расставаться с островом»[97].

Немногие испанцы, остававшиеся в Новой Севилье, постепенно перебрались к «португальцам» в Ла-Вегу. Но все меньше новых испанских поселенцев выражали желание поселиться на острове, получившем теперь название Остров Колумба. Те, кто там уже жил, занимались в основном фермерством, разводили лошадей, свиней и коров. Они не слишком процветали, в отличие от португальцев, посвятивших себя торговле. «Португальцы» богатели на поставках лошадей и провизии конкистадорам, проплывавшим мимо Ямайки.

Хотя идальго часто конфликтовали с «португальцами», прошло почти столетие, прежде чем появились обвинения в отправлении еврейских обрядов. Обычно конверсос вели себя как христиане, посещая церковь и крестя детей. Возможно, они следовали обычаям тайных евреев в Мексике и других испанских колониях, которые собирались по ночам в специальных убежищах и читали Тору. Они постились дважды в неделю, чтобы искупить отступничество, почитали царицу Эсфирь, такую же отступницу, как и они сами, и считали Великого инквизитора новым Аманом.

Тем временем в Средиземном море Синан, никогда не прятавшийся под маской христианина, продолжал грабительские походы, чтобы укрепить власть Сулеймана в Восточном Средиземноморье. В 1538 году еврейский корсар уничтожил большую часть испанского флота возле порта Превеза в Греции, а на следующий год блокировал Которский залив в Далмации и заставил испанский гарнизон сдаться. Эти поражения, а также смерть любимой жены Изабеллы (она умерла во время родов) погрузили Карла в отчаяние, которое можно было развеять только агрессивными действиями против лжехристиан и планированием новой войны против язычников.

Карл разрешил конверсос поселиться в Антверпене в 1536 году, руководствуясь соображениями торговой выгоды. Его не беспокоила их вера. Но все изменилось, когда португальский король Жуан последовал его примеру, и вскоре португальские конверсос вытеснили испанских из торговли пряностями с Ост-Индией. Португальская казна получала около миллиона дукатов в год[98]. Карл изменил политику. Зная, что португальских евреев крестили насильно и они, скорее всего, хранили верность иудаизму, он приказал антверпенскому наместнику в 1540 году «обрушиться со всей суровостью» на подозрительных конверсос[99].

Тем временем император решил захватить Алжир, османский форпост поблизости от Испании. Так как он уже владел Тунисом, то падение Алжира лишило бы султана главной крепости в этой части Средиземного моря. В 1541 году Карл пошел на Алжир с флотом из пятидесяти боевых кораблей, двухсот вспомогательных судов и двадцатитысячной армией. Гарнизон Алжира насчитывал всего 4 тысячи человек, так что Карл действовал уверенно.

Но 23 октября, когда армия Карла высаживалась на берег, небо внезапно почернело. Над войсками в буквальном смысле грянула буря. Три дня бушевал шторм, разметавший армаду испанцев. Четырнадцать кораблей разбились о скалы, сотня транспортных судов затонула, восемь тысяч человек погибли. Те, кто успел добраться до берега, застряли в болоте. Когда буря ослабла, мавританские всадники обрушились на испанцев с холмов и обратили их в бегство. Карл, промокший до нитки, но со шпагой в руке, пытался собрать людей, но затем, оценив ситуацию, приказал грузиться на суда. Флот снова собрался на некотором расстоянии от первого места высадки, и Кортес, завоеватель Мексики, предложил императору контратаковать. Но Карл, видя подавленное настроение уставших солдат, утративших снаряжение, приказал отступать, обвиняя в неудаче погоду. Две тысячи евреев Алжира, зная о судьбе соплеменников в Тунисе, со страхом ждали исхода экспедиции Карла. После трех дней, когда небеса встали на их защиту, они ввели специальный праздник, чтобы увековечить память об этом событии: трехдневный пост и празднество[100].

В 1544 году Карл уехал из Испании во Фландрию и не возвращался до 1556 года. Карл отбыл в печали, а его враг Синан радовался. В том году он находился в Суэце, порту на Красном море, и собирал флот, чтобы помочь индийским князьям бороться с португальцами. Там его нашло послание от Барбароссы, сообщившего об освобождении похищенного сына Синана. Пять лет назад испанцы захватили мальчика, ехавшего к отцу после очередной победы. Его отправили к правителю Эльбы, который крестил мальчика и растил его при дворе. Барбаросса несколько раз пытался выкупить его, но безуспешно. Наконец, в 1544 году, находясь возле Эльбы, он снова послал предложение о выкупе, но ему ответили, что «религиозные принципы не позволяют отдать крещеного христианина язычникам». Взбешенный Барбаросса разграбил город Пиомбино и взорвал форт. Тогда правитель Эльбы отдал ему своего фаворита[101].

В 1551 году Синан, ставший губернатором Алжира и капудан-пашой, командующим эскадрой, захватил Триполи. Он посадил в тюрьму мальтийских рыцарей, перебравшихся туда со своего острова. Синан выслал их в Константинополь, заставил пройти в цепях перед султаном, а затем, чтобы показать, насколько он благороднее, чем был Карл в Тунисе, освободил униженных рыцарей.

В мае 1553 года Синан отправился в последнее задокументированное путешествие. Он вышел из Дарданелл со ста пятьюдесятью кораблями, в том числе двадцатью французскими галерами, и разграбил южное побережье Италии и берега Сицилии. Перед возвращением в Константинополь он по просьбе короля Франции высадился на Корсике и изгнал оттуда генуэзцев. Это последнее из известных нам деяний знаменитого еврейского пирата, прославившегося гуманным обращением с пленными и магическими способностями. Его команда клялась, что для измерения высоты звезд и определения положения на море Синану достаточно арбалета (на самом деле арбалет был «жезлом Иакова» — ранней разновидностью секстанта).

Последние годы Карла не были особенно счастливыми. В 1556 году он отрекся от престола в пользу сына Филиппа II, половину империи отдал брату Фердинанду, а сам затворился в монастыре[102]. Венецианский посол писал, что Карл жаждал «не территорий, но мира и покоя»[103]. Однако война оставалась его занятием, не отпускавшим так быстро. Последние два года жизни император провел в компании монахов за ловлей форели в быстрых ручьях и попытках синхронизировать сто пятьдесят девять часов из своей коллекции. Говорят, что, потерпев неудачу, он воскликнул: «Каким дураком я был, если думал, что могу заставить всех людей следовать одной религии и объединиться в моих владениях, а сам не в состоянии даже заставить часы показывать одинаковое время?»[104]

В 1558 году, после долгой болезни, измученный подагрой, превратившей его в инвалида, Карл произнес: «О Боже, я иду!» — и скончался. Синан, всегда остававшийся для императора занозой, умер в том же году. На его надгробном камне на стамбульском кладбище Скутари можно прочесть: «Для друзей Синан был словно Иосиф, враги страшились его, как копья. Будем же молиться за рай для Синана, пусть Бог наполнит его душу радостью… Капудан-паша вошел в царство Божественной Милости»[105].

Оценивая империю Карла, нельзя не заметить, что император довел страну до истощения ресурсов. Империя оказалась чересчур велика, а враги, противостоявшие императору, слишком сильны. Исторические тенденции были против него. Испания прекратила производство. Пользуясь золотом и серебром Нового Света, испанцы покупали все необходимое, из-за чего цены удвоились. Европа процветала, а Испания в момент отречения Карла уже имела двадцать миллионов долга.

Перевод Библии на немецкий язык, осуществленный Лютером в 1534 году, стал краеугольным камнем протестантизма. Несмотря на все усилия ордена иезуитов, основанного в том же году и считавшегося воинством Божьим, несмотря на Контрреформацию, поддержанную Карлом, ересь распространялась со скоростью эпидемии. Даже престиж Карла как завоевателя Туниса был запятнан, когда сын тунисского эмира (ранее признавшего себя вассалом императора) сверг и ослепил своего отца, а затем перешел на сторону турок. Испанский командующий в Ла-Голетте отрекся от своей веры и принял ислам.

Карл не мог обратить вспять время. Он возмущался, когда враги оказывали помощь сефардам, которых император считал своими еретиками. В середине века король Франции Генрих II позволил «португальским купцам», известным как «новые христиане», поселиться в Бордо и Байонне, двух портах на побережье Атлантического океана. Пятьдесят тысяч других сефардов поставили свои способности на службу султану, правителю враждебной империи. В 1551 году испанец, посетивший Турцию, проклинал португальских евреев за перевооружение армии: «Чтоб они все потонули в море, к радости Господа! Они обучили наших врагов злодействам войны — как делать аркебузы, порох и пушечные ядра, отливать пушки и изготавливать кремневые ружья»[106].

Сефарды стали доминировать в торговле на Карибском море во время правления Карла. Открытие Америки и создание новых морских путей на Восток поместили всемирную торговлю в пределы, населенные сефардами. К середине столетия сухопутные пути на Ближний Восток утратили свое значение в пользу морских. Донья Мария де Толедо до своей смерти в 1549 году трудилась вместе с купцами-конверсос над превращением Ямайки из гибнущей колонии в процветающий перевалочный пункт, естественное (хотя не совсем законное) развитие событий для острова, лежавшего на пересечении морских путей из Испании и Нового Света.

Хотя Карл постарался выгнать всех новых христиан из Антверпена, он терпел их присутствие в Новом Свете. Его сын Филипп II продолжал следовать тем же курсом. Монарх счел, что финансовые интересы требуют игнорировать обилие конверсос среди купцов и управляющих и осознанно разрешал новым христианам служить в Новом Свете королевскими казначеями, нотариусами и судьями. Пока они преклоняли колени перед Иисусом, никто не подвергал сомнению их веру. Но когда новые христиане стали распоряжаться всей хорошо налаженной богатой торговлей через Севилью и Лиссабон, они стали проблемой. В их присутствии больше не было необходимости, и старые христиане «с чистой кровью» возжелали занять их место. Это означало инквизицию.

Объединение Испании и Португалии в 1580 году возродило и усилило активность инквизиторов. В последнее десятилетие XVI века Святой террор распространился в Новом Свете, и евреи-отступники начали искать защиты от преследований у других европейских держав. Убежище за пределами досягаемости Великого инквизитора они нашли в Нижних Землях на северо-западе европейского побережья, в уголке империи, восставшем во имя свободы.

Глава четвертая Самуэль Палаччи, пират-раввин

Самуэль Палаччи, живший в Марокко, достиг совершеннолетия примерно в то же время, когда умер Синан. Хотя Палаччи рос в «меллахе», еврейском гетто Феса, и никогда не встречался со знаменитым еврейским пиратом, он слышал о его подвигах и решил повторить их. Ему удалось задуманное, хотя его карьера отличалась от жизненного пути Синана, так как Палаччи был еще и раввином, то есть его пиратство имело религиозную основу. Самуэль продолжил столетнюю традицию, которой следовали его отец и дядя[107].

Евреи жили в Марокко уже несколько столетий, когда в VII веке арабы покорили местные берберские племена и исламизировали страну. Фес был основан как столица в IX веке, и евреи этого города процветали, занимаясь ростовщичеством и торговлей драгоценными металлами — такой деятельности последователи Мухаммада избегали. В 1428 году мусульмане устроили беспорядки, обвинив евреев в том, что те внесли вино в мечети, и султан отвел еврейской общине землю возле дворца.

Когда Самуэль рос, в окруженном стенами гетто стремительно увеличивалось число беженцев из Испании и оно стало соперничать с Константинополем за звание самого крупного убежища евреев. Там обитало около пятидесяти тысяч человек, на узких улицах высокие здания соседствовали с многочисленными магазинами и лавчонками. Богачи жили отдельно, их дома, выстроенные в мавританском стиле, располагались у дворцовых садов. Меллах стал центром еврейской жизни. Множество синагог и религиозных учебных заведений притягивали знатоков Талмуда со всего Средиземноморья, приезжавших, чтобы обсуждать комментарии Раши и спорить о взглядах североафриканского пророка Маймонида[108].

Внутри стен меллаха евреи чувствовали себя в полной безопасности, но снаружи, в других кварталах Феса и на городском базаре, где они продавали свой товар, им приходилось сталкиваться с хорошо знакомой враждебностью. Испанский путешественник описал эту двойственность:

Как и католическое духовенство, муллы считали финансистов паразитами и лихоимцами и запрещали своим единоверцам заниматься коммерцией. Финансовые рычаги находились в руках евреев, которые чеканили монеты, собирали налоги, давали ссуды и поддерживали надежные, проверенные предприятия, каковыми были, к примеру, грабительские набеги корсаров.

Вместе с другими детьми меллаха Самуэль и его младший брат Йосеф с четырехлетнего возраста посещали религиозную школу. Их отец был школьным раввином, и братья, прилежно изучавшие Тору и Талмуд, постоянно чувствовали его присутствие. Они владели несколькими языками: дома говорили по-испански, на улице — по-арабски и по-португальски, в школе — на иврите и арамейском. Из семьи Палаччи уже шестьсот лет подряд выходили раввины, так что иудаизм пронизывал все аспекты их жизни и проявлялся во всех поступках. Периодические визиты дяди, странствующего проповедника, который объезжал Средиземноморье и наставлял верующих, побудили их заняться делом за стенами гетто[110].

Иудаизм и пиратство стали главными составляющими жизни братьев после ухода из меллаха. Ради удали и добычи они занялись морским разбоем, с особенным усердием преследуя врагов своего народа. Успехи пиратства они развивали в другой деятельности, однажды принесшей евреям убежище в Амстердаме — Новом Иерусалиме[111].

В последние десятилетия XVI века марокканский султан, хотя и не воевал формально с Испанией, не пытался сдерживать своих корсаров. Братья Палаччи жили в меллахе Тетуана, пиратского порта на берегу Гибралтарского пролива. Ворота гетто запирались на ночь, но репутация торговцев и пиратов позволяла им приходить и уходить в любое время. Их товарищи рассказывали, что после успешного похода братья открыто заходили в испанские порты, притворяясь мирными купцами, и искали покупателей на взятую в бою добычу[112].

В 1602 году об их проделках узнал султан. Почувствовав, что братья обладают нужными качествами для противостояния враждебной Испании, султан назначил их своими торговыми представителями в Лиссабоне и поручил вести переговоры об обмене драгоценных камней на пчелиный воск, из которого делали свечи и печати. Чтобы попасть на запретный полуостров, братьям требовалось разрешение от герцога Медины-Сидонии, правителя Мелильи, испанского форпоста в Марокко.

Обратившись к герцогу, братья дали понять, что могут предложить больше, чем несколько тонн пчелиного воска. Разрешив им въезд, герцог написал королю Филиппу III и рекомендовал встретиться с братьями, так как они очень хорошо знают Марокко. Однако когда братья в январе 1603 года приехали в Мадрид, король отказался их принять. Его советник сказал, что в Испанию прибыли странствующие проповедники, которые якобы собираются обратить конверсос в еврейскую веру. Король написал герцогу: «Опыт учит нас, что они причинят большой вред нашим подданным»[113].

Но герцог настаивал на своем. У них совсем другие намерения, утверждал он в ответном письме. Если бы герцог знал, что на самом деле задумывал Самуэль, старший брат, когда покинул Испанию и отправился в Нидерланды в 1603 году, то не стал бы спорить с монархом.

В конце 1605 года братья вернулись в Испанию и попросили короля разрешить им поселиться в этой стране. В обмен они предложили тайный план по борьбе с османской экспансией в Северной Африке, грозившей в скором времени добраться до Гибралтара. План предусматривал захват Ларача, порта стратегического значения к юго-востоку от Танжера. Владение портом приобрело особенное значение после того, как умер старый султан и на трон взошел его сын Мулей Зидан. Однако герцог Медина-Сидония теперь подозревал, что Палаччи — двойные агенты. Когда король спросил его, можно ли доверять братьям в «вопросе о Берберии», герцог ответил прямо: «Все их дела — обман и надувательство»[114]. Советник Филиппа поддержал герцога и рекомендовал «не позволить еврею одурачить себя», а также посоветовал «дать ему что-нибудь, чтобы избавиться от него»[115].

Но избавиться от Самуэля было не так просто. Убедительный и многоречивый, он заручился поддержкой своей просьбы о виде на жительство со стороны видных испанцев. В 1607 году его настойчивость принесла ему новую аудиенцию у Филиппа III. Палаччи в очередной раз пообещал раскрыть марокканские тайны, а также говорил о желании его семьи принять истинную веру, чтобы «лучше служить Господу и Вашему величеству»[116]. Все сомнения, которые были у короля на счет Палаччи, развеялись, и монарх предоставил ему желаемое — королевское разрешение поехать в Марокко и вывезти семью.

Мы так и не узнаем, чем бы все это закончилось, поскольку неожиданно на братьев насели зловещие инквизиторы. Возможно, чрезмерная бравада и надменное презрение к испанской власти раскрыли, что их намерение креститься — ложь. Может быть, какой-нибудь еврей, искавший королевского заступничества от Священного трибунала, выдал их секреты. Сейчас этого уже не установить. Так или иначе, но, узнав, что инквизиторы идут по их следам, братья укрылись в доме французского посла в Мадриде графа де Барро. Графу было известно, чего на самом деле стоит их показная верность испанской короне, так как немногим ранее они предложили ему передать королю Генриху IV испанские тайны — за соответствующее вознаграждение.

Летом 1607 года, когда братья скрывались в доме посла, стоявшем неподалеку от площади Пласа-Майор, по этой площади то и дело проводили десятки полуголых евреев, приговоренных к аутодафе. В сентябре 1607 года Палаччи представилась возможность покинуть Испанию, и Самуэль написал королю прощальное письмо, еще раз отвергнув все подозрения в свой адрес и заверив монарха в своем почтении: «Кем бы мы ни были, мы в первую очередь остаемся верными слугами Вашего величества. Да продлит Господь Ваши дни и приумножит Ваши владения»[117].

Итак, Самуэль покинул Испанию. В апреле 1608 года мы находим его в Амстердаме, где старший из братьев Палаччи вел переговоры с принцем Морицом Нассауским о планах большой войны против Испании. В вынужденном заключении Самуэль обдумывал идею союза между Марокко и Нидерландами, о чем и сообщил принцу. Так как испанцы считали еретиками равно кальвинистов и евреев, то этим двум народам следовало объединиться против общего врага. Султан Зидан и его отец почти всю свою жизнь сражались с испанцами — как это делали Мориц и его отец, Вильгельм Оранский. Голландские пираты — морские гёзы — защищали восставшие провинции от испанцев и финансировали войну из своих трофеев, а марокканские корсары постоянно вредили испанскому судоходству.

Мориц выразил готовность принять предложение, и Самуэль отправился в Марокко, чтобы ознакомить с планом султана. Договор был подписан, как и предлагал Палаччи. Но чтобы лучше понять смысл последовавших событий, необходимо отступление, разъясняющее, почему принц поверил Самуэлю и почему Палаччи плел интриги в Испании. Самуэля знали в голландских портах еще до того, как он повез в Испанию пчелиный воск, и его деяния принесли ему доверие штатгальтера и в следующих предприятиях.

В 1579 году, когда большая часть Европы была все еще небезопасным местом, отец Морица зажег свет политической и религиозной свободы, объявив независимость от Испании. Вильгельм Оранский и лидеры шести других северных провинций подписали Утрехтский союз, направленный на обретение независимости, а также объявили «свободу совести» фундаментальным принципом Соединенных Провинций[118].

На следующий год Испания аннексировала Португалию, объединив страны, где орудовала инквизиция. В результате подозрительные новые христиане стали жертвами возобновленных чисток. Инквизиторские трибуналы, учрежденные в трех крупнейших португальских городах, осудили тысячи человек за тайную приверженность иудаизму.

В 1591 году Самуэль решил проверить, чего стоят заверения голландцев в их приверженности к религиозной свободе. Он поселился в Мидделбурге, столице Зеландии, а затем обратился к городским лидерам и потребовал разрешить другим сефардам приехать в город. Взамен, пообещал он, переселенцы «своим богатством будут способствовать расцвету города и превращению его в крупный торговый центр». Городские власти сразу согласились принять его предложение, но кальвинистское духовенство, занимавшее иную позицию, отказалось позволить евреям приехать в город[119]. Через семь лет в Амстердаме повторилось то же самое. Члены городского совета, власть которых уступала только «власти Бога и Принца»[120], дали принципиальное согласие, но, когда духовенство начало возражать, они тоже передумали, добавив оговорку, что были уверены, будто переселенцы — христиане[121].

Так что первые конверсос, последовавшие за Палаччи в Нидерланды, на своем опыте убедились, что провозгласить религиозную свободу — это одно, а обеспечить ее на практике — совсем другое. Хотя они могли не опасаться преследований инквизиции, открытое проявление веры им было запрещено и приходилось по-прежнему отправлять обряды тайно, как и на Иберийском полуострове. Из-за этой скрытности первый полицейский отчет о еврейской службе в Амстердаме появился только на Судный день в 1603 году.

Как мы уже видели, в том году братья Палаччи привезли в Испанию пчелиный воск, а затем покинули Пиренейский полуостров. Самуэль Палаччи отправился в Амстердам, где жил после неудачи в Мидделбурге. Приближался праздник Песах, и Палаччи пригласил местных конверсос на седер к себе домой. Канун Песаха выпал на воскресный вечер, то есть совпал с католической службой. Соседи-кальвинисты заподозрили, что в доме, где собрались испаноговорящие люди, проводится тайная пасхальная католическая литургия, и сообщили властям.

Стражники ворвались в дом без всякого предупреждения, перепугав евреев, которые вообразили, что за ними явились инквизиторы. Попытка сбежать только усугубила ситуацию. Стража арестовала шестнадцать мужчин и нескольких женщин. Палаччи пытался объясниться на всех известных ему языках, но безуспешно. Только лидер общины Яаков Триадо, немного владевший латынью, сумел исправить положение. Он объяснил, что, хотя в доме собрались люди с испанскими именами, они не являются папистами-идолопоклонниками. Наоборот, к Палаччи пришли евреи, сбежавшие от инквизиции, которых испанцы преследуют еще сильнее, чем кальвинистов. После этого городские власти начали сквозь пальцы смотреть на евреев, собиравшихся в домах членов общины для своих служб. Пока они не демонстрировали публично религиозную принадлежность, к ним относились терпимо.

Вначале община насчитывала пятьдесят семей, представлявших элиту иберийских евреев. Главы семей не хотели уезжать из Испании и предпочли крещение, но продолжали тайно соблюдать Законы Моисея. Покинув полуостров, эмигранты взяли с собой капитал для инвестиций, переданный оставшимися конверсос. Каждая община служила для другой торговым агентом, поэтому богатства Нового Света через Лиссабон и Севилью попадали в Амстердам.

Так обстояли дела в 1609 году, когда принц Мориц, без сомнения хорошо осведомленный о художествах Палаччи, согласился заключить союз с марокканским султаном. Самуэль отправился в Марокко и рассказал султану об идее союза, после чего вернулся в Нидерланды с письмом Зидана, в котором султан подтверждал полномочия своего «слуги и агента», имевшего право обсуждать договор[122]. Из Нидерландов Самуэль снова отправился в Марокко, ведя три корабля, нагруженных оружием, которое принц согласился одолжить султану. Зидан тогда воевал со своим братом, который хотел завладеть троном при поддержке испанцев. Когда Самуэль привел флотилию в Марокко, испанский агент при дворе султана спешно донес Филиппу:

Последующие события показали, что Зидан слишком торопился, воображая себя верховным морским владыкой. Когда корабли Палаччи вышли из марокканских вод, «испанские галионы встретили и потопили их». Самуэль и голландский посол ускользнули, но в каюте Палаччи были захвачены документы, в том числе письмо о планах нападений на испанские суда[124]. Испания и Нидерланды тогда жили в мире, заключив в 1609 году перемирие сроком на 12 лет. Филипп III, справедливо разгневанный, написал возмущенное послание Морицу, выразив протест против грубого нарушения перемирия. Принц сделал вид, что ничего не понимает, и написал в ответ, что одолжил корабли марокканцам и не может нести ответственность за то, как их используют. Филиппа такой ответ не удовлетворил, и он послал еще одно жесткое предупреждение, заявив, что Испания не потерпит усиления марокканского флота голландскими кораблями.

В январе 1611 года договор между кальвинистской Голландией и мусульманским Марокко, предложенный Самуэлем, был подписан принцем Морицом и султаном Зиданом. От имени султана подпись поставил сам Палаччи. Генеральные штаты, высший орган власти в Нидерландах, наградили Самуэля золотой цепью, золотой медалью и шестью сотнями флоринов, а его племяннику Мозесу, старшему сыну Йосефа, тоже выдали медаль за работу в качестве переводчика. Самуэль отвез договор в Марокко, и благодарный султан «даровал ему монополию на торговлю с Нидерландами»[125].

Весной Самуэль снова был в Амстердаме. Он привез рубины и бриллианты, чтобы заплатить за голландское оружие, а также доставил предложение султана проверить новый союз. Испанский посол сообщил королю, что Самуэль от имени марокканского правителя предложил совершить набег на Испанию. От голландцев требовалось восемь кораблей и две тысячи аркебузиров. Они должны были присоединиться «к отряду морисков[126] изгнанных из Испании». Объединенные силы будет возглавлять Палаччи, а целью набега наметили Малагу, где «они рассчитывали захватить много пленных и большую добычу»[127].

Морицу предлагалась взамен доля в трофеях. Но принц, помня о протестах короля Филиппа, не хотел рисковать миром и независимостью Нидерландов и участвовать в предприятии, которое ему казалось личной вендеттой султана Зидана. Вместо этого он разрешил Самуэлю собрать пиратский флот. Палаччи мобилизовал морских гёзов, соединил их с берберскими корсарами и поручил командование экспедицией своему племяннику.

Так что летом 1611 года еврей повел в Средиземное море голландскую флотилию под марокканским флагом. Результат экспедиции неизвестен. Но впервые после Синана в Средиземном море появились еврейские пираты, нападавшие на испанские суда[128].

Благодаря голландско-марокканскому договору община Яакова Триадо, известная по имени своего лидера как «Бейт-Яаков» («Дом Яакова»), перестала скрывать религиозную принадлежность. В 1612 году в Амстердаме открылась первая в Нидерландах синагога «Неве-Шалом» («Обитель мира»). Самуэль, к которому теперь обращались «рабби», стал главой синагоги[129].

К сожалению, известных портретов Самуэля Палаччи не существует. Если его внешний вид соответствовал характеру, то Палаччи должен был быть исполином — раввин, пират, торговец, заговорщик, посол и основатель еврейской общины Амстердама в одном лице. Соседи-христиане звали его «дон Самуэль», а его супругу Малику — «рейна» (королева), но евреи его называли «рабби». Хотя Палаччи часто отсутствовал и не мог много времени проводить в «Неве-Шалом», он с гордостью носил звание раввина. Именно оно значится на его надгробии[130]. Плавая между Марокко и Нидерландами (пятьдесят дней в один конец), он вел оживленную торговлю оружием, приобретая для корсаров мушкеты, порох и боеприпасы в обмен на сахар, пряности, драгоценные камни и иную добычу от нападения на испанские суда.

Годы не угасили пыл Самуэля и не сделали его менее энергичным. В конце 1613 года раввин Палаччи сообщил старейшинам еврейской общины, что он, недавно разменявший седьмой десяток, собирается снова возглавить пиратские действия против испанских кораблей. В октябре того же года Генеральные Штаты, по рекомендации принца Морица, ссудили Палаччи пять тысяч флоринов для организации «плавания к берберским берегам»[131]. Зимняя непогода задержала его до весны следующего года. В марте, «ударив в барабан», он набрал команду, объявил себя «генералом» и назначил двух голландцев капитанами своих кораблей — английского военного и построенной в Голландии jaght (яхты). Соблюдая договор о перемирии с Испанией, Генеральные Штаты постановили, что Палаччи, агент султана Зидана, отправится бороться с пиратами у берегов Марокко. Однако если учесть, что «команда состояла в основном из бывших пиратов, о чем генерал был осведомлен», то версия цели похода как борьбы с другими пиратами кажется несостоятельной[132].

Самуэль отправился в Марокко, чтобы обсудить с султаном, как окончательно укрепить трон Зидана и удовлетворить его жажду мести. Брат султана к тому времени был убит бывшим сторонником. Гибель вождя оставила мятежников без поддержки испанцев, и они рассеялись. Зидан смог направить войска на подавление другого бунта, поднятого исламскими радикалами. Они жаждали избавить Марокко от евреев и принять другие меры для восстановления «прежней чистоты ислама»[133]. Зидан, желавший отплатить королю Филиппу за помощь мятежному брату, дал Самуэлю каперский патент и инструкции: «Чинить вред испанцам и воевать с ними»[134].

Самуэль, собиравшийся получить охранную грамоту от англичан, отправился выполнять миссию, объединившую трех врагов Испании — голландцев, мавров и евреев. На носу его корабля был изображен феникс, волшебная птица, которая живет тысячу лет, затем гибнет в огне и возрождается из пепла. Этим символом он хотел показать, что инквизиторы могли сжечь отдельных евреев, но им не под силу уничтожить веру отцов[135]. Любопытно, что Самуэль соблюдал еврейские религиозные обычаи, поэтому взял в экспедицию повара-еврея, который готовил ему кошерные блюда.

Палаччи захватил португальскую каравеллу и испанский галион, шедшие с Санто-Доминго. На судах он взял груз сахара и кож, который отправил в Голландию. Когда судовладельцы подали протест, Генеральные Штаты ответили, что Палаччи действует от имени Марокко и Голландия не может отвечать за иностранного капера[136].

В конце 1614 года Палаччи возвращался в Голландию и угодил в шторм. Ему пришлось высадиться на английский берег, в Плимуте. Узнав об этом, испанский посол в Англии граф Гондомар немедленно обратился в Тайный совет и потребовал принять меры против Самуэля, обвинив его в пиратстве. Посол заявил, что Палаччи был испанским подданным и христианином, который перешел в иудаизм и занялся морским разбоем: «Он повинен в пиратстве, ограблении и надругательстве над подданными короля, он отверг веру в Христа, нашего Спасителя, и стал евреем, затем ушел к маврам, стал корсаром и захватил два судна»[137].

Двадцатого ноября 1614 года Самуэля арестовали. Гондомар требовал повесить пирата. Узнав о случившемся, принц Мориц немедленно направил королю Англии Якову I послание, в котором высмеял «злонамеренные обвинения посла испанского короля. Палаччи не совершил ничего, кроме как выполнил приказы берберийского короля, своего господина, с которым у Голландии договор о мире и союзе»[138].

Мориц попросил Якова отпустить Палаччи. Английский король колебался, но все же не заточил Самуэля в Тауэр, а обходился с ним как с гостем при дворе. Палаччи был помещен под домашний арест и жил в доме лорда-мэра Лондона сэра Уильяма Крейвена, с кем регулярно ужинал. Сэр Уильям даже позволял Самуэлю, под честное слово, свободно гулять по городу[139].

Популярность Самуэля в Лондоне росла, в том числе благодаря тому, что англичане неприязненно относились к графу Гондомару. Когда экипаж Палаччи врезался в экипаж Гондомара и разъяренный испанец был вынужден идти пешком, лондонские газеты писали: «Прохожие хорошо повеселились за счет посла». Другой случай произошел, когда Гондомар следовал по городу в носилках. Прохожий, увидев его, крикнул: «Вот дьявол едет в тачке для навоза!» Когда слуга Гондомара попытался заставить его извиниться, то лондонец «ударом в ухо сбил того с ног»[140].

Защищая себя перед Тайным советом, Палаччи говорил, что Марокко ведет войну против Испании, и отмечал, что у него есть законный каперский патент, а также английская охранная грамота. Голландский посол Ноэль де Карон выступил с длинной речью, суть которой сводилась к следующему: Палаччи, конечно, «еврей и бербер» и не заслужил отношения лучшего, чем собака, но международное право очень важно соблюдать. Так как он располагает каперским патентом, выданным законным и признанным государем, то его действия были легитимны, поэтому государственные интересы требуют отпустить его. Делегация английских юристов тоже призвала снять обвинения, опираясь на охранную грамоту, которой так мудро успел обзавестись Палаччи. Граф Гондомар начал возмущаться и обвинять англичан в том, что они предпочитают евреев христианам. На это Карон ответил, что тому есть причина — ведь испанцы не делают различия между евреями и англичанами и сжигают как тех, так и других[141].

Двадцатого марта 1615 года раввин-пират вернулся в Амстердам, где его встретили как героя. Жить ему осталось всего десять месяцев, но почить на лаврах Палаччи так и не удалось. Этот краткий период был преисполнен драматизма. Человек со многими обличьями, в августе он закрутил такую интригу, что историки сегодня ставят под сомнение его лояльность и истинность его веры. Посол Испании во Фландрии написал Гондомару, что к нему обратился Палаччи и предложил передать очень важные для Испании секретные сведения. Палаччи казался столь убедительным, что Гондомар, не скрывавший отвращения к «проклятому еврею», рекомендовал взять его на службу. В ноябре 1615 года Самуэль согласился шпионить в пользу Испании за двести эскудо в месяц. Он пообещал дать информацию о связях Марокко и Голландии с Англией, Францией и Турцией, а также гарантировал, что убедит султана Зидана прекратить торговать с этими государствами. Король Филипп лично подписал договор с Палаччи, но не без оговорок. Хотя Палаччи время от времени присылал ему сведения о планах врагов, монарх по-прежнему подозревал, что Самуэль — двойной агент, как он признался герцогу Медине-Сидонии[142].

В договоре есть пункт, проливающий свет на возможные причины «предательства» Самуэля. Пункт касался «трофейных книг». Речь шла о библиотеке из четырех тысяч томов, принадлежавшей отцу Зидана. После смерти старого султана библиотеку везли к Зидану, но по пути ее захватил испанский пират, который отправил книги в Испанию. Зидан предложил выкуп в размере ста тысяч дукатов, но испанский Государственный совет отказал ему. Вместо этого Испания потребовала от него освободить всех испанских пленных в качестве предварительного условия для начала переговоров. Затем король поднял ставки, подарив библиотеку монастырю Эль-Эскуриал. Турецкий посол, осмотревший коллекцию книг, сказал, что она бесценна[143]. Так называемые «трофейные книги» стали яблоком раздора между Испанией и Марокко. Предположительно, Самуэль действовал с ведома Зидана, предложив испанцам свои услуги в обмен на библиотеку. Но из этого соглашения ничего не вышло. Вскоре Палаччи заболел и в зимние месяцы оказался прикованным к постели в своем амстердамском доме.

Шестого февраля 1616 года раввин-пират умер. Похоронные дроги тянули шесть лошадей в черных попонах. За катафалком шли принц Мориц и члены городского совета, отдававшие дань уважения человеку и общине, которую он возглавлял[144]. Следом шествовали еврейские старейшины с покрытыми головами, все в черном одеянии. На улицы вышла вся еврейская община, числом тысяча двести человек. Среди них был Йосеф, брат Самуэля, сменивший его в роли агента султана, а также пять сыновей Йосефа, продолжавшие работу дяди по укреплению отношений Марокко с Голландией, постоянно интриговавшие и прибегавшие к двойной игре ради достижения своих целей. Новый посол Франции в Мадриде Декарт пришел к выводу, что семья Палаччи «всегда обманывала и одну, и другую сторону ради собственной выгоды»[145]. Но то, что Самуэль и его семья делали «ради собственной выгоды», шло на пользу и его народу[146].

Похоронная процессия прошла через богатый еврейский квартал и вышла к мосту через реку Амстел. Там гроб погрузили на плоскодонный ялик и, гребя обернутыми тряпками веслами, доставили к кладбищу в Оудеркерке, в пяти милях к северу. Молодежь побежала вдоль берега вслед за баржами, на которых скорбящие плыли к кладбищу. Ничего более впечатляющего в своей жизни они не видели. Для них рабби был героем, который захватывал вражеские суда вместо того, чтобы сидеть дома и учить Талмуд. Действительно, Самуэль часто отсутствовал, и по поводу его пересечений с этими мальчиками можно лишь строить догадки. Но их дальнейшая жизнь дает представление о влиянии личности Палаччи и о вдохновении, которые они черпали в его деяниях. Они никогда не прекращали бороться с гонителями своего народа. К концу столетия им удалось отстоять права евреев во враждебном мире.

Глава пятая Амстердам — Новый Иерусалим

Дело было 16 января 1605 года. Холодный, пронизывающий ветер, дувший с Атлантического океана, не мешал жителям Лиссабона, собравшимся вдоль дороги с намерением поиздеваться над заключенными, следовавшими под конвоем на площадь, где их ожидало аутодафе. Стражи из Священного братства бичами гнали своих жертв, босоногих и обнаженных по пояс, по обледеневшим улицам города. Во главе процессии верхом на лошадях ехали familiars — члены Священной канцелярии в черных туниках с белыми крестами. За ними ковыляли сто пятьдесят пять кающихся грешников, по шесть в ряд. Их спины кровоточили от ударов бичей. Евреи несли в руках незажженные свечи, в знак того, что свет Истинной веры еще не озарил их души. Их наказание, известное как verguenza («позор»), было назначено после того, как они признались в своих грехах и выразили искреннее желание оказаться в лоне церкви. Упрямцев, не желавших покаяться, пытали до тех пор, пока они не соглашались. Самых упрямых ждала смерть на костре. Возраст не играл никакой роли — десятилетних сестер пытали, а 96-летнюю старуху сожгли.

Полтораста кающихся грешников должны были раз за разом проходить этот путь шесть пятниц подряд, после чего Церковь принимала их. Тогда, «узрев свет», они могли зажечь свои свечи, а затем «пожертвовать» Церкви пятую часть своего состояния. Даже после этого они не имели права занимать высокие посты, носить драгоценности или дорогую одежду. В эту шестую пятницу кающихся согнали на площадь, где уже поставили два помоста — один для них, второй для Великого инквизитора. Грешники по одному подходили к нему, чтобы выслушать свой приговор. Только сойдя с помоста, они узнали, что verguenza завершилась. Неделей ранее король Жуан получил крупную взятку — два миллиона дукатов — и согласился помиловать их. В день аутодафе «Великая амнистия преступникам-евреям» вступила в силу. Два других португальских трибунала, в Опорто и в Коимбре, на рассвете помиловали 255 заключенных, но лиссабонский инквизитор, недовольный помилованием, заставил евреев испить чашу позора до дна и зачитал им приговор прежде, чем освободил. Только через месяц инквизитор сообщил не раскаявшимся грешникам о помиловании и выпустил их[147].

Среди кающихся грешников, шедших по улицам Лиссабона в тот день, были Жозеф Диаш Соэйру, которого «трижды пытали инквизиторы», и Антонио Ваэс Энрикес, один из крупных коммерсантов Лиссабона. Неизвестно, были ли они знакомы раньше. В следующий раз мы встречаем их в Амстердаме, куда они уехали, воспользовавшись годичной амнистией. Получив наконец возможность открыто исповедовать свою веру, они прошли обряд обрезания: многие евреи, перешедшие в христианство, но хранившие верность религии предков, по соображениям безопасности не делали обрезания, пока не оказывались в Голландии. Там еврея обрезали, а если мужчина умирал до этого, обрезание делалось на мертвом теле, чтобы позволить захоронение на еврейском кладбище. Оба также отказались от христианских имен в пользу еврейских. Жозеф Диаш Соэйру стал называться Йосеф бен Исраэль. Своего двухлетнего сына Мануэля он переименовал в Менаше[148], по имени старшего сына библейского Иосифа. Антонио Ваэс Энрикес из Ваэса превратился в Коэна, а своего четырехлетнего сына Антонио-младшего назвал Мозесом, в знак успешного бегства из неволи. Вскоре после переезда в Амстердам его жена родила еще одного сына. Мальчика, рожденного на свободе, назвали Абрахамом.

Смена имени была распространенным явлением среди конверсос, как женщин, так и мужчин, когда они открыто объявляли себя евреями. Эмигранты брали на себя бремя еврейского существования и выбирали имена библейских героев и патриархов. Они звали себя Мозес, Абрахам, Йосеф, Яаков, Биньямин[149], а их суда назывались «Пророк Самуил», «Прекрасная Сарра», «Пророк Даниил», «Царица Эсфирь» и «Царь Соломон»[150].

Менаше, Мозес и Абрахам, наряду с другими еврейскими мальчиками, посещали религиозную школу в Неве-Шалом. Утром они изучали Тору, а с двух часов пополудни и до заката учили Талмуд. Учитель объяснял очередной отрывок, а дети нараспев повторяли урок. В школе они учили иврит, дома говорили на испанском и португальском, а также изучали голландский.

Менаше, одаренный мальчик, был гордостью общины. В семилетнем возрасте он цитировал Писание и комментарии, а к бар мицве свободно изъяснялся на шести языках. Возможно, он проявлял такое рвение в учебе из-за бедности семьи. Его семья жила возле Нового рынка древесины, в болотистом районе, расположенном далеко от улицы Хоутграхт-канал, где селились богатые эмигранты. Община оплачивала обучение Менаше и поддерживала его нуждающуюся семью. Инквизиция конфисковала все их имущество, а пытки сделали отца инвалидом, неспособным самостоятельно заработать на жизнь.

В отличие от Менаше, Мозес Энрикес и его друзья больше интересовались захватывающими рассказами рабби Палаччи и других авантюристов. Все мальчики должны были запомнить шестьсот тринадцать правил поведения, записанных в Талмуде, однако соблюдения этих правил от них не требовалось. На Пиренейском полуострове семьи не имели доступа к еврейским священным текстам и в своей тайной религии сохранили только основные принципы, которые помнили. На протяжении поколений они являлись католиками без веры, теперь они стали евреями без знаний. Религия, к исповеданию которой они стремились, оставалась для них чужой. Как заметил один писатель, христианами эти люди быть уже перестали, но в евреев еще не превратились[151].

Рожденные и воспитанные в так называемой Истинной вере, эмигранты привыкли, что грех может быть прощен благодаря исповеди. Этот взгляд не имеет ничего общего с иудаизмом. Раввины, в отличие от священников, не обладали привилегией отпущения грехов, но людям было привычнее считать, что это не так. Многие полагали удобным верить, что можно «давать выход страстям, не подвергая опасности душу»[152]. Полигамия, запрещенная по закону иудаизма, была обычным делом, особенно среди выходцев из Северной Африки, ходивших в Неве-Шалом. Они брали в наложницы своих служанок. Легальный статус «естественных детей», рожденных от таких союзов, был равен статусу детей от первой жены.

Первоначально амстердамская община потворствовала этому. Однако после смерти Самуэля Палаччи раввином стал муж его сестры, Исаак Узиэль. Он резко порицал то, что считал греховным поведением. С кафедры Неве-Шалом новый лидер общины, сын главного раввина Феса, заклеймил полигамию, а также заявил, что никто не может получить индульгенцию и отпущение грехов и прощение пороков, просто «соблюдая обряды». Открыто нападая на самых влиятельных членов общины, он вызвал их ненависть, и вскоре община раскололась[153].

В 1620 году община Амстердама, насчитывавшая около 200 семей, распалась на три части, каждая из которых сплотилась вокруг своей синагоги — Неве-Шалом, Бейт-Яаков и Бейт-Исраэль. Эти фракции с разной степенью строгости соблюдали обряды. Получив возможность стать такими же ортодоксами в своей вере, как старые христиане, оставшиеся на Пиренеях, в своей, некоторые евреи стали фанатиками, но другим это было ни к чему. Многие, избавившись от католической метафизики, ограничивались соблюдением небольшой части обрядов. Иные вообще отказались от какой бы то ни было религии. Такое же разнообразное отношение к вопросам веры наблюдалось и среди детей[154].

Несмотря на разногласия по вопросам религии, члены общины работали сообща в благотворительных целях, чтобы поддерживать бедняков и спасать братьев из стран идолопоклонников (каковыми считались Испания и Португалия). В 1639 году Яаков Палаччи, племянник Самуэля, убедил все три фракции молиться вместе в здании, которое он купил и назвал «Талмуд Тора» («Изучение закона»). Из уважения к Самуэлю Палаччи, воссоединенная община сделала своей эмблемой феникса[155].

«У Моисея Микеланджело есть рога, у Моисея Рембрандта — нет», — такими словами один историк описал ежедневные зарисовки еврейских соседей художника-голландца, привыкшего наблюдать еврея в его среде[156]. Голландцы не терпели предрассудков, когда речь заходила о деньгах. Кальвинизм был религией бизнесменов, работа определяла их сущность, прибыль считалась частью пути к спасению, процветание однозначно расценивалось признаком Божественной милости. В отличие от испанской знати, считавшей себя превыше торговли, кальвинисты полагали работу своим призванием. Они верили, что «работа — это молитва»[157]. Девизом морских гёзов было: «Помогай себе сам, и тогда Бог тебе поможет»[158].

Голландская свобода имела экономическую составляющую. Местные жители приветствовали евреев как предприимчивых торговцев, готовых рисковать в разных областях ради своих интересов. Связанные наследием, языком и взаимным доверием с другими сефардскими общинами, пришельцы создали первую всемирную торговую сеть. Самуэль Палаччи открыл торговые врата в Северную Африку, а оттуда — в Османскую империю, другие эмигранты имели капитал и связи с торговцами в Новом Свете, Леванте и на Пиренейском полуострове. Во все эти районы голландцы не имели доступа ранее[159].

Хотя евреи не были так богаты, как голландские магнаты, контролировавшие торговлю рыбой, зерном и другими товарами массового потребления, их экономический вклад был весом. Один исследователь отметил: «Еврейская торговля, особенно торговля сахаром, была двигателем золотого века Голландии… По масштабам это можно сравнить с оборотами и влиянием голландских Ост-Индской и Вест-Индской компаний»[160]. В 1636 году амстердамские евреи составляли 1 процент населения, но контролировали 10 процентов городской торговли и, занимаясь в основном дорогими товарами, владели 20 процентами прибыли. Их общий вклад был еще больше, так как эти данные не включают прибыль от совместных с голландцами предприятий и комиссионные от транзитной торговли[161]. На протяжении столетий евреи составляли торговое сословие Пиренейского полуострова. Вынужденные уехать на заре эпохи Великих географических открытий, эмигранты в Амстердаме (совместно с теми, кто остался на полуострове) с самого начала стали главными торговцами колониальными товарами Испанской империи[162]. Особенно справедливо это было для Португалии, где в руках их партнеров сосредоточилась большая часть торговли. Один богатый торговец из Лиссабона обратил внимание на это положение в Португалии. Желая смягчить преследование Священной канцелярии, он писал, обращаясь к монарху:

Хотя торговое искусство амстердамских евреев являлось важным элементом экономического роста в молодом государстве, необходимо отметить, что золотой век Голландии наступил еще до прихода евреев. Когда Самуэль Палаччи впервые встретился с принцем Морицом, Голландия уже была процветающим торговым государством. В Амстердаме действовал сырьевой рынок, голландская Ост-Индская компания вытесняла португальцев с азиатских рынков, голландцы контролировали работорговлю, с их верфей сошла большая часть торговых судов Европы[164]. Основу торговли при этом составляли товары низкой стоимости, продававшиеся большими партиями: зерно, древесина, железо и соль. Перемены произошли после появления еврейских торговцев, которые специализировались на более дорогих товарах: пряностях, сахаре, табаке и драгоценных металлах. Как купцы, занимавшиеся колониальным импортом в Испании и поддерживавшие отношения с конверсос по всему миру, они помогли превратить порт, торговавший рыбой и зерном, во всемирный супермаркет.

Гавань Амстердама, вмещавшая сотни иностранных судов, выглядела как шевелящийся лес матч и снастей. Пока суда дожидались своей очереди, чтобы разгрузиться и забрать ценные товары из портовых складов, выстроившихся вдоль каналов, моряки из всех стран мира проводили время в припортовых кабаках и борделях. В тюрбанах и с серьгами в ушах, они резко отличались от голландцев, носивших в основном скромные черно-белые одежды. Тут можно было встретить французов в париках, колоритных итальянцев и многих других иностранцев в национальных костюмах.

Голландская республика была аномальным образованием. В эпоху королей и императоров, претендовавших на власть Божьей милостью, молодая нация казалась «островом буржуазной терпимости в океане теократического абсолютизма»[165]. Сефарды, привыкшие к общению с испанской знатью, обладали хорошими манерами и могли держаться на равных с самыми влиятельными жителями города. Представители высокой светской культуры, они обладали безупречными манерами и привыкли вращаться в лучших христианских кругах.

С самого начала сефарды чувствовали себя как дома в этом космополитическом окружении и вели светский образ жизни, будучи уверенными в своих силах. Они жили в роскошных особняках, оплачивали музыкальные и театральные постановки и поэтические состязания, а также устраивали дорогие приемы. Они формировали философскую и литературную элиту и учреждали многочисленные организации, определявшие различные аспекты общинной жизни. Они часто посещали игорные дома Самуэля Перейры и Абрахама Мендеса Васкеса и популярный бордель, где трудились еврейские проститутки из Германии[166].

Как и другие религиозные диссиденты, нашедшие в Нидерландах приют, эмигранты из Испании и Португалии обнаружили, что могут быть верны и Голландии, и своей вере. На вид они не слишком отличались от своих голландских соседей, но долгие поколения предков на полуострове оставили их лояльными своей старой культуре и языку. Прибыли ли они прямиком с Пиренеев или же из других общин, эмигранты называли себя членами La Nacao, португальской нации. На берегу реки Амстел раскинулась Еврейская широкая улица (Jodenbreestraat), похожая на миниатюрный Лиссабон или Мадрид:

Ограничения существовали: евреи не могли присоединиться к гильдиям ремесленников, заниматься розничной торговлей и занимать политические должности. Им было запрещено вступать в брак с христианами, нанимать их как слуг и иметь интимные отношения с «дочерьми страны», даже с проститутками[168]. Несмотря на это, в Голландии они чувствовали себя в большей безопасности, чем где бы то ни было еще в Европе, и считались «первыми современными евреями»[169]. Преисполненные гордости за свое наследие и свершения, они считали, как написал один историк, что, если «евреи были избранным Богом народом, то они были избранными Богом евреями»[170]. Неудивительно, что их дети росли бесстрашными и стремящимися к свободе.

Рембрандт, который жил в еврейском квартале в доме два на Jodenbreestraat, рисовал своих соседей такими, какими они выглядели, то есть в большой степени ассимилированными, без карикатурных черт подозрительных чужаков. Примером может служить портрет ученого-библеиста Менаше бен Исраэля, который в своей широкополой шляпе и одежде с белым воротником, с щегольской вандейковской бородкой, ничем не отличался от голландского бюргера[171]. Рембрандт также писал со своих соседей библейских персонажей, видя в лицах современных ему евреев — патриархов и пророков, в том числе Иисуса и Моисея.

Экономический успех первого поколения эмигрантов очевиден, но простое перечисление фактов и статистических данных не передают смелость и решительность этих людей. Не только торговые дела, но и сам образ жизни вдохновлял их детей, рожденных в Голландии, когда те, будучи совсем юными, отправились в Новый Свет и вступили в бескомпромиссную борьбу против тех, кто не признавал за евреями прав. О представителях двух видов авантюристов, обосновавшихся на Еврейской широкой улице — работорговцах и шулерах, — говорили не без опаски.

Самуэль Палаччи был вторым, кого похоронили на еврейском кладбище Амстердама. Первым стал его друг дон Мануэль Пименталь, который и приобрел это кладбище. Как и Палаччи, Пименталь может служить примером храбрости и многогранности характера амстердамских еврейских пионеров. Пименталь (известный также, как Исаак ибн-Жакар) являлся богатейшим членом общины Неве-Шалом и успехом своим был обязан навыкам в занятии, считавшемся тогда наиболее популярным времяпрепровождением, — карточной игре. Он научился играть в карты при дворе короля Франции Генриха IV. Ночной страстью короля, если он только не развлекался в компании одной из своих шестидесяти четырех любовниц, были карты. Однажды, проигравшись Пименталю в пух и прах, сластолюбивый и веселый монарх сказал: «Я король Франции, но вы — настоящий король картежников»[172].

Евреям тогда запрещалось жить во Франции. Пименталь, хоть и принял христианство, продолжал открыто соблюдать еврейские обычаи. Его титул «дон» свидетельствует о знакомстве с придворным этикетом, требовавшим носить богатые одежды и обладать особыми манерами. Генрих, известный своей терпимостью, защищал друга-еврея: «Я считаю единоверцами тех, кто живет по совести»[173]. Пребывание Пименталя при французском дворе завершилось в 1610 году, когда его августейший покровитель был убит фанатичным школьным учителем, боявшимся, что король уничтожит католическую церковь. Убийца подскочил к королевской карете и поразил монарха ударом кинжала. После смерти Генриха Пименталь переехал в Венецию, а через три года переселился оттуда в Амстердам. Он вступил в общину Неве-Шалом и был похоронен в 1615 году, через год после того, как купил кладбище Оудеркерк. Чтобы отдать ему должное, община постановила посвящать утренние субботние молитвы памяти любимого королевского картежника[174].

В 1611 году Великий инквизитор Испании писал в ежегодном отчете мадридскому совету, что голландский еврей Диего Диас Керидо «нанял нескольких рабов-негров, уроженцев побережья, и дает им указания на испанском и португальском, чтобы они могли служить переводчиками в Африке, помогая ему в делах… [Более того], в его доме негры прошли обучение Закону Моисея и приняли иудаизм»[175].

Если это было так, то Керидо как религиозный человек был обязан освободить рабов, поскольку еврейский закон запрещал обращать в свою веру рабов, не получивших свободу[176]. Керидо родился в Португалии и прожил много лет в Баийе, бразильской столице, пока не был осужден как исповедующий иудаизм в 1595 году. Тогда он уехал в Амстердам и присоединился к общине Бейт-Яаков, а в 1612 году стал одним из двенадцати основателей общины Неве-Шалом. Он мог быть одним из арестованных в доме Палаччи в Йом Кипур во время рейда голландской полиции.

В осуждающем заявлении Великий инквизитор писал, что Керидо «проводит крупные сделки, вредящие королевской казне». Десять судов Керидо участвовали в нелегальной торговле между Амстердамом, Африкой и Бразилией. В Голландии суда набивали трюмы мануфактурной продукцией, отправлялись к берегам Гвинеи, где меняли этот груз на рабов, которых везли в Бразилию и меняли на сахар.

В 1609 году этот работорговец был одним из двадцати пяти еврейских коммерсантов, открывших счета во вновь созданном Амстердамском расчетном банке. Инквизитор, правда, беспокоился не из-за оборота торговли Керидо, а в связи с его миссионерской деятельностью. Свидетельства этому появились в 1595 году на инквизиторском следствии в Баийе. Информатор показал, что, когда он впервые прибыл в Баийю, Керидо сказал ему: «…я рад, что ты приехал сюда, чтобы спасти свою душу», — и предложил жениться на сестре. Приятель, кондитер по профессии, отказался, потому что «она была еврейкой»[177]. Керидо вел дела на четырех континентах (он торговал и с Индией) и был человеком энергичным. Во времена, когда путешествия по океану являлись весьма опасными и продолжительными, евреи, как он и Палаччи, разъезжали по разным странам, путешествовали в Новый Свет, вели переговоры с королями и иногда грабили их. История Керидо на этом не заканчивается.

«Проклят днем и проклят ночью, проклят, когда уходит, и проклят, когда приходит»[178]. Так написано в осуждении Уриэля да Косты, изгнанного из общины чрезмерно святыми евреями, которые могли соперничать с христианами в приверженности ортодоксальности. Евреи в Амстердаме жили свободно, но были обязаны подчиняться структурам, созданным религиозными лидерами общины. Прежде чем покончить с собой, да Коста описал историю своей жизни и дал представление о суровости и религиозном догматизме, который господствовал в жизни общины. Столь жесткими были эти ограничения, что из-за них многие молодые люди, жаждавшие личной свободы, поселились в Новом Свете и вели борьбу за еврейские права. Их родители, выросшие в условиях христианских запретов, вернувшись в иудаизм, считали себя обязанными соблюдать многочисленные заповеди своей религии, пусть даже только на словах. Будто желая искупить многолетнее притворство и следование католическим обрядам, большинство из старейшин общины не пытались спорить с раввинами, которые, как родственник Палаччи, ревностно соблюдали правила, предписывающие, что следует и чего не следует делать, а также были скоры в изгнании тех, кто не подчинялся их линии.

Уриэль да Коста был одним из тех, кто отказался подчиняться. Его автобиография, выдержки из которой приводятся ниже, служит лучшим источником сведений по этой эпохе[179]. Он родился в португальском Опорто в 1585 году в семье богатого конверсо. Да Коста учился на священника и служил в местной церкви, пока в 1615 году не переехал в Амстердам с матерью и четырьмя братьями. Почему он вернулся в иудаизм, лучше всего рассказал он сам:

Уриэль понимал иудаизм в соответствии с Ветхим Заветом. Он хотел найти библейскую религию, которой давно уже не было. Как многие другие конверсос, он основывал свои представления на Ветхом Завете, изложенном в христианской Библии. Вместо этого да Коста столкнулся с иудаизмом диаспоры, который опирался на толкования и комментарии мудрецов и был, скорее, религией Талмуда, чем Торы. Желая жить по заповедям, да Коста отверг множество более поздних обычаев, не упомянутых в Пятикнижии Моисеевом.

Приезжая в Амстердам, крещеный еврей сразу попадал в объятия раввинов. Не важно, каким закоренелым идолопоклонником он был в «Вавилонском изгнании», его все равно принимали. Однако теперь, когда он возвращался в лоно иудаизма, раввины начинали душить его законами:

Уриэль не скрывал своих взглядов и открыто обвинял членов «Маамада», исполнительного комитета синагоги, в изобретении новой Торы: «Они зовут себя мудрецами еврейского народа и изобретают множество законов, которые совершенно противоречат вере, и делают все это ради того, чтобы сидеть в первом ряду в Храме и получать особое уважение на рынке»[180].

В 1623 году произошли два происшествия, повлекшие изгнание да Косты из общины. Племянник, который «жил со мной, пошел к руководителям общины и сказал, что я пишу книгу, не соответствующую еврейским законам, и добавил, что я просто не могу быть евреем». Вскоре после этого да Коста встретил двух новоприбывших и «отговаривал их от присоединения к общине, говоря, что они не представляют себе бремя, которое собираются взвалить на себя».

Исключенный из синагоги, он оказался в изоляции. «Даже братья, которых я учил, отвернулись от меня. Они так боялись властей, что не приветствовали меня, встретив на улице». После смерти жены Сары единственным человеком, с которым он мог говорить, был его благочестивый домовладелец. Через семь лет да Коста сдался. Он попросил принять его обратно и согласился на унизительную церемонию, которую «Маамад» установил для возвращающихся в общину. В назначенный день:

Немного позже, в 1640 году, Уриэль да Коста купил пистолет, пришел домой, приставил ствол к виску и нажал на курок. Никто из родных не осмеливался поддерживать его открыто, но после смерти да Косты один из младших братьев уехал в Новый Свет, чтобы избавиться от еврейской версии Святой инквизиции, а другие родственники, настроенные также воинственно, посвятили свои силы борьбе за гражданские права в Европе и Новом Свете. Во второй половине XVII века везде, где евреи боролись за свои права, можно было встретить представителей семьи да Коста[181].

Суд над Уриэлем да Костой и его страданиями рисуют портреты раввинов еврейской общины Амстердама в самом мрачном свете. Самуэль Палаччи пришел бы в ужас от такого обращения. Наверняка многие члены общины неохотно поддержали эту жестокость. Не будучи фанатичными последователями религии, они выполняли указания тех, кто был таковыми. Есть некая историческая аномалия в том, что религиозные еврейские лидеры, пережившие преследование со стороны религиозных фанатиков, создали свою инквизицию, вместо того чтобы терпимо относиться к другим евреям. И хотя никого не держали в темных подземельях, не раздевали догола, не вешали на дыбу[182], жизнь изгнанных из общины была разрушена.

Самому известному изгнаннику было девять лет, когда он наступил на распростертое тело да Косты у порога синагоги. Знаменитый философ Барух Спиноза открыто высказал сомнение в каждом религиозном запрете иудаизма и в том, что Библия несла Слово Божье. Как и Уриэль, он был «проклят днем, проклят ночью, проклят, когда уходит и проклят, когда приходит». Но, в отличие от да Косты, сегодня Спинозу почитают как великого мыслителя эпохи Просвещения и одного из самых видных деятелей в еврейской истории.

Совсем немногие евреи были изгнаны из общины. Однако если принять во внимание гнетущую религиозную атмосферу, в которой проходила жизнь маленькой общины, то неудивительно, что молодежь, выросшая на свободе, стремилась уйти. Среди тех, кто уехал из Амстердама в Новый Свет, оказались и братья Коэн Энрикес. Когда умер рабби Палаччи, Мозесу было 14 лет, а Абрахаму — 11. Через десять лет они прибыли в Бразилию. Об их родителях известно мало, но влияние раввина-пирата Палаччи было заметно. Абрахам после смерти первой жены женился на внучатой племяннице Самуэля Палаччи Ревекке. Двое их детей тоже вступили в брак с членами семьи Палаччи[183].

Мозес уехал из Амстердама, чтобы стать солдатом и шпионом. Он сделал головокружительную пиратскую карьеру, растянувшуюся на пятьдесят лет. Абрахам вскоре последовал за ним в Новый Свет, где стал крупным международным торговцем и использовал свое финансовое могущество для управления еврейским поселением. Он никогда не называл себя Энрикес, полагая это имя символом испанского угнетения, и при любой возможности подписывался на иврите — Авраам Коэн[184].

Во время голландско-испанского перемирия 1609–1621 годов в европейских странах появился бразильский сахар. Голландские евреи поставляли этот товар в Португалию, а оттуда в Голландию, Францию, Германию и далее на Восток. Эта торговля, а также потребление сахара в Голландии увеличили бразильское производство более чем на 50 процентов. Число сахарных заводов в Амстердаме выросло с четырех до двадцати пяти[185]. Сладость, когда-то считавшаяся роскошью, стала доступна каждому.

Торговля прекратилась в 1621 году, и голландцы возобновили борьбу за независимость. Привлекательность сахарного рынка была основной причиной создания голландской Вест-Индской компании (позднее называвшейся просто Компанией), торгового объединения частных акционеров-пайщиков по образцу созданной ранее голландской Ост-Индской компании. В апреле 1623 года принц Мориц руководил конференцией в Гааге, на которой было решено напасть на испанские колонии, источник богатства империи. Для выполнения этой задачи Генеральные Штаты одобрили создание военизированной Компании с правами и средствами вести боевые действия против всех, кто попытается встать у нее на пути[186].

Ни одна частная корпорация никогда не имела таких полномочий: монополия на внешнюю торговлю, управление поселениями, содержание собственной армии, ведение войны и заключение мира. Компания получила мандат не просто на торговлю с Бразилией в обход Португалии. Первоначальной целью были завоевание сахарной колонии и захват серебряных рудников горы Потоси, откуда в течение полувека поступали деньги на содержание испанских войск. Чтобы добраться до внутренних областей континента, где находилась Серебряная гора (сегодняшняя Боливия), план Компании предусматривал вторжение с двух сторон — в Бразилию с Атлантического океана и в Перу с Тихого.

Евреи не участвовали в создании Компании, но поддерживали этот шаг и вскоре присоединились к ней. Компания преследовала исключительно экономические и политические цели, но у евреев имелись и иные мотивы. В 1618 году в Португалии инквизиторы арестовали более ста богатых торговцев-конверсос, имевших агентов в Амстердаме, и захватили их бразильские грузы, которые должны были проследовать в Голландию. Амстердамские евреи, связанные со многими из арестованных и хранившие их деньги, подали протест в Генеральные Штаты. Вскоре был направлен официальный протест на имя короля Филиппа, но результата он не дал[187]. Аресты в Португалии совпали с инквизиторскими процессами в Бразилии, где осудили девяносто конверсос[188].

В течение столетия новые христиане жили в Бразилии в относительном покое и участвовали в становлении колонии как богатейшего производителя сахара в мире. Благодаря огромным размерам Бразилии и малочисленности португальского населения эмиграция туда конверсос (и мелких преступников) поощрялась. В 1623 году из пятидесяти тысяч колонистов 15 процентов населения были конверсос. В это число входила и тысяча тайных евреев, о чем власти знали, но, пока евреи не афишировали свою веру, закрывали на это глаза[189].

Такая политика изменилась в 1580 году, после объединения Испании и Португалии. Во всей единой империи действовала инквизиция, и в следующие десятилетия лиссабонские инквизиторы преследовали евреев колонии. Четвертый процесс в 1618 году, где в роли обвиняемых выступали около сотни конверсос, совпал с арестами в Португалии и стал открытым предупреждением для тех, кто лишь притворялся христианами.

Большинство конверсос колонии составляли честные христиане, и только маленькая доля хранила верность иудаизму. Вынужденные выбирать между верой, навязанной их предкам, и верностью запрещенной религии, большинство выбирали выгоду. По мнению ведущего специалиста по новым христианам Бразилии Аниты Новински, дело было не в религиозности: «Экономическое процветание колонии пробудило алчность инквизиторов»[190]. Конверсос в основном принадлежали классу людей обеспеченных. На процессе говорилось, что они доминировали в торговле сахаром и владели двадцатью из тридцати четырех сахарных фабрик.

Производство сахара, использовавшее труд африканских рабов, было главной отраслью экономики Бразилии и специализацией конверсос. Чтобы прояснить, какую роль сыграл сахар в теплом приеме, оказанном конверсос в Новом Свете, нужно совершить экскурс в историю.

Связь конверсос Бразилии с сахарным производством можно проследить от 1503 года. Как известно, тремя годами ранее Педро Альварес Кабрал и его еврейский штурман Гаспар да Гама открыли Бразилию. Выше упоминалось, что король Жуан сдал колонию в аренду предприимчивому торговцу-конверсо Фернандо де Норонье для производства и экспорта цезальпинии («бразильского дерева»), росшей там в изобилии и служащей сырьем для красной краски. Это дерево и дало название колонии. Торговля древесиной, потреблявшейся европейской текстильной промышленностью, приносила консорциуму де Нороньи пятьдесят тысяч дукатов в год. Однако его владение колонией закончилось, когда он решил разводить в Бразилии тростник с островов Сан-Томе и Мадейра. Успех выращивания тростника и потенциальная выгода убедили короля расторгнуть контракт и вернуть колонию себе. В 1516 году заработал первый сахарный завод Бразилии. Чтобы развивать эту отрасль, новоприбывшим колонистам предоставлялось необходимое оборудование для производства сахара.

В 1534 году король назначил правителем Бразилии Дуарте Коэльо и поручил ему нанять специалистов сахарного дела с Сан-Томе и Мадейры для основания больших плантаций. Сахарный тростник выращивали в Новом Свете с тех пор, как Колумб привез эти растения с Канарских островов, но не в промышленных масштабах, как это стали делать конверсос на небольшом острове Сан-Томе у западного побережья Африки. Король хотел, чтобы они перенесли производство на огромные саванны Северо-Восточной Бразилии. В 1534 году, когда Карл V послал португальских конверсос спасать Ямайку, Коэльо привез в Бразилию таких же португальских конверсос — опытных мастеров, механиков, квалифицированных рабочих, — в основном из Сан-Томе. На острове им уже удалось развить серьезную сельскохозяйственную промышленность, использовавшую рабский труд, и теперь они намеревались сделать то же самое в Бразилии — стране площадью в три миллиона квадратных миль, которая превосходила по размерам Европу и все прочие колонии Нового Света, вместе взятые.

Со времен Крестовых походов, когда сахарный тростник привезли из Азии и стали культивировать в Средиземноморье, «производство и продажа сахара контролировались евреями»[191]. В 1400-х годах основным местом производства сахара было Марокко. Тогда сахар могли позволить себе только самые богатые люди. Средиземноморский климат для культивирования сахарного тростника слишком прохладен зимой и слишком сух на протяжении всего года. В конце XV века Мадейра, португальский остров в Атлантическом океане, известный благодаря одноименному вину, опередила Марокко в производстве сахара. Виноделы этого острова (в основном конверсос) получили тростник от своих братьев в Марокко и вскоре обошли их.

Успех Мадейры вдохновил короля на выращивание тростника на острове Сан-Томе, незаселенном клочке суши, открытом его моряками в Гвинейском заливе в 1470 году. Тропическое изобилие острова подходило для выращивания тростника, а местоположение позволяло быстро доставлять рабочую силу. Приобретение африканских рабов не являлось новинкой. Португалия занималась работорговлей с того момента, как португальские корабли впервые добрались до тропической Африки. Однако на Сан-Томе рабов впервые стали применять для масштабных сельскохозяйственных работ.

Но для начала королю требовалось заселить остров, а это было непросто. Никто из подданных не горел желанием ехать в удаленную колонию, населенную змеями да москитами. Вскоре король смог решить эту проблему, когда в его страну прибыли беженцы, уже доказавшие способность к производству сахара.

В августе 1492 года десятки тысяч еврейских беженцев из Испании остановились на границе Португалии. Король Жуан, заранее предупрежденный соседом о намерении изгнать евреев, велел пропустить беглецов, готовых заплатить восемь крусадос и согласных уехать через полгода. По истечении указанного срока, 31 марта 1493 года король приказал захватить семьсот еврейских детей. Их объявили «рабами короны». Это было предупреждение тем евреям, которые задержались в Португалии дольше разрешенного срока. Хронист короля Жуана писал:

Тогда им было по 8-10 лет. В 1534 году, когда Коэльо нанимал людей для бразильских плантаций, они достигли сорокапятилетнего возраста. Большинство из них, скорее всего, не заинтересовались предложением, так как слишком удобно обосновались на Сан-Томе, но их дети наверняка воспользовались случаем, чтобы занять свою нишу в Новом Свете. В последующие десятилетия, когда бразильский сахар поступил на рынок, плантации, основанные по модели работников Коэльо, стали стандартом для Нового Света. Португалия контролировала торговлю. Коэльо считается первым человеком, занимавшимся «систематическим и интенсивным развитием сахарной промышленности»[193].

Деятельность инквизиции в Бразилии началась с того, что на двери церквей был вывешен «Эдикт веры», в котором перечислялись еретические обряды и еврейские ритуалы и предлагался тридцатидневный срок для явки с повинной в обмен на милосердное отношение и конфиденциальность. Многие конверсос воспользовались этим. Некоторые — чтобы признаться в собственной вине, большинство — для обвинения других в принадлежности к иудаизму. Хотя на суд в Лиссабон отправили немногих, вся община конверсос, как искренние христиане, так и тайные евреи, обеспокоилась. Люди опасались, что за процессом последует создание постоянной инквизиторской канцелярии[194].

Такие опасения усилились летом 1623 года, когда из Лиссабона прибыл епископ Маркош Тейшейра с полномочиями отправлять в тюрьму осужденных евреев и конфисковывать их имущество. Судебный процесс больше не требовался. Чтобы уничтожить человека, достаточно было анонимного доноса. Неизвестное число конверсос уехали в поисках более спокойной жизни в соседние страны, в том числе на Ямайку, остров Колумба. Те, кто остался, решились на отчаянный шаг: в шифрованных письмах своим братьям в Голландии они предлагали себя в качестве пятой колонны для поддержки голландского вторжения и освобождения колонии[195].

Вероятным курьером этих диссидентов был друг раввина-пирата, амстердамский работорговец Диего Диас Керидо. Пятью годами ранее, в 1618 году, король Филипп III предупреждал губернатора Бразилии, что Керидо — известный контрабандист, и призывал тщательно следить за принадлежащими ему судами. Губернатор ничего не стал предпринимать. Как выяснилось, Керидо заблаговременно одолжил ему 30000 крусадос «из своих запасов»[196]. Это не было простой взяткой (губернатор потом вернул долг), но сыграло свою роль: Керидо продолжил свою «треугольную» торговлю — отвозил мануфактуру в Африку, африканских рабов в Бразилию, а бразильский сахар в Амстердам. По-видимому, в ходе одного из путешествий он переправил послание евреев, готовых восстать в случае вторжения.

Если курьером действительно оказался Керидо, послание было передано Братству евреев Голландии, тайной организации, поставившей своей целью противостояние инквизиции. Братство появилось через десять лет после смерти Палаччи, чтобы продолжить его борьбу за права евреев и против ненавистной Испании. О существовании организации стало известно из показаний, вырванных под пыткой у четырех осужденных за исповедование еврейской веры[197]. Согласно этим показаниям, зафиксированным в протоколах инквизиторских трибуналов Лимы и Картахены, Братство (La Cofradia de los Judios de Holanda) представляло собой подпольную организацию со штаб-квартирой в Амстердаме. Ее ячейки, от трех до пяти человек в каждой, были разбросаны по разным колониям. Они собирали сведения и деньги для Голландии, чтобы покупать оружие и оплачивать войну с Испанией. Из материалов судебных процессов стало известно также, что агенты брали деньги у местных конверсос, готовившихся к переезду в Голландию, инвестировали эти средства и возвращали владельцу, когда последний приезжал на новое место жительства в Амстердам[198].

Братство возглавлял некий Бенто Осорио, самый богатый торговец амстердамской общины[199]. Он импортировал оливковое масло из Турции, мускатный орех и перец из Индии, сахар из Бразилии. Городские власти облагали налогами роскошные дома торговцев (приезжие называли их «дворцами»). За свой особняк Осорио платил самую высокую подать на Еврейской широкой улице[200]. Хотя голландская Вест-Индская компания была создана без еврейского участия, документы инквизиции обвиняют Осорио в связи с Компанией: «Имея шпионов во многих городах Кастилии, Португалии, Бразилии и в других местах, [Осорио] отдает приказы и организует грабежи… надеясь тем самым уничтожить христианство»[201].

Бразилия занимала огромное пространство, но Компания считала, что для контроля над всей колонией достаточно захватить Баийю. Получив от Братства обещание поддержки изнутри, принц Мориц согласился на свободу вероисповедания в колонии после завоевания, а также позволил евреям сформировать собственную роту[202]. Восьмого мая 1624 года экспедиционный корпус в составе трех тысяч трехсот человек (в том числе несколько десятков евреев) прибыл в Баийю на двадцати шести судах[203]. Вице-адмирал Пиет Хейн первым же штурмом захватил два главных форта, защищавших порт. Его успех напугал защитников, и те бежали.

На следующую ночь епископ Маркош Тейшейра, главный враг конверсос, ударился в бегство и укрылся в лесу со своими священниками[204]. Как и обещал принц, после победы евреи получили религиозную свободу. Кроме этого, голландцы не посягали на собственность «португальцев». Уже на следующий день двести местных конверсос объявили, что возвращаются к вере отцов, и приветствовали голландских евреев, прибывших с экспедиционным корпусом[205].

Пока шло сражение за Баийю, голландский флот обогнул мыс Горн, проследовал вдоль тихоокеанского побережья до порта Каллао и осадил Лиму. Узнав о падении Баийи и осаде Лимы, правящий совет запаниковал. В письме королю Филиппу члены совета писали, что голландцам помогают Hebrea da Nacao[206], а их целью, по всей видимости, является не сахар Бразилии, а серебро Перу[207].

Испанский король, уверенный, что голландцы не остановятся на достигнутом, собрал огромную армию для снятия осады. Он мог не беспокоиться, так как голландцы уже выдохлись. После блокады порта в течение трех месяцев они отступили. Тем временем в Бразилии епископ Тейшейра собрал свое мужество и организовал партизанские отряды, не позволявшие голландцам выйти из Баийи и продолжить наступление. Двадцать девятого марта 1625 года с пятидесяти двух испанских и португальских кораблей на побережье высадились более двенадцати тысяч солдат. Они блокировали Баийю. Поражение было неизбежным, но две недели голландцы держались, поддерживаемые евреями. Один испанский солдат записал в дневнике: «Голландский пленник сообщил, что враг очень силен и многие евреи и еврейки, прибывшие из Голландии, побуждали их защищаться и предлагали большие деньги»[208].

Первого мая голландцы сдались. Чтобы обеспечить хорошие условия для еврейского контингента своей армии, вице-адмирал Хейн написал вражескому командующему, настаивая на том, чтобы «португальцы еврейского происхождения, остававшиеся в Баийе во время оккупации города, не подвергались преследованиям»[209]. Испанский командующий отверг эту просьбу и потребовал поименный список тех, кто помогал голландцам. Хейн стоял на своем. В конце концов, после долгих препирательств, вопрос так и не был решен и снят с повестки переговоров. Хотя условия сдачи гласили, что уйти могут только голландцы, большинство еврейских солдат и перебежчиков уехали вместе с ними. Тем, кто остался, этого делать не следовало: четверых испанцы повесили как предателей. Вину за поражение Баийи инквизиция возложила на евреев: «Тайные евреи писали голландцам и просили их об освобождении… помогли разработать планы вторжения и согласились нести часть расходов. Еретики, вскормленные грудью Матери-церкви, [после прихода голландцев] прошли обрезание и открыто начали исповедовать еврейскую веру»[210]. Позднее стали известны имена двух перебежчиков, успевших скрыться: «Баийю взяли благодаря планам Нуньо Альвареса Франко, голландского еврея, двенадцать лет прожившего в Баийе, и Мануэля Фернандеса Драго. Их отцы жили в Амстердаме и получали от Генеральных Штатов 200 фунтов в год за поддержку»[211].

Голландцы владели Баийей в течение года, а Лиму взять не смогли. Амбициозный план захвата Бразилии и серебряных рудников провалился. Обескураженная поражением армия убралась восвояси, в почти обанкротившуюся страну, разоренную тратами на вторжение и оккупацию Баийи.

Через два года боевой дух и ресурсы Голландии были восстановлены — вице-адмирал Хейн и его юный советник Мозес Коэн Энрикес привели в амстердамскую гавань испанские галионы с трюмами, полными золота и серебра. Это была крупнейшая добыча в истории. Впервые после открытия Нового Света был захвачен испанский «Серебряный флот», и голландцы снова перешли в наступление.

В авангарде событий находились Мозес и другие молодые воины-евреи. Вдохновленные примером пирата-раввина, представители первого по-настоящему свободного поколения доминировали в общине. Цифры говорят сами за себя: в 1620-х в Амстердаме жили двести еврейских семей, а в нападении на Баийю участвовали «несколько десятков евреев». Уже в следующее десятилетие, согласно данным инквизиторов, сотни голландских евреев планировали вторжение в Португалию и уничтожение инквизиторских тюрем[212]. Эти планы не были осуществлены, но они дают представление об умонастроениях молодежи, считавшей себя новыми Маккавеями, воинственными освободителями своего народа. Свирепствующий Святой террор вдохновлял их на борьбу, на то, чтобы стать поколением воинов Сиона.

Глава шестая Воины Сиона в Новом Свете

На рассвете 8 сентября 1628 года Мозес Коэн Энрикес стоял на палубе «Амстердама», флагмана голландского флота, находившегося в нескольких милях от Гаваны, и смотрел в сторону запада. Неожиданно в северной части горизонта появились верхушки мачт испанского «Серебряного флота»: двенадцать судов везли девяносто две тонны серебра и сундуки с сокровищами, набитые жемчугом, рубинами и золотом. Стоимость груза оценивалась в 16 миллионов гульденов — около миллиарда долларов на нынешние деньги.

Внезапно атаковав не ожидавших нападения испанцев, голландская эскадра в составе двадцати пяти кораблей сразу отрезала и захватила практически без боя девять судов. Три галиона, шедшие первыми, в том числе флагман гранд-адмирала, направились к побережью, в сторону порта Матансас. Голландцы устремились в погоню, ворвались в гавань и взяли на абордаж два судна. Солдаты, вооруженные пистолетами, мушкетами и саблями, быстро взобрались на испанские галионы.

По пути домой вице-адмирал Хейн писал в своем журнале, что сардоническое приветствие «Доброй войны!» деморализовало защитников и те, услышав этот клич, побросали мушкеты и спрятались на нижней палубе. Один моряк прыгнул за борт, рассчитывая уплыть, но был вытащен из моря и приведен к вице-адмиралу.

Скорее всего, с ним пошел Мозес, говоривший по-испански и пользовавшийся доверием вице-адмирала.

На следующий день:

При захвате «Серебряного флота» не погиб ни один голландец. Быстроходная яхта помчалась в Амстердам с новостями о захвате галионов, а в январе Хейн привел свою эскадру в Голландию. Последним в колонне шел захваченный галион гранд-адмирала. На разгрузку потребовалось пять дней, сокровища были помещены на тысячу телег и с триумфом провезены по улицам Амстердама вслед за каретой вице-адмирала. «Хейна приветствовали как иностранного князя, прибывшего с официальным визитом»[215]. По всей стране засияли праздничные огни. После поражения под Баийей финансы страны пришли в полное расстройство. Правительство исчерпало все кредиты. Теперь Голландия вновь разбогатела. Компания заявила о получении дивидендов в размере 50 процентов и — с этими средствами — начала готовить флот для нового вторжения в Бразилию.

Мозес Коэн Энрикес, справивший бар мицву в 1616 году, вскоре после смерти наставника, научился у рабби Палаччи стремлению жить так, как ему мечталось. Хотя в жилах Коэна не текла королевская кровь, его амбиции сделали бы честь любому гранду или знатному дворянину. Будучи одним из первых и наиболее ценных членов Братства, Мозес отправился в Севилью под чужим именем и вскоре собрал сведения, на основании которых руководство Компании поняло, что лучше перехватить испанский флот, перевозивший руду в Севилью, чем пытаться захватить на суше серебряный рудник. Мозесу исполнилось двадцать пять лет, и адмирал был старше его вдвое, но четырьмя годами ранее Энрикес зарекомендовал себя в боях в Баийе, и Хейн пригласил его в экспедицию.

Испанские сокровища перевозили две хорошо охранявшиеся эскадры в 20–30 судов. Одна (Tierra Firme, или «Континент», так тогда назывался Панамский перешеек) собирала богатства из городов Карибского моря и Мексиканского залива, а вторая (Flota — то есть просто «Флот» или «Серебряный флот») перевозила мексиканское серебро из порта Вера-Крус и ценные грузы из Азии, доставленные манильскими галионами. Обеспечив сохранность груза, эскадры соединялись в Гаване, чтобы вместе продолжить путь в Испанию. В 1628 году «Континент» прибыл в Гавану слишком поздно. Все суда «Серебряного флота» находились в гавани, кроме галиона гранд-адмирала, но их трюмы уже опустели. Груз был на пути в Голландию.

Отплытие флота из Испании за сокровищами в Новый Свет проходило в торжественной обстановке. Однако, по соображениям безопасности, дата отплытия менялась из года в год и хранилась в тайне. Тем не менее Мозес Энрикес выведал этот секрет — как ему это удалось, остается неизвестным. Возможно, ему сообщил эти сведения агент Бенто Осорио, занимавшийся в Севилье вопросами нелегальных торговых операций главы Братства[216]. Так или иначе, но Мозес сообщил Компании назначенную дату отплытия «Серебряного флота», что дало голландцам достаточно времени для снаряжения двадцати пяти кораблей, укомплектования экипажей и отправки их на Кубу, где эскадра поджидала испанцев.

Чтобы избежать сезона ураганов, суда «Серебряного флота» ушли из Испании за месяц до «Континента». В июле 1628 года они прибыли в Вера-Крус. Это город на болотах, как всегда в таких случаях, превратился в праздничную ярмарку, переполненную торговцами, игроками, жуликами и гуляками. Торговцы собирались в городе, чтобы приобрести азиатские товары — шелка, нефрит, слоновую кость, фарфор, ковры и пряности. Эти грузы в Акапулько доставляли манильские галионы, а оттуда по суше караваны мулов перевозили товары в Вера-Крус. Город веселился до начала августа, когда «Серебряный флот» отправился на Кубу, забрав мексиканское серебро и азиатские сокровища[217]. Остров Куба лежал всего в нескольких сотнях миль от Вера-Крус, но северные ветры того лета вынудили суда идти к Флориде и потом повернуть южнее. В результате флот добрался до Кубы с северной стороны. У острова их поджидали вице-адмирал Пиет Хейн и его молодой помощник, прибывшие с голландским флотом двумя неделями ранее. До того времени были предприняты пятьдесят попыток завладеть испанским флотом с сокровищами, но только Хейну и Энрикесу это удалось.

Возвращение победоносного флота в Амстердам было бурно отпраздновано молодыми еврейскими авантюристами, несколькими годами ранее участвовавшими в захвате Баийи. После поражения они пали духом, но успех Мозеса вдохновил их на новые свершения. Грандиозная победа после горького поражения убедила евреев Амстердама в том, что успех и провал определяются по прошествии достаточного времени. Этот урок они могли усвоить и от родителей, прошедших через суды инквизиции, прежде чем вдохнуть воздух свободы в Амстердаме, или от рабби Палаччи, который сначала прятался в доме французского дипломата, но затем возобновил борьбу.

Мозес недолго оставался в Амстердаме. На следующий год он оказался в Ресифи, столице бразильской провинции Пернамбуко, где совместно с тамошним подпольем готовил почву для нового голландского вторжения. Затем он вернулся в Амстердам и присоединился к флоту. Это открылось через четыре года, во время работы мадридского трибунала, расследовавшего обстоятельства вторжения. Голландский перебежчик рассказывал:

Историки не оценили важную роль, сыгранную этим бесстрашным молодым человеком, который: 1) участвовал в первом вторжении в Баийю, 2) спланировал захват «Серебряного флота» и также принял в нем участие, 3) проник в Ресифи, чтобы заручиться поддержкой «пятой колонны», и 4) вернулся в Амстердам и присоединился к флоту, чтобы участвовать в новом вторжении. Исследователи отметили только, что в 1630 году Мозес получил приглашение быть «гостем Компании», но не смогли объяснить, за что он был удостоен такой чести[219]. Если бы не показания предателя, приведенные выше, роль Мозеса в военных предприятиях Голландии вообще осталась бы неизвестной. А ведь это было всего лишь начало его бурной жизни, в течение которой он правил собственным пиратским островом, а потом консультировал прославленного ямайского буканира Генри Моргана.

Четырнадцатого февраля 1630 года голландский флот высадил в Ресифи семь тысяч солдат. На следующий день Мозес, названный лишь «гостем Компании», повел еще три тысячи солдат на берег, к северу от порта. Там его встретил Антонио Диас Папарробалос, лидер местного подполья, с двумя мулатами-туземцами, готовыми стать проводниками[220]. Через две недели, подавив слабое сопротивление, голландцы стали хозяевами Северо-Восточной Бразилии, района, включавшего провинцию Пернамбуко, порт Ресифи и другие территории. Бразильские конверсос вышли из тени вторично за десять лет. Об этом сообщал португальский священник отец Мануэль Каладо, который жил в голландской Бразилии с 1630 по 1646 год и ненавидел как кальвинистов, так и евреев: «[Конверсос] приветствовали голландцев, с облегчением отказавшись от двойной жизни и отбросив верность католической религии».

В своем отчете церковному начальству отец Каладо описал первую лихорадку свободы, охватившую евреев:

Одному из конверсос пришлось пожалеть о своем бурном энтузиазме. Когда голландские офицеры шли по улице, празднуя победу, торговец вином Симон Драго распахнул двери своего магазина и пригласил их войти. Гордо объявив себя евреем, желавшим отпраздновать победу голландцев и свою новую свободу, он предложил офицерам ящик лучшего вина. Выпив его залпом, они потребовали еще. Утверждая, что заслужили вино тем, что освободили хозяина и его народ, офицеры утащили восемь бочонков вина. Об этом стало известно через несколько лет, когда Драго подал иск в Амстердаме, обвинив офицеров в том, что они опустошили его склад[222].

После завоевания Бразилии Мозес поселился в Ресифи и сделал удачную карьеру капера. На свою долю добычи, составившую тонну серебра, он купил корабли, снаряжение и необитаемый островок у берега Ресифи. Островок стал его базой. В насмешку над страной происхождения, он назвал остров своим христианским именем — Антонио Ваэс[223].

Офицерами и моряками у него служили другие евреи-бунтари, которые отвергли спокойную жизнь в Амстердаме ради приключений за испанский счет. Неизвестно, сколько судов захватил Мозес, но действия голландских каперов в Карибском море были весьма успешны. С 1623 года по 1636 год (когда Мозес продал остров губернатору Монсу) голландские каперы захватили 547 испанских судов — по одному в неделю[224].

В отличие от Мозеса, первенца в семье, большинство еврейских поселенцев были младшими сыновьями, которые не могли рассчитывать на долю в семейном бизнесе. Они обычно приезжали в каких-то лохмотьях, составлявших все их имущество[225]. Дела быстро налаживались. Свободно владея голландским и португальским, они стали связующим звеном между новоприбывшими голландскими и старыми португальскими поселенцами. Вскоре многие заняли выгодную нишу коммерческого посредничества между двумя группами. Одним из самых значительных среди них был младший брат Мозеса Абрахам, который стал агентом по закупкам колонии и пользовался широчайшим уважением. В трудные времена обе стороны обращались к нему за посредничеством в улаживании конфликтов.

Компания назвала завоеванную колонию Новой Голландией. Несмотря на тщеславие, победители были не настолько глупы, чтобы изгнать людей, которым регион был обязан богатством. Хотя португальских сахарозаводчиков можно было осуждать за папизм и идолопоклонство, им позволили остаться и богатеть, как и евреям. Принц Мориц снова издал эдикт о религиозной терпимости. В эдикте говорилось о гарантиях свободы для испанцев, португальцев и туземцев, будь они римскими католиками или евреями: «Их взгляды достойны уважения, и никто не смеет преследовать их за то, что является делом их совести»[226].

Его указ превратил Новую Голландию в действительно свободную страну: католики, новые христиане, евреи, кальвинисты и индейцы жили и работали бок о бок. Большинство евреев жили в Ресифи, где они сформировали первое законное еврейское поселение в Новом Свете и управляли общиной полуавтономно. Португальские католики приняли пришельцев, но своих конверсос считали предателями, отвергнувшими веру и вернувшимися в иудаизм после прихода голландских евреев. По сравнению с царившей в мире религиозной нетерпимостью в Новой Голландии существовала гармония. Каждая община получала долю от богатства страны и работала на превращение голландской Бразилии в крупнейшего производителя сахара в мире.

Своим успехом Новая Голландия обязана губернатору Йохану Морицу Нассау. Он прибыл в январе 1637 года со свитой из художников и ученых и правил семь лет. Принц Нассау (он предпочитал, чтобы к нему обращались именно так) был образованным человеком, разбиравшимся в науках и искусствах, и талантливым дипломатом, поддерживавшим хорошие отношения со всеми общинами. Португальцы ощущали его сочувствие к своему положению, кальвинисты считали его своим, а евреи называли «мудрецом» — высший комплимент с их стороны[227].

Через несколько недель после прибытия губернатор получил жалобу кальвинистских торговцев, утверждавших, что в колонии слишком много евреев: «Страна переполнена евреями, каждый корабль привозит их»[228]. Они требовали, чтобы Новая Голландия завозила колонистов-христиан, а не евреев, перечислив все старинные аргументы против «убийц Христа». Губернатор рассердился. Размахивая копией Хартии колонии, он заявил жалобщикам, что никакого протекционизма не будет: «Тридцать второй параграф гарантирует защиту людям еврейской и католической веры»[229].

Хотя губернатор отверг требования кальвинистов, проблемы существовали. Как и в Амстердаме, евреи не могли занимать правительственные посты, проводить религиозные службы публично или вступать в любовную связь с христианами. Но по сравнению с другими странами эти ограничения были слабыми. Народ Книги постоянно сталкивался с презрительным отношением, но в Бразилии евреи имели фундаментальные права. Более того, в евреях нуждались. Они называли свою общину «Цур Исраэль» — «Твердыня Израиля», с намеком на Ресифи, который называли «Твердыня Бразилии». Но в этом названии было и мессианское значение, почерпнутое из книги Исаии (30:19–29): «Народ будет жить на Сионе в Иерусалиме… как у идущего со свирелью на гору Господню, к твердыне Израилевой»[230].

По соображениям безопасности, губернатор хотел перенести резиденцию на остров Антонио-Ваэс, контролировавший вход в гавань. Мозес согласился продать остров. Проживая в рассеянии, будучи чужаками в чужой стране, евреи давным-давно поняли, что следует поддерживать хорошие отношения, особенно финансовые, с правящими классами. Мозес не особенно нуждался в деньгах, но был рад случаю снискать расположение принца Нассау. Случайно или нет, но позднее губернатор нанял Абрахама, брата Мозеса, и Яакова, его племянника, агентами по закупкам колонии.

Остров, купленный губернатором, пустовал. Построенные Мозесом док и несколько лачуг да развалины заброшенного монастыря — вот все, что можно было увидеть на Антонио-Ваэс[231].

Губернатор нанял строителей и переименовал остров — отныне он назывался Морика. На острове появился величественный замок из цезальпинии с птичником, зоопарком и рыбным прудом. («Он поселил там множество птиц и животных».) Принц Нассау также разбил парки с эстрадами для оркестров, посадил тысячи кокосовых пальм и фруктовых деревьев. Так возник новый город Мавритания, и два моста соединили его с материком. «Сюда приезжали компании, чтобы провести летние отпуска, насладиться пикниками, концертами и азартными играми… Принцу нравилось показывать всем коллекцию своих редкостей и рассказывать, откуда что взялось»[232].

Когда голландцы прибыли сюда, Ресифи был деревней на полтораста домов; через двадцать лет, когда голландцы ушли, он превратился в развивающийся порт, в котором имелось две тысячи домов[233]. Во времена расцвета колонии все амстердамские еврейские семьи имели родственников или друзей в Ресифи. Число бразильских евреев достигало полутора тысяч (для сравнения: в самом Амстердаме жили тысяча двести евреев). Работая сообща как финансисты, брокеры, судовладельцы, импортеры и страховщики, они контролировали торговлю между двумя странами[234].

В 1640 году евреи владели сотней судов, занятых в сахарной торговле. Семья Перейра в Амстердаме владела заводами, на которых коричневое сырье превращалось в вожделенные белые кристаллики. Ресифи получил известность как «еврейский порт», а главной улицей города была «Еврейская улица» (Rua dos Judios)[235].

Хотя в абсолютных числах разница между еврейским населением Бразилии и Амстердама была невелика, соотношение еврейского и христианского населения в колонии и метрополии сильно отличалось. Если в 1640 году в Амстердаме евреи составляли менее 2 процента горожан, то в Ресифи их было 30–40 процентов от белого населения. Благодаря еврейской торговой жилке «христианские торговцы вскоре оказались зрителями при еврейском бизнесе»[236]. Однако, выучив португальский, они решили, что больше не нуждаются в еврейских посредниках, и запротестовали: «Почти вся торговля сахаром оказалась в руках евреев, которые лгут, используют поддельные гири и практикуют ростовщичество»[237].

Соперничающие торговцы пытались заставить Высший совет (руководство колонии) если не выгнать евреев, то хотя бы заставить их носить красные шляпы или желтые знаки: «Везде в мире этот лживый и нечестный народ должен носить отличительные знаки на одежде, чтобы показывать свою неполноценность»[238].

Принц Нассау, Вест-Индская компания, Генеральные Штаты защищали евреев от завистливых и враждебных кальвинистских торговцев и португальских плантаторов. Руководители колонии признавали и ценили вклад евреев в то, что Ресифи стал богатейшим портом Нового Света после Гаваны. Они также понимали, что евреи, натерпевшиеся от инквизиторов, могут оказаться самыми стойкими защитниками колонии[239].

Компания владела монополией на работорговлю и зарабатывала 240 процентов на продаже каждого раба. Еврейские торговцы, как посредники, получали немалую долю, покупая рабов на аукционах Компании и продавая их плантаторам в кредит под 40–50 процентов. Долги обычно выплачивались сахаром, и евреи вскоре стали крупными торговцами этим товаром. Благодаря высокой прибыли, около 300 процентов за рабов и 700 процентов за сахар, они покупали дома в Ресифи и владели десятью из ста шестидесяти шести сахарных плантаций, в том числе «лучшими плантациями вдоль речной долины в Пернамбуко»[240].

Учитывая их ведущие позиции, а также стародавние предрассудки, можно понять возмущение торговцев-конкурентов. «Евреи завладели всей торговлей, — жаловались владельцы тростниковых плантаций, — теперь негры-рабы слишком дороги, а проценты — чересчур высоки»[241]. На эти жалобы обратил внимание голландский путешественник, прибывший в Бразилию в 1640 году. Он писал: «В основном евреи занимаются делами, которые были бы прибыльны и при обычных правилах ведения коммерции, без таких крайностей»[242].

Хотя их прибыли и процентные ставки были слишком высокими, в защиту евреев следует сказать, что Новая Голландия являлась обществом фронтира, форпостом Нового Света, окруженным врагами. Несмотря на относительное богатство колонии, капитал был невелик, а инвестиции — рискованными. Евреи, составлявшие около трети населения, имели право лишь на треть всех брокерских лицензий. Чтобы обойти ограничение, они продавали свои доли другим евреям. Это возмущало конкурентов, писавших губернатору: «Евреи покупают весь груз судна и распределяют его между собой, согласно купленным долям». Отвергнув жалобу, губернатор напомнил: «Ранее голландские брокеры и торговцы утратили доверие народа из-за спекуляций и небрежности, что и дало евреям возможность преуспеть»[243].

За время существования Новой Голландии Компания доставила в Бразилию двадцать шесть тысяч рабов[244]. В последующие два столетия их число достигло миллионов, и работорговля распространилась по всему Новому Свету. Этим ремеслом занимались все европейские страны, имевшие хотя бы одно океанское судно. Вдоль западного побережья Африки курсировали датские, английские, французские, шведские, испанские, португальские, немецкие и голландские суда, вывозившие рабов.

В Восточной Африке работорговлю контролировали арабы. В Западной Африке европейцы вели дела вместе с африканцами: африканцы продавали африканцев европейцам для обслуживания других европейцев. Роль евреев в этом коммерческом процессе показывает, что они были не хуже и не лучше других народов в те времена, когда моральная сторона работорговли не имела никакого значения. Цвет кожи тоже не играл особой роли — белые покупали и продавали других белых, африканцы порабощали других африканцев. Рабы были монетой в любой стране, и европейские морские нации ревностно охраняли право продавать африканцев в христианский Новый Свет. Как пишет историк Эли Фабер, после исчезновения Новой Голландии участие евреев в работорговле стало незначительным[245].

Евреи Бразилии были свободнее в вопросах своей религии, чем в Голландии. В Амстердаме религиозные лидеры общины десятилетиями правили железной рукой, а в Ресифи занимали свои посты год, не имея права переизбираться. Споры решались большинством голосов в «Маамаде», и любой член общины мог потребовать повторного разбирательства, если не доверял объективности вынесенного суждения. В Голландии бывшие тайные евреи ждали три года и лишь после этого могли сделать обрезание и открыто присоединиться к общине. В Ресифи период ожидания составлял год. Ашкеназские евреи не могли ходить в сефардскую синагогу или вступить в брак с сефардскими евреями. В Ресифи же царило полное равноправие. Их хазаном был Исаак Абоаб, раввин-каббалист, впоследствии вернувшийся в Амстердам. Он голосовал за отлучение Спинозы, а затем его заподозрили в том, что он стал последователем салоникского лжемессии Шабтая Цви.

«Цур Исраэль» поддерживала несколько благотворительных программ, в том числе по выкупу пленных единоверцев, обеспечению приданым бедных незамужних женщин из Голландии, желавших выйти замуж в Бразилии, сбору денег для палестинских евреев, выплате долгов христианам (если другие источники были исчерпаны). Чтобы финансировать все эти проекты, члены общины отдавали «Маамаду» долю с каждой сделки. За нарушение этого правила их могли изгнать. Мозес и прочие пираты не были свободны от этой повинности и вносили в общий фонд 3 процента добычи[246].

Проблемы выплат заполняют большую часть протоколов общины «Цур Исраэль». Другие записи относятся к постановлениям «Маамада», управлявшего общиной. Две из них особенно интересны, так как дают представление о популярных пороках — игре и разврате. «Маамад» запретил азартные игры после полудня в пятницу, так как слишком много членов общины опаздывали к субботней трапезе, а чтобы охладить чересчур похотливых, приказал штрафовать на пятьдесят флоринов каждого еврея, который пойдет с христианкой в микву[247].

Большинство членов общины прибыли из Голландии, но были там и сефарды из Испании, Турции, Португалии и Северной Африки, а также ашкеназы из Венгрии, Польши и Германии[248]. Возможно, они слишком увлекались азартными играми и женщинами, но таков был Новый Свет. Немногие поселенцы думали о морали и нравственности. Индейские и африканские наложницы были в порядке вещей, но христианские женщины, какими бы соблазнительными ни представлялись, оставались запретными. Не все евреи занимались торговлей, но, вне зависимости от рода занятий, все соблюдали традиции иудаизма. Однажды во время праздника Симхат Тора они устроили шумное шествие по улицам с Торой. Кальвинисты обвинили их в «бесстыдной дерзости» и оскорблении христианства, и принц Мориц велел впредь проводить религиозные церемонии частным образом — «чтобы никто их не слышал и не видел»[249].

Настроения колонистов частично можно понять, познакомившись с показаниями уже упоминавшегося информатора, раскрывшего роль Мозеса Коэна Энрикеса. Информатор, капитан Эстебан де Фонсека, был еврей-изменник, уехавший из Амстердама обратно в Испанию. В апреле 1634 года он выступал в Мадриде перед инквизиторами. Давая показания об ущербе, причиненном испанской короне голландскими евреями, он сообщил, что восемнадцать судов в Амстердаме готовятся перевезти в Бразилию сотни евреев. Но для начала они собирались отправиться к португальской Коимбре. Там трибунал инквизиции недавно отправил на костер двести евреев. «Они планируют пойти в Коимбру… изгнать инквизиторов и освободить узников, а также разграбить монастырь Санта-Крус»[250]. Фонсека утверждал, что деньги на экспедицию были собраны по подписке среди всех голландских евреев и что армаду вел еврей, который привлек к этому еще сотню евреев: «Я назову только главных, ибо перечисление всех будет бесконечным». Затем Фонсека назвал имена десяти евреев (миньян), включая близкого друга Мозеса Абрахама Исраэля, которого он назвал адъютантом флота (офицером по административным вопросам). Помимо раскрытия пиратской и шпионской деятельности Мозеса, Фонсека сообщил, что тот составил особенно дерзкий план по захвату Гаваны с помощью африканских воинов, замаскированных под рабов: «Они должны высадиться под флагом перемирия, утверждая, что бежали от голландцев. [Оказавшись в городе], они под покровом ночи взяли бы в руки оружие и перебили солдат».

Ни того ни другого не случилось. Нет никаких свидетельств того, что флот, следовавший в Бразилию, останавливался в Португалии и изгонял инквизиторов, как и о том, что Гавана пала благодаря хитрости, подобной троянскому коню. Возможно, предводители еврейской армады узнали, что их планы раскрыты, и отказались от задуманного. Или же показания Фонсеки были всего лишь разговорами, подслушанными в пивных. Однако же его свидетельство проливает свет на характер Мозеса и его товарищей. Они играли в карты, пили ром, курили сигары и обсуждали разные дела, от торговли сахаром до работорговли и контрабанды серебра из Потоси, — но также замышляли разрушить империю инквизиции.

Пока губернатором оставался Йохан Мориц, Новая Голландия процветала. Общины колонии конфликтовали, но продолжали работать вместе. Ежегодное производство сахара возросло с пятнадцати тысяч тонн в начале XVII века до тридцати тысяч во время правления Морица. В результате сахар в розничной торговле подешевел в два раза и стал доступен не только богачам[251].

Пока братья Коэн Энрикес с друзьями завоевывали нишу в Бразилии, их родня в Амстердаме богатела на импорте товаров со всех концов мира. Голландские капитаны, нелегально торговавшие с агентами-конверсос в испанских портах, привозили товары прямо в Амстердам. В Перу, где евреи контролировали торговлю серебром, руда из шахт обменивалась на китайский шелк, доставляемый через Мексику, перец из Ямайки оказывался в Голландии, где его применяли при копчении сельди, венесуэльский жемчуг стал популярной «разменной монетой» во всем мире. Испанские торговцы не выдерживали конкуренции цене и качеству товаров[252]. Евреи из Амстердама поддерживали контакты с сефардскими торговцами в Средиземноморье и, выступая посредниками между ними и Новым Светом, получали прибыль от сделок с обеих сторон.

В 1640 году, после шестидесятилетия единства, Португалия снова отделилась от Испании. В Лиссабоне был совершен бескровный переворот, в результате которого на трон взошел герцог Браганца. Новый король, вступивший на престол под именем Жуан IV, послал делегацию в Голландию, чтобы подписать договор о мире и сформировать союз против Испании.

В результате в Бразилии сложилась непростая ситуация. Голландия, став союзником Португалии, продолжала оккупировать большую часть ее колонии. Вместо того чтобы понять странность этого положения и предоставить определенные привилегии португальскому населению Бразилии, Генеральные Штаты велели принцу Нассау захватить как можно больше сопредельных территорий. Принц не стал терять времени для осуществления этого макиавеллевского замысла. Пока он вел переговоры о мире с правителями соседних провинций, принадлежавших Португалии, его солдаты оккупировали эти земли. Одновременно он отправил флот в Африку, чтобы захватить остров Сан-Томе и порт Луанду в Анголе.

В 1642 году Голландия контролировала большую часть северо-востока Бразилии и африканские форпосты, через которые в колонию поступал основной поток рабов[253]. Колония достигла зенита могущества, но ненадолго. Когда срок полномочий принца подошел к концу, Генеральные Штаты сочли, что его правление обошлось слишком дорого, и решили не продлевать каденцию. Действительно, Новая Голландия оказалась самой дорогой колонией голландской державы, но она и производила огромные богатства. Тем не менее в сентябре 1643 года принцу было велено вернуться в Голландию. Лидеры религиозных общин Новой Голландии просили его остаться. Письмо евреев восхваляло его «мудрое и счастливое правление», благодарило за защиту, а также обещало, что если принц останется, то «его годовой доход утроится»[254]. Но если он все-таки уедет, то евреи хотели бы купить его замок и устроить там синагогу. Против этого резко возражали кальвинисты, убедившие губернатора отказать евреям[255].

Какими бы соображениями ни руководствовались Генеральные Штаты, отзыв Морица стал недальновидным шагом. Судя по всему, Генеральные Штаты не рассматривали вероятность нарушения мирного договора со стороны Португалии, хотя сами голландцы выхолостили его своими действиями. Когда принц разместил войска в соседних провинциях, португальское население начало готовить мятеж для восстановления своей власти. За два месяца до отплытия принц узнал, что португальцы захватили одну из пограничных провинций. Март 1644 года стал началом конца Новой Голландии.

Мятеж возглавил Жуан Фернанду Виэйра, глава португальской общины, поклявшийся отдать жизнь и собственность на дело «восстановления отечества»[256]. Вместе с восемнадцатью сообщниками он составил план убийства руководителей голландской администрации. Португальцы хотели пригласить «голландских вождей» на банкет в доме Виэйры по случаю дня рождения одного из святых, и убить их всех разом. Среди заговорщиков был еврей-конверсо Себастьян Карвальо, который сообщил о плане главе «Маамада» доктору Абрахаму де Меркадо. Тот, в свою очередь, написал письмо Абрахаму Коэну, изложив детали заговора и подписавшись A Verdade Plus ultra («Высшая истина»). Коэн сообщил о заговоре принцу, и тот попросил его помочь в задержании предателя[257].

Виэйра, узнав, что заговор раскрыт, собрал людей и бежал в джунгли. Коэн с несколькими друзьями погнался за ними. В короткой стычке погибли два еврея. Коэн и другие богатые евреи сочли, что «за смерть надо отомстить», и оплатили правительственную карательную экспедицию. Вскоре в погоню за Виэйрой устремились шестьсот голландских солдат и триста индейцев, но преследователи сами попали в засаду. Так началась гражданская война. Ее ожесточению способствовали плохие урожаи сахарного тростника 1642, 1643 и 1644 годов, из-за чего повстанцев поддержали португальские плантаторы, которые отказались выплачивать долги.

Летом 1645 года произошел инцидент, возымевший значительные последствия. Мятежники захватили остров возле Ресифи и взяли в плен голландских ополченцев. Среди них оказался отряд из тринадцати евреев под командованием еврея-офицера. Португальцы отделили их от прочих пленных и повесили. Для командира мятежников евреи были не просто вражескими солдатами, но предателями. Поэтому он считал себя вправе вздернуть их, а офицера заживо сжечь[258].

Когда об этом узнали в Ресифи, Верховный Совет направил официальное послание португальскому предводителю, где содержался язвительный вопрос: «Почему пленных евреев убили таким зверским способом? Разве они не такие же люди, как мы?»[259]

В Амстердаме Еврейский совет («Парнасим»), возглавляемый Абрахамом да Костой, младшим братом Уриэля да Косты, направил петицию в Генеральные Штаты: «Наши сердца обливаются кровью. Мы просим правительство в Бразилии гарантировать, чтобы во всех договорах с неприятелем евреям гарантировали такое же отношение, как и голландским солдатам. Еврейские солдаты добровольно пошли бороться с мятежниками и доказали свою лояльность, раскрыв заговор Йохана Виэйры, который был провален только благодаря Абрахаму Коэну и доктору Меркадо»[260].

Апеллируя к истовой вере кальвинистов в Ветхий Завет, где Израиль назван народом Бога, авторы послания напоминали Генеральным Штатам: «Всевышний любил и защищал еврейский народ во все времена и помогал спастись от любой опасности тем, кого Он назвал Своим народом… Бог наградит тех, кто дружески и с добротой относится к этому бедному, гонимому народу». В заключение они привели цитату из обращения царицы Эсфири к царю Ахашверошу: «Если царю благоугодно, то да будут дарованы мне жизнь моя, по желанию моему, и народ мой, по просьбе моей!»[261][262]

В ответ на обращение еврейских лидеров Генеральные Штаты издали «Patenta Onrossa» («Почетная хартия»), в которой указали, что евреи Голландии считаются подданными Соединенных Провинций и пользуются почти всеми правами бюргеров. Этот документ, изданный 7 декабря 1645 года, стал первым европейским законом о равноправии евреев[263]. Верховный Совет Новой Голландии получил следующие предписания:

Из-за гражданской войны многие голландские колонисты вернулись на родину, и полторы тысячи оставшихся евреев составили уже половину белого населения Новой Голландии. Ресифи был осажден бунтовщиками. Немецкий сотрудник Компании писал, что в обороне города принимал участие полк в составе трехсот пятидесяти евреев. Он отмечал: «Евреи, по сравнению с другими, находились в отчаянном положении и предпочитали погибнуть с оружием в руках, ибо в случае победы португальцев их ожидал костер»[265].

Позднее главный раввин писал: «Богатые и бедные одинаково не могли раздобыть еду… ничего не осталось, мы голодали. Даже черствая корка хлеба считалась роскошью»[266]. Мятежники дали голландцам три дня на сдачу и пообещали евреям «помилование, если они признают Господа Иисуса Христа своим Спасителем». Предложение было отвергнуто, хоть и после долгих горячих споров. Абрахам Коэн убеждал товарищей не поддаваться на уловку и не верить, будто мятежников удовлетворит крещение. Он твердил, что, попав в руки португальцев, они все будут сожжены[267]. Позднее из города сбежали четыре голландца, и они рассказали осаждающим, что «евреи больше всех возражают против сдачи и поклялись дорого продать свои жизни»[268].

Несмотря на лояльность евреев, некоторые священники продолжали винить их. Когда началась осада, они жаловались в Верховный Совет, что в Святое воскресенье евреи держали магазины открытыми, посылали детей в религиозные школы и заставляли рабов трудиться. Евреи предпочли не настаивать на том, что только суббота должна быть днем отдыха от трудов, и согласились почитать еще и воскресенье, чтобы умиротворить священников. Враг стоял у ворот, и у них имелись более серьезные проблемы.

Коэн собрал деньги, позволившие продержаться до весны, когда прибыли долгожданные суда с помощью. Не все были довольны, среди сторонников сдачи нашлись и такие, кто обвинил Коэна в подкупе Совета для продолжения «еврейской войны»[269]. После завершения осады обвинения сняли, а Коэн получил почетную награду за свои действия.

Первая проверка действенности «Patenta Onrossa» произошла два года спустя, когда португальцы захватили в плен десять евреев с голландского корабля и приговорили их к смерти, как «богохульных отступников»[270]. Генеральные Штаты выразили протест королю Португалии и потребовали обращаться с евреями так же, как и с другими голландскими подданными. В августе 1649 года король ответил, что мятежники пообещали отпустить тех голландских евреев, кто не принимал крещения, но добавил, что «не может вмешиваться в дела, связанные с мнимыми конверсос»[271]. Среди последних оказался Абрахам Буэно Энрикес, двоюродный брат братьев Коэн Энрикес. Так как он родился и крестился в Португалии, то его объявили еретиком и выдали инквизиторам. Приговор, вынесенный ему, неизвестен.

Тем временем король Жуан, говоря, что не собирается поддерживать восстание, на деле поощрял мятежников. Он даже решил привлечь на свою сторону португальских новых христиан, пообещав им полное прощение и торговые концессии. Ожидая победы, один из самых богатых конверсос Португалии Дуарте да Сильва предложил монарху создать Бразильскую компанию («Compania du Brasil»), по образцу голландской Вест-Индской компании. После победы компания занялась бы экспортом из Бразилии сахара, красильного дерева и других товаров и импортировала бы вино, масло и пшеницу. Работорговля не упоминалась. В обмен король пообещал, что поместья конверсос не будут конфискованы инквизиторами, а также гарантировал прощение всех старых проступков.

Горькая ирония истории в том, что люди, приложившие усилия для разрушения первой открытой еврейской общины Нового Света, по рождению были португальскими представителями этого же народа. Да Сильва рассчитывал возглавить Бразильскую компанию, но вышло иначе. За год до окончания «войны божественного освобождения» он был арестован за исповедание иудаизма, и бразильские дела перешли в распоряжение короля[272].

Последний бой начался 20 декабря 1653 года, когда к Ресифи подошла португальская армада, снаряженная новыми христианами. Хотя у оставшихся защитников хватало провизии и оружия, чтобы продержаться до прибытия подкреплений из Голландии, боевой дух практически отсутствовал. Двумя месяцами ранее Голландия отозвала два корабля, охранявших Ресифи, так как опасалась нападения Англии и собирала силы для защиты метрополии.

В начале января Абрахам Коэн сообщил военному командованию Новой Голландии о подслушанной беседе голландских солдат, из которой явствовало, что они скорее ограбят дома богатых евреев, чем продолжат воевать. Командование пришло в сильнейший гнев и призвало население подняться на защиту от собственных солдат. Это была тщетная попытка. Все понимали, что массовое дезертирство вело к поражению[273].

Исторические документы, касающиеся Новой Голландии, свидетельствуют о безусловной причастности Абрахама Коэна ко всем значимым событиям колонии. Когда Верховный Совет решил захватить лидера мятежников Виэйру, его члены обратились к Коэну; когда у голландцев кончились деньги для выплаты жалованья солдатам, Коэн нашел нужные средства; когда торговцы собирались бежать, он убедил Верховный Совет раздать оружие евреям, которые согласились остаться. Еврейский поэт из Амстердама Даниэль Леви де Барриос (1625–1679) написал сонет, прославлявший патриотизм Коэна[274]. В частности, там говорится: «Ныне Абрахам Коэн обласкан всеобщим вниманием… Девять лет подряд он помогал и евреям, и христианам, оказавшимся в ужасном положении…»

Двадцать шестого января 1654 года Новая Голландия сдалась. Через два дня португальцы оккупировали Ресифи, во дворце Морица разместились инквизиторы, а общинное здание «Цур Исраэль» превратилось в военные казармы[275]. Евреям дали три месяца сроку на отъезд. В противном случае их ждал суд инквизиции. Среди шестисот пятидесяти евреев, остававшихся до самого конца, были братья Коэн Энрикес и их амстердамские товарищи. Двадцать четыре года Ресифи был «Твердыней Израиля». Теперь, под угрозой смерти в «Святом огне», евреям пришлось вновь выйти на знакомую дорогу изгнанников. Все они задавались вопрос — что будет дальше?

В то время, когда существование общины «Цур Исраэль» еще казалось незыблемым, на других территориях Нового Света полыхали костры инквизиции. В 1630-х и 1640-х годах руководители двух крупных тайных еврейских общин Мексики и Перу были арестованы по подозрению в умысле добиться свержения испанского владычества. В обоих случаях евреям вменяли участие в «Великом заговоре» («La Complicidad Grande»). Еврейские лидеры Перу оставались под стражей три года, после чего их отправили на костер, в Мексике восьмилетнее заточение в «тайных камерах» также закончилось смертью на костре.

Разрушение двух главных еврейских общин Нового Света значительно повлияло на тех, кто собирался бежать в Ресифи. Чтобы понять воздействие Святого террора на настроение еврейских первопроходцев, необходимо рассмотреть их подъем и приход к обретению доминирующего финансового положения. Приводимые ниже сведения почерпнуты из трудов известного историка Сеймура Либмана, изучавшего «Великий заговор» в Мексике и Перу[276].

Начало процветанию еврейской общины самой богатой колонии Нового Света было положено, когда пастух, вытаскивая из земли какой-то куст, с удивлением обнаружил, что камешки, прилипшие к корням, на самом деле являются серебряными самородками. Так была открыта Серебряная гора, а при ней стала расти владевшая местностью еврейская община. Со всех концов Нового Света съезжались евреи, чтобы заняться добычей серебра, из которого чеканили песо — главную испанскую валюту того времени. Лучшие из них стали торговцами серебром в Потоси.

Потоси, контролировавший Серебряную гору и располагавший множеством индейцев для безостановочной добычи металла в шахтах, напоминал одновременно Калифорнию времен золотой лихорадки и Египет времен фараонов. В 1622 году это был крупнейший город Нового Света с населением в сто двадцать тысяч человек, большинство которых составляли индейцы. При этом город, как сообщалось, был «переполнен» евреями. Отчеты инквизиторов гласили: «Потоси кишит португальцами, все они — из евреев… Экспорт серебра полностью оказался в руках тайных евреев».

В 1630-х годах, до прибытия Великого инквизитора и его свиты в белых капюшонах, евреи Перу, Мексики и Ресифи поддерживали постоянные контакты, и все предпринимаемые ими действия оплачивались торговцами серебром. Богатство и влияние евреев в Новом Свете достигли своего пика. Но к концу десятилетия Серебряная гора привлекла множество лицемерных святош, и перуанских евреев начали преследовать. Протоколы инквизиторских процессов в Лиме содержат тысячи имен. Главный инквизитор Андрес Хуан Гаэтан, руководивший процессами, говорил, что действовал против ереси и заговора, а вовсе не из алчности. Однако чистота его помыслов была поставлена под сомнение, когда он начал разъезжать в серебряной карете, запряженной шестеркой лошадей в серебряной упряжи и с серебряными подковами.

Вместе с тем, учитывая опыт Ресифи, где местные евреи помогли голландским завоевателям, можно предположить, что перуанские тайные евреи склонялись к попытке свержения власти испанцев в союзе с голландцами. Как уже сообщалось ранее, узнав о нападении, португальцы сообщили королю Испании, что евреи и голландцы стремятся не к сахару Бразилии, а к серебру Перу.

В перуанской столице Лиме местные торговцы вывозили из страны серебро, добытое в шахтах, и вскоре сравнялись в богатстве с поставщиками этого товара. Не собираясь играть по правилам, они обходили Севилью и торговали с Европой напрямую. Во время перуанского «Великого заговора» 1636 года их нелегальная торговля по масштабам превосходила легальную торговлю Перу с Испанией. Либман приводит цитату из письма осведомителя инквизитору Гаэтану:

Испанских христиан, желавших торговать серебром, еврейские купцы считали нарушителями, посягнувшими на их монополию. Христианам полагалось «заниматься добычей серебра, а не торговлей им». Христианский торговец получал доступ на рынок, только если обзаводился еврейским партнером, причем последнего должен был одобрить Мануэль Батиста Перес, которого инквизиторские документы называют самым богатым и самым образованным евреем. Он родился в Севилье в 1593 году. В Лиму Перес приехал с женой и детьми, а также с большими деньгами от братьев, оставшихся в Испании. Они поручили ему вложить средства в выгодное дело. Будучи испанцем, Мануэль называл себя португальцем, так как испанским новым христианам запрещалось селиться в Новом Свете.

Инквизиторы отмечали, что у Переса была огромная библиотека и он «прекрасно разбирался в богословии… особенно в вопросах соблюдения Моисеева закона, и считался признанным авторитетом у евреев». Он инвестировал средства в банковское дело, а также располагал караванами мулов для перевозки серебряных слитков за тысячу миль, через Анды, в Лиму, а также тайком, через Рио-де-ла-Плату.

Переса, которого другие евреи называли «Большим капитаном», судили как главу заговорщиков. Его обвинили, в частности, в том, что он собирал средства для финансирования голландского вторжения и намеревался активно помогать голландской армии. Власти начали раскручивать дело о заговоре после ареста некоего торговца, заподозренного в тайной приверженности к иудаизму (он отказывался торговать в субботу). Под пытками он назвал другие имена, последовали новые аресты, новые пытки и новые показания.

В течение двух дней инквизиция арестовала более ста евреев. Арестов было бы еще больше, но, как признавались инквизиторы, тюрьмы были переполнены, и они не стали проводить все санкционированные аресты в этом городе… «Люди больше не доверяли друг другу, но с удивлением воспринимали обвинения в адрес друзей или знакомых». Среди арестованных оказались «господа, чья принадлежность к христианской вере ранее не вызывала сомнений»:

Двадцать третьего января 1639 года на главной площади Лимы состоялось аутодафе. Шестьдесят один еврей был осужден. Переса и еще одиннадцать человек приговорили «к очищению огнем». Прочих отправили гребцами на галеры, что можно считать разновидностью смертного приговора: гребцы обычно умирали прежде окончания срока наказания.

Имущество Переса власти продали с молотка (в пересчете на современные деньги, за 20 миллионов долларов). Причем цена была занижена, так как в аукционе участвовали агенты инквизитора Гаэтана, а пытаться перебить предлагаемую ими цену не осмеливался никто. Когда ведущие торговцы обвинили Гаэтана в использовании своих полномочий ради меркантильных целей, он так защищал справедливость произведенных арестов: «Во-первых, все они были еврейскими еретиками. Во-вторых, они сговорились с голландскими захватчиками взорвать город Гваделупу, где они начали рыть яму под пороховым складом».

Справедливыми были эти обвинения или нет, современный исследователь считает, что Гаэтаном двигала алчность: «Главным преступлением этих и еще двух тысяч португальцев, проживавших тогда в стране, был успех в делах… Инкриминированный им заговор с целью отобрать королевство Перу у испанской короны был политическим предлогом, увязанным с предлогом религиозным. Заклейменные как евреи-мятежники, они лишились возможности бежать».

После аутодафе 1639 года финансовый мир Перу перевернулся с ног на голову. Главный банк Лимы лопнул, и старые христиане стали основными торговцами и посредниками. Гаэтан и его помощники «спекулировали деньгами Святой канцелярии и разбогатели, обзавелись любовницами и, как молодые щеголи, обрядились в шелка и кружева».

Некоторые из евреев Лимы бежали в Мексику, в их числе двоюродный брат Переса. Он связал себя узами брака «с первой еврейской семьей Мексики», во главе которой были Симон Ваэс и Хуана Энрикес. Но и там спастись не удалось: уже на следующей год инквизиция пришла в Мексику.

Во времена относительного спокойствия, предшествовавшие восьмилетнему кошмару, в Мексике тайно поселились около трех тысяч евреев. В Мехико сложились три общины, которые можно грубо квалифицировать как ортодоксальную, консервативную и реформистскую. Общины поддерживали контакты, но каждая имела свою социальную структуру и вела свои торговые дела. Все начало рушиться после того, как один священник заявил, что подслушал ночной разговор четырех португальцев: «Они говорили, что найдись в городе еще четыре таких же храбрых португальца, то они бы подожгли Дом инквизиции и инквизиторы бы сгорели».

Седьмого июля 1642 года следователи, занявшиеся этим делом, объявили: «Королевство Мексика в руках евреев!» Власти закрыли границы, и еврейские лидеры начали исчезать. Их забирали по ночам и помещали «в тайные камеры». Не менее четырехсот евреев были схвачены и брошены в тюрьму. Когда инквизиторское узилище переполнилось, их стали заточать в соседний монастырь, а монахиням пришлось искать себе другое место.

Шпионы и допросы с применением porto вынуждали заключенных давать показания в соответствии с таковыми других членов общины. Porto представляла собой мексиканскую разновидность дыбы, нечто вроде железной рамы, на которую лицом вверх клали обнаженного заключенного. Его привязывали тросами, соединенными с рукоятями. Каждый поворот рукояти усиливал натяжение троса. Разрешалось делать не более шести поворотов, так как иначе трос мог глубоко войти в кость, а кровопролитие не входило в правила инквизиции. Поначалу каждая группа арестованных держалась, надеясь, что их освободят, что сработают связи. Но время шло, они оставались в тюрьме и под пытками. Постепенно начались признания. Личные дела, собиравшиеся в течение десяти лет, содержат сотни страниц. Нескончаемые истязания рождали у несчастных самые фантастические надежды, вплоть до мессианских видений. У одной из арестованных в тюрьме родился мальчик, и многие узники вдруг уверовали в то, что младенец и есть Мессия…

В 1646 году, через четыре года после первого ареста, начались процессы. Каждый год с 1646-го по 1649-й проводилось аутодафе, и приговоры всякий раз выносились одновременно нескольким десяткам евреев. Аутодафе считалось праздничным событием, и вся страна собиралась на эти Судные дни в столицу. До самого дня аутодафе узники не знали, чей черед пришел. Некоторым довелось провести в камере восемь лет, прежде чем суд решил их судьбу. Только четыре еврея были оправданы. Обычное наказание предусматривало двести ударов кнутом и пожизненное заключение. Сто человек приговорили к костру.

На протяжении всех кошмарных восьми лет узники не переставали надеяться на спасение. Ходили слухи, что «португальцы собрали армаду и плывут, чтобы завоевать Новую Испанию и освободить нас». Желаемое все время принималось за действительное: «Понтифик и король даруют амнистию всем, ибо не могут допустить, чтобы множество таких знатных семей оказалось жертвами аутодафе». Но и понтифик, и король допустили.

Независимость Португалии, провозглашенная в 1640 году, положила конец проникновению португальских евреев в испанские колонии. В 40-х годах XVII века те, кто там жил, оказались в зоне пристального внимания. Король Филипп больше не нуждался в евреях для управления колониями, а без заступничества монарха аресты и новые аутодафе, последовавшие за разгромом «Великого заговора» в Мексике, полностью уничтожили общину.

Гибель общин Перу и Мексики и исход из Бразилии означали, что евреям снова нет места в Новом Свете. Накануне изгнания выбор был невелик: поселиться на одном из маленьких карибских островов[277], вернуться в Голландию или отправиться на север, в колонию Новый Амстердам. Мозесу Коэну Энрикесу было 53 года, его брату Абрахаму — 49. Они и их товарищи боролись за права евреев большую часть своей жизни. Взяв пример с раввина-пирата, восхищавшего их в детстве и доказавшего, что возраст делу не помеха, старые ученики рабби Палаччи снова начали действовать. Они потерпели поражение в Бразилии, их годы клонились к закату, но изобретательность, решимость и храбрость позволили им в следующие два десятилетия завоевать большую часть тех свобод, которыми евреи Запада пользуются по сей день.

Глава седьмая Исход на остров еретиков

В феврале 1654 года Абрахам Коэн попрощался с семьей. Расставание было невеселым еще и из-за сложившихся обстоятельств: после долгой войны Голландская Бразилия сгинула. Евреям дали срок до апреля, чтобы уехать, в противном случае их ждали инквизиторские процессы. Около ста еврейских семей, остававшихся в Ресифи на тот момент, планировали уплыть на четырнадцати судах, специально присланных из Голландии. Они надеялись найти новое убежище в Новом Свете, но пока будущее оставалось неясным.

В тот день отплывали два судна. Одно собиралось следовать на Кюрасао, голландский остров к северу от Бразилии, второе держало курс на остров, расположенный намного дальше к северу, тридцать лет назад купленный голландским колонистом за побрякушки стоимостью 24 доллара и оптимистично названный Новым Амстердамом. На Кюрасао плыли двадцатичетырехлетний сын Коэна Яаков, который собирался присутствовать на свадьбе кузена, носившего такое же имя (эта линия Коэнов Энрикесов создала путаницу для будущих историков), и брат Мозес, собиравшийся вернуться к морским делам. В Новый Амстердам на борту судна «Фалькон» отправлялись кузен Коэна Биньямин Буэно Мескита и два его сына, а также давний друг Коэна, недавно овдовевший Абрахам Исраэль и его сын Исаак.

Плавание на Кюрасао прошло без происшествий. Иным оказалось путешествие «Фалькона». Судно следовало на французский остров Мартиника, чтобы высадить некоторых пассажиров и пополнить запасы провизии, но угодило в тропический шторм. Буря продолжалась десять дней, и за это время корабль отнесло далеко от курса. Когда шторм прекратился, путешественники оказались в водах враждебной страны: «Неблагоприятный ветер занес их против воли на Ямайку»[278].

Ямайка лежала на пересечении морских путей, связывавших Старый Свет с Новым. Вокруг острова рыскали пираты, поджидавшие испанские галионы, поэтому любое иностранное судно попадало под подозрение. В конце апреля «Фалькон» был обнаружен у юго-восточного берега острова, и за ним вышел военный корабль. Капитан судна Ян Краек заявил, что перевозит беженцев из Бразилии (несколько десятков евреев и небольшую группу кальвинистов), но власти Ямайки заставили его отвести «Фалькон» в порт.

Хотя капитан очевидным образом говорил правду, местные испанские лидеры делали вид, что не верят ему. Они давно вынашивали планы по свержению власти наследников Христофора Колумба. Пока остров оставался владением семьи Колумб, все поместья, даже самые богатые, формально не считались собственностью реальных владельцев. Каждый квадратный сантиметр Ямайки принадлежал потомкам великого путешественника, а все прочие колонисты являлись своего рода арендаторами, занявшими неиспользуемые участки земли. Заговорщикам нужно было, чтобы власти метрополии потребовали остров себе. Подозрительное судно с еретиками давало им долгожданный повод.

Задержанные пассажиры не подозревали, что невольно ввязались в столетний конфликт, начавшийся после того, как остров был отдан наследникам Христофора Колумба. Евреи-конверсос, работавшие на семью Колумб, превратили остров в процветающее предприятие: стоянку для судов любой страны и перевалочный пункт для грузов, следующих как в Новый, так и в Старый Свет. Но местные идальго собирались положить этому конец[279].

Со дня открытия Ямайки в 1511 году местные евреи-конверсос жили под защитой семьи Колумб. Они называли себя «португальцами», и, хотя их религиозность была сомнительной, никто не мог проверить искренность их веры, так как Колумбы не пускали инквизиторов на остров. Этому пришел конец в 1622 году, когда в результате церковного переворота местные священники перешли в подчинение епархии Санто-Доминго[280]. Епископ-чужак в союзе с местными идальго позволили инквизиторам прибыть на остров. Богатые помещики Ямайки объявили себя слугами инквизиции и искали повод заявить, что остров заражен ересью. Это обвинение дало бы испанской короне предлог расторгнуть соглашение с семьей Колумб и забрать остров себе.

Король Филипп IV с самого начала правления слышал, что на острове есть тайный золотой рудник, который разрабатывается семьей Колумба и «португальцами». Ему твердили, что владельцы острова превратили Ямайку в контрабандистский порт. Захват голландского судна давал возможность вызвать на остров инквизитора из Колумбии, разобраться с вероятными еретиками, а заодно доказать, что «португальцы» практикуют еврейские обряды. После этого остров больше не остался бы в феодальном владении Колумбов и монарх получил бы контроль над золотым рудником.

Даже после объединения Испании и Португалии в 1580 году евреи на Ямайке чувствовали себя в полной безопасности. Семья Колумб не пускала на остров не только инквизиторов, но и вообще любых высокопоставленных церковных иерархов. Аббат, посетивший остров в 1582 году, сообщил, что он оказался первым священнослужителем такого ранга, побывавшим на Ямайке. Поскольку остров находился в наследственном владении Колумбов, новых поселенцев там было мало. В конце XVI века, когда численность жителей достигла минимума, так называемые «португальцы» составляли половину населения Ямайки. Два губернатора подряд были представителями конверсос[281].

Заканчивался XVI век. С ним подходило к концу безмятежное существование евреев-конверсос. В 1596 году началась тяжба между двумя соперничавшими отпрысками семьи Колумб, и остров временно остался без владельца. Так как никто из претендентов не смог назначить губернатора, испанский король прислал своего человека. Это возымело драматические последствия. Через несколько дней после приезда новый губернатор дон Мелгарехо де Кордоба написал монарху, что Ямайка — это остров воров, существующий только за счет «нелегальной торговли»: «Остров служит основным опорным пунктом, главной стоянкой для корсаров и торговцев, которые используют наше побережье для починки кораблей и пополнения провизии из многочисленных складов». Губернатор был равно потрясен размахом нелегальной торговли и пренебрежением религии: «Церкви совершенно запущены. В главной церкви не служат мессу, потому что в ней протекает кровля и рушатся стены»[282].

«Португальцы» не испытывали угрызений совести из-за торговли с врагами Испании. Деловые отношения с голландцами и англичанами приносила прибыль, к тому же их товары были доступнее, чем промышленные изделия и текстиль из Испании. Испанские суда заходили на Ямайку, только чтобы сделать остановку по пути к богатым городам побережья Карибского моря и Мексиканского залива. Одним из торговцев-нелегалов был Мотта Португалец, его еврейские потомки до сих пор живут на Ямайке и в Панаме. Губернатор утверждал, что Мотта и его партнер Абрахам Фламандец постоянно заходили на Ямайку со своей базы на Кубе, посещали лавки, играли в кегли и напивались. Предположительно, Мотта и ямайские португальцы разделяли еврейский интерес к литературе, и губернатор обвинял пирата в контрабанде «запрещенных книг, сеющих смуту среди туземцев и негров»[283].

В рамках борьбы с контрабандистами Мелгарехо создал морской патруль из бригантины и двух кораблей поменьше, чтобы не пускать в воды острова иностранные суда. «Португальцы», возмущенные попыткой лишить их доходов, выступили против него. Губернатор жаловался его величеству:

Чтобы защитить себя, губернатор нанял четыреста солдат в Пуэрто-Рико и разместил пятьдесят из них в своем доме. Его действия были одобрены ямайским «Кабильдо» — правящим советом из пяти самых богатых колонистов. Сами наживаясь на «тайной торговле», они все же увидели в происходящем возможность дискредитировать семью Колумб. Различие интересов «португальцев», хранивших верность наследникам Колумба, и землевладельцев из «Кабильдо», которые могли оформить официально свои права на владение плантациями только в случае перехода острова под власть короны, делало столкновение между двумя группами неизбежным.

Мелгарехо правил Ямайкой десять лет и успел сделать многое: при нем увеличилась численность населения острова, он укрепил оборону, решительно боролся с пиратством и нелегальной торговлей, параллельно отрицая обвинения в собственной причастности к контрабанде[285]. Но найти золотой рудник Колумба он не смог. В последнем докладе королю губернатор писал, что шахта наверняка находится в Синих горах, но две посланные на поиски экспедиции вернулись ни с чем[286].

В 1622 году дон Нуньо Колон, наследник Колумба, не обладавший его способностями, был признан правителем острова. Однако еще до того, как он сумел восстановить власть семьи, два члена «Кабильдо» совершили церковный переворот, угрожавший раскрыть еврейскую тайну «португальцев». Действуя с ведома королевского двора, их лидер Франсиско де Лейба, самопровозглашенный «король Ямайки»[287], вместе со своим кузеном Санчесом Исасси, вступил в сговор с сыном Исасси, членом церковной иерархии на Санто-Доминго, чтобы взять под контроль ямайскую церковь. Подходящим случаем был Собор карибских церквей 1622 года[288]. Филипп III умер за год до этого. После коронации его сына, вступившего на престол под именем Филиппа IV, прелаты региона просили нового монарха выступить покровителем церковного собора в Санто-Доминго, призванного заново сформулировать политику в вопросах христианской доктрины. На соборе, продолжавшемся четыре месяца, были приняты сотни декретов, включая один, утвержденный на последнем заседании. Этот декрет, в отличие от остальных, был принят без комментариев. Подробности его неизвестны, но суть в следующем: передать ямайскую церковь под юрисдикцию архиепископа Санто-Доминго и его помощника, который оказался сыном Исасси. Когда собор закончился, де Лейба и Исасси (их Мелгарехо называл «главными колонистами, защищающими и поддерживающими страну») были приведены к присяге в качестве чиновников инквизиции[289].

В ямайской политике появилась новая сила, выступавшая против семьи Колумб и «португальцев», ее главных союзников. Под носом у дона Нуньо Колона, неспособного правителя, ни разу даже не появившегося на Ямайке, члены «Кабильдо» начали использовать свое влияние, чтобы поддержать тайные действия короны по возвращению себе Ямайки. Эти действия получили новый импульс в сентябре 1622 года, когда король потерял груженное золотом судно «Пресвятая Дева Аточская». Галион следовал из Гаваны, угодил в ураган у островов Флорида-Кис и затонул с 47 тоннами золота и серебра, в которых отчаянно нуждался король Филипп, задолжавший большие суммы. Отныне ему требовалась Ямайка со всеми ее ценностями[290].

«Португальцы», чувствуя, что их дни сочтены, сначала обратились за помощью к Голландии. Голландские пираты активно действовали в Карибском море и часто заходили в порты Ямайки. Но, как и Мозес Коэн Энрикес, эти пираты были одиночками, а не каперами, представлявшими свою страну. Они занимались захватом судов, а не колоний. Единственная голландская сила, способная на такое предприятие, Вест-Индская компания, была занята подготовкой двойного нападения на испанские колонии — в Перу и в Бразилии, запланированного на следующий год.

Ямайка не интересовала Голландию, но интересовала Англию. В 1597 году сэр Энтони Ширли, капер, получавший частичное финансирование от королевы Елизаветы, вторгся на Ямайку. Две недели он контролировал столицу Ла-Вегу и грабил окрестности. После набега он писал: «Мы не встречали в Индиях более приятного и здорового места. Здесь много скота, маниоки и превосходных фруктов. Это изумительный и очень плодородный остров, служащий садом и складом для испанских колоний»[291]. Английские торговцы, часто посещавшие Ямайку, разделяли его энтузиазм. Но каким бы лакомым кусочком ни был остров, без обещания «португальцев» показать местонахождение золотого рудника Колумба англичане не решились бы на вторжение.

В начале XVII века англичане проникли в северную часть Нового Света и создали две с трудом выживавшие колонии в Вирджинии и на Бермудах, а также поселение пилигримов-диссидентов на территории, названной ими Новой Англией. Но в этих колониях не было ни золота, ни серебра. Вдобавок они лежали далеко от торговых путей, по которым галионы везли сокровища испанского короля. Так что англичане начали все чаще обращать взоры на юг. Как писал сэр Уолтер Рэйли, «индийское золото будоражило и беспокоило все народы Европы»[292]. Рэйли был уроженцем графства Девоншир — как Джон Хокинс и сэр Фрэнсис Дрейк, английские герои, показавшие уязвимость Испанской империи. Но, в отличие от них, сэр Уолтер не был заинтересован в контрабанде или пиратстве. Растратив состояние на колонизации Вирджинии, он жаждал индейского золота.

Самой знаменитой «золотой» легендой была легенда об Эльдорадо, мифическом городе в Андах, богатство которого превосходило богатство Перу и Мексики. Согласно ей, город окружало большое озеро, за которым стоял золотой холм. За время правления Елизаветы Рэйли дважды пытался найти волшебное царство. Как и десятки авантюристов до него, он нашел лишь джунгли, болота, болезни и враждебных туземцев.

В 1603 году на престол взошел король Яков I, и Рэйли был отправлен в лондонский Тауэр по сфабрикованному обвинению в предательстве. Из-за популярности Рэйли король отложил исполнение смертного приговора. Следующие тринадцать лет Рэйли томился в тюрьме и мечтал об Эльдорадо. Его часто навещали два молодых человека, готовых слушать истории о волшебной стране: сын короля Карл и Джордж Вильерс, королевский фаворит. Они смогли освободить своего героя, чтобы тот снова отправился на поиски Золотого города.

Когда экспедиция Рэйли отплыла, король Яков совершил одно из самых грандиозных предательств. Он сообщил испанскому послу Гондомару о целях экспедиции Рэйли. Монарх надеялся тем самым наладить с послом отношения, резко ухудшившиеся во время суда над Палаччи тремя годами ранее. Если бы Рэйли преуспел, король не отказался бы от причитавшейся ему пятой части добычи. Но при этом он счел благоразумным дистанцироваться от него и сообщил Гондомару «точный список судов Рэйли, их вооружение, порты назначения и даже предполагаемый маршрут следования»[293]. Когда Рэйли прибыл к устью реки Ориноко на северном побережье Южной Америки, его встретили испанцы и обратили в бегство. Экспедиция была разгромлена. Сэр Уолтер вернулся в Англию совершенно сломленным. Гондомар потребовал аудиенции у короля. Преисполненный гнева, он сказал: «Буду краток. Рэйли и его капитаны — пираты, их следует отправить в цепях в Испанию, где их повесят на мадридской Пласа-Майор»[294]. Король обещал выполнить это требование. Через пять недель Рэйли был казнен.

Рэйли сложил голову, но эстафету поиска легендарных сокровищ Нового Света подхватили молодые придворные, дружившие с ним. Их интересовало не столько Эльдорадо, сколько другая сказочная история, бытовавшая в придворных кругах со времен возвращения Христофора Колумба из последнего плавания. Легенд о богатствах Нового Света было множество, и существовало немало причин уверовать в их правдивость. Так, в 1600 году Испания утроила количество золота в обращении по сравнению с доколумбовыми временами, перуанская Серебряная гора производила все больше серебра, а однажды Мексика обошла Перу по производству этого металла благодаря открытию новой Серебряной горы.

Королевский сын и Джордж Вильерс вспомнили легенду о золотом руднике Колумба. Возможно, эта легенда не была такой соблазнительной и желанной, как Эльдорадо Рэйли, «Источник молодости» Понса де Леона или «Семь золотых городов» Коронадо, но все равно рудник Колумба, «все еще не открытый испанским королем или кем-либо еще»[295], имел собственную притягательность. Предполагалось, что он находится на гористом острове Ямайка, где Колумб провел целый год. Гондомар считал, что Рэйли отправляется на поиски именно рудника Колумба. Он даже предупредил власти острова о вероятном вторжении и рекомендовал принять меры для защиты Ямайки, но затем король Яков сообщил ему истинную цель экспедиции.

Летом 1623 года Джордж Вильерс, прихватив с собою принца Карла, прибыл в Мадрид с затейливой миссией. Он и Гондомар сговорились женить принца на испанской инфанте, семнадцатилетней принцессе Марии. Когда стало ясно, что так называемый «испанский брак» обречен на неудачу из-за серии промахов, придворный шпион, поддерживавший связь с ямайскими «португальцами», сообщил Вильерсу, что, в обмен на успешное вторжение, островитяне готовы раскрыть освободителю тайну рудника[296].

Предложение испанского шпиона упало на благодатную почву. Самомнение Вильерса не знало границ. Десять лет назад его представили королю в театре, и он стал любовником и доверенным лицом как короля, так и его сына Карла, принца Уэльского. Из королевского виночерпия он превратился в герцога Букингемского, и этот стремительный взлет превратил его во второе лицо государства.

Тайное предложение было сделано во дворце Эскуриал, где во время пребывания в Испании в смежных покоях разместились герцог и принц. Они собирались заключить «испанский брак», сыграть свадьбу, которая предотвратит войну с Испанией и сделает Вильерса крестным отцом объединенной Европы. К сожалению, когда Карл попытался приударить за инфантой в королевском саду, куда не пускали никого, кроме членов королевской семьи, благовоспитанная девушка бросилась бежать, восклицая, что скорее уйдет в монастырь, чем выйдет за него[297].

В последующие дни герцог успокоил Карла. Они вернутся домой, объявят войну Испании и завладеют сокровищами, о которых не прекращаются разговоры со времен открытия Нового Света, — золотым рудником Колумба. Идею ему подал тайный доклад, поданный королевским секретарем доном Эрмином, который считал, что срыв «испанского брака» позволит ему самому получить долю богатств рудника.

Доклад Эрмина, переданный герцогу, представлял собой подробный отчет о его собственном опыте. Годом ранее Эрмин посетил Ямайку инкогнито по заданию короля и первого министра, графа-герцога Оливареса, чтобы выведать тайну рудника у «португальцев», считавшихся ее единственными хранителями. Когда Эрмин вошел к ним в доверие, его отвезли в уединенную долину в глубине Ямайки: «Там, где земля черна, ручьи указывают на местонахождение рудника». Золото, как он понял, «находится у поверхности земли и вымывается рекой…» В доказательство своего посещения тайного места Эрмин выбил свои инициалы на камне, возле которого, как он считал, находится вход в шахту.

Ободренный находкой (ему обещали десятую часть найденных сокровищ), он вернулся в Испанию и доложил обо всем Оливаресу. Чтобы завладеть Ямайкой, корона должна объявить островитян-«португальцев» еретиками и предателями, тем самым оправдав претензии короля на владение островом. К огромному изумлению Эрмина, вместо того чтобы обрадоваться новостям, Оливарес посадил его в тюрьму и выпустил только после того, как Эрмин поклялся молчать обо всем. Первый министр сказал, что, проболтавшись, Эрмин подпишет себе смертный приговор.

Оливарес почти не оставлял Филиппа одного. С тех пор как королю исполнилось тринадцать лет, он наблюдал за его воспитанием. Когда в 1621 году шестнадцатилетний Филипп стал королем, Оливарес хотел превратить его в великого государя по образцу Карла V. Тому существовало одно серьезное препятствие: Испания оказалась по уши в долгах. Для оздоровления финансовой системы страны Оливарес нуждался в дружбе людей, которых Эрмин предлагал изгнать.

Граф-герцог Оливарес сам был из конверсос, но при этом — искренним христианином, верующим католиком, носившим на шее кусочек Истинного Креста и хранившим другие реликвии. Вера не мешала его главной цели: восстановить испанскую экономику с помощью тех, кого он позже, защищая себя от инквизиции, назовет «самыми коварными из всех еретиков»[298].

Серебро Нового Света поддерживало империю. Нуждаясь в кредитах для покрытия расходов до прибытия «Серебряного флота», ходившего раз в год, Оливарес обращался к генуэзским банкирам, а те имели привычку повышать процент. После очередного такого повышения Оливарес заявил, что не допустит превращения Испании в заложника генуэзцев, и обратился к банкирам из числа конверсос в Лиссабоне, которые предлагали деньги под более низкий процент. Хотя их приверженность христианству оставалась сомнительной и некоторые тайно хранили верность иудаизму, Оливарес предложил им перебраться в Испанию, пообещав полное прощение и другие льготы.

Обращение к лиссабонским банкирам составляли часть плана Оливареса по финансированию империи. Другая часть предусматривала привлечение партнеров этих банкиров, то есть торговцев, страховщиков, оптовиков и других представителей финансового мира. Все они были конверсос, которые вместе с иностранными агентами контролировали имперскую торговлю. Оливарес считал это сословие непревзойденным в накоплении богатства и верил, что их присутствие в Испании вдохнет новую жизнь в экономику страны. В Новом Свете они создали торговую систему, превзошедшую испанскую, а также параллельную торговую сеть, через которую множество сокровищ Нового Света нелегально уходило за пределы империи. В эпоху Оливареса на долю нелегальной («тихой») торговли приходилось 25 процентов общего потока серебра из Нового Света. Это серебро шло на оплату европейских товаров и африканских рабов, тайно поставлявшихся в Новый Свет. Взамен предприниматели-конверсос поставляли товары из Нового Света напрямик в Амстердам, Бордо, Ливорно и другие порты, где еврейские торговцы встречали теплый прием, пока притворялись христианами.

Долгосрочный план Оливареса отводил место и конверсос с Ямайки. Остров имел значение не только как центр нелегальной торговли, но и как ключевой объект в обороне Карибского моря. Эрмин писал, что «Ямайка лежит в подбрюшье Нового испанского моря и контролирует Мексиканский залив… Все суда, идущие с континента, должны проходить в виду острова». Чтобы защитить морские пути, Оливарес велел постоянно держать 14 кораблей на Ямайке и патрулировать окрестные воды. Так что предложение Эрмина противоречило политике Оливареса по защите Карибского моря и заключению союза с конверсос на Ямайке[299].

Отвергнутый и брошенный в тюрьму предыдущими хозяевами, Эрмин обратился к Вильерсу, который пообещал ему «те же условия, что и король». Только теперь он предложил не выгонять «португальцев», а заключить с ними союз, чтобы Англия могла завоевать остров. Тайные евреи Ямайки, долгое время жившие в безопасности как португальские конверсос, сообщили Эрмину, что, опасаясь инквизиции, готовы помочь армии вторжения. Успех был гарантирован, так как «португальцы» «составляли большинство из 800 защитников острова… и давно мечтали об освобождении от испанского ига». Их ненависть к испанцам была столь велика, что они «ни за что не выдадут им свои секреты», но зато раскроют освободителю «местоположение тайного золотого рудника, который до сих пор не обнаружил король Испании».

Эрмин сообщил Букингему, что поедет на Ямайку готовить почву для вторжения. Но после отъезда англичан планы перебежчика были сорваны: Оливарес приказал его отравить.

После фиаско в Мадриде и смерти короля Якова в 1625 году герцог Букингемский совершил несколько неудачных эскапад, завершившихся его убийством. В течение почти четырех лет, с 1625 по 1628 год, он направлял английскую внешнюю политику исключительно на удовлетворение собственных личных амбиций и сиюминутных интересов. Герцог полагал, что способен достичь своих целей с помощью грубой силы. Он мог удивить мадридский двор, расторгнув дело с инфантой, вторгнуться в Кадис, главный порт Испании, захватить флот с сокровищами, оказать поддержку Ла-Рошели и освободить гугенотов. Его планы были героическими, но кампании плохо снаряжены и плохо спланированы. После каждого поражения его войска бесславно возвращались домой.

Историки согласны, что к моменту убийства в 1628 году герцог собирался отправить еще одну экспедицию на помощь протестантам Ла-Рошели. Однако есть свидетельства, согласно которым объявленная цель была лишь прикрытием. Это следует из множества бумаг, собранных министром короля Карла II лордом Кларендоном и хранящихся в Бодлианской библиотеке. В этом собрании, которое историки почти не изучали, есть и копия четырнадцатистраничного доклада Эрмина под названием «Секретный доклад герцогу Букингемскому» — подробного поэтапного плана захвата Нового Света с использованием Ямайки в качестве базы. Еще одно свидетельство найдено в переводе соглашения между герцогом Букингемом и королем Швеции Густавом-Адольфом. Договор раскрывает замысел Вильерса, который после захвата Ямайки намеревался завладеть золотым рудником и провозгласить себя абсолютным монархом. Латинский текст договора подписан в Стокгольме 28 марта 1628 года, за два месяца до убийства герцога. Густав обещал помощь в обмен на долю в доходах от «тайного золотого рудника»[300]. Шведы обещали признать герцога «абсолютным властителем и сувереном» Ямайки, а также намеревались прислать «четыре тысячи пехотинцев и шесть линейных кораблей водоизмещением по 500 тонн с пушками и боеприпасами». Расходы на флотилию следовало оплатить из «доходов острова и золотых рудников». Густав обещал защищать герцога не только от испанского нападения, но и от всех «пуритан с Барбадоса и других мест». В обмен «герцог Букингемский обещал отдавать шведам десятую часть всех доходов ежемесячно».

За двенадцать дней до убийства герцога новый шведский корабль «Ваза», который должен был принять участие в экспедиции на Ямайку, перевернулся из-за шквалистого ветра сразу после выхода в море. Так как пушечные порты были открыты для гордой демонстрации 64 пушек, «Ваза» вместе с пятьюдесятью моряками камнем пошла на дно в стокгольмской гавани.

Тем временем на Ямайке власть инквизиции ослабела. В 1626 году новый наследник Колумба, известный как Адмирал, утвердился в своих правах и прислал на остров Франсиско-Террила, сильного губернатора, противостоявшего членам «Кабильдо». Его резкость и своеволие привели к отставке, и в 1631 году Адмирал прислал на Ямайку нового доверенного человека, Хуана Мартинеса де Арану, потомка еврейской возлюбленной Колумба, Беатрис Энрикес де Араны, матери Фернандо. Власть «Кабильдо» рухнула, но король, помнивший, что он фактически контролировал остров в течение первой четверти века, решил забрать Ямайку себе. В 1635 году он велел властям Санто-Доминго приготовить «тайный доклад о доходах, которые остров Ямайка приносит Адмиралу, и о том, следует ли Его Величеству завладеть островом». Доклад, законченный в 1638 году, рекомендовал:

Доклад отражал мнение «Кабильдо» и был составлен с помощью его членов. Отношения между членами «Кабильдо» и «португальскими» сторонниками семьи Колумб ухудшились в 1640 году, когда, после шестидесятилетнего союза, Португалия отделилась от Испании. Испанские колонисты выступили против «португальцев», хранивших верность наследнику Колумба, который оказался дальним родственником нового португальского короля. В «Кабильдо» сочли, что защитник евреев переметнулся во вражеский стан. Из-за их вмешательства «португальцы» начали покидать остров.

В 1643 году ситуация была настолько невыносимой, что «португальцы» как освободителя встретили английского пирата. Капитан Уильям Джексон, пират в лучших традициях сэра Фрэнсиса Дрейка, разграбил Ямайку и отбыл домой, убежденный, что ямайские евреи помогут Англии в случае вторжения. Его доклад в Комитет по делам колоний гласил:

Команда Джексона подтверждает готовность ямайских «португальцев» помочь захватить остров немедленно: «Все наши люди, возжелавшие создать базу, начали уговаривать генерала захватить остров» (двадцать три члена экипажа дезертировали и остались на Ямайке). Но Джексон жаждал добычи: «По предложению Бальтазара, португальца с Ямайки, мы отправились к Рио-де-ла-Ача (Колумбия), к месту, богатому жемчугом и серебром. Бальтазар уговаривал генерала предпринять этот поход, обещавший огромную прибыль в случае успеха». Но удача обернулась против них. Плохая погода заставила Джексона вернуться на Ямайку. Бальтазар, не желавший, чтобы англичане возвращались с пустыми руками, посоветовал захватить корабль, стоявший в гавани. «По совету Бальтазара, мы захватили испанский фрегат в гавани по соседству с местом нашей прошлой стоянки. Мы нашли груз шкур, сахара, а также другой провизии. Фрегат собирался перевозить пассажиров в Картахену»[303].

Бальтазар пользовался поддержкой других «португальцев». Его помощь в захвате фрегата должна была показать англичанам, что ямайские «португальцы» не хранят верность Испании. Этот ход не ускользнул от внимания членов «Кабильдо», фактических правителей острова. После набега Джексона колония едва не разрушила себя сама. В октябре 1643 года «губернатор умер как заключенный в своем доме»[304]. Через несколько часов члены «Кабильдо» предприняли попытку переворота и снова призвали короля забрать остров себе. В одном послании упоминается гражданская война[305]. Точные подробности остаются неизвестными, но один из историков отметил, что последствия предательского деяния Бальтазара «повлекли внутренние раздоры, вскоре приобретшие масштаб… катастрофы. Испанские поселенцы поссорились с португальскими, и некоторые из последних были изгнаны с острова».

Среди них оказался и Бальтазар, который стал известным пиратом, и его деяния и побеги были описаны «Босуэллом буканиров», писателем-буканиром Джоном Эксквемелином[306]. Мнения о числе евреев, изгнанных с Ямайки, разнятся: от тринадцати семей до «почти всех колонистов этой нации»[307]. Через десять лет, когда британцы захватили Ямайку и вошли в Ла-Вегу (где жили большинство «португальцев»), они нашли больше домов, чем жителей: «брошенные дома в столице ждали обитателей… Город был малонаселен по сравнению с прошлыми годами»[308].

Капитан Джексон передал свой доклад Комитету по делам колоний, среди членов которого был и Оливер Кромвель, будущий завоеватель Ямайки. Историки утверждают, что захват острова не входил в его планы по вторжению в Индии, так как Ямайка не упомянута. Но с учетом того, что выяснилось во время рейда Джексона, а также его отношения к Ямайке как к «Раю Земному… со всеми возможными дарами природы», трудно найти причины, по которым Кромвель мог избегать Ямайки. Как покажет следующая глава, испанцы считали, что захват Ямайки для создания плацдарма в сказачно богатом Новом Свете относится к главным целям Большого западного проекта Кромвеля.

Так обстояли дела в апреле 1654 года, когда «еретическое судно» из Ресифи прибыло в порт на Ямайке. «Кабильдо» задержал евреев и кальвинистов на борту «Фалькона» и отправил послание в Картахену, где располагалась ближайшая Священная канцелярия, попросив провести слушания и решить, что делать с вероятными еретиками. Предположительно, ответ предлагал избегать проблем с Голландией и освободить голландцев и тех евреев, которые не принимали крещения, так как полномочия инквизиторов касались relapsos — конверсос, открыто вернувшихся к иудаизму. В июле «Кабильдо» освободил кальвинистов и двадцать три так называемых урожденных еврея (семнадцать из них были детьми). Среди освобожденных были Абрахам и Исаак Исраэль, а также два сына Биньямина Мескиты, Йосеф и Абрахам. Но сам Биньямин остался под стражей. Сколько всего семей оказались разделенными, неизвестно, равно как и точное число тех, кто остался в тюрьме.

«Кабильдо» контролировался кланом Исасси, члены которого также занимали влиятельные посты в Пуэрто-Рико и на Кубе. Но на Ямайке, их главной базе, семья Колумб мешала им. Как чиновники инквизиции, они надеялись использовать власть для решения этой проблемы, рассчитывая привлечь вмешательство короны и добиться назначения Франсиско де Лейбы на пост «короля Ямайки», то есть формально утвердить его претензии. Захват корабля с еретиками дал им оправдание для вызова инквизитора из Колумбии, который бы расследовал дело о подозрительных еретиках, а заодно изобличил островитян-«португальцев» как тайных евреев. Поселенцы больше не будут связаны феодальными узами с сеньором, а золотой рудник Ямайки отойдет королю.

Но, задержав евреев, члены «Кабильдо» поспешили. Их действия оказались грубейшим просчетом, так как вдохновили некоторых «португальцев» на новую попытку сбросить испанское владычество. Опасаясь, что расследование против беженцев распространится и на них, евреи Ямайки снова начали искать иностранную силу, готовую выступить в роли освободителя. Так как прямого сообщения с Голландией не было, то послание сначала было отправлено в Новый Амстердам, а оттуда доставлено в Голландию Абрахамом Исраэлем, который убедил «Кабильдо», что является «урожденным евреем»[309].

«Фалькон», получив разрешение покинуть Ямайку, отправился к расположенному поблизости мысу Святого Антония на Кубе, где находился порт, часто посещаемый судами из Мексики и других испанских колоний. Беженцы остались там, так как после оправдания инквизицией на Ямайке и получения соответствующих документов им больше ничто не угрожало. Через несколько недель они отправились в Новый Амстердам на небольшом французском фрегате «Святая Катерина».

Седьмого сентября 1654 года фрегат бросил якорь в гавани Нового Амстердама. В порту беглецов встречал странный тип, разодетый, как павлин, и гордо выступавший на деревянной ноге, украшенной серебром. Это был Петер Стёйвесант, губернатор колонии. Местные жители шутили над его напыщенностью и прозвали «Великим князем Московским», но он продемонстрировал силу и заставил всех понять, что с ним следует считаться.

Губернатор Стёйвесант приветствовал кальвинистов, но не евреев. Он хотел изгнать их. Семимесячное путешествие из Ресифи на Ямайку, а оттуда на Кубу и в Новый Амстердам совершенно измотало беженцев. Они задолжали капитану судна Жаку де ла Мотту больше, чем у них было. Стёйвесант писал Компании: «Почти все прибывшие евреи хотят остаться, но мы опасаемся, что их бедность поставит их в опасное положение из-за наступающей зимы, поэтому мы дружески просим их уехать»[310].

Стёйвесант позднее обнаружил истинные чувства, не связанные с бедностью евреев. Он писал, что евреи «из-за склонности к ростовщичеству и нечестной торговле с христианами, не должны жить здесь. Мы просим, чтобы этот вероломный народ, заклятые враги Христа, не имели возможности заражать и беспокоить нашу колонию». Его письмо, датированное 22 сентября 1654 года, соответствует дате отплытия первого судна в Амстердам после прибытия «Святой Катерины». На борту этого же судна находилось и письмо Исраэля.

Прошло девять месяцев после того, как Абрахам Коэн попрощался с кузенами, уплывавшими из Ресифи, но он так ничего и не знал о них и других пассажирах «Фалькона». Его амстердамские товарищи опасались, что судно погибло в море. Узнав от смотрителя гавани о прибытии судна из Нового Амстердама, Коэн поспешил в порт. Беспокойство сменилось облегчением, когда на берег сошел Исраэль и заверил его, что все живы. Но другие новости были плохими: племянники Коэна, сыновья Мескиты, и некоторые другие все еще удерживались на Ямайке, а те, кто прибыл в Новый Амстердам, оказались в долгах и под угрозой изгнания.

На следующее утро, после религиозной службы, друзья встретились с шестью руководителями общины. Из-за голландского подданства евреев, арестованных на Ямайке, их задержание было объявлено незаконным. Они направили письмо правительству, где говорилось, что произошедшее на острове «грубо нарушает международное право… и что нужно потребовать от короля Испании освободить евреев и привлечь к делу голландских консулов в Кадисе и Сан-Себастьяне»[311].

Реакция Генеральных Штатов была скорой и справедливой. Четырнадцатого ноября они написали консулам: «Это дело мы считаем весьма серьезным», а затем направили «срочный запрос» в Государственный совет короля Испании. В запросе указывалось, что «ни инквизиторы, ни кто-либо другой не имеет права преследовать и плохо обращаться [с евреями]… и им нужно разрешить вернуться домой… Этот запрос соответствует договору о мире между королем Испании и голландским правительством»[312]. Записей ответа короля не сохранилось, но, судя по всему, он приказал отпустить евреев, арестованных на Ямайке, так как через полгода, когда англичане захватили Ямайку, никого из них на острове не оказалось.

После успешного протеста по делу Ямайки Коэн и четверо членов Еврейского совета, в том числе Бенто Осорио, вышеупомянутый лидер Братства, и Абрахам, брат Уриэля да Косты, были уверены, что Компания утихомирит Стёйвесанта и разрешит евреям жить в Новом Амстердаме. В течение многих лет Компания поощряла других селиться там, предоставляя свободный проезд, налоговые льготы и земельные наделы. Исходя из прав, гарантированных им в Бразилии «Patenta Onrossa», и учитывая тот факт, что все они были крупными пайщиками Компании, они ожидали, что их люди встретят благожелательный прием.

Хотя Генеральные Штаты быстро и решительно вступились за арестованных на Ямайке евреев, прошли три месяца, прежде чем руководители Компании отреагировали и нехотя отклонили просьбу Стёйвесанта. Пятнадцатого февраля 1655 года они написали ему, что «хотели бы поддержать его стремление избавить новые территории от евреев», но, сославшись на давление еврейских пайщиков, а также с «учетом больших потерь, понесенных этой нацией в Бразилии», рекомендовали относиться к евреям мягко[313].

В 1655–1656 годы, пользуясь вялой позицией Компании, Стёйвесант, его шериф и лидеры кальвинистов колонии препятствовали евреям на каждом шагу. Сыновья Абрахама да Косты, Абрахама Исраэля и Абрахама Коэна Йосеф, Исаак и Яаков соответственно, продолжали борьбу отцов в серии исков и тяжб. Суды поддерживали их, тем самым обеспечив права евреев на земле, которую в будущем станут называть страной свободы[314].

Во время пребывания под стражей на Ямайке Исраэль и Биньямин Мескита узнали от «португальцев» о руднике Колумба. Опасаясь, что «Кабильдо» пригласил инквизицию, чтобы заставить их сознаться в тайном иудаизме, «португальцы» сообщили Исраэлю, что настало время захватить остров, и пообещали открыть местонахождение тайного рудника для привлечения завоевателя-освободителя. Так что Исраэль не только сообщил Коэну об аресте евреев на Ямайке и о планах Стёйвесанта по изгнанию беженцев, но и о руднике. Это стало ясно восемь лет спустя, когда Исраэль, Мескита и Коэн объединились с сыновьями Карла I и Джорджа Вильерса, чтобы помочь им осуществить желание отцов и отыскать золото Колумба.

Глава восьмая Тайные агенты Кромвеля

«Позвольте евреям вернуться в Англию, и придет Мессия». Этот мистический взгляд разделяли и амстердамский раввин, и новый правитель Англии, почитавший Библию. Дело было в сентябре 1654 года, как раз в том месяце, когда евреи, покинувшие бывшую Новую Голландию, прибыли в Новый Амстердам, где их ожидал весьма холодный прием. В декабре предыдущего года Оливер Кромвель стал лордом-протектором Англии, положив конец двенадцатилетней гражданской войне.

Вскоре после победы пуритан Кромвель завершил и войну с Голландией, длившуюся уже два года. Хотя исход кампании, получившей позднее название Первой англо-голландской войны, был неоднозначен (морские державы дважды воевали на протяжении последующих двадцати лет), потери Голландии составили полторы тысячи кораблей[315]. Полученный удар, вкупе с потерей Бразилии, не позволял Голландии ввязываться в новую войну с Испанией или вторгаться на Ямайку. Так что Генеральные Штаты в ответ на запрос Коэна и руководителей еврейской общины немедленно потребовали освободить арестованных на Ямайке еврейских граждан, но вовсе не собирались из-за этого инцидента начинать войну.

Исраэль и Коэн правильно оценивали политическую ситуацию. Знали они и о разговоре раввина с Кромвелем, поэтому решили обратиться к Англии. Им было известно о планируемом Кромвелем вторжении в Новый Свет, и они считали, что могут добиться сразу двух целей — обеспечить возвращение евреев в Англию и освободить ямайских евреев. С появлением возможности обеспечить евреям спокойную жизнь сразу в Англии и на Ямайке лояльность по отношению к Голландии отошла на второй план.

Уладив дела с голландцами, Кромвель провел лето 1654 года в разработке Большого западного проекта по созданию протестантской державы в испанском Новом Свете. Так что он уже созрел для принятия предложения Исраэля и Коэна по захвату Ямайки. Однако они опоздали. В конце ноября 1654 года, когда они собирались плыть в Англию, один из секретных агентов Кромвеля и, вероятно, их родственник, Даниэль Коэн Энрикес сообщил им, что они могут не беспокоиться — Ямайка уже стала объектом вторжения[316].

Тогда Исраэль и Коэн обратили свои усилия на другое дело — создание еврейского поселения в Новом Свете. На протяжении последующих 15 месяцев, когда они занимались этим вопросом, усилия Кромвеля добиться разрешения евреям вернуться в Англию были подкреплены ролью, сыгранной евреями в завоевании Ямайки, и их обещанием помочь в развитии английских колоний в Новом Свете. Чужой в чужой стране, народ Авраама располагал способностями, в которых нуждался Кромвель. Чтобы понять этот процесс, мы оставим Исраэля и Коэна в Амстердаме, где они продолжали хранить тайну рудника Колумба до смерти Кромвеля и возвращения к власти сыновей тех, кто в свое время мечтал об этом руднике — Карла I и Джорджа Вильерса.

В августе 1654 года Кромвель вызвал испанского посла и прямо заявил ему, что дружба с Испанией может сохраниться только при условии предоставления англичанам свободы вероисповедания и свободы торговли в Новом Свете. Посол, потрясенный требованиями Кромвеля, ответил: «Это невозможно. Вы с таким же успехом можете потребовать у моего повелителя отдать вам оба глаза»[317]. Предоставление англичанам права свободно торговать в Новом Свете повлечет за собой создание их поселений. Монополия в торговле и продвижение Истинной веры были краеугольными камнями испанской колониальной империи, и Его Наикатолическое Величество не собирался делиться колониями с кем бы то ни было — и уж тем более с протестантским дьяволом.

Кромвель, обескураженный ответом посла, резко прервал аудиенцию. На самом деле все это носило характер театрального представления. Лорд-протектор уже несколько месяцев готовил отправку в Новый Свет хорошо вооруженного флота, который должен был вторгнуться в Карибское море[318]. Официальными причинами были обеспечение свободы торговли и свободы вероисповедания, но главным желанием Кромвеля было создание сильного плацдарма в Новом Свете. Тридцатью годами ранее Англия колонизировала несколько маленьких островков на востоке Карибского моря, в стороне от морских путей. Барбадос, Невис и Сент-Киттс процветали, но, для того чтобы вырвать из рук Испании богатства Нового Света, требовалась настоящая стратегическая база.

Кромвель практически каждый свой шаг сверял со Священным Писанием и был уверен в гарантированном свыше успехе экспедиции: «Корабли поплывут в соответствии с Божественным предначертанием… Триумф будет означать благосклонность Господа… Именно она обеспечит успех»[319]. Однако Кромвель был слишком самоуверен, и его замысел провалился бы без поддержки еврейских секретных агентов. Многие советовали захватить Кубу, Эспаньолу, Пуэрто-Рико или Тринидад, но лидер евреев-конверсос Лондона Антонио Карвахаль, лучше прочих разбиравшийся в ситуации на Карибском море, настоятельно рекомендовал Кромвелю последовать по пути капитана Джексона.

Как сообщил английский пленник, «Большой западный проект был разработан и профинансирован евреями. Евреи собирались вернуться в Англию, купить собор Святого Павла и превратить его в синагогу». Хотя никаких свидетельств такого замысла нет, испанские защитники Ямайки поверили этому, «так как пример Бразилии показал, на какие предательства и злодеяния способны эти злодеи из ненависти к нам»[320]. Пленник, Николас Пейн, ранее был переводчиком у генерала Роберта Венейблса, одного из командиров экспедиционного корпуса. Где Пейн услышал об этом? Была ли то матросская сплетня или же он подслушал слова генерала? Если да, то где сам генерал услышал об этом?

Каким бы странным ни выглядело заявление Пейна, Кромвель не стал бы принимать решение о цели нападения, не посоветовавшись сперва с Карвахалем, а тот рекомендовал Ямайку. Карвахаль был одним из богатейших купцов Лондона, его суда бороздили просторы всех морей. Он содержал агентов в большинстве крупных портов, и поставляемая им информация политического характера сделала его одним из наиболее ценных советников Кромвеля. Так как деятельность Карвахаля в роли советника могла возыметь тяжелые последствия для его родни в странах, где властвовала инквизиция, то его сношения с лордом-проектором, проходившие через доверенного секретаря Джона Терло, держались в секрете.

Король Эдуард I выгнал евреев из Англии в 1290 году, и эдикт не был отменен. Однако в середине XVII века несколько богатых купеческих еврейских семейств поселились в Англии и активно участвовали в международной торговле. Они называли себя португальцами, ходили к мессе в дом посла (тоже тайного еврея) и не делали обрезание.

Карвахалю было сорок шесть лет в 1635 году, когда он прискакал к воротам Лондона верхом на белом арабском скакуне, облаченный в прекрасные доспехи. За ним следовали мулы, нагруженные золотыми слитками. Остановившим его стражникам Карвахаль сказал, что он — купец с Канарских островов и прибыл в Лондон навестить сестру, которая была женой португальского посла. Стражники, пораженные его внушительным внешним видом, открыли ворота. Потом выяснилось, что Карвахаль покинул Тенерифе, столицу Канарских островов, буквально за мгновение до ареста, так как инквизиторы уже послали за ним.

Как капудан-паша Синан и раввин Палаччи, Карвахаль отличался внушительной внешностью и обходительным обращением. Вскоре он возглавил лондонскую общину евреев-конверсос, состоявшую из тридцати семей. Он занимался торговлей разными товарами, но главной его специализацией было серебро. Во времена, когда серебро из Нового Света обеспечивало валюты мира, транспортировка драгоценного металла являлась еврейским предприятием. Торговцы-конверсос из Перу и Новой Испании присылали серебряные слитки торговцам-конверсос в Севилью, а те продавали металл Карвахалю. Когда из руды отливались слитки, партия Карвахаля метилась особым клеймом. Он также импортировал серебряные монеты на сумму, достигавшую миллиона долларов в год в современных ценах[321].

Ямайка стала первым английским завоеванием в Новом Свете. Карвахаль, рассчитывавший добиться возвращения евреев в Англию с разрешения нового правителя, сыграл в этом важную роль. Когда разрабатывались планы вторжения, с Карвахалем связался его товарищ Симон де Касерес, активно торговавший в Индиях, и сообщил, что ямайскую армию возглавляет тайный еврей Франсиско Карвахаль, который обещал посодействовать в случае нападения на остров. Неизвестно, состояли ли Карвахали в родстве. Ямайский Карвахаль помог англичанам захватить остров, а советник Кромвеля получил достойную награду.

В декабре 1654 года экспедиция вышла в море под совместным командованием адмирала Уильяма Пенна, отца будущего основателя Пенсильвании, и генерала Роберта Венейблса. Войско насчитывало две с половиной тысячи человек. В отличие от дисциплинированных солдат Кромвеля времен гражданской войны, экспедиционный корпус состоял из спешно набранных вояк. Большинство из них были, по словам очевидца, «мошенниками, ворами, карманниками и прочими подобными негодяями, привыкшими жить за счет ловких рук и хитрости»[322]. Их командиров описывают как «ленивых дуралеев, преисполненных гордыни, но лишенных ума, чести или авторитета у подчиненных»[323].

Первую остановку флот сделал на Барбадосе. Там Венейблс под барабанный бой на центральной площади объявил, что «любой невольник, присоединившийся добровольцем к английской армии, получит свободу». Численность войска выросла чуть ли не втрое. Четыре тысячи слуг, которым нечего было терять, немедленно вступили в экспедиционный корпус, и Барбадос потерял пятую часть населения. Еще тысяча двести добровольцев были набраны на Сент-Киттсе, Невисе и Монсеррате. Вскоре армия Венейблса насчитывала восемь тысяч солдат, хотя припасов он вез лишь на половину от этого числа[324]. План вторжения предусматривал сначала захват Санто-Доминго. На острове Невис адмирал Пенн взял на борт Кампо Сабаду, штурмана-еврея, ранее плававшего с Джексоном.

Войско состояло из бывших рабов, которые хотели получить свободу и пограбить. Когда генерал Венейблс сказал, что грабежа после захвата городов не будет, они пригрозили бунтом. Столкнувшись с отказом солдат подчиняться, генерал отменил приказ. Тем временем стало очевидно, что адмирал тоже не уважает генерала, который, к всеобщему неудовольствию, взял в экспедицию молодую жену и редко выходил из каюты. Постоянно споривший с генералом Пенн посмеивался над каждой его ошибкой, а Венейблс совершал ошибку всякий раз, когда отдавал приказ.

Пенн предпочитал внезапное нападение подготовленному штурму и высадил армию в тридцати милях от Санто-Доминго. К сожалению, выбранное для высадки место оказалось пустыней. Родственник Кромвеля, занимавшийся снабжением экспедиции, не обеспечил их верблюдами, и изнывавшим от жажды солдатам пришлось тащиться по открытой местности под палящим солнцем. Они так и не добрались до столицы. Многих сразила жажда, других убили испанские всадники, вооруженные длинными копьями. Их командир гордо заявил, что, будь у него не триста, а больше людей, его «истребители коров» (так он называл своих кавалеристов) перебили бы всех пришельцев. Эти суровые испанцы являлись ковбоями наизнанку — они не перегоняли скот, а уничтожали его. Позднее сообщалось, что Венейблс так перепугался во время боя, что спрятался за деревом, «онемевший от ужаса». Лишенная воды армия, напоминавшая скорее толпу и преследуемая «истребителями коров», вернулась на берег. Родственник Кромвеля не снабдил их палатками, так что солдаты несколько дней провели под проливным дождем без всякого укрытия. За неделю англичане потеряли тысячу человек. Потери испанцев составили сорок всадников[325].

Два командира до такой степени не доверяли друг другу, что генерал не позволил адмиралу и его морякам подняться на корабли раньше его солдат — Венейблс боялся, что Пенн бросит его на берегу. На борту был созван совет, и офицеры заявили в один голос, что нападение на город невозможно, потому что «солдаты вряд ли последуют за ними»[326].

Что делать дальше? Нападение на такие укрепленные города, как Картахена и Гавана, не рассматривалось. В случае возвращения в Лондон с пустыми руками их ждала плаха. Некоторые историки считают, что именно тогда, после унизительного поражения на Эспаньоле, впервые было предложено атаковать Ямайку. Но этому противоречат показания английских пленных. Первый из них, разведчик, захваченный на следующий день после высадки армии, сообщил: «Мы собираемся захватить эту землю… и последовать на Ямайку». Пленные, захваченные позднее, подтвердили его слова. В испанских документах говорится:

Так как нет других письменных свидетельств о том, что план вторжения предусматривал Ямайку, историки продолжали упорно называть нападение на остров выбором, сделанным после поражения в первом бою. Что это — только историческая путаница или же тут кроется нечто большее? Положение острова в центре Карибского моря делает его естественной целью. После рейда Джексона, состоявшегося двенадцатью годами ранее, местный священник писал королю Филиппу, призывая его вернуть остров под свою власть:

Доклад капитана Джексона в Комитет по делам колоний говорил о слабо защищенном острове, с расколотым населением и евреями, готовыми выступить в роли «пятой колонны»[329]. Информация Карвахаля подкрепляла этот вывод, так что Кромвель был прекрасно осведомлен о стратегическом местоположении Ямайки, слабой защите и обещанной поддержке местных евреев. Эти факты, вместе с показаниями пленников и тем, что в экспедиции участвовал штурман Джексона, водивший его корабли в гавани Ямайки, свидетельствуют, что именно Ямайка и была главной целью экспедиции. Почему тогда это держалось в секрете?

Возможно, ответ в следующем: когда флот отчалил из Портсмута, командиры не знали, куда именно ведут экспедицию. «Мы не хотим связывать вас подробными инструкциями», — сказал им Кромвель. При этом он велел не вскрывать конверт с планом захвата до прибытия на Барбадос. Кромвель, уже обвиненный в том, что продался евреям, видимо, опасался усугубить положение, если его советники узнают об их роли в его Большом западном проекте. Вообще, Кромвель планировал позволить евреям вернуться в Англию как по экономическим соображениям, так и потому, что верил: их возвращение и массовое обращение приблизит Второе пришествие. Но пока их роль в грандиозных замыслах следовало держать в тайне[330].

Десятого мая 1655 года, через четыре дня после отплытия с Эспаньолы, «Мартин», ведомый Сабадой, с обоими командирами экспедиционного корпуса на борту, вошел в гавань Ямайки во главе эскадры из тридцати восьми кораблей. Хотя армия потеряла тысячу человек, она по-прежнему намного превосходила силы защитников острова, все население которого составляли полторы тысячи испанцев, семьсот пятьдесят рабов и около сотни евреев (большинство евреев были высланы после нападения Джексона). Если англичане смогут спокойно высадиться, успешный захват острова был гарантирован. Порт защищал маленький гарнизон, располагавший тремя пушками. Дав залп в сторону кораблей, находившихся еще далеко в море, гарнизон сбежал. Их рассказ свидетельствует о том, что у страха глаза велики: тридцать восемь кораблей превратились в сорок шесть, а семитысячная армия удвоилась.

Не встречая сопротивления, армия Венейблса построилась в колонну по восемь и отправилась по широкой дороге из порта в столицу, Ла-Вегу. Солдаты разбили лагерь у города. На следующее утро приехали два ямайских офицера под флагом парламентеров. Они сообщили, что пришли вместо губернатора (больного сифилисом старика, все тело которого было покрыто гнойными язвами) и спросили, что нужно англичанам. Офицеры представились как бывший и действующий командующие гарнизоном — sargento mayor. Это были Франсиско Карвахаль и Дуарте да Коста, тайные евреи[331].

«Мы пришли не разорять, но сеять», — ответил им Венейблс. После некоторых препирательств Карвахаль спросил генерала: «По какому праву вы требуете остров? Испанцы владеют им более ста сорока лет, и Ямайка дарована им папой Александром». Прежде чем генерал ответил, вмешался его адъютант:

На следующий день в лагерь англичан прибыл губернатор Ямайки Рамарис в сопровождении Карвахаля и да Косты. Африканские рабы принесли его в гамаке. Он прибыл, чтобы обсудить условия сдачи. На самом деле его офицеры уже обо всем договорились с англичанами и, предположительно, участвовали в разработке соглашения. Они получили то, чего хотели: «португальцам» предложили остаться, а испанцы подлежали депортации в Новую Испанию. Позднее Венейблс сообщил Кромвелю, что «португальцы» приняли предложение[333].

Нет никаких данных о том, что ямайский губернатор получил предупреждение, отправленное правителем Эспаньолы, спешившим уведомить его о вторжении и дать возможность подготовиться к обороне. Однако именно это послание позволило португальским офицерам первыми встретить англичан. При попутном ветре путь из Санто-Доминго на Ямайку занимает четыре дня, так что губернатор должен был узнать о планах англичан за неделю до прибытия флота, однако он оставался в неведении. Судя по всему, письмо перехватили. Вероятно, португальские торговцы, контролировавшие порт, забрали письмо и, вместо того чтобы отдать послание губернатору, сообщили его содержание двум офицерам, которые затем постарались встретить англичан первыми и договориться о сдаче Ямайки.

Армия Кромвеля захватила Ямайку, но «Кабильдо» под руководством Франсиско де Лейба, самозваного короля острова, его брата Санчеса Исасси и сына последнего Арнольдо собрал своих сторонников и отступил на плантацию сахарного тростника к западу от столицы. Они отвергли условия сдачи, повесили двух слуг, присланных с копией договора, и обвинили Карвахаля и да Косту в предательстве[334]. Арнольдо увел в горы группу мятежников и развязал партизанскую войну, нападая на английских солдат, выходивших из города за фуражом.

Ямайка стала английским владением в июле, но Кромвель, узнав о катастрофе на Эспаньоле, остался недоволен. Когда Пенн и Венейблс вернулись в Англию, возлагая друг на друга ответственность за неудачу, он назвал их никчемными скандалистами и отправил обоих в тюрьму за то, что они бросили армию.

Совсем иной прием ждал Симона де Касереса, дорогого друга Антонио Карвахаля, который прибыл на одном корабле с Венейблсом[335]. Крупный торговец из Амстердама, он имел представительства на Барбадосе и в европейских странах. Когда английский флот прибыл на Барбадос, он находился на острове. Симон добровольно предложил обеспечить экспедицию провизией и сам последовал за флотом на Ямайку с грузовыми судами. Встретившись там с Карвахалем, он обсудил вопросы поставок предметов первой необходимости и отвез в Англию меморандум о том, в чем нуждалась Ямайка.

«Предложение о пополнении припасов и укреплении Ямайки» призывало как можно скорее построить форт для защиты гавани от ожидавшегося нападения испанцев из Картахены. Список требуемых инструментов гласил, что острову требуется 1500 лопат, 1000 кирок, 100 тачек, 2000 топоров и т. д. Чтобы подбодрить строителей, рекомендовалось прислать «побольше вина и бренди», а также «тонкие чулки и красивые туфли» для офицеров. Де Касерес, вероятно, не забыл и о своих интересах, так как он помимо прочего торговал вином, бренди, чулками и туфлями[336].

Де Касерес сообщил Кромвелю, что, когда он покидал Ямайку, капитан Хагс начал строить форт на полуострове у входа в гавань (будущий Порт-Рояль, который через десять лет стал самым распутным городом мира). Изучив доклад, Кромвель велел послать все необходимое и приказал командующему на Ямайке «обеспечить безопасность, построив укрепления»[337].

Семнадцатого августа 1655 года, когда Пенн и Венейблс сидели в Тауэре, Кромвель решил вознаградить человека, давшего ему правильный совет о плане вторжения. Вызвав Антонио Карвахаля и двух его сыновей, лорд-протектор объявил их английскими гражданами, сделав первыми легальными евреями в Англии за 365 лет[338]. Позднее Карвахаль предупредил его, что принц Карл в изгнании подписал тайный договор с испанским королем, пообещав вернуть Ямайку, и что испанский флот готовится отбить остров у англичан. Узнав об этом, Кромвель выслал флот, уничтоживший испанскую эскадру в Кадисе и сорвавший планы по отвоеванию Ямайки[339].

В 1658 году доходы от торговли Карвахаля составляли 8,3 процента от всех доходов Лондона, облагаемых таможенными пошлинами[340]. Сделанное тогда же описание его внешности свидетельствует, что годы не сказались на нем, как ранее на раввине Палаччи и паше Синане. Описание делалось по поводу ареста Карвахаля. Таможенники конфисковали один из его грузов. Посчитав, что с ним поступили несправедливо, Карвахаль ворвался на склад и направил шпагу на сторожа, пригрозив расправиться с ним. Тем временем слуга забрал товар. Полицейский протокол описывает его как человека с «седой бородой и огненным темпераментом… умеющим обращаться с рапирой», а слуга Мануэль Фонсека отличался «кулачищами, вдвое большими, чем у любого англичанина». Обвинения были сняты, когда человек, известный под прозвищем «Великий еврей», умер в том же году[341].

В конце 1655 года английский правитель острова опубликовал правила заселения Ямайки. Они гласили, что остров открыт для всех желающих, будь то земледельцы или искатели приключений, вне зависимости от вероисповедания и национальности[342]. Кромвель также дал гражданство Барбадоса известному беженцу из Ресифи доктору Абрахаму де Меркадо[343]. Как и братья Коэн Энрикес, Абрахам де Меркадо был из окружения рабби Палаччи. Считаясь первым еврейским врачом в Новом Свете, он гордо носил звание доктора, хотя в шпионских кругах его знали как «Плюс Ультра».

Решение Кромвеля о Ямайке и другие поступки дали евреям косвенное доказательство его готовности выступить защитником еврейского народа. Кромвель действительно считал, что Большой западный проект вряд ли увенчается успехом без евреев. Он видел, какой импульс они придали голландской экономике. Амстердам стал самым богатым торговым портом Европы во многом благодаря евреям. Кромвель считал, что евреи, которые помогли Голландии, могут превратить Лондон в «главный торговый склад Европы».

Кромвель обычно оказывал какие-то знаки внимания, желая продемонстрировать свои намерения. Английские колонии были открыты для евреев, но пока еще не сама Англия. Однако, наделив гражданством Карвахаля и его сыновей, Кромвель показал, что склонен отменить запрет на проживание евреев в Англии. Помимо их навыков в торговле и экономике, лорд-протектор нуждался в еврейских шпионах, поставлявших важные сведения. Он писал епископу Барнетту: «Они полезные и хорошие шпионы… опытные поставщики сведений из-за границы»[344]. Так как принц-изгнанник собирался нападать, а Испания готовила войну за Ямайку, Кромвель нуждался в сотрудничестве с лондонскими евреями и их агентами. Те, в свою очередь, были рады доказать свою лояльность и экономическую силу.

В середине XVII века правили «истинно верующие», и потому каждое действие должно было подкрепляться Святым Писанием. Кромвель старался придавать своей политике облик «святой неизбежности». Помимо экономических соображений и вопросов разведки, лорд-протектор считал необходимым пустить евреев в Англию по религиозным причинам. Он верил, что пришествие Мессии связано с возвращением евреев и поэтому активно поддерживал филосемитов Англии, считавших, что возвращение евреев необходимо в рамках покаяния всего человечества.

С 1607 года, когда король Яков издал перевод Библии на английский язык, знание Ветхого Завета стало для пуританина обязательным. Влияние Писания на них было очевидным во время гражданской войны: на знамени пуритан был изображен лев Иуды, короля Карла они прозвали фараоном, а его правление — египетским пленением. После победы над роялистами появилась мессианская группа, называвшая себя «Пятыми монархистами». Они считали пуританскую Англию Пятой империей, упомянутой в пророчестве Даниила (первые четыре — это Вавилон, Персия, Греция и Рим). Пятая империя предваряла тысячелетнее царство Иисуса Христа. Они также цитировали Второзаконие (28:64), утверждая, что Бог не появится, пока Его избранный народ не получит возможность жить в Англии. Дословно в Библии говорится, что евреи рассеются по краям света, но пуритане говорили, что французы называют Англию «Англетэр» — а именно так средневековые евреи называли край света. Отсюда следует желание Бога, чтобы англичане приняли израильтян и те могли «узреть истину». Трудно сказать, насколько справедливым было такое прочтение Писания, но Кромвель придерживался четких взглядов: «Позвольте евреям вернуться в Англию, и придет Мессия… а также разовьется торговля»[345].

Сами же евреи были рады использовать любой аргумент. Их мир стремительно уменьшался: Новой Голландии больше не было, в Испании и Португалии костры инквизиции пылали все ярче, массовое аутодафе в Перу и Мексике вынудило евреев, еще остававшихся в пределах испанских владений, искать новое место для жизни. В Новом Амстердаме они боролись за разрешение остаться. В Восточной Европе орды казаков убивали польских евреев десятками тысяч.

В октябре из Амстердама в Лондон по приглашению Кромвеля прибыл некий раввин-каббалист. Кромвель желал обсудить одно положение из книги последнего «Надежда Израиля». Приглашенным мудрецом был Менаше бен Исраэль, бывший вундеркинд, который, как уже говорилось, прилежно изучал мистическое учение в синагоге, пока братья Коэн Энрикес и их приятели бегали в доки, чтобы послушать рассказы моряков о дальних странах. Менаше пришел к выводу, что в Торе скрыто предсказание о приходе Мессии, и, по его мнению, Англия была той самой Землей обетованной, в которую должны переселиться евреи перед его пришествием (в этом они с Кромвелем были согласны, их мнения не сошлись лишь в вопросе о прошлом пришествии Мессии в Англию). Менаше, ученый-прагматик, приправил книгу рассуждениями о пользе евреев для экономики Англии[346].

В декабре 1655 года Кромвель созвал конференцию с участием наиболее влиятельных в стране людей, чтобы обсудить вопрос о возвращении евреев. Конференция завершилась без вынесения рекомендаций, но все участники согласились с тем, что для запрета на возвращение евреев в Англию нет законных оснований. Оставалось лишь заручиться поддержкой парламента. Кромвель попытался принять меры и в этом направлении, но не смог побудить парламент к действию. Впрочем, лорд-протектор не отступился. Шпион-роялист писал принцу Карлу: «Хотя в парламенте есть возражения, евреев примут с молчаливого согласия»[347]. Вскоре представился подходящий случай. После того как Испания объявила войну, парламент постановил конфисковать всю испанскую собственность. Евреи Лондона, хоть и называли себя португальцами, считались испанскими подданными, а, следовательно, их добро подлежало конфискации. Кризис разразился во время так называемого «процесса Роблеса».

В феврале 1656 года таможенники арестовали два судна, прибывшие с Канарских островов с грузом вина и 40 тысячами дукатов золотом. Евреи забеспокоились, так как суда принадлежали члену общины Антонио Роблесу. Если его имущество может быть изъято на законных основаниях, то и их собственности угрожает конфискация. Что же делать? Карвахаль и де Касерес, а также другие руководители общины приняли судьбоносное для конверсос решение: открыто объявить себя последователями иудаизма. Двенадцатого марта 1656 года они подали Кромвелю петицию. В петиции говорилось: «Вы сами признали, что нет оснований не принимать нас, так что вопрос должен быть решен между нами и Вами. Вы знаете, что мы не португальские католики, а евреи. Мы хотим отправлять свои службы и хоронить мертвых по нашим обычаям». Не прозвучала, но подразумевалась угроза: «В случае отказа мы отправимся в Голландию»[348].

Роблес подал иск в суд, требуя вернуть ему суда и груз, так как он был евреем, а не испанцем. Он рассказал, как бежал от инквизиторов, убивших его отца, пытавших мать и отправивших на костер многих других родственников. Роблес говорил, что прибыл в Англию в надежде найти дом среди людей, тоже считавшихся еретиками. Десять евреев дали письменные показания под присягой в поддержку версии Роблеса, еще несколько выступили свидетелями и заявили, что знают его, как еврея «по происхождению и по религии»[349]. Суд продолжался шесть недель и признал Роблеса «евреем, уроженцем Португалии», а также постановил вернуть ему корабли, вино и золото[350].

Третьего апреля 1656 года представители тридцати пяти семей лондонских евреев собрались в доме «Великого еврея» на пасхальный седер, чтобы отметить и освобождение из египетского пленения, и нынешнюю свободу. После 366 лет евреи наконец перестали быть в Англии вне закона. Более того, отныне они могли открыто исповедовать иудаизм, а не прятать свое еврейство за маской христианства. Чтобы особо отметить этот день, главный информатор Кромвеля взял новое имя — Абрахам Исраэль Карвахаль.

Кромвель так и не отменил официально запрет на пребывание евреев в Англии, и парламент по-прежнему противился этому, но религиозные чувства лорда-протектора были искренними и лишь совпадали с его желанием использовать торговые навыки евреев и связи, которые они могут предоставить. Епископ Барнетт писал в дневнике: «В большей степени по этой причине, а не по общим соображениям терпимости он разрешил им построить синагогу»[351]. Позднее, летом того же года, Карвахаль и де Касерес арендовали участок кладбища и здание для синагоги и попросили амстердамских евреев прислать свиток Торы.

В то же время на Ямайке дела шли не очень хорошо. К постоянным обитателям острова прибавились многочисленные солдаты оккупационных английских войск, так что численность населения Ямайки возросла втрое; ощущалась нехватка продуктов питания. Ослабленные голодом и дизентерией солдаты гибли еще и от малярии. Многие взбунтовались, когда им приказали заняться земледелием. Им ведь обещали свободу и добычу, а не крестьянское ярмо! Офицеры мечтали о возвращении в Англию. К октябрю 1655 года, через полгода после вторжения, смерть выкосила половину армии. Новоприбывший полномочный представитель лорда-протектора Роберт Седгвик писал в Англию:

В январе 1656 года число умерших превысило пять тысяч, а в следующем месяце смерть унесла и Седгвика. Здоровье сохранили только моряки под командованием вице-адмирала Уильяма Гудсона, у которых был свой провиант. В этих тяжелых условиях штурман-еврей, которого теперь величали капитан Кампо Сабада, отправился исследовать западную оконечность острова. Высадившись с сотней солдат, он захватил двух разведчиков, присланных испанскими партизанами, чтобы следить за англичанами. Пленники рассказали: губернатор Картахены сообщил Исасси, что высылает два галиона с тысячей солдат, которые должны присоединиться к флоту, идущему из Испании, и войти в Ямайскую гавань, чтобы сразиться с англичанами на суше[353].

Сабада поспешил назад, чтобы передать эти сведения адмиралу Гудсону. Двенадцатого марта тот написал Кромвелю, что отрядил корабли на перехват картахенских галионов, а другую флотилию отправил следить за появлением испанской армады. В своем письме Гудсон также призывал принять меры для возведения фортификационных сооружений на острове:

Англичанам приходилось иметь дело с угрозой нападения испанцев и одновременно противостоять партизанам Исасси, поэтому они сочли необходимым завладеть опорным пунктом, защита которого не зависела бы от успеха в пополнении рядов недовольной и ослабленной армии. Такой пункт был найден в виде небольшого острова у берегов Эспаньолы, где некогда поселились суровые люди, занимавшиеся охотой на одичавший скот и свиней. Чтобы понять, как это случилось и почему охотники на животных превратились в охотников на людей, нужно отойти от общей линии повествования. Начнем с того, кто, предположительно, рекомендовал нанять этих охотников, с близкого друга Карвахаля и поставщика ценных сведений о делах на Ямайке для Кромвеля.

Хотя Симон (Яаков) де Касерес принадлежал к следующему поколению после людей из окружения рабби Палаччи, он был сделан из того же материала. Характер де Касереса, заявившего на процессе Роблеса: «Я еврей из колена Иуды»[355], — отражается в дерзком предложении, указанном в том же списке предметов первой необходимости для Ямайки. Он предложил Кромвелю завоевать испанские колонии Нового Света, создав авангард из евреев. Если бы лорд-протектор дал ему четыре военных корабля и тысячу солдат, то он отправился бы вокруг мыса Горн, по примеру Дрейка, и напал на испанские владения с тихоокеанского побережья Чили. Ожидая ответа Кромвеля, де Касерес отправился в Голландию нанимать молодых евреев, которые должны были поступить на английскую службу. Для финансирования экспедиции будущий завоеватель планировал захватить испанский «Серебряный флот». Кромвель не ответил на это предложение, но, согласно имеющимся свидетельствам, серьезно рассматривал план де Касереса[356].

Один из друзей описывал яркую личность де Касереса во время процесса Роблеса, называя его «гордым евреем, который мало беспокоился по поводу того, что он не христианин, и рассказывал, как он боролся с псами-инквизиторами на суше и на море»[357]. Его корабль назывался «Пророк Самуил». Как и этот библейский пророк, де Касерес считал своей благочестивой обязанностью объединить всех евреев и часто ходил в порт, пытаясь убедить новоприбывших конверсос открыто признать себя иудеями.

Де Касерес успешно занимался международной торговлей и дружил с Карвахалем, хотя был моложе его на двадцать пять лет. У него имелись представители в Лондоне, Амстердаме и Гамбурге, два брата на Барбадосе, родственники на Мартинике и Суринаме. Он поддерживал дружеские связи не только с лордом-протектором Англии, но также с королем Дании и королевой Швеции[358]. Его план по захвату владений в Новом Свете показывал, что он придерживался воинственных взглядов.

Английская армия, постепенно вымиравшая, окруженная врагами, не могла самостоятельно построить флот. Кромвель понимал, что после вывоза этих солдат потребуются новые силы, способные защитить колонию, воевать с испанцами и обеспечивать себя всем необходимым для выживания. Де Касерес, судовладелец и контрабандист, хорошо знавший Индии, считал, что такие силы можно найти среди охотников Эспаньолы — в сообществе анархистов, исключительно мужчин, которые вместо заготовки мяса начали грабить суда, так как упомянутые выше «истребители коров» лишили их источника дохода. Они собрались на маленьком острове напротив Эспаньолы и назвали себя Береговым братством.

Для выживания Ямайки было необходимо перехватывать испанские суда и перерезать линию снабжения Испанской империи. Братство могло выполнить эту задачу, а такие евреи, как ямайские «португальцы», хорошо знавшие Новый Свет, могли бы снарядить и их экспедиции и дать нужное направление. Благодаря обширной торговле с конверсос во всех колониях они знали, какое судно и когда отплывает, что везет в трюмах и что капитан прячет в своей каюте.

Де Касерес считал завоевание Ямайки первым шагом на пути освобождения своего народа. Вторым шагом должно было стать дальнейшее выполнение Большого западного проекта. Если привлечь Береговое братство на Ямайку, сделать его членов легальными каперами, то нападения на испанские суда и колонии заставят испанцев перейти к обороне, а также обогатят тех, кто будет снаряжать экспедиции.

Еврейские изгнанники не впервые занимались подобным делом. После исхода из Испании сефарды, поселившиеся в Северной Африке, тесно сотрудничали с берберскими корсарами и хорошо зарабатывали на этом[359]. Карвахаль, друг де Касереса, прибывший из Лас-Палмаса, пиратского порта на Канарских островах, где многие конверсос спонсировали пиратов, наверняка поддержал бы такой план.

Историк Роберт Хилл писал, что евреи заключили союз с буканирами, и этот союз двух кочующих народов превратил английскую колонию в пиратскую столицу Нового Света. С учетом предложений де Касереса и связей сефардов с берберскими корсарами его мнение кажется справедливым[360]. Так или иначе, но Кромвель поддержал план, и в 1657 году на Ямайке появилась новая значительная сила: буканиры Вест-Индии.

В первой половине XVI века, пока туземцы Эспаньолы еще не вымерли, они занимались разведением животных. К середине века индейцев почти не осталось, и животные свободно разгуливали по острову. Тем временем многие колонисты, привлеченные богатством карибского побережья, покинули Эспаньолу. Оставшиеся предпочли городскую жизнь деревенской. Коровы, свиньи и лошади, завезенные Колумбом, одичали, и северо-западная часть острова стала царством животных.

В 1620 году огромные стада привлекли диких охотников, отбросов Нового Света, которые стекались на Тортугу. Это были неудачники всех сортов и мастей: бывшие солдаты, беглые должники, матросы, оставшиеся без судов, беглые рабы, еретики, преступники, политические диссиденты. Там они затерялись, так как никто не спрашивал их фамилий. Они считали, что прошлая жизнь осталась позади. Охотники, в основном французы и англичане, не хранили верность Старому Свету.

Не имея возможности или не желая возвращаться, они вели суровую жизнь, обеспечивая себя только самым необходимым. Примерно в течение года группы по шесть охотников с собаками охотились, собирая достаточное количество шкур и мяса для продажи. Способ копчения мяса (и само копченое мясо) назывался «букан», поэтому их прозвали буканирами (или, по-французски, буканьерами). Охотники были достаточно безобидны, но для испанцев в соседнем Санто-Доминго они оказались опасными незваными гостями.

В 1640 году Тортуга была уже процветающим поселением. Шестьсот буканиров сновали между Эспаньолой и укрепленным портом Кайано на Тортуге, где они обменивали мясо и шкуры на ружья, пули и бренди. Получив надежную базу, они начали совершать набеги на фермы северного побережья и разбили там два постоянных лагеря. Идальго на другой стороне острова не собирались мириться с этим. Буканиры фактически захватили северо-западное побережье Санто-Доминго. Испанская гордость не могла такого допустить. При этом вместо прямого нападения они разработали искусный план: извести буканиров, уничтожив их источник дохода. Испанцы справедливо посчитали, что, не имея возможности охотиться, буканиры уйдут, и их поселение на Тортуге лишится смысла.

Летом 1650 года конный отряд в составе 300 испанцев, вооруженных двенадцатифутовыми копьями, промчался по саванне, прогоняя скот и оставляя убитых животных стервятникам. Это и были упомянутые ранее «истребители коров», которые позднее отбили нападение англичан на Санто-Доминго. В течение года огромные стада были уничтожены, а в 1653 году испанцы нанесли последний удар. Крупные силы вторглись на Тортугу и выбили буканиров. Хотя многие вернулись после того, как испанцы отозвали солдат на Санто-Доминго для борьбы с армией Кромвеля, дни буканиров — заготовщиков мяса закончились. Настали дни пиратов.

Так испанцы решили одну проблему, но вместо этого получили другую. Уничтожив скот, они породили жестоких воинов, жаждавших мести. Потеряв возможность жить по-старому, охотники на животных начали охотиться на испанцев, и через год Тортуга превратилась в процветающую пиратскую столицу.

Буканиры образовали союз, назвались Береговым братством и начали захватывать суда, совершавшие каботажное плавание. С каждым успехом они становились все смелее. Когда Пьер Легран и его маленькая команда вышли в море на каноэ, а вернулись с галионом, полным сокровищ, море стало принадлежать им. Произошло нечто подобное золотой лихорадке 1849 года. Собравшиеся из всех стран авантюристы создали народ изгоев. Но ситуация была непростой. Тортуга не могла вместить всех желающих, поэтому, когда пришло приглашение отправиться на Ямайку, многие согласились, а затем к ним охотно присоединились и остатки сброда, захватившего Ямайку для Кромвеля.

Хотя буканиры считались людьми вне закона, они приняли жесткий кодекс, регулировавший их поведение, и благодаря этому стали дисциплинированной силой, наводившей на всех страх. Сначала они выбирали и смещали капитанов по своей воле. Захваченный приз принадлежал всей команде, и «береговые братья» были равноправными партнерами. Вся добыча делилась согласно долям, а также в соответствии с понесенными увечьями: потеря правой руки компенсировалась шестью сотнями песо или шестью рабами, потеря пальца — сотней песо или одним рабом, наследники пирата, погибшего в бою, получали тысячу песо. Капитан получал пять или шесть долей, офицеры — от одной до трех. Премиями награждались пират, первым заметивший добычу, а также тот, кто первым взошел на борт.

После того как пираты стали каперами правительства Ямайки, ими командовали такие суровые капитаны, как Генри Морган. Суда принадлежали или снаряжались торговцами, получавшими большую часть добычи, а также имевшими преимущественное право на покупку остального. Начался золотой век пиратства.

Участие евреев в завоевании Ямайки и обещание помощи в расширении английской сферы влияния в Новом Свете убедили Кромвеля проигнорировать политических противников и предоставить лондонским евреям право на постоянное жительство. Однако официально вернуться в Англию евреям так и не разрешили. Скоропостижная смерть Кромвеля в 1658 году вновь поставила их перед неизвестностью.

Глава девятая Золотая мечта Карла II[361]

«Что дальше?» Этот вопрос стоял перед еврейскими лидерами после исхода из Бразилии. Ответ помог найти Абрахам Коэн. В Амстердаме он женился вторично на Ревекке Палаччи, внучатой племяннице раввина Самуэля Палаччи, и стал отцом троих детей. Хоть он и потерял большую часть состояния, когда «португальцы выбили голландцев из Бразилии», но, восстановив судоходный бизнес, стал одним из главных архитекторов при создания новой «Твердыни Израиля» в Новом Свете.

Вдохновленные первым успехом Голландии в Бразилии, Англия и Франция осторожно заняли несколько небольших островов в восточной оконечности Нового испанского моря. Их выживание под боком враждебной империи требовало колонистов особого рода, и беженцы-конверсос оказались именно такими. Хотя правители новообразованных колоний приветствовали конверсос, создавшие их страны оставались закрытыми для евреев. Первой задачей Коэна стало заселение других голландских колоний. Естественным выбором стал Кюрасао — маленький, скалистый остров у берегов Венесуэлы, впервые заселенный голландцами в 1634 году. Абрахам Коэн пребывал в Амстердаме всего несколько месяцев, когда оттуда вернулся его сын Яаков. На свадьбе своего кузена-тезки он познакомился с двумя амстердамскими евреями Абрахамом Драго и Давидом Наси, получившими от Вест-Индской компании разрешение заселить остров. Разрешение это распространялось на пятьдесят семей, но у них пока ничего не выходило. Когда прибыл Яаков, на острове жили только около десятка еврейских семей[362]. Надеясь привлечь новых колонистов, Драго и Наси попросили его о помощи.

В Амстердаме Яаков при содействии отца уговорил руководство общины профинансировать доставку новых колонистов на Кюрасао. Однако во время подготовительных работ прибыли Исраэль и его сын, и доставленные ими новости приостановили выполнение этого плана. Так как в Новом Амстердаме оказались друзья и родственники, лишенные крова, сломленные и нуждавшиеся в защите от вероятного изгнания, требовалось принять срочные меры.

В феврале 1655 года, когда Компания неохотно разрешила евреям остаться в северной колонии, Абрахам Исраэль и Абрахам Коэн решили отправить сыновей бороться против Стёйвесанта. К ним присоединился друг Яакова, Йосеф да Коста (племянник Уриэля да Косты), который вместе с ним был членом «Маамада» общины «Цур Исраэль». Стёйвесант сопротивлялся изо всех сил, чиня препятствия на каждом шагу, но в середине 1657 года, при неохотной, но оказавшейся действенной поддержке Компании, евреи победили: им было даровано гражданство.

Затем Абрахам и его друзья сосредоточили усилия на заселении голландской колонии Дикого побережья, почти необитаемого района на севере Бразилии. До конца года Генеральные Штаты под давлением Коэна и еврейского лобби гарантировали «представителям еврейского народа, которые отправятся на Дикое побережье… все привилегии и льготы», причитавшиеся голландским колонистам[363]. Сохранившиеся документы о поселенческой деятельности Коэна показывают, как он нанимал колонистов и отправлял рабов и товары на Дикое побережье[364]. Об интересе Голландии к поощрению еврейской колонизации свидетельствует также тайное письмо английского агента в Италии еврейскому шпиону Кромвеля Антонио Карвахалю:

Привилегии и льготы евреев соответствовали тому, что было написано в «Patenta Onrossa», но с одним важным дополнением: Генеральные Штаты заявили, что еврейские колонисты, которые того пожелают, могут получить каперские патенты и «захватывать и передавать Компании португальские суда», как это делали ранее рабби Палаччи и Мозес Коэн Энрикес[366].

Имена не сохранились, но вполне вероятно, что некоторые еврейские капитаны воспользовались этой возможностью и начали грабить вражеские суда возле Дикого побережья.

В конце 1658 года Карл II играл в теннис во Фландрии, когда прискакал гонец с важными новостями: Кромвель неожиданно умер, и вся Англия охвачена радостью. Как писал современник, «оплакивали его только собаки своим воем»[367]. В течение десяти лет пуритане были лишены каких-либо удовольствий, театры были заколочены, песни и танцы запрещены, даже празднование Рождества оказалось вне закона как «папистский обычай». «Народу было нечем заняться, кроме как вспоминать свои грехи и молиться о прощении»[368].

Лорд-протектор умер естественной смертью. Сначала все шло по-прежнему. Сын Кромвеля Ричард пришел к власти, и его правление ознаменовалось удивительным покоем. Терло писал, что даже «не шевелил пес языком своим[369], в таком затишье мы жили»[370].

Апатия общества продлилась недолго. При власти пуритан маятник народной нравственности достиг верхней точки и пошел в обратную сторону, набирая все большую скорость. Молодой Кромвель ушел в отставку через девять месяцев правления, а парламент, сместивший его, оказался под нараставшим давлением сторонников возвращения короля. Потерявшие смирение, необходимое для жизни при пуританском правлении, англичане искали отсутствовавшего монарха, который жил по принципу «никакие удовольствия не могут быть выше наслаждений любви»[371]. Десять лет король без королевства блуждал по Европе, живя во Франции, Голландии, Шотландии, Фландрии и Германии. Кроме множества любовниц, у него почти ничего не было. Но неунывающий Карл как-то в письме сострил, что ему не хватает лишь «скрипачей и учителей новых танцев»[372]. Разумеется, это была вымученная веселость. Пока Кромвель находился на вершине власти, дела Карла шли настолько плохо, что, по словам его домохозяина, королю не хватало денег даже на услуги прачек. В такой тяжелой ситуации он обратился к главному врагу своей страны — Испании. За военную и финансовую помощь он пообещал воевать против Англии на стороне испанцев, а после возвращения на престол отменить антикатолические законы и вернуть Испании Ямайку.

Смерть Кромвеля и призывы к королю вернуться изменили ситуацию. Дожидаясь возвращения в Голландии, Карл пообещал, что не имеет предрассудков и не собирается преследовать кого-либо за религиозные взгляды, не угрожающие миру. Обнародованная Карлом Декларация Бреды[373] обещавшая свободу совести, была зачитана в парламенте и позволила выделить пятьдесят тысяч фунтов для его возвращения.

Двадцать восьмого мая 1660 года Карл высадился в Дувре и отправился в Лондон по устланной цветами дороге. Это был его тридцатый день рождения, и, как писал очевидец, «общая радость превзошла любое воображение. Звон церковных колоколов, приветствовавший въезд Карла в город, был просто оглушающим»[374]. Это событие сравнивали с «возвращением евреев из Вавилонского плена»[375]. Но при всей этой пышности встречи Карл чувствовал себя надломленным. Несмотря на деньги парламента, ему нечем было заплатить морякам, доставившим его в Англию. Долги страны не позволяли нормально управлять ею, не говоря уже о содержании короля, у которого не было ни гроша за душой[376]. Все эти обстоятельства способствовали тому, что Карл распознал в евреях готовый источник дохода.

С 1657 года тридцать пять еврейских семей Лондона проводили службы в доме номер пять по улице Кричерч-Лейн (возле современной синагоги «Бевис Маркс»). Они собирались открыто, но их положение было шатким, так как формально никто не отменял указа об изгнании. Об этом им напомнили, когда, вскоре после смерти Кромвеля, лондонские торговцы потребовали их высылки[377]. Никаких действий власти не предприняли, но статус евреев оставался неопределенным. В декабре 1659 года, за полгода до возвращения Карла, лондонский олдермен Томас Вайолет заявил в суде, что пребывание евреев в Англии незаконно. Судья отверг его обращение, чтобы переждать период политической нестабильности, но Вайолет предпринял другую попытку. Он попросил своего помощника подбросить раввину кошелек с фальшивыми монетами, надеясь, что они попадут в обращение. Тогда Вайолет мог бы обвинить евреев в заговоре против экономики страны. Но его план рухнул, так как помощник обо всем рассказал властям[378].

Карл находился в стране всего несколько месяцев, когда получил еще одну петицию лондонских торговцев. Они клеймили евреев как «рой саранчи, которая развращала английских женщин и разрушала торговлю», и требовали их изгнания. Называя Кромвеля «ужасным узурпатором», торговцы утверждали, что он незаконно позволил евреям свободно жить в стране, торговать и открыто исповедовать «иудейские суеверия». Они просили Карла восстановить старые законы против евреев, а также предлагали «рекомендовать парламенту принять новые законы об их изгнании, которые навсегда захлопнули бы дверь за этим народом»[379]. «Беспокойный Вайолет, всюду совавший свой нос», подал еще одну петицию. Он утверждал, что у евреев есть «преступные наклонности», поэтому их следует посадить в тюрьму и конфисковать их собственность, а затем дождаться, когда евреев выкупят богатые родственники из-за границы[380].

Несмотря на такие обвинения, личное мнение Карла о еврейских лидерах оставалось достаточно высоким, как отметил раввин лондонской общины в письме другу летом 1660 года: «Судя по тому, что говорят все, добрая воля короля не требует какого-либо посреднического вмешательства»[381]. Евреи сохраняли оптимизм благодаря терпимости Карла и тому, что он постоянно нуждался в средствах. В августе король признался, что у него еще меньше денег, чем было на момент возвращения: «Я должен сказать вам, что не разбогател, у меня не больше денег в кошельке, чем когда я пришел к вам»[382]. Зная о финансовой ситуации королевского двора, неутомимый Вайолет предлагал обложить евреев высокими налогами:

Эта последняя попытка изгнать евреев стала также последней каплей, переполнившей чашу терпения Марии, вдовы Карвахаля, и она начала действовать. Ее муж в свое время инициировал обращение к Кромвелю, и она поступила схожим образом. Семья Марии стала жертвой инквизиции, и ей было хорошо известно, что такое костер. Мария созвала членов общины, и они подписали петицию с просьбой к «Его Величеству не отказывать им в защите и разрешить по-прежнему жить в его владениях»[384]. Карл передал прошение в палату общин, добавив, что просит «совета… касательно защиты евреев». Депутаты, догадываясь, что король скорее склонен защитить евреев, чем изгнать их, позволили сохранить привилегии, дарованные Кромвелем[385].

Двадцать третьего апреля 1661 года состоялась официальная коронация Карла в Вестминстере, и вскоре король продемонстрировал свою несомненную поддержку еврейской общины. До конца года он выдал документы о натурализации девятнадцати евреям и даровал братьям де Касереса право торговать на Барбадосе.

Местные купцы запротестовали: «Евреи столь коварны, что скоро захватят всю торговлю». Король проигнорировал их протест. Карл разделял мнение поселенцев в колониях, писавших ему: «Доступ евреев к делам и свобода торговли непременно послужит к пользе колоний и Вашего Величества… Если бы не евреи, купцы захватили бы всю торговлю и устанавливали бы любые цены, а поселенцам пришлось бы смириться с этим»[386].

Карл обращался с евреями в соответствии с принципами, выраженными в Декларации Бреды. Лондонские евреи больше не должны были скрывать свои богатства и прикидываться христианами[387]. Они собирались по субботам в синагоге, на первом этаже ветхого строения по Кричерч-Лейн. Представление об их месте в обществе дает Джон Гринхалг, посетивший синагогу в апреле 1662 года и написавший другу:

Четырьмя месяцами ранее Абрахам Коэн и Абрахам Исраэль, находившиеся по ту сторону Северного моря, решили нанести визит королю. Их друг Биньямин Буэно Мескита, только вернувшийся с Ямайки[389], сообщил им, что ямайские евреи, первыми обнаружившие рудник, Абрахам Суарес и Яаков Вильо, выполнили его просьбу и сохраняли секрет на протяжении целого года. Теперь евреи легально жили в Британии и ее колониях, сам король показал себя союзником, и партнеры отправились в Англию, чтобы приступить к выполнению давнего плана завладения рудником Колумба. По этому поводу агент короля в Ридинге докладывал о прибытии из Амстердама «евреев, которые знают о золотом руднике на Ямайке, про который покойному королю говорил испанец»[390]. Коэн и Исраэль следовали в Лондон, чтобы просить аудиенции у короля.

Пятого марта 1662 года сэр Уильям Дэвидсон, королевский агент в Голландии, представил Карлу трех голландских евреев, утверждавших, что знают местоположение рудника Колумба. Это были Абрахам Коэн, Абрахам Исраэль и сын последнего Исаак. Два старших господина пользовались уважением в Амстердаме, играли большую роль в голландской колониальной торговле и были весьма богаты.

Исраэль рассказал, как он узнал о руднике от ямайских конверсос, когда те сидели в тюрьме на острове, еще остававшемся под властью испанцев. Он поведал королю, что собратья по несчастью доверились ему, так как опасались, что фальшивая приверженность христианству будет раскрыта инквизитором, который должен был прибыть из Колумбии. Зная, что Исраэля скоро освободят, они рассказали ему о руднике, чтобы он использовал это знание для привлечения иностранных завоевателей. Но Исраэль вернулся в Европу уже после того, как армия Кромвеля отправилась к Ямайку. Не желая торговаться со сварливым парламентом, он и его товарищи предпочли выждать семь лет до возвращения короля.

Хотя Карл ранее пообещал испанцам вернуть Ямайку, возможность завладеть предполагаемыми сокровищами рудника заставила его отказаться от обещания. Неизвестно, чем именно убедили его евреи, но в контракте написано следующее: «Доверяя вашим способностям, [он остался] доволен и согласился даровать [им] всю власть и полномочия… на Ямайке… чтобы искать, найти, наладить добычу… на королевской золотой шахте… вне зависимости от ее состояния»[391].

Евреи за свой счет обязались снарядить двухлетнюю экспедицию, найти рудник и разрабатывать его. Королю причитались две трети от добытого золота, евреям — остальное. Помимо этого, после обнаружения рудника они получили бы монополию на торговлю цизальпинией и гвоздичным перцем, главными продуктами экспорта Ямайки. Шахтерам, в том числе рабам, полагалось по тридцать акров земли. Ради демонстрации доброй воли евреям дали английское гражданство, а вдобавок, после составления черновика контракта, Карл, поддавшись порыву, снял с шеи золотое ожерелье и набросил его на сына Исраэля. Под одобрительным взглядом своего друга Джорджа Вильерса-младшего, второго герцога Букингемского, король сказал еврейским партнерам, что «дарует им золотую цепь, чтобы воодушевить их»[392].

После убийства отца, первого герцога Букингемского, Вильерс был взят ко двору и рос как брат юного принца. Они оба с детства знали о руднике, тайну которого впервые проведали их отцы, — так их пытались убедить захватить Ямайку. Им было известно, что рудник находится где-то на Ямайке, но так как золотая жила была всего два дюйма шириной, то поиск подобного месторождения на лесистом и гористом острове площадью 4500 квадратных миль напоминал поиски иголки в стоге сена. Семья Колумб хранила местоположение рудника в строгой тайне, дабы не позволить другим «вторгнуться на столь малозаселенный остров»[393].

Карл сопровождал отца в первые годы гражданской войны, но после поражения королевской армии в 1646 году он уехал во Францию вместе с матерью-католичкой. Букингем, проведя три года в развлечениях в Италии, куда его отправила семья, вскоре присоединился к принцу, и оба юноши погрузились в удовольствия Парижа. Епископ Солсбери, один из шести наставников принца и герцога (среди них был и Томас Гоббс), обвинял восемнадцатилетнего Вильерса в дурном влиянии на шестнадцатилетнего Карла, утверждая, что по вине герцога принц ознакомился «со всеми пороками и соблазнами века»[394]. Оба аристократа любили женщин, авантюры и театр, особенно актрис. Они также были очарованы научными достижениями эпохи. В июле 1662 года Карл основал Королевское научное общество, чтобы поощрять таких серьезных ученых, как Исаак Ньютон. Букингем действовал более дилетантски, в одном из обращений к Королевскому научному обществу он обещал подарить ему рог единорога.

Эта экстравагантная пара заключила контракт с евреями, чтобы исполнить давнюю мечту, в свое время завладевшую их отцами.

В марте 1663 года военный корабль «Грейт гифт» доставил в Порт-Рояль трех отцов и трех сыновей, которые прибыли, чтобы найти легендарный рудник и начать его разработку. На Ямайку приплыли Абрахам и Яаков Коэны, Биньямин и Йосеф Буэно Мескита, а также Абрахам и Исаак Исраэли. Последний носил тяжелую золотую цепь, королевский подарок.

Англия, Голландия и Франция соперничали в торговле и искали расположения еврейских купцов-авантюристов, особенно из Амстердама. При этом последние иной раз получали больше доверия, чем заслуживали. Могли новоприбывшие «евреи-золотоискатели» тоже оказаться ловкими пройдохами? Начальник ямайской гавани именно так и думал. Уильям Бистон, изначально подозревавший неладное, писал в дневнике:

Так же как испанская торговая политика, английский Акт о навигации запрещал иностранцам торговать с колониями Англии. Подозрения Бистона подкреплялись не только тем, что партнеры получили английское подданство, но и тем, что контракт давал им монополию на торговлю цизальпинией и пиментом, ямайским перцем, которым остров знаменит до сих пор. Когда через год евреи ничего не нашли, их обвинили в мошенничестве. Карл лишил их привилегий и приказал изгнать с Ямайки. Оскорбленный в лучших чувствах, король даже потребовал вернуть золотую цепь. Но его указ достиг Ямайки только в мае 1664 года, а партнеры к тому времени уже покинули остров. Глава Совета Ямайки писал королю: «Еврей-золотоискатель отбыл примерно месяц назад… Он оставил руду и указание, как найти золото. Но по всей видимости, мы все язычники, ибо только чудо сможет помочь в этих поисках»[396].

Историки, знакомые с этими событиями, согласны с мнением начальника гавани, что Коэн и его партнеры искали лишь торговой выгоды, а поиски рудника было уловкой, чтобы заморочить голову королю сказками о золоте и обещаниями сокровищ. Позднейшие поступки Бистона показали, что у него имелись и личные причины обвинять евреев в мошенничестве — это, впрочем, не означает, что он был не прав. Будущие события, например участие Мескиты в 1664 году в нелегальной торговле с Кубой, в то время как он предположительно искал рудник, дает дополнительные основания считать мнение Бистона справедливым[397].

Такое толкование поступков партнеров доминирует. Однако пачка документов XVII века, найденных автором в Регистрационной канцелярии острова в Испанском городе, старой ямайской столице, позволяет предположить, что мошенничество евреев сводилось к следующему: они не признались, что на самом деле нашли золотую жилу Колумба. Эти архивные свидетельства легче понять в контексте событий на Ямайке того периода, который вошел в историю как золотой век пиратства.

Глава десятая Остров буканиров

Через десять лет после того, как Ямайка перешла в руки англичан, смертность среди поселенцев превышала число приезжавших. Либеральные указы Кромвеля, направленные на поощрение заселения острова, гарантировали английское гражданство каждому родившемуся на Ямайке ребенку. Помимо этого, мужчинам, начиная с двенадцати лет, предоставлялся надел в двадцать акров земли, а женщинам — десять[398]. Но попытки Кромвеля заселить остров не давали желаемых результатов, так как Ямайка пользовалась печальной славой земли скудной, отягощенной болезнями, к тому же окруженной со всех сторон врагами, жаждавшими реванша. Кромвелевский план послать на Ямайку тысячу ирландских юношей и девушек оказался мертворожденным. Второй план, по высылке на остров шотландских «разбойников, бродяг и проходимцев мужского и женского пола» был отменен, когда Кромвеля предупредили, что такие «колонисты», мягко говоря, не пойдут на пользу Ямайке[399]. Обращение к пуританам тоже не встретило понимания, так как первые пуритане, отправившиеся на остров, вернулись, «потрясенные низким уровнем нравственности солдат»[400].

Единственная, казалось бы, успешная попытка заселить остров тоже обернулась провалом. Губернатор Невиса прислал полторы тысячи в том числе мужчин, женщин и детей. Они поселились в восточной оконечности острова и занялись земледелием, расчистив поля для кукурузы. Новоприбывшие успели засеять поля, но собирать урожай пришлось другим. В течение трех месяцев, пока вызревала кукуруза, умерли более тысячи человек[401]. Кромвель неохотно посылал новых солдат и провиант[402], но решение проблемы пока не было найдено.

В 1657 году лорд-протектор приказал военному губернатору Ямайки полковнику Эдварду д'Ойлею официально пригласить буканиров Тортуги перебраться на Ямайку[403]. По мере того как пираты перевозили свои пожитки, вокруг форта, который де Касерес предлагал использовать для защиты гавани, росло небольшое поселение. Этот портовый городок занимал оконечность длинного и узкого полуострова. Свежую воду доставляли на лодках, по-другому до порта было не добраться. Зато рельеф дна позволял даже очень большим судам разгружаться у причалов, а самая большая гавань Карибского моря, защищенная полуостровом в семь миль длиной, вмещала сотни судов.

Поначалу каждая команда буканиров являлась самостоятельной силой, свободно выбирала и смещала капитана и рыскала по морю в поисках судов, например отставших от караванов галионов. Ситуация изменилась в 1659 году, когда к буканирам обратился коммодор Кристофер Мингс, командовавший ямайской эскадрой. Объединить разношерстные пиратские банды мог только сильный человек, и Мингс, старый морской волк, начинавший карьеру юнгой, соответствовал этому требованию. Он предложил пиратам объединиться под его началом для нападений на испанские города, что сулило больше добычи, чем охота на отдельные суда. В первой экспедиции Мингс и его пираты разграбили три города на континентальном побережье Карибского моря и вернулись с добычей на сумму полтора миллиона песо. Успех ослепил пиратов. В течение нескольких дней кутежа по случаю победы серебро так часто меняло хозяев, что «на острове не осталось никого, кто не поживился бы за счет успешной операции»[404].

Английские офицеры благородного происхождения, шокированные таким разнузданным весельем, пеняли Мингсу на то, что он позволил пиратам оставить себе значительную часть добычи. Они называли его «напыщенным дураком, подлецом, поднаторевшим в обмане государства и ограблении купцов»[405]. Но все их обвинения не стоили ничего: победителей не судят. Известия об успехе Мингса привлекли новых буканиров, трактирщиков, проституток, торговцев, искателей приключений и гуляк, так что через несколько лет Пойнт, как его теперь называли, превратился из «пустынной песчаной косы в самый богатый город английской Америки»[406]. Триумф Мингса возвестил наступление золотого века пиратства, самым известным представителем которого стал один из молодых капитанов Мингса, впоследствии — буканирский адмирал, сэр Генри Морган.

В августе 1660 года до Ямайки дошли вести о воцарении Карла II. Его обещание вернуть остров Испании после реставрации монархии не было секретом. Будущее Ямайки представлялось неясным, и торговцы, как в Англии, так и на острове, нервно ожидали решения нового короля. Но беспокойство оказалось напрасным: Карл немедленно отказался от своего обещания, пояснив, что собирался вернуть остров только в обмен на помощь со стороны короля Филиппа. Так как помощи английский монарх не получил, то Ямайка осталась английским владением.

Это решение, а также разгром мятежников Исасси и развитие ямайского порта, обогащавшегося благодаря пиратам и защищенного ими же, придало островитянам уверенности в завтрашнем дне. За предыдущие пять лет на Ямайке умерли три четверти из почти двенадцатитысячного населения[407], но теперь каждое судно, заходившее в порт, доставляло новых колонистов. Плантации увеличились в размерах, и нехватки провианта больше не ощущалось. На Ямайку потекло испанское серебро как в виде трофеев, так и благодаря контрабанде. Эти финансы позволили острову наладить регулярную торговлю с Бостоном, в основном твердой древесиной, соленой рыбой, свежим мясом и кожей. Форт-Кромвель был переименован в Форт-Карл, а Пойнт стал называться Порт-Роялем.

Порт-Рояль, пышно расцветавший на пиратской добыче и активной торговле, способный предложить разнообразные удовольствия, привлекал новых английских и французских буканиров, а также людей, чье происхождение оставалось тайной. На Ямайке они находили все необходимое: готовый рынок для сбыта награбленного, портовые службы для ремонта и снаряжения кораблей, а также грубые развлечения, которым пираты предавались, отдыхая на берегу. К концу 1660 года в водах острова постоянно находился десяток вооруженных судов[408]. Воспользовавшись пиратами, Карл счел возможным отозвать флот на Рождество, а на следующий год позволил себе распустить ямайскую армию.

Иберийские евреи, которых охотно принимали как Кромвель, так и Карл, начали прибывать на Ямайку из всех уголков Нового Света, а также из Европы. На Ямайке они могли сбросить маски конверсос и свободно жить и процветать. Помимо евреев из Голландии и Англии, а также ямайских «португальцев», община включала судовладельцев из Мексики и Бразилии, торговцев из Перу и Колумбии, капитанов и штурманов с Барбадоса и Невиса. Их знание торговли Нового Света, как легальной, так и нелегальной, было непревзойденным.

Перепись, проведенная в августе 1662 года, показала, что на острове жили шесть тысяч человек, из них пятьсот пятьдесят два раба. В Порт-Рояле стояли около тридцати хорошо вооруженных кораблей, а их экипажи составляли до трех тысяч буканиров[409]. В том году Мингс собрал полторы тысячи пиратов и сначала разграбил Сантьяго, второй порт Кубы, а затем разорил Кампече в Мексике. В декабре он вернулся на Ямайку героем, а затем его вызвали в Англию, где король произвел его в рыцари и присвоил ему звание адмирала[410].

Когда известия об экспедиции Мингса достигли Испании, король Филипп пришел в ярость. Он написал Карлу и потребовал объяснений. Они же недавно договорились о перемирии, возмущался испанский монарх. Разграбленный Кампече находился совсем недалеко от Вера-Круса, где обычно формировался «Серебряный флот». Опасаясь, что пираты нападут на Вера-Крус, испанский король срочно отправил армаду для охраны судов, перевозивших серебро.

Карл ответил Филиппу, что Мингс действовал без ведома короля, и пообещал положить конец пиратским набегам. Английский король написал губернатору Ямайки: «Учитывая, что испанцы с жадностью взирают на остров и преисполнены решимости захватить его… король выражает неудовольствие всеми подобными предприятиями и повелевает не повторять такие действия в будущем»[411]. Несмотря на жесткую формулировку, в действительности Карл не собирался настаивать на выполнении этого требования. Черновик письма дает представление о его истинных чувствах: в первоначальном варианте король писал о мужестве пиратов и выражал удовлетворение успешными деяниями Мингса. Последующие письма губернатору ясно продемонстрировали, что при надлежащих обстоятельствах приказом о прекращении пиратства можно пренебречь[412].

Эта история впоследствии повторялась в разных вариациях на протяжении десятков лет. После Тридцатилетней войны мир был редкостью. Когда европейские державы договаривались о перемирии, чаще всего это делалось для того, чтобы двое могли вместе напасть на третьего. Когда пиратов следовало придержать, каперские патенты отзывались, но лишь затем, чтобы через некоторое время под каким-либо предлогом выдать новые. Главной целью оставалась Испания, но разнообразные союзы нередко подставляли под пиратские удары французские, голландские и португальские суда. В 1665 году Голландия и Франция воевали против Англии. Голландский флот бомбардировал остров Барбадос, а французы разбили англичан на Сент-Киттсе и угрожали Ямайке.

Публично король Карл II сурово осуждал пиратов, но фактически закрывал глаза на их деятельность. Монарх назначал губернаторов на Ямайку с четкими указаниями «поддерживать мир», но они быстро учились правильно использовать предлог «Испанцы идут!». Необходимость нанести превентивный удар и остановить вторжение давала нужные оправдания пиратству. Помимо этого англичане считали, что, если свободу Порт-Рояля как-либо ограничить, пираты найдут себе другие базы и, возможно, станут нападать уже на английские суда.

В марте 1663 года евреи-золотоискатели прибыли в город, где насчитывалось около трехсот зданий. Когда через год они уехали, зданий было уже четыреста, все постройки скопились на оконечности пустынного полуострова. Современник описывал узкие кривые улочки, застроенные домами с трактирами, лавками и складами, над которыми находились жилые помещения, — этакий «английский город на тропическом полуострове». Когда англичане завоевали остров, здесь был только песок, «ни травы, ни камней, ни воды, ни деревьев», и испанцы пользовались этой территорией исключительно для кренгования судов, чтобы очистить их днища[413]. Десять лет спустя пустынный участок превратился в сокровищницу Индий, склады которой переполняла добыча, а на пристани теснились ящики, сундуки и мешки с сахаром, какао, драгоценными камнями, серебром, золотом и другими товарами. Одни пиратские суда разгружались на причале, другие ждали своей очереди на рейде, между берегом и судами постоянно сновали гребные лодки, перевозившие пассажиров и грузы. В прибрежных водах шла бурная деятельность[414].

Пираты захватывали сокровища, но богатели в основном торговцы — как сефарды, так и их конкуренты-англичане. Они покупали товары в порту задешево, а затем продавали за границу втридорога. Как писал очевидец, «торговцы утопали в роскоши и изобилии и могли позволить себе тотчас удовлетворить любую прихоть». Их красивые дома были уставлены пиратскими трофеями, в том числе серебряной и хрустальной утварью, предназначавшейся для какого-нибудь гранда или епископа. В 1663 году в подобной роскоши жили двадцать два пиратских капитана, они подковывали своих коней серебряными подковами, специально используя тонкие гвозди, чтобы подковы могли отвалиться. Тем самым они выражали пренебрежение к накопленным богатствам.

Нам неизвестно, как проводили время на Ямайке Коэн и его партнеры. Через год они покинули остров. Из исторических документов исчезли и упоминания о двух «португальцах», приветствовавших англичан — Дуарте да Косте и Франсиско Карвахале. Сефардские имена между тем фигурируют в разных счетах, сделках по недвижимости, исках, завещаниях и других документах, относящихся к началу английского владычества на Ямайке. В Порт-Рояле были Еврейская улица и синагога. Известны имена главных еврейских купцов (пятнадцать из ста двадцати пяти ведущих торговцев), а также имена их врагов, требовавших изгнать «гонителей нашего Господа, которые вытесняют нас и наших детей из торговли»[415].

Большинство судов ходили в Англию, как требовал Акт о навигации, но были и такие, кто нарушал закон, чтобы уклониться от регистрации. В общественном регистре Ямайки доля товаров еврейских купцов относительно невелика. Как и во времена испанского владычества, сефарды Ямайки занимались в основном «тихой» торговлей. Они специализировались в этой теневой отрасли и продавали европейские товары по низким ценам торговцам-конверсос в испанских колониях[416]. Незарегистрированные товары, отправлявшиеся в Вера-Крус, Гавану, Картахену, Санта-Марту и Номбре-де-Диос, покидали Порт-Рояль ночью, на безымянных шлюпах. Архивные записи показывают, что в те годы в городе проживали девяносто шесть евреев. Наверняка были и другие, но их имена не попали в документы. Так как торговать могли только англичане и натурализовавшиеся евреи, то прочие еврейские торговцы хранили свою деятельность в секрете.

Сколько же нелегалов-чужаков обитало на острове и каков был оборот их незаконной торговли? Историки Давид Бьюсере и Нуала Захедие, изучавшие Порт-Рояль, даже не пытаются ответить на этот вопрос. В своем тщательном анализе имеющихся документов они просто отмечают, что скрытый характер такой торговли затрудняет возможность оценки. Однако некоторое представление о масштабах контрабанды можно получить. В течение первых двух лет после воцарения Карла испанские галионы не приходили на остров. Когда в 1662 году они наконец явились, то не смогли почти ничего продать, так как запрошенная цена оказалась слишком велика для колонистов. Галионы вернулись в Испанию с большей частью грузов[417].

В 1660-х годах Порт-Рояль стал самым оживленным и самым дорогим портом Нового Света. Работы хватало, а платили там в три раза больше, чем в Англии. Только в самом центре Лондона арендная плата была столь же высока[418]. Постоянное население города, насчитывавшее четыреста человек в 1664 году, составляли ремесленники, торговцы, трактирщики и «ночные бабочки», обслуживавшие гостей порта. После раздела добычи буканиры разбредались по барам и борделям, которых было по одному на десять человек. Каждое место предлагало свое порочное развлечение. С наступлением вечерней прохлады начиналось безудержное веселье. Таверны распахивали двери, и проститутки в нижних юбках и с трубками в зубах выходили на панель.

После торговцев самыми богатыми были владельцы подобных заведений. Как говаривали на Ямайке, ни один настоящий буканир не отправится в море до тех пор, пока не спустит последний песо. Пираты проигрывали добычу, пропивали и тратили ее на проституток. «Они швырялись деньгами, не интересуясь сдачей»[419]. Хорошим свидетельством этому служат записи голландского хирурга (вероятно, конверсо) Джона Эксквемелина, служившего у Моргана. Он писал, что пират, получив свою долю, думал только о выпивке и женщинах.

Эти неистовства лишь в какой-то степени отражают сложный характер людей, начинавших жить в Старом Свете, но бежавших в Новый Свет. Стереотипный пират в головном платке и с абордажной саблей в руке, распевающий «Йо-хо-хо и бутылка рома!», не слишком похож на этих дикарей с Эспаньолы, спавших со своими животными и не имевших ничего, кроме «ножа, ружья и неба над головой»[421]. Парень с повязкой на глазу и золотой серьгой в ухе был настоящим анархистом, следовавшим своим собственным путем, в итоге приведшим его в Порт-Рояль. На Тортуге он нашел убежище, на Ямайке он нашел дом.

Для поддержания видимости порядка в Порт-Рояле имелись две тюрьмы, клетка, позорный стул и колодки. Одна тюрьма предназначалась для моряков и «прочих ненадежных элементов», вторая — для женщин, чтобы «немного остудить пыл этих горячих амазонок». Ночная стража отводила в клетку тех, кто напивался так, что не мог добраться до постели самостоятельно. Когда пираты не предавались блуду, они играли в карты, кости, на бильярде, делали ставки на петушиных боях и на звериных поединках, например боях быков с медведями. В шумном и пьяном городе царила атмосфера насилия. Таверны «заманивали пиратов, выжимали досуха и выбрасывали за новым золотом»[422]. Священник, впервые прибывший на Ямайку, был так потрясен, что убрался с острова тем же судном. Он писал, что Порт-Рояль — это современный Содом, населенный «пиратами и головорезами, шлюхами и самыми отвратительными негодяями в мире»[423]. Другой посетитель острова отмечал: «Этот город невозможно привести в цивилизованный вид. Грязные шлюхи — это ходячая эпидемия, против которой бессильны тюрьмы, бичевание и позорные стулья»[424].

Обстановка просто взывает к хорошему романисту. К тому же персонажи, ранее упомянутые, находятся в Порт-Рояле: Мозес Коэн Энрикес жил там с женой Эстер (документ о гражданстве ему подписал Генри Морган). Кампо Сабада, штурман, помогавший при вторжении, тоже получил гражданство, а Абрахам Лусена, один из полудюжины евреев, боровшихся против Стёйвесанта, владел землей в порту.

Интересной фигурой был пират по прозвищу Бартоломео (или Бальтазар) Португалец. Его похождения прочно вошли в пиратский фольклор. За помощь английскому вторжению в 1642 году Бартоломео был изгнан с Ямайки и занялся пиратством. Он часто заходил в Порт-Рояль. Историю Бартоломео Португальца рассказал его современник Джон Эксквемелин[425]. Еврейский пират не смог вовремя остановиться, хотя и считался умнее и настойчивее большинства буканиров. В 1666 году он со своими людьми захватил «огромное судно» к югу от Кубы. Судно перевозило множество какао-бобов и 70 тысяч песо. Противный ветер не позволил пирату спокойно вернуться в Порт-Рояль, и скоро его перехватили три больших испанских военных корабля, которые отконвоировали пиратов в ближайший порт, Кампече. В прошлом Бартоломео уже побывал в тюрьме в этом городе («за убийства и разбой») и смог убежать, так что испанцы решили оставить его на судне под стражей, «чтобы он не удрал, оказавшись на берегу».

Утром его должны были повесить. Ночью Бартоломео, не умевший плавать, смастерил поплавки из двух пустых винных бочонков, убил стражника и бросился за борт. Добравшись до болот, поросших магнолиями, пират просидел три дня в дупле, скрываясь от разыскивавших его испанцев. Воспользовавшись гвоздями, выдернутыми из выброшенной на берег доски, он соорудил плотик и добрался по реке до тайной гавани, часто использовавшейся пиратами. Там он встретил ямайскую пиратскую команду, «своих добрых друзей». Бартоломео поведал им о своих злоключениях и попросил помощи. Он обещал поделиться добычей, если ему дадут маленький корабль и двадцать человек, чтобы отбить судно, две недели назад принадлежавшее ему. Пират смог незамеченным войти в гавань Кампече и вплотную приблизиться к своей бывшей добыче. Бартоломео и его люди представились торговцами с континента. Когда испанцы поняли, с кем на самом деле столкнулись, было уже поздно — пират снова завладел судном.

К тому времени денег в трюмах не осталось, но прочий груз оказался на месте. Бартоломео, недавний узник, ожидавший казни, а теперь снова хозяин судна, поднял якорь и отправился на Ямайку. Однако удача опять отвернулась от него. К югу от Кубы корабль попал в ужасный шторм и разбился о скалы. Бартоломео со своими людьми добирался до Ямайки на каноэ. Эксквемелин пишет в заключении, что, хотя Бартоломео «уцелел, чтобы снова попытать удачу, больше Фортуна не была благосклонна к нему».

Некоторые авторы полагают присутствие в Порт-Рояле родственника Абрахама Коэна, Йосефа Буэно Энрикеса, который утверждал, что знает местоположение тайного испанского медного рудника, свидетельством того, что поиски рудника самим Коэном были выдумкой, необходимой для внедрения в экономическую жизнь и торговлю Ямайки[426]. В 1661 году Йосеф просил у короля разрешения отправиться на Ямайку, чтобы найти медный рудник, о котором он узнал от испанского беглого узника в 1658 году. При этом Йосеф показал себя настоящим скрягой, предложив королю всего 10 процентов от доходов рудника. Монарх отверг его предложение[427]. Однако позднее Карл подписал ему документы о натурализации, и в 1672 году Йосеф фигурирует в числе шестнадцати зарегистрированных еврейских торговцев Порт-Рояля.

Впрочем, внимательное изучение королевского контракта показывает, что Коэн и его партнеры пришли «не только ради торговли». В контракте указано, что евреи получат право экспортировать ямайский перец, «только если найдут и начнут разрабатывать рудник» [курсив автора][428]. Так что если они использовали рассказ о руднике лишь в качестве уловки, а на самом деле этих копей не было, то евреи не смогли бы прибыльно торговать.

Документы из архивов острова, ранее никем не потревоженные, свидетельствуют о том, что и золотой рудник Колумба искали всерьез и что Коэн либо нашел его, либо был уверен, что знает, где тот находится. Из документов следует, что, несмотря на пожизненный запрет, Коэн вернулся на остров в 1670 году, а в январе 1671 года приобрел 420 акров земли в долине у истоков реки Оракабесса. Сегодня министерство горной промышленности Ямайки признает этот район золотоносным. Действия Коэна, оставившего семью в Амстердаме и предпринявшего дальнее путешествие на остров, куда ему было нельзя ступать, чтобы купить землю в удаленном уголке, объяснимы только в случае, если он считал, что там находится золотой рудник Колумба.

Мнение Бистона, назвавшего Коэна мошенником, тоже заслуживает отдельного изучения не только потому, что Коэн вернулся на Ямайку. Дальнейшее поведение Бистона показало, что он недружелюбно относился к евреям. Бистон был представителем власти, но при этом занимался торговлей и конкурировал с евреями. В 1671 году начальник гавани захватил судно, принадлежавшее еврею, заявив, что речь идет о евреях-иностранцах, не имевших права торговать[429]. Суд заставил его пойти на попятную, однако, став в 1700 году губернатором острова, Бистон попытался изгнать евреев. Он решил обложить их очень высокими налогами и, как указывали евреи в протесте, тем самым хотел заставить их покинуть Ямайку[430].

Враждебность Бистона проявилась и в 1702 году, когда евреи, ссылаясь на несправедливое обращение, потребовали себе избирательные права. Губернатор, при поддержке Совета Ямайки, объявил их требование «возмутительным» и предложил бросить евреев в тюрьму за такие поползновения. Этого не произошло, но власти потребовали от евреев уплаты двух тысяч фунтов штрафа. Король поддержал евреев и отменил этот штраф, однако в избирательных правах им отказал[431].

Архивные документы проливают свет на происходящее на Ямайке в период с 1664 года по 1675-й, то есть за время, прошедшее с момента изгнания Коэна до его окончательного возвращения. Он дважды прибывал на остров, сначала для покупки земельного участка в долине, затем — чтобы развивать купленный участок. Но из документов неясно, что позволило Коэну вернуться в 1670 году и купить землю и почему на следующий год он снова уехал. Непонятно также, почему он счел для себя безопасным вернуться в 1674 году и почему опять спешно бежал.

В июне 1664 года, через два месяца после отбытия евреев-золотоискателей, на Ямайку с Барбадоса прибыл новый губернатор, Томас Модифорд. В отличие от Бистона, он приветствовал еврейских поселенцев. Еще на Барбадосе, за несколько недель до прибытия на Ямайку, Модифорд отмечал, что еврейские торговцы помогают заселять колонию: «Они наши главные снабженцы на Барбадосе, продают все недорого и дают отсрочку платежа на два года, что позволяет самым бедным колонистам значительно поправить свои дела»[432]. Возможно, в 1664 году Модифорд и не знал, что король запретил пускать Коэна на Ямайку, но он совершенно точно знал о запрете в 1671 году, когда подписал документ о продаже Коэну участка земли.

Модифорд правил Ямайкой в золотой век пиратства. С 1664 по 1670 год буканиры во главе с Генри Морганом нападали на испанские колонии и заставляли тамошних жителей платить выкуп. Используя те же пытки, что и инквизиторы (а иногда и те же инструменты), пираты заставляли испанцев расставаться с богатством. За пять лет Морган при покровительстве Модифорда и поддержке евреев Порт-Рояля «ограбил восемнадцать больших городов, четыре города поменьше, тридцать пять деревень и бессчетное количество судов»[433].

Морган родился в 1635 году в Уэльсе, в зажиточной семье. Юношей он отправился на поиски приключений в Бристоль, тогдашний центр работорговли. Вскоре Морган в буквальном смысле попался — тогда часто похищали людей и отправляли в колонии, где продавали в рабство. Так случилось и с девятнадцатилетним деревенским юношей, болтавшимся у доков. Его схватили и продали на судно, уходившее на Барбадос. На острове Морган оказался в рабстве у помещика, владевшего табачной плантацией, но трудился там недолго. Вскоре на Барбадос прибыл флот, посланный Кромвелем, и юноша вступил в армию Венейблса, соблазнившись обещанием свободы. Затем до 1662 года о нем ничего толком не известно, хотя он должен был воевать с «истребителями коров» на Эспаньоле и с мятежниками Исасси на Ямайке, приобретая боевой опыт, так пригодившийся ему позднее. В 1662 году Морган присоединился к Мингсу, у которого научился военному делу, что позднее превратило его в блестящего стратега. Конечно, и личные качества Моргана — мужество, храбрость и жестокость — стали не менее важными для пиратского вожака.

Модифорд и Морган оказались прекрасной парой, задававшей тон колонии. Хотя во многом губернатор и пират являлись противоположностями, они все-таки отлично дополняли друг друга. Потомок Моргана позднее писал: «[Модифорд] был хитроумным, элегантным и пользовался широкой популярностью. Его интимные привычки выдавали склонность к гомосексуализму»[434]. Морган был груб и спесив. Ром служил для него эликсиром жизни, и он частенько проводил время с приятелями в тавернах Порт-Рояля, где плел небылицы за кубком этого напитка.

При всей разнузданности и взрывном темпераменте Морган был прирожденным лидером. Когда требовалось, он подчинялся дисциплине и показывал себя блестящим тактиком. Морган делал все, что требовалось, для захвата города и выбивания последних песо из горожан. Если он и его люди и обладали совестью, то тщательно ее прятали. Они убивали солдат и священников, насиловали монахинь, пытали взрослых и детей, взрывали церкви. Модифорд, со своей стороны, сглаживал впечатление от этих деяний, утверждая, что они необходимы для защиты Ямайки.

Модифорд прибыл на Ямайку в 1664 году со строгими инструкциями, требовавшими унять буканиров. Морган отсутствовал, он как раз отправился в двухлетнее путешествие, в ходе которого разграбил три города в Центральной Америке. Он вернулся с восемью испанскими судам, нагруженными сокровищами, и убедил Модифорда в том, что его действия призваны сорвать испанское нападение. Губернатор, впрочем, и сам хотел, чтобы его убедили. Незадолго до прибытия Моргана он узнал, что испанцы захватили судно, на котором на Ямайку плыл его сын. Судя по всему, молодого человека взяли живым, но затем либо пытали и убили, либо продали в рабство где-то в южных морях[435]. После переговоров с Морганом Модифорд написал генералу Джорджу Монку и объяснил, почему дал буканирам свободу действий:

В 1666 году Модифорд вновь защищал буканиров:

Модифорд был хитрым политиком. В депешах не упоминаются ни трофеи, ни личная месть. Вместо этого он постоянно подчеркивает, что Ямайке грозит вторжение и что рейды Моргана — единственное средство защиты.

Получая 10 процентов от каждой добычи, доставленной в порт, Модифорд стал одним из самых богатых людей Англии. Он управлял Ямайкой как собственной вотчиной, подчиняясь только королю, который находился от него за тысячи миль и указы которого шли из Англии на Ямайку месяцами. Основные посты в военной и юридической структурах Ямайки занимали члены семьи губернатора, и Модифорд самостоятельно распоряжался доходами острова.

Слова Карла в письме королю Филиппу о том, что Морган действовал вопреки его указам, были слабым утешением на фоне опустошений, производимых пиратами, а также с учетом того, что король Карл спокойно брал свою долю трофеев. В 1670 году испанцы решили взять дела в свои руки. Губернатор Портобело[438] нанял каперов для нападений на английские суда, а Филипп отправил в Карибское море шесть военных кораблей. Морган утверждал, что кораблей было двенадцать, и жаловался, что армада может захватить любое английское судно на своем пути: «С фрегатом или двумя, стоявшими на небольшом отдалении от Порт-Рояля, они могли перехватывать все наши суда и уничтожить нас, расстроив торговлю»[439].

Острожный Модифорд какое-то время сдерживал Моргана, но затем произошел инцидент, который он не мог игнорировать. Испанский капер сжег несколько ферм на незащищенном западном побережье Ямайки, а также приколотил к дереву послание, чтобы продемонстрировать презрение к врагу. Дерзкий капер писал: «Только нехватка времени не позволила мне отправиться к Порт-Роялю и заявить: Я, капитан Мануэль Ривера Пардаль, пришел за адмиралом Морганом… и требую, чтобы он искал меня и узрел доблесть испанцев»[440]. Брошенный вызов взбесил буканиров и весь Порт-Рояль. Торговцы, трактирщики, даже проститутки пришли в ярость. Хотя на самом деле им следовало посмеиваться над бахвальством капера, спровоцировавшего войну, которая снова даст буканирам возможность пиратствовать и возобновит поток испанского серебра. В июле 1670 года Модифорд выступил перед возмущенным Советом. Описав свидетельства испанской агрессии и зачитав заявление Пардаля, он потребовал, а они согласились со следующим:

Хотя Совет не упоминал целей экспедиции, все знали, что Морган собрался напасть на Панаму. В прошлом году пират угрожал губернатору Панамы вернуться в течение года. Панама, основанная в 1517 году, была вторым по величине городом Индий, уступая только Картахене. От пиратов Панаму отделял перешеек в двадцать пять миль шириной, состоявший из почти непроходимых гор и лесов, так что жители Панамы считали себя в безопасности. Однако именно это ощущение безопасности делало город уязвимым для пиратов, жаждавших богатой добычи. Панамские торговцы, копившие золото, жили в роскошных особняках мавританского стиля, обставленных самой модной европейской утварью. Как описывал Морган, Панама была главным складом серебра и золота мира: «Туда стекались товары, доставляемые из старой Испании королевским флотом. Тот же флот увозил золото и серебро, поступавшие из рудников Перу и Потоси»[442].

Модифорд прекрасно осознавал, что последствия такой экспедиции, даже очень успешной, падут на его голову, и постарался заручиться поддержкой ближайшего окружения короля. Чтобы добиться одобрения Англии, он написал своему союзнику лорду Эшли, одному из доверенных лиц Карла, что является «жалким губернатором без денег» и не собирается объявлять войну «богатейшему и могущественнейшему европейскому государю». Но у него нет выбора, так как Испания объявила войну ему. Губернатор ждал приказа о прекращении войны, но «больше боялся порицания со стороны друзей и местных жителей, чем вражеских клинков»[443].

Как оказалось, Модифорд поступил весьма разумно. Примерно через неделю после того, как губернатор одобрил план Моргана о нападении на Панаму, английский король встретился в Мадриде с испанским монархом и подписал соглашение о «восстановлении мира в Америке». Договор обязывал Англию объявить пиратство вне закона, а в ответ Испания признавала английские владения в Новом Свете. Но когда Модифорд узнал о договоре, Морган уже отплыл. Губернатор выслал за ним судно с приказом вернуться, однако посланцам не удалось догнать пиратов, как писал Модифорд в Лондон[444].

Примерно в это время из Амстердама на Ямайку прибыл Абрахам Коэн, чтобы приобрести участок земли в глубине острова. Второго декабря 1670 года, когда Морган посвящал товарищей в планы взятия Панамы, Коэн и его спутник-землемер продвигались по неисследованной речной долине на северном побережье Ямайки. Одиннадцатого января, когда Морган и тысяча его пиратов продирались сквозь джунгли и болота на перешейке, землемер отмерил четыреста двадцать акров земли у истоков реки Оракабесса. Седьмого февраля Морган грабил Золотой город, а Модифорд подписывал документ о правах Коэна на владение землей.

При этом губернатор не подозревал, что совершает незаконный поступок. Во-первых, запрет на пребывание Коэна на острове по-прежнему действовал, а во-вторых, Модифорд уже не был губернатором Ямайки. Король Карл, узнав месяцем ранее, что Моргана не остановили, обвинил во всем Модифорда и отменил его полномочия: «Сэр Т. Модифорд, бывший губернатор Ямайки, поступил вопреки приказам короля и совершил много бесчинств и враждебных действий против подданных Католического короля, доброго брата Его Величества»[445].

Вскоре весть о сожжении Панамы достигла Испании. Английский посол писал: «Королева провела несколько часов на коленях, взывая о Божественном отмщении. Вся Испания погрузилась в траур»[446]. Карл ожидал испанской реакции на действия Моргана и немедленно поручил Томасу Линчу, богатому ямайскому плантатору, проживавшему в Лондоне, отправиться на остров, арестовать Модифорда и доставить его под стражей в Англию, для чего назначил Линча вице-губернатором. Линч выполнил приказ, но при этом действовал разумно и осторожно. Он прибыл на остров, выждал несколько дней, а затем пригласил губернатора отобедать на борту судна. Только здесь Линч сообщил Модифорду о приказе короля. Он объяснил, что не хочет враждовать с популярным губернатором и подчеркнул, что король вынужден был отдать приказ на арест Модифорда по политическим соображениям, из-за Панамы. Линч пообещал, что жизнь и состояние губернатора вне опасности[447].

Линч впервые попал на Ямайку с армией, посланной Кромвелем, а затем, при Модифорде, возглавлял суд на острове, пока губернатор не уволил его. Одно время они дружили, но затем разошлись во взглядах на буканиров. Линч владел самой богатой и самой лучшей плантацией сахарного тростника. Кроме того, он занимал должность в Королевской африканской компании, промышлявшей работорговлей. По этой причине он выступал за мир с Испанией, надеясь получить возможность торговать с испанскими колониями. Возвращение Линча в 1671 году повлекло за собой раскол населения острова на противоборствующие партии. Линч и другие плантаторы выступали против покровительства пиратства. В то же время многие мелкие фермеры отказались от земледелия ради того, чтобы стать пиратами, так как фермерство не могло составить достойную конкуренцию пиратству. Пока существовали буканиры, о легальной торговле не могло идти и речи.

Линч рассчитывал, что в обмен на разрыв с буканирами испанские колонии откроются для его судов. Выступая перед Советом Ямайки, он говорил, что честная торговля выгоднее, достойнее и безопаснее, чем пиратство. В соответствии со своим курсом Линч предложил капитанам следовать в испанские порты под флагом перемирия и открыто предлагать свои товары. Но, несмотря на мирные намерения, суда вернулись ни с чем. По словам моряков, испанцы категорически отказались что-либо покупать.

Обескураженный Линч тем же летом получил королевский приказ об аресте Моргана. Из Лондона сообщили, что Испания угрожает войной, если пирата не арестуют. Вице-губернатор попал в затруднительное положение. Он написал королевскому советнику лорду Арлингтону, что готов выполнить приказ, арестовать Моргана и отправить его в Англию — для удовлетворения испанцев. Однако Линч понимал, что единственная сила, способная защитить Ямайку, это пираты, а Морган — единственный, кто способен ими командовать. Отправить его в Англию — значило оставить остров без защиты, как раз когда испанцы начали готовить армию вторжения. Линч писал, что некоторые купцы показывали ему письма из Голландии и Испании, в которых говорилось, что испанская церковь и гранды собрали пятитысячную армию и флот в тридцать шесть кораблей для захвата Ямайки[448].

Линч не назвал источники своей информации. Однако, как Кромвель, полагавшийся на лондонскую «португальскую» общину для сбора сведений, так и вице-губернатор получал сообщения от еврейских купцов Ямайки. Они поддерживали постоянные отношения с агентами в Голландии и Испании, занимаясь, по выражению Линча, «маленькой тайной торговлей» с врагом. Вице-губернатор защищал евреев от английских купцов в 1671 году, когда англичане потребовали его вмешательства в связи с ростом числа еврейских торговцев в Порт-Рояле. Английские конкуренты требовали провести точную перепись еврейского населения и выслать тех, кто прибыл на Ямайку незаконно. Опережая обращение купцов к королю, Линч писал Карлу:

Несмотря на позицию Линча, была проведена проверка. Только шестнадцать евреев представили необходимые документы о натурализации и, следовательно, были признаны законными торговцами[450]. Сколько было таких, у кого не оказалось бумаг, неизвестно. Нестабильность жизни общины стала очевидна в ноябре 1671 года, когда Бистон приказал задержать судно еврея из Нового Амстердама (уже называвшегося Нью-Йорком) под предлогом того, что евреи были иностранцами и, следовательно, не имели права торговать. Коэн, завершив все формальности по покупке земли и опасаясь разоблачения, поспешно отбыл в Амстердам, оставив брата Мозеса (пользовавшегося покровительством Моргана) присматривать за собственностью.

Через некоторое время жена Абрахама, Ревекка Палаччи, сообщила, что ее муж скончался, и взяла на себя его долги как вдова. На самом деле Коэн инсценировал смерть для сокрытия незаконных путешествий на Ямайку. Из Амстердама он перебрался в Сале, пиратскую республику в Северной Африке, где у него было много партнеров и где он и семья его жены были хорошо известны[451].

Евреи Порт-Рояля использовали главное правило выживания, которому следовал их народ в рассеянии: они «служили двум господам». Евреи снаряжали пиратов, давали советы, какую цель для нападения следует выбрать, и получали долю добычи. Однако если пиратство оказалось вне закона, то оставалась прибыльная торговля с испанцами, пусть и незаконная. Всем хотелось получить свой кусочек, даже новому губернатору Ямайки. В марте 1672 года Линч написал Арлингтону, что присутствие пиратов разрушило испанские планы нападения на остров, и добавил, что больше не будет пытаться наладить легальную торговлю с «самым неблагодарным и бесчувственным народом в мире»[452].

Но Линч вовсе не был столь наивным, как может показаться. Отправляя капитанов в первое плавание с предложениями для испанцев, он дал им и иные инструкции. Если испанцы оттолкнут протянутую руку и не захотят торговать, то капитанам следовало связаться с некоторыми местными купцами. Список имен составили агенты губернатора, занимавшиеся «тихой торговлей». Пока торговля оставалась незаконной, сефарды Порт-Рояля считались предпочтительными агентами для иностранцев любого вероисповедания. За комиссионные в размере 10–15 процентов они «рекомендовали грузы, усиливали команды, предоставляли коммерческие сведения и сопровождали суда на испанские рынки»[453].

Враждебность английских купцов к «потомкам убийц Господа нашего» не исчезла. В июне 1672 года Линч получил петицию от семидесяти двух торговцев-христиан, которые сообщали, что опасаются «бессчетного количества евреев, которые живут на острове и торгуют тут же, вопреки закону». По иронии судьбы, ямайские купцы, как когда-то в Ресифи, обвиняли евреев в том, что те занимались вещами, сегодня считающимися принятой деловой практикой:

Линч призвал Карла отвергнуть прошение, снова приведя аргументы в поддержку евреев. Король, нуждавшийся в твердой валюте, подтвердил милостивое отношение к евреям. Покупательская способность еврейских торговцев, их опыт в импорте и экспорте драгоценных металлов (наряду со связями в Испанской Америке и Голландии) делали присутствие евреев на Ямайке необходимым для притока капитала в Англию и процветания колонии. Мнение Линча возобладало, и исполнительная королевская власть рекомендовала позаботиться о привлечении новых евреев на Ямайку. В декабре 1672 года Карл написал Линчу, что захват судна Бистоном в прошлом году на основании того, что судовладельцем «был еврей, которого следует считать иностранцем», был несправедливым и незаконным. «Указанный судовладелец, Рабба Коути, должен пользоваться всеми правами свободного гражданина… судно и весь груз необходимо ему вернуть»[455].

Предрассудки не в состоянии победить экономику. Вклад евреев в процветание Ямайки и Англии определил доброе отношение к ним со стороны королевской власти. За двадцать лет, с 1656 по 1676 год, Ямайка поставила в Англию примерно четыре миллиона фунтов серебра, в основном благодаря тем, кто занимался нелегальной торговлей. Английская Счетная палата отмечала, что остров стал главным поставщиком серебра и золота. Оттуда поступило драгоценных металлов больше, чем из всех других владений Англии, вместе взятых[456].

Морган ничего не слышал от короля с тех пор, как в 1672 году его доставили под стражей в Англию, чтобы он дал ответ за свои «преступления против короля, его короны и достоинства»[457]. Возможно, Карл полагал, что будет достаточно отозвать пирата с Ямайки. Так или иначе, прошел год, прежде чем монарх вызвал к себе Моргана. К сожалению, о периоде пребывания Моргана в Лондоне есть лишь неполные свидетельства. Несомненно, обитатели британской столицы содрогались при мысли о том, что принимают настоящего головореза.

Пока Морган будоражил Лондон, Модифорд маялся в Тауэре. Испанский посол с удовлетворением отмечал, что бывший губернатор Ямайки чахнет в тюрьме, будучи погребенным в «холодной и сырой комнате с каменными стенами»[458]. Когда Модифорд наконец вышел из тюрьмы, все были уверены, что его время прошло. Но, как оказалось, Морган не забыл своего начальника.

Тревожные письма от Линча сообщили королю, что губернатор Кубы нанял каперов для захвата британских судов, а ямайские буканиры, объявленные вне закона, перебежали на Тортугу и теперь действуют во благо Франции. Линч заявил, что потратил собственные деньги на укрепление обороны Ямайки, и хвалил Модифорда за то, что тот держал буканиров на коротком поводке. Без угрозы со стороны пиратов испанцы не собирались соблюдать условия мира с презренными протестантами, завладевшими их островом. Линч заканчивал отчаянным заявлением: «Боюсь, все будет потеряно, если мы не получим один-два фрегата для защиты острова»[459].

В ответ на это письмо Карл вызвал Моргана и спросил его совета о защите острова. Ответ пиратского вожака так впечатлил короля, что тот решил отозвать Линча и отправил на Ямайку Моргана, произведя последнего в вице-губернаторы. Морган, самоуверенный, как всегда, в ответ заявил, что готов занять этот пост, но просит сначала присвоить ему рыцарское достоинство, а также назначить его друга Модифорда главой ямайской судебной палаты. Король согласился. Узнав об этом, потрясенный Линч писал: «Испанцы очень встревожены фавором адмирала при дворе и его предстоящим возвращением в Индии. Его назначение подольет масла в огонь». Что же до своей отставки, Линч приветствовал уход со своего поста и предвкушал возвращение в Англию: «Никто не получает эту должность с большей радостью, чем та, с которой я ее оставляю»[460].

Шестого марта 1675 года в Порт-Рояль прибыл сэр Генри Морган. На следующий день он отправился на встречу с Линчем, а также колонистами и торговцами, составлявшими Совет Ямайки. Они хотели мира и боялись возвращения скандально известного пирата. Эти господа так или иначе наживались на работорговле, причем не столько покупали для себя, сколько продавали рабов в испанские колонии. Последнее, чего они могли желать, так это возвращения старых буканирских времен, когда такая торговля была невозможной. Зачем ямайскому колонисту горбатиться в поле, если можно присоединиться к пиратам и немедленно получить долю добычи? Испанцы, в свою очередь, не будут пускать в порты английских торговцев, так как любой из них может оказаться пиратом. Торговля и пиратство не могут сосуществовать.

Но члены Совета тревожились понапрасну. Морган, сменивший старый наряд на камзол, более подходящий его новому статусу и блиставший королевскими наградами, сообщил, что получил приказ в дальнейшем противодействовать пиратству. Эту политику подтвердил и новый губернатор Ямайки лорд Вон, прибывший через неделю. Люди, знавшие Вона, называли его «самым похотливым типом своего времени»[461], что не мешало лорду слыть поэтом и покровительствовать искусствам. Предпочитая царствовать на острове рабов, а не буйных и недисциплинированных пиратов, он поддержал колонистов.

Тем временем все ожидали прибытия из Суринама английских специалистов по производству сахара. В 1674 году Новый Амстердам окончательно перешел в руки англичан — в обмен на Суринам. Английские фермеры, жившие в этой колонии, начали искать новое место жительства. В апреле 1675 года три судна должны были перевезти около сотни семей на Ямайку. Историки полагают, что именно суринамские поселенцы привнесли необходимые знания и навыки, позволившие превратить остров в огромную плантацию сахарного тростника, ставшего главным источником доходов Британской империи. Чтобы завершить работу, требовалась дешевая рабочая сила. Одиннадцатого мая 1675 года Совет Ямайки, где заседали в основном землевладельцы, обратился к Королевской африканской компании и потребовал больше рабов. Годом ранее компания прислала на Ямайку 2320 негров. В ответ на новую просьбу были высланы четыре транспорта с 1660 рабами[462].

В начале 1675 года Абрахам Коэн узнал, что может спокойно вернуться на Ямайку, ничего не опасаясь, так как на острове снова был его союзник Модифорд. Он также выяснил, что король Карл разрешил суринамским евреям поселиться на Ямайке. Так как монарх отверг требование об изгнании евреев, Бистон и прочие спрятали когти и занялись улаживанием своих дел. Коэн решил воспользоваться этим и затеряться среди новоприбывших. Однако когда он прибыл на остров и предъявил права на собственность, то неожиданно столкнулся с трудностями — на этот раз с другой стороны. К суду Коэна привлек его брат.

Как помнит читатель, в 1671 году, уезжая с острова, Абрахам Коэн попросил брата Мозеса приглядеть за его собственностью. Тогда такое решение казалось хорошей идеей, так как, хотя Мозес и не входил в число шестнадцати евреев с документами о натурализации, он был пиратом и другом Моргана, и поэтому никто не решался оспорить его положение.

В суде Мозес потребовал платы за годы трудов в качестве хранителя собственности брата. Дело было улажено в мае 1675 года. Абрахам признал, что «задолжал брату Мозесу Коэну Энрикесу жалованье за два года и семь месяцев», в течение которых Мозес работал на него[463]. Абрахам отдал брату ферму стоимостью сто фунтов стерлингов, а также сорок коров и лошадей.

Сам по себе иск выглядел незначительным. На суде председательствовал не кто иной, как Модифорд. Именно он поставил свою подпись под соглашением. Однако надо учесть, что оба брата находились в солидном возрасте (им было за шестьдесят) и обладали немалым состоянием, так что речь шла не только о деньгах. Судя по всему, Мозес заболел золотой лихорадкой и захотел получить свою долю от рудника Колумба. Так или иначе, но Абрахам Коэн пал духом. Одно дело — нарушить приказ короля, инсценировать свою смерть и дважды приезжать на запретный для него остров, избегая встречи с Бистоном и его единомышленниками. Совсем другое — обнаружить, что родной брат пытается чинить препоны в предприятии, над которым он трудился двадцать лет, с тех пор как впервые услышал о золотом руднике. Через несколько месяцев после улаживания иска Коэн продал свою землю и отказался от поисков, и с тех пор мы уже ничего нового не услышим о евреях, разыскивавших золотой рудник Колумба[464].

В 1677 году король Карл II сместил губернатора Вона и назначил на его место графа Карлайла, благосклоннее относившегося к Моргану. Адмирал оставался на посту вице-губернатора. Модифорд прослужил два года в качестве главы судебной палаты, после чего удалился в свое поместье. Переменчивая политика ямайского руководства по отношению к пиратам (сдерживание и послабление) сохранялась неизменной до самой смерти Модифорда, последовавшей в 1679 году. После этого Карлайл уехал в Англию, и Морган в течение двух лет исполнял обязанности губернатора. Это давало ему возможность восстановить Порт-Рояль в качестве пиратской столицы, но он предпочел карьеру гонителя пиратов. Он стал крупным землевладельцем, и морской разбой более не привлекал его. Морган пообещал, что те пираты, которые оставят свое ремесло, будут помилованы и получат земельные наделы. Прочих ждала виселица.

Среди каперов, просивших официального прощения и готовых дать клятву никогда не пиратствовать больше, мы находим Мозеса Коэна Энрикеса. Ему было уже за семьдесят, он наверняка годами не выходил в море, однако все же хотел получить помилование за «грехи молодости». И 18 ноября 1681 года Морган, отвечая на «робкое прошение Мозеса Коэна», подписал документ, гарантировавший старому пирату натурализацию — лучшее, на что мог рассчитывать еврей в те годы. Примерно в то же время Мозес, как и его брат Абрахам, отказался от своего испанского имени. В документе указано, в частности:

Судя по всему, Морган знал о существовании золотого рудника, но не представлял себе его местонахождение. Тем не менее, когда король предоставил герцогу Олбемарлу монопольные права на поиск испанского золота на Карибских островах, Морган завлек его на Ямайку историями о затонувших судах с сокровищами и утерянном золотом руднике. Хотя им удалось добыть кое-какие затонувшие драгоценности, легендарный рудник они так и не нашли. После смерти герцога привезенные им рудокопы, «вместо того чтобы искать рудник, обычно ходили по домам колонистов и напивались»[466].

Великое землетрясение 1692 года уничтожило пиратскую столицу — море поглотило две трети Порт-Рояля. Бистон владел прибрежным участком напротив гавани, ставшей Кингстоном, и, несмотря на враждебное отношение к евреям, после землетрясения продал часть своей земли еврейским инвесторам[467].

Из пиратской столицы остров Ямайка превратился в центр сахарной промышленности. В 1698 году на здешних плантациях трудились сорок тысяч рабов. В 1713 году Ямайка стала главным перевалочным пунктом, отсюда рабов развозили по островам Карибского моря, а также отправляли в Северную Америку. В тот период английская Королевская африканская компания получила монопольное право (asiento) на работорговлю в Испанской Америке, предоставленное Испанией. Некоторое количество ямайских евреев участвовали в этом предприятии, но большинство торговали другим товаром. На это указывает лондонская петиция от 1735 года, где содержится жалоба на попытки конкурентов вытеснить еврейских купцов. Ответчики (девяносто два торговца, евреи и неевреи) писали: «Евреи [Лондона] — практически единственные торговцы, поставляющие на Ямайку мануфактуру и галантерею, действуя на свой страх и риск… чтобы снабжать жителей острова и обеспечить надлежащий ассортимент товаров для испанцев»[468].

По мере того как еврейское участие в карибском пиратстве сходило на нет, пути пиратов и их сефардских нанимателей расходились, чтобы в следующем веке сойтись снова, когда новая нация призвала их к борьбе за свободу. Во время Американской революции несколько десятков евреев-пиратов примкнули к восставшим. Основатели еврейской общины, они владели несколькими кораблями, которые захватили или уничтожили более шестисот британских судов и взяли добычу на сумму восемнадцать миллионов долларов (в пересчете на современные деньги)[469].

Говоря о еврейском пиратстве, нельзя не упомянуть о происхождении знаменитого пирата, известного американцам героя битвы под Новым Орлеаном. Жан Лафит писал: «Своим мастерством я полностью обязан моей еврейско-испанской бабушке, которая своими глазами видела инквизицию». Поясняя свое происхождение, Лафит писал в своем дневнике:

На этом заканчивается наша история. Иберийские евреи, прикидывавшиеся христианами, стали пионерами Нового Света. Они были пиратами, исследователями, конкистадорами, ковбоями, они превратили выращивание сахарного тростника в целую индустрию, они основали первую торговую сеть, охватившую Мировой океан. Точные цифры неизвестны, но принято считать, что в середине XVII века в Новом Свете было десять тысяч конверсос, то есть 5 процентов от общего населения этих территорий. На островах Карибского моря их доля составляла 15 процентов. Так как большинство из них скрывало свое истинное происхождение, то мы знаем лишь о тех, кто попал в руки инквизиции или раскрыл свою тайну другим образом. После столетий отрицания иудаизма многие конверсос действительно отвергли веру отцов. Среди тысяч испанских и португальских имен в телефонном справочнике Ямайки евреев сегодня насчитывается не более двух сотен.

Братья Коэн Энрикес и их друзья взрослели в Голландии, оазисе терпимости во враждебном мире. Об ужасах инквизиции они знали от старших, бежавших в Амстердам из Испании и Португалии. Следуя примеру своего наставника, раввина-пирата Самуэля Палаччи, они горели желанием сражаться с врагами еврейского народа. Достигнув двадцатилетнего возраста, они, используя дипломатию и силу, завоевали новую родину в Бразилии. В зрелые годы, когда голландская колония оказалась уничтоженной, они прибегли к своим связям и навыкам, чтобы заняться производством и продажей сахара, тем самым обеспечив себе место на островах Карибского моря. Внушительные экономические возможности позволили им заручиться поддержкой голландской Вест-Индской компании в борьбе за права своих детей в Новом Амстердаме, а также убедить Генеральные Штаты потребовать освобождения их товарищей, арестованных на Ямайке. В Порт-Рояле, став торговцами и судовладельцами, они использовали пиратов для ведения войны с «Империей инквизиции», и эта война привела к падению испанской гегемонии в Новом Свете. Позднее они получили вознаграждение и в юридическом статусе, и в финансовой сфере.

Изгнание из Испании в 1492 году не значило ничего нового для народа, две тысячи лет скитавшегося по свету. Вместо того чтобы уничтожить их, оно обеспечило выживание. В эпоху Великих географических открытий они заселяли новые земли, их влияние росло по мере развития международной торговли. Торгуя с соплеменниками по всему свету, они развивали рынки и приобретали информацию, которой жаждали лидеры разных стран, соревновавшихся за обладание выгодными торговыми путями. Менаше бен Исраэль, обращаясь к Кромвелю, цитировал Книгу пророка Амоса (9:9): «Я рассыплю дом Израилев по всем народам, как рассыпают зерна в решете, и ни одно не падает на землю», — и продолжил: «Примите нас, и мы сделаем вас богатыми». Сегодня, спустя века, это обещание богатства по-прежнему защищает народ Книги в равнодушном и часто враждебном мире.

Поиски потерянного золотого рудника Колумба были последним предприятием еврейских торговцев-авантюристов, предприятием, потерпевшим крах. Однако дело, которому братья Коэн и их товарищи посвятили свою жизнь, увенчалось успехом. В 1675 году, когда братья выясняли отношения в суде, еврейские молельные дома открывались в Амстердаме и Лондоне, а на следующий год — на Кюрасао, Барбадосе и Ямайке. Во многом это стало возможным благодаря их борьбе с ограничениями на место жительства и торговлю для евреев. В конце концов, евреи смогли открыто быть евреями — как в Старом, так и в Новом Свете.

Эпилог В поисках затерянного рудника Колумба

Я сидел в подвале здания, где располагался архив Ямайки, в сыром, плохо освещенном помещении, заставленном высокими стеллажами с томами в кожаных переплетах. Эти тома хранили сведения за триста пятьдесят лет. Я искал в них данные о ранних поселенцах-сефардах, когда наткнулся на упоминание о документе, свидетельствовавшем о покупке земли Абрахамом Коэном. Сделка датировалась 7 февраля 1671 года, то есть она произошла через семь лет после того, как королевский указ запретил Коэну жить и торговать на Ямайке[471].

Мне показалось, что тут какая-то ошибка. Я нашел том с записями за соответствующий период, с 1670 по 1675 год. Нужный документ там был, причем не один. Второй показался мне настолько значительным, что я даже похолодел. Сделка действительно была заключена через семь лет после указа. Выходило, что Коэн вернулся на остров, но зачем? В 1670 году ему было под семьдесят, и он жил в Амстердаме со второй женой и тремя детьми. Коэн обладал немалым богатством, зачем же пожилому человеку понадобилось отправиться в далекое путешествие на остров, куда ему к тому же было запрещено ступать? Листая страницы, я обнаружил очень любопытную запись, датированную маем 1675 года и имевшую заголовок «Коэн против Коэна». Это было судебное постановление по тяжбе, из которого следовало, что Абрахам Коэн приходился братом пирату Мозесу Коэну Энрикесу.

Я проследил жизненные пути обоих на протяжении многих лет, но до сих пор ни один попадавшийся мне документ и ни один историк, с которым я советовался, не указывали на близкое родство Абрахама и Мозеса. Не менее любопытным стало известие об их пребывании на Ямайке и споре по поводу участка земли, на котором мог находиться золотой рудник.

Вдобавок выяснилось, что человек, спонсировавший это мое исследование, с большой вероятностью был их потомком.

Годом ранее Энсли Энрикес предоставил мне грант на исследование раннего периода истории ямайской еврейской общины. Он был председателем Национального фонда наследия Ямайки. В разговоре с ним я упомянул о фантастических деяниях пирата по имени Мозес Коэн Энрикес, о том, как он с Пиетом Хейном охотился за испанским «Серебряным флотом», затем возглавлял голландское вторжение в Бразилию и, в конце концов, получил остров для своих пиратских предприятий. Энсли сказал мне, что он — тоже Коэн Энрикес. Я сначала удивился, но потом подумал, что после падения Новой Голландии Мозес имел возможность отправиться на Ямайку, особенно когда там процветало пиратство, и вполне мог при этом обзавестись потомством. Позднее я нашел могилу его жены на старейшем еврейском кладбище. Она скончалась в Порт-Рояле незадолго до землетрясения 1692 года.

Хотя мой спонсор был, по всей вероятности, потомком Мозеса, до сих пор никакие исторические записи не свидетельствовали о том, что Абрахам был Коэн Энрикес, а не просто Коэн. Как уже отмечалось, Коэн принципиально не пользовался португальским именем. Он всегда подписывался только по-еврейски и во всех документах, будь то в Бразилии или Англии, фигурировал как Абрахам Коэн. Судя по всему, только судебное разбирательство заставило его подписаться полным именем.

Братья не только пользовались разными именами, они посещали разные синагоги. Абрахам входил в совете синагоги «Цур Исраэль» в Ресифи. Мозес у себя на острове основал синагогу «Маген Авраам» («Щит Авраама»). Судебная же тяжба показала, что они не слишком дружили.

Энсли проследил свою родословную до 1740 года, когда его предок приехал на Ямайку из Амстердама. Отныне мы были склонны считать, что он приехал к родне, уже жившей на острове.

По решению суда Абрахам Коэн согласился дать брату сорок голов скота за то, что тот присматривал за его собственностью на Рио-Кобре в течение четырех лет. Как ни странно, для столь незначительного дела не хватило решения суда нижней инстанции. Потребовалось привлечь главу судебной палаты Ямайки — в те годы этот пост занимал Томас Модифорд, бывший губернатор. Что все это значило? Мозес никогда не участвовал в поисках золотого рудника, возможно, он решил зачем-то помешать брату? Братья провели всю жизнь в борьбе с врагами своего народа, и теперь их дни клонились к закату — в 1675 году Абрахаму было семьдесят лет, Мозесу — семьдесят два года. Через несколько месяцев Абрахам продал участок и покинул остров. Мог ли причиной стать его брат?

Министерство горнодобывающей промышленности Ямайки сообщало, что пробы почвы в долине, когда-то принадлежавшей Коэну, дают основания предполагать наличие там месторождения золота. Из этого я сделал вывод, что Коэн, изгнанный с острова за неудачу при поиске рудника, на самом деле нашел его (или же думал, что нашел). Однако он не захотел делиться с партнерами и позднее вернулся, чтобы забрать всё.

Против моего предположения есть два серьезных возражения. Одно из них высказал Эдгар Самуэль, глава Еврейского исторического общества Англии. Я отправил ему свою работу в надежде, что общество захочет ее опубликовать. Его отец, Уилфред С. Самуэль, в 1936 году провел первое серьезное исследование истории с евреями-золотоискателями и пришел к выводу, совпадающему с мнением Бистона. Эдгар Самуэль спросил меня, как Коэн сумел бы разрабатывать шахту и вывозить руду, не привлекая внимания властей Ямайки? Я проверил документы и выяснил, что долина, купленная Коэном, находилась в пустынной части острова и прилегающие к ней земли тоже были слабо населены. А ближайшим соседом Коэна являлся еврей Соломон де Леон, который вполне мог быть его сообщником[472]. Так что обстановка для тайной разработки рудника была подходящей.

Второе возражение звучало более серьезно. Самуэль спросил: как, по моему мнению, Коэн транспортировал руду к берегу, чтобы вывезти ее с острова? Я узнал, что на северной окраине долины Коэна протекала Рио-Кобре, река, впадающая в море на южной стороне острова. Побывав на месте, я смог убедиться, что глубина реки позволяет перевозить руду водным путем.

На сайте, посвященном этой книге (www.jewishpiratesofthecaribbean.com), я разместил документы, подтверждающие мое мнение. Таковыми являются, во-первых, письмо испанского шпиона герцогу Букингему. В письме говорится о местоположении рудника на участке земли, который потом купил Коэн. Второй документ — договор Коэна и Исраэля с королем Карлом от 1662 года, согласно которому Коэн и Исраэль получали разрешение на разработку золотого рудника. Королю по договору причиталась треть добытого золота. Далее следовали указ от 1664 года с запретом Коэну и Исраэлю посещать Ямайку и с требованием вернуть золотое ожерелье, подаренное королем; договор о покупке земли Коэном в 1671 году в незаселенной части острова; сделка о приобретении им же излучины реки (в том же году) и, наконец, заключение министерства горнодобывающей промышленности о наличии золота в земле.

Я не знаю, существует ли рудник на самом деле. Но вот что испанский губернатор Ямайки писал королю Филиппу IV после английского завоевания:

Четыре короля и их министры, опираясь на подобные свидетельства, считали, что рудник существует. Тайное возвращение Абрахама Коэна, покупка им земли в долине, когда-то принадлежавшей индейскому союзнику Колумба, свидетельство министерства — все это также дает основания верить в существование рудника. Коэн, без сомнения, в это верил. Его потомок Энсли Энрикес настроен скептически. Тем не менее мы с ним получили лицензию на поиск месторождения золота в месте, описанном испанским шпионом для герцога Букингема.

В тайном докладе Эрмина, переписанном лордом Кларендоном, указано: «Тайная золотая шахта пока не обнаружена ни королем Испании, ни кем бы то ни было еще…» Шпион советовал герцогу:

Мы оставляем читателю расшифровку этого кода и приглашаем первого, кто преуспеет, присоединиться к нашим поискам легендарного золотого рудника Колумба.

ХРОНОЛОГИЯ

1492: Колумб отправился в плавание 9 ава (2 августа), в тот же день, когда евреи должны были покинуть Испанию.

1494: Во втором плавании Колумб открыл Ямайку.

1497: Португальские евреи насильственно крещены, еврейских детей выслали на Сан-Томе.

1500: Кабрал и его еврейский штурман открыли Бразилию.

1502: Конверсос запрещено переселяться в испанские колонии.

1503: Конверсо Фернандо де Норонья получает монополию на добычу бразильского красильного дерева (цизальпинии).

1503–1504: Колумб отсиживается на Ямайке, подавляет бунт, оставляет золото у своего индейского союзника.

1505: Колумб возвращается в Испанию, никаких записей о золотых зеркалах.

1506: Смерть Колумба.

1508: Сообщение епископа Кубы: «Практически каждое судно привозит множество евреев и новых христиан».

1509: Конверсос Севильи подкупают короля, чтобы получить возможность торговать в колониях. Генри Гудзон открывает реку Гудзон.

1510. Диего Колумб отправляет на Ямайку доверенных лиц из числа евреев, чтобы забрать золотые медальоны.

1511: Официальное основание поселения на Ямайке — Нуэва-Севилья-де-Оро.

1513: Бальбоа открывает Тихий океан.

1521: В армии Кортеса в Мексике служат 100 конверсос. Карл V провозглашен императором Священной Римской империи.

1522: Верразано захватывает судно с ацтекским золотом. Три года спустя он совершает плавание в будущую гавань Нью-Йорка.

1528: Первое аутодафе в Новом Свете в Мехико (Эрнандо Алонсо).

1534: Год, богатый событиями. Карл V разрешает евреям заселять Ямайку; евреи с Сан-Томе создают сахарную промышленность в Бразилии; Писарро завоевывает Перу; Картье открывает Канаду; Сулейман завоевывает Персию со своим доверенным лицом, еврейским врачом Мозесом Хамоном, который руководил ешивой в Салониках; Лютер публикует Библию на немецком языке; Генрих VIII учреждает англиканскую церковь.

1535: Карл V завоевывает Тунис; Барбаросса и Синан, знаменитый еврейский пират, ускользают.

1536: Король отдает Ямайку семье Колумб. В Португалии начинает действовать инквизиция.

1568: Король обвиняет наследника Колумба в импорте товаров для нелегальной торговли в колониях.

1568–1579: Конверсос сотрудничают с сэром Фрэнсисом Дрейком и сэром Уолтером Рэйли: Симон Фернандо служит штурманом у Рэйли в его четырех путешествиях в Америку; Немо да Сильва, взятый в плен Дрейком у побережья Бразилии в 1579 году, через 15 месяцев оставлен в Мексике, там он арестован инквизиторами по подозрению в исповедании иудаизма.

1580–1640: Объединение Испании с Португалией, возобновление инквизиции, все больше конверсос отправляются на Ямайку.

1597: Английский пират сэр Энтони Ширли вторгается на Ямайку и удерживает остров два месяца.

1600: Мелгарехо становится правителем Ямайки, проводит реформы и отбивает нападение пирата «Мотты Португальца».

1609–1621: Испания и Голландия заключают перемирие на 12 лет.

1609: Палаччи, посланник султана, подписывает торговый и военный договор с Голландией и оговаривает права евреев.

1614: Палаччи арестован в Англии за пиратство, Рэйли отправляется искать Эльдорадо. Испанский посол обвиняет обоих в пиратстве и требует их казни. Король Яков соглашается казнить Рэйли, но освобождает Палаччи.

1616: Смерть Палаччи. На торжественных похоронах присутствует Вильгельм Оранский.

1618: Казнь Рэйли.

1618–1648: Тридцатилетняя война католиков против протестантов. Евреи продают оружие и ссужают деньгами воюющие стороны.

1620: Первопроходцы высаживаются в Плимут-Роке, одном из первых постоянных поселений, созданных европейцами.

1621: Создание Голландской Вест-Индской компании. Первопроходцы отмечают День благодарения по образцу еврейского праздника Суккот.

1622: Власть над церковью на Ямайке в результате внутреннего переворота переходит к епископу Эспаньолы.

1623: Ямайские португальцы предлагают Букингему захватить Ямайку и рассказывают ему о золотом руднике.

1624–1625: Голландцы временно захватывают бразильский город Баийю.

1624: Уриэль да Коста изгнан из еврейской общины. Голландцы основывают Новый Амстердам.

1628: Мозес Коэн Энрикес и Пиет Хейн захватывают «Серебряный флот». Убийство Букингема.

1634: Голландцы захватывают Кюрасао и разрешают евреям селиться на острове.

1635–1638: Инквизиция Лимы уничтожает еврейскую общину.

1640: Португалия восстанавливает независимость, дом Колумба в родстве с королевским домом Браганца, Бартоломео Португалец помогает английскому пирату, Уриэль да Коста кончает с собой.

1642–1649: Мексиканская инквизиция уничтожает еврейскую общину, только 13 из 109 арестованных избегают казни.

1644: Конверсо Антонио де Монтесинос утверждает, что нашел потерянные колена Израиля в Эквадоре.

1648–1650: Украинские крестьяне под предводительством Богдана Хмельницкого убивают сто тысяч польских евреев.

1650–1651: Менаше бен Исраэль пишет книгу «Надежда Израиля», основанную на утверждениях де Монтесиноса, в которой отмечает, что Мессия не придет, пока евреям не позволят вернуться в Англию. Джон Терло приглашает бен Исраэля в Англию.

1654: Португалия отвоевывает Бразилию. Еврейские беженцы на одном судне попадают на Ямайку и задерживаются по подозрению в ереси. Позднее двадцать три из них признаны евреями и отпущены в Новый Амстердам.

1655: Голландская Вест-Индская компания разрешает евреям жить в Новом Амстердаме. Англия завоевывает Ямайку, Кромвель разрешает евреям жить на Ямайке и на Барбадосе.

1656: Суд над Роблесом в Англии: его обвиняют в том, что он испанец. Другие португальские торговцы открыто объявляют себя евреями и сообщают, что Роблес один из них. В Амстердаме Спинозу изгоняют из общины за отрицание существования ангелов, божественной природы Торы и бессмертия души.

1657: Лондонские евреи открывают в Англии синагогу в доме на Кричерч-Лейн. Пиратов приглашают перебраться с Тортуги на Ямайку.

1661–1662: Король Карл II отклоняет требования изгнать евреев и поддерживает экспедицию «евреев-золотоискателей».

1663: Шесть евреев прибывают на Ямайку с королевским заданием найти золотой рудник.

1664: Евреев изгоняют, поиски рудника объявляют мошенничеством, Исааку Исраэлю приказано отдать королевскую цепь. Новый Амстердам становится Нью-Йорком.

1665: В Нью-Йорке установлена свобода вероисповедания и другие свободы, в соответствии с английским гражданством.

1670: Морган захватывает Панаму, Мадридский договор признает английские завоевания, Коэн возвращается на Ямайку.

1671: Коэн покупает участок земли в уединенной долине.

1672: Торговцы пытаются изгнать евреев; Бистон заявляет, что евреи иностранцы, и захватывает еврейское судно; Карл основывает Королевскую африканскую компанию для работорговли.

1674: Суринамские евреи просят разрешения перебраться на Ямайку.

1675: Коэн против Коэна: судебная тяжба между братьями.

1675: Торжественное открытие в Амстердаме синагоги, которая существует по сей день.